Акварель

Уже четверть часа Андрэ дожидался свою кузину Мадлен, то и дело оглядываясь на дверь, ведущую с террасы кафе в зал. Но в поле зрения каждый раз попадали только посетители за соседними столиками, мужчины в чёрных пиджаках и дамы, разряженные как клумбы. Мадлен всё не появлялась.
А если совсем не придёт? Может, хозяйка не отпустила её, может, близнецов срочно понадобилось вести на прогулку, проверять у них уроки, вытирать им носы… Что тогда, сидеть тут ещё час в ожидании Поля?
Но вот Андрэ обернулся в очередной раз и увидел, как входит Мадлен. Скромное коричневое платье с кружевным воротником, шляпка, украшенная маленьким букетиком маргариток. Ну да, гувернантке большего не полагается.
– Привет, Андрэ. Извини, что задержалась. Дети…
– Можешь не объяснять.
Уже один тон его голоса много сказал Мадлен.
– У-у, да ты, гляжу, раскис.
– Ничего подобного, – пробурчал Андрэ, и этим окончательно подтвердил подозрение кузины. – Вот, угощайся, – он пододвинул ей тарелку с кремовым пирожным.
– Спасибо. Но можно было бы обойтись круассаном.
– По-твоему, я не в состоянии угостить сестру? – ещё больше нахмурился Андрэ. – Это же пустяк!
Вообще-то, она была почти права. При тех темпах, какими таяли его невеликие сбережения, следовало бы экономить и на пустяках.
– Я не в обиду, – вздохнула Мадлен.
– Знаю… Но кофе-то в любом случае необходим. Не давиться же этим пирожным.
Андрэ позвал официанта и попросил принести два кофе со сливками, но без сахара. В «кофейном» вопросе предпочтения брата и сестры совпадали.
– Давай, Мадлен, лучше поговорим о тебе, – сказал молодой человек, когда на столе появились дымящиеся чашечки. – Ты мало рассказываешь, как тебе живётся.
– Неплохо. – Мадлен отвела взгляд.
Она могла бы ответить по-другому – «бывает и получше». Но огорчать брата не хотелось. Мадлен не стала вдаваться в подробности насчёт постоянных придирок хозяйки, богатой вдовы, и того, как трудно бывает найти общий язык с двумя её избалованными отпрысками.
– По крайней мере, Андрэ, у меня есть постоянное жалование. Хотя бы какая-то перспектива.
– Хотя бы… в отличие от полного отсутствия перспектив, как в моём случае.
– Я не это имела в виду.
– Знаю. – Андрэ уставился в кофейную чашку.
– Может, тебе всё-таки ещё рано отчаиваться по поводу выставки… – не слишком уверенно заметила девушка.
Андрэ болезненно поморщился.
– Да в день открытия всё уже было ясно. Жаль, ты не смогла прийти – тогда бы у тебя сомнений не возникало. Все хотели смотреть Симона Вернье и Ле Воллена. А мимо моих картин пробегали, не замечая. Ну да, Воллен и Вернье – это художники, настоящие художники… А я – рисовальщик вывесок из Вилля, о котором в Берже никто никогда не слышал. И не желает слышать. За прошедшие недели ничего не изменилось. Все, кто идут в галерею – идут ради тех же знаменитых Воллена и Вернье. Обо мне – ни единого упоминания ни в одной статье о выставке. Ну разве что «Вечерние новости» сподобились перечислить фамилии всех участников… – Андрэ сделал паузу, раздумывая, стоит ли говорить дальше. Но всё-таки продолжил: – Я понимаю, что слишком многого ждал. Возможность выставиться в галерее Манна меня прямо с ума свела. Для новичка это ведь огромное везение... Манн больше, чем коммерсант от искусства, он знаток с собственным мнением. Например, работы Стефана Борка он принципиально не берёт, считает никчёмными, хотя при моде на них мог бы получать хороший процент с продаж. Но вот, оказывается, то, что сам Манн разглядел необычное в моих картинах, ещё ничего не значит. Другие-то не разглядели.
Мадлен сочувственно молчала. Во всём этом она ощущала долю своей вины. Ведь это она заразила брата идеей перебраться из Вилля в Берж. Сама она уехала первой. Соприкоснувшись со столичной жизнью, Мадлен ясно увидела, что в Берже для молодого художника открывается гораздо больше возможностей, чем в провинции. Она не подумала, что и разочарований в столице тоже бывает гораздо больше и, проводя отпуск в их старом вилльском доме, посоветовала Андрэ бросить всё и переезжать. Эта мысль уже приходила и ему самому, но именно во время разговора с сестрой оформилась в окончательное решение.
Вилльский дом, кстати сказать, был на самом деле вовсе не «их». В нём прошло детство Андрэ и Мадлен, но принадлежал он родственнице, которую они звали тётей, хотя на самом деле степень родства с ней для обоих была более дальняя. У тётушки Ирэн имелось двое своих сыновей, а Мадлен и Андрэ, оба рано осиротевшие, воспитывались в её семье из милости. Впрочем, сама тётя всегда относилась к ним по-доброму и ничем не попрекала. Чего нельзя сказать о её детях. Год от года их неприязнь к «приживальщикам» росла. Сейчас, когда тёте Ирэн уже перевалило за семьдесят, её сыновья ужасно боялись, как бы Андрэ и Мадлен не предъявили претензий на часть наследства. И заранее думали, как устроить, чтобы «нахлебникам» ничего не досталось даже в случае, если сама старушка что-нибудь отпишет им в завещании.
Не выдержав враждебности, Андрэ открыто заявил, что ни в чём не нуждается, и сам в состоянии себя содержать. С детства он проявлял способности к рисованию, чтобы развивать их, тётушка одно время даже приглашала учителя. Теперь Андрэ решил использовать свой талант для зарабатывания денег. Но в Вилле у него получилось только в качестве рисовальщика вывесок предлагать свои услуги владельцам магазинов, кофеен и мастерских. Живописных работ к тому времени у него было уже немало, но продавать их в маленьком городке было некому.
Мадлен поступила по-своему: уехала в Берж. Сколько клеветы из-за этого вылили на её голову «братья», Андрэ не желал вспоминать. «Ну, может, ей удастся стать гувернанткой, а не девицей лёгкого поведения. Но всё равно это будет за наш счёт. Кто в своё время оплачивал её обучение иностранным языкам, литературе и танцам?» И это ещё одно из самых невинных замечаний.
Свой трёхдневный отпуск в Вилле Мадлен решила провести только чтобы увидеться с Андрэ и тётей. Поначалу она даже отказалась останавливаться в доме, хотела снять комнату в единственной вилльской гостинице. Но Андрэ и Ирэн уговорили её остаться под родной крышей. В первый день Мадлен мужественно выносила косые взгляды «братьев» и их жён. А на второй предложила Андрэ завтра же отправиться вместе с ней в Берж. И он согласился.
За два года работы рисовальщиком ему удалось скопить немного денег, которых должно было хватить на первое время. А дальше… Дальше он станет известным, его картины начнут продаваться – и больше ему никогда не придётся малевать опостылевшие дамские туфли, тарелки супа, кружки пива и циферблаты часов.
Началось всё, казалось бы, удачно. Недалеко от набережной Виены, в центре города, ему удалось найти жильё – квартирка тесная, но плюс в том, что сдаётся за недорого. Потом – отбор на ежегодную выставку молодых художников в манновской галерее, и работы Андрэ допущены к участию… Но дальше – ничего. Ни малейшего внимания к картинам. Посетители проходят мимо, мимо, мимо… Спешат увидеть пейзажи Вернье и натюрморты Ле Воллена, ну, в крайнем случае, портреты кисти Мишеля дэ Пуассе. Андрэ Дюбуа не интересует никого. Ну или почти никого – одно исключение только подтверждает правило. Сценки из сельской жизни, улицы Бержа, погруженные в повседневную действительность – слишком просто. Звёздное небо и вспышки фейерверков в темноте, перевёрнутый пейзаж, отражённый в речной воде – слишком необычно и, может быть, сложно.
– Ты сейчас над чем-нибудь работаешь? – как-то чересчур осторожно спросила Мадлен.
Андрэ усмехнулся. Сестра переживает, что уныние заставит его бросить рисовать. Уж кто-кто, а она его способности ценит.
– Делаю много акварельных набросков на пленэре. Ты ведь знаешь, я всегда любил это больше всего.
– Да. Но наброски…
– Думаю, скоро возьмусь за новую картину. Есть идеи…
Да, есть. Но, возможно, Мадлен опасается не зря? Не то чтобы он намерен перестать заниматься своим любимым делом из-за хандры… Но замыслы и так уже существуют, в воображении Андрэ картины пишутся мазок за мазком, самыми чистыми красками, становятся законченными, но при этом остаются как бы чуть-чуть незавершёнными. Это его обычный стиль – некоторая недосказанность в деталях. Одним словом, внутри него эти несозданные картины уже есть. И если во внешнем мире они всё равно никому не будут нужны – стоит ли тратить усилия, чтобы воплощать идеи в реальность?
Мадлен засобиралась идти. Хозяйка позволила ей отлучиться совсем ненадолго.
– Посиди ещё немного, – стал уговаривать Андрэ. – Скоро придёт Поль. Я вас познакомлю.
– Какой Поль? – не поняла Мадлен. Но тут же вспомнила: – А, Поль д’Арси. Помню, ты рассказывал. Знаешь, оказалось, моя подруга Нина его знает. Или кого-то из его знакомых… Она говорит, этот Поль какой-то странный.
– Глупости болтает твоя Нина. С ним… весело. И вообще, приятно общаться. Ну, подумаешь, он привык открыто выражать свои чувства, говорить, что на уме – в этом лицемерном городе такое кому угодно покажется странным. И… ну ладно, ладно, я знаю, что ты сейчас думаешь. По-твоему, я хвалю Поля из-за того, что он единственный человек, который на выставке всё-таки обратил внимание на мои работы. Ну, пусть так. Но учти: никакого корыстного интереса у меня нет. Поль пришёл как обычный зритель, никаких связей в мире искусства у него не имеется. Так что выдвигаться куда-то за его счёт я не собираюсь. Просто по-человечески благодарен ему за поддержку и добрые слова, вот и всё.
За этим разговором Мадлен задержалась волей-неволей. Приятель Андрэ появился, как раз когда она вставала из-за стола. Это оказался невысокого роста, худенький молодой человек, темноволосый, улыбчивый. Он приветливо поздоровался с девушкой и пожалел, что она уходит.
«Из-за чего Нина назвала его странным? – пыталась сообразить Мадлен, направляясь к дверям кафе. – По-моему, он неплохой юноша. Разве что весёлость его отдаёт слегка чем-то лихорадочным. Или так только кажется – Андрэ прав, многие люди привыкли быть слишком сдержанными, а он просто более раскован».

Почти беспокойная оживлённость, которую так верно подметила Мадлен в характере Поля, не позволяла ему подолгу задерживаться на одном месте. С четверть часа просидев в кафе, он позвал Андрэ прогуляться по городу, и тот согласился.
Они бродили по набережной Виены и других, меньших рек и каналов, которые во множестве пересекали город. Переходили бесчисленные мосты и мосточки, заглядывали в парки, где среди ранней весенней зелени белели статуи греческих богов. Шагали по площадям, окружённым великолепием дворцов, увенчанным бронзовым величием памятников императорам и полководцам.
Поль по своему обыкновению много говорил. Молчаливый от природы Андрэ обычно относился к болтунам не лучшим образом. Но словоохотливость Поля его почему-то не раздражала. Напротив, он был даже благодарен другу. Пусть половина его речей – сплошные пустяки, но они отвлекают от мрачных мыслей.
Кажется, Андрэ был готов прошататься так всю ночь напролёт. Но Поль предложил немного передохнуть, и они уселись на скамейку.
Закат над Виеной догорал.
– Чудесно, – сказал Поль. – Здорово бы увидеть это на одной из твоих акварелей.
– Зачем, если видишь это здесь и сейчас?
– О, это разные вещи. На твоих картинах – не сами образы, а впечатления, которые они вызывают. Тебе удалось сказать новое слово, Андрэ. Просто… пока этого не понимают. Но тебя оценят, вот увидишь.
– И сколько десятилетий этого ждать, Поль? Нет, не подумай, что у меня в голове одна корысть, и я стремлюсь стать торгашом, который старается сбыть свою мазню подороже, или работать исключительно на заказ. Я, может, вообще хотел бы жить в мире, где никаких денег нет совсем.
– Но мы не в таком мире, и надо на что-то существовать.
– Да. И ещё – не знаю, как объяснить… Не то чтобы я так жаждал признания или славы в громком смысле этих слов… Нет, тут другое. Хочется, чтобы то, что делаю, было кому-то нужно. Хоть немного. Вот так. Иногда мне кажется, любой художник, писатель, поэт или музыкант работает только для этого.
– А как же творческое самовыражение?
– Да, это тоже… И всё-таки порой даже оно не значит ничего. А просто хочешь подарить кому-то это всё – ну, своё искусство, что ли, мастерство – хотя это тоже слишком громко сказано. Заслужить чуть-чуть… нет, не одобрения… это другое… – Андрэ мучительно пытался подобрать слово.
– Любви? – подсказал Поль, глядя на художника не то с удивлением, не то с какой-то надеждой.
– Да, точно! – воскликнул Андрэ. Он смотрел прямо перед собой, не замечая взгляда друга. Собственная мысль захватила его и увлекла. – И я ведь понимаю, что это, наверное, не самый правильный способ… Что миллионы людей, которые не пишут картин и не сочиняют стихов, умеют заслужить любовь иначе, более просто. Но для таких как я «простые» способы превращаются в самые сложные. Я не знаю, кто заставляет людей становиться художниками – бог, судьба, природа или кто-то ещё. Но, давая способности, этот неведомый заставляет платить. Отбирает что-то важное, чем обладают другие люди… Я понял всё это недавно, Поль, уже после того как приехал в Берж. После того как моя любовь, проявляющаяся в картинах, осталась безответной. – Чтобы эти слова не прозвучали совсем уж тоскливой жалобой, Андрэ изобразил ироничную усмешку.
– Это… не будет так всегда, – откликнулся Поль. Голос был словно не его, медленный и тихий. – Ты уж мне поверь, я в искусстве понимаю кое-что. Жаль только, мнение моё гроша не стоит… Но во всяком случае я могу повторять и повторять: твои работы прекрасны. В них столько жизни… настоящей, светлой жизни. Мы иногда становимся слепыми и начинаем видеть жизнь серой. А такие картины как твои освобождают от слепоты.
– Спасибо, Поль. – Художник дружески потрепал друга по плечу. Жест получился по-детски простодушным. Андрэ не почувствовал, как Поль вздрогнул от его прикосновения.

Следующая неделя для Андрэ прошла в пустоте, одиночестве и безделье. Он ходил по городу вроде бы для того, чтобы отыскать сюжеты для будущих картин. Но понимал, что обманывает себя. Ни сегодня, ни завтра он за работу не возьмётся. Как будто бесследно ушло то состояние души, тот настрой, который нужен для рисования. Состояние погружённости в движении мира, отсутствия границ между миром и своим «я». Сейчас, наоборот, Андрэ ощущал себя пленником собственных чувств и мыслей.
Заглянуть от нечего делать в магазин художественных товаров? Нет, не нужно. Он не удержится и обязательно потратит деньги, которые есть с собой. И это будет излишество, потому что пока всё необходимое для масляной и акварельной живописи у него имеется.
Над входом в магазин красовалась вывеска с изображением палитры и кистей. Взглянув на неё, Андрэ тут же отвернулся.
От магазина он пошёл к набережной и остановился возле узорных чугунных перил. В этом месте Виена особенно широкая. И глубокая, наверное…
Погода стояла пасмурная, вода в реке тускло поблёскивала тёмно-графитовым цветом. Андрэ пристально вгляделся в эту воду. И понял вдруг, как до странности легко ему было бы прямо сейчас перелезть через перила и броситься вниз.
Не то чтобы его не удерживало совсем ничего. Но уж наверняка причин не сделать этого у него меньше, чем у большинства других. Страх обездолить, оставить на произвол судьбы, да наконец просто причинить боль множеству родственников – этого у него нет. Мадлен? Она, конечно, будет страдать. Но она сильная, гораздо сильнее него. А материально от него не зависит. Тётя Ирэн? Возможно, она даже не узнает до конца своих дней. А уж её сыновья будут только рады.
Кроме родственного долга многих людей удержала бы сильная привязанность к кому-то, нежелание расстаться. Любовь. К жене или детям, к девушке или хотя бы друзьям. У Андрэ нет и этого. Всю жизнь он намеренно избегал заводить серьёзные отношения, которые повлекли бы за собой обязательства. Считал, это будет отнимать чересчур много времени и сил и в конечном счёте помешает его работе художника. Что касается дружбы – несколько вилльских друзей в Вилле и остались. В галерее Манна Андрэ пару раз встречался с другими молодыми художниками, но приложил слишком мало усилий, чтобы завязать с ними приятельские отношения.
Искусство? Окружающие в его искусстве явно не нуждаются. А все эти «высшие силы», с которыми художники и поэты, якобы, говорят на одном языке… для нематериальных сил достаточно нематериальных замыслов в его воображении.
По-настоящему препятствует решительному шагу только страх. Страх смерти – или, точнее, боли. Но это обычная трусость, которую можно и нужно преодолеть.
Перебирая в уме немногочисленные нити, которые связывали его с жизнью, Андрэ рвал их одну за другой. Вот уже совсем мало осталось их – время решиться, и…
Но тут рядом раздался громкий всплеск, послышались крики. Андрэ закрутил головой, стараясь понять, что произошло. Так бывает со спящим, если его внезапно разбудить – несколько секунд человек как будто не в себе и не может отделить прерванного сна от действительности.
Оказалось, с ближайшего моста в реку прыгнула женщина. Поднялась кутерьма, два человека бросились спасать самоубийцу и вытащили из воды.
«Если теперь попытаюсь утопиться ещё и я, это будет уже какой-то водевиль, – решил Андрэ. – Не сейчас. Ночью. И где-нибудь подальше от центра, где поменьше народу».

Но в вечерний час в квартиру Андрэ заглянул Поль д’Арси.
– Прости, что без приглашения, но не утерпел… Ты говорил про свои новые наброски, и мне так интересно стало их посмотреть. Я хотел прийти на следующий же день, но всё отвлекали какие-то мелочи. Только сегодня выбрался.
Андрэ чувствовал замешательство. С одной стороны, этот визит мешал исполнению его плана. С другой… можно ведь и завтра…
– Смотри, я не с пустыми руками. – Посмеиваясь, Поль вытащил из кармана сюртука бутылку.
Вино? Почему бы и нет?..
Они пили, Поль разглядывал этюды, стопку которых Андрэ небрежно сунул ему в руки, и восторгался.
– По-моему, акварельная живопись даётся тебе даже лучше, чем масляная. Такая невероятная лёгкость… воздух, простор. Никогда не пиши в закрытых помещениях. Только на пленэре…
Андрэ усмехнулся. По большому счёту, для него пленэр – единственно возможный вариант, потому что о помещении, где был бы подходящий для работы свет, о настоящей художественной студии можно лишь мечтать.
Поль всё говорил, прихлёбывая вино из бокала. Андрэ слушал его и думал, что его друг сегодня как-то особенно взволнован. Оживление Поля граничило с возбуждением. Иногда он вдруг замолкал на полуслове, как будто ему нужно было чуть отдышаться, как будто не хватало воздуха, чтобы продолжать. В один из таких моментов он даже расстегнул воротник рубашки.
Потом они пошли гулять по ночному Бержу. Поль болтал всякие глупости и смешил Андрэ, так что тот в конце концов забыл, ЧТО сегодня за ночь.
– Красота какая! – воскликнул Поль, остановившись у витрины, в которой были выставлены ювелирные изделия.
В центре города дорогие модные магазины и рестораны работали допоздна. По вечерам тут прогуливалась разная богемная и состоятельная публика, и был шанс неплохо заработать на капризах дам, да и на прихотях их спутников тоже.
Андрэ глянул из-за плеча друга на красиво подсвеченный товар.
– Я вот об этом, – Поль указал на серебряное кольцо, довольно массивное, не женское, но сделанное тонко и изящно.
Зеленовато-голубыми искрами мерцал в перстне светлый, прозрачный самоцвет.
– Интересно, что это за камень? – подумал вслух Андрэ.
– Аквамарин, – откликнулся Поль и тут же рассмеялся: – ты, наверное, думаешь, я как сорока на всё блестящее бросаюсь? Так вот чтобы оправдаться: это в своём роде тоже произведение искусства. Его явно не на фабрике отштамповали.
– Ты и в украшениях «кое-что» понимаешь? – улыбнулся Андрэ.
– Ну да… кое-что.

Расстались они, когда небо на востоке уже начало светлеть. Добравшись до дома, Андрэ свалился спать, рассчитывая не подниматься до полудня. Но в десятом часу его разбудили. Курьер из галереи Манна принёс сообщение, что одну из его картин хотят купить.
Кое-как приведя себя в порядок, Андрэ помчался в галерею. И вскоре сделка совершилась. Состоятельный коллекционер современного искусства приобрёл работу, которую Андрэ про себя считал одной из самых своих значительных. Причём поместить её покупатель планировал не в закрытой, личной экспозиции, а в частном выставочном зале, куда иногда допускались посетители.
В такую удачу трудно было поверить. Накануне Андрэ подсчитывал копейки, экономил на лишнем куске хлеба, на кистях с красками – а сегодня в руках у него порядочная сумма. Конечно, Вернье, Ле Воллен и Пуассе продают свои работы в разы дороже, но для него и это деньги немалые.
Андрэ решил, что событие обязательно нужно отметить. Стал приглашать и самого Манна, и коллекционера на ужин в ресторан, но те, разумеется, вежливо отказались. Что ж, пускай. Значит, дело обойдётся более узким и близким кругом.
Вернувшись к себе, Андрэ дал соседскому мальчишке, который охотно бегал по разным поручениям, если его не забывали наградить монеткой, две записки – для Поля и Мадлен. Адрес д’Арси художник знал, хотя сам у него ни разу не был. Через час мальчик вернулся с ответами – наверное, всю дорогу мчался бегом. Мадлен писала, что поздравляет Андрэ с успехом, но, к сожалению, в ближайшие несколько дней даже по вечерам у неё не будет ни одной свободной минуты. А Поль сообщил, что, конечно, придёт. Ну, вдвоём – так вдвоём.