Акварель

– Шикарное ты выбрал заведение, – сказал Поль, оглядывая оформленный в античном стиле ресторанный зал.
– Ты раньше здесь не был? – спросил Андрэ.
– Был… пару раз. – Ответив, Поль как-то странно улыбнулся и отвёл взгляд в сторону.
Его тёмные глаза в этот вечер ярко блестели, а лицо было бледнее обычного. Андрэ не мог решить – то ли его друг успел где-то немного выпить, то ли ему нездоровится. А может, то и другое вместе.
– Я очень за тебя рад, – начал Поль, – но… в общем, без громких слов – ты сам знаешь, как рад. И… вот, это маленький подарок… – д’Арси протянул художнику красиво упакованный свёрток. – Можешь здесь не разворачивать, сам скажу, что там: акварельные краски. Постарался выбрать хорошие.
– Спасибо.
Подарка Андрэ не ожидал, и этот жест друга неожиданно глубоко тронул его. Он пытался вспомнить, когда в последний раз ему что-то дарили. Кажется, ещё в детстве.
Они разлили по бокалам искрящееся шампанское. Даже это не самое крепкое вино быстро ударило Андрэ в голову – он был непривычен к спиртному. Под влиянием всего вместе – сегодняшней удачи, трогательного подарка и шампанского – он решил вдруг высказать другу всё, что было на душе. Зачем скрывать то, что чувствуешь – особенно если это добрые чувства? Но, непривычный не только к спиртному, но и к задушевному общению, Андрэ подбирал слова с трудом, то и дело запинался и замолкал. И всё же д’Арси слушал его внимательно.
– Поль… я хочу тебе кое-что важное сказать. Может, кому смешно бы показалось, но для меня важно, правда… В тот раз, на выставке, все шли, не глядя ни на мои картины, ни на меня самого… И ты один остановился и сказал столько хороших слов… Я… ну… я очень тебе благодарен. И не только за это. За всё вообще.
Поль не отрывал от художника расширившихся глаз. Его губы подрагивали – то ли улыбка подступала, то ли слёзы. Дышал он тяжело, словно только что пробежал большое расстояние.
– В этом городе ты единственный мой друг, – продолжал Андрэ. – Ты поддерживаешь меня и… может, если бы не ты, сегодняшнего вечера не было бы совсем. – Последние слова вырвались случайно, объяснять их Андрэ не хотелось бы. Но этого делать и не пришлось.
– Стой, подожди, – перебил художника Поль. Его лицо исказилось, как от боли. – Так нельзя, Андрэ, с моей стороны это просто… Нет, я так не могу. – Он нервно комкал и мял в руках салфетку. – Ты благодаришь меня, как будто я самый бескорыстный человек на свете, а я… Нет, не подумай, мне правда очень нравятся твои картины, я нисколько не вру, но… Тогда, на выставке, я подошёл потому… что мне понравился ты.
Андрэ молча и недоумевающе смотрел на Поля.
– Не понимаешь? Господи, ну как ещё тебе объяснить? Я повёлся, запал на тебя… я тебя захотел. Я встречаюсь с мужчинами, Андрэ. Вот так. – Бросив салфетку, Поль встал из-за стола. – Извини ради бога, что испортил вечер.
Художник по-прежнему не мог заставить себя сказать ни слова. Поль вымученно улыбнулся:
– Думаю, мне лучше уйти. Пока.
И он действительно пошёл прочь. Но не сделал и нескольких шагов, как пошатнулся и упал, точно подкошенный.
Только теперь Андрэ вышел из оцепенения, вскочил, и люди за соседними столами тоже поднялись в испуге и изумлении. «Позовите врача!» – крикнул кто-то.

Очнулся – или проснулся – Поль в комнате, которая в первый момент показалась ему незнакомой. Лишь минуту спустя он понял, что это одна из двух комнатушек в квартире Андрэ, спальня. Тут же в дверях появился и сам Андрэ. Улыбнулся и сел на край кровати.
– Как себя чувствуешь?
– Н-ничего… А как…
– Вчера доктор велел как можно быстрее уложить тебя в постель. До моей квартиры было гораздо ближе, чем до твоей. Доктор оказался такой хороший. Доехал с нами, дал все нужные лекарства. Потом ещё успокаивающими каплями тебя напоил, чтобы ты поспал до утра.
– Не помню…
– Да ты всё время почти как без сознания был. Поль, почему ты никогда не говорил, что болен?
Д’Арси сделал досадливый жест:
– Это ерунда.
– Не ерунда. Доктор сказал, серьёзные нарушения с сердцем. И с кровоснабжением вообще. Хотя обморок случился не от этого, а просто от волнения, состояние твоё сейчас тяжёлое, надо принимать лекарства и больше лежать.
Всё это Поль слушал с тем же лёгким недовольством, как будто сердился на свою болезнь. Но когда Андрэ замолчал, выражение его лица изменилось, стало растерянным и беззащитным. Едва встретившись взглядом с Андрэ, он тут же опустил глаза.
– Я думал… после моего признания мы не увидимся. Теперь даже не знаю, как…
– Да ладно тебе, – перебил Андрэ. – Скажи лучше: ты один живёшь? Я в том смысле, есть ли у тебя родные, кто мог бы за тобой ухаживать?
– Один. Я сколько себя помню, всё один… в смысле родных. – Он усмехнулся. – Я ведь в приюте вырос, знаешь. А то, что на нищего голодранца и необразованного тупицу не совсем похож – это… за счёт одного человека. Но он с годами очень уж постарел, и я его бросил. – Поль истерически рассмеялся, потом зажал рот ладонью.
Андрэ неодобрительно покачал головой:
– Опять нервничаешь, а тебе нельзя. Ты, Поль… как будто оправдываешься передо мной. А ты не должен. Я это всё для того только, чтобы понять, можно ли тебе домой сейчас. Так вот раз ты там будешь один – то никак нельзя. Пока не станет получше хотя бы немного, у меня останешься.
– Ты что? – почти испугался д’Арси и сел на кровати. – Зачем оставаться? Конечно, надо домой. Там служанка есть…
– Одна на все квартиры? Так и в этом доме так же. Что она, служанка – ну, убраться придёт, за едой сбегает, если попросишь. Вот и всё. Разве, например, станет следить, лечишься ты или нет? Я уж понял, лечиться ты не больно любишь.
– Терпеть не могу.
– Ну вот. За тобой, как за ребёнком, присматривать нужно.
– Вот ещё, Андрэ, есть у тебя время за мной присматривать. Не хочу я тебе надоедать…
– Вопрос не обсуждается. На неделю по крайней мере остаёшься у меня. А потом снова вызываю врача, и он заключение даёт – лучше тебе или нет.
Поняв, что спорить бесполезно, Поль бессильно откинулся на подушку.
– Андрэ, я такой заботы не стою. Не заслужил.
Художник придвинулся ближе и заглянул ему в лицо.
– И правда, странный ты человек…
Д’Арси устало прикрыл глаза.
– Почему «и правда»? Ладно, не важно… Не странный, а подлый. И лживый. С виду искренний только… Не знаешь ты меня, Андрэ. Не знаешь, скольких людей я страдать заставил – так, из прихоти просто.
– Да брось каяться. Нашёл, кому.
– Почему бы и не покаяться, если есть, в чём? – Поль открыл глаза и их взгляды встретились. – И как не противно тебе со мной возиться, не понимаю.
– Я всерьёз: брось ты это. В ресторане я, может, и выпил, но всё по-честному говорил тебе. Ты в Берже – единственный мой друг. А друзьям надо помогать.
– Это после того, как я тебе о своих… мотивах рассказал – я тебе друг?
– Да, друг, – с нажимом повторил Андрэ. – Отношение моё к тебе не изменилось. Если думаешь, что возьму и тебя возненавижу, праведника строить буду из себя, судить – ошибаешься.
– Ну, хорошо… Хоть и странно слышать, но я верю – пусть твоё отношение не изменилось. А насчёт моего отношения как?.. Насчёт того, что к друзьям таких чувств не испытывают?
Поль с трудом заставлял себя всё это говорить, на его щеках вспыхнул румянец. Но так уж он решил – что обязательно надо сказать. И добился всё-таки своего. Андрэ тоже заметно смутился.
– Об этом… прошу, давай не будем. Я… ну… я не такой, – он беспомощно пожал плечами. – Против ничего не имею, но сам – не такой. Ты для меня друг.
На его беспомощный жест Поль ответил не менее беспомощной улыбкой. Они оба ничего не могли с собой поделать. Слова, которые д’Арси хотел бы сказать Андрэ – их никогда нельзя будет сказать. И никогда нельзя будет подарить ему всю эту любовь… Господи, разве предполагал когда-нибудь Поль д’Арси, что любовь может быть вот такой? Прежде любовь – или то, что он считал любовью – приносила ему всё, что угодно: приятное времяпрепровождение, страсть – и утоление её, дорогие подарки, благополучную жизнь, поклонение, ощущение риска и даже опасности. Но никогда не было того, что теперь. Никогда он так сильно не желал отдать другому человеку всё, что у него есть. Никогда не испытывал такой боли оттого, что этого не будет. Думал ли он в тот день на выставке, что этот светловолосый молодой человек со строгим, чуть ли не аскетическим лицом станет для него чем-то большим, чем минутным развлечением?
Дальше – хуже. Андрэ не понимает намёков… Он явно, совершенно «не такой», «нормальный»… «Тем интереснее», – думает глупый малыш Поль, а сам увязает всё глубже. И вот уже его нервы настолько на пределе, что он не в состоянии вынести наивных признаний в дружбе, чувствует себя мерзким, грязным совратителем… В довершении счастья ощутимо напоминает о себе проклятая хворь, и пожалуйста – койка, пилюли, и ЕГО заботливость и доброта. Невыносимая, невыносимая доброта, от которой охота выть и лезть на стену.
– Хорошо. Спасибо тебе, Андрэ, – окончательно сдался Поль. – Я останусь. Но ненадолго, не хочу стеснять.
– Никакого стеснения. Это будет твоя комната. А в другой у меня есть диван. Скажи, какие вещи из твоей квартиры тебе привезти?
Поль перечислил кое-что и добавил:
– Главное, не забудь деньги. Все эти дурацкие лекарства ужасно дорогие. Ни в коем случае не покупай их сам.

Ни через неделю, ни через две Полю лучше не стало. Он был всё так же слаб. Врач утешительных прогнозов не давал, наоборот, сообщил Андрэ, что есть серьёзная угроза для жизни.
Настроение самого д’Арси день ото дня становилось всё хуже. Он изо всех сил старался не показывать этого Андрэ. Тот всё равно замечал, тревожился всё сильнее – но перед Полем, в свою очередь, пытался выглядеть бодрым. По вечерам долго просиживал у постели друга и строил планы – как всё будет, когда Поль поправится, а он, Андрэ, продаст ещё что-то из своих работ, или получит заказы на картины. Строил – но сам в них не верил, и понимал, что Поль не верит тоже.
– Ты из-за меня часто вынужден бывать дома, – сказал как-то Поль. – Совсем не можешь работать. Так нельзя.
– Нет, я работаю, – возразил Андрэ.
Но на самом деле Поль был почти прав: рисовал он всё меньше. Отвлекали мысли о здоровье друга и о том, что успех с продажей картины, похоже, случайный. А дальше надо на что-то жить… Но бросить живопись он не может в любом случае. Никакие беды и несчастья не заставят его сделать это. Работа – это способ выразить все эмоции и чувства, и все тревоги, это воплощение чаяний и надежд… Это сама его жизнь. Впервые за долгое время он ощутил, что хочет взяться за кисть с новыми силами. Ради себя… и не только. Поль вовсе ему не мешает. Как раз наоборот.
Утренний вид с Торговой улицы на набережную Виены и Цветочный мост. Рассветные лучи озаряют всё вокруг, отражаются в воде, расцвечивают дома необыкновенными красками, дрожат в стёклах окон, рассыпаются фонтанами брызг. В таком ракурсе открывается столько неба, сколько редко увидишь в городе. Андрэ давно выбрал этот сюжет. Так чего ждать?..
По утрам, до рассвета, он стал ходить на Торговую улицу, прихватив с собой этюдник. К тому времени, как начинало светать, успевал расположиться на нужном месте и захватывал волшебный миг восхода, когда с неба уходит темнота. После этого работал ещё какое-то время, а как только свет становился совсем неподходящим, возвращался домой.
Когда он уходил, Поль обычно ещё спал. Служанке было строго-настрого наказано между девятью и десятью приносить ему воды для умывания и завтрак.
– Я пишу, – возвращаясь, говорил ему Андрэ. – Не вздумай считать, что чем-то меня отвлекаешь.
– Жду не дождусь, когда картина будет готова.
– Тебе можно будет увидеть её только тогда, не раньше, – шутливо погрозив пальцем, предупредил Андрэ. – Пожалуйста, когда меня нет, не ходи её смотреть.
– Хорошо.
Средства, вырученные за проданную картину, подходили к концу, и деньги Поля тоже. Визиты врача и лекарства обходились недёшево. Андрэ решил найти постоянную работу. По стечению обстоятельств в первой же рекламной канторе, куда он заглянул, нашлось место рисовальщика вывесок.
Полю, конечно, нельзя было об этом не сказать.
– Ты ведь ненавидишь это занятие, Андрэ, – вздохнул д’Арси.
– Ничего, потреплю, – упрямо тряхнул головой художник.
– Это из-за меня… Я бездельник, который только и может, что жить за чужой счёт.
– Не начинай. Мне и самому надо что-то есть.
Поль послушно замолчал, и Андрэ тут же решил, что слишком резко говорил с другом.
– Я уже почти закончил картину, – сказал он, опускаясь на колени возле кровати.
– Здорово, – улыбнулся Поль.
Но улыбка получилась грустная. О чём он думает, оставаясь один? Какие чувства испытывает? Участие, с каким относится к нему Андрэ – не есть ли оно в то же самое время и жестокость?..
Эта мысль, мелькнув в голове художника, поразила его. Повинуясь порыву, он коснулся руки друга. И на этот раз совершенно отчётливо ощутил, как дрожь прошла по всему телу д’Арси.
– Поль… я хочу сказать… ты очень мне дорог. Правда.
– Не надо, – выдохнул Поль.
– Я хотел бы научиться любить тебя так… так же как ты меня.
– Не надо, пожалуйста, – умоляюще повторил д’Арси.
Художник выпустил его руку из своей.
– Андрэ?
– Да?
– Можно попросить тебя?
– Конечно. О чём хочешь.
– Когда закончишь эту свою картину маслом, напиши тот же вид акварелью. За одно утро. Никаких деталей, только впечатления.
– Хорошо. Обещаю.

Отправляясь на встречу с Мадлен, Андрэ думал, что, может, не имеет права рассказывать ей всего. В конце концов, это касается жизни другого человека… Но слишком уж много накопилось на душе. Увидевшись с кузиной, он рассказал ей о себе и о Поле.
– Да уж, – выслушав, вздохнула она, – странно всё это… И, наверное, тяжело для тебя.
– Что именно?
– Ну, нелюбимая работа, рисование урывками, да ещё он…
– Нет, – подумав немного, возразил Поль. – Не так тяжело. Прежде, знаешь, меня так мало что связывало с жизнью… – Заметив, что сестра собирается возразить, художник предупреждающе покачал головой. – Не знаю, поймёшь ли – казалось, так легко вовсе перестать жить. А теперь… у меня есть, о ком заботиться.
– Да, но… – Мадлен замялась, но всё-таки продолжила: – Он-то как? Он же не просто предмет для заботы, Андрэ. Не комнатная собачка. Он человек со своими чувствами, на которые ты не можешь ответить. Ведь не можешь?..
– Не знаю, – растерянно улыбнулся Андрэ. – Я уже ни в чём не уверен.

Полю в этот вечер стало особенно плохо. Пришлось позвать врача. После осмотра больного тот хмурился сильнее обычного и выписал какое-то новое лекарство. А перед тем как уйти, сказал, что единственный шанс для Поля – как можно скорее поехать на специальный курорт, где болезни сердца лечат разными процедурами. Такие курорты есть на юге, у моря.
– Но, я так понимаю, вы стеснены в средствах, – не глядя на Андрэ, подвёл итог врач. – А лечение стоит порядочно.
Да, в средствах они были стеснены. Проклятые вывески, почему за них платят так мало! Надо найти что-то ещё…
Входя в комнату Поля, Андрэ постарался придать своему лицу если не жизнерадостное, то хотя бы не слишком унылое выражение.
И не зря. Д’Арси и без того был в расстроенных чувствах.
– Андрэ, – попросил он, – ты не мог бы где-нибудь достать Евангелие?
– С чего это тебе вздумалось читать Евангелие? – как можно более беспечным голосом осведомился художник, хотя внутри у него всё похолодело от дурного предчувствия. – Не знал, что ты религиозен.
– Я читал когда-то… в детстве. От Иоанна. Интересно, если перед смертью читать, простятся хоть какие-нибудь грехи?
– Да брось ты о смерти. И о грехах тоже. Какие ещё грехи?
– Как – какие? Мало что ли их было, грехов… Я вот тебе говорил, что в искусстве разбираюсь, да в ювелирном деле. А на самом деле это всё они… мои грехи разбирались. Один художник среди них был, и один ювелир тоже… А я так, по верхам нахватался. А эта болезнь моя…
– Что – болезнь?
– Разве не наказание за них, за грехи? Слишком часто малыш Поль проявлял благосклонность к пожилым состоятельным господам… И к красивым молодым людям – независимо от их дохода.
– Перестань, ты же этим убиваешь себя! Ты ни в чём не виноват, ни в чём, ни перед кем!
Андрэ бросился к Полю, обнял его и всё повторял это «не виноват». И сам не замечал, что в перерывах между словами целует его лицо, прижимается щекой к щеке. Правда, уже через несколько мгновений художник опомнился. Но не отпрянул от д’Арси чересчур резко. Так и сидел, склонившись над ним.
– Ты этого стыдиться будешь, – прошептал Поль. – Перед собой стыдиться…
– Нет. Я… себя, может, не знаю совсем. Ничего не знаю, а себя – меньше всего.
Андрэ поднялся и медленно, неуверенно направился к двери.
– Я Евангелие тебе раздобуду, – произнёс он, остановившись на пороге. – И других книг тоже. А то у меня мало, ты уже всё прочитал.

Книги он принёс следующим же вечером, взял по пути домой в библиотеке. А ещё показал Полю картину – вид на Виену с Торговой улицы. Он закончил её ещё утром, но между его рассветной работой как художника и дневной как изготовителя вывесок оставался слишком маленький промежуток времени – только положить этюдник, схватить папку с эскизами сапог и пивных кружек, и бежать в контору. Андрэ решил отложить новость до вечера.
Поль долго смотрел на картину. И, кажется, впервые за последнее время из его взгляда исчезла тоска.
– Манн разрешил повесить её в галерее вместо проданной, – сказал художник.
– Это хорошо, Андрэ. Такая работа незамеченной остаться не может.
– Я обещал ещё одну тебе, помнишь?
– Конечно. Акварель.
– И – только впечатления, – улыбнулся Андрэ. – Она будет для тебя одного.

В тот день, когда Андрэ написал эту акварель, из галереи ему сообщили, что есть покупатели сразу на три его картины – новую и две прежних. Домой он вернулся позже обычного, потому что заезжал к Манну за деньгами, и потом бегал ещё по кое-каким делам.
– Ты прямо сияешь, – удивился Поль, едва взглянув на него. – Что такое?..
– Да много чего, – загадочно улыбнулся Андрэ.
Он вышел в другую комнату и тут же вернулся, неся акварельную работу.
– Во-первых, вот это.
Он поставил картину на сидение стула возле постели Поля, прислонив к спинке.
– Та была чудо, а эта – сплошное волшебство, – искренне восхитился д’Арси. – В эти чистые краски так и хочется окунуться.
Он протянул руку к нарисованным небу и реке, но касаться бумаги не стал – это разрушило бы волшебство.
– Она твоя, – объявил Андрэ. – Но это – только во-первых.
– А во-вторых? – спросил Поль, когда художник присел на кровать.
– А во-вторых – вот…
Андрэ взял его за руку, одновременно достав что-то из своего кармана. И надел на палец Поля кольцо.
– Это, конечно, не то, которое мы видели тогда… Попроще. Фабричное, наверное. Но тоже серебряное, и аквамарин настоящий.
Поль глянул было на свою руку, но тут же бессильно уронил её.
– Ты… – начал он, но запнулся, отвернул лицо от Андрэ и долго лежал так, пытаясь справиться с рвущейся на волю бурей чувств и участившимся сердцебиением.
– Только не волнуйся. – Андрэ испугался, как бы от переживаний Полю не стало хуже.
– Нет, я ничего… – перевёл дыхание д’Арси и посмотрел на Андрэ. – Но что же ты такое делаешь, а? Понимаешь ты, что это значит, когда один человек дарит другому кольцо?
– Лучше скажи, нравиться тебе хотя бы чуть-чуть?..
Поль поднёс руку к глазам, потом прижал к груди и накрыл другой ладонью.
– Конечно, Андрэ. Мне не важно – то или не то. Но… что это значит для нас?
– Я… не знаю, Поль. Не уверен. Знаю только, что хочу, чтобы ты был счастлив… Чтобы мы были счастливы. И чтобы ты был здоров. Ну, мне известно, совсем это не лечится – но по крайней мере настолько, насколько можно вылечить. Поэтому через пять дней мы с тобой едем на юг, на курорт. Я уже купил билеты. Да, ты не спрашиваешь, откуда деньги – купили три картины. И задорого…
Увлечённый своим рассказом, художник не сразу заметил, что Поль снова отвернулся. Андрэ протянул руку и за подбородок повернул лицо д’Арси к себе. Как он и предполагал, Поль пытался скрыть навернувшиеся на глаза слёзы. Но зачем скрывать?..
– Не плачь, – сказал художник, вытирая повлажневшую щёку Поля.
– Не буду, – откликнулся тот и слегка коснулся губами ладони Андрэ.