Голубые шинели

* * *

Я положил свои документы на стойку перед таможенником — он машинально притянул их к себе, сказал:

— Сумку ставьте на транспортер.

— У меня нет багажа, — ответил я.

Таможенник поднял на меня глаза:

— Как это — нет?

— Да, вот, лечу налегке. Говорят, там, в Польше, все можно купить.

Таможенник невесело улыбнулся.

— Говорят.

Потом проставил печать на декларацию. Забрал себе справку об обмене валюты, вернул мне паспорт:

— Счастливого пути, — и занялся следующим человеком из очереди.

Мои руки практически не дрожали — и я сам удивлялся, насколько я спокоен. Это было просто какое-то дурацкое спокойствие, хотя внутри у меня все дрожало, но так же легко и спокойно я прошел регистрацию билета на самолет, выбрав салон для курящих, потом положил свой паспорт на стойку пограничника — тут уж у меня внутри удары сердца отбивали барабанную дробь — но каким-то чудом лицо мое было лицом человека абсолютно лишенного проблем.

Погранец долго вертел в руках мой паспорт.

— Первый раз за границу? — спросил он.

— Да, первый, — ответил я сдержанно и в меру радостно — как и подобает советскому гражданину, наконец-то собравшемуся узнать — а как там за кордоном.

— Цель поездки?

— Туризм.

— Ваучер имеется?

— А как же.

— Направляющая сторона?

Я забеспокоился — не слишком ли много вопросов. Но виду не подал. Направляющую сторону по ваучеру я вызубрил и мог бы ответить даже спросонья:

— Селена-тур.

Пограничник еще немного помолчал, потом брякнул печатями, что-то проставляя в моем паспорте, и наконец протянул мне его со стандартным пожеланием:

— Счастливого пути.

Я не верил сам себе — до вылета оставалось еще сорок минут — и чтобы хоть чем-то забить их я начал слоняться от киоска к киоску в зоне беспошлинной торговли Шереметьево. Расслабиться я все еще не мог — мне казалось что в последний миг может что-то произойти, например, меня узнает кто-то. Или меня снимут с самолета, и даже когда наш лайнер оторвался от земли — и я увидел уплывающие в даль зеленые волны березовых рощ, — даже тогда я еще не верил, что мне удалось вырваться из переделки, в которую я попал. И даже когда самолет приземлился — уже в Варшаве — я все еще не верил, что самое страшное — позади. Мне казалось, что вот сейчас с трапа самолета меня снимет Интерпол — но мной совершенно никто не интересовался — я так же легко, как и на вылете в Москве прошел паспортный контроль, предъявив свой ваучер, так же спокойно на вопрос пограничника в каком отеле остановлюсь, ответил:

— «„ОДЕОН"», — и пограничник, посмотрев на меня с уважением, ибо это был роскошный пятизвездочный отель, в котором в ту пору русские почти не селились, а, значит, я был не мешочник, а богатый нормальный человек, немедленно отдал паспорт, и вот я попал в здание аэропорта — новенького, красивенького аэропорта Варшавы и застыл в оцепенении.

Да, я вырвался из России. Да, все концы были обрублены. И полковник с его интригами, и заботливый майор, и Кевин с перерезанным горлом — все это осталось где-то там, далеко и все это уже не касалось меня. Я теперь — новый человек по имени Михаил, но черт меня побери, если я знаю, как мне дальше жить.

Вокруг меня кипела какая-то жизнь, мимо проходили сосредоточенные люди, говорившие на непонятном мне языке, пару раз подходил какой-то мужик и, заглядывая искательно мне в глаза, однотипно спрашивал:

— Такси? Такси? — с ударением на первом слоге.

Не зная, что ответить, отмахивался от него рукой, как от назойливой мухи, а потом, когда он уже исчез из поля моего зрения, я сообразил, что он предлагал мне поехать на такси — и заодно я понял, что только такси — единственно возможный для меня способ добраться до отеля «Одеон».

Я начал понемногу включаться в новые обстоятельства. Во-первых, сказал я себе, не надо забывать, что я тут на военном положении — я тут инопланетянин, не знающий местных законов и обычаев. И при этом мне было бы очень желательно их не нарушать. Ведь для меня самое важное — не загреметь в полицию, с моим-то паспортом, который каждую минуту может оказаться недействительным.

Кроме того, вся моя наличность хранилась сейчас в кармане моей куртки — я, как человек деревенский и потому прижимистый, понимал, что пока у меня есть деньги, я могу чувствовать себя хоть как-то уверено, но как только они кончатся — я здесь никто и ничто. Значит, деньги надо беречь. Еще в Москве я слышал всякие разговоры, что в Польше полно всяких ловчил — и поэтому для начала отыскал туалет в здании аэропорта и перепрятал все свои деньги в самое что ни на есть недоступное место, сделав это так, как делают обычно женщины — засунул все деньги в трусы, плотно облегавшие тело. В кармане куртки оставил паспорт и две сотни долларов.

Теперь, кажется, надо было бы обменять эти доллары на местную валюту — что тут у них за деньги, интересно?

Пока я размышлял об этом, ко мне снова подошел какой-то местный, что-то предлагая на странно звучащем пшекающем языке.

Я покачал головой, показывая, что не понимаю, и тогда парень начал перечислять названия стран, пытаясь угадать, откуда я. При звуке «Раша» — я утвердительно кивнул головой и он, обрадованно хлопнув меня по плечу, сказал:

— Ну так бы и говорил, — это он сказал по-русски — и я с удивлением уставился на него.

— Ты русский?

— Ну. А что тут такого?

— Слушай, а как мне в город добраться?

— Можно на автобусе. Можно на такси. Деньги то у тебя есть?

— Да есть. Немного, — скромно ответил я.

— Ну так надо их поменять, — энергично предложил парень, всячески показывая полную готовность посодействовать.

— А как поменять-то? — я прикидывался полным валенком.

— Вон видишь, — он махнул рукой в сторону, — там есть пункт обмена, но к них курс выше чем у меня, а я тебе поменяю по наивыгоднейшему курсу, сколько тебе надо менять? — он уже вцепился мне в рукав и не отпускал.

Э — парень, — подумал я, — не на того напал. Так я тебе и скажу — сколько у меня денег, и чтобы охладить его пыл я промямлил:

— Да баксов десять — пятнадцать, поменяешь?

Он посмотрел на меня, как на идиота, и, деланно дернулся:

— Ой, я же тороплюсь, меня люди ждут, а я тут с тобой болтаю, вот туда топай — там все и обменяешь, миллионер, — и он, хлопнув меня по плечу, подтолкнул меня чуть-чуть в сторону киоска по обмену, а сам исчез куда-то — как сквозь землю провалился.

— Ну и отлично, — подумал я. Мне вовсе не хотелось знакомство с Польшей начинать с общения со своими соотечественниками — в каждом из них мне чудился агент КГБ или приятель Буряка.

Спокойно разменяв сотню баксов в указанном мне окошечке и получив какие-то большие разрисованные бумажки, которые назывались злотыми, я отправился на поиски такси.

Это оказалось совсем просто — на улице вдоль тротуара перед самым зданием аэропортом в ряд стояли желтые машины с типичными таксистскими шашечками.

Я подошел к первой из них. Какой-то мужик, видимо водитель, кинулся услужливо открывать мне дверь:

— Пше прошу пан.

Я уселся на переднее сиденье и сказал:

— Гостиница «Одеон».

— Хотел? — уточнил водитель.

— Да ничего я не хотел, — огрызнулся я, — гостиница, понимаешь, гостиница «Одеон»?

— «Одеон», — повторил он, показывая мне, что все понял, и пусть пан не сердится.

Машина тронулась с места, и мы поехали куда-то по направлению, видимо, к тому-самому неведомому мне «Одеону».

Я с удовольствием глазел по сторонам. За границей я был впервые и, конечно же, мне было все интересно — меня поражала ухоженность улиц. Аккуратность, с какой были возведены тут все домики, которые походили просто на картинки из красивой книжки. Но в то же время нарастало разочарование Я думал, что заграница — это скопище суперсовременных небоскребов, а тут все было, кончено, красивое и чистенькое, но очень невысокое — красивые небольшие домики, чуть ли не деревенского плана. И это и есть заграница?

Потом-то я понял, что небоскребы — это еще не самое главное, и что вся Европа как раз двухэтажная — но в этом и есть самый смак. А в высотных домах тут живут наименее обеспеченные люди. Но тогда мне такое и голову прийти не могло.

Отель «Одеон» тем не менее оказался огромной махиной из стекла и бетона — супер современнейшим зданием — и это меня обрадовало. Значит — тут все солидно, — сказал себе я и робко вошел сквозь вращающуюся дверь в вестибюль.

Это действительно был пятизвездочный отель — судя по количеству звездочек на табличке, которую я успел заметить на входе. Я даже не представлял себе — сколько может стоить номер в таком отеле — но догадывался, что очень дорого, а поскольку основной моей заботой сейчас была экономия — я конечно же не собирался там останавливаться.

Поискав глазами людей в пустынном холле, я обнаружил только одну миловидную девушку за стойкой — видимо, она была регистраторшей. Я подошел к ней и стоял, гладя на нее, так и не решаясь ничего спросить.

— Пше прошу пана? — вежливо и с улыбкой, выжидательно спросила она.

Все мои познания в языке ограничивались английским в объеме деревенской школы. Из всего того, что я когда-то учил, мне удалось выжать из себя жалкое:

— ВЕР ИЗ ПАН ВОЙТЕК, ПЛИЗ?

— Пан Войтек? — девушка глянула на меня с уважением и ответила на отличном английском:

— Хиз нот хиа ат де момент, кэн ю аск хим а литл бит лейте?

Из чего я сделал вывод что Войтека нет. Ну а как же быть? И я еще раз, тупо глядя на нее, сказал:

— Пан Войтек, плиз.

Она, уловив, что по английски я не понимаю, начала жестами мне объяснять, что сейчас только восемь утра, а пан Войтек появится не раньше чем в 10 часов. С большим трудом уловив смысл сказанных ею слов, я кивнул наконец головой и вышел из отеля. В принципе все складывалось удачно — мало того, что я нашел этот самый «Одеон» — но даже и пан Войтек скоро появиться. Ну, а два часа я где-нибудь с удовольствием проболтаюсь.

И я пошел вдоль чистенькой вылизанной улочки, и чувство необычайно свободы, какая-то эйфория счастья завладели мой — я почувствовал себя буквально пьяным от ощущения, что теперь-то уж в моей жизни все будет отлично. Да ведь я везунчик, просто везунчик!

Улица становилась все оживленнее и оживленнее, и наконец я почувствовал, что попал в какой-то поток народа и движусь вместе с ним. Неожиданно для себя я понял, что нахожусь на каком-то стадионе и передо мной — дикое изобилие всякого товара, куча разных лотков — тут и там лежат груды разноцветных тряпок: женские платья, мужские рубашки костюмы, обувь всех цветов.

Да это же рынок — дошло до меня — тут же наверное наши челноки и отовариваются!

Я с интересом прогуливался вдоль рядов, замечая, что среди торгующих очень много русских. Я даже подумал, что если у меня ничего не будет клеиться — то можно будет прийти сюда, поговорить с кем-то из наших — может быть, они и подскажут что-то. Но сейчас мне не хотелось общаться с соотечественниками и я оставил этот вариант для себя на самый крайний случай. Толкучка на рынке была невообразимой — и вдруг как-то неожиданно для себя я почувствовал, что мне стало особенно тесно, вокруг меня сгрудились какие-то здоровенные парни. Я и сам не хрупкий, да и рост у меня 1, 82, но эти лбы были на полголовы выше меня — все они стояли ко мне спиной, я чувствовал, что зажат между ними, как в капкане — и тут же ощутил быстрое прикосновение чьих-то рук сзади. Я настолько привык к мысли о том, что мужчина может интересовать мужчину с точки зрения секса, что у меня мгновенно мелькнула мысль — я попался местным голубым. Ну надо же — вздохнул я — везде свои люди — но при этом все же решил для начала вырваться из капкана — а потом уж можно и познакомится — и я дернулся слегка. Но меня крепко схватили за плечи и тряханули вполне убедительно — мол стой не шевелись — и вдруг через мгновенье толпа вокруг меня поредела — я обернулся — но уже никого не увидел. Придурки какие-то — разозлился я, и вдруг жуткая мысль пронзила меня — карманы!

Так и было — карман моей супер-модной куртки, позаимствованной из гардероба Кевина, был надрезан чем-то очень тонким — то ли лезвием то ли скальпелем — и все его содержимое — а это сто долларов одной бумажкой и все поменянные мною злотые и самое главное — паспорт — исчезли!

— Вот суки! — разозлился я, понимая, что винить кроме себя некого, — это я, идиот, во всем виноват — разомлел! Свобода! Счастье! Козел тупой, ты же десант на территории врага, — долдонил я сам себе, — а ты варежку раззявил, козел!

С этого момента я наконец-то собрался по настоящему — весь сжался просто-таки в комок, в пружину, и стал опять готов к любым самым крутым действиям в любой самой сложной обстановке. Единственно, что меня радовало — это то, что все остальные деньги я успел спрятать в плавки — и таким образом наука не расслабляться стоила мне двухсот баксов и фальшивого паспорта.

Ну что ж — утешал я сам себя — паспорт конечно жалко. Но он и так паленый — днем раньше, днем позже — ничего не меняет.

На часах наконец-то стрелка остановилась на цифре 10 — пора было возвращаться в отель.

Едва я снова вошел в холл, как из-за стойки вышел весьма представительный мужчина и подошел ко мне.

На польском языке и очень вежливо он представился:

— Джень добре, пан, что пан желает?

— Пан Войтек плиз, — повторил я ему.

— Русский? — внимательно глядя на меня, снова спросил он.

— Да — да русский, — закивал я головой.

— Ну что ж, добро пожаловать, — уже на чистом русском языке с легким акцентом сказал он, — я и есть пан Войтек, чем обязан?

Я посмотрел на него — видимо он занимал здесь довольно-таки значительно положение, потому что лицо его и весь его вид просто излучали какое-то превосходство над людьми. Он выглядел как человек который привык командовать.

— Вам привет от Мишки-китайчика, — сказал я сам поражаясь нелепости моей фразы — но отступать было некуда.

— Ах так, — спокойно сказал он, — что ж попрошу в мой кабинет, — и он пошел впереди и предлагая мне как бы следовать за мной.

Судя по огромному кабинету и роскошной приемной — он видимо, в дальнейшем моя догадка подтвердилась, был управляющим этого отеля.

Усевшись за огромный стол на самое главное место в этом кабинете он радушно пригласил меня присаживаться.

— Слушаю вас, дорогой друг, — сказал он, — каким судьбами?

Я молчал — как я мог знать — что ему надо рассказывать, а что не надо.

Как бы почувствовав мои сомнения пан Войтек сказал:

— Вы хорошо знаете Мишку-китайчика?

— Он мой лучший друг.

— Это уже кое что, — удовлетворенно кивнул он, — близкий друг Мишки — и мои близкий друг. Но я вижу у вас какие-то проблемы. Чем могу помочь?

Отступать было некуда — это был единственный человек к которому я мог обратиться. Кроме того — Мишка — Китайчик был самым известным в России бандитским авторитетом — и конечно же я его не знал. Но подумал. Что если Володя велел мне рекомендоваться от его имени — значит я имел полное право утверждать что нахожусь с ним в близких отношениях. Я знал, что Володя просто так слов на ветер не бросает и даже был уверен что этот самый легендарный Мишка — Китайчик возможно предупрежден о моей скромной персоне. Ну и кроме того — уж если этот пан Войтек, управляющий такого крутого отеля считает нашего русского бандита своим близким другом, то значит он может и всякие не слишком легальные скажем так вопросы тоже порешить.

— Дело в том, что в Россию я вернуться не могу по некоторым причинам, — начал я.

Пан Войтек понимающе кивнул головой.

— Мне надо как-то устроиться тут за границей. При этом у меня нет денег и документов.

— Как это? — не понял пан Войтек, — вообще нет документов — а как же вы попали в Польшу?

— Нет, паспорт у меня был — его у меня его сегодня утром вытащили из кармана вместе с деньгами, — я показал пану Войтеку разрезанную куртку.

Он захохотал:

— Ну, это поправимо — с деньгами мы сейчас определимся. А вот по поводу паспорта — вам надо обратиться в русское посольство и вам выдадут дубликат.

— Я не могу обратиться в русское посольство, — мрачно сказал я.

— Дело так серьезно? — посуровел и пан Войтек.

Я молча кивнул головой.

— Так, а что же вы в Москве делали? Вы ведь из Москвы?

Я соображал — до каких пределов могу быть откровенен. И решил что эти пределы — минимальны Поэтому учитывая что пан Войтек наверняка имеет отношение к криминальному миру будучи другом Китайчика я подумал что если и я окажусь из криминального мира — то он ко мне отнесется с большим пониманием.

— Да я, понимаете ли, был сутенером, но только не для девочек. А для мальчиков понимаете? И потом, мои ребята работали не на улице, а только по заказам причем от очень высокопоставленных людей. Ну вот и получилось. Что мы засветились с одним нашим, ну как бы это сказать, членом правительства. И… вот поэтому я не могу сейчас вернуться. — закончил я. Мне показалось что моя ложь выглядит вполне убедительно, кроме того я рассчитывал что пан Войтек возможно клюнет на мой гомосексуальный опыт и предложит что-нибудь подобное и здесь. Я не ошибся.

— О! У пана такой замечательный профиль работы! — восхитился пан Войтек, — простите за нескромный вопрос — а вы сами, ну то есть вы только сутенер или вы тоже можете оказывать такие — хм, услуги?

— Я лично обслуживал только клиентов самого высокого уровня, — гордо поднял я голову.

— О-о! — уважительно протянул он, — пожалуй я смогу для вас кое-что сделать. Кстати, вы завтракали?

— Нет — я отрицательно помотал головой.

— Ну, добре, — он вызвал из приемной симпатичную секретаршу невысокого росточка полячку. Вообще-то она не была красивой или даже смазливенькой — но она была вся такая ладная. Такая аккуратненькая и ухоженная что смотрелась просто как настоящая конфетка в дорогой обертке.

— Это пани Гжеся, — представил он мне ее — сейчас она отведет вас позавтракать. А за это время я попробую что-то для вас придумать.

Пани Гжеся. Которая кстати прекрасно говорила по русски действительно отвела меня в столовую отеля, где уже заканчивался завтрак для проживающих Что-то там сказал администратору зала она посадила меня за столик и пояснила:

— Вам сейчас все подадут. Если какие-то вопросы — обращайтесь к Марысе — тут все говорят по-русски. Когда закончите ваш завтрак — возвращайтесь в приемную пана Войтека.

Меня потрясло что тут почти все говорят по-русски. Спасибо многим годам советской власти в Польше и благодаря чему изучение русского языка входило в обязательную программу во всех школах, впрочем я и сам уже неплохо понимал польский — все-таки мы славяне. И адаптироваться к новому языку тут оказалось очень легко.

На завтрак мне подали вареное яйцо на подставочке. Корзиночку с мягкими булочками, тарелочка на тонко нарезанными на ней лепесточками сыра и колбасы, и блюдечки с кусочком масла и кучкой джема.

Честно говоря, съев все это я почувствовал себя просто объевшимся. Аккуратно промокнул губы салфеткою и вежливо кивнув пани Марысе я неторопливо вышел из зала по ходу посмотрев на себя в огромное во весь рос зеркало, которое висело прямо рядом с выходом — мое отражение в зеркале меня поистине изумило — в одежде Кевина — его роскошной куртке и идеально выглаженной сорочке — не потерявшей свою форму и чистоту даже после перелета в наглаженных дорогих брюках я смотрелся просто-таки настоящим суперменом. Мои широкие накачанные за время службы в армии бицепсы не могла скрыть никакая куртка — лицо было неожиданно волевым, покрытым чуть заметно двухдневной щетиной — короче выглядел я не худе героев голливудских боевиков и это меня изумило — я даже и не представлял себе как я изменился за время службы и как меня вдобавок может менять гражданская одежда.

Пан Войтек встретил меня радостно улыбаясь:

— Ну, уважаемый пан Михаил, садитесь.

Я вздрогнул — откуда он знает мое имя. Ведь я ему не назывался.

Он понял мое недоумение и усмехнувшись выложил на стол мой похищенный на базаре паспорт.

— Видите ли Михаил, — если это действительно ваше имя. Как утверждается в этом документе — я ведь в своем роде хозяин этого района и конечно же должен быть в курсе всего что тут происходит паспорт мои ребята вам возвращают. А вот с деньгами, извините — заминочка — считайте что это вы оплатили пошлину за прибытие — и он расхохотался.

Я тоже улыбнулся и протянул руку к паспорту, но пан Войтек резко выдернул его буквально из моих пальцев.

— Не торопитесь пан Михаил, паспорт на первый взгляд у вас вполне нормальный — но почему же вы не хотели обращаться в русское посольство за дубликатом? Тут что-то не так, — он погрозил пальцем.

Я молчал, уставившись в стену. Не его собачье дело — почему — с ненавистью подумал я. Вот еще одна сука появилась, которая думает будто может распоряжаться моей жизнь — ошибаетесь, пан хороший, обойдусь и без ваших подачек.

— Ну-ну. Не надо так нервничать — насмешливо сказал он, — мне хотелось бы знать, что за человека я беру на работу.

Я вопросительно посмотрел на него:

— На работу?

— Да, дорогой пан Михаил, — вы будете у меня официально секретарем-переводчиком — ведь у нас много русских клиентов в отеле. Но на самом деле вы будут продолжать заниматься тем, чем вы занимались в России. Я имею в виду — вы будете обслуживать в номерах наших самых лучших, самых важных клиентов. Ну как? — он выжидающе посмотрел на меня.

Значит, если я правильно понял, он брал меня на работу в качестве проститутки. То есть я должен быть ублажать каких-то его гадов Которые охочи до мальчишеских попок. Ну что ж — пока это единственное предложение и у меня нет никакого резона отказываться. Но учитывая мой респектабельный внешний вид надо бы и цену себе знать, чтобы не показаться дурачком И я решил поторговаться.

— Ну, а как будет с оплатой. Пан Войтек?

— О, скажем вы будете получать оклад — что-то эквивалентное 500 долларам в месяц, кроме того вы имеете тут бесплатный номер для проживания и бесплатную еду в отеле.

— И это все? — изумился я, — у нас в Москве за каждого клиента я имел по пятьсот баксов. А вы мне предлагаете пятьсот баксов в месяц.

— Но в Москве у вас, простите, не было таких проблем, пан Михаил, — усмехнулся директор, поглаживая рукой обложку моего паспорта, — все что я могу вам предложить — еще надбавку по 50 долларов с каждого клиента.

— Сто, — сказал я, решив торговаться до конца.

Пан Войтек с уважением посмотрел на меня и сказал:

— Шестьдесят, и предупреждаю, это мое последнее слово. Ни центом больше. Или — вы можете быть свободны, молодой человек. Но я не уверен что вы сможете далеко уйти от нашего отеля…

Угрозу я понял — вообще стал смышленым в последнее время. В конце концов я получал крышу над головой жратву и возможность осмотреться, притом за весьма приличные бабки — надо же и совесть иметь. И я сказал угрюмо:

— Конечно, вы понимаете, что пользуетесь моей ситуацией, но у меня, как вы правильно заметили, выбора нет — что ж, я принимаю ваши условия.

— Ну вот и хорошо. Добре, — с удовлетворением кивнул он и сказал, — пани Гжеся покажет вам вашу комнату, сегодня вы свободны. Но начиная с пяти часов вечера вы обязаны каждый день быть на месте в ожидании заказов. Сегодня вы получите первое распоряжение.

И он встал, показывая, что аудиенция окончена.

Мой номер был просто прекрасным — с ворсистым ковровым покрытием, с мягкими дорогими креслами, с огромной двуспальной кроватью, застеленной покрывалом в тон шторам, ковру и обивке кресел Я посмотрел на все это великолепие и со злости не раздеваясь плюхнулся спиной на кровать.

— Вот дерьмо! — вырвалось у меня, — дерьмо!

Что же это такое получается — едва я вырвался из лап одной мафии, как тут же попал в лапы к другой! Да какого черта! И что это он себе воображает — это лощеный пан Войтек — что я так и буду всю жизнь себе на хлеб зарабатывать своей задницей, может быть он думает, что я от этого получаю особенное удовольствие? Сука. Он бы сам попробовал один раз — не уверен, что это вызвало бы у него восторг!

Я в принципе — хоть и имел половые отношения с мужчинами — никогда не ощущал себя гомосексуалистом. Да и мужчин-то у меня было — майор да Кевин. И то — это не от большой любви, а, что называется, по необходимости. Конечно, я мало задумывался на эту тему, но где-то подспудно у меня в голове была мысль, что как только я закончу армию — закончится и эта сторона моей сексуальной жизни. А теперь получается, что в мою задницу каждую ночь будут засовывать свои немытые вонючие члены ублюдки из разных стран — и они будут спускать в меня свою липкую сперму как будто моя задница — это общественная уборная. От одной этой мысли меня начало мутить. От злости и бессильного гнева я готов был разнести этот номер в клочья. Но я ограничился лишь тем, что пару раз стукнул кулаком по полированному столику, отчего он жалобно скрипнул.

— Дерьмо! — еще раз вызверился я.

Ну хорошо — а если успокоиться, если подумать — что можно сделать в этой ситуации? Может быть, пока есть время, все-таки сходить на рынок и поболтать с русскими, может кто чего и подскажет?

А что — это была идея. В конце концов — я ничего не теряю. А что касается карманных воришек — то они меня уже раз и навсегда научили осторожности. До пяти часов есть время — не валяться же мне здесь как полному идиоту.

Перед тем как выйти на улицу я заглянул в ванную — и на некоторое время там задержался — да, это было нечто, я вам скажу — даже джакузи Кевина показалось мне жалким убожеством по сравнению с этим хрустально-мраморным великолепием. Я начинал ценить комфорт — и не смог отказать себе в удовольствии принять ванну. Пробултыхавшись в ней еще часа полтора, натираясь всеми находящимися здесь шампунями и гелями, я отмокал в блаженстве — забыв на эти мгновенья обо все на свете. И, как оказалось, очень удачно я задержался, так как, когда я, уже завернутый в найденный мною в номере белый махровый халат, сох на кресле, в номер, не постучавшись, открыв дверь своим ключом вошла пани Гжеся и положила мне на стол двести долларов.

— Это вам просил передать пан Войтек, — вежливо сказала она, — он просил, чтобы вы купили себе бритву, крем, хороший одеколон и свежую рубашку.

Я благодарно кивнул и подумал что в моем положении есть все же некоторые плюсы — вон как обо мне заботятся. Ну конечно. Мальчик для дорогих клиентов должен быть свежевыбрит. Хорошо пахнущ и чисто одет. Ну и на том спасибо, но самый главный урок для меня был в том, что, оказывается, в мой номер могут войти внезапно без всякого предупреждения. Значит, мне надо придумать как прятать свои деньги, — никто не должен знать, что они у меня есть. Обшарив номер глазами и так и не найдя подходящего места для тайника я отложил этот вопрос на потом, оделся и вышел прогуляться. Причем одеваясь с изумлением обнаружил в кармане своих брюк мобильный телефон Кевина. Я и забыл про него. Понажимав кнопки, я убедился, что телефон не работает — видимо сели батарейки По сути сейчас у меня в руках была совершенно бессмысленная пластиковая штучка. Но почему-то я чувствовал, что даже эта вещица мне дорога тем, что она напоминает мне о Кевине — хотите смейтесь, хотите нет, но этот человек навсегда останется в моей памяти очень теплым воспоминанием, ведь я знал, что его отношение ко мне было на самом деле искренним. Что ж, — подумалось мне, — я сохраню этот телефон как память о моем дорогом друге — и снова сунув его в карман брюк — отправился на разведку.

День уже был в зените — и рынок гудел как переполненный улей. Русских торговцев я нашел сразу. Сначала не решался заговорить, просто долго терся рядом с их прилавком наблюдая за всем происходящим. Терся так долго что наконец-то вызвал их беспокойство:

— Тебе чего надо, — довольно грубо обратилась ко мне одна очень толстая и боевого вида женщина, — ты бы шел отсюда.

— Да я просто поговорить хотел, — заметил с улыбкой я.

— Не о чем нам говорить — оборвала она, — я твоим бандитам дань уже в семь утра отдала, повадились тут по два раза в день народ обирать, ну-ка, пошел отсюда, — за ней выстроилась целая толпа русских, среди которых были и мужики, и молодые ребята и совсем еще юные девчушки. Все смотрели на меня враждебно. Я выбрал в толпе одно из самых небритых мужиков и обращаясь к нему сказал:

— Мужик, ну чего они на меня взъелись. Я тут в Польше вообще ничего не знаю, документы у меня на базаре вытянули, мне хоть потолковать с кем — куда идти, что делать, а эта вот, — я ткнул пальцем в женщину, — она вон гонит меня.

Баба непонимающе смотрела то на мужика, то на меня.

Он, решив что поболтать со мной не так уж и страшно, с видимым облегчением погладил бабу по руке:

— Охолонись, Шурка, парень кажется из нормальных, — подошел ко мне и сказал, пошли покурим?

Я весело кивнул головой, и мы отошли в сторону.

Мужик, затянувшись беломором, понятию не имею, где они в наше-то время достают эти папиросы, прищурив глаз смотрел на меня.

— Ты что — нелегал? — наконец спросил он.

— А что — заметно? — решил подыграть ему я.

— Ну, вид у тебя не дешевый. То есть ты не бомж. Значит — решил остаться. Приехал небось, по путевке — и теперь не знаешь куда лыжи навострить. Так?

Я кивнул, и мужик, гордый своим хорошим знанием людей, продолжал:

— Ты, браток, по адресу попал, здесь у нас на рынке знаешь сколько ребят в Германию утекло без документов, а все потому, что правильно обращались.

— Правильно — это к тебе, значит? — сообразил я.

— Ну, — мужик с гордостью похлопал себя по груди, — я тут уже пятый год торгую. Всех знаю, ты скажи, чего хочешь — я скажу — сколько это стоит.

— Ну вот, например, в Германию перебраться — это возможно? — спросил я, зацепившись за подсказанную им идею. Зачем мне в Германию — я понятия не имел, но знал, что надо начать куда-то двигаться, не сидеть же мне в отеле в вечных проститутках.

— В Германию, парень — это как два пальца описать, — весело ответил мужик. — завтра в семь.

— Что завтра в семь? — не понял я.

— Завтра в семь утра будь здесь.

— А сегодня?

— А сегодня все — поезд ушел.

— Подожди, — я решил разобраться — что это значит, — ты объясни все-таки.

Мужик посмотрел на меня как на дефективного:

— Ты вроде с первого-то взгляда умнее кажешься, — заметил он, — короче, объясняю Стоит это денег — две штуки баксов, — он испытующе посмотрел на меня, пытаясь понять, вызвала ли у меня шок названная им сумма или я ее схавал, не моргнув. На всякий случай я поморщился.

— Ну вот, — продолжал мужик, — значит, ты приходишь, а тут у нас машина грузится. Везут в Германию товар. Какой — тебе не важно. Водитель имеет место в фуре, такую комнатушечку как бы, то есть прямо внутри товара — там и будешь сидеть. Переехал через границу — все. Вылезай. Гарантия полная — еще никто не сорвался. Устраивает?

Я обалдел — конечно устраивает! Подальше от этого поганой Польши с ее пятизвездочным борделем, в котором мне отведена роль общественного сортира.

— Да вроде нормально, — сказал я, — вот только цена кусается — а поменьше нельзя? — заискивающе спросил я.

Мужик посмотрел на меня с интересом — ведь раз я торгуюсь, значит — чего-то тут можно урвать.

— Ну, как сказать, — начал он уклончиво, — это надо с водилой разговаривать. Может, и смогу его уговорить, но только баксов триста скостит — не больше.

— Не, мужик, — заканючил я, — у меня и есть-то только полторы штуки — и все, даже на жратву уже не останется.

— Ты меня это, не жалоби, — вздохнул мужик, — я ж тебе свои проблемы не докладываю. Ну, что с тобой делать — полторы — так полторы. Ну, короче — заметано — завтра в семь жду.

И он ушел в сторону своей бабы, оставив меня одного посередине это кипящего базара.

Ладно, — решил я, — значит завтра в семь утра. Но как же мне быть — где сегодня ночевать? Вернуться в отель, конечно, можно — но если меня заставят работать?

Хорошо, предположим, я не вернусь, тогда эта сука, этот лощеный пан Войтек наверняка отправит своих молодчиков искать меня, а то что на него работает базарная мафия воров и рэкетиров — я не сомневался. Нет — это мне ни к чему, ведь они могут меня заметить тут в семь утра — и мне уже никуда не удастся уехать. Нет, была ни была — придется вернуться в отель.

Правда, надо подумать — под каким предлогом я завтра выйду оттуда в семь утра.

На всякий случай я зашел в магазин и, поменяв деньги в пункте обмена валюты, купил кроссовки, недорогой спортивный костюм, бритву, зубную пасту и спортивную сумку. Сделаю вид, что отправляюсь на пробежку, а в сумке у меня может быть гантели лежат, или еще что-нибудь. Неважно, но я был уверен, что в таком спортивном виде даже и с сумкой мне удастся выбраться из отеля.

Пока же пришлось вернуться в номер. Ровно в пять часов снова без стука ко мне вошла пани Гжеся и сказала:

— Пан сегодня начинает работать, поздравляю!

Она была так вежлива, что я не понял — она издевается или и в самом деле поздравляет меня с началом моей сексуальной деятельности.

— Вечером в девять часов пан должен прийти в номер 143 — это четырнадцатый этаж от лифта направо. Вас будет ждать господин Али. Деньги за обслуживание клиента вам передам завтра в десять утра я лично, если клиент будет доволен. Ну, не смущайтесь, — подбодрила она меня, — нам с вами долго вместе работать. Так что будет лучше, если вы не будете на меня реагировать враждебно. Желаю удачи, — и она вышла, оставив меня в полном недоумении.

Видимо хорошенькая пани выполняла тут ту же роль, что и я в своей роте в армии. Ну что ж — деваться некуда, придется отработать.

В десять вечера, как и было приказано, я стучал в дверь 143 номера. Мне открыл огромный негр, высокий и такой необхватно толстый, как три пивные бочки. Я с ужасом посмотрел на него, не понимая, как мне удастся отдрючить его огромную задницу — я боялся, что всей длины моего члена, если он вообще, конечно, встанет на это чудовище, не хватит, чтобы протиснуться сквозь все его складки жира.

Негр, видя мое замешательство, захохотал довольно, здоровой своей лапище шлепнул меня по заднице, как бы закидывая внутрь своего номера. Что-то бормоча на непонятном мне языке он начал раздеваться, стягивая с себя брюки. Я последовал его примеру, с отвращением глядя на эту мерзкую тушу, на его здоровенный свисающий чуть ли не до колен живот. Господи, ну что я буду с ним делать! К моему удивлению он оказался очень подвижным и невероятно сильным. Раздевшись быстрее меня, он уже с нетерпением содрал с меня мои трусы и начал с вожделением сосать своим огромным черным ртом с розовыми вывороченными губами мой сжавшийся от ужаса член. Моя робость явно забавляла его. При том одной рукой он довольно-таки грубо мял мои яйца, а другой — толстой здоровой черной лапой с длинными и жирными, как сардельки, пальцами он начал нащупывать мое анальное отверстие. А потом влез туда сначала одним, а затем и двумя пальцами. Я не мог вырваться из его железной хватки, чувствуя, как меня придавил к кровати огромный потный его живот. И вдруг негр, быстро развернув меня к себе спиной, резко и ловко вошел в меня своим членом и начал долбить меня так, как я сам это не раз проделывал с майором. От боли я готов был выть, лезть на стенку, но он цепко удерживал меня за плечи, подминая меня всего под себя, насаживая и насаживая меня на свой огромный член, как будто бы я был бабочкой которую он насаживал на иглу. Господи, это негр дрючил меня всю ночь, он кончил в меня как минимум шесть раз, и я только и успевал бегать туалет, выливая из своей задницы его омерзительную сперму.

Неужели это никогда не кончился, с ужасом думал я, глядя, как его волосатый здоровый член снова готовится к бою, у меня было такое ощущение, что его член просто никогда не опадает, он, наверно, так и живет с ним в стоячем состоянии. Однако после шестого раза негр и сам уже утомился. Он довольно откинулся в кресло, достал из холодильника две маленьких бутылочки виски, одну предложил мне, а другую в два глотка выпил сам. Я валялся на кровати полуживой. Негр улыбнулся мне. Сказал:

— Гуд бой, — поманил меня к себе пальцем, я подошел. Он снова погладил меня по спине, достал из кармана висящего рядом на спинке стула пиджака стодолларовую бумажку, заржал, омерзительно послюнявил ее и приклеил мне на лоб.

— Финиш, — выразительно и с чувством удовлетворения сказал он, и сделал некий пренебрежительный жест рукой, мол, можешь выметаться.

В своем номере я снова залез в ванную, теперь-то я понял, зачем мне дали номер с такой огромной ванной — и мок там часа два, пытаясь смыть с себя то чувство омерзения и гадливости, которое вызывали во мне воспоминания о прошедшей ночи.

Это было, конечно, самой последней точкой, укрепившей меня в моем решении ни на один день больше не задерживаться в Польше — во всяком случае, даже если мне и не удастся сбежать в Германию, в «Одеоне» я больше не проведу ни одного лишнего часа.

Утром, за полчаса до семи, в спортивном костюме и кроссовках, с сумкой на плече, в которую была упакована моя одежда, я легкой трусцой выбежал их отеля. В холле никого не было, никто меня не остановил, никто мною не поинтересовался. Я легко добежал до рынка и начал озираться по сторонам, отыскивая в толпе вчерашнего мужика.

— Да тут я, тут, — постучал он меня по спине. Я обернулся и увидел моего вчерашнего знакомца с беломориной в зубах.

— Ну как? — спросил я, — все в силе?

— Парень, тебе повезло, — заулыбался он, — я за базар отвечаю. Ну, а ты бабки принес? — жадным взглядом посмотрел он на меня.

— Деньги есть, — заверил его я, — но отдам только когда буду сидеть в машине, понял? И забудь про всякие шуточки — я в десантных войсках служил, — зачем-то добавил я, думая, что, возможно, такая недвусмысленная угроза предотвратит попытку забрать у меня деньги без оказания каких-либо услуг.

— Да ладно, — пробурчал мужик, — я ж не на халяву деньги беру, — я тебе уже и транспорт подобрал, — он подвел меня к огромной фуре, которая грузилась ящиками с водой.

— Но ведь она уже почти загружена! — воскликнул я, — а ты говорил, что меня посреди товара спрячут.

— Да погодь ты, какой боязливый, тьфу, черт, — мужик отошел куда-то и через минуту появился, ведя за собой еще одного мужика.

— Вот, — сказал он, тыча пальцем в нового знакомого, — зовут его Ежи, он твой водитель. Едет в Гамбург, высадит тебя на подъезде к Гамбургу, да, Ежи? — спросил мужик у водилы.

— Ага, — Ежи радостно заулыбался, по русски он понимал, но говорил плохо, наверное был двоечником.

— Ну, так, пятьсот баксов мне, — продолжал инструктаж мужик, — а тысячу — Ежи. Ежи платишь уже там, в Германии, когда он тебя высаживать будет. Так, Ежи? — снова спросил он у поляка.

Ежи опять радостно покивал головой.

— Ну все, давай мне пятьсот и катись, — сказал мужик.

— А где я поеду-то? — заволновался я.

Ежи подвел меня к фуре, залез в кабину, покопался за сиденьями и приподнял там какую-то доску.

— Давай, — сказал он по-русски, — сюда.

Я залез в кабину и глянул в то место, где мне предполагалось просидеть всю дорогу — это была почти что комнатка, маленькая, конечно, но вполне достаточная для одного человека и, главное, — в этом я убедился — туда нормально поступал воздух.

Я снова вылез из машины.

— Идет, отлично, — сказал я Ежи и мужику.

Мужик хмыкнул, мол, фирма веников не вяжет. А Ежи довольно заулыбался. Я протянул пятьсот баксов мужику, подал ему руку, и попрощавшись залез в кабину и спрятался в каморке. Ежи прикрыл меня доской. Сверху навалил еще чего-то, уж и не знаю — чего, и вскоре машина тронулась.

Я был так утомлен всеми своими приключениями, а также бессонной ночью, что очень скоро заснул под монотонный гул колес.

* * *

Тем временем в английском посольстве шло заседание в кабинете у посла Присутствовал сам посол, представитель службы М-6, только вчера прилетевший в Москву, и второй секретарь посла.

— Это большая неприятность, — говорил посол, — и мы должны сделать все, чтобы в русскую прессу не просочились никакие подробности.

— Да уж, — недовольно буркнул представитель М-6,  --  если эти подробности просочатся — мы все останемся без работы.

Посол скривил недовольную мину:

— Позвольте, но я дипломат, господин шпион, и то, что один из сотрудников посольства был вашим человеком, еще не является причиной для меня отвечать за последствия его шпионской деятельности. А как дипломат он был безукоризнен.

— Дорогой господин посол, — язвительно сказал представитель, — давайте не строить иллюзий, что нам с вами — если все обстоятельства откроются — что нам с вами удастся выйти сухими из воды.

— Господин Томпсон, — обратился к нему второй секретарь посольства, — вы решайте свои профессиональные вопросы с вашим руководством. А нам позвольте решать наши вопросы.

— Да, мистер Делени, — Томпсон с издевкой посмотрел на второго секретаря, — да, так и будет, если вы, конечно, не считаете себя обязанными выполнять прямые приказы королевы. А дело, по которому я прибыл сюда, является, как вам известно, делом государственной важности номер один. И получается, что мы имеем переданную нам информацию от господина Кевина, кстати, весьма ценную информацию, но ее невозможно пока расшифровать. А тем временем сам господин Кевин погибает от руки арабских террористов, которым он пытался перепродать полученную им по заданию английской разведки информацию за пять миллионов долларов, и при этом присутствует еще один человек, кстати русский юноша, который имел сексуальные отношения с господином Кевином И как вы думаете — удастся ли вам сохранить свое место, если все эти подробности станут достоянием нашего руководства?

— Что? — буквально подпрыгнул в своем кресле посол. — Что вы сказали?

— То, что вы слышали, — спокойно повторил мистер Томпсон, с удовольствием наблюдая, как зеленеет от страха лицо посла, а на лбу у его второго секретаря выступает холодный пот, и продолжал монотонно, — как удачно получилось, что следственные органы русских не смогли попасть в здание.

— Да, — поддержал посол, — нам просто повезло, хотя они и очень настаивали.

— Итак, — продолжал Томпсон, — официальная версия — господин Кевин скончался от сердечной недостаточности, к сожалению, в этот момент он курил, сигарета выпала из его ослабевших рук, начался пожар. Вот и все.

— Разумеется, — поморщился посол, — но об этом мы догадались и без вашей подсказки, русские власти уже оповещены о пожаре. К счастью, тело Кевина наши сотрудники сумели обнаружить раньше, чем русские пожарные. Факт его гибели пока скрыт. Тело Кевина без досмотра под видом дипломатического груза отправлено на родину, где и будет захоронено. Но будьте так добры, поясните, вы уверены в том, что только что сказали — про арабских террористов и про русского юношу?

— Я абсолютно уверен, — подтвердил Томпсон, — как вы понимаете, в связи с чрезвычайно важностью порученного мистеру Кевину дела мы постоянно прослушивали его квартиру, и вся сцена убийства записана у нас на пленку.

— А у кого, — посол немного помолчал и продолжил, — а у кого хранится эта пленка?

Мистер Томпсон с пониманием поднял глаза на посла:

— Пленка хранится у меня и существует в единственном экземпляре.

— И это значит, — с надеждой проговорил посол, — это значит, что мы можем с вами договориться?

— Как вы понимаете, — кивнул головой господин Томпсон, — если эта информация дойдет до вашего или до моего руководства, наша карьера окончена. Я, конечно же, могу в рапорте указать, что подслушивающая аппаратура в результате пожара была повреждена и запись не сохранилась, а заодно поддержать вашу официальную версию. Но я должен быть абсолютно уверен в том, что вы никогда и нигде, слышите меня, никогда и нигде не будете обсуждать обстоятельств гибели господина Кевина.

— Это разумно, — согласился посол, разумеется вы можете рассчитывать и на меня и на моего второго секретаря.

— Еще как могу рассчитывать, — заверил его с улыбкой Томпсон, — ибо вы зависите от меня больше, чем я от вас.

— Господин Томпсон, — снова вскричал второй секретарь, — вы слишком много себе позволяете.

— О нет, — ответил с улыбкой Томпсон, — не слишком. Но вот у меня есть информация что вы, молодой человек, — он ткнул пальцем во второго секретаря, — также, как и господин Кевин, любите молоденьких русских мальчиков. А это опасная страсть, видите, к чему это может привести.

Второй секретарь посла покраснел и замолчал.

— Итак, господа, все, что мне нужно от вас — некоторая помощь в установлении личности этого русского посетителя господина Кевина. Он последним, не считая убийц, видел его в живых и, возможно, у него имеется недостающая нам информация.

— Что мы можем сделать для вас, господин Томпсон, — предельно вежливо спросил посол.

— Все что нам надо — это установить личность этого молодого человека. Мы имеем его изображение и мы знаем его имя. Более того — мы знаем его месторасположение в настоящий момент. Дело в том, что по непонятным нам причинам он захватил с собой мобильный телефон господина Кевина. А этот аппарат был оборудован сигнальным маячком. Так что сейчас этот юноша передвигается по Европе и находится в Польше. То что он так быстро после убийства покинул территорию России не может не настораживать, хотя мы достоверно знаем, что он не убивал. Нам необходима информация о его родственниках, одним словом — все, что можно узнать о нем, но постарайтесь, если возможно, сделать это как-то очень корректно, так, чтобы русские не насторожились. Мы не заинтересованы в том, чтобы они сели ему на хвост.

— Хм, — пожал плечами посол, — я конечно могу сообщить, что нашей службой охраны замечен подозрительный тип, который часто ошивается на улице у нашего посольства и мы просим выяснить его личность, но это максимум того, что я могу вам обещать.

— Этого вполне достаточно, — кивнул господин Томпсон, — и помните — ваша карьера, а также и моя зависят теперь от нашего молчания Не допустите никакой утечки информации, если русские что-то проведают о гибели господина Кевина — мы можем потерять уникальную возможность получить мировое господство.

— Неужели это так серьезно!? — воскликнул посол.

— Это более чем серьезно. Я не имею право раскрыть вам все обстоятельства дела, но могу сказать одно — в Лондоне уже подготовлен двойник господина Кевина, думаю, что в ближайшие дни он будет в Москве. Вам предстоит внедрить его в московскую среду.

— Но ведь это! — начал заикаться от ужаса второй секретарь посольства, — это же нарушение всех дипломатических норм! Если это когда-либо вскроется — мы навсегда станем персонами «нон грата» в России, да и не только в России!

Посол терпеливо молчал.

— Да, риск конечно есть, — согласился Томпсон, — но мы вынуждены на этом настаивать, выхода нет, дело в том, что господин Кевин имел здесь один чрезвычайно важный контакт, и мы уверены, что его контактер ни с кем, кроме него самого, поддерживать связь не будет — и ради этого человека мы обязаны пойти на такую рискованную операцию.

* * *

Тимофей сладко спал в потайном ящике в кабине польского грузовика и не знал, что в Москве уже поднялся настоящий переполох в связи с его исчезновением.

Во-первых, Буряк, сидевший на стреме у дома дипкорпуса и ожидавший, когда же Тимофей выйдет от дипломата, почти что закемарил в машине и вдруг очнулся от странных криков. Поначалу он не мог поверить своим глаза — дом горел, причем полыхало пламенем именно окно квартиры Кевина.

Буряк сидел в машине в надежде увидеть, как Тимофей будет выскакивать из дома — но так и не дождался его. Он видел, как подъехали пожарные машины, как залили пылающее окно пеной, как появились сотрудники службы секъюрити английского посольства и не пустили русских пожарных во внутрь дома. Как пошумел и разошелся в конце концов по домам любопытствующий народ, а Тимофея все не было. Буряк был уверен, что даже в суматохе пожара не мог был пропустить его.

О происшествии он, конечно же, немедленно сообщил полковнику.

Тот был также ошарашен, как и Буряк, но решил подождать до понедельника в надежде, что Тимофей появится в части.

Но в понедельник Тимофея не было. Ничего не знал о нем и майор. Значит, случилось что-то непредвиденное.

Вечером, собравшись по заведенной традиции, с главарями солнцевской группировки в бане полковник, Буряк, Зубило и еще один бандит по кличек Волчара обсуждали сложившуюся ситуацию.

— Может, его английские спецслужбы взяли? — предположил Зубило.

— Ну, а с какой такой радости? — возразил полковник, — если только, конечно, он не начал напрямую лепить про оружие.

— А ведь мог, — вставил слово Буряк, — он же валенок деревенский, кретин голубой. Он мог и без подготовки напрямую полезть с разговором — его и сцапали.

— Ну допустим, — тяжело вздрогнул полковник, — а с какой такой радости пожар? И потом, ты говоришь, что потерпевших не было? — спросил он у Буряка.

— Не-а, скорые машины, правда, подкатили, но уехали пустые.

— Тоже странно, — почесал затылок Зубило, — никак в толк не возьму, что же там произошло.

— А может этот Кевин грохнул его и сжег? — предположил Буряк.

— Ну, это все только предположения, ничего-то мы наверняка не знаем, кроме того, что Тимоха в часть не вернулся, — подытожил Волчара.

— А, кстати, Кевин-то жив? Может, это наоборот Тимоха его грохнул? — спросил полковник.

— Интересная мысль, — хмыкнул Буряк, — это мы выясним в два счета, по вечерам Кевин пропадает в «Попугае». Если появится сегодня-завтра — значит жив.

А нет — значит, того…

— Ну хорошо. А нам-то что делать, — заметил полковник, — что делать, если Тимоха в часть не явится? Мне ведь полагается заявить его в розыск как дезертира А мы ничего толком не знаем, что произошло.

Волчара глубокомысленно помолчал и сказал:

— Значит, так. Ты, полковник, пока ждешь Тимоху, а мы ищем Кевина. В розыск подать всегда успеешь. Сообщи в роте, что ты его отправил куда-то там к командировку, чтобы народ не волновался. Неделю продержишься?

— Без вопросов, — хмыкнул полковник.

— Ну и лады, — сказал Волчара, — через неделю и поговорим, а пока давайте париться…

Так что об исчезновении Тимофея в Москве, кроме майора и его друга Володьки, не знал никто.

А меньше всего знала о происшествии московская милиция.

* * *

Я проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо.

— Ну, чего там, — брыкнулся я, протирая глаза.

В первый момент я и не понял — где это я. Вместо казармы надо мной висел какой-то серый потолок.

— Пан, пора, пан, пора, — повторял, как заведенный, здоровенный поляк, пытаясь меня разбудить.

— А! — сообразил я, — это ты, Ежи? Что случилось?

— Германия, Гамбург, — пояснил поляк.

И тут я вспомнил все и понял, что вот теперь я уже в Германии и что надо бы расплатиться с поляком и вышвыриваться из его кабины.

— Где Гамбург? — спросил я недоверчиво.

— Да вот же! — он ткнул рукой в дорожный указатель. На нем немецкой вязью было написано вполне читаемое даже мной «Гамбург, 10 км.»

— Ну, спасибо, приятель, — я пожал ему руку, вытащил из кармана приготовленную заранее тысячу долларов, отдал ему деньги. Он аккуратно пересчитал их, довольно улыбнулся и уехал, помахав мне на прощание рукой, оставив меня одного на пустынном шоссе.

Вот я и вырвался теперь уже от польских мафиози — да только надолго ли моя свобода? Я уже не захлебывался от восторга — заграница показала себя вполне жестоким миром с непредсказуемыми людьми.

Машинально я пощупал свои плавки — все в порядке, мои деньги, заначенные еще с Москвы, были на месте.

И то ладно, — вздохнул я.

Усевшись на обочину и глядя на проезжающие мимо автомобили я напряженно вспоминал, что я когда-либо слышал или читал о Германии. На ум ничего особенного не приходило. Вот только… Стоп! Где-то в газете я читал, как тут бедные студенты легко и просто путешествуют автостопом. Может, и мне попробовать?

Куда мне надо ехать, я не знал и решил, что мне будет по пути с любым, кто согласится меня подвезти. То есть, решил сыграть в такую русскую рулетку, что ли.

Машины со свистом пролетали мимо меня, не обращая никакого внимания на мою поднятую руку.

Сначала я стоял улыбаясь, потом — с обозленным выражением лица. А минут через пятнадцать силы мои иссякли, и я снова плюхнулся на дорогу. Нет, видно тут мне и помирать, — подумал я, и в этот момент рядом со мной притормозила какая-то малолитражка.

Парень приветливо распахнул дверцу и спросил меня:

— Париж?

— Париж! Париж! — радостно закивал я, не очень даже соображая, что Париж — это уже Франция. Какая разница — куда, главное, что везут, — подумал я и уселся на переднее сиденье рядом с водителем.

— Вер а ю фром? — на ломанном английском спросил он меня.

— Фром раша, — с трудом подбирая нужные слова ответил я.

Парень почему-то завеселился и залопотал что-то по-французски, обращаясь к кому-то сзади.

Честно говоря я сразу и не приметил, что на заднем сиденье есть еще один пассажир.

Обернувшись я увидел еще одного парня, который спал сзади в полной отключке.

— Дидье, Дидье, ля рюс, ля рюс! — щебетал мой спутник, пытаясь вызвать ко мне интерес у дрыхнущего Дидье. Но тот лишь вяло открыл глаза, с трудом, видимо, различая меня сквозь пелену сна. И опять ушел в забытье.

Водитель объяснил мне, что его зовут Филипп, и что они с Дидье были в Голландии, и Дидье там обкурился марихуаны. Бог его знает, как я это все понял, но у меня было ощущение, что в эту минуту я бы понял любого, даже японца, настолько обострились все мои реакции. Я жестами объяснил Филиппу, что я русский студент, хочу посмотреть Париж, но у меня нет паспорта.

На что Филипп беспечно махнув рукой сказал:

— Кастомс — ноу проблем?

То есть он был уверен, что на границе нас не остановят. А на случай, если остановят, он велел мне притвориться спящим вроде Дидье — и все дела. Через некоторое время и Дидье продрал глаза, пытаясь подбодрить Филиппа, он дал ему курнуть косячок и наверное зря это сделал, потому что Филипп начал как-то часто клевать носом, засыпая за рулем, один раз мы чуть даже не свалились в кювет, и наконец, уже ближе к ночи, миновали французскую границу. Никто нас почему-то не остановил, и это вызвало у моих новых друзей приступ веселья.

Я пытался у них выяснить, а что они так радуются. Почему радовался я — я и сам знал, но вот они?

Дидье, бурно размахивая руками, показал мне огромную коробку на заднем сиденье, на которой он проспал полдороги. Насколько я понял, это была полная коробка марихуаны. Мне стало дурно от одной только мысли, что было бы, если бы меня остановили на границе с этим двумя весельчаками. Поэтому, когда в Париже они высадили меня на одной из Центральных улиц, я был несказанно счастлив и, тепло попрощавшись с ними, с несказанным облегчением покинул их пропахшую запретной травкой машину.

Я шел по Елисейским полям, и мне на плечи томно опускался парижский вечер. Со всех сторон из многочисленных кафешек доносились зовущие и незнакомые запахи еды. Я вдруг вспомнил, что почти сутки не ел. Быстро разменяв в каком-то «эксченче» доллары я стал присматриваться к различным кафе, никак не решаясь, куда бы мне зайти. Была уже поздняя очень, но в Париже было тепло и приятно. Бульвар озарялся вспышками и переливами разноцветных реклам, отовсюду слышалась зовущая томная музыка — и вдруг я забыл про все свои несчастья и скитания.

Я перестал себя чувствовать одиноким странником, я был в Париже. Я шел по парижским улицам, и хоть я не знал, где буду сегодня ночевать и что буду завтра делать, но совершенно без всяких на то причин я чувствовал себя счастливым.

Когда голод сделался уже нестерпимым, я все же решился и зашел в одно из понравившихся мне кафе. Столики тут стояли не только внутри, но и снаружи — прямо на улице — и можно было сидеть за таким столиком, вытянув ноги, а мимо тебя могли проноситься машины, но ты все равно чувствовал себя на вершине какого-то неземного блаженства.

Я уселся за один из выставленных на улице столиков, и буквально в считанные мгновенья ко мне подлетел официант, жеманный и галантный.

— Месье? — он выжидающе склонился надо мной.

Я сказал коротко и с очевидным русским акцентом:

— Кофе и меню.

— О, уи, уи, ен момент, — шепнул он и исчез, а через секунду появился с чашечкой горячего крепкого напитка — настоящего парижского кофе, такого терпкого, горького и будоражащего кровь, что от одного глотка с меня слетела вся усталость. А еще он протянул мне меню, разобраться в котором я, конечно же, не мог.

Единственное, что я понял — тут готовят более 400 номеров различных блюд. Но мне-то нужно было от них только одно единственное блюдо — я хотел кусок мяса, нормального сочного мяса. Я не знал как это объяснить.

Но официант, видимо уже привыкший к причудам неговорящих по-французски иностранцев, начал терпеливо выспрашивать меня. Он изобразил разных животных — от овцы до свиньи — и я выбрал то животное, которое мычало. Понятно, что мне должны были принести говядину. Официант пытался уточнить еще что-то, при этом он булькал и шипел, но я уже ничего не понимал Тогда он махнул на меня рукой и умчался. А я остался в ожидании. Плевать, что они там сделают с этим мясом, важно, что я все-таки получу свою говядину, а жареную или вареную — какая мне разница.

Я сидел в блаженстве за столиком, вытянув ноги на мостовую, и поглядывал по сторонам. На бульваре неподалеку от меня какая-то девчушка забавного вида что-то рисовала на мольберте. Ах, да, — вспомнилось мне, — ту же должно быть полно художников. Я с любопытством оглядывал ее. На ней была коротенькая черная юбочка, рыжая коротенькая с большим вырезом майка. Какие-то фиолетовые колготки и большие, почти что солдатские, на толстой подошве ботинки. На вид ей было не больше шестнадцати-семнадцати лет. На лице не было ни капли косметики, жидкие волосики прямыми прядями свисали чуть ниже плеч, и вся она была такая хрупкая и одухотворенная, что немедленно стала для меня как бы символом парижской романтики.

Вот если бы у меня была такая девчонка, — вдруг мелькнула у меня мысль, — может быть, и в жизни у меня все было бы по-другому.

Девчушка, неожиданно почувствовав на себе мой взгляд, обернулась и посмотрела на меня.

Я подмигнул ей, и она доверчиво и радостно улыбнулась мне в ответ. Черт подери, — подумал я, — что ж это они все тут такие доброжелательные в этом Париже!

Мне хотелось быть таким же как и они — и я тоже заулыбался ей и даже сделал такой дурацкий жест, приглашая ее сесть рядом со мной за столик.

Каково же было мое изумление, когда она кивнула и, быстренько собрав свой мольберт, села напротив меня.

— Элен, — нежным голоском сказала она, протягивая через стол мне свою тонкую ручку.

— Тимофей. — ответил я.

Она с удивлением выпучила на мена глаза и попыталась повторить мое имя:

— Тимо-ф-фей?

— Ну можно Тима, — разрешил я.

— Тима? — опять с удивлением повторила Элен.

Я радостно кивнул головой. Мое имя в ее устах звучало чудесной музыкой. Она что-то спросила меня, и я, решив, что она выясняет, из какой я страны, ответил:

— Русский я, Россия.

— Рюс? — поняла она и опять радостно улыбнулась.

Черт возьми, чего они тут все лыбятся, — начал злиться я. Может она проститутка и хочет чтобы я ее снял на вечер? Так мне это на фиг не надо, как бы это выяснить? И я, посмотрев на нее, показал ей один вполне международный жест, как бы спрашивая:

— Ты? — сказал я, показывая, как указательный палец правой руки ходит в сложенном в трубочку кулаке левой руки.

— Муа? — возмутилась она, показывая на себя, и засмеялась, — нон, нон, но проститьют, же не сви па, невер, — она путала французские и английские слова, подкрепляя их жестами, и я понял, что она не проститутка, а художница.

Когда подошел официант и принес мне тарелку с прекрасно прожаренным огромным куском мяса и жареной картошкой, она тоже что-то заказала официанту. Опять я с тревогой посмотрел на нее, думая, что она хочет покормиться за мой счет. В принципе я не возражал, но это было как-то неожиданно что ли.

Она поймала мой взгляд, достала свой кошелек и вынула оттуда деньги, показывая, что будет платить за себя сама, тут уж застеснялся я, показывая, что ничего страшного — я могу заплатить и за двоих.

Короче, вот так, жестами, объясняясь мы проболтали целый вечер. Никогда бы не поверил, что можно говорить с человеком, не зная языка. Ей было, как я выяснил, уже восемнадцать, и она жила в маленькой квартирке на Монмартре. Училась в какой-то академии и мечтала стать знаменитым модельером.

Про себя мне особенно нечего было рассказывать, и я пытался объяснить ей, что я из Сибири и что я хороший солдат.

— О, солджер, уи, — щебетала она, — пет этре тю ве а ла легион этранже?

Я так и не понял, что такое «легион этранже», но вроде бы она мне объясняла, что тут есть какая-то работа для солдат. Честно говоря, за одну эту мысль я готов был расцеловать эту хрупкую девчушку. Ну конечно — как я не подумал сразу. Ну что я вообще умею в этой жизни, кроме как трахаться с неграми, я же солдат, наверняка тут нужны наемники, я, кажется, что-то слышал об этом. И наверняка эта девчушка знает, куда мне нужно обращаться.

Я решил, что ни за что не отпущу ее — и начал жестами выяснять, нельзя ли мне поспать в ее маленькой комнатке на Монмартре.

— Тю ве дормир авек муа? — изумилась она, — мэ же не сви па проститьют.

— Да нет, не проститют, — успокаивал ее я и жестами показывал, что даже не поцелую ее, а спать буду отдельно, да еще и заплачу за это, как, впрочем, я уже заплатил за наш с ней совместный ужин.

Элен не заставила себя долго уговаривать, да и время было уже позднее, короче мы вместе покинули кафе и потащились к ней на Монмартр. Было такое ощущение, что мы прошли пол-Парижа, пока добрались до ее комнатушки. Это действительно была мансарда — а по нашему, по русски — чердак, но удивительно уютный и тоже как-то по парижский раскованный и шикарный.

Элен явно не бедствовала. Ее кровать была накрыта розовым шелковым покрывалом, в ногах валялась шкура белого медведя, повсюду висели ее собственные картины и еще кругом было множество красивых безделушек.

В ту ночь мы так и не заснули — впервые за долгое время я снова ласкал женщину. Я чувствовал, что она ждет от меня этого — и просто не мог ей отказать, ведь она была так добра со мной, пригласила меня к себе, почему бы не сделать ей приятное. И вдруг я сам с удивлением обнаружил, что это ни с чем не сравнимый кайф — просто ласкать нежное женское тело, просто мять в своих ладонях ее бархатные сочные грудки, а не перебирать волосатые мужские яйца. Честно говоря, я побаивался этой близости, я не знал, смогу ли я возбудиться от женщины, ведь я уже привык к мужскому телу. Но все мои мысли куда то улетучились, едва только нежная рука Элен погладила мою волосатую грудь. Я не торопился войти в нее, я все тянул и тянул удовольствие. Она была такой хрупкой, что мне легко было перекидывать ее тельце с одной руки на другую, качать ее в своих объятиях и даже целовать ее нежный курчавый треугольничек, раздвигая языком ее набухшие половые губы, дразня ее легким прикосновением язычка к возбужденному клитору.

Она стонала, прося меня войти в нее, но я все равно не торопился, я ласкал пальцами ее анальное отверстие, отчего она взвивалась в моих руках и начинала протяжно подвывать. А я все преследовал ее своими ласками, не давай ей передыха, а потом вдруг, когда она уже истекала желанием, мягко нежно, сначала просто прикоснулся к ее треугольнику своим членом, а потом вплыл туда, скользя по обильной смазке, и утонул в ее глубине, я мял и тискал эту девочку, сколько хватало моих сил, упирался своим членом в упругие стенки ее влагалища, а она, казалось обезумевшая от наслаждения, что-то шептала по французски, стонала и вскрикивала и вдруг, сильно напрягшись, протяжно взвыла, и я почувствовала, как она расплылась обжигающим теплом на моем члене — и я понял, что она кончила. И вот тогда я повернул ее к себе задницей и, уже не обращая внимания на ее протесты и стоны, сделал то, что привык делать уже давно — я ворвался своим разгоряченным и казалось еще больше разбухшим членом в ее сладенькую задницу, и, сам уже застонав от немыслимой сладости, сжимая одной рукой ее груди, а другой продолжая ласкать ее клитор, кончил в нее с таким неистовством и восторгом, что она тоже задергалась со мной в едином экстазе, она кончила второй раз. Я долго лежал потом на ней, зная, что причиняю ей боль, но мне так нравилось чувствовать под собой ее измученной усладой тело, что лишь несколько минут спустя я застонал, отпустив ее, и она выскочила из моих объятия, повернув ко мне радостное возбужденное лицо, поцеловала меня в мои закрытые глаза и залилась, не знаю уж почему, счастливым смехом…

* * *

Утром Элен отвела меня на пункт вербовки наемников в иностранный легион. Я потолкался там какое-то время и понял, что у меня есть, наверное, возможность завербоваться туда — если я, конечно, смогу пройти все испытания.

Регистратор, с удовольствием глядя на мои накачанные плечи, призывно махал рукой. Но я как-то сразу не решился войти туда. Тем более, что потом, насколько я понимал, мне уже несколько недель не удастся вырваться в город, а я не мог себе представить, что мои отношения с Элен, только начавшиеся, вот так и окончатся, я хотел попрощаться с ней, хотел еще раз увидеть ее милое личико, еще раз услышать ее нежный тонкий голосочек. В конце концов она была единственным человеком на этом свете, с которым я мог поддерживать хоть какую-то связь. Одним словом, я решил попрощаться с Элен и вернуться на сборный пункт.

У меня на бумажке красивым девичьи почерком Элен был записан ее адрес. Я поболтался по парижским улицам приблизительно часа полтора, наслаждаясь видом манящих витрин, глазея на проходящих мимо людей — в конце концов, имел же я право хоть капельку полюбоваться окружающей меня жизнью, прежде чем позволю опять обрить свою недавно отросшую шевелюру. И я уже собирался было поймать такси и сунуть водителю эту бумажку с адресом, чтобы долго не объясняться, как вдруг мне показалось, что за мной кто-то движется.

Когда за тобой следят — это очень странное ощущение. Не каждый может почувствовать этот цепкий чужой взгляд, который следует за тобой по пятам. Не знаю, то ли у меня было какое-то особенное чутье, то ли это просто привычка, выработанная еще в деревне — когда мы с пацанами ходили в лес на охоту — и там я научился тихо и бесшумно преследовать зверя, там я научился безошибочно определять наличие какой-либо опасности за спиной. И вот сейчас вдруг — столько лет спустя! — у меня возникло четкое ощущение опасности. Я хотел немедленно обернуться, но сдержался и, так и не подняв руку, чтобы остановить такси, просто медленно побрел по улице. Ощущение, что меня преследуют, не проходило — оно, наоборот усилилось. Теперь я уже не сомневался — за мной следят.

Расслабленной походкой я брел от одного кафе к другому, по-дурацки заглядывая в выставленные на всеобщее обозрение меню, как завороженный поворачивал голову вслед красоткам, а сам выжидал удобный момент, чтобы оторваться от хвоста. Впереди я увидел какой-то переулок. Медленно, не ускоряя шага я приближался к этому повороту, и метра за три до него я вдруг перешел в настоящий галоп и в два огромных пряжка скрылся за углом, вжавшись в стену. Через мгновенье я увидел двух растерянных парней, заглядывающих в этот самый переулок. Спрятаться я не успел, и наши взгляды встретились. Догадавшись, что я их расшифровал, они стали угрожающе надвигаться на меня. Я, медленно пятясь задом, отступал, пытаясь оценить, каковы мои шансы на успех. Может быть просто рвануть мимо них и выскочить вновь на большую улицу, там будет проще скрыться? Нет, переулок слишком узок, я не смогу миновать их. Может быть, рвануть по переулку? Но кто его знает — куда он выведет? А впрочем — времени на раздумья у меня не оставалось, я чувствовал, что сейчас они перейдут к действиям. И вдруг краем глаза я уловил какое-то странное движение, которое сделал рукой один из наступающих на меня парней — он как бы позвал кого-то, как бы дал сигнал наступать. И я понял, что и за спиной у меня, наверняка, тоже люди, значит, переулок отпадает. Если у меня и есть шанс, то только прорваться через этих двоих, и больше не откладывая я, мягко спружинив, оттолкнулся ногам и or асфальта буквально рванул вперед, как ракета.

Одного из стоявших парней я долбанул головой об стенку, другому успел дать ногой между ног, и думаю, что он согнулся в пополам, но у меня не было времени обернуться, чтобы убедиться в этом — за спиной я слышал топот ног. Выскочив на улицу за 2 секунды я оценил ситуацию — уйти далеко мне бы не удалось. И тут я заметал стоявший на светофоре грузовик, я успел зацепиться за его бампер и еще за какой-то крючок, торчащий из кузова и буквально вжался в его корпус. Машина тронулась, и я уехал вместе с ней на глазах у моих преследователей. Я слышал их отчаянные крики, видел, как они засуетились, мечась взад и вперед, а грузовик уходил все дальше и дальше, но вот от тротуара отделилась какая-то машина и начала преследовать меня.

Грузовик набирал ход, не было никакой возможности соскочить с него — я бы разбился насмерть, а машина с преследователями подбиралась все ближе и ближе, в принципе у меня не осталось никаких шансов оторваться от них. В этот момент грузовик въехал на какой-то здоровый мост. Мы ехали прямо рядом с ограждением, и поскольку я стоял ногами на бампере машины, держась за выступы кузова, то я был как раз на уровне этих перил.

Ну, надо решаться, подумал я, это, пожалуй, единственный реальный шанс спастись — другого может не быть, — подумал я и, набрав полную грудь воздуха, что было сил оттолкнулся от кузова машины и полетел вниз, в воду, которая приближалась ко мне с невероятной скоростью, надвигалась на меня темной холодной массой, я летел ногами вниз и понимал, что если таким образом я войду в эту воду, то, возможно, уже больше никогда не вынырну. Не знаю, каким уж образом мне удалось сгруппироваться и перевернуться, но мое тело острой бритвой разрезало рябистую поверхность Сены, и я камнем пошел на дно. Уже погрузившись в воду, я начал судорожно стягивать с себя кожаную куртку, ставшую в мгновенье ока каким-то каменным, тянущим меня вниз панцирем. Она все не поддавалась. А воздуха в легких оставалось все меньше и меньше — и вот уже когда я совсем почти отчаялся, мне удалось освободиться, и еще одним последним усилием я взмахнул руками, направляя свое тело наверх. Я вынырнул, хлебнув воздуха, и снова ушел под воду.

Плавать я научился в возрасте пяти лет. Я нырял, как утка, вода была моей любимой стихией, мне ничего не стоило проплыть под водой еще и еще, метр метром. Время от времени выныривая, чтобы хлебнуть воздуха, я, может бы только минут через двадцать отважился подплыть к берегу и, оглядевшись как следует, не заметив никого из преследователей я вылез наконец-то на берег.

Весь мокрый, в перемазанной какими-то водорослями рубашке, облепившей тело, я сидел на траве и пытался понять — кто же мог преследовать меня, кто? Неужели полковник сумел разыскать меня здесь? Совершенно очевидно, что это не были официальные органы власти — то это не полиция, и даже не Интерпол. То, как они пытались меня схватить, говорило лишь об их принадлежности к великому племени мафии. Кто это мог быть и зачем? Если полковник — то зачем, в конце концов, я ему нужен? И тут меня осенило: да ведь он, наверное, ищет пленку. Ведь перед моим отлетом из России Володя обещал отправить полковнику пленку с записью нашего с ним разговора. Видимо, копию пленки он уже получил и теперь хотел бы забрать еще и оригинал. Но как он мог выйти на меня? Неужели через поляков? Ну хорошо — предположим даже, что люди Мишки-Китайчика описали меня — но найти меня в Париже? Нет, это было практически невероятно. Но если не полковник, тогда кто?

* * *

А тем временем события в Москве разворачивались довольно-таки вяло. Володя действительно сдержал свое слово и отправил полковнику кассету с записью его разговора с Тимофеем. Полковник получил бандероль вечером после работы, когда жена принесла ему с почты небольшой сверточек.

— Гена, — позвала она из коридора, — тебе тут посылочка какая-то пришла, что бы то могло быть?

Жена у полковника была молодая, лет на пятнадцать моложе его и потому, наверное, дура. Ну как можно радоваться неопознанной маленькой посылочке?

Встревоженный полковник выскочил в коридор, схватил посылку и долго сидел над ней, не распаковывая ее, с ужасом думая — не бомба ли, часом? Но там, вроде бы, ничего не тикало, да и вес был ничтожный. Поэтому, соблюдая все меры предосторожности, он все-таки развернул многочисленные слои бумаги и в глубине этого свертка обнаружил кассету. Прослушал ее в наушниках и побелел. Он узнал свой голос. И голос этого пидора. Значит не зря, не зря он побаивался этого тихого говнюка — вот он какую подлянку устроил, записал их разговор на пленку. Ах он старый козел, как он мог так форшмануться с этим мальчишкой…

Полковник побежал на кухню и накапал себе тридцать капель валокордина.

— Гена, что случилось? — обеспокоено спросила жена. Она сидела на кухне, вся в бигудях, с включенным феном, и сушила голову.

— Да пошла ты, сука! — грубо рявкнул полковник и выбежал вон их кухни.

Жена недоуменно пожала плечами и, пробормотав:

— Сам мудак! — продолжала сушить свои кудри.

Полковник схватился было за телефон — позвонить Буряку, но тут же отдернул руку. А что, если и телефон его прослушивается?

С большим трудом он дождался следующего дня, вызвал врача и взял больничный. Потом, соблюдая невероятные меры предосторожности, озираясь по сторонам, сел в свою машину и поехал в офис к Волчаре. Он там был всего дважды и не хотел лишний раз там светиться, но уж больно сложной оказалась ситуация.

Волчара изумленно выпучил глаза, увидев на пороге своего кабинета полковника собственной персоной, да еще и в спортивном костюме.

— Гена, ты что, заболел? — ошеломленно спросил Волчара.

— Да нет, Борис, — полковник назвал Волчару по имени, — не заболел, беда у меня.

Полчаса они сидели при закрытых дверях, обсуждая сложившуюся ситуацию.

— Значит так, ясно, что парень слинял, — сделал вывод Борис, — слинял, потому что почувствовал опасность. Ему ж до дембеля было рукой подать, в такой период деру дать — надо серьезно в штаны наложить, ведь трибунал светит. Но он на это пошел, а значит где-то ты, Генаша, его спугнул.

— Но где? — развел руками полковник.

— Где — не знаю, но если он почувствовал, что до дембеля все равно живым не доберется — значит ты не так игру повел, ясно, так что вина твоя.

Полковник обречено молчал.

— И пленочка эта, — продолжал Волчара, — пленочка эта конечно взрывоопасная, что и говорить. Надо пацаненка твоего найти. Я ребят уже к его мамаше в Сибирь отправил.

— Только не трогай ее! — взмолился полковник. Он боялся непредсказуемых последствий, ведь сказано же в записочке, приложенной к кассете, что если с матерью Тимофея этого что-то случиться, аналогичная кассета попадает на стол главного военного прокурора.

— Да ну что ты — на фига она нам сдалась, старушенция. Что там в деревне, стариков, что ли, мало, кому копейка не помешает? Мои ребятки там покрутятся, узнают, что к чему, и заплатят маненько мужику какому подходящему. Так что если сам Тимоша там объявится или весточка от него какая — мы будем знать об этом в пять минут. Это первое. Второе — все мои люди сейчас работают по вокзалам и аэродромам с фоткой твоего Тимоши. Есть версия, что он, подлец, за границу утек. А без визы проще всего была смотаться куда-нибудь в братские соцстраны бывшие. Типа Польши, Чехии. Ну, там тоже свои люди есть, фотку его и туда отправили. Так что на след его мы выйдем обязательно. А ты лучше вот о чем подумай: ведь не мог же это валенок деревенский сам придумать куда и как смотаться. Да еще тебя на кассетку записать. Тут без хорошего консультанта не обошлось. Соображаешь?

Полковник поднял глаза на Волчару:

— Думаешь — майор?

— А ты как думаешь? — ответил тот вопросом на вопрос.

Полковник понуро кивнул. Конечно же — майор, кто еще, да этот Тимоха ни с кем больше и не общался. А тут у них, видите ли, любовь закрутилась, у этих пидоров, будь они неладны.

— Значится так, — после паузы продолжил Борис, — не бзди. Из дерьма мы тебя вытащим. Но ты мне будешь должен, ох крепко должен.

Полковник кивнул — то он хорошо понимал, знал, что за эту помощь Волчара из него потом всю кровь выпьет, да плевать — и так одной веревочкой повязаны. Так что деваться некуда.

— Я тебе кажется и так никогда не отказывал, — с укором сказал полковник.

— Это правильно, — согласился Волчара, — но теперь меня к тебе дело на сто миллионов. И ты не можешь отказаться, ты можешь мне только сказать — так точно, будет сделано, — сказал с издевкой Борис, копируя услышанные им на кассете фразы полковника.

Полковник хмуро улыбнулся:

— Ну, говори что там.

— Мне надо, чтобы ты организовал полет военного самолета в Афганистан. Забрал там груз и приземлил его на военный аэродром без досмотра.

— Наркотики? — спросил полковник.

— Угадал, — кинул головой Борис.

— А я — в доле, или ты мне это зачтешь просто как услугу за услугу?

— Обижаешь, полковник, — хмыкнул Волчара. Он давно знал ненасытные аппетиты полковника, так что услуга услугой, а денежки — сами собой, поэтому посмешил успокоить вояку, — конечно, в доле.

— Ну что ж, когда нужен самолет? — полковник уже прокручивал в голове всю цепочку, по которой придется пройти, чтобы обеспечить заказ Волчары.

— Ну, скажем так, недельки через две. Смогешь?

— Подмазать кое-кого придется, — заметил полковник.

— Ну, не без этого, — понимающе кивнул Борис.

— К концу недели скажу — кому чего и сколько.

— Ну, а я к конце недели мальца твоего отыщу, во всяком случае, внесу ясность в печальную картину, — пообещал Борис, — кстати, ты на него в розыск-то подай, дезертир ведь парнишка.

— Ага, — кивнул полковник. — завтра же и подам.

— И, кстати, майора твоего забрать придется, — как бы между прочим сообщил Борис.

— Как это? — полковник насторожился.

— Ну очень просто — это же не без него все устроилось. Ты уверен, что он не сорвет нам наше дело?

Полковник задумался — то, что тут майор приложил руку, он не сомневался. И понимал, что если Борис займется майором, то тот живым из его рук не вырвется. А дезертир и труп в одной части в одно и то же время — это, пожалуй, чересчур. Могут начаться проверки, как бы чего не всплыло.

— Нет, майора не трогай, — возразил полковник.

— Ну, хозяин — барин, — отстранено сказал Борис, — не хочешь — как хочешь, но тогда ты сам из дерьма и выпутывайся.

— Но почему?

— Ты сам хорошо понимаешь, что он знает слишком много. Ты уверен, что можешь на него положиться?

Нет, полковник в этом уверен не был — теперь он вообще ни в чем не был уверен.

— То-то же, — заметил Борис, — а раз ты майора не хочешь нам отдать, то как я тебе самому могу доверять, может, ты с майором заодно, и вообще, непонятно, что за комедию ты мне тут ломаешь?

Полковник понимал, что с точки зрения холодного расчета Борис прав — майор опасный свидетель и его надо убрать. Но с другой стороны, если найдут труп майора — будет ЧП.

— Слушай, а нельзя ли как-нибудь аккуратно, чтобы вроде как несчастный случай?

— Не уверен, — категорично отрезал Борис, потом смягчился, — ну ладно. Постараемся…

Полковник кивнул. Что ж, на войне — как на войне. Ему нанесли удар под дых — а он не пацан, чтобы такие удары оставлять без внимания. Ну, а если и будет какой шум — так он достаточно денег передал и в генштаб, и в Минобороны, чтобы его прикрыли в случае чего.

— Ну, лады, — сказал он Борису и, попрощавшись, вышел.

Все вроде бы складывалось неплохо, но почему-то тяжесть так и осталась у него на душе.

* * *

Представитель службы М-6 сидел в кабинете у посла Англии и нервно барабанил пальцами по столу.

— У нас некоторые проблемы в Париже, — начал он.

Но посол прервал его:

— Если это не относится к моей дипломатической миссии, я бы попросил вас не посвящать меня в ненужные мне подробности.

Резидент заткнулся, недовольно поглядывая на посла. Его раздражала эта открытая неприязнь, которую сей высокопоставленный чинуша проявлял к нему, его брезгливость по отношению к разведке была резиденту совершенно непонятна — как же так, он ведь тоже старается на пользу Англии и королевы. А этот надменный лорд считает его чуть ли на мусорщиком, копающимся в чужом грязном белье. Да, возможно, разведка — не самый чистый бизнес на свете, но у каждого своя работа, и если сегодня он, резидент, не сможет уязвить этого самовлюбленного господина, то во всяком случае он запомнит это оскорбление и настанет день, когда они поквитаются.

— Ну хорошо, допустим, — уступил послу резидент, — допустим, парижские неприятности вас на касаются, хотя я в этом не уверен, но позвольте, по крайней мере, представить вам нашего дублера.

— Я просто вынужден с ним познакомиться, хотя подчеркиваю, что делаю это без всякого удовольствия, — сухо произнес посол.

Резидент встал, приоткрыл дверь кабинета и попросил кого-то войти. Человек из приемной переступил порог — и посол застыл в своем кресле — перед ним стоял Кевин.

— Не может быть! — вырвалось у него, — это невероятно!

— Очень хорошо, — удовлетворенно сказал резидент. Он уже понял, что сходство двойника с оригиналом было действительно потрясающим, — познакомьтесь — это ваш новый первый секретарь.

— Простите, как вас зовут? — не сдержался посол и задал дублеру бессмысленный вопрос.

— Кевин Олдридж, — ответил двойник.

— Простите, — пробормотал посол, — конечно, Кевин Олдридж.

Резидент усмехнулся — вот и этот вышколенный чинуша дал осечку — значит и он не идеален.

— Ну, а теперь, господин посол, — с тонкой иронией проговорил резидент, — я вас оставлю наедине с вашим новым сотрудником, вам, видимо, надо обсудить достаточно много служебных вопросов.

Посол обречено вздохнул и спросил:

— Скажите, а как долго господин… Кевин будет оставаться моим сотрудником?

— Как только он осуществит возложенную на него миссию, я думаю, его досрочно отзовут в Лондон по неотложным делам, а вы сможете подобрать себе замену.

— Да, я понимаю, но сколько по времени будет длиться это осуществление миссии?

— Может быть — неделя, может быть — месяц, а может быть и полгода.

— Хорошо, — обречено сказал посол, — я вас понял, ну что ж. Идите, оставьте нас с господином Кевином наедине, нам есть о чем поговорить.

Резидент с поклоном удалился. Он знал, что сейчас здесь состоится вовсе непростой разговор но это его уже не касалось, все, что зависело в этом деле от него, он уже сделал. Во всяком случае, дублер полностью готов к новому контакту с академиком, а это было, по сути его единственной задачей.

М-6 вынуждена была пойти на такой шаг — ведь дискета, которую Кевин успел передать английскому правительству и которая содержала бесценную информацию, — эта дискета была закодирована, а шифр, по словам Кевина, академик обещал передать после того, как он получит миллион долларов по чеку, переданному ему английской королевой. Следовательно, надо было дождаться, когда академик снова выедет за рубеж на какой-нибудь семинар и сможет там обратиться в банк за деньгами. Вот тогда-то можно было бы получить ключ or формулы. Но когда это произойдет? Необходим был еще один контакт с академиком — понятное дело, что кроме Кевина он вряд ли стал бы с кем-то обсуждать эти вопросы. Поэтому дублеру предстояло в ближайшее время встретиться с академиком и продолжить обсуждение условий сделки. А кроме того руководство М-6 наделось, что увидев Кевина живым и невредимым, возможно, выйдет на связь и кто-то еще из лиц, о которых они не осведомлены и кто тоже был замешан во всей этой истории. Одним словом — миссия у дублера была и сложная, и рискованная, но в М-6 были уверены, что он безусловно справится с порученным заданием, ведь это был лучший агент английской разведки, человек безусловно опытный и крайне осторожный.

Все было бы ничего, если бы не одно печальное обстоятельство: только сегодня утром резидент в Москве получил сообщение из Центра, что в Париже наконец-то обнаружен тот самый русский солдатик, который присутствовал в квартире Кевина в момент убийства.

В принципе за его передвижениями по Европе разведка пристально следила с помощью радиомаяка, находящегося в корпусе мобильного телефона Кевина. Удивительно — но парнишка словно бы не расставался с этой игрушкой. Никто не понимал, почему он таскает повсюду за собой этот телефон, ведь он был не заряжен, воспользоваться им уже не представлялось возможным. Но факт оставался фактом — телефон постоянно был с солдатиком, и когда стало ясно, что он определенно остановился в Париже, туда вылетела специальная группа захвата в составе 7 человек. Они обнаружили парня, спокойно прогуливающегося по одной из парижских улочек, сели ему на хвост, но он, повинуясь какому-то удивительному чутью, обнаружил слежку, попытался уйти от хвоста, причем действия его были на удивление всем крайне решительными и резкими — и в итоге он смог уйти от преследования, спрыгнув прямо с едущего по мосту грузовика в мутные воды Сены. Что случилось дальше — никто не знает. Радиомаячок исправно подавал сигналы теперь из одной и той же точки, а именно — со дна реки. И было не ясно — то ли парень утонул, то ли просто избавился от телефонного аппарата Во всяком случае, если тело не всплывет в ближайшие дни, а резидент чувствовал, что никакое тело не всплывет — значит, этого солдатика они потеряли навсегда, никаких новых данных, которые помогли бы его разыскать, получить не удалось.

Резидент не понимал, как мог этот паренек из русской глухой деревни — а биографию Тимофея уже хорошо изучили с помощью досье, предоставленного русскими коллегами по просьбе посла — как он мог так быстро и без промедления буквально за считанные сутки перебраться из Москвы в Париж, притом очевидно, что у него не было никаких документов, и как ему, неопытному мальчишке, удалось уйти от хорошо обученных и прошедших специальную подготовку агентов М-6. Да, видно, это был крепкий орешек. И ничего не поделаешь — теперь он потерян скорее всего навсегда.

Резидент вздохнул — у него не было полной уверенности, но интуиция подсказывала ему, что, возможно, у этого парня есть какая-то информация, которая может быть принципиально важной для раскрытия секрета переданной им русским академиком формулы. Он не знал — откуда взялось это предчувствие, но был уверен, что не ошибается. Однако начальству он не спешил сообщить об этих своих подозрениях. Проблем хватало и так.

Во всяком случае будущая неделя могла оказаться решающей для всей этой и так уже затянувшейся истории. Возможно, что встреча дублера Кевина и академика Конягина может состояться через два дня — на очередной пресс-конференции, устраиваемой руководителями его научно-исследовательского центра. К этому стоило подготовиться как можно тщательнее.

* * *

У полковника было отвратительное настроение Он, конечно, был по-прежнему уверен в себе и в силе своих покровителей, и, к счастью, он все-таки вовремя успел подать рапорт в вышестоящие инстанции о том, что в вверенном ему подразделении обнаружен факт дезертирства. Но буквально через несколько минут после того, как рапорт был направлен с нарочным в Генштаб и в военную прокуратуру, раздался звонок с проходной, там на прием к полковнику просились незваные гости — сотрудники российских спецслужб.

Полковника просто прошиб холодный пот, когда они заявили, что хотели бы побеседовать с рядовым Тимофеем Истоминым.

Полковник, не сообщая им о том, что рядовой дезертировал, попытался выяснить причину такого странного интереса, и ему было сказано, что по поводу Тимофея поступил запрос от посла одной из западных держав — якобы он был замечен в излишнем любопытстве к зданию дипломатического дома, где проживали сотрудники посольства и подозревается в поджоге.

Сердце полковника стучало с таким грохотом, что он был уверен — этот нервно пульсирующий ритм слышат даже его посетители. Он не знал, что точно им было известно еще — знали ли они что-то о реальной миссии Тимофея, знали ли они о роли его, полковника, во всей этой истории, а вдруг они уже получили пленку с записью их беседы и теперь просто берут его на «понт», разыгрывая глупый фарс с каким-то запросом от посла. Времени на раздумья у него не было. Не было даже лишней секунды — так как любая задержка в ответе могла быть истолкована против него. И полковник, плюнув на все, успев лишь подумать, что если его попытаются арестовать прямо сейчас, он успеет выпустить пулю себе в висок, спокойным голосом сообщил, что рядовой Тимофей Истомин не явился сегодня на утреннюю поверку и был объявлен дезертиром, о чем командованию направлен соответствующий рапорт.

Как ни странно, гости удовольствовались этим ответом, позадавали еще какие-то ничего не значащие вопросы о Тимофее, о его поведении, о его контактах, понятное дело, что полковник отвечал коротко, не конкретно — да и откуда он, полковник, может быть хорошо осведомлен о контактах какого-то там рядового. Таких в его подчинении — слава богу не одна сотня человек.

Беседа с сотрудниками спецслужб быстро была исчерпана Они, поблагодарив за информацию и пожелав успеха в поимке дезертира, отбыли восвояси. А полковник заперся в своем кабинете и в течение часа никого не впускал и не отвечал на телефонные звонки.

Он сидел в одном из стоявших в его кабинете кожаных кресел, тупо глядя в окно, и рассасывал лежащую под языком отвратительного вкуса таблетку валидола. Он чувствовал, что гроза, как ни странно, прошла стороной. Он все успел во время — он вовремя подал рапорт. Он правильно ответил на вопросы, и вот теперь надо бы забыть обо всей этой истории, и он бы забыл о ней, но пленка, проклятая пленка с записью его разговора с Тимофеем, не давала спокойно спать.

Ах, это маленький, мерзкий гаденыш, этот гнойный пидор, как он сумел его подловить! И конечно же — его направляла рука более опытного товарища. Майор… Тут полковник вспомнил, что ему предстоит серьезный разговор с майором. Надо же-пригрел у себя на груди такую погань, столько лет покрывал этого вонючего гомика, да если бы не полковник, этот ублюдок давно бы уже вылетел из армии и в лучшем случае сторожил бы по ночам какой-нибудь гаражный кооператив, тварь паскудная. А он решил копать под него, под полковника, под своего благодетеля. Нет, Волчара прав — эту гадину надо раздавить. Полковник попытался представить, что будет, если вдруг обнаружится где-нибудь труп майора. Ну хорошо — а почему это, собственно, надо связывать с событиями в части? Мог же какой-нибудь выблюдок встретить майора ночью в темном переулке и просто из садистских побуждений всадить ему нож в живот? Конечно мог, таких случаев — по десять штук в неделю на всю Москву. Почему же это не может случиться с майором? Его даже и машина может сбить. И никакого отношения к части это иметь не будет. Нет. Нож все таки лучше, — решил полковник. Нож — это дворовый бандит, хулиган. Никакого отношения к армии. А они, конечно же, устроят ему пышные похороны, настоящую панихиду, вся часть будет скорбеть по безвременно ушедшему товарищу. Вот только пленка — а если она хранится у майора дома? Ну что ж — и это надо предусмотреть.

Постепенно полковник успокоился, сердце забилось в обычном ритме. И он решил, что правильно будет сейчас вызвать майора и по-дружески, обеспокоено и с тревогой, поговорить с ним о судьбе этого мальчишки, этого, как его там, Тимофея.

* * *

Майор стоял в тамбуре вагона холодной электрички и невидящим взглядом смотрел сквозь мутное стекло. Он думал о Тимофее. Невероятная тревога за этого парня просто сжигала его сердце. Никогда прежде он не испытывал такой боли и такой тоски. Никто и никогда не был ему там близок и дорог, как этот парнишка.

За прожитые практически вместе месяцы Тима стал ему всем — и сыном, и братом, и женой. В памяти майора мелькали самые дорогие, самые теплые воспоминания об их совместной жизни. Вот вспомнилось, как он привел его к себе в первый раз — голодного напуганного мальчишку, потом — как Тимка не предал его, как заботливо к нему относился, как ревновал к любому, кто к нему приближался. Никто никогда не относился к майору с такой теплотой. И все это потерять! Ну почему ему майору. Была уготована такая жестока судьба. И почему именно этот парнишка, такой светлый и чистый. Почему именно он должен был попасться в жернова адской машины, почему именно он стал инструментом полковничьих интриг. Майору вспомнился внезапно холодный голос своего начальника.

Сегодня утром полковник вызвал его к себе и начал расспрашивать о Тимоше — мол куда делся. Что да как? Не оставлял ли каких записок? Майор, конечно, хорошо понимал, чем вызван такой интерес — он знал, что полковник уже получил пленочку с интересной записью, отправленную ему Володей. И ему было приятно видеть, как этот надменный подонок пытается скрыть свою нервозность, прикрываясь маской беспокойства о судьбе солдатика. Что-то, правда, было в вопросах полковника странное, что-то, что настораживало майора. Сейчас он пытался понять — что же именно. Какая-то была в этом разговоре подоплека. Какая-то чувствовалась тайная угроза… Да, правильно, именно — угроза. Майор обрадовался, что он так быстро определил нужное ему слово. Конечно, полковник подозревает, что Тимофей делился с майором тем, что знал — и, следовательно, майор тоже знает много больше, чем это могло бы устраивать полковника. Вот оно что! Значит, и он, майор, теперь в опасности?

Получается так. И майор внезапно испытал острый страх смерти. Даже не столько смерти, сколько — боли. Он знал, что, попадись он в руки уголовных дружков полковника, его могут и пытать, и издеваться над ним по-всякому, как издевались деды еще при Буряке над рядовыми. Он слишком стар для этого, слишком стар для боли… Майор вдруг испугался, что может выдать Тимошу. И потом вдруг немедленно устыдился своих мыслей. Да какого чёрта — полковник не посмеет, не решится на это. Ведь если его, майора, убьют, то может подняться страшный шум, разбирательство. Тут можно и погоны потерять. Нет, полковник побоится.

Несколько успокоенный такой мыслью, но все же решивший в ближайшее же воскресенье все обсудить с Володькой, полковник вышел на перрон пригородной платформы. До дома было уже рукой подать — минут десять пешочком по осенней мостовой. Можно конечно и автобуса подождать — но это значит стоять тут на остановке минут тридцать Нет, лучше прогуляться, заодно и воздухом подышать, и выкинуть всякую дурь из головы.

Майор, грузно ступая, широким солдатским шагом шел по темным переулкам к дому. Ему нравилось, как хрустит под подошвой сухая листва, как свежестью омывает лицо острый осенний ветер. Он не заметил фигуры, притаившейся за углом И когда острый нож резким ударом проткнул его живот — он даже удивился — что это, и, уже падая, в последний раз увидел над собой опрокидывающееся, все в звездах, ночное небо и, внезапно поняв, что все — это конец, успел все же прошептать: «Тимоша…»

* * *

Обсохнув на берегу Сены Тимофей уже принял решение. Во-первых, он решил не прощаться с Элен, он не был уверен, что его снова не выследят где-нибудь те, кто его преследовал, и не хотел подставлять ее под удар. Кроме того, вспоминая, с какого же момента его «вели», он решил, что это произошло уже после того, как он посетил сборный пункт французского легиона. И если еще час назад до начала этой погони он не был уверен в своем решении стать наемником, то теперь понимал, что это, видимо, лучшее место, где можно переждать, пока все разыгравшиеся вокруг него события успокоятся и превратятся в прошлое. А Элен он напишет. И если получится — увидит ее во время какой-нибудь увольнительной в город Тимофей поймал себя на мысли, что он рассуждает о французском легионе с точки зрения своей привычной армейской жизни. Ну что ж, по крайней мере в России он видал уже всякое и вряд ли может быть что-нибудь хуже, чем то, что он уже прошел.

В тот же день он был принят на испытательный срок в иностранный легион, его снова коротко постригли, у него отобрали всю его одежду и имеющиеся при нем деньги, упаковав это в целлофановые пакеты, тщательно все при нем опечатав и составив опись. Принимающие вещи служащий крайне удивился, разглядывая дорогой золотой портсигар, который лежал в заднем кармане брюк Тимофея.

— О, месье, это очень дорогая вещь! — с уважением сказал он.

Тимофей снисходительно кивнул головой, поняв смысл сказанного, но ничего не ответил.

Также удивление у служащего вызвала и сумма имевшихся при себе наличных денег у Тимофея — почти восемь тысяч долларов.

— Вы богатый человек. Что вы ищите здесь? — спросил он Тимофея, имея в виду, что в легион обычно записываются те, кому не на что жить.

Тимофей и в этот раз помолчал, показывая знаками, что он не понимает по-французски.

Служащий перестал задавать ему вопросы, оформил все необходимые документы, заверил жестами и словами, что все будет в полной сохранности, и Тимофей пошел дальше по всем предусмотренным порядком зачисления в легион этапам.

Сначала почти неделю он и еще ряд новобранцев жили в палаточном лагере — проходили медосмотр, бесконечные собеседования, днем качались на различных тренажерах, и время от времени им устраивались проверки на физическую выносливость. Тимофей с удовольствием отмечал, что он сильнее и выносливее многих. Все немалые физические нагрузки, которые предстояло тут пройти, давались ему легко и без напряжения, тогда как иные полудохлые претенденты скисали после первого же тренировочного марш-броска. Да, закалка русской армии не пошла даром. Единственную сложность для Тимофея представляли собеседования. Ему с трудом удалось ответить на вопрос — каким же образом он без документов сумел пробраться во Францию. Он описал честно и без прикрас весь свой путь из Москвы через Польшу и Германию, рассказал все, как было, за исключением негра из 143 номера. Его слушали внимательно и потом не беспокоили почти неделю, за это время многие из тех, кто пришел одновременно с ним, были или уже приняты или уже изгнаны из Легиона, а по его кандидатуре решение все не принималось. Он начинал нервничать, он страшился того момента, когда ему вдруг объявят, что он не подходит.

Тимофей не мог и предположить, что его судьба решалась на самом высоком уровне. Руководству легиона было доложено о его кандидатуре напрямую. Французы были поражены его уникальными физическими данными, его выносливостью, а кроме того, весь опыт его перехода границ без документов свидетельствовал о настоящем авантюристическом складе характера этого парня. После долгих колебаний и обсуждений было решено все же взять его, но готовить по специальной программе, из него хотели сделать супермашину, настоящего убийцу, не знающего страха и жалости. Человек без биографии, без родных и близких — такой как этот славянин — подходил идеально.

И через несколько дней Тимофею была объявлена его судьба — он зачислялся в легион, его направляли в один из лагерей недалеко от Парижа для прохождения подготовки, кроме того отныне он именовался Лео Стенли и навсегда забывал о том, кто такой Тимофей Истомин, а также подписывал с Легионом пятилетний контракт, по истечении которого, если он, конечно, останется к тому времени жив, он получал гражданство Франции, легальные документы и право жить дальше как ему заблагорассудится.

О большем Тимофей не мог и мечтать, и он окунулся в учебную жизнь лагеря с таким энтузиазмом, что поражал даже видавших виды инструкторов.

Больше всего Лео поражала атмосфера в этом учебном лагере. Строгая дисциплина, никакой дедовщины, продуманный и дозированный комфорт — все это делало жизнь в легионе просто райским наслаждением по сравнению с тем, что видел Лео в России. После обязательных тренировок было достаточно времени, чтобы заняться так называемой самоподготовкой, можно было просто покурить на скамеечке на территории лагеря, можно было позвонить домой, можно было посмотреть телевизор или потолкаться в местном баре. В город молодых легионеров до конца учебы на выпускали.

Легионеры мало дружили между собой, и хотя были группировки по национальностям, но они не перерастали в отношения армейских землячеств. Скачала Лео не понимал причины такой сдержанности людей одной национальности по отношению друг к другу, а потом понял, что у каждого из пришедших была своя непростая и порой с довольно-таки темными пятками биография А поскольку попадая в легион человек просто отказывался от всякого прошлого, то любая нечаянная встреча с каким-то земляком, который мог что-то знать о тебе том, из прошлой жизни, была крайне нежелательной. Поэтому группировались в основном не столько по национальностям, сколько по цвету кожи. Скажем, одним телефоном могли пользоваться только белые всех национальностей, а другим — только цветные. Нет, можно было, конечно, подойти и не к своему аппарату — никто бы за это не убил, но все соблюдали эти как бы неписаные правила Кроме того из имеющихся двух телевизоров один тоже принадлежал белым, а другой цветным И это не было расизмом — просто белые как правило предпочитали смотреть боевики и детективы, а цветные обождали спортивные соревнования, футбол, бейсбол и так далее.

Кормили в легионе всех на убой, но все-таки по вечерам ребята любили посидеть в местном кафе. Особенный кайф доставляло то, что цены в этом кафе были в 3–4 раза ниже, чем в городе. Поэтому даже когда срок учебы заканчивался и можно было уже в увольнение выходить в город — многие предпочитали оставаться на территории лагеря — это было дешевле.

Удивляло Лео и другое — как ни странно, но сексуальные отношения между мужчинами тут не существовали. То есть может быть где и были голубые, но как-то это не обсуждалось, не афишировалось и он по крайней мере ни одного такого парня в своем окружении не знал.

С языками общения дело обстояло легко. Официальным и обязательным для всех был французский, и его Лео усвоил быстро и без проблем в течение месяца. Вторым, тоже обязательным, был английский. Но за полгода, проведенных в «учебке», он научился понимать не только по английски, но еще и по немецки и даже немного по — испански. Он, как губка, впитывал в себя все, что только было можно, банковский счет его ежемесячно пополнялся деньгами, которые он не тратил, и Лео чувствовал, что начинает приобретать некоторую устойчивую почву под ногами.

И вот полгода учебы подошли к концу. За это время из просто выносливого и сильного парня он превратился в настоящего атлета, с огромными бицепсами, владеющего всеми приемами рукопашного боя, легко справляющимся с любыми видами стрелкового оружия, прекрасно знающим современную боевую технику. И самое главное — в результате многочисленных тренировочных боев его болевой порог снизился настолько, что позволял ему выдерживать любые самые нечеловеческие нагрузки.

Начальство, внимательно следившее за его успехами, в принципе было довольно. Все понимали, что он отличался от рядовых легионеров своими физическими данными. Подходило время использовать это на практике.

Однако прежде, чем Лео попал впервые в настоящие боевые условия, он был переброшен в другой гарнизон, где ему и предстояло служить. Ставший уже настоящим легионером, получив небольшую прибавку к жалованью и право еженедельного выхода в город, Лео в первый же свой свободный день решил навестить Элен.

Все эти тяжелые месяцы он думал о ней неотрывно. Он все время повторял ее имя, мечтал снова качать ее на своих могучих руках, хотел увидеть в ее глазах изумление, когда она посмотрит на него — такого накаченного молодчика. Он конечно же понимал, что Элен — часть его прошлого, что по идее, если уж быть до конца образцовым легионером, он обязан отказаться от встреч с ней. А с другой стороны — кто она ему? Она не мать, не сестра, не жена. Может быть, он встретил ее только сегодня? Да и кто узнает о ней?

И Лео после долгих сомнений решился — едва добравшись до Парижа, он прямиком направился на Елисейские поля, туда, где впервые на мостовой увидел ее в сиреневых чулочках и огромных тяжелых ботинках, рисующую что-то на мольберте.

Лео шел по парижскому бульвару, с удивлением понимая, что вот теперь он вернулся сюда уже не беглым солдатом, уже не запуганным дезертиром, а нормальным воином, с полным основанием он оставлял сейчас следы своих ботинок на асфальте парижских улиц — он, защитник Франции, солдат иностранного легиона, таинственный и загадочный человек без национальности и прошлого, могучий Лео Стенли.

Элен он увидел издалека — она сидела все на том же месте, размазывая кистью краски по мольберту. Правда, одета она была по-другому, по-весеннему. На ней была какая-то голубая прозрачная блузка с длинными пышными рукавами и белые, в розовый цветочек, лосины. А на ногах красовались легкие без каблука сандалии. Блузка раздувалась весенним ветром и казалось, что сейчас она превратится в парус, и следующий порыв ветра унесет этот парус вместе с его хозяйкой куда-нибудь далеко-далеко.

Лео медленно приближался к ней, не зная с каких слов ему начать их беседу. Он встал рядом с ней, немного с боку, как бы заглядывая в ее мольберт.

— Мадмуазель хочет быть художником? — спросил он ее.

Она, не поворачиваясь, дерзко ответила:

— Месье заслоняет мне солнечный свет, будьте так любезны, идите своим путем.

Лео усмехнулся — ему понравилось, что она не торопилась заигрывать с прохожими.

— Элен, — сказал он, — ты не узнаешь меня.

Ее рука с кистью замерла и повисла в воздухе. Она не сразу обернулась. А когда увидела его лицо, то легче бабочки взметнулась ввысь, с визгом повиснув на его шее.

— Же тэм, — шептала она, — же тем, я люблю тебя. Я так и знала, что однажды ты появишься, я знала, что ты придешь…

Так и не выпуская ее из своих объятий, Лео нес уже ее на Монмартр, в ее крохотную квартирку под самой крышей, и там они любили друг друга долго и неистово — как и в первый раз. С этого дня Лео не пропускал ни одного выходного, чтобы не повидать Элен. Их только что зародившаяся любовь вспыхнула и заискрилась с такой немыслимой силой, что они оба были пьяны этим чувством и находились в какой-то эйфории. Жизнь казалась раем.

А уже через месяц Лео получил первое задание.

Ему с группой легионеров предстояло задушить в зародыше военный переворот в одной из французский колоний в Африке, в одной из самых жарких и поистине варварских стран — Гринее.

На сборы было отведено всего лишь полчаса, и Лео, не успев попрощаться ни с Элен, ни даже с друзьями, уже летел в полном обмундировании, обвешанный оружием, фанатами и еще некоторыми специальными приспособлениями для рукопашного боя в сторону Атлантики. Их должны были сначала высадить на борт французского авианосца, а оттуда уже предстояло с помощью вертолета добраться до точки назначения.

Планировалось ночью высадить их на крышу президентского дворца, где вот уже сутки обосновались повстанцы, необходимо было обнаружить и ликвидировать лидера повстанческого движения, темнокожего бунтаря Фархи, отыскать место, где они прячут бывшего президента Гринеи Ахмада Арнаби, обезопасить его, в случае необходимости вывезти с территории Гринеи, а лучше всего, истребив большую часть повстанцев, помочь Арнаби восстановить в стране законную власть.

Группа десантников состояла из семи наиболее сильных и выносливых легионеров, каждый из которых был высококлассной, отлично обученной боевой машиной, ни одного из своих будущих товарищей по бою Лео раньше не видел. Они наскоро познакомились друг с другом прямо на борту самолета по дороге в Атлантику, назвав себя лишь по именам.

Руководил десантом огромный белокурый здоровяк, славянин, как почему-то показалось Лео, который назвался Ингридом.

Уже по прибытии на борт авианосца в каюте командира корабля Ингрид, разложив перед десантниками карту, объяснял боевую задачу. Они должны были высадится прямо на крышу президентского дворца, по возможности быстро уничтожить максимальное количество охранников и проникнуть вглубь здания. Судя по схеме, резиденция бывшего президента находилась в северном крыле дворца на третьем этаже. Предполагалось, что именно там базируется и штаб повстанцев. Связь между десантниками должна была поддерживаться по рации на определенной частоте — но предполагалось, что пользоваться этой возможностью они будут лишь в крайних обстоятельствах. Именно резиденция президента была намечена как точка сбора через двадцать пять минут после высадки. Десантники должны были быть доставлены туда с помощью новейшего вертолета, предполагалось, что он же их и заберет через 3 часа с момента начала штурма.

Коротко изложив все подробности, Ингрид пытливо посмотрев в лицо каждому, сухо спросил:

— Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не было.

— Кто идет на задание в первый раз? — спросил снова Ингрид.

— Я. — отозвался Лео.

Все остальные молчали.

— Ну что ж — значит, это будет боевое крещение. Не лишне добавить, что от мужества каждого из нас зависит не только успех операции, но и возможность вернуться назад живыми. Ну, а теперь объявляю пятиминутную готовность.

Под покровом ночи все семеро подошли к огромному странной формы вертолету, стоявшему на палубе корабля. Лео тихонько усмехнулся — странный вертолет был знаменитой русской «Черной акулой» — супербоевая машина, равных которой не было еще нигде в мире. Он знал, что несколько таких вертолетов было закуплено Францией, но даже и не представлял, что когда-либо окажется на борту это верха технического совершенства. Вертолет не обнаруживался никакими радарами, передвигался почти бесшумно и маневренность у него, а также огневая мощь могли потрясти воображение любого.

Ну что ж, — подумалось ему, — по крайней мере тут все серьезно, не в игрушки ребята играют.

Все семеро без долгих разговоров забрались в самое чрево машины — вертолет поднялся, и уже через пятнадцать минут десантники, никем не замеченные, мягко спружинив, приземлились на крыше президентского дворца и мгновенно разбрелись в разные стороны, как и было условлено заранее. Ночь была настолько черной и густой, насколько это вообще возможно, нормальный человек не сумел бы увидеть даже кончиков пальцев на своей собственной руке. Воздух, насыщенный влагой, кишел комарами, отовсюду доносилось какое-то непонятное стрекотание, хлюпающие звуки — это жили своей обычной ночной жизнью африканские джунгли, посредине которых и располагался президентский дворец. Мягко и неслышно ступая, короткими перебежками Лео осторожно продвигался к краю здания. На крыше непременно должны были быть выставлены часовые — Лео хотел бы увидеть их до того, как они обнаружат его. Он полз и перекатывался по этой крыше, а конца ей все не было, площадь президентского дворца была огромной, тут, наверное, свободно могло бы поместиться два-три футбольных поля. И вдруг он сначала почувствовал чье-то присутствие, а потом и увидел уже привыкшими к темноте своими зоркими глазами какую-то темную тень. Лео прикинул расстояние между собой и медленно передвигающимся человеком — что-то чуть более трех метров.

В два мощных стремительных пряжка, как пантера он обрушился на спину ничего не подозревавшего часового и резким ударом ладони перебив ему хребет, быстро подхватил опадающее тело, мягко уложил его на крышу и двинулся дальше. Еще одного обнаруженного им через несколько метров он придушил тонким шнурком, зажав одной рукою ему рот, и снова ни звука не потревожило ночную тишь. Пора было пробираться в глубь здания, время, назначенное каждому до встречи, медленно истекало. Зацепившись одной рукой за водосточную трубу, а другой за ограждение, Лео быстро свесился вниз, пытаясь отыскать в стене оконный проем. Ему повезло — он увидел открытую зияющую глазницу окна — и мгновенно очутился уже внутри комнаты, которая скрывалась за этим проемом. Судя по запаху кофе и легкому позвякиванию посуды он находился где-то недалеко от кухни. Дверь в комнату была приоткрыта, и в коридоре он видел пробивающуюся полосочку света.

Какая-то женщина что-то сказала неизвестному собеседнику на местном наречии. Ей ответил низкий мужской голос. Лео вжался в стену, вытащив кинжал, и приготовился к встрече с врагом.

Он медленно продвигался к свету. Вот уже в проеме соседней комнаты он увидел, как женщина, стоя спиной к охраннику, что-то готовила на плите. Охранник стоял, прислонившись спиной к косяку двери, автомат висел у него на груди, а сам он курил какую-то вонючую сигарету.

Лео знал, что уже шесть минут из отпущенных ему двадцати пяти истекло. Надо было поторапливаться. С охранником он бы справился мгновенно, но вот женщина могла закричать. Он выждал момент, когда она что-то там помешивала в кастрюле, черной молнией метнулся к охраннику, резко всадил нож ему между лопаток и, мгновенно выдернув его, тут же бросился к не успевшей ничего заметить женщине и зажал ей рот. Она, изогнувшись, посмотрела на него полными ужаса огромными глазами. Заметив, что лицо его закрыто маской, а охранник с автоматом валяется на полу без признаков чувств, женщина так закатила глаза, что показалось, будто они сейчас вывалятся из орбит.

— Если ты за президента — ничего не бойся, — быстрым шепотом по французски сказал Лео, и женщина обрадованно закивала головой Тогда он отпустил свою руку от ее рта и спросил:

— Говори, только быстро, где они держат Арнаби?

— Он здесь, в здании, кажется, в подвале, в камере, — зашептала женщина.

— Ты знаешь — где?

Она испуганно кивнула.

— Сколько их и что они делают? — снова спросил Лео.

— Их сотни две, они здесь уже вторые сутки, только пьют и едят, даже ночью все время едят.

— Где их штаб, говори быстрее, — поторапливал ее Лео.

— Они сидят в кабинете Арнаби, это здесь недалеко. Я как раз сейчас должна отнести туда кофе.

— Отлично, ты пойдешь впереди — а я за тобой.

— Они убьют меня, — зашлась в испуге женщина, — я не хочу!

Лео приставил ей нож к горлу. По лезвию еще стекала кровь только что убитого им охранника.

— Ты пойдешь или тебя убью я, ясно?

— Уи, уи, месье, — закивала несчастная, дрожа все телом.

Лео знал, что сейчас еще рано врываться в кабинет к повстанцам — ведь время, назначенное Ингридом для встречи, еще не вышло, а если он поднимает шум раньше, то может повредить другим легионерам.

Он внимательно посмотрел на женщину.

— Эй, ты, по дороге к кабинету президента еще есть охрана?

— Они стоят в каждом дверном проеме.

— Сколько их будет по пути к кабинету?

— Я думаю… сейчас, — женщина пошевелила беззвучно губами, видимо что-то подсчитывая, — я думаю, их еще четверо по дороге. Ты всех убьешь?

Лео, не отвечая, потянул ее за рукав:

— Ну, пора, пошли.

— Мне надо взять кофе! — возразила женщина.

Лео уже начинал торопиться, но тем не менее кивнул головой:

— Бери. И помни — если ты хотя бы пикнешь — это будет последняя секунда твоей жизни.

Она испуганно сглотнула слюну, и кадык на ее худой шее нервно дернулся.

— Пошли, — еще раз подтолкнул ее Лео.

Женщина, крепко держа поднос с тремя чашечками кофе, вышла в коридор.

Она только успела завернуть за угол, как Лео, увидев выделяющийся на плоской стене контур человеческого тела, быстро метнулся к нему и легким отработанным движением свернул охраннику шею, мягко уложив его тело на пол. Женщина продолжала равномерно двигаться вперед. Следуя за ней по пятам Лео тихо и методично убивал дремлющих стоя охранников, и лишь последний из них, стоящий буквально в трех метрах от входа в большую приемную перед кабинетом президента, успел что-то заметить и попытался оказать сопротивление, но Лео, одним легким движением отбив удар охранника, тут же всадил ему нож прямо в глотку и тот упал, захлебываясь собственной кровью, издавая неприятное хлюпанье.

— Что такое? — обернулась на шум женщина, но Лео жестом приказал ей молчать. Она в нерешительности застыла на пороге.

— Мне входить? — спросила она.

— А сколько их там? — очень тихо спросил Лео.

— Их четверо. Один спит. А для троих я несу кофе.

— Стой, — Лео вытащил из кармана маленький пузырек и что-то капнул из него в каждую чашку.

— Теперь иди и не вздумай поднимать шум. Поставишь кофе на стол и уйдешь. Я буду ждать тебя здесь.

Женщина кивнула и, открыв дверь, перешагнула порог. Лео слышал, как она вошла через приемную как отворила следующую дверь. Он с напряжением ждал. До времени, назначенного Ингридом, оставалось семь минут. В кофе он подлил быстро действующий яд. Если очень повезет — то к моменту, когда он войдет туда, там будет три трупа. Это было бы невиданным фантастическим везением. А если не повезет — Лео усмехнулся — там все равно будет три, нет, даже четыре трупа. Но только чуть позже и с чуть большим шумом. Но куда же она запропастилась, эта женщина? Если в течение тридцати секунд она не появится, он ворвется туда и… Но в этот момент дверь отворилась, и женщина выскочила из приемной, попав прямо в цепкие руки Лео.

— Ну?

— Я оставила кофе на столе, — ответила она.

— Они его пили при тебе?

— Только один, самый главный, он сказал что кофе хороший, и теперь он долго не заснет. А что ты туда положил?

— Тс-с, — зашипел Лео. Ему показалось, что он слышит легкие шаги. Возможно, это был кто-то из их команды. Нельзя было отпускать женщину вперед — ее могли убить свои же, а женщина бы еще пригодилась, она ведь знала, где находится Арнаби. Нельзя и самому было оставаться на месте — не хотелось попасть под быструю руку друга-легионера, а объясняться тут в коридоре — кто есть кто — было как-то не ко времени. Пора было действовать. И Лео, потянув за руку перепуганную женщину, мягко приоткрыл дверь и вошел уже вместе с ней в приемную. Видимо, в кабинете услышали какой-то звук, потому что мужской голос грубо спросил:

— Кес-ке-се?

Ему никто не ответил, тогда он, видимо, встал. Потому что Лео услышал звук отодвигаемого кресла и потом Лео услышал стон.

— Наконец-то, — вздохнул Лео. Наконец-то яд подействовал, и, уже не раздумывая, он швырнул женщину под длинный стол, стоявший тут же, в приемной, и, резко выхватив коротенький УЗИ, ворвался в кабинет. Но стрелять не пришлось. Два человека лежали на столе, уткнувшись носами в собственные ладони, а один валялся прямо на полу.

Здесь еще должен быть четвертый, — вспомнил Лео. Он быстро оглядел комнату и у одной из стен увидел вытянувшегося мужчину, спящего прямо на стульях, приставленных друг к другу. Его грудь мерно вздымалась и опускалась, а дыхание с могучим храпом вырывалось из легких. Лео практически мгновенно оказался рядом с ним и всадил ему окровавленный кинжал прямо под сердце. Храп немедленно прекратился. Человек только еще как бы вздохнул, легонечко дернулся и затих.

Лео распахнул дверь в приемную и буквально нос к носу столкнулся с Ингридом. Тот, сначала в удивлении отшатнувшись, потом, быстро оценив обстановку, ободряющее похлопал Лео по плечу.

— Для новичка у тебя неплохо получается.

— Сейчас должны подойти наши, — заметил Лео, — нам пора искать Арнаби.

— Ты знаешь, где он находится?

— Я — нет. Она — да, — ответил Лео, вытаскивая из под стола дрожащую перепуганную женщину. Она с ужасом посмотрела на четыре трупа, валяющиеся на полу в кабинете президента, потом вопросительно перевела взгляд на Лео и его нового спутника.

— Успокойся, — сказал Лео, — все в порядке, мы пришли вам помочь. Женщина только кивнула головой, не в силах вымолвить ни слова.

— Ну где же они? — занервничал Ингрид, поглядывая на часы. Было уже две минуты сверх назначенного срока.

— Нам бы не мешало как-нибудь тут спрятаться, — заметил Лео, — а то ворвутся, покосят тут всех и вся.

— Ага, — кивнул головой Ингрид, и они оба спрятались за распахнутой входной дверью.

И тут же услышали в коридоре странное сопение. Лео и Ингрид переглянулись, оба напряглись. Женщина снова залезла под стол.

Вдруг кто-то застыл в дверном проеме. Видимо, человек изучал картину. Он позвал:

— Ингрид!

— Все в порядке, — отозвался Ингрид, — я здесь.

Лео и Ингрид вышли из укрытия и увидели третьего своего товарища — он был весь в крови, еле стоял на ногах, вернее, на одной ноге, а из другой сочилась кровь.

— Не повезло? — спросил Ингрид.

— Да, ерунда, сейчас перевяжу.

За следующие три минуты один за другим появились еще трое легионеров.

— Итак, подведем итог, — сказал Ингрид, — один потерян, один ранен. Эй, Ники, — он обратился к раненному, — ты можешь передвигаться?

— Вполне, правда рана глубокая, но я сейчас наложу повязку, — он говорил, пытаясь справиться с ногой, — и я еще повоюю.

— Так, — продолжал Ингрид, — предводитель повстанцев уничтожен, а заодно вместе с ним и еще — сколько? Сколько всего вы уничтожили человек?

Посчитав всех уложенных по дороге к кабинету президента охранников каждым из легионеров Ингрид сказал:

— Итого мы уничтожили без единого выстрела тридцать девять человек из числа повстанцев. Неплохо Однако их осталось еще сто шестьдесят, если уверения женщины справедливы.

Женщина, присутствовавшая тут же, убедительно закивала головой:

— Да, да, их точно двести, я же для них готовила. Я знаю.

— Ну, тем лучше. Итак, у нас в распоряжении два с половиной часа, мы должны уничтожить сто шестьдесят человек и найти Арнаби. Место встречи — этот кабинет через час. Здесь остается Ники, а ты, — Ингрид махнул головой в сторону Лео, — я и женщина, мы отправляемся за Арнаби, Джони нас прикрывает, а остальные, — Ингрид кивнул в сторону оставшихся, — остальные выходят на охоту. Сегодня у нас большая охота. Скальпы приносить не обязательно. Пошли.

И не дожидаясь новой команды все мгновенно растворились в ночном сумраке огромного здания. Лео, Ингрид, Джон и женщина цепочкой, короткими перебежками продвигались по коридору.

Женщина шла впереди. Вереница уже миновала второй этаж, как вдруг впереди послышался окрик:

— Стой, кто идет!

— Это я, — ответила мужественна женщина, — я вам кофе несу.

— Стой где стоишь! — рявкнул в ответ невидимый охранник, — тебя никто не звал. Я сейчас проверю, какой у тебя кофе.

Ингрид сделал ребятам знак рукой, мол, это мой клиент, — потом метнулся вперед, и все услышали шум короткой борьбы, вскрик охранника и затем — тишина. Ингрид внезапно вырос из тишины и прошептал:

— Идем дальше.

Им удалось миновать еще и первый этаж, убив по дороге еще почти десяток охранников, и они приблизились, наконец, к металлической решетке, перекрывавшей вход в подземелье.

— Президента они держат там, — прошептала женщина.

И вдруг ночную тишину прорезала резкая автоматная очередь.

Неожиданно все стихло буквально на мгновенье, а потом начался такой шквал огня, что стало ясно — присутствие посторонних во дворце наконец-то раскрыто.

Звуки стрельбы разбудили и тихо дремавшего на посту у железной решетки, перекрывающей вход в подземелье, охранника. Он резко вскочил, приготовив автомат, и крикнул зачем-то:

— Кто там?

В полной тишине легионеры переглянулись, Ингрид достал фанату, сделал всем условный знак рукой, все мгновенно расстелились по полу, Лео накрыл своим телом дрожащую женщину — и Ингрид, резко выскочив из-за угла, метнул фанату прямо в охранника, успел тоже упасть на землю, прикрыв голову руками. Страшный грохот сотряс все здание дворца. Всех лежавших на полу накрыло горячей взрывной волной — и все снова затихло. Потом из [дубины подземелья послышались голоса.

— Не стреляйте, Арнаби с нами, будете стрелять мы убьем Арнаби, — это истерично, каким-то неестественно высоким голосом кричал один из охранявших президента повстанцев.

Ингрид молчал.

— Есть там кто-нибудь? — снова взвился из подземелья этот высокий нервный голос, — отвечайте!

Ингрид снова промолчал.

Еще некоторое время сохранялась тишина, а потом из глубины подвала раздалась автоматная очередь.

Выждав паузу, Ингрид наконец подал голос:

— Предлагаю всем сдаться. Дворец окружен, сейчас сюда будет введены правительственные войска, Фархи мертв, каждому, кто окажет содействие в сохранении жизни президента Арнаби я лично гарантирую жизнь. Выходите по одному с поднятыми руками.

— Кто ты? — после некоторого молчания отозвался высокий голос.

— Я служу президенту Арнаби, — ответил Ингрид и добавил, — я теряю терпение, выходи, иначе будет хуже.

— Не выйду, — нервно потрескивая ответил осипший голос, — не выйду. Пока жив Арнаби — жив и я. Не выйду.

— Как ты думаешь, он там один? — спросил Ингрид женщину.

Она покачала головой:

— Их там как минимум десять. Я точно знаю. Спасите его! — вдруг взмолилась она.

Ингрид усмехнулся.

Легионеры, пошептавшись, быстро достали противогазы, нацепив их себе на лица, один запасной дали и женщине, которая, не успев ничего спросить, немедленно оказалась тоже в противогазе, а затем Ингрид вынул какую-то гранату и снова метнул ее в глубину подземелья.

И буквально через несколько мгновений из темноты донесся многоголосы отчаянный стон.

Ворвавшись в подземные казематы, легионеры короткими выстрелами добивали корчащихся на полу людей — их действительно было десять, еще одним выстрелом Лео сбил замок на клетке, в которой держали Арнаби. Он, как и его мучители, тоже корчился на полу, растирая глаза, Лео быстро и легко подхватил президента и поволок вон из подземелья, не обращая внимания уже на своих товарищей.

Женщина бежала за Лео, не отставая от него ни на шаг.

Ему удалось подняться без помех на третий этаж, когда его догнал Ингрид. Уже вместе они дотащили президента до его кабинета, и, быстро бросив его на пол, коротко приказав женщине омыть все тело президента холодной водой, и приказав Ники, ослабевшему и потерявшему немало крови, охранять эту парочку пуще жизни, снова выскочили на улицу. Огромный сад вокруг дворца то тут то там озарялся вспышкам и выстрелов.

Лео сказал:

— Ингрид, держись меня, не уходи.

— Нет, — бросил тот, — мы должны действовать в одиночку.

— Держись меня, — еще раз сказал Лео, и в его тоне было столько силы, что Ингрид оторопел.

— Ты, кажется, забыл, кто тут командир.

— Если мы сейчас рассредоточимся — то больше уже никогда не увидим друг друга в живых. Ты понял? Иди сюда, я сказал! — гаркнул на него Лео и вдруг, поднявшись во весь рост заорал:

— Повстанцы, вы предатели Родины, дворец окружен, живым отсюда не выйдет никто, сдавайтесь!

— Ты что одурел? — зашипел Ингрид, но не успел закончить фразу, так как вынужден был вжаться в землю — то место, где они находились, просто-таки заливало автоматным огнем.

Лео, быстро переместившись в сторону, выхватил фанату и швырнул ее прямо туда, откуда шла основная стрельба. Послышался взрыв, потом стоны и проклятья.

Лео еще раз заорал:

— Вы, ублюдки, я сказал вам, сдавайтесь!

И тут же, отскочив вместе с Ингридом, уже разгадавшим маневр друга, в сторону, снова швырнул гранату туда, откуда послышались выстрелы. А потом, пригнувшись, потащил Ингрида за собой сквозь заросли какого-то колючего кустарника.

— Сейчас мы их поджарим. А заодно и посмотрим, сколько их осталось! — в запале прошептал он, подготавливая к работе болтавшийся у него на спине огнемет.

И через минуту он уже поливал огнем все эти омерзительные заросли, которые немедленно занялись трескучим пожаром, освещая все темное до этого пространство сада. Снова послышались выстрелы Лео немедленно развернулся на их звук и направил струю огня и туда. Ингрид, прижавшись спиной к Лео, прикрывал его с тыла, поливая темноту обильной автоматной очередью.

Короткими перебежками перемещаясь в сторону здания друзья снова укрылись за стенами дворца. В саду наступила невероятная, ничем не нарушаемая тишина — казалось, даже стрекот цикад прекратился.

— Еще раз спрашиваю — остались тут какие-нибудь ублюдки?! — заорал Лео.

Но на этот раз никто ему не ответил. Он прислушался к тишине, и вдруг ему померещился какой-то странный звук. Он поглядел на Ингрида:

— Ты слышал?

— Что? — не понял тот.

— Кажется, где-то завелся мотор.

— Это может быть только у гаражей — они сейчас справа от нас, если верить плану, — кивнул головой Ингрид.

И они оба помчались туда.

У гаражей в полной темноте, не включая фар, толпа повстанцев пыталась забраться в кузова двух здоровых грузовиков, один из которых уже был заведен, а другой все никак не заводился — его мотор чихал и кашлял, но не схватывался.

Ингрид и Лео переглянулись. Они уже знали, что будут делать. Подготовив свои огнеметы, они внезапно двумя огненными струями обрушились на эти грузовики — и потребовалось лишь несколько минут, чтобы огромная площадка осветилась вся отблесками страшного факела из десятков корчившихся людей. Машины тоже загорелись, так и не успев тронуться с места, и еще через несколько мгновений раздались один за другим два оглушительных взрыва.

— Кажется, нам пора к Арнаби, — шепнул Лео Ингриду, поднимаясь с горячей земли, на которой они оба распластались, во время взрыва.

Осторожно, короткими перебежками, они снова оказались во дворе — и беспрепятственно, не встретив никого, вернулись к кабинету президента Они уже видели впереди распахнутую дверь в приемную, но тут Ингрид прижал Лео к стене одной рукой:

— Тихо!

В приемной было как-то подозрительно безлюдно.

— Ники! — позвал Ингрид, но никто не отозвался.

— Есть там кто нибудь!? — заорал Ингрид.

В ответ они услышали тихий спокойный голос:

— Ваш Ники, если этот тот тип с кровавой ногой — он мертв. Я убил его. И я держу свой нож у шеи вашего Арнаби.

— Что ты хочешь? — спросил Ингрид.

— Я меняю свою жизнь на мою.

— Отлично, — отозвался Ингрид, — пусть Арнаби подаст голос.

После паузы они услышали слабый шепот:

— Это я, Арнаби, я все еще жив, но он готов убить меня. Сохраните его жизнь.

— Хорошо, — ответил Ингрид, — я согласен.

Тем временем он дал сигнал Лео, и тот уже тихо крался вдоль стены к приемной кабинета.

— Тогда уйди из коридора, — потребовал террорист.

— Какие гарантии жизни Арнаби ты можешь мне дать? — спросил Ингрид. Он специально затягивал беседу.

— А какие гарантии можешь мне дать ты? — ответил неизвестный.

— Ну, я сейчас войду в кабинет и брошу на пол все мое оружие. Идет?

— Стой! Не входи! — заорал неизвестный, потом, помолчав, добавил уже спокойнее, — хорошо, давай, но только медленно, и учти, любое резкое движение — и президенту каюк.

Ингрид начал медленно приближаться в дверному проему Он прошел буквально в нескольких сантиметрах от Лео, жестом показывая ему, что он все делает правильно.

— Я иду, все в порядке, — медленно и громко говорил Ингрид, — сейчас ты меня увидишь. И я брошу оружие.

Он действительно появился в дверном проеме, застыл там и начал демонстративно снимать с себя все, что было на нем из оружия.

С металлическим лязгом он бросал все это на пол.

— Вот видишь, — сказал он неизвестному, — ничего не осталось. Сейчас ты пройдешь мимо меня, толкнешь ко мне президента, а сам спокойно уйдешь по коридору. Договорились?

Два выстрела раздались почти одновременно — захватчик выстрелил в Ингрида, а Лео выстрелили в захватчика.

Ингрид, застонав, повалился на пол:

— Лео, спасай президента и уходи!

Лео посмотрел на часы — через пять минут над крышей должен был появиться вертолет.

Президент сидел на полу над трупом женщины и рыдал.

— Это была моя дочь, понимаете, моя дочь, — поднял он заплаканное лицо к Лео, — моя дочь.

Лео торопился. Он уже не помнил, как ему удалось дотащить до крыши бессильного рыдающего президента и истекающего кровью Ингрида — но он это сделал.

Из семерых легионеров в той операции уцелело лишь двое — Ингрид, к счастью, выжил, у него было задето лишь плечо. Он написал подробный доклад о героизме Лео, и тому, помимо высокой денежной премии было присвоено очередное воинское звание, а заодно он получил новое прозвище Охотник.

За год Лео побывал на восьми различных заданиях в самых горячих точках мира, имя его было овеяно славой многочисленных побед. Охотник Лео стал элитой французского Легиона. За каждое из поручений он получал от пяти до 10 тысяч долларов, так что счет его в банке рос так же быстро, как и слава легендарного Охотника Лео.

Лео никогда не рассказывал Элен о своих поручениях. Но она понимала: что-то произошло, когда он появлялся у нее в комнатушке с обветренной кожей, израненными руками, и потухшим взглядом.

— Расскажи мне, где ты был, — иногда просила она его, но он молчал.

Что рассказать ей, этой чудесной женщине, этому воздушному эфемерному созданию, самому прекрасному созданию из живущих на земле, что рассказать ей — как пахнет человеческое тело, сжигаемое напалмом, как трепещет в твоих руках какой-нибудь ублюдок, когда ты стягивает шнурок на его бычьей шее?

Он сбился со счета — скольких человек уже он убил. И не знал — скольких еще убьет. Он старался не думать об этом — ведь он просто был боевой машиной. Он старался об этом не думать. И почти всегда это у него получалось.

* * *

Анатолий Михайлович Конягин не имел семьи. Его единственная жена умерла тридцать лет тому назад во время родов, оставив мужу чудного улыбчивого мальчика. Сына Анатолий Михайлович очень любил, он старался сделать все возможное, чтобы тот не чувствовал себя ущербным, лишенным ласки и заботы — ведь мальчик рос без матери. Конягину никогда и в голову не приходило жениться снова — он считал бы это страшным предательством по отношению к умершей жене. Да и к сыну тоже. А потом случилось несчастье. Когда сыну было всего тринадцать лет, он уехал отдыхать в пионерский лагерь. Анатолий Михайлович помнит, как сын уходил из дома. У него всегда будет стоять в глазах эта тощенькая фигурка мальчишки в длинных до колена шортах, в белой рубашке с коротким рукавом, в пилотке с красной звездочкой и пионерским галстуком. На спине у сына был рюкзак. А в руках — сачок для ловли бабочек. И он улыбался отцу:

— Папа, не скучай! — сказал он и больше не вернулся. Он утонул в мелкой подмосковной речке во время пионерского купания.

Жизнь потеряла для Анатолия Михайловича всякий смысл.

Потом, уже позже, когда он стал академиком, его начали звать чокнутым. Над ним всегда посмеивались коллеги, считая его не от мира сего, а кое-кто прямо в глаза говорил ему, что он придурок, и, мол, вообще непонятно, как таким маразматикам дают такие высокие ученые степени. Тем не менее он был выдающимся ученым.

После того как он передал свою формулу этому английскому дипломату, господину Кевину, он стал ждать. Он ждал, когда мир узнает наконец его имя. Но прошла неделя — и ничего не случилось.

Конягин успокаивал себя — нет, говорил он, — такие дела ведь быстро не делаются. Это же серьезная акция — мировое господство. Может быть, еще неделя — и тогда… Но какая-то странная тревога, нехорошее предчувствие, что что-то пошло не так — не оставляло его.

И вот вчера он получил очередное приглашение на какую-то пресс-конференцию.

— Ну их к лешему, — обычно говорил он Мане-домработнице, вот уже тридцать лет живущей у него в доме, — сами пусть ходят на свои пресс-конференции.

Но в этот раз он решил пойти — он знал, что на такого рода мероприятиях часто бывают дипломаты и втайне надеялся, что и его знакомый дипломат, господин Кевин, также может оказаться на этой пресс-конференции.

В фойе Дома Журналистов было, как водится, многолюдно — толклись какие-то, изображающие из себя очень занятых, юные девчушки в коротких юбках с диктофонами в руках, суетились фотокорры, бессмысленно щелкая своими камерами с длинными объективами, чинно расхаживали какие-то пары с дамами под ручку Конягин вошел в фойе и замер в нерешительности. Он знал, что сейчас к нему обязательно подойдет какая-нибудь юная пигалица и начнет задавать идиотские вопросы, но ведь не за этим же он сегодня сюда явился. И вдруг в одном из углов этого фойе он увидел того, кого искал. Господин Кевин беседовал еще с каким-то мужчиной. Конягин вперил свой взгляд в дипломата, понимая, что тот непременно сейчас обернется — так и случилось. Кевин, увидев Конягина, расплылся в дружеской улыбке, извинился перед своим собеседником и направился к академику.

Конягин внимательно смотрел на дипломата и не понимал — что в нем сегодня не так. Но что-то было не так — он это знал. Он это чувствовал.

— Добрый день, дорогой Анатолий Михайлович, — вежливо обратился к нему Кевин.

— Здравствуйте, батенька, здравствуйте, — ответил академик, насторожившись еще более. Даже акцент у этого проклятого дипломата звучал сегодня как-то более мягко, что ли. Да и вообще он был чересчур вежлив. Более вежлив, чем всегда. Наверное, это дурной знак — видимо что-то там не срастается с мировым господством. Сейчас, небось, начнет извиняться. Академик нахмурился. Зря он поверил ему, этому хлыщу. С другой стороны — сама английская королева уверила его…

Ну ладно, — подумал академик, — надо бы поговорить, выяснить что к чему.

Он взял Кевина под руку и повел его в сторону от толпы.

— Ну-с, батенька, — начал он, — что-то там у вас не клеится?

— Так точно, — даже обрадовался этой фразе Кевин, — мы бы хотели узнать, когда мы получим, вернее, когда вы получите, — тут он запнулся не зная как продолжить.

— Как! — взъярился академик, — у вас разве нет нормальных ученых, которые могли бы разобраться в моей теории? Я так и думал! Вам недостаточно одной формулы. Вам надо все разжевать и в рот положить!

— Ну что вы, Анатолий Михайлович, не кипятитесь, пожалуйста, конечно у нас нет таких блестящих ученых, как вы, но и наши ученые тоже неплохи. Во всяком случае мы верим, что они справятся с вашей формулой, когда мы получим код.

Академик ошалело уставился на Кевина Что он несет! Ведь у них же есть код!

— И что же вам мешает? — спросил он невпопад.

— Ну, — замялся дипломат, — Анатолий Михайлович, вы думаете, мы можем тут говорить спокойно?

— Не несите чепухи. Это просто старый бордель, это Домжур, а не приемная КГБ, говорите что хотите! — совсем одурел от ярости академик, — так что вам мешает?!

— Мы ждем, когда вы получите миллион, а мы сможем получить наконец код, — понизив голос сказал Кевин.

Академик внимательно посмотрел на него и замолчал. Он понял уже, что что-то приключилось, и сейчас хотел сосредоточиться на мгновенье, чтобы понять — в чем причина неточностей. Сейчас он не видел Кевина. Он не слышал никакого окружающего шума — он просто сосредоточился так, как всегда это делал, когда ему надо было решить научную задачу. Вслед за этим его особым состояние обычно приходило озарение. Он никогда не знал — как это случается, он никогда не понимал, почему он приходит именно к таким выводам, а не к другим — но он знал наверняка только одно: то, что рождалось в его мозгу в этот момент, было озарением истины. Он рождал мысль, и она была абсолютно правильной. И сейчас, стоя в углу фойе дома журналистов, он решал очередную задачу в своей жизни.

Кевин с удивлением смотрел на застывшего, оцепеневшего академика и, пытаясь его вывести из этого состояния, спросил:

— Вы хорошо себя чувствуете, Анатолий Михайлович?

Но тот, казалось бы, даже не слышал его. И лишь спустя некоторое мгновенье взгляд академика опять ожил, он посмотрел на дипломата пристально и печально и сказал:

— Вы — не Кевин. Что с ним случилось? Почему он не пришел?

— Он, — начал было двойник и тут же оборвал сам себя, понимая, что это провал.

Конягин постоял с ним рядом еще минуту и заявил:

— Я дал ему дискету и код. Код был у него. А от денег я отказался. Вот так-то, уважаемый господин неизвестный. Прощайте, — и, резко повернувшись, академик побрел к выходу. Он как-то буквально съежился на глазах, сгорбился и постарел.

Академик ехал домой. Он уже знал, что больше ждать нечего. Неважно, что там случилось с этим Кевином, скорее всего, его убили, раз они прислали ему двойника. А то, что это двойник — не было никаких сомнений. Академик не мог бы сказать, почему он так решил, но он это ЗНАЛ. Итак, все блеф, не будет мирового господства, не будет вселенской славы. Ничего никогда уже не будет.

Вернувшись домой он, не раздеваясь, прошел прямо в свой кабинет, закрыл за собой дверь на ключ, включил компьютер, стер всю информацию, связанную с последним своим открытием, потом методично уничтожил, изорвав в мелкие клочья, все свои дневники, где было хоть что-то, имеющее отношение к формуле, потом, устало вздохнув, выпрямился, открыл дверь на балкон, впустив в кабинет струю свежего воздуха и пробормотав:

— Как же здесь душно, душно, нестерпимо душно, — вышел на балкон, вздохнул полной грудью, посмотрел на колышущиеся под ним верхушки берез и, закрыв глаза, перегнувшись через перила, уронил свое тело вниз.

Он умер по заключению врачей еще в воздухе от разрыва сердца.

Тетя Маша, домработница, горько плакала над холодным тупом на панихиде и причитала:

— Спасибо тебе, Господи, что он не чувствовал боли.

Полковник был вполне доволен собой. Он собирался в очередной отпуск, который планировал провести с ненаглядной супругой на Канарских островах.

* * *

— Генаша, — щебетала томно его жена, рисуя себе оранжевые губы, — ты знаешь, сейчас в моде иметь дома старинных фарфоровых кукол. А у меня их нету. Ты слышишь? Дорогой?

Конечно, он слышал, но отвечать ей не хотелось. Она хочет фарфоровую куклу — да пусть купит, денег, что ли, не хватает? Нет, ей надо, чтобы он в этом процессе поучаствовал. Ну это, положим, она перебьется. Но куклу пусть купит. Особенно, если это модно. Вроде бы — он слышал — жена Волчары уже купила себе какую-то куклу за пятнадцать тысяч долларов на закрытом аукционе и об этом написали все газеты, а журнал «Профиль» даже поместил ее лыбящуюся фотографию. А между прочим жена генерала получше этой Волчариной галоши.

— Ладно, Зоенька, — снизошел наконец генерал, — купи себе что захочешь, хоть даже и куклу, Ласточка, и засунь ее себе в задницу.

— Ну ты и шутник у меня, — радостно зашлась смехом жена, — ну ты и проказник, — и она, присев ему на колени, чмокнула генерала только что накрашенными губами прямо в лоб, оставив там огромный помадный след.

Но генерал не рассердился, он только пожурил свою чаровницу и сам стер салфеткой ее помаду со лба.

На жену полковник никогда не сердился. Нельзя сказать, чтобы он ее любил — но она входила в непременный джентльменский набор. Положено было иметь молодую красивую жену-блондинку, в меру глупую и без меры балованную, и он ее имел. А она имела его — как хотела, и вообще она имела все, что хотела, он ей ни в чем не отказывал. С деньгами в последнее время перебоев не было.

После похорон этого старого педрилы-майора все пошло вообще отлично. За последний год вот уже три раза принимал полковник на подмосковном военном аэродроме контрабандный груз из средней Азии. Почти что полторы тонны наркотиков он передал Волчаре — это вам не фунт изюма. Буряк, ставший уже чуть ли не правой рукой Волчары, наладил активный сбыт товара, включив в цепочку продавцов пацанов из всех московских школ. Зелье улетало, как горячие пирожки. Не прекращал заниматься полковник и торговлей солдатиками на прокат. Даже не столько уже из-за денег, сколько по привычке — да и к чему бросать налаженный бизнес.

Переворотов в правительстве больше не ожидалось, правда, некоторые изменения в руководстве Министерства обороны произошли, но с точки зрения генерала — к лучшему, во всяком случае, все нужные ему люди остались на своих местах, продолжая исправно покрывать его грязные делишки за немалую мзду.

Про эту дурацкую историю с Тимошей и какой-то там пленкой он уже и думать забыл.

В принципе тогда Волчара провел настоящее расследование. Прошел по следам этого Тимофея вплоть до самой Польши — даже выяснил, что тот пробрался туда по фальшивым документам и потом с попутной машиной свалил в Германию, но на этом его следы терялись.

Впрочем, появись он даже сейчас, ему грозит трибунал, а этой поганой пленкой он может подтереться, ему никто не поверит. Да и дипломат этот уже давно отбыл из страны. Так что жизнь прекрасна и удивительна.

Завтра — вылет на Канары. А по возвращении надо будет принять новую партию товара для Волчары — это будет уже самая большая одноразовая партия. И куш с нее полковник получит немаленький.

Мысль о будущих барышах приятно грела душу, и полковник, радостно улыбаясь своим мыслям, больно ущипнул жену за задницу.

— Ой, ты что делаешь, дурак! — взвилась она.

— Терпи, казак, атаманом будешь, — ответил генерал и ущипнул ее еще раз.

* * *

Я стоял на палубе быстроходного военного морского катера, упорно вглядываясь вдаль. Это задание было на первый взгляд простым, я должен был сопровождать в Ливию груз, поставляемый туда Францией в обход эмбарго. Большой грузовой корабль вез на борту запрещенные к поставке станки для нового химического производства Всего-то от берегов Франции до ливийского порта было два дня пути по Средиземноморью, не слишком беспокойному месту в мировом океане, но мое чутье, которое никогда еще не подводило меня, заставляло почему-то быть особенно внимательным и собранным. Да, мое чутье — это как талант выживания, ведь если б не это, я бы, наверное, давно уже свернул себе шею в этих передрягах, куда меня посылали. Ну и конечно именно благодаря этому животному чутью я и получил свою кличку Охотник. Так зовут меня в легионе, и, честно говоря, мне это нравится.

Мне вообще нравится моя жизнь, потому что я все время кому-то нужен. Я все время делаю что-то геройское, одним словом, я веду жизнь настоящего мужчины. И при этом в минуты отдыха я могу прийти к любимой женщине, которая всегда ждет меня, и поцеловать ее нежные плечи, погладить ее струящиеся волосы.

Мысли об Элен несколько отвлекли меня от обзора горизонта, хотя я, конечно же, знал, что это пустое занятие, в рубке есть специальные приборы, и с их помощью можно увидеть значительно дальше, чем я пытаюсь сделать это невооруженным глазом. Да, черт, все отлично. Море спокойно. Горизонт чист, но почему же мне так не по себе?

Плевать, я начинаю нервничать, может быть, надо попроситься в отпуск? Все — таки год непрерывных заданий, где часто из целой роты легионеров лишь я один оставался в живых — это что-нибудь да значит. Да нет, просто надо побыстрее вырваться к Элен. Так и будет — через два дня я вернусь в гарнизон и тогда…

Наверное, я слишком много думал об Элен, стоя тогда на палубе, иначе бы я непременно заметил, как справа по борту из воды неожиданно появился какой-то огромный металлический полукруг. И уже через какое-то мгновенье я, бултыхаясь в обычной рыбацкой сети, как рыба, был затянут в люк этой подводной лодки, и вместе с нею погружался на дно морское.

Все произошло так молниеносно, что я долго не мог понять, где же я нахожусь, и только когда меня, связанного по рукам и ногам, обезоруженного и избитого, приволокли в каюту капитана этой подводной лодки, я начал понимать, что меня похитили. Причем не случайно — за мной охотились. Кому-то был нужен именно я.

И вот меня ввели в какую-то каюту, где за столом сидел, видимо, капитан, судя по его мундиру. Он был смуглый, с курчавыми волосами — по виду типичный араб. За время моей жизни во Франции я научился безошибочно определять их.

Некоторое время он молча смотрел на меня. И тоже молчал.

Наконец он первым нарушил затянувшуюся паузу:

— Имя, фамилия, род занятий? — отрывисто спросил он.

— Лео Спенсер, наемник французского легиона, — спокойно ответил я. Еще в учебке в легионе нас раз и навсегда научили — в случае пленения отвечать правдиво на все вопросы. Мы наемники, а не борцы за идею. Никто не ожидал от нас проявления героизма в виде запирательства во время допроса. И потом — к чему? Что мог знать обыкновенный, пусть даже и элитный боец легиона? Друг друга мы знали только по именам, которые, как водится, были фальшивыми, о предстоящем задании мы узнавали только в день его получения, а о тех заданиях, которые мы уже выполнили, рассказывать можно было сколько угодно, потому что это все в прошлом и давно стало достоянием всех разведок мира. Кому это было интересно?

Капитан благосклонно глянул на меня:

— Итак, вы не отрицаете, что именно вы и есть Лео Спенсер, более известный как охотник Лео?

— Да, это именно я.

— Ну что ж, разговор нам предстоит интересный. Так что можете присесть, — он указал рукой на свободный стул.

Я уселся на край стула, сохраняя напряжение.

— Мы много слышали о вас, мистер Охотник, — продолжал капитан, — и пришли к выводу что именно такой профессионал как вы может выполнить наше поручение.

— А в чем оно состоит? — поинтересовался я.

— Нам надо убрать одного человека.

— И для этого вы похищаете солдата иностранного легиона? Что, в мире появился дефицит киллеров? — усмехнулся я.

— Во-первых, мы похищаем не простого солдата, а самого сильного, удачливого и подготовленного бойца. А, во-вторых, простому киллеру наше задание не по зубам. Это может сделать только человек с вашей подготовкой.

— И почему же вы решили, что я соглашусь сделать это?

— Ну, вы же сами сказали, что вы наемник. Вы работаете за деньги. Какая для вас разница — на кого работать? Раньше вам платил французский легион. Теперь будем платить мы.

— Меня это не устраивает, — категорично отрезал я.

— Мы будем платить вам в три раза больше, чем вы получали в легионе.

— Дело не в деньгах. Меня это не устраивает — вот и все. Вы зря тратили время и силы, похищая меня.

— Я бы на вашем месте не был бы так в том уверен. А почему, собственно, вы храните такую верность своему легиону? Вы же даже не француз?

— Именно поэтому, ведь когда я закончу службу в легионе — я стану полноправным французом. В легионе у меня есть будущее. Если, конечно, я доживу до конца контракта, а с вами у меня нет никаких перспектив, ведь я даже не знаю кто вы.

— Ну, всему свое время. Однако, я думаю, что у нас есть и другие аргументы, чтобы заставить вас работать на нас. Ведь могут же быть такие аргументы?

Я хмыкнул, отрицательно покачав головой. Чем меня можно заставить — силой? Но я не боюсь боли, и самое неприятное для них — я не боюсь смерти. Чем же еще?

— Вы думаете, что таких аргументов нет, Тима? — вкрадчиво сказал капитан, и я вздрогнул. Откуда тут могло всплыть мое русское имя? Что за черт — кто они, эти люди?

— Не нервничайте, вы же понимаете, что девушки более чем вы чувствительны к боли, и ваша нежная Элен конечно же рассказала нам, что ваше первое имя Тимофей. Кажется, вы русский, не так ли?

У меня опустилось все внутри. Так вот какой аргумент — Элен. Но как это могло случиться? Как они могли узнать? Кто сдал меня? Ведь из моих друзей по легиону Элен видели и вообще знали о ее существовании всего лишь двое, и то они встретили нас с ней однажды, случайно, в каком-то парижском кафе. Я вынужден был представить им Элен. Один, такой коренастый коротышка, все время пожирал ее глазами, казалось, что он был готов бы трахнуть ее прямо тут в кафе. Его звали Али, ну конечно же — Али, араб, не он ли сдал меня этим ублюдкам? И потом, что значит — девушки чувствительны к боли, они что, пытали ее?!

— Где она? Что вы с ней сделали? — осипшим в мгновенье голосом спросил я.

— Ну, вот видите, — обрадовался капитан, — я был уверен, что мы договоримся. А девушка ваша тут, на борту, с ней все прекрасно, во всяком случае она продолжает хранить вам верность.

Тьфу ты. Ублюдок! Я готов был разорвать его на месте. Я вдруг с остротой понял, что люблю Элен, люблю ее по-настоящему и ради нее я готов сделать все, что угодно, и еще я понял, что не хочу убивать людей просто так. Даже за деньги я не могу поднять руку на человека просто так. Вот если меня посылают на задание, там, как правило, есть какая-то идея. Хотя я раньше над этим не задумывался, может быть, там и не было идеи, но по крайней мере, мне казалось, что была, и кроме того, там я боролся за свою собственную жизнь. А вот так просто пойти и убить человека… Но сейчас было не время для геройства, надо сделать вид, что я готов на все ради Элен и хотя бы выяснить, в какое дерьмо я теперь вляпался.

— Что вы хотите чтобы я сделал? — все так же хрипло спросил я.

— Может быть вы хотите воды? — заботливо спросил капитан, протягивая мне стакан воды.

Я взял его и выпил до дна.

— Ну вот. Я почему-то был уверен что мы договоримся.

Долго и обтекаемо рассказывая мне какие-то арабские сказки капитан наконец-то подобрался к с самому главному — я должен был завтра высадиться на Мальте и убить лидера одного из арабских государств Мохамеда Азафата. Убийство это должно быть совершено в интересах оппозиции этого самого Азафата, и в случае прихода к власти указанные господа гарантируют мне получение гражданства в их благословенном государстве, а также достаток и почет. Ну и конечно, уверил меня капитан, я никогда не останусь без хорошо оплачиваемой работы, ибо такого рода услуги требуются моим новым хозяевам постоянно.

Я напряженно думал — я уже знал, что соглашусь. По сути у меня снова не было выбора — я не мог вытащить Элен с этой проклятой лодки иным способом. Да и кроме того я не мог и сбежать оказавшись на скалистом берегу Мальты — я был обязан вернуться на эту чертову лодку и выйти отсюда уже вместе с Элен. Если она, конечно, тут.

— Ну что ж, думаю, вы подготовили операцию в деталях? — спросил я.

— О, это вопрос профессионала. Если вы согласны, вам немедленно все расскажут.

— Да, я буду согласен после того, как увижу Элен.

— Конечно конечно, — засуетился капитан, — мы так и предполагали, — с этими словами он встал, распахнул дверь в соседнюю каюту, и оттуда вышла бледная, перепуганная, с заплаканными глазами Элен. На смотрела на меня так, будто молила о пощаде.

— Ну что ж, достаточно, — сказал капитан, — и Элен снова увели. Мы так и не сказали с ней друг другу ни слова.

— Хорошо, — спокойно, уже полностью справившись с собой сказал я, — давайте обсудим детали.

— Вот и прекрасно, — капитан нажал кнопку на столе и вызвал по громкоговорящей связи какого-то Измаила. Через некоторое время это человек вошел в комнату. Он пристально посмотрел на меня, словно пытаясь вспомнить что-то. И мне его лицо показалась до странного знакомым, но я отбросил в сторону дурацкие мысли.

— Вы хотите чтобы я убил Азафата, — начал я, — изложите как можно подробнее ваш план.

— О, конечно, — с трудом отрываясь от моего лица сказал Измаил, — прежде всего я хочу, чтобы вы знали, наша террористическая организация называется «Яростный декабрь». Наша цель — восстановить историческую справедливость по отношению к арабам и вырвать из когтей сионизма исконно принадлежащие арабам земли.

— Простите, но это ваши проблемы. Я — наемник. Меня не интересуют причины Меня интересуют детали.

— Для нас причины — это самое главное, — строго сказал Измаил, — без причин нет убийств. Сами по себе убийства бессмысленны. И если вы собираетесь работать с нами, то чем раньше вы это поймете, тем будет лучше.

Я уже понял, что мне не удастся остановить этот словесный понос, и приготовился, как к неизбежному, выслушать его до конца.

А он тем временем продолжал.

— Азафат, этот предатель арабского народа, купленный проклятыми евреями, сто раз заслуживает смерти, и завтра он будет пролетом на Мальте. Он следует из Рима в Тунис. Но поскольку мальтийский орден обещал ему серьезное финансирование, он сделает остановку на острове — и при этом не покинет пределы аэропорта. В этом и есть особая сложность для вас. Вам придется проникнуть в зону VIP мальтийского аэропорта, что, впрочем, не так уж и сложно.

Он разложил передо мной карту Мальты, показал мне точное место, где я буду высажен на берег, объяснил, каким способом я доберусь до аэропорта, детально, до мельчайших подробностей описал устройство аэропорта и то, каким образом можно проникнуть в зал VIP, где состоится короткая встреча Азафата с его собственным послом и министром иностранных дел Мальты.

— Я надеюсь, — иронично произнес Измаил, — что хоть Азафата-то вы знаете в лицо, — тем самым он намекал, что в этом убийстве большой моей заслуги не будет — я просто нажму на курок, а основная заслуга будет его — ведь это он разработал все детали, а я, тупой наемник, вообще ничего не соображаю и может даже этого самого Азафата в глаза не видел.

Я усмехнулся — их великого лидера не знать было невозможно. Такой колоритной личности среди руководителей стран мира надо еще поискать — никто, кроме него не ходит в военном френче «а-ля дедушка Сталин» и в каком-то старом, клетчатом, вечно грязном полотенце, обмотанном вокруг головы и прижатом к ней каким-то узорчатым обручем. Наши бабы в России, как я помню, всегда язвили по поводу этого красавца с вывороченными слюнявыми губами, что, мол, он эту тряпку с головы никогда не стирает. Нет уж, его-то я точно бы ни с кем не спутал. Вот только я не хотел его убивать — мне не было до него ровным счетом никакого дела.

После обсуждения деталей убийства я уселся на табурет и, нагло уставившись на Измаила, сказал:

— Ну, а теперь пора назначить цену.

— Простите? — удивился он.

— Ну — сколько вы мне заплатите за это убийство?

— То есть, а разве жизнь вашей девушки — недостаточная цена?

— У меня таких девушек может быть миллион. И вообще я больше мальчиков люблю, — цинично усмехнулся я, — так что можете оставить ее себе. Мало ли с кем я проводил время в Париже. Ну а поскольку я наемник, то я бесплатно не работаю. Скажем, в легионе мне за такую работу заплатили бы тысяч двадцать баксов. Вы обещали платить больше — ну вот я и слушаю. Что вы мне предложите?

Арабы отошли в угол и пошептались немного на своем языке.

Капитан посмотрел на меня и сказал:

— Я вам не верю. Вы блефуете — вы любите эту девушку.

— Это она вам сказала? — усмехнулся я.

— Это вы ей так говорили, — заметил он.

— Ну, а вы многим женщинам говорили, что их любите и это всегда было правдой? — спросил я. По тому, как капитан отвел глаза, я понял, что попал в точку. Ну еще бы — я знал этих лживых тварей, они готовы были предать отца и мать И я почему то был уверен, что этот Измаил — один из ближайших соратников Азафата.

— Ну хорошо, — продолжил капитан, из чего я сделал вывод, что финансовые вопросы решает он, — ну хорошо, вы получите тридцать тысяч долларов, если выполните успешно наше задание.

— Какие у меня гарантии?

— Какие могут быть гарантии? — изумился моей наглости Измаил.

— Простите, господа, мне кажется, вы чего-то не поняли, вы нанимаете убийцу и почему-то хотите чтобы он все сделал бесплатно, но ведь, простите, я не член вашего коллектива — вашего этого, как его там, яростного декабря, что ли, я просто киллер. Вы мне сейчас выписываете чек на согласованную сумму — и я по нему получаю в приличном банке приличные деньги в свободное от работы время. Естественно, если я не выполню ваше поручение — у меня нет никаких шансов дойти до банка живым, я ведь правильно понимаю?

Они снова переглянулись, пошептались о чем-то, и капитан, удивленно глядя на меня исподлобья, выписал чек на тридцать тысяч долларов, заверив его с собственной подписью.

Я взял чек. Аккуратно свернул его вдвое. Положил в карман своего защитного костюма и сказал:

— Надеюсь, что чек не фальшивый, иначе, господин капитан, у вас в будущем могут быть некоторые со мной неприятности.

— А девушка? — спросил меня капитан.

— Оставьте ее себе, — небрежно ответил я, — а теперь будьте так добры — дайте мне подготовиться к завтрашнему дню — мне нужна еда, карта Мальты и аэропорта, нормальная цивильная одежда, оружие и карманные деньги на такси.

Рано утром следующего дня я уже брел по каменистому берегу Мальты, одетый в белые брюки и белую рубашку. У меня в кармане лежал отличнейший пистолет самой последней конструкции с оптическим прицелом. В карманах легкой куртки, которую я не одевал на себя из-за жары, валялся новенький паспорт на имя гражданина Италии Джузеппе Тилиано с отметкой мальтийской таможни о въезде на Мальту, кроме того у меня было с собой около двухсот мальтийских лир на карманные расходы, что явно превышало необходимую суточную норму, и чек на тридцать тысяч долларов.

Я шел по каменистому пляжу и думал — все ли я правильно сделал. Еще там, в кабинете у капитана, я вспомнил, где я видел Измаила — это был тот самый человек, с которым я столкнулся у дома Кевина лицом к лицу, когда пытался удрать оттуда во время пожара. Я давно уже излечился от наивности и не верил, что такие встречи могут быть случайными. Арабский террорист, фанатик убийств, не мог случайно оказаться рядом с домом, где только что было совершено убийство. Я не был уверен, что он сам убил Кевина. Но в том, что он был к этому причастен — я не сомневался. Я слишком хорошо — на всю жизнь — запомнит труп Кевина с перерезанным горлом в луже дымящейся крови. И, вспомнив это, я уже точно знал, что живой они Элен не отпустят. Более того — я был уверен, что как только я выпущу пулю в Азафата, я тут же упаду сам, сраженный еще чьей-то пулей. Возможно — меня убьет сам Измаил. Может быть, конечно, и кто-то другой, но я думаю — он сам. Единственный способ попытаться сохранить Элен жизнь — это сделать вид, что она мне совершенно безразлична. Я, конечно, не мог рассчитывать, что они мне поверят, но попробовать стоило — и вроде бы я был убедителен. И кроме того, я знал еще одно — если я хочу выжить сам, мне ни в коем случае нельзя стрелять в Азафата. Ни в коем случае. И времени на все про все у меня было не более трех часов. Потому что сейчас было 8 часов утра. А назначенное время убийства — 11 утра. Итого — три часа на все попытки спасти себя и Элен. Если это вообще возможно. И самое главное — я был уверен, что за мной следили. Неважно, что горизонт был чист и в округе не было видно ни одного живого существа — я всей кожей ощущал на себе чей-то холодный липкий взгляд.

Минут через пятнадцать хождения по скалам я выбрался наконец на проезжую часть и, поймав первую же машину, попросил отвезти меня в самый большой храм. Я много слышал рассказов о мальтийских храмах и понимал, что это — единственное место, где за мной невозможно будет следить. И кроме того — это единственное место, которое не вызовет подозрений — что может быть более нелепого: русский сентиментальный убийца идет замаливать свои грехи перед очередной «мокрухой». Разговорчивый веселый водитель довез меня до огромного храма и сказал, что он посвящен Святой Деве Марии и что сама Мальта находится под покровительством этой чудесной девы. Я сказал, что это как раз то, что мне нужно и не кривил душой — помощь Святой Девы мне сейчас совсем бы не помещала. Ранним утром храм был совершенно пуст и мои шаги по роскошному мрамору отдавались гулким эхом. Прекрасно, — подумал я, — лучшего не пожелаешь. Я упал на колени, крестя себя двумя пальцами, как истинный католик, и поглядывая себе за спину — в храм за мной никто не вошел. Значит, если и была слежка — то меня остались ждать снаружи. Я поднялся и быстро подошел к одному из служек:

— Мне надо немедленно позвонить.

— Ну что вы, мистер. Это невозможно — это храм!

— Немедленно, во имя Святой Девы Марии — речь идет об убийстве.

Служка, подняв на меня ошалевший взгляд и сообразив, что, видимо, у меня серьезные проблемы, выразительно посмотрел на свою ладонь, и я немедленно вложил туда купюру в 10 мальтийских лир. Купюра немедленно исчезла в складках его одежды, он кивнул мне и сказал:

— Следуйте за мной.

Мы не торопясь прошли вдоль стен храма. А служка что-то рассказывал мне о том, чем славен этот храм, какой здесь открыт музей с самыми настоящими реликвиями. Так, бормоча, он завел меня, наконец, в какое-то вполне обычное помещение и сказал:

— Сын мой, во имя Святой Девы Марии я готов позволить человеку не только позвонить по телефону. Вы сказали, что речь идет об убийстве — я не мог остаться равнодушным.

— Где телефон? — прервал я его благочестивые излияния.

Он без слов указал мне на стол, на котором среди вороха книг стоял самый нормальный телефон.

Я на минуту задумался — куда мне позвонить: в свое отделение легиона, в местную полицию или в Интерпол? С легионом — я знал это — моя история окончена. Предателей и неудачников, а также вернувшихся из плена не любят ни в одной из армий мира. Местная полиция могла быть под контролем. Интерпол показался мне наиболее надежным местом. А телефон Интерпола в Европе я знал наизусть — как то случайно он попался мне на глаза, и я почему-то решил, что не мешало бы его запомнить. Я выразительно посмотрел на служку.

— Да, сын мой? — вопросил он.

— Мне надо сделать междугородний звонок.

— О, это будет, — заволновался он, прикидывая, сколько еще с меня содрать, но я уже совал в его руку еще десять лир.

— Надеюсь, что этого хватит.

— Безусловно, — подтвердил он, — если разговор будет недолгим.

Я усмехнулся и набрал номер Центрального бюро Интерпола. Некоторое время меня передавали по инстанциям от одного офицера к другому и наконец-то я по тону понял, что попал на того, кто мне и нужен.

Я коротко сообщил ему, что мне поручено сегодня в 11 часов утра убить Азафата. Описал также ему свои приметы — как я одет и где я буду находиться в этот момент и попросил, чтобы меня непременно арестовали за две минуты до убийства. Я спросил его, может ли он это обеспечить, он попросил меня не класть трубку. Я ждал довольно долго. Служка, который стоял рядом со мной и внимательно прислушивался к разговору, делая вид, что ничего не слышит, и только сосредоточенно поглядывал на часы. Я правильно понял его и всунул ему в его лапу еще двадцать лир, чем абсолютно его удовлетворил.

Офицер сообщил мне, что охотник Лео имеется в их картотеке. Также он сообщил мне, что сам не сможет к сожалению присутствовать в мальтийском аэропорту, но что надеется увидеться со мной, и что его мальтийские коллеги уже оповещены.

Я еще раз переспросил его, не надо ли предупредить мальтийскую полицию, но он сказал, что это уже излишне, и пожелал мне удачи.

Уже в аэропорту, куда я прибыл за час до назначенного времени, я успел неплохо перекусить в местном кафетерии. Аэропорт был уютным и чистеньким, таким аккуратным, как будто его построили из детского конструктора «ЛЕГО». Из кафетерия открывалась панорама всего летного поля, и поэтому я видел, как приземлился самолет из Рима, на котором должен был прилететь Азафат, как у трапа самолета выстроилась целая вереница охраны и местных чиновников, устраивавших арабскому лидеру торжественную встречу. Сейчас его — я это знал точно — должны были провести в зал VIP, где и состоятся короткие переговоры. А затем…

Я поспешил туда, где должно было разыграться основное действие. Проникнуть в закрытую зону аэропорта оказалось проще простого, и вот я уже стоял на назначенном мне месте, поджидая выход делегации. Было без пяти минут одиннадцать. Через три минуты меня должны арестовать, а если Интерпол решил, что это веселый розыгрыш? Что тогда? Я не успел додумать до конца эту мысль, как появилась целая группа людей, в центре которой находился Азафат в своей извечной тряпке на голове, а рядом с ним — тут я онемел от изумления — рядом с ним шел Измаил под руку с Элен. Она была ни жива, ни мертва, зато Измаил о чем-то оживленно беседовал с Азафатом. И тут я понял, что я должен сделать, но едва я вытащил пистолет и попробовал прицелиться в Измаила, как наверное добрый десяток полицейских выскочили непонятно откуда, повисая у меня на руках. Вся делегация, находившаяся в пяти метрах от нас, повернула голову на шум, и тут я заорал:

— Держите его!

Измаил схватил Элен и прижал ее к себе спиной, приставив к ее горлу нож.

— Дорогу, — орал он, — дорогу!

— Держите его! — кричал я, пытаясь стряхнуть с себя обезумевших полицейских, и мне почти удалось это, я все-таки выстрелил, но моя пуля летела слишком долго. Она врезалась в его курчавую рожу всего лишь через секунду после того, как он перерезал горло Элен. Два бездыханных тела лежали в луже крови, Азафат мгновенье удивленно смотрел на все это и в следующее мгновенье охрана куда-то увела его. А я остался рядом с этими трупами, я выл и целовал холодеющие ноги Элен и кричал, что люблю ее, стонал и снова выл и при этом точно знал, что все уже кончено, и Элен ушла навсегда…

* * *

Все было кончено и Элен ушла навсегда и унесла с собой мою любовь. На ее могиле я поклялся, что никогда не забуду ее. И еще я поклялся, что отомщу за нее и за всех, кого я в этой жизни потерял.

После недолгих разбирательств меня пригласили работать в Интерпол в отдел по борьбе с наркотиками, и я согласился. По крайней мере я знал, что если и придется кого-то убивать, то только отъявленных ублюдков. Кроме того, мне сохранили мое имя, правда поменяли фамилию, и я стал гражданином Бельгии Леоном Дежени, хотя коллеги по работе называли меня по-прежнему — Охотник Лео.

Я прошел специальные курсы для суперагентов и стал считаться одним из самых опытных оперативных работников.

Прошел еще один долгий год моей жизни, прежде чем я получил неожиданно для себя новое и очень рискованное задание — я должен был поехать в Россию и вместе с российским отделением Интерпола перехватить одну из самых крупный партий наркотиков в истории Интерпола, которая должна была контрабандно пересечь границу моей бывшей родины.

* * *

В Россию я вылетал из Брюссельского аэропорта. Почему-то я приехал намного раньше времени вылета самолета и долго бродил по аэропорту от киоска к киоску, думая о том, как же вновь ступлю на родную землю, что буду чувствовать, какие эмоции нахлынут на меня. Я вдруг четко, со всеми подробностями вспомнил свой побег. Вспомнил майора, Володю, полковника. За это время я так и не вышел на связь ни с кем из них. По совету Володи просто забыл о том, что такие люди были в моей жизни, забыл даже про мать. И не верил, что когда-нибудь для меня станет возможным снова увидеть их.

Кстати перед отлетом в Россию я детально изложил своему шефу обстоятельства, принудившие меня покинуть родину и сделаться человеком без имени. Больше всего я опасался официальных санкций ко мне как к дезертиру, ну и конечно подозрение в убийстве — тоже не шутка.

Мой шеф несколько удивил меня, сообщив, что никакого убийства английского дипломата в Москве в названном мною году не зафиксировано, более того, он уверил меня, что этот дипломат жив и здоров по сей день и работает сейчас в одной из стран. Что же касается дезертирства, то он уверил меня, что по закону я — гражданин Бельгии и всегда был им. А послать в Россию надо именно меня, потому что это мое дело и, кроме того, он не видит никаких причин, препятствующих этому.

Тут он был прав. Вот уже несколько месяцев я сидел на хвосте у наркомафии из Таджикистана, плотно сотрудничавшей и с Ираном, и с Афганистаном, и даже с Турцией. Практически я имел полную информацию о том, кто, как и когда будет транспортировать эти наркотики, и конечно же я, так много сил вложивший в раскрытие этой сделки, должен был принять непосредственное участие в аресте с поличным в момент передачи денег всех главарей преступного бизнеса.

В России же русскую сторону отрабатывал наш русский коллега. И надо сказать честно, это меня тревожило. Зная, насколько продажна наша полиция, я серьезно опасался, что они могут допустить утечку информации и спугнут самую крупную птицу.

* * *

В Москве меня встретил прямо у трапа подполковник Станислав Иванович Кадашев. Мы лично с ним не были знакомы, общались только по телефону. И теперь он с чувством ждал мне руку и говорил:

— Очень рад приветствовать такого знаменитого коллегу на нашей московской земле!

— Спасибо, я также рад встрече с вами, — очень официально ответил я, сдержанно улыбаясь.

— Я, честно говоря, не ожидал, что увижу такого, — он кашлянул, — такого молодого человека. Я думал, что вы, ну, как бы это сказать…

— Да уж скажите как нибудь, — пожал я плечами, — да только какое это имеет значение.

— И по русски вы говорите вообще без акцента, — продолжал изучать меня подполковник.

— Коллега, — усмехнулся я, — я говорю без акцента еще на пяти языках. Включая арабский.

— Да, — вздохнул он, — языки всегда были нашим слабым местом.

Я помолчал, думая, что слабых мест у нас значительно больше.

Весь день в его уютном кабинетике, окна которого выходили во двор огромного мрачного здания в центре Москвы, мы обсуждали план предстоящего захвата партии наркотика. Мы предполагали, что на один из военных аэропортов, расположенных в Подмосковье, на транспортном военном самолете будет доставлена целая тонна чистого готового продукта. Я отлично знал поставщиков, я был уверен в размере партии, то есть, со своей стороны я сделал все, что было возможно Что касается русских — то и они поработали неплохо.

— Мы выяснили основных организаторов всей цепочки. Мелкие реализаторы давно у нас на учете — но их без толку арестовывать: во-первых, они не знают ничего. А, во-вторых, на их место тут же встают новые. Надо рубить с головы А голова-то у нас самая неуязвимая. Голова, можно сказать, не одна — у нас здесь смычка нарисовалась: с одной стороны солнцевская братва, а с другой — генерал российской армии, заместитель командующего округом Геннадий Михайлович Соколов.

— Как фамилия генерала? — вздрогнув, спросил я.

И подполковник повторил имя, фамилию и отчество человека, забыть которого я так и не смог — это был мой командир части, тот самый полковник, тот самый ублюдок, с которого и начались все мои мытарства. Ошибки быть не могло. Я еле сдержался, чтобы не показать, как это имя меня взволновало.

— Что-то не так? — удивился подполковник.

— Нет. Все в порядке, продолжайте.

Итак, ночью мы были уже на месте, недалеко от аэропорта, куда, по нашим сведениям, должен был приземлиться самолет с контрабандным наркотиком. Единственное, чего мы не знали, явятся ли организаторы всего подпольного бизнеса лично проверить прибытие груза или же нет. Шансов на их появление было немного, но, как говорится, нет ничего невозможного. Однако мы зря торчали почти семь часов по колено в болоте, накрываясь маскхалатами — никто так и не явился, зато самолет с грузом прибыл. Военный аэропорт обеспечил отличную посадку, затем груз оперативно разгрузили, и буквально в течение часа с момента приземления самолета наркотик был вывезен с территории аэропорта на военном броневике, который двинулся в направлении Москвы.

— Черт, — выругался подполковник, — началось.

— В чем дело? — удивился я.

— В чем дело? Ты что, не видишь — он поехал по грунтовке, как мы сможем его отследить? Мы же не можем тащиться за ним по этой дороге — тут вообще машины не ездят, ГАИ его не имеет права остановить, ГАИ вообще в этих местах не бывает. Вертолет мы не может задействовать — его засекут в аэропорту, а на спутник у Интерпола денег нет. Можно было бы конечно МВД попросить — но там стукачей полно, давно бы уже всю операцию нам завалили.

Я оторопел — я и забыл, что такое российская невезуха.

— Что ж получается — все напрасно? — я готов был растерзать этого подполковника.

Он хитро усмехнулся:

— Не горячись, коллега, у нас все железно, во-первых, все это сейчас на пленку снято — это, как ты знаешь, даже у нас доказательство. А с машиной сейчас устроим, — и он, вскочив за руль нашей служебной «Волги», поехал вслед за грузовиком.

— Ты же говорил, что опасно держаться всю дорогу за ним, — напомнил я.

— А кто сказал — всю дорогу? — усмехнулся подполковник и, подъехав почти вплотную к грузовику, затормозил, достал с заднего сиденья духовое ружье и, метко прицелившись, выстрелил прямо в борт машины.

— Зачем? — воскликнул я.

— Мы его, понимаешь, пометили. Это пулька такая магнитная с радиомаяком, теперь пусть едет, куда захочет. А вон в том «газике», который за нами тащится — там пульт слежения. Сейчас мы этот броневичок отпустим далеко вперед. И сами тихонечко поплетемся сзади.

Ехали мы долго. И чем ближе подбирались к Москве, тем больше знакомых мест попадалось мне по дороге, и наконец я понял, куда движется грузовик — в ту самую часть где я раньше служил, в Апрелевку. Я сидел и пытался связать концы с концами, теперь-то я понимал, чем помышлял тогда еще полковник, на чем зарабатывал себе на дачи машины и шмотки жене. Но тогда наверняка он торговал по маленькой, а теперь вон на какую партию замахнулся. И еще одно я понял — никто никогда не сможет взять этого генерала с поличным. Мало ли, что там летает и ездит по вверенному ему округу. А всех, кто сгорит на этом деле, он сам растопчет безжалостно. И выйдет чистеньким. А ведь рядом с ним наверняка еще и Буряк, и Зубило, тоже, небось, заматерели, в паханы вырвались.

И давняя, годами сдерживаемая злость, начата душить меня.

— Эй, подполковник, — я дернул своего коллегу за рукав, — скажи мне честно, ведь не сможете вы посадить этого генерала?

— Ну почему же, — уклончиво ответил подполковник, — может быть повезет и сможем.

— А кому-нибудь уже так везло?

— Да пока нет, — честно признался он.

Впрочем, это я знал и без него.

— Ну что ж, придется немножко подсобить российскому правосудию, — подумал я и сказал:

— Короче, коллега, так. Я вижу, вся моя работа идет коту под хвост. Ну, отследите вы партию. Даже изымете ее, а главарей вы уже упустили. Все, мне уже больше тут с вами неинтересно, зря я сюда вообще приехал.

— Ну зачем ты так, — обиделся подполковник, — мы же тоже работаем. Если б ты знал наши условия…

Я усмехнулся.

— Все, коллега, вези меня в гостиницу, дальше работайте без меня.

— Как скажешь, — обиделся уже не на шутку подполковник и, пересев в другую машину, поехал отслеживать грузовик, а меня с водителем отправил в Москву.

Сказать, что я был расстроен — не сказать ничего. Ведь противоборство с полковником для меня было чем-то большим, чем просто борьба с наркотиками. Да и провал самой операции я воспринимал довольно болезненно. Вернее, провала-то не было: партию груза, огромную партию в тонну белой смерти, мы все-таки перехватили — и это был огромный успех. Такого в нашем бюро Интерпола не было уже давно, так что я мог даже гордиться. Но я чувствовал почему-то себя побежденным — а это было то чувство, с которым я так и не привык мириться.

Я ехал в Москву и продумывал план действий. Ведомственная гостиница МВД находилась в самом центре Москвы, но я попросил водителя остановить меня на Смоленке, сказал, что хочу прогуляться. Он пытался было объяснить, что гулять ночью одному по Москве небезопасно, но это вызвало у меня лишь легкую усмешка. Он вынужден был согласиться и уехал, пожелав на прощанье хорошей прогулки.

Я брел по знакомым и дорогим мне местам, с изумлением замечая, что Москва невероятно похорошела за время моего отсутствия. Стала какой-то еще более праздничной и нарядной. Все было закрыто, а мне надо было где-то купить банальную вещь — жетон для телефона.

Я усмехнулся, вспомнив, как однажды ночью — и это был моя последняя ночь в Москве — я тоже искал монетку для телефона. Тогда мне удалось решить эту проблему при помощь кулака. Может попробовать? Я отогнал от себя эту мысль — представил, как нелепо это бы выглядел суперагент Интерпола, колотящий кулаком российский телефонный автомат.

И все-таки мне надо было позвонить. Этот номер я не мог набрать из своего комнаты в гостинице МВД. Я не поленился, легко поймал какого-то частника, который быстренько домчал меня до Курского вокзала, и там уж я без проблем купил несколько жетонов для телефона, подошел наконец к какому-то автомату, набрал номер майора.

Какой-то заспанный женский голос с негодованием ответил мне, что «здесь такие больше не живут», и я страшно огорчился. Неужели майор переехал. Тогда я набрал номер Володи. Он сам снял трубку — его голос я не мог перепутать ни с кем.

— Алло?

— Володя? — спросил я.

Он помолчал в ответ и потом повторил еще раз:

— Алло?

— Володя, это я, скажи, мы можем увидеться?

— Вот чертяга, через час на старом месте. — ответил Володя и немедленно по положил трубку.

Во дает, — подумал я, — все в конспирацию играет. Может, он, конечно, прав, ему виднее. Я посмотрел на часы — конечно же я успевал в тихий скверик с фонтаном у Москва-реки, напротив кинотеатра «Ударник», это было то место, на котором мы договорились когда-то встретиться, если, конечно, удастся.

Володя пришел без опоздания.

— Ты откуда. — спросил он без долгих предисловий.

— Володя, расслабься, — сказал я, — я теперь гражданин Бельгии Леон Дежени, специальный агент Интерпола, отдел по борьбе с наркотиками.

— Круто, — покачал головой Володя, — как тебе удалось?

— Ну это долгая история, — вздохнул я, — а где майор, переехал что ли?

Володя посмотрел на меня печально и сказал:

— Убили его, Тимоша.

И он мне коротко рассказал все, что знал.

— Ну что ж, Володя, спасибо, что пришел, я понимаю, ты мог и не прийти — ведь ты считаешь, что из-за меня потерял друга.

— Брось, Тимофей, — отмахнулся Володя, — не пори чушь, мы ведь знали, на что шли. А за тебя я действительно рад — если хочешь знать, я думал, что у тебя просто не было шансов выжить. Ведь ты и до сих пор не представляешь, во что тогда влез.

— А ты знаешь? — с интересом уставился я на него.

— Да вроде бы, — его лицо скривилось от отвращения, — дело, между нами, мальчиками, хоть и давнее, но отголоски слышны до сих пор. Не думаю, что его сдадут в архив.

— Ты это о чем?

— Ну, о Кевине твоем, дискете и прочее.

— Кстати, а это правда, что Кевина не убили? — спросил я.

— Как, ты и это знаешь? — поразился Володя.

— Я на самом-то деле ничего не знаю, но перед отъездом в Россию я подробно рассказал своему руководству обстоятельства моего побега с Родины и, знаешь что? — я сделал загадочное лицо.

— Ну?

— Так вот, они говорят, что никакого убийства английского дипломата в Москве в тот год не зафиксировано. Более того, уверяют, что Кевин до сих пор жив и здоров, работает дипломатом в одной из стран. Вот этого я понять не могу — я же сам его тело видел с перерезанным горлом в луже крови. Я же не лунатик какой, не мог же я так ошибиться?

Володя усмехнулся и спросил:

— Так что — рассказать тебе все или не надо?

— Ты что, издеваешься?! — вскипел я. — Конечно, рассказывай, я же не смогу дальше спокойно жить, так и не разобравшись в том, что же там произошло.

— Ну, слушай, — сказал Володя, устраиваясь поудобнее на скамейке, — но имей в виду, информация строго конфиденциальная, можно сказать — государственная тайна.

Я хмыкнул.

— Так вот, когда твой Кевин был убит, английские власти по некоторым причинам скрыли это обстоятельство. Через неделю после твоего побега я доложил своему руководству о некоторых известных мне деталях и предъявил сделанную тобой запись. Как ты понимаешь, мне поручили разработку данного вопроса Одновременно английское посольство — еще до того, как твой полковник заявил о тебе как о дезертире — так вот, еще до этого английское посольство запросило у наших спецорганов информацию на некого субъекта, который им кажется подозрительным, потому что крутится целыми днями у входа в их консульство. Якобы. И представь, предъявляют твою фотографию. То есть они пытаются зачем-то тебя найти. Хотя уже точно знают, что Кевин мертв. Зачем, спрашивается, ты им после смерти Кевина? Более того, они посылают гонца к тебе в родную деревню, пытаясь отыскать там какие-то твои координаты, думают, может, ты мать поставил в известность, мало ли чего. Но им, конечно, там обламывается. В это же время на сцене появляется новый Кевин — один в один похожий на убитого. Мы немедленно понимаем, что это двойник. Зачем понадобилось вводить в игру двойника? Мы устанавливаем за ним слежку и выясняем, что буквально на второй день после появления в Москве двойник встречается в Доме Журналистов на пресс-конференции с неким академиком Конягиным и входит с ним в контакт. Нам удается записать их беседу, и она выглядит довольно-таки забавно. Выясняется, что академик Конягин передал настоящему, уже убитому Кевину некую дискету с записанной на ней секретной информацией и коды к этой дискете. Кевин же, который, как нам уже было известно, являлся секретным агентом английской разведки, передает представителю центра, специально прибывшему за этой информацией в Москву только дискету и заявляет, что за коды академик якобы требует миллион долларов. И передаст коды только после того, как эти деньги получит.

— А Кевин, значит, решил зажулить миллион и еще раз нажиться все на той же информации, перепродав ее арабским террористам уже за пять миллионов? — догадался я.

— Точно. Кевин делает копию переданной ему академиком дискеты — и одну отдает своему резиденту а другую пытается продать арабам, но неудачно — в момент передачи дискеты они его грохают. Но при этом они не знают, что к дискете полагаются еще и коды, а кодов-то у них и не оказалось. Короче, арабы остаются ни с чем, но и английская разведка тоже. Думая, что академик получил чек на миллион долларов, они считают, что надо продолжить с ним контакт и попытаться получить коды после того, как академик получит деньги. Но академик в первую же встречу расшифровывает двойника, заявляет ему что от денег он отказался сразу и что и дискету и коды он передал Кевину одновременно. После этого академик едет к себе домой и выбрасывается с балкона 12 этажа, кончая жизнь самоубийством. Предварительно он полностью уничтожает все свои записи, которые могли бы помочь расшифровать его изобретение. Англичане в шоке. У них остается одна-единственная маленькая надежда, что Кевин попытался куда-то спрятать переданные ему академиком коды. Но самый тщательный обыск его вещей и квартиры ничего не дает. И у них остается последняя версия, которая, кстати, жива и по сей день — что Кевин…

Я оборвал его:

— Стой, стой! Кажется, я начинаю понимать. В тот день он подарил мне очень дорогую вещицу — золотой портсигар. Так ты думаешь, что именно там он спрятал эти чертовы коды?

— И не только я — так думает и английская разведка.

— Так это они, наверное, сидели у меня на хвосте в Париже, а я-то думал, что это люди полковника.

— Люди полковника прошли по твоим следам до отеля «Одеон» в Польше — и там потеряли.

Я с удивлением посмотрел на него:

— А это откуда тебе известно?

Володя хитро улыбнулся:

— Ты что ж думаешь, русский разведчик зря свой хлеб ест?

— Да, — протянул я, — вижу — не зря.

Я замолчал — мне нужно было какое-то время, чтобы все это переварить.

— Кстати, Володя, а что это за информация, которую там… ну, которую академик передал Кевину — это что-то очень важное?

— Это, братец ты мой, уникальное открытие, которое, боюсь, навсегда потеряно для человечества. Пройдет еще может быть много десятилетий, прежде чем ученые вновь смогут дойти до этой формулы, которую создал своим гением академик Конягин.

— А что это?

— А вот это тебе совершенно ни к чему, — уже серьезно заметил Володя. — Ну и что ты собираешься делать дальше?

Я помолчал.

— Да есть у меня одна идея. Понимаешь, судьба ведь странная штука — вот ведь опять пересеклись мои дорожки с этим бывшим полковником, а нынче генералом. И снова он выходит сухим из воды.

Я коротко пояснил Володе суть дела, и он с интересом уставился на меня.

— Что? — удивился я, — что ты на меня так смотришь?

— Ну, просто я знаю, чего тебе очень хочется.

— Да, — я не таился, — да, ты прав, но я не думаю, что это нужно обсуждать тобой.

— А вот тут ты не прав.

— Но, Володя, — я попытался объяснить ему, что я имею в виду, — ты и так достаточно для меня сделал в жизни, я не могу снова подставлять тебя. То, что я хочу сделать, я должен сделать один. Я этому обучен, я ведь боевая машина, понимаешь? Так что уж…

Он оборвал меня:

— Ты, пацан, кого учить конспирации будешь? Я что ли тебя не знаю? Да я по глазам вижу, что ты решил поквитаться с полковником, пардон, с генералом. Так вот, я с тобой.

— Нет. — я решительно поднялся со скамейки, — достаточно жертв, я слишком многих дорогих мне людей уже потерял, я не могу рисковать тобой.

Володя тоже встал и как-то искательно заглянул мне в глаза:

— Тима, пойми, ведь это и мои счеты тоже. Он же сука майора убил. И ты думаешь я ему это простил?

Я посмотрел Володе в глаза и понял, что я не могу оттолкнуть его сейчас И еще я понял, что может быть это уже единственный в мире человек, которому я действительно могу в этой жизни доверять.

И тогда я ему рассказал свой план.

Я был уверен, что после удачного получения товара сегодня, в субботу, генерал и его подручные будут обмывать хорошую сделку. Я был уверен, что их привычки не изменились, а значит они должны были париться сегодня в бане под Одинис во, излюбленном месте их встреч. И я знал — где она, эта баня.

Я уже был полностью готов к операции, но у меня оставался вопрос транспорт — в Москве у меня своей машины не было, а брать у моих коллег по Интерпол, машину на это дело по известным причинам я не мог. Вот тут и пригодился Володя — мы договорились, что в Одинцово он отвезет меня на своей старенькой восьмерке.

На том и порешили.

Снова встретились мы поздно вечером. Я был в своей излюбленной форме для опасных вылазок — в обычном спортивном костюме. И еще у меня с собой было очень простенькое приспособление. Для изготовления бомбы мне понадобился лишь пейджер и узкая полоска пластиката. Пейджер я купил в простом московском магазине всего-то за двести долларов, уже подключенный. А вот пластикат, верный профессиональной выучке, я на всякий случай прихватил из Бельгии с собой, он был спрятан у меня под обшивкой дипломата. Учитывая, что я шел как VIP, то есть без досмотра, я практически не рисковал. Единственной реальной проблемой было подобраться к бане. Ведь если мой расчет верен, и генерал отмечает там со своими дружками-бандитами прибытие груза, то там вокруг бани должны быть как минимум три-четыре джипа с головорезами из охраны. Но, впрочем, я и не такие полосы препятствий преодолевал.

Мы почти уже доехали до Одинцово, как я попросил Володю притормозить.

— Все, жди меня здесь, — сказал я, — дальше ехать опасно. Сделай вид, что устал и уснул за рулем.

— Ты еще поучи меня жить, — пробурчал Володя, — давай, иди, с богом.

И я быстро скользнул в лесную чащу. Память не подвела меня — я точно определил место. Прячась за деревьями, я видел, что из трубы банного домика шел дым, светились окна, и вокруг бани, как я и предполагал, стояло несколько машин с охраной. Что ж — все в сборе — это удача. Я постоял еще какое-то время, приглядываясь к парням в джипах. Видимо, они сидели тут недавно, потому что еще активно суетились возле своих машин, перекуривали, болтали о чем-то. Потом им видимо надоел это обычный треп, да и прохладно стало на ветру, и они разошлись по своим машинам. Я оценил дисциплину в бандитской группировке — ребята из охраны не пили, это говорило о том, что требования к ним были серьезные. Ну что ж — и я не пацан уже. Выждав достаточное время и убедившись, что бдительность охранников несколько ослабла, и они просто режутся по машинам в карты, я быстрыми перебежками подобрался к одной из стен домика, где располагалась баня, и быстро прикрепил к ней заготовленную бомбочку — пейджер, обернутый пластикатом. Пейджер должен был сыграть роль детонатора. Вот и все. Теперь — быстрее к Володе. Не теряя времени, я прежним путем, никем не замеченный, вернулся к ожидавшей меня машине.

Володя недовольно проскрипел:

— Ну, где ты там шлялся, заставляешь меня волноваться.

— Все в порядке, — коротко ответил я, — погнали.

Мы въехали в Москву по Можайке и, остановившись у первого же телефона-автомата, послали сообщение на пейджер:

— Абоненту 23–26. Здравствуй и прощай. Без подписи.

Оператор пейджинговой станции еще раз повторила наш текст и, убедившись, что все правильно, заверила нас:

— Ваше сообщение отправлено.

Мы замерли, выжидающе глядя друг на друга. Несколько мгновений ничего не было слышно. Я даже испугался, вдруг что-то не так. Может, какая-то ошибка вкралась в мои расчеты, но тут мы услышали, как где-то далеко что-то шарахнуло, взрыв был такой силы, что даже стоя в Москве, недалеко от поста ГАИ, мы слышали его отголоски.

— Ну вот и все, — сказал Володя, — поехали. Результаты узнаем завтра из оперативной сводки.

На следующее утро меня разбудил звонок Станислава Ивановича.

— Спите, коллега? — задорно спросил он, — а у нас тут всякие случайности случаются.

— Да ну, — изумился я, — никак генерал погорел?

— Не погорел, а сгорел. В натуральном смысле слова, — задумчиво ответил Станислав Иванович, — а как вы догадались?

— Да я сон видел, у меня, знаете, сны бывают вещие. Один сгорел-то или с компанией?

— С компанией, — мрачно ответил подполковник, — никуда не уходи. Сейчас буду.

Он ворвался в мой номер буквально через пятнадцать минут после разговора.

— Ты что, — зашипел он, — ты тут самодеятельностью занимаешься?

— Ты о чем, коллега? — лениво потягиваясь спросил я.

— Да какой ты к черту бельгиец, — зашипел подполковник, — ты меня за идиота держишь? Да я сыщиком был, когда у тебя еще молоко на губах не обсохло!

— Не ругайся, коллега, — остановил его я, — я тебе тут хвосты подчищаю, а ты недоволен. Ты вот теперь наркотики со складов воинской части в Апрелевке изыми.

— А откуда ты знаешь про Апрелевку — ты же уехал от нас раньше чем мы туда добрались, — подозрительно спросил Станислав Иванович.

— Знаешь что, ты кончай на меня сквозь прищур смотреть, я тебе коллега и гражданин Бельгии, суперагент Интерпола, понятно, и я вместе с тобой делаю общее дело. А если где-то перестарался — так это только кажется, — я с трудом сдержал себя, чтобы не рассказать ему все.

Но я и так сказал ему больше, чем надо и он, кажется, это понял.

— Ну что ж, коллега, — подчеркивая последнее слово сквозь зубы произнес подполковник, — я, конечно, тебе за помощь благодарен, и квалификацию твою уважаю. Но совет мой тебе — ты у нас тут в гостях не засиживайся, а то ведь…

— Понял, — отрезал я, — скажи, неделя у меня есть?

— Неделя? — оторопел подполковник. — А хрена ж тебе тут неделю делать?

— Меня друг погибший просил одну деревеньку проведать, — уклончиво ответил я, — и я ему на смертном одре обещал.

— Деревеньку, говоришь, — задумчиво протянул Станислав, — и все-таки неделька — это много. Дня четыре я тебе гарантирую. А кстати там, в лесу вчера почва-то не слишком влажная была?

— А Одинцово — это, коллега, что такое, ваш новый супермаркет?

— Ты давай, того, парень, не дерзи. Катись в свою деревеньку.

— И то, — поддакнул я, — понимаешь, отец, другого случая у меня, возможно, уже не будет.

В тот же день я пулей промчался по всем магазинам. Набросал в сумку кое-каких подарков для матери и купил билет на самолет до Екатеринбурга, а оттуда — поездом до Черной Грязи. Я не мог не увидеть мать.

* * *

Мать слушала меня долго, почти не перебивая. И когда я закончил, сказала:

— А я всегда знала, что ты жив.

— Честно? — обрадовался я, — но как? Я ведь тебе не писал…

— Такой большой, а такой глупый, — улыбнулась мать, и мне стало так тепло и спокойно, как будто и не было у меня в жизни никаких приключений, как будто никогда я из дому и не уезжал.

— А знаешь, мать, — говорил я чуть позже, сидя с ней на крылечке и обнимая ее за плечи, — знаешь, мать, я ведь все время помнил о тебе, я же знал, что деньги, которые я из армии тебе посылал, ты не тратила, а значит у тебя кое что осталось на черный день. Я прав?

— Ага, — кивнула головой мать, — ты мне десять раз прислал по пятьсот долларов. Ну у меня и скопилось пять тысяч. Вот я теперь самая богатая старуха в деревне.

— А может — поедем со мной? — спросил я, хотя ответ знал заранее.

— Нет, сынок, я ж тебе и раньше говорила — я свой век уж тут доживу, а ты езжай.

— Да, мать. Мне ведь пора, — бережно сказал я. Хорошо, что она первая об этом заговорила, я боялся, что когда я скажу ей, что мне надо ехать — она заплачет. А слез ее я боялся больше всего на свете. Словно угадав мои мысли она сказала.

— Нет уж, Тимушка. Я не заплачу. Да и что плакать — ты ведь вырос, вон какой стал, я тобой только гордиться могу.

— Мать, а то, что я, ну, — я не знал, как ее спросить, — ну…

— То, что ты столько всего повидал?

— Ну, не только…

— То, что с мужиками трахался? — напрямую спросила, мать.

— Да, — я опустил глаза, — мать, ты же не осуждаешь меня?

— Тима. Я же мать тебе, а не судья. Да и потом ты вот думаешь небось — откуда ей чего понять, старухе деревенской. А я, Тима, все понимаю. Но ты вот скажи, мне что же, внуков все-таки не ждать? Скажи, не бойся, я пойму.

Я понимал, что мать имеет в виду — ей хотелось понять, с кем я сейчас — есть ли у меня девушка или… есть ли у меня парень. Короче, ей, как и всегда, нужна была ясность, просто правда. Она готова была принять ее любую.

— Как тебе сказать, мать, я и сам не знаю — на каком я свете. Уже больше года прошло как погибла Элен. И за это время, не знаю, поверишь ли, у меня просто не было никого. Я на женщин смотреть не хочу — все они мне кажутся пустыми, каким-то бессмысленными. Не достойными ее. А к мужикам меня не тянет. Ну, короче, никого у меня нет. Ни девушки, ни парня. Вот и вся тебе, мать, правда.

— Что ж, сыночка. Время все рассудит. Все расставит по местам. Чему быть — того не миновать.

— А знаешь, мать, — вдруг спохватился я, — я ведь и весточку тебе уже подать не смогу — не имею права. Мне и сейчас приезжать нельзя было. Но я не мог.

— Не мог — что? — хитро переспорила она.

— Не мог не приехать. Ты имей в виду, есть у меня друг, Володя. Так вот если что тебе надо — звони ему. Я тебе его телефон оставлю. И через него тебе деньги буду передавать.

— Да что ты все о деньгах, — обиделась мать, — я ж и так самая богатая.

Мы снова замолчали, просто сидели на крылечке плечом к плечу.

— Мам, может, я пройдусь по деревне-то? — спросил я.

Мне самому было это удивительно, что я, суперагент Интерпола, охотник Лео, у кого-то спрашиваю разрешения прогуляться.

— Ну, пройдись, что ли, — улыбнувшись, сказал мать, — а может не стоит?

Она, конечно же, была права. Я не имел права на прошлое. Но мне хотелось узнать, что стряслось с Петькой, моим корешем. И как там Нинка, первая моя зазноба.

— Эй, соседка, — вдруг раздался голос из-за калитки, — говорят, у тебя гости?

Мать вопросительно посмотрела на меня:

— Это ведь Петька, сынок, что делать-то?

— А что тут делать, мать, зови! — и я весело зашагал к калитке.

Петька бросился ко мне навстречу, обхватив меня за плечи. Так, обнявшись, мы стояли наверное минуты две.

— Ну, дай-ка посмотрю на тебя. — оторвался наконец от меня он, — вон ты какой стал, просто как из кинофильма, костюмчик на тебе — фу-ты, ну-ты, одеколонище какой-то, «Шипр», что ли? — пошутил он.

— Вот ты дурак, Петька, — раздался из-за спины девичий голос, — это, небось, французский. Теперь «Шипр» только алкоголики пьют, если достанут.

— Да глохни ты, — отмахнулся Петька.

— Кого это ты затыкаешь? — удивился я, — дай-ка глянуть, жена, что ли?

За спиной у Петьки стояла красивая рослая девушка, настоящая деревенская девчонка, с огромными, цвета неба, глазами в опушке длинных густых ресниц. Русая коса, толстая и сильная, свисала ниже половины спины. И вся она была какая-то задорно-радостная, веселая, свежая, и такой она показалась мне красивой, что я не мог отвести глаз. Она тоже смотрела на меня, не отрываясь, обмахиваясь какой-то ромашкой.

— Ну, знакомь с женой-то, — спохватившись, повторил я Петьке.

— Да какая жена, — отмахнулся он, — сеструха моя, Глашка, неужели не помнишь?

— Сестра? — удивился я, — это та, сопливая малая, которая вечно увязывалась за тобой?

— Ага, — улыбаясь, ответила малая, — это та, сопливая.

Я чувствовал, что мать смотрит на меня и улыбается — я всегда чувствовал все взгляды, обращенные на меня, ведь не зря же меня позвали охотником. И еще Петька смотрел на меня — это я тоже чувствовал, но видел я только ее, Глашу, только ее бездонные, как небо, глаза — и не мог от них оторваться…

* * *

Когда я улетал, в аэропорту меня провожали Володя и Станислав.

Я только что их познакомил и чувствовал, что оба мужика глянулись друг другу. И мне это было приятно.

— Ну, мужики, бывайте, — говорил я им, пожимая по очереди руку каждого.

— Да, Тимоша, звони, не забывай, — ответил Станислав.

И я удивленно замер:

— Как ты меня назвал?

— Ну ты даешь, парень. Я же тебе сказал, что я уже скоро тридцать лет как сыщик. Нешто ты думаешь, я не раскопал — кто ты и откуда?

Я тревожно глянул на Володю:

— Что ты думаешь? — спросил я его.

— А что тут думать — мужик вроде надежный. Он же не продал тебя, — сказал Володя, но в тоне его чувствовалась половинчатость.

— Так, — протянул я, — похоже на заговор.

— Да, Тимоша, — ответил Владимир, — такой вот маленький у нас междусобойчик получился. Ты уж прости разведчиков. Но мы с твоим Станиславом одно училище кончали. Так что не обессудь…

— Ну вы артисты! — изумился я, — так ты, что ж, Володька, выходит, знал, что я приезжаю?

— Ну… — замялся Володя.

— Понятно. А теперь говорите, что вам надо от меня? — резко прервал я эти дурацкие выяснения.

Мужики переглянулись.

— Понимаешь, Тимоша, родина была бы тебе очень признательна, если бы ты вернул ей коды, которые, возможно, находятся в золотом портсигаре, — прямо глядя мне в глаза проговорил Станислав.

— Вот оно что. И тогда уже никто не вспомнит дезертира Тимошку?

— Ты правильно понял, сынок.

Я задумался — меня вербовали мои же друзья. Вербовали работать на бывшую Родину. А впрочем, когда это она стала бывшей? Я вспомнил Глашины глаза. Нет, родина у человека только одна, даже если этому человеку пришлось пройти огонь, воду и медные трубы. И кроме того, мне бы действительно хотелось без опаски ступать по этой земле, здесь у меня осталось нечто очень мне дорогое.

— Ну, а если у меня не окажется никаких кодов?

— На нет и суда нет, — ответил Володя, — мы надеемся, что сможем еще поработать вместе? Ведь так?

Я усмехнулся: нашли кого вербовать.

— Так, так, шпионы, — засмеялся я и, в последний раз обняв их, ушел на посадку.

Я знал что еще обязательно вернусь.