— Вот они.

Мать толкнула Лену через порог. Вслед так же грубо был отправлен Лев: мальчик четырнадцати лет с непробиваемо серьезным выражением лица, словно он понимал весь сок ситуации. Рослый мужчина широко и гадко осклабился, поправил атласный бежевый галстук, сверкнувший на графитовой рубашке теплым бликом в свете лампы, и наклонился. Цепкие пальцы схватили Льва за щеки, оценивающе поворачивая голову из стороны в сторону. Лена, вмиг распознав неясный угрожающий посыл, прильнула к брату и обняла его руку своими. 

— Хорошие, — улыбнулся незнакомец и выпрямился. — Документы у тебя? Свидетельство о заключении брака и об усыновлении? 

— Все у меня, Валентин. Ты только не забудь то, что обещал… 

Лену и Льва швырнули вглубь коридора, где в конце друг напротив друга находились две двери. Обе были приоткрыты, за обеими прятались окутанные мраком детские с маленькими кроватками, игрушками и комодами. Лев усадил сестру на цветастый ковер, обнял, утирая с щек дорожки слез. Из-за стены доносилась приглушенная ругань, а Лев прятал под ладонями маленькие ушки и шептал: «Ничего страшного, ничего. Все хорошо». 

Мать представила Валентина за неделю до этого дня. Сказала, что незнакомый мужчина — ее новая любовь, и они женятся. Лена помнила, как испуганно сжималось сердце уже при этих словах и взгляде Валентина в сторону брата, но последний ее успокаивал. Не мать. Матери не было дела до детских слез и желания получить немного тепла. Ей хотелось только денег, которые она с упоением тратила на хорошую жизнь и статус. Лена почти не помнила материнских наставлений, зато прекрасно помнила, что каждый ее день начинался и заканчивался братом. Страшное дело — подростку четырнадцати лет поднимать восьмилетнюю девчушку, но Лев неизменно выполнял родительский долг со всеми его тяжбами: и постирает, и уберется, и домашнюю работу сделать поможет, и белокурые косы заплетет.

Когда Валентин тяжело завалился в комнату необычайно запыхавшийся, а тишина за его спиной затаила страшную истину, Лену выкинули за порог. С тех пор дверь к брату была заперта особенно черными вечерами. Тогда, когда ребра стискивал тугой спазм, когда надежда начинала угасать, а слезы переставали капать из детских глаз за неимением адресата.

Лена не могла объяснить, что происходит, но в сладковатом до гнилости поведении Валентина она явственно ощущала угрозу. Масляные взгляды часто падали на лицо Льва, а руки забирались на узкую детскую поясницу. Лена протестующе лезла обниматься, прячась на родной груди, потому что знала: в этот же миг внезапно охладевший, будто выгоревшее поле в летнюю пору, взгляд охватывал ее с ног до головы. В какой-то момент на тумбочке Льва появились таблетки, а Валентин объяснил, что тот плохо спит. «Слишком неспокойно», — улыбался он детскому терапевту, который выписал направление к психологу по причине травмы. «У детей пропала мать через неделю после свадьбы, — шептались медсестры в коридоре между собой, пока Лена ждала конца приема. — Бедняги! Как сложно, наверное, остаться с отчимом. Мужчины — они же… такие ветреные…»

Была ли ветреность греховной — Лена не знала. Но точно знала: уединение отчима с братом — это что-то неправильное. Что-то липкое было и в попытке Валентина сдать Лену сначала в интернат закрытого типа, потом в кадетскую школу. Но он неизменно был слаб перед просьбами Льва. Как только брат потребовал оставить сестру — отчим внезапно сдался и прекратил попытки разлучить родственников. В этом уступническом поведении — как бы оно ни было детям на руку — сквозило враньем, но Лена точно понимала: «Меня не любят». 

Несколько раз девочка пыталась пожаловаться Льву, что ее пугает Валентин. Что он странный. А после откровения ей случилось провести целый день в кладовке под замком. Спать позволили в кровати. Медленно, но умело Валентин вкручивал в голову Лены мысль: ее никто не услышит, жаловаться бесполезно. Якобы все, что он делает — проявление чистейшей любви и милосердия. «Я не просил вас, не хотел усыновлять. Но мне пришлось. И я делаю все, что могу», — диктовал отчим. Совсем скоро он начал хватать Лену за руки и встряхивать. «Не расстраивай брата. Не говори, что я тебя бью, а то он будет очень опечален», — советовал Валентин. Лена плакала и верила. 

В одну из ночей, самую темную из всех в доме отчима, Лене не спалось. Поднявшись за стаканом воды, она застала картину, что навсегда отпечаталась в памяти: спящего Льва и склонившегося над ним Валентина. Тот что-то делал, но Лена и под пулей не смогла бы описать это. Наутро попытки поговорить с братом не увенчались успехом. Лена закрылась. 

А потом отчиму стали поступать грубые звонки, крикливые голоса звучали в динамиках. Вскоре они внезапно прекратились, но произошло нечто новое: Валентин начал показывать детям оружие, научил Льва пользоваться пистолетом и доверил ему один из стволов. Ревниво смотрела Лена на то, какая сила оказалась у Льва в руках. Вот бы объяснить ему! Найти хоть десять слов, чтобы передать весь страх, который девочка испытывала каждый день. Чем старше становилась, тем чаще во снах Лена видела, как в ночи украдкой вытягивает у брата оружие и через несколько жалких минут направляет дуло пистолета в сторону отчима. Как щелкает затвор, как нелегко поддается курок, как пуля со свистом вылетает из черной пасти… но ни разу не достигает назначенной цели.

 

Валентин сразу уготовил для Льва ослепительное будущее. Лена не должна была выглядеть на фоне брата мертвым угольком. Когда она получила возможность пойти в университет, то действительно прониклась к отчиму болезненным чувством благодарности. Даже самые черные воспоминания не могли задушить жирный авторитет мужчины, вбиваемый силовыми ухищрениями много лет. 

Цену за обучение Льву Валентин не выставил, размазано попросив того вести себя славно и найти где-нибудь работу. А вот Лена получила чек сразу же. «Будешь убираться в моих заведениях», — сказал отчим, когда Багратионова поступила на бюджет. Валентин приводил Лену в странные затхлые бетонные коробки, похожие на бордели. Много комнат, администраторская стойка, помещение с детскими вещами… Какое же тревожное впечатление производила на нее каждая смена в «заведениях», каждая случайная встреча с мерзкими пузатыми толстосумами, каждая маленькая деталь. Лена видела, что игрушки преимущественно мальчиковые. И чем больше она успевала выдрать острых подробностей чужого бизнеса, тем тяжелее становилась собственная ноша; Лена утаивала даже от себя, что все эти годы прекрасно знала о происходящем с братом, накачанным успокоительными. В зеркало смотреться становилось все неприятнее. Со временем к истеричным воплям совести Лена привыкла, и они задохнулись в рутинной грязи. 

Брат и сестра жили слишком разными жизнями, будучи на одном участке, на одной территории. «Он счастлив теперь. Теперь отчим его не трогает, дает все… Я просто… Я просто потерплю», — уверяла себя Лена, вытирая пол потасканной тряпкой. 

Стерпелось. Обучение подходило к середине, а Лена все так же убиралась в зданиях, куда возил ее Валентин. Работу она выполняла чисто: протирала все поверхности, скрупулезно разбирала комнаты, сжигала вещи, мыла обивку сидений. Мерзкие приятели Валентина радовались «бесследности» бизнеса. Со временем отчим за грязную работу начал хорошо приплачивать. Хватало и на шмотки, и на косметику, и на развлечения.

Однажды Лену привели на объект в обычное время, но там она встретила еще одну девушку примерно своего возраста. Ее звали Элей. Дружбы с миниатюрной брюнеткой не сложилось: они уже через полчаса оттаскали друг друга за волосы, а после получили от отчима хороших тумаков. Но и ошибок в расписании больше никто не допускал.

К двадцати трем годам Лена на объекты ездила сама, знала некоторых клиентов в лицо и несколько раз заставала конец сделки. Объекты, где Валентин проводил работу, сменялись быстро, что дни на календаре: только и успевай отрывать бумажку за бумажкой. В какой-то момент появились камеры наблюдения — новый писк моды среди ублюдков, улучшенная система контроля — Лене приказали протирать и их. Какая нелепая глупость.

Девушка взглянула в черный бездушный глазок, покачиваясь на хромом табурете, и поправила белую медицинскую маску.

— Сука, пыль ему убирать. Ублюдок. Чтобы ты кашлял этой пылью!

— Ты глянь, какая дерзкая, а...

— Ты там что, еще и по губам читать умеешь?

Настя неодобрительно покосилась в сторону, где, раскинувшись у себя за столом, раздрачивал в правой руке эспандер майор Жданов. Она ненавидела работать вне дома, но дома как такового в ближайшие месяцы не предвиделось — особенно с вменяемым интернетом, — и хакерша уже третью неделю дневала и ночевала в московском управлении уголовного розыска, курсируя по мере занятости между казармой, дежуркой и кабинетом замначальника информационного центра. К счастью, милицию постороннее гражданское лицо на объекте беспокоило мало, если у милиции в этом был интерес, а лицо не лезло за рамки дозволенного.

 

Настю саму не так давно поймали на попытке снять данные со служебного компьютера. Обычно она работала чисто, но в тот раз подвела техническая ошибка и крайне дерьмовая шпионская программа, а по совместительству — знакомство не с тем человеком, с кем стоило бы сотрудничать. Успокаивало одно: скользкого нанимателя уже судили, а в Насте все же рассмотрели потенциал, который нужно было просто направить в нужное русло. Да и у нее имелась пара друзей под погонами, чтобы замолвить словечко… Иногда приходилось делать жалостливую морду, как тот волк: «Не убивай меня, Иван-следователь, я тебе еще пригожусь».

МУРовцам (или «мурзилкам», «муромцам», «мурдоворотам», «мурдакам» — как их только ни окрестила хакерша на разных этапах общения) в перерывах между приятельскими чаепитиями с союзными бандюганами нужно было время от времени раскрывать дела и блюсти свое честное имя, но, в отличие от коррупционной части, здесь работа иногда по разным причинам вставала. Несовершенство системы, некомпетентность, нехватка грамотных инженеров — все это Настя успела повидать изнутри. Уже почти год в управлении буксовало дело, связанное с пропажей детей. Началось все с обращения сердобольной пожилой пары, которая тесно общалась с соседской семьей: матерью-одиночкой и двенадцатилетним сыном. Пропали нежданно-негаданно и она, и мальчик, хотя женщина, по рассказам, была не из тех, что притягивают неприятности. Просто добропорядочная гражданка — пока не повелась с «каким-то богатеем», а потом — концы в воду.

Следователи достали из архивов стопку нераскрытых дел о похожих исчезновениях и проверили несколько детских домов, один из которых за полгода необычайно разросся, улучшив свое состояние после ряда крупных частных пожертвований. Такие учреждения редко оказывались на виду, представляя собой замкнутые и малоинтересные общественности экосистемы; произвол за их стенами входил в легенды, но правды не знал почти никто, кроме обитателей. Именно от подростков, а не дирекции, доблестные правоохранители пронюхали, что нескольких мальчишек-сверстников забрали якобы в очень состоятельные семьи. Эка невидаль! При этом впоследствии никакой информации о приемышах было не найти: они не появлялись в школах, не регистрировались по новому месту жительства — исчезали бесследно. Картина складывалась: все это напоминало серию похищений, не связанных, впрочем, ни районом, ни даже показаниями свидетелей. Значит, могла работать преступная группа. Чудом удалось найти кое-какие хвосты — и тут, как манна небесная, на оперативников свалилась Настя. 

В свои двадцать шесть она, счастливая обладательница двойного гражданства, обосновалась в Москве — после жизни и учебы в Великобритании планировала поработать девелопером в «К...», но там ее хватило всего на год. Программирование Настю интересовало косвенно, как инструмент, потому что болела она совсем другим. Началось все со школьной скамьи, с фантастических романов, детективов и, позднее, антиутопий. Потом, уже поступив в университет, Настя посмотрела «Матрицу», стала тщательно следить за деятельностью хакеров-разоблачителей, искать любую информацию о них — и потихоньку осваивать жизнь на темной стороне сети. Одержимая увлеченность кибербезопасностью и преступлениями, а особенно взломами и шпионажем обеспечили хакерше достойную подготовку в столь молодом возрасте. И пару мелких судимостей в придачу. 

Настя не любила вспоминать об этом, но особенно плотно связать свою деятельность именно с киберрозыском (помимо информационного брокерства, которое позволяло ей время от времени хорошо ночевать и здорово питаться, но не укрепляло чувство собственного достоинства) ее толкнула личная беда. А именно — случай, которого избежала Настина сестра, но не смогла — ее подруга. Школьницы шестнадцати лет освоили персональные компьютеры и общение по сети — как результат, на пике подросткового бунта последовали не за тем «Белым Кроликом». На малознакомой обществу территории изгои и ублюдки чувствовали себя достаточно фривольно. На форумах, особенно тех, где крутились любопытные дети, хватало мошенников и извращенцев. Интернет на рубеже веков обладал плохой репутацией. И, к сожалению, не только из-за того, что люди склонны бояться нового.

В тот раз навыков хакерши-второкурсницы хватило: она взломала аккаунты девочки, нашла переписки. Ребенка спасли. Однако ни последствия, ни причины Настю не устраивали. Не устраивали ее и ограничительные меры, за которые в попытке защитить ухватились родители. Тогда-то она поняла: просто нужен кто-то, кто будет намерено искать в компьютерных закоулках все, чего принято сторониться.

 

— ...Или не по губам? Она же в маске! Значит, по глазам? — не унимался инспектор. Потливый скрип эспандера уже отдавался в ушах мерзким хлюпаньем, доводившим Настю до кипения. 

— Ваня! — зарычала она и с раздражением взлохматила коротко стриженные волосы, которые наряду с ростом и угловатым телосложением делали ее убийственно похожей на парня. — Отвали и не мешай смотреть! Иначе я тебе тоже покажу фак — как она — и тогда сам делай выводы, пожалуйста, кто тут еще и почему дерзкий…

— Да ладно, ладно! Слушай, это же просто девка, ну сохрани ты кадр, по глазкам свидетельницу в базе поищем. Ты над ней уже третий день не разгибаешься. По-моему, тут ясно, что не она похищением пацанов занимается. Значит, не причастна, и ничего нового, кроме беготни с ведром, ты не увидишь…

Настя была другого мнения. Нет, она понимала, что зло здесь — это толстосумы в костюмах, пересчитывающие когтистыми пальцами пачки купюр. Тем страннее выглядело появление в кадре вовсе не дурно одетой, осанистой девушки. Лицо ее не выражало удовольствия, работа была грязной и унизительной, но хакерша заметила, что незнакомка свободно приходила на объект утром, так же свободно уходила — вечером.

«Ты тут не на привязи. Тебе платят или ты кому-то должна?»

Можно было долго гадать, что приводит столь юных и прекрасных созданий в эти черные дыры. Настя умела и любила присматриваться к людям, однако ей все же не хватало опыта, чтобы понимать наверняка, отчего они в результате становятся монстрами, суками, шлюхами. Удивительным образом все эти качества порой сочетались даже с ролью жертвы. Но хакерше хотелось спасти как можно больше душ — и верить, что очаровательная и энергичная блондинка в немом черно-белом кадре тоже ищет спасения, а не закрывает глаза на ад, в котором находится, ради личной выгоды.

 

 

Новый объект встретил Лену угрюмым молчанием. Весеннее солнце давно спряталось за крышами домов, плаксивая погода лила по кому-то слезы. Девушка завязала высокий хвост, натянула хозяйственные перчатки самого маленького размера, задорно хлопнула об кожу резиной. В помещениях Лена всегда бывала одна, не считая охранника, который находился на посту и никуда не исчезал на протяжении всей ее работы. Поэтому, когда внезапно хлопнула входная дверь, громогласно оповестив о чьем-то прибытии, девушка напряглась. Еще большее напряжение случилось испытать из-за шагов, приближающихся к крайней комнате в некрасивом помещении коммерческого центра. 

— Лена! — голос Валентина был слишком узнаваемым, чтобы допустить хотя бы надежду: дьявол явился не по ее душу. Отчим ворвался в комнату разъяренный, запыхавшийся, взмокший и тут же вцепился пальцами в лицо, в щеки. Лена испуганно всхлипнула, прижимая к груди ручку швабры. Он встряхнул падчерицу перед тем, как начать говорить:

— Ты сказала Льву, что здесь работаешь? Ты пожаловалась? 

— Нет! — с трудом промямлила Лена. Но она правда пожаловалась. Случайно обронила смелую мысль о том, что очень устала работать физически и хотела бы попробовать умственный труд, каким зарабатывал неплохие деньги уже несколько лет брат. Лев удивился; он был уверен, что сестра работает продавщицей в книжном: хоть ей и приходилось таскать талмуды знаний, это не казалось слишком сложным трудом. Лена просила брата не говорить ни о чем, молила сохранить тайну, ничего не рассказывать отчиму. Но Лев, к сожалению, преисполнился уверенности, что раз Валентин его устроил в фирму по реализации автомобильных запчастей, то и Лене там найдется теплое место. 

— Сучка. Мы договаривались с тобой. Договаривались? — отчим встряхнул хрупкое тельце девушки еще раз. Лене показалось, что все органы перевернулись с ног на голову, когда Валентин швырнул ее на небольшой кожаный диван. Слезы сами собой выступили на глазах, но не обронились на лихорадочно румяные от страха щеки. Отчим навис сверху. Обивка скрипнула, Лена вжалась спиной в мягкое тело мебели и отвернулась, упираясь взглядом в стену. 

— Я тебе еще раз напомню, — мрачно зашептал Валентин, пока его галстук нежно тащился по Лениной истерично вздымающейся груди, — твой братец до сих пор жив и не продан только потому, что я вас спас. А ты не лежишь с пробитым лбом только потому, что я тебя защищаю. Если ты будешь мне мешать, маленькая же ты скотина, то нас всех схлопнут. Это такой бизнес, девонька! Твой братец должен пребывать в неведении, если ты хочешь оградить его от всего этого дерьма. Ты — должна безоговорочно слушаться. В ином случае, поверь, ты сдохнешь последняя. Я тебе это обещаю. 

Отчим сорвался с места. Лена дала себе волю, только когда входная дверь прощально грохнула, заставляя вздрогнуть все ее существо. Истерика накрыла с головой. Волосы прилипли к мокрому соленому лицу, размазавшаяся косметика неприятно щипала глаза. Лена сползла с дивана, осела на дешевую бежевую плитку и забилась в угол, словно там ее не мог настичь липкий ужас: стоило немного успокоиться, на глаза попадались неубранные детские вещи. Горечь подкатывала к горлу желчным комом, и все начиналось с самого начала: слезы, страх, отчаяние. Лена бросила взгляд на камеру. Безмолвная свидетельница происходящего и, наверное, охранник за ней оставались безучастны. Лена натянула повыше огромную безразмерную джинсовую куртку и спрятала лицо под ее полами — так никто не увидит.

 

 

Настя, вперившись в монитор, до боли закусила костяшку пальца.

Месяц назад благодаря тщательным слежкам удалось установить расположение еще двух точек, в которых передавали с рук на руки детей. На новых записях с камер мелькали приблизительно знакомые мужские фигуры, — и хакерша, и следователи уже поняли, что имели дело с целой структурой. Но бравые ребята тянули. Требовали собирать больше доказательств, больше данных об участниках. Разыскивали контактных лиц. Возможно, для того, чтобы затем взять всех виновных разом и закрыть дело навсегда, но скорее — потому что двое посетителей подобных заведений, с которыми проводилось дознание после облавы на первый объект, настойчиво хотели остаться всего лишь свидетелями, а не участниками преступления. Руководителей «детских аукционов» вычислить не удавалось. Ищейки из уголовного розыска плавали вокруг цели, как акулы, но не спешили нападать. Чуяли: они тоже могут навариться в процессе неторопливого предварительного расследования.

Однако то, насколько тесно связаны старый и новый объекты наблюдения, Настя поняла именно сегодня — когда снова увидела ее. И если первым еще несколько часов назад вспыхнуло разочарование — «Так ты работаешь на местного босса?» — то теперь хакерша не была уверена в том, что ей вообще следует думать. Сердце ее рвалось от такой работы, от жизни в этом мире, от бесконечных видеозаписей, которые приходилось смотреть внимательнее, чем футбольный матч комментатору. Но разум говорил: «Вот за кем мы присмотрим особенно тщательно».

 

 

Лена никогда не имела друзей. Единственным ее другом был брат, который оказался крайне слеп. Настолько, что не видел под своими ногами страшного муравейника. Лев стоял прямо в нем. Закопан был по самую шею, и опасные красные точки блуждали возле нежных мест: глаз, носа, языка, ушных раковин. Лене казалось, что в близком общении иначе нельзя — ты берешь ответственность. Огромную, бесконечную ответственность, лямку которой тащить очень тяжело, и иногда — всегда — ты остаешься без заслуженной благодарности. Лене часто приходилось врать одногруппницам, почему она не могла гулять по вечерам. Ей приходилось отшивать кавалеров: она искренне боялась заглянуть за дружелюбные лица и увидеть там то, что видела в глазах Валентина и компании. Она избегала людей, чтобы случайно не проговориться, не рассказать даже в шутку гнусную тайну. Лена постоянно чувствовала себя виноватой. Это беспощадно выжигало самые жизнерадостные побеги ее души, погребало под собой амбиции и стремления, а любую благую мысль обращало в синдром жертвы — девушка постоянно оглядывалась назад, нет ли там запрокинутой руки. С таким багажом трудно было двигаться по жизни; под его весом суставы выворачивались и изнашивались быстрее, чем должно у молодой души.

Когда на первом этаже очередного объекта в окно постучали, Лена настороженно проверила, кто там. Элино лицо, показавшееся мертвецки бледным в свете фонаря, испугало настолько, что девушка незамедлительно повесила на камеру куртку. Она так делала часто: когда переодевалась, когда приходилось низко наклоняться — чтобы охранник не смотрел. Это не должно было вызвать особенного удивления. Лена открыла окно, лицо обдал холодный ветер и свежее дыхание ранней весны. 

— Ты совсем? Ты что тут делаешь? — спросила она. Эля только всхлипнула, зябко обнимая себя за плечи. Лена заметила отчаянные черные дорожки на лице и размазанную помаду. — Забыла что-то? Сегодня моя смена.

— Нет. Идти некуда. Пусти, я не хочу домой. 

Лена подала руку и подтянула Элю на себя. Оказавшись внутри, они наглухо закрыли окно и опустили старенькие пожелтевшие жалюзи. Брюнетку потряхивало, а синие губы говорили о том, как давно она находилась на улице. Лена мяла руки, глядя на отчаянную мини-юбку и белые колени под тонкими колготками. Она не знала, как помочь.

— Что-то случилось?

Этот вопрос лопнул набухший пузырь. Эля завыла белугой, — а Лена испуганно и хватко зажала ей ладонью рот, измазавшись в помаде. Брюнетку прорвало: она рассказала, что живет у мудака-отчима, что он заставляет ее даже в прохладную погоду ходить в легкой одежде, что он ее изредка колотит и трогает во всех неположенных местах, что мать пропала неизвестно когда, а сама Эля простая сельская девушка из глубинки и «ничего не понимает в этих ваших сучьих больших городах». Лена только и успевала принимать информацию, подавая под слезы платки и воду, которую хранила в сумочке. Тишина сменялась новыми рыданиями, а буря — новым затишьем. Эля пыталась побыстрее выйти замуж: ей было уже двадцать два, скоро «старость задышит в затылок» и «роза подвянет». Страшно хотелось сбежать от ублюдка, подельника Валентина. Но попытки найти хорошего мужчину в клубах не увенчались успехом — брюнетку изнасиловали. Месяц она безуспешно осознавала произошедшее, и Лена поняла, что надругательство было особенно извращенным.

— Теперь я беременна. Я даже не могу себе клинику оплатить, а отчиму сказать боюсь. Он меня просто убьет, Лен! Он меня по стенке размажет… 

Лена поджала губы. Эле становилось все хуже. Это было похоже на нарыв. Воспалительный процесс в теле, из-за которого поднялась температура. Но как вскрыть волдырь, если он даже не физический? Как избавить человека от боли? Мелодия плача не угасала, и когда все уже было сказано. Лена бегала взглядом по комнате: нервно мигающая лампочка подпевала чужой агонии, потрескавшаяся под потолком краска осыпалась пылью на только что вымытый пол, собственная сумочка безлико опиралась о ножку кресла, Эля содрогалась на извечном диване, безмолвный мрачный коридор чернел за дверным проемом. В каждом углу, в каждой щели пряталась угроза. 

— Хуже всего, что я не знаю, от кого именно, — мрачно усмехнулась Эля. 

— Беременна? 

— Да. Может, и от отчима. 

Лене к горлу подкатил ком. Рвотный рефлекс придушил ее быстрее осознания брезгливости. Блондинка медленно выдохнула, нервно поправила волосы. 

— Нельзя тебе возвращаться. Если до такого доходит, то он начинает терять контроль. С безнаказанными ублюдками это частенько случается... 

— А куда я денусь? — всхлипнула Эля. — Мне некуда идти. У меня ни образования, ни денег. Ни хрена нет! Я полностью зависима, блять! — маленький кулачок врезался в коленку. 

— У тебя… Есть я, — несмело улыбнулась Лена. Не можешь спасти всех — спаси хоть кого-то. — Отчим дает мне деньги. На двоих не хватит, сделаю вид, что я беззаботная транжира. Буду отдавать тебе все. Не знаю, как дальше, но, похоже, он мне другую работу даст скоро. Там лучше будет, я… 

Эля затихла, удивленно уставившись на Лену. В распахнутых глазах читался шок, недоверие и страх. Даже не благодарность. Лена горько усмехнулась, потому что такой реакции она и ожидала. 

— Зачем?

— Я… не знаю. Просто. Просто так. Но нам надо тебя спрятать. И, я боюсь, что нельзя тебе на консультацию, никуда нельзя. Денег на новые документы у меня не хватит, на первое время тебе придется потеряться. Мы все подстроим… Подстроим, что ты приперлась сюда пьяная, соблазнила охранника… Он тебя и грохнул! Его тоже напоим. Как тебе план?

Эля вытерла тыльной стороной ладони слезы. Страшно было им обеим, но Лена точно знала, как успокаивать людей в таких ситуациях: она распахнула объятия. Брюнетка кинулась в них незамедлительно. В тишине зарождающегося бунта они провели еще несколько минут. Эля успокоилась, а ее горе лишь иногда невольно вздрагивало всем телом. Лена молилась, чтобы не потопить обеих. 

— Тупой план, — сказала наконец Эля и вырвалась из чужих объятий. Знакомая наглая ухмылка искривила пухлые губы. — А у тебя взаправду есть алкоголь? 

— Здесь есть бар, — закатила глаза Лена.

— То есть мы не только обманем, подпишем мужику смертный приговор, но еще и обворуем твоего отчима? Ты выживешь после этого, дура?

— Сама дура! — обиженно хлопнула ладонью по плечу подругу Лена. — Бесишь. Да, я прикроюсь братом. Слушай, хорош, а? У тебя что, выбор есть?

— Нет! 

— Ну вот и не выпендривайся, идиотка! 

Через полчаса тихой беготни и шепотков девушки сняли куртку с камеры наблюдения. Взъерошенные, словно пили уже несколько дней подряд, они танцевали с бумажками, на которых написали номера телефонов. Майки просвечивали белье, губы окрасились багряным, а руки мелко дрожали и белели от страха — хорошо, на видео такого не усмотришь. Подруги толкали друг друга бедрами и хохотали. Пир во время чумы — это когда жилы холодеют от страха завтрашнего дня, а ты веселишься, чтобы испугать саму судьбу, чтобы доказать ей, что ты давно рехнулся. Лена боялась, что, смеясь, может внезапно зарыдать от страха, перешагнув тонкую грань эмоциональности. 

— Думаешь, купится? 

— Охранник? Нет, он педик. Это неважно, знаю только я. Делай вид, что кадришь. Так правдоподобнее будет. 

 

 

Отчаяние на самом деле приходит не тогда, когда жизни угрожает смертельная опасность. Если обстоятельства приставили нож к горлу, исходов немного: это либо всплеск адреналина, либо шок; либо продиктованное одними инстинктами, но не разумом, действие — либо бездействие. Отчаяние больше напоминает ходьбу по бесконечному лабиринту. Или — беготню в колесе, вроде тех, что ставят в клетки грызунам. Поначалу тебе всегда кажется, что ты двигаешься, а значит, за счет кинетической энергии и вокруг действуют все механизмы. Но потом становится ясно, что устройство, которое тебе приходится запускать, работает вхолостую. Жизнь превращается в повторяющийся кошмарный сон. Он изматывает, он со временем лишает, быть может, не физических сил, но воли. Тогда-то отчаяние и приходит.

Настя уже выучила расписание светловолосой подопечной. Семидневная рабочая неделя в угрозыске превращалась в три дня рассеянного серфинга по системам безопасности отмеченных начальством зданий и четыре — пристальной слежки за той единственной, которая связывала их. Хакерша чаще всего не видела ее лица, только издали, в очень плохом качестве, зато запомнила множество других вещей, по каким почти готова была узнать даже в пестрой толпе. Настина девушка (опера и инспекторы, с которыми приходилось работать, да и сама Настя, называли ее только так — «твоя девушка», «моя девушка», — им было не привыкать к «бритым лесбоватым бабам») постоянно носила одну и ту же джинсовую куртку с нашивками. Она вообще любила джинсы, и даже в тех злачных местах, где работала, таскала с собой в заднем кармане плеер — видно, чтобы было чем закрывать уши. Ела понемногу и всегда в одиночестве, в укромном уголке; но между делом часто носила за щекой чупа-чупсы. Пока ждала выхода в очередную комнату, читала в собственной каморке книги — как оказалось, учебники, потому что Настя заставала ее и при тетради с ручкой. Никогда не плелась по коридорам бледной тенью — выхаживала уверенной походкой, как хозяйка, пусть и привязанная к этим местам невидимыми цепями. Задирала нос, когда говорила с коршунами в строгих костюмах. Плакала редко — всего пару раз хакерше удавалось застать такое. А потом — по-прежнему таскала ведра с бытовой химией, тряпки, мусорные мешки. И опять. И опять…

Настя не заметила, когда именно стала проводить за таким наблюдением абсолютно все свободное время. У хакерши не было возможности сохранять каждую запись с видеокамер, но обычно она давала прерывалась на отдых, на перекур, на возвращение домой — ведь теперь могла позволить себе снять квартиру, — и в это время вместо Насти за взломанными системами наблюдал кто-нибудь другой. Много ли работы в том, чтобы раз в час выхватывать кадры с четкими лицами? Но дни, когда на проекции с мониторов вновь появлялась ее девушка, Настя оставляла себе. Одиночество и туманный путь в расследовании, которое никак не могло сдвинуться не только в пространстве и времени, но и в сценарии, они делили на двоих. Общались как-то по-своему, хоть и в одну сторону. Незнакомка говорила в немую пустоту. Хакерша — отвечала вслух, порой вызывая новые ухмылки посторонних. Впрочем, их легко было стереть с сытых ментовских морд острым словцом.

Настя читала, что подобное случалось в практике других специалистов — врачей, учителей, соцработников. Когда приходилось подолгу работать с человеком, порой возникала эмоциональная привязанность. Такой вовлеченности следовало сторониться. Можно ведь было очароваться будущим покойником или проще — начать слишком лично трактовать находящийся в работе случай. Но Настю никто к подобному не готовил. А она сама не находила убедительных аргументов в пользу того, почему не должна сочувствовать светленькой, погрязшей в преступном мире студентке, которая, возможно, была бы счастлива где-нибудь в другом месте… Настя ничего не могла сделать даже с тем, что постоянная слежка без выходных и последние чересчур длинные смены ее девушки заставляли устало засыпать прямо за столом, не выпуская из руки наполовину полной чашки с кофе. В конце концов даже нужная камера на последний час или полтора погасла, как бывало уже не раз.

Но паническое чувство вдруг выбросило Настю из дремы. И в тот же миг она увидела то, что поначалу приняла за сон.

Два молодых сочных тела — очень порочно и почти слишком близко. Острые подбородки, темные улыбающиеся губы. Полный гротеск. Спросонья ощущение жути легко смешивалось с любым другим, будь то смех или вожделение — Настя готова была признать, что рехнулась за работой. Она и с любимой жертвой-то общалась чаще, чем с живыми людьми. И тут — такое. И призывные записки с номерами мобильных телефонов…

— Глупенькая, что же тебе твой деспот скажет… — хрипло пробормотала Настя, а палец машинально впечатался в клавишу снимка экрана. Внутренний сыщик брал улику. Это осознание неожиданно быстро прояснило рассудок. Любой телефонный номер в нужных руках давал слишком много — хакерша могла бы требовать премии следующим же утром. Но ее мрачное песье ликование так же быстро сменилось новой тревогой. Настя впилась зрачками в нервную темную картинку, на которой яркими светлыми пятнами дрожали только девичьи тела. Это точно был не сон. Хакерша не понимала, почему нечто такое вообще происходит в том плотоядном мирке. Не понимала, что должно произойти теперь.