Дневники белокурого демона

- Я уезжаю! Меня всё это задрало! – от ярости темнело в глазах, и рот неудержимо наполнялся слюной – Какого х*я ты притащил меня в эту грёбаную Москву?! Чтобы водить на поводке, как собачку, и вязать с особо породистыми кобелями?! – повинуясь взмаху руки, взлетело в пропасть вычурной лестницы яркое фарфоровое совершенство китайской вазы – Иди в жопу, урод! Пусти меня!
Потные руки с провисшими на них складками кожи впились в плечи до синяков, прижали животом к тонким перилам. Изнутри с готовностью поднялась мерзкая волна тошноты. Артур не ел уже несколько дней, только пил всё, что горит, всё, что мог найти, заглушая все ощущения.
- Хоть бы оделся, - шипящее отвращение сочилось из каждой поры. – Прислугу своей красотой распугаешь, качок недоделанный, - бесполезный рывок в никуда. - Дохуделся, пидарас потрёпанный. Раздеть, сблевать и обрыдаться. Пусти!
Артур заметался с отчаянием больного в руках санитаров. Плюясь ядом, шипя и скуля на грани ультразвука.
- Коля! – нетерпеливый рык за спиной, и по лестнице тут же застучали каблуки охраны. – Заприте его, только так, чтобы не мог себе навредить. Глаз с него не спускать! Коля, лично отвечаешь! И позвони Васильичу, пусть хватает свои склянки и пулей сюда. Похоже, нервный срыв. И распорядись, чтоб привели в порядок спальню и его комнату. Там будто встреча Чужого с Хищником прошла. Бл**ь, устал я нахер, за**ало всё… Меня сегодня нет ни для кого. Юрку предупреди.


Несколько дней я провёл в апатии и полусонной горячке. Заработал острую непереносимость некоторых лекарств, которые слишком часто вливал в мои вены недоученный студент-медик Васильич, с перепугу не желавший дать мне полностью прийти в сознание. Этого коновала остановил Коля – начальник личной СБ Борзика. Почуял неладное, не дал коновалу угробить собственность хозяина. Настоял на привлечении хорошего специалиста из своих знакомых – бывших чекистов.
Меня поставили на ноги в трёхдневный срок. И, поджидающая меня всё время забытья, реальность набросилась с оглушительным воем, с новыми силами. Но мне было уже всё равно. Надо мной очень хорошо поработали, и приглашённый спец, очистивший мою кровь от излишков препаратов, а мозг от лишних шаблонов, и Коля, подробно описавший мне судьбу моего предшественника. Очень милая и увлекательная история получилась. Я впечатлился, но сочувствием проникнуться не смог. Было в этом рассказе что-то ложное, гиперболизированное. Борзов сиял и переливался самодовольством, поглядывая на мою обречённую покорность. Радуясь моей вынужденной ласковости и примерному поведению. Правда, надолго меня не хватило. Но теперь изъятием меня из неприятностей занимался исключительно Коля, а Борзик берёг своё ожиревшее сердечко от стрессов.
Впоследствии я уже не истерил, что бы ни предлагала мне новая сытая жизнь. С радостью и извращённым мстительным удовольствием ложился под всякого, кому он меня предлагал. Тем более, что подавляющее большинство этих кадров, за редким исключением, были намного лучше в постели, чем мой грузный бородатый паровоз.


- Ну и зачем опять? – раздражение дребезжит в густом массивном басе Николая.
Навороченная машина неспешно огибает вечернюю загородную пробку по обочине, пробиваясь к МКАД.
- Мне скучно, - въевшаяся в голос хрипотца уже не удивляет Артура незнакомым звучанием собственного голоса.
- Так займись чем-нибудь! - удар ладоней по пупырчатой коже руля.
- Я и занимаюсь, - отстранённая, убеждённая в собственной правоте усталость обволакивает звонким коконом.
- Ты х**нёй занимаешься! – короткий поворот головы, брошенный мельком взгляд, презрительный прищур. - Хватит дурью маяться. Найди себе дело нормальное. Полезное.
Слабые отрывистые смешки становятся всё чаще, всё громче, постепенно перерастают в истерический хохот. До всхлипов и подвываний. До слёз.


Странно, в Москве я почти не тосковал по Олегу. В том мире просто не нашлось ему места. Я представлял себе его в постели, чтобы возбудиться, пока пыхтящий на все лады паровоз разводил пары. Но в дальнейшем процессе это становилось невозможным, воображение мне отказывало, слишком не похоже было происходящее на то волшебство, что он способен был сотворить для меня. К счастью, не так часто Борзик находил время и силы владеть мной не только формально.
Самым страшным в этом роскошном прозябании была не всплывшая неожиданно угроза собственной жизни или здоровью в случае непослушания, а запрет на любую деятельность. Никакой работы, даже общественной, благотворительной, любой. Я не знаю, чего Борзов так боялся. В конце концов, мне даже запрещено было покидать дом без сопровождения. Сейчас, задним умом я понимаю, что он уже тогда подозревал или предчувствовал что-то. Может быть, не желал, чтобы его шантажировали мной. Хотя, очень сомневаюсь, что меня не принесли бы в жертву деньгам в такой ситуации.
Меня всё больше накрывала тупая ноющая бестолковость бытия. Всё чаще я ловил себя на мысли, что проживаю чужую жизнь, растрачивая свою. Что где-то может жить тот, кому бы очень подошло такое существование и сделало бы его счастливым, но он живет другой жизнью. Возможно, тоже не своей. Может быть, даже моей. И от того несчастлив.


- Ты идиот, Арти. Всегда им был, всегда будешь и от идиотизма умрёшь, - Валерик поджал под себя тощие задние лапки, прячась под разноцветным пляжным зонтиком, и манерно растопырил пальчики для придания наибольшей убедительности сказанному.
- Хорошо, я идиот, а ты гений, - согласно кивнул Артур и прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу.
- Это хорошо, что ты не отрицаешь очевидного, - Лерчик прилепил на свой блеклый носик дурацкий треугольничек какого-то стикера, созданного специально для таких неженок.
- Иди уже жрать свои приторные коктейли, опарыш. И заткни, наконец, свои говорящие «булки». Или это у тебя лицо?
- Хамло. Наглый невоспитанный провинциальный гадёныш. И да, у меня, в отличие от тебя, есть лицо. А у тебя, кстати говоря, одна нога короче другой, поэтому ходишь ты как больная утка. Ты вообще только в горизонтальном положении шикарен.
- Ну, так наслаждайся, пиявка, - Артур расслабленно растянулся в шезлонге и прикрыл лицо белой шляпой.
- Зачем ты его дразнишь всё время? Живи и радуйся. Чего тебе не хватает? Синяков? – злобно шепчет эта моль, прикрывая свою бледную тушку огромным полотенцем.
- Мне не хватает жизни, Лерочка, - рука Артура пробирается под плотное покрывало и находит узкую переднюю лапку Валеры, сплетает с ней пальцы. – Вот ты живешь?
- Я хотя бы не нарываюсь, - понимающий вздох прорывается из-под широкополой матерчатой панамки с глупыми медвежатами Тедди.


Валерка - единственный, кого хоть с натяжкой я мог тогда назвать другом. Наши владельцы тесно дружили и вели общие дела, поэтому мы часто и подолгу виделись. Нам было нечего делить, нечему завидовать. Мы находились примерно на одном уровне золочёности клеток и примерно в одинаковом положении.
Маленький, худой аристократ с болезненно бледной кожей. Хрупкий, словно высохшее деревце или недокормленный ребёнок. Сгусток язвительной ранимости. Пессимистичный практичный реалист с умелым ртом. Мне не раз довелось испытать на себе его умения и многому удалось научиться, пока наши папики хлебали дорогущий виски из многолитровых бутылей. Такие выпускают известные производители для стремительно разбогатевшего быдла.
Сколько ночей было проведено в объятиях этих тонких лапок под богатырский храп упитых хозяев жизни, с молчаливого попустительства обеих команд охраны. Пару раз нас будил Коля, чтобы мы не попались под горячую руку злым с похмелья дельцам. Несанкционированное спаривание дорогих комнатных зверьков, мягко говоря, не приветствовалось.
Именно Лерчик научил меня, как открыть тайный счет в одном хитром банке и потихоньку перекачивать на него мелкие крошки от выдаваемых мне денег на будущее. Суммы были практически неограниченны, и утечку никто не должен был заметить.
Он учил меня выживать. Изворачиваться и отводить от себя, казалось бы, неминуемые удары. Он подхватывал меня в самом начале кипения, иногда успевая предотвратить новые приступы сумасбродства. Частенько выдавал полный пакет тумаков и брани с дополнительной страховкой от недопонимания. Я прикрывал его связь с нищим байкером, которого Лерчик обожал до дрожи в хилых конечностях.
Мы держались друг за друга, и я понимал, что и Лерке я необходим не меньше, чем он мне. А может и много больше.
Однажды он всё-таки сбежал со своим психованным мотоциклистом. Прошло почти четыре месяца, прежде чем я услышал о нём снова.


Вечером в комнату Артура вошел Николай. Парень напрягся в предчувствии неприятностей.
- Я хочу, чтобы ты знал, Артур. Валеру нашли. Вы ведь дружили, насколько я помню?
Парень поджал губы, не зная, как реагировать, и неуверенно кивнул.
- Его нашли мёртвым. Где-то на Дальнем Востоке. Спустя две недели после того, как был обнаружен труп его дружка. Вероятнее всего, их пытали. Подробности я могу сообщить тебе отдельно и даже показать фото, если хочешь, - мягкая опасная улыбка. – Убийц не нашли. Разумеется, прошло достаточно времени, чтобы их смерть уже никак не была связана с побегом. Надеюсь, не нужно тебя просить, чтобы ты вёл себя как можно осторожнее в этом полном опасностей мире?
Артур отрицательно покачал непослушной головой. Комната дёргано вертелась перед глазами, совершая немыслимые кульбиты.
- Хорошо. И ещё одно…
Парень поднял глаза и попытался сосредоточиться на собеседнике.
- Мне очень жаль, Артур, - Николай вышел, тихо прикрыв дверь.

Спустя двадцать минут парня с трудом выкурили из разгромленного новенького тренажёрного зала. В осколках зеркальных панелей рассыпались кровавые брызги. Изрезанный с ног до головы мелкими осколками Артур едва стоял на ногах. Выглядело это по-настоящему страшно и вызвало короткую волну истошного визга у женской части прислуги. Впрочем, быстро приглушённую холодным взглядом начальника охраны и быстрыми слаженными действиями его подчинённых. К счастью, оказалось, что большинство повреждений поверхностные, и представляют опасность только по совокупности.


Осколки извлекали несколько часов. Я постоянно терял сознание от боли и от неё же приходил в себя. Кровопотеря была довольно большая, но переливание решили отложить в надежде, что я восстановлюсь самостоятельно. Врач зачем-то долго и пространно объяснял мне, что переливание крови не панацея и не всегда хорошо переносится, поэтому он хотел бы избежать таких крайних мер, насколько позволит ситуация. Мои знания в этой области ограничивались фильмами и книгами, поэтому мне оставалось только кивать.
Я провел в больнице две недели. Потом ещё месяц в санатории под присмотром Коли и уже знакомого спеца по нервным срывам. Вернувшись к Борзову, я быстро получил отставку. Его не устроило наличие многочисленных мелких шрамиков на моей коже. Можно было бы сделать ряд пластических операций, но он устал от моих закидонов и уже нашёл мне замену.
Как ни странно, меня огорчила эта неожиданная отставка. Я оказался не готов к такому повороту событий. И не сразу понял, что не изгнан, а получил долгожданную свободу. Что теперь могу, наконец, покинуть клетку, не опасаясь мести со стороны Борзика.


- Артур, - тяжелая рука легла на плечо уже у самых ворот. – Я отвезу тебя.
Николай потянул парня к стоящему у гаража автомобилю.
- Ты не волнуйся, все твои вещи мы соберём и переправим на любой адрес, какой укажешь.
Артур покачал головой, устраиваясь на удобном сиденье.
- Не отказывайся. У тебя много довольно дорогих вещей и безделушек. Когда в тебе прекратит играть гордость, ты поймешь, что я прав. В конце концов, ты это всё заработал… так или иначе.
Заурчал утробно мощный мотор, поплыли за стеклом пушистые ёлочки пошлого дворика в номенклатурном стиле.
- Я тебе на счёт перекинул кое-что. Не из своих, конечно.
Артур недоумённо уставился на мужчину.
- И перевёл всё в другой банк, на предъявителя. Так надёжнее.
- Что?!
- Вот, держи, это твоя новая карточка. Приедешь домой, сразу всё не снимай, счёт надёжный, не отследят.
- Что вообще происходит?
- Ничего, - легкое пожатие плечами. – Просто ты очень вовремя нас покидаешь, поверь мне.


Спустя два месяца Борзов и его закадычный компаньон взорвались на арендованной яхте где-то у теплых островов. С ними погибли их новые мальчики и три человека команды. Пятеро охранников спаслись, получив лишь ранения разной степени тяжести. Николай пропал без вести. Причины катастрофы не выяснены.


- Я всё ещё жду от Вас, Артур, описания действительно светлых моментов. Мне кажется, что произошедшая с Вами… - Георгий Карлович пожевал губами, подбирая слова, под сочувственно насмешливым взглядом Артура, - неприятность как-то повлияла на восприятие прошлого. Я всё-таки настаиваю на том, чтобы Вы попытались. Ведь были же какие-то радости даже в… нелегкие периоды Вашей жизни? – поспешный жест рукой останавливает готовые сорваться с губ ехидные слова. – И я не имею в виду секс.


Я вернулся домой выпотрошенным и разбитым. Всё, что мне оставалось, это попытаться начать жизнь заново, как бы пафосно это не звучало. С нуля.
Денег на счету хватило бы на полную пластику, но я ограничился приведением в порядок частей тела, видимых из-под одежды. Остальное не так сильно и пострадало. Шрамы можно было просто отшлифовать в центре эстетической медицины и сделать менее заметными, чем я и занялся.
Из оставшейся суммы отложил немного на первое время, остальное перевел на накопительный счёт, на чёрный день, чтобы иметь некое материальное подспорье в виде капающих процентов.
Денег, вырученных от продажи ненужных мне теперь украшений и значительной части вычурного гардероба, хватило на лечение матери.


- Явился…
Мать лежала на застеленном диване, тяжело дыша и ежеминутно сглатывая. В комнате стоял отчётливый запах лекарств и немытого тела.
- А тебя звал кто?
- Ма… - Артур опустился на пол у её ног. – Почему не позвонила? Я бы помог.
- Не нужно мне ничего от тебя, - строго поджатые губы, совсем как когда-то у бабушки. – Уходи.
- Мам…
- Уходи, я сказала! – крик почти шёпотом, на срывающемся дыхании, слёзы на её глазах.
- Прости…
- Да уйдёшь ты уже?! Видеть тебя не могу! – слабые руки в сморщенных пергаментных перчатках возраста и болезни прижимают голову Артура к дурно пахнущему сквозь одеяло бедру. – Иди вон к мужикам своим, демон… наказание моё…


Мужчины, мальчики, парни. Я перебираю воспоминания о вас, как детские стеклянные шарики в наивной сокровищнице жестяной коробки из-под печенья. Разноцветные. Яркие, как осколки лета, или блеклые, как осенняя хмарь. Мутные, как водица в луже, и прозрачные, как слезинки росы. В памяти о каждом осталось лишь несколько мгновений и минимум информации. Какие-то мелкие детали, не отражающие сути.
Вот матовый молочный шарик с тёплыми прожилками. Севка занимался какой-то полулегальной торговлей и подкидывал мне деньжат в голодный год, когда зарплаты родителей хватало только на еду. Я приносил эти деньги домой и говорил им, что подрабатываю по вечерам в баре. Верили. Севка злился и притаскивал мне модные шмотки, которые я всё равно не мог надеть, потому что не мог объяснить родителям их происхождения. Он спешно уехал куда-то, скрываясь от милиции, не успев сказать мне ни слова.
Жёлтый с синими искрами. Дениска – чудесный, яркий нахалёнок с лучистыми глазами и детской улыбкой. Он варил пельмени в электрическом чайнике и стирал носки, натянув их на руку. Больше всего на свете любил читать и приучил к этому занятию меня. Считал секс жутко смешным занятием, потому что все пыхтят, потеют и издают громкие звуки, и это если не учитывать всю нелепость телодвижений. Юморист. Мы мирно разлетелись в разные стороны, как мотыльки, легко и безболезненно, не мучая друг друга сожалениями. Денис утонул летом в речке, неудачный прыжок с самодельной тарзанки. Безрассудный мальчишка.
Вот мутный коричневый шарик с тяжёлой взвесью внутри. Михаил самостоятельно учил английский язык по словарю и школьным учебникам. Целеустремлённый, сильный, легко отметающий всё лишнее. Я не вписался в его планы, сам понял это и ушел, не дожидаясь, когда мне укажут на выход.
Чёрный шарик в матовом сливовом налете. Виктор служил в милиции и был женат. С трудом выкраивал для меня время два раза в неделю. Мы нигде не появлялись вместе из-за его параноидального страха быть раскрытым. Он любил, чтобы я гладил его член, даже когда мы отдыхали после секса или смотрели вместе телек. Непрерывно. Нас выследила его жена и пришла с их общим другом разбираться. Был чудовищный скандал, который, к счастью, не вырвался за пределы съёмной квартиры. Я ещё несколько дней подлечивал синяки и ссадины. Виктор пропал через месяц. Его друг и коллега довел меня до истерики вопросами о его местонахождении, не веря в то, что мы реально расстались. Заледеневшее в снегу тело нашли только на вторые сутки, случайно. Множественные ножевые ранения, травма головы.
Вот блестящий зелёный шарик. Шурка отлично играл на гитаре и обладал непревзойденной харизмой. Он бросил меня, когда решил жениться и завести детей. Сейчас, насколько я знаю, счастлив в браке. По меньшей мере, внешне.
Маленький, но очень тяжёлый рубиновый шар. Данька был безумно влюблён в меня. Он подтачивал мои силы своей неумолимой любовью, пока я не разорвал эти болезненно тянущиеся жилы отношений. Грустный Пьеро в извечной маске блаженной скорби.
Мужчины. Сколько вас было всего? Я давно сбился со счёта. Я задевал вас вскользь, по-детски переставая о вас вспоминать, едва отвернувшись, переключаясь на что угодно, лишь бы не испытывать сожалений. Череда лиц, прорезаемая одним и тем же. Лицом Олега. Им прошито воспоминание почти о каждом. Либо до, либо после - всегда был он. Я приползал к нему после каждой неудачи. Он приходил за мной, если я слишком долго и удачно пытался его кем-то заменить.
Знающие нас посмеивались над такими кипучими итальянскими страстями. Но всё равно, как мне, кажется, немного завидовали. Наши отношения неровными стежками дрожащих жил растягивались на годы. Короткие вулканические взрывы сменялись вялотекущей тихой обыденностью и покоем. Мы бились в кровь и принимались нежно зализывать друг другу раны, чтобы в следующий миг вновь вцепиться в глотку или смешаться в горячих объятиях, разбрасывая клочья шерсти вокруг.
Но вернувшись из Москвы, я не смог пойти к Олегу. Не в этот раз. Что-то сломалось внутри, и хотелось отлежаться в норе, зализывая раны, сращивая осколки себя прежнего.
Я просто не мог вновь униженно приползти в надежде, что меня примут. Перешагнуть новый, выпирающий будто сломанной костью, болезненный барьер. Не в этот раз.
А может я повзрослел?


- Артур, Вы стали часто пропускать назначенные встречи. Плохо себя чувствуете? – психолог, демонстрируя полное спокойствие, деликатно отпил из крошечной чашечки.
- Я не хочу никого видеть, - усталость просочилась в плечи и растеклась волной слабости по спине.
- Для наилучшего результата необходима регулярность наших бесед.
- Мне плевать, что Вам необходимо, - Артур потёр лицо пересохшей шершавой кожей ладоней.
- Это необходимо не мне, а Вам. Мне очень жаль, что Вы этого не понимаете. Когда Вы в последний раз ели?
- Не помню.
- Почему Вы не пьёте чай?
- Не хочу.
- Вы не принимаете назначенные мной препараты? Перестали выходить из дома даже по необходимости?
- Да! – резкий толчок агрессивной злобы, который тут же растёкся, плавно растворился в следующем выдохе, оставляя противное послевкусие.
- Если так пойдет дальше, я буду вынужден рекомендовать Вашим родителям поместить Вас в нашу клинку для стационарного лечения. Кормить Вас будут насильно. Вам назначат более сильные препараты. Вы этого хотите?
- Не надо меня пугать. Я прекрасно знаю, что без моего согласия это невозможно, - ухмылка неудержимо кривит губы.
- Ошибаетесь. Достаточно моего заявления о том, что Вы, в Вашем нынешнем состоянии, представляете угрозу собственной жизни и здоровью, и Вашего согласия никто не спросит. Так что, будем сотрудничать? – острая холодность в лице и голосе, хвалёная немецкая жёсткость во взгляде.
- Да, - обреченный кивок утыкает лицо в скрещенные ладони.
- Пейте чай, Артур, - умиротворяющий певучий полушёпот.
Мягкая навязчивость бытия.


Найти работу оказалось не так-то просто. У меня было высшее образование и ни дня рабочего опыта. А перерыв между получением диплома и поиском первого места применения знаний многих настораживал. Кроме того, в городе я всегда был личностью известной, хоть и ничего для этого специально не делал. Мне кажется, людям просто нравится перемывать мне косточки, а я для этого оказался очень подходящим. Вот и понесли длинные языки весть о моем московском рандеву из уст в уста, добавляя нереально красочные пошлые подробности. Не везде, конечно, меня узнавали, как демона-Артура – сына своих несчастных родителей, не настолько мал наш городок, но случалось и такое.
Пришлось звонить отцу и просить поспособствовать. Тот немного помялся, видимо, переживая, что придётся признавать, что он на деле вовсе не отказался от такого непутёвого дитятка, и выдерживать из-за меня новые селевые потоки обсуждений, но через два дня перезвонил и назвал адрес конторы знакомого своих знакомых и время, когда нужно явиться для собеседования.
Офис оказался довольно уютным с простенькой лаконичной обстановкой и без провинциальной необустроенной помпезности. Его директор производил такое же впечатление, никаких лишних загибов и распальцовки. Обаятельнейший мужик с очень умными глазами и премилой улыбкой. Он с первого взгляда казался надёжным и очень ответственным, но не слишком строгим. Мы разговорились, я, как мог, обходил тему своей ориентации и бесконечных похождений, он охотно не замечал моих виражей и скрипа тормозов. Напоследок немного посетовал на полное отсутствие у меня опыта какой-либо работы вообще и выразил надежду, что это не помешает мне поскорее втянуться, потому что специалист такого профиля ему нужен именно сейчас и позарез, а брать совсем уж со стороны для него не слишком комфортно. Посмеялся, что у него весь офис знакомые знакомых и их знакомые, что обеспечивает хоть в какой-то мере круговую поруку.
Я понимающе улыбнулся и пообещал быстро войти в курс дела и всему научиться на практике. И не обманул. Работа захватила меня целиком, как всегда захватывали новые увлекательные занятия. Мне всё было интересно, я вникал во все тонкости, раздербанивая до последней нити каждый канатик взаимосвязей, чтобы понять их основу и отпечатать в мозгу.
Скрыть свою ориентацию мне, конечно, не удалось, но хватало гибкости, чтобы не нарываться на гомофобные выпады и огибать острые углы. Вскоре наш небольшой сплочённый коллектив принял меня внутрь тесного мирка и сомкнул вокруг меня свои ряды, принимая под негласную опеку и потакая в некоторых слабостях. Даже изначально агрессивно настроенные по отношению к геям мужики сделали для меня маленькое исключение, отступление от правил поведения, и снисходительно превратили во что-то вроде милого талисмана от сглаза и гомосексуальной порчи. То, что в чужом исполнении вызывало у них вполне серьёзное желание «съездить по еб*лу», в моём принималось за милое чудачество.
Некоторые даже позволяли себе отпускать в мой адрес весьма рискованные для репутации натурала шуточки, и их с готовностью подхватывали на лету или просто принимали с улыбкой. Случались и шлепки по заднице, но их я пресекал, дабы удержать хрупкий баланс взаимоотношений на невидимом глазу уровне взаимоуважения, не позволяющем либерализму зайти слишком далеко. Ничто так не провоцирует «охоту на ведьм», как стыд за собственную распущенность, внезапно ставшую достоянием общественности.
Немалую роль сыграла моя безобидная ангельская внешность. Даже странно, я так ненавидел её в подростковом возрасте, мечтая превратиться в жгучего опасного брюнета с хищными чертами лица, мне казалось, что такой образ будет больше соответствовать моему характеру рокового героя, а эта самая внешность так часто выручала меня, что просто грех жаловаться. Случаев, когда было обидно, что из-за нежного облика меня не воспринимали всерьёз, ничуть не больше чем тех, когда этот светлый образ помогал избежать неприятностей, опять-таки именно потому, что всерьёз не воспринимали. И со временем я стал активно поддерживать амплуа «блондинка из анекдота», меня это забавляло и давало массу преимуществ. А главное, вполне оправдывало передо мной же ту детскую жестокость, что мучила меня эхом принятых решений.
Конечно же, вся эта мнимая идиллия воцарилась не сразу и потребовала от меня вложения немалых сил с мобилизацией всего отпущенного мне природой остроумия. Да и творческая направленность профессии оставляла мне некоторый зазор допустимых странностей в шаблоне восприятия.
Вот только с директором ситуация складывалась всё более неоднозначная и грозила перелиться в менее безопасное русло. Наш «главарь» на глазах у всего коллектива отчаянно боролся со своими желаниями, и не замечал этого только ленивый. В конце концов, шутки на эту тему, если и не кончились, то поднялись выше безобидного уровня.


- Арчи, хорош уже главаря мучить, дай ему разок, пусть уймётся. Я этот проект уже в сотый раз переделываю, задолбало, - Андрей с чувством швырнул на стол стопку бумаг и с размаху плюхнул свою немаленькую тушу в жалобно скрипнувшее кресло.
- Ты его переделываешь, потому что он хреновый, а ты ленивый. И нечего на Артура валить, - проворчала со своего места Никитична, многозначительно потрясая припухшими мешками век.
- Ну, конечно! А то, что шеф всю неделю к нам бегает каждый час, это издержки производства, - аргументировал похмельный Бобриков.
- У нас вообще-то важный клиент. С его помощью мы можем выйти… - начала было всезнающая Анечка, но её прервал стук распахнувшейся двери о неудачно установленную вешалку для верхней одежды.
- Артур, зайди ко мне через десять минут, - бросил директор и вышел, оставив дверь открытой.
Анечка поёжилась на сквозняке и плотнее закуталась в объёмную шаль.
- Серёженька сегодня не в духе… - протянула Инга в своей извечно фамильярно-панибратской манере. – Спасайся, кто может. А кто не может, несёт свою попку в пасть тигра. Пукни там в неё, что ли, Арти. Правда же, задрал уже этот упырь злюкать. А ведь какой раньше хороший был начальник…
- Да всегда он такой был, если заказ напряжный. Вам лишь бы виноватого найти, - буркнула Никитична, утыкаясь в свои бумаги и давая понять, что пора бы всем поработать.
- Иди, ангелок, иди. И ублажи там его, как следует, а то я за себя не ручаюсь, - скрипнул зубами Андрей.
- И что ты сделаешь? – хмыкнула Инга.
- Уволюсь, - тяжело вздохнул тот.


Сергей. Незавершённая пьеса о несбывшемся. Сладкий дурман надежды на стабильность. Как я мог позволить тебе сплести наши жизни прокипевшим сплавом эпизода о счастье. Как я допустил, чтобы ты сделал шаг в мою сторону и едва не потерял себя. Наверное, я слишком хотел, чтобы сказки про принцев хоть иногда сбывались. Хотел простых незамысловатых обыденных радостей. Покоя или хотя бы передышки. Хотел коснуться другой, чужой стороны жизни, где всё просто и чисто, где запретность плодов сменяется их избавленными от шкурки и красиво нарезанными аналогами на блюде повседневности. Я сдался своим глупым мечтаниям.


- Спишь? – тихий шелест голоса в телефонной трубке.
- Пытаюсь, - короткий взгляд на электронные часы.
Полпервого ночи, а сна до сих пор ни в одном глазу, только сумеречная муть в мозгу.
- Я возле твоего дома… - громкий вдох и выстрел слов на выдохе: – Можно, я поднимусь сейчас?
- Поднимайся, - к чертям официальное «Вы».

Сергей стоял на пороге, прислонившись к откосу дверного проёма, и жадно всматривался в глаза Артура, будто надеясь отыскать в них ответ на какой-то предельно важный вопрос.
- Входи уже, - парень отступил, пропуская гостя в резкий голубоватый свет прихожей, такой неуместный сейчас своей яркостью.
- Смешная у тебя пижама, - расщедрился комплиментом мужчина, стянув ботинки и повесив на крючок слишком легкий, не по погоде, плащ.
Артур скомкал в руках край облегающей курточки и смущённо натянул его пониже на бледно-розовые брючки в элегантную вертикальную полоску, попытался спрятать под штанинами тёплые домашние сапожки с длинными ярко-розовыми заячьими ушками на голенищах. Вот и опровергай после этого стереотипы…
- Мне просто покрой понравился, - промямлил он.
Сергей шагнул к нему каким-то чрезмерно широким шагом, разом преодолев все препятствия и разделительные полосы между ними. Сжал в объятиях, обдал уличным холодом тёплое от дрёмы тело. Зашарил по скользкой ткани пижамы жадными руками. Стиснул, вжимая в себя, давая почувствовать, как нервно колотится его сердце.
- Артур, - слабый алкогольный выдох в приоткрытые губы. – Ну почему ты такой? – щекотка ресниц на лице и ледышка носа расчерчивали ночь в калейдоскоп реального и мнимого.
- Какой? – парень осторожно сглотнул, боясь спугнуть сон.
- Тебя просто невозможно не хотеть, - по лицу и шее крадутся короткие вороватые поцелуи. – Мне кажется, я теперь знаю, откуда геи берутся.
Артур вырвался и резко отстранился, больно впечатываясь в стену плечом.
- То есть это не твои желания, это я такой, что пи**ец, не удержаться? Оправдания себе пришёл искать? Сейчас трахнешь меня, а потом обвинишь в том, что это я тебя совратил, так? – безудержные струи безнадёжности обтекают изнутри горячим дождём, внутренним плачем.
- Нет… Прости, - Сергей вдруг медленно опустился на колени и прижался лицом к животу парня, сжал в тисках рук узкие бёдра. - Не гони меня…
Артура обожгло горячим дыханием, и сдерживать собственную блажь стало труднее, почти невозможно. Он вынужденно опёрся о крепкие плечи, чтоб удержать равновесие в бессистемно раскачивающемся, предающем его, отнимающем опору мире.
- Серёж… Да что ж ты творишь то? – захлебывающийся неотвратимостью стон.


Я утонул в нём, впервые по-настоящему доверившись кому-то. Его воплощённая в каждом жесте надёжность отнимала у меня желание сопротивляться. Я принял его решение и не стал спорить. Это его выбор. Главное, чтобы он сам помнил об этом. Все эти разумные рассуждения не мешали мне иррационально ощущать себя злодеем и душегубцем. Я всё время чувствовал себя вором, крадущим чужое, не предназначенное мне, незаслуженное счастье. Но та нежность, забота и защита от любой непогоды, которой он всесторонне окружал меня, была слишком сладка и желанна и окупала сторицей возможную когда-то в будущем расплату. Слишком тепло было рядом с ним, чтобы я мог отказаться от этого.
Сергей наполнил собой опустевшее после московского периода пространство вокруг меня. Я почти ни с кем не общался, избегая прежних приятелей и не давая им шанса самим отвернуться от меня. Я сосредоточился на нём одном, находя в одном человеке всё, чего мне так долго не хватало.


- Как ты посмотришь на то, чтобы отметить твой день рождения в клубе? – хитрый прищур тёплых глаз и нежные бережные объятия на мгновенно сомлевших от ласки плечах.
- Мне всё равно. Как хочешь. У меня не было никаких планов, - показное безразличие прикрывает непривычный щенячий восторг и предвкушение праздника.
- Так и решим, - радостный чмок в кончик носа, и вот уже Сергей ускользнул полный организаторских планов, оставив после себя шлейф ощущений и запахов.
Артур улыбнулся сам себе и принялся мысленно перебирать припрятанные в шкафу наряды, купленные ещё в той роскошной, полузабытой сейчас жизни, подбирая что-нибудь, что могло бы сделать его ещё привлекательнее, не опускаясь до пошлого разврата. Не слишком простая задача, учитывая ушедшую в недра закромов смелость гардероба.


Праздник получился невозможно приятным, несмотря на то, что пригласил я всего несколько человек, только самых нераздражающих людей из тронутого дымкой прошлого. Мы искренне весело проводили время. Сергей засыпал меня подарками, всё время придумывал какие-то незатейливые смешные игры, и мы на кураже подхватывали их, распространяя своё веселье на окружающих.
Конечно, выбранный моим мужчиной клуб сильно уступал привычным мне московским пафосным заведениям. Но в нем царил особый стиль и некоторая скрытая недоговорённость. Мой гей-радар привычно выцепил довольно много потенциальных объектов внимания среди обычных сограждан, и это добавило мне расслабленности и ощущения внутренней свободы.
Катастрофа случилась, когда в толпе мелькнула знакомая гибкая фигура. Олег. У меня чуть не выпрыгнуло сердце от неожиданности. Я так старательно забывал его всё это время, что почти перестал верить в его реальное существование.


- Полагаете, в тот вечер в Ваших силах было предотвратить надвигающиеся события? – Георгий Карлович очень серьёзен и непривычно напряжен, как взведённый курок.
- Да, я мог бы уйти сразу и увести Сергея. Мог просто не вступать с Олегом в диалог. Мог удержать их… Я не знаю, - растерянность липко льнет к коже.
- Действительно могли бы, Артур? – глухое сопереживание впервые откликается незнакомой ноткой в струнах беседы.
- Хотел бы…


Если бы можно было вернуться и хоть что-то изменить. Хоть как-то предотвратить этот неожиданный предательский удар от почти наладившейся жизни. Если бы было можно просто не ходить в этот клуб. Или иметь смелость найти Олега раньше и завершить эту бесконечную гонку друг за другом. Как бы я этого хотел…


Олег выловил Артура в коридоре у туалетов, схватил за руку, дернул на себя в отчаянном жесте утратившего надежду. Парень растерялся и долго не мог решить, как реагировать.
- Я слышал, что ты вернулся, и всё ждал, когда ты навестишь меня. Не нагулялся?
- Олег…
- Что это за тип там с тобой? – болезненная лихорадка в голосе пугает и обволакивает влажными присосками щупалец.
- Ты пьян, - Артур рванулся было к выходу в зал, но цепкие руки удержали его.
- Мы же оба знаем, что ты вернёшься ко мне. Рано или поздно, так или иначе. Зачем тянуть? – опасная близость горячечного дыхания, тонкий знакомый аромат не табачного дыма.
- Нет. Всё кончено, Олег. Пусти меня, - как можно больше внушительной твёрдости в голосе и лёгкое сожаление, что нельзя вбить эту мысль телепатически прямо в мозг собеседника.
Олег прижал Артура к прохладной стене, навалился всей своей безнадёжностью.
- Не могу без тебя, - жаркий шёпот у самых губ. – Не могу. Всё, что хочешь. Всё. Стареть вместе, дети-внуки, тихий садик. Всё. Только хватит уже бегать. Слышишь?
- Артур! – голос Сергея вонзился в мозг, разрывая невидимые путы ещё не вполне забытых сожалений, ещё не до конца отвергнутого несбыточного. – Что тут происходит?
Самоуверенная усмешка скользит по губам Олега, оплавляется печально опущенными уголками-стрелками.
- Оба-на! Голубки! Какого х*я дорогу перегородили нормальным людям, пидарасы? – насмешливый голос, провоцирующий агрессию, ищущий её как разрядку собственному пьяному удальству.
Стоящего чуть в стороне Сергея попросту не заметили или проигнорировали.
- Это ещё кто тут пидарас, быдло?! Пошел на х*й, мы разговариваем!
- Иди разговаривай свою подружку в другое место! Совсем о**ели, пидоры, скоро будут прямо на улице трахаться, - смачный плевок под ноги.
- А ты за свою жопу, что ли, переживаешь? Так не переживай, такой отсиженный свиной окорок только пинка и просит.
- Олег, не надо, - тревожный шепот Артура, уже оценившего ситуацию, перевес противника в численности и в массе.
Было слишком поздно, мужчина завёлся не на шутку, словесная перепалка всё больше переходила на язык мата, теряя даже приличные предлоги. Совсем уж неожиданным стало вмешательство окружающих. Теперь перевеса в численности у противника не было, только в массе. Гомофобов откровенно давили, в то же время не давая покинуть коридор, назревало побоище. Артуру хотелось выть от отчаяния, от обиды за безвозвратно испорченный праздник.


В тот раз вмешалась охрана, зачинщиков быстро вычислили, и лояльные к секс-меньшинствам хозяева клуба попросили задир покинуть территорию. Впрочем, как и некоторых особенно агрессивных защитников своих прав. Скандал продолжился при выходе, но быстро стих. Мы с Сергеем успели проскользнуть в двери мужского туалета, дабы избежать разборок, и затащить следом плюющего ядом Олега. То есть тащил его я, а Сергей вынужден был помочь мне в этом нелегком деле, видя, что я всё равно не отцеплюсь. Меня мучила необъяснимая вина. Мой мужчина устроил мне такой праздник, а я так бездарно разочаровал его. Зашвырнул с размаху в другую, перепачканную чужими слюнями и непотребной взвесью похабщины, сторону таких отношений. Сам сломал сказочный домик, так любовно им выстраиваемый для нас.
А потом кошмарные объяснения, мои крики и острое чувство дежавю. Олег быстро сник, будто почувствовав несвоевременность своего вмешательства. Сергей мрачнел на глазах, глядя в меня двумя безднами опрокинутого представления обо мне же. Я не знаю, что он думал тогда, но меня пробирало до костей его сожалением о том, что я не в силах был вернуть ему. 


- Артур, прости, я всё испортил. Прости, - сумбурные движения рук отвлекали от отчаяния в глазах Олега.
Он выскочил в коридор, замелькала открывающаяся в обе стороны дверь, прощально помахивая оставшимся в плену постепенно затухающей амплитуды.
- Ты любишь его? – неловкость вопроса, неловкость короткого кивка в сторону выхода.
Артур никогда не знал ответа на этот вопрос, просто потому что никогда не задавал его себе. Его секундного замешательства хватило, чтобы потерять и Сергея.
- Я пойду, пожалуй, - резкий взмах дверью, и обрушившееся одиночество ватной тяжестью обложило со всех сторон.


Я выскочил на улицу, ещё не понимая, за кем из них кинулся, не в силах выбрать направление. Просто побежал вперёд, в темноту ночи. Повинуясь какому-то атавистическому инстинкту. Бежал, не разбирая дороги, не замечая ничего перед собой. И этот сумасшедший гон был блаженным побегом от реальности, однако она меня слишком быстро настигла. Кто-то дёрнул стоп-кран на повороте и мой поезд уже летел с рельс в пустоту, визжа металлом о металл и скрежеща стонущими вагонами.


Подножка из темноты опрокинула Артура навзничь, впечатывая подбородком в ещё теплый асфальт. Громко щёлкнули челюсти, зазвенело в ушах. Оглушило болью.
- Оба-на! Привет, малышка, а ты не нас ищешь часом? – знакомый голос проскрёб глубокие борозды внезапным ужасом по внутренностям. – Это правильно, мы парни хоть куда и справимся получше твоих сладких пидорков. Чего разлёгся, ждёшь, когда тебе вставят?
Глумливое ржание над головой перекрывается собственным оглушительным дыханием. Чей-то подбитый железом каблук резко, с противным хрустом, дробит пальцы. Крик, переходящий в протяжный вой, порождает ещё большее веселье.


Я не знаю, сколько их было. Пять или шесть человек, если судить по субъективным ощущениям. Меня били долго и со вкусом. Почти бесконечно. Пинали с оттяжкой. Ломали рёбра. Не жалели. Чтобы я перестал вырываться и не пробовал больше встать, мне сломали ногу. Насиловать меня остались только трое, остальные брезгливо отказались и ушли. И то один остался только посмотреть. Вряд ли мне удалось бы выжить, если бы все они соблазнились таким противоречивым способом наказания за гомосексуализм.
На меня обрушили волну чужого грязного вожделения, изгаженного их собственными комплексами и мерзкой постыдностью табу. Отвратительно пахнущую торопливость неумелого вторжения, разрывающего внутрь створки горячего кровотечения. Вонзаясь в захлёбывающийся паникой мозг. Вминая в неумолимую твердость асфальта хрусткие рёбра.
Я не мог уже оказать никакого сопротивления, тело перестало меня слушаться. Сознание будто отделилось, мечась в истерических воплях, не в силах ни покинуть разломанную оболочку, ни подчинить её своим приказам. Я всё время был в сознании, спасительная тьма отторгала меня. В какой-то момент боль и всё происходящее стало восприниматься мной отстранённо, превысив лимит выдержки нервных окончаний и разбитой в труху психики. Видимо, наступил шок, потому что я перестал метаться и просто ждал, когда всё закончится. Но вот тут-то и навалилась настоящая бесконечность.
В мой мозг врезались странные детали, не имеющие никакого отношения к происходящему. Коричневый камень с белой прожилкой. Мятый зелёный фантик от конфеты. Мигающие блики фар в отдалении. Оброненный кем-то блестящий брелок в виде черепа. Покачивающийся свет фонаря за деревьями. Эти непонятные мелочи навсегда отпечатались в моей памяти.
После того как меня попинали напоследок, уже без особого энтузиазма, сплюнули на саднящую кожу спины, и наконец оставили в покое, я ещё пролежал какое-то время без движения, возможно, даже умудряясь проваливаться в бездну бессознательного. А потом долго полз, прорываясь сквозь липкое облако застилающей глаза и впивающейся в сердце боли, сквозь красную пелену безотчётного желания выжить. Пользуясь только левой рукой и правой ногой, и даже бордюр тротуара был для меня непреодолимым препятствием.
Отец потом ходил на тот пустырь, где меня нашли, сказал, что я прополз не больше полуметра, судя по размазанному кровавому следу. А мне казалось, что я преодолел километры.


- Вам повезло, молодой человек, внутренние органы в относительном порядке, повреждения не такие сильные, как могли бы быть. Это исключительное везение, уверяю Вас. После таких побоев мало что остается в целости. Отёки спадут. Разрыв прямой кишки, в сущности, совсем маленький. Кровотечение мы остановили. Некоторое время придётся провести в полной неподвижности и на диетическом питании. Меня гораздо больше беспокоит Ваша рука. Возможно, подвижность никогда не восстановится полностью, - молодой врач, словно увлечённый сложной теоремой сумасшедший математик, с трудом прячет блеск глаз за модными очками. – Вы правша?
- Да… - хриплое дыхание на замену полноценному голосу. – Был.
Сочувственный кивок деловитого цинизма.
- Не волнуйтесь, поставим Вас на ноги за пару месяцев. Будете лучше прежнего.


Лучше прежнего или хуже, уже не важно. Меня прежнего больше нет. Он остался там, на мокром асфальте, излился вовне с вытекшей кровью. А новый я так и не появился на свет. Мне приходится заново учиться жить. Так же, как и заново учиться пользоваться левой рукой. Вот только всё потеряло смысл. Хотя я уже вовсе не уверен, что этот смысл был раньше. Во всяком случае, мне этот смысл кажется пустым и безнадёжным. Я хотел уйти, но мамин крик напомнил мне о том, что таким образом я не просто сбегу, а накажу близких, ни в чём неповинных людей. Это не они сделали меня и мою жизнь такой. Это я сделал.
Меня тогда долго мучали и врачи и милиция.
Молодой подвижный парень, снимавший у меня показания, смотрел одновременно насмешливо, с лабораторным интересом, нескрываемым превосходством и каким-то неприятным пониманием. А перед уходом неожиданно доверительно склонился ко мне и зачем-то пообещал, что этим, когда их поймают, в тюрьме несладко придётся. А ещё попробовал внушить мне, что я легко отделался, если бы меня насиловали посторонними предметами, как чаще всего и бывает в таких случаях, шансов выжить было бы значительно меньше. Всё-таки на пустыре я провалялся довольно долго, при больших разрывах, скорая бы уже не понадобилась.
Почему-то эта то ли страшилка, то ли попытка снисходительной поддержки окончательно выбила меня из мира живущих. После бессонной ночи в горячечных болезненно-липких осколках мыслей я вскрыл себе вены, разорвав их вдоль иглой от капельницы. Мне не позволили умереть. Родители перевели меня в частную клинику с более тщательным присмотром. Эти долги я выплачивал по выписке сам, пытаясь хоть чем-то усмирить омерзение по отношению к собственной никчемности. Мне казалось, что я по большей части сам виноват в произошедшем. Что всего этого можно было бы избежать, будь я хоть чуточку другим.
Тех парней нашли быстро. Мои показания просто записали, в зал суда я явиться не мог по состоянию здоровья. Опознать я их тоже не мог, лиц я почти не видел, только тёмные силуэты и частично одежду. Меня не интересовало, сколько им дадут, меня вообще ничего не интересовало.
Мама тогда сходила ко мне на работу, чтобы конфиденциально всё объяснить начальнику. К Сергею её не пропустили, выдали мою трудовую книжку, зарплату без премии в тощем конверте и проводили на выход. Какая-то сердобольная девушка, судя по описанию Инга, вышла следом и, поминутно оглядываясь, поведала, что начальник пришёл в понедельник злой, как голодный вурдалак. Выяснив, что меня всё ещё нет на рабочем месте, распорядился уволить по статье, если я до конца рабочего дня не соизволю явиться. Разумеется, я не явился ни в тот день, ни на следующий. Я не стал судиться с ним и попросил маму не ходить туда больше.
Олег предсказуемо не объявлялся, и я был благодарен ему за это. Я никого не хотел видеть.


- Вы не пытались встретиться с Сергеем, как-то объясниться? – предельное внимание во взгляде пришпиливает к месту.
- Нет, не вижу смысла, - опустошённость внутри ворчливо отбрыкнулась от необходимости что-то анализировать, думать. - Для меня всё закончилось. Для него, думаю, тоже, - сегодня Артур не поднимает глаз от серо-зелёных узоров на серо-зелёном ковре.
Настораживающая пауза. Вползает назойливый шум улицы сквозь приоткрытое окно.
- Вас всё ещё мучают кошмары? – привычное поскрипывание неудобного кресла.
- Да, но я почти перестал их бояться. Иногда мне удаётся уснуть снова.
Пауза. Сегодня их так много, что кажется, будто из них и состоит беседа, а короткие реплики лишь разбавляют тишину.
- Я полагаю, можно начинать уменьшать дозы основных препаратов. Однако, я всё ещё настаиваю на поддерживающих добавках и витаминах. Вы очень плохо питаетесь, - огорчение сквозит сквозь так небрежно накинутую сегодня благосклонность. – Будет очень раздражающей просьба записывать в дневнике некую хронику суток? Вам бы тоже было полезно увидеть со стороны, во что превратился Ваш режим.
Лишь обречённый взмах рукой в ответ.


Интересно, почему в какой-то момент я начал думать, будто Карлович меня уже не раздражает? Ладно, сутки, так сутки.
Лёг в два часа ночи. Проснулся в четыре утра. Попил воды. Пописал. Лёг спать.
Так и хочется пририсовать дурацкий смайлик.

Лежал до шести. Так и не смог уснуть. Сварил себе кофе. Попробовал читать книгу. Не получилось. И дело не в содержании, я вообще не понял, что это было и о чём.

Хоть убейте, не знаю, что делал до обеда. Время просто выпало в никуда. Очнулся сидя на стуле в кухне, у окна, и пялясь в серое небо между домами. Есть не хочется.

Ещё один провал. Сейчас 1:45. Меня привычно шатает. И всё-таки непонятно, куда исчезает время. Видимо, даже оно не в силах меня выносить.

В очередной раз поймал себя на провале во времени. Я не помню, не понимаю что делал. Возникла дикая мысль установить в квартире камеры. Но, судя по ощущениям, всё время я был по большей части неподвижен. Тот ещё интерес – наблюдать, как я не двигаюсь часами. Сейчас 3:12, я собираюсь поесть.

Увидел на полу протоптанную в пыли дорожку. Она никуда не ведёт, просто от дивана и обратно к нему. Не помню, как я её протоптал. Удалось съесть что-то из холодильника. Надеюсь, это было съедобно.

Больше не буду записывать эту хроническую хрень про сутки, она меня пугает. Не хочу думать. Установил планировщик в телефоне, он будет напоминать мне о сне, питании и таблетках.


Тетрадь пятая. Последняя

Георгия Карловича временно отстранили от практики. Какая-то запутанная история с пациенткой, всё-таки покончившей с собой. Неблагодарное это дело – заниматься суицидниками. Лучше бы учил дамочек худеть. Или наоборот. Самое смешное, что он оказался никаким не психологом, а психотерапевтом. Ума не приложу, в чём разница. Но она есть.
А я всё ещё пишу свой нелепый дневник. По привычке. По инерции. Инерция – единственное, что ещё передвигает меня из одного дня в другой.


- Отлично. Пошевелите пальцами, - критический взгляд врача сосредоточен на искривлённых пальцах Артура. – Неплохо. Совсем неплохо. Не расстраивайтесь, подвижность ещё вернётся, по меньшей мере, частично. Нужно будет потрудиться, конечно же. Я Вам тут расписал ряд упражнений. Не стану врать, что это не больно, но будем работать.
Полноватый улыбчивый добряк с непокорной щетиной на лице сосредоточенно копается в горе бумаг на столе.
- Я уже привык пользоваться левой рукой, - вымученно улыбается Артур, думая, что сломанные пальцы - не самая большая проблема в его жизни.
- Великолепно! – засветился врач сотней киловатт оптимизма. – Значит, будете двуруким. Но кисть разрабатывать придётся, поверьте мне. Иначе она Вам покоя не даст непрерывным нытьём. Нужно, мальчик мой, нужно. Потерпите уж, - улыбка мудрого милосердия, лишённая уже ставшего привычным хирургического цинизма.


Я всё больше размышляю над тем, что скомкало мою жизнь. Мне всё время кажется, что должны быть истинные причины, не лежащие на поверхности. И всё чаще прихожу к выводу, что я сам не слишком основательно её строил. Хотя так хочется найти других, ещё более виноватых.
Из левши можно сделать правшу и даже провернуть этот фокус обратно, но нельзя же заставить прожить чужую жизнь. И не является ли знаком эта предстоящая мне через боль двурукость? А что она в сущности меняет? Как легко обвинить других в том, что тебя старательно переделали. И как трудно признать, что ты им поддался, идя по пути наименьшего сопротивления. Без боли. Вот только где-то во вселенском банке скорби твой счет продолжает неуклонно расти. За всё, от чего удалось сбежать. За всё, что причинил другим.
Впрочем, и это тоже чушь.


- Ты опять ничего не съел, - ворчит мать, извлекая полные кастрюльки и пластиковые контейнеры из холодильника и загружая на их место новые.
- Ма, мне столько не съесть. Ты же наготовила опять на целую роту обжор, - через силу улыбается Артур и запахивает поплотнее полы засаленного халата.
- Ты даже не пытался, - сердито бормочет мать, заполняя сумки несъеденными деликатесами. – Как ты себя чувствуешь? – теплая ладонь коротко касается лба суховатой кожей.
- Нормально, гипс сняли. Ты как? Отец поправился? – непроизвольным жестом он откидывает отросшие пряди с лица.
- Ой, я уже и не помню что болела, некогда. А папа… ну ты же знаешь его, для него лучшее лекарство – работа. Говорит, в слове «микроинфаркт», ключевым является «микро», - мать расстроенно машет ладошкой. – Давай, я приберусь хоть у тебя? Вон, весь дом пылью да паутиной зарос, скоро сам тут протухнешь.
- Не надо, ма. Не хочу, - у Артура даже волосы на загривке дыбом встали от такой перспективы, он не находил в себе сил подолгу выносить людей, тем более в сопровождении шума и активных действий.
- Давай, хоть бельё заберу постирать, - сдерживая слёзы уговаривает женщина.
- Ма, ну как ты потащишь то?! И так вон какие сумки набрала… - взгляд приковывают набухающие на глазах чистые слезинки. – Твою… ладно, но я тебе такси вызову.
Артур тяжело прошаркал в прихожую и принялся рыться в карманах груды разномастной верхней одежды на покосившейся вешалке. Потом нервно выдернул оттуда плоскую сумку, расстегнул и вытряхнул содержимое на коврик. Телефона не было.
- Сынок, да не надо… - неуверенно начала было мать, но наткнулась на пустотелый потусторонний взгляд припухших глаз в ореолах серых кругов.
Она молча наблюдает за тем, как бледный полупрозрачный призрак её сына с трудом перемещает свое худое тело по маленькой квартирке, чуть прихрамывая и неосознанно приволакивая повреждённую ногу. Ей хочется плакать, но она не может себе такого позволить слишком уж часто. Не при нём. Придя домой, она сможет опуститься на продавленный протертый диван и излить все накопленные слёзы. От этого ей самой было слишком тяжело находиться здесь и малодушно хотелось поскорее выйти на воздух из этой спертой атмосферы, этого давящего пространства захламлённого жилища больного человека. Она ничего не может изменить, остается лишь ждать, когда скрученная пружина сжатой до предела души распрямится. Как и обещал ей в своё время Георгий Карлович. Что же без него теперь будет с её мальчиком?


И я продолжаю тягуче существовать в размазанной по каждодневным пробуждениям вечности. Я ем, чтобы не кормили насильно. Я сплю, чтобы укоротить день. Впрочем, безуспешно. Я вздрагиваю от кошмаров, постепенно всё больше истирающихся от многократного повторения, как и все мои ежедневные ритуалы. Я всё так же лежу на странно мокром асфальте, и он не желает просыхать подо мной.
Мне уже необходимо хоть какое-то движение. Уже не важно, куда, не важно, зачем, просто двигаться. Просто не лежать на месте, то ли впитывая, то ли отдавая влагу этой жёсткой трясине.


Мне назначили нового врача. Довольно неприятная холодная стерва. Я сходил к ней один раз, и мне хватило. Мама очень расстроилась. Мы с ней немножко поплакали вместе, но я всё равно отказался идти на приём к этой скользкой рыбине. Я очень устал. Невыносимо.


- Возможно, Вам имеет смысл просто развеяться, Артур. Сменить обстановку, – неприятная улыбка скользнула по четко отрисованному контуру тонких губ стервы.
- Да, непременно. Это бы освободило Вас от еще одного навязанного пациента, не так ли? – Артур откинулся на спинку диванчика и постарался вложить в свой взгляд всё тщательно взращённое в себе превосходство над женщиной, сдобрив ещё не совсем утраченной харизмой.
Эффект нулевой. Акула снисходительно улыбнулась и снова принялась листать его историю болезни.
- Вы ведёте дневник? Можно мне его почитать? – легкий оскал белоснежных зубьев.
- Нет.
- Я так понимаю, Вы не заинтересованы в излечении и на контакт не пойдёте? – едва заметное удовлетворение в голосе.
- Именно так.
- Что ж, я подумаю, что можно для Вас сделать, - равнодушный прощальный кивок вычурной причёской.


Я несколько дней не ел и не выходил из квартиры. В дверь много раз звонили, но я не хочу открывать. Потом. Позже.
Кажется, меня окончательно раздавило, прижало неподвижностью бытия, но я по-прежнему не знаю, что конкретно имеет смысл предпринять. И я бунтую. Бунтую, отказываясь от круговерти обязательного. Осознавая детскую глупость такой революции. Понимая, что окончательно обездвиживаю свой мир. Но я просто не могу больше связывать свои дни этими бесконечными повторениями ритуалов. Лучше так.


Не знаю, зачем я снял трубку. Звонил Николай. Тот самый начальник охраны Борзова. Он не стал объяснять, где пропадал и откуда взялся, просто спросил, не хочу ли я немного проветриться в жарких странах. Он услышал о том, что со мной случилось, и не удержался, позвонил. Хотя в его положении это рискованно. Я, неожиданно для себя самого, согласился, не раздумывая. Даже эта скользкая психичка советовала развеяться. Почему бы и нет? Это движение. Совершенно определённо – движение.
Мне не страшно. Я уже умер. Что может со мной случиться, хуже того, что уже случилось?


- Элла, спасибо, золотко, - приятный баритон поёт слова с окантовкой лёгкого заграничного акцента.
- Для тебя всё, что угодно, Коленька. Только поаккуратней с ним там. Мальчик довольно неуравновешен.
- Это мне хорошо известно, не волнуйся.
- Я тебе копию его дневника вышлю, почитаешь. Немчура на каждом шагу нарушал профессиональную этику, представляешь? – довольная улыбка на тонких четко очерченных губах.
- Ах, как неосмотрительно с его стороны. И как удобно для меня. Удачи на новой должности, золотко. Жду материалы в течение двух дней не больше. Мне ещё нужно встретить нашего мальчика в аэропорту.


Это последняя запись в моём дневнике. Завтра утром я начинаю новый жизненный виток. Я вылетаю к Николаю. Последнее время отчаянно скребет подсознание мысль: А зачем ему понадобилось меня вытаскивать из депрессии? Кто я ему такой? Кто он мне? Но я всё равно лечу. Только зайду напоследок попрощаться с Олегом.