Пока не выгнали-2

Напиться — дело нехитрое, если все кругом способствует и вдохновляет. С каждой принятой внутрь дозой я расходился из стороны в сторону. Один за другим исчезали комплексы, удалялись, обнявшись, в сторону заката, обиды, проблемы, не нашедшие решения, и мысли, удерживающие меня на одном месте. Количество полных пивных бутылок уменьшалось, количество пустых росло. Аккуратно ставя их на пол рядом с журнальным столиком, я пытался, конечно, ужаснуться: ах, ты, быдло ты несусветное, жрущее пивас как что-то дельное. Но мне хотелось пить это пиво, придумывать себя другого, уворачиваться от воспоминаний о том, как херовато будет мне после того, как я протрезвею.

К тому же, пил я не в одиночестве.
…

Третий не появлялся несколько дней, и его отсутствие меня не сильно утомляло. Скорее, я даже был рад завершению этой необычной для меня, в чем-то даже провокационной сессии. Я выдохнул, не спешил по утрам с чисткой зубов, не чувствовал себя ослом, если выпирался на утренний подъездный фуршет в мятой пижамной футболке или только что продрав глаза. Свобода. Это была она. От обязательств, а ведь я не был обязан. Наверное, мне хотелось и нравилось начинать день так, как это происходило. Но по негласной договоренности мы не договаривались заранее об этих утренних встречах. Он приходил со своим кофе, давал мне звонком в дверь понять, что он на месте, а дальше я мог бы даже не выйти к нему.
Но всегда почему-то я выходил.
…
Работы не было. Наличных денег тоже. Кончились внезапно, я и не подозревал, что попаду в такую карамбу, пока не ощутил острую нехватку мелочи в карманах всех тех шмоток, которые употреблял в дело. Бывало раньше, что по сусекам можно было наскрести не одну сотню рублей, а при определенном расположении планет, бывало, что и на тысячу нарывался. Но сейчас звезды не благоволили. Выпить хотелось, кэша никакого, а то, что валялось на банковской карте, требовало, чтобы я взял эту карту в зубы и дошел до банкомата, который какие-то суки замуровали в стену торгового центра, выстроенного совсем не рядом с домом.

Пошел позориться к соседке. Молодая девчонка, с которой общались пару раз от силы, отказывать не стала. Резво влезла в свою сумочку, стоящую на полу в прихожей, достала желтый кошелечек, растопырила, не вынимая, пальцами купюры, сунула кошелечек мне под нос:
— Да на здоровье. Бери.
Я постеснялся влезать с ногами в ее потенциальные инвестиции, и она сразу поняла мое замешательство:
— Времени нет на сантименты. А у меня ребенок и детский крем в комнате, руки пачкать не хочу. Бери, сколько нужно. Стулья крепкие попались?
— Крепкие, — улыбнулся я.
Помнит же, а. Мы так познакомились. Заказанные мной стулья. Курьерская служба фирмы-поставщика работала так жестоко, что приходилось соглашаться на все их условия. Привезем к трем дня, сказали они. Меня не будет дома, сказал я. А не ебёт, товарищ, ответили они. Но как же мне быть? — возопил я. Помнится, я тогда чуть руки не заломил от отчаянья, мне срочно надо было быть в три часа дня в другом месте.
Если нам никто не откроет, то стулья мы увезем обратно, а вы ничего не докажете. Их ответ убил бы на месте любого, сломал бы ему жизнь, но меня он только тяжело ранил.
И тогда я ломанулся по соседям. Я практически не общаюсь с этими незнакомцами, но периодически наблюдаю следы их перемещения по лестничной площадке: то дверью хлопнут, то голос подадут. Из всех них дома оказалась только эта девчонка, которая и согласилась принять мой заказ, потому что никуда из своей норки в три часа дня в тот день уходить не собиралась.
Интересно, это она про своего ребенка говорила?
Я заглянул в кошелечек и уверенно вытащил деньги.
— Взял полторы, — сообщил я ей. — Верну завтра. В крайнем случае…
Из комнаты послышалось какое-то мяуканье.
— Хорошо, — оборвала она разговор. — Я все равно дома, а мне и не горит.

Того сорта пива, который я, истинный гурман и стиляга, эстет и ценитель с врожденным чувством вкуса, из-за которого я и люблю это бухло, на полках в магазине не оказалось. Мне захотелось взреветь от отчаяния, закричать от горя — страдания от утраты были невыносимы. Но на лицо выскочил лишь глупый пук в виде полустертой усмешки: идиот — он и в Африке идиот, а у нас в стране, поди, таких не так много наберется.

Я — один из них.

Я был таким, кажется, всегда. Мог жить тут, а мыслями быть там. Шел из школы второклассником, а представлял себя Терминатором, каждый шаг которого проламывал асфальт. И все такие — аааххххх! А я такой: «Iʼll be back, детки!». И шагал дальше, по пути выдергивая из-под колес грузовика благодарную старушку, подхватывая на лету падающее с дерева гнездо и отстреливаясь одной левой от террористов, которые залегли вон на том балконе. Все это могло продолжаться долго, если бы не ближайшая витрина, куда Терминатор зачем-то бросал взгляд, чтобы полюбоваться на себя, терминатистого. А оттуда на него смотрел подбитый ненавистными уроками дрыщелыга с синим рюкзаком за плечами. Лет девяти от роду.
Эх.
Когда я вырос, я понял, что представлять себя кем-то я буду всегда. И в восемьдесят лет тоже. Стыдно, конечно. Никому особенно не расскажешь, а в голове все равно постоянно сидит. И кем я только не был. В основном, кем-то, кто совершенно был противоположен мне. Но с возрастом такие сюрпризы случались со мной все реже, и это, наверное, было правильно. А со временем я просто перестал обращать на это внимание. Авось, пройдет когда-то, думалось мне.

Теперь же, стоя перед витриной с не моим пивом, я вдруг увидел на своем месте старого брюзгу из тех, кто любит расстреливать звонками и письмами собесы, полицию и простых прохожих. В письмах такие гербарии сообщают в различные инстанции об инопланетянах, отжавших у них мусорное ведро, об опасных излучениях, которыми те же инопланетяне травят несчастного автора писем, об опытах, которые инопланетяне с удовольствием на нем ставят круглосуточно. Кляузы, которые он относит очередному секретарю, обязательно должны быть официально зарегистрированы и немедленно разосланы по всем ведомствам, чтобы и тамошние секретари удавились, узнав правду. Секретари худеют на глазах, если слышат за дверью приемных голос в знакомой тональности. На все звонки такого бойца невидимого фронта должен быть получен ответ. Не дай бог, не донесут о его проблемах вышестоящему руководству — придет, растерзает, разметает врагов. А если этого не будет, то такая скотина пойдет выше, доберется до самых верхов, включая НАТО, Гринпис и Храм Христа Спасителя. Ну, а если и там не ответят!..
…
— Слышь, — набрал я Третьего. — Пиво будешь?

Импульсивные необдуманные поступки я тоже уважал, но тут дело тонкое. Скажу больше — я с этими поступками на «ты». Люди, которые могут сорваться ночью на попутке в Питер, думают, что они рисковые чуваки, и им море по колено. Мудозвоны. Это я — рисковый чувак. Потому что, включив дрель в четыре часа утра в субботнее утро, не только выжил, а еще и талантливо уклонился от летящего в мои коренные зубы кулака не менее пьяного, чем я, соседа, который отмечал ссору со своей пассией. Помнится, дрелили мы после вместе, а вот зачем — этого никто уже вспомнить не мог, потому что сосед приволок еще пива и сказал мне, что мужик мужика всегда поймет. Его пассия пришла позже, назвалась законной женой и попросила больше не приближаться к ее слабовольному мужу.
…
Вот таким макаром я и набрал Третьего. А он возьми, да и ответь. Я и обосраться не успел от того, что сделал.
— Есть повод? — спокойно произнес он.
— Есть.
— С меня подарок? — этот любитель уточнений и мелких деталей мог все испортить, и я отвечал прямо, не увиливая.
— С тебя собутыльник.
— Третий, что ли, нужен?
Думал я недолго.
— Приводи.
— Хорошо.
— А что тебе взять-то? — неосторожно поинтересовался я.
— Коньяк и конфеты.
Ну кто бы, блять, сомневался.

Мы сидели у меня. Он безошибочно угадал время приземления — я только-только успел зайти в квартиру и сунуть бутылки в холодильник. Я ему открыл, он зашел. Тут же споткнулся о мои ботинки, случайно отшвырнув один в сторону. За ботинком потянулась мутная мокрая полоса осенней дождевой воды. Землю осаждали последние осенние дожди, и каждый из них с учетом понижения температуры мог превратиться в первый снегопад.

— За коньяк, — шлепнул купюрой о кухонный стол Третий.
— О. А если пропью?
— А для чего же еще придуманы деньги? — ударился в философию Третий.
— Немедленно убери, — потребовал я.
— Сам убери, — отозвался он, уходя в комнату. — Сдачи не надо.

Мы чокнулись пивными кружками. Одновременно отпили. Одновременно потянулись к пачке с сигаретами.
— Ты ж коньяк хотел, — вспомнил я.
— После пива открою, — сморщился он.
За окном загудело, забухало, залязгало. Это приехала «мусорка» делать зачистку среди облезлых контейнеров на родной помойке. На ее прибытие тут же отозвалась какая-то глупенькая сигнализация, противно «подпевая» дворовым звукам. После первого приема пива всегда становится тепло в области груди, а в голову сразу лезут мысли о прекрасном. Мне нельзя пить. Не то, чтобы умру, но врачи не рекомендовали. Откуда у меня иногда появляется такое конкретное желания стать счастливым, я не знал. Очевидно, я был латентным алкашом, и это вообще не радовало, хоть и проявлялось редко.

Третий уговорил содержимое своей пивной кружки до половины. Залип взглядом в окно, а там плотной необратимой стеной стоял приглушенный дневной свет — словно пару граммов растопленного молочного шоколада капнули в топленое молоко. Плюс добавили прозрачности. В такое время многие жаждут снега, уж слишком разительны перемены, происходящие в природе. Черное становится белым, зеленое покрывается желтизной, а серое окутывается серебром. Но пугает тот факт, что людей, не желающих лицезреть зиму, становится все больше, а причин такого их поведения — все меньше. Как повылезали откуда-то, ей-богу. То им скользко, то холодно, то спать постоянно хочется, то песец на плечи давит. Жару им подавай, солнце, ожоги, ручьи пота, духоту и минимум тряпья на, несомненно, натренированных телах окружающих.

— Так какой там у нас повод? — отлепился от оконного стекла Третий.
— Придумай, — схамил я.
— Ты серьезно?
— Серьезно.
Я вдруг резко пожалел, что я рисковый чувак. Не очень приятная способность рубить с плеча, признаю́.
— Хорошо, — хлопнул он ладонью по колену. — Пусть будет тема такая… Мы сидим в тепле, пьем пиво, у нас есть еще и коньяк, а пустой трёп, знаешь, тоже иногда уместен. Вот как твои дела?
— Денег занял, пива купил, — выдал я, не думая.
— Вот видишь, — воодушевленно начал он, и вдруг слегка нахмурился, подавшись корпусом назад. — У тебя проблемы, что ли? Сколько нужно?
— Чего? — не понял я.
— Я тебе не чужой. Сколько денег нужно?

«Я тебе не чужой».

Попизди мне тут.

Не самая приветливая сторона алкогольного опьянения включает в себя резкую смену настроения. Иногда этого не происходит, но иногда все же случается. Все зависит от того, с каким психологическим настроем ты опрокинул первую рюмку. Ну, у меня так, во всяком случае. У других не сильно отличается.
— Я забыл снять деньги, — доперло до меня. — Нет, ты что, нет проблем. Деньги на карте, а я соседке должен. Ой, мудааак…
— У меня с собой есть немного, — Третий поставил почти опустевшую кружку на столик, встал, полез в задний карман джинсов, достал смятые купюры, проездной и пару убитых чеков. Вывалил все это на диван между нами, быстро собрал в кулак сотенные, стал их расправлять.
— Семьсот. Мало?
— Да прекрати ты.
— А сколько занял-то?
— Полторы я занял.
— Полторы тысячи? В рублях?
— Ну, а в чем еще-то?
— А когда обещал отдать?
— Да это мои проблемы. Да и не проблемы вовсе!
Стало досадно. Потому что из ничего этот хуй за секунду сделал историю, прицепив к ней обязательное к применению чувство вины. С какого такого я вдруг должен чувствовать себя виноватым из-за какой-то херни? Что за забота? Откуда это вообще?
Я взбесился. Еще немного, и я вышибу своим гостем дверь.
— Видел бы ты свое лицо, — усмехнулся он. — Конечно, отдашь. Просто, бывает так, что перехватил у кого-то на что-то срочное, а надо отдать до вечера, вот я и подумал.
— Так и было, а ты уж начал, — попытался я привести нервы в порядок. — Еще б по голове погладил.
Третий оторвал кружку от стола и допил пиво.
— Вот теперь могу идти, — решительно заявил он, подобрал с дивана все свои бумажки и стал запихивать их обратно в задний карман. — Увидимся.
— Э, ты куда?.. — мне пришлось посмотреть на него снизу вверх.

Он молча вышел из комнаты. Сука, да что ж за херня творится со мной, а. Взрослый человек, а вести себя не уме…

— Ты какой-то сложный коньяк купил, — донеслось с кухни. — Судя по тому, с каким треском я отвинтил пробку, цена у него не очень высокая.

На кухне скрипнула дверца кухонного шкафа, со звуком мягкой резиновой присоски, отдираемой от поверхности открылась, а потом закрылась дверца холодильника, зашелестел целлофан — судя по всему, Третий основательно затарился перед тем, как уйти. И ушел ведь. Обратно. Из кухни в комнату.

— А что тебе не нравится?! — снова разозлился я и даже слегка повысил голос.

— Нравится мне все это или нет, я еще не знаю, — он зашел в комнату, неся в руках коробку с конфетами и бутылку с надетой на горлышко стопкой. — Коньяк и конфеты — сочетание пошлое, плебейское, хоть и имеет высокий рейтинг популярности в народных массах, но ведь все это реклама, и только. Просто удачное сочетание цветов, которые теперь так и называют: «шоколадный» и «коньячный». Лимон бы, конечно, внес ясность, но его не нашел. Есть у тебя лимон? Потому что я, вроде, поковырялся в холодильнике, а нету. А коньяк сам по себе тяжелый на вкус, шоколад — тоже. О какой легкости восприятия талдычит реклама, я не понимаю. Как выпью коньяк любой марки, так сразу бьет по ушам.

Он сел рядом, налил себе, поднял стопку к глазам, прищурился.

— Не мой цвет, совершенно, — и залпом выпил.

Я тут же присосался к своей бадье со светлым пивасом. Не хотелось отставать. Пьянеть надо одновременно, проверено. Иначе есть высокая вероятность разойтись с собутыльником в политических взглядах. Поэтому — залпом, но в мере допустимого.

В комнате постепенно темнело. Он не притрагивался к конфетам и подолгу не пил, грея стопку в ладони. Словно был и тут, и там. Прямо как я в детстве, когда снаружи оставался самим собой, а внутри меня сидел кто-то другой, который и рулил процессом. Своего состояния я тоже не понимал, и отношение к Третьему, спроси меня кто-то об этом в данный момент, я бы не описал. Но в моей нездоровой голове появилось нечто новое. Я вдруг испугался, что могу наскучить ему. Раздражать его. Бывает же вдруг внезапное и необъяснимое непринятие чего-то. Что я ему не интересен больше. И что он пришел… качественно и вежливо проститься. А ведь, если вдуматься, так он мне никто. И ни друг, и не враг, а так. Сосед этажом ниже.

— Слышь?.. — обратился я к нему.

Сделать большой глоток пива, прикурить сигарету оказалось делом одной минуты. Правда, глотанул много, а если учесть, что пиво — это, по сути, газировка с градусами, то глаза предсказуемо наполнились слезами.

— Слышь, — повторил я, глядя ему прямо в лоб. — Я имя твое забыл. Не напомнишь?



Многие верят, что по имени можно узнать характер человека. По-моему, это полная чушь. Родительский выбор наименования младенца определяет лишь то, что будет написано на его могильной плите, но никак не характеризует того, кто окажется под ней. Скорее, говорит как раз о родителях, что дают имя.
Мой выбор запечатлен теперь на граните.
Настроение поползло вниз грязевым оползнем. Сколько ни старайся жить сегодняшним моментом, а прошлое не упустит возможности всадить кулак под ребра, чтобы не расслаблялся, сука!

— Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный, — выковыривая из глубин памяти пушкинские строки, чтобы отвлечься, я поднялся и вышел в прихожую к куртке. — Волны плеснувшей в берег дальний, — дальше вспомнить не удалось.

Достал из внутреннего кармана паспорт: никогда не выходил без него из дома. До двадцати семи лет внутри обложки лежал еще и военник, сейчас там скрывались ПТС и права.

— Нате! — сунул в руки приподнявшему брови Восьмому. — Группа крови вторая положительная, остальное — всё здесь.

Он ограничился первой страницей и почти сразу же отдал мне паспорт обратно.

— У тебя скоро день рождения.

— Еще почти месяц, — отмечать я все равно не планировал и надеялся, что он не станет мне напоминать. Если я его хоть немного знал, то точно не станет. Странно, что он про имя-то спросил. Признаваться, что я тоже забыл, как его зовут, не стал, но не удержался от подначки: — Твой ход, — налив себе еще, я поднял рюмку в его сторону, насмешливо улыбаясь и будучи полностью уверенным, что он как-нибудь ловко съедет с темы в своей непревзойденной манере, но ошибся.

Пара щелчков мышкой и на развернутом ко мне экране бука страница соцсети. Не отрывая взгляд от экрана, выпил. Не удивительно, что я не запомнил его имени: оно ему не подходило. Абсолютно. А вот аватарка мне понравилась.

— То ли профессор, пустившийся во все тяжкие, то ли байкер, решивший остепениться.

— Ни то, ни то, — он нахмурился.

— А у тебя день рождения уже был, — в то время мы уже общались, но он, конечно, и слова не сказал.

— Был. Удовлетворил любопытство? — резко захлопнутая крышка бука тактично намекнула, что вопрос риторический и ответа не требует.

В любой другой день я бы заткнулся, но коньяк, хоть и вызывал сомнения в качестве, дело свое делал, выводя сознание на немного другой уровень. Обычно моё алкогольное просветление имело два состояния и качалось от любви ко всему миру, включая тех его конкретных представителей, кому не повезло находиться в непосредственной близости от меня, до глубокого недовольства этим самым миром и раздражения всем и каждым. И я уверенно двигался по пути ко второму состоянию.

— Еще нет. Она симпатичная?

— Кто?

— Та соседка, — он пожал плечами. Наверняка — да. — Может, стоить позвать её? Всё не так скучно будет, — специально сказал.

— Хочешь, зови хоть весь дом. К себе, — пил бы я виски, его слова можно было бы насыпать в стакан вместо кубиков льда.

Хорошо, что я взял не снифтер, а обычную стопку: в нее и один-то не поместится. А я их ощущал — буквально видел. Зависшие между нами, голубовато-прозрачные с застывшими пузырьками воздуха в глубине.

Если ты совершил ошибку, есть два варианта после: признать её и сделать вывод, или же, что обычно выбирает разумное большинство, притвориться, что ошибки с твоей стороны не было вовсе, и переложить всю ответственность на кого-то другого, мысленно оправдав себя и сделав жертвой обстоятельств.
«Когда б вы были на нашем месте, вы поступили бы так, как мы!», — побольше уверенности и всё сработает. Ты по-прежнему весь в белом, а мир в очередной раз проявил свое несовершенство, но это же не твоя вина, верно? Действие самообмана распространяется от глобальных катастроф до мелких проблем. Удобно чертовски, но у меня никогда не получалось сделать все правильно. Не удавалось подтасовать так факты, чтобы выставить себя правым. Не для других, это-то я умел — делать вид самоуверенного и непрошибаемого, а вот сам считал облажавшимся одного себя: не понял, не заметил, не просек, не…

Не нужно было говорить про скучно — мелочная глупая месть не пойми за что. За то, что он обратился к ней, а не ко мне. Недостойно. Это не моё дело, к кому и как…

— Мне не скучно с тобой, — извиняться я не любил и не умел.

— Я счастлив, — еще один ледяной кубик за шиворот блямс!

— Ты не думал о том, почему я несколько дней не приходил утром? — а ведь я выходил на лестницу, просто не поднимался. И думал — неужели так сложно ему спуститься? Или своеобразный утренний ритуал нужен только мне? Хотелось подтверждения, что ему тоже не все равно.

— Нет, — ну конечно! Мистер, бля, замороженный!

— А я тебе объясню! — громко и зло.

Потянувшись через стол к зажигалке, я наклонился слишком близко к нему. Так, что почувствовал запах парфюма и заметил насколько напряжены пальцы, державшие кружку с пивом. Жгущее раздражение зашипело и погасло в талой воде. Маятник качнулся обратно. Вера исчезает, когда требуются доказательства. И не важно: вера в бога, во всемирный разум или в отношение одного конкретного человека. 
Почему он меня терпит? Вот что надо было бы спросить, но не спрошу: зачем подталкивать к тем размышлениям, итог которых мне может не понравиться. Я же эгоист, в конце-то концов.

— Колено разболелось на погоду, старая травма мениска. Я тебе не рассказывал, как занимался в детстве футболом?

— Расскажешь? — градусов на десять потеплело.

— У тебя просто нет шансов избежать этой душераздирающей и поучительной истории, — прикурил и, выдыхая дым, заметил появившуюся улыбку. Он принял смену темы и не стал напоминать про наличие в доме лифта.

Кто сказал, что правду говорить легко и приятно? Булгаков? Врал. Правду говорить, как целину пахать. Хуже. Как разворачивать реки вспять — не только трудно, но и губительно для всей, мать нашей, природы. Ну ляпни я, что тупо приревновал к неизвестной девице его доверие — что бы изменилось? Да ничего в плюс. Только в минус. Про чуть не вырвавшийся упрек в несбывшихся и ничем не обоснованных ожиданиях, вообще молчу.
Я дорожил нашим шатким статусом-кво, чтобы безосновательными и, что характерно, абсолютно нелепыми претензиями — самому смешно! — разрушить сложившееся и выставить себя еще большим идиотом, чем являюсь. Невозможно заставить человека тебе доверять, как и делать шаги навстречу. И обижаться на недоверие глупо.

Восьмой не из тех, кто на ладони. Закрытый на все пуговицы и обнесенный по периметру противотанковыми ежами. Он таил немало подводных камней и ледяных течений, но мне было с ним комфортно — а это решало всё.

То, что теперь я знал его имя, не повлияло — он остался для меня Восьмым. Положи восьмерку на бок, получишь символ бесконечности. Замкнутый контур с изменяющимся вектором движения, ведущим в никуда. Или?.. Не важно, не суть.

— В общем, было мне лет двенадцать, и играли мы в футбол с пацанами из другой школы…

…
Утром по дороге на работу позвонила жена.

— Вечером ты свободен? — и не дожидаясь ответа: — Нужно встретиться.

К тому времени, как вошел в то кафе, где мы договорились пересечься, уже перебрал кучу вариантов, объясняющих причину, зачем я мог понадобиться, и что нельзя обсудить по телефону. Но так и не остановился ни на чем конкретном. Если она решила оформить развод официально, так я возражать не стану. А вот если хочет наоборот «вернись, я все прощу»… Бред. Хотя черт ногу сломит в женской голове.
И вообще, нет ничего хуже фразы «нам надо поговорить». Тот разговор, после которого жена стала «бывшей», она тоже начала с этого отвратительного сериального штампа. Почему он так нравится женщинам? Когда от них звучит «надо поговорить», это значит только одно — говорить на самом деле не о чем, для себя они уже все решили.

Она сидела за угловым столиком, что-то читала с экрана мобильного. Почти не изменилась, но перестала выглядеть изможденной. Странно было смотреть на когда-то родное лицо и понимать, что все связующие нас нити в прошлом. Что всё выгорело дотла, и углей не найти.

— Хорошо выглядишь, — я присел к ней и заказал два кофе. Латте — для нее. Не спрашивая, просто помнил. Какие-то моменты остаются впечатанными в память. — О чем ты хотела поговорить?

— Меня пригласили в один журнал, он еще развивается, но перспективы очень… — махнула рукой. — Впрочем, не важно. Я могу стать одним из совладельцев. Понимаешь, это реальный шанс перейти на новый…

Я почти не вслушивался в слова, понимая, что это вводная часть перед главным, больше рассматривал ее. Красивая, ухоженная, стильная, умная. Сильная. Не зря женщин сравнивают с березами, что гнутся под ветром, но не ломаются. Мужчинам народная мудрость отвела роль дубов: ветром не согнешь, но если уж сломаются…
В чем-то я гордился ею: она смогла, похоже, выпрямиться и жить дальше.

— Если внесу необходимую сумму, — договорив, она посмотрела мне в глаза.

— Сколько? — она озвучила, я присвистнул: — Говно вопрос, дорогая, сейчас, я только позвоню управляющему своего банка.

— Твоя квартира, — она не отводила взгляда, — приобретена в браке.

— Ты никогда не была сукой, — ужасно захотелось выпить. И не кофе, а водки. Но пришлось ограничиться кофе.

— Поэтому и не претендую на половину, хотя могла бы, — подачу отбила моментально, но тут же смешалась. — Я бы не стала, честно, но… — опустила лицо, уставившись на перекрученную салфетку в пальцах. — Твоя мама говорила, ты и так думаешь о переезде.

— Вы общаетесь?

— Редко. Журнал, он действительно очень важен для меня. Это новая жизнь. Когда… тогда, после, — у нее тоже не получилось произнести вслух. Может быть, внешне по ней и не скажешь, но я знал, что и у нее в душе выжженная пустыня. — Я не знала, что делать, как жить дальше, мне хотелось уничтожить всё, что было, нажать reset, обнулить. Как же я ненавидела тебя, — губы дрогнули и искривились. Я испугался, что она заплачет. — Понимаешь?

Постоянное напоминание. Да, я понимал.
Как и то, что если кто-то из нас и дождется новых ростков на пепелище, то это будет она. На ее стороне было и время: несколько лет разницы в возрасте давали ей больше шансов, чем мне.

— Перекурю и вернусь, — ей время успокоиться, мне подумать.

Холодный ветер удалось обмануть, прикурив в ладонях. На улице уже стемнело, с неба сыпало мелкими острыми каплями, мимо спешили люди, в пробке нервно ерзали машины, перекликаясь раздраженными гудками.
Город суетливо готовился прожить очередной вечер.
А мне не думалось.
Если я мог чем-то помочь… Нет, не так. Дело не в помощи. Дело в том, что я могу.
Будет не две комнаты, а одна — мне не все равно? Во вторую я и так не захожу никогда.
Знал, что она не пойдет в суд, если услышит категоричное «нет». Но ведь я действительно собирался переехать, все равно куда, главное, в другие стены, с которыми не связано никаких воспоминаний. Еще полгода назад думал, что это станет самым разумным поступком в стремлении «жить дальше».

До того, как Восьмой перестал быть мне чужим. 
Когда-то любимая и желанная женщина, ожидающая моего решения, чьи привычки я знал, как свои, воспринималась более далекой, чем он. Какой-то гребаный парадокс мышления, ненормальный выверт сознания.
Нормальный человек думал бы о помощи жене и плюсах в карму, циничный — о деньгах и потерянных метрах, а я переживаю, что из моей жизни исчезнет сосед. Которого я даже другом назвать не могу.
Поменяв квартиру, я поставлю точку на нашем общении. Ведь всё, что нас связывает — это географическое совпадение. Место встречи, как известно, изменить нельзя.

А скажу «нет», не прощу себе потом, и пофиг, что по закону я был бы прав: хоть квартира и покупалась в браке, но на те деньги, что я получил от продажи доставшейся мне по наследству. И жена к ним не имела отношения. Это можно доказать при желании. 
Только поступать по закону и поступать по совести — разные вещи.

И та умиротворенность, в которой я растворялся вечерами под звук клавиш, а иногда урывал дозу утром, будет отравлена угрызениями совести. Начну злиться на себя и срываться на Восьмом. А уж он этого точно не заслужил.

Выкидывая окурок в урну, я уже знал, что отвечу.

Может, когда перееду, кота завести? Или собаку. Или любовницу. Двух. Или всех вместе. И рыбок еще до кучи.
Создай матрицу нормальной жизни и притворяйся живым до тех пор, пока сам в это не поверишь. А потом сдохни.



Звонок приятеля, который не давал мне возможности сдохнуть от голода, был очень не вовремя: я в этот момент работал хозяюшкой, которая, матерясь, подсчитывала количество пар носков, чьи фигурки, напоминающие маленьких и смелых «Чужих», скрученно и скученно облепили планки пластиковой сушилки для белья. Каждый раз я копил эти аксессуары до тех пор, пока не оставалась одна чистая пара, а потом все махом забрасывал в свою стиральную машинку фирмы «Индезит». «Индезит» бесстрастно перемалывал носочные кости, после чего, скрутив их в жуткий темный клубок-оползень, выдавал мне обратно. Клянусь, я никогда не смогу спокойно развесить этих холодных влажных тварей попарно, потому раскладывал их на сушке кое-как. Лишь бы, высыхая, не падали на пол. А потом начиналась пытка «Найди мою половинку, чувак». И чувак искал, искал, скручивал носки один в другой не потому что ему это доставляло, а потому что так легче было это все унести в один заход.
Оду носкам я пел давно — с тех пор, как перестал носить детские колготки, а после, будучи подростком, отказался и от веселых расцветок. Стильные мужские носки, как я тогда просек, были мне не по карману, но по нутру. Дешевые могли сбиваться в обуви, а натирать ноги не хотелось. И я стал искать альтернативу между. И нашел ведь в одном спортивном магазине. После к нормальным носкам приложились более-менее приличные, как мне казалось, штаны, а потом вообще наступил период, когда я не отрывался от зеркала: мне стукнуло аж пятнадцать лет, и я стал вглядываться в собственного себя, который пялился на меня из зазеркалья. Хотел быть нормальным. Хотел нравиться себе, а если сложится, и кому-то. Чистил рожу скрабами даже. Тайком тырил у матери крем, а у отца — станок и пену для бритья. Тщетно. Прощелыга — это период, который редко когда минует молодое лицо, не поросшее некоей кустистостью. «Кустов» тоже не наблюдалось. Я шарашил скулы отцовским станком до стыдного шелушения, надеясь нарыть хотя бы один, но настоящий мужской волос. Продолжалось это довольно долго. Друзья уже вовсю, а у меня конь не валялся. Гормоны бастовали, я паниковал.
К чему все это вспоминается в какие-то моменты, которые, казалось бы, никаким боком? Наверное, статичные движения активируют какие-то воспоминания. Руки на автопилоте, а мысли тут же занимают свободные места. Вечная движуха. Нескончаемый процесс, броуновское движение.
Мой работодатель обрадовал, я даже не ожидал такого счастья.
— Книга. Редактура.
Такое было, не испугаешь.
— К какому числу надо? — руки выхватывали с сушки парочки потерявшихся носков. Я воссоединял разлученных, отбрасывал на диван мягкие носочные шарики, а кот смотрел на это и был счастлив.
— Пара дней у тебя есть.
— Точнее, — потребовал я.
— Сегодня у нас что?
— Понедельник.
— Вот давай в среду вечером. Сможешь?
— Там много? — это уточнение было не так важно, но я хотел бы знать все подробности. Трубка, прижатая плечом к уху, способствовала концентрации внимания. Собственно, это уже был рефлекс — как только я слышал голос этого человека, я автоматом «передергивал затвор». Становился в стойку. Был готов к работе.
— Листов двести. Успеешь?
Однажды я работал с курсовой одной студентки, будущего психолога. Работал пару недель, не спеша и основательно. Хрен знает как, но в ночь, когда я должен был отправить ей по электронной почте отредактированный файл, я каким-то макаром хватанул вирус, который сожрал весь мой двухнедельный труд за одну минуту.
В тут ночь я не лег. Я стал делать все заново, благо, исходник не пострадал. И отправил девчушке на рассвете почти все, что смог осилить. Пальцы уже не попадали по нужным клавишам, мозг отказывался распознавать буквы. Я замирал над каждым словом. Но я был должен, и я сделал невозможное.
Ужасный был момент.
— Успею, — я бросил коту в лицо последний «клубок» и, наконец, взял телефон в руку. — Если что, то наберу.

Работать пару суток с короткими перерывами на сон, туалет и нерегулярные приемы пищи я бы не смог без подготовки. Поэтому быстро оделся, подхватил в руки ключи от машины и рванул в магазин, чтобы закупить хлеба, воды и сигарет.

А на улице царила поздняя осень. Суровая, королевская. Готическая такая. С черными ветками на фоне темно-синего неба. Осенние вечера величественные и проникновенные. Гонят с улицы в дома, не суля ни тепла, ни понимания. В душу осень закладывает тоску, поглощающую надежду. Даже если ее нет, то все равно добудут и поглотят. Странное сезонье, если вдуматься. До снега далеко, хотя намеки присутствуют, а от лета уже далеко укатились…

Я не сразу понял, что происходит — торопился, поэтому на возню справа от подъезда внимание не обратил. Шел к своему тачко-месту, никого не трогал, но возглас Третьего «Да ты охуел!» заставил-таки обернуться в сторону происходящего и замедлить шаг.

Ну не то, чтобы его били, конечно. Скорее, бил он, и именно этот момент я увидел первым. А потом взглядом ухватил тех, кто довел его до этого.
Козлов было трое. Даже после я бы их не вспомнил. Люди, не больше. И что уж там случилось, за что они его так, я вообще не понял.
— Э, — подал я голос, придав ему предупредительную интонацию, — че не поделили?
Третий не ответил. Он был занят — отступил назад, держась рукой за лицо. Тот демон, который ему врезал, покачивался на месте, держа согнутые в коленях руки перед собой.
Как-то сразу стало понятно, что это еще не конец.
Я увидел машину Третьего. В салоне свет, двери нараспашку. То ли уезжать собрался, то ли приехал.
«Боксер» стал мелко подпрыгивать на месте. Раскачивался. Готовился к атаке. Эти танцы на ринге я неоднократно наблюдал по телевизору в те времена, когда еще интересовался спортивным каналом.
Интересное кино, но на меня пошли оставшиеся двое. Видимо, захотели устранить помеху.
Третий же на меня вообще не глянул.
А двое все приближались.
Я положил ключи в карман куртки, застегнул его на молнию. Даже если они попросят спеть им, то не хотелось бы, чтобы я что-то потом искал.
— Ты чо? — быканул один из них, делая характерное движение головой. Быстрое такое, вперед-назад, словно шея двинулась в кукольном теле на шарнирах.
— В смысле? — решил уточнить я.
Они в уточнениях не нуждались.
От первого удара я уклонился. Рефлекторно, просто то, что последует дальше, было предсказуемо. На меня шел человек, имея на лице весьма решительное выражение. Скорость ходьбы равна примерно шестидесяти в час — был бы «мерсом» на трассе, это бы смотрелось уныло, но тут мы видим явное желание охуевшего индивидуума пройти сквозь тебя так, словно ты соткан из воздуха. Вот так просто: зайти в тебя снаружи, не повредив фасад, не смяв цоколь, а выйти за твоей спиной.
Второй тычок в зубы я пропустил. Но и обидчик слегка промазал. Не рассчитал, глупыш, риски. Я успел отвернуться, поэтому вместо лица мне прилетело куда-то под ухо.
За что?..

Люблю Джеки Чана. Обожаю Шварца. Я рос на их фильмах. Я тонул вместе с ними и чудом оживал после. Я жил в лесу вместе со Сталлоне, когда от него отвернулся весь мир. Это было детство. А сейчас ищи его, свищи.
Про Третьего я, само собой, забыл. Мне себя надо было спасать.
Схватив за плечи самца, который посмел прикоснуться ко мне без объяснения причин, я рванул его на себя. Само собой, он машинально растопырил локти в стороны — этакий протест тому, что с ним делают. Дать ему коленом по яйцам у меня получилось просто отменно. Прием совсем не голливудский, но тут, простите, и не Брайтон, а хулиганье на выгуле. И именно в детстве я понял, как и куда нужно бить, чтобы на время выключить противника. Можно, конечно, и лбом в дыню. Но, боюсь, после такого эффектного трюка я бы просто умер. По-настоящему.
Оттолкнув от себя одного угашенного, я понял, что дела у меня плохие: его дружок достойно занял его место. Теперь мне надо было и за первым проследить, и второго как-то успокоить.
— Щас я милицию!!! — донеслось из темноты. Видно, какая-то старушенция, выгуливающая себя на ночь, решила спасти мир.
— Да вызывай уже! — крикнул ей я, и зря ответил, потому что был повержен: меня все-таки шарахнули спиной об стену.
Под подбородок тут же легла дубовая рука. Мужик зачем-то хотел, чтобы я смотрел вверх. Было не очень удобно, затылком я пересчитал все стенные кирпичи, в голове гудело, приложили меня хорошо, со вкусом. Я ощутил, конечно, но все еще не понимал, что происходит.
— Иэээх! — раздался краякающий звук с соседнего поля битвы, и голос был явно не Третьего. Мы с подпирающим меня «консультантом по недвижимости» одновременно повернули головы в одну сторону. Третий сцепился со «своим» хамлом насмерть.
Вечер переставал быть томным. Я вцепился в своего одной рукой, резко отодвинул от себя и, уже без всяких прелюдий ниспослал ему в переносицу свою пятерню. Вот прямо взял его лицо в руку и оттолкнул. Помогло, я снова выиграл немного времени — мужик попятился, споткнулся, чуть не упал.
Когда-то у меня в жизни случилось айкидо. Приемы я помнил плохо, но автоматически применил один из них. Шагнул вперед, сделал пару па, после которых оказался стоящим спиной к врагу. Его рука непостижимым образом легла на мое плечо — опять же, не моя заслуга, а айкидошная мудрость. А после все просто: я рванул не свою руку вперед и вниз, одновременно отступая в сторону и освобождая место падающему. Перехват, он валится на живот, его несчастное запястье под моей ладонью. Ракурс очень неудобный. Для него. Для меня же позиция очень выигрышная — мягко нажимаю на его запястье и он подает голос. Это больно, очень, я помню. Потому и не поверил тому, что у меня все получилось. Да блять, неужели я все это с тех пор не забыл?

Не то, чтобы мы их напугали. Нет, конечно. Просто удача в этот раз оказалась не на их стороне. Все оказалось просто. Третьего, видимо, какое-то время пасли, и я вышел из подъезда как раз в тот момент, когда у него настойчиво требовали ключи от машины. Он только выйти из нее и успел, а тут гопота налетела. И совершенно не подготовленная, как мне показалось. Уж дубликатами ключей от забронированного авто могли бы и пораньше разжиться.
— Тьфу ты, — сплюнул Третий и вытер губы большим пальцем. Мы стояли около подъездной двери под светом и могли спокойно наслаждаться видом друг друга. Его разбитые губы не шли ни в какое сравнение с тем, что мы сделали с тремя уродами. Указать на ошибку, а не тупой махач устраивать это, знаете ли, тоже уметь надо.
Я чувствовал себя дипломатом.
— Внезапно это было, — заметил я. — А не хочешь машину перегнать куда-то в другое место?
— А куда?
Мы зашли в подъезд, потом в лифт, я нажал кнопку. Мы ехали ко мне. Априори. Он даже бровью не повел, просто вышел вслед за мной на лестничную площадку, но перед дверью не своей квартиры остановился, как опомнился.
— Покурим? — предложил.
— Я так и хотел.
Сигарету он подносил к губам осторожно. Видно, что было больно. На лестнице торчал вечный поздний сумрак, за окном гудел засыпающий город. Откуда он возвращался, куда я собирался ехать — эти вопросы никто никому не задал. Драка сблизила, это чувствовалось. Я чувствовал. Знал наверняка. Теперь только песни о главном.

— Ну, давай.
— Счастливо.
— Если решишь все же отогнать, то я составлю компанию. Ублюдков много.
— Я так и понял.

Впервые мне пришлось заставлять себя работать. Но пару страниц осилил. Познакомился с текстом, прикинул свои возможности.
Третий так и не позвонил.
А я уткнулся лбом в кота и залег на диван зубами к стенке. Побоище не прошло для меня бесследно. Начинала болеть голова.



Завывающую сигнализацию за окном милосердно приглушил полившийся из колонок глубокий женский голос. Из каких глубин плейлиста выплыла эта песня непонятно — никогда не понимал джаз. Как когда-то объяснил мне один парень пианист, с которым мы пили в общей компании по молодости лет: джаз один из самых сложных к восприятию видов музыки, требующий от мозга сложной работы для — цитирую: «прослеживания и анализа гармонических построений». Вслух он не сказал, но я услышал: «Расслабься, это не для твоих мозгов».

Тогда я последовал его совету, сделал так же и сейчас. Да и за несколько минут непривычной умственной деятельности серое вещество в голове вряд ли достигнет критической температуры. Тем более, прослеживать и анализировать я ничего не собирался.
Откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и принялся рисовать себе другую реальность, вернее, НЕреальность. Придуманная мной в детстве уловка, направленная против страха темноты, помогала и во взрослом возрасте расслабиться и очистить мозг от лишних мыслей. Ведь пока ты не откроешь глаза, ты не привязан к этой действительности и можешь находиться где угодно, забрести так далеко, насколько хватит воображения.
Песня проложила мне путь на другой континент и почти на век назад.

Белым пятном на бордовой скатерти круглобокий фарфоровый чайник, но не с чаем, а с виски: он же плещется и в тонкостенной чашке в моей руке. От торпедообразной толстой сигары, покоящейся в хрустальной пепельнице, поднимается сизая струйка дыма. В зале полумрак, яркий свет падает лишь на небольшое возвышение в центре, где играют несколько музыкантов и поет чернокожая женщина в вечернем платье. Если бы она попробовала зайти в ресторан, как посетительница, её не пустили бы даже на порог. Она это знает, и возможно поэтому в ее голосе звучат те ноты, от которых щемит сердце смутной тоской. Они странным образом настраивают на мысли о вечном и в то же время напоминают, что всё в мире преходяще.
Тихий кашель за правым плечом для привлечения внимания. Не оборачиваюсь — знаю, кто там. Откидываюсь чуть назад, показывая, что можно говорить:
— Дон, эти трое нашли свой последний приют на дне Гудзона.
Легким кивком показываю, что услышал, и поворачиваю голову к Восьмому на соседнем кресле. Серый в тонкую полоску приталенный пиджак с объемными плечами сидит на нем, как влитой, но покрой не может полностью скрыть красноречивую выпуклость от револьвера под левой подмышкой. Зачесанные назад набриолиненные волосы тускло блестят в электрическом свете. Он выглядит моложе, и требуется секунда понять почему: вместо бороды тонкая полоска усов — по той моде.
Глаза за стеклами очков улыбаются:
— Так будет с каждым, кто посмеет перейти дорогу нашей семье…

Я смеялся, пока смех не перешел в кашель. И неважно, насколько исторически верно сложилась картинка — вряд ли Фицджеральд пела по нью-йоркским кабакам, когда ей было около двадцати. Но на пару минут звучания песни иллюзия стала почти осязаемой.
У меня точно не все дома. Поздравляю, дошло.

Прикурил сигарету и, когда после первой затяжки отнял руку ото рта, увидел на фильтре кровь — почти зажившая трещина на нижней губе снова разошлась. Глотнул виски, не из чашки, конечно — из обычного стакана, лед тихо звякнул о стенки. Втянув губу в рот, подождал до тех пор, пока не перестало щипать.

В тот вечер из-за ушлепков, решивших поиграть в «угнать за шестьдесят секунд», я не поехал к риэлтору на просмотр квартиры-студии, пришлось звонить и извиняться. Тупорезы, блядь! Если уж собираешься херачить водителя, то надо делать это сразу, не давая выйти из машины. Явно неумелая импровизация, а не подготовка, хотя сути дела это не меняет.
Восьмой появился очень кстати: не уверен, что справился бы без него. А ощущение, что ты не один… как говорят в рекламе — бесценно. Ведь мог пройти мимо. Нет, он — не мог. Скольким людям я бы доверил прикрывать себе спину? Пальцев одной руки хватило бы с запасом. Восьмой в их числе.
А он мне? Вряд ли.

Я так и не сказал ему о переезде. О том, что уже присматриваю квартиры, а моя выставлена на продажу, правда, пока никто из потенциальных покупателей не заинтересовался: цену я поставил чуть выше, чем на подобное жилье по городу. Зато с обстановкой — въезжай и живи. И район зеленый и тихий. Ага, тише не придумаешь. Большим пальцем вновь провел по нижней губе — чисто, кровить перестало. Хороший, в общем, район. Метро недалеко, магазины близко, школа, детский сад…
И соседи хорошие. Уж этого не отнимешь. Один так точно.
…
Дни шли, как обычно. Утром поднимался наверх: пока шел, кофе как раз успевал остыть до нужной температуры. Короткий звонок, сигаретный дым на двоих. Снова стрелял его сигареты. Как я каждое утро забывал захватить свою пачку — непонятно, мистика какая-то, но вылетало из головы абсолютно. А влетало, когда палец надавливал на кнопку. Восьмой открывал дверь, а я улыбался собственному выборочному склерозу и ему. Он, не дожидаясь уже от меня просьбы, доставал сразу две и, прикурив сам, протягивал мне зажигалку.
Понимая, что впереди не так много подобных утренних встреч, я стал относиться к ним по-другому. Не то, чтобы больше ценить или еще что, просто — по-другому. Не получалось уловить изменение, но я чувствовал его.

— Ты какой-то другой, — Восьмой это тоже заметил. Но прежде, чем я успел придумать, что ответить, он подсказал сам: — Про машину думаешь?

— Да не то чтобы, — смотрел в окно на выступающие из сумрака черные голые деревья, опять, похоже, дождь зарядит на весь день. — То есть да.

Он рассказал про парковку недалеко от дома, где брали вполне по-божески. А я думал — сказать или нет, что скоро эта проблема решиться сама собой и парковаться я буду совсем в другом месте. Не сказал.

Когда пару месяцев назад ляпнул «давай жить вместе», у меня не было никаких мыслей, как именно это осуществимо. Каждый из нас, находясь в квартире другого, чувствовал бы себя все равно в гостях, а не дома. Но тогда, абсолютно неподвластный логике и здравому смыслу, в моей голове чертиком из табакерки выпрыгнул и закачался на пружинке образ общей гостиной в доме 221В по Бейкер стрит. Смешно. Что возможно в Великобритании, цивилизованно живущей под юбкой королевы, в матушке-Рассее анриал. Там поди и горячую воду летом не отключают.
В общем, фантазии дело хорошее, но лучше держать их при себе.
Вот и молчал, чтобы не портить оставшиеся дни или недели, чтобы не превратились они в затянувшееся «прости-прощай».

А вечерами ездил смотреть варианты, чтобы определиться с тем, что получится купить взамен, делал генеральную уборку в квартире и избавлялся от накопившегося хлама.
Вроде и не так уж долго жили-то здесь, а неиспользуемых и ненужных вещей оказалось куча: пустые банки на антресолях, старая одежда, всякие подаренные и купленные безделушки, даже с видеокассетами нашелся целый пакет. С большинством хлама я поступил просто — отправил в мусоропровод. То, что не влезало или еще могло кому-то пригодиться, вынес к помойке.
Во вторую комнату не заходил. Там давно не было ничего, кроме мебели, а мебель я оставлял. В новую квартиру решил взять минимум: книги, шмотки, немного личных вещей. Начинать, так с нуля. Пусть не сразу, но куплю нужное, куда денусь.

Reset.
Права жена. И хоть злился на нее из-за того, что мне приходится раз за разом нырять в воспоминания, я ее понимал. Чтобы выплыть, иногда надо оттолкнуться ото дна. Но, когда чувствовал, что, как у ныряльщика, заканчивается воздух в баллонах, а уши закладывает от давления и, кажется, голова лопнет перезревшим арбузом, слушал музыку, создавал иные реальности, потихоньку уничтожая ноль семь виски… или дрочил. Тоже отличный способ сбросить напряжение. На полноценный секс не имелось ни сил, ни желания искать кого-то. Одноразовый перепихон та же дрочка, только затратнее и по деньгам, и по времени. И — самое противное, — еще приходится разговаривать.

Мой self-help, в отличие от развлечения с представлениями в подробностях невозможных ситуаций, основывался не на создании и прокрутке порноролика в мозгах, а на каких-то абстрактных моментах. Кусочки мозаики, не требующие складывать их воедино: солоноватый вкус кожи на шее; разведенные бедра под руками; запрокинутое горло с бьющейся жилкой; бесстыдный шепот «еби, еби меня», от которого тянет в паху; прикосновение пальцев и губ. И я никогда не представляю, чьи это бедра, пальцы, губы. Важны лишь ощущения. Реакции тела напрямую подчинены голове, а сексуальность заключена в эфемерных образах: изгиб плеча, движение руки, линия стопы… «зачем вся дева, раз есть колено» — да, именно. Иногда, чтобы кончить, мне достаточно сконцентрироваться на одном впечатлении, поймать и удержать его ненадолго, пока ладонь помогает созреть и выплеснуться оргазму в мозгу через член.
Улет от действительности с бонусом в виде физического наслаждения.

Книги не помогали. Хотя казалось бы, что в них тоже можно убежать на время, но нет, это обман — обязательно всплывет фраза, описание, диалог, что подтолкнут мысли в сторону «а ведь похоже на моё». И всё. Читал про бой с космическими пиратами, а вспомнил про… то, что не надо.
Телевизор смотреть не мог: тошнило от лжи. Даже от футбола: не получалось как прежде с азартом смотреть на двадцать двух миллионеров лениво обменивающихся мячиком и не думать, что за девяносто минут они получают больше, чем учитель-врач-инженер, да тот же я, за месяц или, скорее, за год. Зависть или классовая ненависть, да похрену как ни назови, всё равно бесило.
Интернет — туда же мимо. С знакомыми общаться я не хотел, с чужими тем более — опять тупые разговоры, но даже без бонуса.
Лучше всего, безопаснее, было на работе, когда голову занимали решения текущих проблем, а они всегда есть: насос перестал качать, ваккум упал, компрессор сдох, предохранители сгорели, да мало ли что. Многое придумать можно, чтобы занять «наши руки не для скуки».
Человек использует способности мозга всего на пару процентов и с теми справиться не может. Или это только я такой дебил? Вопрос без ответа.
…

Распластавшись морской звездой на полу, я выгребал мусор из-под дивана. В куче пыли оказались мятые салфетки, крошки, расплющенный окурок, окаменевшая мандариновая шкурка, пустая упаковка от жвачки и две детали от конструктора лего — а ведь искал их, наверное…

Звонок стал спасением:
— Мы по объявлению, еще продаете? Как раз недалеко от вас, сейчас показать можете? — проговорил скороговоркой женский голос и после двойного подтверждения от меня сообщил: — Будем через двадцать минут.

И почти сразу же, не успел отложить телефон, еще звонок.

— Я мясо разморозил, кусманище — одному не осилить. Придешь?

— Я не могу сейчас, — сказал правду, а прозвучало до омерзения лживо. Через двадцать минут придут, на осмотр около десяти. — Часа через пол, минут сорок, — словно оправдание, самому противно стало. — Поднимусь.

— Ладно, — слышимое недоумение явно не из-за моих слов, он почувствовал фальшь, которой раньше не было. И отключился, ничего больше не сказав.

Вот что ж такое-то, а? Чем больше стараешься сделать как лучше, тем больше ситуация летит по пи… в пропасть.

Конечно, они опоздали. И, конечно, не просто посмотрели квартиру, а проверили на прочность все: от несущих стен до моих нервов. Муж и жена. Парочка за пятьдесят из таких типичных покорителей переполненных вагонов метро с тележками наперевес и борцов приусадебного фронта за каждый грамм картошки. Ожидал, что активность проявит женщина, но промахнулся — ведущую роль на себя взял обрюзгший мужик с огромным брюхом и блестящей лысиной под начесом а-ля Лукашенко.

— Трубы давно меняли? Металлопластик? Стиралку оставляете? Под обоями что? Это у вас детская, что ли? Ребенок прописан? А сколько всего собственников? Летом жарко? Зимой холодно? — миллион вопросов обо всем и сразу, с неизменной недовольной рожей на все ответы. Его жена ходила молча и поджимала губы, демонстрируя солидарность с мужем: — За такие деньги могли бы и поновее ремонт сделать! Или цену скинуть! — и выпялились на меня оба с негодованием, как будто на сайт я фотки из журналов выложил, а не свои законные полста метров честно отщелкал с разных ракурсов.

Я сдержался. С трудом, правда, но сдержался.
— Цену не скину.

Ушли они после этого быстро. А я сделал вывод, что так надо было начинать показ, а не заканчивать, глядишь, времени бы меньше заняло.
После их ухода остались грязные следы на полу и тихая ненависть в груди к тупым бесцеремонным тварям, которым я сам открыл дверь, сам впустил, сам позволил смотреть и трогать. Сколько их еще будет, прежде чем кто-то решит, что ему подходит?

Пять этажей, сто ступеней вверх. Белый пластик звонка. Знакомое, привычное. Какое-то своё.
С порога чувствовался умопомрачительный запах мяса.

— Запечь решил. Знаешь, навтыкал в него всё, что под руку подвернулось: чеснок, морковь, специи всякие, и в духовку. Почти готово, — короткий взгляд вскользь. Да, после звонка прошло часа полтора. — Голодный? — как же давно меня так никто не спрашивал. Привалившись спиной к стене, наклонился, чтобы снять кроссовки. Черт, мне сорока еще нет, а словно вечность прожил. — Что случилось? — нейтральный вроде тон, но я слышал в нем ненавязчивую заботу и беспокойство. От них я отвык еще больше. И привыкать не хотел. Да и не получится.

— Ничего, — не выпрямляясь, но пальцы застыли на шнурках. — Я продаю квартиру, приходили смотреть. Скоро перееду.

Ну вот. Сказал. Знал, что всё делаю правильно, всё так, как должно́, но все равно чувствовал себя препоганейше. Словно предал. Как будто у меня есть обязательства перед ним. Не для него, для себя — ответственность. Откуда? Он, если не вздохнет с облегчением, то уж точно не станет долго переживать.
Так и не сняв обувь, встал ровно и посмотрел ему в глаза. Спокойно и равнодушно. Мой фирменный взгляд, всегда получавшийся на ура и позволяющий поддерживать имидж прожженного циника. Чувствовать больно, но показывать чувства — просто самоубийство. А самоубийцей я становиться не планировал.
Вынул из кармана нераспечатанную пачку сигарет. Тех, что курил он.

— Не люблю быть в долгу.

Вчера еще купил. Не так хотел отдать, но… Но. Всё правильно.