Голубая моя Москва. Записки отчаянного натурала

ПЕРВАЯ ГЛАВА
УБИЙСТВО
 
Я убил человека. Вернее, двух. Первого случайно. Так уж вышло. Я не хотел…
Был май. Май благоухал цветами и зеленью. Запах белой черемухи переплетался с аммиачным амбре от бетонных стен мрачной арки, где часто, так уж повелось, справляли малую нужду нерадивые прохожие. Я стоял на углу этой арки. А там, за углом неподалеку шел он. Я не видел его. Я слышал его шаги, потом голос. Он говорил по мобильному телефону. Эхом от стены отлетал его жизнерадостный заразительный смех.
За пазухой я крепко до боли в суставах пальцев сжимал небольшой охотничий нож, который еще в Томске мне подарили друзья на тридцатилетний юбилей.
Он приближался. Три шага до меня. Два шага. Один. Аминь.
Я быстро выпрыгиваю из–за угла и с силой вонзаю лезвие в область сердца. Он кричит, как раненый поросенок.
– И–и–и!!! Би-илядь! – Вырвалось из него расхожее матерное словцо.
Я держусь за рукоятку ножа. Но… Как так?
Блин, я ошибся. Не он. Это не он. Это какой–то смуглый рабочий в синем комбинезоне с желтой надписью на грудном кармашке «LETIN». Он смотрит на меня черными, как смоль, испуганными глазами, полными слез.
– Какова черта?! – бросаю я.
Где он? Человек, которого я должен сразить в грудь ножом? Вау. Стоп-стоп. Чу-чу. Вот он.
Он как вкопанный застыл поодаль. В пяти шагах от меня. Продюсер, режиссер, актер. Собственной персоной. Мастер клипового монтажа. Игорь Карабейников. (Предупреждаю, все фамилии вымышлены и не имеют отношения к реальности.)
– А–а… Нет… – шепчет черноглазый рабочий с желтой надписью на кармашке комбинезона.
Что за фирма «Letin»? Первый раз вижу.
Простите, я не хотел вас убивать.
Я выдергиваю нож из его груди и устремляюсь на своего врага. Так сломя голову бегут к своей испуганной жертве хищные звери. Я бежал утолить жажду. Я бежал напиться крови. Я бежал насладиться его измученной алкоголем печенью. Я хотел превратить его в прах, в пыль, в боль, нах. Я хотел уничтожить его. Это мой последний шанс. И я воспользуюсь им.
Игорь не двигался с места. Пока он соображал, я уже – тут как тут – стою перед ним. Доли секунды. Ну?
Замахиваюсь окровавленным ножом и два раза бью его в горло справа. Кровь брызжет, пульсирует, как веселый музыкальный фонтан. А в моих ушах звучит мелодия смерти. Моцарт. Ну да. Скорее всего, Моцарт. Или какая другая заупокойная.
Человек, убивая другого человека, не думает ни о чем, кроме как что он убивает. У-би-ва-ет. И теплая кровь доставляет убийце звериную радость. Именно, звериную. Это потом душегуб, может быть, испытает муки совести. Это потом будет бояться наказания. А в момент убийства он жжот. Он ого-го! Он в эйфории. Он испытывает настоящий животный катарсис. «Браво!» – кричит его мозг. Крик – это песня смерти. Споем?
Игорь истошно заревел, зарычал, завопил. Так умирают животные. Мне всегда казалось странным, как в кино показывают смерть. В человека стреляют один раз, и он вдруг – брык на спину! – окочурился! Куда нужно попасть, чтобы человек упал замертво, не дрыгнулся, ни разу не шевельнулся? Куда? Только в голову, в соображалку. И то, возможно, после такого ранения человек еще минут пять будет бегать с простреленной башкой, брызжа мозгами вперемежку с кровью. Чтобы убить человека, нужно приложить максимум усилий. Человек, сука, – животное живучее. Он с ножом, всаженным по рукоятку в область сердца, может пробежать не меньше километра. Так же, как раненый кабан.
Еще раз коли. В сердце. Конечно, в сердце. Вот она кровушка твоего врага! Струится юшка! Я размахнулся…
– Все, – тяжело дыша, отчеканил я и два раза ударил ножом в сердце. Первый раз лезвие наткнулось на ребро, скользнуло и легко вошло в плоть. Вот так. Еще раз. Второй раз – еще легче. Уже гораздо легче. Ага. Все. Снова кровь – опять эйфория. Катарсис продолжается. Очищение через чужое страдание и боль.
– Боже?!.. – крикнул Игорь и стал захлебываться кровью.
Не мерзко. Совсем не мерзко. Смотреть можно… после всех злоключений… Квипрокво. Ну же… Забурлил ярко красной пеной – кровью, слюной, блевотой. Какой-то адской помесью.
Я отпрянул. Нож остался там, в груди Игоря Карабейникова. Нож шевелился в такт сердца, чуть–чуть поднимался и опускался, поднимался и опускался. Пульсировал, танцевал в неровном сердечном ритме. Тук-тук. Тук-тук. Под музыку. Потом чуть медленнее: ту-ук, ту-ук. Это был офигенный космогонический танец смерти.
– Всё, – переведя дыхание спокойно сказал я.
Карабейников схватился за рукоять ножа, торчащего у него из груди, и прохрипел:
– Че–ерт!..
– Вот именно, – согласился я, – Черт.
Я развернулся и отправился восвояси. Завернул за угол. Прошел длинную, воняющую мочой арку, оказался на ярком солнце. Аромат черемухи ударил мне в ноздри. О, Господи! Говорят, не поминай Господа всуе. А у меня никакое не «всуе»! С чего ради, у меня «всуе»? У меня праздник. У меня жертва. Дело чести. У меня закончился контракт с дьяволом. И я пою песнь моему Господу! И Москва мне подпевает шумом моторов. Корбан! Полный корбан!
Песня быстро кончилась.
– Всё, не всуе, не напрасно, – подумал я. И животное во мне уснуло.
По улице Академика Королева в двух направлениях двигались плотные потоки авто. Я шел в сторону ВДНХ. Хороший район. Мне нравится. Когда у меня будет много денег, я куплю здесь квартиру. Повыше этажом. Чтобы экология была на высоте. Ну… хотя… тут останкинская башня, конечно. И от нее, видимо, всяческие вредные излучения, воздействующие, в частности, на общее состояние здоровья и в перспективе на будущее потомство. Но все равно тут хорошо. И квартиры стоят сумасшедших денег. Вообще в Москве жилищный вопрос со времен Булгакова так и не решен. Жилплощади мало, она ужасно дорогая и часто маленькая. Да и климат в Москве стал мерзкий. Пасмурно круглый год – как в Питере. Солнца месяцами не видать. Уедем с Алисой отсюда куда–нибудь в Болгарию или в Черногорию. В Черногории, кстати, живут полноценные православные христиане. А это – плюс. Безусловный плюс. Вот так. Уедем. Пусть Лужков с Батуриной здесь остаются. Может быть, наступит время, и родным домом на долгие годы для них станет «Бутырка». Видит Бог, она их, точно, ждет. Но кто о них вспомнит? Мало кто.
Это, кстати, мое первое убийство. Двойное. Меня зовут Коля Степанков. Вообще–то я писатель, сценарист, пустобрех и провокатор. Ничего серьезного из моего творчества еще не поставлено. Слава Богу. Но это временно. Будет и на моей улице праздник. Потом. После.
Руки липкие от крови. Неприятно. Черт побери! И как хорошо пахнет черемухой, господа и дамы! Черемухой и кровью.
Убийство – это определенный способ самовыражения. Убийство – это искусство. Убийство – это как… А Господи… Чего уже говорить! Убийство – это страшно…
Ну хватит об этом. Не нужно. Забыли.
Итак, продолжим. Глава вторая «Нет ничего слаще хуя». Вы удивлены? Я тоже был удивлен.
 
ВТОРАЯ ГЛАВА
СЛАЩЕ ХУЯ
 
Год назад
 
Казалось, что в кабинете пахнет сиренью (и тогда была сирень), хотя огромное окно было плотно закрыто. Тонко рисуя в пространстве воздуха полосы пыли, сквозь жалюзи едва-едва пробивались лучи майского солнца. Они тоненькими яркими полосками ложились на затылок его коротко стриженной белокурой головы. Его томные вздохи и эрегированные охи и ахи… Новые смешные словечки… уменьшительно-ласкательные прилагательные… И в конце концов взрыв мозга.
– Слаще хуя ничего нет.
– Нет ничего слаще хуя, – говорил он мне, когда разливал по бокалам текилу.
– Ничего нет слаще хуя, – повторял он, когда ровнял очередную дорожку кокаина.
– Ничего нет.
Он подавал скрученную в трубочку сторублевку, легко хлопал меня по плечу и всегда торопил, указывая пальцем на кокс:
– Давай-давай. Не жди.
Я наклонялся над белоснежной дорожкой, подносил трубочку к ноздре, втягивал в себя порошок:
– ...уф–ф–ф…
Вот как это происходит. Втягиваешь. Опрокидываешь голову назад. Зажимаешь пальцами нос, слегка массируешь его. Короткий вдох-выдох. Потом вторую половину дорожки – другой ноздрей. Далее пальцем собираешь остатки кокаина и мажешь там, где зубы в десну уходят.
И-и-и…
– ...уф–ф–фа–а–а!..
Гм. Ты начинаешь отчетливо слышать свое дыхание. Чувства обостряются. Мир становится терпимым. Ты уже почти любишь человечество. Тебе кажется, что Бог вдохнул в тебя уйму сил и творческой энергии. Талант твой плещет через край. Спасибо Тебе, Бог! – говоришь ты про себя. И уже начинаешь верить в Иисуса. Цвета становятся красочнее. Мысли собираются в единую кучу и как будто строятся в определенном порядке, в колону, как отборные гвардейцы. Чистые, выбритые, сильные. Мысли льются бурным потоком, заполняя озеро творчества. И это озеро неисчерпаемо. Оно с каждой минутой становится все больше и больше. Все глубже и глубже. И там, на глубине, может быть, живет Несси, красивое «чудовище». А над поверхностью озера кружат черноглазые птицы-слова, резвятся, пикируют, ныряют и выныривают совершенно другими. Например, красными или синими. Ты их рифмуешь, собираешь в стаи и косяки, заселяешь в скворечники и гнезда. Заполняешь ими все пространство. И они хором на все голоса поют. Слово рождает чудо. Блин. Эх. Но…
Но какого черта?! Зачем тебе красные и синие птицы, спрашивается?! Зачем? Когда есть простые птицы, которые родились в природе. Зачем тебе слова? Слово – денатурат мысли. Буква – глупая дура. И только точка имеет смысл. Только точка.
Все кажется… Все кажется… Бред! Чушь! Абсурд! Японский бог!.. И сиренью очень пахнет. Вроде бы…
Зубы как будто чуточку отделяются от десен. Будто им тесно в полости рта. Будто они чувствуют себя лишними. Будто они хотят вылезти на свободу. И никаких черноглазых птиц в косяках. Никакого глубокого озера. Никакой Несси. Никаких гнезд и скворечников. Ни единого перышка. Только глупые слова в пространстве комнаты, где будто бы пахнет сиренью. Но и это тебе только кажется. И слово красить бесполезно. Оно ценно само по себе. Денатурат тоже имеет свою цену. Чё его красить? Чё его придумывать? Всё. ТЧК. Только точка имеет смысл.
А лучи солнца, спотыкаясь о мелкие пылинки, плавно ложились тонкими полосами на его коротко стриженный затылок.
– Не понимаю тебя, – бурчал Игорь, хмуря брови.
– Очуметь! – откидывался я на спинку кресла, задерживал дыхание и громко демонстративно долго выдыхал воздух.
Прошла минута. Минула вечность.
– Нет ничего слаще хуя, – говорил он, когда готовил дорожку кокаина для себя.
Для себя он всегда строил дорожку и значительно толще, и длиннее. Естественно. И птицы, наверное, у него над озером летали и больше, и толще, и красивее. Хотя смысла в этих птицах все равно нет никакого. Тем более в крашеных птицах. А вдруг у него летают черно-белые птицы? Как в кино Джима Джармуша. Нет. Он не любит Джима Джармуша.
Я улыбнулся, поцеловал его в губы и сказал:
– Я люблю тебя.
Потом шуткой погрозил ему пальцем и добавил:
– Только не так, как ты думаешь. Я не гей. Я на самом деле не гей.
– Ясно. Ты натурал? – строго спросил он.
Я кивнул в ответ. Он тяжело вздохнул и ответил на свой вопрос:
– Конечно, ты натурал. Самый натуральный.
– Называй, как хочешь.
– Все мы когда-то были натуралами, – сказал он, сделав брови домиком, потом наклонился над столом, втянул в себя кокс и добавил: глупый, потом поймешь. Потом все сам поймешь. Все. ТЧК.
Мы молчали. Я думал об Алисе, потом о своих родителях, далее почему-то о своих школьных друзьях. Думал я быстро, коротко и четко, как будто стрелял из автомата Калашникова. Мысль пролетала у меня в голове от одного уха до другого. Пролетала и исчезала бесследно. Растворялась в пространстве кабинета. Мне понравилась такая игра. Такая стрельба. Я подумал, о чем бы еще подумать. Но патроны уже кончились. Пора набивать рожки автомата, имя которому мозг. Нужно заставить эту серую массу работать.
Игорь сказал:
– Мы уже больше, чем на тысячу долларов, сегодня вынюхали.
– Только как будто зубы от десен отделяются, – брякнул я, как будто меня не касается цена вопроса.
Признаюсь, меня на самом деле мало интересовало, насколько сотен или тысяч мы сегодня вынюхали.
– Так бывает, – сказал он, почесав нос.
Надо же какой дорогой порошок, – переварив информацию, наконец-то подумал я. Гм. Какой дорогой! И все. ТЧК. И была уже другая мысль. Господи, когда же уже закончится этот поток мыслей? Я устал. И была третья мысль. Поток сознания, не любопытный для чтения, не нужный даже наркологам и психологам. Так, в припадках творческого бреда танцует человеческий мозг. И этот танец становится ценным только тогда, когда твоя Елена Булгакова, несмотря на опасность, сохраняет для будущего твои бессмертные творения. Этот путь честный. Есть другой путь, путь «политической проститутки», как Алексей Николаевич Толстой…
– А как это было? – неожиданно для Карабейникова спросил я.
Он ухмыльнулся, нахмурился, потом сменил «гнев на милость» и улыбнулся.
– Что – было?
– Ну… как ты… это… Гм. Стал этим… геем?..
Он был готов к тому, что я задам этот вопрос. Не сказать, чтобы я очень уж хотел услышать его исповедь. Просто нужно было о чем-то разговаривать. Мне осточертела тишина и автоматные очереди сознания. Он медленно с ощущением важности происходящего откинулся на спинку дивана, заложил обе руки за голову, закрыл глаза и с удовольствием стал рассказывать:
– Ну да… Странно, но мне очень легко об этом вспоминать, – он вздохнул, закинул руки за голову и продолжил. – Это произошло шесть лет назад. Я долго боролся, боролся с самим собой, со своей сущностью. Я – в смысле… Пытался покончить с жизнью. Резал вены…
Я вдруг зачем-то вклеился:
– Я тоже резал себе вены… в армии… Ага.
Он как будто меня не услышал и продолжил говорить:
– …Потом смирился. Вступил в согласие с самим собой.
– А ты был в армии?.. – Я его тоже не услышал.
Мы часто с ним так беседовали. Я вел одну линию. Он другую. И каждый слушал только себя. Такой странный чеховский диалог. Как будто.
Он проигнорировал мои слова и продолжил:
– …Тогда я первый раз влюбился. В мужчину. Какой это был мужчина!
– Какой? – вдруг спросил я, но он не стал отвечать на мой вопрос.
– Я сходил с ума. Я готов был пойти ради него на край света. Я готов был убить кого угодно. О, мой бог…
Я вздохнул и спросил:
– Когда мы уже будем писать сценарий?
Игорь нахмурился, поднялся, открыл ящик стола, достал DVD-диск, включил его в плеер. На экране начался фильм «Кабаре» Боба Фосса. Гениальная завязка истории с потрясающим монтажом и песней бисексуального конферансье в исполнении Джоэла Грея.
Я удобнее устроился на кожаном диване.
Но Игорь резко убавил звук и неожиданно обратился ко мне:
– Неужели ты никогда не мерил мамины колготки?
– Нет, – ответил я сразу, но через секунду почему-то засомневался, пытаясь что-то вспомнить из далекого детства.
Что у меня было тогда, двадцать-двадцать пять лет назад? Пластилиновое одиночество. Игра в пластилиновых солдатиков. Часто плачущая мать с разговорами о намерении покончить жизнь самоубийством, которое я в дальнейшем пытался реализовать на себе. Пьяный отец, выбивающий двери и обвиняющий мать во всех грехах. Тогда маленьким я зарекался не пить, но после взросления перенял дурную привычку отца, кратно ее усугубив. Жестокий старший брат, по выходным заставлявший меня драться с ним на деревянных ножах. Отрешенная бабушка, страшные вопли которой раздавались по ночам. Она, видимо, каждую ночь видела какой-то жуткий сон. Никому не было дела до меня. Каждый жил своей жизнью. Каждый был вещью в себе. У каждого было свое одиночество. Я играл в пластилиновых солдатиков, создавал свой мир и никогда не надевал мамины колготки. Не знаю. Точно. Не надевал.
– Нет, никогда не мерил, – ответил я.
Игорь заподозрил меня во лжи:
– Никогда–никогда?
– Никогда. Насколько я помню. Папину шляпу мерил, когда с братом играли в ковбоев, бабушкин платок повязывал вокруг головы, когда играли в пиратов, мамину лисью шапку надевал, когда играли в наполеоновских гвардейцев, – начал рассказывать я.
Игорь не стал слушать, приблизился ко мне, улыбнулся, слегка похлопал меня по щеке и сказал:
– Ты честный. Ковбой. Я люблю честных… ковбоев, пиратов и гвардейцев. Мы должны с тобой сделать кино, Степанков. Попсу, конечно. Но это должна быть великая попса.
– Я хочу сделать с тобой кино., - вдохновился я.
– Ты войдешь со мной в историю, ковбой, - дернул он меня за ухо.
– Ты лучший, – брякнул я.
Он потянулся ко мне своими влажными большими губами и томно прошептал:
– Не искушай меня.
Я увернулся от поцелуя. Взял в руки бутылку текилы и спросил:
– После кокаина текилу можно?
– Немного. Но лучше не надо.
Я вернул бутылку на стол, тяжело вздохнул и многозначительно сообщил:
– Я вроде ничего такого не делаю…
– Чего – такого?
– Ну… ничего… такого… Ну… чтобы… Как сказать?
– Вот именно. Ты меня боишься?
Я вздохнул и ответил:
– Чуть-чуть.
Игорь кокетливо улыбнулся, взял бутылку, разлил по рюмкам и сказал:
– Понимаешь, какой чести ты удостоен?
Я нервно откашлялся:
– Видимо, я чего-то не понимаю.
– Безусловно.
– И что?
Игорь выдержал паузу, несколько раз демонстративно хрустнул пальцами и сурово продолжил:
– Так вот… У меня другие сценаристы вылетают из проектов за один день. А ты… ты мне симпатичен. Страшно симпатичен.
– Понятно, – кивнул я.
Его губы тянулись к моему лицу…
– Дай я тебя поцелую, ковбой.
 
ТРЕТЬЯ ГЛАВА
НОЧНАЯ РАБОТА
 
Все началось с текилы, точнее, с мохито. Еще точнее – все началось с того, что мне нужно было написать сценарий. Сценарий четырехсерийного фильма плюс полнометражную версию. Название мы придумали через месяц после начала работы: «Стэп бай стэп», что в переводе означает «Шаг за шагом». Когда возникло это название, я сразу вспомнил песню Сергея Шнурова «Стэп бай стэп, пока от монитора не ослеп…». Так вот. Да. Стэп бай стэп. Сценарий, значит. Господи, угораздило же меня.
Итак, Игорь Карабейников. Продюсер, режиссер. О нем ходили различные слухи. Но мне было наплевать. Так как я не люблю тусоваться и собирать светские сплетни. Самое главное – работа.
Мы живем с Алисой в съемной квартире.
За окном – май. Качалась сочно-зеленая рябина. Чирикали проворные воробьи. Ворковали неповоротливые жирные голуби. С первого этажа слышно, как соседка ругает своего суженого, который вчера опять напился до чертиков.
– Сука ты такая!!! Тварь подколодная!!!
Подколодная тварь – хорошее словосочетание. Я, лежа на кровати, заканчивал писать пьесу «Карлик Нос» по одноименной сказке Вильгельма Гауфа.
Время – полдень. Неожиданно раздался звонок мобильного телефона. Голос представился:
– Игорь Карабейников.
Я мигом вскочил с кровати, как только услышал, что ему нужен сценарист. Блин, ему нужен сценарист. Это как манна небесная. Тут – в столице – сценаристов, как собак нерезанных. Все пишут сценарии. Ну натурально – все. Все считают, что умеют это делать. Ну да Бог с ними. В трубке звучал голос Карабейникова. Пара-тройка традиционных вопросов. Чики-паба-па! Чики-паба! Встретиться договорились в ресторане. Он назвал адрес – улица Академика Королева, 13 «Б».
– 13 «Б»?
– «Б». О`кей?
– «Б» – о`кей.
Я был счастлив. Что еще нужно бедному сценаристу для счастья? Ничего. Только работу. Нам денег не надо, работу давай, как любит поговаривать мой папа. Иногда сценаристы в Москве лажаются. Начинают работать без аванса, без договора, в итоге часто случается кидалово. Будем надеяться, что это не про меня.
Я приехал, прочитал на двери объявление. «22 мая в 18 часов прямой эфир футбольного матча «Зенит» – «Спартак». «Забегаловка для болельщиков», – подумал я и вошел. Со мной поздоровался огромный белокурый охранник, сидящий за высоким столом-тумбой у самого входа. «Охрана», – подумал я. Бедный парень, изнывающий от тоски и безделья двенадцать часов в сутки. Чтобы я делал в такой ситуации? Я бы… Я бы брал с собой книги. Блин, но читать двенадцать часов подряд – ужасно! Охранник почесал большой гладко выбритый подбородок и проводил меня оценивающим взглядом.
Я спустился по лестнице в цоколь и через бильярдную, мимо барной стойки с юным барменом, прошел в обеденный зал. Мягкий неяркий свет, высокие потолки, темно-синие стены – на каждой по большому плазменному экрану, уютные диваны. Приличное заведение.
Относительно. Я выбрал столик, сел на диван (очень мягкий диван), еще раз огляделся по сторонам. Экраны, видимо, для футбольных болельщиков. Ну что ж, с точки зрения PR удачное предприятие – зазывать в бар-ресторан одержимых болельщиков. В случае победы они отлично отметят успех любимой команды и, наверняка, потратят кучу денег. В случае поражения будут заливать горе спиртным. Опять-таки выгодно. Вариант с футбольными болельщиками беспроигрышный. Плюс – днем бизнес-ланч. Жизнь идет. Хавку жрут. Пиво пьют. Бизнес прет.
Официант принес меню. Я взял его и развалился на излишне мягком диване. Стал ждать, тщательно изучая кухню ресторана. Как это обычно случается в Москве, Игорь опаздывал. Я позвонил ему, сказал, что на месте. Он пообещал быть с минуты на минуту. Я еще минут пять поерзал на неудобном диване, попробовал и так посидеть, и этак, позвал официанта:
– Принесите мне мохито.
Прождал полчаса, почти вызубрил меню, далее стал изучать без того известную телефонную книгу своего мобильного.
«Алиса» – моя Алиса.
«АннаВознесенская» – кто такая, не помню. Пусть будет на всякий случай.
«АнтонРИЭЛТЕР» – зачем он мне? Квартиру уже снял. Выкидываю из телефонной книги. Чик! Был человек – нет человека.
«АрсенАКОПЯН» – это, по-моему, тот чувак, который обещал купить у меня все сценарии. А сам уехал третьим помощником режиссера на съемки нового фильма Федора Бондарчука, где окончательно пропал.
«БАЛЛАНС» – это баланс счета. Проверю его. Пуск. «Баланс:64.54 руб.» Маловато. А почему у меня «БАЛЛАНС» написано с двумя «Л».
Дальше.
«БирежковАлександрБорисович» – мой старый томский друг. Редактор газеты. Сто лет ему уже не звонил. Как он там? Хороший человек. Не один литр водки с ним выкушали.
«БорисШигинский» – помню-помню. Режиссер. Давал он мне почитать один проект про военных моряков. Что-то типа набросков к сценарию. Много. Страниц сто. Ужас. Я написал ему всю правду, что думаю про этот «сценарий», который тот просил меня «поправить». Я сказал: его не нужно править. Его надо переписывать заново.
«БородинаОльга» – кинокомпания (?) Забыл, как называется. Снимают говеные сериалы, которыми сегодня засирают мозги современных зрителей.
Пытался я работать с этой компашкой… Продюсер Илья Лазаров меня туда порекомендовал. Не получилось у меня там работать. Не мог я слушать, когда говеную тему обсуждают три часа, какое имя будет у героя. Витя или Мойша. Кем будет этот персонаж – «лопатником» или «бардом»? Да какая к черту разница?! Пишите, блядь, да и все. Слово направит вас в нужное русло. Через два месяца меня сняли с проекта.
«БутикВладик» – мой старый анжерский друг и одноклассник. Первый алкаш в Кузбассе.
На букве «В» мне надоело изучать телефонную книгу, и я заказал мохито. Когда приехал Игорь, мы выпили еще по мохито. За знакомство. Потом еще. За мое участие в проекте. В общем, день удался, не смотря на слишком мягкий диван.
Надо признаться, мы пили всегда, когда собирались по поводу работы. Мама дорогая! Сколько мы пили! Что мы пили! В основном текилу, конечно. А что нам ковбоям? Водку что ли пить? Текилу за 800 рэ. Хотя, признаюсь честно, мне всегда было жаль эти 800 рэ. Пусть она и пьется легче, но водка ведь тоже вещь хорошая. И ее можно купить за 150 рубликов. Гигантская экономия получается. Другой вопрос, что деньги, слава Богу, не мои. Сначала я сопротивлялся, не буду пить, мол, нужно работать, мол, меня алкоголь расслабляет. Через два месяца (забегаю вперед) мне станет по барабану. И я буду напиваться уже сам – без текилы и Карабейникова – пивом и дешевыми баночными коктейлями (будь они неладны!).
В первый день мы обговорили условия. Я с удовольствием получил аванс – две тысячи зеленых, поехал домой думать над концепцией, креативить и, что больше всего мне нравится, тратить деньги.
Мы с Алисой, безусловно, стараемся денег попусту не тратить. Но, блин, оборачиваемся назад, и оказывается, что половина растрачена попусту и на совершенно не нужные вещи. Потом мы горюем, мол, зачем это купили, зачем то. Куда делись эти деньги, куда те.
– А где те сто долларов?
– Так мы их разменяли неделю назад.
– А пятитысячная?
– Рубашку тебе купили.
– Зачем? Чё у меня рубашек нет?
– Ты хотел рубашку.
Деньги нам с Алисой, что называется, жгут ляжку. И рубли, и доллары, и евро. Все. Мы заходим с ней в магазин, теряем голову и грузим полную тележку всякого барахла.
Через два дня мы с Карабейниковым встретились вновь. Яподготовился по полной. Две ночи не спал. Продумал концепцию, набросал синопсис, сделал несколько пробных сцен, нарисовал схему-план и характеристики персонажей. Я ведь серьезный сценарист, не хуй в стакане.
С чувством выполненного долга я вошел в офис.
Меня на входе встретил манерный Олег, как выяснилось потом – директор компании и по совместительству любовник Игоря Карабейникова. Но об этом я узнал потом, после.
– Доброго дня! Меня зовут Олег.
«Хороший человек, – подумал я. – Доброжелательный. Приветливый. Но, видимо, гомосек, – думаю, – да. Ну, где-то так – процентов на девяносто девять. А Игорь? Не знаю. Вроде – нет. На счет Олега сомнений нет. Сто пудово, гомосек. Манера разговаривать, вышивки-рюши-цветочки на стильных джинсах, короткая футболочка, из-под которой слегка выглядывает загорелый подкаченный животик, плюс серьга в ухе. Хотя у Карабейникова тоже серьга? Вот вопрос. Неужели я попал в голубую тусовку? А ни все ли тебе равно, Степанков? Напишешь сценарий и свалишь отсюда.
«Выборы! Выборы! Все депутаты пидоры!» – почему-то запел я в голове песню Шнура. Шнур, безусловно, лучший в нашей поп-культуре. Шнур – молодец!
Так вот. Ждем-с.
Ждем-с.
Через час Игорь вихрем влетает в кабинет.
– А вот и я. Ну, так что? Что? Работать? Работать. Работать будем так. Как? Так. Но… И без разговоров. Я ведь… Без разговоров. Точка.
Забавно, сначала мне вручили аванс, а спустя два дня сказали, что работать мы будем по ночам. Я переспросил:
 
– Мы, – я сделал акцент на «мы», – будем писать сценарий ночью? То есть я не один?
– Не один. Мы, – погладил себя по коротко стриженной голове Игорь и премило улыбнулся, – мы будем писать сценарий. Вдвоем. Ты да я. Да мы с тобой.
А потом вдруг в шутку наехал:
– Что ты думаешь, ты один такой сценарист!? Я тоже знаю. Тоже умею. Тоже учился, кстати.
На это я ответил:
– Я никогда не учился на сценариста. Я считаю, что научить человека писать невозможно. Это либо дано, либо не…
Игорь, не слушая меня, громко запел не известную мне песню:
– Ты меня расстроил, пистолет пристроил, к моему виску… Разговор был быстрый, пожалуйста, контрольный сделай выстре-е-ел…
Он замолчал, улыбнулся и еще громче, растягивая, тщательно распевая слова, повторил:
– Пожалуйста, контрольный сделай вы-ыстре-е-е-ел…
И запищал фальцетом под Володю Преснякова:
– На-на-на…
Закончив петь, с разбегу прыгнул на диван, развел руками и сказал:
– Вуаля! А где аплодисменты?
Я не знал, что делать. Игорь немного нахмурился, встал, громко хлопнул в ладоши и сказал:
– Работаем ночью.
Зачем так хлопать в ладоши? Громко… Что за привычка? Я вздохнул. И согласился. А куда деваться? Сценаристов по Москве, как собак нерезаных. Заказчиков днем с огнем не сыщешь. Плюс ко всему обещанный гонорар очень даже ничего по российским меркам. Лично для меня – приличный. Для сценариста Зои Кудри, конечно, это детский лепет, а для меня деньги. Шестнадцать тысяч долларов – четыре серии, плюс – полный метр. Стэп бай стэп. Гэй-гэй-гэй! Гали-гали! Я еще не получал столько в Москве. Гэй-гэй-гэй! Цоб-цобэ! Можно рассчитаться с долгами, съездить к родителям и, наконец, привезти дочку на каникулы в столицу. Сводить ее в Третьяковскую галерею, в зоопарк, на Красную площадь, показать Царь-пушку, Царь-колокол и, если захочет, мумию Ленина.
– Есть возражения? – поинтересовался Игорь.
– Никак нет, – в шутку по-армейски отрапортовал я.
– Ну и форева. Ты мне нравишься, Степанков, с тобой весело, – многозначительно сказал он.
– Со мной весело? – переспросил я.
– Почему нет? Обязательно будет, – он присел на край дивана, громко хлопнул в ладоши. – А сейчас смотрим хорошее кино, ковбой. Ты гениальный фильм Боба Фосса «Кабаре» посмотрел. Да?
– Да.
– «Бум»?
– Что – бум?
– Фильм «Бум».
– Не смотрел. Не знаю…
– Как!? Ты не смотрел «Бум»?!
– Не смотрел.
– Ужасно!!! А «Иствикские ведьмы»?
– Не смотрел.
– ???
В общем, на протяжении минут десяти он перечислял всевозможные названия фильмов. Из них я смотрел только один-два-три.
– Я не понимаю. Что ты вообще смотришь? – возмущался Игорь.
– Вообще? Кустурицу, Фон Триера, Кар Вая, Ким Ки Дука и т.д.
– С тобой все ясно.
– Что?
Я, вернее, мы с Алисойдва дня потратили на то, чтобы пересмотреть дома фильмы, которые порекомендовал Игорь. Половину из этого мы совершенно искренно посчитали говном. Только один нам очень понравился, который, как выяснилось, Витек, монтажер Игоря, скачал из Сети по ошибке (!?). «Ведьмы из Блэр». Фильм с бюджетом всего двадцать пять тысяч долларов (!). Сегодня он собрал более трехсот миллионов долларов (!). Мечта бедного художника! Господи, снять бы мне кино, которое принесло бы пару сотен тысяч баксов. Мы бы сразу купили квартиру, где-нибудь за МКАДом…
– Решение принято. Переходим на ночную работу, – поставил точку Карабейников. И шустрый Витек побежал в супермаркет за Текилой.
– А что делать? – объяснял я дома Алисе.
Алиса – это моя любовь, моя жена, мой друг и помощник.
– Скажи, что ты жаворонок, – беспокоилась она, ставя передо мной тарелку горячего запашистого свекольника.
Смачный кусочек баранины на тоненькой косточке омывала ярко-бордовая аппетитная жижа свекольника. Я аккуратно выловил с поверхности большой лавровый лист. Потом положил ложку сметаны. Затем еще одну. И еще пол-ложечки. Поперчил. Далее все это перемешал. Господи, какой запах! Божественный свекольник с бараниной на косточке! По левую руку положил два куска бородинского хлебушка. По правую – три зубчика сибирского маминого чесночка. Ну, приступим.
– Скажи, что ты лучше работаешь по утрам, – повторила Алиса.
– Это его не волнует. Ему нравится работать ночью. Мне не из чего выбирать, – сказал я, откусил мягкого хлеба, потом ползубчика чеснока и съел первую ложку обалденного свекольника.
За окном от ветра качалась зеленая еще рябина.
Я с удовольствием прожевал, проглотил и сказал:
– Мы будем работать ночью.
Алиса глубоко вздохнула.
А я отметил облизываясь:
– Свекольник. Умереть, не встать, как вкусно.
 
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
МИШУТКА
 
На следующий вечер я приехал в офис Карабейникова на работу, с ночевой. Девушка с большой грудью и толстыми губами – не то секретарь, не то помощник – сказала, что Карабейников с минуты на минуту будет. Я расплылся в улыбке. Ок. Она кокетливо улыбнулась в ответ. Открыла кабинет Карабейникова, предложила мне присесть. Я вошел, сел. Она еще раз улыбнулась, эффектно, почти в рапиде, развернулась, поплыла к выходу, эротично покачивая бедрами. Я проводил ее взглядом. Одинокий бизон, сидевший внутри меня, замычал в ожидании случки. Но бизон – животное неразумное. Какая случка? Случки так просто в мире человеков не случаются. Бизон, блин! Это в прерии можно вскочить на бизониху, оттарабанить ее «по самые не балуйся» потом спрыгнуть и начать равнодушно щипать молодую зеленую травку, отгоняя хвостом мух, а ночами от одиночества мычать на голую луну.
Сижу на диванчике, вздыхаю, жду Игоря. Думаю: ведь доверили же мне кабинет, оставили одного. Приятно быть в круге доверия.
Я напрягся. Пока никого нет, тихо пустил ядовитого шипуна, вышел из застенков души, из экзистенции, решил оглядеться, что тут да как. Как живет и работает современный российский режиссер.
Так вот.
Темный кабинет Игоря Карабейникова, продюсера, режиссера и единственного владельца компании «New Lain first Blue Studio» больше походил на жилую комнату человека, который любит и ценит свой беспорядок или точнее сказать – творческий бардак. В этом бардаке все, как полагается, на своих местах. Да. Именно. Потому что этот бардак для него лучше порядка. Скажем больше, этот бардак при большом желании можно даже назвать неким порядком. И даже без преувеличений. Только это все равно бардак.
Я сидел на огромном черном до геморроя мягком диване, который стоял посередине стены. Нужно сказать, что кабинет отличали достаточно высокие, по-видимому, советские еще потолки. На стенах облупленные желтые обои. По приблизительной оценке на глаз, думаю, обоям лет десять или все двадцать. На обоях фотографии и афиши с автографами знаменитостей. Оттуда мне улыбались Филипп Бедросович, Лариса Долина, Кристина Орбакайте, Алексей Булдаков, еще ряд персон. В том числе, как живой, Майкл Джексон. Я даже поднялся с дивана, чтобы поближе разглядеть его размашистую подпись.
Вот это да. Хотя… Видимо, фикция, подделка. Не-е, брехня. Поедет сюда Майкл Джексон! Ага. Не дождешься! У него и так проблемы с налоговой. У него нос, говорят, проваливается. Вот чувак создал себе проблему. Ходил бы да ходил по сцене черным негром. Нет, ему, видите ли, стала нужна белая кожа. Еще мальчиков маленьких давай любить. Наверное, большие деньги сводят людей с ума. Наверное. Гм. Меня не сведут. Ей Богу. Бля-буду.
У меня будут деньги. У меня будет много денег. Так. Ладно. Стало быть, кабинет. Что тут дальше?
Ближе к окну – черный офисный стол, заваленный бумагами, на нем компьютер. За столом черное кожаное кресло. За креслом огромное окно, закрытое пыльными жалюзи поносного цвета. По правую руку от окна коричневый ДСП–эшный шкаф. За его стеклянными дверцами – тьма видеокассет различных форматов (Betacam SP, DVcam, miniDV), пара дипломов на имя Карабейникова не известных мне кинофестивалей, всевозможные сувениры и самое главное – около полусотни маленьких плюшевых медвежат. Всяких разных, разноцветных, всевозможных форм и размеров. Зачем столько маленьких медвежат? Пыль разводить. Видимо, подарки, подумал я.
В метре от шкафа, у стены, на тумбочке, большой аквариум с живностью. С первого взгляда, неприятная, надо сказать, живность. Среди водорослей плавают два хвостатых ящера, разгребая перепончатыми лапками воду. Они иногда подплывают к стеклу аквариума, тычутся в него своими плоскими носами, смотрят на тебя, будто в жизни понимают больше, чем ты. Потом устремляются к поверхности, хватают пастью воздух и снова уходят на дно. А там среди камней притаился миниатюрный темно-коричневый рак с гигантскою не по его размерам клешней, затих и пускает мелкие пузырьки, будто живой компрессор. Думаю, рак нервничает – чем-то недоволен либо крепко спит.
Идем дальше. Справа от двери – большой бордовый сейф. Надо признаться, все, кроме сейфа, меня насторожило. Аквариум с ящерами, шкаф с плюшевыми медведями. Все чертовски странно. Гм, да уж. Только этот внушительных размеров стальной толстопуз, полный, видимо, важных документов, бумаг и, вероятно, зеленых денег, молчаливо давал понять, что в кабинете сидит человек деловой, с ним можно иметь дело и с него можно стричь капусту.
Я снова уселся на диван. Прождал целых три часа. Блин, ждать ненавижу. Один час я листал какие-то книги, журналы. Потом опять изучал телефонную книгу мобильного, хватило меня до буквы «К». Далее опять пошел смотреть на ящеров и маленького рачка. Когда рак проснулся, стал слоняться по каменному дну, собирать какие-то крошечки, кушать их. После трапезы он разыгрался, разрезвился, стал гонять толстых ящеров по аквариуму, проявляя тем самым безудержную наглость. Рачок был смелее, циничнее и грубее, хоть и наполовину меньше каждого из ящеров. Так бывает в нашей жизни. Лучше быть маленьким наглым раком, чем большим мягкотелым ящером, так и не отбросившим хвост предрассудков и лживых ценностей.
Я уже устал в тишине слушать тиканье часов. Мама дорогая! Время – без пятнадцати одиннадцать. В эту минуту в кабинет врывается запыхавшийся счастливый Игорь. Слету пожимает мне руку, плюхается в свое кресло, утопает в нем и с обаятельной улыбкой спрашивает:
– Давно сидишь?
– Три с лишним часа, – поднявшись с дивана с видимым недовольством отвечаю я.
И вдруг понимаю, что от трехчасового сидения на этом кожаном мягком офисном уродце в паху у меня запрело. Мне захотелось забраться в карман рукой и пошевелить мудями, дабы чуточку проветрить, растрясти, хотя бы поменять местоположение. Но я не сделал этого, ибо в кабинете находился хозяин и внимательно изучал меня взглядом. Я пожалел, что не потряс яйца, когда находился в кабинете наедине с аквариумными жителями.
– Три часа? Ну, так писал бы сценарий, – сказал Игорь.
Я растерялся:
– Как?
– Ручками, – демонстративно пошевелил пальцами Игорь, показывая на клавиатуру компьютера, – ручками. Компьютер я с собой не забирал? Не забирал. Все стоит на месте. Включил бы, да писал. Работа бы сдвинулась с мертвой точки.
Я вздохнул и развел руками:
– Ну… Что значит с мертвой точки? Я дома уже работал по сюжету и композиции, – показал рукой на стол. – Да и компьютер чужой. Если бы я знал… я бы… ноутбук…
– Ну ты даешь! – не дал мне договорить Игорь.
Тут же в кабинет также быстро, как Карабейников, но не настолько шумно вбежал директор Олег, одетый в голубые джинсы с изрисованными кармашками и розовую кофточку с завязочками у шеи. Следом за ним подтянулся и надолго остался в кабинете нежный, но слегка приторный аромат его туалетной воды. Я подумал, что вода женская. Настолько она нежна. Хотя на сегодняшний день сам черт не разберет, где женская туалетная вода, где мужская. Все перемешалось в мире. Многие мужчины стали походить на женщин, женщины на мужчин. Особенно в Москве. Иной раз с первого взгляда не разберешь, толи баба, толи мужик. Такая вот асексуалка.
– Тебе кофейку, Игорь Николаевич? – предложил Олег, демонстративно оттопыривая задок, сгибаясь над столом, за которым, уставившись в экран компьютера, сидел задумавшийся Игорь.
Он погрузился во Всемирную сеть. Потом вдруг будто опомнился и обратил внимание на Олега:
– Чего?
– Кофе? Со сливками? – услужливо повторил Олег.
– Да. Именно. Со сливками.
– Может, покушаешь, Игореш? Курочка есть. С соусом. Соус отличный. Как моя мама готовит.
– Нет. Дичь потом.
– Творожку? – не унимался Олег.
– Нет.
– Плов есть.
– Не буду.
– А может, винегретику?
Но Игорь уже снова погрузился во Всемирную сеть – в безумную глобальную клоаку общества.
Не дождавшись ответа, Олег отошел от стола к аквариуму, достал из тумбочки баночку, стал кормить мерзкими, еще живыми червячками маленького рака и хвостатых ящеров. Я краем глаза увидел, что Олег изменился в лице, видимо, расстроился. Конечно. Точно расстроился. Кухарка, блин, а не исполнительный директор.
– Надо покушать, – покормив жителей аквариума, сказал он в воздух, присел на стул и занудно продолжил, – энергию… восстановить… кушать.
Игорь не обращал на него внимания. Пошевелив рукой, будто случайно задел книгу, и она грохнулась на пол. Олежик тут же с готовностью вскочил со стула, поднял ее, подал Игорю. И тот вдруг смилостивился, сказал:
– Давай. Давай, Михаська. Творожку. Творожку. Кальций. Кальций, – повторил он каждое слово два раза, потом, подумав, добавил:– Да.
Это было очень многозначительное «да». Я никак не мог понять значения этого «да». Не знаю. Странные существа – люди. Наполовину животные, наполовину боги. Хотя на самом деле ни фига не боги, далеко не боги, близко не боги. А где-то так – семь-восемь…
Я вздохнул.
Игорь снова сел в кресло.
Олег обрадовался, рванул к выходу, потом остановился, поняв, что кое-что – не очень значительное – упустил, обратился ко мне:
– А ты чего-нибудь будешь, Коля? – равнодушно спросил он, видимо, в надежде, что я откажусь.
– Чай, – ответил я, – если можно зеленый.
А сам думаю – странно, директор носит кофе-чай-творожок-курочку с соусом «как мама готовит». Хотя… Исполнительный же директор. Самый настоящий – исполнительный. Местечковый. Брошенные на пол книги поднимает. В общем, принеси-подай-пошел-на-хуй. Друг, товарищ, брат, опора, надежа, видимо. А то и жопа подходящая. Хотя… Не знаю. Пока. ТЧК.
Тогда я еще только начинал строить догадки об их отношениях.
Олег быстро вышел.
Я чего-то ждал. Игорь какое-то время молчал. Потом вдруг заговорил, глядя в монитор комка:
– Мы сейчас с продюсерами отмечали начало проекта. Море текилы выпили. Анекдоты травили. Михасик смеялся…
Я спросил:
– Какой Михасик?
– Ну, вот этот, – оторвался Игорь от экрана и показал на входящегов тот момент Олега, который нес творожок и чай, – Мишутка.
– Почему – Мишутка? – мне стало любопытно.
Игорь встал из-за стола, громко заразительно засмеялся, нежно притянул к себе подошедшего Олега и сказал, глядя ему в глаза:
– Он же медвежонок. Ты посмотри на него. Натуральный медвежонок Мишутка, – Карабейников сделал губы трубочкой и будто маленькому ребенку пролепетал: – Ути, мой маленький Мишутка. Такой хорошенький.
И провел пальцем по ширинке на Олеговых джинсах, когда тот, смущаясь, расплылся в улыбке.
– Сладкий мой! – тихо-тихо, словно в постели с любимой женщиной, сказал Игорь.
Олег опять улыбнулся до ушей. Покраснел, как девица, посмотрел на меня в надежде увидеть реакцию. Не дождавшись моей оценки, махнул рукой, мол, достал уже, и многозначительно сказал:
– Коля, ты еще не знаешь наших приколов.
– Я догадываюсь, – высказался я.
На что Олег не отреагировал. Он был в своей теме. Строил глупые рожи. Потом якобы эротично показал мне кончик языка и продолжил:
– У нас весело. Тебе должно понравиться.
– Понимаю, – сказал я на полном серьезе и показательно сморщил лицо, скривил губы, будто передразнивал Олега, как делают дети. Мол, на тебе такую рожу, мол, вот какой ты на самом деле. На.
Алиса называет это защитной реакцией. Но я люблю делать страшные рожицы и тем самым заводить людей в тупик.
Игорь хмуро посмотрел на меня и многозначительно произнес:
– Да–а, Степанков. Печально.
Что он имел в виду? Видимо, что я – непробиваемый и, типа, без чувства юмора. Видимо, я немного чужой на их празднике жизни. И еще по-настоящему не вхожу в их круг доверия. Плюс – натурал.
Игорь демонстративно вздохнул, отвернулся от меня, посмотрел на Олега, растянулся в улыбке, стал вновь дурашливо веселым, таким классным обаятельным придурком, как Джим Керри. Громко захохотал:
– Ха-ха-ха! Мишутка! Чик-чик! Мишанька! Ба-ба-ба!
Хлопнул по жопе Олега и продолжил:
– Ты так ржал над анекдотом… В ресторане… Медвежонок!.. Ты такой прикольный!
Олег, кокетливо улыбаясь, стал оправдываться:
– Смешно ведь.
Игорь хохотал. Я, глядя, как заразительно он хохочет, тоже засмеялся.
Карабейников, сел на стул возле аквариума, прижал к себе стоящего рядом Олега, громко дунул в его голое пузо, выглядывающее из-под одежды. Звук получился такой, будто кто-то громко пукнул. Михасик покатился со смеху:
– Щекотно! Игореша! Ой, щекотно!
Игорь с прищуром посмотрел на него и сказал:
– Я думал, ты завалишь этого продюсера на стол и прямо там, не сходя с места, отсосешь, – и опять засмеялся. – Михасик, ты был такой дурак. Медведь просто. Мишутка. Ха-ха-ха!
– Они такие хорошие ребята, – сказал Михасик, кокетливо прикусив свой указательный палец.
Два ящера за стеклом аквариума попытались атаковать маленького рачка. Но тот встал в позу, раскрыл свою гигантскую клешню и начал ей размахивать, чем напугал толстохвостых ящеров.
Игорь еще раз дунул Олегу в пузо. Еще раз возник протяжный звук искусственного пука. Просмеявшись, Карабейников серьезно сказал:
– Надо было завалить, да отсосать у него. Думаю, он был бы не против.
Я стал переваривать сказанное. Что это было? Провокация? Прикол? Зачем мне все это слышать? А?
Олег высвободился из рук Игоря, подал мне остывающий чай и сказал:
– Ты, Коля, еще тут такое услышишь и увидишь!
– Я уже чувствую, – попытался сострить я.
– Мы тебя научим любить жизнь, – сказал Игорь. – Правда, Мишутка?
– Могу предположить, – ответил я.
– Хи-хи-хи! – захихикал мне в лицо Олег.
– Ха-ха-ха! – захохотал Игорь.
– Шутники, – подытожил я.
Я понял: Михаськи были похожи на этих двух толстохвостых, плоскомордых ящеров. Им, так же как и тем ящерам, кажется, что они в этой жизни понимают значительно больше. А мне пришлось встать на сторону одинокого, злого рака. Но я теперь знаю, почему он злой.
– Хи–хи–хи!
– Ха–ха–ха!
Мне кажется, я на всю жизнь запомнил эти поцелуйчики в пузико, и «хи-хи-хи», и «ха-ха-ха». Четыре ряда больших отбеленных в дорогих салонах зубов. Четыре горящих глаза. Два счастливых, полных жизни лица. Но это, безусловно, не то счастье, о котором можно мечтать, не та жизнь, что приносит настоящее блаженство. Это гомосексуальное, как я понял потом, счастье протеста. Счастье вызова. Счастье бесконечной борьбы с натуралами. По сути, счастье глобального одиночества и бездетности. И в итоге – участь забвения. Гибельно пустое, как воздушный шарик, счастьице. Глобальная голубая пруха. Они в четыре глаза смотрели на этот мир через грязное окно анального отверстия. И открыто ненавидели всех, кто был не с ними. Натуралы – как говорили они. Они вкладывали в это слово всю свою обиду, всю свою ненависть, всю свою боль. Они искренне хотели, чтобы всех человеков засосало в эту клоаку, в это анальное отверстие. Они были гиперактивными гетерофобами. И это рок пропаганды 1990-х. Они – дети порока. И я… дитя… но я хотя бы борюсь.
Олег убежал из кабинета. Я спросил у Игоря:
– Сценарий будем писать?
Игорь моментально перестал смеяться. Блеск в глазах сменился напускным туманом. Но он быстро изменился в лице и как прежде игриво возмутился:
– Так садись, пиши. Кто мешает? Кто сценарист? А? Кому это дано свыше?
Я развел руками:
– Так… это… Концепция, синопсис, персонажи, речевые характеристики?..
– Садись и пиши, – Игорь встал со стула, подошел ко мне, подтолкнул к компьютеру, – иди-иди, работай.
– Ты прочитал, что я тебе выслал? – спросил я, отрывая жопу от дивана.
– А что ты мне выслал?
– Ясно, – сказал я, поднялся и подошел к окну.
Ух ты, блин! Погода окончательно испортилась.
Я расстроился, поняв, что он ничего из того, что я вчера ему отправил по электронке, не читал. Я молча прошелся по комнате, остановился у сейфа, вздохнул, поставил щелбан железному толстопузу.
– Я выслал тебе концепцию, синопсис, характеристики, – сказал я, облокотившись о сейф.
Тишина. Я заходил…
– Насколько я понимаю, каждый персонаж должен быть прорисован определенной яркой краской… фоновые персонажи… приглашенные звезды… Мне непонятно, почему героев столько много? И чем одна девушка отличается от другой…
Игорь внимательно наблюдал за мной, пока я сопровождал свою речь перемещением от окна к сейфу, и на последнем слове щелкнул зубами, показал на меня пальцем, сказал:
– Гм.
Потом улыбнулся, отвернулся, пошел к окну, резко закрыл жалюзи, повернулся ко мне и громко произнес:
– Ты садись… пиши сцены для ролика.
Он театрально развел руками и улыбнулся.
– Для какого ролика?
– Презентационного. Ролика для кинофестиваля.
Неожиданно Игорь демонстративно напрягся, сконцентрировался, приготовился. Легко подпрыгнул, приземлился, сделал танцевальное па, поклонился и, улыбнувшись, сказал:
– Мы скоро едем в Сочи, ковбой.
– Может, я поеду домой… писать? Тут это… Люди ходят, шум, гам, кастинг, пестинг и т.д.
– Шутишь так? Смешно. Забавно. Это похвально, Степанков, похвально, – серьезно сказал Игорь. – Сейчас все уляжется, утрясется. Все уйдут. Будет тишина. Останемся только мы с тобой. Будем писать.
Вбежал Михасик. И у них опять начался флирт. Ути-пути, поцелуи, шлепки по попке. Какие нежности?! О-ля-ля! Блевать хочется. Они очень быстро перестали меня стесняться.
Глядя на них, я задумался. Порекомендовал меня сюда мой хороший друг. Володя Дроздов. Актер одного из ведущих театров Москвы. За ним я никогда не замечал никаких таких наклонностей. По-моему, Дроздов не голубой, насколько я знаю. А? Хотя по Москве ходили слухи… Но, однако, у него красивая жена. Хотя красивая жена в этом случае далеко не повод, чтобы называть человека неголубым. Ох, Господи! Почему же Володя не предупредил, что тут, как я понимаю, педерастический альянс? Блин!.. Что тут происходит? Нежные мальчики целуются в губки. Тьфу – срамота! Голубятня! Додики, блин!
Игорь подошел ко мне вплотную, больно толкнул меня в бок и окликнул:
– Ко-оля!
Я пришел в себя:
– Да, Игорь.
– Не грузи-ись. Люби меня по-французски… Садись, пиши, писатель.
Я пошел, сел на диван, открыл свой ноутбук, включил. Заиграла известная музыка Windows (у меня тогда еще не было MacBooka). Далее я включил Word, напрягся, попытался сосредоточиться.
Взять себя в руки. Необходимо взять себя в руки. Нужно уметь работать в любых условиях, на своем ноутбуке, на чужом компьютере, на улице, в парке, в метро. Даже, если понадобится, рукой, авторучкой, карандашом, кровью. Странно, правда же? Сейчас писать авторучкой. Хе-хе. Читал я в какой-то газетенке, что кто-то из «великих» современников-писателей год назад или два с гордостью рассказывал, как он продолжает писать на бумаге и от руки. Мол, компьютер украли. Прибеднялся, стервец, хотел, чтобы ему Mac подарили. Думаю, это вранье и PR. Всё вранье и всё PR. Вся наша жизнь PR. Говно-PR.
О чем это я? А-а! Да! Соберись, Степанков, возьми себя в руки. Не раскисай. Не думай всякую хрень. Думай по делу. По делу. Нужно отрабатывать свой хлеб. А писательский хлеб не из легких.
В аквариуме среди водорослей миниатюрный сумасшедший рачок упорно гонял двух хвостатых ящеров. Меня это радовало. Я ведь был на стороне хулигана.
Пытаюсь сосредоточиться, закрываю глаза. Вдруг – шаги. Бум-бум. Бум-бум.
Гребаный Михасик бегает туда-сюда с какими-то бумагами.
Опять закрываю глаза. Вдруг – голос:
– Родная моя…
Игорь разговаривает с девушкой, у которой большие титьки и толстые губы. Она меня сегодня встречала. «Учти, у нас мало времени… А вот…» Господи. Сосредоточиться. Мне нужно сосредоточиться.
– Кстати – Ирина, – представил мне девушку Игорь, – директор по кастингу, по актерам.
– Очень приятно, – встал я, подал ей руку.
Ирина красиво улыбнулась. Я подумал – губы, наверное, накаченные, титьки, видимо, силиконовые. Возникла пауза. Ну да, о чем нам, собственно, говорить. О чем? Улыбается, как дура голливудская из Брянска.
Ира оценила ситуацию, похлопала ресницами, сказала мне:
– Взаимно.
И вновь обратилась к Игорю:
– Завтра я его приглашу, Игорь Николаевич. Но он такой строптивый. Уж-жасно.
Они продолжали начатый несколько минут назад разговор. Я заметил, что Ирина крутит в руках авторучку, то снимает колпачок, то надевает. Нервничает, подумал я, волнуется.
– А ты помягче с ним, – сказал Игорь, забрав в свои руки авторучку, которую она крутила.
Ира даже не обратила внимания на это, продолжала говорить:
– Ну, куда еще мягче?
– Помягче-помягче. Он же, типа, звезда. Дай ему понять, что он звезда. Прижми к своей груди. Он растает в твоих объятиях. Я гарантирую.
Нет, точно – силиконовые титьки. А может, и нет, подумал я. Вообще, надо признаться, хотя я и считаю, что в женщине самое главное жопа, все равно – почти всегда обращаю внимание на грудь. Настоящая, ненастоящая. Большая, маленькая. И ошибаюсь я редко. Однако тут я споткнулся. Потому что тело у Ирины, в принципе, большое, хорошее, жопа в самый аккурат, ноги длинные, плечи широкие. Поэтому у меня и возник вопрос – натуральные или ненатуральные груди. Очень может быть, при таком телосложении и груди естественные. Хотя, если учитывать, что губы, точно, накаченные, вполне возможно, что и титьки вставленные. О чем ты думаешь, Степанко!?
– Будь с ним нежнее, – закончил свой монолог Игорь.
Ирина кивнула головой, молча забрала у Карабейникова свою авторучку и вышла. Тот тоже нисколько не обратил внимания, что у него из рук что-то выхватили.
Странная игра, подумал я. Или, сто пудов, их связывает что-то большое, чем работа.
Игорь подошел ко мне, хлопнул по плечу и сообщил:
– Ну что, Коля, выпьем за первый рабочий день. С почином, так сказать.
Я не знал, что ответить, стал подбирать слова:
– Ну–у… Вроде как… работать… собрались.
– А я тебе о чем? Работать. Конечно, работать. Что будем пить? Тебе понравилась текила?
– Ну… да. Да. Дорогой напиток. Приятный.
Игорь хлопнул в ладоши.
– Витек!
Перед нами откуда ни возьмись появился Витек, похожий на сказочного молодца из ларца. Он между делом тиснул мне руку, и в ожидании приказа с дикой улыбкой уставился на Игоря Николаевича. Витек худощавый, широкоплечий парень, работает у Игоря монтажером и мальчиком на побегушках. Ну а кому сейчас легко?
Игорь достал из портмоне две тысячи рублей, подал их Витьку и шепотом спросил:
– Олег ушел?
– Ушел, – также тихо ответил Витек.
Игорь улыбнулся, потянулся – руки в стороны, демонстративно широко открыв рот, зевнул и громко продолжил:
– Сгоняй за текилой, Витек. Только серебряную покупай. Закуски какой-нибудь. – Карабейников обратился ко мне: – Ты лазанью кушаешь?
– Не знаю. Не пробовал, – ответил я.
– Ты как из глухой деревни приехал, Степанков! – игриво возмутился Игорь. – Попробуешь.
Я вздохнул, ничего не ответил.
Игорь – Витьку:
– Усвоил? И «Байкалу» бутылочку. Или нет, лучше две. Две бутылочки «Байкалу». Всё. Дергай. Дергай-дергай. Одна нога здесь, другая… – он указал пальцем на дверь, – …везде.
Игорь вытолкал Витька за дверь и вышел следом за ним. Двери закрылись.
Я остался в кабинете один, подошел к столу, сел за компьютер, открыл свою электронную почту Yandex. Вдруг боковым зрением вижу, один из ящиков письменного стола приоткрыт. Любопытно. Правда, любопытно. Чужой стол, чужой ящик. Я открыл побольше, заглянул. Там сверху на бумагах лежит фотография. Блин! На фотографии моя Алиса и я. В одном из магазинов какой-то фотоохотник нас запечатлел. Зачем? Кому это нужно? Мама дорогая…
 
ПЯТАЯ ГЛАВА
24 САНТИМЕТРА
 
Выпив текилы, я забыл про фотографию в ящике стола.
Выпив еще, я подумал, что жизнь не такая уж мерзкая штука.
Выпив еще, я опять расстроился. Жизнь – говно. Полное говно. Да и я – говно. Наверное. А может, и не говно.
За окном полной дурой повисла пьяная пятнистая, будто больная экземой, луна. От луны пахло говном.
Мы в эту ночь бухали. Бухали долго. Начали с бутылки текилы. Потом Витек сбегал еще. Потом еще. Мы с Игорем всю ночь говорили об искусстве, о творчестве, о режиссуре, о великих режиссерах. Вернее, больше говорил Карабейников, а я, открыв рот, слушал.
Подробно рассказав очередную историю своего успеха, Игорь разливал по рюмкам текилу, обнимал меня и кричал:
– Я так не креативил с института! Ты лучший, Коля! Ты меня возбуждаешь…
– К чему – возбуждаю? – с осторожностью спрашивал я.
– К творчеству. А ты что подумал?
Мы креативили. Хотя креатива в нашей пьянке было ни на грош. Выпив очередную порцию, Игорь лез ко мне целоваться в губы. Он касался моего рта влажными губами, я отстранялся, отгораживался от него. Какого черта? Зачем мне это нужно – спросите вы. А деньги… Чертовы деньги, которые нужно заработать. Если бы другой продюсерпредложил мне тогда сценарную работу, я бы без промедления бросил эту голубую пропахшую текилой компашку и убрался нафиг – восвояси. Не знаю. Не было у меня других предложений. Пока. Я ведь не Виктор Мережко, не Эдвард Радзинский и даже не Стивен Кинг и не Танино Гуэрро. Я просто Николай Степанков, член Союза писателей с прошлого года. Хотя толку от этого членства ни на грош. Только красная корка с печатью. Говна-пирога. А мне нужны деньги.
За окном висела пьяная голая луна, готовая отдаться первому встречному. Я знаю, она любит анальный секс. Я знаю. Я знаю.
– Ты такой классный, Коля! Я давно так не креативил. Ты лучший… сценарист!..
– Ты гений, Игорь! – в ответ хвалил его я.
– Ты лучший! – говорил я Карабейникову, глядя в окно, как черная туча ложится на пьяную голую луну.
– У нас с тобой все получится.
– Дай Бог!
Дай Бог… Дай Бог… К чему это я? А в его глазах есть что-то звериное, животное. Что он там прячет в своей душе? Мне захотелось проникнуть в его голову через глаз. Правый или левый – без разницы. Я ощутил внутри себя странную потребность его убить и обязательно проникнуть внутрь. В юности я подумывал стать патологоанатомом. Блин! Чё ты гонишь, Степанков! Допился! Донюхался! Господи-и!..
– А ты веришь в Бога? – неожиданно спросил я.
– Обязательно, – ни секунды не сомневаясь, ответил Карабейников.
Я внимательно смотрел в его глаза. И не видел в них ни капли сомнения. Через десяток секунд тишины я спросил:
– В какого?
– Что – в какого?
– В какого Бога?
– Я православный.
Я удивился. Налив очередную порцию текилы, я поднял над головой рюмку и провозгласил:
– Ты лучший, Игорь. Я очень рад, что познакомился с таким человеком, как ты. Очень рад, что… Володя Дроздов свел… так сказать, нас… вместе. Ты… Лучший…
Только я ничего толком не смотрел из фильмографии Игоря Карабейникова. Ну, только что пару серий дурацкого сериала «Проклятый ад», где девчонки-самоучки фальшиво играют проституток, где на весь сериал полтора настоящих актера. И все мужики – как выяснилось потом – гомосеки. Или – почти все.
– Ты лучший режиссер России, – закончил я свой панегирик, нагрев в руке рюмку текилы.
Карабейников снова тянул ко мне свои влажные губы для поцелуя. Я же заслонился рюмкой от поцелуя и закончил речь:
– Выпьем. Выпьем за… дружбу…
Игорь кивнул, вдохновился, поднял свою рюмку и громко изрек:
– О-о-о! Сильно. Дружба между мужчинами – это сильно. Это вершина. Это лучшее, что возможно в этом многополярном, глупом, не побоюсь этого слова, дебильном мире. Дружба между мужчинами – это самая потрясающая вещь на земле. Знаешь, когда Сократ разговаривал с Платоном…
Я перебил его:
– А у тебя есть жена, Игорь?
Он поставил рюмку на стол, изменился в лице и скорбно проронил:
– Да, у меня есть жена. Жанна.
Потом демонстративно глубоко вздохнул, глаза его наполнились влагой. Мне показалось, что он вот-вот расплачется. Потом я подумал: врет. Что за мхатовские паузы? Потом снова подумал – нет, правда расплачется. А он вдруг искривился в улыбке и добавил:
– Она такая красива-ая, такая, Степанков… Ты не представляешь, Коля.
Мне понравилась его слова про красивую жену. Я подумал про свою Алису.
– Почему? Представляю. Очень даже реально.
– Нет, ты не представляешь.
Я задумался и спросил:
– В смысле?
– Жену, – просто ответил он, – Жанну. Мою. Представляешь?
– Нет.
– Ну ты постарайся.
– Я стараюсь.
– Старайся.
И он сделал для себя дорожку кокса. Мне, сука, не предложил. Да и ладно. Не больно надо вашего просветления.
Он молча втянул в себя порошок.
Я подумал. Может, я ошибаюсь? Может быть, он никакой не голубой, а просто чуточку манерный, чуточку модный, в ногу со временем. Так ведь сейчас принято – мужчины часто кокетничают друг с другом. Здесь, в Москве. Плюс ко всему – он провокатор. Я, однако, тоже не лыком шитый.
Я попросил его рассказать о Жанне.
Он мило улыбнулся, закрыл глаза, сильно-сильно зажмурился, сморщив лоб, сжался, как куренок. Точно, как куренок. В таком виде он стал походить на куриную гузку. Ага. Очень даже похож. На жопу. На куриную. Когда она, сварившись в бульоне, лежит на тарелке в слиянии с окороком. Я, признаюсь, никогда не любил окорока. Я всегда любил гузку, куриную жопу. Сожрать что ли тебя, Карабейников? Превратить тебя в кусок утреннего кала? Потом встать под душ и смыть с себя всю эту грязь. В комнате стояла мертвая тишина. Слышно было, как одна моя кишка говорит с другой.
Я что-то хотел сказать, открыв рот, произнес:
– Я-а…
Гузка вдруг ожила, Игорь открыл глаза и отчетливо сказал:
– Жанна меня любит. Представляешь? Это так.
После этого склонился над мусорной корзиной, громко шваркнул носом, напором воздуха выбил соплю в глотку, смачно сплюнул, распрямился, облизал влажные губы, потом утерся лежащим рядом вафельным полотенцем и, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Жанна очень хорошая. Да. Она… Это… Это я поднял ее из грязи, представляешь, Коля? Я, –стукнул он указательным пальцем себе в грудь. – Я сделал из нее человека…
– В смысле?
– В прямом. Я ее всему научил. И она сейчас работает исполнительным продюсером в одной из лучших кинокомпаний Москвы. Востребована, как никогда. Жанна, моя школа, – хихикнул Игорь. – Иногда даже зарабатывает больше, чем я. Хи-хи. Но ничего…
Возникла пауза.
– Что ничего? – спросил я.
Игорь вдруг перескочил на другую тему:
– Мы построим дом с Михаськой…
Текилы у нас было еще полбутылки. Думаю, нам хватит. Мы итак уже пьяны и нанюханы. Почему мы перешли на Михаську? Подумал я и спросил:
– А Жанна?
– Что – Жанна?
– Ты ее бросишь?
– Зачем? И Жанна с нами. Вместе. Одной семьей. Михаська будет жить на одном этаже. На первом, например, а Жанна – на втором. Как ты думаешь, где лучше поселить медвежонка? На первом или на втором?
Я не ответил. Я засмеялся. Мне показался забавным такой расклад. Жена на втором, любовник на первом. Медвежонок – на первом! Я заржал. Игорь не понял, над чем я смеюсь, нахмурился, стал защищаться, убеждать меня в том, в чем не нужно:
– Да-да-да. Правда. Она такая красивая, Колек…
– Не сомневаюсь, Игорь.
Он задумался на короткое время, посмотрел сквозь меня и сказал:
– Со мною должны быть и работать только красивые люди… Только красивые.
Он опять замолчал, потом добавил:
– Вчера звонит мне в час ночи… не может выбраться с Мосфильма…
– Кто?
– Жанна. Я ей говорю, бери такси. Она хохочет, нехорошая девочка. Сука такая. Выпила, говорит, вина. Наверное, завела себе любовника на стороне. Пусть. Пускай. И это проходит.
За окном спряталась за тучи пьяная вдрызг, кривая на один бок луна. Игорь, глубоко вздохнув, сказал:
– Скорей бы она ушла от меня.
И посмотрел мне в глаза. Я не знал, что отвечать, лишь пожал плечами и изобразил улыбку на лице.
Игорь взял меня за руку и почему-то перешел на шепот:
– Ты знаешь, Степанков, у меня член двадцать четыре сантиметра.
Я растерялся, криво улыбнулся и тоже шепотом ответил:
– Не знаю.
– Так вот знай, – повелел он во весь голос.
Он отпустил мою руку, поднял свои вверх, раскрыл ладони к потолку и застыл в такой позе. Как будто мессия взывает к небу.
– Ты гордишься этим? – спросил я.
Мессия ожил, опустил руки, глаза заблестели, он громко задышал и почти перешел на крик:
– Безусловно. Двадцать четыре сантиметра – это величина! Правда же?
– Зачем тогда Жанна любовника на стороне ищет? Ну… То есть…
Карабейников икнул, сморщил губы, крякнул и ответил:
– Зачем? Для разнообразия. В этой жизни всегда хочется разнообразия, – он опять на секунду задумался, потом продолжил: – Пускай, я ей не запрещаю. Пусть ищет. Пусть трахается, плохая девочка. Пусть берет от жизни все, сука. Я ее не ревную. Она навсегда, не смотря ни на что, останется моей. Она будет жить в моем сердце.
– Ну да. Чужая жена всегда лучше.
Игорь, не понимая меня, почесал себе нос и спросил:
– Почему? Что ты имеешь в виду?
Я переставил пустую рюмку с одного места на другое и ответил:
– Есть такая пословица. Чужая жена всегда лучше.
Карабейников задумался, переставил свою пустую рюмку с одного места на другое и сказал:
– Хорошо креативим.
Я пожал плечами, осторожно спросил:
– А мы креативим?
– А как же? Что мы, по-твоему, делаем? Мы дополняем друг друга…
– По-моему, мы просто тупо бухаем.
– Ну, это по-твоему. А по-моему…
Игорь снова стал наливать. Я взял рюмку, торжественно встал и сказал:
– Ну что ж… Выпьем. Выпьем за двадцать четыре сантиметра. У меня семнадцать, – засмеялся я.
– А у меня двадцать четыре, – оставаясь серьезным, с гордостью сказал Карабейников и тоже встал.
Он выпил, покряхтел, как старик, и добавил:
– А давай мериться членами?
Я выпил и сказал:
– Зачем? Нет. Не хочу. Все ясно. У тебя 24. Я верю.
Мы разом сели.
– Боишься? – не унимался Игорь.
– Не боюсь.
Тогда Игорь откинулся на спинку кресла, закинул обе руки за голову, как любил он делать, мол, вот я какой, не то, что ты.
– Как ты думаешь, сколько мне лет, Колек?
– Сколько?
Он опять изменился в лице. Края его губ опустились, глаза наполнились слезами. Он встал с кресла, отвернулся к окну, плотнее закрыл жалюзи, развернулся ко мне, и опять на его лице сияла улыбка. «Актер, ну прям Евгений Миронов», – подумал я и от ночной усталости закрыл глаза.
– Ты как думаешь, сколько? – повторил Игорь вопрос.
– Я думаю, лет тридцать восемь, как Володе Дроздову.
Игорь улыбнулся:
– Не угадал.
– А сколько?
Он сел в кресло, обмазал края рюмки с текилой солью и выпил, смакуя и причмокивая.
– Сорок восемь, – поморщился Игорь и шваркнул носом.
Я не на шутку удивился:
– Сорок восемь!?
– Сорок восемь. Старенький уже.
– Ни фига! Ты так хорошо сохранился! – Я пришел в восхищение.
Игорь самодовольно улыбнулся. Мы замолчали. Я еще некоторое время думал о том, насколько он молодо выглядит для своих сорока восьми. Как я понимаю, нет даже речи о здоровом образе жизни. Он выпивает, прямо скажем, не хило. Плюс, порошок с цветными птицами-словами.
– Сейчас такое время, что все возрасты сравниваются, – перебил Игорь ход моих мыслей. – Цивилизация это позволяет. Нет жестких разграничений.
– В принципе, согласен, – поддакнул я.
И ночь шла. И мы пили. И долго еще о чем-то говорили. Он рассказывал мне о том, как ему в клинике вкалывали стволовые клетки. Как он проходил курс «омолаживания». Он рассказывал о своих режиссерских работах. И я был очарован этим человеком. Оказывается, он в 90-х играл в кино. Только ни одного из перечисленных им фильмов я не видел. Он снимал клипы для Ларисы Долиной, для Филиппа Киркорова, для Кристины Орбакайте. И я их, к счастью, видел. И похвалил его. В конце концов, в прошлом году Карабейников выпустил для третьего канала рейтинговый сериал «Проклятый ад». Я сидел, пил текилу с человеком, который общался со многими звездами эстрады, кино и телевидения. Я восхищался Игорем Карабейниковым. Пусть он даже трижды гей. Но это клево. Гм. В смысле, не то клево, что он гей, а то клево, что он клевый чувак.
– А Сережа Зверин – такой умница. Он такой креативный. Я тебя с ним познакомлю.
– Он, правда, голубой? Или это имидж?
– Послушай…
И Игорь рассказал по большому секрету, что у него был секс с Сережой Звериным. Каким страстным в постели был Сережа Зверин!.. Сколько в нем темперамента!.. Как они валетом сосали друг у друга члены. И как им было здорово. Тьфу! Бля! Меня, конечно, совсем не вдохновляли истории о трахах двух мужиков, но я выслушал.
Игорь закончил рассказ, взял бутылку в рук, стал разливать оставшуюся текилу.
– Давай выпьем, тряхнем, как говорится, титьками, – и громко захохотал.
Я засмеялся, протянул руку к его голове, желая потрогать прикольный белый ершик густых волос. Прикоснулся и…
Блин! От ужаса одернул руку. Моментально подскочил со стула. Что это!!!???
– Что это!?
– Где? – мило улыбнулся Игорь, оглядываясь назад.
– Блин!..
Я, качаясь, подошел к дивану, упал на спину. Старый кожаный диван недовольно скрипнул дурацкими пружинами.
– Извини. Мне надо... Чуть-чуть отдохну. У меня глюки.
Я еще раз внимательно посмотрел на Игоря. Он с сумасшедшей улыбкой сказал:
– Ну что ж…
Я закрыл глаза. Что сейчас случилось? Я потрогал его по голове. Так? Так. Что я там нащупал? Боже!.. Да, нет. Абсурд. Не может быть. Просто шишечка. Обычная шишечка. Нарост, жировик, большой прыщик. Черт его знает!.. Черт… Ну не рога же!? Может быть, я допился до белой горячки? Боже!.. Пить надо меньше. Нюхать еще меньше.
Игорь тронул меня по руке, которой я закрылся от электрического света, бьющего мне сверху прямо в глаза.
– Что с тобой, Николай?
– Все хорошо.
– Давай тогда ложиться спать.
– А где?
– Здесь.
Я представил себе перспективу сна на одном диване с Игорем Карабейниковым. Хоть я его и беспредельно уважал, но не до такой же степени, чтобы лечь с ним на одном диване. Через неплотно закрытые жалюзи пробивались уже лучи утреннего солнца. Слава Богу, утро.
Я встал и сказал:
– Поеду домой. Метро уже работает. Автобусы до моего города ходят.
– А где ты живешь?
– Сейчас в Егорьевске.
Игорь удивился:
– Вау. Далеко.
– Два часа. Мы с Алисой хотим там бизнес замутить…
Он, не желая слушать, пожал мне руку.
– Ладно, Николай. Бывай. Завтра… Вернее, сегодня мне рано вставать. Ехать на переговоры. Нужно поспать немного.
– Сценарий так и не начали писать…
– Хорошо сегодня посидели, покреативили.
Я вспомнил про галлюцинацию с рожками, вздохнул и устало пробормотал:
– Нормально.
И начал собираться. Скрутил шнур адаптера, сложил ноутбук, убрал его в кофр, пристегнул ремешком. Снял с плечиков пиджак, надел. Игорь тем временем говорит:
– Мы с Михасиком пять лет вместе.
– Пять лет – это срок, – не оборачиваясь вставил я.
Игорь зачем-то сообщил:
– Когда я его первый раз трахнул, он после этого четыре дня блевал.
– Сочувствую, – как будто равнодушно сказал я, а самому после его слов стало очень неприятно.
Ну и Бог с ним. Я надел пиджак, на плечо повесил кофр с ноутом, поворачиваюсь к Игорю. А он стоит абсолютно голый.
– Гм.
 
ШЕСТАЯ ГЛАВА
МИХАСЬКИ
 
На другой день работа над сценарием не сдвинулась с места. Мы снова креативили. Что за дурацкое слово – креативить!? Креативаили, блин. Занимались творческим онанизмом. Я ненавижу заниматься творческим онанизмом. Я не возражаю против предварительных планов произведения, так работал Достоевский (перед тем, как писать, составлял схему), я и сам так иной раз работаю, чаще по крупным сценариям, где важна математическая составляющая. Но когда составление схем и планов становится коллективным трудом – это просто пиздец. Все хотят сделать «огромный» вклад, все хотят вдохнуть жизнь в произведение, притом вдохнуть свою жизнь, полную комплексов и обид. В общем, весь креатив современного кино похож на басню Крылова «Лебедь, рак и щука». В итоге мы получаем то, что получилось.
 
Креативим. Пытаюсь объяснить про конфликт. Что, мол, без этого в сценарии никуда.
Отрицательные персонажи должны быть яркими, иначе конфликт будет скупым… Нельзя допустить, чтобы главная героиня появилась на десятой минуте фильма… Почему так много персонажей? Зрителю сложно будет всех запомнить. Нет. Учительниц должно быть четыре. Почему? Потому что это мои девочки. Я потом с ними буду делать мегапроекты… Нужно мягко вставить голубую тему… Зачем? Я так хочу. Но… Никаких «но», блин.
Тогда мы впервые повздорили с Игорем. Я высказался против некоторых сцен. А Карабейникову это не понравилось.
– Всё! Прекрати, Степанков!
Мы минут на пять замолчали.
В кабинет вбежал Олежик, нарушив тишину.
Когда он подошел к Игорю, тот прижал его к себе и нежно сказал:
– Ты такой хороший, Михаська. Давай убьем Степанкова.
Счастливый Олег нежно прижался к Карабейникову и пролепетал:
– А ты самый лучший, Михаська.
Я тяжело вздохнул и спросил:
– Кто из вас все-таки Михаська? Я не понимаю. Кто?
Карабейников засмеялся:
– Улыбайся, Коля. Улыбайся. Смурной сидишь. Конь в пальто.
– Кто все-таки Михаська? – опять спросил я.
Олег театрально возмутился:
– Глупый ты такой, Коля! Оба мы Михаськи. Оба. Я – Михаська, и Игорь Николаевич – Михаська.
– Как так?
Карабейников взял руку Олега и положил на свой пах.
– Не слушай его, медвежонок. Он же автор. Человек отвлеченный. Он не хочет быть Михаськой. Глупый. Он не знает, как у нас хорошо.
Счастливый Олег заулыбался. Глаза его блестели. Он безумно любил время такой нежности, на которую Игорь уделял минуты.
Игорь отпустил Олега, поднялся, прошелся по кабинету, присел со мной на диван и выдал:
– Ты ведь получишь славу огромную после проекта «Стэп бай стэп». Тебя, Коля, будут звать к себе режиссеры. Тебя занесет от гордости. Небось, и руки не подашь?
Не дождавшись от меня ответа, он обратился к Олегу:
– Медвежонок, он подаст мне руку? Как ты думаешь?
Тот демонстративно развел руками и объяснил:
– Он же натурал. Все натуралы чуточку не того… Даже едят как-то… Не как все люди.
Олег встал, подошел к шкафу, достал с полки туалетную бумагу, стал разматывать и отрывать.
Игорь постучал пальцами по стеклу аквариума и сказал:
– Михаська – это наше подпольное имя. Общее. Одно на двоих. Понимаешь?
Я кивнул головой.
Олег положил рулон бумаги обратно в шкаф, подошел вплотную ко мне и шепотом добавил:
– Но это наш с Михаськой секрет.
Со спины приблизился Игорь, положил мне руку на плечо и сказал так, как будто они доверяют мне такую тайну, которая озолотит меня никак не меньше, чем на миллион долларов:
– Об этом никто не знает, кроме нас двоих и… тебя.
– Правда? – засомневался я.
– И под страхом смерти ты должен хранить этот секрет, – отчеканил Игорь.
– Гм, – выдохнул лишь я.
Они враз отошли от меня. Олег захихикал:
– Хи–хи. Не верит еще. Упрямый. Ужасно упрямый.
– Правда, – сказал Карабейников, – и об этом ни кому ни слова. Я тебя прошу, – положил он руку на свою грудь и как бы изобразил на лице просьбу или даже некую претензию, что больше походило на скорбь.
– И даже Жанна не знает, что вы друг друга зовете Михаськами? – Спросил я.
Игорь решительно ответил:
– Жанна тем более.
– Тогда почему «медвежонок»? – Не унимался я.
Игорь снова пошел к шкафу, открыл стеклянную дверцу, достал двух маленьких медвежат из своей огромной коллекции, показал их мне и сказал:
– Видишь?
– Вижу.
– Всех голубых называют медвежатами.
– Почему? – поинтересовался я.
– Потому что все мы медвежата.
– Я думал медвежата – это единоросы.
Игорь задумался, положил игрушечных мишек на место, закрыл дверцу, направился к двери и по ходу сказал:
– Это они у нас этот символ украли. Хотя мы не против партии власти. Они тоже все наши. Тоже медвежата, большей частью.
– Очень приятные медвежата, – подтвердил Олежик.
– Странно, – обронил я.
– Ничего странного. Все медведи хорошенькие. Вот посмотри на Михасика, – он кивнул в сторону Олега, – смотри, разве он не хорошенький?
– Не мне судить, – ответил я.
Игорь скривил лицо и сурово резюмировал:
– Быдло ты, Степанков. А мы медвежата. И мишутки.
– И Михаськи, – возбужденно вставил Олежик.
Олег всегда безумно шестерил перед Игорем. Но то и понятно, потому что, по сути, Игорь его содержал, кормил.
Забежим вперед, через некоторое время, на день рождения Игорь подарит мне медвежонка. Видимо, это был знак особого внимания. Мол, вступай в наши ряды медвежат.
– Наверное, быдло, – равнодушно согласился я.
– Перевоспитывайся, – хлопнул меня по плечу Игорь и тут же обратился к Олегу: – Медвежонок, сходи со мной в туалет.
Михасик моментально вскочил из-за компьютера и побежал к выходу, однако, его остановил Карабейников и со всей серьезностью спросил:
– Михаська, а ты бумажки взял?
Олег с готовностью ответил:
– Конечно взял, Михасик.
– Идем. А то я щас обделаюсь прямо здесь, – первым вышел Игорь.
– Я ведь тебя сердцем чувствую, Михасик. Бумажку приготовил заранее, – побежал за ним вдогонку Олег, горланя на весь коридор. – Мишутки идут какать!
– Тише ты! – Прозвучал голос Игоря.
– Насрать! – Веселился Олег.
Голоса стихли. Ушли. Ушли. Я остался один. Мне показалось странным, что Игорь пошел в туалет по большому вместе с Олегом. И что Младший Михаська, который Игорь, отрывал для Старшего бумагу для подтирки задолго до того, как тот предложил пойти в туалет. Видимо, между ними на самом деле космическая связь. Космическая связь через анальное отверстие. Не важно, но, извиняюсь, срать вдвоем?.. Мое мнение, что делать дела по большому лучше всего в одиночестве. Чтобы чувствовать себя исключительно комфортно.
Я вспомнил, как в армии это было, где на кабинках не было дверей. А то и кабинок не было. Заходишь в сортир. У стен много засранных дырок. Снимаешь штаны, присаживаешься, торчишь над одной из них, тужишься, стараешься быстрее посрать, пока никто не зашел. Твоя колтушка летит в дырку метр, а то и два до коричневой жижи. В это время в сортир входит другой солдат. Видит весь процесс дефекации, который ты всегда считал сугубо интимным. И этот человек тебе становится неприятен. Потому что он узрел тебя срущим. Бля, ну приспичило же тебе зайти сию минуту.
Михаськи ходили срать целый час. Я уже успел задремать на диване. Вдруг врывается Игорь и кричит:
– Собирайся, натурал! Едем!
– Куда? – забеспокоился я.
– Собирайся. Будем смотреть чудо.
– А сценарий?
– Потом. После.
Игорь быстро сел за компьютер, видимо, наскоро проверить почту перед уходом.
– Куда едем? – я встал с дивана и заглянул в аквариум.
Два ящера плавали медленно и мерно. Им было хорошо.
Игорь обратил внимание, что я смотрю на аквариум, и полюбопытствовал:
– Скажи, они похожи на нас с Михаськой?
– Не думал над этим, – ответил я.
– А чего ты не веселишься, Степанков? – громко потребовал Игорь.
– А чего веселится то?
– Как чего? Жизнь прекрасна. Мы едем смотреть чудо, – говорил и переодевался Карабейников.
– Какое чудо?
– Концерт Кайли Миноуг.
– А кто это такая?
Игоря это возмутило:
– Ты что?! Это великая певица. Она является символом голубых и лесбиянок. Она наша.
В этот момент вбежал запыхавшийся, взъерошенный Олег, увидев нас несобранными, возмутился:
– Как!? Вы еще не готовы? Машина внизу.
– Бегом-бегом-бегом. Фи-фи! Ути моя маленькая жопка, - повизгивая лепетал Игорь, по ходу сборов мацая Олежика, отчего тот также повизгивал.
Я смотрел на эту Гоморру и, наверное, на моем лице было всё написано.
– Фу-фу! Фи-фи! Фа-фа!
 
СЕДЬМАЯ ГЛАВА
Я ВОДОЛАЗ
 
Михаськи бежали к машине впереди меня. Семенили. Оба небольшого роста. Оба коренастенькие. Не коренастые, а именно коренастенькие. Не как мужики, а как тетки с рынка. Веселые, обаятельные, безобидные крепыши.
Мне было грустно. Я шел немного поодаль от них. Толстый, высокий. Новый Довлатов, как представлял меня в одной кинокомпании Саша Назаров. Русский Буковски, как называл меня Эдуард Бояков.
Олег сбавил темп и по ходу движения повернулся ко мне, улыбнулся, шуткой ткнул меня в грудь кулаком и сказал:
– Улыбайся, Коля! Ты чё как не родной! Улыбайся! Жизнь прекрасна. Мир удивителен.
– Мир на самом деле удивителен, – я через силу улыбнулся.
Игорь оценил мои старания, толкнул в плечо и сказал:
– Вот! Такой ты мне нравишься. А то идет, как фашист. А может, ты гомофоб?
Игорь сбавил шаг, поровнялся со мной. Я улыбнулся.
– Слушай, а напиши про меня книгу, Степанков.
– Напишу.
– Ай да молодец! Когда?
– Потом. После проекта.
– Все верно. Первым делом наше кино, – он еще раз шуткой ударил меня по плечу, – ты чувствуешь, что это наше кино?
– Чувствую. Только не понимаю, когда мы его будем писать.
– Скоро, Коля, скоро. Не грузись. Отдыхай по полной. Время у нас еще есть. На днях я повезу тебя к продюсеру, богатому папеньке. Он хочет на тебя посмотреть.
Я насторожился:
– То есть? Меня как автора сценария нужно еще утвердить?
Игорь снова хлопнул меня по плечу:
– Не грузись. Я тут всех утверждаю. Я принимаю решение. Я твой бог.
Он окрикнул Олегу:
– Олег, как ты думаешь, когда Степанков благодаря нам прославится, он не побрезгует подавать нам руку?
Олег мигом включился в игру, подпрыгнул на месте, скрестил ноги, как в танцевальном движении, перевернулся на сто восемьдесят градусов и напел на чудной мотив:
– Мы его тогда поймаем за углом и набьем ему морду.
– Кто мы? – серьезно спросил я, не оценив шутки.
– Я, – ответил Олег, – и Игорь Николаевич.
Игорь заиграл по-другому, подскочил к Олегу, чмокнул его в щечку и сказал:
– Ты что, Михасик, не пугай автора. Вдруг у него больное воображение.
Михасик прекратил игру, нахмурил бровки, сделал губы трубочкой и высказался:
– Да он вообще какой-то… Как будто из Таганрога приехал. Шуток не понимает.
– Ты из Таганрога, Степанков? – смеясь, спросил Игорь.
– Нет, он из Саранска, – снова пошутил Олег.
– Или из Воронежа, – смеялся Игорь.
«Театралы», – подумал я.
По ходу разговора мы влились в толпу, движущуюся на концерт. Я следовал за Михасиками, лавировал, как мог. Но все равно натыкался на различные препятствия. Люди как будто специально лезли мне под ноги, вырастали перед моим носом. Мне приходилось маневрировать, обходить, а иногда отталкивать наиболее беспардонных, которые лезли сквозь толпу напропалую.
– Ты чё! Охерел что ли!? – сказал мне один из встречных, которого я оттолкнул.
– Пошел нахуй! – громко сказал я и изобразил на лице жестокость.
Игорь услышал это. Остановился, посмотрел на меня. Я оскаленным зверем смотрел на попавшего под ноги двадцатилетнего выродка.
– Чё ты нах!? – шипел я, – урою! Шушара!
Парень понял, что я сильнее или наглее, и, опустив голову, скрылся в толпе. Игорь улыбнулся мне:
– Ну, ниче ты его!
– Шакал, – сказал я спокойно, – под ноги прыгает.
– Я говорю, ты из Воронежа.
Мы мало-помалу добрались до кассы. Олежка взял билеты. Я краем глаза увидел цены – от полутора тысяч, блин!Что там за Минога такая?
Мы зашли в фойе концертного зала, отстояли очередь в раздевалку, сдали одежду и куда-то пошли. Мне к этому времени стало тошно от людского столпотворения, не хватало кислорода. Игорь рассказывал мне, что когда он сосет, забирает энергию. Я смеялся, думал, что он шутит. По-моему, энергию забирает толпа. Просто высасывает напрочь. Ты стоишь в толпе опустошенный. И в эту пустоту вливается массовое сознание, социальная паранойя. И в твоей голове в твоих мыслях как прежде летают птицы с черными глазами. Но они облезлые, вонючие, беспорядочные. В твоей голове образуется словесный хаос, словесный понос. Слов в твоей голове слишком много. Ты стараешься все там упорядочить. Но толпа тебе мешает. Тебе хуево. Ты думаешь – бред. Или совсем не думаешь. В твоей душе абсурд. Плюс ко всему ты потеешь. Ужасно потеешь. Потеешь так, что хочется тут же принять душ.
Хотя, как знать. Вероятно, некоторых людей наоборот толпа вдохновляет на творчество, на поступки. Вероятно. Но это не про меня. Меня толпа угнетает. Я – одинокий бизон, взирающий на чистое небо Великих равнин Иллинойса. Я последний бизон этих бескрайних прерий. Эти белые переселенцы убили всех моих братьев. Я натурал. Самый настоящий натурал. О, Гиче Маниту!.. Вы стоите на моей ноге…
– Вы стоите на моей ноге, – услышал я чей-то голос.
– Что случилось? – спросил я.
– Молодой человек, вы стоите на моей ноге. Мне, конечно, отчасти приятно, но…
Я посмотрел на белокурую девушку лет двадцати. Она, улыбаясь, поднимала вверх бровки и опускала. Мол, приди в себя, парень и закадри меня. Я эмансипированная девочка и отдамся тебе с удовольствием. Посмотрев под ноги, я на самом деле обнаружил, что стою на ее ноге.
– Простите, – сказал я и убрал ногу.
– Вы сделали мне больно, – с улыбкой сказала она и пошла.
– Простите, – еще раз извинился я.
– Ничего страшного, – на прощанье сказала девушка и растворилась в толпе.
Ничего страшного… Ничего себе. Гм. Соска какая. Я потерялся. Я в упор не видел Михасиков. Черт побери! Японский бог! Столько народу! Откуда столько народу! Неужели все хотят посмотреть эту Лайзу Миноуг… Или Лизу Миноуг. Или Миногу. Как-то так. Это певица, по словам Игоря, самый настоящий символ гомосексуалистов и лесбиянок. Неужели все пришедшие на этот концерт гомосексуалисты и лесбиянки? Нет. Не может быть. Я же, например, не гомосексуалист и не лесбиянка. Ну целовался… Ну работаю я с пидорами. Ну и что? Это же еще ни о чем не говорит. Я просто играю в эту игру. Алиса только меня предупреждает, что я могу заиграться. Но я помню главное правило: один раз – пидорас. Именно. И никаких исключений. Один раз – пидорас. Ни грамма в рот, ни сантиметра в жопу. ТЧК.
– Ты где ходишь? – Игорь больно схватил меня за руку и потащил вперед, – скоро начнется. Идем.
Я поспешил за ним.
Перед входом в огромный зал я почему-то подумал про свое портмоне. Где оно? Проверил карманы джинсов. Нет. Я его отдал вместе с курткой в раздевалке. Блин!
– Щас, – сказал я Игорю и рванулся назад.
– Куда ты? – обернулся он.
Но я уже пробирался сквозь толпу. Я уже лез сквозь эти голубые джунгли и заросли. Гиче Маниту, зачем ты меня оставляешь?
Пройдя через плотный поток людей, я очутился у раздевалки. Народу там уже не было. Я подаю номерок.
– Дайте, пожалуйста, мою куртку.
Недовольная работница раздевалки вырывает из рук мой номерок и растворяется в море всевозможной одежды. Она находилась под водой достаточно долго.
– «Дайте мне куртку. Да дайте мне куртку», госпидя, – бурчала она, передразнивая меня, пока плавала там, – не могут успокоиться. Ходят и ходят.
Она не скоро нашла мою одежду. К этому времени зазвучала музыка. И толпа поклонников заорала и зааплодировала.
Я с нетерпением дождался куртки и стал шарить по карманам. Внутренний карман. Нет. Боковой один. Нет. Боковой второй… Боже мой! Нет.
– А где мои деньги? – спросил я у тети.
От неожиданности она стала заикаться:
– Не… не… не поняла…
– Куда делись мои деньги? – сурово потребовал я.
Она махнула рукой и громко сказанула:
– Да идите вы… на… концерт!
Все ясно. Со мной поработали карманники. Но где они это сделали? Как так нерасторопно получилось? Эх ты, Степанков, доверчивая душа! Глупый белый человек! Сколько было в портмоне? Тысячи три-четыре. Серьезный убыток. Блин! А может это злая шутка Карабейникова? Да ну. Зачем ему это? Понятно, он шутник. Но не до такой же степени.
Я снова отдал тетушке куртку, взял свой номерок и пошел на концерт. Голоса этой Миноуг все еще не было. Звучала только музыка. Минут десять музыки для разогрева, видимо.
Я вошел в бушующий зал. Это был океан дельфинов. Тьма толстых ласковых дельфинов. А я водолаз. Пускай водолаз. Самое главное, не пидорас.
 
ВОСЬМАЯ ГЛАВА
КАЙЛИ МИНОУГ
 
Я входил в ту самую минуту, когда на сцену на канатах спустилась та самая Кайли Миноуг. Минога – подводная лодка в степях Украины. Она запела первую песню. Я шел к возбужденной, агонизирующей толпе. Бес плясал. Я искал Михасиков. Их нигде не было. Где же их искать? Тут такое столпотворение. Нужно сказать, что у нас были места на танцпол (как-то так). То есть не места вовсе. Попросту мы должны были стоять перед сценой, типа танцевать. Но близко к сцене подобраться было практически невозможно. Чем ближе, тем плотнее народ. Битком. Как потные склизкие селедки в банке. Кругом счастливые лица. Создавалось такое впечатление, что один я тут не получаю удовольствия и думаю о своем мениске на левом колене. Как я устал от этих менисков. То на одном колене, то на другом. Первая песня Миноуг мне откровенно не понравилась. Мне кажется, под Мадонну косит девица. Ну-у не знаю. Ну-у хорошее световое шоу. Ну-у танцевальная группа двигается отлично. Ну-у, ну не знаю. А зрители у сцены аплодировали и бесновались так, будто песню исполнил сам Фарух Булсара – Фредди Меркьюри. Не меньше.
Я минут десять искал своих голубых друзей. Не мог найти. В конце концов меня все достало, я отошел в сторону и стал смотреть на певицу в большой транслирующий он-лайн экран. Здесь хоть видно крупно ее лицо. Лицо эмоций особых не выражало. Менялось все. Декорации, костюмы, маски, стили музыки. Полная эклектика. Не менялось только лицо Миноуг. Подводная лодка оставалась подводной лодкой. Ее лицо было всегда таким же. Видимо, чудеса косметической хирургии. Зачем работать лицом? Оно должно быть, как памятник, как монумент.
Миноуг пела. Толпа плясала, бесновалась.
Игорь, пытаясь напугать, схватил меня за руку:
– Стой! Кто идет! – сказал он, перекрикивая музыку.
Я повернулся к нему с серьезным лицом.
– Что не весел? – задал вопрос Игорь.
– Просто так, – громко ответил я.
– Жизнь прекрасна. Посмотри, какое шоу. Я хочу делать такое шоу. Год назад я по глупости пропустил концерт Мадонны. Сегодня мы не могли пропустить шоу символа голубого движения, шоу Кайли Миноуг.
Я спросил:
– Уже есть такое движение? Голубое?
– Есть. Все к этому идет. Скоро к власти в Российской Федерации придет голубой президент. Да-да.
Меня потянула к анализу:
– По-моему, все идет к тому, что империя вот-вот рухнет. Все показатели кризиса на лицо. Вслед за голубым движением следует конец империи.
Игорь больно ткнул меня в бок и улыбнулся:
– Думай о себе, а не об империи. Мы-то с тобой живы. И я не чистый гомосексуалист, я бисексуал. У меня есть жена.
– Удобно устроился, – сыронизировал я.
– Прекрати, – больно ущипнул меня Карабейников.
Я тяжело вздохнул и крикнул:
– Игорь, дай мне тысячу рублей. Я деньги в офисе забыл.
– Что значит «дай»? – возмутился тот.
– Взаймы.
Игорь обнял меня за шею, прижался к моему уху и громко крикнул:
– Пошутил! Улыбайся! Я твой друг. Лучший друг.
Он достал из портмоне тысячную купюру, сунул мне в ладошку, тут же отвернулся от меня, поднял вверх руки и замахал в такт музыки вместе с другим стадом. Я подумал о том, что если долго держать руки вверху, они непременно затекут. Сто процентов.
Миноуг снова переоделась в какой-то садомазохистский прикид из кожи с заклепками. На сцене поменялись танцоры. Я думаю, ну, может, сейчас будет круто. Ан нет. Песня опять никакая. Для меня, конечно, никакая. Потому что народ вокруг завопил от восторга. Видимо, я чего-то не понимаю.Тут я хочу сказать, что пипл очень подвержен такой болезни, как социальная паранойя. Тем более российский пипл, который воспитан на «Ласковых маях» и «Миражах». Ну, максимум на Викторе Цое. Я, кстати, тоже воспитан на Цое и тоже не меньший параноик, чем мои соседи. Сегодня пипл легко сбить с толку. Можно рассказать простую вещь о том, что освободилось место в метро, ты сел на это место. А оно вдруг нагрето чьей-то жопой. И настроение твое улучшилось. И все. Все просто. И важно, что ты сам в метро уже не ездишь лет десять. Впадлу. Да и слава не позволяет. Да и «Бентли» у тебя самой последней модели. Но пиплу ты вливаешь в уши, что хозяйка подняла цену за аренду квартиры. Но пусть пипл думает, что мне плохо, так же, как ему. Пусть он меня пожалеет. Жалость – это ведь характерная черта русского пипла. И я его буду водить за нос. Называть себя русским путешественником и прятать в штанах свой обрезанный в синагоге член. Пиарится про то, что я в доску свой парень. Я такой же картавый, как и вы, как и половина полукровков Российской Федерации. Ага. А пипл пусть пребывает в социальной паранойе. Кушать подано! Пережевано. Кушайте, и ваше настроение улучшиться. Ты, конечно, врешь безбожно. Потому что у тебя уже свой дом в престижном районе, ресторан. Потому что искусство – это и есть вранье. Мы, писатели, все шарлатаны. Мы вкладываем иллюзии в головы пиплу… Мы продаем любовный напиток. И уже не лукавим, что это волшебный эликсир, а говорим правду – это чистый спирт, бухайте.
Я вышел из моря. Глоток воздуха. Я вышел из шума. Боже, бедные мои перепонки. Не люблю концертов. Пошел в бар. Заказал себе сто пятьдесят граммов водки. Только сто пятьдесят. Не больше. Если больше, то я буду пьяный. Выпил. И так стало хорошо! Так стало хорошо, что я еще одну заказал. Все. Хватит. Хотя… Эх, ладно. Еще одну рюмочку и все. Потом еще заказал. Потом еще. И мне все стало по барабану! Глупо. Я, как дурак, приехал писать сценарий в ночную смену. Тогда, когда мозги у меня ни фига не работают. А вместо этого мы пошли в море, на концерт, трясти толстыми жопами, слушать, как поет украинская подводная лодка Минога. Ну и ладно! Я вам сейчас испорчу телевидение. Я вам тогда устрою танцульки. Щас-щас. Долбанные Михаськи, достали уже.
– Гарсон, еще сто пятьдесят. И все.
Бармен сказал:
– На здоровье.
Я возмутился:
– Какое к черту здоровье!? Когда тут такая долбота! Я приехал писать сценарий полнометражного фильма, а меня потащили на концерт голубого символа… Этой… как ее?
– Кайли Миноуг.
– Именно. Именно. Там в море тонут люди. Ты меня понимаешь?
– Понимаю, – ответил бармен.
– Только ты меня понимаешь. Один. Больше никто.
Я рассчитался, пошатываясь, отправился в зал.
Я набрал в легкие воздуха и вошел в море, когда певица – забыл, как ее зовут – запела новую песню. На этот раз она нарядилась в костюм крылатой феи. Теперь после водки мне очень понравился ее прикид. Я, надо признаться, вдохновился песней. Не плохо. Да.
– А вот это очень ничего песня! – объяснял я охраннику, стоящему в стороне, – Как вам… кажется?
– Идите, слушайте, –рукой указал охранник в сторону сцены.
– Иду, иду. Надеюсь, вы не думаете, что я пидор.
– Идите-идите.
– Хорошо.
Я пошел.
Охранник, конечно, заметил, что я в доску пьяный. Он три раза кашлянул, но не предпринял никаких действий.
А я шел к сцене. Мне уже было пофигу до Михасиков. Я хотел подойти поближе к певице (забыл, как зовут) и рассмотреть ее внимательнее. Толпа становилась все гуще и гуще. Я попытался протиснуться сквозь людские наслоения. У меня это с трудом получалось. Потом меня стали толкать вправо, еще вправо. Еще. Еще. Там было более-менее свободно. Но певица с этого края видна была только в профиль. Ну и хуйня-война. Я стал брать еще правее. И очутился у какой-то стены. В темноте. Блин! Меня прижали к стене больно-больно. Потом опять стало свободно. Это не море, это консервная банка с кильками в томатном соусе.
Вдруг стена ожила, и оттуда вышел огромный под два метра ростом, толстый усатый майор милиции с мобилой у уха, фонариком на шее и с бейджиком на груди. Оказалось, что тут была тайная дверь. Туда можно пробраться. По счастью майор не захлопнул ее до конца. И я осторожно заглянул в щелочку. Там была большая темнота. Я приоткрыл дверь, боком проник внутрь и закрыл за собой. Замок защелкнулся. Песня закончилась. Началась новая.
Кромешная тьма. Я иду на ощупь. Обо что-то спотыкаюсь, падаю. Поднимаюсь. И музыка в этот момент бьет мне по перепонкам. Я вновь падаю. И пока не встаю. Слушаю свою голову. По-моему, меня контузило. Музыка не утихает. Мне кажется, что моя голова вот-вот взорвется от напряжения. Уж-жасно!
Я встаю снова, иду вперед. Вдруг нарываюсь на стену. Шарю по ней рукамии нахожу небольшую дверь. Нащупываю защелку. Щелк! Отрываю дверь. Вау. Ой-ля-ля.
Яркий свет заливает мне глаза. Я ни черта не вижу. Делаю два шага вперед. Музыка, как прежде звучит.
– Фак ю! –слышу я голос.
Внимательно приглядываюсь, зрение мало-помалу возвращается ко мне. Вижу танцора, который, не прекращая двигаться в такт мелодии, смотрит на меня с удивлением.
– Вы тут… это… самое… репетируете что ли? –спрашиваю я.
Делаю еще несколько шагов вперед и наконец-то понимаю, что попал на громадную сцену. Впереди перед беснующимися зрителями поет певица (забыл, как ее зовут). А? Как зовут тетеньку, спрашиваю? Фак ю! Сам ты – фак ю. Фак ю! Пошел отсюда! Козел! Who You? Сам дурак. Фак Ю.
Я понимаю, что хуже положения, чем у меня, не бывает, смачно плюю под ноги танцору и быстро иду к певице. Где-то на полпути я запинаюсь за какую-то хрень – не то софит, не то колонка. Падаю на сцену. И понимаю, что в огромном зале смех. И зрители смеются надо мной. Певица поворачивает ко мне и тоже, как танцор, говорит:
– Фак ю!
Я встаю на ноги, иду к певице (забыл, блин, как зовут), обнимаю ее (она, оказывается, маленькая-маленькая), говорю:
– Как тебя… это… зовут?
А фонограмма продолжает звучать.
Толпа беснуется.
Я вижу, к нам бежит охрана. Я говорю ей:
– Певица, можно я тебя поцелую? Или можно даже… Фак Ю… сделать. Один раз.
Она ошарашена. Отстраняется от меня. А я ее целую в глубокий засос. Потом забираю у нее микрофон и кричу в зал:
– Вот! А вы говорите – символ гомосексуалистов и лесбиянок. Она просто женщина. Моя сладкая девочка. Я ее люблю больше, чем Мадонну. Я ее бой-френд. Меня зовут Николай Степанков. Вот.
Через минуту охранники, милиционеры вели меня по коридорам концертного зала в наручниках.
 
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
КОНЮШНИ ШЕЙХА
 
Наутро Алиса забрала меня из милиции. Подключила своих знакомых. Я заплатил штраф за злостное хулиганство и пообещал, что больше никогда это не повторится. Михаськи долго смеялись над моим проступком.
 
Через день я опять поехал на ночную работу. Приезжаю,а в кабинете у Карабейникова шалман народу. Я заглядываю в двери, не решаюсь зайти, кивая головой, мол, здравствуйте.
Игорь зовет меня к себе:
– Заходи-заходи, Коля.
Он выходит мне навстречу. Мы по дурацкой традиции, касаясь щеками, обмениваемся тремя поцелуями в воздух. После чего Игорь рукой показывает на меня, представляет всем гостям:
– Николай Степанков. На сегодня лучший сценарист города Москвы. Победитель всевозможных конкурсов.
Игорь по порядку указывает на всех присутствующих:
– Эвелина Биляданс, наша звезда. Представлять ее нет смысла. Ты знаешь Эвелину Биляданс?
Я, кроме как в фильме «Проклятый ад», признаюсь честно, думал, что ее нигде не видел. Но мы с ней встречались год назад в центре Москвы на гламурной презентации коньяка, куда меня притащил мой друг Володя Дроздов. Он, кокетливо манерничая, сказал, что я сценарист, драматург, то-сё. Ха-ха. Хи-хи.
– Он мой друг, мы друзья, –многозначительно закончил он.
Видимо, это должно было означать, что мы с Дроздовым любовники. Типа мы ебемся с ним в попец. Хи-хи. Ха-ха. Хо-хо. Ху-ху.
Биляданс одарила меня взглядом и сказала:
– Хорошенький.
Потом она долго, громко и неприятно хохотала, как дура, над всякой ерундой. Дроздов ей что-нибудь скажет, а она хохочет, скалит забеленные зубы. Я смотрел на ее большие титьки, длинные ноги и вспоминал старую пословицу: волос длинный, ум короток. Когда мы с Дроздовым отошли от гламура, он сказал мне на ухо:
– Она раньше в программе «Гримаска-шоу» играла…
– Кого? – заинтересовался я.
Я хорошо помнил эту программу. Российское телевидение тогда еще только-только набирало обороты, и программа «Гримаска-шоу» пользовалась огромной популярностью.
– Кого она там играла? – переспросил я.
Дроздов замахал руками, мол, не важно, но все равно сказал:
– Ну эту… Помнишь. Медсестру с большими титьками?
А!!! И только тут я вспомнил. Вот она – сексуальная медсестра, которой я пацаном в 90-х мечтал засадить. Мы дрочили на нее, на эту постперестроечную нимфу-медсестру всем двором. А вдруг сейчас… сейчас она стоит передо мной –обычная гламурная баба. И дрочить уже не хочется. Нет, совсем не хочется. Ни капли. Просто рублевская мучача со специфическим запахом.
– Да ты чё? – как будто бы я сделал открытие, как будто бы не поверил Дроздову, – Та самая медсестра?
Тот отмахнулся от меня, мол, хватит уже, пойдем пить, гулять, тусоваться. Мне, надо признаться, никогда не доставляли удовольствия всяческие подобные тусовки, презентации, шведские столы. И даже весь этот гламур с силиконом меня не впечатлял.
Топтались, кучковались какие-то медийные личности, но мне было глубоко насрать. Кто там? Сергей ли Пенкин. Алена ли Апина. Я вот посмотрел на Эвелину Биляданс и понял. Безусловно, прежде чем вести трахать, ее нужно так же, как других женщин, сажать в ванную, отмывать от грязи, краски, пота. У нее также будет пахнуть изо рта этим дорогостоящим дурацким подобием французского шампанским. Это на самом деле ужасно, когда изо рта вашей девушки пахнет шампанским. Ладно, если сам еще пьяней вина. А так – ни, ни.
В общем, тогда на этой презентации я впервые познакомился с Эвелиной Биляданс. Она, безусловно, меня не помнит. Но кто я такой на фоне всей ее творческой личности? Заштатный писатель, типичный литературщик. А она, блин! Она! Она же играла медсестру в «Гримаске-шоу». Она этим персонажем в девяностых воплощала все: либидо, похоть, страсть постперестроечной России.
Карабейников с улыбкой толкнул меня в бок, потом посмотрел на Биляданс, и как бы извиняясь за мое молчание, сказал:
– Писатель. Вещь в себе.
– Конечно, помню, – неожиданно ответил я.
– Что?
– Что – что?
– Что ты помнишь?
– Ее… помню.
Это несоответствие всех ужасно насмешило. Громче и дольше всех опять ржала Эвелина Биляданс. Аки породистая лошадь из конюшен шейха Аль Мактума. Зубы белые, большие. Того и гляди откусит руку или двадцать первый палец. Животное. Но… Бизоны американских прерий не совокупляются с лошадьми. Зачем бизонам лошади? А? Не нужны бизонам лошади. Совсем не нужны.
«Любопытно, Биляданс – это псевдоним или фамилия? –подумал я. – Если фамилия, то девушке с одной стороны не повезло. Но с другой стороны, как говорил Костя Кинчев, мы все в ответе за свои фамилии».
Игорь повел меня знакомить дальше. Показал на маленькую черненькую абсолютно несимметричную, нестандартную девочку.
– Юлия Винчестер, –представил он мне ее, – восходящая звезда российской эстрады.
Я внимательно в нее вгляделся. Ее я тоже помню на той вечеринке, куда привел меня Дроздов. Она бывшая солистка какой-то девичьей группы, типа «Виагра». Но точно, ни «Виагра». Толи «Белки», толи «Соски», толи «Титьки», толи «Письки». Их же сейчас много таких групп развелось. Более сотни, по-моему. Продюсер, не обремененный умом и особым талантом, собирает трех-четырех девочек девяносто-шестьдесят-девяносто для проверки на прочность, трахает их в ночной сауне. Потом засирает им мозги, что сделает их великими звездами российской эстрады. Они разучивают песню, в лучшем случае. В худшем – эту песню поет за них какая-нибудь голосистая оперная певица. Песню записывают, учат девчонок трясти титьками и жопами на сцене. Потом ездят сначала по Подмосковью. Талдом, Голицыно, Железнодорожный, Домодедово. После того как продюсеру удается спихнуть какой-никакой клип какому-никакому телевизионному каналу, география расширяется, девушек уже везут дальше, Воронеж, Тула, Волгоград. Иногда этим и заканчивается. Но иногда звезды так сходятся, что Косте Эрнэстову каким-то таинственным образом, угождают, и группа девушек светится на самом крутом канале ТВ. И тогда везде зеленый свет. В метро уже не поездишь. Тут и приходит слава мирская. И уже можно петь всякую прелесть, типа «любовь – вновь», «целуй везде – здесь», «люби нежно, но реже», «люби глубже – в кишку». Такая вот география, зоология, математика и анатомия. В итоге, миллион долларов США – все будет хорошо. Но только миллион редко оказывается в кармане солисток, типа Винчестер. В основном всеми деньгами распоряжается продюсер.
Юля Винчестер на протяжении нескольких лет была в числе солисток такой вот группы. Но жизнь повернулась иначе. И она бросила группу. Или группа ее бросила. Тут уж не мне судить. Но не все так плохо. В жизни Юлии Винчествер появился Андрей Рукин, известный на всю страну мальчик-бродяга. Певец, поэт и композитор – три в одном. Надо сказать, при всем нашем убожестве эстрады довольно неплохой «три в одном». Другой вопрос, что время его сейчас прошло. Всему свое время. У Юры Шатунова тоже было свое время, свой пик славы.
Так вот, Юлия Винчестер замутила какие-то дела с Андреем Рукиным. И он потащил ее в свет, на эстраду, на ТВ и т.д.
Я как-то потом поинтересовался у Карабейникова:
– У них с Рукиным отношения?
– Нет. Это миф, удобный для СМИ, – ответил Игорь.
Я задал еще один, важный для меня вопрос:
– Рукин… это… тоже… ваш?
Игорь улыбнулся, хлопнул меня по плечу и веселясь изрек:
– Не-ет. Рукин ваш. Он самый натуральный натурал.
Я с радостью выдохнул из себя воздух и подумал, что не все еще потеряно в этом мегаполисе.
– Молодец, – сказал я.
Слава Богу! Не вся российская эстрада подсажена на член Кости Эрнэстова. Есть еще гетеросексуальный порох в пороховницах.
Сегодня также среди прочих была и жена миллионера, Света, наша главная героиня. Кто платит, тот заказывает песню. Муж захотел жинкиной славы. Вернее, видимо, она, Света, наперед захотела. Под руку подвернулся Игорь Карабейников. Он, безусловно, моментально крепкими акульими челюстями схватился за денежный мешок. Что хотите? Кино? Пожалуйста, вам кино. Главной героиней должна быть Света? Ок. За ваши деньги все, что угодно. Так сложился альянс. Но сценария нет. Карабейников сценарии писать не умеет. Нужно искать. Тут возник я, с подачи Володи Дроздова.
– Света, главная героиня, – сказал Игорь, театрально улыбнулся и продолжил.
Слишком худа – подумал я. Но о ней я расскажу позже, когда мы приедем к ней в гости.
Игорь завис в паузе, потом схватил воздух и выдал, как на репетиции:
– Реальная звезда эстрады и театра! И восходящая звезда мирового, – он сделал акцент на «мирового», – кинематографа!
Я после того представления снова не нашел ничего лучшего, чем раскланяться перед Светой.
– Итак, –Игорь завершил представлять актрис, поднял руку вверх и продолжил.
Он объяснял им, про что будет кино, каким оно будет, сколько в фильме будет серий, где мы его покажем, как прославимся, какие премии получим, за что. Себе Карабейников запланировал Оскара, никак не меньше. Другим тоже хорошие премии. А мне, сволочь, только пообещал премию Московского кинофестиваля. Хотя, в любом случае, план грандиозной победы был продемонстрирован на ура. Девки визжали от предчувствия предстоящих побед. Я смотрел на Карабейникова и думал: сказочник, блин, Лукино Висконти.
Юлия Винчестер, вертевшаяся все время на стуле, как веретешко, не удержалась, вскочила на ноги и испортила всю сказку:
– А сценарий где?! Сценарий?!
Игорь глубоко вздохнул, повернулся ко мне, показал на меня рукой и сказал:
– Вот.
То есть отмазался. Получается, я должен был рассказать, как у нас обстоят дела со сценарием. Все смотрели на меня. Но я молчал. Карабейников, глядя мне в глаза, слегка приподнял брови, изобразил на своем лице что–то типа, «ну что же ты такой инертный», прошелся в тишине вдоль кабинета, многозначительно приподнял указательный палец вверх и продолжил:
– Будет. Скоро все будет. Пока же мы со сценаристом пишем историю.
«Не хуя мы не пишем, – подумал я. – Мы пьем текилу и нюхаем кокаин. А сценарий пишу я один дома. Только никому нет никакого дела до этого сценария. Мы пишем сюжетник. И все мои начинания остаются непрочитанными». Я тогда еще не смел даже подозревать, что Игорь Карабейников захочет меня тупо кинуть. Я напишу ему сценарий через месяц, отправлю последние сцены 26 июля 2008 года. Это уже тогда, когда мы вылетим по всем срокам. Но Карабейников все будет тянуть и тянуть, тянуть и тянуть. Это уже потом выйдут первые пресс-релизы о снимающемся фильме «Стэп бай стэп» без моей фамилии. Это уже потом, в феврале 2009 года, мой друг Володя Дроздов откажется свидетельствовать в суде, что это я написал сценарий под названием «Стэп бай стэп». И у меня не будет денег на адвоката, чтобы доказать, что «Стэп бай стэп» –это мой сценарий. Безусловно, он говенного качества, написан мной под контролем Игоря Карабейникова. Это далеко не Тенесси Уильямс. Но это мой сценарий, который я ненавижу, над которым, выключившись из жизни, я работал несколько месяцев.
Это уже потом я буду ходить на консультации к юристам, спрашивать, что мне делать, как быть. Один адвокат, посмотрев в рабский договор, который я подписал с «New Lain first Blue Studio», скажет:
– Нет, я не возьмусь за это дело.
Второй, почесав лысину, вздохнет:
– Печально. Максимум, что мы можем сделать, первое, чтобы вашу фамилию все-таки вписали в титры фильма. Второе, моральный ущерб, максимум две тысячи долларов.
Третий адвокат откинется на спинку кресла и с голливудской улыбкой выдаст:
– Не все так плохо. Договор можно считать «незаключенным». Это самое важное слово «незаключенный». Все просто. В договоре не указаны сроки выполнения условий договора.
Я спросил:
– Сколько будут стоить ваши услуги?
– Учитывая постоянно меняющийся курс доллара, – начал он издалека, распевая каждое слово, – в пределах ста тысяч.
Я молчал. Он, будто я уже выказал удивление, что так дорого, перестал улыбаться, начал оправдываться:
– Да, да. Курс доллара растет.
Я с иронией сказал:
– Понимаю. Адвокатская деятельность напрямую зависит от курса доллара.
Идите вы все на хуй.
 
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА
КАКАТЬ
 
Вечер продолжался. Игорь во всех красках, как это умеет, рассказал, в чем будет суть, соль и перец сценария «Стэп бай стэп». Я все это время сидел, низко склонив голову. Когда Игорь закончил, первой опять вскочила веретешко Юля Винчестер. Она стала долго одними и теми же словами, по одним и тем же местам расхваливать наш еще не рожденный сценарий:
– Круто! Как это круто! Я уже это вижу! Отличный сценарий! Молодцы! Отличный! Круто! Мне очень, очень понравилось. А моя роль лучше всех, – она заискивающе посмотрела в глаза Карабейникову: Игорь, скажи, моя роль будет главной? Скажи. Я хочу, чтобы моя роль была главной.
Веретешко крутилось по комнате. Глаза уставали на нее смотреть. Я подумал, как трудно было Андрею Рукину, если они когда-нибудь вместе жили, с такой вертлявой.
Юлии было много. Много. Вот бывают иногда такие люди, их становится много. Страшно много. И хочется избавиться от этого. Хочется уменьшить. Слишком много человека, я бы уменьшил. И даже когда такой человек замолкает, ему не сидится на месте, он прыгает со стула на диван и обратно, он мечется по комнате, как будто червяки живут в жопе. Юлии было много.
Плюс к этому, как музыку, включила свой нервический хохот Эвелина Биляданс. Включила и не выключала до тех пор, пока ее не проводили за двери.
– Ха-ха-ха! – бесконечно звучало в моих ушах.
– Круто! Так круто! – Юля вдруг обратилась ко мне, чего я испугался: Вы только напишите хорошо. Ладно? – и она мне подмигнула, как будто что-то обещала. – Хорошо мою роль пропишите. Чтобы интересно было смотреть.
– Что смотреть? – спросил я.
– Кино! – крикнула она мне так, как будто я бестолковый дурак тут сижу и не понимаю, что смотреть. – Конечно, кино. Ой, я так мечтаю о большом кино.
Я вспомнил, как плохо она играла в «Проклятом аде», в сериале Игоря, и подумал о том, справится ли она вообще с ролью. Вдруг мои мысли перебили.
– Все, хватит! Кричать! Давайте по делу! – неожиданно громкой оказалась Света, жена миллионера.
Видимо, ей тоже не понравилось поведение вертлявой Юли.
– Классно! Классно! Круто! Круто! – не унималась Юля.
Игорь понял недовольство Светы, взял инициативу в свои руки, схватил Юлю под ручку и повел к выходу. Она была веретешком даже на его руке. Ее мотало из стороны в сторону. Ее было много. Черви в жопе не давали покоя. Я рентгеном смотрел на этих червей, которые бесновались у нее внутри. Их было много, им было весело. Они были такие же дебилы, как Юля.
Игорь успокаивал ее:
– Завтра я с тобой встречусь. И поговорю.
– А сегодня? – не унималась Юля. Черви тоже.
– Сегодня нам со сценаристом нужно работать, - пытался сдержать ее Карабейников.
Я некоторое время слушал их словесный бред. В конце концов Игорь вывел в коридор Юлю, потом попрощался с высокомерной заводной хохотушкой Эвелиной Биляданс, которая все время, пока Юля вертелась, хохотала. Пока он провожал Эвелину, Света, жена миллионера, глубоко вздохнула, посмотрела на меня и сказала:
– Сумасшедший дом.
Я кивнул головой, мол, согласен.
Игорь вошел в кабинет, обратился в Свете:
– Светочка, прости, суматоха! Как ты себя чувствуешь? Ну-ка дай-ка я на тебя посмотрю? Ты сделала это?
– Да. Так больно, – сказала Света.
Я только сейчас обратил внимание, что ее губы выглядели неестественно толстыми.
Игорь внимательно вгляделся в ее лицо и сказал:
– Значительно лучше. Так значительно лучше.
Света искоса посмотрела на меня с упреком в глазах, мол, нечего тебе знать, что я сделала. Я отвернулся к окну. Света стала жаловаться Игорю на Юлю Винчестер:
– А что, Игорь, правда, ее роль будет главнее?
Игорь нежно взял ее под руку и кокетливо заговорил:
– Ты что, родная моя? Главная роль будет твоей. Только твоей.
Света не унималась:
– Но судя по твоему рассказу про сценарий, у нее роль главнее.
Игорь сказал:
– Нет. Неправда. Может быть, я слишком большой акцент сделал на Юлькиной роли, но это только потому, что ты уже знаешь о своем персонаже. Поэтому я больше говорил про нее.
– Мне так показалось, – продолжала сомневаться Света.
– Нет, нет, нет, – стоял на своем Игорь. – Главная роль будет твоя, солнышко.
Когда она ушла, мы с Игорем остались одни. Он сел в свое мягкое кожаное кресло и, глубоко вздохнув, сказал:
– Степанков, так тяжело работать с актерами.
– Да, – согласился я.
– Они ведь все больные люди.
– Наверное. – Мне кажется, Юля Винчестер – достаточно недалекая девушка.
Игорь улыбнулся:
– Иногда девушку ум только портит. Мы с ней ни диссертацию будем защищать. Она будет играть в нашем кино.
– И актриса, по-моему, она плохая, – сказал я. – Помню ее в твоем сериале.
Игорь громко хлопнул двумя руками по крышке стола, откинулся еще глубже в кресле и сказал:
– А вот тут я с тобой не согласен. У меня играют все. И даже деревья.
– Ну и как ты управляешься с деревьями?
– Умею. И еще по поводу Юли Винчестер. По рейтингам сериала она занимала ведущие позиции. Именно на нее обращала внимание молодежь. А для нашего проекта молодежь – это одна из главных целевых аудиторий.
Возникла пауза. Я открыл ноутбук и спросил:
– Ну что будем писать?
– Щас-щас! – сказал Игорь, наматывая туалетной бумаги себе на кулак. – Щас, – он пошел к двери, открыл ее и громко крикнул: – Оле-ег!!!
В ответ тишина. Игорь еще громче:
– Оле-е-ег!!!
Олег вбегает в кабинет. Весь красный. Протягивает по ходу мне руку для рукопожатия и, изобразив скорбную мину, говорит Игорю:
– Что, Игорь Николаевич?
Игорь молча показывает намотанную на руку бумагу:
– У меня там отчет, – и демонстративно поднимает вверх, мол, смотри, что у меня в руках. Потом снова молчит. Олежик кивает головой.
– Какать, Игорь Николаевич. Сейчас. Идем.
Олежик убегает в соседний кабинет, кричит там кому-то, толи Виктору, толи еще кому:
– Так. Ничего тут не трогать. Я скоро буду. Мы какать.
Игорь с улыбкой смотрит на меня и говорит:
– Не обращай внимания, Степанков, Михаська у меня немножечко глупый. Но он хороший. И ты его должен полюбить.
– На счет полюбить не знаю, но я не возражаю против его глупости. И очень вероятно, что он хороший.
Игорь изобразил гнев:
– Ты мне не веришь?
– Конечно, верю, – на полном серьезе ответил я.
В кабинет вбегает Олежик, он на ходу хватает туалетную воду, прыскает себе на волосы, берет тюбик с кремом, с нежной улыбкой обращается к Карабейникову:
– Игорь Николаевич, идемте какать.
Они выходят.
 
  
Голубая моя Москва (часть вторая)
 
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА
ДУШНО
 
Мы с Михасиками ехали к продюсеру, который дает деньги на проект. Мне не то, чтобы страшно, мне непривычно. До сегодняшнего дня я продюсеров в живую не видел.
Михасики веселились, сидя впереди. Игорь за рулем. Олег рядом. Игорь болтал всякую чушь. Вдруг на повороте показалась православная церковь с блестящими куполами. Игорь перестал смеяться, больно ущипнул Олежика, после чего тот вскрикнул и тоже перестал смеяться. Я не понимал, что случилось. Игорь, проезжая мимо церкви, перекрестился и слегка поклонился. То же самое сделал и Михаська. Вот тебя, блядь, бабушка, и Юрьев день. Храм Иисуса Христа для голубых оказался тоже одним из способов общения с Богом. Я никогда не крестился, проезжая мимо церквей, и весьма предвзято отношусь к людям, которые, завидев церкву, кладут кресты и поклоны. Мне всегда кажется, что в этом больше фальши, пиара и тупого обычая, чем искренней веры. Мы проехали церковь. Продолжился прежний спектакль тупых приколов.
Игорь стал дальше сочинять глупые импровизированные стишки про Олежика:
«Олежик утром рано лег
Не выспался, однако.
Олежик, гей и дурачок,
С красивой толстой… Жо-опой» Ха-Ха-Ха!
Они вместе громко смеялись.
– А теперь ты, Олег! Сочини!
Олег же сквозь смех повторял:
– С красивой… толстой жопой! У меня не… толстая… жопа.
– Сочини, сочини, – толкал его в бок Игорь.
– Вон, пЕЙсатель пусть сочиняет.
Игорь резко прекратил смеяться и обратился ко мне вполне серьезно, заглядывая в зеркало заднего вида:
– Ну что молчишь, Степанков? О чем задумался? Ты нас с Михаськой не любишь?
Олежик тоже в один миг стал серьезен. Надо сказать, что приступы смеха или приступы злости у обоих сменялись весьма быстро. Как в карточной игре. Или в наперстках. Орали-Сухуми-Батуми! Кручу-верчу-наебать-хочу! Каждый из них вмиг становился серьезен, а то и зол, хотя несколько секунд назад до уссачки покатывался со смеху. Такая болезненная череда настроений. Чистые холерики, думал я, вспоминая кое-что из древних уроков психологии.
– Улыбайся, Степанков, – говорил Игорь, заглядывая на меня в зеркало.
Я не улыбался. Не хотелось. В пизду все.
– Кабсдец! – стал вдруг негодовать Олежик, – просто кабздец! Ты такой скучный, Николя. Ужасно скучный. Может, я за тебя сценарий напишу? А то ты пока раскачаешься… Скажешь потом, что мы тут не при чем. Я же тебе несколько сцен подсказал. Лучшие сцены в сценарии. Может мне лучше писать сценарий? А?
Я зажмурился, сжался, потом открыл глаза и выдохнул:
– Пошел на хуй!
– Сам пошел туда! Матерщинник. Колхозник. Посылает еще.  
– Блин, – отвернулся я к окну. За окном пролетал густой кустарник, линии электропередачи, на горизонте недвижимо стояло большое солнце, а много левее уже выходил на караул выпивший худой от запоев месяц.
– Вот-вот. Только это и можешь. Как что-то хорошее сделать, от тебя не дождешься, скажи, Игорь.
Игорь нахмурился, сурово поглядел на Олега и прикрикнул:
– Ты что!!!
– Что? – растерявшись, спросил Михасик.
– Ты что, не понимаешь, с кем ты разговариваешь? Бестолочь!
Олег, надув губы, спросил:
– С кем?
Игорь демонстративно дал ему легкий подзатыльник и прикрикнул:
– Ты балбес, Олег! Понял?
– Чё это я балбес?
– Ты что, не понимаешь что ли?
– Что я не понимаю?
– Ты балбес.
Карабейников резко повернул влево, съехал с главной дороги.
– Слушай, ты че такой тупой!?
– Да хватит уже на меня кричать! – возмутился Олег.
Игорь дал ему еще один подзатыльник.
– Маленько хоть помолчи. Минуточку. Тебя только одного и слышно.
– Почему? – не унимался Михасик.
– Помолчи, говорю, минутку! Я старше тебя. Ты должен меня слушать, – громко кричал Игорь.
Обиженный Олег отвернулся к боковому окну.
– И на меня смотри! – еще громче крикнул Игорь.
И еще круче повернул вправо. Машину рвануло вбок. Я едва удержался на месте.
– Балбес! Балбес! Балбес! Ты знаешь, с кем ты разговариваешь!? Замолчи! Не говори ничего!
Олег давно замолчал. А Игорь разорялся, краснел, чернел. Волна злости накрыла его. Думаю, эта волна, по сути, предназначалась мне строптивому, а получает Михаська. Ну ладно, ладно. Поглядим, чем это закончится.  
– Я тебя почти на улице подобрал, как щенка! А ты – балбес! Знаешь или нет, с кем ты разговариваешь?
– С кем? – уязвленно спросил Олег.
Игорь приподнял руку вверх и многозначительно произнес:
– С автором, балбес! С автором! Понимаешь?
Олег молчал.
– Тебя попроси хоть слово написать… Ты напишешь?
Олег молчал. Я подумал, что Михаська младший сейчас заплачет.
– Балбес! Балбес! Балбес! – кричал Игорь Николаевич.
Зачем так? Мне стало жалко Михасика. Я решил подать голос в защиту Олега.
– Не ругайтесь, Игорь Николаевич, – заступился я.
– А мы не ругаемся, – сменив гнев на милость, спокойно вполголоса ответил Карабейников. – Просто он балбес. Типичный.
И потом опять в крик:
– Ты такой балбес!!!
Игорь еще минут пять орал на Олега. И вдруг резко замолчал.
– Да, – многозначительно произнес я, глядя в темное окно.
«Клиника» – подумал я.
Огни ночного города уже давно кончились. Мы ехали по Подмосковью. Солнце садилось все ниже и ниже. Пьяный месяц уже совсем чувствовал себя хозяином положения. Он пахал всю ночь, делил небо на части, приватизировал, а люди равнодушно смотрели на него.
– Где-то здесь должен быть поворот, – сказал Игорь.
Потом повернулся к Олегу и заискивающе спросил:
– Где-то здесь, Михасик?
Через длинную паузу, глотая обиду, Михасик сказал:
– Чуть дальше.
Что это? Любовь? Привязанность? Как после стольких оскорблений можно проглотить унижение?
Олег погладил Игоря по коленке и стал успокаивать:
– Ладно, Михаська, не обижайся. Я же тебя люблю больше всех на свете.
Он посмотрел на меня и добавил:
– Вот Степанков никого не любит. Только себя. – Потом снова к Михасику: А я тебя люблю, родной. Очень-очень. Сильно-сильно. Мой любимый медвежонок. Мой ласковый медвежоночек. Самый лучший мишутка. Самый-самый.
Он взял руку Михаськи и положил на свой член.
– Подержись маленько. Я так люблю, когда мы вместе. Когда ты держишься за меня. Подержись, родной. У меня никого нет, кроме тебя.
И Михасик держался.
Веселые они Михасики, думал я. Для чего сейчас Игорь сделал такой разгон Олежику? Для чего? Чтобы показать, как он меня уважает. Чтобы я возгордился, что он ставит меня выше Михасика? Но на самом деле это может оказаться не так. Алиса говорит, что я слишком очарован Игорем. Нужно это поломать. Нужно быть готовым к любым подводным камням. За сколько серебряников он может продать натурала, то бишь, меня? Предполагаю, недорого. Может даже даром.
Мы остановились у ворот, которые открыл охранник, когда выяснилось, что у нас есть разрешение на въезд.
– Милый мой Михасик! – продолжал телячьи нежности Игорь, –  не грусти! Будь умницей! Не будь дурашкой!
Мы ехали по богатому коттеджному поселку. Месяц совсем забурел, пахал черное небо своим плугом.
– Какой номер дома, Михаська? Не помнишь?
– Вот он, тридцать пятый, – указал Олег на богатый дом с садом.
В открытое окно ворвались густые запахи майских цветов и кустарников. Перед четырехметровым забором были высажены красивые розовые кусты благоухающего рододендрона вперемешку с красными низкорослыми лиспродариусами. Сверху забор был обнесен колючей проволокой. Видимо, под напряжением, подумал я. Несколько небольших подвижных видеокамер вдоль периметра забора. Как у Владимира Владимировича Путина – подумал я. И засмеялся.
– Как у разведчиков, –  сказал я.
– Впечатляет? – спросил меня довольный Игорь.
– Да. Очень, – ответил я, рассматривая оказавшийся близко к моему окну красивый розовый бутон рододендрона.
Игорь подал сигнал. Автоматические ворота медленно отворились. Мне стало жутковато.
– Отсюда можно и не выбраться, – предположил я.
– Как будешь себя вести, – пошутил Карабейников.
– Хорошо буду себя вести, – подыграл я.
– Да уж, – испортил всю игру Олежик.
Он был готов что-то еще сказать. Но Игорь сурово на него посмотрел, и Михаська затих.
Мы въехали во двор. Там целый автодром машин. Мы вышли из машины. Нас встретил охранник. Внимательно оглядел. Будто рентгеном просветил. Провел через металлоискатели. Извинился, отдал честь и попрощался.
Далее нас встретил толи слуга, толи дворецкий. Не знаю, как его назвать. В общем, одетый в синий форменный костюм, улыбающийся лысеющий дядечка лет сорока. Дядечка очень походил на портрет стареющего Шолохова. Видимо, пьет – подумал я.
– Прошу вас! – открыл он двери и с поклоном посторонился.
Я, глупец, тоже поклонился. Игорь меня одернул, скривившись в улыбке. Далее мы вошли в первое помещение. Уже там нас встретила хозяйка. Худощавая до болезненности, узкокостая, маленькая, с редкими каштановыми волосами. Вот как она выглядит, типа рублевская жена. Хуевато выглядит. Хуевато. Даже подкаченные губы не помогают. Мы же уже встречались не так давно с этой дамочкой, но Игорь почему-то представил ее мне еще раз.
– Света,  – произнес Игорь, –  лучшая актриса. Наша главная героиня. Которую мы как назвали в сценарии? – повернулся он ко мне.
– Лика, – ответил я, зная всех персонажей на зубок.
Ночью меня разбуди, я наизусть расскажу концепцию, сюжет, речевые характеристики персонажей сценария.
– Лика, харизматичная, принципиальная преподаватель актерского мастерства в колледже искусств, главная героиня, – рассказал Игорь.
Света показала, куда нам идти. Мы прошли одно помещение, на стенах которого висели старинные, надо полагать, картины. Потом еще одно. Опять безвкусно увешенное картинами. Далее Света сказала:
– Илья Петрович с минуты на минуту будет. Он задерживается. Но звонил и обещал скоро быть. А мы пока попьем чаю? Или, может, чего покрепче?
Игорь сказал:
– Нет. Я за рулем. Олежик, может быть? – он взглянул на него.
Михасик подыграл:
– Немного погодя. Чуть-чуть.
Игорь обратил вопрошающий взгляд на меня. Мол, а ты?
– Мне – чай, зеленый, если можно, – ответил я.
– Идемте в столовую, –  пригласила Света.
Мы прошли еще два помещения, где висели натюрморты в стиле Айвазовского. И наконец оказались в столовой. Все опять-таки вычурно, помпезно и безвкусно.
– Очень красиво, – фальшиво сыграл Олежик, – у вас так красиво!
Игорь приобнял Михасика и с улыбкой сказал:
– Олег просто очень трепетно относится к изобразительному искусству. Он такой любитель. Такой любитель.
– Чего? – вдруг спросил я.
– В смысле, «чего»? – переспросил Игорь, не ожидавший вопроса.
– Чего любитель?
Игорь вздохнул, демонстративно поднял брови домиком, ухмыльнулся и пригрозил мне пальцем.
Олежик сделал губы трубочкой и скороговоркой заполнил паузу:
– Да. Очень. Очень. Трепетно. Мне так у вас нравится, Света. Я когда попадаю в ваш дом, раз от раза получаю все больше… все больше удовольствия. У вас так красиво…
Игорь толкнул Олежика и пошутил:
– Скажи еще возбуждаешься.
Олежик на полном серьезе подтвердил:
– Да. Именно. А ничего в этом такого. Духовно. Духовно я возбуждаюсь. Так сказать.
– Ты хотел сказать – душевно? – поправил его Игорь.
– А я как сказал? – растерялся Олег, потом махнул рукой и улыбнулся. –   Какая разница! Мне все равно здесь хорошо, как нигде. Как нигде – точно. Я люблю бывать у нас дома, Света. Здесь так прелестно. Меня это возбуждает…
Михасика понесло. Его мысленно вспучило. И он разразился словесным поносом. Света подошла к двери, открыла ее, включила свет и серьезно сказала:
– Вот есть душ, ванная, джакузи – на случай возбуждения.
Олежик не ожидал шутки, растерялся, до ушей покраснел, на глаза навернулись слезы. Он расплылся в благодарной улыбке. И… Что дальше? Просто развел руками.
Игорь громко засмеялся, потом подошел к Свете, дружески приобнял ее и сказал:
– Хорошая шутка, Света! Молодец! Олежика поставила в тупик. Он повзрослеет, Света. Он обязательно позврослеет.
Света улыбнулась. В столовой наступила тишина. И вдруг в моем кишечнике громко-громко заурчало. Так громко, что услышали все. И посмотрели на меня. Никто ничего не сказал. Но революционное урчание не унималось. Я громко выдохнул воздух, напрягся, стараясь усмерить буйство организма. Но оно только нарастало. Еще чуть-чуть, и меня разорвет от газов, которые бурлили в кишечнике. С чего бы это? Что я такого съел? Питание, конечно, у меня с этой работой стало безобразным. Плюс, пастеризованное пиво каждый день.
Вдруг в столовую вошел дворецкий, похожий на Шолохова, и объявил:
– Илья Петрович приехали. Через минуту войдут в дом.
Света, за ней Карабейников, за ними Олежик побежали встречать хозяина. Все трое побежали, слегка подпрыгивая, как в балете убегают со сцены актеры после оваций. Изящно, манерно, педиковато. Тьфу. Следом спокойно ушел дворецкий. Я же остался один в столовой. В моем животе продолжалась революция. Я напрягся, стараясь выдавить эти газы, пока никого нет. Э-эх… Мне удалось. Я пернул так протяжно и долго, что мама не горюй. После чего стало понятно, что воздух в столовой очень сильно испортился. Что-то нужно было делать. Я замахал руками. Но бесполезно. Завоняло еще сильнее. Вонь стояла невыносимая. Что же делать? Кому на Руси жить хорошо? Я снял с себя рубашку  и стал гонять воздух ею до тех пор, пока в столовую не вошли Илья Петрович, Света, дворецкий и Михасики. Увидел вошедших, мне оставалось только развести руками, не придумав ничего лучше. Они удивленно смотрели на меня. А я с голым торсом…
– Душно, – смущаясь, сказал я.
Илья Петрович первый нарушил паузу, громко втянув в себя воздух, сказал:
– Ну что ж. Это, как я понимаю, сценарист? Света, покажи ему, где у нас кондиционер.
 
ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ЧАПАЕВ
 
Мы сидели за накрытым столом. На огромном блюде лежали щедро намазанные бутерброды с красной и черной икрой.
Мама дорогая, я не ел черной икры со времен Советского Союза, когда мы с тетей Камилякой (моей любимой татарской тетушкой) ездили к родственникам в Казахстан, в город Гурьев, бывший российский форпост, что на берегу Урала. Черной икры в Урале в те времена было много. Рыбу браконьеры истребляли нещадно, потрошили и выбрасывали огромные туши на берег. Идешь, бывало, вдоль берега, то тут, то там десятками лежит потрошеная рыба: гигантские белуги, севрюги, осетры. Блестящие, синие, волосатые мухи сидели на загнивающих тушах. Именно тогда, в восьмидесятых, будучи пацаном, глядя на эту рыбу, я впервые засомневался в справедливости советского строя. Но противоречия меня раздирали, я вспоминал меченого Михаила Сергеевича Горбачева, его обаятельную улыбку и думал, наверное, первый руководитель страны по каким-то причинам не знает, какой бардак творится в Гурьеве. Всяко не знает. Иначе он бы обязательно сюда приехал и жестко разобрался с браконьерами-убийцами. И уж точно после его приезда на берегах Урала не валялись бы потрошеные туши осетровых. Это точно. Иначе СССР – это бардак. Моя страна – это бардак? Мне не хотелось в это верить. Я верил поначалу в то, что коммунизм победит и мы уничтожим всех паршивых капиталистов. Я тоже хотел стать коммунистом, как папа. Хотя уже через пару лет (так быстро текло тогда время) я слепо поверил Бориске Ельцину, неутихающий рык которого заполнял пустоты непонимания, что происходит с нашей страной. Тогда меня опять обманули. После Путина, забегая вперед, я совсем потерял веру в политиков. А когда президентом стал Медведев, я, увидев его в живую, окончательно расстроился. Мельчает российская политика.
– Жалко, – говорил я тете Камиляке, глядя на гниющие туши рыб. – Ее же можно было продать или засолить.
– Им не нужна рыба. Они охотятся за икрой.
– Жалко рыбу. Все равно.
Богатая абрикосовыми деревьями дача родственников, где мы отдыхали, стояла на берегу Урала. Я, наевшись абрикосов, разбегался от порога небольшого домика к обрыву и прыгал в реку. Какой кайф – в самое пекло освежиться в холодной воде!
Однажды, купаясь в Урале, я нашел скелет Чапаева. Да-да. Вернее, человеческий череп от скелета с дырочкой в затылочной части. С пулевым, я был уверен, отверстием. В это отверстие запросто влезала половина моего мизинца. «Точно, пуля», – подумал я. С черепом в руках я бежал к родственникам. Тетя Камиляка в это время собирала в плетеную корзину спелые абрикосы.
– Тетя Камиляка! Тетя Камиляка! Я нашел череп Василия Ивановича Чапаева! – кричал я, поднимая высоко над головой грязный череп. – Это Чапаев, тетя Камиляка! Посмотри скорее.
Тетя Камиляка чуть не уронила корзину, сморщилась от брезгливости, выставила вперед руки, мол, не подходи ко мне, и закричала:
– А ну выбрось сейчас же эту гадость!
Я в удивлении остановился.
– Ты что, тетя Камиляка, это же Чапаев. Василий Иванович. Вот тут в затылке пулевое отверстие, – и поднимал череп перед собой, демонстрируя дырочку, вставив туда мизинец.
– Выбрось эту гадость сейчас же! – настаивала тетя Катя.
– Ты что!
Я махнул рукой, развернулся, вышел из сада, пошел вдоль берега, рассуждая про себя:
– Останки Петьки-то точно не сохранились. Петьку в кинохе братьев Васильевых укокошили. На берегу. А Чапаев оказался именно здесь. Ведь несло же его тело течением какое-то время? Несло. Точно Василий Иванович. Без вопросов. Это непростой череп. Это сокровище, музейный экспонат, цена которому целый мильен рублей.
Вечером перед сном я положил Василия Ивановича под кровать, прикрыв его грязной футболкой. Лег на спину, закрылся по шею одеялом, закрыл глаза и безумно счастливый уснул.
Проснувшись утром, Чапаева я не обнаружил. Побежал в сад. Мы долго ругались с тетей Камилякой. Я три дня ни с кем не разговаривал. Отказывался от еды. Но так и не добился от родственников, куда они дели моего Василия Ивановича. Я ведь держал в руках его череп. Сто пудово. Точно держал. Мне нужно верить.
 
– Что? – нахмурив брови, смотрел на меня Карабейников.
– Что? – переспросил я.
– Какой череп? Какой Чапаев?
– Василий Иванович.
Михаськи в два голоса громко смеялись. Игорь, прекратив смех, обратился к Илье Петровичу, сидевшему за столом напротив меня:
– Заработался сценарист. Заработался. Так о чем вы говорили, Илья Петрович?
– Ну да… – косо взглянув на меня, продолжил незаконченный рассказ Илья Петрович. – Так вот…
 
Почему все наши миллионеры похожи на бандитов? Думал я. Странно. Хотя… Ничего странного. И зачем я прогнал про Чапаева? Господи, помоги мне! Для чего я сюда приехал? Тут все сплошь да рядом пахнет воровством и коррупцией. Это человек рассказывал, что лично знал Ельцина, что он друг Чубайса, что он ненавидит Ходорковского. Да срать я на вас на всех хотел. На Ельцина, на Чубайса и на Ходорковского. Кто эти обычные люди по сравнению со мной – сумасшедшим гением современности? Степанков, ты болен. Точно болен. Тебе нужно лечиться. Лечиться прежде всего от алкоголизма.
О чем это я думаю? Дай-ка я лучше слопаю бутерброд с черной или красной икоркой. Употреблю, так сказать, внутрь полноценных белков и «Омегу-3».
Я огляделся, не смотрит ли кто на меня, осторожно взял бутерброд с красной икрой и стал есть. Съел один. Потом уже смелее взял бутерброд с черной икрой.
– Так вот. Девяностые годы – это время первоначального накопления капитала, – с удовольствием рассказывал Илья Петрович. – Многие переходили грань. Да. Грань, так сказать, закона. То есть по сути своей воровали. Но самое любопытное в данном вопросе, что и законы-то как таковые не работали. Поэтому у людей не было другого выхода. Вот так. Получается, тот, кто сейчас богат, преступал закон в начале девяностых.
Возникла пауза. Я не удержался и спросил:
– Вы, значит, тоже преступали закон?
Его не смутил мой вопрос, но Игорь зачем-то больно толкнул меня в бок.
– Отчасти да.
– Что значит отчасти? Закон, по-моему, нельзя нарушить чуть-чуть. Если ты нарушаешь закон, то ты нарушаешь закон.
Карабейников еще больнее ткнул меня в бок локтем. Я замолчал, взял еще один бутерброд с черной икрой, откусил большой кусок и стал жевать. Мол, все, не буду больше ничего говорить. Буду жрать икру. Буду обжирать вас, воры и кровопийцы. Я бы с удовольствием обжирал вас до тех пор, пока вы не пойдете по миру.
– И сегодня, – продолжил Илья Петрович, не ответив на мой последний вопрос, – сегодня богатые люди пытаются загладить свои грехи. Реконструируют, строят церкви. Возводят школы. Дают деньги на благотворительность.
– Мне кажется, это чистый PR, – опять влез я, дожевывая свой бутерброд. – Если бы это была чистая благотворительность, об этом бы никто не знал. А здесь по обычаю пресс-секретари трезвонят, как только так сразу. Построили церковь. Пожалуйста. Повод. СМИ уже там. Отремонтировали детский дом. Прошу вас. СМИ на месте. PR. Чистый. Еще вы говорите – пытаются замолить свои грехи. Тут тоже не выйдет, так как существует закон повсеместного возмездия. И все грехи богатых воров перейдут на следующие поколения. Поколения детей, внуков, правнуков. Уже другие будут платить за ваши преступления. Вы можете жить спокойно и церкви не строить, тем более их в России полно.
Игорь больно ущипнул меня за ляжку, улыбнулся и сказал:
– Давайте уже поговорим о фильме, – он посмотрел на меня, нахмурился и добавил: сценарист весь в процессе. В творческом.
– В смысле? – спросил я.
– Заработался ты, говорю, – отметил Игорь, – в творческом процессе погряз.
Илья Петрович, глядя на меня, сказал:
– А что о фильме? О фильме должны рассказать вы. Сценарий готов?
Я молчал. Об этом я хотел говорить меньше всего. Игорь улыбнулся:
– Сценарий в процессе.
– Да, сценарий в процессе, – подтвердил я.
А сам подумал: вместо того, чтобы заниматься сценарием, мы нюхаем кокаин, пьем текилу и ездим развлекаться. Илья Петрович, может, вам рассказать о том, куда мы тратим ваши денежки?
– Хотелось бы уже почитать сценарий, – строго сказал Илья Петрович и почесал свой большой лоб.
– Сценарий – это, безусловно, важно. Но для меня сейчас важнее построение сюжета, – отрапортовал Игорь. – Понимаете, Илья Петрович?
– Понимаю, – кивнул головой миллионер.
Ни черта ты не понимаешь, подумал я. Карабейников сам не знает, чем отличается сюжет от фабулы.
– Работа идет, – врезался я, – пишем круглыми сутками.
– Похвально, – отметил Илья Петрович. – Хотелось бы взглянуть на результат.
– Я все сделаю, Илья Петрович, – с показным достоинством сообщил Игорь.
Илья Петрович начал было размышлять:
– Мне кажется, там нужно сделать…
Вдруг ни с того ни с сего в разговор вклеивается Олежик:
– Игорь сделает. Вы же знаете, Илья Петрович. Игорь очень хорошо сделает. Он гений.
Слово гений смутило всех, но Карабейников не остановил Олега. И тот продолжил выпускать словесный понос:
– У нас всегда так. Но мы справимся. Обязательно. Да-да. А как дома у вас хорошо! – Вдруг Михасик перескочил на другую тему. – Мне так понравилось. Так понравилось.
– Я строил его пять лет, – с гордостью произнес Илья Петрович.
– А у меня тоже родители семь лет дом строили, – зачем-то начал рассказывать Олег. – Ага. Строили-строили. Строили-строили. Так и недостроили. То кирпич подорожал. Потом цемент взлетел в цене. А отделка во сколько обошлась. Ужас. Мы не знали, что делать… Ага.
Илья Петрович хотел что-то сказать, но Михаська не унимался, продолжал нести чушь про родительский дом.
Илья Петрович терпеливо слушал, как родители Михасика тщательно, не покладая рук строили свой дом, чем жертвовали, где покупали материалы. Потом, когда Олег наконец-то замолчал, Илья Петрович для продолжения разговора сказал:
– Я сейчас коттеджи эконом-класса строю.
Я, как человек бездомный, полюбопытствовал:
– Во сколько обойдется коттедж эконом-класса сейчас?
– Сейчас от пятисот тысяч долларов…
Он хотел дальше продолжать рассказ, но Олег опять его перебил:
– Да. Сейчас очень дорого. Жилье подорожало. Если раньше дом можно было купить за триста тысяч, то сейчас уже нет. Никак не получится.
Илья Петрович терпеливо выслушал Олега. Я, нахмурив брови, посмотрел на Олега, мол, чего ты не даешь человеку, который и старше и значимее тебя, говорить.
– Такие дела, – закончил свой рассказ Олег.
Снова возникла пауза. Такие нелепые паузы на протяжении всего вечера возникали после глупых никому не нужных рассказов Олега, которые он вклеивал куда ни попадя и которыми замусоривал время и пространство.
Например, Олег, театрально заикаясь, рассказывал:
– У меня та…так кожа сохнет после московской воды… Ужасно просто. А я… я пользуюсь кремом... Таким хорошим кремом… Называется…
Я думал: «Блин! Какое кому дело до твоей кожи, которая сохнет? Расскажи еще, чем ты смазываешь свою жопу, перед тем как засунуть туда хуй своего старшего Михаськи…»
Или Олег говорил:
– У моего любимого дяди однажды случился инсульт. А мама, схватив на ходу пальто, побежала за «скорой»…
Я думал: «Блядь! Кому какое дело из здесь присутствующих, что у дяди случился инсульт? Зачем ты это рассказываешь, блядь?»
И так весь вечер. Я ел бутерброды с икрой. Михаська перебивал Илью Петровича и рассказывал свои рассказики.
В конце концов, я спросил у младшего Михаськи:
– Михасик, расскажи, какие крема ты втираешь в свою задницу?
 
 
ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ИСПОВЕДЬ
 
Когда мы сели в машину, Олег сурово на меня взглянул и «бу-бу-бу» промычал:
– Мы тебя просили, Коля, нигде не называть нас Михаськами?
Я пожал плечами и ответил:
– Я забыл, Михасик. Больше такого не повторится.
Карабейников тоже с суровым лицом сидел за рулем. Видимо, тоже не доволен моим поведением. Он взглянул на меня через зеркало заднего вида и предложил:
– А давай, Олег, больше его никуда не возьмем. Он себя вести не умеет, – и неожиданно засмеялся, – ха-ха! То пукает публично, то вопросы провокационные задает. Что ты молчишь, Степанков?
Я смотрел на свое отражение в боковое окно. Была глубокая ночь. Даже дура Луна куда-то пропала. Взять бы сейчас нож и… отомстить за полную луну… Которую сожрали злые ящеры-гомосеки.
Игорь ехал быстро. Он насвистывал какую-то мелодию. Михасик улыбался, иногда косо посматривал на меня и с ехидной улыбкой бурчал:
– Сидит, молчит. Что не радуешься, Коля?
Я не радовался. Мне все надоело. Я устал не спать ночами. Устал заниматься по ночам всякой херней. Я устал от алкоголя, кокаина и пидорастических провокаций. Я сказал:
– Олег, ты сегодня Илью Петровича перебивал раз двадцать. Не давал ему слова сказать.
Игорь принял во внимание мои слова, по-отечески дал подзатыльник младшему Михаське и отчитал его:
– Слушай, что писатель говорит! Не слушаешь никого! Перебиваешь! Бестолочь!
– А чё я… – начал было оправдываться Олег.
Игорь еще раз дал ему подзатыльник и крикнул:
– Не оправдывайся! Мозгоёб! Чё ты оправдываешься!? Перебивал уважаемого человека? Перебивал. И не оправдывайся! А то сидит тут оправдывается! Сначала ведет себя, как мудак, а потом оправдывается. Бессовестный!
После того как Игорь выпустил пар, в салоне машины воцарилась тишина.
Слава Богу, подумал я и продолжил смотреть в черное окно.
Куда мы ехали? Я не знал. Надо сказать, общаясь с Михаськами, я перестал задавать себе два вопроса: куда и зачем. Меня куда-то везли. Меня зачем-то везли. А там уже что-то будет. Даст Бог, будем работать, а не заниматься всякой херней.
Мы заехали в какой-то двор. Игорь долго искал место, где можно припарковаться. Когда вышли из машины, я спросил:
– Где мы?
Игорь улыбнулся, хлопнул меня по плечу и сказал:
– Идем. Идем работать.
Мы поднялись на лифте на шестой этаж. Олег стал открывать железную дверь какой-то квартиры. Один замок, два, три. Щелчок! Второй! Третий! Пятый! Зачем столько замков? А за ней еще, уже деревянная. И опять замок. Еще пять щелчков.
Мы наконец-то вошли в квартиру. Игорь улыбнулся и сказал:
– Это квартира Михаськи. Здесь мы сегодня будем работать.
– А почему не в офисе? – спросил я, оглядывая стены и потолок однокомнатной панельки Олега.
– В офисе не поссать, не посрать, не подмыться. А здесь все условия. Плюс ко всему Михаська приготовит нам вкусный ужин. Правда же, Мишутка? – подтолкнул он в бок Олега.
Серьезный Олег чувствовал здесь себя хозяином, показал на порог и сказал:
– Разувайтесь. Не носите грязь в комнату. Чай не в Швейцарии, – широко улыбнулся Михаська и скрылся в ванной комнате.
Я разулся, снял кожаную куртку, вытащил из сумки ноутбук и поинтересовался:
– Куда идти?
Игорь тут же громогласно спросил Олега:
– Мишутка, а где нам лучше сесть?
И не дождавшись ответа из ванной, Карабейников показал мне на кухню:
– Давай сядем тут. Тут удобнее. И стол есть. И пищей будет пахнуть. Сразу же поедим, – он кокетливо улыбнулся и слегка ущипнул меня, – ты, насколько я понял, тоже поесть не дурак?
Из ванной, вытирая лицо полотенцем, вышел Олег. Игорь с улыбкой хлопнул его по попке и спросил:
– Чего будем есть, Мишука?
– Могу приготовить омлет, – сказал Олег и обратился ко мне: – Ты ешь омлет?
–     Ем. С салом люблю.
– Сало – это некошерно, Степанков, – выбирая себе подушку, заметил Игорь, - Однако, мы с Михасиком сало тоже любим, но не сегодня. Олежик, у тебя есть сало?
– Сала нет. Чеснок есть. А сала нет.
Мы сидели в тесной шестиметровой кухне. Я расположился на диване у окна. А Олег, указывая на диван, по-отечески строго сказал:
– Здесь ты будешь спать. А мы с Мишуткой в комнате, – Карабейников, прищурив глаза, оглядел кухню с потолка до пола и продолжил, – да… Сколько у меня связано с этой квартирой. Я, до того как женится на Жанне, снимал ее.
Я обратился к Олегу:
– Это не твоя квартира?
Олег с недовольством ответил:
– Конечно, не моя.
– Снимаешь?
– Да.
– За сколько?
– Двенадцать тысяч.
– Недорого, – оценил я.
Игорь уточнил:
– У знакомых. У моих. Это квартира моих хороших знакомых.
– Тоже голубые? – спросил я.
– Да, – спокойно ответил Карабейников, – Так бы она за двадцатку стоила.
Я согласился:
– Да. Недалеко от метро. Северный район.
Игорь продолжил прерванный рассказ:
– Сколько связано с этой квартирой! Сколько пережито тут! Тут, на этом диване, – показал он, – я лишился девственности.
– То есть? – спросил я, машинально поднявшись с дивана.
– Что за брезгливость? Здесь меня первый раз оттрахали. Здесь мне стало окончательно ясно, что я голубой.
– Любопытно, – сказал я и снова присел на краешек дивана.
Игорь уселся рядом со мной и продолжил рассказ:
– Я боялся этой мысли. Я тогда еще не знал о своей сущности.
– То есть тогда ты был натуралом? – уточнил я.
– Да. Но меня влекло к мужчинам. Я представлял себе, что они меня касаются, что я беру их член руками, потом губами… Это прекрасно.
Я закачал головой и пробурчал:
– Ты так думаешь?
– Я в этом уверен, – утвердительно ответил Карабейников, – До тех пор пока я это не попробовал, я мучился, страдал, ночи напролет плакал, вскрывал вены. Да-да. Вскрывал вены. Посмотри. Вот.
Сегодня мне было страшно любопытно слушать исповедь гомосексуалиста. Михасик же тем временем, надев передник с цветочками на кармашках, открывал и закрывал холодильник, доставал яйца, молоко, сливочное масло, мыл в раковине овощи, ставил разогреваться сковороду. В общем, хлопотал по хозяйству. Когда Олег проходил мимо, Игорь гладил его по заднице. А потом опять говорил-говорил. Голубая экзистенциальная лирика. Поначалу любопытно, а затем скучно.
– Я был скромным мальчиком, – напоследок сказал Игорь.
– Сейчас по тебе не скажешь, – пошутил я.
Игорю шутка понравилась. Он встал с дивана, ухватил Олега за жопу и радостно подтвердил:
– Да! Сейчас я демон! Михаська, ты своей эротичной попочкой на мой хуй тоску наводишь.
Молодой Михаська в изящном переднике захихикал:
– Хи-хи-хи! Ну, Михаська, ну что ты?..
– Наводишь-наводишь! – смеялся Игорь, – Ути мой маленький!.. Телепузик. Мой Мишутка…
После этого он пошел в ванную и уже оттуда громко продекламировал:
– Что ты ходишь? Жопой водишь… На мой хуй тоску наводишь?
Я продолжал сидеть на диване и представлял, как здесь годы назад впервые трахали Карабейникова. Каково это ощущать себя гомосексуалистом? Где должно у тебя зудиться, чтобы мысль о сексе с мужчиной не давала тебе покоя? Как где? Видимо, в жопе. В том самом анальном отверстии, из которого выходят некрасивые колбаски под названием фекалии. В том самом отверстии, сбоку которого находится предстательная железа, почесать которую, видимо, очень требуется гомосекам.
– Когда будем писАть? – спросил я у Игоря, когда тот обнаженный, не стесняясь меня, вышел из ванной.
В тот момент я вспомнил, как он предлагал мериться хуями и рассказывал мне, что у него двадцать с лишним сантиметров. Член у него на самом деле большой. Он заметил, что я смотрю на его член, улыбнулся, стал крутить бедрами, и его синеголовая колбаска стала биться то об одну ляжку, то о другую. Мне не понравился такой танец. Я отвернулся к окну. Игорь крикнул:
– Смотри, Степанков, смотри, натурал!
– Чё я хуя что ли не видел? – ответил я.
– Такого точно не видел. Смотри. Хочется? – вдруг спросил он.
Я закачал головой, мол, нет, а потом добавил:
– Нисколько. Даже мысли не возникло.
– А я бы с удовольствием свой член отсосал. Посмотри, какой он хороший.
Я сразу вспомнил классный рассказ Чарльза Буковски, как он пытался отсосать сам у себя, сгибался в три погибели, пытался дотянуться до члена. И тут же вспомнил свой старый стишок. Нужно сознаться, в студенчестве я тоже баловался стишками, участвовал в различных поэтических конкурсах. Но после того как познакомился с поэзией князя кемеровских поэтов Максима Уколова тут же бросил писать стишки, поняв, что это не мое дело. А стишок свой помню. Поэтому цитирую:
«Я покоренный тобой, я твой пленный,
Я одурманенный запахом, сближен пушком.
О если б я мог дотянуться ушами до члена,
Я бы послушал, что скажет он мне на ушко…»
И так далее.
Я думал о своем, а Карабейников продолжал демонстрировать свой член, трогал его рукой, поднимал вверх, играл с ним, словно это была театральная кукла на ниточках.
– Ну же, нравится, Степанков?
Я не знал, как отвечать на этот вопрос. Правда, не знал. Но Игорю и не нужен был ответ на этот вопрос. Он обнял Олега, смачно поцеловал его в губы и сказал:
– А вот Михасику нравится. Пойдем, Мишутка, отсосешь у меня. А то я плохо себя чувствую. Мне срочно нужно, чтобы у меня кто-нибудь отсосал. Степанков отказывается.
Игорь подмигнул мне. И они ушли в комнату, закрыв за собой обе двери. Одну – на кухню, другую – в комнату.
Я был счастлив остаться один. Но на душе у меня было тревожно. То есть, получается так, они, Михасики, меня уже совершенно не стесняются. Только что еще не трахаются передо мной. Но обнаженными запросто ходят. Как-то не так все у меня получается! Как-то херово! Вот судьба-злодейка! Свела же меня с гомосеками! Ни братьев Дурненковых, ни Клавдеева, ни Забалуева с Зензиновым, ни Лешку Тимошкина, а именно меня! Меня! Свела! И проверяет на прочность, на стойкость, на вшивость! За что!? Чем я таким перед ней провинился? О, Господи! Пусть даже – Иисус Христос! Если ты есть… Как бы ты не относился к гомосекам, сделай так, чтобы они меньше до меня домогались. Я абсолютно не гомофоб. Мне фиолетово. Пусть они будут. Пусть. Когда я учился в кульке, у нас в группе был гомосек, Сема. Это мы потом поняли, что гомосек, когда он стал по ночам шарить у нас под одеялами. Просыпаюсь я раз. Чувствую, у меня в штанах кто-то рукой шарит. Блин! А это Сема! Блин! Ты чё!? Потом, от греха подальше, я переселился в другую комнату общежития. А потом  вообще бросил институт. И ушел в армию.
– И что с ним стало? – спросил Карабейников, выходя из ванной.
Михасик уже, видимо, отсосал у него. Игорь подмылся и слушал мой рассказ.
– С кем?
– С Семой?
– Не знаю, – отвернулся я у окну.
– Где он сейчас? – настаивал Карабейников на ответе.
– Черт его знает, – отмахнулся я, заварил себе зеленого чаю и спросил: – Ты будешь зеленый чай?
– Нет, не буду, – ответил Игорь и, возжелав продолжить разговор про Сему, предложил: – А давай его сюда привезем?
– Кого? – не понял я.
– Сему твоего.
Я развел руками, сел на диван, взял свой бокал с чаем, отхлебнул горячего напитка богов и спросил:
– Зачем?
Игорь вытер голову полотенцем, сел на табуретку, напротив меня и сказал:
– Мы бы его приняли в свою команду.
– Сему что ли?
– Сему.
– Блин, – я не знал, что сказать на это.
Что он хотел этим сказать? Что он принимает в свою команду всех голубых независимо от величины и силы таланта. Зачем? Чтобы создать свою голубую мафию? Чтобы совратить, превратить в гомосеков всех натуралов, которых в искусстве и так осталось немного?
– Ты изначально в проигрышной позиции, – неожиданно сказал я.
– Почему? – удивился Игорь.
– Потому что в голубизне заканчивались многие великие цивилизации. Греческая, римская…
– Бред! – почти на крик перешел Карабейников, – это варвары-натуралы растоптали цивилизации. И евреи – известные гомофобы.
Меня удивило, что Игорь негативно относится к евреям.
– Некошерно рассуждаешь. А что ты сейчас думаешь на счет евреев? – спросил я.
– Их полно. На телевидении, в кино, в театре. И они держатся вместе. Мы, русские, тоже должны держаться вместе.
– Но не все русские голубые, – сказал я.
– Не все. Но голубые должны держаться вместе. Иначе евреи нас растопчут и окончательно уничтожат.
– Не вижу логики. Кого они растопчут? Русских? Или голубых?
– И тех, и других.
– Ты думаешь, среди евреев нет голубых?
– Есть. И это будут наши евреи.
– Ой, блин! – вздохнул я, – Ты меня запутал.
– Кто у тебя любимый поэт? – вдруг спросил Игорь.
– Есенин, – не задумываясь, ответил я.
Игорь встал с табурета и сказал:
– А ты знаешь, что Есенин тоже был голубым?
– Не может быть!
– Да-да. И Есенин, и Маяковский, и Пастернак.
– И Пастернак? – еще больше удивился я. – Не может быть!
 
  
Голубая моя Москва (часть третья)
 
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА
НОВЫЙ ВАВИЛОН
 
– Не может быть! – повторил я.
– Я не буду с тобой спорить, – сказал Карабейников, – Я останусь при своем мнении.
– Ну а где доказательства? Где факты? – нервничал я.
Я отказывался принимать эту информацию за правду. Ну ладно там Маяковский, бог с ним с Пастернаком. Но Есенин?!
– Я знаю одно, – продолжил я, – деревенского паренька Сережу Есенина первым заметил маститый поэт Николай Клюев. Николай Клюев, безусловно, был голубым. Да. Но Есенин?!
Игорь заметно оживился:
– Все верно. Именно Клюев – отправная точка! До октябрьской революции Есенин жил с ним. Вот видишь! Ты сам без меня нашел прямое доказательство, что Серега Есенин был самым натуральным гомосексуалистом. Нашим человеком.
– Это еще никакое не доказательство.
– Жил с Клюевым – не доказательство?
– Не доказательство. Я тоже с тобой работаю, но это еще ни о чем не говорит.
– Хе, – усмехнулся Игорь и на некоторое время замолчал.
Потом он опять замахал руками и закричал:
– А этот… как его? Друг Есенина?
– Какой? – заинтересовался я.
– Ну этот… Как его? Дай Бог памяти!
– У пьяницы Есенина было много друзей.
– Да нет. Нет! Ну, этот…
– Мариенгоф что ли?
Игорь подскочил с дивана, почесал нос, громко чихнул и сказал:
– Именно! Он! Мариенгоф! Вспомнил! Точно.
– Будь здоров! – сказал я.
Блин! Анатолий Мариенгоф – голубой??? На пару с Сережой Есениным??? Я вспомнил их двойной фотопортрет: оба улыбающиеся, в шляпах, пиджаках, в руках держат трости. Мариенгоф на голову выше Есенина. Я тоже тогда в смутные девяностые носил шляпу, мнил себя поэтом. Так вот, был случай, когда мы с моим кемеровским другом Мишкой Быковым гуляли по проспекту Ленина, не доходя до пересечения с улицей Ворошилова, за витриной фотосалона и висел этот двойной фотопортрет. Мишка, который чуть-чуть походил на Есенина, смеялся, показывал пальцем и говорил:
– Глянь, Николай, как мы с тобой! Ты этот… Который повыше… Как его?
– Мариенгоф, – напомнил я другу нерусскую фамилию поэта.
– Да, Мари… енгоф, – едва выговорил Мишка, – А я будто Есенин. Классно?
Мишка и вправду был на полголовы ниже меня. Но меня не устраивало такое разделение ролей. То есть я никому толком не известный Мариенгоф, а Мишка великий Есенин. Нет. Ни фига! Не пойдет.
– Что «не пойдет»? – переспросил меня Карабейников.
– Не пойдет, – повторил я, – не может быть, что Есенин – голубой. Мариенгоф, черт с ним, не буду спорить. Не знаю. Пусть будет на твоей совести. А Есенин точно не голубой. И женат он был на Зинаиде Райх. Правда, потом развелись…
– Вот именно, – перебил меня Игорь, – Именно, развелись. И причиной стал тот факт, что Есенин оказался голубым.
– Нет, – защищался я, – причиной было, скорее, пьянство Есенина и его бесшабашная дурь.
– Откуда ты знаешь? – прищурившись, спросил меня Игорь.
– А ты откуда знаешь? – в ответ спросил я.
Я, надо признаться, в глубине души сомневался. Черт его знает, этого Есенина, что у него было на душе? И какими он средствами пользовался, чтобы, так сказать, выбиться в известные поэты? Какие у него были отношение с Клюевым? Какие с Мережковским? С Городецким Сергеем? С Рюриком Ивневым? Не могу я судить. Так как глубоко не занимался изучением жизни и творчества Сережи Есенина. И «Роман без вранья» Мариенгофа, учась в институте, дочитал только до середины. Да и то пропуская отдельные места. Отчетливо помню какой-то стяг: «Мы требуем массового и беспощадного террора!» Также мне запала в голову информация о том, что Есенин был болезненно мнителен, высасывал из пальца своих врагов каверзы, которые якобы против него замышляли, сплетни, которые будто бы про него распространяли. Помню это. А дочитать роман до конца, стыдно признаться, не дочитал. Поэтому, черт его знает, может, Мариенгоф там словом или в полслова намекает о своем и есенинском пристрастии к гомосексуализму. Не знаю. Не знаю.
Вдруг прерывая мои измышления, Карабейников говорит:
– И Михалкин тоже наш.
– Что? – переспрашиваю я.
– Михалкин. Режиссер. Наш.
Мой ум отказывался уже что-то понимать.
– «Утомленные небом», «Свой среди многих, многий среди каждых», – называю я его фильмы в надежде, что ослышался.
– Да, Сережа Михалкин – голубой.
– Не может быть!
– Костя Эрнэстов тоже голубой.
– Это который на самом первом?
– Да. Актер Иннокентий Смогчуновкий тоже.
– Великий Смогчуновский тоже?
– Тоже.
Я встаю с дивана, говорю:
– Может, выпьем чего-нибудь?
Игорь хитро улыбается:
– Чего так? Закипело?
– Выпить хочется. Слишком много новой информации сегодня.
А сам думаю: врет он. Все врет. Не может Никита Михалкин быть пидором. У него и семья приличная. Жена, дочери, сыновья. Не, не может. Человек, я слышал, Михалкин не из легких, а вот то, что он пидор… Ну, я не знаю! Ну, ладно, черт с ним, с Костей Эрнэстовым и его голубым экраном! Но великий Смогчуновский чем Карабейникову навредил? За что его в гомосеки? О! Этот великий, великий Гамлет!
Я тут же вспомнил про деревню Татьяновка, что в Томской области, где родился актер. Я ведь, когда жил в Томске, был в этой деревне, трогал землю, по которой бегал юный Кеша. Нет, не может быть! Да ну.
– Ты придумываешь, Игорь! Ты мистификатор! Тебе просто так удобнее оправдать свое поведение.
Я понимал, что наш спор ни к чему не приведет. В голове у Карабейникова все разложено по полочкам, все прибрано, аргументировано, не прикопаешься. И нефиг вступать с ним в спор. Лучше молчи уже, Степанков. Молчи. Зачем тебе это нужно? Пусть он считает всех порядочных людей гомосеками, а натуралов держит за быдло и преступников.
Я сел на диван и уставился в ночное окно. В черном небе висела полная луна. Дура дурой! Такая же, как десять лет назад! Господи! Зачем это все? Может быть, Ванга была права? Может быть, через год или два Арбат затопит водой? Так ведь она предсказывала? Типа Москву постигнет кара небесная. Пускай.
Люблю ли я Москву? Хотелось бы сказать «да». Но на самом деле нет. Не люблю. Потому что ее, матушку, превратили во что-то ужасное. Видимо, поработали такие же, как я, приезжие, возомнившие себя полубогами. Покорители столицы, считающие предательство и подлость нормой. Шагающие по трупам, срущие три кучи в душу. Москва – новый Вавилон.
Игорь встал и сказал:
– Пойду приму ванну.
Я пожал плечами. Подумал, что он только что принимал душ. Ну да бог с ним. Пусть. Я сидел минут тридцать и ничего не делал. Мне не хотелось открывать ноутбук, не хотелось писать, сочинять, работать. Мне хотелось вырваться на свободу и оттрахать эту голую дуру луну. И крикнуть во все горло: натуралы всех стран, объединяйтесь! Я всегда, когда смотрю ночью на полную луну, хочу ее оттрахать.
Михасик приготовил ужин, толкнул меня в плечо и сказал:
– Николай, щас будем ужинать.
Потом он подошел к ваннной, открыл дверь и позвал Игоря:
– Любимый.
Через три минуты мы сели кушать. Михаська сделал яичницу, салат из капусты, пожарил картошки, нарезал колбаски, хлеба, вскипятил чайник. В общем, вполне талантливый холостяцкий ужин.
Игорь похлопал Олега по плечу и сказал:
– Михаська у меня отменно готовит. Он лучший.
– Да, очень вкусно, – согласился я, пережевывая колбасу.
 
И тут же вспомнил, как готовит мое солнце, моя Алиса. Алиса готовит волшебно. Я всегда в шутку ей говорю:
– Ты меня прикормила.
Она смеется:
– А ты меня что?
– Я тебя притрахал, – с гордостью заявляю я и, как Тарзан, бью себя кулаками в волосатую грудь и подпрыгиваю к потолку.
Мы оба вволю смеемся. Нам не мешает луна, нам не мешают крики соседей. Мы счастливы. Но это история для другого романа.
 
Мы с Михаськами закончили ужин. Игорь пересел на диван и потащил Олега за собой. Олег не сопротивлялся. Они стали флиртовать друг с другом, трогать друг друга за письки, хохотать.
– Ты мой медвежонок!
– Ты моя сладкая Мишутка!
– Ты мой Михасик!
– Ты мой кусок сладкой медвежатины!
Вдруг зазвонил мобильный. Игорь взял телефон, взглянул на определитель, стал вмиг серьезен и сказал:
– Жанна.
Потом он включил телефон и заискивающе начал разговор:
– Слушаю тебя, любовь моя!.. Да, у нас все хорошо… Да… Работаем. В офис дозвониться не могла? Милая, мы к Олегу поехали работать. Тут комфортнее. Душ можно принять… Нет. Нет. Не-ет, родная. Ну, Боже мой, нет. Жанна, любовь моя. Со Степанковым. Конечно, со Степанковым. Вот он сидит. Точно. Хочешь, я дам ему трубку. Он скажет тебе несколько слов. Работаем, конечно. Не покладая рук. Трудимся.
Во время всего разговора Карабейников держал руку у Михаськи в паху. Михаська молчал, нервно прикусив указательный палец.
Когда Игорь отключил телефон, Олег спросил:
– Чё там?
– Ревнует, – сказал Карабейников, посмотрел на меня и с ехидной улыбкой добавил, –  Уважает тебя моя жена, Степанков. Уважает. Говорит, не верю, что вы с ним… Подозревает, что с Михасенькой моим занимаемся черти чем. А тебя уважает. За что она его уважает, Михасик?
Олег заметно занервничал, закусал губы, потом сказал:
– Она меня совсем разлюбила, Мишаня.
Игорь притянул его к себе, прижался щекой к его голому животу и сказал:
– Успокойся, Михаська, скоро мы ее бросим. Скоро нам будет совсем не нужна.
Олег счастливый улыбался.
Игорь, не отрываясь от Михаськи, говорит мне:
– Ну что, может, соснем чуток?
– А работать? – забеспокоился я.
– Тяжелый день был, – сказал Игорь, поднялся, пошел в комнату, потом оглянулся и добавил: – работай, писатель.
Я спросил:
– А ты прочитал, что я написал?.. Я тебе вчера отправил?
Игорь искривился в лице и лениво бросил:
– Читал.
– И что? – поинтересовался я.
– Пиши еще, – сказал он, зевнув, и ушел в комнату.
Потом выглянул из-за косяка и добавил:
– Мы тут с Мишуткой перепихнемся. Присоединяйся.
После чего исчез и закрыл за собой дверь.
Михасик сложил грязную посуду в раковину, помыл руки, внимательно на меня посмотрел и протяжно пробормотал:
– Ох и вредный ты, Степанков!
– Почему? – спросил я.
– Игорь Николаевич много сегодня трудился. Устал. Ему нужно отдохнуть…
Я перебил Михаську:
– Ты вроде ему отсосал уже, чтобы он хорошо себя чувствовал…
Олег театрально возмутился:
– Некультурный ты, Степанков! Не отсосал, а доставил удовольствие.
Я развел руками. Младший Михаська ушел вслед за старшим.
Они еще долго театрально шебаршились в комнате, хихикали, гремели стульями, шептались о чем-то, опять хихикали, хохотали, театрально-показательно постанывали.
Потом дверь открылась. Вышел голый Игорь со стоящим бобоном и, смеясь, сказал:
– А хочешь посмотреть, как мы с Михаськой делаем это?
– Что?
– Ну это…
– Гм.
 
ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
ВОЗРАСТ ХРИСТА
 
Для меня сделали пропуск на студию. Хотя студией три небольших кабинета с темнушкой назвать трудно. Но юридически ведь это студия? Студия.
Студия New Lain first Blue Studio, которая находится на восьмом этаже девятиэтажного здания бывшего советского НИИ имени небезызвестного Филиппа Филипповича Преображенского.
Что там есть. В одном кабинете монтирует фильмы и всяческую рекламу Витек. В другом сидит Ирина – девушка с большой грудью и толстыми губами. Там же еще пара-тройка человек. В том числе, второй режиссер Роман Ермошин. Невысокого роста, широкоплечий мужчина сорока лет, с черными кудрями. Он на протяжении трех месяцев регулярно мне названивал и задавал один и тот же вопрос:
– Сценарий готов?
Я нервничал и говорил:
– Нет еще.
– А когда будет готов?
Я не знал, как и что ему объяснить, что Карабейников тянет резину, что мы который месяц занимаемся подробным сюжетником, что на самом деле мы не пишем, занимаемся черти чем, а я потом приезжаю домой и с тяжелой похмельной головой сочиняю сцены, продумываю ходы, детали.
Мелькали перед моими глазами и другие люди. Мужчины и женщины. Однажды полная тетя, пробегая мимо, сунула мне на подпись договор. И я, как часто бывает в России, на ходу, вслепую, не ознакомившись, не прочитав толком, подписал. Пожалуйста, кушайте с булочкой. Нате. Был некий двадцатипятилетний парень с длинными немытыми волосами. Чем он занимался на студии, я так и не понял. Что-то вроде ассистента режиссера. Не знаю. Врать не буду. Я ведь, скажу по секрету, никогда не вру. И поэтому не буду.
В лучшем кабинете восседала персона номер один – Игорь Николаевич Карабейников, который, блин, ничего не читал из того, что я писал дома и присылал ему по электронной почте. Будь то синопсис, сюжетник или сцены. Он изначально был убежден в том, что вместе мы напишем гораздо лучше. Вернее, как вместе? Под его, типа, бдительным руководством. Потому что сам-то он ничего практически не писал и писать не умел. Только тексты песен: «Ты меня расстроил, пистолет пристроил, к моему виску… Разговор был быстрый, пожалуйста, контрольный сделай выстрел… Пожалуйста, контрольный сделай вы-ыстре-е-е-ел…».
– Ты же у нас писатель, – говорил он мне.
«Степанков, признайся честно, ты уже тут замучился? Да не-ет. Что «да не-ет»? Ну, маленько замучился. Чуть-чуть. Работа не легкая, да, Степанков? Ну ладно, не скули. Будет и твоей улице праздник. Я терплю.» – Беседовал я сам с собой.
Боже мой, поскорее бы закончить проект и получить свои денежки. Ах вы деньги, деньги, деньги, рублики… Поэтому дома я впахивал, как бобик: сделал новую схему отношений, новые характеристики персонажей, опять набросал начало сценария и несколько сцен. Ведь в творческом процессе самое главное начать. Как начнешь, так и будет. Хорошо начнешь – хороший сценарий получится. С натяжкой начнешь – твои проблемы, твой геморрой. Литературную землю перед написанием сценария важно вспахать, удобрить, потом грамотно засеять. Далее регулярные прополки, поливки, борьба с грызунами и паразитами всяческими в лице продюсеров и советчиков разных. Потом можно и собирать урожай. Собирать урожай завсегда приятно и, по сути, легко. То есть к чему я веду. Написать сценарий легко. Пробить стену непонимания, добраться до написания – гигантский труд.
Я поднялся в тесном лифте на восьмой этаж. Вышел, иду по не ремонтированному с советских времен коридору, и у меня вдруг возникает ощущение, что меня там, в конце этого длинного коридора ждут. Мне там рады. Я там нужен. Какое потрясающее ощущение! Ощущение собственной нужности, социальной востребованности. Оно так необходимо человеку творческому, по сути, одинокому. Любой человек немного одинок, каждый из нас по-своему одиночка. А я вообще асоциальный, ужасно асоциальный и невоспитанный.
Так вот. Иду я по коридору. А мне сегодня исполнилось ни много, ни мало тридцать три. Тридцать три года! Возраст Христа! С ума сойти! Михаил Юрьевич Лермонтов погиб шесть лет назад. Федор Михайлович Решетников три года назад скоропостижно почил. Также три года как повесили – или повесился – Сережа Есенин. А я до сих пор хожу по земле пешком. Без своего угла, без регулярного дохода. Не написавший нужного людям романа. Два года назад, приехав в Москву, я думал, был уверен, что я драматург. Теперь я знаю точно – я писатель. Самый настоящий. Русский. Не еврей, замаскировавшийся под русского. И не пидор, надо сказать. Алкаш только чуть-чуть. Хотя Алиса говорит, что не чуть-чуть:
– А самый настоящий алкоголик.
– Согласен.
Тут ведь самое главное осознание своего алкоголизма, как только осмелишься сам себе признаться, что ты алкаш, – все, можешь завязывать пить. Лет через пять, раза с третьего, даст Бог, получится. А если ты сам себе категорично так не скажешь – алкаш, то бесполезно бросать, вшиваться и кодироваться. Деньги на ветер.
Навстречу мне идет монтажер Витек. Протягивает руку:
– Как дела?
– Зашибись, – бодро отвечаю я.
Я еще полон сил и энергии. У меня еще не затраханы мозги, не засрана душа, не попорчена кровь, не расшатаны нервы. Я не поддался на провокации, остался при своих принципах. Я натуральный натурал, моя жопа цела, кстати. Плюс ко всему, у меня есть работа. Я еще думаю о хорошем. Еще не думаю о пистолете. Не думаю держать нож за пазухой. Многое могу, на многое способен. И мне на частности глубоко насрать.
– Отличный ответ, – с улыбкой бросает Витек.
Потом он тычет в мою сторону пальцем и говорит, искривив губы:
– У тебя коза из носа торчит!
Я схватился за нос, стал шарить пальцами, искать. А он широко улыбается и объясняет:
– Шутка юмора.
Хитро прищуривается, как будто на чем-то меня поймал, громко щелкает пальцами и спрашивает заговорщицки:
– Ну? Как закончили? Успешно?
– Что?
– Ну. Тогда, ночью.
Во рту у меня стало плохо. Или из пасти Витька чем-то воньнуло. Я машинально достал из кармана джинсов пачку с жевательной резинкой, выдавил один прямоугольник, зажевал, чихнул от переизбытка ментола, ударившего в нос, и ответил:
– Нормально. Покреативили.
Витек с прищуром подозрительно заулыбался. Я еще раз чихнул и показал пальцем на его лицо:
– У тебя нос между глазами. А за ними – пустота.
Витек дотронулся до своего носа, сморщился. В его глазах шевельнула хвостом мысль и… и притихла.
– Это что шутка, типа?
– Нет. Это, типа, правда, – ответил я, натянуто улыбнулся и пошел в конец коридора, где базировалась студия.
 
Про пустоту, конечно, это я херню сморозил. Не остроумно. Не смешно. Э-эх! Выдохни, Степанков! Я выдохнул.
Что Витек имел в виду, когда спросил о том, как мы закончили?  Может он думает, что я отдался Карабейникову? Ведь я не вылетел из проекта после первой рабочей ночи. Видимо, натурал в студии New Lain first Blue Studio – это нонсенс. Что я тогда нащупал у Игоря под волосами? Жировик или рожки? Боже мой, какие рожки!? Смешно, ей Богу, Степанков! Ты ходячая паранойя. Не, это кокс с текилой. Это не я.
Вспомнил слова Карабейникова:
«Он же медвежонок. Ты посмотри на него. Натуральный медвежонок Мишутка – губы трубочкой и будто маленькому ребенку. Ути мой маленький».
«Я думал, ты завалишь его на стол и прямо там, не сходя с места, отсосешь. Михасик, ты был такой дурачок. Медведь просто».
Витек, конечно, мудак полный. «Как закончили?». По себе людей не судят.
 
Я шел по длинному коридору НИИ дальше и снова размышлял о своей нужности. Мне тридцать три. Спектакль по моей пьесе скоро поставят в РАМТе. Наверное. И на Украине в городе Николаеве будет постановка. У меня сейчас есть работа. Есть немного денег. Я вижу впереди цель. Чувствую в себе силы. И я счастлив. Не совсем, конечно, не абсолютно. Ну так. Нормально. Сойдет.
Только мы с Алисой забрались черти куда. В самую жопу Московской области – в Егорьевск. Ну, даст Бог, сделаем там бизнес. Правда, пока никаких движений. Не выходит, блин. Тяжело начинать с нуля. В России без поддержки практически невозможно. Особенно если ты не еврей и не гомосексуалист. А еще лучше то и другое вместе. Тогда тебе флаг в руки, барабан на шею, и шагай на первый канал. Ты наш чувак. Тебя вместе и всех пугачевских гомосеков будет любить вся страна.    
 
Навстречу мне вышла Ирина, директор по кастингу, с накаченными (а может, нет?) губами. Зачем так сильно накачивать губы? Люди становятся похожими на губошлепов или, того хуже, на гуимпленов. Им кажется, что толстые губы – это удивительно эротично. Да, это эротично. Только тогда, когда это гармонично. А то часто бывает, носик пуговкой, глазки зернышки, а губы – губошлепы. С такими губами стоять на дороге и зарабатывать отсосом. По сто долларов за отсос… Пойдет? Пойдет. Нормально, сто долларов. А может, полтинник. Да и полтинника хватит! Одинокий бизон Великих равнин во мне не просыпался. Иногда так происходит. Одна и та же девушка в разные дни может выглядеть совершенно по-разному. Один день смотришь – и тебя поражает критический стояк. И ты думаешь: вот вдуть бы по самую цурепицу. Ан нет. Иди мечтай. Люби Дуньку Кулакову. В другой день та же самая девушка кажется тебе уже никакой. Почему-то. Толи губы не так накрашены, толи уголь на ней ночь напролет возили, то ли флюиды ее выдохлись, толи не ебана, толи заебана, толи тебе нужно уже задуматься о здоровье предстательной железы.
Кстати, дам один чумовой рецепт – как привести в порядок предстательную железу. «Собачки» – в Сибири так в народе называют льнянку остролопастную (дикое, конечно, научное название). Гениальное средство. Несколько кустиков залить в термосе не доведенной до кипения водой. Плотно закрыть и оставить на ночь. То есть дать настояться при температуре. С утра принимать три раза в день в течение месяца. «Собачки» из Сибири – это трава, которую еще можно назвать «прощай простатит». Не надо никаких аптечных лекарств.    
 
– Здравствуйте, Николай! – первой поздоровалась Ирина.
– О! Здравствуйте! – опомнился я, как будто раньше ее не приметил.
Она широко улыбнулась. Она всегда широко улыбалась. Что-то я хотел… сказать… или подумать… Она идет мимо. Еще вот-вот и пройдет. И исчезнет вдали нескончаемого коридора советского НИИ имени Филиппа Филипповича Преображенского. Бизон во мне спал. А каблуки по бетонному полу – цок-цок! цок-цок! Я думал, что нужно ей что-нибудь сказать, сделать какой-то комплимент. Ну же… А каблуки по полу – цок-цок! цок-цок! А бизону по барабану. Ему не нужна случка. Он весь в творческом процессе. Его запрягли в плуг, и он из свободолюбивого бизона превратился в послушного буйвола, который горбатится, пашет литературную землю для продюсерского глупого российского кино, которое делают бывшие клипмейкеры, рекламные агенты или советские, по самые небалуйся, режиссеры.
Все. Уже поздно. Она прошла, пашущий буйвол.
А в глубине коридора – цок-цок! цок-цок! По бетонному полу. Как подкованная лошадка. Все уже. Ускакала. ТЧК.
 
Как раз в это время в метрах пяти от меня открывается дверь, выходит улыбающийся Игорь Карабейников. Встречает меня, распахивает объятья, изображает поцелуй в одну щечку – в воздух, в другую – в воздух и говорит:
– Привет, родной! Почему не улыбаешься?
– Не знаю. Работать же иду…
– Улыбайся. Работать же идешь. Работать надо в приподнятом настроении.
– Работать надо в рабочем настроении.
Игорь толкает меня к дверям:
– Заходи уже, Степанков.
И я вошел. А там сидит сама Алла Борисовна. Блин! Как живая.