22

12. Алиса

Улыбка не сходила с наших лиц весь этот вечер. Мы пили душистый чай, на улице холодало, а у нас горел ночник на кухне, на столе был сыр, немного масла и овощей. Мне никогда не было так тепло. Кирилл выдал мне халат, который обладал каким-то его запахом, вкусным, приятным. Я высушила волосы и собрала их наверх, закрепив шпильками, изъятыми из недр глубокой сумки.
Мы разговаривали о прошедшей выставке, о его планах, о детстве, и мне казалось, что вся его грозная, жестокая маска словно спала, осталось на лице лишь некое смятение, словно он долго думал, уходя все дальше в свои мысли. Мы долго вспоминали советские фильмы, и как наши бабушки нас ругали за проказы, он просил рассказать о том, как я лазила в детстве по деревьям и как мечтала о доме на дереве или чердаке под крышей домика в Дании. Он смеялся над моими мечтами детства и как ребёнка трепал по голове. Нам было так спокойно. Какие-то страшные животные чувства прошли. Мои обнажённые уставшие ноги покоились у него на коленях в руках, которыми он нежно делал массаж. И словно мы знали друг друга очень давно, словно всю жизнь знали друг о друге, просто очень устали от какой-то долгой и утомительной дороги.
Лишь поздно ночью, уже ближе к двум, в очередной раз договаривая историю из своего прошлого, которое говорило о нём, только как о свободном, всё позволяющем себе эгоисте, да ещё и авторитетном хулигане, он вдруг сказал:
- Пошли спать.
Он ловко скинул мои ноги и быстро проследовал в комнату, чтобы разложить маленький диванчик. Там в полной темноте вернулось это ощущение интимности, нестерпимой томности, от которого мне, кажется, уже ломило мои тонкие кости. Я в растерянности присела на расстеленный диван. Кирилл нашёл на ощупь какую-то свою футболку и, дав её мне, без смущения сказал: «Это тебе. Спи в ней…».
Я стеснённо стянула я себя его халат, смотря в окно на лунный ледяной свет. Что-то было надломное, высокое в этой ночи. Какая-то тихая горькая музыка пела всю ночь над нами. Я так устала, так утомилась, и глаза мои слипались, но никогда я не чувствовала себя такой слабой, такой смущённой перед мужчиной. Даже в кромешной темноте, я чувствовала его дыхание, как смотрит он сзади на мои плечи, на меня, и покрывалась каким-то жаром, испариной ожидания. И тут его рука мягко коснулась моих волос, она медленно и уверенно нашла в них шпильку. И он вытащил её. Нашёл ещё одну и вытащил. Сев сзади меня, расчётливо, спокойно вынимал из растрепавшихся локонов шпильки. Волосы рассыпались по обнажённым плечам, лбу, по спине и сутулым лопаткам. Я замерла и сидела с футболкой в руках, растворяясь в его прикосновениях, лишь тихая, безмолвная луна, освещала эту сцену, словно говоря всё за него и за меня.
- Вот так красиво... - прозвучал его голос за моей спиной, как-то глухо и сдержанно.
Он аккуратно встал на колени позади меня и, обняв за плечи, стал целовать шею, я запрокинула голову, обхватив его руками за шею, изогнулась дугой, подставив грудь под его горячие поцелуи. Мы поддались внутреннему ветру, закрутившись в танце, словно осенние листья. Ночь гасла, уступая место рассвету, а наш пылкий танец не кончался.
Когда в окнах забрезжил утренний свет, спокойствие и умиротворение наполнило наши тела. Он уснул, свесив руку с дивана. Я лежала на спине рядом и смотрела в небесную высь за окном. Проваливаясь в сон, мои мысли отчаянно кричали: «Алиса, домой! Чёрт дери тебя, домой! Ты всегда просыпаешься дома! Ты должна вызвать такси, добраться пешком, но проснуться завтра дома!». Вместо этого я сделала все иначе. Я развернулась к нему переполненная нежностью, какой-то лаской, которая рождалась в моей груди впервые, которая заставляла меня млеть и стесняться этого человека, без морали и принципов, которая заставляла верить ему, идти за ним, если он позовёт. Он спал. Я откинула с его высокого бледного лба волосы и прижала его голову к своей груди зарывшись носом в его волосы, еле-еле сдерживая прорывавшиеся сквозь меня жадные неистовые рыдания, которые моя душа так давно себе не позволяла даже наедине с собой. Как будто бы этой долгой осенней ночью, мне больше не к кому было прижаться, некого было поцеловать в красивый лоб. Он, не просыпаясь, обнял меня и задышал так же ровно как и раньше. Только после этого, я провалилась в крепкий долгожданный сон.


13. Кирилл

Сон медленно покидал меня. В глаза бил яркий солнечный свет. Я недовольно замычал и повернулся на бок, шаря рукой рядом с собой, желая обнаружить мягкое шелковистое бедро. Но рядом никого не было. Я, щурясь, нехотя приоткрыл один глаз. А с кухни доносился запах кофе и чего-то жарящегося. Я крепко потянулся. Сбросил, едва прикрывавшее наготу одеяло, сел, опустив ноги на пол, взглядом разыскивая свои протёртые джинсы. Найдя их под диваном, я несколько раз тряхнул их, мелкая дисперсная пыль взлетела в воздух, ярко сияя в лучах дневного солнца. Я быстро натянул джинсы, взглядом шаря по неприбранной комнате в поисках сигарет. Обыскал карманы джинс – пустота, на письменном столе – всё, что угодно только не они. Я ощутил лёгкое разочарование, как бывало всегда по утрам и спросонья. Босиком я прошёл по коридору на кухню. Там возле рукомойника стояла она, в моей видавшей виды футболке и мыла посуду. Она широко улыбнулась мне, потирающему один глаз.
- Доброе утро, вернее…день! – звонко проговорила она.
- Утро не бывает бодрым… - устало ответил я.
- Я не сказала бодрое…доброе… - она повернулась, футболка кокетливо съехала с её плеча, оголив смуглую кожу.
- Оно не будет добрым, пока я не найду сигареты… - пробубнил я.
- Возьми их на полке... – парировала она, гремя сковородкой.
Я удивлённо поднял бровь.
- На полке... – она кивнула в сторону.
«Превосходно… - подумал я, - начинается. Всего одна ночь и она решила взяться за меня всерьёз.» Сигареты действительно лежали на полке. Бросив в рот одну, я наклонился к включённой плите, где на газу почти закипал чайник. Я прикурил от открытого огня.
- Мне неуютно. Ненавижу просыпаться не дома… - вдруг пробурчала она.
- Ёб ты ж… - вырвалось у меня, - Просыпалась бы дома!
Я жадно курил, сведя брови. Завихрения мысли привели меня к тому, что… я теряю свою свободу. Буквально вчера я был свободен как ветер, я лихо нёсся по жизни. А теперь? Что будет завтра? Уюта ей видите ли не хватает. А сама завтра скажет: «Я переезжаю к тебе!», а ведь она легко может сказать такое, она оккупирует мою крепость, распространяя везде свои фимиамы, введя свои правила и устав. Я с дивной ясностью нарисовал себе все перспективы и ужаснулся тому, что происходит. А я как послушный баран – иду и нахожу свои сигареты там, куда она их положила.
- Там на полу лежали почеркушки черновые. Они где, чёрт побери? – я чувствовал, что решительно закипаю.
- А что ты на меня орёшь? Если они были тебе так дороги, почему они валялись скомканные по углам? - громко возразила она, смотря на меня огромными недовольными глазами.
- Ты не понимаешь! Это мои состояния! Вчера я скомкал их, а сегодня я доведу их до ума! Где мои наброски, ****ый хер! - и я кинулся вытряхивать помойное ведро.
- Почему ты обо мне такого плохого мнения, раз думаешь, что я выбросила их в помойку? Да ещё позволяешь себе на меня орать! Я тебе не жена, чтобы устраивать скандалы.
- Жена?! - зло усмехнулся я, - мне не нужна жена. Я вполне самодостаточен. Я в женщинах не нуждаюсь.
- А в ком нуждаешься? В восхищающихся поклонницах, расцеловывающих твой зад, тем самым поднимающих твоё либидо и самооценку?
- Аааа…ну, конечно, - я перебил её, - это же ты у нас гениальный художник, я забыл. А моё дерьмо недостойное заслуживает только мусорной корзины. Разумеется, госпожа превосходство и надменность! Я, между прочим, перевёл бы это начисто, и была бы офигенная графика! Но ты же, бля, великая уже! Что тебе чужие рисовальные потуги! В ведро их! В ведро! К ****е матери! – проорал я.
- Прекрасно! – прошипела она, ядовито сверкнув на меня холодными глазами. – Иди к чёрту, родной!
Она яростно бросила лопатку в мойку, выскользнула из кухни, оттолкнув меня, ругаясь сама с собой, парируя какими-то доводами, ретиво шебаршила в комнате, не прекращая поток недовольной речи. Затем так же стремительно прошмыгнула из комнаты, одетая в свою одежду. Не глядя на меня, быстро обулась, накинула свою куртку и дёрнула за ручку входной двери.
- Открой! – она вновь с ненавистью сверкнула глазами.
- Я тебя не задерживаю. Беги домой. Уют ждёт и мамочка уже волнуется… - процедил я, распахивая дверь.
Она пулей вылетела на лестничную клетку и, не желая ждать лифт, побежала вниз по лестнице.
Я закрыл дверь и подошёл к окну. Видел, как она стремглав вынеслась из подъезда, на ходу застёгивая куртку и собирая волосы наверх.
Я закурил ещё одну сигарету и прошёл в комнату, сев за письменный стол. Так всегда с женщинами. Подпусти их на пол метра - они ногу откусят. Тут же перелепят всё под себя... Какого чёрта вчера на меня навалилась эта эйфория и благородство? Совершенно непонятно…Блажь… Я бросил спичечный коробок на стол и заметил свои рисунки, которые несколько минут назад искал в мусорном ведре. Они лежали стопкой, аккуратно сложенные и разглаженные. Я страдальчески взвыл, откинувшись на спинку стула. Какой абсурд!


14. Алиса

Какой Абсурд! Какая глупость! Говорила я себе, разъярённая ходя по дому из стороны в сторону. Я переоделась в удобные шорты и футболку. Босая, злая, прямо по листам, наброскам и краскам, которые не убрала перед выставкой. Чёртовы ошибки! Это же неправильно. Музыка мне не подбиралась. Я оставила The Prodigy. Агрессия качала мою кровь. Расстроенные чувства оседали на мои плечи.
Всегда было правило - расставаться с мужчинами нагло, гибко, грамотно, без ссор и скандалов. А тут так вышло. Сдались мне его рисунки?
Я откинулась на постели и смотрела в потолок. Да нет, не хотела я с ним расставаться. Совсем не хотела, если уж честно. Совсем не желала я его обижать. Не хотелось делать не так. Зачем взялась я перекладывать его вещи. Всё это неправильно…
Тело ещё ломило от приятного, ещё хранило оно сладкое, сильное, нежное тепло человека, который каким-то странным образом мог быть таким ласковым и трепетным ночью и с такой невыносимой спесью накидываться по утрам.
Полная обиды моя душа сжалась в надорванный комок. Зачем я сказала ему про уют? Это же лично мой принцип… моя неверная случайность вышла.
Ещё несколько часов назад я чувствовала его частое дыхание надо мною, ещё помнила его взгляд исподлобья, полный страсти и желания.
И сегодня утром я уже не хотела видеть его ,задыхаясь от злости, несправедливости и обиды.
Мои мысли, расстроенные и прозрачные уже по своей структуре, стали совсем расплываться в больной голове. Три долгих и насыщенных года тому назад я получила отличные диагнозы. Невралгия. Хронический невроз. С тех пор тени этих маленьких разрушающих болезней преследуют меня на жизненном пути. Глядя в потолок, я вспоминала - когда мне не удавались какие-либо работы, я переживала из-за стоящих заказов, порой я просто ложилась на все свои работы и спала, даже если поджимало время, даже если мне необходимо было сдать всё до утра. Я падала и спала, истекая кровью, идущей из носа. Энергетический Редд Булл, бессонные ночи и кофе расшатали мою нервную систему. Возможно, поэтому утренняя сцена в доме Кирилла была для меня такой ужасающе стыдной, глупой и крайне обидной.
По белому потолку моей квартиры ходили вечерние тени от деревьев. Хотела начать работу над картиной, которую должна была сдать через 3 недели, но нашла бутылку отличного коньяка на кухне, начала работу над ней, наливая содержимое бутылки в широкий бокал. Настроение вообще было на 2 большие бутылки виски, но вариантов не было.
Следующее солнечное утро началось с телефонных звонков и 6 пропущенных вызовов от одного отличного ухажёра. Он очень звал вечером в бар на рок-н-ролл. Я безразлично ответила, что подумаю и бросила трубку. За эти последние дни мне звонили бывшие молодые люди, давние любовники, претендующие на их роль, знакомые, заказчики. Висели смс от бывших соседок и алкогольных друзей, все куда-то звали. А мне хватило всего одной сумасбродной, нелепой, горячей ночи, чтобы и вовсе забыть об этих людях. Мне было всё не интересно, всё стало скучным и унылым, словно в детстве после долгого праздника и веселья, когда все уезжают, и утром комната кажется просторнее, светлее, пустыннее и грустнее.
«Ничего бы у меня с тобой не вышло… - думала я, болтая босой ногой на балконе - …ты слишком привык делать то, что хочешь, я слишком нервная и усталая, нам вообще нет дела друг до друга. Нам в сущности плевать.».
Даже сам факт того, что мы 3 раза сталкивались случайно, не свел нас, не сблизил. Тебе сейчас хорошо с другими девушками. Мне, вцелом, неплохо и так.
Весь остаток дня я ездила по несуществующему для меня городу, в состоянии заснуть на несколько суток даже в метро. Ездила забирать деньги за выставку, отвезла картины домой, и всё мне было неважно, всё было как в тумане, утомительно ненужно.
Ночью я встретилась со своим ухажёром. Звали его Никита, очень симпатичный трогательный высокий молодой человек. Мы сидели в баре: я, он и пара наших приятелей - в огнях Москвы и алкогольной радости. Но настроение не поднималось с устоявшегося нуля. Как я могла так беззаботно и сладко веселиться с этими людьми? Быть такой радостной, такой счастливой когда-то?
- Лис, ты куда пропала? Давно тебя не было! Мы тебя на выставке не увидели! Как ты?
- Рано я уехала… Как тебе работы?
- Отличные! Я в восторге, ты молодец! Талантливая! - запел он, - Ты… как всегда ром с колой будешь?
- Водку яблочную двойную…
Я сидела злая и раздражённая на весь мир, на всех людей, музыка меня не зажигала, водка не веселила, как будто капсула равнодушия внутри меня начала давать плоды. Я сидела и думала о каких-то грязных, мерзких вещах: о концлагерях, кровосмешении, орудиях пыток и маньяках-убийцах. Водка не расслабляла нервы, Никита продолжал вести бессмысленные разговоры.
Я развернулась к нему резко, порывисто и спросила, глядя прямо в глаза:
- А ты на деревья лазил когда в последний раз? Поехали на следующей неделе за город, погуляем по лесу… У огромного озера, чай с вареньем.. Поехали, Ник, к чёрту этот город, а? Расскажешь мне о своём детстве... – не угомонялась я, - …о глупостях, за которые наказывали, о бабушкиных сказках, о первых влюблённостях, ну же...
Он оторопело посмотрел на меня и как-то очень мягко ответил:
- Лис, милая, я по деревьям не лазил… да и не было у меня каких-то историй… К чему это ты, родная?.. Вдруг весёлая задорная, и шумная госпожа Алиса Мельникова в природу подалась! Истории бабушкины слушать… Ты в своём уме?..
«А Кирилл бы понял…» - подумала я с какой-то щемящей тоскою.
- Алисочка нынче влюблена… - громко и голосисто проговорила полная блондинка.
Она была моей хорошей приятельницей. Сидела слушала нас. Часто выпивали мы с ней вместе и танцевали до упаду. Меня теперь тошнило от неё.
- С чего ты взяла?
- Ты другая стала. Молчишь… вопросы идиотские задаёшь, уезжаешь с выставки, в барах тебя нет, на автопати тоже… - она многозначительно глянула на меня.
- Твоё какое дело до моих влюблённостей? Моё это дело - не ваше собачье. И влюблённости мне ваши к чёрту не сдались… - огрызнулась я.
- Тебе ли, умнице и красавице, быть такой неуверенной и злобной стервой? – продолжала наседать она.
- Я добрый и нежный цветочек… - расхохоталась я и, обратившись к Никите, резко бросила, вставая, - Отвези меня домой. Мне с ними паршиво.
Мы ехали в тишине, мне не хотелось разговаривать, общаться. Было лишь желание лечь и заснуть в своей постели. Люди, непомнящие детства, непонимающие шуток, живущие на деньги богатых родителей, как вы опостылели мне! «Как же так? - отчаянно думала я, - Как могла я радоваться и веселиться так обречённо с этими людьми, не думая о своей же пустоте внутри?».
Дома всё было так же тихо… так же одиноко. Серо. Валялись краски. Разбросаны были работы, картины, вещи, багеты, рамки, тонированные бумаги - всё было в хаосе, и всё лежало словно в мёртвом сне, погружённое в неизвестную мне печаль.
Включила телевизор, по какому-то каналу шёл «Служебный роман» - добрый старый фильм моего детства…
Я медленно легла на постель, достала давно уже забытую пачку сигарет и закурила. Дребезжащий дым поднимался к потолку, я втягивала пресноту этой жизни , расстроено вспоминая человека, который так восторженно просил меня рассказывать о всех глупостях моей юности , о нелепостях детства, с которым было так хорошо и так уютно осенним вечером. С каким-то томным надрывом навалились воспоминания о его уверенных руках, о частых поцелуях, разлетавшихся бешено по всему моему телу, сохранившему их так ревниво.
«Шёл бы ты к чёрту!» - подумала я, мучительно похудевшая за эти дни. Я разглядывала свои ноги, которые потеряли последнюю свою аппетитность. Превратившиеся в плети руки, безжизненно держали сигарету. Всё в жизни моей не ладилось… Семья моя давно отказалась от общения со мной. Так выходит, кто-то один не может общаться со всеми и дальше ищет дорогу один сквозь тернии. Как-то так вышло. Нас не стало друг для друга. Моя семья и я - разные несвязанные точки.
Я затянулась ещё раз глубоко и жгуче, понимая, как долго не к кому мне было прижаться. Как часто я забывала о людях, рисуя, рисуя, рисуя. Забывала о себе, рисуя, продолжая творить, идя самым трудным путём, одна…
«Главное - не жалеть себя…» - подумала я. И почувствовала, как под счастливый конец фильма по лицу моему густо потёк ручеёк крови, сочащийся из носа, как будто намекая на мою слабость, бессилие, усталость. И преодолевая головную боль, я перевернулась на бок и провалилась в томительную дрёму, понимая, что кровь моего стресса медленно спускается на подушку.


15. Кирилл

Подушка хранила аромат её волос. Я сидел на диване и, обняв подушку, смотрел на пустую фиолетовую стену своей комнаты. Ничего она не выкидывала, наоборот, нашла, аккуратно расправив, и трепетно сложила на столе. А я на автопилоте. Я снова на автопилоте. Сравнил её со всеми своими прежними опытами, приписал ей качества, которыми она не обладает. Мне постоянно кажется, что я всех знаю и вижу насквозь. Кажется…
Пришёл Павлик.
- Извини, - промычал он, неуверенно зайдя в комнату в кедах, - дверь входная была не заперта, я подумал, что ты в дупелину тут…валяешься…поэтому зашёл…проверить… - он делал неловкие паузы после каждого слова, - Прости, что в кедах, - он смешно приподнял ногу, словно самому себе удивляясь, - Ща…
Он разулся на пороге комнаты и прошёл внутрь, сел рядом со мной на диван, смотря куда-то под ноги.
Я молчал, продолжая изучать скучную стену, видя боковым зрением, как он нервно перебирает длинными худыми пальцами, чёрные волосы свисают, закрывая лицо. Я усмехнулся себе под нос. Что ж ты так нервничаешь, как девица на первом свидании?
- У тебя… что-то случилось? – продолжая вставлять паузы, спросил он.
- Всего лишь переспал с женщиной всей своей жизни, обосрал её по утру, смешал с говном… И вот сижу. Думаю… - пояснил я.
Павлик молча кивнул.
- Я так и знал. Та недевственница, нешкольница… - подытожил он, - Красивая?
- Красивая… - честно ответил я.
- И на что я рассчитывал?.. – вдруг расстроено процедил он, - почему я не тёлка?.. - голос его как будто задрожал. Или мне так показалось.
Я отбросил подушку в сторону и повернулся к нему.
- Эээй… Мне ещё не хватало, чтоб ты тёлкой был… - проговорил я, наигранно жизнерадостно и приободрительно.
Он понуро сидел, только пальцы его беспокойно двигались.
- Да ладно…чёто я не просекаю, что ты запел. Только не говори мне, что влюбился… - засмеялся я.
- Да! – громко выдал он.
- В кого? – продолжая нервно веселиться, переспросил я, делая вид, что не врубаюсь.
- Тупой выродок… - вырвалось у Павлика, - в тебя…
Я откинулся на спинку дивана, пытаясь придумать, что ему сказать. Приободрить, сказав: «Да ты юн, у тебя всё впереди. И это тебе всё кажется от молодости лет…» - это глупый ответ. Это звучит, как старческая отговорка того, кому плевать. Нет. Мне-то вообще-то не плевать на него. Чёрт. Вот оно. Всё одно к одному. Кругом я получаюсь виноват. На Алису утром наорал, всё испортил. Этого к себе привязал. Мне же раньше ничто не мешало заниматься с ним…всяким… «баловством». Разве что не трахнул его, «пожалел». Вот теперь ответственность снежным комом сыплется мне на голову, если я под этой лавиной не подохну, то погрязну надолго. И какая собака-спасатель сможет меня откопать? По сути – это всё ещё мелочи, последствия могли бы быть куда как поглобальнее, учитывая масштабы и количества «покинутых мною». Я играл. Играли ли они? Я срывал яблоки с великого древа, я жадно ел их, плюясь косточками и швыряясь огрызками. Только вот они вряд ли думали, что будут полугнилыми валяться на сочной траве жизни, выброшенными мной. И души их остались обглоданными, как и тела, черви губительных переживаний всё ещё гложут их? Эти размышления, проиллюстрированные в голове сочными картинами с яркой зелёной травой, мировым древом и процессами гниения, прервал странный звук, донёсшийся до моего правого уха. Всхлип? Я резко повернулся к Павлику. Он сидел, согнувшись, волосы закрывали лицо.
- Эй, ты чё там?
Уж кто- кто, а сейчас я неуверенный. Такой неуверенный, каким не был никогда в жизни.
Я попытался заглянуть в его лицо. Он отвернулся. Я схватил его за плечо, пытаясь развернуть.
- Не смотри на меня… - гнусаво проговорил он.
- Да что с тобой? Повернись, блин, посмотри на меня!
- Парни не плачут… - выдавил он.
Я поддался порыву, крепко обнял его. Он уткнулся мне в плечо. Я почувствовал, что футболка на плече начала влажнеть.
- Дурак… - проговорил я. Единственное, что смог сказать ему, - Ты всё равно мой друг. Ты мой друг, идиот…
Мне было жаль его. Мне впервые в жизни вдруг стало жаль и себя, даже непонятно почему. Просто за компанию. Я практически поддался окружающей его ауре сожаления. Но это не свойственно мне. Это не я. Я никогда не сожалею. Я…срываю яблоки? Но это «яблоко», глупо роняющее влагу в мою футболку, было небезразлично. И оттого становилось ещё паршивей.
- Помнишь, - начал я, - как однажды ты пришёл, а я спал на полу после жутких возлияний и два слова связать не мог…и мне мошки везде мерещились. А ты сидел со мной и потом припёр из дома какой-то хитрый папин «апохмелин» - растворитель спирта в организме и заставил меня его выжрать… - я рассмеялся.
Павлик, наконец, оторвался от моего плеча и рассмеялся, хлюпая красным кончиком своего длинного острого носа.
- Тебе не только мошки, тебе черти мерещились. Ты химию водкой запивал…Забыл?
Я почесал затылок.
- Чёрт…вот дерьмо-то, а…
Так через какое-то время он пришёл в норму. Мы покурили, посидели на кухне, поиграли на гитарках, прошлись вечером по тёмному городу, провисев пару часов до закрытия в книжном. Пообщались с пьяным музыкантом на трамвайной остановке и потом смеялись в пустом трамвае, который мчался мимо Яузского бульвара, вниз и снова наверх на мост. Меня отпустили не свойственные мне сомнения, я снова жил, и рок-н-ролл бежал по венам…
После, один… я снова думал о ней, вспоминал, какая она задорная, когда злая, как развеваются, словно яростные змеи, волосы на её голове, как пускают молнии холодные глаза. Я решил, что надо извиниться. Надо пойти к ней домой, благо знаю, провожал до подъезда. Но утром нашлись дела – приехал знакомый набивать глобальную татуировку на спину. Весь день ушёл на рисование сидящей на коленях обнажённой девушки, со слегка запрокинутой головой и колышущимися волосами. Завитки волос модерново округлялись. Цветы, как звёзды, рассыпались по волосам. Она получилась кокетливая и до неприличия похожая на Алису. Закончить полностью, естественно, не удалось. Но довольный парень ушёл, когда уже стемнело. Я лениво прибрался и, распахнув окно, опёрся на подоконник и закурил, выпуская дым в ночь. Жёлтые листья на ветках напротив окна приобрели форму курящего самурая на склоне горы Фудзияма. Я мысленно послал ему привет и, выбросив окурок, закрыл окно. «Всё завтра… - подумал я, - Завтра выходной. Я обязательно разбужу её утром…».
Как ни странно, но встать рано у меня получилось. Я быстро собрался и, бряцая ключами и ремнём на тёртой косухе, направился пешком, улыбаясь яркому синему небу и с удовольствием глубоко затягиваясь «лаки страйком». В подземном переходе купил у бабушки осенние дачные хризантемы. Яркие. Жёлтые, как осень… Тёплые, как солнце… Лиричные и одновременно дерзкие… как она…
Дом найти было легко, попытался проникнуть в подъезд – там консьержка, старая карга, злобная. Спустила меня с лестницы.
- Если не знаешь, в какую квартиру - я тебя не пущу.
- Да я говорю – мне Алису Мельникову. Я не знаю, в какой она живёт.
Но бабуля была несговорчива. Она в прямом смысле спровадила меня вон, на улицу. Сначала я решил, что буду ждать внизу. Но…посидев и покурив на бордюрчике, решил действовать иначе. Дом старый, 6-ти или семиэтажный – не считал. Я вспомнил, как мы болтали с ней о детстве, вспомнил, как раньше орал под окнами, взывая к приятелям, и всегда дозывался. Неужели сейчас сдрейфлю? Нет, конечно. Выбросив в сторону недокуренную сигарету, я набрал в лёгкие побольше воздуха и заорал на весь двор: « АЛИСАААА!!!!!!». Сначала ответом была тишина. Лишь лёгкий ветер подкинул непослушный вихор и бросил мне в глаза. Я не собирался сразу сдаваться. «АЛИСААА!!!» - снова заорал я. На сей раз ответ последовал незамедлительно. Где-то в соседнем дворе залаяла дурная собака. Какая-то женщина подошла к окну и, отодвинув занавеску, сурово глянула на меня. «АЛИСААА!!!» - хотелось добавить: «У меня мелофон!», но я сдержался, вложив в этот крик всё невысказанное и глубинно затаившееся, но бурлящее и жгучее.
- АЛИСААА!!!


16. Алиса

- Алисааа!!!
Услышала я из окна крик, вскинув голову. Мне, видно, почудилось, подумалось мне. Я сидела в джинсовых рваных шортах, в черной протёртой футболке, спадающей с моих окончательно отощавших плеч. Я рисовала картину большую маслом, заказчик просил сделать что-нибудь в стиле гравюр 14 века Флоренции: декоративное подобие литографии. Работа была интересная, долгая и, не скрою, мучительная. Обложившись распечатками из интернета, книгами, грязными кистями, красками, я кропотливо рисовала свою картину, которая месяц позволила бы мне и не думать о деньгах. Аппетита у меня не было совершенно, выступали ребра и прощупывались острые бёдра. Я читала Хемингуэя «Острова в океане», книга тоже валялась недалеко.
- Алисааааа! – повторился крик. Я подошла взволнованная к окну, открыла его настежь.
На улице грело осеннее солнце. Лёгкий ветерок обдал моё тело своим жадным дыханием. И увидела его. Кирилла. Я разинула рот, вцепившись пальцами в оконные рамы. Кажется, я даже звука не могла выдавить из себя. Он?! Тут?! Здесь?!.. Как он нашёл? Он вспомнил?..
Я, опешив, глядела на него с высоты своего этажа и услышала ворчание консьержки:
- Не ори, не ори, у людей выходной. Беги к своей Алисе… не уймется молодежь, а-а… - она махнула старческой обрюзгшей рукой в закатанном рукаве шерстяной кофты, предлагая ему войти-таки в подъезд.
Он увидел меня и, подчиняясь командному тону консьержки, быстро забежал внутрь.
Моё сердце колотилось так бешено, что, казалось, бабушка – консьержка слышит его биение. Боже, я же так ужасно выгляжу, я же в краске вся, в грязной футболке на голое тело, а на полу разбросан хлам. С каким же ужасом носились мысли у меня в голове! Внутри всё замирало, холодело, когда я осознавала, что через минуту он будет здесь. Тот Кирилл, тот человек, которого я едва сумела забыть, он здесь, рядом…
И нет, не позвонил он в дверь, а постучал неистово, громко, по-своему, по-хулигански.
Я распахнула дверь с дрожащим сердцем. Посмотрела на него. Он стоял такой красивый, высокий, такой бледный, пристально глядя тёмными глазами на меня. Смело, уверено он пошёл ко мне, в то время как я, наоборот, пятилась к стене, дабы облокотиться, дабы ноги мои меня не подвели. Он надвигался на меня стремительно, наполняя всю мою квартиру, весь мой храм, весь мой чёртов склеп для долго умирающих звуком, криком, воплем. А за ним летела музыка, джаз, трубы, неистовые гитары, рок-н-ролл, врываясь в дом, в меня, в комнаты, разбивая все стёкла моей истосковавшейся по нему души, заполняя ими пространство, полумрак коридора, впитывая яркие краски осени в себя.
- Как неожиданно! - вскинула бровь я ,честно пытаясь изобразить гордость.
Он даже не ответил мне на это, как будто неважно ему было, как будто всё он решил давно или только сейчас, когда увидел - неважно.
Он бросил на тумбочку в стороне букет ярко-жёлтых хризантем, которые я и не заметила вначале.
- Это тебе… - просипел он.
И не давая даже права ответить, подошёл и поцеловал меня глубоко, нежно, долго. Я думала я в гроб сойду, на третий день воскресну. Сердце стучало по моим рёбрам, заглушая звук ветвей, шум улицы, тишину дома. От него веяло холодом, осенним зябким холодом, словно сама осень целовала меня, долго и по-настоящему.
Одной ледяной рукой он поднял меня в воздух и потащил в мою спальню. Кирилл даже не спрашивал, где она. Он словно точно знал всё, даже где хранятся мои чувства к нему. На мгновение оторвавшись от меня, со знакомой мне ухмылкой, он засмеялся мне в ухо: «Сегодня же накормлю! Сам!» .
С какой-то нервозной решительностью, с широкими от эмоций зрачками бросил он меня на постель, стягивая с меня футболку, шорты. Его заливал свет из окна, всё казалось таким волшебным, фантастическим, мягким в этом тёплом бархатном солнце октября. Я овила его шею руками, обмякая в уверенных холодных объятиях. На какой-то момент он замер, навис надо мной, жадно пробираясь, сквозь послушные, обнажённые колени.
- Согрей меня... – потребовал он повелительно и после как-то более надрывно, жадно – Ну, согрей же меня. Ну…
Я протянула к нему свои прозрачные беспомощные руки, и в эту секунду в меня ворвался весь его рок-н-ролл, вся его яркость, грубость, жажда, весь его человеческий смех, все эмоции оказались в моих тонких руках.
До самого долгого, позднего вечера наслаждался этот человек моей теплотой, забирая её без остатка, разрывая поцелуями моё прошлое, уничтожая своими руками моё настоящее. Наверное, если бы мне сказали до этого, что можно было бы продать душу Дьяволу, я была бы уверенна, что я Алиса Мельникова и то, что я безумно влюблена в него, потому что именно сегодня ко мне пришёл Дьявол и ненасытно забирал у меня всё тепло, что я могла бы себе оставить, всё, что нажила за эти недолгие 22 года…
Последние лучи закатного солнца пробивались блёкло и глухо сквозь персиковый тюль. Я поморщилась и повернула голову. Кирилл лежал безмятежно, забросив одну руку на меня, словно лев на тело побеждённой лани. Тело обнажённое, гладкое, горящее яркими рисунками татуировок, на широкой спине, на крепких руках, дышало ровно.
Я улыбнулась, зарываясь носом ему в волосы. Дьявол устал, доволен, умиротворён. Грозный Дракон замер, получив свою добычу.
Я медленно и нежно стала высвобождаться из-под его приятно тяжёлой руки, желая поужинать. Впервые я хотела есть, спать, рисовать, гулять, танцевать, целоваться. И осознать это - было головокружительно в одну долю секунду, этим октябрьским вечером, мне хотелось всего, что можно получить от жизни рядом с этим человеком.
- Куда пошла? - чётко прозвучал его голос в тишине.
Он быстро встал натянул узкие джинсы и, посмотрев в окно, усмехнулся:
- Я сегодня есть готовлю. Где там у тебя чего? - он лениво махнул рукой - Ладно, я сам найду.
И уходя из комнаты, поморщив нос, съязвил, не выдержал:
- Пойду теперь твои наброски по углам искать - разглаживать.
Я перевалилась на место в постели, где он только что лежал, почувствовала запах его волос и тела на простыне и, слыша как умело он грохочет моими чашками, провалилась впервые в жизни в радостную уютную дрёму.


17. Кирилл

В уютной дрёме находились мы почти каждое утро с того самого солнечного октябрьского утра, когда на столе у окна в её комнате стоял букет ярко-жёлтых хризантем. Незаметно прошла осень, скинув прекрасные, богатые праздничные одежды, поддавшись знойному ноябрю. По утрам, я согревал мою тонкорунную аристократичную лань, поглаживая её шелковистые ладони, потом выходил из её дома, шёл по промёрзшей земле, покрытой тоненькой сеточкой инея. Наступала зима, но она была другой. Мир окрасился всевозможными красками. Потому что в мир Кая, живущего с замёрзшим сердцем, ворвалась живая и настоящая Герда. Она разбила оковы жестокости и бесчувственности, наполнив меня теплом, которое она хранила для меня. Как же здорово, что ты сама нашла меня! Или эта судьба свела, столкнула тогда…тебя… меня…
Безумства осени наполнили нас внутренним огнём, что горел, не переставая, который жёг, и жгли мы, словно бы самих себя выжигая изнутри демоническим пламенем. Оно разгоралось всё ярче, но на фоне приходящей зимы становилось спокойным и домашним, таким комфортным, что возле него хотелось греться часами, лежать на полу на пушистом длинноворсовом ковре, гладить её ладони, смотреть в наполненные жизнью глаза.
Зима пела нам свои снежные песни, заставляя подолгу со смехом возиться в снегу, как в детстве, когда шерстяные варежки покрываются снежными наростами-катушками, когда кончики пальцев красные, но горят теплом, когда пар вырывается изо рта вместе со смехом и растапливает узорчатые снежинки, созданные искусным орнаменталистом-морозом. Зима заставляла нас ходить на рок-н-ролльные вечеринки и танцевать там перед сценой, пить ром, она заставляла нас слушать живой блюз и пить красное вино, зима подбрасывала в наши лица хлопья снега, чтобы мы жмурились и замирали, но через секунду вновь впадали в азарт, с ощущением, что мы никогда не умрём, что всё это будет длиться вечно. Мы встречали новый год так, будто мы встречали нашу новую жизнь. Всё было новое. Всё было иначе. Автопилот мой дал сбой и сломался… навсегда. Теперь я сам пилот своего самолёта. И я сам придумываю маршруты и нахожу пути, чтобы моя Жозефина улыбалась, чтобы её глаза искрили счастьем. А она без устали творила. Творила так, словно завтра бы случился Армагеддон. Я по возможности, оставлял её одну, чтобы острее ощутить неосязаемую связь, что притягивала нас на электромагнитном уровне. Я всё забросил. Хотя мне и бросать-то особо было нечего. Как обычно я подзарабатывал татуировкой, периодично появлялся в своём ВУЗе, изредка виделся с Павликом, который как будто немного повзрослел, всё время проводил с ней. Ведь беспомощная Алиса могла целый день провозиться со своими заказами, картинами, забыть поесть, забыть поспать. Какая-то безумная…увлечённая…она казалась инопланетянкой. Ни на кого она была не похожа. Нереальная, словно бы несуществующая. Возьми в руки, кажется, растает дымкой, уплывёт видением.
Потом началась весенняя капель, размывающая акварельными красками уставший от зимы город. Хотелось изменяться вместе с улицами, на которых текли талые ручьи с перламутровыми бензиновыми лужицами.
Я как-то пришёл к ней, как всегда всё решив сам, не спросив её, купил шпатлёвку, краску и прочую дребедень. Притащил всё это в её квартиру, решив затеять ремонт. Я покрасил её старый деревянный шкаф в небесный цвет, нарисовав на нём изгибающиеся стебли, распускающиеся листья, народившиеся бутоны цветов и раскрывшиеся зрелые цветы. Я решил раскрасить её мир, внести в него часть себя. Когда она вернулась от очередного заказчика, немного измученная дорогой, бросила сумки и свёртки в коридоре, скинув пальто, прошла по коридору в комнату, вначале словно вросла в пол, потом рассмеялась и по-девичьи завизжала, начав прыгать по комнате, покрытой газетами и полиэтиленом.
Мы вместе красили стены, пачкая друг друга краской, страстно целовались, валяясь на полу, сминая газеты, наполненные пустыми и никому ненужными глупыми буквами, злорадными и лживыми новостями. Газеты зло шуршали, потому что нам было наплевать на то, что твориться в мире, на всё нам было плевать, кроме друг друга, краски, цвета и рок-н-ролла. Алиса-инопланетянка лежала на запачканном краской полу, с обнажённой грудью, на лице хаотично лежали спутавшиеся волосы, она смотрела на цветной потолок и улыбалась. Чтобы моя Жозефина улыбалась, я готов был раскрасить весь её дом цветами, превратив его в цветочный сад, только бы она улыбалась… лишь бы в её сердце царила весна…


18. Алиса

Царила весна, её горячее апрельское дыхание дурманило наши и без того больные головы. Всё, что нас связывало воедино - это наши больные головы. Наверное, по всей Москве если долго и тщательно искать, было невозможно найти двух более безбашенных кретинов, чем он и я. В этом и было всё очарование. Ни с кем и никогда мне не было так весело, никогда я ещё так не смеялась и не дурачилась.
Кириллу и мне, в принципе, было наплевать на то, как смотрят на нас другие люди. Иногда мы приходили в скейт-парки, где катались смазливые прыщавые мальчики, садились на скейты, как на ледянки и, словно идиоты, скатывались вниз, долго хохоча от непонятной нам детской эйфории.
Мы разукрашивали стены, расписывали заборы, катались в магазинных тележках по ночам и занимались любовью под песни Duran Duran.
У нас не было пределов. Иногда я глядела на него и видела его милую, трогательную непутёвость, словно чувствовала, что он настолько сумасбродный, что не пригоден для времени и жизни. У него был свой мир, в котором были свои законы, мысли, принципы, своё время, стрелки, часы и даже я входила туда не всегда, а лишь по его желанию.
С другой стороны меня влекло к нему, пленяло его тепло, его уверенность, его смех, абсурдность во всем и вся, желание делать, как хочет он, как хотим мы. Ничего более не интересовало его. Некоторые привычки всё же имелись. Он, не спрашивая стоит так делать или нет, сам привык курить ночью у меня в постели. Я обожала, млела, просыпаясь по ночам, видела в темноте красный огонёк и чувствовала спокойствие, потому что он рядом, он тут, утыкала нос ему в жёсткую щёку и засыпала, не боясь темноты, времени, проблем и суеты Земли.
Кирилл всегда приходил и уходил, не отчитываясь, не спрашивая, не договариваясь. Мне это нравилось до дрожи, ибо на второй день после того как он остался у меня на ночь, он получил ключи от моей квартиры. Он всегда приходил, когда ему это было надо, когда он хотел, когда вздумывалось ему, был ли это день, ночь, утро или поздний вечер. Кирилл всегда врывался в мою жизнь резко, ярко. Он отрывал меня от работы, от картин, от красок, от всех моих мыслей и музыки и заставлял танцевать, плясать, смеяться, кружиться, целоваться, придумывать сказки и смешные истории, миры, где могли бы существовать мы, наши руки и глаза.
Однажды зимой, помню, он пришёл поздно ночью пьяный, весёлый, задорный. Пришёл, бросил куртку на пол и говорит: «Устроим пикник, Мельникова!». « На улице февраль! А у нас пикник!», - думала я, он сумасшедший, кинула в него, смеясь, подушку. А он устроил. По-настоящему устроил. Мы сидели посреди моей комнаты на его куртке: пьяные слушали оглушительный панк-рок 70-х и ели сэндвичи, запивая ментоловой водкой.
Помню, как под Новый Год он катал меня на своей спине по огромному нарядному торговому центру, я держала петарды, бенгальские огни и 2 бутылки мартини, хохотала над беспомощными охранниками, которые не знали, как реагировать на нас, а мы тем временем играли в детей подземелья, ища проход в «реальный мир» через выход из торгового центра.
К началу весны я умоляла его начать мне делать рукав татуировки, забить всю руку яркими пятнами, подобными его, только не в восточном стиле, а по его эскизам, очень просила, но он ленился, смеялся, не воспринимая меня всерьёз, откладывая нарисовать свои эскизы.
Кирилл был единственный человек в моей жизни, который обожал меня в кроссовках, разорванных джинсах, его протёртых футболках и почти без макияжа, он обожал меня весёлым мальчишкой, худющим пацанёнком в кедах, куртках и шортах, сваливающихся с задницы. Любил открывать во мне мою нежность лишь по ночам, лишь им изведанную тоску по нему, жажду по его глазам, рукам и уголкам губ.
Удивлять меня - было его любимой чертой. Как-то раз ночью Кирилл разбудил меня и монотонно, но с паузами, четко и с невыразимой резкостью в голосе, начал читать стихи мне в ухо сухим громким шепотом:
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать ещё не жившим.

И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельной пожар!
Прочитав это стихотворение, он развернулся и задремал, как ни в чем не бывало, а меня это поразило до глубины души, до самого моего сознания. До чего красиво и неожиданно это было! Я помню, как обняла тогда его крепко, как отца, как старшего брата, как всё своё спасение и весь идеал красоты, прижав свою щёку к его расписной спине, тихо сказала: «Ты - это всегда - НАВСЕГДА…». Но, кажется, он не слышал, а, может, не хотел слышать этого.
Весна, как это и бывает, наполнила нас нежностью и ожиданием. Чаще всего мы гуляли или просто сидели у него или у меня дома: я рисовала, он разрабатывал эскизы татуировок, играл в компьютерные игры, курил, веселил меня. Томное потеплевшее солнце огибало наш интерьер, окрашивая все в золотистый уютный свет.
Кирилл очень помогал мне с моей работой. Порой, мы пол дня могли сидеть и искать заказы в интернете, зависать с телефонными трубками и записными книжками на диванах, ища сдельную работу и заказчиков.
В одно такое утро, когда вечером мы запланировали идти на живой рок-н ролл, кухню нашу наполнял аромат кофе, за окном во всю горела поздняя весна, птицы неумолимо пели свои песни, горячие денёчки были не за горами и настроение у нас обоих было возвышенное, Кирилл играл в какую-то компьютерную игру, а я сидела на полу за ноутом, облокотив голову на его ноги, проверяла почту. Вдруг мне пришло сообщение от неизвестного мне отправителя. Это было приглашение на выставку-аукцион, где могли купить работы, пригласить на постоянную работу, где русские «меценаты» и иностранцы готовы вкладывать деньги в искусство. Попасть туда было для меня просто сказкой, чёрт! Я вытаращила глаза и несколько секунд смотрела на вежливое письмо с контактным номером. «Вот это везуха! - подумала я. - Ничего себе! Это же производство буклетов, своих каталогов, это куча предложений, возможность заработать много денег. И тогда нам не будет границ! Мы с Киром сможем путешествовать, я могу прославиться! Я могу стать самым крутым художником в Москве! Ого!». Голова моя сходила с ума от счастья! На подобных выставках я всегда была только наблюдателем с гигантской завистью в глазах! Неужто, мои картины, которые заполонили уже весь балкон, гостиную и даже спальню, увидят люди, да какой величины! Я закрыла от удовольствия глаза и услышала пение птиц, услышала детский смех за окном. Моё тело жаждало работать, думать, рисовать, писать живопись, придумывать, обложиться материалом, своим портфолио - во мне играл азарт. Я словно чувствовала, как вся моя жизнь бросила мне вызов. Если я смогу отлично представиться на этой выставке-ярмарке, я смогу иметь много связей, смогу сотрудничать, мы будем жить иначе, мы даже летом сможем поехать куда-нибудь на море, узнать новые города, почуять новый ветер, распивать текилу, я в платье, а он с сигарой во рту. Я даже поморщилась от удовольствия. Вот это крупная рыба! Я открыла глаза, увидела вновь это письмо, и сердце сладко заколотилось у меня в груди.
- Кирилл, Кирилл… Кир, слышь? - я нервно дергала его за штанину.
- Ща, Алис, подожди. Я играю, что у тебя там?
- Послушай, это очень круто… Это супер предложение…О, Кир, да оторвись ты от этой чёртовой стрелялки, мне предложили… мне написали! Чёрт, как это круто!
- Ага…
- Что Ага? Кирилл, мне предложили участвовать в выставке мирового масштаба! Иностранцы, работодатели, фирмы, издательства, все там будут. Ведущие художники и иллюстраторы Москвы… представляешь? Они как-то нашли моё резюме… Кирююююх!
Я стукнула его по коленке. Он отрубил игру и внимательно посмотрел на меня сверху вниз. Лицо его улыбалось, сияло, темные глаза горели, но что-то было не так. Он потрепал меня по плечу, очень серьёзно и искренне сказав:
- Никогда не видел более целеустремлённой девушки, чем ты. Я помогу тебе, сама знаешь, если помощь, конечно, нужна такой великой художнице… - он весело поморщился, съязвив.
Я крепко обняла его за колени.
- Ты вообще даже не представляешь, как здорово, как это важно для меня, Кир, что может быть лучше? У меня есть ты и есть работа… Это состояние всей моей жизни… Это моя мечта, это и есть жизнь! Я так счастлива! Ничего не может быть лучше, чем дело, которое ты делаешь, и человека, которого ты…
Я не договорила «любишь», что-то осекло меня. Я посмотрела на него. Кирилл внимательно глядел на меня. И я, ослепительно улыбнувшись, добавила – «…которого ты так сильно ценишь. Кирилл, никто и никогда так сильно не поддерживал меня, не помогал мне…».
Я так рада… так рада… Я встала и начала нервно топать ногой, от переполняемого меня волнения. Он как-то удивлённо смотрел на меня, держа мои руки в своих.
- Представляешь, весь мир будет у наших ног! Это же только начало! Только-только! Мы всё сможем! Я не остановлюсь! Я настоящий художник теперь, представляешь, на уровне!
В ноуте громко орал interpol - Obstacle 2 со всей своей интенсивностью и наглостью. Мурашки пробежали по моему телу. Я стала чувствовать вес имени Алиса Мельникова. Я счастливо и жизнерадостно смотрела в своё самое дорогое и родное лицо, улыбка которого пропала.
- Кирилл, ты чего молчишь? Ты не рад?! - я готова была прыгать уже - Я так счастлива, я готова, я хочу начать завтра! Да… я так истосковалась по масштабной работе! Кир?
- Алис, - как-то глухо проговорил он - У тебя кровь из носа идёт.
Это прозвучало тревожно и испуганно. Казалось, он не ожидал такого моего энтузиазма и готовности.
После того как я вышла из ванной с платком в руке, он стоял уже одетый, улыбчивый, собравшись выходить.
- Ты куда? - удивлёно спросила я.
- Я пойду по делам, Лис, мне надо… - по-доброму отозвался он, радушно дёрнув меня за ухо.
- Ну, мы же все равно встретимся сегодня, нам же на рок-н-ролл! - затараторила я под впечатлением всего, - Мы так давно не были в этом клубе! Какие дела у тебя, блин?..
- Друг мой, - как-то удивительно нежно проговорил он, - я что-то не хочу на рок-н-ролл сегодня. Вообще. Мне друга одного надо было проведать, я обещал, забыл. Извини…дела накопились. Но я рад за тебя, ты такая у меня молодец. Да.
Он обнял меня крепко. И всё бы было хорошо, но между его ровными красивыми бровями пролегла маленькая морщинка.
Когда я закрыла дверь за ним, я начала радостно и восторженно скакать по своей постели, безумно счастливая от сегодняшнего дня.


19. Кирилл

От сегодняшнего дня мои нервы периодично входили в звенящий диссонанс с окружающим миром. Долгожданная Алисина выставка состоялась. Я, естественно, успокаивал её доступным мне способом, за несколько дней до выставки помог ей загрузить все широкоформатные холсты в вызванное специально для этой цели такси, а сегодня загрузил и её, возбуждённую, нервную, хаотично движущуюся. Её сумасшедшая целеустремлённость с одной стороны поражала, с другой стороны совершенно бесила меня. Я всегда считал, что художник – это «голожопый» безумец-творец, которому не нужна слава, которому абсолютно ничего не нужно. Мне не нужно. Я настолько самодостаточен, настолько уверен в себе, настолько счастлив своей неизвестностью. Это ведь особенное состояние, когда ты осознаешь, что вот он – огромный идиотический город, а вот в этом переулке, в подворотне, в доме на третьем этаже – живу я. Такой обычный и такой особенный одновременно, я живу, рисуя плавные округлые куртуазные линии, которые пикантно украшают. Живу, рисуя острые линии, как пики, пронзающие плоть, как стальные шипы, что окропляют камни кровью. Я рисую свой собственный мир. Он настолько велик и мал одновременно. И ни одна душа не знает обо мне. Понятия не имеет, что в этой квартире, за этой дверью живёт сказочник-волшебник. Мне казалось это настоящим. Мне не нужна слава и признание, иначе рухнет всё вокруг меня к чёртовом матери! Рухнет, когда в мои стены вторгнутся ханжи, лизоблюды, лживые искусствоведы, денежные мешки с пустыми глазами и голодными бездонными животами. Мне страшно! Чёрт! Но мне это не грозит. Завидно? Сука Кирилл. Тебе завидно? Нет? Тогда какого чёрта тебя так воротит от всей этой «культурной круговерти», ведь это нужно не тебе, это нужно ей. Не думал я, что ей настолько важны признание чужих людей, что ей нравится эта «гламурная богемная жизнь», не думал я, что сам Я буду не так важен ей, как…как всё это. Вычурная помпезность. Чувствую себя не в своей тарелке под интенсивными лампами. Было здесь на что посмотреть, было чем вдохновиться с художественной точки зрения, но не в окружении «высшего слоя», вышедшего на показ, блистающего лэйблами, марками и бессмысленными украшениями. Как будто здесь не выставка картин, а выставка-продажа самих людей. Не место это для человека в тёртой косухе, драных, не стиранных как год джинсах, заляпанных местами в татуировочных красителях. Дурацкий животный страх. Я же не боюсь. Да плевал я…
Восторженная сияющая Алиса в платье с мелким весенним цветочным орнаментом кружится в сияющем зале. Кажется, рождена для этого. Вот сейчас-то я понял, насколько мы разные в нашей одинаковости. И хотим мы разных вещей. Она мечтает достичь недосягаемых звёзд, я же с успехом могу закончить свои дни пьяным свободным художником в сточной канаве. Думаю… эта метафора или даже аллегория с канавой настолько поразила меня, что я вышел вон из залов на улицу и, завернув за угол, найдя ближайший бордюр, сел на него, печально закусив сигарету. И дело даже не в том, что я полное дерьмо, которое лениво как весь мыслимый ****ец, бездарно или нецелеустремлённое. Нет. Я просто не хочу. Мой путь другой, он пойдёт не вровень с её, а мимо. И мне абсолютно не хочется быть ей обозом, который, скрипя, не движется в нужную ей сторону, тормозя её собственное развитие. Я не собираюсь стать неудачником с комплексом бездарщины рядом с этой блистающей девушкой. Плохие парни попадают в Ад, а гуд гёрлз, как известно, go to heaven…
Я выкурил несколько сигарет и вернулся в наполненные народом залы, пытаясь игнорировать людей, обратил всё своё внимание на висящие на стенах работы. Алиса была окружена улыбающимися людьми, которые рассыпали вокруг себя приветствия и льстивые слова. Мне хотелось сбежать, сев в полупустой трамвай, развалиться на сиденье, одев на голову большие наушники, из которых бы неслись Rock Star Supernova или Vains of Jenna. Я бы смотрел в окно, за которым медленно опускался вечер. Но я не мог бросить её одну в этот триумфальный день. Я снова вышел на улицу, где уже зажглись фонари. И ждал. Так, наверное, ждут собаки, когда уйти – значит предать. Она появилась в течение часа с парой людей – холёным мужчиной в тёмном костюме внешне напоминающим сицилийца из итальянских фильмов, женщина что-то говорила, щедро сдабривая речь жестами. Они, кажется, предложили Алисе подвезти её, но она, найдя меня глазами, отказалась. Она направилась ко мне, стуча звонкими каблуками по мостовой.
- Ты чего такой угрюмый? – спросила она, улыбаясь.
- Устал думать… - односложно ответил я, глядя из-под бровей.
Алиса взяла меня под руку и стала восторженно рассказывать. В какой-то момент я понял, что не слушаю, что мысли мои гуляют где-то на пышных зелёных пастбищах, жуя сочные слова, вылетающие из её прекрасного рта.
- У тебя есть мечта? - вдруг спросил я, внутри сам удивившись сказанному невпопад, - ну, не то чтобы мечта, а некое представление своей жизни в ближайшем будущем? Чего ты хочешь? – прямо спросил я, специально отпустил её руку, достав пачку сигарет из кармана, чтобы своей физической близостью не помешать её истинным мыслям.
- С чего ты вдруг? – как будто смутилась она.
- Я серьёзно. Я хочу знать, как ты видишь свою жизнь…
Она задумалась на минуту и, трогая кончиком пальца переносицу, спросила:
- Ты хотел бы поехать со мной заграницу? Жить там… Гулять, есть итальянское мороженное, говорят, в Риме оно бесподобное!
- Алис, зачем ты переводишь тему… Какая заграница? Кому я там на фиг нужен, если здесь мой дом. Просто скажи, чего ты хочешь, как ты хочешь жить… как видишь себя…
- Я хочу творить! – завопила она, словно была пьяна. Пьяна она была от возбуждения, от успеха, от шампанского, - Я хочу всю свою жизнь работать, делать что-то новое, искать, творить, быть тем, кем я рождена быть. Я ведь не просто Алиса Мельникова. Я ведь гораздо большее… - она раскинула руки, словно хотела обнять весь мир, и закружилась, упав мне в объятия и посмотрев снизу, как коварная кошка.
- А чего хочешь ты? – лукаво спросила она и отстранилась.
Я был готов к этому вопросу, потому что сам начал тему, да и времени подумать, чего же я всё-таки хочу, было сегодня предостаточно.
- Знаешь… я бы хотел, чтобы ты была со мной, и чтобы я был для тебя чем-то большим, чем твоё творчество. Знаешь…мне же не восемнадцать всё-таки. Ещё несколько лет и мне будет тридцак. Мой рок-н-ролл со мной. Но это же не всё… - я сделал паузу, - Я хотел бы жить с тобой вместе, не уходя и приходя, завести большую собаку. Чёрт, я же всегда мечтал о собаке! Завести ребёнка. Ездить с ним или с ней, всё равно, на шведские рок-фестивали, отправлять тебя на новогодние каникулы на дачу, чтобы ты писала пейзажи на Москва-реке... У меня не высокопарные желания, Алис, а вполне материальные, осязаемые. Мне не нужны замки на песке… - я замолчал, сам удивившись тому, как легко я смог это сказать.
Алиса молчала как рыба несколько долгих секунд. А потом разразилась истеричным смехом. Она смеялась, сгибаясь пополам от хохота.
- Ты шутишь, идиот! Стервец-папаша! – смеялась она. Она хохотала, выдавливая из себя смех, который видоизменялся в странные истерические звуки, на глазах её внезапно выступили слёзы, выражение лица начало стремительно меняться, выдавая какие-то внутренние терзания. И она уже не хохотала, она ревела во весь голос, зло смахивая тыльной стороной ладони солёные слёзы, рвущиеся из глаз и скатывающиеся по овалу лица, повисающие на подбородке.
Сейчас смотря, как её трясёт, я переставал что-либо понимать. Что-то происходило, что-то стремительно менялось в нашей жизни. В этот самый миг…


20. Алиса

В этот самый миг я, наконец, осознала, как далеко зашла. О, как бы я хотела быть с ним, видеть своё будущее так, как видел его он! Но моя голова отказывалась представить размеренную жизнь у домашнего очага, ведь не зря моя душа пела и рвалась из клетки. И сейчас, когда мне выпал, возможно, единственный шанс в моей жизни, как могла я отвергнуть его?
В тот вечер я так и не смогла серьёзно ответить ему, не смогла признаться в том, что у меня на руках билет в Италию, что через месяц меня ждут на родине Микеланджело, Караваджо, Тициана, Да Винчи, Рафаэля…чёрт побери, ведь этот список можно было продолжать... И…моё имя в этом списке… Меня зовут работать, меня заметили, выделили, выбрали! А что я? Буду выгуливать собаку по утрам и готовить гороховый суп? Полная сумятица творилась в моей голове, в моей душе. Воображение посылало выдуманные картинки, где я гуляла по узким улочкам Сиены и рисовала, как безумная, в широкой зале с огромными окнами, в которые заглядывали листья вьющегося винограда. Я сходила с ума… молчала, стала ещё более рассеянной, руки мои периодично хватались за сигареты, за алкоголь. А ведь я так мечтала, что он поедет со мной, разделит мой успех! Моё внимание плавало, я почти не замечала, насколько Кирилл стал хмур и сосредоточен. Казалось, внутри него шла какая-то борьба. Но его внутренние войны сейчас мало тяготили меня, потому как я сама вела сражение, зная, что это бой за счастье…
Прошло несколько дней, которые я провела будто во сне. Я возвращалась из аптеки с кульком, в котором лежали успокоительные препараты и таблетки от бессонницы, я поднималась по лестнице в подъезде, когда столкнулась с Кириллом. Из окна на пролёт лестницы падал солнечный свет, а Кирилл был мрачнее тучи, он почти налетел на меня, видимо, не сразу заметив.
- Я нашёл твой билет на самолёт! – сходу выпалил он, - Почему ты не сказала мне, что всё уже решила?! – его голос разлетался по всему подъезду, летя вверх и стремительно скатываясь вниз по перилам, голос его отражался о крашеные стены и мячом отпрыгивал от плитки на полу.
Он навис надо мной, как тень короля Лира, но я не отпрянула и не опустила глаз.
Я приблизилась к нему вплотную и посмотрела в его глубокие чёрные глаза, которые казались порой такими злыми и одновременно манящими. В тот момент я подумала: «Позови меня…Просто попроси меня остаться. И я останусь. Попроси…». Готова ли я была действительно отказаться от мечты? Я не знаю. Но мне так хотелось, чтобы он трепетно и с любовью, как он мог, как тогда…вечером… попросил меня остаться. Но он молчал и смотрел. Смотрел сквозь меня… так, словно ему было всё равно.
- Я не хочу останавливать тебя… - спокойно произнёс он. – Ты не сможешь мне этого простить. Ты будешь жалеть и, может, возненавидишь и обвинишь меня в том, что я заставил тебя бросить мечту.
- Я не брошу… - тихо процедила я.
- Кого? – переспросил он с затаившейся ухмылкой.
- Мечту… - ответила я, будто пропев это слово, услышав, как музыкально оно звучит.
Кирилл ухмыльнулся своей кривой усмешкой и, отодвинув меня в сторону, бросив вслед, не поворачивая головы:
- Я так и знал… - он махнул рукой, спускаясь вниз, - Я помогу, если надо…
До меня ещё какое-то время доносились поступь его ног, сбегающих по ступеням.
Этот тёмный силуэт и уходящую спину я запомню навсегда. Было неописуемо обидно и больно. Всё должно было быть не так… не так! А он опять всё решил. И… ушёл…


21. Кирилл

Ушёл не просто от разочарованности, ушёл, потому что она должна была решить сама. Я предложил ей свой вариант развития событий, она знала, как я видел себя рядом с ней. Она должна была понять, кто или что ей нужно на самом деле. Я отчаянно старался скрыть свои чувства, но это у меня всегда плохо получалось. Я сидел на низкой ограде возле своего дома, курил, вертел в руках мятую коробку «Lucky Strike», снизу на меня смотрели два уставших от города голубя, ожидая подачки, а в их глазах-бусинах отражался город со своим желанием жрать. Мне стало жалко их, юродивых, таких же никому не нужных, как и я сам. От аналогии этой мне стало особо противно, потому что жалость к самому себе – это низкое животное чувство слабых. Я с силой сжал кулак, вдавив короткие ногти в мягкую ладонь. Лёгкая боль должна была отрезвить. Я так хотел подарить ей тепло, вернуть с лихвой то, что она подарила мне тем холодным осенним утром выходного дня. Успел ли? По сути - всё, что я сейчас могу для неё сделать – это помочь ей с отъездом. Ведь кто, если не я?
Я поставил ногу, обутую в видавший виды протёртый кедос, на лежащую у бордюра пустую пивную бутылку. Вот и её…кто-то бросил. Как же хотелось катнуть её с силой, разбить, расколоть вдребезги. Разбить её, потом разбить лицо кому-нибудь и чтобы кто-то разбил его мне. Тогда я буду разбит не только внутри, но и снаружи. Адреналин вырвется в кровь ретивой стаей городских воробьёв, окрылит. И я…полечу… полечу навстречу чужим кулакам, подставлю обе щеки, душа моя рванётся ввысь, а сам я низвергнусь вниз, с высоты… Разбит. Я поднялся с ограждения, бряцая цепью от ключей, медленно побрёл к трамвайной остановке, залез в подошедший трамвай, пройдя к заднему стеклу, остановился там, смотря на убегающие в перспективу рельсы.
В день, когда она улетала, я пришёл рано утром, открыл дверь своим ключом, положил его на комод, оставил его там, бросив на него печальный взгляд. Она ещё спала. Я тихо прошёл в комнату, отдёрнул тюлевые занавески и присел на корточки рядом с её кроватью. Она мирно спала на боку, тонкая кисть руки плавно свисала с кровати. Я аккуратно провёл кончиком пальцев по шелковистой поверхности её руки. Ты не выбрала меня. Наверняка потому что сочла, что на меня нельзя положиться. Мой ветреный нрав раздувал в полную силу внутренний огонь, который не был уютным и комфортным, он оставлял ожоги в твоей нежной натуре.
- Алиса… - негромко проговорил я, - Надо вставать, собираться.
Она замычала, не открывая глаз:
- Сейчас… - процедила она как во сне, но легла навзничь, вытягивая руки вверх, гибко заламывая их, потягиваясь, - Сколько времени?
- Почти девять. Пора.
Она нехотя села в кровати, спустив одну ногу на лакированный паркет.
- Ты такси вызвал?
- Да. Через час будет у подъезда.
Она кинулась и побежала умываться. Выскользнула через дверной проём, волосы взметнулись волнами от её движений и ускользнули вслед за ней за поворотом стены. Обычный крепкий кофе на кухне, сумка и пара чемоданов. Лёгкая. Воздушная. Свободная.
- Присядем на дорожку…- процедила она, осаживая меня, едва дотронувшись до моего колена.
Я молча повиновался. Лицо её было заострённое, устремлённое куда-то…в себя или мимо, сквозь бетонные стены, вдаль, возможно, к тёплому солнцу Крита. Я же смотрел на неё, думал и повторял про себя: «Не целуй её по-настоящему в аэропорту, не смей. Никаких интимных прикосновений. Отпусти её. Не мучай её больше, не разбивай вновь себя…».
- Всё!- громко с улыбкой произнесла она, стремительно подскочив и схватив сумку с коридорной тумбы.
Такси во дворе. Пожилой небритый водитель на Форде, чемоданы в багажник, Алису на заднее сиденье. Специально не стал садиться с ней. Курил в приоткрытое окно, волосы развевал ветер, щекоча кожу. Мир скользил мимо, а я медленно плыл в воспоминаниях, окунаясь, словно в туман, падая в мягкую постель комнаты, где висело слово «любовь». Она окутывала, опьяняя. Комната. Праздник для двоих, утонувших в цветных снах, теряющих невинность раз за разом. И ты в безумном танце как дервиш, кружишься, соединяясь с Богом… Удаляешься, таешь, закрываешь дверь, оставляя огромный шрам на мне. И комната пуста, а любовь всё ещё здесь. Как призрак. Воспоминание.
Я, вздрогнув, очнулся, поняв, что спал. Шофёр припарковывался. Алиса что-то неугомонно лопотала с заднего сиденья, давая распоряжения.
Она улыбалась сейчас. Может, наигранно, может, не хотела отягощать и без того отягощённого меня. Как это похоже на неё. Весёлая и с виду счастливая, опять одела излюбленную маску. Жаль, я так не умею без бутылки горячительного.
Алиса бодро и легко вышагивала по залу ожидания, катя за собой небольшой чемодан. Я шёл следом. И вещи её, которые я нёс, казались мне пудовыми. Казалось, я всё ещё сплю на переднем сиденье, проснусь, и ничего этого не было. Всё придумано.
- Ну… - проговорила она, повернувшись ко мне, - Давай прощаться.
Я молчал, смотря в её глаза. Рот улыбался, а глаза как у печальной брошенной собаки. Поддавшись порыву, обнял её, прижав, хотя обещал себе этого не делать.
- Не надо…Я решила не плакать сегодня… - глухо проговорила она, - Прощай… - она медленно отстранилась, плавно и грациозно высвободив свою руку из моей, уплывая… как в том сне.
- Прощай! – громко повторила она, двигаясь спиной вперёд, - …Я любила тебя…
Она удалялась. Медленно, словно ждала от меня какого-то шага. Но я стоял. Впав в состояние деревянного истукана. Молчал, провожая её взглядом. Она развернулась и ускорила шаг, так и не дождавшись от меня чего-то. А что бы я мог ещё сказать?..
Я отпускаю тебя, Алиса…


22. Павлик. Эпилог.

Я знал о них всё. Я видел всё в тот день в аэропорту. Он, конечно, не заметил меня, сидящего в стороне в зале. Такого растерянного Кирилла я не видел никогда, такого разбитого, такого одинокого. С одной стороны мне всегда так хотелось, чтобы он был дерзок и ироничен как обычно, чтобы он был …счастлив? Противное слово противно звучит от банальности и постоянного повторения наизусть миллиардами людей. Оно столь же опошлилось, как слово любовь. А она… может, я и возненавидел её, но вряд ли. Это ощущение скорее сиюминутное, возникло в тот момент, когда он понуро стоял посреди многолюдного зала, а она уходила прочь. Ему было хорошо с тобой, я помню это, когда ездил зимой кататься с вами на санках, когда ходил с вами покупать тебе холсты и краски… когда… хотя это уже не важно. Ты не смогла сделать его счастливым, не захотела, свободная птица.
В душе я знал, что ты не остановишься, ты захочешь большего. Дикая. Смелая. Необузданная. Если он не смог укротить твоё рвение, кто сможет? Кто приручит и не отпустит? Не родился ещё такой человек. Спасибо тебе, Алиса за то, что ты такая. Ведь у него есть я. Я – тот, кто готов ждать и неотступно быть рядом. Даже на расстоянии. Я выиграл эту битву за счастье.
Я чётко представляю, чего хочу и мне не нужны звёздные выси и эти эфемерные мечты. Ты ведь инопланетянка. Ты так далека, неземная, воздушная…
- Так лети же, Алиса Мельникова 22 года… Лети!..