Бесконечное лето

Увидев, что я направляюсь к нему, Лёша заулыбался, пододвигаясь и освобождая для меня место железного ящика с песком, на котором сидел. Я сел рядом, поёрзал немного и наконец сказал:
— Лёш, ты чего вчера сделал-то?
Лёша, только что открыто и широко мне улыбающийся, вдруг как-то виновато съёжился, отчего показался ещё меньше.
— Не хочу говорить об этом, — тихо сказал он.
— Ясно, что не хочешь… Лёша, зачем?! Нельзя этого делать! Понимаешь, нельзя!
— Сволочи они!.. — и глаза его заблестели.
— Сволочи, — согласился я. — Но и самому надо головой соображать.
— Что мне было делать?!
— Лучше бы в морду получил, если уж ничего не поделаешь! Один раз получил в морду — и всё. Но никогда, понимаешь, никогда этого не делать!
— Легко тебе говорить…
— Нет, Лёша, не легко.
— Я знаю… — он обречённо шмыгнул носом. — Я хочу всё забыть, ладно?.. — он заискивающе глянул мне в глаза и вновь виновато отвернулся.
— Лёша, я-то забуду. Они не забудут! Пойми! И если второй раз так случится — что очень может быть теперь — не повторяй этой ошибки. Ты что, не понимаешь, что это было? Что ж ты потом делать-то будешь?!
— Ты и вправду думаешь, что… — Лёшка испуганно округлил глаза.
— Ну, а сам-то ты как думаешь, ради чего всё это было?
Все оттенки испуга промелькнули на его лице и спрятались под маской скорби.
— Я не хочу говорить об этом больше. Пожалуйста… — попросил он.
— Хорошо… — согласился я, пожав плечами.
Всё, что хотел, я ему сказал, а дальше… Дальше — его дело. Я бы и сам хотел забыть эту скотскую сцену. Так-то оно так, но вряд ли другие забудут о ней. Вряд ли забудут…
Что с тем парнем было дальше — я не знал, так как к тому времени ушёл из взвода в Штаб.
Впрочем, я и сам был не без греха. Не такой уж я и умный, раз попал «в ситуацию». Как-то, когда наш взвод мылся в бане, мой второй сосед по койкам — казах из небольшого поселка — сказал, глядя на мои руки, что я «дохлый», и продемонстрировал свои бицепсы. Я кинул в него мочалкой, которую только что намылил:
— Ну и радуйся теперь! Чем ещё похвастаешься? Головой? Хотя нет — с этим всегда проблемы… Разве что головкой?..
Кто меня тянул за язык выпалить всё это?!!
Он кинулся за мной и схватил. Вывернувшись, так как был весь в мыле, я «показал ему уши» и к тому же ляпнул этот маразм про «честную женщину». У нас в техникуме это был самый обычный, рядовой прикол — и ничего больше. Но в армии эти слова действуют на людей как-то иначе. Парень схватил меня так, будто бы я действительно был женщиной… Пришлось позорно отбиваться. Вначале вяло, как в игре, а потом уже серьёзно, так как действия с его стороны уже не очень-то напоминали шутку. Сбросив с себя его руки, я трёхэтажно обматерил его, но он расплылся в глупой улыбке, продолжая свои попытки дотянуться до меня. Поиграв мускулами, он стрельнул глазами по сторонам и тихо позвал:
— Ну чего ты так испугался, дураш? Поди-ка сюда… Хочешь, я тебе головкой похвастаю?!
— Придурок, разтак тебя и разэтак! — обматерил я его ещё раз.
Ситуация становилась серьёзной. Пришлось срочно ретироваться в парную, где были остальные.
Позже — пользуясь тем, что койки наши стояли вплотную — он несколько раз пробовал тянуть свои руки ко мне под одеяло. Что ему было нужно от меня?!! Я слышал, что такое бывает, но слышать — это одно, а вот убедиться в существовании этого — совсем другое. Я искренне не понимал, что ему надо от меня, ведь, по его же собственным рассказам, что такое секс с женщинами — он знал и, наверное, даже очень хорошо. Сколько было подробных историй о пикантных приключениях, которые он рассказывал мне по вечерам — и вдруг такое… При чём тут я?! Я же не баба!!! В этом было сложно разобраться, но я знал одно — это недопустимо! Недопустимо, потому что — недопустимо! Больше всего запутывало и смущало то обстоятельство, что его действия не несли в себе никакой агрессии по отношению ко мне. Если б это был «наезд», то и реакция была бы адекватная. Но, когда всё делалось вот так, со странной улыбкой до ушей, с пристальным взглядом прямо в глаза, с движениями, полными какой-то непонятной истомы, которая, по моим понятиям, могла предназначаться только для женщины… Да ещё рожа такая, что вот-вот слюной захлебнётся… Я просто растерялся. И как тут было не растеряться? Я никогда ранее не сталкивался ни с чем подобным. Если это был наезд, то — наезд. Если это были дружеские чувства, то это и была дружба. Но вот так… Странно это и непонятно. Нет, конечно же, я не собирался потворствовать ему или допускать такое впредь! Вот ещё! Но почему это происходит, не понимал.
Схватив меня за руку, он потянул её к себе под одеяло.
— Ну, хоть руку положи, — зашептал он.
— Рахим! Пошёл нах..! — я свободной рукой со всей силы врезал ему в плечо. — Не смей, понял?!
Думал, сейчас же и получу сдачи… но ничего не произошло. Рахим пускал слюни и глупо улыбался. Похоже, сейчас ему было всё равно, чья рука будет у него там.
Подоткнув одеяло поплотнее, я отвернулся от него.
Всё. Больше таких попыток он в этот вечер не делал. Но на будущее я дал себе обещание: никогда не пользоваться этим запретным выражением про честную женщину.
И вот — опять!! Опять, уже в Штабе, я брякнул — хотя и зарекался. Для меня-то эти слова вылетали по старой привычке, просто так… Но отчего тогда они так умопомрачительно действовали на других? Вот и у Сашки сегодня физиономия была ну прямо-таки как у того парня… Та же похотливая усмешка, горящие глаза и повадки голодного самца… А ведь, к тому же, Сашка — это вовсе не тот низкорослый Рахим. Сашка — сильнее, крепче, выше. Одни только ручищи чего стоят — скрутят так, что «прощай всё»… Как бы то ни было, но мне следовало теперь вести себя с ним поосторожнее. А то мало ли… Прибьёт ещё, с голодухи-то…
…Вдруг заскрежетал дверной замок в Бункере. Я аж подпрыгнул от неожиданности, погружённый в свои мрачные думы. Должно быть, это возвратился Сашка — ведь сегодня мы именно с ним отдыхали, а остальные были в ночном дежурстве по кабинетам. Быстренько уткнувшись в книгу, я с напряжением ждал его появления.

…Я был удивлён, когда в первый же день в Кабинетах обнаружил, что все, абсолютно все двери имели свои кодовые замки. А некоторые, как тяжёлая стальная дверь Бункера и дверь из Кабинетов в аппаратную, к большому моему изумлению, открывались ещё и при помощи электродвигателей. Объяснения столь сложной конструкции у меня не находились. Ещё на каждом дверном проёме висели широкие, тёмно-бордовые бархатные шторы. И назначение их было отнюдь не для уюта и красоты, как вначале решил я. Шторы служили своеобразной маскировкой всего того, что находилось за этими дверьми, на случай присутствия посторонних. Переход из одного кабинета в другой, в пределах нашей секции, был почти маленьким путешествием. И если ты забыл какую-нибудь мелочь, типа авторучки, в одной комнате, то лучше будешь искать другую, чем вновь открывать все эти двери.
Сашка, зевая, материализовался из-за бархатных штор, отделявших дверной проём, швырнул свою фуражку на стул в углу.
— Читаешь? — кивнул он на книгу.
— Угу, — ответил я и вновь уткнулся в чтиво.
Сашка как-то неопределённо хмыкнул, но больше ничего не сказал, потихоньку разделся и отправился в душ. Через некоторое время он вернулся, подошёл к своей койке у противоположной стены, сел на неё. В Бункере горела только настольная лампа надо мной.
Я прислушался. В подвале, как и в самом Штабе, стояла тишина — такая бывает только в очень позднее время. Люблю эту тишину, в ней есть что-то такое — печальное и уютное одновременно. Только вот сидящий напротив человек беспокоил меня, перебивал настроение. Да уж… история. Что же теперь будет…
— Отчего ты так не любишь меня? — вдруг сказал Сашка.
Это было настолько неожиданно, что я непонимающе переспросил:
— В каком смысле?
— В каком? Да в прямом. Отчего ты так не любишь меня? Брезгуешь мной, принимаешь за идиота, — он в упор глядел на меня. — Да, может быть, я не такой умный как Сева или как ты, — но только зачем уж так-то, а? Так откровенно-то?..
Я остолбенел. Во рту у меня сразу пересохло, язык онемел.
— С чего ты взял?..
А ведь точно. Ведь я, действительно, никогда серьёзно не думал над тем, как же на самом деле к нему отношусь.
— То, что ты у нас самый жалостливый — это я уже заметил. Всех-то тебе жалко! Зря тебя зовут Косэ, тебя бы «Исусиком» назвать надо.
Я поморщился. «Косэ» — эта кличка приклеилась ко мне в Штабе, и как это бывает с кличками, непонятно откуда она взялась и как от неё избавиться. Но «Исусик» — это звучало совсем уничижительно. Похоже, вечер обещал не очень приятное для меня продолжение.
— Всех-то ты понимаешь, — продолжал Сашка. Но, как ни странно, тон его голоса не был язвительным. — Вот только меня считаешь сволочью какой-то.
— Ты чего, Саш?.. Разве я так считаю?..
— Считаешь, считаешь. Видел, как ты на меня косился тогда, в цехе.
Ого… он и это помнит! Предупреждал же я себя, предупреждал — он следит за мной. Шпионит. Но зачем?..
— Саш, к чему этот разговор? Что ты хочешь от меня?
— Может и ни к чему… Только я не такой, как ты думаешь… Вернее, был не таким. Жизнь заставила — пришлось стать. А ты сидишь тут в кабинете, перебираешь бумажечки, весь из себя «Мать Тереза», и смотришь на меня с вершин своей жалости. А мир-то не такой. Он совсем другой…
Ой, как мне всё это не понравилось!.. Куда это он ведёт? Я никак не мог понять. Сашка был полон неожиданностей сегодня. И плохо, что сказать-то мне нечего — потому что он прав. Уж кому, как не ему знать, что быть добреньким — роскошь, которая не всегда позволительна. Всё, что рассказывал мне Сева о Сашке, тут же отчётливо всплыло в памяти.
— Но… почему ты думаешь, что я к тебе плохо отношусь? — дипломатично вырулил я.
— Из вас троих ты — единственный, кто всегда старается быть подальше от меня. Чтоб, наверное, не видеть и не слышать. Так? Так. Гордый. Вот Славка или Андрей — они не такие, хотя у них есть причины быть от меня подальше. Они, похоже, гадюками крутятся, чтоб только со мной в одно дежурство не попасть. Но ты меня не боишься, и я тебя ни разу пальцем не тронул.
«Ага, не тронул!» — горько подумал я.
Сашка, словно услышав мои мысли, продолжил:
— Перестань… То, что было сегодня — это просто игра. И я догадываюсь, какими словами ты крыл меня после всего этого. А ведь ты сам виноват, я всё-таки отслужил больше тебя, да и по званию старше. Ты забыл, что такое «не положено» в армии? Что положено деду и что не положено духу?
Я вспомнил его улыбающуюся физиономию с двусмысленным взглядом, но решил промолчать об этом. Набравшись сил, я произнёс совсем другое:
— Вот уж никогда не предполагал, что моё мнение тебя так интересует. И, раз уж такой разговор, я думал, что это ты считаешь меня кем-то… Кем-то вроде маменькиного сынка. Ну, не знаю, презираешь вроде… С самого первого дня.
— Дурачок, — Сашка встал с кровати, взял сигарету, закурил. — Ну если хочешь, то слушай… Ты, может быть, самый хороший человек, которого я здесь встретил. Ты какой-то… не такой. Да, ты не такой, как они. Ты гораздо лучше. И я это знаю, убедился.
Вот те раз!.. Просто вечер сплошных метаморфоз!.. От осознания того, что сказал мне сейчас Сашка, стало приятно и стыдно одновременно. Почему всегда бывает стыдно, когда тебе говорят, что ты хороший человек? Может потому, что в глубине души знаешь, что не такой уж ты и хороший на самом деле? И всё же я на этом не успокоился. Глядя, как Сашка укладывается спать, спросил:
— С чего ты это взял? Ну, что я какой-то не такой…
— Просто знаю — и всё. Ладно, гаси свет и давай спать. Поздно уже.
Я лежал в темноте, мучительно обдумывая наш диалог… и не заметил, как уснул. Вернее, похоже, заснул только я. Разбудило меня то, что моя кровать прогнулась, когда на неё кто-то сел.
Подскочив, ничего не понимая спросонья, спросил в темноту Бункера:
— Кто это?!! Что случилось?!!
— Да не ори ты так!.. Ничего не случилось.
— Сашка, ты, что ли? — в Бункере не было окон, а свет был выключен, так что темнота была — хоть глаз выколи. — Да что случилось-то ещё? — окончательно проснулся я.
— Говорю же — ни-че-го. Ничего особенного… Просто не спится.
— А-а… А чего это… средь ночи-то? — зевая и без особого энтузиазма поинтересовался я.
— Какое там «средь ночи», пятнадцать минут только и прошло.
— Да? А кажется, что уже половина ночи, — пошарив рукой под кроватью, я достал очки.
Светящийся циферблат часов действительно показывал, что времени прошло чуть-чуть.
— Я у тебя спросить хотел, — помялся Сашка. — Тогда… Ну, помнишь, ты ещё меня разбудил ночью?
— Ну, помню, — нехотя ответил я, сразу поняв, о событиях какой ночи он спрашивает.
— Что ты с водой тогда сделал? Ты ведь что-то сделал?
— Да ничего я не сделал… налил и всё.
Эх, вот уж хорошо, что в Бункере было темно. Стыдоба ведь! Оказывается, он заметил все мои манипуляции с кружкой, а я-то думал… Что мне теперь ему ответить?..
— И всё-таки, ты что-то сделал, — уверенно зазвучал Сашкин голос из темноты.
— Ну, сделал, сделал… — признался я, припёртый к стенке. — Мама так иногда делала, когда мне снились всякие кошмары…
— Ясно, — он замолчал. Задумался…
Наконец Сашка встал с моей койки и зашлёпал по цементному полу к своей кровати.
— Извини… — после того, как он улёгся, наконец, пробубнил я. — Я не хотел… Я не думал, что ты видишь… Ты обиделся?
— Да ну тебя... Я же говорил, что ты иногда такой дурачок, — Сашкин голос был мягким, видимо, он улыбался. — Почему я должен был обидеться?
Я вновь помолчал, набираясь смелости, а потом выдал:
— Потому, что ты никому не позволяешь себя жалеть.
— Это правильно, — согласился он. — Но ты — можешь, у тебя это получается.
Снова! Как на такое реагировать — радоваться или опять искать скрытый подтекст? Отчего это мне вдруг приписали такие особенности?.. Я целиком перенёсся мыслями в тот день. И тут мой язык вновь меня опередил.
— Саш… Это правда — ну то, что ты Севе рассказывал? Это всё действительно так и было там, на «точке»? Ну, нос, спина и рёбра…
— Чего-чего? — буквально взревел он. — Сева? Растрепал?! Ведь просил же, как человека просил! Ах, так?!! Мать его перемать!
От прежней мягкости не осталось и следа. Казалось, в Сашкиных словах рушились каменные глыбы:
— А ну, колись — чего он ещё тебе наболтал?!
— Саш, да не злись ты так… Это я из него вытащил.
— Сева, чмо поганое, я ему теперь все зубы пересчитаю! Обещал же молчать!!! Трепло!! Кому он ещё «посекретничал»? Эти два козла — Андрей со Славкой — тоже знают? Он и им тоже растрепал?!!
— Да ты успокойся, Саш! Успокойся… Ну пожалуйста…
— Что «успокойся»? Гад этот твой Сева!! Я ему скажу «пару ласковых»! По секрету!!! С-сука…
Услышав, как он вскочил и шарит в темноте в поисках одежды, я тоже подскочил с кровати. «Проклятье! Только ещё разборок не хватало! Ну кто меня опять за язык тянул?» Кое-как ориентируясь в темноте Бункера, я бросился к Сашке — и мы, столкнувшись, грохнулись на его кровать. Вцепившись в него руками, я торопливо заговорил:
— Успокойся же ты! Думаешь, я бы и без Севы не догадался? А твои шрамы? А ожог на спине?..
— А ну пусти! — Сашка стряхнул мои руки с себя. — Ишь, умный какой! Догадался бы он!!! Догадливые нашлись, ...вашу мать…
Я вновь вцепился в него, поражённый тем, что его тело стало словно железным.
— И кричишь ты во сне! — торопливо продолжал я. — Тут не надо быть таким уж умником, чтобы понять!.. Саша! Ты только успокойся, я прошу тебя…
Противостоять Сашке было опасно, но я не отпускал его. Если ему удастся сейчас вырваться и уйти наверх, в кабинеты — может случиться что угодно. Я сам заварил всю эту кашу, самому теперь её и расхлебывать. Если повезёт, то, может, отделаюсь всего лишь синяками. Но если повезёт…
Сашка ещё раз сильно дёрнулся, порываясь встать, но я крепко обхватил его, прижавшись и буквально повиснув всем телом. Какое-то время мы так и сидели молча, вцепившись друг в друга. Сидели долго. На какое-то мгновение я вдруг поймал себя на мысли, что ещё лишь минуту назад, если бы Сашка захотел, он мог бы запросто, одной рукой отшвырнуть меня в противоположный угол Бункера и размазать по стенке… Но он не сделал этого. Он не захотел делать мне больно… Моё сердце было готово сейчас вырваться из груди от страха. Я держался как мог.
Было тихо. Очень тихо…
— Я что, часто кричу во сне? — наконец спросил он глухим голосом.
— Да, часто. Иногда ты же сам просыпаешься и куришь.
— Кто ещё об этом знает? — так же буркнул он.
— Не знаю, я не спрашивал. Наверное, больше никто.
Сашка замолчал, но вырываться перестал. И тут я почувствовал, что его сотрясает дрожь. Всё больше и больше. Через несколько секунд Сашку всего заколотило так, что я серьёзно перепугался — а что, если у него сейчас начнётся нервный припадок.
— Ты чего, Саш? Что с тобой?
— Ничего! Отстань! Пусти!! Пусти, кому сказал?!! — и он сильно сдавил мне руку.
Стоило слегка ослабить хватку — он без особых для себя усилий отодвинул меня и встал. По шороху и бренчанию пряжки стало понятно, что он одевается. «Вот блин, не было печали, так нашёл же! — ругал я себя. — Ну и трепло же я!..»
— Куда ты, Саш? Не ходи наверх! Сева не виноват, это…
— Сам успокойся, — перебил он меня, — курить я пошёл.
— Ну так кури тут. Зачем куда-то идти?
Он не ответил, и меня это совсем не успокоило. Нельзя его сейчас отпускать отсюда, ни в коем случае.
— Саша, не ходи туда. Кури тут, ладно? — я неуверенно нащупал в темноте его руку, потянул к себе, ожидая в этот момент чего угодно, например, прямого удара в лицо.
Я знал, что мне нельзя так делать. Ведь руками себя трогать, насколько я успел заметить, Сашка никому не позволял. Поэтому я очень осторожно взял его другой рукой за плечи, усадил обратно на кровать. Как ни странно, он послушался. Чиркнула спичка, вспыхнувшая оранжевым пламенем, осветила его лицо. Оно блеснуло, перекошенное в неровном свете огня, словно зловещая маска. Держа его за руку, я чувствовал, что его продолжает трясти. Сигарета нервно прыгала в руках.
— Саш, прости меня, пожалуйста, что я это сказал. Ты сильный человек, это правда… Но иногда и сильному человеку бывает нелегко. Бывает, что надо поделиться с кем-то — тем, что у него внутри делается. Я ведь тоже знаю, как бывает порой тяжело носить в себе…
— Тебе это зачем? — перебил он меня, нервно затягиваясь. — Что тебе до этого? Что ты лезешь ко мне?!
— Зачем?.. Попробовать помочь… — и словно уже слыша его резкую насмешку, торопливо продолжил: — Знаю, ты не принимаешь помощи ни от кого. Да и вообще, чем могу помочь тебе я? Может ты и прав, может так и есть всё на самом деле — то, что ты про меня говорил. Я не ровня тебе, ты много-много сильнее… и ты сам это знаешь. А я… Я могу только одно: слушать, пережить вместе с тобой всё, за тебя, за тобой… Поверь, я искренне хочу помочь тебе хоть чем-то. Я не хочу, понимаешь, я очень не хочу, чтобы ты так мучился. Если хочешь знать правду, то знай, что от этого мучаюсь и я. Мне так же больно внутри, как и тебе, когда тебе плохо!.. Разве ты не видишь?.. Это что, трудно видеть, да?!!
…Когда я замолчал, темнота Бункера стала такой вязкой, как будто мы окунулись в какой-то молчаливый гигантский аквариум. Казалось, стало даже трудно дышать и заложило уши.
Во мне жил уже новый стыд за те слова, которые я наговорил только что. Глупо всё. И он прав — зачем? Зачем я лезу в его жизнь… Разве я смогу помочь ему по-настоящему? Глупо, смешно… Но такой уж я есть, и это правда. Да, правда — мне очень хотелось помочь ему, хоть чем-то, хоть немного.
Сашка ещё несколько раз затянулся сигаретой, прежде чем произнёс наконец — медленно, задумчиво:
— М-да… Ты сейчас говоришь мне это, а я сижу и думаю, что сам-то себя толком до конца не понимаю. Эти процессы, которые образуются там, внутри, помимо меня, помимо здравого смысла… Помочь?! Ты хочешь мне помочь… Да если б ты знал… И вообще — откуда ты такой взялся? Зачем ты мне встретился на дороге?! Жалостный. Тоже мне ещё… выискался… Всех-то тебе жалко. Севу пожалел? Пожалел. А ему морду надо было бы разбить. Так, как он — не делают, понимаешь?! Этих говнюков, Славку и Андрюху, — тоже жалеешь, а ведь они — суки поганые: они стучат на тебя, и ты это знаешь. Теперь вот и меня жалко стало? Добрался?!
Я молчал. Мне нечем было крыть. Да — всё так, он был прав.
— Я сразу не хотел служить в секретке, — без всяких предисловий вдруг начал он. — Не моё это. Не нравилось мне тут. Я не такой умный и изворотливый, как Сева. Мне было сложно запоминать всю мутотень, с которой вы возитесь. Эти горы бумажек, писанина… Не для меня это. Но раз попал сюда — сам знаешь: дорога уже заказана. Отсюда по собственному желанию не уйдёшь. В конце концов меня отправили на «точку». А там… Ну, ты и так знаешь, как нас, штабных, не любят, что тебе рассказывать. Если уж в Штабе округа так, то в гарнизоне ещё хуже…
Он говорил, говорил и говорил. Вначале коряво, перескакивая с одного на другое, бросаясь отрывистыми фразами. А потом из него как будто что-то хлынуло: как гной, как рвота. Я слушал тихо, не перебивая. И чем дольше он говорил, тем спокойнее становился его голос. Спокойнее и холоднее. Сашка даже лёг, продолжая рассказывать, лишь время от времени прикуривая потухшую сигарету. Я всё слушал и слушал, пялясь в темноту, складывая в голове страшные картинки из его слов.
…«Первое крещение» — в бане, когда его специально толкнули на раскалённую печь. После чего он долго не мог без боли двигаться, а сон стал сплошным мучением. И как четверо «дедов» держали его за руки и за ноги, а пятый бил «от души» ногой в подкованном сапоге: «Я тебя, душара поганый, заставлю сапоги мне лизать!» Чем это закончилось, вылизал он сапоги или нет, Сашка не рассказал. А может быть, и не помнил…
— Долго они меня били. Очень долго… — равнодушно-холодным голосом процедил он. — Надо было дураку сразу так и сделать, с этими сапогами, глядишь, рёбра целы были бы. А так — кашлял потом через раз. Короче говоря, та роковая ночка была длинная, мало не показалось.
…После этого он понял — жизнь копейка, и если не ты, то — тебя. Можно долго разводить философские байки на эту тему, пока сам на себе того не прочувствуешь. Сашка же вынес весь этот беспредел на своей шкуре. Поэтому, наверное, начал драться так, словно это была последняя драка в его жизни — и ничего более не важно, так как там, впереди, только Смерть.
Он много ещё чего рассказал. Теперь уже меня трясло от услышанного. Казалось, будто душная казахская ночь сменилась на полярный холод.
Когда он закончил свой рассказ простыми словами: «Вот и всё», я, клацая зубами, сказал — не то ему, не то самому себе:
— Я бы не смог…
— Тебе и не надо, — отозвался Сашка. — Только этого ещё не хватало.
Мы замолчали, и тишину нарушало только потрескивание сигареты.
— Ты чего дрожишь, замёрз, что ли? — первым нарушил молчание он.
Я пожал плечами. В темноте это было глупо, поэтому добавил, прикладывая немалые усилия, чтобы не стучать зубами:
— Наверное…
— Так чего сидишь? Ложись-ка под одеяло, — и он похлопал по своей кровати.
Я покорно лёг и с удовольствием ощутил тепло его тела. Спать не хотелось, какой уж тут сон?
— Когда вернусь домой, — первым начал Сашка, — прямо с вокзала пойду пешком. Так соскучился по Волгограду, что хочется пройти его вдоль и поперёк пешком. Все наши летние кафе на улицах, акации. Знаешь, какой у нас зелёный город? Жаль, правда, одного: вернусь домой зимой. Так что придётся ждать лета, чтобы всё это увидеть. Странно, но почему-то всё время вспоминается Волгоград летом. Надоело мне здесь. Соскучился я. По друзьям соскучился, по родителям. Вернусь домой, обязательно восстановлюсь в институт.
— Ты бросил институт?
— Ага, прямо перед самой армией. Учиться не хотелось, вот и бросил. Сейчас жалею, дурак я был.
— Зря, Санька… Сейчас бы уже дома был бы. Конечно дурак.
— Так кто же знал, что всё так изменится? Что студентов будут увольнять в запас? Вообще-то я не потому решил восстановиться. Просто молодой тогда был, глупый. Теперь всё по-другому будет. Всё-таки кое-чему я тут научился, это точно.
Мы какое-то время болтали, успокаиваясь от только что пережитого. Когда Сашка закончил рассказывать мне, что он будет делать после армии, я попробовал представить ему свою версию, как я наконец уеду отсюда, но вдруг он оборвал меня на полуслове:
— Ты чего, так и не согрелся?
— Не-а… — сказал я, поняв, что всё ещё клацаю зубами.
— Ну ты даё-ошь!.. Что же ты такой мерзлявый?
— Не знаю… Оттого что сибиряк…
— Да уж, оно и видно, что сибиряк.
Внезапно Сашка сгрёб меня в охапку и подмял под себя… пружины кровати жалобно скрипнули.
— Сибиряк говоришь? Сибиряк, да? — замурлыкал он как кот. — Эх ты «сибиряк», мерзляк-сибиряк, замёрзший такой, холодный…
Он дышал мне прямо в лицо.
Я лежал, боясь пошевелиться и замерев так, что даже дыхание перехватило. Что это? — продолжение игры в «свалку», начатую ещё наверху, в кабинетах? Но тон его голоса… Сразу вспомнилось это тихое: «Стервец». Дёрнувшись как следует, я сделал попытку вырваться, но Сашкины руки сжали меня ещё сильнее.
— Косэ, Косэ… — зашептал он и, изловчившись, снял с меня очки.
— Э-э! Ты что? — беспокойство за то, что с очками может что-то случиться, разом оживило меня.
— Тихо, тихо, Косэ… Всё нормально. Я их под кровать положил. Всё будет нормально, — тем же влажным, глубоким голосом отозвался Сашка.
— Что ты делаешь?! Пусти!
— Тише, сибиряк… Косэ…не бойся… Всё будет хорошо…
— Ты… Ты что?!!
Меня вновь посетила та странная мысль о его намереньях. По спине пробежал холодок ужаса. Я вспомнил игривый блеск его глаз, кривую ухмылочку и разговор о «друганах», ещё тогда, в Кабинете. «Нет, это невозможно!» — внушал я себе. — Такого не бывает. Где-то, может, это и существует, но не здесь, не со мной и не с ним… Это невозможно. Он не такой…»
— Саша, опомнись! — взмолился я. — Что ты делаешь?!
Хотя мог уже и не спрашивать — всё и так было понятно без слов. Но не верилось. Чёрт возьми, не верилось, что такое может наконец произойти! Ведь стыд же, стыд!!! И, боже мой, как же сковало страхом всё тело насквозь!
— Саша, не надо… — только и смог я пролепетать под его натиском.
— Косэ, Косэ… Я так хочу… — жгуче шептал он мне в самое ухо. — Не бойся, Косэ, слышишь, не бойся меня…
…Всё смешалось в моей голове, как в доме Облонских… Иначе это состояние было не охарактеризовать. «Что делать?! — панически забилось в рассудке. — Ведь в армии нет ничего худшего, что могло бы случиться с «духом». От этого никогда не отмоешься. Никогда. Сам ведь говорил когда-то Лёшке из учебки, что, если вдруг такое случится, нельзя допускать этих ошибок. А сам?! Как же теперь!..» Я задёргался что было сил, пытаясь вывернуться, но моё сопротивление давало совершенно обратный результат. Оно ещё больше распалило Сашку, и он совсем подмял меня под себя. И, чем больше я дёргался, тем сильнее он заводился. Похоже, его даже забавляла вся эта возня. Когда Сашка совсем прижал меня к кровати, я почувствовал, что он возбуждён до предела. Ошибиться в этом было невозможно, его твёрдый член упёрся мне в живот. Как коленом придавили… Что ж это такое-то, как же всё это понять?! А все его байки о бабах?! Враньё?! Но это невозможно… Он же нормальный мужик, нормальный. А разве может нормальный…
— Косэ… Не бойся… Ну не бойся же меня… — Сашка шептал и тёрся об меня всем телом.
Его движения стали гибкими, трепетными, а руки ползли по моему телу, и я не знал, как их остановить. И вдруг он особенно нежно и очень тихо, едва слышно, прошептал:
— Давай попробуем, а… пожалуйста…
На секунду мне показалось, что его слова дыхнули мне на кожу раскалённым клеймом.
— Нет… Нет! Нет!… — я заметался, как безумный.
Но вырваться не получалось. Сашка был гораздо сильнее меня, и все мои попытки освободиться из-под него были безуспешны. Кровать жалобно стонала под нами на все лады. От всего происходящего, от тщетности усилий, от страха, от его шёпота, от разгорячённого дыхания голова шла кругом. Я не выдержал и бессильно расплакался.
— Пусти… — глотая слёзы, молил я.
— Почему, Косэ? Почему ты плачешь? Я не сделаю тебе ничего плохого… Слышишь, Косэ…ну зачем ты так? Прошу тебя, не бойся, всё будет хорошо. Никто никогда не узнает… Ни под каким видом, Косэ… не плачь, пожалуйста, не плачь — и он нежно провёл рукой по моим волосам.
Мне стало совсем дурно…
— Нет, нет, Саша, я прошу тебя, не надо… Пусти меня… Слышишь? Отстань! Отстань!! Да отвали же ты от меня!!!
Объятья Сашки ослабли, и я выскользнул, кинувшись к своей кровати, сбивая по пути табуретки — туда, где лежала моя одежда.
Первой мыслью было — как можно скорее сбежать из Бункера. Любой ценой. В темноте, на ощупь… Я схватил одежду, но от страха никак не мог разобраться в ней, судорожно хватая то китель, то брюки, то рубашку. Руки тряслись, из них всё вываливалось. Услышав скрип пружин Сашкиной койки, я затравленно вскочил на свою кровать, забился в угол, поджал ноги и замер. «Если он снова начнёт всё сначала, что же тогда? Заорать? Тут ори не ори — никто не услышит. А если услышит, то будет ещё хуже. Если хоть кто-то узнает о том, что тут произошло… Я пропал. Я пропал!! Пропал!! Пропал!! Остаётся только одно — в петлю лезть…»
Я, кажется, готов был проломить стену спиной от страха… но Сашка лишь молча достал новую сигарету и закурил.
— Косэ… — голос его был тихий, мирный и грустный. — Успокойся. И не дрожи. Всё. Проехали… Я тебя не трону…
— Не трону?!! — выпалил я, давясь слезами. — Какого чёрта?! Зачем это тебе надо?!
— Какой ты ещё маленький и глупенький, — с горечью хмыкнул Сашка.
— Зато ты уж больно умненький! Только каким местом?! Или что: сила есть — ума не надо?! Так?!!! — кажется, у меня началась истерика.
— Тише, Косэ… успокойся же, — терпеливо повторил Сашка из тьмы. — Всё будет хорошо. Я к тебе не подойду, не трону — успокойся…
— Что «успокойся»? Что «успокойся»?! Что «хорошо будет»?! Сначала опустил ниже канализации, а теперь заладил: «успокойся»?
— Нет, Косэ. Не опускал я тебя никуда и не собирался этого делать. Это было совсем не то…
— Да?! А как это ещё называется, по-твоему?!!!
— Не понял ты. Я ведь по-хорошему хотел. А ты не понял.
— Что ты хотел «по-хорошему»? Всё я понял!!! По-хорошему, да уж!! — бросал я сквозь спазмы.
— Нет, Косэ. Всё не так… — спокойно отозвался Сашка, не меняя интонации. — Нравишься ты мне. Понимаешь?.. глупый…
— Что??? — …мне показалось вдруг, что раскалённое железо вновь вошло в мою мякоть. — Ты совсем??? С ума… того???
— Всё, что я сказал, ты уже слышал, — тихо произнёс Сашка. — А теперь успокойся. Не трону я тебя. Обещаю. Никто больше не тронет и никто не узнает обо всём этом. А если кто тронет — пожалеет. Это я тоже обещаю. Только, пожалуйста, не рви мне душу, Косэ… Не скули как побитый. Я не сделал тебе ничего плохого… Успокойся же ты… прошу… Всё, проехали…
Он замолчал, потом глубоко вздохнул, повернулся на кровати — и стало абсолютно тихо. Больше мы не говорили. Но я всё равно не верил. Мои мозги были растерзаны, задавлены… Какой же я кретин, что ввязался сегодня в это… Сначала — дневная «свалка», потом — этот ночной разговор… Зачем я лёг в его кровать? Можно же было догадаться, пуганый ведь уже, стреляный… И вот — опять… Я просидел почти всю ночь, зажавшись в угол, прислушиваясь к каждому его движению… Вот сейчас он встанет и подойдет ко мне… С его-то силой… Что же делать, а?! Что же делать-то?! Сидя так, в скрюченном виде, чего я только не передумал, глотая слёзы и стараясь не всхлипывать!.. Но Сашка лежал как убитый — ни слова, ни движения…
В Бункер навалилось ощущение какой-то вселенской тишины, которую обычно несёт поздняя-поздняя ночь. Спал Сашка или нет — я не знал. Немного успокоившись, я осмелился немного вытянуть затекшие ноги. Не знаю как, но позже, под утро, всё-таки задремал…
Проснулся я, когда скрипнула входная дверь. Подскочив — так, словно в меня воткнули шило, — я вытянул руки и стал напряжённо прислушиваться. Вокруг было всё тихо. Ни звука. Просидев в оцепенении какое-то время, всё-таки осмелился и, крадучись, проскользнул до выключателя — вспыхнул свет.
В Бункере никого не было.
Облегчённо вздохнув, я сощурился на часы. Будильник показывал без четверти девять. Сейчас в Штабе должно появиться начальство. Надо как можно быстрее приводить себя в порядок и подниматься, если я не хочу крупных неприятностей.
Да уж — хочу или не хочу, а чувствуется, что неприятностей с сегодняшнего дня мне уже никак не миновать…
Трясущимися руками я кое-как умылся и начал бриться, несколько раз порезавшись. Потом долго шарил под койкой в поисках очков, пока не вспомнил, что Сашка положил их под свою кровать. Наспех одевшись и нацепив очки, я долго не мог заставить себя собраться с силами, чтобы открыть дверь Бункера и выйти наружу. Просидев так на стуле какое-то время, всё-таки с трудом поднялся. Оставаться в Бункере было нельзя, надо было идти наверх… Сделав над собой усилие, открыл дверь и — ступил за порог с таким чувством, как будто шагнул в бездну…

В кабинетах шла обычная утренняя возня. Ребята сонно перебирали бумаги, вяло бросали их по разным папкам для начальства. Настороженно кивнул тем, кто поднял на меня глаза. Мы почему-то никогда не здоровались — может потому, что практически не расставались. Облегчённо вздохнул, увидев, что Сашки в кабинете не было. Я не знал, как отреагирую, если увижу его сейчас. Молчком проследовал к своему столу и уткнулся в бумаги, намеренно повернувшись ко всем спиной. Мне было тяжело и стыдно смотреть ребятам в глаза. Казалось, что на моём лбу повисла неоновая вывеска: «Опущенный». Рассеянно и машинально я стал перебирать какие-то бумаги… Чутко вслушивался в разговоры ребят, остро терзаемый сомнениями и подозрениями.
«Что, если Сашка всё рассказал им?» — спрашивал я себя. «Что же мне тогда делать? Нет! Нет, нет. Только не это. Я совсем не готов. Я не знаю, что мне делать. Совсем не знаю…»
Появилась Бухара. Она взяла какие-то нужные ей документы, потом настежь распахнула окно, укоризненно сказав:
— Ребятки, да вы что?! На дворе уже солнце вовсю светит, а вы тут сидите в духоте. Задохнетесь ведь!
— Спасибо, Зинаида Борисовна. А мы как-то и не заметили.
Бухара улыбнулась, и вдруг пристально посмотрела на меня.
— А ты что это с утра такой хмурый? Заболел?
— Да нет, — пробормотал я, — устал немножко. Это пройдёт.
— Устал? Не выспался, что ли?.. А кто тебя так порезал?! — изумилась Бухара, увидев следы моего утреннего бритья. — А ну-ка, пойдём со мной, я тебя сейчас лечить буду! Что ж это такое-то?! Идём-идём, шустренько…
— Да ладно, не надо, Зинаида Борисовна.
— Что ещё за разговоры? Сказала — идём, значит — идём. Сева, ты, если что, скажи начальству, что я твоего подопечного лечить увела.
— Скажу, скажу…— хмыкнул Сева. — Не беспокойтесь.
У себя в каморке Бухара быстро заварила чай, всунула мне в руки термометр, смочила какой-то жидкостью кусок бинта для компресса.
— Так, дружок: термометр — подмышку живо, бинты приложи на места порезов, сейчас чай заварится. Давай-давай-давай, без разговоров, меряй температуру, бинты — на мордаху и — за чай, пока горячий!.. Что случилось-то? Что-то серьёзное? Я ж вижу — на тебе сегодня лица нет…
— Нет-нет, Зинаида Борисовна, всё нормально… Спасибо.
— Ну-ну… Спасибо-на здоровье… Где ты ночевал-то? Внизу? С Кунсайтесом? — проницательно глянула она. — Что, небось, выясняли отношения?
— Кто Вам сказал, Зинаида Борисовна?! — робко улыбнулся я. — Ну так, немножко повыясняли… и разошлись…
— Эх уж эти мне горе-выясняльщики! А ты, дорогуша, помни, что за себя надо всегда уметь постоять!.. Что бы тебе твои дружки ни говорили. А так, как ты — нельзя: сразу скуксился, разболелся… Вон весь порезался даже, с утра… Куда это годится?! Я тебе вот что скажу: ты с Кунсайтесом, вместо того, чтоб ругаться, лучше подружись. Ты же у меня умница, знаешь как это сделать. Он тебя в обиду не даст. Вон он какой сильный! Ты попроси его, чтоб он спортом с тобой позанимался, в спорт-кубрике. Он же занимается там, каждый день — и тебя будет с собой брать. Хочешь, я поговорю с Цапенко, чтобы тебя отпускали на часок-другой в спорт-кубрик? А то — глянь, какой ты дохленький-то!.. Мой сын — покрепче. А он спортом у меня занимается, с детства приучен… И Кунсайтес тебя понемногу приучит… Слышишь, что я говорю?
— Да, Зинаида Борисовна… Хорошо, я поговорю с Сашкой.
— Вот и славно. Будешь с ним дружить — будет всё хорошо.
— А Сева?
— Сева — это Сева. А Саша — это Саша. Понятно тебе?
— М-м-м… Не совсем…
Я на секунду даже зажмурился от ужаса… Неужели Сашка… Да нет, быть того не может… Это бред…
— А что тут непонятного? Я же вижу, кто тут рядом со мной крутится и кто чего достоин.
— То есть Вы хотите сказать, что Сашка…
— Я хочу сказать только то, что я хочу сказать. А всё остальное поймёшь сам. Договорились?
У меня сразу как-то настолько отлегло от сердца, что слёзы вновь навернулись на глаза. Бухара и это заметила, улыбнулась:
— Ну ещё только этого не хватало!.. Пей чай. Давай сюда термометр. Так… температура нормальная… Уже допил? Ну тогда иди работать. Возьми-ка яблоко, пожуй. И послушай сюда: во-первых — успокойся, нельзя так нервничать, ты ещё молодой, а во-вторых — запомни этот наш разговор. И впредь аккуратней брейся, пожалуйста. Ну, беги!..
Утро потихоньку перерастало в обычный рабочий день. Начальство, как всегда, вальяжно порхало из кабинета в кабинет. Стрекотал телетайп. Звонил телефон. Сева с кем-то ругался, угрожая «накатать телегу», если хотя бы ещё раз кто-то там проспит и не пошлёт вовремя доклад. Несколько раз в кабинет заходил Сашка. И каждый раз я дёргался, слыша его голос. Сашка подсаживался за стол Севы и тихо говорил с ним о чём-то, но ко мне ни разу не обратился, будто бы меня тут не было. Я же сидел как на иголках, не поднимая головы от стола.
В середине дня, плотно погрузившись в работу, я, кажется, немного успокоился. Никто не тыкал в меня пальцем, припоминая ночные события в Бункере, никто не отпускал «голубых» шуточек на мой счёт. Конечно — умом я понимал, что Сашка никому не расскажет. Хоть он и «не подарок» по характеру, но всё-таки далеко не идиот… Однако, всё равно по спине пробегал неприятный холодок от одной только мысли… Да и как было не бояться? Если то, что произошло сегодня ночью в Бункере, станет хоть кому-то известно — всё! — мне крышка. А ведь так хорошо все наши отношения складывались до этого!…
С другой стороны, эти мысли потихоньку вытеснялись иными. Более субъективными. Вновь и вновь прокручивая в голове ночную сцену, я вспоминал и анализировал Сашкины слова: тон, которым он их произносил, их смысл. И, чем дальше — тем ближе подходил к странному и даже жуткому объяснению, — я был не прав. Не прав по отношению к Сашке, к себе, своему поведению… И, наконец, самое жуткое — не прав по отношению к нам. Этот кошмарный вывод ну никак не мог вписаться в прочное армейское клише — следовательно, возникновение этой ситуации произросло из каких-то других источников. Вопрос: каких? Тут-то всё и запутывалось… то есть мои прежние рассуждения разбивались в пыль — разбивались рядом с такими понятиями, как «трепет», «сердце», «чувство»… и т.д.
Как же я действительно отношусь ко всему этому?! И как я отношусь к Сашке в частности?! Разве я когда-нибудь задавал себе эти вопросы? Разве я могу смело на них отвечать, не понимая их сути, не уяснив себе до конца?.. А ведь именно так оно и было сегодняшней ночью… Неужели я всю свою жизнь занимался лишь игрой в прятки, сам с собой?…
Чем больше я размышлял, тем больше кружилась у меня голова…
Ближе к обеду ко мне подсел Сева:
— Как дела?
— Ничего… — буркнул я, не желая вступать в разговор.
— Вы сегодня с Сашкой оба какие-то странные, — заметил он.
— Что? — моё сердце вмиг ушло в пятки: началось!.. — Какие такие «странные»? – вроде бы не понял я.
— Да не такие вы какие-то, — пожал плечами Сева. — Ты с утра как к столу прилип, так и слова от тебя не вытянешь.
— Работаю.
— Смотри, заработаешься — слишком хорошим солдатом станешь. А Сашка — тот вообще злой сегодня с утра, как собака. На всех наезжает. Цапу так чуть на х*й не послал открытым текстом. Меня и вовсе раз двадцать «отправил». Да ты сам видел, небось?
— Нет... нет не видел.
— Хм-м… Ну так вот: говорит мне что-то по работе, но так говорит, как будто сейчас в морду въедет. Мне даже показалось, что он еле сдерживается. По-моему, у него кулаки чешутся… Ох, кому-то из вас сегодня не повезёт, — Сева ехидно хмыкнул.
Я обозлился. Знал бы он, по ком действительно у Сашки кулаки чешутся, то не сидел бы так, с наглой ухмылочкой.
— Всё-таки что у вас там в Бункере случилось? — донимал Сева.
— Ничего.
— Дед духа учил? — он снова идиотски ухмыльнулся.
— Пошёл нах.., — буркнул я и отвернулся.
— Во народ сегодня даёт! Ну если я прав, то с тобой-то всё ясно, но Сашка-то чего так заводится?
— Я же сказал: пошёл нах…
Но в душе я облегчённо вздохнул. Пусть Сева думает так как хочет. Главное — Сашка ничего никому не рассказал. Если уж Севе не сказал, то больше тут и некому.
— Ну-ну, — снова хмыкнул Сева.
Потом нагнулся и злорадно зашипел:
— Пока ты ещё не резидент, а простой душара! А духи должны вешаться! Как Сашка сказал — так и будет, понятно?!! А ты стал совсем борзый, как я посмотрю… Что тебе сегодня Бухара говорила, колись?!
Он меня начал понемногу смешить… Вот пристал-то!..
— Абсолютно то же самое, что и ты, Сева. Тем же тоном, теми же словами и с таким же выражением, как у тебя. Один в один.
Сева ничего не понял. Он глядел на меня, как баран, стараясь натолкнуться своей башкой хоть на какую-то здравую мысль.
Чувствуя это, я окончательно успокоился, даже улыбнулся ему.
— Сева! Какой ты нудный. Дай тебе волю — насмерть занудишь.
Сева поднялся со стула, отправляясь восвояси, и расхохотался:
— Духи! Вешайтесь! — проревел он армейскую поговорку.
— Уже в петле. Все. Давно!.. — отпарировал я ему вдогонку.
К трём часам дня вновь появился Сашка.
— Эй? Бойцы? Вы жрать сегодня идёте или нет? Я так просто умираю, хочу в столовую. Короче, меня нет!..
Захватив старый портфель, нашу обычную тару под еду на вечер, мы отправились в столовую. Шагая по тротуару вместе со всеми, я искоса наблюдал за Сашкой. Он сегодня был действительно чересчур активный и задиристый. Чего он-то так бесится? Ну я — понятно, а он-то чего? И во что это всё выльется? Кулаки у него действительно чесались. Похоже, те подзатыльники, доставшиеся Славке и Андрею, были только началом.
На полпути нас остановил патруль внутренних войск. Молодой лейтенант — наверное, только что из училища — и с ним трое казахов с красными повязками на рукавах. Мы показали наши «универсальные» пропуска. Лейтенант не скрывал своей неприязни к тому, что бумажки как бы говорили: «мы тебе не по зубам». Чтобы отыграться и проявить-таки блеск своих новых погон, он привязался к внешнему виду стоящих перед ним бойцов. Казахи за его спиной лыбились, слушая эти критические замечания. Лейтенант безошибочно угадал в нас троих молодых солдат, и мы послужили ему как наглядное пособие к лекции на тему: «Об Уставе, Форме, вконец забуревших рядовых, окопавшихся в Штабе и отлынивающих от тягот по защите Отечества». С видом бескомпромиссного Наставника он демонстрировал своему патрулю расстёгнутые верхние пуговицы Славки и Андрея, ядовито комментируя, что все беды в армии — от этой расхлябанности. Затем лейтенант потянул меня за свободно болтающийся ремень.
— Э? Молодой? Ты сколько прослужил, что ремень так носишь?
И тут неожиданно встрял Сашка:
— Слышь ты, плоскорожий? — обратился он то ли к казаху, стоящему за лейтенантом, то ли к самому лейтенанту. — Чего лыбишься? Зубы жмут?
Казах состроил зверскую рожу.
— Ти цего, ё…т…м…?!! — зашипел тот матом.
После этого патрульный осведомился у Сашки «о его дальнейших жизненных планах и намереньях».
Сашка мгновенно подскочил и рванул его на себя за воротник гимнастёрки так, что брызнули пуговицы. Лейтенант, забыв про меня, с криком вклинился между ними:
— Э, э! Боец?! Мать твою! На «губу», бля, отправлю!!!
Сева схватил Сашку за одну руку, а я уцепился за вторую.
— Сержант! — кричал лейтенант Севе. — Что за дела?! А ну все — ша-а-гом арш обратно в Штаб! Мне с вашим командиром будет о чём поговорить. Я вам, суки штабные, устрою райские кущи… Вы у меня взвоете! Сейчас и потом, на «губе»! Зажрались? Ну ничего, мы вам на «губе» мозги выправим!
«…И маму, и папу, и домовую книжку… Вот влипли-то». Я лихорадочно соображал, что делать.
— Товарищ лейтенант! — козырнул я, приложив не руку к голове, а голову к руке, так как руки были заняты. — Разрешите обратиться к товарищу сержанту?
Сева и лейтенант округлили глаза.
— Разрешите обратиться к товарищу сержанту? — повторил я.
— Ну, обращайся.
— Товарищ сержант! — козырнул я уже Севе, и тот также машинально приставил голову к руке. — Докладываю!
От волнения мой голос перескочил на фальцет.
— Докладываю! — чётко обозначил я. — По пути следования к Узлу Связи, специальный курьер был остановлен и задержан патрулём. При попытке обыска, следуя Инструкции, ефрейтор Кунсайтес попытался пресечь нарушение грифа «Секретно»!
Я, как родное драгоценное дитя, судорожно прижал к груди портфель, который до этого просто бросил на землю.
— Патруль, во главе с командиром патруля, оказал сопротивление ефрейтору при соблюдении Инструкции перемещения документов с грифом «Секретно»! Доклад окончил! — выпалил я и вновь «козырнул» обоим.
Надо было видеть рожу лейтенанта! Он побагровел, по-моему, до самой задницы.
— Вольно, — выдохнул Сева невпопад.
— А.. А… – щёлкал клювом патрульный офицер. – Где вас, таких говнюков, набирают только! Да была б моя воля…
И лейтенант очень красочно и пространно описал свою волю. Сашка наконец-то отцепился от казаха из патруля. После того, как «воля» лейтенанта была-таки объявлена рядовому и сержантскому составу, он зло скомандовал своим степнякам, и они двинулись по улице дальше. Лейтенант рассудил правильно: свяжешься с этими придурками из Штаба — потом неизвестно, чем это кончится.
Мы тоже очень быстро снялись с места. Пройдя метров двести, обнаружили, что движемся не в сторону офицерской столовой, куда до этого направлялись, а к Узлу Связи. Поняв это, как же мы хохотали! Все просто осели на асфальт, тыча в меня пальцами и давясь от смеха. А я наконец заметил, что, вцепившись, всё ещё прижимаю к груди «драгоценный портфель». Сева, прорываясь сквозь собственное ржание, лишь повторял:
— Ну ты даёшь! Косэ! Ну герой!.. Будешь прикрывать портфель с военной тайной своим телом от вражеских шпионов или начнёшь отстреливаться?! Гы, гы, гы-ы-ы…
Уже в столовой Сева накинулся на Сашку:
— Что, мозгов нет? Сбрендил совсем?!
— Ненавижу. Ненавижу этих гадов! — процедил сквозь зубы Сашка.
— А кого это е**т, а?!! Из-за тебя мы все чуть «на губу» не залетели. Хорошо хоть один нашёлся сообразительный. А если б Косэ не отвёл огонь?
— Да знаю, знаю…— Сашка украдкой глянул на меня с чуть заметной улыбкой и сразу перевёл разговор на другую тему.
Как ни странно, этот случай разрядил обстановку, и оставшуюся часть дня мы болтали с Сашкой почти так, как всегда.
Почти…
Вечером, прежде чем уйти на дежурство, он подошёл ко мне и, убедившись, что никто не слышит, тихо сказал:
— Я тебе обещал, что никто тебя не тронет? Я держу своё слово.
Сказав это, он быстро свинтил в кабинет полковника. А я стоял, как громом поверженный.
В кабинет вошёл Андрей — сегодня я дежурил с ним, а Сашка у полковника. Поставив на стол фляжку с водой, он непонимающе уставился на меня.
— Ты чего? Что с тобой?
— Ничего. Так…
— А Сашка где? — Андрей покосился на зашторенную дверь.
— Не знаю. Может быть спать пошёл, — пожал я плечами.
Андрей осторожно выглянул в коридор и вернулся обратно.
— Свет погасил. Что-то он рано сегодня.
Я вновь пожал плечами, погружённый в свои думы… Не понимал я Сашку. Не понимал. Эта «загадка природы» не давалась мне, да и думать об этом уже устал. Устал…
Мы с Андреем легли на свои столы и, немного поговорив о пустяках, были убаюканы солдатским Морфеем.
Следующие два дня прошли спокойно. Правда, я продолжал коситься на Сашку, но тот вёл себя как обычно — ничем: ни словом, ни намёком не напоминал о случившемся. Мне даже стало казаться, что всё это было просто дурным сном…
Но свои мысли и рассуждения я время от времени всё-таки «раскладывал по полочкам», как любит выражаться наш дражайший Цапа.
На третий день, с утра я отправился за свежими рапортами из региона. Особо не торопясь, сделал крюк, чтобы прогуляться по военному городку. Уплетая мороженое, поглазел на киноафишу местного Дома культуры, выясняя, какие фильмы будут крутить в грядущие выходные. И потом, не спеша, направился к Узлу Связи.
Красные погоны патруля и того самого лейтенанта я заметил достаточно поздно для того, чтобы успеть свернуть в какой-нибудь переулок или подъезд. Сделав равнодушную мину, но с предательски пробегающим холодком по спине, двинулся напрямую. Поравнявшись с патрулём, козырнул, готовый к тому, что сейчас-то на мне и отыграются. Но нет — лейтенант, кисло осмотрев меня с ног до головы, скорчил презрительную гримасу и прошествовал мимо. Пройдя немного, я всё же обернулся назад и показал язык в спины удаляющемуся патрулю.
В Узле Связи я пробыл долго. Нудная, кропотливая возня с ленточками перфоратора и кипами бумаг, распечаток, ссылок всегда отнимала уйму времени. Но настроение у меня было приподнятое — ведь сегодня суббота. Суббота в армии — это всегда предвкушение воскресного отдыха и увольнительных. Собрав все бумаги и расписавшись за каждую в отдельности, поболтал «за жизнь» со знакомыми ребятами. Из Узла я прямиком направился в столовую. Не встретив там никого из своих, особо не огорчился. Перекусив, ощутил себя ещё лучше и в этом расположении духа прибыл в Штаб. На лестничных пролётах и в коридорах уже не было той суеты и толкотни, которая бывает в будни.
Суббота… Этот сказочный день начинался с утра. Сначала — долгожданная баня, чистое бельё, чистое тело. Во-вторых — в этот день всё наше начальство, как по мановению волшебной палочки, после обеда куда-то растворялось, прямо на глазах. Долгожданная суббота…
В наших комнатах было пусто, лишь за дверью своего кабинета майор болтал с кем-то по телефону. Оприходовав принесённые бумаги и закинув их в сейф, сел в своё любимое зелёное кресло.
Цапа высунулся до половины из прихожей:
— Где Калмыков?
Я пожал плечами:
— Не знаю. Я только что из Узла Связи.
— Ну ладно… Короче, я по делам, — Цапа окинул взглядом наш кабинет. — Чтобы всё было в порядке за выходные! Список поручений на столе у Калмыкова — это на случай, если я задержусь и не появлюсь. Всё ясно?
— Так точно, товарищ майор.
— Ну бывай…
«Естественно, только тебя теперь и видели!.. Каждую субботу одно и то же — «по делам» и — привет!»
Когда Цапа свалил, я не торопясь обошёл все кабинеты в пои¬сках ребят, но никого не нашёл. Что за мистика, куда все подевались? Прикинув, что если не тут, так в Бункере, спустился вниз. Потыкал пальцем в кнопки замка, набирая код, но дверь оставалась закрытой. «Это ещё что такое?» — изумился я. Ещё несколько раз набрал код, но опять безуспешно. Наконец, мне это надоело, и я громко постучал в железную дверь.
— Да что вы там, вымерли? Какой умник сменил шифр? Открывайте!
Через некоторое время послышался голос, приглушённый толстой железной дверью:
— Кто?
— Кто-кто, Красна-Шапочка в пальто! Славка, открывай давай!..
Дверь щёлкнула и открылась. В Бункере было темно. Открывший мне дверь Славка тут же исчез, растворившись в темноте.
— Вы чего закрылись… — начал было я, но стоило только вдохнуть, как всё стало понятно.
В Бункере, несмотря на гудящий вентилятор, стоял дурман травки. В разных углах тлели два огонька косяков.
— Ага! — возопил я в темноту. — Значит, затарились тут втихомолку!.. Одни, без меня! Эх, вы… Мне-то хоть оставили?
— Как же, только о тебе и думали! — ехидно отозвался Сева из своего угла. — Начальство свалило?
— Свалило-свалило!.. Э!! Нет — что за дела? Хоть бы предупредили.
Я ощупью добрался до своей койки и плюхнулся на неё. — А-ай, блин!!!
На моей кровати кто-то лежал.
— Ё-ё-о-о-о-о-о!!! — отозвался довольный Сашкин голос. — Ну ты и спикировал!
— Предупреждать надо! И нефиг по чужим койкам валяться! — припечатал я.
Но на всякий случай поднялся с кровати — мало ли, что подумают…
— Куда направился? — поинтересовался Сашка. — Косяк-то у меня.
— Не давай ему ничего! — подал вялый голос Славка. — Испортит только. После него уже никому не достанется. Андрюха вот, раз уж не курит, так и не портит, на «паровозике» сидит.
— Ладно, Славка, заткнись ты! — разозлился я.
— Заткнись сам: не умеешь — не берись!
— Заткнитесь оба! — приказал Сева. — Косэ, ты ведь и вправду нам кайф сломаешь. Косяк у нас последний. Либо как Андрюха, на «паровозе», либо вали отсюда!
Я почувствовал в этот момент, что Сашка — надо же, я уже чувствую его нутром в кромешной тьме! — лежит на моей кровати неспроста. Он по-своему балдеет. Не столько, разумеется, от «косяка», сколько от того, что через пару минут выяснения отношений, меня направят «либо нах…», либо «к Сашке в постель», так как у Сашки был свой индивидуальный косяк. И вымаливать курнуть я, соответственно, буду не у кого-то, а у Сашки. Предвкушение всей этой процедуры, разумеется, доставляло Сашке двойную массу кайфа.
Так оно всё и получилось…
— Ладно, — обратился я в сторону Севы, — жадюги недорезанные, дай хоть затянуться один разок, где там он у тебя?
— Тебе же сказали. У Сашки! — и в темноте опять коварно захихикали.
Они-то не знали, но я-то понимал, что Сашка не сможет мне отказать…
Вновь пришлось сесть на свою кровать, где лежал Сашка, но теперь уже осторожно, тихонько примостившись в ногах.
Он ждал, не издавая ни звука…
Я чувствовал… Чувствовал, как всё это приводит Сашку в тихий восторг.
— Саш, дай, пожалуйста, твоего косяка разочек попробовать? — тихо попросил я.
Славка, проследив движение огонька, опять недовольно заговорил:
— Сань, не давай же ему! Он ведь не курит…
— Нах… пошёл! Как-нибудь без тебя разберёмся.
Я взял «косяк» из Сашкиных рук и, обжигаясь, затянулся. Откашлявшись вонючим дымом, отвалился к стенке. Настроение по прямой взлетело вверх. Потом мы все, накурившись, болтали ни о чём и ржали как лошади, надрывая животы над каждым словом.
Вечером мы шумно поднялись в кабинеты. Сева зачитал нам записку, оставленную Цапой — так, как читают свои монологи юмористы со сцены. Кабинет сотрясался от взрывов хохота. Мы ещё долго не могли успокоиться, когда зазвонил телефон.
— Сержант Калмыков слушает, — взял трубку Сева и зашикал на нас. — Кто говорит? Кто? А это ты, Петров… Чего тебе? Чего-чего? Нет! Да! Иди в баню!
Сева бросил трубку.
— Петров? Из строевой, что ли? Чего соседи хотят? — поинтересовался Сашка.
— Да говорят, что мы ржём на весь Штаб. Думают, может у нас можно разжиться кое-чем.
— Идут они в баню! — гаркнул Андрей, и мы вновь дружно грохнули.
Часов в девять, когда ещё все сидели, попивая чай, я засобирался спать.
— Чего так рано? — поинтересовался Сева.
— Спать хочу, — для убедительности я даже зевнул. — Ладно, пойду я.
Спустившись по лестнице в Бункер, я начал готовиться ко сну.
Предстояла «роковая ночь», но я к ней уже успел психологически подготовиться. А может быть и нет… Этого никто не знал — ни я, ни Сашка. «Интересно, кому пришла в голову идея затариться травкой?» — мелькнула мысль. — «Сашке? Наверняка. Надо же, именно сегодня…»
Никакой тревоги, никакого беспокойства по поводу того, что сегодня мы с Сашкой вновь ночуем одни, я не испытывал. Даже не знаю, почему. Может, это всё-таки травка подействовала? Наверняка… Так или нет, но единственное, что я решил — смыться пораньше. Притвориться спящим, когда он спустится в Бункер, и тем самым избежать любых разговоров.
Быстро ополоснувшись под прохладной водой, смыл с себя дневную духоту и юркнул в кровать. Всё, нет меня!.. Сплю без задних ног. Не будить! Не отвлекать! Не кантовать!
Но, конечно же, не заснул. Вот почему так всегда? Когда надо — сон не идёт, а когда не надо — на ходу валишься? Я искренне хотел поскорее заснуть, дабы, когда следующий раз открою глаза, было уже утро. Проворочался недолго. Электромотор дверного замка загудел, и в Бункер вошёл Сашка.
Он включил свет, но я лежал не шевелясь.
— Дрыхнешь, что ли, уже?
Ответа он не услышал.
Я весь превратился в слух, по звукам стараясь определить, что он делает. Что-то звякнуло на столе, скрипнул стул, зашуршала одежда. Сашка тоже вымылся под душем. Наконец, прошлёпав босыми ногами по полу к стене, щёлкнул выключателем, но зачем-то включил ночник.
В Бункере стало сумрачно. Я уже было расслабился, но… Но Сашка продолжал стоять — не то у стены, не то у своей кровати… Какая-то заминка… зачем она?… Сердце моё ёкнуло и будто провалилось куда-то.
Шаги… Он шёл ко мне.
— Ты ведь не спишь, — уверенно сказал он, подойдя к моей кровати.
— Нет. Не сплю, — признался я, не поворачиваясь к нему, хотя всё равно мало что было бы видно.
Мы замолчали. Сашка стоял где-то тут, надо мной. Близко — только руку протяни… Стоял и молчал. Боже мой, сколько же вариантов прокрутилось в моей голове, как правильно и безопасно я должен поступить! Так, как необходимо поступить! Так, как безопаснее! Он стоял близко, пугающе близко… Я попытался перевернуться на кровати… И тут Сашка быстрым, решительным движением сел ко мне в кровать, а потом сразу лёг, придавав меня всем своим телом.
— Не бойся меня. Слышишь? Не бойся! Всё будет хорошо, — зашептал он, склонившись прямо к моему лицу.
Зная его хватку, я всё же дёрнулся, но держали меня крепко. Бесполезно… Всё, бесполезно…
Так вот зачем он включил ночник!..
— Косэ, Косэ… Не бойся… — шептал Сашка, нежно касаясь губами моего уха.
— Саша, пойми, — только и смог пролепетать, — Я не голубой!..
— Я тоже не голубой…
— Тогда зачем… — взмолился я, чувствуя, что опять стучу зубами.
— Неужели ты не понимаешь, зачем? Ну чего ты боишься? Я хочу по-хорошему. Ты, главное, не бойся. Не бойся…
Он продолжал и продолжал шептать мне успокаивающие и уговаривающие слова, но хватка его рук оставалась железной. Я плохо соображал, что происходит. От него исходила безумная, но приятная смесь запахов табака, чистого разгорячённого тела и чего-то ещё. Нежные слова лились нескончаемым потоком. Таких слов я никогда в жизни не слышал. Он говорил и говорил, вновь успокаивая, обещая, обдавая меня своим горячим дыханием. И я постепенно тонул в его словах, в его дыхании. Тонул, тонул, тонул… И Сашка ждал. Вся его воля, сила мускулов, жар желания — ждали. Ждали, когда я скажу «да». Мне оставалось всего лишь утонуть до конца… «Не хочу больше ни о чём думать. Не могу, нет больше сил… Пусть. Почему нет? Он не сделает мне ничего плохого…»
— Косэ, Косэ, мальчик, пожалуйста, только не бойся меня.
— Я не боюсь… — эти слова вышли из меня, как стон. Будь что будет… Я закрыл глаза, расслабился и… утонул… Всё!.. Теперь – всё! Безвозвратно…
Сашка шумно вздохнул и долгим, удивительно нежным движением прижался губами к моей щеке. Это было необычное ощущение — странное и… И бесконечно приятное. Сашка, как щенок, нежно и чувственно лизнул меня в щёку. Затем ещё, ещё раз. Чувствуя, что я замер и превратился в ничто, Сашка принялся вылизывать мою шею, скулы, сантиметр за сантиметром, поднимаясь выше, пока, наконец, не закрыл мне рот поцелуем. Руки его стали такими трепетными, ослабляя хватку!.. Боже мой, как же мне было неловко, как чудовищно стыдно! Стыдно от того, что попал в эту ситуацию и абсолютно ничего не сделал. В этом я мог винить только себя. И стыдно ещё за то, что он это делал со мной, потому что мне было так приятно, так хорошо от его тихой и какой-то «домашней» ласки…
Я никогда не был с женщиной, не довелось. Я не знал ни ласк, ни любви, ни поцелуев. Я никогда не обнимал чужого тела, и никто не обнимал меня. Я не знал, как можно хотеть, сгорая от страсти и желания. Я не знал, какими трепетными могут быть прикосновения другого человека. Каким удивительно чувственным может быть этот другой человек по отношению к тебе — и как медленно и плавно можно тонуть, целиком, без остатка, в чужом запахе и дыхании… Ничего этого до сегодняшнего дня я не знал.
Последние всполохи здравого смысла ещё пытались пробиться: «Остановись! Что же ты делаешь, Саша… Остановись…», — но они упорно тонули в страстном дыхании Сашки и в моём, проснувшемся ото сна теле. Я не умел пользоваться движениями, поэтому всё повторял — лизнув Сашкину щёку, ощутив приятную шершавость и необычный вкус чужой кожи. Мне уже было всё равно, кто я такой. Всё равно… Ничего больше не существовало на свете, кроме того, что было здесь и сейчас. Моё сердце колотилось, но не так, как прошлой ночью, а уже совсем по-другому: сегодня оно было не только моим — оно, моё сердце, билось и там, в Сашкином теле… Но я боялся открыть глаза.
Тусклый свет ночника — я лишь чувствовал это — вырисовывал причудливые, сказочные контуры всем имеющимся в Бункере предметам…
Сашка изогнулся, как хищник, лягнув остатки одеяла ногой — и через секундную заминку лёг рядом. Мы отчаянно сжали друг друга в объятьях — и вновь слились в поцелуе. Я уже ничего не соображал… Останавливало только то, что необходимо было дышать. Нехотя прерываясь, мы оба жадно хватали губами воздух — и вновь сливались в неистовых поцелуях… Сердце уже готово было вырваться наружу… оно колотилось где-то совсем рядом с сердцем Сашки… Я ещё никогда не испытывал подобных чувств… Боже, сколько, оказывается, в нём было нежности, сколько трепетной нежности ко мне… и ещё всего того, что он просто не мог сказать словами… он не умел, зато он умел другое… Я обвил руками его шею, затем могучую, крепкую, рельефную спину, мои руки скользнули немножко дальше, ниже, я гладил его по спине… и вдруг понял, что Сашка уже абсолютно голый. Когда он успел? Я даже широко открыл глаза… — Так вот отчего была та заминка!
Он снова начал целовать меня, теперь уже опускаясь ниже. Дойдя до моей груди — словно с цепи сорвался. Что тут началось!.. Своими крепкими ладонями, пальцами, ресницами и губами Сашка стал гладить и сжимать её, целуя, посасывая и нежно кусая, а в его прерывистом дыхании послышался гулкий, низкий стон. Не скажу, что это было неприятно, но мне стало немного не по себе. Не знаю, что представлял себе Сашка в тот момент — ведь, несмотря ни на что, я всё-таки был мужчина, а не женщина… Но чувствуя, что это доставляет ему блаженство и удовольствие, я подчинился его страсти… Господи, — откуда? — Откуда вырвался из моей души наружу тот таинственный исток, из которого, подобно бурлящему шампанскому из бутылки, растеклась по всему телу эта дурманная лава чувств и, подчиняя себе всё на свете, сметая всё на своём пути, ринулась в душу другого, — того, кто сейчас рядом… Что стоят все эти «книжные» представления: «достойно — недостойно», «правильно — неправильно», «умело — неумело» перед наслаждением уже только тем, что своим собственным телом чувствуешь наслаждение другого человека? Что стоят все эти рассуждения сейчас, когда слышишь его рычание? Может быть, потом? Потом — может быть, но только никак не сейчас…
Сашка тёрся об меня бёдрами, и постепенно его движения перерастали в ритм. Сколько прошло времени, я не знал… Я плохо помню, что было дальше… помню лишь только некоторые моменты — что мои открытые глаза начали понемногу различать Сашкин рельеф в рассеянном свете ночника, и мне украдкой хотелось всё время смотреть и смотреть на него, и ещё помню, что тыкался, как слепой котёнок носом, где-то у него подмышкой, когда Сашка на мгновение остановился… Остановился для того, чтобы снять с меня последнее. «Снявши голову по волосам не плачут» — так, кажется, говорят? Но я вцепился в этот кусок ткани чуть ли не зубами. Для Сашки же это была новая возбуждающая игра — и мы боролись до тех пор, пока бедная материя не затрещала по швам… Этот звук остановил меня, так как я понял, что рискую наутро остаться без нижнего белья. До следующей субботы (прачечный день в нашей части, когда выдавались новые чистые комплекты белья) была ещё неделя… Что обо мне подумает кастелян, когда увидит разорванные клочья?.. Я разжал пальцы с таким же чувством, с каким альпинист выпускает верёвку из своих рук… Оказавшись без ничего, я чувствовал себя вскрытой ракушкой.
— Ну вот… Зайчик мой… Обними меня, пожалуйста… крепче… не бойся… Ах ты, зверёк мой…
Я всё ещё не мог поверить, что эти слова говорит он, Сашка… Они рождали во мне и стыд, и возбуждение, и трепет. Я знаю, что мне ничего не нужно было делать, выполнять, обдумывать — любое моё движение, кажется, приводило Сашку в экстаз. Раньше, до этого, я и подумать не мог, насколько он чувствен, гибок, красив… А какие у него глаза!.. Особенно при свете ночника… Это же синяя звёздная бездна!.. Я почему-то не замечал этого раньше. Видимо потому, что я лишний раз старался не заглядывать в его глаза — ведь, общаясь с ним, я постоянно был на «стрёме», мне было не до того… И ещё — я не мог доселе видеть этих, именно этих глаз — потому что там, «в той жизни» они у Сашки абсолютно другие… Эти большие, мягкие ладони, эти упругие, тёплые губы, которые обволокли меня…
Сашка, прерывисто дыша, вновь осторожно принялся вылизывать моё ухо, скулы, шею — и вскоре мы снова сжали друг друга в объятьях. Несмотря ни на что, мы всё равно были мужчинами — и поступали как мужчины. Пусть весь мир рухнет сейчас, пусть раскаянье и стыд испепелят меня в прах, но я хотел Сашку, я хотел его!.. Именно хотел — так же, как он хотел меня, — и будь что будет. Его объятия, словно тиски, сдавливали меня всё сильнее и сильнее, но теперь я уже не мог, не желал, чтобы они были иными. Я сам вкладывал всю свою силу, которую только мог, обнимая его и понимая, чувствуя, что именно это сейчас наш язык, наши особые слова. Язык, на котором можно говорить только правду. Язык, который не умеет лгать, в нём просто нет слов для лжи. Именно так мы говорили — как сильно, как безумно мы сейчас нуждаемся быть рядом друг с другом!
Обхватив мою голову, осторожными и плавными движениями Сашка потянул меня вниз. Его руки двигались медленно-медленно; казалось, что они чутко улавливали каждое слабое напряжение моих мышц.
И тут мною снова овладел страх… «Зачем?.. Нам ведь и так было хорошо. Зачем ему нужно это? Неужели ему мало, ведь он хочет именно этого? Господи! Я наверное никогда не смогу решиться на такое!.. Но он этого так хочет, я чувствую — по всему его телу. Но… как я смогу?»
Я резко прижался щекой к его животу, вслушиваясь, как стучит его сердце, сотрясая всё тело. Руки, держащие мою голову, дёрнулись, и в какой-то момент мне показалось, что сейчас вновь появится тот самый «Сашка, ефрейтор Кунсайтес», которого ничто не останавливало, который готов был идти напролом, невзирая ни на какие преграды. Но он остановился… Лишь его влажная ладонь как-то судорожно и трепетно поглаживала меня по ёжику волос.
— Ты не хочешь… — наконец выдохнул он. — Не хочешь… не хочешь…
Я слышал, как он почти с отчаяньем повторят эти слова: «не хочешь… не хочешь…» и его тело опять сотрясла дрожь. Он продолжал гладить меня по голове, словно маленького ребёнка, которого надо было успокоить. Движения его руки были спокойны и ласковы, но я слышал, как колотится Сашкино сердце.
— Прости… — он нашёл мою руку, притянул к себе, прикоснулся губами. — Прости…
Я не дал ему договорить, накрыв губы ладонью. Сашка опять поцеловал мою руку, но мягко отстранил её.
— Почему?..
Слова застряли у меня в горле:
— Не знаю… Ты перестанешь… Я боюсь, что ты перестанешь…
Я замолчал. Как я мог объяснить ему это?
— Чего боится мой Зай? Мой трусишка… — он снова крепко и ласково прижал меня к себе. И вдруг словно окаменел.
— Ты всё ещё… не доверяешь мне? — Спросил и замер.
Что-то вдруг изменилось, его тело напряглось, как будто одеревенело. Он с каждой секундой становился другим, словно отдалялся, хотя и продолжал лежать рядом. Становился чужим…
— Нет! Нет, не то! — зашептал я торопливо, отчаянно ломая все стены, возникшие во мне. — Не то! Саша, Сашенька… Я боюсь, что ты после этого перестанешь… Перестанешь… Ну кто я буду после этого?.. Кто?.. А я не хочу… Это будет неправильно… Это будет… низко.
Я замолчал, растерянно слушая его глухое рокотание, пока не понял, что он смеётся.
— Дурачок! Мой дурачок! — он сжал меня с такой силой, что я охнул. — Это будет здорово! Кто ты будешь?! Ты будешь моим Зайкой! Самым хорошим Зайчонком на свете! Моим! И только моим!
Сашка потрепал меня за ухо и взъерошил волосы. Я всё ещё недоверчиво отстранялся, упершись руками в его грудь.
— Это правда? Правда? Ты не шутишь?!
— Конечно, правда, зай-трусишка! Клянусь тебе… Чем мне поклясться, чтобы ты, наконец, поверил мне?
— Чем?..
И тут я, наконец, решился и выпалил:
— Саша, если всё так, как ты говоришь, если это так, то… может быть, ты сделаешь это первым?
Я в страхе запнулся. Остановился, напряжённо вслушиваясь в возникшую тишину.
Сашка молчал. И чем больше длилось его молчание, тем сильнее меня охватывал ледяной ужас.
«Он молчит! Молчит! Молчит!.. Господи, ну почему он молчит?! Пусть скажет хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь! Пусть скажет, что не может, но только не молчит! Ну почему?!»
Наконец, когда меня уже охватило отчаяние, Сашка укоризненно произнёс:
— Зай-Зай… Ты всё-таки мне не веришь. Ты думаешь, что я всё ещё играю с тобой. Думаешь, я боюсь начать первый?
Он ущипнул меня за нос. Прижал свои губы к моему уху:
— Только ничего «такого» не обещаю, знаешь ли. Я делаю это в первый раз…
И он ласково укусил меня губами за ухо, а потом стал опускаться ниже и ниже…
— Ой! — вырвалось у меня.
— Что, страшно? — поднял он голову, улыбнулся.
И вдруг — о, боже, я чуть было не подпрыгнул…
Сашка сполз на пол. Придавил меня к кровати своими ручищами…
…После нескольких движений он поперхнулся. Наверное, он тоже не ожидал. Это действительно было у него в первый раз.
— Может, не надо?.. — с надеждой прошептал я.
Пауза. Сашка переводил дыхание.
— Странно всё это… — глухо проговорил он. — Мне это делали, и не раз, а вот самому…
— Саш, может, не надо?.. — Я попробовал пошевелиться.
— Лежи-ка! — он снова придавил меня ручищами.
Я замер, вслушиваясь в свои ощущения. Шквал эмоций, ощущений, чувств рождали даже малейшие касания другого человека… Ни одно из собственных прикосновений не могло сравниться с трепетностью его губ. Это было… так приятно… Я смотрел на тусклый свет лампы ночника. Мои глаза наполнялись слезами — и постепенно замкнулись сами собой. Это было… так приятно… За закрытыми веками всё ещё маячило жёлтое пятно ночника. Я разрывался на части между ощущениями восторга, наслаждения и сильного страха, напряжённо прислушиваясь к каждому шороху, к каждому звуку. Никогда не предполагал, не догадывался, что ночь может быть так наполнена звуками. Я знал, что запертую изнутри тяжёлую дверь Бункера можно было только взорвать, но всё равно каждый раз нервно вздрагивал от чудившихся мне шагов. Это была гремучая смесь страха и наслаждения… Это было… бесподобно…
Сашка остановился. Выпустив меня, тихо положил голову мне на колени.
— Что?.. — растерянно спросил я.
— Губы…
— Губы?..
— Угу. Устали… Никогда не думал, что это так трудно.
Я осторожно потянул его к себе, затаскивая обратно на кровать. Он лёг, обняв меня, и уткнулся лицом мне в плечо. Так и лежал притихший. Я попробовал найти его губы, но Сашка всё время отстранялся, уклонялся от меня.
— Ты чего?..
— Да так… — смущённо буркнул он в моё плечо.
И тут я, с силой ухватив за голову, повернул его лицом к себе и поцеловал в плотно сомкнутые губы.
После некоторого замешательства он ответил мне тем же, потом ещё и ещё…
Мне вдруг показалось, что сейчас он заплачет. Сашка вновь отстранил меня:
— Зай… Зай! Если бы ты знал… — голос его поднимался всё выше и выше… Неужели он сейчас заплачет? Нет! Только не это!
Мне так хотелось сказать ему: «Саша, миленький, только не это! Я готов сейчас отдать всё на свете, чтобы тебе было хорошо! Сделать всё, чтобы ты был счастлив. Клянусь, всё на свете!»
Я вновь закрыл ему рот поцелуем, и он сжал меня со всей силой, на которую был способен. Боль пронзила меня. Но я молчал. Я чувствовал, что так надо. Его тело говорило мне, что так необходимо…
Когда Сашка немного успокоился и расслабился, я решился…
Повторяя его движения, медленно, почти не дыша, словно ныряя на большую глубину, я опускался всё ниже и ниже. При каждом прикосновении Сашка вздрагивал, чуть сгибаясь, едва слышно постанывал. Наконец он совсем выгнулся, с шумом втянул воздух носом... Именно в эту минуту, мне так захотелось увидеть его, рассмотреть.
Звуки, которые издавал Сашка при каждом моём движении, походили на… рычание? Рычание… Лев?.. Да, словно лев… Словно лев… Мой львёнок! Я чувствую тебя, львёнок, чувствую, как ты скользишь по самому пику своего наслаждения, я это слышу… И я сделаю всё, что ты сейчас хочешь! Сквозь изгибы, сквозь судороги твоего тела, сквозь твои, уже неистовые стоны. Пусть всё катится — куда подальше, скатертью дорога… есть только ты один, один на всей Земле, — мой большой, сильный и ласковый Львёнок…
«Львёнок» порядком перепугал меня, когда разразился громким сдавленным звуком, похожим на вой, переходящий в рык. Я, конечно, никогда наяву не слышал, как рычит лев, если только в ки¬но, — но, наверное, было что-то похожее. Мне показалось, что этот протяжный вой слышали на всех этажах Штаба. Сашка, сам того не ведая, вложил в этот воющий стон все долгие, одинокие месяцы воздержания, своих несчастий, тяжёлой изнуряющей работы и бесконечной тоски… Не знаю, может это всего лишь надумано, но в тот момент мне показалось, что в этом рыке было столько облегчения… Как будто в человеке что-то надломилось, треснуло и — потихоньку отошло, оттаяло…
Мы лежали, молча обняв друг друга. Такой покой окружал нас, что, казалось, весь мир замер, остановился и не сдвинется больше с места. Я слушал биение Сашкиного сердца и думал, что такое же чувство возникает в непогоду, когда за окнами ревёт ветер, хлещет проливной дождь, а в тёплой комнате горит огонь в камине. Тук-тук, — тук-тук, — тук-тук, — стучало его сердце. Это был мой камин…
— Хорошо и странно, правда? — тихо шепнул Сашка. — Будто и нет ничего там, наверху. Будто и нет армии…
Я молчал… Мне было приятно, что Сашка сейчас, в эти минуты, такой спокойный, тихий, тёплый… Казалось, я и сам по-настоящему успокоился только сейчас, когда Сашке, лежащему рядом, было так хорошо…
…Из шланга медленно вытекала прохладная вода. Её осталось совсем немного, на донышке, но нам вдвоём уже хватило… а когда последняя капля упала на пол, мы уже были там, в том космическом мире, молча, забыв обо всём, затихнув в ласковых объятьях друг друга…
Даже ночник пошли выключать вместе, вдвоём, потому что так не хотелось расставаться хоть на несколько секунд… Даже заснули вместе, вдвоём на моей койке, обнявшись. Заснули мгновенно, глубоким и здоровым сном, едва успев добраться до постели…

…Никогда ещё будильник Бункера не звонил так мерзко, как в то утро. Проклятье!.. Я выскользнул из тёплой кровати, чтоб побыстрее его выключить.
Помню, в первую ночь, проведённую в Бункере, я спросил Севу, отчего будильник стоит так неудобно — далеко от всех коек. Может, перенести его ближе, хотя бы на расстояние вытянутой руки?
— Не-а, — ответил Сева. — Это традиция. Сам потом поймёшь, что так лучше. Ведь он, зараза, будет звонить, пока не встанешь и не выключишь. Так больше вероятности, что не проспишь. Хотя я умудрялся. Традиция, это тебе не просто так… она, видишь ли, годами складывалась.
…Я пошарил на полу в поисках одежды, но так и не нашёл её. Пришлось всё-таки включить верхний свет… Натягивая на себя полуразорванные трусы, я смотрел на Сашку. Тот сел на кровати и, блаженно потягиваясь, улыбался мне. В его движениях действительно было что-то львиное — гибкое и ленивое. Протирая глаза, он сказал:
— Доброе утро, Зайчонок, — и вновь упал на подушку. — Как не хочется вставать!.. Иди ко мне …
Я подошёл и погладил его по лицу, зарылся пальцами в его волосы. Сашка приподнялся на кровати, обнял меня и осторожно поцеловал. Потом ещё раз, ещё. Я почувствовал, как просыпается его тело… и отстранился:
— Надо собираться, Саш, время уже.
Сашка вновь сел и заразительно зевнул — вот уж действительно: Лев.
— Ой, как неохота!.. Гадство!.. Ну почему так рано?..
Он откинул одеяло… и я вдруг почувствовал себя неловко… но не отвернулся. А этот же, нисколько не смущаясь, спокойно смотрел на меня и улыбался. И глаза его: синие и немного насмешливые. Он встал как был — голышом, и вновь потянулся, заламывая руки — вот он я, смотрите!.. Мне так захотелось дотронуться до него!.. — но вместо этого я пошёл к умывальнику. Почистил зубы, но умыться мне, впрочем, так и не удалось… Сашка подошёл сзади и обнял меня за плечи.
— Саша, времени нет.
— Вот-вот!!! И я про то же… — замурлыкал он, возвращая меня в зной своей саванны.
И мы — не раздумывая, а наоборот, опять забыв всё на свете — ринулись в пучину страсти…
…Весь день я видел его фланирующим по кабинетам с сияющей улыбкой. Ну что ж это такое-то?! Ни стыда, ни совести…А если кто узнает?
Ох, Кунсайтес, вы когда-нибудь доулыбаетесь, допрыгаетесь…


За этим днём был другой, а за ним следующий, и так далее. Небо не обрушилось на меня и не повергало в руины здание Штаба.
Работа складывалась как нельзя лучше. Карьера шла своим чередом. Моё звание было утверждено и обнародовано. К тому времени я уже прекрасно разбирался в бумажных потоках, циркулирующих в Штабе — каким образом документ совершает свой оборот в сложной структуре начальственных взаимодействий. Теперь я уже знал, какие ходы необходимо проделать, с какой стороны подойти, чтобы через месяц-другой стать младшим сержантом. Славка и Андрей злились на меня — им, конечно, было обидно. Они проиграли — и хорошо понимали это. Сейчас они, наверно, ненавидели меня. Но я знал — пройдёт время и мы встретимся точно так, как Сева и Сашка: «Славка, Андрей! Чертяки! Привет!» Мы будем так же искренне тереться щеками, радуясь встрече: «А помнишь тогда? Помнишь то-то?» Однако, всё это было ещё впереди, а пока они не упускали момента, чтобы сказать или сделать мне какую-нибудь гадость. Надо было потерпеть: ни они, ни я не были виноваты, что всё сложилось именно так. Пока же оставалось самое последнее. И самое трудное. Присвоенное мне звание ефрейтора означало, что Славка и Андрей скоро отправятся в «ссылку», в какие-нибудь дальние гарнизоны, где не хватало персонала.
Как потом оказалось, моего смирения и понимания хватило ненадолго. Мы стали часто ругаться, даже по пустякам. Андрей и Славка постоянно выступали против меня единым фронтом, наверняка всё ещё тайно надеясь, что можно переиграть хоть что-то. Такое было возможно, если выставить меня сейчас в крайне неприглядном свете в глазах начальства. «Бог дал — Бог и взял» — это означает, что начальство всесильно. Сегодня оно жалует тебя, а завтра… Завтра, кто его знает?..
Недели через две Сева поинтересовался, как долго я намерен держать их тут. Его слова вызвали моё искреннее удивление.
— Разве я это решаю? Кто-то меня спрашивает?
— Никто, — пожал плечами он. — Но никто и не запрещает. Брось. Хватит. Ты же знаешь, как это можно сделать. Так делай.
— Ты хочешь сказать, что полковник…?
— Ничего я не хочу сказать. Доиграй эту пьесу до конца — и это всё, что от тебя требуется.
— Подожди, подожди! Ты намекаешь, что…
— Ни на что я не намекаю, Косэ… — он посмотрел на меня из-под очков, и взгляд его был печальный-печальный.


Всё решилось буквально в следующие два дня.
Подойдя к моему столу, Андрей вдруг небрежно кинул мне кипу неотправленных рапортов.
— На, возьми.
— Это что?
— Это твоя работа. Ты у нас теперь большой начальник — вот и вкалывай. А я пошёл, — и он направился к выходу.
— Андрей! Подожди! А ну, стой!!!
— Ну чего тебе ещё?
— Андрей, ты что? — удивлённо спросил я.
— Я? Я — ничего. Ты начальник — ты и делай. Не зря же за лычки перед офицерьём на задних лапках танцевал? Ну так и вкалывай теперь сам. Понял?
— Да, вот теперь-то я понял. А сейчас возьми всё обратно и сделай.
— А то что? А то телегу накатаешь? Ну так мне всё равно! Теперь хоть целую книгу можешь строчить…
И он, засунув руки в карманы, вновь направился к выходу.
— Эй! Боец! А ну быстро вернись, когда тебе старший по званию приказывает!!!
Я был просто взбешён, хотя такого от себя не ожидал. Чтобы я мог приказать ему? А ведь думал — никогда не сумею… Андрей тоже был ошарашен такой смелостью, но потом подошёл-таки ко мне, вытащил одну руку из кармана и ткнул в мои ефрейторские лыки пальцем.
— Что, уже плечи жгут, да?
— Тебе что-то не нравится, рядовой?
— Ну-ну…
— Не надо «нукать». Сейчас ты возьмёшь бумаги обратно и всё сделаешь сам. И чтобы больше не «нукал» и не «вякал», понятно?!
— Ой, бля-я… Да ты оборзел! Тебе пора рожу набить!
— Да что ты говоришь?! Попробуй. Попробуй же! — завёлся я.
— Но ты, плесень хитрая, за Сашку прячешься!
— Что я делаю? За кого?! А ну, повтори!..
— Ты думаешь, я не вижу, как он подпрыгивает, когда у тебя какие-то напряги? Прямо — телохранитель! Сосёшь ты у него что ли? Может он и ты — голубые?
Я буквально онемел от таких слов. Ну и сволочь! Какое его собачье дело?! Да я за эти слова…
— Что ты сказал?! — в комнате появился Сашка.
Увидев, как у Сашки сжались кулаки, я кинулся к нему. Андрей осёкся и, видимо, здорово перепугался. Конечно, он не имел в виду того, что сказал, но этих слов было достаточно. Я виснул на Сашке, а он, захлёбываясь яростью и матом, пытался отодрать меня, чтобы достать Андрея. Тот же весь вжался в угол, бледный и дрожащий. Сашка сыпал проклятьями и угрозами, но мне всё-таки удалось кое-как увести его из кабинета.
Ситуацию спасло лишь то, что Сашка боялся нечаянно причинить мне боль. Иначе бедному Андрею сегодня пришлось бы ой как плохо…
На улице я накинулся на Сашку:
— Какого хрена ты вмешиваешься?
— Нет, ну ты слышал, что он сказал, а?! Слышал?! Говно какое! Да я ему…
— Саш, во-первых, он это не тебе сказал, а мне. Во-вторых, я и без тебя могу разобраться. Ну зачем ты встрял?! Кто тебя просил?
— Да я ему сейчас за его слова!… — всё порывался он обратно.
Я держал его за локоть:
— Ничего ты ему не сделаешь. Успокойся.
Мы простояли довольно долго. Сашка то успокаивался, то закипал снова. А я всё пытался объяснить ему, чтобы он так больше не делал.
— Косэ, я не могу смотреть, как кто-то наезжает на тебя.
— Саш, ну пойми же ты, наконец!!!– говорил я как можно убедительней. — Я не маленький ребёнок и могу постоять за себя сам. Ты же всё время мне об этом долдонишь. И правильно делаешь!.. Тем более, что это же Андрей. Андрей! Мы же столько прожили вместе!.. Ну, покричали друг на друга, повыпендривались — и всё. Всё!..
— Ничего себе, «повыпендривались». Ты что, не слышал, что он сказал?!!
— Успокойся. Ты только что матом его крыл — так по твоим словам, там ты и не такое с ним проделывал!.. — Я ревниво прищурился: – И когда вы, интересно, успели?! Вот и оставляй вас вдвоём-то…
— Чего?! С кем?! С Андреем проделывал?! Ты что несёшь-то?!
Смех и грех!.. Сашка даже не понял, что я лишь ловко поддел его, а когда понял — громко рассмеялся. Инцидент, как говорится, был исчерпан. Сашка успокоился. А, значит, предстояло возвращаться в кабинет — работы было невпроворот.
— Ну что — пойдём, Саш? — тихо спросил я.
Он наклонился и шепнул мне:
— Слушай, а ведь он попал в точку.
— Только вот не по адресу маленько…
— Чего-о?!! Я тебя сейчас съем, подлый заяц!!!
Но я уже предусмотрительно стоял у дверей Штаба.
Не знаю, какой вывод Сашка сделал из этого разговора, но, по-моему, он совсем рехнулся и воспринял всё всерьёз. Вот уж поистине — чувство сносит все башни. Во всяком случае я-то думал, что конфликт уже исчерпан, но на следующий день случайно заметил у Андрея здоровенный синяк на груди.
Блин…
И опять мне пришлось, уединившись с Сашкой, вправлять ему мозги. К тому времени я уже достаточно хорошо изучил его, — как говорится, всесторонне, — так что, по окончании долгих разговоров, он снова лез обниматься:
— Всех-то тебе жалко, Зайчонок мой.
— Нет, ну ты можешь мне пообещать, Сань?! Я тебя прошу, как человека — не трогай ты их, ни Андрея, ни Славку!.. Ты же только мне хуже делаешь. Неужели не понимаешь?! Меня же, из-за твоего буйного темперамента, могут в один день выпихнуть из Штаба ко всем чертям! Тебе это надо?!
Я был зол. Зол на то, что Сашка увиливал от ответа, и на то, что он называл меня «зайчонком» чуть ли не при всех. В конце концов Сашка всё-таки подчинился моим просьбам. Во всяком случае я больше ничего подобного в отношении Андрея не замечал.
Что и говорить — Сашка тоже во многом влиял на меня положительно. Моё «рацио» хорошо взаимодополнялось его «эмоцио». Он старался воспитать во мне человека сильного духом и абсолютно непреклонного перед проявлениями хамства и гадливости, особенно со стороны своих же. Я тоже, конечно, во многом старался учиться у Сашки — знал, что по характеру робковат, нерешителен и жалостлив, только тщательно маскирую это от других.

…На второй неделе моего пребывания в армии нас, несколько молодых «душков», направили в наряд по столовой. Всё было как обычно: работа, работа, работа. Там — подзатыльник от «деда», тут — пинок от «черпака»… В общем — как всегда. Где-то уже вечером, часов в десять, один из поваров, «азер», поймал меня, пробегающего мимо, и приказал:
— Возьмёшь вот эти ящики из-под хлеба, отнесёшь в подвал и поставишь к остальным.
«Надо — так надо».
Когда я уже спускался в темноту подвала, нащупывая ступени сапогом, то подумал: как-то странно это всё. Почему именно два ящика? Их ведь наверху целый штабель.
До этого я никогда не бывал в подвале столовой. Вот уж действительно — катакомбы. За дверью, в самом подвале, в углу горела одна тусклая лампочка, под которой за маленьким столом расположились трое солдат.
— Тебе чего надо? — довольно неласково поинтересовался у меня один из них.
— Да вот, принёс… — и с удивлением воззрился на штабель ящиков, от пола до потолка, братьев-близнецов тех, что я держал в руках.
— А-а… Ну, кинь куда-нибудь, — равнодушно махнул рукой другой боец.
Поставив ящики, я уж было собрался идти. Тот, который поинтересовался, что мне здесь надо, вдруг неожиданно позвал:
— Эй, постой-ка. Ты из наряда?
— Угу.
— Дух? Сколько отслужил?
«Ну вот, блин! И чего им всегда так важна точная цифра?! Вот козлина!» — подумал про себя, а вслух ответил:
— Две недели.
— Молодняк! Из учебки? Так это ваши сегодня по столовой скачут?
— Наши. Ну, я пойду?
— Куда торопишься-то? Садись с нами, чаю попей, отдохни.
Я даже растерялся от неожиданности. Кто они были, в смысле армейской иерархии, — я тогда в этом плохо разбирался. Для меня они все были «дедами». Первые дни в армии очень остро чувствуешь разницу в возрасте. Это на гражданке — один год больше, один меньше — мало что меняет, а там… В армии всё по-другому: вот мальчик и вот, через год, уже мужчина.
— Ноги-то, поди, устали с непривычки? — продолжал боец, улыбаясь.
Присесть, отдохнуть, напиться чаю — о чём ещё можно было мечтать? Да и ноги действительно гудели жутко.
Кто-то из троицы поставил на стол пустую кружку и кивнул на табуретку: садись, мол. Я уже так и хотел сделать, когда у меня в голове неожиданно зазвенели колокольчики: «Внимание! Опасность! Внимание!»
— Не. Спасибо, конечно, но… некогда. Наверху ещё столько работы, ребятам и так тяжело. Спасибо за приглашение.
— Ну ты, блин, ответственный! Да справятся они и без тебя!
— Не, я не могу. Спасибо, но надо идти.
— Вот, блин, молодняк какой пошёл! Ну чё, отпустить его, что ли?
— Ладно, пусть идёт. Видишь, пацан толковый, с понятием.
Когда я поднимался наверх, то всё ещё пребывал в недоумении: вот же, бывают и нормальные люди в армии. И чего я так завибрировал?
Но стоило только вновь вкатиться по жирному полу в ярко освещённую кухню — я уже забыл обо всём, вклинившись в работу. Работа, работа, работа…
В какой-то момент я заметил краем глаза — мой напарник по кухне прошёл к выходу с двумя другими ящиками. Ну, прошёл себе и прошёл… Через какое-то время я вдруг остро почувствовал, что не успеваю. Огляделся по сторонам в поисках своего напарника, но не заметил его нигде. Пришлось крутиться самому.
Он появился уже где-то около часа ночи, и я тут же набросился на него:
— Где тебя черти носили, мать-перемать?!
— Где надо… — огрызнулся он, не глядя на меня.
Тут я вспомнил, что видел его с ящиками. Разозлился ужасно!.. Тут — как белка в колесе, а он там, гад паршивый, чаи распивал! Ругнувшись ещё, махнул рукой: и так уже устал, как последняя шавка, ещё и ругаться… Лучше закончим по быстрому и — спать.
Взяв носилки с остатками ужина, мы потащились с ним в сторону свинофермы.
Возвращаясь назад, я вдруг заметил, что пацан идёт как-то странно: широко и неуклюже расставляя ноги, то и дело запинаясь.
Тогда я не придал этому значения: решил, что он просто устал.
С тех пор мы так и не виделись.
Я встретил его в тот самый день Спартакиады. Озадаченный тем, какое жалкое зрелище он из себя представлял, подошёл и попробовал поговорить. Но пацан был совсем не склонен к беседе.
Потом, уже в штабе, Сашка спросил меня: чего это я хотел от складского пидора?
У меня челюсть от удивления отвисла:
— Что ты имеешь в виду, Саш? Что значит «складской пидор»?
— Да то и значит. Его все пацаны со складов уже перетрахали. Я слышал, что ребята из батальона хотят поменяться со складскими. Своего на ихнего. Ну чего ты глаза-то выпучил?
«О, господи… Бедный парень».
Вот тогда-то я и вспомнил о той подозрительной «троице»… У меня внутри всё похолодело. Я ведь тоже был там, в том подвале. Я и не подозревал, как близко был сам к…
— Ты что, знал его раньше?
— Знал, мы ведь с ним одного призыва… И что, все в части об этом знают?
— Ну да, почти…
Я стоял, тупо уставившись в окно: вот так-то, оказывается, оно и случается… Начало-то примерно одинаковое: пожалели, приласкали — и… В памяти невольно возникло лицо Лёшки… Его округлённые от ужаса глаза — тогда, в столовой. Что-то теперь с ним? Во что его превратили?..
В жизни всё зависит от случая. Надо постоянно быть начеку. Наверное, в тот момент, когда Сашка рассказал мне про того пацана, назвав его «складским пидором», я почувствовал: как хорошо, что Сашка сейчас рядом со мной! Что бы я без него делал со своей добротой и жалостью?..
Как истинный «царь зверей», Сашка учил меня быть непреклонным — и я учился. Делая при всём этом, однако, свои выводы.
Один из таких выводов — не такой уж я, на самом деле, жалостливый и добренький. Во всяком случае, те слова Андрея я не забыл и не простил. Во-первых, это оскорбляло не только моё, но и Сашкино достоинство. Это раз. Во-вторых, памятуя о том, что «кто имеет уши, да слышит», я сделал в последующие дни именно так, как говорил Сева. И вот приказы на Славку и Андрея были готовы и подписаны в строевой, как полагается.
Когда пришлось выбирать место, то для Андрея всё было предопределено — «Пикет-11». Об этом «чёрном месте» мне как-то рассказал Сашка.
За точкой под названием «Пикет-11» ходила дурная слава. Сопоставив рассказы Сашки и покопавшись в документах, я убедился — не напрасно. Самая удалённая станция слежения в нашем округе располагалась где-то в высокогорье. Как про неё говорили — двести километров до ближайшей юрты. Даже вода там была привозная. Раз в месяц вертолёт доставлял туда продукты — и это была вся связь с миром, не считая, конечно, радиосигналов. Но дурная же слава точки «Пикет-11» была не в этом. Судя по тем же фактам и бумажкам, которые предпочиталось класть подальше и забывать о них как можно быстрее — однополая любовь там сильно практиковалась.
Кроме того, за это время мне довелось оформлять документы одного демобилизующегося студента «оттуда», такого же «духа» нашего призыва, но счастливчика, попавшего под приказ Министерства Обороны «О студентах вузов». Тогда, в тот год многих демобилизовали, на зависть остальным. От меня зависело то, как шустро бумаги сделают свой оборот. Боец был «по нашей линии», судя по кое-каким рапортам в «Особый отдел», а мне же очень хотелось узнать — правда ли то, что болтают об этой «точке»? Так я и выпытал у него всё, что хотел. Парень рассказывал неохотно, постоянно придерживаясь принципа: «Всё это было с моим другом Васей». Но того, что он рассказал, мне оказалось более чем достаточно.
Как такая гниль завелась там — никто не знал. Но каждый новичок впадал во всё тот же порочный круг: «Сегодня я дух, и буду терпеть, завтра я дед, и буду поступать так же, как поступали со мной».
«Наша Армия сильна традициями!» — обычно с гордостью заявляют наши высшие военные чины. Знали бы они сами, что за «традиции» бывают в нашей доблестной Армии…
Когда Андрей узнал из приказа, куда его отправляют, он кинулся по начальству — упрашивать, умолять, дабы чаша сия миновала его. Но кому из офицеров есть дело до солдат в этом вопро¬се? Куда Родина посылает — туда и шагай! Они тоже знали, что «Пикет-11» — то ещё гадючье гнездо, и что окрас у него «голубого хаки». Но если согласиться с Андреем, то придётся признать это во всеуслышанье. А кому же надо ворошить такие моменты? Никому. Генерал бы первый не позволил: «В моём округе? Нет. Такого не может быть, и следовательно — нет».
Наверное, Андрей плакал, когда его повезли к нашим «летунам». Как у него сложилось дальше, не знаю — писем он не присылал.
Славку я отправил в хорошее место — тут моя совесть была чиста.
Иногда я и сам удивляюсь тому, как во мне спокойно уживаются жалость и мстительность. Впрочем, я что — не человек, что ли? Кроме того, я во многом находился под Сашкиным влиянием.

После отъезда Славки и Андрея события закрутились ещё быстрее. Через месяц и десять дней к одной лычке ефрейтора добавилась ещё одна, сделав из меня младшего сержанта.
Сева одобрительно хмыкнул, когда я, пришив новые погоны к кителю, крутился перед зеркалом.
— Ну-у-у, полетела наша птичка ясным соколом. Надо бы успеть построжиться над тобой, пока возможность есть.
— Да уж, — отозвался я. — Но теперь, когда пальцы гнуть будешь, хорошенько подумай, товарищ сержант.
— Товарищ младший сержант, вы по-прежнему младший по званию. Не заноситесь!
— Ну, не надейся. Это недоразумение не надолго, — нагло пообещал я.
Сева, усмехаясь, покачал головой.
«Завидует, — подумал я. — Ещё бы: близок локоть, да не укусишь».
В переводе на «дворцовые мерки» Сева был «принц-регент». Ему немного не повезло: он попал, что называется, в межсезонье. Когда Севу оставили в Штабе, там ещё работал Юра — резидент и мой предшественник. После того же приказа Министерства Обороны «О студентах вузов» Юра — как студент первого курса института — был демобилизован, и Сева остался резидентом всего лишь до нового призыва, как принц-регент до совершеннолетия монарха. Следовательно, полномочия и возможности его были куда скромнее моих. Даже при всех своих знаниях тайных входов и выходов системы нашего Штаба, ему никогда не удастся подняться выше уже существующего положения. А он был не менее — если не более! — честолюбив, чем я.
Эти два месяца были такими безоблачными — полными радостных ожиданий и самонадеянных планов! Я ликовал: вот ведь как удачно всё идёт, своей жизнью я вновь могу управлять сам, и уж теперь-то нас с Сашкой никто не будет дёргать…
Но – увы! — это была одна только видимость.
Бесконечное лето потихоньку начало уступать место прохладной осени…


Сашка ручным львом так и не стал. Его взрывные эмоции, его темперамент — всё оставалось для меня «загадкой природы», всё было непредсказуемо. День от дня мне становилось всё труднее влиять на него — особенно когда он находился в эйфорическом состоянии. Пожалуй, по-своему мы пытались приручить друг друга, но невозможно было сказать, кто из нас преуспел в этом. Во всяком случае, мы стали больше чем друзьями, это несомненно. Со временем то, что происходило между нами, когда мы оставались наедине, перестало казаться мне чем-то преступным, а стало восприниматься как неотъемлемая часть нашей дружбы. Мы продолжали заниматься любовью почти каждый день, а если обстоятельства позволяли, то и несколько раз в сутки. Знаю, гордиться тут нечем, но что было то было. Так всё как-то само получилось…
Севе, казалось, было на это глубоко наплевать — его волновали сейчас другие проблемы: пополнение состава, привилегии самому себе. Он, по-моему, просто не придавал никакого значения тому, что мы с Сашкой вдвоём частенько куда-то пропадаем. Майору Цапе, похоже, определённо дали «сверху» понять, что меня дёргать по пустякам не желательно — поэтому он и не особенно наблюдал за нами. Так что у нас с Сашкой какое-то время была не жизнь, а малина.
Но всё же, как ни прикинь, слишком горькой была эта «малина»…
…Как-то, сидя у окна в Кабинете, прищурившись от солнца, я наблюдал, как Сашка разминался на перекладине. Он подтягивался, делал переворот. День был яркий и солнечный — впрочем, в Алма-Ате почти все осенние дни солнечные. Переворот у Сашки получался плоховато, но он настойчиво повторял всё заново, вновь и вновь. Глядя на него, я вдруг поймал себя на странной мысли, будто он — мой ребёнок, сын. Вот взял бы его на руки и носил… Я даже не знаю, как правильно и вразумительно описать это состояние… Сашка постоянно стрелял в меня синими шелками своих глаз и улыбался. Я же старался держать себя более скромно и сдержанно, зная, что любая моя неосторожная улыбка, любое протягивание руки могут вызвать у Сашки приступ бесконтрольной эйфории — в любой ситуации — этого-то я боялся больше всего… Сашка постоянно пытался «доказать» свою любовь ко мне — думаю, это было неосознанно. Вот и теперь — он подтягивается на перекладине — и ведь чувствует, зверёнок, что я потихоньку за ним наблюдаю, любуясь им… Может, именно так отец наблюдает за игрой своего сына: с гордостью и отцовской нежностью. Странное чувство, но такое приятное…
Всё хорошее рано или поздно почему-то заканчивается. Шли дни, и наивная безоблачность стала потихоньку пропадать, уступая место тревоге и беспокойству. Прежние страхи оживали — они не могли не оживать! — и давали знать о себе. Привыкнув друг к другу, имея такую тесную связь, — куда уж больше! — мы стали более раскованы и в общении. Выражение каких-то эмоций, диалогов, отношений стало приобретать совсем не нужный вид. Я-то себя контролировал, а вот Сашка делал это всё меньше и меньше… Он запросто мог обнять меня на глазах у Севы, взяться за руку, что-то прошептать на ухо, касаясь губами щеки. А когда я пытался, оставшись наедине с ним, вразумить его, что именно меня тревожит, то он простодушно и беззаботно смеялся, говоря, что я действительно «милый зайчонок-трусишка».
— Может, это я по-дружески!.. Чего ты так дёргаешься? Да наплевать на всё это!
— Нет! Мне не наплевать! Ты подумай, Саша, что ты говоришь?! И что ты делаешь… Вот вчера, например, вспомни — ты подскочил ко мне и начал прямо в коридоре обниматься, а в это время Бухара вышла куда-то из своей каморки и всё это видела! Что она подумала, ты хоть понял?! А я понял. Это раз. Теперь сегодня, утром. Я сижу за столом, пишу, занят по уши — а ты вдруг подошёл ко мне и начал шептаться и обниматься, хотя — заметь! — в кабинете вместе с нами находился Сева. А ты, наверное, думал, что никого больше не было, да?! Я же видел, с каким выражением физиономии Сева покосился в нашу сторону!.. А разве всё это пройдёт просто так мимо него? Он, конечно, молчит сейчас, но я знаю, что в его башке — заметь, умной башке! — зарождаются абсолютно ненужные и нежелательные мысли.
— Косэ, да не дёргайся ты так! Что ты мне говоришь про Севу?! Севе до всего этого никакого дела нет!.. А Бухара — что Бухара?.. Она — женщина, ей этого не понять. Мало ли — мужики обнимаются!.. Она и не придаёт никакого значения…
— Не придаёт, говоришь? Ну-ну… А ты уверен?!
— Конечно!
Вот и поговори тут с ним… Сашке, похоже, вообще стало казаться, что ничего противоестественного и опасного в наших отношениях нет. Какое, мол, дело всем остальным до этого? Я чувствовал, что его «понесло по течению». Он мог начать ласкаться в совершенно неподходящем месте, а если я отказывался поддерживать его в этом — по-детски обижался и начинал с удвоенным рвением «доказывать» свои ко мне чувства. На этой почве мы даже несколько раз серьёзно поругались. Правда, мирились мы быстро. Стоило мне погладить его по голове и прошептать на ухо: «Сашенька, Саша… Львёнок…» — всё, он уже не мог больше сердиться и расцветал в широкой белозубой улыбке… Но потом всё повторялось снова и снова. Я не знал, что делать дальше, и мне даже пришлось пойти в этой ситуации на компромисс. Например, я уже перестал дёргаться, когда он называл меня «зайчонком». Более того, мне это иногда нравилось, но не до такой степени, чтоб меня так называли при людях. Тем более, Сашка произносил это таким мурлыкающим голосом… Обидно было то, что он ничего не понимал из моих многочисленных вразумлений, или не хотел понимать. Его не останавливали ни резкие объяснения, ни… в общем, понятно… Ну ничего не останавливало!.. Он так и оставался упрям в этой своей жгучей нежности, проявлений которой со временем становилось всё больше и больше. Нежность эта была уже опасным электрическим зарядом, который мог натворить непоправимых бед — в любой миг… Винить в этом можно было только самого себя. Ведь это я позволил, чтобы Сашке окончательно «сорвало крышу».
Меня разрывали противоречия. Доходило чуть не до слёз; я ведь тоже не мог постоянно злиться на него — ведь он был мой львёнок… мой ласковый, родной. Он дарил мне столько счастья, когда мы были вдвоём!.. Он хотел меня — с каждым днём больше и больше… И я хотел его. Хотя бы просто быть рядом… Но ведь он хотел только живого тепла и ласки, только от меня. Его, наверное, очень задевало, когда днём на работе я смотрел на него отчуждённо или, если так можно выразиться, «казённым взглядом»… Конечно, это было лишь тогда, когда мы были не одни. Я знал, что именно было нужно Сашке: он просто соскучился по нежности и человеческому теплу, как скучают по солнцу долгой-долгой зимой.



В конце коридора нашего штабного крыла, среди всех этих переходов и закоулков располагался Архив. Ещё в самом начале службы, постоянно путаясь в этих поворотах, я спросил у Севы:
— Отчего планировка Штаба такая запутанная?! Везде какие-то закутки, коридоры и лестницы. А подвал и вовсе — лабиринт какой-то…
— А хрен его знает! — пожал он плечами. — Сам поначалу путался, а теперь кажется, что с закрытыми глазами в любое место пройти смогу. Сейчас даже и не знаю, как можно тут заблудиться, всё так просто и понятно!
— М-да… Кто-то тут, однако, явно перестарался.
— Фигня, разберёшься, если захочешь, — сощурился Сева. И ухмыльнулся: — Зато от врагов отстреливаться хорошо!
— От кого?! — прыснул я.
— От врагов! — захихикал Сева вместе со мной.
— Ага, спят и видят буржуинские генералы, как бы им на наш любимый Штаб напасть!
— Во-во! «И задумали буржуины погубить Мальчиша…»
— Тебя что ли?! Тьфу… Нужен ты больно…
— Душара позорный! — Сева изобразил «праведный» гнев и схватил меня за шкирку. — Как разговариваешь?! А кто тут самый главный для тебя?!
Я скинул его руки.
— Ты, Сева, ты, конечно. Главнее тебя тут и нет никого! Бегает, правда, один, в кителях с золотыми погонами и красными лампасами, но я его толком и не рассмотрел. Если главный — ты, то тот, наверное, всего лишь генерал-ефрейтор. А так… — Я откашлялся и попробовал затянуть басом: — «ВО ИМЯ ПРЕСВЯТОГО СЕРЖАНТА КАЛМЫКОВА… ПОМО-О-ОЛИМСЯ…»
— Ну ты и дура-а-ак, Косэ.
— Ну дык!!! Прямо как ты.
Времена, когда я ещё путался в планировке Штаба, давно прошли. Теперь я, как и Сева, мог с закрытыми глазами обойти его почти весь.
Архивом была небольшая комната со стеллажами, на которых громоздились картонные коробки. В этих коробках пылились разные бумаги, которым уже не было применения. Но, согласно инструкции и требованию Цапы, раз в месяц мы проводили инвентаризацию всего этого барахла.
Ещё одним применением Архива было хранение конспектов для тактических занятий офицеров нашего Штаба. Один раз в неделю к жёлтой двери с небольшим окошком и стойкой выстраивалась очередь. Расписываясь за получение конспектов, офицеры спешили на занятия, а после, также под роспись, возвращали их обратно.
Пока длились их занятия, кому-то из нас приходилось сидеть в душной, пропахшей пылью и слежавшейся бумагой комнате. Это скучное занятие вечно клонило ко сну, но стоило только задремать, как тут же какой-нибудь «золотопогонный принц» начинал барабанить в окошко, громко вопя:
— Да что там такое?! Дрыхнешь, что ли? Боец! Твою мать! Не спи, Родину проспишь! М-ля, вы, «штабные суки», только и знаете, что затаритесь и дрыхнете где-нибудь по углам. Гонять и гонять вас, штабных, надо! Строевой подготовочкой давно не занимались, а?!..
Ну и так далее, в том же духе.
В тот день была моя очередь. Взяв ключ из сейфа, я помахал Севе ручкой и, вздохнув, направился в Архив. Всё шло как обычно. Офицеры громко разговаривали между собой, толпясь в очереди. Для них эти занятия больше походили на «посиделки» с возможностью раз в неделю собраться всем вместе и посудачить на разные темы. И если выдать конспекты можно было за несколько минут, то вот забрать их обратно — целая история. Доблестные отцы-командиры никак не желали расходиться по своим рабочим местам. Увлечённые беседой, они невероятно медленно тянулись, небольшими группками или парами, останавливаясь на каждом углу или уже у самой двери Архива, подолгу спорили, снова и снова «перемывая» последние новости части. Пока последняя тетрадь не ляжет на своё место, мне придётся париться в этом долбанном Архиве и дышать через раз, ожидая, когда же закончатся все их шушуканья по углам.
В небольшом коридорчике, служившем «предбанником», появился Сашка. Увидев меня в окне двери, он улыбнулся:
— Хо!..
— Ты откуда такой? — я обрадовался, что он заскочил ко мне.
— Из Узла, притащил донесения. Открой-ка. Посижу пока тут, не хочу в Контору идти.
Я открыл дверь. Сашка пихнул портфель на ближайший стеллаж и примостился на ящике около двери.
— Жарко сегодня… — он навалился спиной на стенку, расстегнул китель и рубаху. — А тут и вовсе сдохнуть можно. Фу-у… ну и духотища!
— Так иди в Бункер, окунись под душем.
— Надо будет… Много ещё осталось? — кивнул он на журнал регистраций.
— Четырёх не хватает. Второй час уже жду, когда притащатся.
— Вон они, в коридоре стоят.
— Как всегда. Вот и жди этих «прынцев».
— Косэ, а давай сегодня ночью на пруды смотаемся? — неожиданно предложил Сашка.
— Не, не хочу.
— А чё?!! Ну давай! Пока такая жара стоит — самый кайф искупаться. Недолго осталось, осень скоро. Вот-вот — и всё. Сева вчера мотался туда. Говорит, что вода тёплая-а-а-а! — Сашка даже за¬жмурился. — Ты же там ещё ни разу не был, да?
— Не-а, не был, — согласился я.
«Эх-х!! Прохладная вода… Нырнуть в глубину, а потом лежать на поверхности и смотреть на звёзды, наслаждаясь ночным покоем…»
Сашка пододвинулся ближе и обнял меня за бёдра. Я тут же отпрянул в сторону, опасливо глянув в открытое окошко. К счастью, там никого не было.
— Ты что?! Долбанулся, что ли! — напал я на него.
— Да нет там никого, я же слышу. Чё ты дёргаешься?
— Слышит он… А вдруг?!
— Вдруг-вдруг… Ну, так пойдём сегодня ночью купаться? — повторил он тем самым бархатным голоском.
— Ага… знаю я, какое там «купанье» будет!
— А что? Мне бы хотелось вот так искупаться… голышом. Давай? Неужели тебе самому не хочется?
— Нет, Саш. Не хочется.
— Правда?
— Правда.
— Правда-правда?? Ты когда-нибудь купался голышом? Ведь не купался же!.. Может, попробуешь… со мной, а?
— С тобой? — склонив голову набок, я насмешливо осмотрел его с ног до головы. — Ну, разве что с тобой… Хотя, может, найдётся кто-нибудь и поинтереснее…
— Это кто?! — Сашка аж подпрыгнул на ящике.
Меня это развеселило: Сашка и впрямь перепугался.
— Думаешь, местное население поддержки не окажет?
— Тьфу ты!..
Мы дружно прыснули.
Послышались голоса из коридора. Сашка быстрым движением показал на свою расстёгнутую одежду: «Видишь, — мол, — не по форме!» — и нырнул под стойку окошка.
Это появились задержавшиеся «прынцы».
Принимая у них конспекты, я подумывал: может, смыться сейчас в Бункер и окунуться под прохладной водичкой? То-то было бы здорово!
— Ага, тебя-то я и искал! — неожиданно обратился ко мне один из офицеров, капитан автопарка.
— Меня? — изумился я.
— Тебя-тебя! Ты же вроде как по станкам спец?
— Так! — второй из офицеров глянул на часы. — Ты идёшь, а то время уже поджимает, или тебя подождать?
— Не, — капитан кивнул на меня, — я ещё задержусь малёк.
— А, ну давай! Увидимся ещё!
Я пододвинул со своей стойки журнал регистраций. Они расписались там, где им ткнули пальцем, и заспешили по своим делам.
Капитан, покопавшись в своей кожаной папке, начал расстилать передо мной какой-то чертёж.
— Тэк-с… Вопрос как к спецу.
— Да какой я спец? Если ещё что-то помню.
— Ладно, я в твою анкету заглядывал ещё в самом начале. Диплом с общей оценкой, почти «пятёркой». Хотел тебя к себе сосватать, в автопарк, но твои бонзы перехватили.
«Четыре с половиной», — поморщился я, совсем не воодушевлённый желанием вспоминать что-то сейчас, в такую-то духоту, да ещё и с Сашкой под стойкой.
— Чего?
— Да вспоминаю. Не «пятёрка», а «четыре с половиной».
— Ну и что?! Какая разница?
Чертёж был разостлан. Капитан ткнул в него пальцем.
— Втулка с резьбой, узнаёшь такую?
— Угу.
— Как насчёт программы на такую хреновину? Сможешь написать? А то мои «гаврики» уже задрались их точить. Что-то пробовали на «автомате» — не получается, резьба летит сразу. Вот, глянь программу. Мож, ты чего посоветуешь?
Я рассматривал чертёж, пытаясь припомнить особенности нарезки резьбы на «автоматах». Блин, казалось, что это было так давно, почти как в другой жизни… Станки, техникум, ребята из группы…
— Тут есть одна закавыка, — начал наконец я, взяв ручку и делая пометки на листке бумаги. — Вот тут надо бы так, а тут… выдержку времени поставить. Потому что, если в этом ме… Ап­п… — ручка вывалилась у меня из рук.
— Ты чего? — удивился капитан.
— Нет-нет, ничего… — моё лицо в ужасе меняло цвет и температуру.
…Мой бедный брючный ремень под стойкой ослаб... И началась нетерпеливая возня с пуговицами...
— Так, ну и что дальше? — вновь склонился над цифрами капитан.
— Дальше?.. Даль-ль… э-э-э… Щас-щас…
Выражение моих глаз напоминало состояние рыбы, выуженной из воды…
Брюки были расстёгнуты. Рука Сашки скользнула внутрь…
Я пытался что-то сообразить, усиленно моргая глазами и бессмысленно уставившись в чертёж.
— Э-э-э-э… Дальше надо делать вот так… Хм-м… — я даже умудрился что-то написать. — Это сюда, а это — туда. Нет… То есть… Это — туда, это — сюда. А после этого… А-а…
...нетерпеливое прикосновение его губ там… Движения... Только бы не заорать сейчас!..
— Чего «А-а»??? Где «туда-сюда»? Давай-ка объясняй как положено!..
— Может… Может, я оставлю всё это у себя… Подумаю… А то я так сразу и не вспомню…
— Не-не-не! Ищи тебя потом, по вашим катакомбам! Ты давай не вертись, чего затанцевал-то на месте? Объясни толком, а там мы с ребятами ещё поморокуем. Слышь, а вот тут как лучше?
— Тут?.. А тут… надо… соединить… одно… с другим… э-э-э…
— Чего соединить-то?! Чё ты вертишься?!
Движения… Движения… Движения…
Кое-как нацарапав что-то кривыми буквами и наскоро попрощавшись, я торопливо захлопнул окошко прямо перед лицом капитана. Он постучал в него, крикнув из-за двери: «Я ещё как-нибудь потом найду тебя!»
Шаги. Потом всё стихло.
Голова шла кругом. Во рту пересохло. Кое-как я выполз из-за стола, выволок из-под него Сашку и придавил его к двери всем телом.
— Бл*дь! Ты рехнулся?!!
Я нер¬вно заправлял одежду.
А ему — всё по барабану!! Улыбка во весь рот. Потянулся, прижался к моей щеке.
— Зай… — И вновь скользнул рукою туда. — Давай закроемся и ещё здесь побудем… хоть немного, а?
Я отскочил.
— Ты о**ел!!! Ты что, не понимаешь что творишь?!
Сашка обнял меня, желая повалить, но я снова вырвался, отпихивая его в сторону.
Он вздохнул, сел на корточки, прислонившись спиной к стене.
— Хе-е… Так что там, говоришь, насчёт нарезки резьбы на втулках? «Туда-сюда»?
— Ничего! Ну и засранец же ты!..
Сашка обезоруживающе поглядел на меня:
— Курить хочу, просто сил нет! Почему после этого всегда так курить хочется? И всегда по кайфу?
Он достал сигареты и закурил, выпуская дым колечками.
— Не кури тут!!
— Да ладно… никого ведь нет. Зай, а тебе что после этого хочется?
— В лоб тебе звезду! Да поярче! Чтоб искры из глаз посыпались! Может тогда мозги просветлятся?! Ты что делаешь?! Ты чем думаешь?!
Сашка встал и подошёл ко мне.
— Ну чего ты так завёлся, Косэ? Ведь такой прикол получился! И ему, — он погладил меня по ширинке, — тоже понравилось. Я же видел!
— А если бы капитан увидел?! Как ты думаешь, ему бы тоже понравилось?!
— Ну, ладно тебе, Косэ, перестань…
— Не перестану!
— Зато как получилось! У-у-у-у!!!
Я был просто в отчаянии. Чуть не плача, я тихо и внятно произнёс:
— Саша, ты хоть понимаешь, чем мы с тобой занимаемся?
Он сразу осёкся, замолчал, глядя куда-то в угол, а когда вновь посмотрел на меня, то взгляд его стал какой-то болезненный, как у побитого ребёнка.
— Не знаю, зай… Мне иногда кажется, что дома я бы никогда… Не знаю. Я правда, не знаю — но мне так хорошо рядом с тобой… Странно всё это. Сейчас я не хочу больше ничего. Мне просто хорошо…
Какое-то время он был задумчив, но потом в него опять словно бес вселился. Движения стали игривыми, а голос бархатным. По опыту я уже знал, что это верный признак проснувшегося желания. Сейчас начнётся опять…
— Наплевать мне на всё, зай! Пока я здесь и пока ты рядом… Ты же никуда не исчезнешь, правда?!
Ну скажите хоть кто-нибудь, — что я мог на такое ответить?!..
Я ушёл. Первый раз в жизни… Я осторожно выбрался из здания Штаба, свернул с асфальтовой тропинки в уединённое место под осенними деревьями, подальше от посторонних глаз, присел на корточки, обхватив руками голову… Да, конечно, я всё прекрасно понимал, я не мог не понимать… Но так продолжаться больше не могло. Что ждало нас впереди? Эти наивные сказки? Эти милые фантазии? У него впереди был скорый дембель, но мне-то ещё — служить и служить. А наши с ним отношения запутывались, переплетались, и с каждым днём втягивали в смертельно опасную пропасть… всё дальше и дальше…


Не просто далось решение отослать Сашку из Штаба. Мне очень не хотелось расставаться с ним. Порой казалось, что я привязался к нему едва ли не больше, чем он ко мне. Я так привык к своему львёнку… я изучил за это время все его повадки: каждое движение, каждый жест — да что там говорить!.. Однако, чем больше проходило времени, тем неотступнее, въедливее досаждало — надо что-то предпринимать. Тянуть было больше нельзя. И словно предчувствуя это, Сашка всё время старался быть рядом со мной, не оставляя ни на минуту. Похоже, я стал для него чем-то равносильным одуряющей болезни. Ему так хотелось быть постоянно рядом — я чувствовал это… Просто рядом — сидеть и держать меня за руку. Это становилось его «пунктиком», его навязчивой идеей. Видя всё, что с ним происходило, я ужасно терзался. Но увы, — никакие разговоры и вразумления больше не помогали. Его эмоции перехлёстывали здравый смысл. Я боялся даже думать о том, что это может быть любовь… Нет! Это неправильно! Это неверно! Боже мой, что он делает с собой?..
День ото дня Сева стал как-то странно смотреть на нас и время от времени делать кое-какие намёки. Оно и понятно: не заметить всего этого, наверное, мог только слепой. Но это ещё не всё. Когда же Сева начал стучаться в дверь помещения, где мы находились — я решился…
Через «пятые руки», совсем издалека, начал двигать нужные документы, манипулировать со справками и списками личных составов. Сложная, тонкая работа и главное — достаточно опасная. Но для Сашки я сделал бы и не такое. Так, постепенно стали достигаться и кое-какие результаты — было освобождено одно «тёплое место» в санатории для высших командных чинов на озере Балхаш. Это далось мне совсем не просто. Надо было сделать так, чтобы местное начальство тоже оставалось в неведенье. И самое главное — чтобы обо всём этом не догадался Сашка. Я старался, я очень старался…
До сих пор мне непонятно, отчего офицеры так сильно полагаются на своих подопечных. Ведь ответственность нуждается в постоянном контроле. Но тогда я был так благодарен им за это доверие! Благодарен потому, что мои манипуляции остались незамеченными. Я знал, что при желании мои «дёрганья за верёвочки» можно было без труда отследить — но всё обошлось. Отчего они так полагались на нас — тех, которые менялись каждые два года?


…Мы с Сашкой прощались бурно, давая друг другу заведомо невыполнимые обещания. Строили планы на будущее, которым никогда не суждено было воплотиться. Что греха таить — мы оба знали и понимали это, но всё равно продолжали говорить, говорить и говорить.
Спасибо и Севе, что он не дёргал нас в этот последний момент. Я с какой-то внутренней беспомощностью видел, что Сева уже давно всё понял, и я был так благодарен ему, что в этой ситуации он решил вести себя достойно, по-мужски…
Проводив Сашку до самого вагона поезда, я с трудом сдерживал себя — расставание тяжёлым камнем давило грудь. В тот момент, когда мы уже подошли к поезду и остановились на перроне, я вдруг отчетливо осознал, что провожаю вместе с ним самую заветную частичку самого себя. Ибо дороже Сашки у меня никого в жизни ещё не было… я это понимал день ото дня всё острее и глубже, до боли в сердце… Я даже боялся подумать, что чувствует сейчас Сашка… Блестя влажными глазами, он хмуро курил одну сигарету за другой и смотрел куда-то в сторону. Я видел — он боялся, что не сможет сдержать себя, если посмотрит сейчас в мои глаза… На перроне мы по-дурацки долго жали друг другу руки, словно хотели навсегда запомнить эти последние прикосновения… Все слова были уже сказаны раньше, да и не нужны нам были сейчас никакие слова…
Когда поезд тронулся, Сашка быстро чмокнул меня в щёку.
— Прошу, не забывай меня, зайчонок… — и, не дожидаясь ответа, прыгнул на подножку вагона.
Я ещё долго стоял на опустевшем перроне, по-детски прижав ладонь к своей щеке, на которой остался его поцелуй, и глядел вдаль — туда, где скрылся последний вагон поезда, увозившего моего родного львёнка от меня. Навсегда.
…Иногда я думаю, что счастье даётся в долг. Потом приходит Судьба, открывает свою записную книжку, где точно и аккуратно записано всё по пунктам, и требует заплатить по счетам.
И какова порой бывает эта расплата?!…
Первые дни после отъезда Сашки — это была тихая, изнуряющая пытка. Точнее — новое тяжёлое испытание на выживание. С его отъездом из меня словно вынули что-то. Всё сделалось до тошноты однообразным, скучным и серым. Последовавшие почти один за другим приказы о присвоении мне очередных званий уже не были столь радостны и желанны. Самая большая радость была ещё то¬гда, летом, когда я взял в руки новые погоны ефрейтора — тогда они казались мне чем-то невозможным…
А теперь было всё равно…
«Король умер. Да здравствует Король!» — вспомнил я…
Боже мой, ведь это было ещё совсем недавно…
…Уже через три недели после его отъезда я стоял и смотрел в окно. Тот же пейзаж, тот же опустевший турник… На чёрных погонах красовались лычки старшего сержанта. Но это новшество вовсе не радовало, так как совсем ничего не стоило, никаких усилий. Всего-то и надо было — вовремя положить приказ на стол генерала. Таким образом я через неделю могу стать старшиной, но зачем мне это? Спортивный интерес? Так, развлечение, и «в пику» Севе. Всё это были затянувшиеся детские игры…
Сева, конечно, это понимал. И вообще, он тоже ходил какой-то скучный, унылый. Мы много работали, большей частью молча. Общаться стали всё меньше и меньше. Я благодарен Севе за то, что он оказался настоящим другом — и мне, и Сашке.
…Сашка обещал писать — и писал, почти каждый день. Он писал мне длинные письма, хотя я и знал о его нелюбви к написанию чего-либо. Эти письма я не мог читать спокойно, они разрывали мне сердце, потому что в каждом из них было всё время одно и то же: «Скучаю по тебе. Не могу без тебя. Всё время думаю только о том, когда вновь смогу тебя увидеть, услышать, обнять. Зайчонок, я скучаю, скучаю, скучаю…» Сжигая его письма после прочтения, я долго смотрел — сквозь пелену навернувшихся слёз — на весёлое пламя, жаром и искрами охватывающее тетрадные листки, и шептал один и тот же глупый вопрос:
— Зачем… Зачем?.. Зачем?!
Как странно может распоряжаться жизнью Судьба!.. Никогда не знавший, что такое любовь и нежность женщины, я, не совсем по своей воле, но со всей силой чувств узнал, что такое любовь мужчины. И хотя гордиться тут нечем — но я и не стыжусь этого, нет…



«Царю зверей — привет! Здравствуй, Саша!
Прошло две недели как ты уехал, а кажется — целый год. Как странно может идти время…
Не знаю, как у вас на Балхаше, но у нас осень. Похоже, лето последовало вслед за тобой, прицепившись за подножку вагона, оставив меня одного в ожидании зимы. Хотя, что я жалуюсь? Наше лето и осень похожи на скорый поезд. Дни, словно проносящиеся мимо вагоны: яркие вспышки солнечных бликов, чьи-то лица за пыльными стёклами…Так, мелькая на полном ходу, этот скорый поезд «Лето-Осень» проносится мимо, оставляя лишь чувство удивления — как всё быстро…
Ты пишешь, что у тебя всё хорошо — я рад этому. Тёплое озеро, пляж, песок, работы мало, а то и совсем нет. Как после этого не позавидовать? Даже не сыр в масле, а малина в шоколаде. Иные безбожно врут, когда утверждают, что служба в Штабе округа — халява. Оказывается, есть места куда лучше, и в этом я убеждаюсь с каждым твоим письмом. Мы же, бедные чернушки, — я да Сева, — пашем с утра до вечера, в поте лица своего, поспевая как можем. Тяжеловато вдвоём с Севой тащить то, что делали когда-то все вместе.
Можешь меня поздравить — кажется, я достиг предела. Вчера получил из строевой приказ на присвоение мне «старшины». Хотя, глупости это. Ребята из строевой прямо рты раззявили, когда я за приказ расписывался: «Ну ты даёшь, Косэ, через полгода — старшина! Широко шагаешь». А Севу прямо-таки всего скрючило, когда я примерял свои новые погоны. Говорит, что не удивится, если меня ещё через полгода на место нашего генерала назначат. Похоже, это мой самый большой прикол. Носить такие погоны я конечно не буду, т.к. предел есть всему и моему бесстыдству тоже.
Сева, кстати, передаёт тебе привет. Странно, что через меня. Я знаю, он пишет тебе, но почему-то делает вид, что нет. Вы часом не поссорились? Он всё-таки хороший парень. После твоего отъезда у нас состоялся разговор — ну, сам знаешь, как он умеет это делать — очень двусмысленный, витиеватый. Насколько я понял, Сева предложил мне забыть всё и начать как бы с чистого листа. До сих пор ломаю себе голову, что это могло значить? То ли он предлагает мне забыть всю историю с Андреем и Славкой — а у меня есть причина предполагать такое — то ли речь идёт о чем-то другом…
Всё остальное по старому. Да и как ещё может тут быть? Это у тебя сейчас всё новое: ребята, место, окрестности, даже вид из окна.
Да, Саш, ты прав… Я упорно избегаю темы о нас. Если честно, то — я не знаю, что отвечать на все твои пылкие слова. Тебе, конечно, есть с чем сравнивать, и ты пишешь мне об этом. Единственное, что я могу ответить совершенно искренне — я тоже скучаю по тебе… Очень скучаю…
Если не считать этого, то у меня всё хорошо. Сегодня вот опять суббота, а ты ведь знаешь, как я люблю субботы. Так что я, весь намывшийся и напарившийся в бане, сижу за своим столом и просто поскрипываю от чистоты.
Сева опять ускакал в город. Где он там шатается — понятия не имею. Спрашивать неудобно, а он молчит как партизан.
Вот так и живём, Саш. Как видишь, мало что изменилось. Когда ты уезжал, ты так чисто подобрал все свои вещи из Бункера — мог бы кое-что и оставить. Если б мы на прощание не обменялись ремнями, то, считай, ничего бы и не было.
Пиши. Очень жду.
К.»

Листья на деревьях начали желтеть… конец ноября как-никак. Осень. Ветки деревьев с золотыми листьями напоминали мне пушистую львиную гриву… Бесконечное лето подходило к концу. Это действительно было — бесконечное лето моей жизни…

1999 г.
Новосибирск