22

1.Кирилл

Утро вновь дало понять, что жизнь нуждается в принудительной раскраске, в изменении, потому что серость заливала мою комнату. Она сочилась из окна, проникала сквозь трещины в бетоне, пробиралась в тончайшие щели под подоконником. Она окутывала фиолетовые стены комнаты, не давая цвету разбудить глаза. Я нехотя повернулся на бок, сбросил одеяло и слез с чердачной кровати вниз. Очередное утро и ощущение потерянности, словно я забыл о каком-то важном предназначении, словно кто-то отнял его или заставил забыть. Необходимо вспомнить…
Я резко влез в узкие джинсы на голое тело, натянул белую майку, собрал волосы в короткий хвост на затылке и отправился на кухню. Парой движений включил музыкальную систему, чтобы прогнать невнятные мутные цвета сна. Кухню наполнила музыка… И Nuno Bettencourt как раз пел «All automatic». А ведь он прав, чёрт побери. Эти каждодневные манипуляции дошли до автоматизма. Всё в моей жизни дошло до автоматизма. И то, что вчера я трахнул эту чокнутую – тоже автоматизм. И ту принципиальную идиотку пару дней назад – тоже автоматизм? Скорее потеря инстинкта самосохранения. Это же не то, чего я хочу. А чего? – спросил внутренний голос. Интересно, почему он появляется только по утрам или глубокой ночью, когда начинает разъедать изнутри болью и ощущением того, что мои невнятные барахтанья в пучине жизни тщетны?.. К чёртовой матери эти размышления. По крайней мере не сейчас, потому что сегодня я знаю, что должен сделать. Я чётко уверен в необходимости раскраски. Чувство, как в детстве – когда видишь чёрно-белую контурную картинку и подрывает взять карандаши и сделать её весёлой, чтобы птицы на ней ожили и взлетели ввысь, махнув перламутровыми переливчатыми перьями перед твоими глазами, хотя знаешь, что потом мама найдёт и будет ругаться, потому что это томик стихов её любимого Гумилёва.
Так, витая в пространных мыслях между смыслом всего сущего и редкими иллюстрациями в томах русских классиков, я не заметил, как вышел на улицу, сбежав по лестнице вниз, брякая висящей на боку цепью с ключами от дома, словно Буратино – со своими «золотыми ключиками» я никогда не расставался с тех пор, как стал жить отдельно от матери. Ключи… Есть в них что-то особенное. Эфемерное. Ключи - как символ, как некий высший результат жизненного квеста «Поиска». Слишком сложная задача – мало того найти, так ещё чтоб ключ этот подошёл не к ящику Пандоры, из которого вылетит разъярённый дракон и, перекусив тебя пополам, выплюнет и спалит для полной уверенности, а, желательно, к двери в параллельное измерение…Здесь мои размышления повернули на опасную дорожку, что место за дверью может оказаться ещё одной иллюзией, на подобие той, кою могущественные султаны применяли к обкумаренным гашишем юношам, дабы те с радостью обрывали свои жизни в рядах ассасинов. Пока я подбирал ключи к своему подсознанию, мимо в ритме шагов плыл город. Город в серой дымке, с мутными людьми с опухшими, помятыми, почти спящими, по утру, лицами. Люди эти, как и я, ищут свои «ключи» внутри голов, меряют шагами километры серых асфальтовых тротуаров, утром их дома тоже окутывает дымка сна, а многие спят наяву всю свою жизнь, теряясь в кулуарах бетонных зданий и кажущихся очень важными делах, что сжигают их жизни, не давая умиротворения. Город питается их душами, не давая проснуться, боясь, что они станут раскрашивать его в яркие тона.
Продвигаясь по прохладным недрам подземного перехода, ощущая влажный запах, слышу волшебные звуки деревянной флейты. Звук доносится до меня, постепенно приближаясь. Он чётче и чётче, он звучит, заливаясь мне в уши как вода. Я различаю сидящий силуэт, от которого исходит эта завораживающая музыка. Он словно заклинатель змей. В эту тихую овладевающую музыку вливается ритм, издаваемый грохотом старушечьей тележки, колёсами, задевающими мраморный пол и выбивающими ломаный ритм. Ломаный ритм настигает меня, меняя мою походку. Ритм нарастает, он, оглушая, прокатывается мимо, начиная удаляться, как удаляются и звуки флейты. Я поворачиваю, а в глаза мне бросается свет, напрыгивает ниндзей, обнажая острые клинки, которые ослепляют на краткий миг. Глубокий судорожный вздох. Как будто вынырнул. Глухие звуки перехода пропали, утонули, ушли на дно, появились новые, резкие. Такие же резкие, как свет. Я быстро взбегаю по ступенькам вверх, мимо корявых надписей на латинском, мимо завитушек и непонятных слов, аббревиатур, имён, которые ничего мне не говорят. Их кто-то написал здесь, я хожу мимо них каждый день, пытаясь различить пару букв, пытаясь прочесть этот шрифт, найдя в нём смысл. Хотел бы я встретить того, кто пишет здесь эти красивые и непонятные слова, кто видит в них глубину. Хочу придумать слово, которое будет означать меня. Это должно быть красивое слово, которое не знает ни один человек…
Пока я мысленно перебирал слова, подсчитывая, существует ли вообще такое слово, ноги автопилотом донесли меня до тату-салона. Встретил меня мой мастер. Выбирал я его интуитивно, полагаясь на магию, которая исходила от него. Возраст его двигался к сорока годам, как я предполагал, если не перевалил этот порог. Лицо его слегка выдавало периодичные бурные возлияния, но было уверенным и с искрой азарта. От него исходил запах табака. Из-под рукавов рубахи на руках торчали узоры татуировок, они любопытно выглядывали и на шее. Я подал ему свой эскиз. Он начал насвистывать какую-то мелодию и разглядывать его.
Видимо, удовлетворившись качеством, он показал мне головой в сторону кабинета и проговорил:
- Готовься…
Я снял джинсовую куртку и бросил её на кожаный диван, прошёл в небольшую комнатушку, где стены с кафельной плиткой были завешаны всевозможными рисунками, и сел на крутящийся чёрный стул. Он, насвистывая, доставал яркие баночки с краской, выдавливал сочные капли в лоточки, собирал татуировочную машинку и проводил прочие ритуальные движения.
- Готов? – спросил он меня, улыбаясь одним уголком рта.
- Да… - ответил я.
- Ну…тогда… РОК’Н’РОЛЛ!


2.Алиса

-РОК-Н-РОЛЛЛЛ!!!!!
Это всё, что я помню прошлой ночью. Именно так начинается моя ночь. Так начинается водка, громкая музыка, силы, неимоверно тянущие меня в пучину пустоты неврологического неспокойствия. Так начинается виски, пляски… так начинаются пьяные разговоры, ужимки, волчий взгляд, пошатнувшийся пол, да и, пожалуй, память.
Когда проснусь - тогда и утро. Комната моя наполнена нежными тонами, и тюль персикового цвета ласково спадает вниз, пропуская через всего себя, словно первого любовника - солнце. Где бы ни был мой Рок-н-Ролл, я всегда просыпаюсь дома. Где бы ни носила меня опьяняющая ночь, я вижу ласковые тюлевые занавеси возле моих ног и начинаю глубоко дышать - мне спокойно. Рок-н-Ролл это то, что выбито у меня на первых суставах пальцев вот уже три года. Это то, что живет во мне уже лет 19. «Привет, я Алиса, мне 22.». Уже 5 лет, как я живу одна. Уже пять лет, как не отдаю себе отчёта в действиях и в жизни.
Я ловко прошла на кухню, светлую и просторную, овеянную уютом моих девственных утр. Каждую ночь после смеха, криков, шума, головной боли, рвоты, я обожаю этот простор и яркие чашки. Быстро включила Mick Jagger - God Gave Me Everything . Всё как в песне… Всё как надо. Бодро и звучно: «Бог дал все, что я хотел...», кроме одного. Чего?.. такого важного мне, чего Бог не дал.
Наверное, того, от чего я пью ром, наравне с мужчинами вдвое старше меня. Наверное, того, от чего я заламываю руки по ночам, страдаю бессонницей, часто кричу во сне, работаю как вол и сливаю деньги каждые выходные, каждую ночь, уходя из дома, каждый раз набирая номер телефона хоть какого-то подобия близкого мне человека. Я приплясываю в такт Джаггеру. Глоток крепкого кофе. Обожгло. Ещё глоток. Вот уже 2 суток во рту ни черта не было. Я отлично себя чувствую. Я вешу 40 кг, на 1,77 роста имею черные волосы, от природы смуглая, всегда хожу голая по дому и никогда не привожу мужчин и мальчиков, юношей и мужиков, кавалеров и любовников к себе домой. Никогда. Это моя стихия - мой светлый уютный просторный мир.
Начнём с того, что я хорошенькая девочка, я художник. О, да я просто талант, гений во плоти, дьявол от природы. Я сыта своим трудолюбием, кропотливостью и самоотдачей перед заказом или же частной работой. Я уверенна в себе, я долбила себе путь и я выдолбила: я рисовала пьяная, влюблённая, сумасбродная, уставшая, отчаянная, зарёванная, но не сдавалась никогда. Я могу все. Я работаю без устали. Одному бару в Москве я оформляю сезонный дизайн, моей знакомой группе парнишек, играющих дорогой поп-рок, я делаю афиши и альбомы и создаю эскизы для тату-салона. Работы много - много денег.
Как раз сегодня мне предстоит ехать в тату-салон, показывать свои шаблонны трёхцветных эскизов, но сначала я позволю себе побродить по кафетериям и послушать громкую музыку. Уж так завелось, к черту! Во мне так много тишины от природы. Я родилась с ней. Глухая к прикосновениям, поцелуям, нежности, страсти, к сексу, я даже во влюблённости была замкнута. Я танцую на барных стойках, клею мальчиков, пью текилу и никогда в жизни не любила. О, я знаю, как нравятся мужчинам мои светлые мутные глаза… как возбуждают мои тонкие плечи задорных мальчиков. Я чувствую, как нежно томятся мои худые коленки одна на другой, непрерывно шевелясь в такт музыке. Тем не менее, ни мои полуоткрытые губы, ни волчий взгляд, ни уставшая походка не смогли привить во мне чувственности, не развили сладострастия. Я даю насладиться грубым половым актом, сама же невольно скучаю от немыслимой пустоты внутри.
Вчера был мальчик. Сегодня я пуста. И тело моё. И небо надо мной.
На улице ветер. Хочется вина, так рано, позавтракать и вина. Я на автомате отточено надела чулки, специально приспустив один. Мне так всегда нравилось - лиловое платье, тонкое и нежно проясняющее все мои 40 кг неистового холода внутри. «Привет, я Алиса, мне 22…» - сказала я зеркалу, и у меня вечер на репите. Сегодня же. Да. По костяшкам тонких пальцев.


3.Кирилл

По костяшкам тонких пальцев пробегают лёгкие мурашки. Тончайшие иголки вонзаются в кожу, нервы сигналят, прокатывая волны лёгкого тока по телу. Краска попадает под кожу, просачивается назад, оказывается на поверхности, смешивается с кровью, бежит мельчайшими ручейками, но рука мастера постоянно протирает этот яркий альянс бумажным полотенцем. Оно всё пропитано кровью и краской. Жизнь ярка. Вот сейчас, как никогда, она пьянит, она разливается внутри меня щекочущим током. И после 4-х часов этого почти непрерывного «создания искусства», я уже остро ощущаю жжение на коже, значит, я жив, краски убегают, убегают прочь из клеток кожи, но их настырно внедряют вглубь, сдирая кожу. Вакцинация. Каждый художник должен быть вакцинирован краской, чтобы цвет жил в нём, чтобы он пульсировал внутри, чтобы серые будни исчезали под натиском ярких сполохов, несущихся по венам изнутри.
- Ну…всё, – проговорил мастер.
Я вздохнул, вертя рукой перед глазами. Потом подошёл к зеркалу, чтобы посмотреть, как он продлил «рукав» вверх и на шею. Едва уловимо улыбнулся отражению.
- Отлично… - как всегда достаточно сухо ответил я, хотя и вложил в это «отлично» все свои положительные эмоции.
- Не спеши с продолжением. Как придумаешь – приходи.
- Как нарисую – приду… - говорю я, довольно смотря в зеркало.
Я неспешно выхожу из комнатушки, кто-то уже повесил мою брошенную джинсовку на крючок, одеваю её, слегка кривя лицо, когда ткань попадает на покрытую защитной плёнкой руку и плечо.
- Ну, ты всё знаешь, как… - замечает мастер.
Я молча киваю. Поворачиваюсь к выходу. Но в этот момент в салон врывается высокая девица в лиловом платье и раскинутыми по плечам длинными волосами. Хотел присвистнуть – не стал. Такую только и трахать. А так…очередная пустая кукла…пришла в салон делать хэллоу-китти на шейке. Улыбаюсь уголком рта, смотря на неё из-под бровей и длинной чёлки, выбившейся из самопального хвоста. Ну-ну, крошка, удачной покраски, главное, не пищи сильно…
Мысленно улыбаясь самому себе, выхожу за дверь в тихий дворик в центре Москвы. Кажется…что-то изменилось. Слегка. Мир всё так же сер и уныл, но у меня есть краски под кожей. Я сейчас отлично это ощущаю.
Быстрыми шагами, слегка покачиваясь из стороны в сторону, я шёл по плиткам тротуара, думал о небе, которое в городе почти не видно. В левом кармане джинс завибрировал телефон, набирая обороты, задребезжали гитарные примочки. Павлик звонит. Эта маленькая сука Павлик.
- Ага… - громко гаркаю в телефон. Через несколько мгновений Павлик подаёт голос, немного гнусавый, от молодости лет.
- Кирилл, ты где? Я у тебя у подъезда стою. Ты же сегодня вечером учишься?
- Мудак… позвонить никак заранее?
Молчит, потом добавляет:
- Я думал, ты дома.
- Не…ну ты можешь поторчать там часок, я буду.
- Ладно… - голос как-то уныл.
- Тогда отбой!
С трудом пропихиваю телефон в карман узких джинс и направляюсь к троллейбусной остановке, чтобы быстрее доехать до дома.
Домофон пищит, я хозяйской рукой распахиваю с силой грубую тяжёлую дверь, захожу в затхлый подъезд с влажным воздухом, пешком поднимаюсь на третий этаж. Павлик сидит на ступеньках.
- Привет, чувак! – протягиваю руку, второй похлопывая его по сутулому худому плечу.
Он поднимается, улыбаясь сквозь свисающие по бокам крашеные чёрные волосы. Протягивает руку, чтобы ответно хлопнуть меня по плечу, я судорожно отстраняюсь, но не успеваю, он задевает мою обколотую руку, я шиплю сквозь зубы. Из его рта с симметричным пирсингом вылетает извиняющееся и испуганное «ОЙ». Я нащупываю ключи в заднем кармане, цепь со звоном гремит, как, наверное, гремит цепь осуждённого каторжного рабочего. Я ковыряю ключами в дырке замка. После хитрой операции с надавливанием на неподдающуюся, словно целка, дверь, мы оказываемся в квартире и, скинув кеды и куртку, что не столь приятно, учитывая боль в руке, направляюсь первым делом в ванную, чтобы смыть кровь, которая успела даже слегка запачкать куртку изнутри. Рука скользкая, как угрь, я нежно, но с остервенением мылю её и подставляю под едва тёплую воду, которая, словно живой источник, приятно охлаждает кожу. Павлик наблюдает через порог ванной. Закончив омовения, я аккуратно прикладываю махровое полотенце, стираю капли с лица и смотрю поверх махры на Павлика. Что-то есть в этом стесняющемся школьнике, который таскается за мной. Ну, конечно, я авторитетный…кто бы сомневался. Однако, надо отдать ему должное, он хороший друг…и…
Что-то накатывает на меня, я отбрасываю полотенце в сторону и «здоровой рукой» касаюсь его шеи, он сам подаётся вперёд, как будто давно этого ждал, наши рты встречаются, я пропихиваю свой язык в его рот, он начинает копировать меня, делая тоже самое. Его длинные волосы щекочут кожу. Павлик начинает напирать, не смотря на то, что ниже ростом, подталкивает меня к стене. Чёртова тесная ванна. Чувствую, что упираюсь в остов чугунной ванны, сажусь на край, но он не отстраняется, нависая надо мной.
- Щекотно… - вдруг выдыхает он мне в лицо, - ты сегодня не брился.
- А ты сука, чисто выбрит, как никогда! – смеюсь я, намекая на его по-девичьи гладкое лицо.
Он игнорирует мою шутку, стаскивает с себя футболку и запускает руку мне под джинсы. Я обхватываю его за спину, начиная водить кончиком языка по его соскам. Моя вторая рука безвольно свисает сбоку, продолжая саднить. В какой-то момент Павлик садится напротив на бак с грязным бельём и мы начинаем мастурбировать друг на друга, а с моей руки рвутся ввысь птицы с перламутровым оперением, как в детских мечтах, бушуют волны, подбрасывая пену в воздух, неугомонные рыбы плещутся в бушующей стихии в безумном возбуждении, с их плавников слетает влага, они извиваются в оргазмических судорогах, быстро дыша своими немыми ртами, не извлекающими ни звука. Они встречают волну за волной, доверяя стихии. Шторм…


4.Алиса

Шторм…чертов шторм в моей голове. Нет, в этот раз ночка неудачная. Я перекутила. Перепила. Я осипла. Я замёрзла и разодрала колено. Я еле встала…мне больно. Что за шторм во мне? Мне не хорошо сегодня… Вчера, кажется, было слишком. Всё началось с этой травки. Нет… и эти дозы водки. Руки как плети повисли вдоль тела. Какой-то педик Павлик, малолетняя проститутка для мужчин, накурил меня жуткой шмалью… перед походом в бар…
Моя голова сегодня весила центнер. Я прошлась по дому. Вчера утвердили эскизы, заплатили деньги в салоне. Половину суммы вчера пропила.
Я поставила чайник, невольно поморщив уставшее уже с утра лицо. Вчера было совсем не здорово. Нездоровый, больной секс с мужчиной, грубый и жестокий. По мне с ног до головы прошла дрожь. Что-то переменилось вдруг, мне стало сугубо холодно и низменно противно - от конечностей моих пальцев до кончиков прямых волос. Я не помню, сколько мы делали это, не помню, сколько я возилась и трепыхалась в его объятиях, грязных, долгих. Он был намного старше меня… спаивал очень долго. Веселил пол ночи и заказал 3 картины. Не помню, как добралась до своей родной постели, но уже тогда я чувствовала себя нагой с ног до головы хотя была одета в тот утренний час. Меня передёрнуло..
Долго и бессмысленно блуждали мои пальцы в поисках карандаша, долго и бессмысленно блуждала я по своей квартире, желая найти пристанище и спокойствие. Мои шторы, яркие чашки, любимый чай не спасали меня, не помогали… не усваивалась музыка. Меня мутило. Я не хотела, совсем не хотела этого тогда.
Всё, Алис, ладно. Настроение испорчено, смысла дома сидеть нет. Пойду рисовать в кафе. Там, среди города и шума, мне станет проще, легче, рассеянней. Мои нервные расстройства часто мучили меня. До кафе было рукой подать.
Я сидела, медленно окунаясь в свои линии. Запах ароматного кофе наполнял всё помещение, нежная музыка, видимо, изначально была готова для моей расшатанной психики на тот момент. Я сладострастно и увлечённо глотала капучино с кокосовым сиропом и чуждо, неотъемлемо продолжала рисовать. Кажется, сначала я вспоминала какой-то фильм, потом песню, которая мне понравилась, с мыслью непременно найти её и закачать в плеер, потом мои мысли унеслись в городскую суету, к своим друзьям и приятелям, к тому, как они проводят время, кто и как, когда ужрался, кто болеет, кто честный и сколько среди них мне верных. Верных насчитала я около трёх. Честных ещё меньше. Я продолжала усердно штриховать, а мне в голову приходили странные мысли о том, кто из них чего добился. Какая жизнь была бы у меня без этих грязных весёлых, настоящих, невыносимо душных ночей? Какая была бы я, если бы не пила каждую ночь, не пела бы песни до сипоты, когда каждый второй приятель был мне другом-выпивохой и каждая девчонка лесбо-подружкой? Что было бы в моей жизни, если бы я спала хотя бы раз в двое суток. Если бы я рисовала ещё больше…
Я продолжала усердно набрасывать следующую работку, глотая жёсткий, уже остывший, как будто бы, капучино, словно реальность попадала мне в мою пропитую, уставшую, севшую от рок-н-ролла глотку.
Бог дал мне всё. Что же он мне дал? О, эти ночи, это вот утро, это осеннее, тёплое бабье лето. Я вот люблю осень какой-то нездоровой, ненастоящей любовью.Только осенью всё начинает во мне дышать, всё становится волшебным, всё плещет через край; и ночи прохладные, и солнце такое роскошное, глубокое, длинное и такое проникновенное прямо в меня, до конца. Какое же сегодня небо! Какие тёплые пожелтевшие деревья! Сегодня было такое утро, от которого моё сердце щемит. Оно надрывается от этой осени, не выдерживая её. Моё сердце улетает так далеко, под клавиши пианино, далеко прочь, даже не находясь здесь.
Я откинулась на кресло, посмотрела, покрутила набросок. Сколько же надежд было во мне в детстве, сколько нежности и радости было во мне, пожалуй, каких-то 6-8 лет назад: о любви настоящей и принцах, о полных поцелуями свиданий и тихом счастье по ночам. Я глубоко вдохнула, сидя в широком свитере, оголявшем моё смуглое плечико. Мои прозрачные руки лежали на животе, впалом и уставшем от этих вечных возлияний, ярких огней, падений и подъёмов. Черные лосины обнимали мои тощие ровные ноги.
- Девушка, какая ты прекрасная! Можно к тебе подсесть? Не желаешь ли беллиса согревающего? -улыбался мне через два столика Бог весть кто.
Я посмотрела на него в упор. Он неловко попятился и начал рассеяно собираться. Я скрестила руки на груди, со всем презрением и недоверием сверля его лоб, а после уже и макушку. «Проваливай, беги! - подумалось мне, - коли не в состоянии быть мне интересен…».
Застыло глубокое молчание надо мной. Я отложила изгрызенный карандаш. Что же сегодня все такое томное, невмоготу мне вдруг стало? Нервными каплями падая прям вокруг моей сущности в бесконечном костре всех этих осенних минут? Я поёжилась. Как вчера этот плотный, крупный, увесистый подлец мне улыбался лощёными обещаниями и гонорарами за мои картины, которых он видать не видел, желая лишь обладать мною ночку, он нашёптывал мне суммы, мои гениальности, целовал ледяные мои руки, угощал коньяком и терпеливо ждал меня ,пока я плясала с мальчишками, чуть младше меня. Как подкатывает ко мне заказчик из этого тату-салона, готовый дать любую работу, любую сумму, лишь бы я чаще приходила к нему и улыбалась ледяными своими глазами…ему. Ох, ёёё.... «Неужто, им всем и творчество-то моё не сдалось?» - думала я уже с почти отчаяньем. Неужто они готовы мой-то святой храм бить и крушить, лишь бы худые загорелые ноги нервно раздвигались по их ночным желаниям, а губы пухлой красотой раскрывались навстречу этим пустым минутам, навстречу этой пошлости?..
Я болезненно поёжилась. Неужто так все у них просто? Даже та поп-группа, мои друзья-ребятки, которые платят мне отличные гонорары, почти раз в месяц, за афиши и оформление залов. С одним из них у меня был ненавязчивый романчик прошлой осенью, о повторении которого он жадно мечтает до сих пор. По сей год, названивая мне, не теряя со мною контактов. О, неужто и у них влечение ко мне заменяется моим искусством, в котором я живу?.
Пустота свалилась на меня какой-то тяжёлой историей, неизданной с самого начала. Талант не признаётся у мужчин. Они признают лишь красоту твоей природы: твоей талии, твоих локонов, руки и нежностей рядом с ними. Как тот, что прошлой ночью так пакостно и гадко лобзал меня, желая ублажить пол ночи. Мне стало тошно и горько. Я резко почувствовала себя отчего-то глупой и разбитой.Я слабая была и растерянная. Все мои юношеские мечты о любви, настоящей, крепкой и сильной, о таланте, бьющем ключом и не прекращаемо, скатились до постельных сцен, которые я лет 7 назад не осмелилась себе бы показать. Мне стало опрометчиво жаль своё тело, свои руки, которые так старались быть талантливыми. Мне стало жалко свои мысли и саму себя, которую губят эти ночи.
Я сопливо поднялась, расплатившись, с головокружением от пустого желудка и жжением в нём от алкоголя, с моими пустыми растворяющимися глазами, я пошла по залитой солнцем улице, почувствовала легкую свежесть от воздуха. С какими-то разбитыми мечтами в своих руках, с жизнью по утомительным осколкам, собранная и потерянная, развеянная ветром, не имея за спиной ни радости, ни морали, я плелась домой, готовая уже почти умереть от головной боли и почти зареветь от жалости к себе, как вдруг увидела парочку милых детишек: она с воздушным шариком, он держит её руку. И так уверенно и жадно смотрят друг на друга. Лет по 15 не больше. Я испытала такое чувство одиночества и горький приступ тошноты, что приползя домой, меня сначала вывернуло наизнанку от отчаяния, а потом я, устало и безнадёжно зарываясь в своё одеяло, неудержимо и судорожно ревела, жалея себя и своё тело, своё время и всё то, от чего мне было так плохо утром. И от осознания бесценности своего местонахождения здесь.
После… в своей полухандровой безудержной дремоте, окутанной жаром, мне вспоминался один глупый такой образ, над которым я даже ухмылялась с утра. Это мальчик такой в тату-салоне: в джинсовке, высокий и худой, с такой огромной жизненной силой в глазах. Он был клиент. Он был на раз. Конечно, такие не для любви и даже не для чувств, так – ветер, пойманный на излёте, но каким теплом отдавались во мне, ревущей и удушливой тогда, его горящий взгляд и похотливая ухмылка…


5.Кирилл

Похотливая ухмылка не покидала её лица. Она постоянно поглядывала на него и улыбалась, смеялась и снова улыбалась, держа его под руку. Что-то нашла моя мать в этом низкорослом и широкоплечем мужике. По крайней мере, она светится, а я каждый раз при встрече с ним убеждаюсь в его уверенности по отношению к ней.
- Милый, - на сей раз она обратилась ко мне, - Костя хочет, чтобы ты к тем узорам, что ты набивал ему два месяца назад добавил изящную пантеру…
- Да, может, прямо вот здесь, – показал он себе на грудь…
Я оценил, представляя в уме, как примерно будет она смотреться под узорами и предложил так вписать её в орнамент, чтобы она словно бы выпрыгивала, плавно вытекая из них.
Пока мать и её Костя пили чай на кухне, я сидел в комнате у окна и рисовал. Накидал черновой набросок, потом перевёл его начисто через «сдироскоп» и посмотрел в окно, за которым мирно, не шевелясь, стояли деревья, опуская свои лапы прямо на карниз, листва уже успела пожелтеть, день был солнечный, и из-за небольшого кирпичного здания напротив ко мне пробивался кусок голубого неба, на котором остался ощутимый широкий след от пролетевшего самолёта. Он расползался вширь и понемногу таял. Я положил карандаш и побрёл на кухню, с которой доносились голоса, и встал в дверном проёме, подперев косяк.
- Готово, можете пойти посмотреть, если подойдёт, то можем прямо сегодня набить, если есть часа три свободного времени. Только сначала перекур.
Когда я вернулся с лестничной клетки, они почти синхронно поднялись, слегка задев стол так, что в кружке зазвенела ложка, задрожала.
Костя посмотрел эскиз, кивнул, снял футболку, оголив накаченную грудь и, подвезя крутящийся стул из угла комнаты, сел на него. Пока я возился с подготовительными мероприятиями, он внимательно разглядывал эскиз, крутя его в руках.
- Кирилл, - проговорила мать, - почему мне названивают различные девушки, требуя тебя к телефону? – она хитро улыбнулась, игриво повернув голову на бок.
- Извини, мать… некоторые слишком навязчивы, а здесь моя крепость, мне надоело врать, отмазываясь. Я надеюсь, ты не давала им мой номер? - я в надежде посмотрел на неё, изогнув одну бровь.
- Нет.
- Ну, и отлично, – проговорил я и включил машинку. Она зажужжала.
- Погнали… - добавил я, удобнее пододвигаясь ближе.
В комнате звучал альбом Backyard Babies, мать сидела на маленьком диванчике и смотрела мои журналы, сваленные в кучу на полу.
«I’m a coward, I'm a whore
I'm not a problem to ignore
Guess it all will change someday
I will fight to find a way
I'm a freak and I'm a cunt
I'm not proud of all my stunts
I'm more tired than it seems
But I will fulfill my dreams.
I got no feelings, I don't love you
You see, everyday I'm gonna burn you
You don't need someone new to break you
Leave while you can or I will make you…»
И это всё про меня. Всё так, как они поют. Я трус. Я шлюха. Я урод. Я не горжусь этим. Но я следую мечте. Гитарные рифы звучат в голове, из-под руки выходят плавные линии, изгибаясь, извиваясь, образуя узоры и абрис пантеры. Музыка во мне. Цвет во мне. Рок-н-ролл во мне. Небо во мне. Бездонное, бескрайнее небо, как моя мораль и нравственность. Границ нет. Если они будут, я разрушу их. Бескрайняя свобода внутри. Желание жить, жечь, любить, ломать, брать, давать, рвать в клочья, как птица облака, разрушать серость, сверкать, как далёкие звёзды, бежать, слыша свист ветра, дышать, чтобы болело в груди, петь в голос, плевать под ноги, курить, затягиваясь, ждать и дожидаться…
Тело моё вибрирует в такт звукам, цвет живёт, линии обретают формы, выливаясь из-под моих рук. Так создаётся магия. Великий Мерлин, сожри свою бороду! Ты не катишь со своими старыми методами, заткни посохом свой зад! Вот она природная страсть! Время заворачивается в завитки, кажется, подвисло, но на самом деле движется как на ускоренной прокрутке. Магические спирали начинают замедляться, процесс близится к финалу. Плавно и окончательно останавливается. Я запястьем касаюсь лба, сбрасывая непослушные волосы в сторону.
- Мой мальчик вырос… - проговорила мать, потрепав меня по отросшему ирокезу, - ты совершенствуешься. Как приятно.
Костя довольно сиял, крепко сжав мне руку.
- Мажь пожирней, не жидись. Обычно быстрее заживает… - смеясь, посоветовал я.
Когда я закрывал дверь за ними – была уже середина дня. Потом я приготовил пожрать, засел снова рисовать. Вечером пришёл Павлик и сел у меня перед телевизором смотреть «Люди икс. Первый класс», диск которого я недавно купил в переходе за 200 рублей. За окном давно стемнело, а я ощутил потребность в воздухе.
- Слы, я пойду проветрюсь, - обратился я к Павлику, проминающему своим тощим задом мой дешёвый икеевский диван.
- Угу, - буркнул он, кидая в рот очередную партию солёных крекеров.
- Иди пожри, там котлеты в холодильнике.
- Угу… - снова буркнул он, уставившись в экран.
Я прикрепил к джинсам цепь с ключами и вышел из дома, накинув куртку. Прохладный воздух пахнул мне в грудь, воздух с примесью влажного запаха земли и листвы. Город отходил ко сну, угомоняясь, разгораясь огнями. Я сунул в рот сигарету, предвкушая её горько-пряный вкус. Пошарил по карманам, извлёк спички «Белка-фаворит», судя по тому, что зажигались они далеко не с первого чирка и не со второго, я понял, что фаворит белкин был паршив. Зато вечер был хорош и манил. Я доверился какому-то внутреннему чувству – то ли инстинкту, то ли интуиции, - и разрешил ногам вести меня куда-то… вдоль дороги с трамвайными рельсами, вдоль низких зданий бывшей Павелецкой промзоны, вдоль тротуаров и пустых тёмных окон автосалонов, за которыми спали автомобили. Наступающая ночь манила меня. Одиночество радовало. Мысли как волны плавно накрывали, перетекая друг в друга, а на улице - кинематографический вечер…


6.Алиса

Кинематографический вечер начался с крика на весь мрачный зал « Иди к черту, мать твою!». Это была я. Меня достали люди. Ну, конечно. Сегодня я решила смотреть просто фильмы без смысла и желания, я даже купила кукурузные снэки, много кукурузных снэков. Развалившись в просторном кресле, я глядела 60 годов - советское кино. Люблю я старое доброе кино, такое надёжное, правильное, чистое, как детство, как вся моя жизнь и правда - неприкрытая. Отличный повод, я считаю, поулыбаться трогательности и проникновенности мыслей. Весь поздний вечер ловила я уютное удовольствие, порою впадая в дрёму, порою ощущая приливы надуманной энергии. Но под конец сеанса, я просто хотела домой в постель и спать. На что и рассчитывала я - вывести свой организм сегодня из строя крепким сном, укутавшись в свои родные одеяла. Фильму конец. Спать пора.
Я медленно вышла из кинотеатра. Я и ещё пару человек. На улице сразу пахнуло свежим зябким осенним ветром. Город закончил свою работу, суеты, тревоги за прошлое и страхи за будущее. Город спит, остался лишь мягкий ветер, играющий с моим свободным, нежным, любимым лиловым платьем. Я пошла по центру утомившейся Москвы. Где-то горели лампы офисов, где-то огни квартир. Кто-то готовил ужин. Кто-то готовил страстную постель. Я шла, быстро перебирая ногами и улыбаясь нежному поднявшемуся со дна живота настроению. Думая о пустых вещах вроде: «о, ну на этот заказ я заплачу за квартиру, а на сбережения проживу до конца недели… и надо бы показаться в том баре и оформить им плакаты в гостиных залах…».
Проходя мимо ажурных погруженных в тень переулков дорогого моему сердцу города, я услышала размеренные шаги позади меня. Я резко оглянулась. Мужская фигура, крепкая, рослая, с уверенной походкой. Мурлыкающая улыбка тут же слезла с моего лица. Не люблю я вот эти шаги ночью. Каждый раз, когда возвращаюсь домой пешком, что бывает очень редко (в основном на такси) и слышу такие одинокие шаги, мне становится не по себе. Шаги учащались. Теперь между нами было примерно метров 13. «Ладно, Алиск, это тебе кажется. Обычный мужчина домой идёт…». Тем не менее, я оглянулась - вокруг никого, впереди лишь набережная да мост, более- менее освещённый. А я ещё, дура-то, напялила каблуки - подумает проститутка. Я даже ухмыльнулась этой мысли.
Усилила шаг, а зловещая тень сзади меня поступила аналогично. Нервы мои стали дёргаться, как внутренности пианино во время всех одновременно симфоний Бетховена. Напряжение во мне выросло, хотя чёткая безнадёжная мысль долбила в голове: «Это человек! Просто человек! Ты всё надумала!».
Уже выходя на освещённый мост, я почуяла его сопение рядом, и его хриплый голос прозвенел над всей этой дивной ночью:
- Ну что, загулялась, родная?
Он ухмылялся, был уверен в себе и его руки уже ловко тянулись ко мне. Вот этого я и боялась. Быть вот так кем-то не приятельски изнасилованной. Мой страх превратился в какое-то головокружение, на долю секунды я не чуяла ног.
- Пшёл вон, родной! - прорычала я, яростно откидывая его руку.
Я зверино пятилась в сторону моста. Его не смутила моя агрессия. Он продолжал спокойно идти за мной с улыбкой больного профессионала, пока мои нервные клетки умирали в неравном бою с ошеломляющем страхом. И только выйдя на длинный мост, на котором я чувствовала себя абсолютно беспомощной, я увидела вдали медленно идущего человека. Прибавила шаг. Преследователь не отставал. Но… Далёкий силуэт приближался. Мужчина, идущий за мной след в след, продолжал говорить со мной, навязчиво предлагая что-то. Я не пыталась разобрать его слов, всё внутри бунтовало, поджилки тряслись, я лишь летела вперёд, словно мотылёк на свет, ближе…ближе к тому неведомому силуэту на мосту. Помню, слышала где-то, если к тебе кто-то пристал на улице, сделать вид, что встретила знакомого, якобы это непременно испугает и обезоружит ночного преследователя. Глупо было на это надеяться. И я шла, почти бежала. Вот он…


7.Кирилл

Вот он… Каков… Горит огнями Краснохолмский мост, где-то внизу блестит вода, в ней отражаются сполохами разноцветные огни города. Вдоль дороги развеваются на ветру цветные флажки. Оранжевый свет падает мне на волосы, на лицо, я иду по мосту, ловя кожей воздушные волны и ночные огни. Мимо периодично проносятся на приличной скорости автомобили, с шумом прокатываются мимо. Впереди кто-то движется навстречу мне. Двигается быстро, словно летит, как испуганная лань, как длинноногая косуля. Кто так напугал тебя? Я немного замедляю шаг, рассматривая худощавый девичий силуэт. Полы платья тревожит ветер, он толкает непослушные волосы ей в лицо, но она бежит. Словно навстречу мне. Я останавливаюсь посреди моста, всматриваясь в её приближающуюся фигуру, в её лицо. Оно кажется мне смутно знакомым. На лиловом платье играют оранжевые блики фонарей. Я знаю тебя, лань. Почему твоё лицо мне кажется таким знакомым? Откуда ты? Я уже видел это лиловое платье и раскинутые по плечам волосы, эти худые длинные ноги, эту тонкую шейку… Хэллоу, китти! Хэллоу! Вот откуда мне так знаком твой стан. Куда же ты бежишь такая напуганная? Я сощурил глаза, обращая внимание на мужика, следующего по её пятам, словно дышащего в спину. Так вот тот хищник, притаившийся в кустах, которого ты не заметила. И теперь бежишь вся в пене и с округлёнными от страха звериными глазами.
Неожиданно она начинает махать мне рукой. Определённо мне. Больше ведь некому.
- Привет! – отчаянно кричит она.
Я двигаюсь с места, сокращая расстояние между нами.
- Привет… - обращаюсь я, сам смотря за её спину на упрямо прущего мужика.
За секунду он успевает бросить на меня ненавистный и разочарованный взгляд. Глаза его устало опускаются вниз, ища что-то на асфальте, не снижая скорости, он обходит её и меня, быстро двигаясь дальше…вниз по мосту. Нас словно приковало. Мы провожаем его взглядами. Слышу её учащённое дыхание. Я смотрю на её растрёпанное неуверенное лицо, а она смотрит на удаляющуюся фигуру под оранжевыми фонарями. Внизу Москва-река расцветает колористическими бликами. Ветер подхватывает её локоны, бросает прямо в лицо. Он скидывает и мою чёлку на один бок, обнажая бритый висок. Она всё ещё молчит и смотрит вперёд, возможно, не веря, что её хищник так легко сдался.
- Ну вот… - с усмешкой проговариваю я, - ушла от одного хищника, попала к другому, - смотрю в её светлые глаза, которые блестят так, словно в них затаились слёзы.
Она, наконец, поворачивает голову и одаривает меня неодобрительным взглядом, видимо, из-за неуместной шутки, но едва улыбается.
- Неожиданно… - процеживает она.
- По-моему вполне ожидаемо, - парирую я.
- Неожиданно было встретить тут именно тебя.
- Вполне ожидаемо было встретить пьяного мужлана, разгуливая в лиловом платье.
- Ты пьяный?
- Я - нет, – смеюсь ей в лицо.
Непредвиденный поворот. Я скорее полагал, что она со слезами бросится мне на грудь, рыдая и робко перебирая неловкие слова благодарностей, но нет. Это отнюдь неробкая стерва изволит язвить, что я мужлан. Становится даже весело. А глаза её всё равно пока круглые, какая наигранная бравада. Так и захотелось неожиданно крикнуть ей «БУУУ!» в ухо, чтобы она подпрыгнула и вцепилась в моё плечо.
Смотря в тёмную реку, я достал из кармана пачку «Lucky Strike», вынул зубами одну сигарету и стал шарить в поисках спичек.
- Ну и как? Набила себе на шейке хэллоу кити? – спросил я, держа в зубах сигарету и возясь с паршивым спичечным коробком.
Она удивлённо воззрилась на меня. Я засмеялся себе под нос, поднося горящую спичку и прикрывая её от ветра сжатой рукой.
- Я не набиваю глупых кошечек. Я художница… - язвительно проговорила она.
- Умгу… - промычал я, сжимая губами сигарету и затягиваясь, - Художница, - хмыкнул я, - куда тебя вести-то?
- В смысле? – она вновь нахмурилась, убирая прядь волос с губ.
- Ну, как-то подло будет бросить тебя на мосту. Вдруг тот перец ещё ошивается где-то недалеко, поджидая длинноногих косуль с напуганными глазами?
- Я недалеко тут живу. В районе Павелецкой.
- Какое совпадение… – я ещё раз окинул её взглядом с ног до головы.
Она оценивающе смотрела на меня, изучая, словно любопытный ребёнок.
- Да не бойся, я не собираюсь к тебе лезть. Просто доведу тебя в целости до дома, чтобы карму себе не портить…
- Ладно… - кивнула она и ритмично застучала каблуками по мостовой.
Я слегка притормозил, оглядывая её сзади.
- Как зовут-то?
- Я Алиса. 22 года… - мягко пропела она.
- Мм…Кирилл… – представился я, потом решив пошутить для разрядки атмосферы, - Холост…


8.Алиса

Холост, высок и слишком уж бледен. Ночь окутывала приятным глухим сиянием со всех сторон, фонари одиноко и печально встречали нас на нашем пути. Мои коленки слушались меня плохо, да и разум тоже, нервы потихоньку успокаивались, Кирилл особо не напрягал меня диалогом. Не интересовало его, чем я занимаюсь, что так поздно делаю по ночам, живу ли я одна, встречаюсь ли с кем-то, да и я у него не спрашивала. Непринуждённый разговор был каким-то теплым, я словно шла с тем, кто намного сильнее, намного уверенней меня. Если приглядеться, даже в сумраке была заметна его нервная ухмылка, ровный профиль, правильной формы острый нос, темные глаза, скулы. Пару раз я даже нелепо спотыкалась на непослушных каблуках, но он ловко подхватывал меня, весело и громко смеясь.
Наверное, это и было чудесным, этот его смех. Такой открытый честный, насмешливый и ни капли не притворный. Ничего вроде и особенного в нём нет. Видала я таких и даже лучше. Вернее… преданней. Но его смех меня пленял. Столько было жизни в этом голосе, немного сиплом и резком. Он так увлекательно рассказывал о Москве, о переулках этого города, о его ночных гуляниях, что мне казалось, будто я слушаю какую-то дивную, яркую сказку о городе, которого давно уже нет.
Подходя к моему дому, мы приостановились возле фонаря, ветер подул ласково и по-осеннему зябко. Я пристально посмотрела на него снизу вверх. Рукой я перекинула свои волосы на одну сторону зная, как очаровательно и густо они спадают одной пышной волной, я улыбнулась ему самой очаровательной улыбкой, чуть сощурив свои светлые глаза, я знала, как заливает меня золотым сиянием фонарь, я знала, как я идеальна сейчас, ни один мужчина ещё не мог устоять перед этим взглядом и улыбкой, перед моей фирменной стойкой, когда я, высокая и худая, стою, выпрямившись во весь свой рост, на каблуках, постукивая ими еле заметно по асфальту, в лиловом, идеальном к тёмным моим волосам платье, под трепетом ветра, я была уверена, что неотразима.
Он словно замер на секунду, и я явно ощутила, какой-то прилив эйфории рядом с нами, как долгая морская волна, бурлящая стихия, все струны между ним и мной натянулись. Я продолжала стоять с непосредственным, соблазняющим видом маленькой «Лолиты», а он жадно и оценивающе смотрел на меня своими темными блестящими, широкими зрачками, как будто всё больше погружаясь в тень своих мыслей. Потом Кирилл опустил голову, и тишину этой ночи нарушил мягкий невесёлый смех, он положил свою тяжёлую ладонь, на мою голову, потрепав меня по волосам, словно мне было 13, и тихо проговорил:
- Нам пора по домам, спать, Алис… не сегодня, я наигрался уже… - он по-доброму ухмылялся.
И ни капли не поддавшись на мой искусный, безошибочный соблазн, уверенно довел до подъезда моё уставшее тело и расстроенный разум.
Мне так хотелось, чтобы он взял у меня телефон или хотя бы спросил, где меня можно найти. Но он закурил сигарету, на мгновение осветив свои ровные брови и трагические складки у рта, спокойно произнёс:
- Ну всё… давай, не ходи так поздно и ешь побольше…
Он развернулся и пошёл прочь от меня за угол, а я, с ног до головы облитая его равнодушием, расстроилась, как ребёнок, которому не дали чудесную конфету, прокричала ему вслед: «Ну, мы же увидимся?»
- Конечно, Алис, конечно, увидимся… - сказал он уверенно, не оборачиваясь, махнув рукой, словно знал, что это будет завтра. Кирилл исчез, Кирилла не было уже. Я вздохнула и зашла в подъезд.
Дома я заварила горячего чаю с валерьяной, села на стул и долго смотрела на кружку салатового цвета. Что-то долгое переполняло меня, вязкое - от неприятного чувства, что меня чуть не изнасиловали, до сладостного, что чуть не соблазнили…


9. Кирилл

- Что, чуть не соблазнили? – смеясь, спросил Павлик, когда я вернулся за полночь и рассказал о ней.
- Нет… - сухо ответил я.
- Так, а чё ты её не трахнул?
- А я что всегда всех трахаю? – слегка вспылил я из-за этой безапелляционности.
- Вообще-то да… - выдал Павлик, - она что, школьница-девственница?
- Школьница-девственница здесь только ты! – ухмыльнулся я, чувствуя, что разговор начинает перетекать в иное русло.
- Может, я напрашиваюсь… - проговорил он, хитро улыбаясь одними глазами из-под чёрных бровей.
- До 18-ти - только с письменного разрешения твоего папаши… - съязвил я.
Павлик ловко подскочил с низкого дивана и бросился к столу, схватив лист А4 и ручку, быстро что-то накарябал и протянул мне листок. На нём кривыми полупечатными буквами было выведено:
«Разрешение на проведение полового акта с …Кириллом Витальевичем. Выдано …Павлу Александровичу.
Число.
Подпись…».
Я рассмеялся, бросив лист на письменный стол и посмотрев на Павлика. На сей раз серьёзно. Я пытался понять, что же происходит внутри его головы, чего же он хочет, что им движет. Я успел привыкнуть к нему, как привыкают к щенку, который постоянно путается под ногами. Не забыть выгулять мимоходом, покормить между делом, поиграть иногда…так не успел заметить как, а он прижился, и я сам привязался к нему. Мне как-то внезапно стало жаль его, чувство ответственности всколыхнулось внутри, поднялось к горлу и снова низверглось вниз, как на американских горках.
- Тебе домой не пора ли? – спросил я, сам не зная почему.
Прозвучало это как-то недружелюбно, строго и даже с агрессией. Павлик воззрился на меня. Волны обиды исходили от него, как ультразвуковые сигналы. Я, молча, стоял, лишь двигая мышцами на скулах. Он поднял с дивана свою кенгурушку, одел её на ходу, вышел из комнаты, накинул куртку, обулся и вышел, хлопнув железной дверью. Я не двинулся с места, лишь слышал шелест его куртки и грохот двери, зло лязгнувшей замком. Этот резкий звук вывел меня из забвения, на меня за секунды навалилась неимоверная тоска и сожаление. Я выключил свет и, не раздеваясь, забрался на свою чердачную кровать, лёг на спину, заведя руки за голову. Тени от уличных листьев на потолке рисовали хитроумный узор, образы нахлынули, мысли импульсивно закололи мозг. К чёрту вас!
Сон незаметно накрыл меня в ту ночь. Затем шли обычные дни. Павлик пару дней не объявлялся. А про девицу в лиловом платье я решил забыть. Из-за внутреннего дисбаланса, который я остро ощущал, я начал насильно вгонять себя в полуаффектное состояние. С самого утра никуда не пошёл, пил, потом чуть не порвал ухо, растягивая тоннель. Как хотелось причинить себе боль, нормальную, естественную, телесную, понятную, лишь бы отвлечься. К вечеру мне в голову пришла идея, что надо развеселиться и поиметь кого-нибудь, но сначала ещё выпить. Будучи уже сравнительно нетрезвым, я влез в кеды, не завязывая шнурков, накинул свою битую старую косуху, неожиданно вспомнив, что не переодевался уже пару-тройку дней. Собственно, с тех самых пор, когда проводил ту светлоглазую нимфу до дома. Я усмехнулся себе под нос, чуть не выронив сигарету изо рта. На автопилоте дошёл до ближайшего супермаркета, чтобы продлить пьяное отчуждение, когда всё не имеет смысла, потому что неважно. Сигарета, уже прилично измусоленная так и торчала изо рта, а я забыл, что забыл прикурить. Лёгкая, но шаткая походка направила меня в отдел алкоголя. Я шёл мимо рядов, продираясь между банками с соленьями и полками со строем всевозможных макарон, мимо скучных полок с крупногабаритными пакетами муки и всевозможных каш и круп, на ходу споткнулся о напольный контейнер с какими-то яркими упаковками, пара из которых вылетела и повалилась на пол. Я кое-как поднял их, не глядя, сунув куда-то, где они предположительно лежали. Зачем, во имя всех языческих Богов, нужно было отдел с алкогольной продукцией делать в самой дальней части? В такие моменты я всегда задавался этим простым вопросом… Свернув за угол, я напоролся на какую-то бабушку. Кажется, наступил ей куда-то. «Простите, простите, великодушная…». Вот же, вот - впереди замаячила моя мечта, итог моего сложного квеста поиска. Бабуля разорялась за моей спиной, но цветные стеклянные бутылки манили. Я твёрдо взял бутылку очищенной текилы, крепко сжимая её пальцами, и неспешно отправился на кассу.
Голова моя пела от уверенности, что всё будет отлично. Я встал в небольшую очередь в кассу. Передо мной стояла худощавая спина, затянутая в коротенькое элегантное пальто. Взгляд мой спустился от спины ниже. Ноги были длинные и худые. Я одобрительно кивнул самому себе и своей радостной бутылке текилы. На кассовую ленту незнакомка выгружала пару упаковок с туалетной бумагой, прокладки, несколько фруктов, какие-то йогурты. Внезапно она повернулась, и я увидел её профиль. Внутри всколыхнулся весь выпитый алкоголь, согревая изнутри своим жаром. Пульс мой участился, достигнув 80 с чем-то ударов в минуту. Это мой рок-н-ролл!..
- Моя олениха! Алиса! – гаркнул я.
Она как будто вздрогнула и повернула своё точёное личико ко мне. Удивление читалось на её лице. Потом к удивлению прибавилось явное смущение из-за прокладок и туалетной бумаги на конвейере.
- Кирилл? – неуверенно пропела она, рассматривая меня так, словно видела в первый раз.
Думаю, такого меня она и впрямь видела первый раз.
- У тебя кровь! – вдруг выпалила она.
Я, ничего не понимая, воззрился на неё.
- На ухе… - пояснила она, показывая тонкими пальчиками на своё миниатюрное ушко под волосами.
- Ерунда… - отмахнувшись, буркнул я, потому что сейчас меня интересовало нечто совсем иное, а именно удачное стечение обстоятельств.
- Девушка, расплачиваться будете? – прозвучал недовольный голос девицы на кассе.
- Да-да, конечно, - протараторила Алиса, доставая деньги из кошелька с цветочным орнаментом.
Я дождался, пока она расплатится, подал свою драгоценную бутылку и, порывшись в карманах джинс, изъял смятые купюры.
- Какой чудесный нынче вечер, я тут живу недалеко, составишь компанию одинокому человеку в цветущем возрасте? – проговорил я, подмигнув.
Почему-то я знал ответ заранее. Никуда она со мной не пойдёт. С ТАКИМ мной она не пойдёт. Эта ухоженная благородная кобылка не пойдёт в моё неприбранное стойло, побрезгует немытым жеребцом, пропитанным никотином, как консервный жбан на лестничной площадке, под завязку забитый бычками.
- Кирилл, ты очень мил был в тот раз… Я правда не могу… Но у меня есть встречное предложение. -
Я внимательно смотрел ей в лицо, а она продолжала, - Приходи на выставку. Я в выставке участвую. Вот… – и она протянула мне какую-то красочную визитку с адресом галереи. Я взял глянцевую карточку двумя пальцами и спрятал во внутренний карман косухи.
- Приходи… Я буду очень рада… - проговорила она, - А текилу… - она игриво посмотрела на бутылку, которую я любовно сжимал, - мы можем выпить как-нибудь… В другой раз…


10. Алиса

В другой раз, мне было бы все равно на эту выставку, приехала бы - деньги забрала бы, но в этот раз было столько отличных работ: цельных, полновесных, сильных, я даже поначалу нервничала о том, кто я буду на их фоне? После успокоилась, работы были отличные, вместе смотрелись сдержанно и гладко.
Настроение создавалось такое, словно посредине октября наступит новый год со снегом, праздниками и всемирным счастьем. Наверное, дело было в приятном нежном свете залы, в общительных и любезных людях и отличном шампанском, что разливали без ограничений.
При этом на вечере я выглядела обворожительно. Я одела темно-синие, со слегка завышенной талией, брюки, суженные к низу. Белая мужская майка, заправленная фривольно в них, подчеркивала узкие плечи и смуглую кожу; накрученные крупными волнами большие кудри создавали волшебной пушистости шар волос на моей голове, а ярко красная помада делала меня похожей на актрису 70-х, не менее. Шарм придавали крупные серьги, браслеты на тонких запястьях и любимые мои духи. Я просто излучала какое-то торжественное обаяние, заставляя всех независимо от возраста, статуса и пола подходить, интересоваться мной и моими работами, делать мне комплименты и разглядывать мои работы ещё внимательнее. Такая радость, думается мне. Первая выставка и уже три предложения о сотрудничестве и 4 работы повезут на аукцион. А ведь ещё вчера мне даже нечем было за квартиру платить.
Вдруг я вздрогнула, увидев того самого моего судьбоносного юношу, Кирилла, уверенно и спокойно зашедшего в зал, увешанный картинами. Никак я не ожидала его тут увидеть, он был тогда так пьян и так шутлив, что моё предложение воспринял бы, как глупый отказ прийти к нему пить текилу.
Но сейчас он был трезв, с лёгкой небритостью на лице, внимательно и пристально разглядывал стоявшие картины и громоздкие инсталляции. Я, наклонив голову, даже залюбовалась им. В белой рубашке, с поднятым воротничком, в потрёпанной джинсовке и в кедах, с волосами, туго убранными в короткий хвост - сзади он смотрелся таким красивым, таким нереальным. В одном виде, в одном образе, чувствовалась эта независимость. Всё этому юноше было по плечу, и правила-то для таких не писаны. Не стеснялся он грубо ухмыляться, когда работа не нравилась ему, или весело и открыто смеяться в лицо той или иной пошлой статуе, которая безнадёжно пыталась украсить зал. Реакция на всё искусство была у него честная, очевидная, выразительная.
Он увидел меня, и сердце моё болезненно ёкнуло. Кирилл медленно и оценивающе оглядел мой внешний вид, находясь ещё на расстоянии в пол зала от меня. Расчетливо он остановился на моих красных губах, улыбнулся восхищённо кудрям и махнул рукой в мою сторону. Он быстро подошёл ко мне и поприветствовал:
- Ну, ты знаешь… отличные у тебя работы, если сравнивать с этими-то «мастерами» современного искусства. Ты просто гений! - смеялся он.
Теперь, когда я была не на каблуках, а в мягких теннисках, он оказался намного выше меня.
- Спасибо. Нравится?
- Вот эту твою повесил бы дома у себя… - показал он на картину.
- Только дома?
- Хорошие работы у тебя, не нервничай, - он посмотрел на меня пристально и добавил с язвинкой - Дёргаешься ты, хорошая моя. Маньяков здесь ночных нет, бояться нечего. Ты молодец.
Он как-то лихо потрепал меня по плечу и со словами: «Пойду ещё пройдусь, погляжу…», - исчез в толпе.
А на меня сразу навалилась какая-то усталость. Люди и дальше подходили, улыбались мне, подливали шампанского и всё время отвлекали от него, всё время не давали мне понаблюдать, увидеть его реакцию на творчество людей, на мои работы, на меня саму...
Мягкий свет вдруг пробудил во мне ощущение уюта и сонливости, за большими окнами темнело, алкоголь приелся, а поток людей утомил.
«Что мне его дожидаться?» - грустно подумала я, видя его спину, окружённую стаей молоденьких девиц, я прищурила свои ледяные светлые глаза. Промелькнула дерзкая мысль: « Нравится мне этот стервец. И резкостью. И честностью. Своим грубым характером и навязчивой ухмылкой, непоколебимой ни перед чем…». Я в задумчивости передёрнула плечами и, накинув кожаную курточку телесного цвета, быстро ретировалась из душного, шумного, усыпанного пьяными весёлыми людьми зала.
На улице меня обдало холодным свежим воздухом. Щёки ещё горели от духоты и выпитого шампанского. Я шустро намотала шарф себе на шею. И взглянув на чистое ледяное небо, подумала: «Приду домой - поем что-нибудь. Уже 2 дня толком ничего не ела, как бегала, да нервничала с этой выставкой…». Пустые мысли медленно вспыхивали у меня в голове.
Не успела я и 2 шага ступить, как кто-то резко и крепко дёрнул меня за руку. Я быстро развернулась и увидела его. Кирилла. Он стоял в 2 шагах от меня в той же джинсовке и крепко держал мою руку в своей. Глаза его горели огнём, а узкие губы расплылись в улыбке.
- Куда ты так быстро, Алис? Решила, сбежать? - голос его звучал мягко, приветливо, в противоположность его виду.
Я ещё раз взглянула на небо. Нас окружала темнота ночи. И это небо словно пошатнулось надо мной.


11. Кирилл

Небо словно пошатнулось надо мной, рок-н-ролльный осенний порыв подхватил меня, подтолкнув вперёд. Я стремительно приблизился к ней, не отпуская тонкой и почему-то холодной ладони. Губы мои достигли её уха и прошептали, обдавая теплом её шейку, быстро покрывающуюся мурашками:
- Пойдём со мной… ты обещала…
Отстранившись через несколько секунд, я посмотрел в её глаза. Они как будто затуманились и опьянели.
- Обещала… - растерянно процедила она.
- Тогда пошли…
Я потянул её за собой. Она молчала. Я молчал, разглядывая трещины в асфальте, как вены, бегущие, соединяющиеся друг с другом, ведущие куда-то. И я вёл её за собой. Растерянную, неуверенную, сам не очень осознавая, что делаю. Мы забрались в полупустой ночной троллейбус, встали у заднего стекла, где сильнее всего трясло. Она смотрела в ночь на дорогу, щурясь от света фар. Держа её руку, я периодично гладил указательным пальцем по её ладони. Она стояла рядом, уткнув острый носик в замотанный на шее шарф. Я периодически поглядывал на неё, читая в лице неприкаянность, с которой она ходит по городу. Бродяга ты… Бродяга я… Я знаю, отчего твоё смятение.
Выйдя на остановке, недалеко от моего дома, мы пошли по тёмным переулкам, листья безнадёжно бросались под ноги. Открывая ключами железную дверь, я спросил её, стоявшую за моей спиной на лестничной площадке.
- Ты когда-нибудь…любила? – я распахнул дверь, предлагая ей войти.
Она аккуратно зашла в коридор, в который попадал свет фонаря из кухонного окна. Я закрыл за ней дверь и снова воззрился на неё, ожидая ответа.
- Ты…любовью занималась? Или тупо трахалась?
Глаза её метались, боясь посмотреть и сказать правду, тишина давила со всех сторон.
- Нет…- вдруг едва улыбнувшись, ответила она, - Не занималась… - даже слово любовь она побоялась произнести.
- Тогда скажешь… если вдруг будет больно… - ответил я тоном, не терпящим возражений.
Секунды замирали, и, приближая своё лицо к её, я заметил, что она словно пытается отстраниться. Я сбросил оковы времени и, игнорируя её патологическую неуверенность, коснулся пальцами её губ, стирая яркую красную помаду, затем коснулся губами её рта. Она вцепилась ловкими пальчиками в мою джинсовую куртку, не давая вплотную приблизиться к ней. Тогда я ослабил напор и с остервенением скинул свою джинсовку, стянул с неё куртку, скомкав её как флаг поверженного врага, отбросив куда-то в угол. С нетерпением завоевателя в предвкушении скорой победы я продолжал начатое разоблачение прелестного тела, манящего лёгким ароматом духов, дополненных едва уловимыми нотками пота, страсти и шампанского. Когда я обеими руками взялся стягивать с неё майку, она предприняла ещё одну попытку сопротивления.
- Кирилл, погоди немного… - прошептала она, - давай хотя бы закроем дверь…и…мне надо в туалет.
- Ааа…чёрт! Ну, ты нашла время! - пробасил я.
Она буквально выскользнула у меня из рук и исчезла в темноте коридора. Я запер дверь и, пройдя на кухню, освещённую проникающим с улицы светом фонарей, закурил. Ещё секунду назад я был абсолютно уверен в себе и в реальности происходящего, но сейчас, глядя на тёмные силуэты колышущихся деревьев за окном, я отстранённо посмотрел на себя, словно бы со стороны, и подумал о своевременности и правильности своих действий. Что-то щемящее закралось в моё сознание. Это какой-то подлый потребительский автоматизм, у которого я сейчас иду на поводу. Мне показалось, что это будет слишком, если я её «приятельски изнасилую» при первой же возможности. Погрузившись в эти размышления, я не заметил, как выкурил несколько сигарет подряд. Алиса так и не появилась, лишь шум воды доносился из ванной. Я медленно подошёл и осторожно приоткрыл дверь в ванную комнату. Яркий свет ослепил меня на мгновение. Посреди ванной на холодном кафеле стояла нагая она. Капли воды застыли на покрытых мурашками плечах и груди, длинные волосы прилипли к лопаткам. Она была прекрасна, как русалка, выброшенная не берег в пене морской. Вокруг царила невероятная пустота. Лишь она и больше ничего…
- Я ждала тебя…- сказала она, повернув игриво голову, - так долго, что даже замёрзла…
- Извини, – ответил я и, машинально сняв махровое полотенце, мягко завернул её в него.
Повернувшись, она посмотрела на меня вопросительным взглядом с ноткой разочарования.
- Кирилл? Что случилось? – спросила она.
Я тянул с ответом.
- Пошли пожрём…
Она окинула меня оценивающим взглядом, и на её лице появилась смущённая улыбка.