Подарок для барана

Семёнов проснулся от боли в затёкшей руке. Попытался поменять положение, ничего не вышло. Что-то горячее придавливало ему локоть, упиралось в живот. Горячее, шумно сопящее и живое.

— Баран, отвали, а? — промычал он спросонья и попытался отпихнуть от себя тяжело привалившееся тело. 

Осознание настигло внезапно, как удар молнии в самое темечко. Семёнов открыл глаза, поморгал, наваждение не проходило. Прямо перед его взором открывался прекрасный вид на затылок с рассыпавшимися по подушке прямыми длинными прядями светлых волос, голое плечо с затейливой кельтской вязью татуировки, убегающей через локоть до запястья, мускулистую спину с горбиками позвонков на узкой пояснице и острый выступ бедра, прикрытый простынёй. На загорелой шее переливался мерцающими стразами кожаный ошейник. Острый блеск фальшивых кристаллов в свете занимающегося дня колол глаза. Под одеялом мгновенно стало очень напряжённо, до ломоты. Семёнов громко и отрывисто засопел, вспомнил всё и зажмурился. В канун Нового года привычная жизнь полетела в тартарары.

***

В последние несколько рабочих дней, остававшихся до праздника, он не успевал ничего. После трёх корпоративов на смежных и партнёрских фирмах, а особенно после стратегически важного попоища на полиграфкомбинате, голова у Семёнова наотрез отказывалась соображать, а надо было. Бухгалтеры клиентов бились в истерике насмерть с его бухгалтерией, требуя акты сверки, копии накладных, договоров и прочую необходимую макулатуру срочно, лучше вчера. Из банков наяривали про новые кредитные линии «только для вас в честь наступающего Нового года» и ненавязчиво напоминали про сроки овердрафтов в связи с возможным грядущим праздничным параличом всех ведомств и отделов. Сотрудники напряжённо и с надеждой в очах ожидали с зарплатой новогодних премий. Многочисленное семёновское семейство — подарков и праздника.

В семье у Семёнова Новый год отмечали с размахом ещё и из-за двух именинников, которых угораздило родиться первого и второго января. Семёнов родился прямо на Новый год, подарком отцу на тридцатилетний юбилей, в чём упрекал родителей вплоть до шестнадцатилетия, когда предки наконец сдались и оставили дачный дом на растерзание приглашённым друзьям и одноклассникам, предварительно вывезя весь имеющийся в наличии алкоголь. Впрочем, тогда всё обошлось без жертв. Дом основательно погромили, только когда Семёнову исполнилось двадцать, и с тех пор именно так он и предпочитал отмечать свой день рождения: в кругу семьи и близких друзей, бурно и широко, по-праздничному разнообразно — с баней, нырянием в снег, катанием на санях и местных собаках и рекой шампанского в пожароопасной обстановке из-за непрерывно шмаляющего после боя курантов фейерверка.

В этом году организация праздника целиком легла на семёновские плечи, так как бывшая жена Настёна, обычно помогавшая семёновской матери с подарками и праздничным меню, до тридцать первого умотала со своим эстонцем — то ли Енасом, то ли Йоханом, то ли Освальдом, всё время он забывал, как его зовут, — и их общей дочерью кататься на лыжах в Циллерталь. Семёнов проклинал и бывшую, и нового мужа-эстонца вместе с лыжами. Очень хотелось отомстить, и месть он уже придумал. Злорадно похохатывая, паковал у себя в кабинете подарок. Не зря на сайте популярного интернет-магазина выбирал самое красивое, дорогое и эксклюзивное. Пусть, распечатав коробку, эстонец удавится от зависти, а бывшая получит кишечную колику от хохота и истерики. Подарок пристроил на столик в приёмной к остальным презентам замам, вип-клиентам, начальникам отделов. Дальше Кристя уже отправит по адресам с курьерской доставкой. Лично вручать не собирался, а то кто их знает, этих суровых эстонских парней.

Ещё и Родин за неделю до праздников заявился с предложением по установке какого-то нового программного обеспечения на весь машинный парк комбината и сидел теперь у них безвылазно, потому что после Нового года собирался куда-то улетать недели на три, а без него почему-то вся работа валилась к чёртовой матери. Вот и сейчас секретарша Кристя поспешно доложила Семёнову, что Родин прибыл и ждёт в приёмной, до потолка заваленной коробками для подарков, блестяще-шуршащей упаковочной бумагой и развитыми спиралями перевязочного серпантина.

Родина надо было принять срочно — мог уйти.

Семёнов скрипнул зубами, вспомнив их первую, а потом и вторую встречу.

На первую он опоздал безбожно, часа на пол. Заскочил пообедать наспех. В летнюю жару аппетита особо не было, но до звёзд в глазах захотелось вдруг окрошки. Он хлебал её и тихо млел под кондиционером в «Горыныче». Жизнь казалась прекрасной и удивительной.

Потом звонила Алька из Куньмина, хвасталась произношением, рассказывала, что в китайском Макдональдсе её уже понимают, особенно если тыкать пальцем в меню. Семёнов сказал, чтобы Макдональдсом она не увлекалась, на что дочка ответила, что рис и овощи у неё уже вот где сидят, и показала чуть выше розовых кошачьих ушей на макушке. Семёнов сочувствовал и жалел. Летний лагерь за границей — то ещё удовольствие. Потом позвонила секретарша и напомнила о встрече. «Подождёт», — махнул рукой Семенов. Не такая уж и шишка этот Дениска Родин, начальник сервисного отдела компании, с которой они заключили договор на поставку сложного оборудования для комбината, нуждавшееся, как оказалось, ещё и в грамотном обслуживании.

Уже на ступеньках офиса Семёнов посторонился, давая дорогу парню, быстрым решительным шагом выходящему из вестибюля. Явно спешил куда-то. Парень высокомерно кивнул ему, не прерывая разговор по мобильному. Семёнов задержал взгляд на стройной фигуре в светлом летнем костюме. Нравились ему такие офисные мальчики — разнокалиберные младшие и старшие менеджеры, помощники руководителя, третьи и четвёртые замы, пристроенные папками на тёплые места после заграничных вузов. Вид они имели деловой, значительный и работать не умели и не хотели категорически, хоть их мордами об стол вози. Зато гонору и спеси — и дерьма, добавлял про себя Семёнов — по самые ноздри.

Этот пацан явно из таких и не из их конторы точно. Семёнов бы запомнил — он подобных мальчиков у себя старался не пригревать. Волосы светлые, соломенного оттенка, прямые, сзади собранные в аккуратный гладкий хвост. Семёнов одобрил — если носишь длинные волосы, так хоть следи за ними, чтобы не висели соплями. Парень легко сбежал по ступенькам и, продолжая болтать по телефону, направился в сторону парковки, рассказывая в трубку что-то весёлое, с кем-то смеялся, другой рукой придерживал у бедра сумку с ноутбуком. Семёнов отвернулся и заторопился к себе. Нехуй засматриваться. Не до знакомств сейчас, хотя в другое время он бы познакомился.

Вечная семёновская занятость, которой не вынесла даже жена — святая женщина, терпевшая его почти десять лет, — и после развода не располагала к серьёзным отношениям. С мальчиками было проще. В клубы Семёнов ходил, рекомендации у него были, а постоянную пассию заводить не хотелось. Семёнову нравилась обретённая после многолетнего супружеского рабства свобода, которую омрачал только тот факт, что с дочкой он виделся редко. Та училась в мудрёной гимназии с упором на восточные языки и успешно изучала китайский. Её рабоче-школьный день был тоже забит под завязку языком, хип-хопом в студии и прочими важными подростковыми занятиями. Семёнову отводилось место и время на выходных, впрочем, не на каждых.


Дениска Родин, как весело обозвал его про себя Семёнов, наслышанный о молодости и каких-то смутных родственных связях новоиспечённого начальника, который по возрасту должен был ещё только доучиваться в каком-нибудь престижном заведении где-нибудь в Штутгарте — технарь всё-таки — или, на худой конец, в Бауманке, в приёмной не обнаружился.

— Так ушёл он, Андрей Палыч, — сообщила слегка растерянная Кристя. — Пару минут назад как ушёл. Вы с ним в холле не столкнулись разве?

Семёнов непонимающе посмотрел на секретаршу. Как ушёл? Такой договор подписывается, а представитель поставщика ушёл, не дождавшись?

— Он сидел, сидел, вот тут на диване, кофе спросил, работал на ноутбуке своём, а через полчаса встал и сказал, что рассиживаться ему некогда — работать надо. Привет вам передал.

— Какой привет?! — Семёнов подумал, что ослышался или перегрелся. Всё-таки день был жаркий.

— Да, сказал: «Начальству пламенный привет» — и ушёл.

Семёнов посидел в кабинете, покрутился в кресле, набрал директора компании, с которой подписывали договор. Как в кресле ни крутись, а упускать такой случай не хотелось. Условия были хорошие, спецы на фирме — одни из лучших в городе. Семёновскую фирму брали на обслуживание вместе с партнёрскими, машин и другого сложного оборудования у них было много. Такими договорами не разбрасываются.

С директором говорили долго. Холодный требовательный тон Семёнову сохранить не удалось. Директор Родина отвечал, что парень, оказывается, специалист ценный и ответственный, работы у него завались, время стоит дорого, и он его в приёмных не теряет. Работа есть работа. Все его действия директор одобряет и поддерживает. Всё это было сказано таким привычно скучающим тоном, что Семёнов заподозрил — не он первый и не он последний дятел, пытающийся настучать на принципиально пунктуального сотрудника.

Родин приехал на следующий день в семь утра, так как всё остальное время у него было расписано. Семёнов раз пять репетировал заранее подготовленную речь, но так её и не произнёс. Родин смотрел насмешливым, чуть прищуренным взглядом очень светлых зеленовато-серых глаз и приступил сразу к делу, ни словом не обмолвившись о вчерашнем инциденте.

«Очки бы тебе пошли, Дениска, — думал Семёнов, слушая парня, чьё лицо с резкими острыми скулами и западинками на гладко выбритых щеках казалось настолько молодым, что Семёнову с трудом верилось в серьёзность парня. — Тонкие такие, без оправы, задрот хренов». Потом они ходили по комбинату, смотрели машины. Родин что-то наговаривал в телефон, делал пометки.

— В каком это гарварде ты такой наглости набрался, а? — не выдержал Семёнов под конец экскурсии. Пацан и впрямь казался уверенным, с сотрудниками разговаривал грамотно, вопросы задавал правильные.

— А ни в каком. Тебе же не диплом мой нужен, а знания и умения. А дипломы со знаниями не часто коррелируют, сам знаешь, — спокойно отвечал Родин, так же непринуждённо переходя на «ты», ткнув Семёнова носом в его собственную фамильярность.

Семёнов смирился. На «вы» пацана он называть не мог, а тот его — не хотел. Семёнов потом навёл справки. Родин действительно нигде не учился. Из Бауманки ушёл после третьего курса сразу работать. С его специальности «Информационная безопасность» часто так забирали, а этот ещё со школы был компьютерным гением. Через полгода директор сделал его начальником сервисного отдела, закрыв глаза на молодость и отсутствие диплома, и уломал после академотпуска перевестись на заочку. В армию Родина не забрали по состоянию здоровья, как догадался Семёнов. Секретарша Кристя как-то бегала ему за таблетками от головной боли, когда его накрыло у них в офисе в отделе у дизайнеров.

Без Родина Семёнов обойтись не мог, а находиться рядом с ним долго было выше его терпения. Тот любого из себя выводил своим говорящим молчанием в ответ на простые вопросы, вскинутой иронично бровью, насмешливым взглядом и непринужденным айтишным жаргоном, который, по подозрению Семёнова, использовал нарочно, чтобы показать всю глубину дремучести абсолютного большинства окружающих его простых смертных. Работал Родин много, отдыхал редко, на звонки и внештатные вызовы со своей командой выезжал по первому зову. И всегда оставался таким — чуть высокомерным, далёким, деловым, образцом пунктуальности и элегантности. Семёнов только диву давался — откуда в нём это, в общем, объяснимое, но не сразу обнаруживаемое превосходство.

Самым непостижимым стало то, что Родин ко всему прочему оказался стопроцентным геем, о чём Семенов узнал чуть ли не самым последним на фирме, наткнувшись на него в одном из клубов. Там Дениска обнимался на танцполе с каким-то парнем и на Семёнова никак не среагировал, сделав вид, что не узнал. Семёнов даже расстроился. На внешность свою он никогда не обижался — фигуру качал и загорал, мужественный облик в салоне поддерживал. Настёна ещё несколько лет назад в нём сходство с молодым Бандерасом выискивала и находила даже, обзывая его Андреасом. Хотя нордический тип её явно больше привлекал. Родин с его скандинавской наружностью ей бы тоже понравился.

О встрече в гей-клубе Семёнов Родину никогда не напоминал, клеить его не пытался, справедливо полагая, что неминуемо получит отпор. Между ними установилась безмолвная договорённость, своего рода вооружённый нейтралитет.

Ему Семёнов тоже купил подарок. Кружку со стёбной надписью «Если я тебе не нравлюсь, застрелись, я не исправлюсь». Родин оценит. Он любит такие штуки.

— Родин, а ты где Новый год празднуешь? — Семёнов торопливо одевался. Ему надо было ещё заехать в маркет, скупиться глобально по родительскому списку и завезти все продукты матери. Она с сестрой собирались весь вечер и полночи готовить для завтрашнего и послезавтрашнего гостевого паломничества. — С парнем своим али как?

— А ты что, третьим хочешь быть? — отбил Родин подачу. На холодноватом лице надменная усмешка. — Третий лишний, знаешь об этом?

— Ядовитый ты, Дениска, как скорпион, ей-богу. Как это твои партнёры по сексу после отсоса мёртвыми не падают?

— Они не падают, они встают обычно. — Родин смотрел вызывающе, и в глазах его расплавленным серебром переливались смешинки.

— Встают? — переспросил Семенов.

— Ага. Встают и ебут. Так что завидуй молча.

В такие моменты Семёнову страшно хотелось врезать зарвавшемуся пацану прямо по насмешливым губам. Красивым, жёстким таким, — прямым в челюсть. Да жалко было — весовые категории у них явно были неравными.

— Ладно, давай, что там у тебя подписывать надо?

— Это смета по ремонту, и пятый цех тебе надо на профилактику закрывать. Там пора уже.

— А после праздников нельзя?

— Нельзя. — Родин качнул головой. Глянул в пиликнувший телефон, поморщился. Выглядел он вообще сегодня как-то особенно встопорщенно. — Я после Нового Года улечу. Недели на три. У тебя цех встанет, а я хрен знает где, в Кхаджурахо «Камасутру» разучиваю. А другим ты не подпишешь.


Это была правда. Кому-то другому Семёнов смету не подписал бы — только Родину. И приказ на закрытие цеха тоже.

— Хорошо. Давай. Я подпишу. 

Он быстро расписался на листах из папки. Родин просмотрел внимательно и удовлетворённо кивнул.

— Ну всё, с наступающим тебя, Семёнов. Подарок из приёмной я забрал, спасибо.  

Что-то было в его голосе непонятное. Вопрос какой-то оставался, но Семёнова уже поджимало время, и задумываться над странным поведением Родина не хотелось. А то ввернёт ещё что-нибудь, для праздничного настроения, а Семёнову достойный ответ потом полвечера придумывай.

К себе домой Семёнов попал часам к восьми. Прорвался сквозь пробки и начинающуюся метель. Слава богу, крузак его везде проходил. Посёлок засыпало хорошо, почти по колено. Но ветер уже затихал. Снег падал с бархатно-серого низкого неба медленными хлопьями, как в сказке.

Семёнов разгрузил машину в гараже и взялся за лопату. Надо было ещё у родителей снег раскидать, а то завтра к ним не подобраться будет. Бывшая жена с эстонцем и Алькой приедут к обеду. Вот тогда надо будет ещё и эстонца припахать, пускай порадуется русской зиме.

Дом Семёнов построил себе прямо напротив родительского. Участок продавали вместе с дачкой-сараюшкой, в которую уже давно никто не наезжал. Хозяин — старый дедок Михалываныч — помер пять лет назад, а наследники его все давно по заграницам жили. Семёнов выкупил участок, старую халупу снёс и построил там дом. Проект ему брат жены сделал — хороший архитектор. Один из лучших в столице. И тоже гей почему-то.

Иногда Семёнову казалось, что среди геев потому так много успешных людей, что они самой природой заточены выживать во враждебной обстановке. Как будто природа и задумывала их именно такими, и они выживали, царапались и карабкались.

Семёнов чуть не упал, когда узнал, что его друг и одноклассник Веталь, хозяин охранной фирмы, чьи бойцы дежурили у него в офисе и на комбинате, тоже из своих. Жил почти в открытую с пацаном каким-то рыжим, носился с ним, как с маленьким. Тот у него всегда вместо личного шофёра был. Семёнова как-то в аэропорт отвозил вместе с Веталем, так Семёнов потом, не доходя до дьютика, в первом же баре стакан коньяка хлопнул. Нервишки подлечивал под веталевское гордое ржание.

Все эти россказни, что от родителей надо жить подальше, Семёнов считал чепухой. У матери рано начали отказывать ноги, и помощь его нужна была постоянно. Настёне он оставил квартиру в городе, а сам переехал в посёлок окончательно после развода. Настёна загородную жизнь категорически не признавала.

При свете фонарей Семёнов шустро раскидал снег у ворот и на въезде во двор, расчистил узкий проход к высокому крыльцу у родителей и у себя к себе на ступеньки прокопал. Постоял, потирая натруженную спину, полюбовался на ёлку. Альке понравится. Они с отцом два вечера возились — украшали оба дома. В родительском дворе росло две ёлки: одна была посажена в год его рождения, вторая — в год рождения Альки. Алькину маленькую они и наряжали, а семёновскую только гирляндами понизу обматывали — та совсем уже большая выросла, широкая, разлапистая. Голубая кремлёвская, смеялся отец. Семёнов давился хохотом в ответ.

Его каминг-аут прошёл на диво безболезненно. Отец дня два расстраивался, пытался поговорить, потом махнул рукой. Не о чем говорить тут. Семёнову тридцать пять уже — живи как хочешь.

— Главное, сынок, что Альку нам родил, а всё остальное — ерунда. Мальчик, девочка —какая…

— Да знаю, знаю, не продолжай. 

Семёнов не знал, плакать ему или смеяться. Отец хохотал на весь двор. Мать убито вздыхала и поджимала губы, а потом с видимым облегчением выдала неожиданное:

— Знаешь что, Андрюша, вот и хорошо. Невестка у меня одна была и есть, а другой мне не надо.

И Семёнов тоже согласился. Хватит с них и одной Настёны. Теперь ещё и с эстонцем, как его там зовут — Йоган, что ли? Приедут, надо записать куда-то имя, а то неудобно получится.

— Красиво живёшь, Семёнов.  

Голос за спиной раздался так неожиданно, что Семёнов подпрыгнул. А потом, словно в каком-то классическом старом хорроре, из темноты сада донёсся низкий глухой рык. Оттуда, из-за угла дома, взрывая мощной грудью сугробы и заметая следы пушистым хвостом, светя фосфорическим блеском глаз на белой от снега морде, прямо на семёновского гостя со всех лап неслась собака Баскервиллей.

— Баран, назад, назад! Свои! — заорал Семёнов, бросаясь наперерез псу и загораживая от него непонятно откуда взявшегося Родина, в охренении выставившего перед собой рюкзак. 

Здоровенная пушистая немецкая овчарка притормозила перед Семёновым, заскакала, припадая к земле и вскидывая лапы ему на грудь, обдавая обоих парней колючим снегом. Отчётливо запахло мокрой шерстью. Пёс прыгал и визгливо тявкал, вымогая, чтобы его хвалили. Он страшно любил, когда его хвалят. «Ужасная собака», «пиздец, какой же ты придурок, Баран», «лохматая собаченька», «самый любимый, самый красивый Баранчик» — вот как его хвалили и, значит, любили. И Баран всех любил и старался затолкать в сугроб. Там, в сугробе, — рассказывал он, прыгая вокруг Родина и Семёнова, — и мягче, и веселее, он проверил уже лично везде — и в саду, и в огороде.

— А почему Баран-то? — спросил Родин, когда они с Семёновым запарковали его машину во дворе, запихали разыгравшегося пса в вольер и вошли в дом. — Такой умница и… Баран.

— Его Барон зовут, вообще-то, но мозгов как у барана. — Семёнов не разуваясь прошёл в большую кухню-гостиную, налил в ведро воды, достал кастрюлю с какой-то собачьей едой. — Раздевайся. Сейчас я покормлю его, а то он, слышишь, ложкой стучит.

Снаружи в приоткрытую дверь доносилось умильное поскуливание и призывное тявканье.

Вернувшись с улицы, он открыл бар, достал бутылку «Джемесона», разлил по стаканам.

— Это его жена так назвала, а вообще это дочкина собака, — объяснил Семёнов, когда они выпили по первой для сугреву, не закусывая. Всё-таки мороз под вечер ощутимо кусался. — Ему в квартире тяжко было с ними. Там муж новый, порядок любит. Вот они мне его и сдали на хранение. Теперь я от него всех охраняю. А он меня.

— Хороший охранник. — Родин осмотрелся. В углу гостиной мерцала огоньками ёлка. Семёнов всегда ставил — тогда ощущение праздника дышало далёким счастливым детством. — И дом у тебя хороший. Камин настоящий?

Семёнов кивнул — камин отец перед его приездом разжигал для красоты и уюта, а так в подвале дома большой универсальный котёл по трубам тепло разводил. Он по-прежнему недоумевал, какого рожна Родин припёрся к нему на ночь глядя, вместо того чтобы зависать где-то со своим парнем, тем более что завтра у него на фирме выходной, да и Семёнов всех своих на отдых распустил.

— Я, правда, пока нашёл, думал, мозгами двинусь. Навигатор по улицам в посёлке водит, а всё не туда. — Родин отошёл к камину, протянул замёрзшие руки к огню — ловить снежки Баран любил и умел, взметался свечкой в искрящийся от мороза воздух и хватал рассыпчатый шарик мощными челюстями с устрашающим хлопком и лязганьем зубами. — Уже думал, Кристя твоя специально неправильный адрес дала.


Родин вернулся к барной стойке, сел напротив Семёнова на высокий табурет.

— Тебя каким ветром занесло? — поинтересовался Семёнов, выкладывая на блюдо мандарины из пакета и доставая из холодильника крупный розовый виноград. Пакеты ещё разобрать надо и мясо замариновать для завтрашнего шашлыка. Мать уже буженину запекла, наверное.

— А ты… — В голосе Родина вдруг мелькнул не то испуг, не то удивление, настолько для него необычное, что Семёнов насторожился. — Ты что, не при… Не приглашал?

— Я?! — поразился Семёнов.

— Да… Ты… — растерянно пробормотал Родин. 

Впервые Семёнов видел его таким. Вся надменность и самоуверенность слетели с него, словно шелуха с семечки. Сейчас перед ним сидел растерянный потрясённый мальчик Дениска, который только открывал розовый рот и не находил, что сказать.

— Ты правда не понимаешь?

— А что я должен понимать? — осторожно спросил Семёнов, отражая его неуверенную улыбку. Ничего он не понимал. Совершенно.

— Ты… Короче… 

Дениска потянулся к рюкзаку, достал коробку. Да, это та самая. Именно в неё Семенов паковал кружку. И открыточка вон. Сам писал: «Денису Родину с любовью от Семёнова». На коробку оба смотрели молча. Родин вообще умел молчать по-особенному, но тут и Семёнов не подкачал — сидел себе на барном стульчике и тихо охреневал от происходящего.

— Что — я? Короче, Родин, — не выдержал Семёнов. — Это подарок. Тебе. От главы фирмы. Я не всем такое дарю, заметь.

— Да-а, я надеюсь… что не всем. — Родину явно изменял его раздвоенный язык. Выглядел он так, что Семёнову хотелось встряхнуть его за плечи. Он придвинул к нему стакан с виски, тот послушно хлебнул, скривился. Потянулся за виноградом.

— Так это намёк?

Семёнов пытался припомнить фразу. Кружку покупал у Артемия Лебедева из авторской коллекции, печать ему на комбинате нанесли. Намёк… Может, и намёк. Семёнов пытался сообразить, на что он, собственно, намекал. Ну да, пацан ему нравился, но это только в книжках таких гордо-строптиво-противных добиваются мачо всех времён и народов. На самом деле на хуй ты кому сдался со своим мерзким характером. Даже ебать такого хочется в последнюю очередь. Семёнов был махровый домостроевец, как сказала ему Настёна перед уходом. Он согласился. Ну вот уродился такой, что теперь сделаешь.

Намёк на то, что он, Семёнов, как-то хочет поближе познакомиться?

— Э-э-э… Что за намёк? — Он пытался и никак не мог въехать, и вообще вся ситуация стала казаться каким-то сюром.

— Даже не намёк! Намёчище! 

В первый раз за всё время их знакомства Родин вышел из себя, и выглядело это настолько непривычно, что Семёнову стало совсем жутко. Жутче, чем морда Барана перед глазами ранним утром с бодуна. Родин выхватил у него из рук коробку, открыл её и одним движением вывалил содержимое на барную стойку.

Ошейник переливался в мягком свете ламп, сверкал, отбрасывал разноцветные искры на стены, отражался в стаканах. Он был офигенно красивым, широким, из мягкой кожи, с застёжкой в виде сердечка, прочной, надёжной, как восторженно писали в отзывах счастливые обладатели похожего девайса. Штука действительно была кошерная и дорогая. Особенно для собаки.

Семёнов представлял, как бывшая жена распаковывает подарок от него при своём эстонце — Йохане? — который хоть и сдержанно, но ревновал её к бывшему, а Алька рядом прыгает и визжит от восторга. На Баране такая красота будет смотреться феерично. В коробке открытка с одним словом — «Жду!». Семёнов ожидал, что они привезут этот ошейник с собой, и Настёна будет угорать и над ним, и над своим серьёзным, потрясённым эстонцем, и над Бароном в ошейнике из элитного секс-шопа. И вот вам… Обломище… Приехали…

Семёнов тупо смотрел на переливающийся всеми цветами радуги аксессуар и чуть не пропустил момент, когда Родин сорвался на выход. Он догнал его в несколько прыжков и всем телом притиснул к двери. Крепко прижался бёдрами к паху, навалился на грудь, схватил за волосы, откидывая голову назад, едва не приложив перепуганного Родина затылком о косяк. Тот тяжело дышал, и в прищуренных, чуть близоруких глазах плескалась такая обида, что Семёнов сдался без боя. Наклонился и впился всем ртом — губами, зубами, языком — в язвительный рот Родина, напирая, жёстко раздвигая ему губы и зубы, глубоко, почти в самую глотку, запуская свой язык, нашаривая его. «Надо же — не раздвоенный!» Вцепился в руку, переплетая пальцы, прижав к стене, и отпустил, только когда почувствовал, что тот застонал ему в губы и судорожно всхлипнул в попытке перевести дыхание.

Потом Семёнов, до конца не отрываясь от Родина, подталкивал и настойчиво тащил его за собой в спальню на второй этаж, по пути сцапав с барной стойки ошейник. Родин не произнёс ни слова. Только наверху вдруг дёрнулся, забеспокоился уже в постели, когда Семёнов застёгивал на нем переливчатую красоту. Тот придержал его, прижал к себе, просовывая ему между бёдер колено.

— Не бойся, бить не буду.

— А что будешь? — сорванным шёпотом в ответ.

— Любить и воспитывать… А то совсем обнаглел…

***

Семёнов заулыбался, вспоминая прошедшую ночь, подтянулся поближе, отвёл с сонного лица длинные пряди, посмотрел, подышал за ухом. Потом сунул руку под одеяло, погладил бедро, медленно перешёл к вздрогнувшему и напрягшемуся животу, опускаясь ниже — там у Родина тоже всё уже просыпалось. Дениска заворочался, протяжно вздохнул и перевернулся на живот, ускользая из настойчивой ладони. Семёнов тихо хрустнул обёрткой презерватива, прогрел в пальцах смазку, скользнул между напрягшихся ягодиц к мягкому, растянутому ещё с ночи месту. Пресёк слабую попытку просыпающего и спросонья плохо соображающего Родина отстраниться от неожиданного проникновения, навалился сверху, отодвигая коленом бедро, придерживая мгновенно напрягшиеся плечи, упёрся носом и губами в шершавую утреннюю щёку, задышал тяжело, едва сдерживаясь, чтобы не куснуть. Но брал уже осторожно, медленно, памятуя прошедшую бурную ночь. Поначалу думал, член сотрёт — так узко и плотно охватывал его Родин. Чуть не кончил от нетерпения в первые же минуты, отвлекался как мог. И Родина отвлекал, шептал ему в ухо что-то нежно-дурацкое. Понимал: вся ночь впереди, и это только начало. А сейчас прислушивался к длинным томительным стонам, придерживал себя и его, накатываясь плавным приливом в глубину, откатываясь неохотно почти до конца, и тянул, тянул из последних сил. Дёргал зубами за мерцающий ошейник, выбивая из Дениски хриплые вскрики. Дождался, когда тот застыл стрункой в его руках, приподнимаясь и запрокидывая голову с протяжным криком, и сам кончал вместе с ним, содрогаясь, задвинув напоследок глубоко до самого предела, едва не задохнувшись от собственного рёва прямо в ухо стонущему под ним Родину.

Отлёживались почти в отключке, рискуя снова заснуть, прижавшись друг к другу плечами.

Семёнову представлялось в полусне, как начинают собираться гости. Приедут двоюродные сёстры с племянниками и мужьями. Веталь с Леркой припрутся на громадном «Сильверадо» и будут катать всех желающих по снежной целине за посёлком на бордах и санках. Через калитку в смежном заборе нагрянут соседи с параллельной улицы со своими двумя внуками и весёлой лайкой Феней, которая вместе с Бараном и детьми перепашет свежий снег в садах, выкопает свои окопы и подкопы куда только доберётся. А Семёнов будет жарить шашлык на огромном круглом мангале во дворе и корюшку на сковородках — под пиво.


В полночь они запустят фейерверк, а потом станут напиваться обжигающим ледяным шампанским и вискарём прямо из сугроба и топить бенгальские огни в ведре с водой. Будет стол, куранты, новости от дальних родственников и пьянка по скайпу с Нью-Йорком, поздравления его, Семёнова, с его днём рождения, подарки, сдержанно улыбающийся, ревниво непьющий Освальд… О, точно, Ося! Ну хоть имя вспомнил — на радостях, наверное. Подкалывающая его по этому поводу Настёна. Алька, радующаяся новенькому айфону. А потом, когда все потихоньку разойдутся и разъедутся спать, они с Родиным вернутся в дом, накатят вискаря на сон грядущий и снова завалятся в постель отсыпаться до обеда. Потому что надо выдержать ещё несколько дней праздника.

Семёнов пошевелился, потолкал Родина кулаком в бок.

— Надо как-то в душ ползти. В порядок себя приводить. У нас с обеда собираться начинают, и Анадырь на связь выходит. Будешь мне с шашлыком помогать.

— Мм… угу… — промычал Родин, не открывая глаз. — Ошейник сними, а? А то как я с ним на людях покажусь?

— Носи, — усмехнулся Семёнов. — Барану новый купим. Приличный. А то Алька обхохочется и в школу ещё утащит. Это всё-таки её собака.

— Мне ехать надо, наверное. — Родин сел в постели, растёр ладонями лицо. Голос звучал неуверенно. Покосился на Семёнова заспанными глазами, улыбнулся нерешительно сквозь завесу длинных волос.

— Я тебе уеду, — пригрозил Семёнов, притягивая его к себе для поцелуя. — Только со мной или на мне, понял?

— Тогда на тебе.  

Родин перевернулся и уселся Семёнову на живот. Стразы на ошейнике сверкали и переливались маняще и непристойно. Совсем по-новогоднему.