Шифоньер

1
Мишаня открывает мне заспанный и небритый, но уже покуривший. Целуя его, я ощущаю это подзабытое ощущение юности, когда целуешься взасос с тем, кто только что затянулся сигаретой. И если у кого-то это вызывает отвращение, то меня, наоборот, заводит, поднимая наружу ворох весьма приятных ассоциаций. Стоя в прихожей в трусах, шлёпках и помятой футболке, Мишаня в какой-то момент кажется сильно младше своих лет, точно мальчик, выцепленный из крепкого юного сна. Но потом я вдруг вижу седину на его редеющих волосах и в щетине, щекочущей моё лицо. 
Мы проходим в комнату. Это огромная дореволюционная “зала” с почти четырёхметровыми потолками, высоким пыльным окном, закругляющимся кверху, овальным столом, как в чёрно-белых фильмах с громкой медленной музыкой, но главное - высокой просторной кроватью, где можно не то что вдвоём - вчетвером поместиться, если ты такой же худенький и мальчугастый, как Мишаня. Напротив кровати - массивный шифоньер, распахнутый настежь. Несколько полок внутри совершенно пусты. 
- Чё-как? - дежурно спрашиваю я и ещё раз целую его, колясь об уже довольно мягкую щетину. 
- Да-а! - машет он рукой, зевая, и обнимает меня так крепко, будто не хочет отпускать. 
Времени у нас, как всегда, не слишком много: к Мишане я захожу только перед работой, когда его супружник или ещё не пришёл с ночной, или, наоборот, уже ушёл в дневную. Ну, а мне здесь до офиса - минут пятнадцать - двадцать пешком. В общем, трахаемся мы, как малолетние воры, которым каждая лишняя минута сулит как минимум большими неприятностями, и я ощущаю под собой тёплое Мишанино тело, которое умело отзывается на каждое моё движение. Кончив, я вдруг ощущаю, что сам хочу спать и не отказался бы поваляться вот так в обнимку часок-другой, но маячок, свербящий в голове, стаскивает меня с постели, повторяя: “Хорошего понемножку! Живо возвращайся в свою “нормальную” жизнь!”
Я нехотя застёгиваю офисную рубашку, натягиваю брюки. Мишаня дёргает верёвку, открывающую форточку, и закуривает. 
- Чё-как на работе? - спрашиваю я как можно бодрее, - Ты сейчас чаще в ночь или в день?
- Да я увольняюсь.
- О, а чё так?
- Да ну на хуй! Дорабатываю последние три дня и потом на СВО.
- Хуясе! Чего это вдруг?
- Да, заебло всё!
    Я смотрю на полупустой шифоньер, и мне вдруг кажется, что я вижу его последний раз. И не только его, но и вообще всё вокруг - всю эту комнату, эту лепнину на потолке, этот массивный дверной косяк, дырку на обоях… 
Смотри, вернёшься без руки, без ноги… - бормочу я, понимая, что ничего банальнее сказать не мог.
Надену протез…
За без малого четыре года подобный диалог перестал казаться чем-то жутким. Мишаня докуривает и тычет сигаретой в пепельницу. Он из тех, кто, не парясь и не особо смотря вперёд, спокойно прожигает жизнь, штрихи которой я могу соединить в один абзац: мальчик из маленького райцентра приезжает учиться в облцентр, довольно быстро находит хорошо упакованного наследника дедушкиной квартиры в двух шагах от Покровки, переезжает к нему и живёт себе вот уже лет пятнадцать к ряду, работая то официантом, то оператором колл-центра, а в последнее время - в метродепо, кажется, машинистом мотовоза. Стать историком, как он собирался когда-то, у него не получилось. 
- А что, твой не против? - спрашиваю я, не решаясь двинуться в прихожую.
- Да все против, и все уже заебали по этому поводу…
- Ну?
- Я так решил… 
- И чё, сразу прямо на передок? Ещё же, наверное, учебка будет?
- Да хуй его знает. Должна быть. В понедельник еду в Чебоксары.
- В Чебоксары? Зачем?
- Да там сбор. А оттуда уже куда-то сначала на полигон, а потом на фронт… - Мишаня вздыхает и снова тянется за сигаретой, но не закуривает, а только вертит её в руке. 
- А почему не у нас сбор?
- Да-а, - машет он рукой, - Я пришёл сюда, в местный военкомат, и мне чего-то не понравилось, как мне всё рассказали, как-то на отъебись. 
- А ты хотел, чтобы к тебе вышли с караваем и сказали: “Поедемте, поедемте же на войну! У нас такие условия! Дружный коллектив, хорошая зарплата!..”
- Ага, зарплата! - усмехается Мишаня, - Сейчас, наоборот, регионы выплаты отменяют, оставляют только федеральные. Мне сказали, с Нового года у нас региональных уже не будет. 
- А в Чебоксарах, значит, будут?
- Да хуй знает! Там просто мне отношение понравилось больше. И вообще, говорят, скоро всё закончится.
- Да-да, это я слышу уже года полтора-два, а по большому счёту, все четыре. Ты хоть сразу в штурмовики не ходи.
- Да, хочу в операторы БПЛА. 
- Ну, туда сейчас идут, как в своё время в космонавты!..
Я спускаюсь по дореволюционной лестнице медленно-медленно, словно старик. Мне хочется “сфотографировать” в памяти обстановку этого дома, пережившего весь двадцатый и первую четверть двадцать первого века со всеми перипетиями и видавшего не одну сломанную судьбу. На улице, несмотря на начало декабря, - сухо, бесснежно и даже немного солнечно. Я выхожу на Покровку, где в этот час ещё довольно безлюдно. Магазины и кафе только открываются. Продавец сувенирной лавки с грохотом поднимает жалюзи на витрине. В прохладном, совершенно не зимнем воздухе разносится колокольный звон. У меня такое чувство, будто я где-то в Западной Европе. В глаза бросается украшенная ёлка перед входом в очередной ресторан. Пахнет кофе и ещё чем-то сладковатым. Трамвай, стилизованный под ретро, пересекает пешеходный плац и устремляется вниз, в овраги. Интересно, если бы мне так же обрыдла жена, как Мишане - его… Дима, кажется, я бы тоже сбежал от неё на СВО?
Об этом Диме я знал примерно следующее: он старше Мишани лет на пять, работает где-то на железной дороге, вроде бы диспетчером или кем-то таким, и между ними уже давно почти ничего нет. 
“Как так-то?!” - не понимал я. 
“А-а!”, - махал рукой Мишаня, - “Ты поживи с одним и тем же лет пятнадцать!”
“Так не жил бы! Что, кандидатов мало вокруг?”
“Да ну на хуй!” - снова махал рукой Мишаня, подставляя мне свой стройный зад. 

2
    Снег выпадает ближе к середине декабря. Но зима всё равно наступает как-то осторожно, словно стесняясь. Мелкая позёмка едва покрывает смёрзшуюся траву. В одно из тёмных и холодных утр, собираясь на работу, я снова залезаю на доску и замечаю объявление, подходящее и по параметрам его автора, и вроде бы по расположению. Универсал чуть за сорок приглашает “активного парня или мужика на оперативный секс перед работой”. Я моментально клюю на него, но тут же одёргиваю себя: так ли я хочу этого? Последние пару недель я нахожусь в таком состоянии, будто мне предстоит разрешить какую-то неразрешимую проблему, и я, понимая, что не справлюсь, всё оттягиваю и оттягиваю тот самый момент. Собеседник с телеграмовским ником Mitia*** оказывается брюнетом с эспаньолкой, довольно плотным, но не толстым. Без лишних разговоров из серии “что предпочитаешь в сексе?” он скидывает мне адрес, и когда я нахожу его на карте, понимаю, что это тот самый дом с закруглёнными окнами и высокими потолками. По дореволюционной лестнице я поднимаюсь медленно-медленно, будто вор, идущий на дело. А когда оказываюсь в знакомой прихожей, чувствую, будто меня поймали с поличным. 
- Дмитрий, - представляется брюнет с эспаньолкой.
- Карим, - улыбаюсь я и чуть ли не трясу его руку. 
Луч зимнего солнца, вспыхнувшего на несколько мгновений, просачивается из кухни и подсвечивает лицо хозяина, словно важного персонажа, вышедшего на сцену. Я вдруг чувствую, какая большая и пустая эта квартира и как в ней, должно быть, холодно, когда осенью долго не включают отопление. 
Шифоньер в комнате по-прежнему распахнут, и одна его половина совершенно пуста. Форточка на закруглённом окне приоткрыта, и снаружи доносится ненавязчивый колокольный звон. На подоконнике, мигая гирляндой, стоит маленькая искусственная ёлка. 
- Какой тут у тебя антиквариат… - начинаю я, раздеваясь и изображая из себя актёра-неудачника.
- А-а! - машет рукой Митя, - Я тут сам как антиквариат!
В постели он оказывается ничуть не хуже Мишани. Двигаясь, я стараюсь не смотреть на распахнутый шифоньер, но он так громко зияет своим опустошённым нутром, что приходится только закрыть глаза. И вот, когда Митя поворачивается на спину, я вдруг ощущаю едва различимый сладковатый запах алкоголя, который он старательно перебил жвачкой. И глаза у него тоже какие-то… закруглённые, как вот это окно, и влажные в уголках. 
Я молча одеваюсь, оглядывая знакомую дырку на обоях, а он курит под форточкой. Дым, поднимаясь тонкими змейками, растворяется в декабрьском холоде.
- Всё же классно спустить с утра! - бодро говорю я, - После этого и работается хорошо.
Он усмехается куда-то в эспаньолку. 
- Будет желание - пиши, заходи, - говорит он, не поворачиваясь.
- У тебя всегда место? - выдавливаю я из себя, - Ты… один живёшь? 
Он докуривает и тычет сигаретой в пепельницу. 
- Один.