Шут и наёмник

Мне казалось, я говорю правильные, даже очевидные вещи, и в моих словах уж точно не было ничего такого, что могло бы его рассмешить. Но он запрокинул голову и засмеялся, и столько горечи слышалось в этом негромкого хриплом смехе, что мне стало совсем не по себе. Я встал, чтобы уйти, но он цепко схватил меня за запястье.
- Послушай…
- Что?
Он ещё раз отпил из фляги и вытер губы рукавом. Он молчал, и я уже подумал, что он забыл, что хотел мне сказать что-то, или передумал, или ядовитое пойло добралось, наконец, до его мозга, как вдруг услышал тихое:
- Я был наёмником…
Я замер, затаив дыхание. Потому что понял, что сейчас услышу историю, которая не давала мне покоя все два месяца нашего совместного путешествия, но уже не был уверен, хочу ли этого. Тем не менее, я стоял, не шелохнувшись, как будто пригвожденный к влажному холодному камню стены, не в силах оторвать зачарованного взгляда от еле различимых во тьме губ. Он говорил тихо, язык едва слушался его, казалось, каждое слово дается ему с трудом. Но он говорил, потому что не мог молчать…
- Мы называли себя «Чёрными волками». Бродили по Королевству и брались за любую работу, даже самую грязную, лишь бы платили. От провинции к провинции, из города в город… Осады, штурмы, охрана купеческих обозов… Бесстрашные и безжалостные… свободные… а по сути - свора продажных оборванцев без рода, без племени, готовых на любое зверство ради горстки монет… Бои, марши, штурмы, треск пожаров, реки крови, крики боли, ненависть… Мы теряли товарищей и находили новых, и так из года в год, и это была единственная жизнь, которую я знал… Тот замок оказался крепким орешком. Мы сидели под его стенами почти два месяца, озверели от безделья и скуки, и когда, наконец, получили приказ к штурму, камня на камне там не оставили… И никого не пощадили… Но и платил тот лорд щедро… Решили податься к побережью. Как раз весна подступала, снег сходил, а на юге, должно быть, уже всё было в цвету. Мы шли, месили грязный снег, насквозь пропахшие потом, кровью, гарью… И вслух мечтали о горячих южных красотках и молодом вине… Та харчевня подвернулась на пути очень кстати… Мы праздновали победу и предстоящий отпуск всю ночь напролет… Пили, не зная меры… Да разве мы её знали хоть в чем-то?.. И вдруг появились они… Сам чёрт их принёс на нашу голову, не иначе… Шут и мальчишка… Они здорово перепугались, увидев нас, и немудрено. Хотели тут же сбежать, но было поздно… Бесплатное представление вдобавок к ужину и выпивке, как по заказу, кто ж упустит такое?.. Мы их не обижали – наоборот, усадили с нами за стол, попросили шута нас развлечь… И всё шло неплохо, пока… Я не помню, кто из нас первый положил глаз на мальчишку. Правда, не помню… Не помню, кто отшвырнул в сторону шута, когда тот бросился его защищать. Не помню, кто приложил его рукоятью кинжала в висок, когда он кинулся на нас второй раз… Но хорошо помню, как кричал мальчишка, когда его насиловали. Все, кто к тому времени ещё держался на ногах … Я не просто помню этот его крик, Эрти – я его до сих пор слышу… всегда… Он во мне, вот тут… Всегда…
Он прижал пальцы к вискам и дернул головой, приложившись затылком к стене. А потом ещё раз. И ещё…
- Боже, не надо, - шептал я и пытался удержать его, хотя руки меня плохо слушались. Наконец он перестал и обессилено опустил голову не колени.
Я дрожал от холода и пронизывающего меня ужаса. Мне хотелось бросить всё и бежать, не оглядываясь, только бы оказаться как можно дальше отсюда. От пьяного, насквозь промокшего человека, скорчившегося у моих ног. От несчастного безумного мальчишки, спящего сейчас наверху в обнимку с любимой собакой… Но я никуда не ушёл. А вместо этого спросил, потому что теперь уже должен был узнать всё до конца:

- А дальше?
- А дальше, Эрти, было утро, - ответил он неожиданно внятно. – Серый рассвет… Тело, укрытое залатанным одеялом. Напуганная до полусмерти служанка, оттирающая въевшуюся в пол кровь. И белый как полотно полуживой мальчишка в изодранной окровавленной одежде, с белой лохматой дворнягой в руках… Я ведь много убивал, Эрти. У меня руки не по локоть в крови – я в ней сам по горло, того и гляди захлебнусь! Вряд ли есть что-то, что может меня тронуть, даже сейчас… Но тогда я смотрел на них и понимал, что сотворил что-то по-настоящему страшное, за что не будет мне ни прощения ни покоя, сколько ни молись, ни кайся, ни искупай… Я понял, что это моя черта, рубеж, через который мне уже не перейти…
- Но ведь это не вы убили того шута?
- Нет. Но это не имело значения. Это сделал кто-то из нас.
- А Ланс…
Я осекся.
- Да, я участвовал, Эрти. А как же…
Я почувствовал, как тошнота неумолимо подкатывает к моему горлу, а глаза щиплет от еле сдерживаемых слез. Невольно я прикрыл ладонью рот, и мой собеседник это заметил.
- Зря я так… не стоило говорить…
- Стоило!
- Иди в дом.
- Нет. Расскажите мне. Пожалуйста…
Он вздохнул, потряс пустую флягу и с грубым ругательством отшвырнул её прочь. Она гулко ударилась о булыжники двора, я вздрогнул от резкого звука, а в окне второго этажа появился разгневанный постоялец и разразился отборной бранью в наш адрес. Шут не остался в долгу и ответил ему парой крепких выражений. Окно с треском захлопнулось.
Потом он упер руки в колени и медленно, с усилием встал.
- Пойдём.
- Нет, подождите…
- Пойдём, Эрти. Ты весь дрожишь.
Я уловил в его голосе знакомые повелительные нотки, сдался и послушно побрёл к двери. И уже поднимаясь по скрипучей лестнице наверх, я услышал сзади его голос и замедлил шаг, как только мог. Он говорил быстро, словно боясь не успеть к тому моменту, как мы поднимемся на наш этаж. Будто должен был сказать всё до того, как мы вернёмся к Лансу…
- Я сказался больным. Это было нетрудно – меня рвало и лихорадило. Я велел своим не дожидаться меня, а двигаться дальше. Сказал, отлежусь пару дней и нагоню их. Мы договорились о месте встречи, и они ушли. Даже не пытались меня отговорить – думаю, испугались, не подхватил ли я чего заразного… Как только они ушли, я, превозмогая похмелье, нашёл хозяина харчевни и велел немедленно привезти мне лекаря. Он, бедняга, был так рад, что мои ребята ушли, оставив его заведение почти в целости, что мигом помчался запрягать телегу… Уже через час лекарь прибыл. Он тоже боялся. Но даже не пытался скрыть отвращение, когда смотрел на меня… Но я заплатил ему, не скупясь, и велел сделать всё, что необходимо. Он так ничего и не сказал… Я оставил мальчишку на его попечении. У меня было ещё одно дело - нужно было похоронить шута. Конечно, можно было сунуть хозяину пару монет, и он бы обо всём позаботился, но я должен был сделать это сам… Их фургон оказался кстати. На нем я отвез тело на кладбище, вырыл могилу… Меня ещё мучила головная боль и тошнота, я пару раз чуть сознание не потерял, пока долбил промерзшую землю… Помню как дурной сон, ночной кошмар, от которого просыпаешься с криком и в холодном поту… От которого потом необъяснимо тошно весь день… Тяжелое серое небо, грязный снег, стая ворон кружит над головой… Тело шута в холщовом мешке… Оно было лёгким, очень лёгким…
Я ухватился за перила, переводя сбившееся дыхание. Мы уже почти пришли, лишь несколько ступеней отделяло нас от нужной двери. Гостиница была погружена в сон, и лишь тихое поскрипывание лестницы под нашими ногами и сиплый шёпот шута за моей спиной нарушали ночную тишину...

- Когда я вернулся, он спал, опоённый снадобьями… Я смотрел на его бледное лицо и золотые волосы - растрёпанные, спутанные, грязные… и думал, что вижу ангела… Лекарь сказал, что тело его исцелится… А вот душа… Душа его сломана навеки…
- Он стал таким после… той ночи? – тихо спросил я.
- Я не знаю. Никто не знает. Лекарь сказал, что он мог быть таким и раньше… Поэтому я не смог оставить его в харчевне или пристроить в хорошую семью за вознаграждение, как собирался. Да нет… вру! Я и до этого знал, что не оставлю его… Как только он поправился, я подготовил фургон, расплатился с хозяином, и мы тронулись в путь… Я собирался в Столицу, там у меня брат, у него своя скорняжная мастерская, он давно звал меня и уже отчаялся, что я когда-нибудь образумлюсь…
- Но вы не попали туда?
- Нет…
- Почему?
- Потому что Ланс плохо себя чувствует, когда долго сидит на одном месте… И ещё… как-то раз я перерывал старое барахло в фургоне, искал что-то… и обнаружил вот этот костюм…
- Костюм шута?
- Да. До чёртиков перепугался тогда, но это был не тот, в котором я его похоронил… Это был мой…
- Что? Как это?..
- Я надел его и не снимаю по сей день. Я выучил дюжину дурацких шуток, острот и стишков, от которых меня тянет блевать, но публику они приводят в восторг… И Ланс… он вроде как счастлив…
- Но я не понимаю…
- И не надо. Пойдём, давно пора спать.
Он обошёл меня и открыл дверь. Я нерешительно двинулся за ним. Лолли привычно зарычала на нас, оберегая сон Ланса, но шут шикнул на неё, и она успокоилась. Мы сняли мокрую одежду, легли на кровать и накрылись одним одеялом. Шут лежал на спине, положив под голову руки, и глядел в потолок. Я еле сдерживался, чтобы не клацать зубами, такая меня пробирала дрожь.
- Почему вы зовёте его Лансом? – шёпотом спросил я.
- Надо же как-то называть его… А в детстве у меня был друг по имени Ланс, жил по соседству… Такой же белобрысый, как наш… и смешной… Всё время придумывал какие-то игры и шалости… А потом он утонул в реке, провалился под лёд, прямо на глазах у братьев… Не успели вытащить… Спи, Эрти. Спокойной ночи…

Через некоторое время он задышал глубоко и ровно, и я понял, что он спит. А сам я ещё долго не мог заснуть, таращился в темноту, боясь шевельнуться и потревожить его. А когда уснул, мне снилось старое деревенское кладбище, голое дерево с мокрыми чёрными ветками, свежая могила, комья земли на подтаявшем снегу и стая ворон, кружащая в сером небе…

Утром Ланс был лишь чуть бледнее обычного, а больше ничего не напоминало о вчерашнем происшествии. Шут проснулся хмурым и злым, и, понимая, какое похмелье, должно быть, терзает его, я изо всех старался не раздражать его более, чем это было необходимо…

…Мы снова двинулись в путь. Под ногами стелилась бесконечная дорога; деревни, посёлки, большие и маленькие города сменяли друг друга на нашем пути. Мы давали свои представления за еду и ночлег и двигались дальше, нигде не задерживаясь подолгу. Вскоре зимний пейзаж сменился весенним, зелёные луга вдоль дорог запестрели ранними цветами, в усеянных распускающимися листьями ветвях день и ночь заливались пением птицы. Ланс неизменно приходил в восторг, слыша их замысловатые трели. Он выскакивал из фургона, вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть птаху в ветвях, и старательно подражал ей, краснея от натуги…

Весна стремительно перетекла в лето. Мимо нас проплывали леса, луга, поля спелой ржи и цветущего льна. Временами дорогу перебегали зайцы, а иной раз величавый олень выходил на обочину и бесстрашно провожал нас царственным взором…

Поначалу меня не покидала тревога, что шут вот-вот напомнит о том, что мне пора уходить. Но он молчал, и я продолжал свой путь вместе с ними потому, что никакого желания расставаться у меня к тому времени уже не было. Я много чего успел повидать за эти долгие месяцы. Я видел, как в больших городах богатство и роскошь соседствуют с голодом и нищетой. Видел оборванных попрошаек на грязных улицах, искалеченных на войне солдат, напыщенных снобов-аристократов, считающих ниже своего достоинства даже глядеть на таких, как мы. А когда мы добрались до портового города на севере Королевства, я имел счастье познакомиться с грубоватыми матросами, отдыхающими в кабаках и борделях порта в ожидании рейса. Уже давно детские грёзы о блеске больших городов и романтике дальних странствий вызывали у меня лишь снисходительную усмешку. Я осознал истинную цену иллюзий и без сожаления распрощался с ними. И уже тогда понял, что взамен обрёл нечто большее…

Шут по-прежнему был малоразговорчив и нечасто удостаивал меня своего внимания, но я каким-то внутренним чутьём ощущал - ему нравится, что я рядом. Не будь это так, он бы не стал церемониться и давно бы прогнал меня с глаз долой. Но самое главное – Ланс наконец заметил меня.

Как-то раз в жаркий июльский полдень мы устроили привал на живописном лугу вдали от дороги. Шут дремал под деревом, а я сидел на пенёчке и штопал прохудившуюся рубашку. Иголка не слушалась и колола неловкие пальцы, я тихо ругался себе под нос. И вдруг почувствовал невесомое прикосновение к своим волосам. Это был Ланс, он опустился на колени за моей спиной, тихонько перебирал мои изрядно отросшие к тому времени кудри и что-то тихо нашёптывал при этом. Я замер, забыв как дышать, да так и сидел с глупой улыбкой, не смея пошевелиться. А он нежно распутывал нечёсаные пряди, накручивал их на свои тонкие пальцы и тихо шептал что-то. Краем глаза я увидел, что шут не спит и внимательно смотрит на нас, и обычно ледяной взгляд его как будто теплеет от этого зрелища…
С того момента играть с моими волосами стало одним из любимых развлечений нашего Ланса.

…Минул почти год с того самого утра, когда я покинул родную деревню. Не так уж и много, чтобы совсем стереть из памяти оставленных родных и прежнюю жизнь. Но, как оказалось, достаточно – чтобы обрести новую семью и привыкнуть к жизни совсем иной. Они стали для меня семьёй – бывший наёмник, носивший шутовской костюм в память об убитом его солдатами шуте. И безумный мальчишка, над которым он надругался когда-то, а ныне жил лишь для того, чтобы оберегать и защищать его. Кем был для них я, не берусь судить. Но хотя шут, как и раньше, удостаивал меня всего несколькими словами в день, а Ланс уделял внимание лишь моим волосам, я не чувствовал себя лишним в их компании. Не говоря уж о том, что я по-прежнему занимался хозяйством на привалах, латал парусину фургона, ухаживал за Тави, и вся эта работа была мне в радость. Я не видел богатых дворцов, не водил дружбу с вельможами и офицерами, не бороздил моря с отважными моряками, как мечтал когда-то. Но вместо бесконечных капустных полей, перед моими глазами проплывали живописные луга, рощи, леса и виноградники; волновались на ветру ковры спелой ржи, а ближе к югу как-то раз мы видели целые плантации красных, белых и жёлтых роз.

…Когда внезапно находишь то, что долго искал, и оно становится дороже всех богатств в мире, твоя душа обретает гармонию и покой, и, кажется – так и будет всегда. Я бодро шагал по дорогам, ведя под уздцы Тави, удил и потрошил рыбу, варил уху, развлекал Ланса рассказами о своём деревенском детстве, и мне казалось, он понимает меня. Я стоял в толпе зрителей на представлениях и смеялся громче всех, а со временем даже научился кое-каким трюкам и начал потихоньку жонглировать яблоками, сначала тремя, а потом и пятью. Я радовался, когда в дождливую ночь удавалось найти кров, и ликовал, если в провианте, собранном зрителями в плату, оказывалась холодная куриная ножка или кусок свежего масла. Я встречал каждый новый день с нетерпением и предвкушением, и был уверен, что впереди у нашей троицы ещё долгий, пусть и непростой, но уж точно нескучный путь. Но все мы знаем, что за ясными солнечными днями всегда идут грозовые тучи, а на любой, даже самой ровной дороге в любую минуту можно угодить в ухаб. Неприятности и беды очень часто поджидают нас именно там, где мы их совсем не ждём и именно тогда, когда нам кажется, что небо над нами чисто и безоблачно…

…До Столицы оставалось всего несколько дней пути, вот-вот на горизонте должны были появиться её стены красного кирпича, круглые башни с разноцветными флагами и острые шпили соборов. Я давно уже знал, что этот знаменитый и великий город станет не конечным пунктом моего путешествия, а лишь одной из многих остановок на длинном пути, но всё равно весь дрожал внутри от захватывающего дух нетерпения – я побываю в Столице! Увижу Главный Собор и Королевский Дворец! Пройдусь по улицам и площадям, а потом с гордостью смогу рассказывать, что выступал перед столичными жителями, и не привру ни капли!

Дорога становилась всё оживлённее - крестьянские телеги, гружённые мешками с пшеницей, фруктами и зеленью, верховые и пешие путники спешили в обе стороны. Встретились нам и бродячие артисты. Разноцветной гомонящей толпой шли они в город, радостные и нетерпеливые, лелеющие надежду на хороший заработок. У них не было ни лошади, ни осла, а в фургон был запряжён настоящий бурый медведь! А ещё на плече одного из мужчин сидела меленькая обезьянка в красных шароварах и смешной островерхой шляпе. Мы с Лансом во все глаза смотрели на это великолепие, а шут привычно скривился, будто луковицу целиком съел, и пробурчал что-то о бездарных выскочках. Наша пёстрая компания, обычно привлекающая к себе внимание, затерялась в людском потоке и казалась такой скромной – всего лишь шут, два мальчика, осёл и собака…
Но это не омрачило нашего с Лансом приподнятого настроения, я от нетерпения даже подпрыгивал на ходу, а Ланс улыбался каким-то своим мыслям и неразборчиво мурлыкал под нос весёлую песенку.

Мы решили поберечь силы и до Столицы не давать больше представлений. Правда, и ночевать приходилось под открытым небом, но это не сильно нас расстраивало, потому что запас провианта у нас был, а ночи еще были тихими и тёплыми.
В одну из таких ночей мы расположились на ночлег в маленькой рощице недалеко от дороги. Сидели у костра, перекусывали хлебом и сыром, смотрели на бездонное августовское небо. Шут по своему обыкновению прикладывался к фляге с очередным забористым пойлом, Ланс гладил свернувшуюся у него на коленях Лолли. Было тихо, только цикады стрекотали в траве, да покрикивала вдалеке ночная птица.
Чуткая Лолли первой услышала их приближение. Она навострила свои мохнатые ушки и низко зарычала. И уже через несколько мгновений у нашего костра появились гости. Я не успел их толком рассмотреть, в мерцающем отблеске пламени высветились лишь массивные фигуры, да заросшие лица. Недвусмысленно брякнуло оружие. Не меньше шести человек окружили нас, самые настоящие разбойники, я о таких только в сказках слышал!
- Ну, кто тут у нас сегодня? – прохрипели из темноты. – Артисты. Тьфу, вот же не везёт, срань господня…
Говоривший смачно сплюнул.
- Ничего, с паршивой овцы хоть шерсти клок, - раздалось в ответ с другой стороны. – Осла можно продать.
- Это гроши, брат…
- Мальчишек заберём. В южных провинциях такой товар всё ещё в ходу. А эти ничего, смазливые…
- А ты! – это шуту. – Веди себя тихо и, может, не тронем…
Ужас сковал моё тело, парализовал настолько, что казалось, сердце остановилось. Воздух не попадал в лёгкие, ноги отнялись, и я подумал, что уже никогда не смогу ходить. Нет, стучало в моей голове, этого не может быть. Почему этот ужас происходит с нами, ведь всё складывалось так благополучно и ничего не предвещало беды! И вдруг сквозь пелену отчаяния и страха я услышал короткое и резкое:
- Бегите!!!
Не просьба, а приказ. Наверное, так он когда-то отдавал команды своим людям, ведя их в атаки и на штурмы крепостных стен. Его голос мгновенно привёл меня в чувство. Я вскочил, ухватил Ланса за руку, и мы напролом бросились в темень. Мы мчались, не разбирая дороги, и я молился только о том, чтобы мы не переломали ног в кромешном мраке, напоровшись на какой-нибудь корень или угодив в яму, и чтобы Ланс не вздумал упираться. Но он послушно перебирал ногами, так и не выпустив из рук свою Лолли. И я знал, что позади нас, на освещённой костром поляне шут прикрывал наше отступление. Я как будто бы видел, как сверкают гневом и ненавистью его холодные глаза, когда он со звериной яростью бросается на шестерых здоровенных бандитов, защищая нас - самое ценное, что когда-либо было в его жизни...

…На востоке над кромкой леса уже занимался рассвет, когда мы добрались до ближайшей деревни и постучались в маленький домишко на окраине. Дверь открыла пожилая женщина. Не дав ей опомниться, я сходу нагромоздил какую-то невнятную смесь из правды и лжи о разбойниках, напавших на наш обоз, об отце, велевшем нам спасаться, и слёзно попросил присмотреть за младшим братом, который, кажется, умом тронулся от пережитого кошмара. Она ахнула, всплеснула руками и потянула нас в дом, крикнув мужу немедленно вставать и бежать собирать людей. Я знал, что в этом уже нет необходимости, но спорить не стал и подробно описал место. Я залпом пил ледяную воду из кувшина и слушал, как они причитают над «бедным дитём» и проклинают разбойников, которые в последнее время совсем разлютовались, и скоро никому из бедных сельчан нельзя будет спокойно спать по ночам…
Под эти разговоры я незаметно выскользнул из дома.

Он был еще жив, когда я нашёл его. Избитый до полусмерти, с окровавленным лицом, в изорванной одежде, он ничком лежал на поляне рядом с обломками нашего фургона и разбросанным тряпьём. Я бросился перед ним на колени и схватил его за руку.
- Это ты? – прохрипел он, с трудом открыв заплывшие глаза и еле ворочая разбитыми губами.
- Да, да!
- Вы спаслись?
- Да!
- Где он?
- Он в деревне, у хороших людей. С ним всё в порядке.
- Хорошо… Спасибо, Эрти…
- Не умирайте, пожалуйста, нет, сейчас придут люди, с ними лекарь…
- Перестань. Мне уже никто не поможет. Уж поверь старому вояке, я в этом разбираюсь…
- Нет…
- Помолчи и послушай, - он поморщился, и я замер, понимая, какую боль причиняет ему каждое произнесенное слово.
- Идите в Столицу. Там найдёте Ивора Минка, это мой брат, у него большая скорняжная мастерская. Скажешь, прислал Арис Колючка. Понял?
- Да.
- Смотри не забудь. Не поверит, что от меня, на порог не пустит…
- Вы же говорили, что Ланс… что Лансу плохо на одном месте, - заикаясь от рыданий, проговорил я.
- Ничего… Что-нибудь придумаешь… И ещё… Вот, возьми…
Он вытащил из-за пазухи маленькую бутылку с коричневой настойкой. Наверное, только чудо помогло ему спасти её в драке.
- На первое время хватит. А в Столице найдёшь хорошего лекаря… Удачи тебе, Эрти…
Он закрыл глаза, тяжело и хрипло вздохнул, и его не стало. А я еще долго сидел на коленях, и рыдал, уткнувшись лицом в его насквозь пропитавшийся кровью камзол…

* * * *

Осень не за горами, её дыхание уже чувствуется в прозрачном утреннем воздухе и прохладе ночей. Но август ещё не сдаёт позиций, солнце светит тепло и ласково, а на деревьях только-только стали появляться первые жёлтые листочки. Осень… Десять лет прошло с того дня, как я ушёл из дома и девять - с той ночи, когда на лесной поляне нашёл свой конец бывший наёмник Арис Минк по прозвищу Колючка. Иногда мне кажется, что я помню каждую минуту того года, года странствий и свободы, трудностей и лишений… Иногда я очень скучаю по тем временам. Но по ночам, слыша тихое и спокойное дыхание Ланса, я одёргиваю себя. Как я могу быть недоволен жизнью?
Два года назад дядя Ивор, замечательный, великодушный человек, ставший нам почти родным, скончался, и, будучи бездетным, свою мастерскую завещал нам. Мы живём не в роскоши, но в достатке, нас уважают соседи, а дочка пекаря из дома напротив, думая, что я не вижу, вот уже второй месяц поглядывает на меня из-за прозрачной занавески… А про вид из окна и говорить не приходится – кусок площади, шпиль собора и даже часть городской ратуши. Согласитесь, это ни в какое сравнение не идёт с капустными полями до самого горизонта… А Ланс… Несмотря на мои опасения, он привык к осёдлой жизни. А если я чувствую, что мы с ним засиделись на одном месте, то оставляю мастерскую на управляющего, накупаю гору подарков, и мы едем проведывать мою семью. Они давно простили мне мой сумасбродный поступок, а мать даже гордится своим младшеньким, который смог выбиться в люди.

И Ланс… кажется, он счастлив. Только вот с потерей своей собаки он так и не смог смириться. Мы похоронили Лолли четыре года назад, и мне так и не удалось уговорить его взять себе другого пса.