Истопник и Золушка (Социолог из крематория)

Истопник

Солнце в зените. Зной. Лай собак. В воздухе висит пыль.

- Ковач! – зычно крикнул гауптман. На зов обернулся человек средних лет, невысокого роста, сухощавый, в униформе без знаков различия.

- Слушаю вас, господин гауптман.

- Уже четвертый эшелон, а вы до сих пор здесь? - уже одурев от происходящего и облепляющей духоты, офицер был очень зол. – Вы понимаете, что мешаете охране!?

- По согласованию с господином оберстом, - последовал невозмутимый ответ, что только усилило бешенство гауптмана, он вырвал листок белой бумаги, что был в руках у Ковача.

- Что это? – офицер развернул его. – Неужели письменный приказ? Критерии отбора… знание языка… подросток… шесть человек… горожанин… студент. Целых семь пунктов, что это?

- Это мой список. Мне дозволено отобрать работников для обслуживания печей, господином оберстом. Я настаиваю позволить мне закончить мою работу. – Под взглядом гауптмана в голосе Ковача стало меньше уверенности, он стал сбивчив.

Тут в разговор вмешался долговязый фельдшер в синем халате.

- Господин гауптман. Прошу вас избавить меня от этого Истопника, вот уже два часа, как он отрывает меня от основной работы. Все что ему было нужно, можно было решить за тридцать минут. Это издевательство.

Офицер молча смял бумагу и швырнул в толпу бредущих мимо них узников лагеря смерти.

- Я все понял, господин гауптман. Сию секунду. – Ковач вытянулся в вибрирующую струну, засуетился, забегал, зарыскал глазами по лицам вновь прибывающих заключенных. – Вот. Вот этот последний. Шестой. Я закончил,  господин гауптман.

- Я тя сейчас швырну к ним! – очень тихо сказал гауптман.

Усталый солдат-охранник, словно безмолвный робот, по указанию Истопника грубо выдернул из толпы почти мальчишку - рыжего паренька в очках, сломав прикладом винтовки несколько костей людям, чьи руки попытались помешать этому.

- Твою мать….

- Убирайся, - голос офицера был похож на рык.

*******

На запястье левой руки наколот порядковый номер, скудная еда, душ, на плечах мешком висит лагерная роба. Кто-то застыл от страха, кого-то трясет как в лихорадке, перед ними широкая площадь по которой снуёт множество людей, которые перевозят, переносят, перекладывают трупы других людей в пылающие, гудящие печи. Везде, буквально везде, кружит в воздухе, стелется поземкой, лежит - серый пепел.

- Кратко. Это лагерь смерти, а я ваш шанс выжить. – Голос Истопника Ковача вовсе не имел начальствующих ноток, в интонациях даже чувствовался какой-то надрыв. – Все, кто был с вами, умерли или умрут в ближайшие часы. Я не охранник, я наемный гражданский специалист. Обращаться ко мне – «господин начальник котельной». Ваша задача - под моим началом обеспечить исправность работы кремационных печей. В них иногда что-то ломается. Это почти привилегия. Сжиганием трупов после уничтожения в газовых камерах занимаются другие заключенные. Одного из вас, кого я выберу, буду учить, он станет моим помощником и будет неотлучно при мне. Раз лагерные номера выпали вам по порядку, буду вас звать по последним цифрам. Один, Два, Три, Четыре, Пять и Шесть. Работа начинается сейчас.

На следующее утро Номер Пять впал в ступор, только сидел на шконке раскачивался и никак не реагировал на окружающее.

- Кто знает, что он там бормочет? – спросил Ковач.

- Да сгинет мир, - ответил Номер Четыре.

- Странно. Ладно. Под мою ответственность, - сказал старшему по бараку Истопник. – Пусть сутки отлежится.

- Ему не станет лучше. Еще никому лучше не становилось, – ответил старший.

- Ну, поставь на свои работы. Еще неизвестно, что с другими малолетками будет, а я один. – Ковач повернулся к своей бригаде. - То ли еще будет? Надеюсь, слезы все выплакали? Как бы ни было плохо нельзя замыкаться в себе, иначе и вам амба. Арбайтен, лодыри. Мышечная усталость лучшее средство от глупых мыслей.

Номер Первый и Второй взяли метлы и пошли мести двор. Номер Три и Номер Шесть отправились красить трубы.

- Ты, - Ковач ткнул пальцем в Номера Четыре, - будешь прибираться у меня.

Истопник оказался разговорчивым человеком. Помимо кремационных печей он обслуживал котельную для выработки пара и горячей воды для нужд лагеря, как раз там и была устроена его берлога.

- Свой душ это привилегия любой котельной. Своя подсобка, раздевалка, даже комната отдыха, не считая операторной. Хорошая нычка, где можно от всех спрятаться хотя бы и не надолго. Зимой, когда отопительный котел работает круглосуточно возле него нужно дежурить посменно. А у меня и сейчас смены нет, приходится торчать тут сутками. Было два товарища, один допился до белой горячки, что с ним сейчас не знаю, другой помер от сердечного приступа. Видишь? Запоминай, запоминай все.

Дал ведро и тряпку, сказал:

- Мой пол, и чтоб я не видел этого чертова пепла, - после чего лег  на широкий диван, подложив под голову руку. Минут через десять встал, посмотрел на возню Четвертого и сказал.

- Как я и думал. Ты что-нибудь умеешь? А, студент? Тебе сколько лет?

- Восемнадцать.

- Врешь ведь. На вид моложе или ростом не вышел? И как студентом успел стать?

- Я пошел в школу с шести лет.

- Тебя звать, то как?

- Диас.

- Это же испанское имя?

- Не только.

- Тюркское? А вас там фиг разберешь. Так вот смотри, Диас или как там тебя. В любом деле, даже таком простом как уборка есть ряд принципиальных вещей, которым надо свято следовать иначе будет получаться плохо и медленно. – Истопник взял ведро. – Тут много въевшейся грязи, ладошкой много не нашаркаешь, раз железненный пол воды не боится, и нет электрических проводов и прочего электрического, воды и мыла не жалей, – сказав это, Ковач вылил воду из ведра на пол. – Ладно, собирай грязь, мне недосуг. – И ушел.

Пришел далеко за полдень.

- Живой, и в здравом уме? Уже хорошо. Сам-то чего перепачкался? Диас переводится с испанского, как «солнце». Красиво. Диас, солнце, солнышко. Золушка ты. Руки покажи.

Диас послушно растопырил ладони.

- У тебя тонкая кожа. И пальцы длинные? На музыканта учился?

- Только поступил, на врача.

- Значит, о бактериях и простейших представление имеешь. С уборкой на сегодня довольно. Иди, умойся, попробуем тебя в роли официанта и повара. 

Ковач, очевидно, готовил его на роль своей прислуги. Заставил помыть посуду, накрыть на стол, приготовить салат. Затем усадил Диаса за стол, поставил перед ним салат и тарелки с хлебом, брынзой, салями. Спросил: – Сколько дней толком не ел?

- Не помню.

- Ешь. Доходяга. Раз из-за меня ты пропустил обед, у тебя будет достойный ужин.

 Истопник говорил что-то еще, но Диас, не имея сил оторваться от тарелки, его уже не слушал.

– Для распыления мазута и получения нужного факела…

Был уже поздний вечер и Номер Четыре откровенно клевал носом с трудом улавливая речь Ковача. Видя, что толку не будет Истопник замолчал, сел рядом с Диасом и стал тихонько гладить его подушечками своих пальцами по щекам, шее. Диас встрепенулся и отстранился, в какой-то момент в нем проснулся тот самый обычный паренек, кем он был до всего этого ужаса.

- Что вы делаете?

- А ты не догадываешься?

- Что вам нужно?

- Честно. Партнер по мастурбации.

- Я не «голубой».

- Так я тоже. - Истопник попытался обхватить его за плечи, но Диас вырвался, закрылся руками и зарыдал. Залопотал, запричитал что-то по своему, про свою пропащую жизнь, про потерянных близких. Жалкий, тощий,  угловатый.

- Ну-ну, - мрачно сказал Истопник. – Хватит ныть-то. Не трону тебя. Я не насильник, – и зло махнул рукой, поражая воображаемую цель. – Утри сопли и возвращайся в барак.

Больно дышать, больно прикасаться, больно видеть. Чувствуешь себя обугленным печным сводом, где только что бушевало неистовое пламя. Огонь сжег все, что ты знал, во что верил, осталась только пустота, зола, а вместо привычных чувств пронзительное ощущение оголенных нервов. 

Хозяйственный барак, наверное, никогда не спит, в нем вечное брожение, тихие разговоры полуночников. Некоторые гонят от себя сон, как предощущение смерти.   

- Номер Четыре? А, Номер Четыре.

Кто-то тряс Диаса. Нет, он не спал, он не мог спать, он просто замер. Оказалось, Номер Два потянуло поговорить по душам.

- Чего тебе? – обернулся Номер Четыре.

- Ну, как Ковач?

- Тебе зачем?

- Он же вроде тебя выбрал своим помощником. Интересно, что он за человек, раз под ним ходить.

- Помощником? – удивился сказанному Диас. – Помощником… - ему сейчас так захотелось ударить кого-нибудь  в лицо.

- Ну чего ты тянешь, говори, вместе же быть. От чего у него погоняло, кликуха такая странная Неваляшка.

- Он педерест.

Номер Два придвинулся ближе и перешел на более тихий шепот.

- Почему?

Скрип соседних нар напомнил, что они здесь не одни, Диас моментально почувствовал, что надо прекращать разговор.

- Да так.

- Что так? Договаривай. За слова отвечать надо.

- А ты, что не заметил, как он на наши зады пялился, когда мы мылись в душе?

- А-а.

- Так что, если хочешь на мое место, всегда пожалуйста, а я соскочу. Ему нужна прислуга.

На этом разговор закончился.

Утром следующего дня случилось происшествие: вышел из строя топливный насос. Пропала фаза электропитания. Долго не могли найти причину. Ковач много суетился и ругался, гоняя подручных по пустякам, но его новая бригада ничем не могла ему помочь. Диас по этому поводу почувствовал даже некоторое облегчение, значит, сегодня будет не до него. К полудню, наконец, справились. И тут появился господин гауптман.  

- Ковач, тля. Ты хочешь, чтобы трупы гнить начали?

- Уже все в порядке господин гауптман. Идем на розжиг.

Но офицер был настроен на долгий разговор. Загудело пламя в печах и до окружающих долетали лишь обрывки беседы.

Ковач в основном оправдывался, размахивал руками.

- Я пока один… по трое суток здесь безвылазно, без сна… работы невпроворот…

Что говорил гауптман слышно не было, но он явно заставлял Истопника сильно нервничать.

- Сию секунду, господин гауптман! Сию секунду!

Ковач сделал несколько шагов к своим подручным и резко схватил за шиворот Диаса.

- У тебя на все про всё пять минут. Бегом в котельную. Накроешь на стол, как я учил, приготовь что-нибудь на закуску. Коньяк и херес знаешь, где стоят. Мы сейчас с господином офицером будем.

Диас побежал. Через некоторое время пожаловали и гости. Истопник моментально оценил обстановку.

- Прошу пожаловать к столу господин гауптман.

- Ты что Ковач, думаешь, я тобой, тлёй, пить буду?

- Вы сами просили поговорить в более пристойной обстановке. А что может быть лучше застольной беседы панов? Что предпочитаете: херес, коньяк?

- А почему бы и нет, - неожиданно согласился офицер, глядя как стоит наизготовку Диас с вафельным полотенцем на правой руке, и присел к столу, – раз уж все в сборе. – Вытащил из кобуры пистолет, повертел им перед носом Истопника. - Ты же знаешь, Истопник я могу убить тебя вилкой. А это, - он покачал пистолетом, - для шныря. Поясняю. Ты его домогался, он ударил тебя вилкой в глаз. А тут неожиданно проходил я, увидел это дело и застрелил засранца, – гауптман навел пистолет на Диаса. – Ведь все равно никто не узнает, в какой последовательности все произошло, - и нажал на спусковой крючок. Щелкнул боек в пустом патроннике. Ковач и Диас вздрогнули.

- Колись тварь по полной, что ты тут мутишь! - рявкнул офицер.

- Как скажите пан…, - Истопник закрыл лицо ладонями.

- Я тебе не пан!

- Господин офицер, как скажете.

- Говори.

- Все просто, господин гауптман, все дело в топочном мазуте. В наше время это чистое золото. Сами по себе трупы плохо горят. Когда строили здешний крематорий, недолго думая поставили первую попавшуюся систему. А есть разные форсунки и способы распыления топлива.

- Короче.

- Короче? – Ковач опустил руки и, похоже, справился с волнением. – Я прознал про то, что если поставить другие форсунки и систему распыления можно будет получить до 15% экономии мазута, – голос Истопника становился все увереннее. – Я, минуя всех, сам лично вышел на господина оберста, начальника лагеря. И предложил реконструкцию. – Ковач взял паузу.

- Дальше, - заинтересованно сказал гауптман.

- А дальше, господин офицер, теперь моя подпись первой стоит в актах на списание. Ну, вы понимаете. Мы все хотим вырваться с этой помойки, и господин оберст тоже очень хочет. А без денег это сделать очень сложно. Надо делать презенты даже любовницам своих покровителей. Поддерживать нужный уровень интереса к себе, респектабельности.

- А личная бригада тебе зачем?

- На племянника господина оберста открыта фирма, через которую реализуется левый мазут, заодно еще решено отписывать на неё и ремонты, которые будем делать своими силами. Так что если что и ломается иногда чаще обычного, так все под контролем. – Взгляд Ковача поочередно переходил то на пистолет в руке гауптмана, то на столовые приборы, что лежали на столе. – Понимаете, господин гауптман, я нужный человек в этой схеме. По крайней мере, сейчас я единственный специалист по печке. Просто так взять и ткнуть в меня вилкой…

- Чо, осмелел, что ли?

- Упаси Боже… па… господин офицер. Я лишь говорю, пан Ковач хочет чуть-чуть внимания к сохранности своей жалкой персоны. Мы же можем быть полезными друг другу. Вы же хотите, чтобы я обо всем интересном вам докладывал?

- Разумеется.

- Вы очень умный человек, господин гауптман, и я ни секунды не сомневаюсь, что такой одаренный человек скоро станет майором. А потому прошу пару моих ребят поставить на разбор вещей тех, кого отправляют в газовые камеры. Ведь вам это не трудно устроить? А я не буду докладывать начальнику лагеря, господину оберсту, как вы меня здесь прессовали.

- Ты угрожаешь мне тля? – гауптман дослал патрон в патронник и навел пистолет на Истопника.

- Стоп, стоп, - замахал руками Ковач. – Я никого не хотел обидеть. Никому не нужны неприятности. Я лишь говорил об уважении. И как знак уважения. Как знак уважения… - Истопник ужом извернулся и внезапно оказался возле сейфа, заправским фокусником извлек ключи, открыл дверцу. - Это не Rolex, но очень хорошие швейцарские часы. Cartier. Платиновый корпус, изысканный дизайн. Совершенно новые. От всего сердца. Господин майор фон Белофф, ваш непосредственный начальник службы безопасности лагеря тоже в доле.

Офицер заинтересовался и опустил пистолет. Очень осторожно двумя руками Ковач вручил ему подарок. Гауптман с минуту молча смотрел на часы в коробке. Гримаса презрения не сходила с его лица, но он, наконец, задумался.

- Хорошо мартышка. Живи пока, - похоже, взятка все больше грела каменное сердце гауптмана. Он положил коробку с часами во внутренний карман.

- То есть, мне можно от вашего имени обратиться к хаупт-фельдфебелю Хайнцу. Сами понимаете, там иногда могут попадаться ценные вещи, которые не обязательно…

- Можешь, – гауптман более не собирался здесь задерживаться.

- Как я рад, господин офицер, что мы нашли общий язык.

- Слушай Ковач, а ты не еврей?

- Ну, что вы, пан гауптман. Моя мать немка, а отец наполовину чех, наполовину поляк. У меня в личном деле все отмечено.

- Польский еврей, значит?

- Да упаси Боже. Я уж запамятовал, какой сейчас у нас Рейх четвертый или пятый? И в каком жгли евреев? В третьем, кажется? В последней партии кто были: арабы, турки? Хотя кое-что в этом мире не меняется, все так же: господа немцы - офицеры, украинцы - охранники, а обслуживают все поляки.

- Все одно мишлинге.

- Да, пан…

- Я не пан.

- Ах, извините. Больше никогда не забудусь, господин, господин гауптман. Давайте я вас провожу.

Истопник вернулся, буквально вбежал через несколько минут. И очень зло накинулся на Диаса.

- Ну, теперь твоя очередь Номер Четыре.

Но осекся. Диас как стоял, так и продолжал стоять с вафельным полотенцем, его руки дрожали.

- Вижу, ты в кондиции. Поэтому я в отличие от этого дурака капитана буду говорить тихо и без лишних демонстраций. Ты зачем меня сдал?

- А… - нечленораздельно что-то пытался сказать Номер Четыре.

- Сегодня утром ко мне подошел Номер Два и сказал, что готов сосать член только бы стать моим помощником. А? Каково? Теперь лишь вопрос времени, когда последняя собака в лагере узнает, что я педерест. Не отмоешься. Мальчик, я еще ничего тебе не сделал, ну, разве что отсрочил смерть, почему именно мне ты решил сделать плохо?

Номер четыре только мычал.

- Ты хуже, чем лузер, ты ребенок. Дурака хоть по стенке размазать можно, а на тебя рука не подымается. Нехорошо это все. Не ко времени. Ты только сам себе хуже сделал. – Ковач устало сел. – А Номер Два далеко пойдет. Талант. Быстро ориентируется. Ему 21 год? Да и зад мясистее твоего. Только вот не доверяю я таким добровольцам. Я его на разбор вещей поставлю вместе с Шестым, Рыжиком, надеюсь, господин гауптман больше об это мараться не будет. А вот что с тобой делать? Минус одна или минус две возможности. А?

- Не знаю, - наконец выдавил из себя Диас.

- Ты хоть понял, что все, что ты тут слышал, ты ни кому не должен передавать, рассказывать? Если еще пожить хочешь. Понял?

- Понял, - прохрипел Диас.

- Тогда вот тебе задачка, студент. Я не насильник и не убийца, но я хочу трахаться, хочу, чтобы ласкали мой член и должен получить то, что хочу. Не сможешь, отправлю тебя на казнь. Понял?… Ты чего хрипишь?

Правду Ковач! Правду…

Истопник подошел к Номеру Четыре и положил ему руку лоб.

- Да у тебя жар. Температура, наверное, свыше сорока, - удивился Ковач. Отвел Диаса в раздевалку и уложил на диван. Внимательно со знанием дела осмотрел больного, подсвечивая фонариком: рот, склеры глаз, слизистую носа, пробовал слушать дыхание. У Номера Четыре начинались судороги, сильно болели мышцы и горло.

- С тобой не соскучишься, - удрученно произнес Истопник и, как обычно, куда-то убежал, пришел с лекарствами и шприцом.

- Фельдшер-скотина, уже который раз мне говно делает, - ругался Ковач. – Припомню я ему. Припомню. – И обратившись к Диасу сказал: - Заголяйся.

Номер Четыре, который до этого безропотно сносил осмотр, тут схватился за штаны.

- А это еще чего?! – удивился истопник и отвесил несколько увесистых оплеух.

- Дайте сдохнуть, - взмолился Номер Четыре.

- Ах, ты об этом, а я тебя не понял. Сдохнешь, непременно сдохнешь. Все сдохнем. Но потом. Заголяйся, я сказал!

Номер Четыре послушно спустил штаны. Укол был очень болезненным.

- Ну, уж извини, практики у меня маловато, – отреагировал на его стоны Истопник. – Это антибиотик. Ты же вроде на врача учился? Фолликулярная ангина у тебя. Как ты её в такую жару умудрился заработать? Не факт, что помрешь быстро и просто. Пятьдесят на пятьдесят, здоровое сердце не так просто убить, если не хочешь работать со мной, то тебя пинками выгонят из барака на другие работы, только страданий себе добавишь, осложнение заработаешь. Будь умнее, не надо торопиться. Отлежишься несколько дней у меня.

- Зачем? Я только создаю проблемы.

- Да, ты проблема. Но у меня столько проблем, одной больше, одной меньше, какая разница. Однако за понимание спасибо. Теперь ты знаешь, что мне тоже очень страшно. Хочу тебя спросить, можешь не отвечать, твои родные были с тобой, когда ты прибыл в лагерь?

- Нет. Отец… отца давно уже нет. Мама и сестра, младшая. Я потерял их еще на пересылке в лагере беженцев. Нас построили якобы на работы…. Больше я их не видел.

- Так это хорошо, Диас. У тебя еще есть надежда. Они еще могут быть живы.

- Правда? - всем телом вскинулся Номер Четыре. 

- Лежи, лежи. Правда, малыш. Сюда привозят людей из многих мест, гетто, трудовых лагерей, но за эти дни из того места, откуда тебя привезли, был только один поезд, твой. Они живы. А раз так, тебе еще рано умирать.

У Номера Четыре опять потекли слезы.

- Правда?

- Правда. Хватит, хватит сопли распускать.

Ковач сделал Диасу растирание, затем набрал в шприц коньку и обработал им миндалины.

- Терпи, терпи. Сейчас кайф пойдет. Знаешь, есть токсикоманы. Так вот, от токсинов стафилококка тоже бывают классные глюки. А у тебя еще под коньячок.  

- Вы что, были врачом?

- Нет. Не поверишь, преподавателем в Краковском университете. Без пяти минут профессор социологии. А сейчас вот Истопник. Забавно, не правда ли - социолог из крематория? Вот поэтому я много говорю, но по делу, это у меня профессиональное, при этом я одновременно могу думать о своем и наблюдать за другими людьми.

- А разве так можно?

- Иногда получается, когда тема давно известна и отскакивает от зубов. Я вообще люблю учиться. Много чего изучил, а теперь вот ещё и котлы. Через четыре часа сделаем еще один укол. Попробуй поспать. А я суп сварю, что ли.

- Ковач, - Диас схватил Истопника за рукав. – Зачем я тебе нужен?

- О, проявление интереса к жизни, - Истопник хотел освободить руку, но Номер Четыре держал крепко. – Хороший вопрос. У тебя, наверное, мозги включаются при температуре 40 градусов? Видимо от тряски в ознобе контакты входят в соединение? Честно скажу, я рациональная и всеядная сволочь. Бисексуал, так для сведения, хотя в нашем случае это значения не имеет. Захотел иметь отдушину, у русских, кажется, есть выражение красный… или живой уголок. Правильно говорю или не правильно? Неважно. Бога моли, а черта не гневи, думал, все по-тихому будет. Слышишь Диас, я не собирался с этим делом светиться. При любом раскладе. У меня был очень небогатый набор средств и возможностей, и в этот список, к сожалению… к сожалению, женский кастинг не входил, а с мужским проблем не было. А ты иногда так похож на красивую девушку. Ну не получается все по арийски правильно. Нет ни пышногрудой блондинки в бикини, ни пляжа в Малибу. Есть только параша и крематорий. Остальное - игра случая. Так сложились обстоятельства.

- Скажи правду? У тебя же есть… доброволец?

Ковач вновь попробовал освободить руку, но Диас еще крепче сжал ткань рукава до белых костяшек пальцев.

- Да что такое? Сегодня, что день «Расколи Ковача? День Гестапо? А когда я вас всех буду допрашивать? Ладно. Выходит, правда в общих чертах тебя не устраивает? Ты многое увидел за последние дни и еще больше увидишь. Давай договоримся, ты имеешь право требовать у меня правды, так и говори: «скажи правду, Ковач», а за это будешь слушаться меня. Хорошо?

Диас кивнул головой.

- Этой правды у меня вагон и маленькая тележка. Я могу рассказывать тебе её по порядку, а ты выбирать, какая, правда, тебе ближе. Слушай тогда циничную правду. Это ад, Диас, и мы в аду, возле самой печки. Моя душа, как и твоя сейчас выгорала не раз. Мне тоже страшно. Здесь люди ломаются, как спички, кто-то сходит с ума, кто-то умирает, те же палачи и вертухаи теряют последний человеческий облик. А потому со скотским сексом в лагере проблем нет. Я, вот такой дурак, хочу по любви или хотя бы по дружбе. В женском бараке бордель не прекращает работу ни на час. Да и шансов быть изнасилованном на собственной койке у тебя гораздо больше, чем у меня в каптерке. Это ж Европа, тут педерестами никого не удивишь, а в лагере смерти, так вообще демократия для активов. Хорошо хоть фельдфебель Марек любит толстых мужиков и ему не до худосочных мальчишек. А я не насильник и не убийца. И возможно нет большого греха в том, что сломаешься и ты. Ведь ты своим вопросом просишь гарантий, понятных правил. Ведь так? Ты в Бога веришь?

- Родители не верили.

- Атеисты, - усмехнулся Истопник, - но так даже лучше. А я вот верю. Про Иисуса Христа слышал?

- Да.

- Люди по-разному принимают свою участь. Так вот, вместе с ним казнили двух разбойников. Один просил Сына Бога спасти их, а другой сказал: «Ты, что не видишь, Он страдает, как и мы». Понимаешь, есть люди абсолютно уверенные в том, что уж они-то хотят жить больше, чем все остальные. Номера Три утром видел?

Диас кивнул.

- Ему прошлой ночью кто-то под глазом поставил большой синяк. Обычная история. Парень прятал что-то ценное, что дали ему близкие в надежде на спасение, наверное, золотое кольцо или брошку. Отобрали. Думаю это наш незабвенный инициативник Номер Два. Очень скоро мы это узнаем. Запомни, Диас, Номер Два опасен, его близко к себе подпускать нельзя. Он именно тот первый разбойник. Сегодня напросится в рот взять, завтра предаст. Но до поры, до времени может быть полезен. Я не буду тебе говорить разную хрень типа «мне нужен человек, которому я могу доверять». Все просто, как женская вагина, студент.  Это ад, здесь никому и ничему не верят, здесь все разбирается до простой механики. И эта механика говорит о том, что мне нужен человек которого я смогу максимально контролировать. Чему опять же принесены в жертву гендерные различия. Вот так все цинично и предельно рационально. Такой ответ тебя устраивает, Диас?

Истопник улыбнулся и погладил по голове Номера Четыре. Диас молча закивал головой.

- Тогда отпусти меня.

Застывшие пальцы медленно разжались.

- Вот и хорошо. Попробуй поспать, а я приготовлю чего-нибудь поесть. Боже, как я устал.

Номер Четыре забылся в тяжелом сне. Проснулся от пинка ботинка.

- Ауф штейн!

Ничего толком не соображая вскочил. Все тот же дурной сон. Уже светило солнце. В комнате стоял унтер-офицер.

- Смирно. Почему не был на перекличке?

Диас, не зная, что отвечать, молчал.

- Он был у меня на работах, фельдфебель Марек, – послышался голос Ковача.

- Я не с тобой, а с ним разговариваю! – гаркнул унтер-офицер Марек.

- Мы работали, работали…

- Что именно вы делали, тля? Что делали? – фельдфебель ударил Номера Четыре в лицо наотмашь. Диас лихорадочно соображал, что сказать, но тут из-за спины раздался голос Истопника, он разговаривал по телефону.

- Господин майор! Это Ковач. Требуется срочно ваше вмешательство. Фельдфебель Марек срывает производство работ. Постоянные обыски, придирки, оскорбления, за эту неделю я посчитал, он у меня появляется четырнадцатый раз. Что-то вынюхивает. Это уже стало нетерпимо, сверх всякой меры.

По мере произнесения этих слов Марек терял интерес к Диасу и стал медленно оборачиваться к Истопнику.

- Да, господин майор! Так точно, господин майор! – Ковач сунул телефонную трубку Мареку со змеиной улыбкой. – Тебя.

Фельдфебель вытянулся в струну, а из трубки полился поток отборной ругани. Было слышно, как у Марека скрипнули зубы. Последней в трубке прозвучала команда: - Бегооом ко мне!

- Слушаюсь, - лицо унтер-офицера побелело.

- Иди, пинай свою парашу!!! – крикнул ему вслед Истопник.

Хлопнула дверь.

- Четырнадцать раз? - В соседней комнате раздался негромкий ровный баритон. – Зачем преувеличивать, Ковач?

- О, господин хаупт… ой, чур меня, привет, Отто. Тебе, что дали штабс-фельдфебеля? Поздравляю!

- Да.

- А Марек, дурак, достал уже. Пусть тоже знает, что я могу быть гнидой. Давай присядем.

- Так из-за чего шум то? Я только зашел, а тут наш Марек вышел на спринтерскую дистанцию.

- Пожалуйста, посмотри, – в комнату, где находился Номер Четыре вошел Ковач и унтер-офицер Отто. Диас как стоял, так и стоял. Истопник взял Номера Четыре за нижнюю челюсть, казалось, специально уродуя его лицо.

- Парень угорел вчера, когда чинили заслонку. Вот смотри одни сопли, слюни, кровь и грязь. Еле на ногах стоит. Я вчера звонил и докладывал дежурному по части, что он у меня. Ну, устал я вчера, устал. Почему он не доложил?

- А откуда у тебя телефон, Ковач? Тебе вроде как не положено.

- Почему бы нет, проводной же? Отто, я, что железный каждый раз бегать к дежурному? Вот оптимизирую рабочее место, телефон провели. Во всяком случае, те три литра спирта окупились шикарным зрелищем маслающей задницы Марека.

Оба громко рассмеялись.

- Да пошел он, давай, Отто, лучше смочим твои лычки. – Когда они вышли из раздевалки, Ковач бросил через плечо Диасу. – Лежи.

Но Номер Четыре только сел и слушал продолжавшийся разговор.

- У меня ведь тоже унтер-офицерская должность, - говорил Ковач. – Можно сказать, главный истопник лагеря. Должно быть хоть какое-то уважение. Со мной что, трудно найти общий язык? А, Отто.

- Ты же знаешь отношение к гражданским. Возьми, в конце концов, уже сколько раз говорил, да напиши рапорт на зачисление в военный штат.

- Э-э, нет. Чтобы господин гауптман получил удовольствие разжаловать меня, посадить на гауптвахту или заняться строевой подготовкой?

- Да, господин гауптман легко может вырвать рукой человеку кадык. А что, я бы с удовольствием тобой покомандовал. Тяни носок Ковач, носок. Или упор лежа принять.

- Не дождетесь. Работа в ведомстве избавляет от призыва, единственное - это то, что привязан к этой печке. И один, пока один.  

- А чего ты сопляков-то набрал? Зачем вообще на днях это представление устраивал? Делал бы все спокойно по уставу, тебе бы прислали специалиста, заключенного или наемного.

- Ты же знаешь ответ на этот вопрос. Пусть мне сейчас плохо, бегаю туда-сюда, Фигаро там, Фигаро тут, но хозяином здесь я останусь один. Был и есть. Это как гарантия. А то делов-то - закинуть мое тело в печку? Ну, а дальше пацаны подучатся до нужного мне уровня, и будет полегче.

- Послушай, расскажи, а как ты с майором-то задружил?

- Доказал свою нужность делу.

Они беседовали где-то еще полчаса, затем штабс-фельдфебель Хайнц ушел.

- Норма дерьма на день выбрана, пойдем на рекорд? - резюмировал Истопник. – Пока все удачно, хорошо, что начальник безопасности лагеря оказался на месте. Кажется, теперь вроде все собаки отметились, потоптались, попринюхивались и ушли. Скоро попривыкнут и станут меньше на нас обращать внимание. Как чувствуешь себя, Золушка?

- Голова кружится.

- Иди, ешь. На столе лекарства. Прополощи горло. Как ты ночью уснул, я не будил тебя. Потом займись чем-нибудь. Я по делам.  

Поздно вечером, когда стало смеркаться, Истопник потащил Диаса в большой ангар, что был возле газовых камер.

- Я получил разрешение набрать одежды на спецовку и ветошь. Все лучше ходить в гражданке, а не в арестантской робе, это хоть и нарушение, зато привилегия. Куй железо, пока горячо. Кстати, всю вашу одежду я сохранил, но этого мало, надо подобрать еще. Торопись, в ангар нам надо успеть до того как зеков уведут на вечернюю поверку.

В приоткрытых дверях ангара они встретились с Номером Два и Номером Шесть, Рыжиком.

- Вы себе вещи подобрали?

- Да, - ответил Номер Два.

- Отдайте сумки Номеру Четыре и идите на построение. Я пойду, осмотрюсь.

К ногам Диаса плюхнулись рюкзак и спортивная сумка.

- Ну и вид у тебя, Номер Четыре, - глумливо, с чувством своего превосходства прищурившись, произнес Номер Два. - Затраханый.

- Пошел ты….

- А голос чего хриплый? Неужели голосовые связки повредил, когда заглатывал?

Рыжий в очках, Номер Шесть противно хихикнул. Как бы не был морально раздавлен Диас, как бы не стал равнодушен к постигшей его участи, он поднял руку и сжал её в кулак.

- Диас, иди сюда, - тут позвал Ковач. – А вы быстрей дуйте в барак.

- Иди, иди, - злобно сказал Номер Два, и они с Рыжиком исчезли в сумерках.

Слабое освещение ламп освещало горы самых разнообразных вещей и навевало жуть.

- Что и требовалось доказать, - Истопник раскачивал в руке какую-то безделушку. – Неплохой золотой медальон.

- Чей?

- Номера Три, отжатый у номера Два. Кстати, интересное наблюдение серебряная ложка хороша тем, что её можно спрятать на виду у всех, просто положив в грязную кружку. С палладием, а еще лучше - платиной можно поступать так же. Надо присматриваться к мелочам.

- А это что? - боязливо спросил Номер Четыре, указывая на разбросанные вокруг вещи.

 - Личные вещи людей убитых в газовых камерах за последний день. Теперь это подлежит разборке, что получше используют повторно, похуже сожгут вслед за телами. Давай подбери себе брюки, рубашку и пиджак.

- Но как? Это же чужое. Мне страшно. Ты же знаешь, как некоторые кричат перед смертью. – Диасу было не по себе. – Я не хочу. Ковач, ты же в Бога веришь?

- И что с того? Теперь полупидору, пособнику палачей, вору, взяточнику и мародеру в Бога не верить? А запах от работы кремационных печей тебе не стоит в горле и не прожигает мозг? Старым хозяевам это уже не понадобится. А за кулон я с ребятами расплатился продуктами, крупой и тушенкой, Номер Три даже получил сверху банку каши, типа премирован за хороший труд. У тебя какой размер обуви?

- Сороковой.

- Давай работай, времени немного.

Номер Четыре нехотя подчинился, но возился очень медленно, так ничего и не выбрав. Через некоторое время Истопник пришел с туфлями, в одной руке держал черные мужские, в другой женские нежно-розового цвета. Поставил обе пары перед Диасом

- Почти новые, примерь.

- А это еще зачем? - Номер Четыре отодвинул от себя носком ноги женскую обувь.

- Малыш, мы же вроде обо всем договорились? Что, истерика девственника?

Диас насупился и молчал.

- Вижу у тебя проблемы с рефлексией?

- Не хочу, не буду.

- Раз уж твой мозг работает пока еще на уровне тактильных ощущений, попробуем так, - Ковач подошел и ударил Диаса под дых. Тот попробовал дать сдачи, началась драка. Наконец Истопник повалил Номера Четыре на пол и ударил несколько раз ногами, тот перестал отбиваться, только огрызнулся, - Заведи себе собаку!

- Собаку? Ух, ты острослов, смотри, чтоб злости хватило не повеситься. Ну, что же ты? Держался вроде не плохо. Что ж ты больше не дерешься? Но вот, наверное, и все, - удрученно сказал Ковач, пнув напоследок попавшиеся по дороге тряпки, и направился к выходу.

Выйдя из ангара, Истопник сел на землю и стал смотреть на небо. Он привык быть один. Черное небо и белые звезды. Ну, когда, когда вернутся цвета? Все кругом серо, а теперь и ночь добавила мрака. Дурацкий, дурацкий замкнутый круг, который мешает разорвать страх перед смертью. Так он сидел, думал и ни на что больше не надеялся, пока вдруг из ангара не вышел Номер Четыре… с сумкой. Диас понуро и медленно прошел мимо и так бы ушел во мрак, но его очень тихо позвал Ковач.

- Ты куда?

- В барак.

- Ночью заключенным без сопровождения по территории передвигаться нельзя. Тебя застрелят, и вряд ли будут разбираться. Хотя можешь попробовать, вдруг повезет. – Истопник взял долгую паузу, наконец, кивнул. – Сядь. - Диас подошел и сел рядом. Они долго молчали. Первым молчание нарушил Номер Четыре.

- У тебя остались еще другие.

- Спасибо, что за меня думаешь. Из толпы я выдернул примерно человек двадцать, а из ни отобрал только вас шестерых. Но Номер Два не походит, Шестой некондиция, Первый стал похож на тень, скис, что с ним будет дальше не знаю, Пятого мы уже больше никогда не увидим. У Третьего трудности со знанием языка, как впрочем, у Первого и Шестого. Ты потерял последний товарный вид и где-то сделал это специально. Человек расчетливое существо. Ты об этом?

- Да.

- За долгое время пребывания здесь начинаешь сильно уставать от собачьего лая. Я разлюбил собак. У меня была кошка. Две. Хотя по режиму нельзя. Обеих убили. Одну съели заключенные, тут плохо кормят. Вторую застрелил охранник. Тогда гауптман выбил мне верхний коренной зуб. Вот здесь, - показал на щеке Ковач. – Здоровый контуженый лосяра, чуть пониже - и нижнюю челюсть сломал бы. Кошки тоже плохо переносят одиночество. – Ковач замолчал. Молчание длилось очень долго, его прервал Диас.  

- У нас во дворе росли розы и жасмин... сестренка непоседа… родители часто заставляли с ней сидеть, - Номера Четыре словно прорвало он говорил, говорил. О своих родителях, о сестре, о доме, о своих еще детских переживаниях и страхах, о войне и её ужасах. Подобные истории в лагере Истопник слышал не раз, многие так пытались вызвать жалость к себе, кто-то даже становился на колени, пробовал целовать руки… тем людям Истопник ничем, ничем не мог помочь. Он только буквально несколько дней назад получил хоть какую-то возможность что-то решать. Другие же напротив слепо ненавидели… так на его плече остался шрам от заточки. Как раз на этот последний случай Ковач носил в кармане кастет, к счастью применять его, в том числе сегодня, пока не пришлось.

- Мне тебя не жалко, Номер Четыре. Здесь никому никого не жалко. – Своей формой обращения к Диасу Ковач сухо постарался выразить свое отношение к происходящему. – Тебе просто повезло, я уже собирался уходить. Собери все сумки и пошли. Может для тебя все происходит очень быстро? А как по-другому? И про собаку я тебе еще не раз вспомню.

Пели цикады. Огромное небо раскинулось над их головами, как никогда сверкая мириадами звезд.

Золушка

Несколько дней Номер Четыре жил в общем бараке с остальными, постепенно стали сходить синяки, он оправился от болезни. Как бы плохо и муторно не было утешало то, что информация о домогательствах к нему Ковача, похоже, осталась секретом узкой группы лиц. Надолго? Казалось, Истопнику стало на него наплевать, однако когда Ковач поставил его одного чистить фильтр-сетки в мазутном хозяйстве, Диас понял - еще ничего не кончилось.

- Сказку про Золушку знаешь? – спросил Истопник.

- Знаю, - чувствуя недоброе, ответил Номер Четыре.

- Тогда если все же появится фея, готовая тебе помочь, то пусть лучше заберет тебя из этого места, – сказал Ковач и вручил Диасу металлическую щетку с маленькой полулитровой жестяной банкой бензина. – Завтра привезут новый мазут надо поспеть вовремя.

- Но мне будет мало… 

- Чего мало?

- Бензина.

- А меня епёт?

Время шло, а застывшие комки мазута вперемешку с мусором не поддавались, это стало приводить в отчаянье. Сбита кожа на пальцах, которые стали черны, как ночь. Он уже выучил это слово – «подстава». Наступил вечер. С досады Номер Четыре запел песню, что соответствовала ситуации и настроению.

I really hate you

Stop getting in my way

I’ve lost my patience

When are you gonna decay

- Ты неплохо тянешь, – позади неожиданно раздался голос Истопника. Номер Четыре замолчал. – Мне тоже нравится эта песня. – И допел за него припев.

Так подыхай же в огне!

Умри за каждый свой грех

Хочу, чтоб в сердце твоем

Был нож и пуля – в виске!

- Еще мне нравится там ударный ряд. Как дела? Вижу у тебя ничего не получается, Номер Четыре. Как, чистим до победы? Или ужинаем сегодня со мной?

- У меня есть выбор?

- У нас с тобой, Номер Четыре, выбор один - жить или умереть. Все остальное - химеры. Так что, не зли меня, я не стану тебя больше уговаривать и пугать, время на принятие решения вышло.

Диас положил металлическую щетку в банку, вытер рукавом нос, он пропах бензином, грязью и потом. Подошел Ковач, приобнял Номера Четыре за талию левой рукой. Диас замер, сжался, но вырываться не стал. 

- Что мне сейчас нужно говорить, господин начальник котельной? – обреченно спросил Номер Четыре.

- Умный, - резюмировал, глядя на Диаса Истопник. - В свое время насмотрелся я вашего брата, имею в виду студентов, как преподаватель. На ангелов и засранцев, тупиц и умничек. Надеюсь, я не ошибаюсь в тебе. Ничего не надо говорить. Просто отойди чуть в сторону. В любом деле, даже таком простом как уборка, студент, есть ряд принципиальных вещей, которым надо свято следовать иначе будет получаться плохо и медленно.

Ковач отставил подальше банку со щеткой, затем поджег спичкой сетку уже смоченную бензином. Она ярко вспыхнула.

- Ну вот, как шлак выгорит, далее её следует обстучать, и дело сделано. На все примерно уходит полчаса, час.

- А она не испортится из-за огня?

- Разумное замечание. Но думаю, на наш короткий век хватит. Главное не устроить пожар.

Ужин был довольно простым, но для условий лагеря изысканным и вкусным. Истопник запек свежую картошку прямо в кожуре, пожарил рыбу, сделал легкий салат.

- Пить что-нибудь будешь? Вино?

- Нет.

- Молодец. Я тоже не буду. Я вообще не пью. Держу алкоголь исключительно для «гостей». А ты не гость. Послушай, мне вот интересно сколько языков ты знаешь?

- Я знаю персидский, арабский, плюс родители меня выучили английскому и немецкому языкам.

Истопник задавал простые вопросы Диасу, про кухню и быт, про привычки и обычаи. Слушать Номера Четыре было очень интересно, он охотно вспоминал о доме и о том, что когда-то грело его сердце, но явно нервничал. Требовалось, наконец, расставить точки над «и». Ковач встал, подошел к сидящему Диасу, обнял его за плечи и стал вдыхать запах волос темени его головы. Тот замер, потом начал дрожать.

- Ну, что ты дрожишь, Диас?

- Я знаю, – ответил Номер Четыре словно решился прыгнуть в ледяную прорубь. – Знаю… что надо делать. – Встал, подошел к сумкам, в которых они принесли одежду с ангара, и стал рыться в одной из них.

Истопник выждал примерно минуту, потом присел рядом с ним: - Ты не это ищешь?

Диас обернулся. В руках Ковача была женская розовая шелковая ночнушка, комбинация. Номер Четыре кивнул головой.

- Ты тогда в сумятице схватил первое, что попало под руку. А она тебе как минимум на два размера больше, ты бы в ней выглядел нелепо. А на счет туфлей ты оказался прав, это действительно перебор, палево.    

- Я пойду в душ? – спросил Диас.

- Да, - ответил Ковач. – А я буду смотреть на тебя.

Номер Четыре ужасно стеснялся, делая все как заведенный механизм. Истопник встретил его из душа с махровой простыней, накинул её на Диаса, затем резко обнял и прижал парня к себе.   

- Что ты все дрожишь? Прямо Жа́нна д’Арк на костре. Есть, однако, в мужских повадках особый шарм - если идти, то сразу и до конца по самую рукоятку без ненужного кокетства. Не бойся, мне не нужна жертва. Я просто хочу, чтобы меня любили.

- Это как?

- А вот так.

- Не получится.

- Получится.

- Не получится.

- Посмотрим. Что толку тупо пререкаться? Все любят строить планы и считать себя умными, а их перекраивают усталость, мимолетные желания и обстоятельства. Я не насильник, но все же несколько раз хотел овладеть тобой силой. Порывался. Спасибо тебе за твое неумение притворяться. Твое «динамо» воскресило во мне человеческие чувства. У тебя такие глазищи, просто рука не подымается…. К счастью, я еще не до конца превратился в животное, не переступил черту. Я не буду тебя брать до тех пор, пока ты сам этого не захочешь. - Истопник легонько взял Номера Четыре за подбородок и заставил того повернуть его лицо к себе. Они, некоторое время не мигая, смотрели друг другу в глаза, светло-серые и темно-карие. - Но прикасаться к тебе везде, держать тебя в руках и целовать буду, – сказав это Истопник с жаром пытался поцеловать Золушку, Номер Четыре отстранился, но вырывался не стал.

- Не получится.

- Ну, - Ковач разжал свои объятья, - тогда я буду рассказывать тебе на ночь сказки. Знаешь, с чего началась и чем закончилась  история «Тысяча и одной ночи»? Там расклад был вроде нашего. Сейчас мы с тобой волею случая заинтересованы поддерживать интерес друг в друге, каждый преследуя свои цели. Поэтому я буду говорить, а ты слушай, и в ответ задавай вопросы. И посмотрим, что с этого получится.

- Не получится. Шахерезада – Шахерезад, - зло скаламбурил Диас. Истопник отпустил Номера Четыре и взорвался от дикого смеха. Он смеялся долго до слез, затем стал смеяться и Диас. Это, наконец, разрядило атмосферу.

- Ну, зачем, зачем ты со мной играешь? – грустно продолжил Номер Четыре. – Ты хотел этого, вот он я. – И простынь упала к его ногам.

Ковач встал и вновь обнял Диаса.

- Я с тобой не играю, – тихо сказал Истопник. – Это легко проверить. – И положил руку Номера Четыре себе на пах. – Я хочу тебя даже больше, чем прежде.

Номер Четыре резко отдернул руку:

 - Ты хитрый! Ты манипулируешь мной!

- Хитрый? В моих словах нет уловки, я обещал говорить правду, и держу слово. Чтобы я тебе еще больше опротивел? Нет. Я просто, как гриф-стервятник жду, когда яд окружающего абсурда, который уже сильно изменил тебя ожогом первого шока, окончательно отравит твой мозг, когда страх и одиночество заставят тебя хоть в ком-то искать выход и человеческий образ. Это лишь вопрос времени, а слова придают этому процессу заданное направление. А потом, наконец, придет мое время, время шакала, которому достанется самый сладкий виноград.

- Не факт, что дождешься.

- Не факт. Я лишь хочу сказать о том, что буду тебя ждать, - Ковач погладил Диаса по щеке. – У тебя очень красивая кожа, которую еще несколько дней надо отмывать от мазута. И еще ты ужасно худ, как цапля, тебя надо подкормить. Ладно, подыми простынь, пол грязный.

Номер Четыре поднял простынь и оделся.

- Хочешь знать, как я стал пидором? – спросил Истопник, он сел на диван и жестом предложить сесть Диасу.

- Да, - ответил Номер Четыре.

- Люди изводят себя по-разному. Даже в нормальном мире помимо прямого суицида, кто-то спивается, кто-то становится бомжом, кто-то загоняет себя в болезнь, а кто-то записывает себя в гомики, и такое бывает. Жизнь опускает. Другие совершают глупости, как бы от недостатка адреналина, иногда это происходит бессознательно, как несчастный случай. Зов смерти Ктулху. Читал Лавкрафта?

- Да.

- Эрудит. Есть основание полагать, что именно своеобразно рациональное подсознание рулит человеком. Это, видимо, и рождает ощущение фатализма. В молодости я был гетеросексуалом. И я знал, что действительно нравится женщинам. Вовсе не большая пиписка и красота, хотя и это для комплекта иметь неплохо. Чтобы не говорили и не придумывали, всем нравится именно успешный папочка. Со мной пару раз было такое, последний раз помню особенно хорошо - я тогда, наконец, выплатил ипотеку, - хохотнул Ковач. – Выходишь такой из банка и чувствуешь себя хозяином жизни. Буквально меняется все осанка, походка, взгляд. Король. Уточняю - это не тупые понты, а именно внутреннее состояние безмятежной уверенности в своих силах, некое торжество духа жизни. О, как это чувствуют женщины, моментально выделяя тебя из толпы.

- И вот нет ни пышногрудой блондинки в бикини, - вздохнул Истопник, - ни пляжа Малибу, ни крутой тачки, ни «Беретты» в руке, ни супермена с битой. Есть только человеческий пепел, печка и примитивное скотское желание выжить. Однако в какой-то момент, и оно отказывает и перестает защищать от зова Ктулху. Ты элементарно устаешь, обессиливаешь от страха, стыда, унижения, бессмыслицы. Не надо попадать в плен неких идеальных построений, не надо зарекаться, даже за воротами этого лагеря вполне реальный ад может начинаться за ближайшей стенкой, то есть на расстоянии вытянутой руки. А наш ад так вообще чисто мужской спорт, без вариантов, Диас. Простая статистика: в общей давке в первую очередь гибнут сбитые с ног, а это, как правило, старики, женщины, дети. Так вот, на этой помойке среди прочего мусора и приходит время презренной любви, как последней надежды.

Истопник молчал некоторое время, затем продолжил.

- В нашем мире полно чувственных суррогатов, заменителей, дающих несведущим, либо низким людям, прибегающим к ним, некий сходный эффект. Так дух торжества жизни заменяется пошлостью, тщеславием, хвастовством и дешевыми понтами. Уважение – страхом. А любовь? Знаешь, чем заменяют любовь?

- Нет, - буркнул Диас.

- Жестокостью.

- Если то, что ты со мной делаешь - не жестокость, тогда объясни мне, что такое любовь? – сокрушенно с упреком в голосе воскликнул Номер Четыре.

- А вот не знаю. Забыл. Все пытаюсь вспомнить. Это надо чувствовать, этим надо жить. Почему я в тебя вцепился? Скажем так…, - очень зло хохотнул Ковач, - дальнейшая социальная адаптация к местным условиям, - тут в его голосе послышались слезы, - критична по отношению к моим базовым настройкам и означает неизбежное небытие с очень позорным и мучительным концом. Я очень устал бояться и быть поддонком, шкурой. Устал везде и постоянно даже в своих легких ощущать человеческий пепел. Устал от лая лагерных овчарок. В конце концов, я хочу жить. В условиях, когда дан очень куцый набор средств, мне нужно… образно, совершить гравитационный маневр, сменить вектор внутренней мотивации - вспомнить, что такое любовь. Она должна быть взаимной, только тогда ей сопутствует дух торжества жизни. И только он остановит обратный отсчет смерти, что метрономом звучит в моей голове.   

- Все рассчитал, сволочь? – сказал Номер Четыре и шмыгнул носом, казалось тоже стал глотать слезы. – Насильник-растлитель теперь духовный учитель? Круто дяденька.  

- Ругаешься, бранишься милый, умный, добрый, домашний мальчик. Тебе это идет. Это то, что сейчас нужно, это как гарантия от имитации. Суррогатам чувств так легко поддаться. Ты умничка, это когда разум идет от сердца, как рефлексия, и мы оба знаем, что ты не упертый. И я не хочу, как не дико это звучит, твоего унижения. И ничего я не рассчитал, разве что надеялся, молился. Не было у меня ни шести, ни пяти попыток, есть только одна. Ты. Я прошу невозможного? Знаешь, когда люди общаются друг с другом на нервной струне, неважно страх это или радость, они начинают отражаться друг в друге. Иногда очень и очень своеобразно. Так вот, если твоя рефлексия подведет, будет уже неважно, кто из нас двоих сгинет первым. И я буду ждать тебя, все лучше, меня там никто не ждал.

Они долго молчали. Первым вновь заговорил Ковач.

- В вопросе гомосексуальности много спекуляций и политики. Идет борьба, так сказать, за электорат, спорят, что это? Гены, распущенность? Правильный ответ, скорее всего, в том, что там намешано много чего и еще щепотка сверху. Есть открытые трансгендеры и упоротые всех ориентаций - вот в них, очевидно, что-то завязано на генетику, но таких немного. Люди не способные меняться, зачем-то нужны природе и, видимо, играют роль хранителей, неких неубиваемых из поколения в поколение ориентиров. Основная же масса - мы, именно что колеблющийся электорат, наша задача меняться и приспосабливаться. Видимо, об этом писатель Достоевский писал «человек - сволочь ко всему привыкает». Ну, сволочи или не сволочи, жить как-то надо. Очень показательная история, был у меня хороший знакомый, абсолютно нормальный мужик, гетеросексуал. Однажды он попал в переделку, женщина, которую он любил, жестоко предала его. Был развод, она забрала дочь. Он так сильно переживал, что врач диагностировал у него признаки дистрофии, так сильно похудел. Ему даже выписали таблетки на основе пивных дрожжей. Хорошо, что вспомнил, надо и тебе их, Диас, достать. Так вот, нет, он не подался в геи. Нет. Но с тех пор он к месту и не к месту часто повторял следующий странный анекдот: – «Утонул круизный лайнер. Всех пассажиров, что спаслись на ближайшем острове, поймали кровожадные дикари. И вождь племени объявил решение - женщин съедим, а мужиков будем епать. Женщины сразу возмутились, и сказали, где это видано, чтобы мужиков епали? Епут, епут еще как епут ответили на это мужчины». Такое ощущение, что в человеке отчетливо щелкнул предохранитель, словно хрустнули кости. Презрением, нежеланием слушать мы отказываем друг другу в праве на существование, с этого начинается любой концлагерь.

- Знаешь, когда умирает порнография?  – спросил Истопник, Номер Четыре не ответил, Ковач продолжил напевая.

А потом будет утро
Убирая постель
Ты швырнешь камасутру
В открытую дверь
А любовь не тонет
Любовь не горит
Не зовет и не гонит
Просто в небе парит

 - Это группа «Браво», ты её не знаешь. Так вот, жил-был один человек, когда у него иногда были приступы плохого настроения, он начинал писать какие-нибудь гадости. Это было некой разрядкой и успокаивало его среди житейских невзгод. И вот однажды с ним произошла удивительная вещь. Как-то сел он писать порнушку, а получился великолепный философский трактат, даже больше настоящее открытие в естествознании. Во дела? На свете столько людей считающих себя философами, и пытающихся написать хоть что-то дельное, а даже порнухи не выходит. Как так? В чем секрет?

Диас вновь не ответил, Ковач продолжал.

- Думаю, ты как начинающий медик должен знать, как развивается эмбрион в чреве матери. Он отображает все этапы предшествующей эволюции живых организмов, так и человеческая мысль каждый раз рождаясь, несет в себе законы эволюционного соответствия предыдущего миллиарда лет жизни. Это, то самое колесо перерождений Сансары и то самое не то шестое, не то седьмое чувство, которому ближе определение дух. У авторов, что бы ни говорили, инструментарий небольшой, и мой знакомый, стремясь добиться ощущения максимальной реальности, правды, искал её вовсе не в пышности слов, а в связности и логичности образов. Это еще как дошколят учат: - «Дети, где больше грибочков - слева или справа?» или «Каких рыбок больше синих или зеленых?». Только он сравнивал ощущения, а затем нанизывал их в той последовательности, в какой они подходят на нить повествования. Так как у него была привычка делать все хорошо, в какой-то момент стало совершенно неважно, что стало причиной запустившей этот процесс: грязная похоть или светлые мысли. Он увидел взаимодействие вещей, систему в том месте, где её не видел никто, и в его голове зазвучала музыка. Он увидел, как рождается гармония. Это необычное состояние, ощущение, что имеет в этом мире много названий, так в даосизме оно называется потоком Дао, в христианстве Святым Духом, а у атеистов, наверное, гармонией. Вот так без молитв, постов и медитаций.

- И что же он такого открыл? – зло спросил Номер Четыре.

- Как учтиво с твоей стороны поддерживать беседу, чувствуется хорошее воспитание. Но об этом поговорим завтра. Ложись здесь, а я лягу в операторной.

- Я бы лучше пошел в барак.

- А это уже решать мне.

Ах, этот вечер

Наступил следующий день. Ковач потащил с собой Номера Один, Два, Три и Четыре в здание управления лагеря. В какой-то полузаброшенной подсобке их вновь фотографировали, накидывая поверх тюремной одежды старую рабочую куртку, снимали дактилоскопию, заставляли в чем-то расписываться. Диас пришел в обычной гражданской одежде, джинсах, черной рубашке и пиджаке, теперь он официально стал помощником Ковача. Номер Два смотрел на эту метаморфозу с нескрываемой злостью, но держал язык за зубами, пару раз они встречались взглядами с Номером Четыре, словно фехтуя шпагами, но никто не нарушил молчание.

- Почему ты не в робе? – спросил Номер Три.

Диас замялся:

- В ней я буду появляться только на перекличках.

- М-м-м, - произнес Номер Три, так ничего и не поняв.

- Накажут. Тут за малейшую провинность расстрел, – заметил Номер Один. Диас в ответ только промолчал.

Когда уже выходили из здания, Истопник вручил Номеру Два и Четыре технические инструкции и книги.

- Будете читать литературу по котлам по три часа в день. Специально для этого даю вам время. Нужное я уже выделил по тексту карандашом.

- Что ты тут делаешь со своей бандой? – Вопрос задал подошедший фельдфебель Марек.

- Здравия желаю, господин фельдфебель. Отрабатываем план мероприятий подготовки личного состава. Вот распечатали и получили литературу.

- Она им не понадобится.

- Это почему же?

- Это все недоразумение Истопник, досадная ошибка, но за которую ты отправишься вслед за ними в хозяйственный барак на нары.

- И?

- Запрещено, согласно внутренних распорядительных документов допускать заключенных к обслуживанию внутренних систем жизнеобеспечения.

- Это крематорий что ли, система жизнеобеспечения? – удивленно спросил Ковач.

- Молчать, - взвился Марек. – Ты знаешь, о чем речь, у тебя в подотчете еще отопительные котлы. А они иногда взрываются. А в истории этого лагеря уже был случай, когда зэки устроили подрыв. Они были евреями. Да и хорошего пожара хватит. А ты Истопник, случаем не еврей? А? Так что запрещено это. Я все об этом доложил господину оберсту. И тебе с твоей голубятней несдобровать.

- Вот на ребят ты зря накидываешься, нормальные они. Не надо их в наши разборки втягивать. И еще, Марек, -  голос Ковача принял жалобные угоднические нотки. – Ну, что ты ко мне привязался? Что, так закозлить без пяти минут профессора хочется? Вот просто минуту послушай, как я попал сюда.

Истопник пытался взять за рукав Марека, но тот резко вырвал руку.

- Нет времени тебя слушать, Истопник.

- Ну, подожди…. – похоже, унижение Ковача это именно то, чего добивался фельдфебель, и теперь лишать себя сладкого он не собирался. Остановился.

- Я дикий неудачник, господин фельдфебель. Уже готовился стать заведующим кафедры социологии в Кракове, как жизнь мне подставила подножку. Все росло подспудно, достало уже, не по нутру, науки никакой, все рисуй, да придумывай политические рейтинги и соцопросы, обслуживай политуру. Из-за нежелания прогибаться пошли терки с начальством. И как-то вызвали меня к проректору и спросили: «Вы пан Ковач немец?». Блин, как мне с национальностью-то не везет, немцы меня считают поляком, поляки немцем, вот куда бедному чеху податься. Нет, отвечаю я чех из Тешина. Короче, поцапался я с начальством, а ему только того и нужно, освободили место своему человеку. Ну, устроился я в городской крематорий пока подсобником, думал, уж с трупами то спокойнее будет, заодно и деньги вроде как не плохие. Но тут приехала еврокомиссия, осмотрела старую недобрую Бжезинку и поблагодарила за сохранность, даже табличку новую присобачивать не пришлось - «Арбайт махт фрее» - и приняла решение о возобновлении работы. Кадры набирали наспех, сцапали добровольно принудительно двоих котельщиков из Малопольского воеводства и нас двоих из Краковского крематория. То есть, и с нового места работы меня сбагрили по той же причине. Ох, уж этот мелкий бытовой национализм, бич всех народов, причина многих гнусных преступлений. Те же поляки без зазрения совести говорят, как они не любят немцев, не любят русских, украинцев. А я вот не люблю поляков, полек еще люблю, а поляков нет, спрашивается, вот почему бы и мне так не сказать.

- Почему этот не по форме! - пришел в бешенство Марек и ткнул в Номера Четыре. - В стоячую камеру захотел?

- А не твое собачье дело! – резко ответил Ковач.

Марек рванул пистолетную кобуру. Одновременно Истопник схватил фельдфебеля за ворот и выхватил кастет, зажав его в поднятой правой руке. Номер Четыре, прячась, метнулся за спину Истопника.

- И что, ты меня шлепнешь прямо под окнами кабинетов господина майора и господина оберста? – Не теряя злости и хладнокровия продолжил Истопник. – Или, может, сначала подымимся, и получишь приказ?

Фельдфебель так и не вытащил пистолет, лишь прошипел: - Руку убери.

- Отставить, - из-за спины Ковача раздался окрик, и Истопник отпустил воротник фельдфебеля.

Марек застегнул кобуру и огрызнулся. - Шлепну. Обязательно шлепну тебя, гнида. В следующий раз. – И резко пошел прочь.

- Марек - поляк, ты что, не знал? – это был Отто Хайнц.

- Да и хрен с ним. Привет, Отто. Ты ходишь, как кошка, всегда незаметно подкрадываешься. Но сейчас я рад этому обстоятельству, – ответил Ковач. Отто увлек его в сторону, держа за локоть. Они разговаривали в полголоса, но иногда были слышны обрывки фраз, особенно эмоционально вел себя Отто, он то и дело повышал голос.

 - Пришли контейнеры с оборудованием, будут монтировать новую электронную систему безопасности лагеря…. Объект-то секретный, нас вроде как нет, исчезнем все вслед за этими, – Хайнц кивнул головой в сторону людей-номеров. - Хотя ты, проныра, наверное, останешься, кто-то же должен следить за печкой.

- Что за паника, Отто, тех, кто железо будет обслуживать, тоже надо охранять и следить в оба.

- Да, но штат могут сильно урезать. Главное, принцип постепенности, а малый состав зачистить еще проще. Да когда же русские сбросят свою термоядерную бомбу!? Чтоб разом и быстро все закончилось. Они столько раз держали Европу за вымя.

- Даже с бомбой все быстро не закончится.

- А этот, почему не по форме? - Отто Хайнц ткнул в Диаса.

- Мы на задании, Хайнц. Чего с меня неудачника, гражданской твари взять?

На этом разговор закончился, Истопник помрачнел и скомандовал:

- Строимся в колонну по одному.

- Что, плохо? – участливо спросил Номер Два.

- А когда тут было хорошо? - удивленно вопросом на вопрос ответил Истопник. Перевел с минуту дух и продолжил.

- Видишь, вот тут на стене щербинка в красно-буром кирпиче. Когда нас типа «добровольцев», принудительно вольнонаемных привезли сюда, котельщики хотели было наотрез отказаться, но майор фон Белофф оказался очень убедителен, пустив пулю в голову одного из них прямо тут, где мы сейчас стоим.  Я даже имени того бедолаги не помню. Помню только, как фон Белофф перекинулись с фельдшером парой фраз, они два сапога пара, оба любители черного юмора.

Истопник попытался воспроизвести сцену с разбивкой на голоса: «Что будем писать в акте господин майор? Несчастный случай?» - «Зачем же? Причина естественная, так и пиши: «кровоизлияние в моск или что там у него было»». Все что осталось в память о человеке это пуля в стене, на буром кирпиче крови не видно. Всякий сброд сюда собирали с миру по сосенке. Штрафников, подонков, законченных психов. И печи заработали вновь. Ладно, пошли. Шагом марш.

По дороге Ковач продолжил свой грустный рассказ.

- Жигис, мой товарищ по прежней работе в Кракове, крепко пил. Его несколько раз предупреждали. Но он не мог удержаться. Господин гауптман свернул ему шею. В причине смерти указали алкогольное отравление, типа сломанные шейные позвонки лишь следствие. Такой вот юморок. Интересно это, о каком взрыве говорил Марек? Неужели за книги засел, тля? Октябрь 1944 года, Господи, как это было давно. Странно проходят годы, меняются поколения, а события в деталях закручиваются по той же спирали. Там тоже была зондеркоманда — заключённые, которые переносили тела своих вчерашних товарищей из газовых камер в крематорий, на счет ремонтников не ведаю. Но вам ли не знать, - Ковач окинул взглядом свою бригаду, - что с людьми делает страх? В том Аушвице было четыре газовых камеры и четыре крематория, 46 печей, максимальная производительность восемь тысяч человеческих трупов в сутки. Сейчас, правда, куда поменьше, но какая разница.

*******

Вечером Номеру Четыре поступило предложение, от которого нельзя было отказаться.  

- Что опять рожа кислая и страдальческая? Улыбайся. Обманывать еще не научился, так хоть мышцы лица разомнешь. И я не самый худший собеседник на вечер в этом месте. Кстати, напомни, как ты силен в кулинарном деле, что умеешь готовить хашламу, кебаб, донер? – гремел посудой истопник.

- Не умею.

- Вот засада. Я ведь тоже устаю. Тогда помогай накрывать на стол и учись готовить. А то мои задумки уже истощаются. Сегодня у нас луковый суп. А на десерт я принес яблок.

- Где ты все это достаешь?

- В военном городке при лагере есть магазин, раз в день забегаю туда, когда харчуюсь в столовой охраны.

Наконец они уселись ужинать.

- Ковач?

- Что?

- Давай я все-таки буду жить в бараке. И буду носить робу.

- Что опять? Что случилось?

- Да так…. Так будет лучше. Спокойнее.

Ковач съел несколько ложек супа, больше не стал, отложил прибор в сторону.  

- Ты почему ничего не кушаешь? – спросил Номер Четыре.

- Ты ешь, ешь не смотри на меня, если надо подлей добавки.

- Ты обиделся? – Номер Четыре тоже перестал есть.

- Хочешь знать?

- Да, - сказал Диас и опустил глаза.

- Иди ко мне, сядь мне на колени.

Номер Четыре понуро повиновался. Истопник обнял его, стал вдыхать его запах. Казалось, это приводит Ковача в душевное равновесие.

- Тебе кажется, что ты стал нащупывать ногами дно, стал различать оттенки кошмара? Что-то, вроде бы, как-то налаживается, и тут невольно возникает следующий вопрос, а какое место дядя Ковач занимает в иерархии местных бесов? В том то и дело, что никакое, предай меня, и это никому ненужно. Боишься нарушить заведенный лагерный распорядок, оргнун? Так?

- Да. И еще я слышал, Хайнц что-то говорил про реконструкцию лагеря. – ответил Номер Четыре.

- Палачи тоже боятся Диас, что с того?

- Но….

- Так давай встаем. Смотри мне в глаза. – Они вышли из-за стола, и Ковач положил Диасу руки на плечи. - Ты все еще протестуешь против меня. Но ты уже перестал воспринимать меня как угрозу. Над тобой сейчас довлеет более сильный страх. Понимаю, иногда очень хочется забиться в стайку как рыбка-сардинка, затеряться в толпе. Это дает чувство защищенности, ты как бы оказываешься в нервной паутине из других людей, ловишь общие эмоции, надежды, слухи, сплетни, это как бы расширяет твое восприятие. Но этот косяк плывет не туда, его ведет Ктулху. Сардин так и ловят неводом, а потом закатывают в жестяные банки. Подумай, чем ты за это еще заплатишь? Окончательным забвением всего хорошего, что ты знал до этого. Охрана должна привыкнуть к тому, что ты ходишь в гражданской одежде - это принципиально. Тебя должны перестать воспринимать как зека. Зачем? Объясню потом. Мы будем нарушать правила, как сможем, если надо терпеть наказания. Первое время, когда будешь ходить куда-то один, будешь надевать робу, но со мной всегда её будешь снимать, у нас для этого есть уважительная причина, мы можем носить подменку для работы. Марек не страшен, он дурак, но достаточно осторожный, ему так и не хватило духу выхватить пушку, всего лишь пытался испугать. Двух обломов, думаю, ему будет достаточно, больше он свой нос к нам не сунет. То, что он где-то, что-то прочитал, еще не значит, что он может справиться с таким бумажным монстром как я. У нас прямоточные котлы, сгореть могут, взорваться - нет. Начальству это известно. Хайнц - интендант, алкоголик, который пока удачно маскируется и, в принципе, не плохой человек, насколько это возможно в наших условиях. Впрочем, и с ним надо держать ухо востро. Более всего опасны гауптман, майор и оберст. Да, нужно смотреть по сторонам в оба. Слушай, говори со мной, спрашивай. Это важно. Я хоть какая, но защита. А мне нужна твоя память, твои глаза. Ты как мог, держался против меня, а теперь тебе следует научиться доверять мне.

– Сам же сказал, здесь ни кто, ни кому не верит и старается не просить, – очень тихо ответил Диас.

- И это окончательно делает людей одинокими. Всегда и везде. Пусть так, разберем все до простой механики. У Бертольда Брехта есть пьеса «Кавказский меловой круг». Впрочем, не то…. Расскажу итальянский анекдот от Джанни Родари. Плывет маленькая рыбка, видит червячка, хочет его съесть. И тут раздается голос большой рыбы: «Не вздумай его есть». «Почему?» - спрашивает на это маленькая рыбка. «О, на это есть две причины» - говорит большая рыба. «И какие?» - вновь спрашивает маленькая. «Первая - червяк сидит на крючке, и как только ты его съешь, тебя поймают, а потом поджарят со сметаной и лавровым листочком и съедят». «Ой, спасибо, спасибо, вы спасли мою жизнь!» - воскликнула маленькая рыбка и опять спросила: «А какая вторая причина?». «А вторая причина состоит в том, что я сама хочу тебя съесть».

Диас пытался изобразить подобие улыбки, не получилось.

 - Ты моя добыча. Я не отдам тебя демонам Ктулху. Шакал против.

- Какой смысл выбирать позорную любовь, если все одно закончится смертью? – медленно произнося слова возразил Номер Четыре.

- А может надежду? До тех пор, пока сохраняется возможность выбора, пусть и между плохим и очень плохим, у человека сохраняется хоть и не свобода, зато способность соображать. За это следует держаться, Диас. Сейчас ты судья мне и себе. Каков будет вердикт, который я буду должен исполнить? Жизнь или смерть? Я уже говорил, что не хочу умирать, ты мой шанс вспомнить, что такое жить. Или мы сгинем. Уж извини такая я сволочь и цену свою назвал.

- С чего это я судья?

- Тебя назначили парень.

- Кто?

- Обстоятельства. Ты будешь судить, не имея возможности от этого отказаться, по очень суровым законам, которых не знаешь. И выбор невелик. Пусть твое сердце решит правильно и пусть Бог говорит через тебя.

- По-настоящему полюбить тебя? – шепотом спросил Диас и продолжил. - Ты просишь невозможного.

- Что ж ты меня в тоску вгоняешь? – так же перейдя на шепот, ответил Истопник. – Давай тогда, что ли ужин доедим. Остыло уже совсем.

Они вновь сели за стол. Ковач выглядел расстроенным, пытаясь как то это сгладить, отвлечь внимание и прервать молчанку, Номер Четыре через некоторое время спросил: – Ты прошлый раз говорил про какое-то открытие?

- Открытие? А, открытие. – Истопник надолго замолчал что-то вспоминая. – Это словно попасть в место, где все правильно. Он стал видеть те вещи, которые не видит никто. Вот, к примеру, однажды ему на глаза попалась солидная уважаемая газета с материалом на первой странице про Большой адронный коллайдер, сокращенно БАК, и тут же другая дешевая газетенка про разные то ли чудеса, то ли выдумки со статьей, что маленькие дети все до единого телепаты. Спрашивается, в какой из газет содержится наиболее ценная информация? А?

- Не знаю. Расскажи? - охотно поддержал нейтральное развитие беседы Номер Четыре.

-  Как ни странно, в газетенке. Когда-то ядерной физике уделялось чрезвычайное внимание, так как она решала стратегические задачи создания ядерного оружия. Но вот бомба и реактор созданы, а квантовый компьютер, про который много говорят, на горизонте ближайших столетий создан не будет, доступная на данный момент область практического применения этих знаний выбрана. Однако по инерции или так, на всякий случай, ей продолжают выделять неоправданно много ресурсов. Без БАКа, Большого адронного коллайдера можно было абсолютно безболезненно прожить еще лет 50, но люди продолжают строить очередную Вавилонскую башню. А ведь у человечества полно отраслей, знаний куда более важных, чем ядерная физика. Статья про телепатию младенцев пусть и написана легковесно, но автор своими наивными рассуждениями обозначил абсолютно правильное понимание очень важной проблемы - современная наука не располагает теорией, объясняющей познавательные функции у детей именно в тот момент, когда отдельные слова превращаются в первые связные фразы. Не буду тебе пудрить голову разными научными терминами. Кратко. Мы вовсе не думаем словами, они вторичны, наш мозг оперирует чувственными образами. То есть имеется некий первоязык, который является ключевым в работе нашего разума, так и во взаимодействии с другими людьми, какой бы галиматьей, типа телепатии, это не называли. Это же очевидно. Так вот представляешь, Диас, этой проблемой… проблемой расшифровки этого языка никто не занимается, даже приблизительно такого понятия нет. А это важнее бозонов с мезонами. Без этого просто некому было бы задаваться вопросами о физике элементарных частиц.

- Но это же очень сложно? – спросил Номер Четыре.

- Почему же? Можно не только просвечивать мозг добровольцев на томографе. Можно читать язык чувственных образов, что отражаются в любом виде человеческой деятельности. Взять хотя бы магическую литературу. Да-да. Есть такой закон Гермеса Тривеликого – «что вверху, то и внизу», на самом деле он скрывает за собой другую очень важную вещь. Человек в построении своего общества, его развитие, на самом деле воспроизводит алгоритм, структуру работы своего мозга. Вот оно, то открытие, про которое я тебе говорил. И это очень важно. Понимаешь, нет случайных вещей. Люди превратили любовь в лубок, китч, штамп, а она имеет свое строгое назначение. Без неё система никогда не выстроится. Любовь и ненависть раз за разом выстраивают мозаику этого мира, как маркеры пазлов. Знаешь, что из этого следует?

- Что же?

- Есть такая немецкая поговорка – «Каждый умирает в одиночку». Так оно и есть, только вот выжить мы сможем лишь все вместе. Странно звучит? Объяснять долго, просто поверь, это значит, что Бог есть. Правда пока вместо царствия небесного на земле у нас в очередной раз получается ад, Бжезинка, Аушвиц. Вот не выходит все по арийски правильно. Но и у самого жуткого кошмара, боли и ужаса есть свое предназначение - они стражи, пограничники, предупреждение за которым уже нет бессмертия души.

- Так ты все это время рассказывал о себе? Это твое открытие? – спросил Диас.

- Да… - как то обескуражено ответил Ковач и с минуту молчал. – Я совсем забыл кто я. Я не истопник и не социолог-начетчик. Я - ученый. Как-то, даже странно это слышать.

- А ты это… случайно на мне опыт не ставишь? Я не подопытная крыска? – в голосе Номера Четыре не было осуждения, лишь любопытство.

- Ну… - Истопник совсем растерялся, - это не то. Знаешь, когда люди хотят понравиться, кадрят, они пытаются показать самое лучшее в себе, так они показывают свой кусочек кода общей гармонии. Да я ученый, и охмуряю тебя тем, что у меня есть. И очень надеюсь, твоя половинка кода откликнется на зов моей.

Диас тихонько улыбнулся.

- Ты первый, кому я об этом рассказал, – продолжил Ковач. - Некому было говорить. И на прежней работе в Кракове это мало кого интересовало. Одна политология с дутыми рейтингами.

- Ты смешной, когда растерян, - сказал Диас.

- Это хорошо. Ты поел. Так, давай все переиграем. Я придумал одну вещь. Мы будем танцевать.

- Это как? Зачем?

- Все из той же оперы «Бога моли, а черта не гневи». Я не могу лишить себя удовольствия держать тебя в своих руках, но хочу делать это уважительно по отношении к тебе. Танец это культура прикосновений. Так, ты мне правую руку на пояс, левую на плечо, я так же. – Истопник вытащил Диаса на середину комнаты.

- Да я стесняюсь.

- Вот еще. Придется согласиться. Будем кружиться без музыки, так как надо периодически прислушиваться к тому, что происходит за тонкими стенами. Будем напевать друг другу песни, которые знаем. Рассказывать истории.

- Чур, ты первый.

- Не вопрос. Знаешь хит группы Queen «The show must go on» её еще исполнял Фредди Меркьюри.

- Да. А ты знаешь Фредди Меркьюри его псевдоним, а настоящее его имя Фаррух, что значит Счастливый. Фаррух Булсара, он из очень редкой этнической группы парсийцев, они исповедуют зороастризм. Ой, извини, продолжай.

- Ух, ты не знал, – удивился Ковач. - У тебя красивый голос и мне его нравится слушать. Говори.

- Я много знаю про музыку и различных исполнителей. Учился в музыкальной школе. Но нет, твоя очередь. Ты продолжай.

- Так вот в этой песне замечательная музыка и слова, но совсем не танцевальные. Рок. Там столько надрыва накручивания себя и даже боли. Я когда работал с аналогиями образов, раскопал очень неожиданную штуку. У разных народов, как правило, существуют подобные друг другу аналоги музыкальных произведений. Образы, которые совершенно по-разному с учетом национального характера раскрывают корневую мысль произведения.  Буквально незадолго до рождения «The show must go on» в России появилась своя песня на эту тему, так вот в ней все по-другому - музыка, слова, чувства, но корневая изначальная мысль произведения абсолютно та же самая. Это не рок и не попса, это скорее, романс. Слушай:

Днём город, как город,

И люди, как люди, вокруг,

Hо вечер приходит,

И всё изменяется вдруг.

Hа лица актеров

Кладёт он таинственный грим,

И Гамлет страдает,

И снова поёт Лоэнгрин.

Они с Диасом закачались в такт словам.

- Приятная, мелодичная, - сказал Номер Четыре.

- Ласковая, нежная, и немного грустная, - Истопник продолжал.

И вновь слышен голос

Бессмертной и гордой любви,

Что схожа с планетой,

Ещё не открытой людьми.

- Совершенно разными словами об одном и том же. Что удивительно разными посылами и эмоциями.

Погаснут свечи, уйдёт любовь,

Hо этот вечер вернётся вновь.

- Ведь то же самое – шоу продолжается. Жизнь продолжается, и это слышится как отголосок духа торжества жизни. Люди по разному вкладывают душу в одни и те же понятия, вот оно - чудо первоязыка то, что все это объединяет. Знаешь, что это означает?

- Нет. И что же?

- То, что машину читающую мысли создать невозможно. Никто не знает когда и чьими устами с ним заговорит Бог. Точнее, буду верен себе в определениях, построить машину, которая будет достаточно эффективно угадывать мысли людей можно, если всех согнать в лагерь, подобный Аушвицу, с заданным набором чувств и эмоций.

- А на «Die In A Fire» есть аналог на русском? – спросил Номер Четыре.

- М-мм... – задумался Ковач. - Ты знаешь, у русских плохо получаются фильмы ужасов. Карикатурно, несерьезно. Видимо, следствие того самого национального характера и истории, наверное, им этого в жизни хватало. Вот разве что:

А нам все равно, а нам все равно

Пусть боимся мы волка и сову

Дело есть у нас - в самый жуткий час

Мы волшебную косим трын-траву

- А что за чудо-трава? Каннабис? – спросил Диас, после чего они оба рассмеялись.

- Ох, малыш, будешь так улыбаться, и я не смогу остановиться.

- Нет, Ковач, нет. А песня слишком легковесная.

- Зато там есть замечательная строчка – «Устоим сейчас в самый жуткий час. Все напасти нам будут трын-трава».

– Песня о Вечере лучше. Напой еще.

- Опять я? Значит так, еще раз я и твоя очередь.

Так они танцевали и напевали друг другу песни. А потом был еще вечер, потом еще, танцевальные па получались у них все лучше и лучше. Шахерезада рассказывала истории и сказки, а за тонкими стенами бушевал ад, в котором гибли люди, гудело пламя печей, а ветер разносил их пепел в разные стороны.

Последняя глава.

 Как то незаметно ушли неприязнь и отчуждение. Раз за разом Диас все больше приближался, клонился к Истопнику, привык к его прикосновениям и в какой-то момент невольно прижался к груди. Может это была минутная слабость? Или эта вариация «стокгольмского синдрома», о которой говорил Истопник, действительно существует. Заметив это Ковач, взял в свою руку его левую ладонь сплел пальцы и стал их сжимать и разжимать.

- Ты что делаешь? – спросил Диас.

- Время вышло, - последовал какой-то странный дурацкий ответ, и он поцеловал его в губы ища своим языком его язык. Может, зараза, он каким-то духом прознал, как Номер Четыре украдкой недавно примерял перед зеркалом принесенные клипсы?

А потом Номер Четыре лежал голым под простыней и прислушивался к новым ощущениям своего тела, боль уходила наполняя его сладкой истомой. Как бы пытаясь что-то вспомнить Диас, вновь проводил ладонями по коже плеч и бедер. И ему за это не было стыдно. Подошел Истопник сел рядом и стал гладить его по голове. Не было ни неприятия, ни отвращения, только… человеческое тепло. Телесная близость лишь еще один из поводов людям быть вместе, а у них этих поводов было достаточно, чтобы расплющить, впрессовать друг в друга.

- Слушай, почему ты меня до сих пор не спросил, как я все еще отсюда не сбежал? Ведь тебе интересно? Или ты принял это как данность? – поинтересовался Истопник.

- Ты знаешь, просто боялся, – откровенно признался Диас.

- Значит, знал, ведь я чуть ли не кричал об этом. У тебя хорошая интуиция, рефлексия. Разумеется, так просто за ворота не выйти. Будут искать, и искать хорошо. А рисковать, и ради чего? Так вышло, я остался в этой жизни один. Поэтому тупо куда-то бежать только ради своей тушки, чучела? От страха к страху, когда Бжезинка все равно останется внутри, как раковая опухоль? Нет смысла. – Истопник некоторое время промолчал, затем продолжил. - Я тебе не рассказывал, как умер мой последний товарищ по кочегарке?

- Нет.

- Его звали Франтишек. Пан Франтишек. Он был полный в летах. Опытный котельщик, неплохой дядька, многому меня научил, да и на счет замены форсунок подсказал он же. У него тетка сильно болела, он попросил законный отпуск пять дней съездить к ней в Познань. Так вот, помнишь я тебе говорил, что машину, читающую мысли создать нельзя. Но читающую эмоции можно, её разработали в рамках программы антитеррора и как, оказывается, используют вовсю. Человека выдает походка, жестикуляция, голос, манера поведения, неусидчивость. Так вот, возможно он никуда и не собирался бежать, но он так боялся, что, оказавшись в мире относительно нормальных людей, выглядел, как белая ворона. Франтишек умер от сердечного приступа, когда очередной патруль, пятый раз за день, попросил проследовать его с ними для проверки личности. Как живописал это фельдфебель Марек - перед этим он обосрался. Я все думал, как эту хрень нейтрализовать, когда мы выйдем за периметр. Этот гребаный Скайнет настроен на человеческий страх.

- О чем ты? – встрепенулся Диас.

- Скайнет – небесная сеть, искусственный интеллект убийца человечества из фильмов про Терминатора. Демон другой природы в отличие от Ктулху. Оказывается, есть вещи и похуже ада. Понимаешь, палачи тоже трясутся от страха, как и мы. Где-то в глубине души человек не может себя обманывать, как ни старается, как ни пытается заглушить это. И хер оберст, и хер майор и даже господин гауптман, который тоже очень мечтает стать хером, и вся их кодла знают, что они законченные преступники, и что у них нет оправдания и надежды. Поэтому и у них периодически случаются эпидемические приступы ужаса. Как ни дико звучит, Ктулху человечнее Скайнет, так как мучает палачей по ночам криками их жертв. Жертва и палач связаны. А значит, у Шахерезады еще есть шанс образумить безумца, а ангел Малак Тавус сможет погасить своими слезами адское пламя. У Скайнета этого нет, у него вместо этого есть чудная стерильная и дистанционно действующая кнопка Delete, как точка невозврата. А хуже всего, человек не замечает, как им начинает владеть Скайнет.

- Ты о чем? – Диас ощущал растущее напряжение. – Почему ты такой странный? Что случилось? Ковач, мне страшно. Скажи же, наконец, правду.

- В моей поганой жизни было так мало счастья, что я решил взять его силой. Обрести смысл, то ради чего. Тут такое дело, Диас, – тихо продолжал Истопник. - Помнишь, ходили в управу лагеря, фотографировались? Так это вас оформляли, как работников липовой фирмы племянника господина оберста. Тогда же полковник передал мне копии документов своего племяша, чтобы ему оформили временный пропуск в зону третьего периметра, и чтобы я дальше потом передал его на КПП. Он должен заявиться на следующей неделе, был очень занят. Так вот, вместо них я подсунул твоё фото и данные дактилоскопии. Этот пропуск сейчас у меня. Это была супернаглость, он старше тебя минимум на десять лет и совсем не похож. Но сейчас, когда документы оформлены, это значения не имеет. Прокатило. Люди слишком полагаются на базу, вбитую в память электроники. Так что, разделительный и основной периметр ты пройдешь как Диас, на это есть официальное разрешение, а за третий, на свободу - как родственник начальника лагеря. Ты везучий, я знал это.

- Ты… ты… - Номер Четыре буквально подскочил на разложенном диване. – Псих, что ли? Врешь! Что ж все время молчал?

- Надо было выждать время. Сейчас утро воскресения, наш день. Сегодня у лагеря редкий выходной. Обратного пути уже нет, подлог могут разоблачить. Так что собираемся.

Номер четыре стал беспорядочно метаться из угла в угол.

- Вот, вот твои вещи, - подсказал Ковач. – Я все приготовил. За основным периметром в военном городке я снимаю угол, там переоденешься в приличную одежду. 

- Но… - Номер четыре внезапно остановился, - мне страшно, Ковач. Нас же за это убьют. Может… останемся?

- Не дури. В лагере действительно скоро начнется масштабная реконструкция и пока не сменился режим охраны надо бежать. Я все продумал, у нас есть шанс, и мы должны его использовать. Запомни на улице на эту тему не разговаривать.

- А как другие ребята? – задал странный вопрос Диас.

- Другие? – удивился сказанному Истопник. – Не парься, пусть и этот грех ляжет на меня. Я им оставил в тайнике еды и одежды. Боюсь, мы ничем им не сможем помочь.

Они вышли, буквально выбежали, минуя заборы и посты. В военном городке в пыльном чулане Истопника взяли передышку. Ковач стал рыться под кроватью.

- Я здесь появлялся не так часто.

- Оно заметно, еще тот бардак, - отозвался Диас, распинывая мусор.

- Сейчас надо настроиться, малыш. Из лагеря нам надо выйти другими людьми. Очень скоро наши ксивы не пройдут электронной проверки. Из всех про всех документов для той стороны у тебя и у меня есть только квалификационные удостоверения котельщиков подрядной фирмы. Поэтому надо пройти, не привлекая своим поведением внимание электронных систем.

- Но как, если этот проклятый страх Ктулху сидит в голове? Как обмануть машину?

- Ну, во-первых, избегать людных мест, где как раз и установлены её сенсоры.  Во-вторых, фармакология, держи таблетки и вот еще…  контактные линзы, средства для грима. – Истопник, наконец, вылез из-под кровати с коробкой. - Можно еще досаждать чем-нибудь своему вестибулярному аппарату, например разной высотой каблука или чем-то вызывающим хромоту. Щипать, колоть будем друг друга. По обстановке используем все. Но самое главное - надо стараться думать о чем-то другом. Пой про себя песни. Смотри на меня.

Истопник взял паузу, посмотрел в глаза Номеру Четыре.

- В конце концов, надо быть готовым сдохнуть за то хорошее, что осталось в нас. А если все равно страшно, думай о сексе. Самом отвязном и непристойном.

-  Сексе?

- Да именно, о самом отвязном и непристойном, что мы учиним, когда отсюда вырвемся. Помогает. Черт возьми, думай о моем члене! А я твоёй заднице!

Последние слова вырвались зло и грубо. В голосе Истопника послышались боль и отчаянье. Номер Четыре промолчал.

- Давай посидим на дорожку, минуту, мысленно соберемся, и будь что будет. – Ковач принялся молиться, ему было очень, очень плохо.

Диас тоже пытался вспомнить молитвы, которым когда-то в детстве учила его бабушка, но не смог. Тогда он стал напевать песню на незнакомом языке, что слышал от Ковача.

И никто не поможет

Но однажды в толпе

Незнакомый прохожий

Расскажет тебе

Что любовь не тонет

Любовь не горит

Не зовет и не гонит

Просто в небе парит

На последних строчках Номер Четыре подошел к Истопнику и взял его за руку. Как ни странно, это заставило Ковача успокоиться. Он наконец-то смог задуматься о чем-то отвлеченном. С этой любовью тоже не все просто, от неё сходят с ума, она тоже ранит, разочаровывает и может убить. Поэтому многие люди, скорее, любят нечто выдуманное, иллюзию. Однако, если этот дар мы растрачиваем впустую как игрушку или наркотик, вместо того чтобы учиться понимать и слышать друг друга, Бог может его отобрать, а значит лишить и этой надежды. Последней надежды. И Истопник, поддержав Диаса, напел строчки другой песни:

И вновь слышен голос

Бессмертной и гордой любви,

Что схожа с планетой,

Ещё не открытой людьми.

Если двигаться дальше в Восточную Европу, где меньше этого гребанного хай-тека и проще затеряться, знание русского языка необходимо, именно поэтому в последнее время Истопник слушал сборники русских песен, а потом напевал Диасу.

- Все, - встал Ковач, - выходим. У нас осталось 12 часов, чтобы добраться до границы, – и крепко обнял Диаса.

Может, все же Господь, наконец, простит нас?