Игры лам

Всем, кто верит  в Судьбу.

Англия,  окрестности Карлайла. Май 1326 года.

Герцог громко хрустнул хрящиком на тощей косточке. Вой, переходящий  в высокий противный визг, заставил его недовольно поморщиться. Кость полетела в  угол темной мрачной залы и  глухо стукнулась об округлый бок необработанного  камня. Светлая вихрастая голова  дернулась, и  синие, как небо его родного  Скарборо, глаза посмотрели на него с  укором. «Нечего так зыркать,  я не попал. Хотя мог бы» - герцог  продолжил мысленный  разговор с  мальчишкой.

Очередной  вопль затерялся в истошном лае местных псов. Все это было ему не по душе, но его ребятам требовался отдых -  почти  три месяца  в походе, грязь, мокрота и  постоянная  весенняя распутица покрывали  кожу зудящими  болячками и расчесами. Мелкие болезненные  укусы  шотландских  собак,   хилые покусывания одичавших от голода виллан, сбившихся в дикие стаи  практически не наносили  ущерба, но раздражали и  мешали, наконец, завершить эту навязанную ему миссию. Не доставит  этот, демоны  его  забери, ларец,  святые  служители во главе с Епископом… посадят  его на кол,  предварительно хорошенько растянув  на дыбе. 

- Рок, проследи, чтобы не очень там  калечили, - он опять  посмотрел на мальчишку, тот  сидел в углу, как всегда,  выбрал себе местечко  подальше ото всех,  и не разберешь сразу – тень он, морок или живой человек, но всегда  так, чтобы  видеть его, если что, глаза  в глаза. Щенок! Сиди, там безопасно.

 – Первенцев пускай не трогают.

Грузный  мужчина  с рыжей рваной бородой  степенно вытер блестящие от бараньего жира  губы, многозначительно крякнул, и принялся ковыряться  в  кривых, покрытых  темным налетом зубах. 

 - Феи уши  залепили? – усталость вдруг навалилась  тяжелой сырой волчьей шкурой. – Так  привяжу  к твоей бычьей шее колокольчик.  

Рок, не обращая никакого внимания на Хенри, продолжал свои  поиски, засунул в рот  пятерню, аж  глаза выпучил  от  усердия.  Только  когда он разглядел добытое, с удовольствием это съел, не пропадать же добру, и запил скисшим медовым варенцом,  соизволил ответить:

-  Святые  угодники прочистили, - Рок знал еще его отца,  обрюхатил  его сестру, был верным, да и золото любил  в  меру, если бы не это, Хенри давно  избавился бы от этого жирного,  наглого  борова,  который ни во что не ставил своего сюзерена. 

–  Не это   главное,  твоя забота не  в порченых девках.

-  Тебя тоже тревожит эта тишина?

- Святые ангелы,  еще как! – Рок взревел, но  потом  спохватился и заговорил тише. – Эти святые мощи нужны, как шкура  тупого старого  осла! - он  вдруг испуганно заозирался, в поисках  святых отцов, навязанных им  монастырем св. Николауса в сопровождение и «духовную помощь».  Облегченно вздохнул, не найдя,   те, видимо, где-то  были заняты  богоугодным делом, помогая их ребятам отдыхать,  и, осенив себя крестом, продолжил почти шепотом:

- Золото там! Явно для  подкупа южных провинций, Епископ так бы не волновался,  у Эдуарда дела совсем плохи. 

Хенри проверил  парня, в безопасности ли.  Как же его звать? Имя такое странное, Полли? Его отец  валялся в ногах у него  с просьбой совершить оммаж,  принять  клятву, но  тогда было не до этого, так и тронулись в путь. За последнее время  много разоренных старых родов  ушло в преисподнюю, одним больше, одним меньше. А  младший его  увязался за ним. Не смог герцог  его  прогнать, тот смотрел битым щенком, все в углы забивался. Хенри  подумал сначала, что юродивый, но ошибся, тот оказался очень смышленым и  расторопным,  дело свое знал. Карен, его  слуга, последнее время совсем  разленился, все на парня переложил, а тот и  в дорогу готовился, и за лошадью смотрел –  почистит, напоит, о  корме  весь в заботах, и  в дневки, и в ночь всегда рядом.  Пошуршит и опять  в  хвост отряда пристроится, чтобы незаметнее быть. И смотрит на него так, что потом  молитвы сами  шепчутся по ночам. Жену свою  он  не трогал  с последних тяжелых родов, а  в походе брезговал пользованными, решал свои проблемы сам, когда невмоготу от желания было,  только  видел не молочные мягкие тела и  волосы струящиеся, а жилистую угловатую фигуру, светлую грязную лохматую  макушку. 

- Поговаривают, что Епископ служками не гнушается, - Рок проследил  взгляд друга.

- Закрой свой  вонючий рот! - Хенри  шарахнул по столу глиняной кружкой, та дала трещину, пахучее варево  потекло на  темное, липкое дерево стола. – Не твое смердячье дело.

- За руку твою беспокоюсь,  а то, глядишь,   мечом махать придется, а  у тебя мозоли кровавые, – Рок даже не сделал вид, что  испугался,  как был боровом зловонным, так и остался. 

Мальчишка вздрогнул в своем закутке, с любопытством  взглянул на Герцога. Горбушка серого овсяного хлеба исчезла за пазухой, про запас. Не дело это  молодому  мужчине хлеб  кислый один жрать. Герцог оторвал кусок  мяса,  приглядел такой, чтобы и попрожаристей был, и с косточкой, и с пряными травками. Кинул  в угол. Не по нраву ему это показалось. Не как   собаке – щену неразумному, успокоил он  себя. Тот ловко перехватил подачку и благодарно  улыбнулся.

- Идут за нами,  уже две ночи и день. 

- Далеко?

- Пока да, но они догонят.

- Кто? 

- По словам  Кривого,  идут строем обученным,  отряд, - Рок растопырил пальцы на руках и два раза сжал  их в кулаки. – Наемники. 

- Два десятка, - Хенри задумчиво оторвал  кусок мяса, покрутил его, проверил, ест ли Полли, тот жевал и урчал, ну звереныш вылитый, - думаешь  больше?

- Думаю, да. Но сегодня  мы  можем спать спокойно. – Рок кивнул на паренька, - помолиться и… клятву хоть потом прими.

Хенри отволок  не сопротивляющегося Полли  под навес  с  сырым темно-рыжим  сеном, толкнул  его сильно, так, что тот, не удержавшись,  завалился навзничь. А потом  просто  утонул в синих, как  далекое море,  глазах.  Злясь на  всех на свете, расстелил   колючую  попону, подгреб  к себе  мальчишку и заснул, даже  не  предполагая, что его сухие обветренные губы растянуты в  улыбке, давно забытой и совершенно ненужной ему сейчас.

Они ошиблись. Напали  под утро.  

Успел только  пристегнуть  кожаный  мешок  с деревянным коробом внутри, закинуть испуганного  мальчишку  вперед себя и  дать по бокам. Лошадь шла  грузно, Хенри  уже  понимал, что не оторваться, лишь бы до леска  вдалеке  успеть, на холмах – дело гиблое. Гулкий галоп погони    подбадривал, зажигал внутри кровь, новое, неприятное  чувство  беспокойство за  Полли   придавало силы. В первых же   чахлых  кустах  спешились, лошадь отогнали –  она  у него умная, ей легче  уйти будет,  потом найдется. Мешок  закинул в высокую траву, огляделся,  запоминая место. 

Они бежали неаккуратно,  ломились напролом,  создавая много шума, Полли  держался молодцом, но Хенри  уже  видел, что тот ничего не понимает вокруг, действует как  во сне,   просто подчиняясь его  скупым приказам. За ними шли, не  отставая. На невысоком обрыве  остановились, внизу пенилась  вода, шумно  накатывала на  блестящие  валуны,  облизывала их белыми пенными языками, что там за поворотом было неизвестно, да и возможности проверить никакой.  Полли   присел на корточки, шумно  дыша.

- Давай, щенок, - Хенри поднял  его за шкирку, - на ту сторону переберемся, святая матерь поможет,  а там  уйдем.

До середины  почти добрались, когда  неверный мокрый камень подвел. Нога  соскользнула,  все рухнуло в  темный водоворот и  потащило, только острая боль в руке  не давала  уйти насовсем в черноту. Его несло  по течению, больно ударяя о  камни. «Где щенок?». С трудом оглядевшись,  он  увидел, как парень  ковыляет  по противоположному  берегу, таща за собой  корявую ветку. Боль прошла, ледяная  вода смыла  ее,  он  ее не чувствовал, да и к лучшему. Его подкинуло  чуть к берегу, теперь уже  барахтаясь изо всех сил, он тянул  себя к  спасению. 

- Вытягивай, - проорал он,  потянувшись  здоровой рукой к  ветке, - держись  крепче, щен.

Мальчишка не  удержался, слишком  сильно дернул,  легким пером перелетел  через него  прямо в холодные неспокойные воды, на блестящие равнодушные  валуны.  

Хенри пытался бежать за ним, но  берег  стал совсем непригодным,  не пройти дальше, и палка уже не нужна, он  еще видел  смешную светлую макушку, иногда изломанные бесполезные  руки  и слышал последние его слова, которые навсегда, святым клеймом, ожогом  легли  на сердце: «Клянусь  святым Евангелием, быть верным. Примите  клятву, сеньор».

Я принимаю,  мой  щенок, принимаю. 

Северное предместье  Парижа. Сентябрь 1776 года. 

Генри  незаметно засунул  палец под неудобный парик и  с удовольствием почесался. Поймал  осуждающий взгляд Герцогини, и с неудовольствием  оставил это  невероятно приятное занятие. Вежливо улыбнулся, поправил  кружевную пену манжета, покрутил фамильный перстень, потер  рубин, любуясь   мрачной кровавой игрой света в  камне, вспушил глупое, на его  взгляд, жабо,  поерзал, когда  струйка  пота потекла по спине вниз. Будь прокляты эти тяжеленные камзолы.

- Генри, вы как дитя, малое дитя. 

Герцогиня была стара. Толстый слой пудры, ярко-красные  губы, немного  поплывшие от сентябрьской жары, неудачный, но наверняка  по последней моде,   парик с розоватым отливом  - все это делало ее еще старше. Генри любил ее, наверное, она была единственным человеком в его  жизни, кому он доверял. Он знал Кларису де Сегюр еще ребенком,  подростком  бегал к ней советоваться, когда она гостила у  его  матушки в  поместье в Англии, и  когда преставился его отец, двадцатилетним юным наследником  старого и богатого  английского рода, заявился к ней с новостью, что покидает Европу и отправляется в Америку. 

- Будьте ко мне снисходительны, Ваша Светлость.

- Так что вы намерены делать, после того, как обесчестили бывшую фаворитку Людовика? – Герцогиня  изящно отпила  чай из  бледно-лимонной фарфоровой чашечки. Покачала недовольно головой, резкий аромат розового масла поплыл по  гостиной. – Рабы звучит дико, как и все в этой дикой варварской стране. Вы занимаетесь работорговлей, граф?

- Не совсем,  сельским хозяйством.

- Свиньи  и куры?

- Хлопок  и сахарный тростник. 

- Кошмар,  - женщина откинулась в кресле и  нарочито стала хватать воздух ртом, потом передумала и хитро взглянула на Генри. – Так что же теперь? Вашим торговым планам пришел конец? 

- Его Величество был великодушен,  – Генри поморщился, вспоминая аудиенцию  у короля Франции,  - он  благосклонно  дал  согласие на пять торговых  кораблей.

- О, это очень щедро с его стороны. А что взамен?

- Я должен жениться.

- На Луизе, этой грязной девке? - Клариса смешно выпучила глаза, от чего  стала похожа на  потрепанную  сову. 

- Боже упаси, Ваша Светлость, как  вы могли так плохо подумать о таком мудром монархе.

Герцогиня   снова прерывисто задышала, но опять  быстро передумала. 

- А на ком тогда?

- Я могу выбрать, срок мне  до конца октября,  потом навигация будет  опасна.

- Вы сделали королю, видимо, очень щедрое предложение? 

- Вы даже  не представляете насколько, – черти задери этого жадного, но  умного Людовика и его Луизу, которая в постели оказалась не так горяча, как про нее говорили. Но платить по счетам он научился  за эти года. Ничего, он  еще  свое отыграет. 

- Вы знаете, что англичане  высадились в Йорке.

- Нью-Йорке, Ваша светлость, да, наслышан. Колонисты сильны, а англичане, как водится, полны необоснованного  самомнения.

- Вы так  неуверенны в своих?

Генри  сначала не  понял,  о чем толкует Герцогиня,  слишком много у  него поменялось в голове -  свои и  чужие,   традиции и  привычки. 

- Они будут  биться  за свою независимость и свободу от Старого  света.

- Настоящая демократия есть деспотия черни, -  Клариса  многозначительно погрозила ему пальцем.

- Вы  читали  месье Вольтера, - Генрих с восхищением посмотрел  на женщину.  А впрочем, ничего  удивительного, она никогда не была  пустышкой.

- О каких посланиях  вы упомянули  в своем письме, граф? – азарт юной сплетницы разгорелся в глазах пожилой дамы.

- После бала дебютантов, я получил три  загадочных письма, – Генри  вытащил из-за пазухи тонкую стопку бледно-лавандовых  конвертов, перевязанных в тон  шелковой лентой. 

- Я могу их прочитать?

- Герцогиня, не гневайтесь на меня, уповая на вашу мудрость, миледи, возьму за смелость процитировать горячо любимого нами месье Мольера: «Доверить другому чужую тайну – предательство, свою - глупость».

- И все же, о чем  пишет ваша «Тайна», о  политике и интригах? -  Герцогиня  осталась довольна, комплименты ее уму и прозорливости всегда доставляли ей истинное удовольствие.

- О любви и нежности, о боли душевной и роке, что преследует нас, неумолимо, помимо нашей воли. О Судьбе. 

- Никто не знает, что такое Судьба, уважаемый граф!

- Никто,  -  согласился Генри.

Генри никогда не знал, что так словами  можно  выразить  чувства, не подозревал, что они могут  так тронуть, завлечь его. Ни слова  прямо: «Я люблю  вас», но «Тоска без вас  уже не пройдет, солнце не сможет согреть холод, наступающий со всех сторон, то  войска одиночества».  Разве это не слова  любви? 

- Это так романтично, мальчик мой,  вы уже  узнали  имя сей особы?

- Подписи не было, лишь  инициалы  в конце - П. Б.

Герцогине задумчиво почесала кончик носа:

- Это особа была на балу, она юна и наивна, коли пишет такому корсару, как вы, – она кокетливо на него посмотрела. Генри в ответ прижал к  губам ее тонкие,  как сухие прутики, ледяные пальчики. – Кто же это, Генри, негодный мальчишка, вы же уже узнали эту таинственную П.Б.?

- Узнал. Паулина Богарне.

- Богарне, Богарне, - Герцогиня задумалась, на секунду, - Маркиза?

Генри  утвердительно  кивнул,  продолжая внимательно наблюдать за мимикой старой дамы. Ему было важно ее мнение.

- Это неплохой выбор, не скажу, что  самый блестящий для вас, граф, – Герцогиня позвонила в изящный серебряный колокольчик,  взмахом  руки велела горничной прибраться и  принести  сладостей и фруктов. – Сладости  -  моя слабость, не иначе как  старость скоро.

- Этого  просто не может быть,  вы – прекрасны, миледи! - и этот комплимент был  принят вполне благосклонно.

- Это дальние родственники моей  кузины Маргарет,  достойный   древний род, не богаты, но  и  наследство  за девицу дадут  неплохое. 

- Я уже написал  письмо ее отцу, он счастлив от  такой чести, приглашает  меня  погостить у них  в поместье. Свадьбу  предлагает назначить в первых числах октября.

- Так скоро? – Герцогиня насупилась, ее маленькая рука замерла над плоским ажурным блюдом со сладостями, выбор пал на крупный орех в сахарной помадке. - Ну и  нравы, в  мое время так  быстро не решали подобные вопросы. 

- Шторма  ждать не будут, - напомнил Генри.

- Я с вами, моя карета  более  удобная для столь дальней поездки.

Всю  дорогу пожилая дама дремала, путь  был не дальний, но  остановки делали часто, долго располагались,  отдыхали,  ели, один раз даже удалось поохотиться, и  на ужин был запечен  толстый заяц, добытый Генри. Разговоры велись неспешные и ленивые, и он  мог  спокойно еще раз все обдумать, помечтать о  незнакомке, чьи слова ложились  в душу,  лелеяли его сердце. Он  никогда не встречал женщин, чьи взгляды были бы так похожи на его, ему нравились нежные  образы, звучащие как  песнь о любви, которые  переплетались с  размышлениями о  судьбе: «Как часто мы следуем ей, как часто предаем ее, сами того не замечая, запутываемся в неизбежном.  Какой выбор делаем сами, какой делают за нас?», о роке: «Верит ли он  в него? ». Он наслаждался  весенним лесом и гомоном  птиц вместе со своей незнакомкой, разливом  маленькой, но очень строптивой реки, где она гуляла в детстве. Незнакомка, ставшая близкой, родной. Всего два десятка шелковых  плотных листов перевернули его жизнь. 

Поместье Богарне было небольшим, следы запустения не укрылись от наметанного взгляда Генри, и  все же оно было еще прекрасно. Заросший сад  вокруг дома был не мрачен и темен, а романтичен,  шептался с ним о какой-то необъяснимо интригующей  тайне, небольшие  комнаты  и залы, через которые их  вели,  были залиты ярким полуденным солнцем и  старые потертые бархатные гардины  излучали мягкий теплый свет. Все  здесь было  мирно и  уютно, грусть от  неумолимого обветшания была не  рвущей и тягостной, а спокойной.  Сам маркиз  оказался  полноватым сорокалетним мужчиной, улыбчивым и  открытым. По  случаю приезда высоких гостей, он надел  свои лучшие одежды, отчего  чувствовал  себя не очень  уютно и   все время что-нибудь поправлял и одергивал. 

Он ворвался в залу,  как   свежий морской  ветер,  принес  с собой прохладу,  чувство свободы и счастья.  Генри не смог  себе объяснить, почему он  улыбается, не  может  отвести   взгляд от  светлых, выгоревших на солнце непослушных вихор, от  синих летних океанских  глаз, сверкающих драгоценностями  на  чуть тронутом загаром лице – нежном и  мужественном одновременно. Ему нравился его смех -  искренний и задорный; порывистые,  рваные  движения рук. Его  одежда -   плотные  облегающие брюки для верховой  езды и легкая шелковая рубашка, застегнутая не до конца – была прекрасна в своей простоте и нарочитой небрежности, он  знал, что  даже чопорные правильные наряды не смогли бы   скрыть   очарование юности, неподдельного  настоящего  счастья. 

- Это мои  дети, -  глаза  маркиза  светились любовью и гордостью, хотелось бы Генри  также  когда-нибудь  смотреть на своих наследников. Или просто быть рядом с этим солнышком? – Маркиз Поль Богарне и Маркиза Паулина Богарне.

Генри  стоял на берегу небольшой  живописно речушки,  замысловатыми изгибами  в обрамлении курчавых ив и  пушистых  кустарников, убегающей  вдаль,   редкие  кувшинки  белыми и желтыми  пятнами разбивали  невозмутимую гладь, течения почти не было, и  казалось, что небо  утонуло в ней. Синее, как  его глаза. Завтра  свадьба, отплытие на следующей неделе, он не вернется  сюда, никогда больше не  увидит свое солнце, не  услышит  его смех, не будет больше  вечерних  променадов и философских споров о происхождении идей возвышенного и прекрасного, о Бёрке и о максимализме  юности;  конных прогулок,  безумных скачек по полям, когда они неслись, распугивая стада  курчавых тучных овец, задыхаясь от смеха, ловя несмелые взгляды, похищая мимолетные улыбки. Не будет   случайных касаний  в гостиной, от которых тело покрывается испариной и  сердце готово  выпрыгнуть из груди. 

Он ничего не нашел  в Паулине -  скромной, эфемерно-нежной и  скучной до зубовного  скрежета,  правильной и пустой. Генри честно  искал в ее фразах и мыслях, ту, которая  писала ему,  пытался найти,  почувствовать образ, который он  увидел  между строк и полюбил вопреки благоразумию. Не смог, не увидел. Но судьба -  чертова шутница, заставила его заболеть греховной, неправильной болезнью. От этого было горько и мучительно сладко,  страшно и дьявольски желанно. Его  маленький, солнечный принц останется здесь, без него  и будет счастлив, должен, а он  навсегда останется  со своими греховными  мыслями на другом конце света.

- Вам у нас понравилось, граф? 

Поль тихо стоял за его спиной,  он, как  всегда, не  услышал  его кошачью поступь,   так ходят дикари в своих кожаных мокасинах – ни ветка не скрипнет, ни шороха не услышишь. Ему  бы там понравилось. 

- Да, Поль,  у вас  красиво…

- Но  вы все равно уезжаете?

- Там мой дом теперь. 

- Что там есть такого, чего нет здесь?

- Там  свобода, Поль, - "но  нужна ли она теперь  мне, без тебя", Генри никогда бы этого не сказал вслух, но думать же еще можно, это услышат только он и бог. Уже все равно, он столько всего надумал и  нафантазировал, что договориться  с ним вряд ли  удастся. 

Поль подошел совсем  близко, Генри нравился его запах   соленого моря и  ветра, напитанного горечью  полевых трав. Прижался к нему. «Ну, что ты?» - он  потрепал белобрысую макушку. Поднял за подбородок несопротивляющегося, податливого,  посмотрел  в  полные слез родные глаза и поцеловал. Не ласково и нежно, как хотел, не получалось,  все самообладание летело в пропасть, он рычал, боролся за что-то, делал больно, извинялся и снова пил его до последней капли, чтобы навсегда запомнить, никогда не забыть.  Он  чувствовал, что ему отвечают, что также голодны, что желание их  - одно на двоих и больше ему ничего и не надо было.

- Я поплыву  с вами, граф.

- Это невозможно, мон шерри, мой  сказочный принц.

Свадьбу сыграли тихо  и без шума. Герцогиня некоторые хлопоты взяла на себя, многие финансовые вопросы решались через нее. Они практически  не говорили с ней в этой суете, но  по поджатым губам и  скупым фразам, он  понимал, что пожилая дама все знает, все понимает. Но на то  она и отпрыск древнего рода, в крови их - благородство и  мудрость веков, врожденный такт и  право  осуждения. Брачная ночь прошла смазано и  пресно, а потом  заботы и сборы затянули с головой.

Он  не видел Поля ни в день свадьбы, ни потом,  когда весь дом стоял на голове от суеты, ни  в день отплытия. 

Караван шел   уже вторую неделю по еще спокойным  водам Атлантического океана,  погода была на их стороне, но его молодой жене приходилось туго. Паулина хватала его за руки, рыдала, напуганная своим непривычным состоянием, просила не  оставлять ее, и он  практически не  выходил на палубу, был рядом, иногда его  сменял кругленький пожилой  доктор, давая ему возможность отдохнуть. 

Его вытащили из трюма и положили  на  тюки, уложенные на корме. Генри сначала ничего не понял,  о чем  громко судачат матросы,  почему злится капитан. Только когда  позвали доктора, он заинтересовался и подошел  ближе. Его   солнечный принц лежал, не двигаясь, он очень  похудел, его ровная нежная кожа, стала  прозрачной и бледной. Белые, такие любимые им, волосы, неаккуратными темными от грязи и пота прядями, обрамляли лицо с заострившими, словно мертвыми,  чертами. Еще недавно такой живой, юный, лучистый,  сейчас он напоминал  восковую куклу.

 - Поль, мальчик мой, как же так? – Генри упал  на колени рядом, прижал его к себе, затряс. - Приходи в себя, маркиз, давай, ты же  сильный и ловкий. Вспомни, я никогда не мог за тобой угнаться. Давай, ты можешь. 

- Нильская лихорадка,  граф,  вам лучше  к нему  не прикасаться, – доктор переминался  с ноги на ногу рядом, не зная, что лучше оттащить графа или не прикасаться к нему. – Конец  уж скоро.

Мальчишку изгибало судорогой, а Генри продолжал трясти,  что-то говорил,  покрывал его лицо поцелуями,  снова тряс, и говорил, говорил.

- Граф,  я с вами. 

Он был не  уверен, что  расслышал правильно, но мальчишка смотрел  на него  своими  сумасшедшими глазами  и улыбался.

- Я никуда не отпущу тебя. 

- Что есть судьба? – ему было сложно говорить, голос срывался на хрип.

-  Это ты, Поль, ты!

- Как часто мы следуем ей?

- Как часто  предаем ее, сами того   не замечая.  Это ты писал, это ваши  письма, маркиз Богарне! – только живи, пожалуйста, только живи,  я запутался в неизбежности, я опять сделал не тот  выбор.  

Больше Поль не приходил в  себя.

Его похоронили утром, по старому  морскому обычаю.  

Чикаго. Декабрь  1924 года.

Джозе  грузно сел в глубокое кресло,  давление давно мучило старого итальянца, сейчас прибавилась еще и одышка. Пот катился  градом по  высокому лбу, без единой морщинки, что редкость в его возрасте,  по  горбатому крупному носу, заливал  солеными каплями  мясистые губы. Его консильери  смешно облизывался, постоянно  промокал лицо белоснежным платком,   убирал его аккуратно в карман, чтобы через  секунду достать снова. Если бы Гериот Бочелли не знал его тысячу лет,  подумал бы, что лукавит, но это  всего лишь сердце.

- Ирландцы  вконец обнаглели, не чтят обычаи, – Джозе, наконец, перешел  к  утреннему докладу. – За ночь  расстреляли  две наши машины  с грузом.

- Кто?

- Рикардо и Колли. За  Колли просит семья,  старшие братья готовы  спросить по счетам, да и отец еще  о-го-го. Жалко старого  пройдоху, – мужчина завозился, вытащил платок, обтер шею,   снова его убрал. – У Рикки  никого не было, мать просит  семью. 

Гериот благосклонно  кивнул:

- Скажи  об этом Донателло,  пускай разберется, этого нельзя  спускать  с рук, они нанесли обиду всей семье и  ответят за это, – Гериот  аккуратно  щелкнул серебряной гильотиной по кончику партагас, с наслаждением вдохнул глубокий сладкий аромат сигары, прежде чем раскурить.  Как быстро он пристрастился  к этой привычке. Луизу она раздражала,  особенно когда она понесла. А Полу нравилось, он  улыбнулся, вспоминая своего протеже. -   Если они считают,  что война еще не закончилась,  и  у них  свои  претензии  к восточным районам,  пускай об этом  заявят прямо,  а не как  грязные стрОнцо кусают из-за угла.

В дверь постучали. Донателло вошел только тогда, когда услышал разрешение. Он всегда был щепетилен в вопросах кодекса и  традиций, хотя Гериота изрядно раздражали  эти рыбьи головы и  канарейки во рту покойников, излишне, он  считал,   стукач получил по заслугам, а  все остальное -   театр, но  традиции  есть традиции. Донателло был молод и горяч, но предан и смекалист,  многие в семье  сомневались в выборе Дона Бочелли. Подручный,  второй человек в семье – достоин ли  этот  мальчишка такого доверия, но Гериот   верил в него. За свои тридцать с небольшим он  редко ошибался, о его интуиции ходили  легенды, поэтому его выбор приняли  молча  и  с должным уважением. 

Джозе  был первый и единственный, кто высказал открыто  сомнение   в  выборе  подручного, мягко, но настойчиво, и получил такое же  мягкое  и  уважительное предупреждение: «Я  услышал твой совет, консильере,  решение за мной». Недопонимание и  непринятие в семье недопустимы, Джозе  смирился, но Гериот все видел: недовольство, плохо спрятанное раздражение, и  еще что-то, и это очень тревожило его  последнее время. Подождав пока Донателло  усядется на свое место рядом  с боссом, он продолжил: 

- Была облава в «Саншайне», никого не взяли, шуму больше  наделали. 

- На прошлой неделе в «Люксоре». А  куда  везли товар вчера, в «Саншайн»?

Джозе недовольно кивнул. 

- А накануне  в «Люксор» прибыла крупная партия виски. 

- Я думаю,  ни у кого теперь нет сомнения, что у нас завелся крот? – Гериот  уже не сомневался  в этом, слишком много совпадений. В их семье  завелся предатель, который работает на легавых. 

- Я говорил об  этом Джозе, еще на прошлой неделе.

- Мы не можем обвинять  членов семьи огульно,  это слишком серьезное  обвинение, – Джозе зарычал на слова подручного, взял себя в руки. -  Я бы начал  с Пола, он  все время что-то пишет в  своем блокноте. 

Гериот кивнул,  нельзя показать, что эти  слова его задели. Но его мальчика трогать он никому не позволит. Небольшой кивок  в  сторону двери, и его консильери молча, без возражений, даже  не кряхтя, как он обычно это делал, поднялся и направился  к выходу.

- Скоро  Рождество,  проследи, чтобы  все подарки были розданы  вовремя, а  старые долги закрыты.

- Да, Дон Бочелли.

Гериот  поднялся и подошел к бару - секретер конца  восемнадцатого века, вывезенный  из  старой усадьбы с  северного предместья Парижа, отреставрированный и переделанный под  требования  нового хозяина. Он любил такую мебель -  массивную  и основательную, со своей историей. В потайной нише  мастер обнаружил несколько незапечатанных прямоугольных конвертов с письмами, адресат указан не был. Плотные листы шелковистой бумаги, исписанные ровным аккуратным почерком, сохранились великолепно, в конце каждого письма  были выведены  инициалы П.Б. Во французском Гериот   был не силен,  а дать указание  сделать перевод, все руки не доходили. 

- Налить  тебе  выпить? 

Донателло отрицательно  покачал головой.

- Где сейчас мальчишка?

- На  стрельбище, капо Кальцоне хорошо  его надрессировал, бьет в десятку четыре из десяти.

Конечно это тот еще результат, но для  парня, который  первый раз взял оружие  полгода назад, это достижение,  тем более для Пола, который   патологически боялся стрелять.

- Что он там пишет?

- Не знаю, Гериот, носится со своим блокнотом. Проверить?

 - Нет,  я сам.

Скоро год, как Гериот  похоронил отца и  взял управление  семьи  в свои руки. Многие  влиятельные дома Среднего Запада были недовольны, но они просчитались,  меньше полугода ему потребовалось  на то, чтобы доказать, что с новым Доном шутки плохи. Он   быстро  вернул себе контроль над северными районами Чикаго и практически  контролировал восточные, если бы не ирландские  группировки – отчаянные и  одержимые властью, они открыто не заявляли свои права, но всячески давали понять, что это их территория. Ненадолго. Через несколько  дней  будет съезд  глав семей, где он заявит о своих притязаниях на восток, думается,  возражений не будет,  еще свежи в памяти  воспоминания о  кровавой бойне, которую он  устроил сомневающимся. 

Гериот   никогда  не отсиживался  в безопасности, брал в руки оружие и  наравне с  капами вел  членов семьи к победе, прикрывал своих, безжалостно  убивал  врагов. Тогда он  сглупил,  его загнали  в полутемный подвал, где уже ждали. Одних он  перестрелял,  с другими пришлось решать проблему  по-другому. Он  не очень жаловал ножи, но  в тот раз они спасли ему жизнь.  Он нашел  его под старой облупившейся дверью, прислоненной к стене, и бог весть как там оказавшаяся. Испуганный, забившийся  в самый угол, дрожащий белобрысый котенок. 

Ирландцы собирали дань, неподъемные суммы  набирались с трудом, всем округом. Им  не хватало много. Что можно  стребовать с небольшой пекарни? Глупые  янки надеялись все объяснить, договорится. Отца пристрелили  сразу, на глазах жены и Пола. Парень хоть и был  напуган, не растерялся,  забаррикадировался  на кухне, они ушли через подпол. Мать спрятал  прямо около дома, в большом  деревянном коробе с углем, а сам  бросился бежать, отвлекая внимание  на себя. Его  трясло от пережитого, ничего не соображающий от шока, он  понимал только одно, этот красивый темноволосый мужчина его не бросит, поможет. И он держал его  за руку, и все время смотрел в глаза, как детеныш какой. Эти волшебные глаза, цвета его любимых  гиацинтов, что росли повсюду в небольшом провинциальном городке его родной Сицилии, снятся ему почти каждый день, не отпускают. Невероятная,  сказочная синь,  ему на погибель.  

Он не смог его прогнать, когда тот пришел к нему через неделю.

- Я останусь с тобой, - Пол взъерошил непослушные белые лохмы, он всегда так делал, когда нервничал.

Вот так просто,  он даже не отдавал себе отчета, с  кем разговаривает. Просто растолкал охрану,  когда Гериот садился  в машину. Покойный Ризо,   пусть земля ему будет пухом, все понял, да и Гериот, не скрываясь от него,  бесился тогда непозволительно для  Дона, разнес  из кольта  вдребезги семейный итальянский фарфор, да и живых не жалел. Ризо уже сам был  готов привести мальчишку и  поручиться за него. 

- На тебе пекарня, твой долг там, -  предпринял он попытку  отговорить его, когда  запихнул в машину,  не устраивать же цирк перед солдатами и  капо. 

- Мой долг быть  с тобой. 

Джозе разозлился не на шутку, прямое нарушение кодекса -  мальчишку должен был представить кто-то из членов семьи. На что Гериот  поручился за него сам  и оставил себе. Парень  оказался  смышленым, но совершенно  непригодным  к боевым действиям. Его взяли на дело  один  единственный раз. Но  его  часто и с удовольствие использовал Ризо в своих скучных финансовых делах, а после его смерти в оборот  взял его преемник Донателло.  

–  Мальчик аккуратный и внимательный, он больше пользы принесет семье с  карандашом  и бумагой,  чем с Томпсоном. 

В тот  вечер Пол, как  всегда, принес прессу и  письма. Гериот  уже хотел  расспросить его о матушке, все ли  в порядке, хватает ли денег, не  беспокоят ли чужаки,  когда  мальчишка решительно  подошел к  двери и громко щелкнул замком. Встал  рядом с ним, склонив голову на бок, а потом отодвинул его вместе с  креслом от  стола,  сел к нему на колени и поцеловал.  Неумело  и   настырно. Тыкался, как котенок, в его губы и дышал часто-часто. А у него все здравомыслие  унесло, оттолкнуть бы,  прекратить это, но он не смог, полетел в ад вместе с ним.  Прижал  так,  что рубаха затрещала, и целовал,  как  умел, отчаянно  и смело, грубо и  требовательно. Насиловал  распухшие податливые  губы и захлебывался в тихих стонах.

Ночью  он  взял свою жену несколько раз, даже  напугал ее своим напором. Через месяц узнал, что она понесла. Принимал поздравления, а сам места себе не находил, он игнорировал мальчика  все это время, тот все понял, лишний раз к нему не заходил, только с подручным, или  когда Джозе докладывал, или кто из капо. Положит   бумаги на угол  стола и бежать.

- Останься, -  велел  он, когда тот  уже  припустил к двери. Донателло еще немного посидел, просматривая документы, а потом, извинившись, поспешил уйти.

Гериот смотрел на невысокого, хрупкого  мальчишку с удивительными глазами и не мог поверить, на что решился, злился на себя, что тот скрутил его в бараний рог, одними ласковыми губами, тихими стонами.

- Дон Бочелли,  я могу идти или я  нужен еще? - он не смотрел  в глаза, то рассматривал  темно-красный  ковер, то  пейзаж  на стене.

- Пол,  посмотри на  меня.

Теперь того заинтересовала хрустальная люстра на потолке, видимо от ее яркого света и заслезились глаза, мальчишка заморгал.

- Посмотри на меня.

Пол отчаянно  замотал  головой.

- Пол!

- Sono un idiota!  Sciocco! Cretino! 1)

1) Я идиот, дурак, кретин.

Гериот притянул его к себе, прижал, как самое драгоценное в его жизни, самое  важное:

- Non riesco a dimenticarti, - зашептал он  в белую пушистую макушку, - Sei l'aria che mi nutre. Ho preso una cotta per te, -  поднял уже не сопротивляющегося мальчика за подбородок,  прижался  к его губам губами,  -  Sono pazzo  di te. Ti voglio! 2)

2) Мне не удается тебя забыть. Ты — воздух, которым я дышу.  Я по уши влюбился в тебя. Я схожу от тебя с ума.  Я хочу тебя.

Они целовались отчаянно и мокро, почти теряя контроль, не замечая ничего, не слыша настойчивой  трели телефона и стука в дверь, спешили, ударялись носами, кусались, нетерпеливо рыча,  оставляя синяки на плечах, руках, спине,  потому что  пальцы сводило от желания, неожиданные  слезы жгли глаза. 

-  Ты  слышал, что я тебе сказал? – Пол утвердительно кивнул. – Понял меня?

Мальчишка улыбнулся счастливо и отрицательно замотал головой, того и гляди отвалится:

- Io sono tuo! – весело прокричал он и  снова подставил губы. 3)

3) – Я твой

Он отвез его в дешевый мотель на отшибе города, всю дорогу они молчали, только иногда  Пол осторожно  касался  его, гладил успокаивающе  дрожащие пальцы и  улыбался, глядя  в темные окна, за которыми засыпал  мрачный и чужой для него город. Они медленно, и немного смущаясь, раздевали друг  друга, но от этого было еще жарче, томительней. Просто лежали напротив, изучая и привыкая,  постепенно врастали друг  в друга, то неспешно и робко, то жадничая и торопясь. Все тогда было  впервые для них  и удивительно правильно. Они заснули, крепко прижавшись, один охранял, другой верил. 

- Донателло,  ты знаешь,  кто такой Виктор Ред? 

Это был информатор  семьи,  коп. Еще одно нарушение правил, но Гериот был уверен, что  иметь информатора  в полиции просто необходимо. Он берег его и   пользовался его  услугами, только в исключительных  случаях, слишком ценен он был. О нем знал  Ризо и он. Теперь пришло время и его нового подручного. 

- Свяжись с ним, я  хочу знать, кто этот  крот. 

За  час до встречи глав семей Гериот уже знал ответ. Теперь все  стало на свои  места, он понял, что же его  тревожило  в  этом человеке, что он видел так  явно, но не понимал – зависть, банальная зависть. 

Они шли  по  коридору между   простыми соучастниками,  солдатами  и  капами – семья  провожала своего Дона  на встречу -  традиция, которая всегда верно соблюдалась. За Доном шел  второй человек  в семье – Донателло, за ним  - Пол, ему было велено ни на шаг не отходить от  босса. 

На  выходе  его  ждал Джозе, его консильери, советник и самый доверенный  член семьи. Гериот остановился перед тучным итальянцем, всматриваясь в его  темные, уже по-старчески блеклые, глаза. А потом чуть наклонился  к нему,  притянул за  уши и  поцеловал. Тишина была просто оглушающая, даже казалось, что жизнь на  улице вдруг замерла, застыла, как  в сиропе. Когда  через несколько минут они с Полом уже сидели  в машине, раздался выстрел, он даже не  вздрогнул, только крепко  сжал  пальцы мальчишки. 

- Что ты сделал? Зачем ты его  поцеловал? Это же он, из-за него погибли ребята?

- Поцелуй мафии, поцелуй смерти,  не бери в голову, это все традиции. Пора, наверное,  уже   создавать новые, не находишь?

- Мне нравятся традиции. В них наша сила.

- Возможно, - он не  стал спорить, -  что ты пишешь  в блокноте?

Пол хитро улыбнулся, достал  небольшой,  с ладонь, потрепанный блокнотик  на  железных крупных пружинах и помахал перед его носом:

- Я не  пишу.

Мужчина скептически изогнул бровь и  ухмыльнулся, принимая правила игры:

- А что же тогда?

- Обещай, что не будешь смеяться, - Пол придал своему лицу преувеличенно испуганное выражение.

- Я ужасный деспот, я - Дон, конечно, я буду ругаться.

- Вот и хорошо! Я рисую.

 Гериот смотрел на  рисунки  мальчика и не мог поверить, везде был он, его глаза, руки, лицо, губы. Всегда и везде только он. И как точно, как метко все подмечено. У него  явный талант.

- Тебе надо  учиться, Пол. Это здорово!

- Не надо. Это получается только потому, что это ты. По-другом никак. 

Их отрезали от колонны  профессионально ловко, машина  запетляла  в кривых улицах окраины, уходя  от пробивающих  тонкий металл  пуль. 

- Что происходит? 

- Прощальный подарок от Джозе, не  трусь, gattino (котенок),  выберемся, -  он   поцеловал  Пола  в нос, и уже водителю велел гнать  в пригород.

От них  не отставали. Знали, кого преследуют, и шли как приклеенные.  Машину трясло на  раскисших зимних дорогах, и все же они  были  впереди. Гериот больно  ударился виском о  дверцу, машину занесло и завертело по тонкому льду. Только  когда эта круговерть закончилась, он понял, что произошло – в лобовом  стекле  белело аккуратное круглое отверстие, а голова шофера безжизненно  давила на  клаксон, и  протяжный неприятный  звук  рвал нервы. Получается, их загнали, как  волков. 

- Вылезай!

Он вытащил  парня из машины и  они побежали. В темноте почти ничего не было видно, они ломились  сквозь острые  иглы камышей и пучки пожухлой травы, впереди на горизонте  чернела  полоса  леса.

 - Нам бы  к реке,  тогда  уйдем,  –  в ушах бабахала кровь, и он не слышал шума погони, но был уверен, что  за ними  шли не отставая. – Давай левее. 

Он тянул за собой Пола,  проговаривая про себя старую молитву святой Деве, которой учила его бабушка, он  почти забыл слова и просто  повторял одно и то же по несколько раз,  казалось очень важным  вспомнить ее до конца,  и тогда  они спасутся, тогда он ни за что  больше не оставит  Пола. Плевать на кодексы, традиции и   глупую омерту. Они будут вместе. 

Когда острые лучи  света  замелькали впереди, он уже знал, что это конец:

- Беги, Пол, я приказываю, беги вперед. 

- Нет.

- Беги, я сказал, - он толкнул его изо  всех сил, - беги к реке, это приказ!

Пол   еле удержался, заковылял неловко,  обернулся и посмотрел на него осуждающе, а потом перевел взгляд ему  за спину. В следующую минуту  раздался выстрел, на секунду осветивший красным  цветом удивленное лицо мальчишки. Он отлетел на несколько метров и замер изломанной куклой.

- Santo Dio, Santo Forte,  Santo  Immortale,  abbi  pietà  di  noi, - Гериот бросился к  мальчику, повторяя давно забытые слова. – Пол.

Он был мертв,  кому, как  ни Дону Бочелли, понимать это. Он  всегда был со смертью на «Ты», он ее всегда узнает, и она его тоже. 

- Твой щенок мертв.

- Он  восхищался твоими традициями  и правилами.

- Их надо соблюдать, и они не мои, а наши.

- Я дурак, Донателло. 

- Да, ты дурак, ты просчитался, Дон Бочелли, твой консильери был дерьмом, но не предателем. Ты нарушил все  правила, предал старые традиции, ты не достоин  быть главой  семьи.

- Я бы ушел.

- Я знаю. Но есть только одна причина покинуть семью, и ты ее знаешь.

- Это смерть, Дони.

- Это смерть, Гериот.

Второй выстрел раздался глухо и его звук лишь слегка коснулся далекого леса. 

Комментарии к части.

Младший босс, или подручный — «заместитель» дона, второй человек в семье, который назначается самим доном. Подручный несёт ответственность за действия всех капо. В случае ареста или смерти дона подручный обычно становится действующим доном.

Консильери — советник семьи, человек, которому дон может доверять и к советам которого прислушивается. Он служит посредником при разрешении спорных вопросов, выступает посредником между доном и подкупленными политическими, профсоюзными или судебными деятелями либо выполняет роль представителя семьи на встречах с другими семьями. У консильери, как правило, нет собственной «команды», но они имеют значительное влияние в семье. При этом у консильери обычно есть и законный бизнес, например, адвокатская практика или работа биржевым маклером.

Капореджиме , капо, или капитан — глава «команды», или «боевой группы» (состоящей из «солдат»), который несёт ответственность за один или несколько видов криминальной деятельности в определённом районе города и ежемесячно отдаёт боссу часть доходов, получаемых с этой деятельности («засылает долю»). В семье обычно 6—9 таких команд, и в каждой из них — до 10 солдат. Капо подчиняется подручному либо самому дону. Представление в капо делает подручный, но непосредственно капо назначает лично дон.

Солдат — самый младший член семьи, которого «ввели» в семью, во-первых, поскольку он доказал для неё свою полезность, а во-вторых, по рекомендации одного или нескольких капо. После избрания солдат обычно попадает в ту команду, капо которой рекомендовал его.

Соучастник  — ещё не член семьи, но уже человек, наделённый определённым статусом. Он обычно выполняет функции посредника при сделках по продаже, например, наркотиков, выступает в роли подкупленного представителя профсоюза или бизнесмена и др. Неитальянцы обычно не принимаются в семью и практически всегда остаются в статусе соучастников. Когда появляется «вакансия», один или несколько капо могут рекомендовать произвести полезного соучастника в солдаты. 

Омерта́ (итал. omertà — взаимное укрывательство, круговая порука) — «кодекс чести» у мафии. 

Москва, август 2015 года

- Мы проиграли  тендер, спортивный комплекс  проплыл мимо, и ты представляешь, Паш,  вот честное слово, это наши расчеты, идея наша, чертежи. Чуть-чуть поправили только, суки! 

Марго была его  начальником-мечтой – умной, справедливой и  адекватной. Паша  нашел   с ней общий  язык сразу и, оказавшись неожиданно для себя мальчиком  обязательным  и аккуратным,  легко  стал ее любимцем, хотя, конечно, вначале к нему  присматривались, шептались за глаза, все-таки протеже  сына генерального, очередной «блатной», таких нигде не любят. Но видит бог,  что непосредственного участия Георгия Романовича Марта  в трудоустройстве Пашки не было, по крайне мере, он  очень на это надеялся, потому что впервые  ему действительно нравилось, чем он занимался.

С Вадиком он познакомился в институте, год назад на  конкурсе КВН, он  выступал в массовке, в команде от  своего Строительного. Вадик же блистал в команде мажоров  с Журфака.  Пройти мимо  темноволосого пацана, с редкой  фамилией Март,  он не смог. Их команда  очень позорно  выступила, разумеется, проиграли всем, зато  у него появился Друг  Вадик  -   сумасшедший,  помешанный  на научной  фантастике очкарик,  рассеянный,  добрый  и одинокий,   как и Пашка, у  которого не складывалось что-то с дружбой – одноклассники   разбежались, с  однокурсниками  не   сложилось  - знакомые, не больше, да и его не очень традиционная  ориентация,  вернее, совсем нетрадиционная, этому не способствовала.  Он  и в КВН-то  поперся, чтобы  с народом, не  одному и отвлечься от всего. А Вадик, несмотря на все своё состоятельное и богемное окружение, так и остался  непринятым чудиком, который пишет «Космическую сагу  всех времен  и народов». Вадик, узнав, что его друг отправил резюме в  строительную  компанию его отца и ни ответа, ни привета уже  почти два  месяца, возмутился до глубины души, что такие таланты, как Паша Коротков,  пропадают зря, решил его  судьбу быстро. Хотел сразу отцу позвонить,  но Пашка так испугался,  что даже пригрозил бросить  гениального писателя.  Все  увещевания по  поводу того, что отец  у него – душка, сама доброта и  ласковость,  вызывали  неподдельную и непонятную для Вадика истерику. Поэтому  решили по-скромному  остановиться на  «дочке» «Капиталстроя» в Филях. Директор  филиала выслушал просьбу сына генерального, пригласил  Пашу на  собеседование, и  к обоюдному  счастью все остались довольны. 

- Разгонят нас, вот помяните мое слово, разгонят. И останемся мы без работы. В такое  время это – смерть!

- Ну что вы такое говорите, Сергей Иванович, какая смерть?! – возмутилась Марго.

Сергей Иванович многозначительно помолчал, а потом важно изрек:

- От голода, Маргарита Николаевна!

В сметном отделе  их было  пятеро  - он,  Марго, Сергей Иванович и две девочки-красавицы Леночка и Ниночка.  Девчонки были подружками, щебетали  всегда меж собой, никого не пуская в свой круг,  каждые  полтора часа бегали в курилку с художниками из архитектурного.  Сергей Иванович же был «темной стороной» отдела, как его когда-то назвала Марго. Не проходило и дня, чтобы он  не напомнил, что он здесь старожил и  стоял  у истоков, когда «Капиталстрой» был еще  маленькой   фирмой,  промышлявшей строительством  Подмосковных дач.  Он регулярно нападал на Пашку с занудливыми поучениями:  как правильно работать, одеваться, жить, обедать, пить  чай, пить водку,  курить, не курить, дружить, любить… Паша сначала вступал  в длительные  дискуссии, что-то пытался доказать, рассказать, объяснить, но разве это нужно было? Марго посмотрела на все это дело и  взяла пацана под свое  женское крыло, быстро пресекая нападки пожилого сослуживца. 

- Это не конец света,  через две недели презентация  проекта по  реконструкции «РичПлазы» на Тверской, вот там не должны облажаться. Иначе и вправду придется собирать  вещи.

- Облажаемся, обязательно,  потому что раньше   сюда попадали по конкурсу,  с красным  дипломом, специалисты своего дела,  а  сейчас, что?

- Что? – Марго  нависла над ним, разозлилась.

- А ничего,  Маргарита Николаевна, - мужичок немного опасливо отодвинулся от нее, оглянулся на Пашку. – Сплошной блат! -  потом с вызовом  посмотрел на  Марго и  влепил, - да через постель вопросы решаются!

- Вам не  кажется, Сергей Иванович, вы слишком много себе позволяете? 

Чем бы все это закончилось никто не знает, потому что дверь распахнулась,  и в кабинет вошел высокий  темноволосый  мужчина  в светлом льняном костюме.  «Как все  было хорошо! А где же пиздец? А вот он,  мой хороший, пожаловал!» - пронеслось  у Паши  в голове. Нет, все-таки шикарный  мужик, взвыло у него  где-то  внутри, там, где не должно.  Мужчина  остановился  посередине комнаты. Раньше она казалась  просторной и очень стильной, теперь же  стала какой-то маленькой  и убогой. Тем временем,  тот   по-королевски оглядел  притихших  сотрудников:

- Добрый день, дамы и господа! 

В ответ раздался невнятный  бубнеж. Посчитав, что ритуал  вежливого приветствия окончен, и,  быстро потеряв ко всем интерес,  направился прямиком  к Марго,  у Пашки немного отлегло, вдруг  обойдется? 

- Маргарита Николаевна,  у меня к вам просьба.

- Конечно, Георгий Романович.

- Будьте добры, оформите отпуск  нашему сотруднику Короткову.

Марго растерянно  посмотрела на  Пашу. 

- Какие-то проблемы?

- Никаких, Георгий Романович, на сколько?

- Недели на две, я думаю.

Пашка  впал в  ступор,  бывало  у него иногда такое,  не от  страха, как у  многих, а от растерянности. С чего это он  должен  уходить в отпуск, и, вообще, причем здесь он? Давай сразу  увольняй уж, буржуй. 

 Георгий Романович подошел  к его  столу:

- Собирайся.

- Куда? 

- В отпуск.

- Никуда я не пойду! – он  вцепился в  массивный   телефон, он же факс, ксерокс,  и бог знает что еще.

Мужчина  очень ловко отцепил его скрюченные пальцы  от несчастной оргтехники, оглянулся,  подхватил его рюкзак, который тот всегда пристраивал рядом на стуле, и его заодно, не стесняясь, прямо за шкирку  вытащил из-за стола:

- Пойдешь!

Потом  так  и понес через весь офис на улицу – в одной руке болтался Пашка, в другой – рюкзак. Его запихнули в просторную машину,  заботливо пристегнули.  Паша был не силен в  марках – большой, черный, красивый автомобиль, со светлым салоном -  пахло в нем  потрясающе - кожей  и  горьковатыми  травами, как  у них на даче, когда  свежескошенная трава немного подсохнет на солнышке, тогда от его рубашки пахло также. 

- Где твой телефон? 

- В рюкзаке, а куда мы едем?

Мужчина  потянулся за его  рюкзаком, который был брошен на заднее  сиденье, не забывая  при этом давить на газ, они  уже успели вырулить на   шоссе и неслись в сторону  кольцевой.

- Позвони матери, скажи, что поживешь у Вадика. 

- А на  самом  деле?

- На самом деле ты поживешь  у отца Вадика.

- С чего это  я должен?

- Звони!

Надо  сказать, что разговор  с  мамой расстроил,  ни тебе: не смей сынок, как же я без тебя? Ну и что, что  ему двадцать три скоро,  сын все-таки. Велели  только быть на связи. 

- А что сказать Вадику?

- Вадику я все сам сказал уже.

Паша некоторое время сидел надувшись,  потом стал коситься на Егора. Не похожи с Вадькой, вот  совсем. Красивый мужик, не оторвешься. Темные, чуть волнистые волосы  зачесаны назад, только небольшая строптивая прядка лежит на высоком лбу. Вспомнились скульптуры древнегреческих   героев – ровный прямой  нос, полные чувственные  губы. И  ему сорок два? В жизни бы не дал.

- Я хочу домой!

За один год и  три месяца до этого.

Задница неимоверно болела,  ныла  спина – потянул неудачно, когда  пытался эротично  изогнуться, при этом следя за  реакцией объекта, тут  понятно, а вот зад  расстраивал – ныли нетренированные  мышцы. Забросил ты  себя  Павел Станиславович, ан нет,  сейчас он  котик Полли,  что за дебильное имя выбрал  ему Рикки.  Ну да ладно, хуже было с макияжем. Как  бабы так мучаются каждый день?  Глаза неимоверно  чесались, уже несколько раз он забывался  и самозабвенно их тер, потом приходилось  идти  в туалет, простите, реструм, здесь это называли так,  и   мучиться заново.  В черном парике  под   французскую певицу,  как же  звать-то, мать ее любит очень, Марай Матье или это  Мерей Керри,  неважно,  главное, что он походил на красивую  куклу – не то мальчик, не то  девочка.  Богатым,  состоятельным  геям города это нравилось, только  этого ему было не  нужно, а вот один клиент  его очень даже   интересовал, и, как назло,  он  не обращал на него внимания. Нет, конечно, поглядывал, как на такую  сексуальную   красоту  в обтягивающих  брючках не  посмотреть, глаз же радуется и  все остальное тоже, но  в  лаврумы не звал. А бедному Пашке каждый такой прокол  стоил  сотни зеленых, по нынешним временам – целое состояние. Он  решил для себя,  что если  в следующую пятницу  не  позовет,  сам в наглую полезет. 

Рикки  козликом проскакал    рядом,   потом томно  завертелся вокруг Паши, потерся  об него, помахал  ручкой   солидному  мужику в костюме в дальнем углу  темного зала, как только что видит,  подмигнул бармену,  показал   ОК  высокому  крепкому  финну. 

- Ну  что, котик Полли, обломинго   вернулось в родное гнездо? 

- Очень смешно,  ты  все,  уже  пошел?

-  Ага, Хеикки просто  душка,  может и свезет на этот  раз, а то самому все это блядство  уже  во где, - он  очень красноречиво   повертел ребром ладони, где-то  у себя   ниже талии. - Все на сегодня? Твой  уже  выпил свои два коктейля и  ща  пойдет   наверх  ибицей заниматься, - он смешно  чмокнул Пашку  в нос и  пропел  тоненьким  мультяшным   голосом, - но без нашего  котика  Полли. 

- Да, наверное.

Вообще все сложилось  одно к одному,  его  вялотекущие планы на  Георгия Романовича  Марта скорее были  мертвы, чем живы. А тут на вечере выпускников,  что его туда  понесло, тоже судьба,  он уже как-то по привычке пролистывал новости, читал  про стройку века, что спонсировал город и  неординарное решение  фирмы    «Капиталстрой», когда Ваня Троицкий, плюхнувшись рядом и ткнув в  экран пальцем, заявил:

- Тоже пидорас!

Паша аж подавился  тархуном,  долго  откашливался:

- Брешешь!  

 - Бля буду, век воли не видать! – заржал Ванечка и рассказал  про  закрытый клуб,  где он  уже  больше года   пытается наладить  свою  гейскую неприкаянную жизнь, про богатых дяденек, про лаврумы.  Сначала Пашка решил, что это банальная проституция,  но  оказалось, что все не так просто. Были там конечно и проститутки,  но основной упор делался на  поиск  спутника для длительных отношений.  Попасть  туда  мальчику с улицы было сложно, но если  повезло и  просочился за  дубовые  двери пафосного особняка, то  считай, в дамках, обычно так, но иногда были  и  исключения. Теперь только от тебя зависит, кого и как  обаяешь, как хорошо  приласкаешь, так и жить потом будешь - долго ли, коротко ли, тоже все  в твоих руках, голове и другом месте. 

Господин  Март был мужчиной красивым, состоятельным и  капризным,  по словам Ванечки,  он же Рикки, ни с кем  надолго  не связывался, но клуб посещал регулярно и также   регулярно   имел  в лаврумах претендентов в  компаньоны.  План созрел быстро,  дольше он  уговаривал  приятеля   помочь, но  деньги   в этом мире все еще творят  чудеса!  Прощай  поддержанный Фордик или Опель.

- Ну, ЁКЛМН,  по ходу, накрылся  мой  финн, - Рикки  перестал извиваться, внимательно  посмотрел  за спину Паши. -  Кажись, твой к тебе  лыжи навострил.

- Уверен?

- Давай, подвигай задницей, чтобы  уж наверняка. 

Пашка  вильнул несколько раз  пятой точкой:

- Маску взял?

-  Взял, не  боись!

Все  вытанцовывалось по плану,  мужчина пристроился сзади, а Пашка принялся   «обаять» его со страшной силой. Но,  чем больше  он  прикасался к нему,  тем больше плыл. Мужик  оказался первоклассным, таким,   что «Ух». Все его лидерские  притязания актива, летели к черту.  Хотелось подчиняться. Ну почему все сложилось так? 

- Как тебя зовут? 

- Полли, -  Пашка  сполз  у него  по ноге и  зазывно посмотрел снизу-вверх.

 Тот  резко подтянул его к верху  и прошептал в приоткрывшиеся губы.

- Что ты хочешь, Полли?

- Тебя хочу, -  Пашка сказал правду, он его хотел, очень. От этого становилось горько и пакостно. Закончить бы все эти игры,  сложись  бы все по-другому, он тогда не  выпустил бы его из постели  несколько дней. Перевоспитал и  взял себе. 

- Тогда пойдем, котенок  Полли.

Когда он успел  взять  карточку у   бармена,  как они  поднялись на второй этаж? То, что  сшибали  все  углы и зависали на каждой ступеньке - точно, он помнит. Конечно, он не упустил показать, что тоже не   пальцем деланный, не уступал ему,  боролся на равных,  иногда только отступал под напором ласки,  поскуливал,  отдаваясь  сильным рукам. Он вдруг понял, что его уже  растягивают, а он согнул ноги и  подмахивает,  да и вообще хотелось продолжения… 

Да  уж, никакого  контроля над ситуацией,  одна  надежда на  Ванечку, что хоть тот  в разуме  остался,  а не на ибице с финном.  

Пришлось  приходить в себя и  делать то, зачем он здесь. Пашка  выскользнул из-под рук, проигнорировав недовольное ворчание,  уселся сверху. 

- Хочешь вести?

 Мужчина  гладил его грудь и бедра, сжимал  его задницу, и снова руки повторяли  свой маршрут,  а Пашка смотрел на этого красивого  мужика и думал, что  влип,  что тяжело ему  будет, но он не  Павлик Морозов, а смелый  Мальчиш-Кибальчиш, следовательно,  нельзя стонать так громко,  только  если совсем чуть-чуть, тихонько-тихонько,  ведь красивые  сильные пальцы сжали его  член и начали двигаться так,  как  ему всегда нравилось – то сильно  сжимая, то  ласково и нежно, едва касаясь. Да прекрати ты это, садюга.  Он  еще раз  поерзал на  нем,  ощущая, как тяжелый   возбужденный член давит  ему аккурат между  двух половинок, с  сожалением   вздохнул и  потянулся  за ремнем.

- Я все сделаю сам, - пролепетал он, пытаясь привязать  его  запястья к изголовью. Да перестань ты уже, убери свои руки загребущие,   прекрати! 

- А привязывать зачем? – мужчина   лежал под ним  и смеялся, а Пашка   подумал, что он похож на  герцога или графа из  романтических  дамских романов,  бедняжки всегда ведутся:   на  густые темные  волосы;   благородные,  классические  черты лица;  безумно желанные   резкие  губы, которые  невозможно  не целовать,  или лучше отдаться им, пусть они ласкают и нежат;    глаза  темные, как  пропасть ада, в них пропадаешь весь  целиком, вместе с душой.  Тетки пропадают, и он  пропал. 

- Для большего  эффекта!

Поцеловал его грубо, заводясь сам и  вытягивая  чужой стон,  еле оторвался от него, сердце  бухало  в ушах,  стало  вдруг страшно и  стыдно:

- Месть! – заорал Пашка, чтобы не передумать.

Дверь  распахнулась и в комнату влетел  маленький поросенок  в  красных коротких брючках, из которых торчали тощие  щиколотки. Вот по этим штанам, Паша в ужасе опознал своего  друга.  А сверху настоящий поросенок – розовая  плюшевая жилетка, пятачок, ушки.  Этот придурок мог и хвостик нацепить. 

- У нас будет  групповой  секс и ролевые игры? – господин Март с интересом  разглядывал поросеночка.

- Счас, -  рявкнул Паша на мужчину, чтобы неприличные  мечты даже близко рядом  с ним не витали. – А ты что на себя нацепил? –  костюм с детского утренника сбил его с  хорошо продуманного плана.

- Ты же  сам сказал  маску надеть, чтобы не узнали, - возмутился Ванечка. - Давай  уже! - хрюкнул он,   извернулся крючком, доставая из узких штанишек телефон, и принялся возить по нему  пальцем. -  Ван минит! Все,  я готов, давай быстрей  у меня зарядки мало!

- Что  происходит? – мужчина  растерянно посмотрел  на  Пашку.

- Ничего, - буркнул тот и отчаянно заскакал сверху. 

Ванечка, наконец, приступил к  своим обязанностям - бегать вокруг,  фотографируя. Только  не мог этот  человек  делать все молча, команды: «Отодвинься», «Теперь придвинься», «Убери руку»,  «Ты его загораживаешь», так и сыпались.  Ну, поросячий папарацци, задаст он ему. 

- Полли, остановись, - Пашка продолжал самозабвенно скакать.  – Остановись, я сказал! -  мужчина дернулся, ремень отпустил его  легко, словно его и не привязали. Прижал  за бедра, останавливая бешеные скачки.  - А ну, посмотри на меня!

Пашка  замер, уставился на него. Надо бежать. А тот сдернул с него парик, с десяток секунд лежал молча, рассматривая белобрысый ежик, только желваки ходили  на  злом лице.

- Паша? Вот, блядь! – Март  скинул  с  себя мальчишку. 

- Ванька беги! – заорал  Пашка.

Но он опоздал, поросенок   уже болтался  в руках  мужчины и жалобно  пищал:

- Спасайся,  друг…

Их операция провалилась  с  минимальными потерями  для  Паши и    почти  серьезными для Ванечки – он лишился своего  телефона. Зато  у него все получилось  с финном и  позорное изгнание из  клуба,  почти его не расстроило.

Через  месяц, празднуя  примирение с другом, он  напился  в полную несознанку, в которой, в знак протеста, он так решил для себя потом, когда протрезвел,  и отправил свое резюме в «Капиталстрой». 

Через два месяца  он познакомился с Вадиком Мартом! 

Судьба, разве можно от нее уйти?

Москва. Август 2015 года. 

Пашке  выделили  небольшую спальню рядом с  хозяйской, с общей на две комнаты  ванной.    Дом  Марта оказался шикарным,  не  Тадж-Махал, тьфу, тьфу, не нужен ему мавзолей, но маленький  дворец. 

Ему  выдали  книгу Джека Лондона «Межзвездный скиталец» с формулировкой: «Чтобы не скучал и не  маялся  дурью». К своему стыду,  последнее, что он  читал, был  учебник  по истории  каллиграфии. Слова американца ложились  тяжелыми плитами, придавливали и заставляли ворочаться  мысли,  пробуждали чувства. Он порывался несколько раз  забросить это бесполезное занятие, но каждый раз возвращался к отброшенной в   другой конец кровати  книге. Читая  про ужасы и пытки Калифорнийской тюрьмы, он   старался пробежать эти строки мимо, только  слегка задевая, боясь   соприкоснуться с этим кошмаром, было страшно, действительно  жутко, даже просто  читать об этом. Он жалел себя, жалел свой мир, не хотел быть причастным к этому, даже как читатель. Паша осознавал  свою слабость и, наверное, трусость, но поделать  с  собой ничего не мог. А вот  отрывки  про прошлые жизни  героя, проглатывал. Он никогда не задумывался, а существовал ли он  раньше. Мальчишке - современному, занятому суетными проблемами  стремительного и поверхностного  времени, сама идея прошлых жизней казалась  чистой  фантастикой. Но она  цепляла, манила. А  что если так, а что если он жил раньше, не он,  разумеется, а  какая-то  его частичка. Душа? Он всегда был далек от религии, поэтому это слово было чуждо, ново, но  оно  само каждый раз всплывало в его голове, занимая его мысли.  Каким он был? Кого любил? Способен ли он на  что-то большее? А на что он  вообще способен? 

Все  в его нынешней жизни складывалось несклёписто, начиная от ориентации, осознание которой прошло  на  удивление легко  и безболезненно, не было душевных метаний, попыток  суицида, до  выбора специальности, пошел по стопам отца. А ведь хорошо рисовал, по душе  это было – забросил.  А со  стороны кто послушает, скажет: «Зажрался  ты,  Павел Коротков!», - и будет прав. Но как объяснить, что идет он не там, не туда, не с тем. Он знает, вот просто знает, и все.

«Чего же ты хочешь, котенок Полли?», «Тебя хочу». 

Месть эта ему показалось вдруг детской, глупой. Что он вообще  знал про своего отца?  Все  со слов  матери.  Даже сейчас, лежит,  обложившись подушками, и жалеет себя. 

Пустышка!

- Поднимайся, - почувствовал, как кровать  рядом прогнулась под весом, он еще  крепче прижал  к себе  подушку, всхлипнул. – Заканчивай себя жалеть, и  пойдем завтракать. 

- Егор, -  притих, не поступят ли  возмущения от такой фамильярности? Не поступили. - Прости меня. 

Мужчина помолчал, потом погладил его  по спине, почесал за  ушком, как  котенка неразумного:

- За тендер?

Тут Пашка  взбеленился,   бросил в него  подушкой, неудачно скатился на пол, поднялся  кое-как и заорал:

- Не сливал я инфу по проекту, не я  это! -  он  затряс  его за плечи. – Вадик - мой друг! -  поджал  губы, когда бровь  мужчины скептически  поднялась. - Не хочешь, не верь. Да и нравилось мне  работать там,  не  бог весть что,  конечно, но интересно!

- Так за что прости? –  мужчина откровенно   смеялся над ним.

- За клуб прости. 

- Ты мне за отца решил отомстить?

Паша  сел  рядышком, зажал по-сиротски  руки между  коленями,  поежился.

- Это  Светка тебя накрутила?

- Мама здесь  не причем. 

- Что она тебе рассказывала?

- Что папа очень переживал за  свое дело, которое,  вы, -  Паша подумал и решил исправиться, - ты пытался у него оттяпать. Ему стало плохо за рулем, не  справился с  управлением. Ты не  пытался этого  сделать? – вот что он сейчас ему скажет, наверняка, что мать  ему врала,  если так,  то все – это конец, да и начала,  как такового не было. Пашка тяжело вздохнул, ну почему  все так  неправильно, запутанно? 

- Почему  пытался, я это сделал. 

Паша промолчал, пусто стало внутри.

-  Стасик был  неплохим  мужиком,  рукастым, дело свое знал, как  строитель,  цены ему не было, но когда  пришлось решать  другие проблемы ... - Егор немного помолчал, потом  поднялся с кровати, походил по комнате. -  Что мне  было  делать,  смотреть, как он гробит дело? Не просыхал он неделями, связался  с  бандюганами, пытался им нашу фирму продать. Что мне было делать?

- А что ты сделал?

- Выкупил его долю. Деньги перевел на имя Светки, чтобы он не пропил  и глупости не наделал. 

- Папа разбился двенадцатого августа,  а когда ты деньги перевел?

- В конце  июля. 

Егор подошел  к окну, долго смотрел на  ухоженный сад, а Паша смотрел на него, на его  высокую  фигуру, на  фоне   светлого жизнерадостного окна она казалась  собранной из теней и  сумерек, и  ему вдруг стало ясно, что все это было много раз до этого. Они были. 

- Ты очень красивый, Паш!

- Ты веришь, что  мы  раньше жили,  что все это  когда-то было? 

Егор покосился на него, криво усмехнулся:

- Не верю, Паш, – снова отвернулся,  всматриваясь  в еще по-летнему теплое, прозрачное  утро, совсем не подходящее для этого  разговора. - Я же следил за тобой, чтобы все  у тебя было хорошо. Только Светлана не  подпускала меня  ни к себе, ни к тебе. В открытую не винила, но не подпускала.

- А ты, винил себя?

Он  повернулся к нему, Паша не видел его лица, но чувствовал его  взгляд – тяжелый, отчаянный. 

- Винил, только поступил бы также. 

Он подошел  к двери, нерешительно  надавил на ручку:

- Тебе решать, Паш.

- А ты?

- А я все  решил,  ты сейчас здесь.

Паша  ушел   через  час после того, как Егор уехал на работу. Захлопнул за собой  дверь, предупредил охранника  у ворот при выезде из поселка,  что калитка не заперта, чтобы тот  проследил. На электричке добрался до дома и провалялся  две недели  на  своем любимом продавленном диване. 

Периодически заглядывала мать, спрашивала, что произошло, не хочет ли он есть, пить, гулять, он не хотел. Звонила  Марго: Сергей Иванович оказался оппортунистом, предателем и  Дарт Вейдером,  в  чем Марго  никогда не сомневалась, и она  счастлива, что эта  старая замухрышка, наконец,  уволена,  а Пашок,  может   уже планировать  повышение, раз место освободилось, и он  оказался на редкость  перспективным  сотрудником, документы она  уже отправила  в головной офис. Приходил  Вадик  с пиццей  и зачитывал ему главы своего  научно-фантастического романа. С Кипра написали Ванечка и Хеикки, что   купили  ему чудный магнитик. 

Отпуск закончился. Первый  рабочий день ознаменовался   грандиозным скандалом с Марго, потому что он отказался от повышения, которое, оказывается, уже  согласовали на всех уровнях, но Пашка был непреклонен. Он натянул любимую кожаную куртку, закинул на плечо рюкзак,  велел всем  не киснуть и отправился на  вокзал.    Через два часа он  уже стоял  перед плитой, которая напоминала сложную космическую  установку будущего,  и пытался  пожарить  котлеты, Егор    рвал ярко-зеленые листья салата  в  прозрачную миску и ржал над ним.  А еще  через  два часа он  закончил то,  что  не закончил год и три месяца назад. Правда,  связать  ему его не  удалось, но гештальт, по словам Егора,  они все-таки закрыли. Что это  Пашка  не очень понял, но обещал обязательно почитать,  тем более  закрывать его ему очень понравилось.

«Что ты хочешь, котенок Полли?»

 «Вернуться к себе» 

Оранжевая звезда первого типа звездного поселения проваливалась  в   пурпур облаков, что нежно прижались к  белоснежным  вершинам вечных, как мир,  гор.

Мужчина устало закрыл тяжелые  набухшие веки,  теплые лучи коснулись глубоких морщин, темной пергаментной кожи,  делясь последним теплом, чтобы вскоре  растаять в розовых хрустальных сумерках.  Тонкие сухие  руки  взметнулись  вверх, и по древним письменам, белым кружевом оплетавших их, заструился свет. 

Он провожал день, он встречал ночь.   

Под  серебром первой вечерней звезды, что неверно мерцала на  все еще нежно-голубом небе, он оправил желтый шелк накидки, провел чуть дрожащими пальцами по идеальным в  своем воплощении строкам,  взял тонкую деревянную палочку, окунул ее в  белую  фарфоровую розетку, подождал, пока   лишние капли  стекут  обратно, и поставил точку. Он знал, что не ошибся. Он был слишком стар. Потом отвел руку в сторону, еще раз пробежался  по  строкам  блеклыми  выцветшими глазами и поставил еще две. Потому что был мудр. 

Что такое  Судьба?  Даже он  не знал ответа на этот вопрос. Но  представлял  ее себе, как дорогу, на которую рано или поздно выходишь, потеряв все лишнее, навязанное.  Круг за кругом, смерть за смертью, вечности все равно, она  подождет, пока ты не встанешь на свой, только тебе предназначенный  путь. Ты стал собой. 

Много страниц назад он недоумевал:  «Почему они не видят ее?». 

Отчаянно  кричал в равнодушное мироздание: «Сделай еще один шаг навстречу, отбрось чужое,  вспомни себя! У тебя все получится, потому что в этом истина. Нет никакого рока! Вы – слепцы!». 

Плакал от  счастья, ставя последнюю точку.

А сейчас он  устал.

Судьба – это как вернуться домой.  Он обязательно найдет эту дорогу. 

Старик в желтом шелке поставит и в его Книге  точку, а  может и три...