Love, death and rock’n’roll

До конца контракта «Полнолуния» с клубом «Джинн» оставался ещё целый квартал, когда наша жизнь изменилась. Точнее, мы сами изменили её.
Позже я думал, сколько во всём случившемся моей вины? Ведь это я первым заговорил о столице. Не всерьёз, конечно – просто мечты из категории «а если бы…» Но ты принял их слишком близко к сердцу.
– Да, настоящей известности, сидя в Уиллоу, мы не добьёмся. Как ни крути – всё это только провинциальный уровень. Надо ехать в столицу.
Дуглас и остальные ребята отнеслись к этой идее без восторга.
– Здесь мы выступаем, а там будем никем, – сказал Смарт.
– Мы пока в любом случае никто, – принялся возражать ты. – Концерты в Уиллоуберри – это даже звучит смешно.
Дуглас настаивал на своём. Ты тоже заупрямился. Мало-помалу между вами разгорелась настоящая ссора. Я, сознавая свою ответственность за эти неприятности, попытался уговорить тебя подождать хотя бы до окончания срока контракта. Но ты не желал ничего слушать. Твердил, что в Уиллоу нам делать больше нечего. Если Дуглас и другие музыканты ехать не хотят – пожалуйста, пусть остаются. Мы поедем вдвоём.
Смарт напомнил, что отработать контракт мы обязаны до конца, иначе придётся возмещать ущерб за неотыгранные концерты. Ты окончательно вышел из себя, заявил, что сделаешь это из своих денег. И пускай «Полнолуние» ищет новых басиста и вокалиста, если не ценит нынешних.
До нашего отъезда вы с Дугласом так и не помирились. У меня мелькали разные мысли – ввязываться в столичную авантюру вдвоём совсем не то, что впятером, так нам придётся намного труднее. Но ты меня успокаивал:
– Ничего, ты играешь на гитаре, так что два инструмента есть. Для начала нужно будет найти ударника – вот уже и группа. Может, получится договориться с одним парнем, Таем Джонсом. Я хорошо его знаю, он из Уиллоу, уехал пару лет назад и, кажется, неплохо устроился. У нас всё получится, вот увидишь. В столице есть люди, которые могут здорово помочь начинающим группам. Разве ты не хотел бы стать известным на весь мир? Люди обязательно должны услышать твои песни, как можно больше людей. Ты не понимаешь, Кенни, у тебя же настоящий талант!
Мне стало не по себе. Я окончательно убедился: всё, что ты делаешь – делаешь ради меня.

Не знаю, насколько ты сам верил своим словам, что в столице наша музыкальная карьера быстро пойдёт в гору. Не то чтобы всё было совсем безнадёжно – мы разыскали Тая, и он согласился с нами играть. Правда, жилось ему не так хорошо, как нам представлялось издалека – перебивался сессионным барабанщиком в разных третьеразрядных командах.
Мы с тобой сняли самое дешёвое жильё, какое удалось найти, на окраине города. Ничего лучше не могли себе позволить. Ты сделал по-своему – отдал парням из «Полнолуния» порядочную сумму. Дуглас, поостыв, не хотел брать, понимал, что средства нам понадобятся. Но ты просто швырнул деньги ему под ноги и ушёл. Я думал сначала, неправильно, что этот расход ты решил взять полностью на себя, мы должны были поделить его поровну, ведь бросили группу оба. Но сообразил, что это без разницы, всё равно теперь финансы у нас общие: будем жить на мои.
Кое-какие деньги пересылала пара, которой ты перед уездом сдал свою квартиру в Уиллоу. Продать эти две комнаты из-за дурацких юридических закорючек ты не имел права, мог только пустить съемщиков. Но столичные расходы не шли в сравнение с уиллоуберрийскими. Деньги таяли, а мы не могли найти себе работу не только в музыкальной сфере, а вообще никакую.
Но через некоторое время благодаря Таю появилась надежда на лучшее. Всё-таки у него были полезные связи. Мы начали репетировать и отыграли несколько концертов. Ещё Тай рассказал, что познакомился с парнями из одного успешного проекта – им встать на ноги помог Эрик Золт. Про этого продюсера ты уже где-то слышал.
– Вот бы и нам с ним встретиться, – подумал вслух ты.
– Может, эти ребята замолвили бы за нас словечко, – сказал Тай. – Но хорошо бы иметь какой-то новый материал. У вас только записи вашей прежней команды, а у нас троих пока ничего толком нет.
На выступлениях мы играли кое-что из репертуара «Полнолуния» и каверы разных известных групп.
– Сочинить новый материал – не проблема, – глянул ты на меня. – Главное – записать прилично.
Всё наше оборудование, если не считать самих гитар, пока ограничивалось ноутбуком и микрофоном. Впрочем, существуют съёмные студии звукозаписи.
Но дальше дела пошли на спад. И всё из-за меня. Столичный климат, более влажный и холодный по сравнению с тем, в котором я вырос, сделал своё дело. Особо крепким здоровьем я не отличался никогда, и теперь свалился с пневмонией.
Приезжему получить в столичной больнице бесплатное лечение нечего было и думать. Я не хотел даже соваться туда. Но ты потащил меня чуть не насильно:
– С ума сошёл? Если не лечиться, от этой дряни и в наше время можно умереть! Тебе обязательно нужно хорошее лечение. Чтобы никаких проблем с лёгкими не осталось, а то как же ты будешь петь?
Я возражал, что у нас не то что на хорошее, а ни на какое лечение нет денег, но ты как будто не слышал.
Две недели я провалялся в больнице. Меня добросовестно накачивали таблетками и уколами. Ты приходил каждый день и притаскивал горы дорогой еды, словно я был гусем, которого спешно надо откормить к Рождеству.
Я допытывался, откуда у тебя деньги. Ты сказал, что Тай записывается с какой-то группой, которой срочно потребовалось заменить барабанщика. Ему хорошо заплатили, и часть денег он одолжил нам. Как только будет возможность, мы ему вернём.
– Когда ты выздоровеешь и напишешь новые песни, мы дадим их послушать Золту, и он поможет нам продвинуться. Начнём играть и зарабатывать…
Всё это ты говорил, стоя на коленях возле моей койки и держа меня за руку. Ты улыбался, и уголки губ слегка вздрагивали.
– Сэм, ты чересчур переживаешь за меня.
Мне захотелось тебя поцеловать, но я сдержался, не стал лезть со своей заразой.

Лёг в больницу я в тёмный мартовский вечер, а вышел сереньким туманным утром, уже апрельским. Ты встретил меня и ужасно заторопился домой – боялся, как бы промозглая сырость не навредила мне. Но я упросил тебя не ехать прямо до дома, выйти на пару остановок раньше. Больничные стены как будто ещё давили на меня, хотелось немного прогуляться.
На пару остановок раньше – это означало, что придётся идти по плотине. Пригород, где мы жили, отделён от остальной столицы рекой, и как раз на въезде в него построена гидроэлектростанция. Сейчас по плотине разрешается только проезжать на машинах или городском транспорте, для пешеходов её закрыли. Но тогда, десять лет назад, про все эти антитеррористические меры слышно ещё не было. Автобус делал на плотине остановки, и от одной из них можно было даже спуститься на «пляжный» участок берега. Но это летом, а мы просто шагали по верху плотины, по отведённой для этого дорожке вдоль её края.
Я остановился, облокотился о поручни и посмотрел вниз. Эта плотина не самая высокая – метров пятьдесят, а говорят, бывают и по двести. Но для человека и такая высота не маленькая.
Вода внизу словно кипела, вздымалась серыми горбами, по поверхности плавали белые змеи пены Это оттого, что затворы плотины открыты.
– Ледяная, наверное, – сказал ты.
– Кто?
– Вода.
– И страшная.
– Нет.
– Почему? Разве не страшная? Вон, в воронках вся.
– Нет, не страшная. Представь: окажешься там – и в минуту или меньше нет тебя. И не найдут никогда. Никому никаких хлопот. Исчез – и всё.
Я подумал, ты специально это говоришь, чтобы мы домой, в тепло шли поскорее. Улыбнулся, взял тебя за руку:
– Вот ведь болтаешь. Ну пойдём.

Теперь я был официально здоров, никакие диагнозы меня не останавливали. В больнице, в последние дни, когда температура и слабость прошли, я сильно тосковал по тебе. И надеялся, что сегодняшним вечером эта тоска улетучится бесследно. Но ты был какой-то странный, избегал прикосновений, чуть ли не отстранялся от меня. Это было так на тебя не похоже, что я забеспокоился – вдруг ты всё-таки подцепил от меня воспаление лёгких?
Ты возразил, что здоров, и что мне не надо ни о чём тревожиться. Всё пройдёт, всё будет нормально. И снова эта подрагивающая, болезненная улыбка...
Среди ночи я проснулся и увидел, что ты сидишь на краю кровати, уронив голову на руки. Волосы чёрной завесой скрывали твоё лицо. У меня сделалось тяжело на душе. Я почувствовал, что какая-то ледяная стена непреодолимо отделила нас друг от друга, и её не разрушить, не сломать. Я не смог даже окликнуть тебя, обнять и настойчивее спросить, в чём дело. Малодушно испугался, что ты не выдержишь и скажешь правду.
Так продолжалось несколько дней. Ты часто исчезал, не говоря, куда идёшь. В конце концов я решил один на один встретиться с Таем. Может, он что-то знает? Хотя если у тебя появился другой, ты вряд ли стал бы посвящать в это Тая… Нет, ты бы признался мне – и если это не просто на один раз, а серьёзно, я понял бы… Или случилось совсем не то? Не то, а…
Как выяснилось, к Таю я пошёл не зря. Он сказал, что никакой работы, за которую хорошо платят, у него нет, и денег тебе он не одалживал – едва хватает самому.
Так я убедился в правильности своей догадки. Прежде надеялся, что ошибаюсь – но, выходит, не ошибся. Тай своей со своей реальной действительностью отнял у меня обман надежды. Я попрощался с ним, стараясь, чтобы он не заметил, что со мной творится. Он как будто и в самом деле не заметил. Или, по крайней мере, сделал вид.

В ту ночь ты вернулся домой поздно, часа в три. Прошёл потихоньку – думал, я сплю. Но я ждал тебя.
Тебе хватило одного взгляда, чтобы понять: я всё знаю.
– Прости, – тихо произнес ты.
– Это ты у меня просишь прощения? – выдохнул я, сдерживая рвущийся на волю всхлип.
– Да, да! – ты бросился ко мне, принялся хватать и целовать мои руки, прижиматься к ним лицом. – Я знаю, что должен был придумать что-то другое… Другой способ. Знаю, знаю! Но… не смог ничего придумать. Прости. Прости.
– Обещай мне, – меня самого напугало, как по-сумасшедшему прозвучал мой голос, – обещай, что больше никогда… Никогда…
– Кенни… – ты взял меня за плечи, осторожно, как какую-нибудь фарфоровую куклу – или как ребёнка, подвёл к кровати и усадил. – Нам ведь нужны деньги. Это… конечно, мерзко, но… не так уж страшно. И ненадолго, пока не скопим чуть-чуть.
– Прекрасно. Тогда завтра же пойдём вместе. О’кей? Вдвоём у нас получится в два раза быстрее скопить.
– С ума сошёл? – испугался ты. – Нет, тебе ни за что нельзя.
– А тебе можно?
– Я… ну… Да, мне можно. Я могу выдержать.
– А я не смогу?
– Нет. Ты… Ты должен писать музыку, Кенни. Должен, понимаешь? Ради нас обоих. Думай о музыке, больше ни о чём.
– Вот как, значит? Ты за кого меня принимаешь, Сэм? По-твоему, я способен парить в этих чёртовых музыкальных облаках, думать о творчестве – и жить за твой счёт? И нормально воспринимать, что человек, которого я люблю, из-за меня превратился в шлюху?
В следующий момент я понял, что эти слова не менее жестоки, чем жизнь «за его счёт» сама по себе. Я извинялся, обещал, что буду писать песни и упрашивал тебя впредь не жертвовать собой. Лучше голодать, лучше вернуться в Уиллоу, или попросить денег в долг – хотя бы у ребят из «Полнолуния».
– Нет, – упрямо отрезал ты. – У Смарта я не то что просить не стану, если бы он сам предложил – и то отказался бы. Он ведь мне звонить пытался, знаешь? Так я не ответил.
Других кандидатур, у кого можно взять взаймы, в голову не приходило. Доходы моих родителей по столичным меркам были просто смешные. Ты про своих всего лишь раз сказал мне, что они вряд ли помнят о твоём существовании, и вряд ли у них вообще до сих пор работают мозги – никакие мозги не выдержат такого количества алкоголя.
– Тогда, может, нам действительно вернуться?
– Нет. Во всяком случае, не раньше, чем встретимся с Золтом.

Дня через три я опять начал кашлять. До пневмонии на этот раз не дошло, но кашель донимал и донимал меня. Ты приносил лекарства и еду. И уходил по вечерам. Однажды я попробовал тебя остановить. Но ты покачал головой:
– Не надо, Кенни. Скоро всё это закончится, вот увидишь. Только пиши, ради бога, песни. И выздоравливай.
И мне не оставалось ничего, кроме как сочинять. Это был мой долг перед тобой, чёрт возьми. Дни напролёт, сидя один в квартире, я подбирал на гитаре музыку, складывал в уме слова. Никогда ещё это не давалось мне с такой болью, никогда не выплескивалось изнутри такими кровавыми потоками. И вместе с тем это было до странности легко. Как будто прорывались наболевшие нарывы. Но, господи, кому нужна такая музыка?.. В тяжеляке, конечно, депрессия и боль всегда отчасти присутствуют – но чтобы столько… Но сочинять что-то радостное и счастливое я был не в состоянии.
Когда ты приходил, я бросался целовать тебя. Но ты повторял всё то же:
– Не надо, Кенни.
Надолго исчезал в ванной, а когда появлялся – прятал от меня глаза, как виноватый.
Я проявлял настойчивость. Вопреки всему пытался разбить ледяную стену. На что это будет похоже, если я, принимая эти деньги, перестану притрагиваться к тебе, точно из брезгливости? Ты уступал. Минуты близости бывали между нами. Но ты уже не был прежним. Как будто даже вспышки желания не могли заставить тебя забыть о непереносимом стыде.
Это был настоящий ад. Но когда поганый кашель перестал, наконец, выматывать меня, оказалось, что из этого ада я вынес целую кучу нового материала. Месяц мы втроём – ты, я и Тай – репетировали едва ли не сутками напролет. А потом выкупили время на студии с почасовой оплатой и сделали демозапись.
Когда я пел, голос представлялся мне тем же потоком боли, который хлестал из меня во время сочинения музыки. Гитарные партии я прописывал уже в немного более спокойном состоянии. Зато твоя игра была чем-то просто нереальным. Во времена «Полнолуния» ты владел инструментом отлично – но это было другое… Теперь ты извлекал из своей бас-гитары какое-то запредельное, невероятное звучание.

Встречу с Золтом удалось устроить через знакомых Тая. Я шёл на неё со странным чувством – было почти безразлично, как отнесётся к нам этот человек, на которого вроде бы надо было возлагать надежды.
Тай, поглядывая на мою кислую физиономию, посоветовал тебе взять переговоры на себя:
– Ты сейчас больше похож на лидера группы, Сэм. Кенни совсем выдохся.
Может быть, он был прав. Из меня вытекла вся кровь, не осталось ничего, абсолютно ничего.
Да, Тай был прав. Позднее я даже не мог восстановить в памяти, что говорил нам Золт, тип лет сорока, с квадратным лицом и лениво-рассеянным взглядом. Помню только, в конце он захотел что-то обсудить с тобой конфиденциально, и мы с Таем дожидались за дверью кабинета. Тай вскоре вышел покурить, а я сидел, тупо уставясь в паркетный пол, разглядывая жирную царапину на лаковом жёлтом дереве. Словно в этот момент во вселенной более важного объекта не существовало.
– Ну как? – спросил тебя Тай на обратном пути. – Нам есть, на что надеяться?
– Есть, – ответил ты.

А потом всё закончилось. Как-то утром, проснувшись, я не увидел тебя рядом. Зато увидел на столе лист, и на нем строчки, написанные твоим почерком.
«Кенни, сейчас, пока держишь в руках бумажку, пообещай мне, что будешь работать с Золтом, – прочёл я. – Это твоё будущее. Пообещай, что не натворишь глупостей. Я люблю тебя».
Я едва сообразил, что перед тем, как выскочить на улицу, нужно хотя бы что-то на себя надеть. И, кажется, не запер дверь квартиры.
Откуда взялась эта уверенность – куда именно бежать? Может, я всё-таки ошибся? Не знаю. Но почти убеждён, что нет.
Я нёсся, как сумасшедший, понимая, что это бесполезно. Потеряно столько времени – скорее всего, ты ушёл, как только я заснул. В небе солнце всходило всё выше, но у меня перед глазами растекалась непроглядная ночь.
Я примчался туда, задыхаясь, чуть не падая с ног. И, конечно, никого не увидел.
За моей спиной по плотине ехали машины. Внизу бурлила и пенилась вода.
Я перевесился через ограждение так, что ноги оторвались от земли. Но твоё «пообещай» неумолимо потянуло меня назад. Возможно, дала о себе знать и трусость – но одна трусость не удержала бы меня. А вот силе этого «пообещай» нельзя было сопротивляться. Ведь тогда твоя жертва окажется напрасной. Этого нельзя допустить…
Совершенно без сил я сполз на асфальт около перил. Наверное, я плакал – не помню. Вся прежняя боль оказалась ничем по сравнению с теперешней. Это всё равно что быть заживо разорванным пополам.
Но дело не в боли. Дело в том, что тебя нет, нет, нет…
Будь проклята моя способность петь и сочинять музыку. Это дьявольский дар. Разве стоит он жизни? Любви?..
Почему именно этого, последнего раза ты не смог пережить? Чего потребовал от тебя ублюдок Золт? Захотел тебя не на раз, а насовсем? А ты решил, что стать его собственностью – значит окончательно предать меня?
Не многого ли ты от меня ждёшь – идти к нему, вести с ним дела, и не свернуть его поганую шею, не вырвать из его брюха кишки, не растоптать их ногами…

«Пообещай, что не натворишь глупостей». Явившись к Золту, я мечтал, чтобы он послал меня подальше. Тогда я был бы свободен от обещаний, и убил бы его. Но он подписал со мной контракт.
Какой же у вас с ним был уговор?.. Это так и осталось для меня тайной.
Золт держался со мной, как ни в чём не бывало. Моргал своими коровьими глазами, ворочал тяжёлой челюстью, курил сигары. Я думал о том, как земля носит такую мразь. Детская мысль… Но иногда людям не остаётся ничего кроме детских мыслей.
Вскоре к нам с Таем присоединились другие музыканты, группа начала существовать в полном составе. Бас-гитаристом стал Дэвид Фрэнч. Я оставил гитару и полностью сосредоточился на пении. Сказать по правде, по-настоящему хорошим гитаристом не был никогда.
Золт вёл себя с нами исключительно корректно. Не нарушил ни одного условия контракта. Концерты, записи, гастроли…
Когда я выкрасил волосы в чёрный цвет и сделал дреды, он стал странно на меня поглядывать. Но не более. После того как я набил татуировки на предплечьях, поглядывания участились.
Короткий самурайский меч-вакидзаси у меня появился, причём не декоративный, а такой, который при хорошей заточке мог бы служить боевым. Тай говорит, что трюк с «харакири» был бы зрелищнее, если бы из моего живота вываливались «внутренности». Но я решил, что это перебор, и ограничиваюсь потёками «крови» из «разреза».
Через три года срок контракта с Золтом истёк. Заключать новый мы не собирались. «Мизерикорд» достиг уровня, на котором имя говорит само за себя, и никакое дополнительное продвижение, никакие продюсеры уже не нужны.
Но даже отделавшись от этой мрази юридически, я оставался связан твоим «пообещай, что не натворишь глупостей».

Боль и чёрная вода
За тобой
Эта рана навсегда
Мир чужой
За тобой

Стихают последние гитарные аккорды. Тонут в грохоте аплодисментов.
За десять лет многое изменилось. Изменился я сам. Стал шире в плечах, не простужаюсь от каждого дуновения ветра, более убедительно рычу в микрофон, когда нужен искажённый вокал. У меня есть деньги и известность. Есть постоянная подруга. Но… у меня нет половины меня. Ты один знал, как сделать меня единым и целым, свободным, не отделённым от мира. Когда ты ушёл, ушло и всё это. Кеннет Грэй, воплотившийся в Самурая – это только половина Кеннета Грэя, который мог бы существовать на свете, если бы жил тот, кому это прозвище принадлежало по праву.
Иногда во время пения мне кажется, что шанс стать самим собой ещё есть, что музыка даёт мне его. Но концерт заканчивается, и всё остаётся по-прежнему. При всей моей любви к музыке – она дарит лишь подобие, иллюзию настоящей жизни.
Может быть, я не так уж наврал в тех интервью. Может, эта песня действительно о невозможности верить. И о потерянном ангеле.