Камень-ножницы-бумага...

Дома пахло хлоркой. Этот вездесущий запах казенной чистоты, казалось, пропитал дом холодным, бетонным, безликим не-уютом. Их квартира была словно продолжение тех подъездов, которые мыла Верка по утрам. Затертый линолеум, пограничная полоса краски, зачем-то делящая стены на «верх» и «низ» на кухне и в прихожей. В комнате – немаркие обои в мелкий цветочек, обтертые по углам. Разномастная мебель и чахлые цветы делали слово «скудность» осязаемым.
Мишка стянул разбитые кроссовки и аккуратно пристроил их на полку. Неслышно скользнул на кухню и, помочив руки под водой, побрызгал на розовый обмылок, засохший в мыльнице. Бухнул в тарелку сухую гречку, устроился за столом. И с головой погрузился в неведомые джунгли. Его живое воображение тут же нарисовало полутемную пещеру. В центре горел огонь, на котором, издавая чудесный аромат, запекался сочный кусок мяса, а рядом, возле костра, валялись седельные сумки. Мишка жадно сглотнул слюну и с аппетитом сжевал порцию безвкусной гречки. В прихожей затрещал телефон, вырывая его из уюта иллюзорного мира.
– Женьку забери из сада, – зачастила Верка. – Ты поел? В школе как?
– Норм, – буркнул Мишка, желая поскорее вернуться в джунгли.
– Пол помой, – Верка замолчала, подыскивая что-то еще, чем нагрузить. – Посуду тоже... Ладно. Буду поздно.
Мишка послушал частые гудки и с досадой швырнул трубку на рычаг. Обвел взглядом чистый пол, гадая: если ограничиться только посудой – заметит ли Верка? «Заметит», – решил он для себя и загремел цинковым ведром в ванной. Плюхнув тряпку на пол, повозил ей без особого энтузиазма, но под диван залез. Там проверит в первую очередь.
Вымыв посуду, он раскрыл алгебру. Быстренько наляпал уравнения в неровные столбики – ЮльЕгоровна простит кособокость этих столбцов. Она давно прощала ему пропущенные действия, отметенные за ненадобностью пояснения решений, а то и готовый ответ в конце кое-как переписанного задания. Говорила, что он математически талантлив и любила подкинуть ему интересную задачку. Звонок с урока выкидывал Мишку в реальность и постепенно, будто щелкая тумблерами, включал все органы чувств. Сначала Мишка ошарашенно оглядывался: кто-то скакал по классу дуриком, другие, сбившись в кучку, что-то активно обсуждали, кто-то меланхолично отсыпался. Потом включался звук, и все это действо вдруг наполнялось несоразмерным разноголосым гулом, со взрывами смеха, с какими-то бесцельными словами. Мишка прикладывал ледяные пальцы к пылающим щекам, пытаясь остудить собственную физиономию. Слова постепенно находили своих носителей и наполнялись смыслом, перед глазами прекращали мелькать обрывки формул, и «картинки», полученные с помощью зрения, слуха, осязания, накладываясь одна на другую, окончательно возвращали его в действительность.
Мишка пробежался глазами по истории и сгреб учебники в сумку. Русский он на переменах напишет. По литре спрашивать точно не будут. Русичка его недолюбливала. Лепила жирные тройки за сочинения. Вызывала в школу Верку и, выламывая тонкие пальцы, пыталась навязать ему какую-то свою точку зрения. Верка злилась, отвешивала ему тяжелые оплеухи и бубнила про то, что он «читает, много читает». Мишка пожимал плечами и переписывал скудные и жидкие аннотации, данные в учебнике, переставляя слова и абзацы.
Оставался еще целый час на джунгли. Он прорубал мачете юную бамбуковую поросль, утирал со лба соленый пот и обходил пятнистого леопарда с подветренной стороны…
Женька разодрал на колене штаны. Мишка ухватил его посильнее за капюшон и потащил домой упирающегося, ревущего во все горло сопляка. Верка точно всыплет за дыру.
– Хватит орать, придурок, – рыкнул Мишка и тут же получил крепкий подзатыльник.
Втянул голову в плечи, он зло зыркнул на отчима.
– Живо домой.
Отчим подхватил моментом притихшего Женьку, и тот быстро засеменил рядом, не успевая за широким шагом мужчины. Мишка хмуро плелся следом, размышляя – влетит или пронесет. Пока отчим плескался в ванной, Мишка разоблачил брата и, сунув ему в руки карандаши, прошипел:
– Иди рисуй, пока не вломили. 
Женька затихарился в углу комнаты, раскрашивая корявые солнышки и домики. Отчим загремел посудой на кухне. Мишка прокрался к двери, обулся и тихо потянул ее на себя, мысленно умоляя, чтобы та не скрипнула. Уже на пороге крикнул:
– Уроки сделал, пол помыл, я гулять.
Он кубарем скатился вниз, выскочил из подъезда и, только завернув за угол дома, притормозил и отдышался. Вечером при Верке отчим не будет придираться и распускать руки. Мишка, пиная камушек, отправился к Сане.
– ТетьКлав, Саня дома? – он неловко помялся на пороге.
Та, окинув его недовольным взглядом, заорала:
– Сань, ты уроки сделал?
Санька тут же вывалился из комнаты.
– Ты алгебру решил?
– Ага.
Мишка угрем просочился мимо тетьКлавы. Выудив учебник из бардака на столе, он бухнулся на Санину кровать.
– Записывай. Двадцать четыре игрек…
На алгебру ушло минут пять. Столько же примерно на историю. Санька покосился на баян, угрюмо осевший на стуле в углу комнаты, и махнул на него рукой:
– Потом поиграю, – он тут же уселся на краю кровати, – у меня музыкалка через час. Пошли со мной? 
– Да ну…. – протянул Мишка, откидываясь на подушку, – хули мне там делать?
– Потом к бабке свалим, она пирожки напекла.
Мишка пристроил учебник на пузе и закрыл глаза. Ему никуда не хотелось выбираться из этого мягкого разворошенного гнезда кровати. Санькина комната была маленькой, заставленная мебелью, но на стене висели потрепанные постеры с «Арией», на спинке стула громоздился ворох одежды, домотканый половик с обтрепанным краем кое-как прикрывал пол. Все эти мелочи делали комнату живой. Домашней. Санька в растянутой у горла футболке тоже был теплым и уютным.
– Иди сюда, – Мишка потянул друга за руку, и тут же горячие влажные поцелуи поползли по его шее.
– Пошли, – выдохнул Санька жарко на ухо. – Бабка потом в ЖЭК свалит, мы у нее на пару часиков зависнем.
– Ок, – кивнул Мишка, не открывая глаз.
Идти-то все равно некуда, а Саньку погонят на «музыку» стопроцентно.
Сашка тут же мокро впился в губы. Мишка погладил худую шею, и в паху приятно потянуло.
Возвращался Мишка поздно. Стараясь не угодить в подмерзающую грязь, он жадно заглядывался на светящиеся окна домов, придумывая, что там за шторами есть какая-то совсем другая жизнь. Теплая, наполненная правильными красивыми вещами, ароматами вкусной еды и умными разговорами. Как в книжках.
– Как уезжаешь? Когда? – Мишка смотрел на растерянного Саньку, который теребил ремень школьной сумки, перекинутой через плечо.
– Сегодня, – тот по-щенячьи заглядывал в Мишкины глаза.
Сердце Мишки болезненно сжалось. Он оглядел рекреацию школьного коридора, посмотрел на одноклассников, столпившихся около двух подоконников напротив класса, и слово «одиночество» стало вдруг таким же осязаемым, как и слово «скудность».
– Я тебе писать буду, – голос Саньки дрогнул. – Как только приедем, сразу…
Мишка оглядел его с ног до головы, жадно вбирая в себя последние крохи уплывающей дружбы.
Санька, невысокий, белобрысый, со смешно задранным носом, был полной его противоположностью. Дружили они с третьего класса, крепко сцепившись зазубринами так, что третьему места в тандеме так и не нашлось. Им хватало друг друга. Полгода назад Санька первый раз поцеловал его, а потом, прижатый к стене растерянным Мишкой, истерил и орал. Орал, что прыгнет с крыши, перережет вены или… Мишка тогда смотрел на этого придурка и думал. Он впервые анализировал живого человека, раскладывая его на составляющие, как сложное уравнение. Прыгнет же – вырисовывался неутешительный ответ. Тот еще козел. Тут было только одно верное решение. Он махом пресек истерику, неловко ткнувшись ответным поцелуем в губы, Санька заглох и обмяк, разрыдавшись как девчонка.
Целоваться с Санькой стало нормой. Чуть слюнявые поцелуи не раздражали, а позже разбудили невнятное желание чего-то большего, что мягким, горячим узлом стягивало пах.
– Ты почему раньше не сказал?
Мишка вдруг разозлился. Разозлился на тянущее, скребущее чувство одиночества, что Сашка подселил в его душу.
– Я хотел. Но… – Сашка теребил ремень сумки. – Но не смог…
– Пиздец, – Мишка скривил губы и сплюнул на пол, выражая все, что он думает про «не смог».
– Я документы забирать, – зачастил Санька, пытаясь задавить событиями разгоравшуюся Мишкину обиду. – Мы с мамкой сегодня уедем. Батя задержится, ему дорабатывать и вещи же собрать… – потерянно мялся Санька. – Миш, ну…
– Гну, – Мишка неловко сгреб Саньку и похлопал по спине. – Пиши, чего уж… – Мишка еще не умел прощаться.
Сидя на уроке литературы, он потерянно обводил класс взглядом и косился на непривычно пустое место рядом с собой. «Как же так? Сашка уезжает навсегда. Навсегда». Мишка нахмурился, пытаясь перебороть это абсолютное слово. За последний год класс значительно поредел. Одноклассники, сбиваясь плотнее, мигрировали к передним партам, словно пытались затянуть образовавшиеся проплешины. Мишка поставил сумку на освободившееся место, заранее отторгая попытку залатать образовавшуюся пустоту.
Вечером он набрал Сашкин номер, выслушал скупое «Алло, я вас слушаю» от отца Саньки и повесил трубку. Неделю спустя он еще раз послушал длинные непрекращающиеся гудки и больше не звонил. От Саньки пришло два письма. Первое Мишка читал дважды, обливаясь холодным потом и жаром попеременно. Санька сбрендил. Он писал такое… Нельзя это было доверять, тем более бумаге. Придурок. Мишка еще раз перечитал раскиданное по всему тексту «люблю» и порвал письмо на мелкие кусочки. Потом передумал, собрал все клочки и сжег. Что делают с такими вот, как он и Санька, Мишка знал хорошо. Второе письмо он носил в кармане, пока не поймал любопытного Женьку, обшаривающего его куртку. Мелкий, конечно, прочесть не сможет, но притащить отцу или матери – за милую душу, и тогда туши свет. Мишка всю ночь промаялся в кровати, а утром черкнул посередине листа, выдранного из алгебры, «Не пиши мне больше». Обнулил.
Он барахтался в своем одиночестве, как в болотной трясине, и чем больше бултыхался, тем глубже его засасывало. Постепенно одиночество перестало быть тягостной повинностью, оно стало привычным коконом, сквозь который все хуже долетали вибрации внешнего мира, а внутренний вакуум заполнили книги и математика. Они были порталом в другие миры. Книги покрывали жесткий дефицит эмоций. Спрятав лицо за очередным переплетом, он переживал весь спектр чувств: азарт и ярость, гнев и жалость, восторг и нежность, грусть… Реальный мир обесценился, поскучнел и превратился в серую массу безликих дней. Люди проигрывали Героям, они стали плоскими, предсказуемыми и бесконечно унылыми. Примитивными, как линейные уравнения, и даже погрешности их легко просчитывались. Мишка всеми фибрами души желал выбраться из этой массы безвкусной жизни. «Скорее бы выпускной!» – с раздражением посматривал он на календарь. Слово «будни» было свинцовым, с легким металлическим привкусом, тяжелым и неповоротливым.
Асфальт плавился от жары, Мишка плавился под броней выпускного костюма. Его мутило от паленой водки, которую он глотнул из горла в мужском туалете, и от навязшего в ушах «тополиного пуха», и от сладкого парфюма одноклассниц. Верка жамкала в руках платок и старалась не плакать. Мишка приобнял ее за плечи и уткнулся носом в макушку.
– Не реви… мам, – выдавил он из себя скупую ласку.
– Так… – встрепенулась Верка, – не напивайся. Не маленький уже, – она прекрасно чуяла алкогольный душок дешевого бодяжного спирта, и указание было скорее данью привычке. – Тебе ехать вечером.
– Помню, – Мишка согласно кивнул и заулыбался.
Он бы с удовольствием отказался от этого ненужного выпускного, что выгреб значительную часть денег из семейного бюджета, и уехал сразу после экзаменов. Но Верка уперлась – все должно быть как у людей! Мишка развернул к себе мать и обнял.
– Напился, что ли, уже? – встрепенулась та, стараясь заглянуть в лицо выросшего сына.
Мишка согласно кивнул. Пусть думает, что напился. Как еще объяснить этот чуждый ему порыв? Он неловко переминался с ноги на ногу, понимая, что притихшей на его груди Верке это неуклюжее объятие сейчас важнее, чем ему.
– Взрослый уже, – выдохнула она, с силой отлепляя себя от сына. – Ну… иди.
Жадно затянувшись сигаретой, Мишка размял пальцами одеревеневшие от постоянного напряжения мышцы плеч и шеи. Он чувствовал себя персом в боевом режиме, в новой локации. Ощущение было настолько реальным, что он, глянув пустым взглядом на красный сигнал светофора, шагнул на дорогу. Визг тормозов, сигнал и мат моментально привели его в чувство и заставили зайцем отпрыгнуть назад.
– Ты, бля, укурок, сохранился, что ли? – его оттащили от края бордюра.
Мишка тряхнул головой и с силой потер глаза.
– Задумался, – тут же придумал он правдоподобное объяснение стоявшему перед ним однокурснику.
Арцоев задумчиво смерил его взглядом и собрал лоб гармошкой:
– Ты ж по вышмату шаришь, да? – и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – Поможешь?
Мишка хмыкнул, демонстративно ожидая продолжения. Соглашаться просто так было нельзя, но и выкатывать условия не хотелось.
– С меня винишко? – полуутвердительно-полувопросительно предложил Арцоев.
– Приходи вечером в общагу. Двести девятнадцатая, – кивнул Мишка, соглашаясь на самую популярную студенческую валюту.
Вино переливалось в щербатой кружке кристальным блеском. Непривычно пахло вишней и орехом. Мишка сунул нос в посуду и, подражая сомелье, жадно втянул аромат. Сделав небольшой глоток, задержал его во рту. Бархатное. Вино хотелось смаковать.
– Нравится? – Арцоев с любопытством наблюдал за Мишкиными манипуляциями.
– Очень, – тот, покачав кружку в руке, интуитивно вскружил вино и еще раз вдохнул аромат, перед тем как сделать следующий глоток.
Арцоев одобрительно кивнул. Он восседал верхом на стуле, вытащив его на середину небольшой комнаты.
– Домашнее. Родители прислали. 
Мишка подтянул лист с выписанным заданием и пробежался глазами. Дел было на полчаса.
– Тебе объяснять?
Этого он не любил, предпочитая отделываться готовым решением. Арцоев красноречиво поморщился, и Мишка облегченно кивнул. Уселся на кровать, закинул подушку за спину и, устроив планшетку на коленях, принялся строчить. Арцоев мягко, почти неслышно передвигался по комнате, застывая перед книгами, замирая у окна, что-то рассматривая на столе. Мишка кидал на него короткие взгляды и снова погружался в стройную логику математики. Арцоев сел рядом, скопировав позу Мишки и плотно прижавшись плечом к плечу.
– Мешаешь, – промычал Мишка, не отрываясь от задания, а внутри мягко закачалось вкусное, терпкое, почти забытое чувство предвкушения.
– Очень?
Голос Арцоева заметно просел, окрасился какими-то чудно урчащими обертонами. Бархатными? Мишка едва заметно усмехнулся, осознавая, что его пытаются соблазнить. И это было приятно. Он неторопливо повернул голову, уставившись в темные, в вечернем сумраке комнаты казавшимися черными, глаза Арцоева.
– Как сказать? – полуслышно выдохнул он то ли ответ, то ли вопрос.
Губы Арцоева приоткрылись, а Мишка, чуть приблизившись, жадно втянул воздух, смешавший в себе едва заметный вишневый аромат вина, парфюм и личный запах.
Дверь с шумом распахнулась, и в комнату ввалился Шульц. Буркнул приветствие, скинул обувь. Арцоев моментально отвернулся и поморщился от разлившегося в воздухе амбре.
Мишка исподлобья с неожиданной злобой наблюдал за Шульцем. Давняя почти забытая неприязнь вспыхнула в нем с новой силой. Шульц прилип к нему сразу и плотно, как жевательная резинка к подошве. На первой же паре рыжий сбитый коротышка сунул ему короткопалую пятерню и с тех пор не отставал. Мишка первое время пытался соскрести эту навязанную дружбу, но толстокожий Шульц просто игнорировал или не замечал вовсе его попытки. Потом Мишка просто привык к недалекому скуповатому Шульцу, который, впрочем, довольствовался поверхностным слоем их так называемой дружбы. Шульц, перекинув полотенце через плечо и прихватив мыльницу, закатал штаны почти до колен и ушлепал в душевую. Атмосфера выдохлась, как оставленное в кружках вино. Мишка сунул дописанное решение Арцоеву.
– Скунс, – раздраженно шикнул тот и почти скомкал лист с решением, засунув его в нагрудный карман.
Мишка равнодушно пожал плечами. Предчувствие испарилось, как высококачественный спирт, не оставив следа. Шульц своим несвоевременным появлением вернул его в действительность.
– Может… – Арцоев вопросительно посмотрел на Мишку.
– Если нужно будет помочь с вышматом – обращайся, – прервал его Мишка и в противовес сказанному отрицательно покачал головой, отвечая на незаданный вопрос.
Арцоев так и не закрыл первую сессию. По универу прокатилась волна странных слухов после исчезновения парня: «Говорят, что он это…» После делалась глубокая пауза и дальше следовала наглядная жестикуляция, доходчиво объясняющая все про ориентацию и отношение говорившего к ней. «Дурак», – сделал вывод Мишка. Легкое, едва заметное сожаление переплавилось в осторожность.
Мандаринка перевелась к ним на третьем курсе. Ярко-рыжие волосы, забранные в высокий хвост, щедрая роспись косметики на лице и утрированно официальная одежда делали ее почти порнографичной. Мишка, как и все парни, жадно залип на белой рубашке, туго обтянувшей щедрую грудь, выдохнул едва слышно, заметив в разрезе узкой юбки мелькнувшую резинку чулка. Штучка. Острое слово шпилькой вонзилось в подреберье, заставляя его искать взглядом девушку и возможное решение смутно обозначенной задачи. После пар он впервые пристально глянул на себя в зеркало. Рассматривая подробно и почти придирчиво. «У меня глаза зеленые, – отметил он давно известный, но вдруг получивший смысл факт. Потом провел рукой по короткому стандартному ежику волос и вспомнил, что волосы вьются. – Не буду стричь, – решил он и, отшагнув назад, смерил себя придирчивым взглядом. – В качалку запишусь», – закончил он ревизию собственного тела. С одеждой было хуже. Подработка и скудная стипендия помогали кое-как вытягивать гардероб. На изыски не хватало. 
Поболтавшись по рынку в ближайшие выходные, Мишка завис перед обшарпанным рекламным плакатом с узнаваемым мотивом «Матрицы». Он просканировал затянутого в черное парня и согласно кивнул ему – мрачный монохром надолго поселился в его гардеробе, сняв все текущие вопросы с выбором.
В книгах такие «чудо-бабочки» всегда предпочитали тех, кто был холоден и расчетлив. Поразить и заинтересовать эту штучку шансов у Мишки не было, оставалось только ждать и верить, что рано или поздно заинтересованный взгляд девушки споткнется о его деланное равнодушие. Мишка не просчитался. Маринка, решившая с наскоку положить этот, как ей тогда казалось, загадочный Монблан к своим ножкам, вскоре увязла в древней игре в «крестики-нолики». Где Мишка точно предугадывал ее следующий ход и закрывал свободное поле.
К концу третьего курса она частенько оставалась ночевать в комнате Мишки, когда Шульц сваливал в родную деревню пополнить запас провизии. Мишка же быстро потерял интерес. Он разглядел за яркой привлекательной обложкой незатейливую историю с предсказуемым сюжетом. Маринка была чуть ироничной и далеко не глупой барышней. Она беззастенчиво собирала мед восхищения слетавшихся на ее яркость самцов. Увлечение сменилось уважением, оттененным ярким вкусом сексуального удовольствия. Они были скорее друзьями, чем парой, но афишировать это не собирались, стараясь сохранить друг от друга легкое разочарование. Как ни странно, это их еще сильнее сблизило, и Мишка неожиданно для себя приоткрылся, подпуская Мандаринку ближе к сердцевине.
– Ты зачем так красишься? – он с любопытством наблюдал за таинством макияжа, бездумно перебирая косметичку девушки. – Делаешь из себя порнодиву, потом фыркаешь на недоумков, у которых начинает работать только спинной мозг.
– Я женщина, – Мандаринка, близоруко прищурившись, оценивала макияж в зеркале. – А значит, полна противоречий.
Женщина. Мишка, подперев подбородок, пристально, как в первый раз, рассматривал Маринку. Она и в самом деле женщина, с удивлением констатировал он. Не девчонка, не баба и уж тем более не телка. Она хорошо знала себе цену, выставляя напоказ яркую привлекательность, оставляя про запас оружие куда более мощное, чем оболочка: шарм, чувство юмора и ум. Не растрачивалась на пустяки.
– Я люблю нравиться, – она развернулась к нему, интуитивно выбирая лучший ракурс и с удовольствием отмечая Мишкину заинтересованность. – Меня это делает сильнее и спокойнее. Что говорят об этом твои умные книги? – Марина тронула пальцем середину нижней губы, оставляя на ней влажное пятнышко блеска.
– «Женщины совсем не хотят быть понятыми», – процитировал Мишка. – Совсем, – покачал он головой: оказывается, незатейливый рассказ с предсказуемым сюжетом – не рассказ вовсе, а древняя притча, упаковавшая вековую мудрость в пару простых фраз, которые он едва начал осознавать.
– Кто это сказал? – поинтересовалась Марина.
– Ремарк.
– Он, должно быть, любил красивых женщин, – она повернулась к зеркалу и оценивающе присмотрелась к отражению. – Я готова.
Весь вечер Мишка присматривался к Мандаринке, ловил ее легкие жесты и отмечал, кому и как она улыбается. Все это скрипты, с удивлением понимал он. Это ж просто специализированный язык жестов для расширения ее возможностей. Он не понимал, где же и когда Мандаринка была настоящей. И все вокруг знали этот язык «программирования». Откуда? Почему он, перечитавший сотни книг, любивший до самозабвения математику, оставался слеп и глуп и мыкался среди людей, ощущая себя пришельцем, не зная и не умея подхватить брошенную ему подачу. Чувствовать себя дураком было невыносимо.
«Правила можно выучить», – пробормотал он про себя.
Верка, пристроившись на стуле, неловко положила руку на стол.
– С кем же ты живешь? – она неторопливо обводила глазами комнату в студенческом общежитии.
Мишка считывал ее жесты, понимая без слов, что она чувствует. Скованность, неловкость, страх и немного гордость.
– Мам, – улыбнулся он, не потому что был рад ее видеть, а потому что пока вслепую пробовал прописать новую программу их взаимоотношений. – Чаю будешь? Устала, наверное?
Верка тут же встрепенулась, взгляд стал мягче, и она суетливо закопалась в сумке, извлекая «домашнее».
Мишка довольно кивнул. Все правильно. Нужная интонация, слово и улыбка нивелировали напряженную неловкость, повисшую между ними. Стало легче и Верке, и ему.
– Женька со мной просился. Но я не решилась, – вопросительно примолкла она.
Женька… Мишка на мгновение смутился, вдруг понимая, что ни разу за все время не вспомнил о младшем брате. Это было не правильно.
– Я бы ему город показал, – Мишка склонил голову, будто бы уже выстраивая планы будущего визита брата с легким ожидаемым сожалением.
– Так я его отправлю, на каникулах, да… сына? – робко предложила Верка.
Сына… Мишка внутренне сжался, наткнувшись на теплое слово, которое, пожалуй, впервые слышал от Верки.
– Отправь, – Мишка вовсе не хотел видеть и возиться с мелким, но эта игра увлекала, и он с удовольствием примерял новую оболочку.
Глаза Верки подозрительно заблестели, а жесты стали увереннее и шире. Мишка краем глаза ловил ее осторожные взгляды, понимая Верку как давно прочитанную, но порядком подзабытую книгу. Рада. Довольна. Хорошо.
Мать не задержалась, спешила на последний автобус. Он усадил ее, помахал рукой и развернулся. Улыбка моментально сползла с его лица. Мишка анализировал. Он копался в себе, с опаской выворачивая многолетние залежи собственной души. Вот эта незатейливая игра в поддавки превратила визит матери, обществом которой он тяготился очень давно, в приятную вещь. Он отчетливо представлял, как она умиротворенно покачивается в тесном пространстве автобуса, не замечая дороги, перебирает пословесно их разговор и улыбается. Он же чувствовал спокойствие и силу, понимая, что все это нисколько не пробило толстенную броню его личного мира, напротив, словно дурацкая обережка, отвела взгляд, но поток благодарной радости, которым лучилась Верка, приятно грел. «Они же… – Мишка рассеянно оглядел улицу, застревая взглядом на фигурках людей, – могут быть источником приятных ощущений, – кое-как подобрал он определение тому, что чувствовал внутри. – Просто нужно… правильное программное обеспечение», – подбросило ему подсознание знакомый термин.
Мишка не отрываясь смотрел на Ромео. В театр его потащила Мандаринка, не потому что хотелось, а просто потому что это было вызывающе, заметно и выделяло ее на общем фоне однокурсников, пределом которых были клубы, киношка и прочая тусовка. Театр. Звучало, как нечто инородное. Отблеск другой, более качественной жизни.
«Даны ль уста святым и пилигримам?» – вопрошал Ромео, удерживая за руку Джульетту.
Мишка напряженно следил за мимикой актера, подмечая его «распахнутый» взгляд, его невольное, будто против воли тянущееся движение вперед. Он не верил ему. Не понимал, почему этот незатейливый набор инструкций называют великой историей любви. Ромео хотел Джульетту и напористо, но осторожно обкладывал девушку топорными алгоритмами.
«Да – для молитвы, добрый пилигрим».
Джульетта тоже не верила Ромео, но вынужденно обрабатывала полученные данные, понимая, что увлеченный азартом охотник оценит ту добычу, что, казалось бы, вот-вот попадет в его руки, но ускользает, оставляя ощущение, что нужно приложить чуть больше усилий, чуть больше настойчивости.
«Святая! Так позволь устам моим прильнуть к твоим – не будь неумолима».
Мишка поморщился: Ромео, видимо, совсем дурак, раз собрался грубой лестью ковыряться в хитром механизме женской души. С Мандаринкой этот фокус не прошел бы.
«Не двигаясь, святые внемлют нам», – Джульетта сделала Ромео скидку, разрешив поцеловать ее.
Мишка проигнорировал Шекспира еще в школе, он органически не принимал кипящую мнимую страсть за чистую монету, еще тогда уловив, что вся эта хрупкая нежная поволока скрывает все ту же простую физиологию. Да и теперь его мнение не изменилось. Но пару актерских чит-кодов он все же запомнил.
Мандаринка, притихшая, пропитанная величественной атмосферой театра, шагала рядом. Мишка переплел ее пальцы со своими и слегка сжал, чувствуя себя немного актером. Мандаринка остановилась. Мишка «распахнул» взгляд и обернулся к ней. Он не дурак, и разбивать словами атмосферу и Мандаринкины домыслы не будет. Потупив глаза, он согрел своим дыханием пальцы девушки.
– Миш… – в тоне Мандаринки появилось что-то новое.
Мишка легко коснулся губами ее пальчиков, очень четко осознавая, что выиграл.
«Иллюзия – высшее наслаждение», – всплыла чужая мысль, кристаллизуя анализом произошедшее. «Дай человеку это наслаждение и станешь необходим», – добавил Мишка уже от себя.
Ян ломал систему координат. Гармоничные колебания синусоиды отношений, заданные решенным уравнением, натыкались на преграду и выгибались под нелепым углом. Мишка вглядывался в лицо парня, пытаясь понять или хотя бы услышать отголосок мыслей, что клубились под этой выбеленной шевелюрой, но эфир оставался пустым. Ян раздражал и завораживал.
На очередном добровольно-принудительном мероприятии в универе, после плановой лекции про молодежь и наркотики, изнывающих от скуки студентов погнали в актовый зал, где в качестве бонуса навязали еще полтора часа выбрака местного шоу-бизнеса. То ли лектор, маявшийся от скуки не хуже студентов, раньше свернул намеченный доклад, то ли культмассовый сектор облажался самостоятельно, но когда студенческий вал затопил зал, по сцене еще тянули кабеля, таскали микрофоны и усилки. Студенты тонкими ручейками потекли к выходам, пытаясь прорвать преподавательскую плотину и вырваться на волю. Преподаватели стояли намертво, студенты давили наглой массой, по залу забродил задиристо-злой ропот возмущения. Со сцены раздался звук вертолетной вертушки, заставивший обернуться. Высокий худой парень в драных джинсах выдал:
Мама, это небыль,
Мама, это небыль,
Мама, это не со мной…
Мишка гыгыкнул и, по достоинству оценив стеб и смелость выбранной песни, вернулся на место.
– Еще споем? – спросил парень у толпы, которая допевала с ним последний куплет.
«Я на тебе как на войне», – скандировал зал.
– Ляг, отдохни и послушай, что я скажу… – продолжил тут же парень.
Музыка появилась только к середине песни, но эта мелочь уже никого не интересовала. На смену «Агате Кристи» пришла Земфира. Мишка не заметил, как влился в общий поток выплескиваемой энергии.
– У тебя СПИД, и значит, мы умрем, – на пределе собственных связок орал он с остальными.
Концерт против наркотиков потерпел полный крах. Парень отпел последний куплет, и на сцену тут же выплеснулся ручеек девушек в каких-то народных юбках.
– Кто это? – кивнул Мишка на сцену.
Его совсем не интересовали «народные девушки», отбивающие дроби, но Мандаринка его поняла.
– Медве-е-едь, – фыркнула она, знающая всех более или менее заметных людей. – Это Ян. Звезда местного разлива.
– Сорокоградусного, – кивнул ей Мишка. – Сейчас вернусь, – поднялся он с места.
Вытаскивая из сумки несшитую еще пачку распечатанного реферата, он протиснулся мимо охраны у служебного входа, буркнув что-то про «согласовать и утвердить». Молодцы в униформе, как и предполагал Мишка, боялись всякого печатного слова, поэтому, махнув ему вслед, даже не стали вчитываться в кипу бумажек. Мишка тут же дернул пробегающего мимо паренька и хмуро поинтересовался:
– И где Ян ошивается? У нас уже все готово!
Парень на секунду нахмурился, но, отреагировав на команды «готово» и «у нас», сдал певца-отступника:
– В рубке глянь.
– Раз, два, три, четыре, пять. Я иду тебя искать, – хмыкнул Мишка, немного удивляясь своему желанию непременно познакомиться.
Зачем? Этот вопрос он отложил на потом, потому как ответ на данный момент не сформировался даже в зачатке.
Ян нашел его сам. Он хлопнул Мишку по плечу и, обдав алкогольным зарядом, потребовал сигарет. Мишка, тут же сжав его локоть, поволок добычу в сторону предполагаемого выхода.
– Дуб-б-бак, – Ян трясущимися руками вставил сигарету в обветренные губы и прикурил, глянув на Мишку исподлобья. – Ну? – перегнав сигарету в угол рта, требовательно произнес он.
Мишка оглянулся, рассматривая задворки: сбитые до кирпичной кладки ступени, протоптанные поперек газонов дорожки, останки каких-то оптимистично-коммунистических скульптур. Он вспомнил Саньку и вдруг впервые осознал величину отчаянной смелости того тринадцатилетнего пацана, который, плюнув на всю жестко поделенную на черное и белое жизнь, первый раз поцеловал его. Вот так, одним махом поставив на кон и не побоявшись сделать самую глобальную ошибку. Ошибку. Мишка споткнулся о слово так отчетливо, что глянул под ноги. Но там все так же было бетонное, местами раскрошенное, крыльцо, обильно покрытое окурками. Мишка одними губами произнес: «Ошибка», пробуя на вкус. Он вдруг, словно оракул, четко увидел свою дальнейшую разлинованную жизнь. Универ-работа-семья-работа-семья-работа… Закольцовано. Ни одной погрешности, математически точно рассчитанная траектория… Без ошибок. Мишка вздрогнул от безысходности, что острым клинком впилась в случайную брешь его панциря. Нет! Он тряхнул головой, понимая, что сам добровольно готовит себе новые свинцовые будни.
– Чертова зажигалка! – Ян пытался прикурить следующую сигарету.
Колесико дешевой ядовито-зеленой зажигалки прокручивалось вхолостую. Оно шаркало, не высекая искры. Ян встряхнул ее и посмотрел на просвет. Сквозь прозрачный корпус пластика было видно, что сжиженный газ там есть.
Мишка забрал из его рук зажигалку и медленно провернул колесико. Безрезультатно.
– Искры нет, – Мишка пристально рассматривал Яна. – Искры, – четко проговорил он.
Тот развел руками. «Да неужели?» – звучало в этом жесте иронично и колко. Ян смял сигарету, выкинул ее и, подняв воротник тонкой куртки, зло и хмуро уставился на Мишку:
– Тебя из ректората прислали? – он пятерней продрал спутанные ветром волосы и с гадкой кривой ухмылкой сплюнул Мишке под ноги. – Да ебитесь вы все конем! – сквозь зубы выдавил он из себя. – Понял?
Он шагнул к Мишке и толкнул его. Мишка пошатнулся, но остался на месте. Ян почти впечатался в него, напирая собственным телом, заставляя отступить. В прищуренных глазах бушевала ненависть.
– Ублюдки, – цедил Ян. – Паскуды. Борются они с наркотой. Козлы. Песни им не те, – выплевывал он автоматной очередью. – Вы еще публичному сожжению предайте. Мракобесы. Всего боитесь.
Мишка завороженно смотрел на искрящегося высоковольтной ненавистью Яна. Его абсолютно не волновало, что все это было сейчас направлено на него. Искра. Мишка как намагниченный тянулся к этому нарастающему напряжению. Он хотел… желал получить этот разряд. Искру. Ян вцепился в отвороты его куртки. Мишка с силой сжал его за загривок и, притянув к себе, резко и болезненно поцеловал в губы. Ян дернулся и отшатнулся. Мишка искривил губы, скопировав ухмылку.
– Мракобес, – выплюнул он в лицо. – Боишься?
Отряхнув смятую куртку, он подошел к двери и, не удержавшись, обернулся. Что-то еще, терпкое и острое, просилось с кончика языка. Но Мишка удержался, окинул взглядом растерянного парня и ушел, унося в себе этот полученный – нет, выдранный заряд.
Он нашел Мандаринку, перехватил ее сумку и, не вслушиваясь в раздраженное шипение, буквально выволок из здания. Резко развернув девушку, настойчивым поцелуем впился в ее губы. Мандаринка притихла на мгновение и оттолкнула его от себя.
– Сдурел?
Мишка сильно прикусил собственную губу, чувствуя привкус Маринкиной помады. Это раздражало. Он с остервенением сгрызал с губ приторный сладковатый вкус косметики. Не то… Ему не хотелось этой податливой мягкости девичьих губ. Ему хотелось целовать пропахшие табаком обветренные губы Яна. Он похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Хотелось глубоко затянуться и медленно выдыхать тонкой струей табачный дымок.
– Что с тобой? – Мандаринка легко коснулась руки и аккуратно стянула свою сумочку с его плеча.
Мишка безотчетным жестом запустил пятерню в отросшие волосы и с досадой дернул их. Полученное электричество сладко бродило под кожей, требуя выхода.
– Ничего, – он крепко зажмурился и тряхнул головой. – Шум… Гвалт… Не люблю… Знаешь же, – подыскивал он обрывки своей личины. – Я тебя провожу.
Мишка спешил на следующую пару, что должна была пройти в другом корпусе, до которого пилить еще пару остановок.
– Мракобес! – слово хлыстом осадило вдоль хребта, заставило Мишку дернуться и резко обернуться.
Ян постоял на середине лестницы, ведущей на третий этаж, и начал неторопливой, разболтанной походкой спускаться к застывшему Мишке. Тот подобрался, слегка переступил с ноги на ногу, словно подыскивая более устойчивую позицию. Он чувствовал, как на лице застывает привычная маска равнодушия. «Руки… – вспомнились строчки из какой-то полузабытой книги. – Лица лгут, и только руки невольно выдают намерения человека…» Мишка разжал кулаки и перевел взгляд на руки Яна, которые тот глубоко спрятал в карманы подранных джинсов.
– Знаешь клуб «Гараж»? – Ян не дошел до него пару ступеней.
– Ну? – Мишка склонил голову на бок, будто раздумывая.
Мимо этого приметного клуба с массивными «запасками» на вывеске он проходил каждый день по пути из общаги в универ и обратно.
– Приходи. Мы сегодня играем.
Ян обогнул Мишку и, не дожидаясь ответа, свернул на этаж.
Мишка вцепился в перила, пытаясь обработать внезапную корректировку собственных планов, а потом потопал вниз. Он мысленно подстраивал свой собственный график, ни на секунду не задумавшись о том, чтобы отклонить эту внезапную корреляцию.
Сомнения подкрались позже. Уже перед входом, откуда доносился упорный ритм басов. Это могло быть простой подставой. Могло. Ян мог просто наказать его. Мишка отошел от двери клуба и затянулся сигаретой. Что делают с такими, как он, Мишка прекрасно знал. Он выкинул сигарету и с остервенением втоптал ее.
– Ошибка… – едва слышно произнес он. – Сбой системы, – и почти физически ощутил свинцовую тяжесть тех самых «будней». – Ну и пусть, – решился он.
Клуб был прокурен насквозь. Дым, пускаемый со сцены, только уплотнял плотную завесу табачного собрата, превращая его в плотный туман. Мишка зажмурился, пытаясь привыкнуть к мельканию света, пульсировавшего в такт музыке. Он ткнулся слепым щенком к бару и неловко взгромоздился на стул.
– Пиво. Темное, – крикнул он бармену, уверенный, что тот не способен расслышать его в этом хаосе звука.
Тот, послушно кивнув, тут же выставил перед ним кружку. Мишка шлепнул на влажную от пролитого спиртного стойку деньги, подхватил кружку и окинул взглядом тесный зал. Постепенно толпа перестала быть однородным месивом чьих-то извивающихся рук и раскачивающихся тел. Мелькнуло несколько смутно знакомых лиц. «Свои», – тут же зацепился за них взглядом Мишка, не понимая, хорошо это или плохо.
На сцене взвыла сирена. Музыка тут же стихла, и люди отхлынули к столикам и стойке.
– А теперь немного хорошего доброго рока, – объявил диджей. – Па-а-априветствуем…
Зал взревел, заглушая его. На сцену ударил свет софита. Мишка впился взглядом в знакомую светлую шевелюру и жадно, не боясь и не скрываясь, разглядывал Яна. Тот махнул рукой, успокаивая шумевший зал, и поправил микрофон.
– Споем? – поинтересовался он и дождался одобрительного гула. – Километры…
Мишка забыл про пиво. Совсем не сплиновская манера исполнения не портила песню нисколько. Он примерялся к этому новому звучанию, неторопливо отбивая пальцами редкий ритм по гладкому боку бокала. Проверенные хиты, разбавленные собственной манерой исполнения, меняли друг друга, разогревали зал, заставляли его кипеть и сплавляться в единую массу. Ян, после очередной песни плавно перебрав струны гитары, задумался.
– Засиделись, – оборвал он музыку. – Потанцуем?
И зал тут же затопил резкий обрывистый диджейский сет. Мишку словно выкинуло в другую реальность. Он отпил глоток забытого пива и почувствовал, что не хочет этой напористой, бьющей по нервам перепалки музыки и света.
– Янчик! – завизжала вдруг рядом какая-то девица.
Обернувшись, Мишка увидел, как Ян отдирает от себя псевдоготичную брюнетку. Перехватив Мишкин взгляд, он молча кивнул ему в сторону сцены и попятился, снимая с себя крепко вцепившуюся в него фанатку. Мишка неторопливо слез со стула и пошел. Возле сцены охрана оттесняла недовольную поклонницу. Мишка потоптался и неуверенно двинулся дальше. Его тут же остановили, но Ян втянул его за спины охраны.
– Пошли, – бросил он и заплутал по кишке подсобных помещений.
Вывалившись на задворки клуба, он извлек сигарету и прикурил. Мишка чувствовал себя долбанутым облагодетельствованным фанатом. Это ощущение раздражало. Сейчас они не были на равных.
– Пришел? – ехидно поинтересовался Ян.
– Зачем звал? – вернул ему тем же тоном Мишка.
Тот покрутил в руках столбик сигареты и сдул шапку пепла.
– Мракобес, – просмаковал Ян новое прозвище.
– Звезда, – хмыкнул Мишка, мысленно рифмуя слово.
Он всей кожей ощущал знакомое напряжение, зазвеневшее в воздухе. Ян мягко шагнул к нему и, выкинув сигарету, засунул руки поглубже в карманы. Мишка рассматривал парня, четко осознавая, что тот предлагает ему ведущую роль.
– Не боишься? – зло выплюнул он.
– Мне любопытно… – протянул тот. – До чертиков.
Мишка неторопливо провел подушечкой пальцев по губам Яна. Тот, вдруг улыбнувшись, прихватил его палец зубами и тут же отпустил. Мишка отступил.
– Завтра. Второй корпус, двести девятнадцатая.
Он застегнул плотнее куртку и, не дожидаясь ответа, ушел. Пробившись сквозь толпу танцующих, выпал из клуба. Присел на обмороженный бордюр, слепил из грязного снега комок и протер им лоб. Его коротило. Как он не впечатал Яна в стену в жадном желании добраться до губ, до тела, он не понимал. Заряд, который он хапнул на этот раз, едва не вышиб все его предохранители.
Строчки проплывали где-то по краю сознания и вроде бы начинали выстраивать сюжет, но мысль о Яне врезалась тараном в хрупкий иллюзорный мир, заставляя его моментально схлопнуться. Мишка бросал книжку и начинал кружить по комнате, бессмысленно тыкаясь от стола к окну. Он то болезненно кривился, чувствуя себя полным идиотом, которого слегка подразнили, а он повелся, то начинал волноваться и ждать, нетерпеливо подгоняя часы. Устав от этой дикой амплитуды настроения, он повалился на кровать и снова попытался читать. Тягостное ожидание, щедро приправленное неуверенностью и страхом – отвратительное чувство. Мишка, со злостью швырнув книгу в дверь, свернулся клубком, стараясь выдавить его из себя. Он обнял подушку, натянул плед, вдохнул привычный запах, и это подействовало успокаивающе. Сквозь сон он услышал стук, но выныривать из приятной полудремы не хотелось. Стук повторился. Мишка подлетел на кровати. Сердце билось дискретно, почти болезненно. Он рванул открывать, поднимая по пути несчастную книжицу.
– Ты задаешь непосильные квесты, Мракобес, – Ян ухмылялся. – Я только на проходной понял, что не знаю, как тебя зовут. Я там гениально протупил, когда меня спросили, к кому я иду.
– Заходи, – Мишка втащил Яна, не желая привлекать постороннее внимание.
Он захлопнул дверь и протянул руку:
– Квест ты прошел, как я вижу. Миша.
Ситуация была неправильной. Неловкой. Неудобной до абсурда. Мишка чувствовал себя нубом, который знал о существовании скилла, но понятия не имел, как его активировать.
– У меня есть коньяк, – спас ситуацию Ян. – И лимон. На цветы не хватило. Извини, – развел он руками.
– Хардкор, только хардкор?! – Мишка пытался выкарабкаться из собственной растерянности.
Ян окинул взглядом комнату и застрял на книге, что Мишка до сих пор сжимал в руке.
– Бля… – вдруг заржал Ян. – Читаешь?
– Ну, – Мишка недоуменно нахмурился.
– Жесть. Я тут с самого утра аки институтка выщипываю себе нервы, а он читает. Давай пить коньяк. Мне нужно срочно продезинфицировать поцарапанное чувство собственного достоинства.
Отсмеявшись, он выставил на стол бутылку и лимон.
– Бокалы под благородные напитки не прошу, – свинтил он крышку, – а лимон порежь.
Мишка с облегчением выполнял нехитрые инструкции. Коньяк был теплым и откровенно дерьмовым. Он сморщился после первого глотка и тут же зажевал послевкусье долькой лимона. Второй глоток пошел лучше. Алкоголь обжег гортань, ухнул в пустой желудок и погнал первую теплую волну по телу. Ян смело плеснул в свою кружку, заполнив ту почти на половину, и разом опустошил ее.
– Все, – выдохнул он. – Теперь я смелый. А ты?
– Врешь, – Мишка смотрел на напряженного парня, который слишком уж прямо стоял у стола.
Ян тут же засунул руки в карманы и присел на край. Мишка подошел к нему и подпнул босой ногой ботинок Яна:
– Разуваться тебя не учили?
– Разуваться и раздеваться только под музыку, – попытался схохмить тот. – И вообще я не уверен, что от меня ждут таких решительных действий.
Мишка зацепил пальцами пряжку его ремня и потянул на себя. Ян поддался.
– Ждут, – едва слышно выдохнул Мишка.
Он слегка тронул губы парня легким поцелуем и остановился, не зная, что делать дальше, можно ли целовать еще или уже обнять. Запах Яна, смешанный с терпким коньячно-лимонным ароматом, с запахом улицы и табака – все это было до головокружения хорошо. Его захлестнул восторг, плавно перекипавший в телесное вожделение. Ян тихо и нервно рассмеялся и поцеловал его сам. Мишка тут же прикусил его нижнюю губу, лизнул уголок рта, собирая терпкий горьковатый вкус коньяка и острую кислинку лимона. Обрисовал пальцами твердую линию скул. Он не спешил, осторожно касаясь кромки губ, уголков рта. Потерся щекой о едва заметную щетину, коснулся шеи. Огладил пальцами дернувшийся кадык. Ян осторожно вытащил руки и обнял его, притягивая ближе и перехватывая инициативу, не сбивая неторопливый ритм.
Их движения были тяжелыми, замедленными, сдерживающими растущее изнутри напряжение. Мишка зарылся пальцами в волосы Яна и чуть потянул в сторону, открывая себе доступ к шее. Он провел носом по коже, с удовольствием вдыхая запах. Прихватил губами мочку уха. Ян развернул его, поменял позицию, прижимая Мишку к столу. Куснул агрессивным поцелуем. Мишка перехватил его подбородок, забирая инициативу, углубляя поцелуй. Он уступал и тут же стремился вернуть себе доминирование, растворялся в этой мягкой интимной борьбе за первенство. Он рухнул в этот поцелуй, тонул в сбитом, дрожащем ритме дыхания, втискивал в себя податливое тело сильнее. Отрывался на короткий вдох и снова впивался в губы.
Ян отстранился, увернулся от Мишкиных губ и, закрыв глаза, уперся лбом в лоб. Его заметно потряхивало.
– Подожди, – остановил он Мишку, когда тот снова потянулся за поцелуем.
– Что не так? – коротко и рвано выдохнул Мишка.
– Все так. Все слишком так… Но это… пока… максимум.
Мишка прижал к себе парня, которого била мелкая синхронная дрожь, зарылся носом в его волосы и погладил спину, успокаивая. Ян, уткнувшись в его шею, старался дышать глубже. Он мягко оттолкнул Мишку и отошел к двери, обрывая контакт. Мишка чувствовал себя оголенным проводом. Он застыл посреди комнаты, боясь хоть на шаг приблизиться к Яну, понимая, что прикоснись он к нему, как его закоротит и выбьет все пробки.
– Увидимся, – голос Яна просел от эмоциональной перегрузки.
Он, не дожидаясь ответа, шагнул за порог и захлопнул за собой дверь.
Мишка обхватил себя за плечи, чтобы унять нервную дрожь. Он тяжело опустился на кровать и с силой сжал виски, пытаясь запустить зависший мысленный процесс. Ян не был ошибкой. Он был чертовым вирусом, который Мишка по неосторожности хапнул. И теперь все системы сбоили, выдавая вместо привычного стройного алгоритма набор порнографичных картинок.
Мандаринка отодвинула блюдце с ополовиненным куском торта.
– Делюсь по-братски, – тяжело вздохнула она, – отрываю от сердца, можно сказать.
– Опять считаешь калории? – Мишка без зазрения совести тут же подцепил кремовую розочку пальцами.
– Ты деликатен как свинцовая труба, – скорчила рожицу Мандаринка и вдруг расцвела обворожительно-кокетливой улыбкой.
Мишка аж притормозил с процессом истребления торта, наблюдая метаморфозы на лице Мандаринки.
– Привет, Мракобес, – хлопнув его по плечу, Ян плюхнулся на стул рядом. – Надеюсь, я не нарушил Идеальное Романтическое Свидание? – обратился он к Мандаринке, белозубо скалясь в улыбке. – Ян, – представился он, игнорируя хмурый Мишкин взгляд, – а это Алена, – он кивнул на свою спутницу, что замешкалась, но тоже присела за их столик. – Вкусно? – застрял он взглядом на пальцах Мишки, испачканных в безжалостно раздавленной кремовой розе.
– Очень, – Мишка нахально вылизал свои пальцы. – А у вас Идеальное Романтическое Свидание не заладилось?
– Мы люди публичные, – притворно вздохнул Ян. – Не хватает аудитории.
– Почему Мракобес? – Мандаринка кокетливо склонила голову к плечу, прицельно выпуская ядерный снаряд женского обаяния по Яну.
– Борьба противоположностей. Свет и тьма. Логика и чувства. Минус и плюс, – Ян подтянул к себе тарелку с десертом. – Не знал, что ты любишь сладкое. Это так не вписывается в твой суровый аскетичный облик, Мракобес.
– Я тоже думал, что ты любитель острого, – не остался в долгу Мишка.
Ян демонстративно отломил кусок торта и отправил его в рот.
– Любишь урвать кусочек чужого? – воткнул в него Мишка еще одну колкость.
– Люблю, – Ян ухмыльнулся. – Оно слаще.
– Марина, – прервала их баталию Мандаринка, протягивая руку Яну. – Нас не знакомят. Но я девушка самостоятельная и не обременена ненужными комплексами, – выпустила она коготки, пробуя на прочность шкурку подруги Яна.
Конкуренцию она любила. Вернее, любила отправлять конкуренток в глубокий нокаут.
Ян тут же подхватил ее пальчики и пылко прижался к ним губами. Мишка откинулся на спинку стула, прищурился, наблюдая этот третьесортный водевиль. Он уже с ходу накидал несколько вариантов развития сценария.
– Я не очень благодарный зритель, Ян. Цветов и оваций не будет.
– «Это провал», – подумал Штирлиц, – внутренним голосом легендарного разведчика продекламировал Ян. – Истинный ариец. Характер нордический, выдержанный. Беспощаден к врагам рейха. Отличный семьянин; связей, порочивших его, не имел… Да, Мракобес? – прищурившись, продолжил Ян.
– Ну-ка пошли, – Мишка со скрипом отодвинул стул и неторопливо поднялся. – Мы покурим, – стряхнул он руку Мандаринки, вцепившейся в него.
– А вас я попрошу остаться, – Ян кивнул Алене и чеканным шагом, скрестив руки на спине в имитации гордого военнопленного офицера, отправился в сторону гардероба.
Мишка втолкнул его в туалет и прижал к двери.
– Какого хера ты вытворяешь? – прошипел он, чувствуя, как уже привычно закипает внутри от того, что Ян находится рядом. – Зачем нарисовался?
– Может быть, я соскучился? – продолжал позерствовать Ян. – А тут такая встреча.
– Ты пропал.
Мишка сморщился – это прозвучало почти как жалкий упрек. Он выпустил парня и отступил, ему хотелось врезать так, чтобы костяшки пальцев загудели.
– А теперь опять потянуло на острое?
– Сладкое, – Ян дернул его на себя и жалящим поцелуем коснулся губ. – Запретный плод и все такое… Ты меня искал?
Приложить бы его по губам, кривящимся в ехидной усмешке… Приложить бы… Мишка вцепился пальцами в подбородок Яна и впился болезненным поцелуем в эти тонкие ехидные губы.
– Сука, – выдохнул он, на секунду разрывая поцелуй.
– Как ты меня бесишь! – зашипел Ян. – До умопомрачения. Ты! – Ян с силой оттолкнул его от себя. – Ты гребаная константа. Ты не можешь быть неправильным. Я вижу… я нутром чувствую крепкую арматурную спайку твоих рамок. Почему? Почему ты позволяешь себе?
– Рамок, значит? – Мишку затрясло от бешеной злости, которую он словно вирус подцепил через поцелуй. – А ты, конечно, свободная личность? Творческая? У тебя, значит, карт-бланш на индивидуальность? Тебе можно все? Рамки мои чувствуешь? Да они просто не вписались в твой убогий кругозор. Колют и выпирают.
Мишка отшатнулся к стенке и тяжело потер грудную клетку, в которой непривычно кипели тяжелые густые эмоции. Они раскаленной смолой обжигали нутро, заставляя его выдыхать ядовитый смог слов, чтобы травить душу Яна. Мишка прижал раскрытую ладонь к холодному кафелю, будто вслепую нашаривая точку опоры. Он с каким-то отрешенным удивлением осознавал, что это его собственные чувства. «Я так не могу. Не умею». Ему казалось: прижми он сейчас руку к груди – и нащупает там выжженную дыру и спекшееся в черный обугленный кусок сердце, настолько осязаемы и материальны они были. Он боялся выдохнуть, спугнуть происходящее в нем. Эта невыносимая горечь была… сладкой. «Я мазохист? – попытался подыскать хоть какую-то формулировку Мишка. – Моральный мазохист? Почему мне так нравится то, что происходит?» Мишка поднял растерянно-потрясенный взгляд на Яна.
– Что? – Ян тут же считал Мишкину растерянность, и она заметно смутила его.
– Я чувствую, – произнес Мишка. – Понимаешь, чувствую!
Мишка качнулся к Яну, несмело тронул его, притянул к себе и обнял. Чувство горечи утихло, отхлынуло, оставив после себя какую-то шероховатую нежность. Ян зарылся пальцами в волосы Мишки и уткнулся носом.
– Ты сводишь меня с ума, Мракобес. Я привык чувствовать, понимать людей. Для меня ты «Черный квадрат» Малевича. Нет в тебе ничего. Раздражаешь до безумия – и оторваться невозможно.
Они стояли, вжавшись друг в друга, словно опутанные выпотрошенным нервным волокном.
В дверь заколотили. Они медленно разлепились и отошли друг от друга по разным углам, Мишка к раковине, Ян к окну. Дверь распахнулась, на пороге нарисовался тщедушный охранник, из-за плеча которого выглядывала Мандаринка. Она цепко пробежала взглядом по лицам парней и не смогла скрыть секундное разочарование.
– Ми-и-иш… – протянула она, – мы волновались.
Разговор Мандаринки всю дорогу соскальзывал к Яну. Сначала робко и аккуратно, наблюдая за реакцией Мишки, потом поддразнивающе, потом в голосе зазвучал нескрываемый интерес.
– Я не знала, что вы знакомы, – наконец перешла она к лобовой атаке, не добившись от него какого-либо отзыва на ее попытки.
– Теперь знаешь.
Мишка устало потер переносицу. Его неудержимо тянуло домой, свернуться в комок под пледом и заснуть.
– Ты же не ревнуешь? – промурлыкала Мандаринка.
– Ревную?
Мишка с недоумением посмотрел на девушку. Он не понимал, как можно не увидеть, не почувствовать, что точек соприкосновения с Яном у нее почти нет, а ревновать по касательной… глупо, что ли.
Мишка осторожно вытянул руку из-под Яна. Сжался в комок, потом потянулся, разминая тело, окаменевшее от сна на неудобном лежбище. Неторопливо обвел незнакомую комнату взглядом. Брошенный на пол матрас, обшарпанный стул в углу, растрепанный край посеревшего тюля, легко колыхающийся от сквозняка, гуляющего по полу. Куда это их занесло?
Их спаяло как два оголенных провода под напряжением. Заискрило, шарахнуло и, выбив Мишкины предохранители, обесточило жизнь, существовавшую «до»... Обездвижило ее и покрыло мраком. У Яна же предохранителей не было отродясь. Мишка потер саднящие виски, в горле запершило. Хотелось горячего чаю с лимоном и медом. «Простыл, что ли?» Он приложил ладонь к кипяточно горячему лбу. Ян, хрипло вздохнув, перевернулся и натянул куцее одеяло на худые плечи. Мишка осторожно провел по выпирающему остову позвоночника пальцами, обрисовал лопатки, острыми осколками выпирающие из-под тонкой кожи. Худоба Яна была органичной, даже не так… логичной, что ли. Была словно закономерное продолжение его характера, кидающего его на разные виды амбразур. Отчаянно требующего противоборства, войны, конфликта. И вот эти выпирающие косточки казались не чем иным, как обломками покореженного нутра, которые остались после его многочисленных и часто бессмысленных битв. Мишка притянул Яна к себе, поцеловал агрессивно выпирающий выступ седьмого позвонка, загнал поглубже ноющую, болезненную мысль о том, что и он, возможно, всего лишь очередной вызов. Этап противостояния Яна и Мира. Что будет, когда вот этот адреналиновый кайф от нарушения запрета пройдет? В кого превратится обесточенный Мишка? В Шульца, методично и упорно прущего даже за имитацией дружбы?
Ян заворчал, поджал колени к груди, ощетинившись еще больше.
– Который час? – его голос тоже сипел начинающейся болезнью.
Мишка, пошарив вокруг импровизированной кровати, нащупал свои джинсы и выудил из них часы с оборванным ремешком, пару разноцветных блистеров с презервативами и пластинку «Стрепсилс».
– На вторую пару успеем, – привычная эвкалиптовая сладость освежила горло. – Где мы?
Ян рывком сел, обозревая комнату.
– М-м-м… – задумчиво произнес он, – к Андрюхе добрались. Он у нас в прошлом году на басах был. Потом забросил. Да ты не суетись, – с силой толкнул он Мишку назад и навалился сверху. – Он раньше обеда домой не попадет.
Ян, коснувшись растрескавшимися губами Мишкиного рта, споро выцарапал леденец и с удовольствием разгрыз его.
– Опять горло заложило, – пожаловался он, затягивая Мишку в карамельный поцелуй с привкусом антисептика. 
Грея замерзшие после плескания в ледяной воде руки о чашку с растворимым кофе, который он без зазрения совести позаимствовал у неведомого хозяина, Мишка напряженно прислушивался к сдавленному мату, приглушенному плеском воды в ванной. После секса настроение Яна предсказать было невозможно. Он то ласковым котом толкался под руку и урчал что-то умиротворенно-пошлое, то, сбившись в агрессивный комок, сочился циничным ядом. Это не зависело ни от качества секса, ни от его количества, это ни от чего не зависело… Этот процесс не поддавался ни одному логическому заключению, и Мишка готов был гадать на кофейной гуще, лишь бы не зависать в этом безынформационном пространстве.
– Кофе? – Ян, вывалившись в кухню, втянул аромат и зябко поежился. – Дерьмокофе… – разочарованно протянул он, заметив на столе жестянку дешевого эрзаца.
– Можно подумать, ты каждое утро пьешь свежемолотый, – огрызнулся Мишка на автомате.
– Можно и подумать, – Ян забрался с ногами на колченогий стул и уставился в окно немигающим взглядом. – Можно и подумать… – пробормотал он.
Мишка ненавидел такие моменты. Взгляд Яна становился отсутствующим, он словно отгораживался от Мишки, заполняя пространство между ними Пустым Абсолютом. Мишка почти физически чувствовал, как идеальный вакуум выдавливает его из мыслей Яна. Хотелось вцепиться в эту незримую оболочку, разодрать ее, разгрызть, уничтожить… Но это же не рационально… Мишка, отвернувшись, сделал глубокий глоток кофе, который обжег гортань, продрал горло. Он обвел взглядом очередное пристанище на ночь и остро почувствовал внутренний метроном, равномерно и безукоризненно вычитающий секунды, минуты и часы из времени, которое дано им провести вместе.
– Не пойду на пары, – выпал Ян в реальность.
Это означало, что Мишке одному ежиться под холодным кусающим ветром, приплясывая на заснеженной остановке и гадая, какой же автобус идет к универу. Это означало, что Ян пропадет на несколько дней, а возможно, и дольше, заплутав по каким-то своим тайным тропам. Мишка не думал о том, кто в эти дни будет кочевать по его хаотичным маршрутам, отогреваться в промороженных подъездах, ловя губами парок дыхания, просыпаться рядом с ним в таких вот отнорках и пытаться нащупать утреннее настроение. Он не думал. Он сосредоточенно удерживал кнопку «Выкл.», не позволяя вспыхнуть гудящим от перегрузки внутри эмоциям.
– Ты… что? – Мишка внимательно посмотрел на Мандаринку.
Она высокомерно вскинула голову и иронично хмыкнула:
– Я беременна.
Мишка сосредоточенно рассматривал острые носы ее сапожек. Они хищно впивались в грязно-серую мешанину снега, оставляя четкий рифленый след узора.
– Не молчи! – раздраженно дернула рукой Мандаринка. – Я сама не в восторге.
– Второй месяц, – Мишка оторвался от созерцания утрамбованного снега. – Что ты надумала?
Мандаринка резко вдохнула воздух и подалась вперед.
– ЭВМ. Бронированный, – пощечина обожгла его скулу. – Высчитал? Что же ты не применил свои аналитические способности раньше? Хотя… тебе плевать же? Ты уже тогда все продумал, даже то, как удалить погрешность… Так же? – в ее глазах стояли злые слезы.
– Я не настолько сволочь.
– Да-а-а… – Маришка задохнулась. – А насколько? Какой процент сволочизма заложен в твою программу?
– Ты не хочешь рожать, – Мишка раздраженно дернул головой. – Не истери и не ври. Давай обсудим это…
– Обсудим? – Маришку начала бить крупная дрожь. – Соберем симпозиум… – ее губы поползли в кривой, злой, но беззащитной ухмылке.
– Тихо! – Мишка дернул ее на себя, обнимая. – Тихо, – прижимал он ее, пережидая, когда агрессивная беспомощность выйдет слезами.
– Ми-и-ш-ш… – забилось в его грудную клетку чужое отчаяние. – Что же теперь делать?
Он ласково перебирал рыжие прядки, успокаивающе покачивал ее и думал, невольно примеряя на себя самый «опасный» вариант.
– Не реви, – приподнял он ее подбородок. Потекшая тушь трагичными кругами залегла под глазами. Яркая помада, смазавшись, испортила безупречный контур губ. – Ладно? – Мишка аккуратно стер кровоподтек косметики. – Хочешь «наполеон»? – ему катастрофично не хватало времени обработать внезапно свалившуюся информацию. – И чаю. Только ты сейчас подозрительно напоминаешь фанатку КиШ.
Он мягко усмехнулся, когда Мандаринка ринулась хаотично перерывать сумочку, чтобы ликвидировать ужас. Пока у этой задачи было всего два решения. И они оба ему не нравились.
Острые коготки Мандаринки разбирали торт на тончайшие сладкие лепестки. Мишка не отрываясь смотрел на ее лицо. Брови девушки то сходились к переносице, то выламывались в трагичный излом. Губы то сжимались в суровую линию, то расцветали дрожащей виноватой улыбкой. Что-то в ней изменилось. Привычные настройки сбились, и Мишка отмалчивался, пытаясь нащупать эту новую Мандаринку. Понять, что же за мысли перебирает она в своей голове, глядя на чашку давно остывшего чая.
– Не уходи сегодня, – Мишка отодвинул ненужный чай. – Останься.
Он понимал, что отпускать из поля зрения этот неуправляемый пока поток хаотично перепутанных мысле-эмоций не стоит.
«Скудность». Слово вылезло из ниоткуда. Мишка обвел взглядом пустой больничный коридор с убогим, затертым до дыр линолеумом, выхолощенные серо-голубой краской стены и потрескивающие лампы дневного света. Мимо них прошла, позвякивая ведром, санитарка, затянутая в серый халат, неодобрительно поджала губы и цыкнула что-то унижающее. Мишка глубоко вздохнул въедливый запах хлорки, и ему показалось, что он проникает вовнутрь, выжигая, обесцвечивая что-то важное и нужное. Мандаринка сжала его руку, вцепляясь коготками в самый центр ладони. Обеззараженный воздух больницы будто вытравливал ее – волосы в свете люминесцентных ламп посерели, а губы казались синими, под глазами залегли глубокие нездоровые тени.
– Уродство какое-то, – выдавил из себя Мишка, глядя на эти отвратительные метаморфозы. – Мариш… – окликнул он потерянно жавшуюся к нему девушку.
Она отчаянно заглянула ему в глаза и тут же отвела их, стесняясь этого взгляда загнанного животного.
– Пошли отсюда, – Мишка потянул ее к выходу.
– Ты уверен? – Маришка неожиданно остановилась, отдергивая свою руку. – Ты подумал?
Ее взгляд был тяжелым, переполненным бьющимися внутри нее эмоциями: почти отчаянным страхом и такой же отчаянной надеждой.
– Просчитал, – кивнул ей Мишка и открыл дверь, запуская в могильный покой больницы сырой весенний ветер.
Лужи… Лужи… Какое короткое слово для этого всемирного потопа, который смывал остатки посеревших сугробов, обнажал накопленную за зиму грязь, бесстыдно выволакивал наружу рваные отбросы чужой жизни.
Ян опасно балансировал на краю ступеньки, рискуя свалиться в грязную стылую мартовскую лужу.
– Значит, ты женишься? – он задрал голову, подставляя горло обманчиво теплому ветру. – Переходишь в стан добропорядочных буржуа?
Мишка смотрел на его ломкую фигуру, борясь с желанием схватить и оттащить его на безопасную ровную поверхность крыльца, уже подсушенную солнцем.
– Женюсь, – его ровный механический голос уже привык произносить это шипящее, жгучее слово.
Ян рывком развернулся, опасно качнулся, но, балансируя руками, удержался на неровном выступе выщербленных ступенек. Он внимательно смерил Мишку задумчивым взглядом и склонил голову к плечу.
– А знаешь ли ты, Мракобес, что ошибки – это не всегда погрешность в расчетах? Иногда это шанс, возможно, единственный шанс получить что-то нужное и верное в итоге?
– Не надо пафоса, Ян, – Мишка глубоко засунул руки в карманы, больным взглядом соскальзывая с острых черточек любимого лица. – Это минутное. Завтра мои углы потеряют свою остроту, и ты рванешь за новой дозой адреналина.
Мишка сжал зубы, пытаясь сглотнуть вставшую в горле комком боль. Пусть она провалится в грудную клетку и расшибется там вдребезги о монолит застывшей сердечной мышцы.
– Береги себя… хоть немного, – не удержал он каплю жившего внутри.
Ян резко отвернулся.
– Гудбай, Америка, о-о-о… – хрипло разорвала весеннее небо песня.
Ян шагнул вперед, игнорируя расплескавшуюся под ногами лужу.
Где не был никогда,
Прощай навсегда,
Возьми банджо,
Сыграй мне на прощанье.
На-на-на…
Мишка смотрел вслед удаляющемуся парню, сильнее сжимая в кулаке кольцо с ключом от выбранной им накануне квартиры… или жизни.