Придурок

Он стоял на балконе своей квартиры и смотрел вниз. По тротуару двигался непрерывный людской поток, все куда-то спешили, торопились, бежали… а он безразлично и без интереса наблюдал за ними сверху. Когда-то и он был неотъемлемой частью такой вот толпы. Когда-то и он тоже спешил по своим делам, обгоняя других, не обращая ни на кого внимания, занятый только своими мыслями. Но больше этого не повторится никогда. Отныне он был один, безликой тенью, мимолетным отражением в широкой витрине, просто видением. Его больше не было — ни для мира, ни для него самого.

Он тихо вздохнул и вернулся в комнату. Тихо. Пусто. Темно. Где-то в глубине квартиры размеренно тикали часы, и он постоял какое-то время, вслушиваясь в их спокойное «тик-тик», потом прошел вдоль книжного шкафа, до отказа забитого книгами, проводя рукой по разноцветным корешкам — нежно, с легкостью. На стене — прекрасные работы знаменитых художников, слева — черное фортепьяно с нотными листами. Посмотрев на него, он чуть нахмурился. Что он играл в последний раз, и когда это было? Кажется, тогда… тогда, когда он был здесь не один. Когда здесь был тот, для кого всегда и звучала эта музыка. Тот, кто вдохновлял ее играть и писать самому, тот, ради кого стучало сердце. На крышке фортепьяно стояло его фото в резной рамочке в виде дубовых листьев. Он медленно подошел к молчащему инструменту и уверенно, не дрогнувшей рукой опустил фотографию лицевой стороной вниз. Он не хотел, чтобы хоть что-то напоминало о нем…

Он огляделся. Кого он пытается обмануть? О нем здесь напоминает все, даже абстрактный рисунок на старых обоях.

На холодильнике, прикрепленные магнитиками, висели коротенькие записочки, где они рисовали друг другу сердечки и оставляли нежные послания. Вот этим он и остался в памяти — «не стал тебя будить, буду вечером, люблю». И больше ничего. Он провел рукой по обрывку белой бумаги, тихо шепча что-то одними губами, и вдруг с яростью сорвал с холодильника все бумажки, а потом медленно осел на пол. Какой толк пытаться избавиться от воспоминаний, если они въелись в кожу, засели прочно в подкорке мозга, впитались в кровь? От них никуда не деться и придется смотреть правде в глаза — они уже никогда не будут вместе. Никогда.

Он поднял голову и посмотрел в окно. На небе догорали сумерки, по магистрали, пересигналиваясь, проносились автомобили. Мир не замер, жизнь шла свои чередом. Просто никому не было дела до его страданий. Просто никто не знал, что его сердце замедляет свой ритм с каждой проходящей минутой, с каждым размеренным «тик-тик» часов в прихожей, что душа, погибшая в адском пламени боли, превратилась в пепел и уже никогда не станет прежней. Те жалкие остатки, что сумели выжить, были слишком травмированы, слишком обожжены, чтобы продолжать свое существование и дальше. И даже если когда-нибудь они и вернутся к жизни, то уже никогда не станут такими, как раньше. Слишком изменился мир вокруг. Все стало другим, хоть и оставалось прежним.

Он встал с холодного пола. Клочки смятой изорванной бумаги посыпались на пол из дрожащих пальцев, но он даже не заметил этого. Он невидящим взглядом смотрел на кружащие в последних солнечных лучах миллиарды мелких пылинок, в голове было пусто, будто кто-то взял и одним рывком вытащил оттуда все мысли, оставив только смутные, сказанные когда-то фразы, которые он никак не мог припомнить дословно. Признания в любви… или нет? Может быть все, что было — просто сон? Но откуда же тогда эта мучительная всепоглощающая боль, медленно пожирающая его изнутри?

Он вернулся в комнату. Стопка журналов на низеньком столике, книга с новеллами Цвейга, бутылка «Beck's» и конфеты с лаймом. В пепельнице догорает сигарета, источая горько-сладкий аромат, а вверх тянется тоненький извивающийся дымок. Время остановилось. Даже не слышно уже «тик-тик» из прихожей. Все замерло. Даже слез нет. Ничего нет. Просто ничего.

Он резко развернулся и направился к двери. Страшно находиться здесь, в этой пустой квартире, где царит полумрак и пахнет пылью. Этот дом кажется пристанищем призраков, одиноких душ, затерявшихся на границе меж двух миров, но не человека. Они были здесь — он словно физически ощущал их присутствие. Они глядели на него из темных углов своими равнодушными глазами, протягивали к нему тонкие бесплотные руки, будто намекая, что отныне ему среди них и место, что он стал одним из них. И он не хотел находиться здесь, в их обществе, и дальше.

Хлопнула дверь и на секунду он замер. А куда он идет? От чего он бежит? И для чего? Ответов не было. Он медленно спустился по серой бетонной лестнице, такой до боли знакомой и до скукоты простой, толкнул дверь и шагнул вперед. Нет, все-таки жизнь не остановилась. Мир продолжал свое существование. Время все так же отсчитывало секунды, минуты и часы, просто для него они теперь стали чем-то единым целым. Это не мир потерял свои краски и красоту, это он разучился их видеть. Это для него жизнь стала блеклой и пустой, для всех других она не изменилась. Сердце судорожно сжалось и он машинально прижал руку к груди. Время остановилось для него — да, но оно никогда не и вернется назад. Он навсегда застрял в одной бесконечной минуте, в которой не было ничего, кроме бушующего пламени боли. Мир идет вперед — а ему до этого нет никакого дела.

Он медленно побрел по дороге. Нельзя так жить, нужно уже наконец выбираться из этого беспросветного мрака. Сколько прошло недель с момента их расставания? Он мысленно подсчитал. Около трех. Три недели! За это время можно успеть переделать тысячу дел, а он застрял на мертвой точке, не в силах заставить себя сдвинуться с места. Он должен, просто обязан заниматься чем-то. Продолжить ту книгу, что начал. Написать еще пару картин. Дочитать, наконец, «Смятение чувств»… Главное — что-то делать. Не важно, что. Он достаточно времени просидел в тишине и одиночестве, жалея себя. Пора возвращаться в мир людей.

Он остановился, устремив взгляд в далекое небо с маленькими сверкающими алмазами первых звезд. Он знал — вернуться в мир таким же уже не получится. Он страдает тяжелой формой роковой зависимости от рук и губ другого человека, от которой, увы, еще не успел избавиться. Его раны все еще саднят. Нет, он не может. Не может сделать этого прямо сейчас. Нет. Теперь ему заново придется учиться жить. Учиться, как ребенку, ходить, смеяться, читать книги и вести разговоры. Все заново. И отныне он будет бояться. Бояться встретить в толпе знакомый взгляд серо-голубых глаз, услышать заново тот голос, увидеть лицо и улыбку, и снова впасть в пагубную зависимость. Он знал, что так оно и будет, если они вновь встретятся, что он не найдет в себе силы на сопротивление. Страх. Глубокий, неосознанный, панический, почти животный — любить опять. Нет. Никогда. Никогда он никого не полюбит. Никогда. Никогда. Никогда!

Только вот образ этот слишком прочно засел где-то в остатках души. Он не давал ей умереть окончательно, но не давал и жить. Неожиданно он испугался — а вдруг образ теперь в нем навсегда?.. Что, если он никогда не сможет от него избавиться? Кулаки непроизвольно сжались в карманах пальто. Нет, у него получится, а потом никогда не будет больше любить. Флиртовать, играть, заниматься сексом — да, но не любить. Не любить.

Да у него, в общем-то, и не выйдет влюбиться еще раз. Новая душа будет не чувствительна к чужим чарам, бережно храня в себе полуистертый образ, приносящий страдания. И он останется там. Надолго. Он будет вытеснять оттуда любые другие чувства. Отныне. И навсегда.

Он перешел дорогу, дождавшись зеленого сигнала светофора, врезаясь в поток людей и смешиваясь с толпой. Никто не обращал на него внимания. Он накинул на голову капюшон, смотря себе под ноги и иногда кидая быстрые взгляды на спешащих мимо прохожих. Кто они? И кто он? Двадцатичетырехлетний художник, никому не известный, но талантливый, влачащий свое существование в маленькой квартирке, расположенной в одной из безликих многоэтажек в паутине большого города. Начинающий писатель, имеющий пару написанных на листах книг с замудренным сюжетом. Просто человек с огромной пустотой внутри. Вдохновение не посещало его давно, настолько давно, что он уже не помнил, каково это — творить. Муза покинула его. Теперь ему придется искать стимул в другом… но в чем? Он не знал.

Мелкий дождик начал накрапывать внезапно, понемногу переходя в ливень. Движение на тротуаре ускорилось. Он же не прибавил шагу. Впереди виднелись автоматические двери супермаркета, и он, не думая, зачем, шагнул внутрь. Ровные полки с разнообразными товарами, несколько касс с улыбающимися девушками и бродящие среди стеллажей покупатели. Он прошел чуть вперед, даже не смотря на предлагаемый магазином ассортимент, и стянул с головы капюшон. Зачем он здесь? Прячется от дождя? Нет… ему просто все равно, где находиться.

Неожиданно навстречу свернул мужчина, толкая перед собой тележку. На его широких плечах сидел маленький мальчик лет пяти, размахивая в воздухе пластмассовым мечом. Они двигались прямо на него, будто не замечая, и он вжался в полку, посторонившись, и уронив на пол пару пакетов с сухим супом. Когда мужчина проходил мимо, их взгляды на мгновенье встретились, и он невольно задержал дыхание. Оказывается, так давно на него никто не смотрел — даже вот так, просто, равнодушно и без интереса.

Он бесцельно бродил по магазину. Люди менялись, но оставались такими же. Они проходили мимо, будто не замечая. Наверное, так и есть — его просто не видно. Он — тень. Никто.

Возле полок с газированными напитками стоял невысокого роста молодой худенький паренек с перетянутыми резинкой длинными белокурыми волосами. В руках он держал корзинку, наполненную разноцветными бутылками, и сейчас, видимо, был занят выбором еще одной. Проходя мимо него, он случайно задел его, и корзинка полетела на пол. Бутылки выпали и покатились по полу, а сам паренек, на секунду потеряв равновесие, уцепился за край стеллажа и кинул на него злобный взгляд.

— Блин! Придурок! — крикнул парень и кинулся собирать выроненный товар. Он прислонился к углу полки, молча наблюдая на пареньком. Тот складывал бутылки обратно. Как он его назвал? Придурок.