Мир? Сиквел к Цикл 35

 
- Батя, оставайся, ты что! – просит Костя. Но я-то вижу: рожа у него довольная, глаза заблестели. Радуется, что я ухожу, неблагодарный засранец. Какой он, оказывается, ебливый – не терпится своему белобрысому пару палок накидать.
- Ефим Данилович, правда, оставайтесь! В Алёнкиной комнате выспитесь… Куда вы сейчас поедете – одиннадцатый час ночи на дворе! – уговаривает меня Максим, при этом, в отличие от моего рыжего поганца, делает это искренне, в голосе неподдельное волнение.
- И не просите, - хмыкаю. – Не хочу вас стеснять, - подмигиваю Косте. Сын расплывается в улыбке, а Макс густо краснеет и стыдливо напускает свои длинные волосы на лицо.
- Чему ты радуешься, Костя? – озабоченно спрашивает белобрысый. – По-твоему, это нормально, что нетрезвый отец поедет на автобусе?
- Не волнуйся ты, дурачина, - треплю Максима за плечо. – Ничего со мной не станется. Сколько лет живу…
- Я батю отвезу, - категорично заявляет сын.
- Сиди уж, - не менее категорично произношу я. – У самого глаза *буться, а он машину вести собрался.
- Давайте мы такси вызовем? – предлагает Максим.
- Вот это умно, - соглашаюсь я.
- Тогда, Макс, ты звони в такси, а мы с батей пойдём на улицу, проветримся, - распорядился Костя.
- Ладно, - улыбается сивый.
 
Втроём мы направляемся в коридор.
Костька поддерживает меня за локоть, пока я застегиваю свои сандалии. Ну и налакался я сегодня! Хорошо, что Людка меня не видит, а то запилила бы.
- До свидания, Ефим  Данилович, - Максим неловко протягивает мне свою тонкую, женственную ладонь. Я крепко пожимаю её. Малафеев зашипел – видимо, я перестарался с рукопожатием.
- Пока-пока. Готовься сивый, Костина маманя с деревни вернётся – мы вдвоём нагрянем, - грожусь я.
- Всё будет в лучшем виде, - уверяет Макс, и, помахав нам вслед рукой, запирает дверь.
 
***
 
    Я и батя вышли во двор и устроились на скамейке, что стоит у моего подъезда.   Небо окрашено замысловатыми голубовато-розовыми разводами, где-то высоко-высоко, недвижимо зависли перьевые облака. На улице, не смотря на поздний вечер,  было душно, как в парилке. Редкие порывы ветра не давали облегчения – они были тёплыми, словно их выдувают из фена. С лесополосы  тянулся запах горячащих торфяников.
Папа достал из кармана своих бежевых штанов помятую пачку «Явы Золотой».
- Будешь?
- Ещё бы, - с удовольствием беру сигарету.
- Курилка ты, - хмыкает отец.
- Весь в тебя, - парирую я.
- С этим не поспоришь, - улыбается папа.
Некоторое время мы курим молча. Я изредка посматриваю на отца. Совсем скоро ему исполнится 58 лет. Он хорошо сохранился для своего возраста: такой же энергичный, бойкий. Хотелось бы мне, дожив до его лет, оставаться таким же. Батя делает затяжку за затяжкой и наблюдает за загулявшимися детьми, которые беззаботно, словно заведённые ползали по различным лесенкам, турникам, горкам, установленным во дворе.
- Экий свинтус! – комментирует отец, увидев, как пацан из соседнего подъезда, неудачно скатившись с горки, протормозил задницей по песку, а потом и вовсе развалился посередине площадки, словно на пляже.
- Мамаша выстирает, - хмыкаю я.
- Вот и ты так думал, наверное, когда в грязи валялся, - с укоризной произносит папа. – Помнишь, Костька, себя в детстве?
- Я ничего плохого не делал, - возмущаюсь я.
- Ага… Совсем ничего! Приходил домой с улицы, будто кот помойный! Все подвалы облазаешь, на всех стройках побываешь. Грязный, вонючий, коленки разбиты, локти исцарапаны…
- Было дело, - припоминаю я. Да, в детстве я был жутким непоседой. Со своим другом Сашкой, я ползал по чердакам и подвалам, воображая себя великим исследователем.
- Папа, - после короткой паузы, я обращаюсь к отцу. Он пытливо сморит на меня. – Тебе не жалко, что мы столько лет… просрали этими распрями?
- Конечно, жалко, - вздохнув, соглашается батя. – Кто ж тебе раньше не давал меня к себе позвать, и вот так, душевно всё перетереть?
- Потому что ты орал при каждой встрече, - чеканю я. – Не думаю, что ты согласился бы…
- Ты бы не думал… А приглашал! – хлопает меня по спине. – Может быть, я только этого и ждал.
Мне нечего сказать, просто устраиваю свою голову на его широком плече, а папа заражает мне по лбу щелбан.
- У меня же День Рождения через неделю, - сообщает он.
- Помню я, помню.
- Неужели? – отец удивлён.
- Мы всегда за твоё здоровье выпивали, - признаюсь я.
- Спасибо, - папа взъерошивает волосы на моей макушке.
Как назло, подъехало такси. Шофёр нетерпеливо посигналил, поторапливая нас.
- Ладно, сын, пойду я, - с неподдельным сожалением проговорил отец. – И… - заглядывает мне в глаза. – Чтоб на День Рождения ко мне приехали… - улыбается. – На даче будет отмечать. Помнишь, где наша дачка-то находится?
- Помню, естественно, - усмехаюсь я. – Про фазенду забыть невозможно. Сколько я сил потратил, впахивая там, как негр.
- А сколько мы с матерью сил тратили, чтобы тебя затащить туда! – хохоча, восклицает отец. – Ну, бывай, сына!
 
     Подмигнув мне, батя заскакивает в такси, и, улыбаясь, машет мне рукой. Я тоже сижу на скамейке, и улыбаюсь как дурак. Наконец-то с моего сердца упал самый тяжёлый камень. Я помирился с отцом! Мне захотелось прокричать эти слова, но я сдержался. Радость распирает меня: теперь всё будет не просто хорошо, а замечательно. Жаль, что столько лет, мы потратили на перебранки. Но… ведь мы наверстаем упущенное?
       Мой папа – классный мужик. Все мальчишки во дворе завидовали тому, какой у меня батя. Мы были очень дружны и много времени проводили вместе. Мы ездили на рыбалку, в лес за грибами, ковырялись в гараже с нашими таратайками. Он даже тренировал нашу дворовую хоккейную команду. Отец учил меня хорошему и… плохому. Под его контролем я выкурил свою первую сигарету, выпил первую поллитровку «Жигулёвского». Он учил меня «изысканной ругани» и драться. В общем, батя делал всё, чтобы вырастить из меня «настоящего мужика». А ещё, он часто брал меня с собой на завод. Папа водил меня по цехам, с упоением рассказывая, какие сложные приборы и запчасти в них производятся; показывал мне свои чертежи и разработки, а я, в свою очередь безмерно гордился тем, какой у меня башковитый папаша.
         Такие тёплые отношения стали рушиться, когда я увлекся металлом и начал отращивать волосы. Батя не раз, в порыве гнева таскал меня за хвост, разрезал футболки с логотипами любимых групп, которые я старательно вырисовывал фломастером, разламывал пополам кассеты с записями Kiss, WASP, Judas Priest…
К счастью, с моим поступлением в университет, наши отношения снова потеплели. Папа даже смирился с моим «патлатым» имиджем. В 1990 году, на факультет ПОВТ был приличный конкурс – 6 человек на место. Отец очень боялся, что я пролечу как «фанера над Парижем», так как я больше гулял, чем готовился к вступительным экзаменам. Зато, как он гордился мной, увидев моё имя на самом верху списка поступивших, с  наибольшим количеством набранных баллов. Но, всё рухнуло, когда папа узнало обо мне и Максе. Казалось, что перед нами выросла непреодолимая стена. Он презирал меня, не желая иметь с таким дрянным сыном, ничего общего. Невозможно научиться жить с этим. Не смотря ни на что, я скучал прежним, дружеским отношением с батей… И, через восемнадцать лет, день «воссоединения» наконец-то настал.
 
 ***
 
      Тихонько вхожу в квартиру и заглядываю в зал. Максим не заметил моего появления. В комнате орала музыка, а Малафеев расселся на полу и листал книгу Лобсанга Рампы. Его длинные, светлые волосы были затянуты в высокий хвост на макушке, обнажая хрупкие плечики и тонкую шею.
Я безудержно захотел пройтись языком вдоль линии его позвоночника. Решаю воплотить своё желание в жизнь незамедлительно. На цыпочках подкрадываюсь и сажусь позади Максима. Улыбнувшись, дую ему в затылок.
- Ой! – Малафеев испуганно вскакивает и оборачивается. Ну и рожа у него: брови нахмурены, щёки надуты от негодования.
- Я чуть в штаны не наделал, разве можно так пугать? – возмущается он, но я накрываю его губы  грубым поцелуем.
- Маньяк, - смеётся Макс, когда я соблаговолил отпустить его.
- Конечно! – восклицаю. – Два дня воздержания! И, знаешь, третьего не будет! – уверяю я.
- Костик, - Максим мнётся, а потом запускает свою прохладную ладошку мне под майку.
- Надеюсь, на этот раз «адская жара» не помешает нашей близости, - горячо шепчу ему на ушко.
- Думаю… - белобрысый закидывает голову вверх, размышляя. – Пожалуй, не помешает.
Вместо ответа, начинаю зацеловывать его шею. Покусываю и облизываю гладкую, немного солоноватую кожу моего мальчика.
- Костя, - выговаривает он с лёгким придыханием, и пытается стянуть с меня майку.
- Подожди, - неохотно отстраняю его, чтобы раздеться. Максим, тем временем, резво сбросил с себя джинсы и трусы.
- Рыжий, - он поманил меня длинным пальчиком, усевшись на полу, призывно разведя ноги.
Узрев Макса в такой возбуждающей позе, издаю череду нечётких звуков, и, подхватив его под руки, тащу к креслу. Сколько раз я занимался с Малафеевым сексом? Наверное, больше тысячи… И мне до сих пор не надоедает его худощавое, стройное тело, которое я досконально изучил. Я знаю все его потаённые точки, одно прикосновение к которым, заставляет Максима трепетать и выгибаться от удовольствия. От возбуждения кружится голова, внизу живота разлилось тепло и порхают бабочки. Как же хочется войти в моего белобрысого прямо сейчас, безо всяких прелюдий. Но…
Провожу языком по внутренней стороне руки Максима, от локтевого сгиба, до тонкого запястья – знаю, эта ласка сносит у него крышу.
- Ещё, - требует он.
Одной ладонью накрываю его возбуждённый член и двигаю вверх-вниз, одновременно облизывая нежную кожу руки Макса.
- Ммм, - выдыхает он, и устремляет на меня рассеянный взгляд.
Ё-моё, как он сидит… Развалился в кресле, закинув раздвинутые ноги на подлокотники.
- Бля, - шепчу я. – Не могу больше, - плаксиво выговариваю, и припадаю губами к выступающим ключицам, спускаюсь ниже, играю языком и зубами с твёрдыми горошинками сосков, при этом, не убираю руки с члена Максима.
- Не можешь… - задыхаясь, произносит он, - Тогда, чего же ты ждёшь?
Последний раз прикусываю его розовый сосочек, улавливаю бешеный стук сердца Максимки, а потом, опрометью бросаюсь к комоду, в одном из ящиков которого, запрятан тюбик «Тик-така».
       Пока я судорожно разыскивал этот грёбаный крем, Макс сидел на кресле, всё также бесстыдно раздвинув ноги, и ласкал себя. Его ладошка скользила вверх-вниз, по стоящему колом члену, а пальчики второй руки шаловливо раздвигали его дырочку. Я судорожно сглотнул слюну, и, наконец-то нашёл смазку. Дрожащими от умопомрачительного возбуждения, размазываю небольшое крема по своей плоти, и тороплюсь к Максу. Немного приспустив его с кресла, утыкаюсь головкой в его вход. Он перестал терзать свой член, и обхватил ногами мою талию.
- Наконец-то, - откинув голову назад, я врываюсь в его тело. Привычная теснота, жар, неземное удовольствие, доводящее до исступления.
- Быстрее, - хныкает Максим, проводит пальчиками по моей, покрытой рыжими волосами груди, а потом болезненно щипает за сосок. Но я решаю помучить его, медленно входя в него и быстро выходя до самого конца, а затем, снова врываясь в податливую попку моего Макса.
- Костя-а-а, - гладя себя по яичкам, белобрысый двигается вперёд, насаживаясь на меня поглубже и смотрит куда-то в сторону. Любопытствуя, оборачиваюсь, и вижу, что мы расположились напротив зеркала, растянувшегося по всей высоте стены. Меня посещает гениальная идея. Выхожу из жаркого тела Максима.
- Костька! – разочарованно вскрикивает он.
- Тсс, - шепчу я, целуя его во взмокший лоб. – Слезай с кресла, скорее.
Малафеев неохотно, надув губы выполняет мою просьбу. Я занимаю его место, немного приспустившись и разведя ноги, так, чтобы Максу было удобнее устроиться на мне.
- Теперь насаживайся на меня, в темпе, - притягиваю к себе белобрысого.
- О-о-о, - радостно восклицает Максим, когда до него, наконец-то доходит моя идея. Он с небольшим трудом взбирается на меня и резко насаживается.
- Голову немного в бок, - руковожу я, хотя мне уже не терпится начать двигаться в теле моего мальчика. – Прижмись к моей груди спиной… Теснее…
Кажется, что наша кожа плавится, и мы сливаемся воедино. Я толкаюсь вверх, почти до основания входя в Максима. Он постанывает, закусив губу. Его затуманенный взгляд скользит по нашим телам, отражающимся в зеркале. А я схожу с ума от дикого наслаждения. Одной рукой придерживаю Макса за талию, другой – глажу его по груди, под рёбрами, сжимаю соски. Время от времени награждаю его жадными поцелуями в фарфоровую шею. Малафеев с огромной скоростью ласкает свой член, а пальчиками свободной рукой пробегается моей мошонке.
- Ой… - громкий вскрик вырывается из его груди. Тело Максима выгибается в судороге оргазма. Рот приоткрыт, глаза зажмурены.
- Смотри, - приказываю я, и совершаю последнее движение, приводящее меня к долгожданной разрядке. Я взрываюсь в тесном теле Максима. От острого наслаждения, кусаю его за плечо. Малафеев, тяжело дыша, следит за моими действиями в зеркале.
- Ка-а-а-йф, - выдыхает он, извернувшись, целуя меня в висок.
- А то, - соглашаюсь, рассматривая наши отражения. – Ох, напрудил-то, - улыбаюсь я, глядя на плоский живот Макса, залитый спермой.
 - Сам хорош, - размазывает семя по себе. – Сейчас слезу с тебя и всё по ляжкам потечёт, - смеётся он.
- Я старался, - целую его в ушко, и, намереваюсь перейти к губам, но, зазвонил телефон.
- Да что же это такое! – срываюсь я, и в сердцах шлёпаю Максима по упругому бедру. – Какое ебло звонит?!
Малафеев подрывается взять трубку,  но я прижимаю его к себе, и не пускаю.
- Пусть звонят, - шепчу я, целуя Максимку в шею.
- Вдруг что-нибудь важное, - возражает белобрысый, выкручиваясь из моих объятий.
 
     Он подскочил к трубке радиотелефона и посмотрел на определитель номера.
- Костя, это твой папа, - сообщает он.
- Бери, - делаю лёгкий взмах рукой. Вот, батя, удружил. Чего тебе всё неймётся?
- Ещё раз здрасте, Ефим Данилыч, - улыбаясь, говорит Макс, но уже через несколько мгновений, от улыбки на его лице не остаётся и следа.
Мир?// опять сиквел к 35, часть 4, последняя
*** 
       Костя всучил мне пятьсот рублей на оплату такси. Дорога обошлась всего в 150,  стало быть, оставшиеся 350, я заначу, спрячу их в книжку. Главное - не забыть в какую. На  третий этаж я поднялся с трудом – одышка из-за разбушевавшегося сердца.  Квартира была заполнена спёртым воздухом – шутка ли, на улице весь день стояла жара под 40 градусов, а форточки были закрыты.
 
     Не хочу принимать лекарства – терпеть не могу всю эту химию. Решаю сесть на диван и подождать, надеюсь, что тахикардия пройдёт сама по себе. Следовало бы открыть балкон, но у меня нет сил встать.
Звонок в дверь. Не спешу открывать, ибо знаю: в такое время может припереться только мой старый друг и сосед Степаныч. Пытаюсь отвлечься от навязчивого треска звонка и беспорядочных стуков в дверь
- Данилыч, отворяй! – пьяным голосом требует сосед. – Я знаю, что ты дома. Я тебя в окно видел.
Делать нечего, лениво встаю и тащусь к двери. Степаныча я хорошо знаю – он кадр ещё тот, может и час, и два под дверью тереться.
- Данилыч! – Федя, шатаясь, стоит напротив меня.
- Нахрюкался уже, -  усмехаюсь. – Чего пришёл-то?
- Ну, ты вообще, Ефим, - возмущается Степаныч. – Старых друзей так встречаешь.
- Ой, - фыркаю я, и, шаркая, возвращаюсь в комнату, на диван. Федор проходит за мной.
- Итак своей рожей мне все глаза замазолил, - улыбаюсь.
- Данилыч, ты что это, разбогател? – подозрительно смотрит на меня. – На таксо до дому ездишь… Где был-то?
- А тебе всё скажи, - скалюсь я. – Степаныч, дай газету… И балкон открой, а то душно.
- Эксплуататор, - ворчит Федя, но выполняет мою просьбу. Протягивает мне местную газетёнку, которую я тут же использую в качестве веера.
- Хорошее чего случилось? – не унимается сосед.
- Ага, - киваю я.
- Тогда, - Степаныч потёр ладоши, - Может, по пять капель, а?
- Нету у меня, - рявкаю. – Ты себя в зеркало-то видел, а? Уже нажрался, небось с утра, с мужиками в пивнухе… А потом в гараж к Николаичу пошёл.
- Именно так, - немного обиженно выговаривает Фёдор. – А вот где ты болтался, я не знаю. Я тебе сегодня целых три раза звонил, и два раза заходил!
- На важных переговорах был, - горделиво задираю нос.
- Где? – выпучивает глаза сосед.
- В Администрации области, понял?… Изобретение моё будут  продвигать, - развлекаясь, вешаю лапшу на уши простодушному Феде.
- Да ты что!? – искренне радуется старый дурак. – Тогда тем более, грех не выпить!
- Нет у меня водки! – начинаю ещё энергичнее обмахивать себя газетой.
- Вот куркуль!  - с укоризной смотрит на меня из-под густых бровей. – У тебя-то и нет? Не вешай мне лапшу на уши! Я тебя тридцать лет знаю… У тебя в запасниках всегда…
- Ведь мёртвого достанешь, - перебиваю бухтение Степаныча. - Сейчас принесу. Но пить не буду.
- Мне что, одному, выходит… - разочарованно тянет Федя.
- Тебе не привыкать, - встаю. – А я сегодня вискаря элитного напился! Самого Джека Дэниелса, улавливаешь? - выпендриваюсь.
- В Администрации угощали? – недоверчиво полюбопытствовал Степаныч.
- В ней самой, - подмигиваю и ползу на кухню.
 
     Чувствую, что сердце совсем расшалилось. К бешеному ритму прибавилась жуткая боль, будто бы в мой мотор вонзили нож и прокрутили несколько раз. Схватившись за сердце, прислоняюсь к стене. Стараюсь выровнять дыхание, но ничего не помогает: всё те же режущие боли, гулкий стук в висках. Кажется, что начинает темнеть в глазах.
- Только бы не инфаркт, - едва слышно произношу я. Ноги не держат, медленно сползаю по стене, плюхаясь задницей на пол. На шум в кухню прибежал Степаныч.
- Данилыч, Данилушка, да что с тобой? – суетится мой приятель, кажется, что  он даже протрезвел.
- Сердце, - с трудом выдавливаю я. - Федя, капель, капель мне… - трясущейся рукой указываю на полку, где они хранятся.
- Вот-вот! – Степаныч схватил какую-то склянку и пытается влить её содержание мне в рот.
- Это Людкина, от давления, - кручу головой. – Скорую лучше вызывай…
Фёдор бросился к телефону.
 
- Алё, девушка… Алё! У нас приступ… Нет, не у меня, у друга моего! Помирает! – паникует  Степаныч.
«Помирает» - типун ему на язык!
- Скорее, только скоре… Знаете, какой человек, ой, какой человечище загибается… Чего? А-адрес? Это… - ещё не хватало, чтобы Федя от волнения забыл, где я живу. – Десятинная 7… Квартира 53… Третий этаж…
- Данилыч, ты держись! Они сейчас приедут! – приободряет меня друг.
 
         Тяжело дышу. Перед глазами круги. Под четвёртым ребром ломота. Чувствую себя погано.
- Давай перетащу на койку, - Степаныч, крепкий мужик, поэтому ему не составило большого труда поработать «костылём».
В спальной растягиваюсь на кровати. После резких движений, боли начали усиливаться. Морщусь.
- Хуже стало, да? – переживает Федя.
Молчу. Не буду тратить драгоценные силы. На лбу и над верхней губой выступила испарина.
- Как же я волнуюсь! – соседушка хватается за голову. – Так волнуюсь, что… я у тебя бутылку возьму? А то и меня приступ подкосит.
Из кухни Степаныч вернулся с бутылкой водки, которую я берёг для себя.
- Что ж не едут-то? – стонет он и открывает «Тысяцкую». Вот выпивоха, прямо из горла садит!
Внезапно раздаётся трель звонка.
- Иду! – кричит Федя и бежит открывать дверь. Ведёт до комнаты врача.
Врачом оказалась совсем молодая девчонка, совсем недавно медицинский закончила. Она с опаской покосилась на Степаныча, который снова присосался к бутылке, а потом принялась за меня.
Всё как обычно: смерила пульс, давление, послушала фонендоскопом.
- Приступ, - качает головой она. – Нельзя Вам в такую погоду выпивать, -  отчитывает девица.
- Дочка, ты бы мне укол какой всадила, а то уж больно некомфортно с резями в сердце лежать, - прошу я.
- Это я и собираюсь делать, - девчонка достала какую-то ампулу и одноразовый шприц. Протёрла мне локтевой сгиб спиртовой ваткой, а потом вколола чудодейственное лекарство. Пока она заполняла карточку, боли начали отступать. Будто бы нож из сердца наполовину вынули.
- В больницу бы Вам, - предлагает она. – И вот эти бы инъекции не плохо было бы поделать, - протягивает мне рецепт.
- Не, - сопротивляюсь. – Сто лет в больнице не лежал! Не поеду.
- За вами нужен уход, по крайней мере этой ночью… Посмотрите, какая духота. А у вас возможен случай рецидива при таких погодных условиях.
- И что в вашей больнице? – усмехаюсь. – Буду лежать в палате, где пять человек надышали… Дежурной медсестры, если что, не добудишься. Нее, дочка, не поеду. И вообще, у меня сын есть, - гордо выговариваю я. -  Позвони ему, попроси, чтобы он приехал… Костей зовут.
 
***
 
- Хорошо… Конечно… - кивает Максим.
- Что? – рявкаю я. Не дай Бог, что-нибудь с батей стряслось! Ведь только помирились. День рождения отмечать собрались вместе. Первый раз за восемнадцать лет! Нет, папаша, нет, не такой ты мужик, чтобы умереть в такой день.
- Приступ, - коротко и ясно.
- Ёбаный карась! – выплёвываю я. На глазах от смешения обиды и злости, как у мальчишки, наворачиваются слёзы. Не хочу, чтобы Макс их видел. Закрываю лицо руками. Папа…
- Чего ты расселся? – Максим пинает меня под задницу. – Надо ехать!
Слова Малафеева словно вывели меня из транса. Вскакиваю и бегу к шкафу, где лежат наши с Максом шмотки. Спешно одеваемся. Понимаю, что от меня воняет сексом и потом… Но сейчас не до душа. Надо приехать к папе как можно скорее, вдруг… Нет, такого и быть не может! Ведь батя у меня ого-го!
Весь хмель, не смотря на то, что выпито мною было немало, тут же выветрился.    Спускаемся с Максом в гараж, резко газую с места, и вот, мы уже мчимся по автостраде с приличным превышением скорости.
 
***
 
        Молодая докторша уехала, оставив нас со Степанычем наедине.
- Ефим… Как сын? Ты же говорил, что… Не общаешься, ведь он Алёнку бросил, заграницу уехал… - недоумевал Федя.
- Помирился я с ним, - мягко улыбаюсь.
- О-о, - Фёдор удивлённо вскидывает брови и учащённо моргает.
- Федь, - хмурюсь. – Ты иди домой, - тихо прошу я. – Завтра всё расскажу, честно.
- На Костьку хочется посмотреть, - возражает сосед.
- Степаныч, - повышаю голос. – Сам видел: я чуть коньки не откинул. Не нервируй меня. Иди, я прошу тебя, иди. А на Костьку завтра глянешь.
- Ладно, - Фёдор погрустнел. – Ты… это… держись, Данилыч, - он тоскливо посмотрел на меня и вышел из комнаты.
- Только дверь не захлопывай! – кричу ему вдогонку. – Ох, - откидываюсь на подушку. В комнате душно, но встать и открыть форточку я не решаюсь – вдруг снова приступ долбанёт.
 
***
 
- Папа? – слышу в прихожей Костин возглас.
- В спальной я, - подаю голос. Да, что-то слабовато он звучит.
- Батя! – Костька влетает в комнату. Весь какой-то взъерошенный, с неописуемым выражением лица. Оглядываю его: батюшки, да у него ещё ширинка не застёгнута! Торопился. Он сел на край кровати,  и уставился на меня, выпучив свои янтарные глазищи. Нахмуренный лоб разрезали три ниточки морщин.
Максим стоял на пороге спальной и нервно грыз ногти, не решаясь зайти. Костя часто моргал, и напряжённо смотрел на меня, видимо ожидая моих слов. Вся эта ситуация, почему-то очень рассмешила меня. Я хохотнул. Смешок отдался болью в сердце.
- Ты что? – Костька ничего не соображает, ошалевшим взглядом пробегается по моему лицу, смотрит в глаза, желая найти подвох. – Это розыгрыш? – выдыхает он.
- С чего ты взял? – крякаю я, сдерживая смех и, одновременно пытаюсь побороть укол боли в области сердца.
- Ты ржёшь! М-макс! – сын оборачивается и безумно смотрит на сивого. – Почему он ржёт?
- Успокойся, - касаюсь его руки. – Что мне, целый вечер скрюченным лежать? Полегчало немного…
- Тебе правда легче? – недоверчиво спрашивает сын.
- Зачем мне тебе врать? - хмыкаю. – Вот, мне рецепты выписали… Надо купить лекарств. Хотя… Не очень-то мне и хочется пичкать себя таблетками.
- Никаких «хотя», - Костя берёт рецепты с тумбочки и пытается разобраться в корявом почерке врача. – Я сейчас же поеду в круглосуточную аптеку и всё куплю.
- Разогнался, - усмехаюсь, - Уймись, - легонько ударяю ладонью по кровати. – Сядь.
- Папа, я всё решил, - заявляет Костя. С такой же интонацией он произнёс эти же слова почти 20 лет назад, когда уходил к Максиму.  Не буду ему сейчас перечить – итак сердце не унимается.
- Тогда пожрать купи чего-нибудь, - не прошу, а приказываю я. – Холодильник-то пустой.
 - Будет сделано, - кивает Костька и выбегает из комнаты. Максим хватает его за футболку.
- Ты чего? – сын хмурится и недовольно смотрит на сивого.
- А я? – тихо спрашивает он.
- Что – «ты»? Остаёшься с отцом, - командует он.
 
     А Макс – послушный малый. Закрыв за Костей дверь, он направился ко мне. Вошёл в комнату боязливо, неуверенно. Присесть на постель тоже не решался – переминался с ноги на ногу по центру комнаты и поглядывал на меня, видимо ожидая, моих «велений».
- Садись уже, - улыбаюсь я.
- Можно? – оживляется сивый.
- Садись, - насмешливо протягиваю.- Я смотрю, ты сама скромность.
Максим устраивается на самом краешке кровати и нервозно переплетает свои длинные пальцы рук.
- Просто… Е-ефим Данилович, - парень мнётся, стесняется. Судя по всему, хочет что-то сказать, но не решается. Он ссутулился, наклонил голову так, что его белобрысые волосы свесились вниз, почти полностью закрывая лицо.
- Выпрямись, сядь нормально! – приказываю я. – И повернись.
С явной неохотой и робостью, Максим всё-таки выполняет мои указания, устремляя на меня свои выразительные серые глаза.
- А теперь честно говори: злишься на меня? – напрямую спрашиваю я. – Сколько матюгов я на тебя сложил за всё это время – не пересчитаешь…
Парень закусывает губу, нервно сжимает покрывало, но находит в себе силы не отвести взгляд.
- Никак нет, - чётко, словно солдат отвечает он.
- Ой ли? – прищуриваюсь, желая почувствовать фальшь в его словах и поведении.
- Ваши слова часто обижали меня, - после недолгого молчания тихо заговорил Максим, - Иногда, Вы несли полный бред, - хмыкает. – А ругательства, относящиеся к моей ориентации, - смущённо улыбается. – Меня не задевали. Честно. Я настолько голубой, что голубее, наверное, только небо, - смеётся, и закрывает рот ладошкой. – Поэтому, какие бы синонимы слова «гей» Вы бы не употребляли – всё правда. К тому же, Вы далеко не единственный человек, обзывавший меня подобным образом. И, самое главное… - внимательно смотрит на меня. – Я очень благодарен Вам за то, что «сделали» такого сына. Вот.
Как я ни старался – не смог уловить ни капли наигранности. Сбивчивая речь Максима была настолько искренней, прямой, что я проникся к нему симпатией. Он жутко стесняется, но не боится говорить со мной на чистоту.
- И ты так спокойно признаешь то, что ты… - интересуюсь, и протягиваю руку к газете, чтобы снова использовать её как веер. Но Макс меня опередил и первым схватил газетёнку.
- Вам вредно сейчас шевелиться, - начинает обмахивать меня ею, словно опахалом.
- Чувствую себя шейхом, - улыбаюсь.
- Чувствуйте, - подмигивает. – Пока есть такая возможность.
- Вернется к моему вопросу, - требовательно произношу я.
- Да, я абсолютно спокойно принимаю себя таким, какой я есть, - Максим пожимает плечами.
- И как давно ты «такой, какой есть»? – удовлетворяю любопытство. Интересно, он «поголубел» после знакомства и Костей, или…
- Я с детства осознал себя «таким», - прямо ответил Макс и стыдливо отвёл глаза.
Вот это да! Он, оказывается, прирождённый педик! Значит, правы те люди, которые говорят: «голубыми рождаются, а не становятся».
 
Я словно следователь, ведущий допрос - в голове рождаются вопросы один за другим. Хочется разузнать больше о Максиме.
- Какие у тебя отношения с родителями? – допытываюсь я.
- Прекрасные. И мамой, и с папой. Они меня приняли. И Костю, кстати, тоже, - замечает он, видимо, желая укорить меня.
- Толерантные, значит, у тебя предки…
Может быть, Максим приукрашивает истинное положение, но мне показалось странным то, что отец так спокойно принял сына-гея. Тем более, как говорится, «пассивного», то есть, практически ставшим «девчонкой». Будь мой Костька таким – мне было бы сложнее принять решение о мире с ним. Сейчас-то он хоть и живёт с парнем, но он как бы мужчина в доме.  
- Именно так, толерантные, - кивает Максим и прекращает обмахивать меня газетой – у него устала рука. – И Вы, Ефим Данилович, терпимее стали. Мы поставили рекорд: я нахожусь с Вами в одной комнате почти пятнадцать минут, а Вы ни разу меня не обозвали. Прогресс на лицо.
- Хорошо сегодня посидели, - поворачиваюсь на бок. – Не охота с тобой лаяться. К тому же, я Вас простил.
- И правильно сделали, - улыбается Максим. – Знаете, как Косте Вас не хватало?
- Правда? – вскидываю бровь.
- Конечно… - вздыхает белобрысый. – Костя старался не показывать, но я-то чувствовал, что он тосковал… А ещё… - я напрягся, ибо догадался – Макс хочет сказать что-то очень важное.
- Макс, иди пакеты с едой разбери, - в прихожей послышался Костин зов.
Надо же, быстро он.
Улыбнувшись напоследок, Максим быстро поднялся с кровати и поторопился к Косте.
- В общем, я купил всего… Иди, разбирайся, что куда положить, и что из этого готовить, - распоряжается сын.
- Ого! Ну ты набрал… И ананас даже купил, - усмехается сивый.
- Это намёк, сам знаешь на какое блюдо, - слышу шлепок. Наверное, сын хлопнул Максима по заднице. Вот неугомонный!
 
***
 
- Папа, - Костя вошёл в комнату, на его лице застыло выражение бесконечной печали. – Скажи, только честно, - сын скинул тапки, и забрался на кровать с ногами. – Тебе нужна операция, да? Кардиостимулятор?
       Вот рыжий придурок! Думал бы, что несёт. Внутри меня всё бурлит от негодования. Хочется вскочить с кровати, и достать из-под неё шестнадцатикилограммовую гирю, которую я тягаю каждое утро. Сначала я несколько раз подбросил бы её под потолок, а потом дал бы этим снарядом по Костькиной башке, чтобы выбить дурь. Надо же, придумал – кардиостимулятор…
- Не дождёшься! – гневно выплёвываю. Сердце снова заколотилось. Меня буквально перекашивает от обиды. За кого меня держит этот сопляк? За старика-инвалида? Мне, между прочим, ещё шестидесяти нет. Да, сердце пошаливает, но, не смотря на это досадное обстоятельство, я без проблем могу и Косте, и Максиму вместе взятым, фору дать по всем параметрам.
- Пап, я как лучше хотел… Интересовался… - начал оправдываться сын.
- Такими вопросами недолго до второго приступа довести, - фыркаю я.
- Бать, прости, - виновато протягивает Костя, и ложится на бок рядом со мной.
  
       Мы смотрим друг другу в глаза. До чего же мы с ним похожи! Словно я смотрюсь в зеркало и вижу в нём своё отражение, только лет на двадцать моложе. Мы лежим молча, уставившись друг на друга. И я, и Костя понимаем – нам есть много чего сказать друг другу. Но ни он, ни я не решаемся заговорить первым. До того, как Костя связался с Максом, мы были с сыном очень дружны. Но никогда не нежничали: «папочка», «сыночек» и прочая «сладкая» ерунда. Общались как мужчина с мужчиной.
- Костя, - кладу свою шершавую ладонь на его щетинистую щёку. Рассматриваю лицо сына. Молодец, хорошо сохранился. На свои 36 не выглядит.  Надо что-то сказать. Такое, чтобы было понятно, что он мне нужен, что я скучал по нему, но чтобы эта фраза была не приторной.
- Весело мы жили… до ссоры, - тихо произношу я.
- Да, - Костя улыбается во весь рот. – Будем навёрстывать упущенное.
Оба смеёмся. Вот и поговорили. Коротко и ясно. Как настоящие мужики.
- Ну ладно, поднимайся, - толкаю его в плечо. – А то разлёгся.
Костька, довольный, как кот усаживается на кровати.
- Я купил ампулы с лекарством и шприцы. С завтрашнего дня начнём курс.
- А кто будет колоть? – в принципе, сделать укол – дело нехитрое. Но, всё же, определённые навыки иметься должны. Людка моя, например, в жизни ничего подобного не делала. Сам себе я тоже инъекции делать не стану – вдруг промахнусь.
- Уколы делать будет Максим, - пояснил Костя. – Поверь, у него богатый опыт в этом деле, - сын помрачнел. Наверное, воспоминания неприятные нахлынули. Хочется спросить: «Гадёныш много кололся?». Но я не буду этого делать – не хочу, чтобы Костька расстраивался. В дверь постучались.
- Вот чудак, - усмехается Костя. – Макс, заходи.
Белобрысый с лёгкой полуулыбкой, на цыпочках вошёл в комнату.
- Присаживайся, - Костя приглашающе похлопал ладонью по кровати. Максим послушно сел.
Немая сцена: эти двое педиков, улыбаясь, смотрят на меня, я, тоже лыбясь как идиот, гляжу на них.
- Идите спать, сынки, - наконец-то произношу я. Мальчишки восторженно переглядываются, наверное, не верят своим ушам. - Сынки? – переспрашивает Костя.
- Сколько раз я должен повторять? – беззлобно рявкаю я. – Что слышал. Теперь, хочешь-не хочешь, а вас у меня двое.
Парни радостно улыбаются. Наконец-то наступил долгожданный мир. Я понял: сердиться на них бесполезно. Заниматься самообманом я не хочу: очевидно, эти двое любят друг друга. А против этого чувства, я пойти не могу. Жаль, что мне потребовалось почти 20 лет, чтобы понять это.