Шут и наёмник

Я сбежал из дома ровно десять лет назад, в самом начале осени, на рассвете пасмурного, но тёплого дня. Я взял тогда с собой лишь краюху ржаного хлеба, луковицу и рубашку, которая считалась нарядной и надевалась только по праздникам. Я всего один раз оглянулся на дом, в котором родился и прожил четырнадцать лет. Сердце моё подпрыгивало в груди с каждым шагом, мне было страшно и радостно одновременно, и я свято верил, что иду навстречу волшебному миру, неизведанным приключениям, удивительным встречам, словом, настоящей, полной событий жизни.

Я мечтал об этом с девяти лет, с того самого дня, когда в нашу деревню приехала бродячая труппа комедиантов. Яркие и весёлые, они казались мне волшебными существами, гигантскими бабочками, бог весть каким чудесным образом залетевшими в нашу глушь посреди промозглой затянувшейся осени. Они были так не похожи на моих суровых односельчан, вечно хмурых, одетых бедно и уныло, измождённых тяжёлым трудом. А ещё они не были привязаны к одному месту, а значит, были свободными. По глупости своей я не замечал, что костюмы их ветхи и залатаны, что они отчаянно мёрзнут в своём продуваемом всеми ветрами фургоне, в желудках у них урчит от голода, а яркий грим скрывает ранние морщины и побелевшие от холода щёки. В ту ночь мне снились волнующие и пёстрые сны, в которых ярмарочной каруселью крутились дороги, незнакомые города с уютными домами под красными черепичными крышами и высокими шпилями соборов, скользящие по сверкающему морю парусные суда, толпы богато одетых людей… И утром я понял, что не хочу провести всю жизнь в родной деревне, не хочу до старости пахать землю, морозить руки, убирая обледенелую капусту, и самое ужасное - изо дня в день видеть одни и те же ветхие домишки односельчан и бесконечные капустные поля, уходящие к горизонту.
У меня не было какого-либо чёткого плана, но была мечта и огонь в груди, с каждым годом разгорающийся всё жарче. Я просто знал, что сделаю это, а в остальном полагался на судьбу. Поэтому в тот самый день, увидев их на дороге, я сразу затрепетал как лист на ветру, потому что понял – это случится скоро. Мне стало страшно до жути, ведь одно дело ночами грезить о дальних странах и приключениях, и совсем другое - бросить всё, что знаешь и имеешь, и отправиться к ним навстречу…

Их было двое. Шут и мальчишка.
Они приехали в крытом залатанной парусиной фургончике, который прилежно тянул грустный серый ослик. А ещё у них была смешная белая собачка с синим бантом на шее.
Шут был невысокий, худой и вертлявый. Возраст его определить было трудно – может, тридцать, а может, и все пятьдесят. Он был облачён в красно-жёлтый камзол и такие же штаны, а на голове его красовался настоящий шутовской колпак. Правда, половины бубенцов на нём не хватало, да и вся остальная одежда выглядела сильно потрёпанной и была заляпана грязью. Но слева на груди виднелась полустёртая эмблема объединённой гильдии актёров, музыкантов и шутов. И хотя в те смутные времена, когда Королевство ещё лихорадило от бесконечной череды восстаний и междоусобиц, и гильдии во многих городах были распущены, такая эмблема означала, что мы имеем дело с профессионалом.
Поэтому, по меньшей мере, странным было то, что артистом шут оказался никудышным. Шутки, которыми он пытался развлечь крестьян, были плоскими и совершенно несмешными, хотя сам он перемежал их хриплым каркающим смехом. Голос он имел скрипучий и визгливый, акробатические трюки исполнял неловко и коряво. Он ещё пытался петь, но лучше бы он не делал этого совсем, потому что хуже, чем пел, он, пожалуй, только жонглировал. В общем, это было как раз то, что нужно простому и грубоватому люду нашей деревеньки. Они радостно хлопали в ладоши и гоготали над нескладными стишками о некоем короле Рори I, который имел такую плохую память, что постоянно забывал имя собственной супруги, и от этого без конца попадал в неловкие ситуации…
- А теперь, почтеннейшая публика, - объявил шут, закончив выступление. - Только сегодня и только для вас – Ланс и Лолли! Чудеса дрессуры!
На передний план вышел мальчишка с белой собачонкой на руках. С виду мой ровесник, он был ниже и гораздо щуплее. Растрёпанные светлые, почти белые волосы неровными вихрами торчали в разные стороны. Но зато одет он в отличие от старшего товарища был хоть и в простую, но добротную и, на удивление, чистую одежду. Даже башмаки у него были кожаные, в нашей деревне не все зажиточные крестьяне носили такие. С собакой своей он управлялся здорово, она и на задних лапках прыгала, и волчком вертелась и через голову перекувыркивалась. Сельчане были в восторге. Шут всё это время сидел в сторонке и смотрел на парнишку серьёзно, даже без тени улыбки. А сам белобрысый артист заливался весёлым смехом и отвешивал неловкие поклоны благодарной публике…

Представление нашим понравилось настолько, что артистов накормили в харчевне ужином и разрешили переночевать на сеновале. Денег, понятное дело, не дали – времена были трудные, сами едва концы с концами сводили. Но судя по тому, с каким восторгом паренёк уплетал нехитрое угощение, и такая щедрость выпадала на их долю нечасто. Сам же шут ел мало и без особого аппетита, а вот пивом заправился от души.

Той же ночью я пробрался на сеновал. Я собирался во что бы то ни стало упросить шута взять меня с собой. Я понимал, что сделать это будет непросто, но у меня бы припасён веский аргумент – золотая монета, самая настоящая, найденная мной ещё позапрошлой весной на дороге и надёжно припрятанная в тайнике на краю поля под кустами боярышника.
В этом мне виделся знак свыше, ведь пять лет назад именно бродячие артисты перевернули с ног на голову мой привычный мир и заставили мечтать о побеге, так почему же не бродячим артистам помочь мне в осуществлении моей заветной мечты? Дело оставалось за малым – нужно было уговорить шута.
Поначалу, как и следовало ожидать, он меня высмеял. Пьяно икая и хихикая, он в красках рассказал мне о прелестях бродяжничества и недвусмысленно посоветовал немедленно возвращаться домой к мамочке и думать забыть о всяких глупостях. Однако, увидев золото, резко посерьёзнел и будто бы даже протрезвел.
- Не краденая? - буркнул он, недоверчиво глядя на меня.
- Да вы что?!
- Ну гляди… А искать тебя не будут? А то знаешь, ещё и припишут похищение ребенка, оно мне надо…
- Не будут! – горячо уверил я. - Даже обрадуются.
Это было, конечно же, преувеличением, но я точно знал, что волноваться никто не станет, потому, как сразу догадаются, куда я делся, ведь я никогда и не скрывал своих фантазий. Мать поплачет, конечно, но быстро утешится – нас у неё семеро, я последний. Толку от меня немного, да и земли у нашей семьи всего ничего, работать есть кому. А вот кормить лишний голодный рот пришлось бы, а ведь год выдался неурожайный…
- Да и вашему сыну будет веселей, - осторожно выдал я последний аргумент.
- Моему сыну не нужна компания. Но нужна одежда на зиму.
- Этих денег за глаза хватит!
- Ну ладно, - нехотя произнёс шут. – Так и быть. Но только до первого большого города, который окажется на пути!
Я согласно закивал.
- И ещё – чур, не жаловаться. Только попробуй разныться – наши дороги тут же разойдутся.

Таким образом, дело решилось в мою пользу, и на рассвете мы двинулись в путь.

Не буду врать, что впоследствии ни разу не пожалел о своем поступке. Я отнюдь не был неженкой, сызмальства привык к труду и не всегда ел досыта, но к прелестям кочевой жизни готов не был. И хотя в тот год в противовес холодному дождливому лету осень выдалась теплой и сухой, и наша маленькая компания не страдала от холода и не мокла под дождём, уже очень скоро я стал всё чаще и чаще вспоминать отчий дом. Однако решимости идти к своей расплывчатой, толком и не определенной мечте у меня не убавилось.

Мы шли к центру Королевства извилистыми тропами, заворачивая в каждую деревеньку, что попадалась нам на пути. Шут с Лансом давали свои нехитрые представления и зарабатывали на еду и ночлег. Я, хоть и внёс плату вперед, без дела не сидел и помогал, как мог – заботился о Тави - так звали их осла, удил рыбу в ручьях, собирал в лесу поздние ягоды, разводил костёр на привалах в те ночи, которые нам приходилось проводить под открытым небом.

Мы почти не общались. Шут – я называю его так, потому что он даже не счёл нужным сообщить мне свое имя – мало обращал на меня внимания. А Ланс… Ланс был очень странным парнем. Временами он замыкался в себе и часами сидел в фургоне в обнимку с собакой, отрешенно глядя в одну точку. Временами впадал в беспокойство, начинал хныкать и жалобно бормотать что-то неразборчивое. Тогда шут вытаскивал из-за пазухи склянку с какой-то тёмно-коричневой настойкой, бережно поил его и осторожно прижимал к себе. В его объятиях Ланс быстро успокаивался и засыпал.

Все мои попытки растормошить его и обратить на себя внимание заканчивались ничем. Безумный мальчишка жил где-то глубоко внутри себя, и, похоже, только белая лохматая Лолли была его связующей нитью с этим миром.
- Не трогай его, - сказал как-то шут, увидев, как я безуспешно пытаюсь заинтересовать Ланса рыбалкой. – Бесполезно.
- Я хотел как лучше, - виновато ответил я, хотя шут вовсе не выглядел сердитым, скорее, усталым и безразличным.
- Я думал, что смогу его развеселить! А он даже на свое имя не откликается.
- Потому что это не его имя, - отрезал шут и отвернулся, давая понять, что разговор закончен.
- А как же его зовут? – спросил я ему в спину.
- Понятия не имею.
- Так он не… а как же…
- А это не твое дело, Эрти.
Эта новость стала большой неожиданностью, равно как и то, что впервые шут назвал меня по имени.

Ненадолго я успокоился, решив, что это и правда не моё дело. Но потом любопытство не раз брало вверх, и я нет-нет да решался пристать к шуту с вопросами. Но пытаться вызвать его на откровенный разговор было делом гиблым. Даже после принятия на грудь изрядного количества пива или вина – смотря чем удавалось разжиться – он оставался непреклонен и отмахивался от меня как от назойливого комара, а чаще просто не обращал внимания.
Надо сказать, он и сам бы полон загадок. Несмотря на его призвание веселить людей и быть постоянным объектом насмешек и подколок, я точно мог сказать, что не встречал в своей жизни человека угрюмее и мрачнее, чем он. Он никогда не улыбался и не шутил, говорил мало и только по делу. Редкие его просьбы, обращенные ко мне, больше походили на отрывистые команды и поначалу обескураживали, пока я не привык и к этому.
Но как только мы приближались к очередному селению, он преображался. Губы растягивались в придурковатой улыбке, походка становилась дерганой и шаткой, в голосе появлялись противные визгливые тона. Он отыгрывал свои бездарные представления надрывно, как будто на грани истерики, и казалось, пережми ещё хоть чуть-чуть, и с треском разорвётся шутовская личина, распадётся искусственная оболочка, и проглянет сквозь неё его истинное лицо – мрачное, суровое, опасное даже… Но ничего подобного не происходило, неискушённая деревенская публика была в восторге, и похоже, никто, кроме меня, не замечал никаких странностей. А ещё его выдавали глаза. Даже когда он отчаянно гримасничал, надрывно хохотал, а ноги его выкидывали забавные коленца, глаза оставались холодными и отстраненными. А порой в них сквозило что-то сродни тщательно сокрытой глубоко внутри боли. И только в редком общении с Лансом он проявлял какое-то подобие теплоты, да и она выражалась больше в реальной заботе, чем в нежности и ласке. Мальчишка не был обременён какой-либо работой, мог спокойно дремать в фургоне, пока мы с шутом шагали рядом на своих двоих. Ему всегда доставались лучшие кусочки во время трапезы и, несмотря на то, что до заморозков было ещё далеко, в первом же небольшом городке шут купил для него тёплый меховой плащ. Но он никогда не прикасался к нему, не обнимал, не трепал по волосам, как это делают с сыновьями или младшими братьями, и исключения составляли лишь странные припадки Ланса.
Я силился понять природу этих загадочных отношений - и не мог. Ведь они совершенно точно не были родственниками. Но хотя шут даже не знал настоящего имени своего мальчишки, что-то их определенно связывало, и связывало крепко…

…Первый снег застал нас на подступах к затерянному в густых лесах небольшому городку. Ланс высунул нос из фургона и счастливо рассмеялся. Потом он выпустил наружу свою собаку, и она с оглушительным лаем принялась носиться по припорошенной снегом траве. Заливаясь радостным хохотом, мальчишка носился вместе с ней. Он подпрыгивал и взмахивал руками, будто пытался взлететь, ловил крупные снежные хлопья и слизывал их с ладони. Я думал было присоединиться к ним, чтобы согреться – я уже ощутимо мёрз в своей старой суконной куртке, но тут заметил, что шут внимательно смотрит на меня.
- У тебя что, нет тёплой одежды?
- Нет, – я виновато развел руками. – Я думал, что в это время уже устроюсь на корабль юнгой и буду плыть к южным морям…
Я и правда не рассчитывал, что мой путь до большого города окажется таким длинным.
- Но пока ты не там, тебе нужно что-то потеплее этого рванья. Не то околеешь ненароком.
Я подивился такой внезапной заботе, ведь до этого шут не проявлял интереса к моим нуждам и даже не спрашивал, как я переношу дорогу. А он тем временем, порывшись в фургоне, извлёк на свет короткий шерстяной отороченный облезлым мехом плащ и протянул его мне.
- На, накинь.
- Спасибо, - изумленно пробормотал я, но он только раздраженно фыркнул в ответ и тут же потерял ко мне интерес.

Представление в городке прошло на «ура» и принесло нам небольшую горстку монет. Шут хмуро покосился на зябко кутавшегося в свой плащ Ланса и счел, что мы можем позволить себе шикануть и переночевать с комфортом. Покружив по узким кривым улочкам, пару раз чуть не застряв на поворотах, мы нашли меленькую, но с виду вполне приличную гостиницу. Номер был двухместным, скромно обставленным и, по правде говоря, тесноватым, но я так давно не спал ни на чем мягче сена, что был не просто рад – по-настоящему счастлив! А Ланс, увидев кровать, издал оглушительный восторженный вопль, тут же вскочил на неё и начал подпрыгивать на мягком матрасе. Шуту пришлось стаскивать его вниз на руках, и после того как он кое-как угомонил радостного мальчишку, мы оставили вещи и спустились вниз ужинать.

Меню не отличалось разнообразием, но запахи из кухни доносились очень аппетитные, хозяйка была мила и приветлива, а огонь в камине щедро дарил благословенное тепло, которое при бродячей жизни начинаешь ценить совершенно особенно…

Ужин и почти домашний уют настроили всех нас на благодушный лад, мы разомлели и расслабились. Я лежал щекой на скрещенных на столе руках и лениво наблюдал, как танцующие язычки пламени лижут дрова в камине. Ланс усадил Лолли на колени, тихо посмеивался и что-то ласково бормотал ей в лохматое острое ухо, угощая её куриными косточками. Даже лицо вечно хмурого шута разгладилось и на нём появилось что-то похожее на удовлетворение. И в ту самую минуту, когда я стал подумывать о том, чтобы пойти наверх и залечь спать, шумная подвыпившая компания за соседним столом стала проявлять к нам интерес. Их было пятеро – молодые и крепкие парни, одетые просто, но добротно – обычные горожане на отдыхе. Судя по доносящимся до нас обрывкам их разговора, один из них устроился на работу к какому-то местному богачу и по этому случаю угощал друзей выпивкой.
- Смотрите, это же тот самый шут! – радостно воскликнул виновник торжества. – Который сегодня на площади байки травил и фокусы показывал! Это же ты, приятель?
Шут заметно напрягся. Я увидел, что расслабленное выражение медленно сползает с его лица, и взамен чёрной тенью возвращается его обычный холодный и суровый облик.
- Я, - не глядя на них, ответил он.
- Это было здорово, вот что я скажу! Особенно про монаха и благочестивую вдову!
Они дружно разразились хохотом.
- Нет, правда, я чуть живот не надорвал!
- Я рад, что вам понравилось, - сухо ответил шут.
Недолго думая, они перекочевали за наш стол. Заказали ещё пива и вяленой рыбы, стали выспрашивать, откуда и куда мы идём, что интересного встретили по дороге, и вообще, как это – вольно бродить по миру и смешить людей. Я помалкивал, а шут отвечал коротко и сдержанно, давая понять, что разговор ему в тягость. Но пьяные молодчики намеков не понимали, продолжали заказывать кувшин за кувшином, галдеть, перебивая друг друга, и договорились уже до того, что в будущее воскресенье собрались приглашать нас выступать на свадьбе своего друга.
- Вот это будет подарок!
- Невеста-то его та ещё святоша! Вот потеха-то будет!
Было видно, что шуту надоел этот балаган, и он сдерживает себя с трудом. Я уже было начал демонстративно зевать и тереть глаза, показывая, как хочу спать, когда один из парней обернулся к Лансу.
- А хорошенькие у тебя мальчишки, шут. Особенно этот блондинчик. И с собакой своей управляется ловко.
Что-то в его тоне насторожило меня. А приятели его покраснели и захихикали.
- Может, позволишь мне познакомиться с ним поближе? Как тебя зовут, малыш?
- Не трогай его, - сквозь зубы процедил шут, и в голосе его было столько едва сдерживаемого гнева, что, несмотря на жар камина, я почувствовал озноб.
- Да ладно тебе, приятель! Я даже заплачу! Больше, чем ты за свое представление получил!
То, что произошло дальше, заняло не больше секунды. Вот незадачливый ухажёр тянет руку, чтобы потрепать Ланса по волосам, а в следующее мгновение уже лежит на столе с приставленным к горлу кинжалом. Чёрт побери, кинжал! Не нож из нашего скудного скарба, которым я обычно чистил рыбу, а настоящее оружие! Где он его прятал и когда успел выхватить?! Пьяный молодчик хрипел какие-то невнятные извинения, дико вращая полными ужаса глазами, а шут, такой маленький и нелепый в своем пёстром костюме, придавливал его к столу и всё сильнее прижимал сверкающее лезвие к беззащитному горлу. И в глазах его плескалась такая чистая, раскаленная ярость, что мне стало страшно, как не было никогда в жизни.
- Убью, тварь… - рычал он в побелевшее от страха лицо парня.
Дружки даже не попытались вступиться за приятеля. Они лишь испуганно повскакивали со скамьи, отступая к выходу. Не было ничего удивительного в том, что они не полезли в драку. Ведь они были всего лишь перевозбудившимися и перебравшими пива добропорядочными горожанами, а не разбойниками с большой дороги или солдатами удачи, и связываться с вооруженным безумцем даже не пришло им в голову…
- Эй, послушай, - осторожно начал один, - мы ничего такого… он пошутил… ты бы отпустил его… не надо…
Прошло ещё несколько долгих мгновений, прежде чем шут убрал кинжал и выпустил парня.
Тот осторожно сполз со стола и сделал неуверенный шаг в сторону товарищей. Я видел, как дрожали его побелевшие губы, а с взмокшей челки катились по лбу капли пота.
Но шут уже не замечал его – он смотрел на Ланса. Мальчишка сидел, крепко зажмурившись, вцепившись мертвой хваткой в свою собаку. Его мелко трясло. Шут осторожно поднял его на руки и понёс наверх. Я, успев только подивиться, откуда при его комплекции у него столько силы, бросился следом за ними. В комнате шут уложил Ланса на кровать и присел на край рядом с ним. Я видел, что с нашим мальчишкой не ладно, но мог только смотреть, не имея возможности помочь хоть чем-то. Ланс так и не размыкал крепко сжатых век, и его била дрожь.
- Ну, тише, тише, - шептал шут, приложив к его рту склянку с лекарством и пытаясь влить хоть каплю сквозь стиснутые зубы. Руки мальчика беспокойно зашарили по покрывалу, он то сжимал кулаки, сминая в них грубую ткань, то наоборот, неестественно растопыривал дрожащие пальцы. И вдруг он выгнулся дугой и закричал. Мне хотелось закрыть глаза и зажать руками уши, потому что совершенно невозможно было слышать этот полный невыносимого страдания крик, видеть, как в плену жестокой боли мечется по кровати наш Ланс и как вытекают слезы из-под его сжатых век. Но я всё равно видел и слышал, изнемогая от беспомощности. Только и мог, что прикусить руку до крови и бессильно глотать злые слёзы…
Через некоторое время шуту удалось влить в Ланса несколько капель, тот стал потихоньку успокаиваться и вскоре задремал. Шут ещё немного посидел рядом с ним и как только удостоверился, что мальчик крепко спит, вытащил из котомки помятую флягу с чем-то явно покрепче вина и вышел из комнаты, тихо затворив за собой дверь.
Я немного посидел, слушая ровное дыхание Ланса, потом укрыл его вторым одеялом, погладил свернувшуюся у него в ногах Лолли и пошёл искать шута.
Я обнаружил его во внутреннем дворе, у ворот конюшни. Он сидел прямо на земле, прислонившись к стене и подтянув к себе согнутые в коленях ноги. Шёл мелкий колючий снег пополам с дождём, и вся одежда его к тому времени уже промокла насквозь, а с волос по лбу и щекам текли струи воды. Он время от времени прикладывал к губам флягу и, похоже, был уже по-настоящему пьян.
- Пойдёмте внутрь, - сказал я ему. - Вы простудитесь.
- Ничего. Не впервой…
Я присел радом с ним и он, не глядя, протянул мне флягу. От неё шёл такой ядрёный дух, что меня передернуло.
- Нет уж. Спасибо.
- Он спит?
- Да, всё хорошо.
- Хорошо… - хрипло отозвался он и опять приложился к своему сомнительному питью. Я вышел без плаща и успел продрогнуть. Мне хотелось обратно в тепло, но было страшно оставлять его в таком виде одного на улице.
- Пойдёмте, пожалуйста…
Я потянул его за рукав.
- Ну, пошли… Вдруг он проснётся, а никого нет?
Он не двигался с места.
- Вам нельзя здесь оставаться! Вы промокли! Если с вами что-нибудь случиться, с кем будет Ланс? Кто будет о нем заботиться? Кто будет защищать его?