Ключ

Глава 18
Полночь застала Франсуа уже привычно за рабочим столом в его маленьком кабинетике. В голове все ещё шумел выпитый с Жераром Моро виски, а пальцы пахли сигаретным дымом. Час назад он получил на руки адрес бывшей жены Седу — Беатрис Азуле. Под одной крышей с мамой проживал и пресловутый отвергнутый сын, но ехать к этим людям за полночь было слишком даже для Мореля. Отправиться домой тоже было выше сил. Он знал, пока не окончено расследование, не сможет вести себя как нормальный и адекватный семьянин. Расхожая фраза о том, что следователь не должен тащить работу домой, не срабатывала на практике. Своим появлением он разбудит чутко спящего сына и его до утра затем не уложишь, а внешним видом напугает жену, не сможет нормально общаться и всё испортит. Кроме того, от него несло сигаретами и алкоголем, и ему совсем не хотелось объяснять Тамаре, что надрался он тоже в рамках расследования. И как бы ни хотелось сбросить навалившуюся тяжесть, погрузиться в горячую ванну с пеной и смыть все мысли, а затем отрубиться до утра, расслабляться было ни в коем случае нельзя. Уж лучше он поработает ещё, а потом покемарит на удобном кожаном диване шефа Пас­каля Пе­ти. Перед ним на столе лежали распечатки входящих и исходящих звонков с телефона Ксавье Седу, и детектив пытался их просматривать. Как назло, голова соображала туго. Морель встал и направился в туалет. Там, закатав рукава рубашки по локоть, открыл кран и плеснул себе несколько пригоршней холодной воды в лицо. На обратном пути остановился у автомата в коридоре и, бросив пару монет, добыл дрянной, пахнущий почему-то желудями кофе в бумажном стаканчике. Все эти манипуляции должны были помочь ему собраться с мыслями. В конце концов Франсуа снова вернулся за стол. Над распечаткой телефонных звонков уже поработал следователь из его следственной бригады. Ярко-зелёным маркером он выделил всё, что показалось ему странным и выбивалось из общей картины. Детектив отхлебнул остывший, и от этого ставший ещё более противным напиток, незаслуженно названный кофе, и принялся за изучение документа. Его глаза рассеянно заскользили по строчкам. Звонки от Ангела и звонки на его номер — в большом количестве ежедневно, но это и понятно. Связь между продюсером и его подопечным была тесной, и это все опрошенные подтверждали. Дальше внимание Мореля привлекли два подчеркнутых звонка от сына Седу — Андре — в мае. Ниже все спокойно. И вот в июне целый ярко-зеленый блок бросился в глаза. Франсуа посмотрел на дату и присвистнул. Сон как рукой сняло. В ночь убийства на телефон Седу поступило шестнадцать неотвеченных вызовов с телефонного номера Леона Ноэля. 
Морель погрузился в раздумья. Разговор с Жераром Моро оставил в его душе мутный тошнотворный осадок. Он многое видел в силу своей профессии и его трудно было чем-то удивить, но история продюсера, готового для наживы пожертвовать своим подопечным, выводила из равновесия. Ему не верилось, что это правда. Но что-то упрямо подсказывало, что ударник группы не мог ошибаться. Логика в этом была нерушимая. Деньги, которые сулил Седу скандал, связанный с преждевременной кончиной главного солиста группы, вероятно, могли вскружить продюсеру голову. Но неужели никто не мог остановить его? Или мог? И если мог, то каким образом? А вдруг у Бертолини появился защитник, который решил убрать продюсера до того, как корыстный делец отправит Ангела на тот свет? Франсуа опять посмотрел на шестнадцать неотвеченных звонков. Последний — в пятнадцать минут первого, почти за час до убийства Седу. Ну что же, теперь разговор с Леоном Ноэлем стал определенно необходимым и Морель решил, что завтра утром, сразу после визита к бывшей семье Седу, он поговорит с месье Ноэлем. Оставалось только надеяться, что его найдут к этому времени. Возможно, этот Леон объяснит, чего так настойчиво добивался от Ксавье Седу в ночь, когда последнего убили. По крайней мере, надо выяснить, есть ли у него алиби. Франсуа погасил настольную лампу и с вожделением подумал об аппетитных формах комиссарского дивана.


***
Кое-как умывшись и почистив зубы в туалете конторы, Морель сменил рубашку на свежую, хранившуюся для таких случаев в шкафу в его кабинете. Автомат в коридоре зашипел и выдал очередную порцию так называемого эспрессо. Франсуа, мучимый чувством вины перед собственным организмом, недосыпом и тянущими болями в желудке — первыми предвестниками гастрита, пригладил слегка влажные волосы и сел за руль. Состояние, в которое он впадал каждый раз, расследуя тот или иной случай, сложно было объяснить с научной точки зрения, но ни есть твёрдую пищу, ни спать нормально детектив не мог ровно до той поры, пока дело не было раскрыто. Это было не правильно и вредно для здоровья. Но все жизненные ресурсы каждый раз были направлены на мозговую активность, а не на переваривание пищи, например. Тамара рвала на себе волосы и намекала на проблемы со здоровьем в будущем и своё возможное раннее вдовство, но, невзирая на ультиматумы, поменять что-либо была не в силах. Франсуа клялся нормально питаться, спать по расписанию и свозить её в отпуск, но всё это было чистой воды враньём и самовнушением. Среди следователей нет нормальных людей. В этом Морель был твёрдо убеждён. 
Вот и теперь, благополучно пропустив завтрак, Франсуа ехал на другой конец Парижа, чтобы допросить вдову Ксавье Седу и его сына, которых, по словам Альберта Долана, продюсер совершенно по-скотски бросил много лет назад. По счастью, законы трафика теперь были на его стороне: большинство машин двигалось в сторону центра города, поэтому до места назначения Морель добрался без проблем. К его огромному удивлению, неугомонный напарник, вчера опять слинявший самым наглым образом, что-то весело себе насвистывая под нос, был уже там. И через несколько минут Франсуа ёрзал в глубоком и неудобном кресле, пытаясь устроиться покомфортнее. Он вежливо сделал глоток остывшего кофе из красивой фарфоровой чашки и посмотрел на лейтенанта, который скучал чуть поодаль. Оба следователя чувствовали себя слегка неуютно под внимательным взглядом немолодой женщины, которая сидела напротив них и молчала. 
У Беатрис Азуле были большие печальные глаза и ярко выраженные носогубные складки. Франсуа попытался вспомнить, а сколько, собственно, лет было самому Седу, и мысленно задал себе вопрос, почему мужчины могут стареть красиво и достойно, а для женщин подкрадывающаяся старость почти неизменно несёт с собой увядание и разрушения во внешности. Наверное, и в природе за все требуется платить. Щедро расходуя запасы организма во время вынашивания детей, женщина стремительно стареет по мере взросления потомства. Человечество может предложить лишь услуги пластических хирургов, оплачиваемые любящей половиной. Хотя, тут детектив усмехнулся, все зависит от силы любви. Звезда футбола Жерар Пике, держа за руку супругу Шакиру, старше него на десять лет, нежно целуется с ней перед камерами репортеров, а она, счастливо улыбаясь, с высоко поднятой головой несет свой возраст. Любовь иногда творит чудеса. 
Квартира, в которой они сидели, была простой, но чистой. В ней не было предметов антиквариата, в отличие от квартиры продюсера на бульваре Сен-Жермен, или особых предметов роскоши. Здесь жили достаточно скромно. Скорее всего, Седу не баловал свою бывшую семью.
— Всегда боялась, что Ксавье уйдет от меня к другой женщине, — прервала тишину бывшая супруга продюсера и грустно улыбнулась, — зря боялась, кстати, — она помолчала и объяснила очевидное: — К женщине он не ушел. Он ушел к мужчине. 
— Вы тяжело перенесли разрыв? — принялся задавать вопросы Басель, пытаясь нащупать больные места и скрытые мотивы, а Франсуа весь обратился в слух. Женщина задумчиво кивнула.
— Да, мне это тяжело далось. Я очень злилась на Ксавье. Особенно поначалу, — она сжала в тонких покрытых коричневыми пигментными пятнами пальцах платочек, — но потом, когда прошло время, я поняла, что это было неизбежно.
— Почему? — подался вперед Ромм, выражая готовность слушать. Как показывала практика, женщины типа Беатрис охотно рассказывают о своих проблемах, стоит им увидеть хоть мало-мальски заинтересованного слушателя. Сейчас такой слушатель был.
— В сущности, нас поженили родители в очень молодом возрасте. Тогда мы многого не понимали и многое не знали друг о друге. Как, собственно, и о том, как должна складываться наша жизнь. Но прошли годы и стало ясно, что мы с Ксавье очень разные. Он всегда кипел от идей, у него были воистину наполеоновские замыслы, а я была очень спокойной и домашней. Мне не нужно было много. После рождения Андре я с удовольствием ушла в декрет, да так из него и не вышла — малыш рос болезненным. Мне, откровенно говоря, и не хотелось обратно на работу. Жизнь домохозяйки нравилась мне гораздо больше. Ксавье постоянно пытался меня куда-то вытащить, увлечь, но мне это было не очень интересно. В конце концов я ему наскучила, — женщина подняла на мужчин глаза, словно искала сочувствия. — Я чувствовала, что он меняется. Чувствовала, что ему нужно что-то большее, что я не могла ему дать. И всё же, когда он ушел, для меня это стало ударом. 
— Он сказал вам, что уходит к другому мужчине? — спросил Ромм. 
— Нет, — помотала головой мадам Азуле, — но я скоро всё сама узнала. Общие знакомые доложили. И скажу я вам, это было то ещё унижение, — она комкала в руках кружевной платочек. Видно было, что эти воспоминания не доставляют ей радости, — одно дело, когда твой муж бросает тебя ради другой женщины, а другое, когда он вдруг меняет ориентацию. В глаза мне, конечно, никто ничего не говорил, но я постоянно слышала за спиной шуточки, что довела его до того, что он теперь и смотреть на женщин не может. 
— А что вы почувствовали, когда узнали, что Седу больше нет? — продолжил лейтенант. Женщина подумала, пожала плечами и подняла на него сухие и какие-то выцветшие глаза.
— Ничего, — тихо призналась она и снова опустила взгляд, — я понимаю, это ужасно звучит. Но я ничего особенного не почувствовала. Нет, — спохватилась вдова, — то есть, естественно, у меня был шок. Как у любого человека, которому рассказали ужасную новость о близком родственнике. Но, как ни ужасно в этом признаваться, я не испытала чувство утраты. Наверное, потому что смирилась с уходом Ксавье давным-давно. Я уже своё отплакала.
— Седу продолжал общаться с вами и сыном после развода? — задал Басель следующий вопрос. Мадам Азуле помолчала немного. Видно было, как тяжело даётся ей этот разговор, наконец, она собралась с духом и продолжила.
— Нет, — она прочистила горло и тяжело вздохнула, — он однажды вечером собрал чемодан и ушел, ничего мне толком не объяснив. Андре тогда было всего пять лет. Он ничего не помнит. Может, это и к лучшему. Одно время я надеялась, что Ксавье станет так называемым воскресным папой, но и этому не суждено было сбыться. Он навсегда испарился из нашей жизни. Иногда посылал деньги, но их было очень мало, — она покачала головой, — мне пришлось вернуться на работу. Правда, со временем, когда стал успешным продюсером, он сообщил, что будет оплачивать хорошую частную школу для Андре. Но этим всё и исчерпывалось. Развод мы оформили через год, и даже тогда я его не увидела. Бумаги мне пришли по почте.
— Вы сменили фамилию на свою девичью. Себе и сыну. Теперь вы оба Азуле, — продолжил Ромм. — Зачем вы это сделали?
— Ну, во-первых, как уже говорила, я была очень зла на Ксавье, — Беатрис задумчиво посмотрела в окно. — А во-вторых, так гораздо удобнее. Да и помогает избежать глупых вопросов про моего бывшего мужа.
— А как чувствовал себя ваш сын? — включился в разговор Франсуа.
— Андре было гораздо тяжелее, чем мне, — в этот момент глаза мадам Азуле заволокло настоящей печалью. Стало ясно, что сын единственная и настоящая забота этой немолодой женщины. — Как ни старалась, я не смогла заменить ребенку отца. Это оказалось невозможно. А когда воспитываешь мальчика, это может превратиться в катастрофу. Мальчикам особенно сильно нужны отцы. Именно отец может воспитать сына настоящим мужчиной. А Андре всю жизнь чувствовал свою ущемлённость и ущербность. Вот и в школе у него были проблемы. Одно время он чуть не превратился в изгоя. 
— Почему? — заинтересовался Франсуа. — Была причина?
— Как я уже сказала, Ксавье оплачивал Андре очень дорогую частную школу. Но дело в том, что в заведении подобного рода одной оплатой за обучение дело не заканчивается. Дети там одеваются дорого, приносят в школу эксклюзивные мобильные телефоны и прочую ерунду. Вечером их разбирают по домам на роскошных машинах. У нас с Андре ничего такого не было, и сын очень комплексовал. Я пыталась поговорить с Ксавье, но он и слушать ничего не хотел. Я даже просила его перевести сына в школу попроще, но он вбил себе в голову, что эта ситуация должна воспитать из мальчика мужчину. Что Андре обязан переломить себя, противопоставить себя системе или найти подработку. Но как-то справиться с проблемой. Подозреваю, Ксавье сделал это специально. В этом есть определенный смысл. Но мой бывший муж не учел одного. У Андре не было характера отца и его силы воли. В результате он не смог вынести правильный урок из этой ситуации и только озлобился.
— Андре пытался контактировать с отцом? — снова взял беседу на себя Басель.
— Пока учился в школе — нет, — принялась объяснять Беатрис, — но когда обучение окончилось и пришёл момент выбирать профессию, случилась одна неприятная история. Я поговорила с Ксавье и он обещал оплатить сыну колледж, но Андре долго не мог определиться с будущей профессией. Потом он вбил себе в голову, что может стать певцом. Он считал, отцу ничего не стоит ему помочь, но тому категорически не понравилась такая идея, — женщина вздохнула, — тут я с ним согласна, честно говоря, таланта к пению у Андре не было. Но сын не послушался и сам, без приглашения, явился на кастинг. Ксавье пришёл в ярость. Произошёл скандал. Андре вывели с охраной. Он был ужасно подавлен и на долгое время прекратил попытки общаться с отцом. — Мадам Азуле замолчала, словно раздумывая, следует ли рассказывать дальше, но всё же решилась. — Но некоторое время назад он все же обратился к отцу за помощью.
— Какого роду помощью? Он просил у Седу денег? — спросил Ромм. Беатрис кивнула.
— Андре по образованию программист. Но долгое время работал специалистом по графической рекламе. Это удобно — позволяет работать не выходя из дома. В конце концов мальчик решил основать собственную фирму. Но в заёме на открытие собственной компании ему отказали, и тогда Андре решился обратиться к отцу. Ведь Ксавье уже был очень богат и для него эта сумма ничего не значила.
— Седу дал деньги? — спросил Франсуа, точно зная ответ на свой вопрос. Мадам Азуле отрицательно помотала головой.
— Нет, Ксавье отказал.
— Как это воспринял ваш сын? — снова перехватил инициативу на себя Басель.
— Очень плохо, — призналась Беатрис. — Он был морально раздавлен. Ведь всё так хорошо начиналось. Ксавье назначил ему встречу. Андре приготовил бизнес-план. И потом, сын просил деньги не насовсем, а в долг. Он был уверен, что всё получится. Но выяснилось, что Ксавье даже не собирался давать деньги. Он пригласил его к себе, чтобы прочитать ему нотацию. Стал говорить, что ему самому никто не помогал вставать на ноги. И что он, Ксавье, и так уже сделал всё, что от него требовалось — заплатил за образование Андре. Что только так — самостоятельно — можно стать настоящим мужчиной, и много чего ещё в этом духе.
— Когда это произошло? — уточнил Морель и выпрямился, стараясь поменять позу. От долгого сидения на одном месте стала затекать нога. Женщина задумалась.
— В конце мая, кажется, — произнесла она неуверенно. Ромм демонстративно открыл папку с материалами уголовного дела.
— У нас есть свидетельства очевидцев, что ваш сын угрожал убить Седу в тот вечер, когда произошла встреча, о которой вы рассказываете. Вам что-нибудь об этом известно? — он быстро вскинул на Беатрис глаза.
Её лицо стремительно побелело, глаза влажно заблестели, а скрюченные пальцы сжали кусочек батиста, который она продолжала комкать в руках. Ни разу при упоминании бывшего супруга, погибшего при ужасных обстоятельствах, её голос даже не дрогнул, но теперь, когда поняла, что единственному сыну грозят проблемы, она готова была разразиться слезами.
— Андре не мог убить Ксавье! Он не такой человек. Да, он тогда очень много плохого наговорил, но он же был так расстроен! Неужели вы не понимаете? — Внезапно она поникла, словно из неё разом выкачали весь воздух, и следующую часть фразы произнесла почти спокойно: — У Андре просто духу не хватит, чтобы убить человека. 
Басель с удивлением встретился с женщиной глазами и спустя мгновение кивнул.
— Где был ваш сын в ночь убийства Седу? — поинтересовался он, и мадам Азуле без промедления ответила.
— Здесь. Дома. Он же живёт со мной. Его комната следующая по коридору.
— Вы так уверены, — усмехнулся Франсуа. — Вам даже не нужно вспомнить или проверить? 
Женщина махнула рукой.
— Вы думаете, я его покрываю? Нет. Андре практически не выходит из своей комнаты.
— Парню давно за двадцать, а он не ходит на вечеринки, не встречается с друзьями? У него нет девушки? — На каждый из этих вопросов Беатрис отрицательно мотала головой. Морель недоверчиво хмыкнул.
— Он всё время сидит у компьютера в своей комнате. Я ему даже еду туда отношу, — ответила женщина со слабой улыбкой. — Таково современное поколение, — покачала она головой.
— Так где же он сейчас? — поинтересовался Франсуа.
— Пошёл в магазин. У нас кончилось молоко. Он придет с минуты на минуту.
— Можно посмотреть на его комнату? — деловито осведомился Басель.
— Да, конечно, — кивнула женщина, вставая и показывая направление.
— Кстати, — словно невзначай обернулся в дверном проёме Ромм, — а кому отойдёт состояние Седу?
— Пока не знаю, — женщина слабо пожала плечами, — но несказанно удивлюсь, если нам с Андре. Нотариус сказал, завещание будут читать через два дня. — Басель кивнул и они прошли через узкий коридор в комнату Андре Азуле. Небольшое квадратное помещение с одним маленьким окном выглядело достаточно уныло. Кроме мощного и навороченного компьютера на столе, зацепиться взгляду было абсолютно не за что. Все стены были завешены постерами с жизнеутверждающими лозунгами типа: "Хотелось бы, чтобы не только хотелось", "Ночью есть вредно, но очень вкусно", "Все будет хорошо, я узнавал" и тому подобными. Кроме стола, шкафа и кровати, здесь не было другой мебели. Воздух был спёртый, наверняка помещение редко проветривали. Жизнь человека, проводившего в этих четырех стенах всё своё время, нельзя было назвать насыщенной. Франсуа с Баселем переглянулись. Мать Андре за ними не пошла. Она стояла в дверном проёме, подперев щёку рукой. В этот момент громко хлопнула входная дверь и высокий молодой голос с порога прокричал:
— Мам! Я дома. Ты представляешь, у них не было нормальных бананов. Одна сплошная почерневшая гниль. Вот бы их самих накормить этой тухлятиной. Как только у них руки поднимаются это впаривать людям!
— Сынок, у нас следователи из полиции, — поспешила ему навстречу Беатрис. Морель с Роммом услышали, как что-то упало в коридоре. Видимо, парень от неожиданности выронил свои пакеты с покупками. Не успели детективы выйти в коридор, как парень сам залетел в комнату. Морель содрогнулся. Парень выглядел точь-в-точь как отец. У него были такие же вьющиеся тёмные волосы и карие глаза, но это было только первое впечатление. На самом деле парень представлял из себя только бледную копию Ксавье Седу. Ему явно чего-то недоставало в облике. Было какое-то ощущение незавершенности в чертах его лица. Словно парня выстирали и он полинял. Его лицо было перекошено. Он судорожно сжимал руки в кулаки, а ноздри раздувались от возмущения.
— Эти полицейские расследуют убийство… папы… — закончила в дверях его мать.
Парень некоторые время молчал, и Франсуа с Баселем тоже почему-то не решались прервать молчание. Наконец Седу-младший открыл рот.
— Он мне не папа, — произнес он медленно, — и я рад. Слышите?! Рад! Рад! РАД!!! — С каждой секундой его голос звучал всё громче и в итоге сорвался на фальцет. — Я рад, что этого старого пидараса убили!

***
Франсуа с напарником вышли из подъезда с тяжёлым сердцем. Андре Азуле наотрез отказался отвечать на их вопросы, но всё и так было понятно. У парня есть алиби, поэтому ещё одна версия только что развалилась. "Господи! — мысленно взмолился Морель. — Не дай мне дожить до момента, когда мой собственный сын будет кричать, что он рад моей смерти". Он достал мобильный, чтобы позвонить Леону Ноэлю и договориться о встрече, когда телефон сам внезапно ожил в его руке. От неожиданности Франсуа чуть не уронил аппарат на влажный серый асфальт. Звонил Солюс. Сердце Мореля сжалось. До сегодняшней пресс-конференции осталось всего несколько часов и сейчас придется доложить, что почти все его версии не подтвердились. Он вздохнул и провел пальцем по зелёной стрелке на экране.
— Франсуа! — бросил комиссар в трубку отрывисто, и Морель напрягся. По имени его в конторе называли, исключительно когда всё было совсем серьёзно. — Где вы сейчас с Баселем? Дуйте в контору. Анжело Бертолини только что сознался в убийстве.

Глава 19
Не прошло и часа с того момента, как Ангел изъявил готовность дать чистосердечное признание, а у входа в здание уголовной полиции уже собралась толпа журналистов. Вряд ли кого-то из них в действительности занимала судьба Бертолини. В смене лиц, фактов, событий, никто не задумывается об отдельном конкретном человеке — это лишь попытка урвать внимание пресыщенных новостями зрителей, борьба за рейтинг канала, повседневная работа. Современный мир стремительно несется вперед, кумиры сменяют один другого, а имена забываются столь же быстро, сколь фанатично их превозносили. Таковы реалии жизни. Репортёры ведущих телеканалов, слетевшиеся, как саранча, в ожидании сенсации, разминали речевой аппарат или же тихо переговаривались через микрофон и наушник с режиссёром прямого эфира, операторы настраивали технику и проверяли звук. Никто не желал расходиться. В конце концов дежурный офицер вынужден был выйти на крыльцо и под стрекот затворов камер объявить, что пресс-конференция состоится, как и было запланировано, в шесть часов вечера, и никакой предварительной информации до назначенного часа предоставлено не будет. Недовольный гул толпы возрос. Теперь он проникал даже за плотно закрытые окна и двери и отдалённо напоминал шум прибоя. Франсуа в который раз задумался о том, что сеть информаторов в журналисткой братии гораздо шире, чем в полиции. Это наводило на тревожные мысли. Он прислушался к нарастающей головной боли, которая знакомо зарождалась где-то в районе затылка и постепенно смещалась к вискам. Тошнота подкатывала к горлу и рубашка прилипла к спине от выступившего холодного пота. Однако он понимал, что его состояние не идёт ни в какое сравнение с самочувствием человека, сидевшего напротив. Несмотря на то, что внешне Ангел был абсолютно спокоен, Морель со своего места мог видеть каплю пота, медленно ползущую вдоль лица молодого человека к щеке. Макияжа на лице теперь почти не было и он казался много старше, чем в их первую встречу. Он больше не был болезненно оживлён. Его руки безвольно лежали на коленях, длинные пальцы слегка подрагивали. Он ни на кого не смотрел: ни на Франсуа, ни на Баселя, ни на Пас­ка­ля Пе­ти, который сегодня лично вёл допрос. Комиссар сидел прямо по центру стола, разделив собой подчиненных, что, как подозревал детектив, было сделано умышленно. Напротив, рядом с Анжело, сидел адвокат — немолодой коренастый мужчина. Единственной приметной деталью на его лице были массивные очки в роговой оправе. Его имени Морель не запомнил.
Солюс прочистил горло, но не успел он произнести и слова, как Ангел его опередил.
— Давайте покончим с этим как можно скорее. Я убил Ксавье. Я признаюсь. Это сделал я, — проговорил он скороговоркой и снова уставился на свои кисти, лежащие на коленях. Комиссар внимательно посмотрел на него и вежливо кивнул.
— Хорошо. Но мы всё же обязаны задать вам несколько вопросов об обстоятельствах дела, — объяснил он. — Не волнуйтесь, это не займёт много времени. Расскажите, пожалуйста, что именно произошло в ночь убийства?
Бертолини безразлично уставился в пол и размеренно заговорил.
— Мы приехали к Седу на квартиру. Выпили. Ксавье говорил о чём-то. Было поздно, я устал, был сильно пьян и что-то у меня в мозгу перемкнуло. Такое бывало со мной и раньше, особенно во время выступлений на сцене, хотя память я раньше почти не терял. Так вот, у меня, видимо, помутился рассудок, я схватил со стены оружие из коллекции Ксавье и убил его. — Проговаривая эти слова, рокер монотонно раскачивался. Его глаза были слегка прикрыты, словно он произносил сложный текст, рискуя вот-вот его забыть. Закончив, он перевел дух.
— Какое именно оружие из коллекции вашего продюсера вы использовали для убийства? — задал следующий вопрос на­чаль­ник от­де­ла уго­лов­ной по­лиции.
Бертолини пожал плечами. Улыбка солнечная и яркая, больше не освещала его лицо, как в первый день, когда Франсуа увидел его. Его кожа была бледной, под глазами залегли глубокие тени, а губы приобрели сероватый оттенок. У следователя сжалось сердце.
— Я убил его той ужасной штукой, уж не знаю, как она там правильно называется, — бесцветно сказал Ангел.
— Полэксом? — спросил Солюс. «Что он делает? — с ужасом подумал Морель. — Он же подсказывает подозреваемому, что отвечать».
— Да, — согласно кивнул Анжело и неуверенно повёл плечами, — наверное…
— И как вы это сделали? — вежливо улыбнулся комиссар. Музыкант на несколько секунд задумался, а потом безразлично произнёс:
— Я подошел, взял эту штуку со стены и стал наносить Ксавье удары, — он еле заметно содрогнулся, очевидно, вспомнив ночь убийства.
— Сколько ударов вы нанесли? — спросил Солюс и снова что-то чиркнул в папке с материалами дела.
— Не помню, — равнодушно ответил Ангел, — наверное, много.
— И зачем вы это сделали? — кивнул Пас­ка­ль Пе­ти. Он больше был похож на терапевта на приёме, чем на комиссара полиции на допросе подозреваемого.
— Не знаю, — Ангел с вызовом поднял на него глаза. — А вам ещё не рассказали?
— Не рассказали о чём? — полюбопытствовал комиссар.
— Ну, о том, что я странный, неадекватный или вовсе сумасшедший? — Бертолини внимательно рассматривал полицейского, словно хотел увидеть реакцию, вызванную его словами. Реакции, впрочем, не было — комиссар был тёртым калачом. Морелю вдруг до боли захотелось, чтобы Ангел взглянул в его сторону. Но итальянец снова опустил голову.
— Почему вы сразу не признались в убийстве? — как ни в чём не бывало продолжил Солюс.
— Я ничего не помнил, — ровным голосом ответил певец.
— И когда же вы вспомнили? — мягко спросил комиссар.
— Сегодня утром, — все так же ровно и безучастно ответил музыкант.
— Я спрошу вас ещё раз, — Солюс нахмурился и постучал ручкой по папке с документами. — У вас были причины убивать Ксавье Седу?
Ангел устало прикрыл глаза. Было видно, что всё происходящее мучит его безмерно, но он собрался и всё тем же бесцветным тоном объяснил.
— Нет, у меня не было причин убивать Ксавье, но у меня произошло какое-то помутнение рассудка. Мы можем закончить? — спросил он вдруг и добавил жалобно: — Пожалуйста, ну я же всё вам рассказал.
— Я думаю, на этом действительно можно закончить, — подал голос защитник.
Солюс подумал пару мгновений и кивнул.
— Да, конечно, — и встал из-за стола. Они втроём вышли в коридор. Франсуа без сил привалился спиной к стене и молча смотрел, как Бертолини выводили из комнаты для допросов. Итальянец безучастно уставился себе под ноги, но стоило ему поравняться с детективом, как он встрепенулся, сделал рывок и схватил следователя за руку. Его помертвевшие глаза ожили. Холодные пальцы обвились вокруг запястья Франсуа. Басель и полицейский из конвоя сопровождения одновременно дёрнулись к Морелю на помощь, но он остановил их движением руки, показывая, что всё в порядке.
— Теперь вы отдадите мне мой ключ? — произнес Ангел тёмным, глухим и абсолютно чужим голосом. Франсуа хотел что-то ответить, но огромный шершавый ком встал у него в горле, не давая издать ни звука. Конвой настойчиво потянул Бертолини дальше по коридору и Морелю ничего не оставалось, кроме как беспомощно проводить его взглядом. Он хотел вздохнуть поглубже, но кислород не поступал внутрь, словно кто-то пробил ему лёгкие. Перед тем, как скрыться за поворотом, Ангел повернулся и кинул на Франсуа последний взгляд. Морель готов был поклясться, что в его глазах плескался животный ужас.

***
— Это не он, — сказал Франсуа, заходя в кабинет вслед за Пас­ка­лем Пе­ти. Тот молча бросил на стол папку с материалами дела, сел в своё кресло и посмотрел на своего подчинённого. — Он бы даже не поднял этот полэкс. Вы его видели? Он худой, как клюшка для гольфа. Да он тяжелее чашки кофе ничего не поднимет! Этот полэкс весит больше пятнадцати килограммов. А убийца нанёс не менее тридцати ударов. — Морель старался говорить спокойно, понимая, что нельзя срываться на истерику. Комиссар поставил локти на стол, сцепил пальцы и внимательно посмотрел на него. Детектив перевел дух и продолжил, стараясь говорить медленно и убедительно: — Вывезите его на место происшествия. Проведите следственный эксперимент. Это всё докажет.
Пети опустил подбородок на сложенные замком руки и задумался. Франсуа понял, что комиссар так и не предложил ему присесть. Это означало, что разговор будет коротким.
— Отчасти ты прав, — сказал Солюс, — в своём нынешнем состоянии он, вероятно, не сможет поднять тяжёлый предмет и уж тем более убить взрослого крепкого мужчину, — согласился он, прищурившись, — но в ночь убийства он мог находиться в состоянии аффекта или под воздействием мощных амфетаминов. А скорее всего, и того и другого. Эти факторы в совокупности дают людям нечеловеческую энергию и силы. — Солюс постучал по папке с материалами дела, лежащей перед ним на столе. — Вы с Роммом проделали хорошую работу. Есть свидетельства очевидцев, что последние полгода Бертолини принимал мощнейшие психотропные стимуляторы. Значит, в ночь убийства тоже скорее всего находился под их воздействием. И так как сейчас он эти препараты не принимает, проводить следственный эксперимент я не вижу смысла. Это ничего не даст.
— Да, но необходимые анализы при задержании взяты не были? — возразил Морель, не веря, что он своими руками собрал доказательства, подтверждающие вину Ангела. Солюс молчал. — Да бросьте, на орудии убийства даже нет его отпечатков. Разве вы не видите? Убийца не он.
Комиссар молча пролистнул несколько страниц в толстенной папке. Найдя нужную, водрузил на нос очки в элегантной тонкой оправе и углубился в чтение.
— При задержании на запястьях Анжело Бертолини были намотаны какие-то платки или тряпки. Он мог использовать их, чтобы частично или полностью избежать отпечатков, например, схватить древко оружия, предварительно обернув его краем платка, или стереть отпечатки, или смазать, пусть даже случайно, — оторвался он наконец от кипы отчётов.
— А открытое окно? — не сдавался Франсуа.
— На дворе июнь месяц, Цветочек. В квартире было душно. Седу открыл окно. Что тебя смущает? — Видно было, Пас­ка­ль Пе­ти держался из последних сил. Детектив замолчал, соображая, что делать дальше.
— Насколько я понимаю, вы успели отработать все основные версии и они не подтвердились, так? — Солюс нарушил молчание первым, и подумал, что ему памятник нужно поставить за терпение.
— Не совсем, — мотнул головой Франсуа, — у нас появилась версия с Леоном Ноэлем — парнем Ангела. У него был мотив убийства — он был близок с Бертолини и знал, что Ксавье наживается на Ангеле и создает угрозу здоровью и жизни его партнера. Я не успел встретиться с ним и проверить его алиби, а между тем в ночь убийства он звонил Седу шестнадцать раз и ни на один из его звонков продюсер не ответил.
Солюс устало сдёрнул с носа очки и помассировал веки пальцами.
— Франсуа, — сказал он, пока ещё терпеливо, но детектив чувствовал, это терпение вот-вот лопнет, — Леон Ноэль мог быть обычной истеричкой. Ну и что, что он звонил Седу? А вдруг он не смог дозвониться до Бертолини, разволновался и стал разыскивать его через продюсера. Они же с Ангелом постоянно находились вместе. Да всё что угодно. Причин его звонков может быть миллион. Ты что думаешь, если этот тщедушный Ангел не смог поднять тяжеленный полэкс и нанести тридцать ударов, то это мог сделать его парень? И потом, как он, по-твоему, проник в квартиру? — Солюс устало посмотрел на Франсуа.
Морель молчал, не желая признавать поражение, он чувствовал, что его аргументы кончаются.
— Цветочек, — нежно и тихо сказал Пети, и у Франсуа мурашки побежали по спине от неприятного предчувствия, — у нас есть чистосердечное признание. Ну для чего этому Бертолини признаваться в убийстве, которого он не совершал?
Именно этот вопрос мучил Мореля больше всего. Признание Ангела стало для него громом среди ясного неба. Он мог ожидать чего угодно, но почему-то именно самый простой и логичный ответ, что Анжело действительно убийца, не приходил ему в голову. Хотя и являлся основной версией. Может быть, ему просто не хотелось признавать поражение и тот факт, что он ошибался и потратил много времени впустую. Или всё же нет?
— Он может кого-то покрывать, — ответил Франсуа вслух, оглушенный этой догадкой.
Солюс шумно выдохнул и встал из-за стола. Его терпение наконец лопнуло. Он подошел к Морелю вплотную и посмотрел ему в глаза. Франсуа сковала ледяная волна. Глаза комиссара завораживали и гипнотизировали не хуже змеиного взгляда. Начальник проговорил тихо и отчётливо:
— Франсуа, ты же не хочешь развалить мне всё дело? — спросил он и, не дождавшись ответа, вздохнул. — Ты хорошо поработал. Езжай домой. Отоспись. Проведи время с семьёй. Завтра можешь не приходить. Я даю тебе выходной. Свободен.
Морель помедлил и поплёлся к двери, понимая, что шефа не переубедить.
— Цветочек, — позвал Солюс, едва рука Франсуа легла на дверную ручку. Детектив, чьё сердце пропустило один удар, в надежде обернулся, — конец месяца. Не забудь сдать статистику раскрываемости для моего отчета. У вас с Роммом должок, — напомнил он и снова повторил: — Свободен.

Глава 20
Бар был такой, как надо. Полутёмный, немноголюдный и равноудаленно расположенный и от конторы, и от дома. Самое оно, чтобы надраться в одиночестве, ибо нет беспощаднее для человека судьи, чем он сам. Требовалось срочно затопить чувства или отключить голову, а лучше — и то, и другое вместе. Одного только не мог понять Франсуа — как его умудрился найти здесь Басель. Слава богу, у напарника хватило ума не расспрашивать ни о чём. Ромм по-хозяйски придвинул к себе свободный стул и оседлал его верхом, скептически рассматривая еле сидящего напротив друга.
— Н-да. Хорош! — вынес наконец алжирец свой вердикт. — Закусывать не пробовал?
Морель пьяно ухмыльнулся и жестом подозвал бармена. Тот, не задавая вопросов, поставил перед посетителями две порции алкоголя. Басель пригубил из своего бокала, пока Франсуа сидел раздумывая, не блеванёт ли он немедленно после ещё одной рюмки. В голове сильно шумело, виски всё так же сжимала тупая боль. Телевизор над барной стойкой показывал новости. Вполне ожидаемо мелькали кадры с только что закончившейся пресс-конференции. Солюс, как всегда выглядящий непревзойденно, в мундире с иголочки, сохраняя непроницаемое выражение лица, скупо выдавал информацию. Сквозь бубнеж посетителей бара до Мореля долетали обрывки фраз: «отработаны несколько версий»… «предъявлено обвинение в убийстве»… «чистосердечное признание»… «блестящая работа группы следователей». Франсуа пьяно усмехнулся и, прицелившись хорошенько, запустил бокалом в телевизор. Тара, описав траекторию по дуге, промазала буквально пару сантиметров и, впечатавшись в стену, брызнула осколками в разные стороны. Грохот тут же привлек внимание, и в наступившей тишине коренастый мужик — бармен, а по совместительству ещё и владелец бара, набычившись, направился к мужчинам.
— Я сейчас полицию вызову, — сурово пригрозил он.
— Спокойно, — Басель одной рукой для верности придержал сползающего на пол напарника, а другой вытащил из внутреннего кармана удостоверение, — полиция уже здесь.
— Выметайтесь отсюда, — сплюнул на пол хозяин и тут же пожалел, вспомнив, что полы мыть тоже ему. Ромм, бросив на стол несколько купюр, подхватил упирающегося приятеля под руки и потащил на свежий воздух. Морель, взятый железной хваткой на буксир, всё же изловчился на последний бросок и прихватил с барной стойки бутылку какого-то бухла. Дойдя до сквера с парой чахлых деревьев, Басель сгрузил Франсуа на лавочку, где тот незамедлительно свернулся калачиком, уютно подтянув под себя ноги и прижимая к груди бутылку, как плюшевого мишку. Ромм сел поодаль, соображая, что делать с телом друга. Везти его домой не хотелось. Что-то подсказывало ему, что Тамара не обрадуется, увидев супруга в подобном состоянии. Насколько Басель помнил, мадам Морель была хорошей женщиной, да и мужа любила искренне, но всё же была обыкновенной бабой и свято верила, что у её половины не может быть серьёзных переживаний, если только они не были связаны с семьёй. Да и Франсуа лучше проветриться. В таком виде он мог напугать ребёнка. Басель уже решил буксовать напарника к себе на съёмную квартиру, как тот, замычав что-то невнятное, попытался принять вертикальное положение. Получилось с третьей попытки, да и то не без помощи Ромма. Привалившись спиной к лавочке, новоиспечённый алкоголик зашарил по карманам. Лейтенант молча наблюдал за ним. На его памяти не случалось ещё такого, чтобы Франсуа не мог двух слов связать. А это значило, что причина у месье Мореля веская. А это в свою очередь автоматически означало, что он — Басель — будет рядом во что бы то ни стало. Ещё не хватало Франсуа наломать дров по пьяни. Тем временем, выудив наконец из кармана пальто полупустую пачку сигарет, Морель продолжил инспекцию одежды, теперь уже на предмет зажигалки.
— О, да я смотрю, ты пустился во все тяжкие! — усмехнулся алжирец, отбирая у Франсуа пачку и доставая две сигареты. Затем, мягко вынув из непослушных пальцев Мореля зажигалку, он прикурил сам и помог прикурить напарнику, прикрыв слабый огонёк сложенной ковшиком ладонью. Некоторое время они сидели молча. Франсуа заметно потряхивало. Сигарета прыгала в его пальцах, и Басель боялся, что Морель в конце концов выронит её и прожжёт себе брюки. Наконец Франсуа вздохнул.
— Знаешь, почему я пошёл работать в полицию? — спросил он, глядя прямо перед собой, и икнул.
— Нет, — спокойно ответил Ромм, прищуриваясь от дыма, — и, честно говоря, не хочу ничего об этом знать. Вероятней всего, ты пожалеешь о сказанном, едва протрезвеешь.
Но Франсуа его не слушал. Ему нужно было выговориться. Неутихающая боль сидела в нём занозой много долгих лет, отравляя жизнь. Порой ему казалось, что всё прошло и он почти забыл. Что осталось совсем чуть-чуть, и прошлое, поблекшее и истончавшее, как долго хранимое в кармане письмо, отпустит его из своих цепких лап. Но надежда на желаемый покой таяла из года в год. Боль распирала его изнутри и требовала выхода. Так почему бы не сейчас?
— Когда-то сто лет назад у меня был лучший друг. Лукас, — давно погребённое под пеплом времени имя Франсуа выдохнул с дымом, впуская в себя воспоминания, как морозный зимний воздух. Он прикрыл глаза и глубоко затянулся. Басель молчал в полуметре от него. — Мы дружили с первого класса. Всё всегда делали вместе, благо жили на соседних улицах. Гуляли, выполняли домашнюю работу, ходили в школу, учились играть на гитаре. Расставались только на ночь. Понимали друг друга с полуслова. Соулмейтс, короче. — Морель снова помедлил, делая очередную затяжку. Он вспомнил, почему ему не хватало курения все эти годы. Дело не в никотине, вовсе нет. Дело в том, что курильщик всегда может взять паузу, которая со стороны будет выглядеть оправданно. Достать сигарету, не спеша прикурить, сделав глубокий вдох, задержать дыхание и, выпустив струю, спрятаться за дымом — всё это позволяет собраться с мыслями. Когда бросаешь курение, приходится остаться один на один с собеседником. Не все так могут. Он усмехнулся и продолжил: — К выпускному классу я стал замечать в Лукасе некоторые… странности. Он был не таким, как все. У всех пацанов в пубертатном возрасте начался спермотоксикоз. Мы все слюни на девчонок пускали, а он оставался спокоен. Это при том, что именно на него признанные красавицы заведения вешались гроздьями — у него была невероятная внешность. Светлые волосы по плечи, гладкая кожа, пропорциональное лицо и подтянутая фигура — он был похож на античную статую. Все остальные пацаны, включая меня, рядом с ним походили на прыщавых Бивиса и Батхеда. Так вот, он мог выбрать любую девочку из класса, но ему и дела не было. Тогда я не придал этому значения. Позже, уже после окончания школы, выяснилось, что Лукас — гей, — Франсуа снова затянулся и продолжил: — Сейчас с этим проще. А тогда это не принято было афишировать. Я был таким профаном в этом, что ещё несколько лет не догадывался, пока Лукас сам не поставил меня перед фактом. Он объяснил, что его не привлекают девушки. Только парни. Меня это шокировало. Я был не то чтобы гомофоб, но… для меня это было слишком необычно. Некоторое время мы не разговаривали, но потом я всё же смог взять себя в руки и мы продолжили общение, тем более, что по большому счёту в наших с ним отношениях ничего не изменилось. Лукас объяснил, что мне бояться нечего. Приставать ко мне он не собирался. — Детектив потушил сигарету о стоящую вблизи урну и тут же вытащил ещё одну. — Через некоторое время я решил сколотить рок-группу. Всегда хотел быть музыкантом. Подобрал таких же, как и я, энтузиастов, но дело не клеилось. И тут я вспомнил про Лукаса. Когда-то мы вместе начинали музицировать и я знал точно, что он одарён гораздо больше меня, да и всех остальных в нашей группе. Я пригласил его попробовать. — Морель почувствовал, что слегка протрезвел. Вероятно, холод — извечный спутник воспоминаний о Лукасе, сделал своё дело. Вот только трезветь сейчас Франсуа не хотел. Он поискал взглядом трофей, прихваченный из бара. Хвала Всевышнему, бутылка нашлась под лавочкой, рядом с ним. — Так вот… — Морель попытался залихватски вытащить пробку зубами, но ничего не вышло. Ромм поспешно отнял у него бутылку и свернул крышку, которая оказалась свинчивающейся. Потом первый сделал глоток, задохнувшись от чистого виски, и, закашлявшись, передал бутылку напарнику. Тот безразлично приложился к горлышку, даже не узнавая вкуса алкоголя, и сделал затяжку сигаретой. Только после этого продолжил.
— Для своих репетиций мы за гроши снимали заброшенный гараж в пригороде. На нормальную студию у нас денег не было. Положа руку на сердце, мы и не музицировали толком. Так, проводили время. Я в ту пору крепко пристрастился к травке. Вот так: с косяком и гитарой мы с моими друзьями и «репетировали». Но я надеялся, что появление Лукаса всё изменит. В тот вечер он должен был приехать к нам в «репетиционную» первый раз, чтобы показать пару своих песен. Доехать до нашего гаража можно было только на электричке. Машиной каждый подросток тогда не мог похвастаться. Я дал Лукасу адрес, но добраться до места самостоятельно у него шансов не было. Гараж располагался в настоящем лабиринте, среди таких же железных коробок, коих в том гаражном кооперативе было несколько сотен. Да и от электрички до гаражного поселка идти было прилично. Поэтому мы договорились, что я встречу Лукаса на станции в семь вечера и покажу дорогу. Но я не пришел его встречать, как мы договорились. Потому что… — Франсуа сглотнул вязкую и горькую от никотина слюну и с усилием продолжил: — …попросту накурился и забыл. Мой мобильный валялся где-то в кармане куртки, а меня сморил сон. Друзья растолкали около девяти вечера, чтобы узнать, где, собственно, мой друг Лукас. Я полез искать телефон и нашёл с десяток неотвеченных звонков от него. Переполошившись, набрал его номер, но абонент был недоступен. Я мог пойти его искать, но на улице было холодно, темно и моросил дождь. Стоял декабрь месяц. И тут я сделал ещё одну ошибку, — Морель снова приложился к бутылке и передел её другу. Тот молча сделал глоток и тара булькнула в темноте. — Я убедил себя, что Лукас не дозвонился до меня и вернулся домой. А телефон отключил, потому что психанул. Хотя в глубине души знал, что он бы так не сделал… — Франсуа замолчал. Он забыл про тлеющую сигарету и она потихоньку дымила, зажатая между пальцами. Морель тупо смотрел на землю. У Баселя похолодели руки. Он не был уверен, что хочет знать конец этой истории, но не сдержался и спросил:
— Что было потом?
Франсуа вздрогнул от звука его голоса и поёжился. На улице заметно похолодало. Сквер, где они сидели, окутала темнота, и теперь он едва мог различить большую фигуру Ромма рядом на скамье.
— Мы разошлись по домам. Я лёг спать, а утром меня разбудил звонок от сестры Лукаса Нины. Она не могла дозвониться до брата, но пребывала в полной уверенности, что он заночевал у меня. Когда выяснилось, что Лукас не вернулся домой, я понял, что случилось страшное. Собрал друзей и мы бросились на поиски. Прочесали весь район, но ничего не нашли, кроме разбитой гитары Лукаса. Она валялась в кустах недалеко от станции. Естественно, пришлось обратиться в полицию. Вместе с полицейскими мы рыскали по району, опрашивали людей на станции, искали хоть какую-то зацепку, но всё безрезультатно. Всё это время я молился, чтобы мы нашли Лукаса живым и желательно невредимым, в глубине души понимая, что так не будет. Разбитая гитара говорила сама за себя. С каждым часом надежда таяла. В конце концов одна кассирша на станции опознала Лукаса по фотографии. «Уж больно красивый был парень», — сказала она. И рассказала, что прошлым вечером Лукас долго стоял на платформе и всё время кому-то звонил. Мне. Я-то знал, что он звонил мне. А потом до него докопались какие-то мрази. Подонки, видимо, были из тех типов, которых бесят люди с нетрадиционной ориентацией. Лукас в ту пору уже не считал нужным скрывать, что к чему. Но это Париж — культурная столица, а отъедь на пару километров от Эйфелевой башни, и тебе живо объяснят, что выпендриваться нехорошо. Лукас же выглядел как ходячая мишень для всякого сброда. Подкрашивал глаза, носил всякие фенечки, платочки. А те четверо наверняка были крепко под градусом. В конце концов ситуация привлекла внимание полицейского на станции, и он вмешался. Парни вроде оставили Лукаса в покое и свалили. Лукасу нужно было сесть на поезд и уехать обратно в Париж, но он этого не сделал. Очевидно, не хотел меня подвести. И вместо того, чтобы остаться на людной станции или вернуться домой, он пошёл искать наш гараж. И, по всей видимости, его ждали…
Франсуа опять замолчал. Воспоминания одно за другим лезли в его голову. Обычно он отгонял их, переключался на что-то другое, обманывал свой разум и ускользал от старых призраков, бередивших душу. Но сегодня был не такой вечер. Морель вздохнул всей грудью, закрыл глаза и позволил себе представить лицо Лукаса. Такой молодой, такой красивый, говорили все потом. Никто не смог до конца поверить в то, что случилось. Франсуа всё время казалось, они хоронят кого-то другого. Не Лукаса. Он проглотил ком в горле. Ему уже не хотелось продолжать, но он должен был выплюнуть из себя весь этот ужас, пока чёрная муть не сожрала его изнутри, и он снова заговорил. Теперь уже с усилием, медленно выдавливая из себя слово за словом.
— Его нашли на следующее утро. Какой-то старичок выгуливал свою собаку в лесу неподалеку и наткнулся на тело. Мы с Ниной приехали туда, почти одновременно с полицией. Лукас скончался от многочисленных побоев и травм, несовместимых с жизнью, как мы обычно говорим. Выражаясь проще, его забили насмерть. Но его не просто били, Басель. Перед смертью над ним почти сутки издевались: тушили об него бычки, насиловали его бутылкой, а потом разбили её у него внутри, вырезали ему соски и сорвали ногти — много чего. У него была разорвана вся промежность. Следователь по делу — немолодой мужик, сказал мне, что такого безумия за всю свою жизнь не видел — Лукаса словно терзали животные. На нем натурально не было живого места. И практически до последнего часа он был жив. Судмедэксперт подтвердил, что Лукас умер всего за несколько часов до того, как его тело было обнаружено. Я… — Франсуа всхлипнул и судорожно затянулся сигаретой, чтобы не разреветься пьяными слезами. — Я хочу забыть, Бас, но я не могу! Эта картина стоит у меня перед глазами столько лет. Он лежал на спине совершенно голый, покрытый инеем. А в его руке… — Морель резко закинул голову назад, чтобы удержать слезы, и Баселю, у которого застыл от ужаса позвоночник, на мгновение показалось, что Франсуа сейчас завоет, как волк, столько отчаяния стояло в его глазах. — Эти суки отрезали ему член и вложили в его руку, — выплюнув это, Морель судорожно затянулся сигаретой, которая дотлела почти до фильтра, и отбросил её в сторону. Бычок ударился об асфальт, выбив сноп оранжевых искр, и погас в темноте. Они сидели молча.
— Кого-нибудь нашли? — наконец спросил Басель тихо, но Франсуа лишь помотал головой.
— Нет, конечно, — он пошарил по скамейке в поиске сигарет, но, найдя пачку, лишь сжал её в руке. — Нашли только заброшенный гараж, где его истязали. Да и тот сгорел при странных обстоятельствах через пару дней. По какому-то дикому, нелепому совпадению, он был всего метрах в ста от того места, где мы зависали. Ну вот просто рукой подать…
— Франсуа… — начал было Басель.
— Да ты погоди, это ещё не всё, — глухо произнёс Морель, наклоняя голову так низко, что Ромму пришлось приложить все усилия, чтобы расслышать его. — Ты дослушай… Через несколько дней после того, как тело Лукаса нашли, я наткнулся на голосовое сообщение, которое пропустил за всем этим кошмаром. Пока шло следствие, подготовка к похоронам, я ещё как-то держался, но это сообщение меня добило… Как звонок с того света. — Франсуа задохнулся.
Он хотел бы забыть этот голос, но он так много раз слушал эту запись, что она намертво осела в его мозгу, как пуля в голове, которую нельзя удалить, потому что тогда пациент неизбежно умрёт, и поэтому это воспоминание торчало обломком посреди его повседневной и такой обычной теперь жизни. Всегда здесь, всегда с ним, словно его вытатуировали на обратной стороне скальпа. Тревожный шёпот, наполненный ужасом и одиночеством. Голос человека, чувствующего, что за ним идёт сама смерть.
«Франсуа! Черт… да где же ты, друг?! Я, кажется, попал не по-детски… До меня докопались какие-то придурки. Идут за мной по пятам. Мне страшно. Я тут вроде спрятался, может, пронесет. Что-то мне подсказывает, что если они до меня доберутся, мне так просто не уйти. Так что… Слушай… Не самый подходящий момент, я знаю, но вдруг другого не будет. Я, кажется, люблю тебя, Франсуа… Нет, не так. Не кажется. Я точно тебя люблю. Всегда любил. Может, даже с первого класса. Я знаю, ты не такой. Я бы и не решился никогда, но… Мне легче будет, если ты будешь знать… Вот, черт!!!» — дальше звук чьих-то торопливых шагов и обрыв связи. Скорее всего, в тот момент его заметили.
— Ты понимаешь? — задушено поинтересовался Морель. Ромм промолчал. — Он любил меня, — произнес Франсуа медленно и понял, что он впервые произносит это вслух, — Он. Меня. Любил. Все эти годы. Зная, что я ничего не могу дать ему взамен. Он просто был рядом и был рад хотя бы этому. Он поэтому и пошёл ко мне на встречу через гаражи и темноту, не думая о подонках, которые могут его выследить. Он пошел туда, потому что хотел меня увидеть. А мне всё было пофиг. Я обкурился и спал на диване. Это всё случилось из-за меня… Мне теперь с этим жить. И это никуда не денется. Всё это теперь вот здесь, — Франсуа для наглядности постучал пальцем по черепной коробке и проникновенно наклонился к Баселю, обдавая того перегаром. — И ты знаешь, я раньше думал, пройдет… забудется. Но оно не проходит. Я просто научился с этим жить. День за днем, год за годом. Я только делаю вид, что я нормальный. Но мне никогда не стать таким, как прежде. На моих руках кровь моего друга, — теперь Франсуа откинулся на спинку скамейки и замолчал надолго.
— Понятно, — качнул головой Басель, тяжело вздыхая, — значит, ты решил трансформировать свое чувство вины в созидательную работу и теперь каждый день искупаешь свои грехи. Так ты оказался в полиции?
— Басель, тебе нужно было не в полицейские идти, а в психотерапевты — ты бы зарабатывал нереальные бабки, — невесело хмыкнул Франсуа. Ромм кивнул без тени улыбки. Он замолчал ненадолго, подбирая правильные слова. Что-то подсказывало ему, что от того, что он скажет сейчас, зависит многое. Он видел, его друг измучен и не первый год занимается самоуничтожением, выкладываясь на раскрытии иных дел так, что ещё несколько лет и он может оказаться в точке невозврата. И вот теперь Басель знал причину, и, возможно, мог что-то изменить. Если только ему удастся достучаться до друга.
— Послушай меня, — сказал он мягко, — я, конечно, не психолог. И я не буду тебя жалеть. Что-то мне подсказывает, что тебе это не поможет, да я и не умею. Единственное, что могу, это поговорить с тобой, как со следаком, и призвать на помощь твою логику, которой ты успешно пользуешься в своей профессии, но почему-то абсолютно на неё похерил по отношению к себе лично. — Франсуа удивленно повернул голову в сторону Баселя, ожидая чего угодно, только не холодного беспристрастного разбора ситуации. — Вот что я тебе скажу: твое чувство вины за смерть друга на первый взгляд кажется логичным. Ты не встретил Лукаса, и он погиб. Одно действие вытекает из другого. А на самом деле логики здесь нет никакой. Посмотри на ситуацию трезво. Ты не можешь так ставить вопрос о причинно-следственной связи. Ведь твоё долбоёбское поведение в тот вечер — только один из факторов формирования той роковой ситуации, при которой твоего друга убили. Причём фактор не определяющий и не единственный. А лишь один из многих. Ведь ситуация сложилась из разных моментов: времени прибытия Лукаса на станцию, времени прибытия туда же этих подонков, их настроение в тот вечер или, может, состояние алкогольного опьянения, которое спровоцировало их агрессию, путь, который Лукас выбрал к гаражам, да что угодно.
Франсуа продолжал обескуражено смотреть на Баселя. Более того, он постарался собрать свои мозги в кучу и внимательно слушал, что напарник скажет дальше.
— Для того чтобы сказать «это всё произошло из-за меня», человек должен быть в состоянии точно всё рассчитать и предусмотреть. Взвесить все возможные варианты развития событий и предпринять все необходимые меры. Но это невозможно. Потому что человек несовершенен. Он физически не в состоянии произвести такие расчёты.
Морель слушал его не перебивая. Он вцепился в скамейку руками так, что костяшки на его пальцах побелели.
— Я пытаюсь объяснить тебе, — терпеливо продолжал Ромм, — что твой поступок вне всякого сомнения был безответственным и глупым, и, вероятно, даже был первым в цепочке, приведшей к смерти близкого тебе человека, но это не значит, что он был решающим. Ты был молод и наивен. У тебя не было багажа знаний и опыта, позволяющего принимать более адекватные решения, — поняв, что Франсуа слушает его не перебивая, Басель продолжил, боясь остановиться хоть на секунду. — И потом, совершая этот первый поступок в звене, даже просчитывая всё на десять ходов вперёд, ты не можешь предугадать конечный результат. Потому что в эту цепочку могут вмешаться внешние факторы. Тебе надо объяснять, что такое субъективное, а что такое объективное?
— Нет, конечно, — слегка рассеянно ответил Морель, постепенно отходя от заморозки и включаясь в разговор. — Субъективные обстоятельства — это обстоятельства, зависящие от человека — субъекта, а объективные обстоятельства приходят извне.
— Правильно, — кивнул Басель. — А ты знаешь, что такое «Божий промысел», Цветочек?
— Что-то типа «всё в руках Божьих»? — неопределённо пожал плечами Франсуа.
— Именно! — обрадовался Ромм, получив ответную реакцию. — Другими словами, то самое объективное, из-за которого мы не можем предугадать конечный результат.
— Не знал, что ты религиозен, — криво усмехнулся Франсуа.
— А ты, вообще, многое обо мне не знаешь, — Басель достал из пачки очередную сигарету и прикурил. Пламя выхватило его лицо из темноты, и Морель понял, что тот не шутит. Он прикурил от протянутой ему зажигалки и задумался на некоторое время.
— Значит, получается, от нас ничего не зависит? — спросил он чуть спокойней.
— Нет, Цветочек, от нас как раз зависит очень многое, — ответил алжирец медленно. — Мы можем выбирать. Бог даёт нам это право выбора. Мы принимаем сотню решений в день. Мы можем сделать так или иначе. И должны при этом руководствоваться божьими заповедями. Но с другой стороны, как ты можешь сделать правильный выбор, не имея представления, чем всё может обернуться? Получается, что даже твоё неверное решение не может считаться проступком, ибо ты и представить себе не мог, чем всё закончится. Ты сделал ошибку, не встретив Лукаса. Ты должен был его встретить. Ты виноват в том, что его не встретил. Но только в этом. Ты не виноват в его смерти, Франсуа. Ты не мог её предугадать, — Басель перевёл дух и продолжил: — По неопытности или по разгильдяйству, но люди постоянно делают ошибки. Принимают неверные решения, делают неправильный выбор, и это нормально. Это жизнь. Без этого никак. Но дело в том, что смерть накладывает на всё свой отпечаток. Она заставляет на всё посмотреть по-другому и поэтому появляется огромное гипертрофированное чувство вины. Ты можешь нахамить человеку на улице, потому что у тебя день не задался и плохое настроение, и забудешь про это на следующий день. Но если у того, кому ты нахамил, в тот день случится инфаркт, ты запомнишь это навсегда. И будешь думать, что всё произошло по твоей милости. Но на самом деле причина была в том, что у человека слабое сердце, он забыл выпить лекарство и вообще здорово испугался, когда его чуть не сбила машина на пешеходном переходе. А конкретно о вашей ссоре он забыл через час. Франсуа, история не терпит сослагательного наклонения. Забудь. Нет никакого «бы». Ты не знаешь, что бы было, если бы ты пошёл встречать Лукаса. В конце концов, вас обоих могли убить те подонки. Может, Божий промысел и был в том, что тебе было суждено выжить. Выжить для того, чтобы пойти служить в полицию. Помочь другим. Да всё что угодно.
Франсуа сидел, чувствуя, как ледяная рука, державшая его за глотку всё это время, потихоньку разжимается. То, что говорил Басель, было ясно и логично, и в это так хотелось верить.
— Я, кстати, теперь понимаю, почему ты так вцепился в этого Ангела, — задумчиво сказал Ромм, — твоё чувство вины заставляет тебя проецировать свои проблемы на дела, которые ты ведёшь. Они похожи?
— Кто? Лукас и Ангел? — встрепенулся Франсуа и задумался. Он не допускал такой мысли, но… — Да, похожи… Чёрт, они действительно похожи… Не то чтобы внешне, но такие близкие по энергетике люди. Солнечные… Да, что-то есть, — Морель задумчиво отковыривал от бутылки этикетку.
— Понятно, всё сошлось: похожие повадки, музыкальная одаренность, просьба о помощи. Франсуа, не надо, — мягко, но настойчиво попросил Басель. — Слышал изречение: «Делай, что должен и свершится, чему суждено»?
Морель едва заметно качнул головой.
— Ты должен делать всё, что от тебя зависит, — жёстко сказал Ромм, — ты должен анализировать всю имеющуюся информацию и пытаться принять правильное решение, сделать свой правильный выбор. Тот выбор, который ты считаешь верным. Это твоя зона ответственности. То есть «Делай, что должен». Но! То, как ситуация сложится в конце концов, это результат взаимодействия множества факторов, из которых ты сам лишь один фрагмент мозаики. Ты не можешь нести ответственность за всё на свете. То есть «Будь, что будет». Иногда ситуацию нужно просто-напросто отпустить. Не кори себя за то, что произошло. Ты сделал всё, что от тебя зависело. Но, может быть, всё было именно так. Может быть, Ангел — действительно убийца.
Франсуа сидел потрясённый.
— Что же мне делать? — спросил он растерянно. Басель устало пожал плечами.
— Идти домой. Тебе надо поспать. Отдохнуть. Солюс же дал тебе выходной. Проведи время с Тамарой и Вадимом. И перестань мучить себя.
Франсуа прислушался к новому ощущению внутри, пытаясь своей пьяной головой вспомнить, как оно, собственно, называется. Облегчение — вспомнил он. Это чувство называется облегчение. Не сказать, чтобы его отпустило. Но он увидел, что, пожалуй, есть выход. В словах друга была своя логика и здравый смысл, и это сработало. Ему стало лучше. Внезапно ему чертовски захотелось спать. Спать у себя дома в своей кровати. Уткнувшись носом в шею Тамары и вдыхая её знакомый запах. Увидеть своего сына. И больше не думать ежедневно о том, что он не лучше убийц, осуждённых и сидящих в камере. Не исключено, шанс есть и всё наладится, сказал он сам себе.
— Спасибо, — искренне произнёс он, оборачиваясь к Баселю.
— На здоровье, — буркнул себе под нос Ромм, довольный, что достучался наконец до этого обормота, решившего взять на себя непосильное бремя вины. — Я надеюсь, за руль ты в таком состоянии не собираешься?
— Нет, — рассмеялся, поднимаясь со скамьи, Франсуа, — у меня есть Uber, — и он открыл приложение. Ближайшая машина находилась всего в пяти минуты езды он него. — А ты? — поинтересовался он у напарника.
— Да я ещё не решил, — Басель прикинул, не поздно ли заскочить к малышке Жюли. Они дошли до проезжей части молча, думая каждый о своём. Программа на смартфоне уже выдала Франсуа номер машины и имя водителя, когда его внимание привлёк магазин бытовой техники на противоположной стороне дороги. Все как один плазменные телевизоры на витрине показывали последние новости и, естественно, на всех экранах красовалось изображение Ангела. Франсуа поморщился и уже почти отвернулся, как картинка сменилась. Теперь экраны занимала другая фотография.
Сердце Мореля рухнуло куда-то в желудок и, не понимая, что он делает, он рванул к магазину прямо через проезжую часть, игнорируя несущийся на него поток машин. Оглушительно взвизгнули тормоза, раздался грохот. Басель с ужасом бросился за напарником, молясь, как бы его пьяный друг не закончил свой бренный путь под колёсами такси. Послышался звон чьего-то разбитого бампера. Франсуа, чудом избежав столкновения, добрался до противоположного тротуара и помертвевшими руками оперся о стеклянную витрину.
— Франсуа, ты совсем охренел?! — догнал его наконец Басель. — Тебе жить надоело? — но оборвал сам себя, наткнувшись на взгляд напарника.
— Это… — губы Мореля прыгали, и он не сразу смог произнести всю фразу. — Это… тоже не моя вина? — его голос сорвался, и в конце концов он просто указал Ромму на ряд экранов за стеклом. — Ведь это я должен был предусмотреть?!
Басель перевел взгляд вслед трясущийся руки Франсуа. Звука не было слышно, но это не требовалось. Внизу экрана, под фотографией Ирэн Дассини шла бегущая строка и Ромм, сфокусировавшись, наконец прочитал:
«Происшествие в шестом округе. Боксер-тяжеловес до смерти забил свою жену».

Глава 21
«В прошлой жизни я, скорее всего, был рыбой, — думал Леон Ноэль, стоя в ванне под теплыми струями. — Ну, или жабой, что тоже возможно», — додумал он невесело. Потребность в воде у него была на клеточном уровне. Он начинал свой день в ду́ше, чтобы зарядиться положительной энергией и настроиться на правильный лад, и заканчивал его там же, чтобы смыть с себя неизбежный накопившийся негатив. Кроме того, вода помогала ему в случае недомогания, плохого настроения или стресса. Она была самым первым и самым верным лекарством и средством восстановления. А сегодня Леон был в ду́ше уже в четвертый или пятый раз и ему совсем не хотелось выбираться наружу. Стоило ему выйти из ванной комнаты, как на него наваливалась неприглядная действительность в виде бубнящего в гостиной телевизора, по которому не останавливаясь шли новости о том, что Анжело сознался в убийстве Ксавье Седу. Его Ангел. Он вспомнил, как неделю назад Анжело отдыхал на диванчике в студии, положив голову ему на колени. Леон пальцами скользил невесомыми движениями по его лбу, переносице, ресницам. Глаза Ангела были закрыты, но Леон знал: он не спит. Его глазные яблоки беспокойно двигались под тонкими веками. Он уже давно не мог спать, как все нормальные люди. Но доктор объяснил, что лежать с закрытыми глазами — это уже своеобразный отдых, хоть и не заменяющий полноценный сон. Леон вспомнил, как плакал, стараясь не шевелиться и не тревожить партнёра. Он боялся всхлипнуть и привлечь внимание Анжело. Он даже обнаружил, что если со слезами не бороться и позволить им свободно стекать по щекам и подбородку, то и плакать можно почти бесшумно. «Вернись ко мне, — просил Леон тихонько, — где бы ты ни был, вернись ко мне. Мне страшно. Мне кажется, я тебя теряю». Тогда он думал, что хуже и быть не может. Оказалось, может. Жизнь сделала очередной виток и пошла по спирали вниз.
А теперь по всем каналам говорили, что Ангел убийца. Леон хотел выключить телевизор, но не мог заставить себя приблизиться к нему, как к гадкому слизняку, к которому противно притрагиваться, а пульт куда-то благополучно завалился. Поэтому, в конце концов, после бессмысленного кружения по квартире, он сбежал в ванную и встал под упругие тёплые струи, смывая с лица слёзы. Леон не спешил. Он подкрутил кран и сделал воду почти нестерпимо горячей. Помещение мгновенно наполнил пар, и юноше показалось, что он находится прямо в середине уютного волшебного облака. Так тихо и спокойно. Остаться бы здесь жить навсегда. Не слышать, не думать, не знать. Не верить в то, что они говорят. Он не выдержит. Он не был к этому готов. У него больше нет сил бороться за Анжело. Всё, что он может, это стоять под душем и ни о чём не думать. Но даже сквозь шум воды ему постоянно слышались какие-то обманчивые отголоски звуков. Леон прикрыл глаза. Последний год ему всё время казалось, что он слышит то, чего не было: телефонные рингтоны, сигналы приходящих сообщений, звонки во входную дверь. В девяносто пяти процентах случаев это оказывалось иллюзией. Вот и сейчас Леону в который раз почудилось, что он слышит дверной звонок. Он прикрыл глаза и сделал напор посильней. Но расслабиться больше не получилось. Юноша тяжело вздохнул, закрутил воду и всё же прислушался на всякий случай. В наступившей тишине звонко капала вода с душевой лейки. Леон от перепада температуры начал замерзать и уже протянул руку к крану, чтобы включить воду снова, но в этот миг настойчивая трель отчётливо разорвала ночную тишину. Ошибки не было, кто-то настырно звонил в дверь. Неприятное чувство сжало Леону желудок. На часах было около двух ночи и ничего хорошего нежданный визит сулить не мог. Дрожащей рукой он снял с крючка пушистый халат и завернулся в него, потуже затягивая пояс. Вышел в коридор и прислушался в надежде, что неизвестный ночной посетитель всё же ушел, не дождавшись, пока ему откроют. И ровно в тот момент, когда он убедил себя, что всё закончилось, в дверь снова позвонили. Леон подпрыгнул от неожиданности и, подойдя на цыпочках, заглянул в глазок. На тускло освещённой лестничной клетке стоял молодой черноволосый мужчина. Леон замер, стараясь не дышать, а визитёр, словно почувствовав его за дверью, подал голос:
— Леон? Меня зовут Франсуа Морель, я — ведущий следователь по делу Анжело Бертолини. Понимаю, уже очень поздно, но позвольте мне войти. Я не отниму у вас много времени, — покопавшись, мужчина извлёк из внутреннего кармана пальто удостоверение майора полиции и поднёс его к глазку, давая Леону возможность рассмотреть как следует. Впрочем, Леон не имел ни малейшего представления о том, как должно выглядеть удостоверение французского полицейского, и с таким же успехом вышеозначенный Франсуа Морель мог продемонстрировать ему купон на посещение Макдональдса. Ноэль помедлил и всё же щелкнул замком. Вместе с затхлым подъездным воздухом он тут же различил явный запах перегара и понял, что следователь, явившийся к нему домой без приглашения в два ночи, помимо всего прочего, ещё и безнадёжно пьян. Он вздрогнул, раздумывая, не захлопнуть ли дверь, пока не поздно, но мужчина, увидев его сомнение, торопливо заговорил:
— Извините, я знаю, как это выглядит со стороны. Я сегодня немного не в форме… Сложный день. Но очень прошу вас впустить, мне нужно с вами поговорить… Меня здесь вообще не должно быть. Речь идёт об Ангеле. Мне нужна ваша помощь. Да и ему тоже, я думаю…
Ноэль молчал, ощущая, как с мокрых волос по спине стекают холодные влажные дорожки. Наконец, он тяжело вздохнул и отступил вглубь прихожей, делая приглашающий жест. Франсуа прошёл в небольшую, но уютную квартирку и, повинуясь инстинкту, отправился на звук работающего телевизора. Оказавшись в гостиной, он, не дожидаясь разрешения, опустился в одно из кресел, чувствуя невероятную усталость.
— Я сейчас, — тихо прошелестел за его спиной Леон и удалился в другую комнату.
Голова Мореля гудела, как церковный колокол. Во рту был мерзкий привкус продуктов распада алкоголя, на языке налётом осела горечь никотина. Он поймал своё отражение в небольшом зеркале на противоположной стене и понял колебания хозяина квартиры. Выглядел он жутковато: растрёпанные волосы торчали в разные стороны; глаза, пронизанные красными прожилками, ввалились; под ними залегли черные круги. Полчаса назад он обманом отцепил от себя Баселя. Отлепив от витрины магазина с бегущими строками об Ирэн Дассини, тот засунул Мореля в подошедшее такси и уже хотел было везти к себе домой. Но, оказавшись на заднем сиденье автомобиля, Франсуа неожиданно спокойно заявил, что с ним всё хорошо и он должен наконец увидеться с семьёй. Ромм посмотрел на него с подозрением, но всё же назвал водителю домашний адрес четы Морелей. Всю дорогу они молчали. Детектив безучастно смотрел в окно, а Басель, буквально несколько минут назад почти выигравший битву за психику напарника, не знал, что ещё сделать. Он сказал другу все правильные и нужные слова, но, чёрт возьми, именно он предупреждал Франсуа днём ранее, что Ирэн грозит опасность и что Морель поступает неправильно. Теперь его предупреждение оказалось пророческим. Ни добавить, ни прибавить к этому было нечего. Кроме того, Баселю нравилась Ирэн Дассини. Она была испуганной запутавшейся женщиной, но всё же он испытывал к ней симпатию и настоящую жалость. Теперь её не стало. Лейтенант ощущал усталость. Ни говорить, ни убеждать ни в чём Франсуа ему сейчас не хотелось, и Ромм решил оставить разговор на утро. Им обоим нужно было перевести дух. Он проследил, чтобы Франсуа зашёл в свой подъезд, и назвал таксисту адрес Жюли Лернон. Оставаться одному в пустой квартире ему сейчас было не по силам.
Франсуа же, зайдя в дом, подождал, пока такси с напарником отъедет на приличное расстояние, и вышел на улицу, уже заказывая другую машину. Под неодобрительные взгляды пожилого таксиста, поморщившегося от резкого алкогольного запаха, он назвал адрес Леона Ноэля, предварительно сверившись с сообщением, присланным одним из следователей по делу буквально за пять минут до звонка Солюса. Оставалось всю дорогу молиться, чтобы парень был дома.
У Франсуа был только один способ избежать действительности, которая грозила разнести ему голову — способ старый и проверенный — бежать вперед не оглядываясь. Он знал, стоит ему остановиться хоть на секунду, и его настигнет жестокая правда — он стал виновником ещё одной смерти. Пусть косвенно, пусть неосознанно и пусть всё, что говорил Басель, правда. Но право выбора и право принимать решения никто не отменял. Он знал, что поступает неправильно, и всё же поступил так. Разменял одну человеческую жизнь на другую, как в чёртовой шахматной партии. Вот только кто дал ему право определять, чья жизнь главней? И как бы горько ни было это осознавать, теперь Франсуа оставалось упорно идти вперед до последнего. О том, что будет потом, Морель старался не думать. Момент, когда придётся остановиться и остаться один на один с собственными демонами, был так же далёк и неясен, как угроза глобального потепления. Это было ужасно, но никто в это не верил.
Леон вернулся через пару минут, одетый в простые синие джинсы и не по размеру большую чёрную футболку с принтом. У Франсуа почему-то сжалось сердце при виде молодого человека. Несмотря на невероятную, модельную внешность, выглядел Леон неважно. Его необычное красивое лицо — результат причудливого смешения азиатских и европейских кровей — несло печать невыплаканных слез. Он казался совсем маленьким мальчиком, столкнувшимся в первый раз с несправедливостью внешнего мира. Леону и правда снова очень хотелось плакать. Странный человек, назвавшийся следователем, оптимизма не прибавлял. Но он постарался взять себя в руки.
— Ещё раз извините, Бога ради, — прочистил горло Франсуа, — вы не могли бы угостить меня чашкой кофе? — в его глазах стояла настоящая мольба. Леон механически кивнул и пошел на кухню, радуясь возможности хоть как-то занять руки, чтобы не занимать до поры до времени свои мысли. До Мореля донёсся оглушительный рёв кофемолки и одуряющий запах свежемолотых кофейных зёрен, и майор с облегчением понял, что сейчас ему приготовят чашку настоящего, сваренного в турке божественного напитка. Не в силах сидеть на своём месте, он прошёл на кухню и завороженно уставился на Леона, стоящего к нему спиной у плиты. И вдруг ни с того ни с сего Франсуа захотелось подойти к нему и, взяв за предплечья, уткнуться лбом юноше в шею. Он вздрогнул и поспешно присел за маленький кухонный столик, отгоняя от себя наваждение. Леон водрузил перед ним чашку и сел напротив. Морель с наслаждением сделал первый глоток, и позволил себе на секунду прикрыть глаза.
— Спасибо, — произнес он одними губами, и Леон слабо улыбнулся. Он сидел, подперев голову рукой и не решался задать главный вопрос. Вопрос, который мучил его всё время и на который не было ответа ни у кого. Сейчас рядом с ним сидел человек, возможно, способный помочь.
— Ангел всё-таки признался? — не выдержал он. Франсуа аккуратно поставил чашку на стол и посмотрел ему в глаза.
— Да, Анжело Бертолини сделал признание в убийстве Ксавье Седу сегодня днём, — ответил он отчего-то очень официально. На кухне воцарилась тишина. У них обоих были вопросы друг к другу, но оба не знали, с чего начать. Морель задумчиво сделал ещё один глоток кофе.
— Так вы ведущий следователь по делу Ангела? — спросил Ноэль.
— Ну, надеюсь, что пока ещё — да, — невесело улыбнулся майор. Ноэль поднял на него удивлённые глаза, и детектив решил не пугать его рассказами о своих разногласиях с начальством. Он встряхнулся и, наконец, заговорил.
— Леон, несмотря на то, что Ангел сегодня сделал чистосердечное признание, у меня есть все основания полагать, что он не совершал это убийство. Обстоятельства, при которых был убит его продюсер, более чем странные, и я очень надеюсь, вы мне поможете разобраться, что к чему.
— Значит, это не он убил Ксавье? — юноша поднял глаза на Франсуа.
— А у вас есть основания полагать, что это всё же сделал он? — остро царапнул его взглядом Морель. Ноэль поник.
— Леон, — спокойно сказал полицейский, — позвольте задать вам всего один вопрос. Сразу хочу предупредить, я спрашиваю вас неофициально. У нас уже есть признание Анжело, и фактически дело закрыто и скоро будет передано в суд. Но я хочу понять, — голос Мореля сорвался и он сглотнул, — что произошло на самом деле. И поэтому задам всего один вопрос: где вы были в ночь убийства Ксавье Седу?
Ноэль устало обхватил шею ладонями, положил локти на стол и надолго замолчал.
— Я расскажу вам, — сказал он, наконец, — я расскажу вам всё.

***
Первый раз он поцеловался в тринадцать. Лишился девственности в шестнадцать. В девятнадцать переехал из Барселоны в Париж с одним подающим надежды режиссёром. Быстро разобрался, что подающий надежды навсегда останется в статусе «на взлете» и оставил его без тени сожаления. Снял жильё, обзавелся нужными друзьями. Задумался, чем хочет заниматься в жизни. Хотелось чего-то красивого. Быть моделью или танцором, например. Он ходил на кастинги и перебивался эпизодическими ролями в мюзиклах. Почти известный, почти знаменитый. Его часто узнавали на улицах, но почти всегда принимали за кого-то другого. Встреча с Нино Тьери стала для него началом той самой звёздной жизни, о которой он мечтал подростком в пижаме со смешным принтом. Сильный, властный, уверенный в себе, знаменитый Тьери частенько брал его с собой на тусовки, и он видел, как млеют другие от одного его появления. Ноэль понимал: Нино у его ног. Леон умело раздразнивал его аппетит и в один прекрасный день решил, что пришла пора с ним переспать. В этом деле важно знать меру, иначе рискуешь пережать и вызвать раздражение. Ноэль тщательнее обычного выбрал нижнее бельё. Тьери опоздал на пятнадцать минут. Леон на полчаса. Мазерати Нино сорвалась с места и Леона вдавило в спинку сиденья, перехватывая дух. Он прибыл на вечеринку почти в статусе партнера Нино Тьери. Они были прекрасной парой. Всё складывалось как нельзя лучше. Но тут случилось непредвиденное — Леон первый раз в жизни влюбился.
Он не был похож на солиста популярной рок-группы. Он скорее смахивал на привокзального бомжа. Растрепанный, худой, странно одетый в несколько слоёв одежды. Леон даже не понял сначала, какого чёрта им необходимо останавливаться в тёмном углу, чтобы поприветствовать этого чудика.
— Ангел, — махнул Нино рукой в сторону странного персонажа. — Тот самый, — пояснил он через паузу, вполне беспристрастно. Парень поднял на Леона глаза и посмотрел внимательно. Пока юноша соображал, как себя вести, он оглядел его как следует и вдруг спросил:
— Сбежим?
Леон пару секунд раздумывал, как ответить на прозвучавшую шутку, сомневаясь, а шутка ли это. Нино уже ушёл вперед, а он стоял в тёмном углу с бокалом шампанского в руке, испытывая только одно — неловкость. И тут Анжело улыбнулся. Улыбка волшебным образом преобразила его лицо, сразу сделав потрясающе красивым. Ноэль разом почувствовал, где именно в его грудной клетке расположено сердце, какая густая и вязкая кровь струится у него по венам и как тяжело толчками толкает её пресловутая мышца. Ему стало мало воздуха, пространства и света.
— Как тебя зовут? — поинтересовался тем временем Ангел. Леон сообразил, что до сих пор хранит молчание и, наверное, это не вежливо.
— Леон Ноэль, — сказал он, разлепляя непослушные губы.
Ангел кивнул и задумчиво провёл рукой по струнам. Потом заиграл, сначала неуверенно, потом всё быстрее. Что-то щемяще-нежное, но вместе с тем жгуче-страстное, всколыхнув со дна души древние баскские истоки. Леон, не чувствуя ног, присел рядом с ним, не в силах отвести взгляд. Где-то вдалеке, за кулисами его сознания, он увидел удивлённого Нино. Но ему уже было всё равно.
— Что это? — спросил он, кивая на гитару и имея в виду музыку. Анжело хмыкнул.
— Это тебе, — пояснил он, — только что сочинил.
Леон вспыхнул от удовольствия. Ему ещё никто не посвящал музыку. Такую музыку. Анжело решительно встал и схватил его за запястье. Его рука была на удивление горячей и сильной для такого, как он. В другой руке он держал гриф гитары.
— Пойдём! — скомандовал он. — Надо выбираться отсюда.
И он пошел с ним, а потом проехал через ночной Париж, не спрашивая, куда и зачем. Оказавшись в скромной не по статусу квартирке, он вылез вслед за Ангелом через мансардное окно на крышу, скинув для удобства туфли, и уселся у его ног на тёплую черепицу. Ангел играл для него всю ночь. Леон молчал и слушал, погружаясь в музыканта всё глубже и увязая всё плотней. Они пили вино из горлышка по очереди — бокалов в квартире звёздного идола попросту не обнаружилось, а потом встретили вместе рассвет, умудрившись не переспать друг с другом. Анжело не прикоснулся к нему и пальцем, а Ноэль первый раз в жизни понял, что хочет мужчину до одури, но не посмел сделать первый шаг, зачарованный Ангелом, как диковиной птицей. До этого — Леон был дичью, завлекая, а затем сдаваясь на милость охотника, впрочем, выбранного заблаговременно им самим. Но с той ночи всё изменилось. В ту ночь, или скорее утро, они заснули в обнимку на узкой кровати Ангела, как дети в бойскаутском лагере, не раздеваясь и мирно дыша.
На следующий день Бертолини пригласил Ноэля на концерт. Молодой человек впервые был на мероприятии такого масштаба и уровня. Его провели в зрительный зал и Леона вмиг захватил общий драйв происходящего. Вокруг оглушительно орали девицы всех размеров и мастей, норовя избавиться от одежды и зашвырнуть её на сцену, а Леон, разучившись дышать, смотрел на человека перед собой. Он видел его, но не узнавал. Это был он, но его здесь не было. Артист, певший для огромной толпы в зрительном зале, и мужчина, игравший для него на гитаре прошлым вечером, не имели друг с другом ничего общего. Здесь, на сцене, Ангел был сильным несомненным лидером. Он, казалось, стал выше ростом и шире в плечах. Многотысячная толпа ревела от восторга, стоило ему лишь подойти к микрофону. Он творил с публикой всё, что ему вздумается, выбивая из толпы движениями и голосом рёв и вой. Когда он удалился на небольшой перерыв, Леон кинулся за кулисы разыскать его, потрогать и убедиться, что это всё же он. Там, в коридоре, он почти сразу налетел на него, с размаху стукнувшись о его твердую грудную клетку и поцарапавшись о многочисленные подвески. На нём был концертный костюм, какая-то жуткая помесь кожи, шёлка, кружева и заклёпок, его глаза были густо подведены, из золотисто-карих превратившись почти в чёрные. Люди вокруг него расступались, образуя почтительный круг, словно он был королём или прокажённым. Леон задохнулся, не зная, что сказать, а Ангел молча взял его за руку и втолкнул в свою гримёрку под одобрительные смешки своих музыкантов. Едва за ними захлопнулась дверь, он, всё так же молча, повалил Леона на пол, ведя горячей рукой по бедру. Ноэль испугался, потом обиделся, прикинув, который он здесь по счёту. Он представлял себе всё совсем не так. Это должно было произойти на шёлковых простынях, с зажжёнными свечами и приглушённой музыкой. А то, что происходило здесь, было неправильно. Но… Леон уже обнимал Ангела за шею и сам стягивал с него кожаные штаны, скользя ногтями по его горячей и влажной от пота коже. Тело Ангела гудело от напряжения, как трансформаторная будка, и Леон слышал, как бешено стучит совсем близко его сердце. Анжело вошёл в него, грубо пробивая себе путь, используя слюну вместо смазки, а он позволил и сам закинул ноги вверх, обеспечивая ему глубокое проникновение. Их близость была похожа на драку. Ноэль вцепился в любимого ногтями. Он кусал его плечи. Под гул многотысячной толпы всего в нескольких метрах, они вступили в гонку за наслаждением, и каждый старался прийти к финишу первым, словно это было состязание. Они хрипло дышали, поднимаясь всё выше с каждым новым движением, прикосновением, поцелуем. В дверь гримёрки деликатно постучали — Бертолини пора было возвращаться на сцену. Леон громко вскрикнул, закидывая голову, наплевав, что за дверью незнакомые люди. Сперма Ангела толчками заполнило его нутро и он застонал, кончая ему вдогонку. Уже через пять минут Ноэль снова стоял в толпе фанатов, чувствуя, как по ногам стекает семя. Всё было не так. Всё было неправильно. И вдруг ни с того ни с сего из его глаз хлынули слёзы. Он понял, что пропал.
С той поры для Леона началась новая жизнь. Она началась для него с отрицания всех «нельзя». Нельзя звонить первым. Нельзя бросаться по первому зову. Нельзя приходить вовремя. Нельзя позволить себе влюбиться. Все эти «нельзя», заботливо выстроенные им самим ещё в подростковом возрасте и работающие всегда безотказно, он отринул ради Ангела без сомнений. Леон всегда был умным. Хорошо воспитанным. Знающим себе цену. Он был красивым и ярким. У него были высокие принципы и блестящее будущее. Но он, не раздумывая, променял всё на возможность быть рядом с любимым человеком. Смотреть на него. Дышать с ним одним воздухом. Слушать, как он играет на гитаре. Он же воспринял появление Ноэля в своей жизни как само собой разумеющееся. Словно он был рядом с ним всегда. Они не говорили о настоящем, не строили планов на будущее. Они оба понимали — будущего нет. Они жили здесь и сейчас, зная, что и это немногое у них могут отнять в любую минуту. Ангел, Леон и музыка. Хотя правильнее было бы сказать: Музыка, Ангел и лишь потом Леон. Даже находясь с ним рядом, Ангел всё время что-то барабанил на коленке, мурлыкал под нос, напевал негромко. Леон хмурился и ревновал, но Бертолини ловил его взгляд и солнечно улыбался, одними губами шепча в два слога: «Ле-он». И показывал ему розовый язык. Леон смеялся, пряча стоящие в глазах слёзы. Счастье так зыбко. У них не было ничего, даже крыши над головой. В своей маленькой квартирке Анжело практически не появлялся, он был либо в студии, либо на гастролях. Леон следовал за ним с лёгкой удобной сумкой через плечо. Эта сумка всегда была наготове и висела на вешалке в его прихожей. В ней хранился необходимый набор: запасной комплект белья, джинсы, пара футболок, зарядка для мобильника, немного кэша, а в последние полгода ампулы и шприц. Всё для того, чтобы сорваться и приехать без промедления. По первому зову. Потому что, кроме Леона, ему не на кого было надеяться. Он же всегда был рядом. Постепенно Ноэль свыкся с мыслью о том, что ему не стать официальным партнером Ангела. Музыкант нуждался в нем, но не держал его, зная, с ним будут одни проблемы. Он был всемогущ на сцене, но беспомощен в жизни. Маленький, заблудившийся мальчик. Жизнь для Леона приобрела горько-сладкий оттенок. И над всем этим маячил огромный жирный ненасытный паук. Как же Ноэль его ненавидел! С их первой встречи, когда Анжело, смущаясь, сказал ему, что Ксавье «попросил зайти к нему в кабинет». Леон чуть не послал его на три буквы: что ему его продюсер? — но Анжело посёрьезнел и попросил всё же сходить.
Ксавье встал ему навстречу и, распахнув руки, заключил в объятия. Он был похож на доброго дядюшку, желающего всем исключительно добра. Он похохатывал, потирал руки и широко улыбался. У него была уютная, будничная внешность. Повинуясь его жесту, Леон сел на краешек стула и позволил себе немного расслабиться. Седу вернулся на свое место за столом.
— Так ты — тот самый Леон… — с улыбкой проговорил он, складывая руки в замок. Парня слегка покоробило, что тот обращается к нему на ты, но потом Ноэль сделал скидку на возраст продюсера и решил, что всё в порядке.
— Откуда вы меня знаете? — удивился он вместо ответа.
— Я знаю всё, что касается Анжело, мой дорогой, — улыбнулся Седу задумчиво. — Это моя работа.
Леон промолчал, смущённый тем, что этот незнакомый человек вмешивается в его жизнь. Но он не чувствовал опасности рядом с ним и поэтому не стал протестовать.
— Любишь его? — спросил вдруг Ксавье без обиняков, и Ноэль возмущенно вскинул голову, собираясь сказать, что это не его дело. Но что-то оборвалось в нем, едва он наткнулся на взгляд продюсера, и гнев прошел так же быстро, как и появился. Вместо этого он устало кивнул.
— Любить Ангела тяжело, мальчик мой, — задумчиво сказал Ксавье, — и прежде чем ты зайдёшь слишком далеко, я бы хотел кое-что рассказать тебе. Видишь ли, Ангел не такой, как все. Это сложно объяснить вот так за пару минут, так что поверь мне на слово. Я называю его моим маленьким ангелом музыки, потому что он живет исключительно ради музыки и ничего другое ему в этом мире не важно. Ни я, ни ты, как это ни обидно. Ты должен понять, что никогда не станешь для него номером один, и вовсе не потому, что он тебя не любит. Он так устроен и мы не в силах изменить программу, заложенную в него много лет назад. Он не человек, он посредник между Богом и внешним миром. Сам Господь говорит с нами через него. И его язык — музыка. Анжело, может, и рад бы иногда взять паузу и отдохнуть, но он абсолютно не в силах остановить этот поток божественного. Такие люди встречаются очень редко. Их почти нет. Все остальные занимаются музыкой потому, что им нравится, потому что хотят заработать много денег или же банально от безделья. Ангел же творит музыку, потому что у него нет другого выбора. Это его предназначение на нашей грешной земле. Из-за этого его психика слишком чувствительна к внешним факторам. Он очень ярко на всё реагирует. Ведь он очень добрый и открытый человек. В сущности, так и не озаботился тем, чтобы повзрослеть. Анжело другой. Многим он может показаться странным. Но это недалёкие люди. Не верь им. Даже если тебе скажут, что он сумасшедший. Про таких, как Ангел, принято говорить «не от мира сего». Его надо беречь. И вот в этом наша с тобой задача, мальчик мой. Ты мне поможешь?
Леон слушал Седу, открыв рот. Половину из того, что сказал продюсер, можно было назвать бредом, но он чувствовал, что Ксавье прав.
— Что я могу сделать? — спросил Ноэль.
— Просто будь рядом с ним, мой хороший, — ласково улыбнулся Ксавье. — И помогай мне. К сожалению, ты не сможешь стать его официальным партнером. Его официальной девушкой считается Сандрин Бонне. Скажу тебе по секрету, это прописано в его контракте. Но ему это и не нужно. Малыш не для того рожден на свет. Знаешь, раньше секс для него был простой физической потребностью, как еда, вода и сон. Для него в принципе не было разницы мужчина это или женщина, уж извини, если я тебя шокировал. Но по какой-то причине, первый раз в жизни, ему нужен такой, как ты. И я надеюсь, ты сможешь это понять. Вместо мещанской жизни со стиркой и уборкой, ты прикасаешься сейчас к живой истории. И потом, ты нужен ему. Ты так ему нужен…
Ноэль сжался в комочек, пытаясь охватить умом всё сказанное Ксавье. На глазах вскипали слёзы. И хотя ему совсем не хотелось плакать перед совершенно незнакомым человеком, Леон, не выдержав, всхлипнул. Ксавье достал из верхнего ящика стола коробку с бумажными салфетками и, встав со своего места, подошёл к нему. Он гладил его по спине, приговаривая что-то бессмысленное, типа «ну-ну» и, вздохнув, самолично вытер молодому человеку нос, как делал папа, когда Ноэль был совсем маленьким.
— Мы всё преодолеем, мальчик мой, — бормотал Седу, — вместе мы всё сможем… Ты же поможешь нам, правда? Главное, что ты рядом… Он тебя любит… Всё будет хорошо, поверь…
Его голос убаюкивал и успокаивал. Постепенно Леон начал затихать. В конце концов, говорил он сам себе, всё ещё может десять раз поменяться. Главное, подождать. А ждать Леон умеет. Наконец, он улыбнулся Ксавье сквозь слезы.
— Всё будет хорошо, — снова сказал продюсер с отеческой улыбкой, и Леон почти поверил. А потом Седу встал и расстегнул ширинку.

***
Анжело ничего не хотел знать. Все разговоры про Ксавье он отметал сразу, прежде чем Ноэль что-то успевал сказать. «Ксавье мне как отец. Если бы не он, я бы никогда не смог писать музыку. Не хочу ничего слышать, Леон, пожалуйста». И Ноэль отступил. Он проглотил и это. Ради любимого он готов был на любые унижения. Тем более, что Седу больше не напоминал о себе. Он дал ему главное — возможность быть рядом с Ангелом. И Леон смел надеяться, что рядом с ним тот будет в безопасности. Но время показало, что Леон не в силах его уберечь. Время отбирало у него то малое, что Ноэль смог отвоевать. На его глазах из Ангела уходила жизнь. Солнечная улыбка всё реже озаряла лицо. Он всё меньше спал и всё больше работал. Он был то болезненно возбуждён, то апатично вял. Леон старался не оставлять его одного и всегда быть рядом в случае чего. Всё чаще он стал находить у него странные таблетки. На вопрос, что это, Ангел лишь неопределённо мотал головой. «Витамины. Ксавье дал.» Леон бросился к Седу за разъяснениями.
— Организм Анжело нужно немного поддержать. У нас сейчас сложный период — нам нужно дописать второй альбом, — спокойно объяснил продюсер. — Эти препараты не опасны. Их принимает пол-Европы. Современная медицина давно шагнула вперед. Мы же не в каменном веке живем, Леон. Как только Ангел допишет альбом, я дам ему отпуск. Вы сможете съездить куда-нибудь вдвоем. Развеяться. Куда-нибудь в шикарное местечко, а? Анжело отоспится, отдохнёт и вернётся в норму. Не паникуй.
Тогда Леон ему поверил. Но, когда альбом был дописан, Ксавье заявил, что его нужно раскручивать и сейчас останавливаться нельзя. Группа оправилась в турне, и отпуск откладывался. Седу клялся, что после турне по Европе можно будет расслабиться. Но сразу после европейского гастрольного тура, группа незамедлительно вылетела в Южную Корею. Ноэль сжал зубы и стерпел и это. Однако стоило группе вернуться в Париж, как тут же началась студийная работа по подготовке третьего альбома. Таблеток становилось всё больше. Леон кинулся к Нино за советом. Он, конечно, не надеялся, что гитарист станет его другом, но ведь в конце концов у них были какие-то отношения, и Леон видел в нём человека, близкого по духу. Вероятно, тот сможет помочь хотя бы советом, надеялся он. Но Тьери не желал помогать.
— Ты ведь сделал своей выбор, Леон. Ты этого хотел. Ты мог получить всё и жить со мной. Ты бы был в порядке. А теперь… — В глазах Нино мелькнула тень удовлетворения. — Чего ты хочешь от меня? Ангел с Ксавье повязаны по гроб жизни. Не думаю, что ты можешь что-то изменить.
— Что за таблетки дает Анжело Ксавье? — допытывался он, но Нино упорно отводил взгляд.
Ангел, казалось, не замечает, что творится вокруг него. Теперь Ноэль, не веривший Ксавье ни на секунду, старался спускать в унитаз все медикаменты, которые тот давал. Однако вскоре продюсер просёк, что к чему.
— Чего ты добиваешься? — зло прошипел он, заламывая Леону руку за кулисами и оттаскивая его подальше от посторонних взглядов. Леон беспомощно оглянулся. Ангел в это время был на сцене. — Ты хочешь быть со своим любимым?
— Ксавье, ты его убиваешь, — заплакал Леон, — я прошу тебя, неужели он для тебя ничего не значит? Ты понимаешь, что он так долго не выдержит?
Седу некоторое время молчал, рассматривая его заплаканное лицо. Потом выпустил из своей медвежьей хватки и медленно покачал головой.
— Он сам себя убивает, Леон, — и, подумав, сказал, — единственное, что могу тебе посоветовать — уходи от него. Тогда тебе не будет так больно потом.
Сердце Ноэля сжалось. Он резко оттолкнул Седу и пошел прочь от сцены, размазывая по лицу слёзы. Он не собирался пускать это на самотёк и решил, что будет бороться. «Ты его не получишь», — зло шептал он, полный решимости. Но потом всё стало ещё хуже. Ангел практически перестал спать. Ноэль, имевший поистине лошадиное здоровье, впервые столкнулся с таким явлением, как бессонница. Для него было странно и дико, что уставший человек не может лечь в постель и отоспаться. Всё чаще по ночам он просыпался от того, что Анжело нет рядом. Всё чаще Леон находил его у окна в предрассветной нежной утренней дымке. Худой, одетый в одни джинсы, он что-то наигрывал на гитаре. Ноэль подходил к нему сзади, обнимал его и прижимался к нему всем телом, душа подступающие к горлу рыдания. Обычные средства от бессонницы почти не действовали. Пропофол, подсказанный другом-медиком, давал кратковременный отдых, но не решал проблему в целом. Леон осознавал, жизнь Ангела находится в опасности. Каждый день он слышал, как бешено стучит в худой грудной клетке его сердце, перегоняя горячую вязкую кровь. И неустанно молился, чтобы это сердце выдержало.
Когда был дописан третий альбом, надежды на отдых рухнули в который раз. Недолго думая, Ксавье завёл разговор про гастроли по Японии. Ноэль устроил Ангелу настоящий скандал. Он умолял, взывал к его логике, плакал и кричал, пытаясь достучаться до любимого. Ангел слушал его молча, склонив голову и занавесясь отросшей чёлкой. В конце концов он поднял на Леона глаза, и он в который раз подивился, какой же Ангел красивый. Он запнулся на полуслове и сник, осознавая, что слова и аргументы закончились. Сказать больше нечего. Тогда Анжело встал, подошёл совсем близко и, взяв в ладони его лицо, заставил посмотреть на себя. Леон завороженно смотрел в его глаза — тёпло-карие с золотой каймой, словно кто-то уронил обручальное кольцо в бокал с коньяком, и не находил в себе больше ничего, кроме мёртвого страха за него. «Я всё решу», — сказал Ангел, наконец разбив молчание между ними, и уехал в клуб, оставив его одного. Ноэль кинулся к телефону в надежде дозвониться до Ксавье, но старый мерзавец не брал трубку. Промаявшись весь вечер, Леон решил, что единственный выход — ехать к дому Седу и подкарауливать его там. В двенадцать ночи он был на бульваре Сен-Жермен и, ещё раз набрав номер Ксавье на мобильном и не получив ответа, стал ждать, удивляясь, как за несколько лет смог превратиться в дёрганную истеричку. Вскоре подъехал чёрный мерседес продюсера. Ноэль дёрнулся ему навстречу, но тут его ждал сюрприз. Вслед за Ксавье из машины вышел Ангел. Даже с другой стороны проезжей части Леон мог видеть, как он похудел и осунулся. Выбираясь из машины, он чуть не упал и водитель Тома вынужден был поддержать его. Теперь он стоял на тротуаре, ожидая, пока из машины выберется Седу. На какой-то момент Леону показалось, что Ангел смотрит прямо на него. Он смутился и уже приготовился выдать какое-нибудь оправдание своему присутствию, но Анжело лишь равнодушно отвернулся, и Ноэль подумал, что ему показалось. Мужчины зашли в подъезд. Леон стоял в замешательстве, понимая, что разговор с Ксавье невозможен в присутствии Ангела. В конце концов он решил подождать, пока Анжело покинет квартиру продюсера. Но не дождался. Вместо этого тишину ночи разорвала полицейская сирена.

Глава 22
— Так вы были там в ночь убийства, — Франсуа потёр лицо руками, собирая фрагменты мозаики воедино. — Вы говорите, Анжело мог вас видеть?
Леон помедлил с ответом.
— Я думаю, он знал, что я там, даже если и не рассмотрел до конца. Он меня всегда… чувствовал, — молодой человек запнулся, не понимая, как объяснить, — называйте, как хотите, но он всегда знал, что я рядом, даже если не мог меня видеть. Просил стоять за кулисами, например. Ему так было спокойней. Особенно в последнее время. И в тот вечер, мне кажется, он знал, что я совсем близко.
Морель молча кивнул и решил не углубляться. Некоторым нравится верить в подобную чушь. Ему достаточно было знать, что Ноэль был рядом с местом убийства и чисто теоретически Бертолини мог его видеть.
— Вы поднимались наверх в квартиру Седу? — спросил он.
— Нет, — испуганно потряс головой Леон и помолчал. — Поймите, я ненавидел Ксавье всей душой и ни капли не скорбел, когда узнал, что он умер, но я не имею никакого отношения к его убийству. Единственное, что я хотел той ночью — это просто поговорить с ним.
— Анжело сказал вам: «Я всё решу» в тот вечер, — пробормотал Франсуа. — Что это значит?
Леон молча рассматривал узор на столе, думая, что ответить. С тех пор, как произошло убийство Седу, он задавал себе этот вопрос каждый божий день, мучаясь, не он ли подтолкнул Ангела к совершению преступления, и не находил ответа. Анжело не мог убить человека, твердил его разум, но он так часто просил Ангела решить ситуацию и что-то сделать, что, возможно, тот внял его просьбам. Он сказал: «Я всё решу» — и в тот же вечер Ксавье не стало.
— Не знаю, — покачал он головой.
— Вы думаете, Ангел убил Седу? — спросил полицейский напрямую.
— Не знаю, — снова повторил Ноэль совершенно честно. — А вы? — поднял он глаза на детектива. — Что думаете вы?
Что Морель мог ответить этому несчастному, осунувшемуся молодому человеку, изо всех сил сжимающему руками край стола?
— Я тоже не знаю, — признался он абсолютно честно и потёр шею, — с одной стороны, никто, кроме него, это сделать не мог, а с другой стороны… мне, — он хотел сказать «не хочется в это верить», но вслух произнёс: — Мне не хочется делать поспешных выводов.
— Но если это сделал не он, — растерянно проговорил Леон, — тогда зачем он признался в убийстве?
Франсуа рассматривал кофейную гущу в кружке и собирался с мыслями.
— Если он знал, что вы были у дома Седу в ночь убийства, он мог решить, что вы причастны к преступлению. А значит, понял, что рано или поздно мы до вас доберёмся, — объяснил он, — видимо, Ангел решил опередить события.
Ноэль зажмурился, чтобы сдержать слёзы, но ничего не вышло. Они все же потекли из его глаз, и он отвернулся, чтобы Франсуа их не увидел.
— Он хотел защитить вас, Леон, — ласково прошептал Морель, — так делают, когда любят кого-то.
— Извините, — пробормотал Ноэль, с грохотом отодвигая стул, и, натыкаясь на стены, бросился из кухни по коридору в ванную комнату. Там, вывернув кран на полную мощность, чтобы заглушить звуки, обхватил себя покрепче руками и тихонечко завыл, оседая на пол. Отчаянье рвало его изнутри, как дикий зверь, раздирая своими когтями сердце в клочья. Эти два года у него было так много вопросов к Ангелу: любит ли он его, сохраняет ли верность, нужен ли Леон ему — он не задал ни один, боясь услышать «нет». Леон искал доказательства, мучился сомнениями и ревностью и вот наконец получил ответ. Но ни радости, ни облегчения не было. Слишком поздно. Ноэль чувствовал только горечь. Потому что в глубине души всегда знал ответ — Ангел не в состоянии любить ничего и никого, кроме музыки. Музыка — единственная страсть, которой Ангел оставался верен. Он просто не в состоянии был подарить свою любовь Леону. Но он умеет быть благодарным. То, что следователь, сидящий у него на кухне, назвал любовью, было обычной благодарностью за то, что Леон сделал для Ангела. А вот его любовь довела любимого до беды. Ноэлю казалось, он сильный и сумеет сберечь Ангела. А это Анжело заботился о нем. Его Ангел всё предусмотрел. Как же больно… Леон сидел на полу, прислонившись лбом к холодному кафелю, не имея понятия, сколько времени прошло, и не зная, как жить дальше. Что бы он ни делал, как бы он ни старался, Ангелу теперь только хуже. Неужели Леон не в силах ему помочь? Молодой человек решительно поднялся на ноги и, умыв лицо холодной водой, вышел из ванной. Франсуа всё так же сидел за столом на кухне. Он слышал истерику, но не мог помочь. Молодой человек сел напротив него.
 — Если я пойду в полицию и всё расскажу, это поможет? — спросил он. — Ангел же может взять свои слова обратно? — умоляюще посмотрел он на Франсуа. — Если он поймет, что я не причастен к убийству Ксавье, он же может отказаться от своих показаний?
Морель вздохнул и принялся объяснять, как работает машина правосудия.
— Он может. Но проблема в том, что он сделал признание в присутствии своего защитника, то есть адвоката. А это автоматически означает, что оно может быть использовано как доказательство против него в суде. Так что боюсь, это не выход. Вы не спасёте его, а себя подвергните бесконечным расспросам и проверкам.
— Но что же делать? — прижал руку к губам Ноэль.
— Искать настоящего убийцу, — вздохнул Франсуа, — если Ангел не убивал Седу, это сделал кто-то другой. И его нужно найти.
— Это возможно? — глядя на него во все глаза, спросил Леон. Морель горько усмехнулся.
— У Ксавье было очень много врагов и, если я начну опрашивать всех недовольных, это может затянутся надолго, а времени у нас нет — дело скоро передадут в суд. Но есть другой путь, — он снова помолчал, глядя в тёмное окно, — я могу вернуться в начальную точку отсчёта. В место, где судьбы Седу и Ангела пересеклись первый раз. В Триджиано. Что-то мне подсказывает, что искать нужно именно там. Так у меня будет возможность размотать эту историю с самого начала, — сказал Франсуа, раздумывая, чем ему грозит это решение. — Анжело что-нибудь рассказывал о своем детстве? — перевёл он взгляд на Ноэля.
— Нет, — отрицательно покачал тот головой, — хотя я спрашивал его неоднократно. Я считал, нас это может сблизить. Знаете, такое совместное рассматривание старых фотографий, — он слабо улыбнулся, — но у него ничего нет: ни снимков, ни документов. Я даже его свидетельство о рождении никогда в глаза не видел. Словно у него и не было детства. Он немного рассказывал о монастыре, и я чувствовал, ему тяжело об этом говорить. Но я понятия не имею, как он жил до того момента, как попал в детский дом. Он говорил, что был совсем маленький и ничего не помнит.
— Ладно, — поднялся со своего места Морель, внезапно понимая, как поздно. Леон проводил его до входной двери. Детектива сильно шатало от усталости и недосыпа, и он решил, что всё же нужно ехать домой. Тамара, вероятно, места себе не находит. Внезапно голова у него закружилась и он стал терять равновесие, валясь прямо на Ноэля и увлекая его за собой на пол. Он рухнул на юношу, сминая весом своего тела, покраснел и неловко попытался подняться. Его руки постоянно соскальзывали и его собственное тело отреагировало на это копошение незамедлительно. К своему ужасу, Франсуа почувствовал наступающую эрекцию. Он наконец поднялся на ноги, поспешно попрощался и бросился вниз по лестнице, стремясь как можно быстрее выбраться на свежий воздух. Ноэль же ещё долго стоял в дверях, глядя ему вслед.

***
Заслышав шорохи у входной двери, Тамара поспешно накинула лёгкий халатик и тихонько выскочила в прихожую, как раз в тот момент, когда Франсуа старался бесшумно проскользнуть в квартиру. Она не видела его ровно три дня и теперь едва узнала. Он был худ, небрит и взъерошен. Она уже намеревалась высказаться в резкой форме, как вдруг он молча шагнул к ней, внезапно развернул к себе спиной, одной рукой заломив ее кисть, и прижал грудью к стене. Другую руку он запустил ей в волосы, целуя изголодавшимися губами обнажившуюся шею. Она тут же почувствовала исходящий от него запах алкоголя и сигарет и хотела было возмущенно отстраниться, но он не дал ей такой возможности. Он крепче сжал её в своих руках и без прелюдий стал задирать полы шелкового халатика. Это было непохоже на обычно нежного и заботливого в сексе мужа, и на мгновение Тамаре показалось, что на неё напал проникший к ним в дом незнакомец. Ничего так быстро не убивает страсть, как половой акт в супружеской спальне в привычных позах с предсказуемой прелюдией. И так порой не хватает экспромта и кардинальной смены образа. Эта мысль возбудила её, но из-какого-то глупого упрямства она продолжала вырываться, меньше всего на свете желая, чтобы Франсуа остановился. Он и не думал прекращать начатое. Бедром Тамара явственно чувствовала его каменную эрекцию. Низ её живота стал горячим и тяжёлым. Задохнувшись, она откинула голову назад. Протестовать вслух она не смела, боясь разбудить сына, которого всего тридцать минут назад с таким трудом уложила спать. В какой-то момент ей показалось, что он намерено развернул ее к стене, чтобы не видеть лица, но она отогнала эту мысль. Ткань её трусиков намокла и она прикусила губу, когда рука мужа требовательно проникла между её сомкнутыми бедрами. Он не озаботился ни тем, чтобы раздеть её, ни тем, чтобы возбудить, просто сдвинул в сторону ластовицу и вошёл в неё, вызывая острые яркие ощущения. Хриплый, полный звериного вожделения стон сорвался с её губ. Франсуа стал размашисто вбиваться в неё. Её голову заволокло вязким туманом возбуждения. Она скребла ногтями стену из последних сил. В темноте прихожей они молча боролись друг с другом. Между их телами не осталось ни миллиметра. Взмыленная, взмокшая Тамара прижималась к мужу изо всех сил, чувствуя приближение оргазма. Она прогнулась в спине, соприкасаясь с холодной поверхностью стены грудью, и закусила ладонь, душа рвущийся наружу крик, затопленная сметающей остатки разума волной. Обессиленные, они сползли вниз по стене и затихли, сжимая друг друга в объятиях прямо на полу в прихожей, пока над Парижем занималось новое утро. Сквозь туман, больше похожий на обморок, Франсуа чувствовал, как Тамара гладит его лоб прохладными пальцами. Голос, далекий, и смутно знакомый, прошептал ему в ухо: «Где бы ты ни был, вернись ко мне. Мне страшно. Мне кажется, я тебя теряю».

***
Солюс вошёл в свою приёмную в приподнятом настроении. Утро было солнечным, завтрак, приготовленный Карин с утра, великолепным, а газета, купленная по дороге в контору, содержала в себе огромную статью на первой странице про его блестяще проделанную работу. Но, увидев лицо секретарши, комиссар понял, что на этом его везение на сегодня закончилось.
— Майор Франсуа Морель ждет вас в кабинете, — виновато доложила девушка, полчаса назад так и не сумевшая выдворить детектива из кабинета хотя бы в приёмную. Солюс нахмурился и толкнул дверь. На вид беспристрастный Франсуа сидел на стуле напротив стола комиссара как ни в чём не бывало. Паскаль Пети шваркнул газетой об стол и сел в своё кресло.
— Не спится тебе, кайфоломщик хренов? — почти беззлобно поинтересовался он. — Я же тебе выходной дал. Что у тебя?
— Мне нужна командировка в Триджиано, — спокойно сказал Франсуа вместо приветствия и положил перед Солюсом рисунок Ангела.
— Что это? — обречённо вздохнул комиссар, водружая на нос очки и рассматривая рисунок. — И где ты это взял?
Морель помедлил долю секунды, хотя всё давно для себя решил.
— Я нашёл это в квартире Анжело Бертолини, — объяснил он ровным тоном. Солюс посмотрел на него заинтересованно. — Этот рисунок сделал сам Ангел. Там полно таких. Психотерапевт Клэр Лэми считает, что этот рисунок — проекция страхов Бертолини и его стрессов, пережитых в детстве. Это может быть ключом к разгадке его поведения. Я хочу узнать, кто же всё-таки такой этот Ангел и что было в его прошлом, что так старательно скрывал Седу. Для этого мне и нужна командировка в Триджиано.
— И кто, позволь спросить, подписал тебе ордер на обыск, Цветочек? — поинтересовался Пас­каль Пе­ти почти нежно. Морель молчал.
— Та-а-ак… — похолодел комиссар.
— А откуда, вы думали, у меня информация о психотропных препаратах, под влиянием которых Анжело якобы убил Седу? — спокойно спросил Франсуа. Солюс молчал, переваривая весь объём геморроя, свалившегося на него этим солнечным утром. Его подчиненные совсем распоясались, думал он удручённо.
— Командировку не дам, — отчеканил наконец комиссар. — Считай дело официально закрытым. По поводу незаконного вторжения в квартиру подозреваемого без соответствующе оформленного документа я с тобой поговорю попозже. А сейчас выметайся из моего кабинета, — провозгласил он зловеще и немного пафосно. Но Морель не собирался уходить. Вместо этого он достал из внутреннего кармана другой сложенный вчетверо листок и, расправив его, положил на стол перед шефом.
— Господи, — вздохнул Солюс, — боюсь даже спрашивать. Это что такое?
— Заявление об отпуске, — спокойно объяснил Франсуа. — Я прошу отпуск на неделю. Можно даже за свой счёт. Я устал. Я не был в отпуске три года. Это последнее дело меня доконало. Мне нужно отдохнуть, — проникновенно сообщил он, невинно глядя комиссару в глаза. Солюс внимательно рассматривал Мореля.
— Отпуск? — подозрительно переспросил он.
— Отпуск, — невозмутимо подтвердил Франсуа.
Солюс, искренне считавший себя отличным психологом, пристально посмотрел детективу в глаза. Морель ответил ему чистым и незамутнённым взглядом. Паскаль продолжил психологическое давление и сверлил подчиненного глазами не отрываясь, но лицо следователя не выражало ничего, кроме готовности служить французскому отечеству. Пети сдался первым.
— И ты обещаешь мне, что ты не будешь в одиночку заниматься расследованием дела Анжело Бертолини? — спросил он удручённо.
— Ни в коем случае, — не моргнув, отрапортовал Франсуа.
Солюс тяжело вздохнул и достал серебряный перьевой Паркер.
— Неделю дать не могу. Два дня, — сказал он жёстко, — в четверг утром ты должен быть на своей рабочем месте. И я умоляю, Цветочек, без самодеятельности!
Морель согласно кивнул и встал с места, спеша покинуть кабинет. Едва выйдя в приёмную, он подмигнул зардевшейся секретарше и, достав свой смартфон, принялся заказывать билет до Триджиано.

Глава 23
Франсуа Морель в задумчивости стоял на парковке аэропорта Бари, примерно в получасе езды от города Триджиано, и размышлял, как заказанный им посредством онлайн-сервиса серебристый Фольсваген Пассат мог трансформироваться в нежно-голубой Фиат 500. Машинка была похожа на игрушку из коллекции Мореля-младшего, и Франсуа всерьёз опасался, что он не поместится в салон. Менеджер из компании автопроката практически не говорил по-английски, которым худо-бедно владел детектив, и, как только следователь собрал в кучу свои скудные познания в итальянском, оставшиеся со времен общения с бабушкой, парень благополучно забыл и родной язык тоже. Но смысл его послания Франсуа был ясен — других машин нет и в ближайшее время не будет — синьор может брать то, что есть, или проваливать. Морель тяжело вздохнул. Проходящие мимо девушки оглядели молодого мужчину, меланхолично бренчащего ключами от машины, затем само транспортное средство и звонко рассмеялись. Настроение Франсуа упало на ноль. Он выругался себе под нос и, закинув сумку на заднее сиденье, втиснулся в салон. Настроил навигатор и вырулил на трассу Бари-Триджиано. Жёлтое, как лимон, солнце заливало трассу, серый асфальт с мягким шёпотом летел под колеса неожиданно резвой машинки, а кусты бугенвиллии, растущие на обочине шоссе, сливались в одну сплошную пёструю ленту. Морель слегка расправил затёкшие за время перелёта плечи и сосредоточился на цели своего визита. Правильнее всего было заехать в гостиницу, чтобы забросить вещи и привести себя в порядок, но времени было в обрез. Рано или поздно местонахождение и цель визита Франсуа раскроются и его начнут дёргать во все стороны. Поэтому он решил не терять ни минуты и отправиться прямиком в монастырь Санта-Мария-делла-Грацие. Рисунок, найденный в числе прочих в квартире Ангела, не давал ему покоя. Фигура священника, нависающая над коленопреклоненным мальчиком, сжимающим в своей худенькой ручке ключ, и тайна, довлеющая над судьбой взрослого Анжело, вела в монастырские стены. Сейчас было самое время собраться с мыслями и подготовиться к встрече с матерью-настоятельницей. Сайт монастыря предоставлял скупую информацию о том, что настоятельница Анна-Мария возглавляет монастырь уже больше тридцати лет, и Франсуа очень надеялся, что речь идёт о той самой настоятельнице, с которой встречался Ксавье Седу много лет назад. Что и как придётся делать следователю потом, во многом зависело от того, что ему удастся узнать сегодня.
Вопросов у детектива было много и ни на один из них он не мог ответить, опираясь лишь на опыт и интуицию сыщика. Его внутренний голос подсказывал, что речь идёт не о простом расследовании, и что на этот раз ему придётся столкнуться с вещами далеко выходящими за рамки обычной бытовухи. Что такого сказала Седу мать-настоятельница, что заставило продюсера раздумывать не один день, прежде чем начать работу с талантливым музыкантом? Почему Ксавье так старательно путал журналистов, не сообщая реальные факты из жизни Бертолини? Какая трагедия могла произойти с маленьким Анжело, что так повлияла на его жизнь? Для чего человек всю жизнь носил на своей шее обычный железный ключ? Что за священник довлел над судьбой маленького мальчика? Франсуа вздохнул. Правильнее всего было бы задать все эти вопросы самому Ангелу, но допросить музыканта вторично было невозможно. Да к тому же, если верить Ноэлю, Анжело почти ничего не помнил о своем детстве.
Когда до Триджиано оставалось чуть менее семи километров, навигатор приятным женским голосом сообщил о необходимости свернуть налево, и Франсуа сбросил скорость, боясь прозевать нужный съезд. Его опасения были оправданы — указатель на монастырь был совсем неприметным. Морель вывернул руль и съехал с оживленного шоссе на узкую грунтовую дорогу, обсаженную с обеих сторон высокими серебристыми тополями. Он опустил стекло и выключил негромко мурлыкающее что-то на итальянском радио. Из открытого окна пахнуло свежестью и влажной землёй.
Припарковав злосчастный голубой фиат у изящных кованых ворот, Франсуа вышел из машины и замер в нерешительности. Его отношения с религией складывались непросто. Родители — недокатолики и почти атеисты — предоставили ему самому решать вопрос с верой. И перешагнувший тридцатилетний рубеж Морель так и не определился с ответом, верит ли он в Бога. Именно поэтому он всегда чувствовал себя неуверенно в местах, подобных данному. Он не знал, как правильно себя вести, где стоять, как, когда и что делать в церкви. Кроме того, дела Божьи были далеко за пределами юрисдикции полицейского управления. Это была область, которую Франсуа не мог контролировать. А Морель предпочитал контролировать в своей жизни всё. Ну или почти всё. Вот и сейчас — он переминался с ноги на ногу, не решаясь зайти во внутрь монастырской обители. Отчаянно хотелось курить, но это казалось неправильным. В конце концов следователь решил, что отступать ему некуда и направился к массивной дубовой двери. Гравий шуршал и разъезжался под ногами, и грохот его шагов отражался от монастырских стен. Франсуа постарался взять себя в руки и нажал на пуговку звонка. Неспешно потекли секунды ожидания, и детектив уже с отчаяньем решил, что визит будет не из легких, как дверь, скрипнув, отворилась и в узком проёме показалось приветливое круглое лицо немолодой монахини. Морель улыбнулся как можно доброжелательнее и произнес заготовленную заранее фразу на ломанном итальянском.
— Salve. Posso vedere la madre badessa? (Здесь и далее Ит. — Здравствуйте, могу я увидеть мать-настоятельницу?)
Монахиня, казалось, пришла в замешательство. Она чуть нахмурилась и быстро переспросила Франсуа что-то на итальянском. Смысл вопроса Морель не разобрал и на всякий случай предельно чётко повторил свою фразу. Монахиня, подумав с минуту, ничего не ответив, закрыла перед его носом дубовую створку. Франсуа почувствовал, что у него взмокла спина под рубашкой. Он стоял в раздумье, что же делать дальше, и уже собирался позвонить во второй раз, как дверь широко распахнулась и Морель увидел на пороге Мадонну. Ну или то, как обычно изображали Деву Марию на своих полотнах художники-флорентийцы. Франсуа в изумлении сделал шаг назад и, оступившись, чуть не упал с высокого крыльца. Молодая женщина, стоявшая перед ним, строго выпрямив спину, была чудо как хороша. Её красота не была броской или агрессивной. Она не была подчёркнута косметикой или украшена аксессуарами. Даже её волос Франсуа не мог видеть из-за плотного белого платка, повязанного вокруг лица, хотя был уверен, что девушка шатенка. Она взирала на мужчину без тени улыбки, и Франсуа в итоге сообразил, что пялиться вот так на монахиню неприлично. Он поспешно поздоровался и повторил уже в третий раз свою фразу на итальянском о желании видеть мать-настоятельницу. Монахиня чуть наклонила голову к левому плечу, вслушиваясь в его речь, и на чистом французском спросила:
— Вы француз?
Морель с облегчением рассмеялся, обрадованный, что ему не придётся изъясняться на своём скудном итальянском.
— Да, я из Франции, — поспешил он с ответом, — меня зовут Франсуа Морель. — Вторую часть фразы о том, что он следователь, Франсуа благоразумно удержал на языке. Всё-таки он находился здесь неофициально и трясти направо-налево своими корочками майора французской полиции не входило в его планы.
— С какой целью вы хотите видеть мать-настоятельницу? — строго поинтересовалась молодая монахиня, словно из них двоих именно она была следователем. Поразмыслив пару мгновений, Франсуа постарался выразиться как можно более обтекаемо.
— Я здесь в связи с делом Анжело Бертолини, — произнёс он и тут же заметил перемену в лице молодой женщины.
— Вы журналист? — выплюнула она с презрением и дверь в монастырскую обитель стала стремительно закрываться у детектива перед носом.
— Нет-нет! — поспешил заверить монахиню Морель и с тяжёлым вздохом всё же вытянул из заднего кармана брюк удостоверение. — Я из французской полиции. Точнее, я — ведущий следователь по делу синьора Бертолини. Мне нужно задать настоятельнице несколько вопросов о пребывании Анжело в монастыре. Он ведь воспитывался здесь, в детском приюте?
Монахиня протянула руку и, забрав удостоверение, основательно его изучила. Морель подумал, что, очевидно, вездесущие журналисты добрались и сюда тоже. Женщина, убедившись, вернула детективу документ и слегка улыбнулась, подтверждая догадку Франсуа.
— Извините, — смягчила она тон, — пару раз приходилось отгонять назойливых репортеров, которые кружили здесь в поисках информации. Нам приходится быть осторожными. Меня зовут сестра Виттория. Следуйте за мной.
Она развернулась и, не оглядываясь, пошла вглубь монастыря. Из-за длинной чёрной рясы Франсуа казалось, что она парит над землей, не касаясь подошвами поверхности. Морель задал себе вопрос, что женщина, вроде сестры Виттории, делает в таком мрачном месте и что могло заставить её принять постриг. Впрочем, ему ли было не знать о мерзкой изнанке жизни. Они прошли длинными коридорами, не встретив ни единой души. Звук их шагов по каменному полу гулко отражался от прохладных стен. Франсуа тут же окутали запахи воска, ладана и свежеглаженного белья. В конечном итоге монахиня остановилась, пропуская Мореля в светлый просторный кабинет, практически лишённый мебели. Кроме огромного массивного стола, заваленного кипами бумаг, распятия на стене, стула и нескольких стеллажей с книгами, здесь ничего не было. Сестра Виттория показала Франсуа на стул и сама села за стол напротив него. Некоторое время они молчали. Морель недоумевал о причинах такой задержки, а монахиня явно что-то решала для себя. Франсуа поёрзал на своём месте.
— Так я могу увидеться с матерью-настоятельницей? — не выдержав, снова спросил детектив.
— Видите ли, Франсуа, — произнесла сестра Виттория, подняв на него глаза. — Я боюсь, вы не сможете поговорить с матушкой.
У Мореля упало сердце. Он клял себя за то, что даже не додумался позвонить в монастырь перед поездкой и проделал свой путь сюда совершенно зря. «Ну конечно, — думал он, — столько лет прошло. Скорее всего, мать-настоятельница уже умерла».
— Она не?.. — начал он.
— Нет-нет! — спохватилась сестра Виттория, угадав его мысль. — Матушка жива-здорова. Но она ни с кем не разговаривает и вёдет затворнический образ жизни.
— Возможно, она сделает для меня исключение? — спросил Франсуа, испытывая облегчение от того, что важный свидетель все же жив и находится в непосредственной близости от него. Он не сомневался, что у него найдутся аргументы, способные разговорить суровую женщину.
— Не думаю, — покачала головой монахиня, — матушка приняла обет молчания. — Полицейский остолбенел. Наступила звенящая тишина.
— Что это значит? — спросил он, решив уточнить. — Извините, я не силён в монастырской терминологии. Она не разговаривает с посетителями, или как?
Сестра Виттория посмотрела на него с искренним сожалением и объяснила:
— Это значит, что вот уже несколько лет мать-настоятельница Анна-Мария не разговаривает ни с кем. Вообще. Она хранит полное молчание.
— Но как же так… — растерялся Морель. — А как же она осуществляет требующееся руководство? Она же все ещё настоятельница этого монастыря?
— Да, — утвердительно кивнула сестра Виттория, — но, к сожалению, только формально. Всю административную работу она перепоручила мне. Я — её доверенное лицо и связь с внешним миром. — Она помолчала, давая Франсуа возможность осмыслить услышанное. Морель подавленно молчал. Однако сдаваться так просто он и не думал.
— Сестра Виттория, — он слегка наклонился вперёд и старый стул под ним жалобно скрипнул, — дело очень серьёзное. Анжело Бертолини выдвинуто обвинение в убийстве, которого он, вполне возможно, не совершал. Речь идёт о жизни человека. Я располагаю сведениями, что убитый Ксавье Седу встречался с матушкой много лет назад, и знаю, что содержание их беседы повлекло за собой в дальнейшем очень серьёзные последствия. Ради этого разговора я проделал неблизкий путь из Парижа и, скажу по правде, пошёл на должностное преступление. Неужели ничего нельзя сделать? Ведь это немилосердно… Это даже как-то не по-божески. Может быть, мать-настоятельница сделает для меня исключение? Она ведь многое знает об Анжело и способна на многое пролить свет. — Он умоляюще сложил руки и посмотрел на монахиню. Сестра Виттория колебалась. Это было видно по тому, как она закусила губу и барабанила пальцами по столу. В результате она тяжело вздохнула и встала.
— Я попробую что-нибудь сделать, — сказала она. — Подождите меня здесь, — и вышла, оставив Франсуа одного.
Медленно потекли минуты. Морель, предоставленный самому себе, сидел в полной тишине, ощущая на плечах тяжесть последних дней. Вот уже которые сутки подряд он бежал, боясь остановиться и опоздать. Теперь же ему пришлось молча и неподвижно сидеть на одном месте и внезапно Франсуа почувствовал дикую усталость. Адреналин, бивший его и день и ночь с того самого момента, как ему позвонил Солюс и велел выезжать на место происшествия, стал спадать на нет. В монастыре царила абсолютная тишина. Почти метровые стены хранили прохладу и спокойствие, не позволяя суетному внешнему миру проникнуть дальше монастырской ограды. В кабинете, сохранявшем, судя по всему, свой первозданный вид вот уже не первое столетие, было всего одно узкое окно, но мягкий солнечный свет уже клонившегося к вечеру дня щедро проникал через него в помещение. Единственным отчётливым звуком, доносящимся до мужчины, был шелест высоких тополей, окружавших обитель, словно они были надёжными стражниками. Франсуа физически почувствовал, как медленно и величаво течёт в этих стенах время. Как спокойно и тихо здесь было Анжело, когда в его жизни был только Бог и музыка. Веки Мореля тяжелели — сказывался хронический недосып — и он позволил себе откинуться на высокую спинку стула на мгновение.
Худой и даже слегка костлявый юноша с растрёпанной копной волос и совсем юная девушка в монашеском облачении сидели бок о бок перед старинным фортепиано. Юноша показывал, как правильно ставить пальцы, девушка смеялась, а сквозь стрельчатые витражные окна лился мягкий послеполуденный свет. Кроме робких звуков пианино, не было слышно ничего, только шёпот вековых тополей.
— Завтра я уезжаю. Помолись за меня, Витта…
«Она его знала! Вот почему так яростно его защищает!» — проснулся осенённый догадкой Франсуа и наткнулся на чей-то внимательный взгляд.
В дверном проёме стояла худая, как жердь, женщина в простом чёрном монашеском одеянии. Несмотря на то, что ей явно было уже много лет и её лицо было изрезано морщинами, язык не поворачивался назвать её старухой. Её светлые глаза хоть и выцвели с годами, но не утратили живость мысли, спина была благородно выпрямлена, а голова сохранила гордую посадку. Франсуа покраснел, думая о том, сколько времени она уже за ним наблюдает, и поспешно вскочил на ноги, с грохотом роняя позади себя тяжёлый стул. Он замешкался, не зная, как себя вести. Уместно ли поздороваться, если женщина хранит обет молчания и не станет отвечать в ответ, или может, нужно поцеловать ей руку, как он когда-то видел в кино? Тут он заметил, что настоятельница держит в руках небольшую картонную коробку — обычную, разве что очень старую, со сглаженными временем углами. Морель нерешительно замер, ожидая, что будет дальше. Настоятельница подошла к нему и, помедлила, испытующе вглядываясь в глаза. Она словно решала для себя, достоин ли он того дара, что она собиралась преподнести ему. Франсуа замер и перестал дышать. Его сердце ухнуло в желудок, а затуманенный ото сна мозг перестал функционировать. Он заставил себя смотреть настоятельнице прямо в глаза, почему-то боясь даже моргать. В конце концов, бледные узкие губы женщины тронула слабая улыбка. Она, не отводя взгляда, медленно протянула детективу коробку. Франсуа осторожно принял предмет, понимая, что это всё, что она может ему дать. Настоятельница помедлила и, подняв руку, благословила его. Потом еле заметно кивнула и также не торопясь удалилась, чуть слышно шелестя рясой. Морель онемевшей рукой нашарил за собой опрокинутый стул и без сил рухнул на него, чувствуя внутреннее оцепенение. В его руках осталась небольшая лёгкая коробка, настоятельницы же и след простыл, словно она была лишь видением. Вместо неё в кабинет снова вернулась сестра Виттория. Увидев растерянного и растрёпанного Франсуа, бережно прижимающего к груди неожиданный дар, она молча заняла своё место за столом.
— Вы знали Анжело Бертолини? — спросил её Франсуа напрямик, едва пришёл в себя. Женщина слегка смешалась от его прямолинейности, но не стала спорить и скрывать правду.
— Да, мы были очень близки. Можно сказать, Анжело был мне как старший брат. Когда я пришла в монастырь, он уже был здесь. Он учил меня музыке. Анжело не жил на территории монастыря — это не дозволено уставом. Он проживал в гостевом домике за территорией обители. Анжело же был хорошо здесь известен и матушка-настоятельница любила его как собственного сына.
— Постойте, вы сказали, что в монастыре нет мужчин, так? — нахмурился Франсуа.
— Так, — согласно кивнула сестра Виттория, — конечно, монастырь уже не тот, что сотни лет назад. Мы контактируем с представителями мужского пола при необходимости, но они не проживают на территории обители.
— А дети в приюте? Кто занимается их воспитанием и обучением? — гнул свою линию Морель, вспоминая о рисунке из квартиры Ангела.
— Дети-сироты учатся в церковной школе при монастыре. Их обучением и уходом занимаются монахини. А что? — не поняла сестра Виттория.
— То есть мужчины-священники к детям доступа не имеют? — не унимался Морель.
— Нет, — покачала головой монахиня. — Это точно.
Франсуа готов был застонать в голос от осознания своей глупости. Ну, как он, следователь с таким стажем, мог не понять очевидного? Он так упёрся в версию, что детские переживания Ангела связаны с монастырём, что упустил само собой разумеющееся. У Бертолини не было шансов подвергнуться насилию со стороны священнослужителя в женском монастыре. Но тогда где и как? И когда? В ещё более раннем детстве? До монастыря? Или, что ещё более вероятней, никакого насилия и никакого священнослужителя и в помине не было и речь идёт о банальной фантазии. Ведь мог же Ангел рисовать просто так, взяв сюжет не из своего прошлого, а придумав его. Разочарованию Франсуа не было предела. Но он всё же спросил упавшим голосом:
— Какова вероятность, что над ребёнком было совершено насилие со стороны мужчины священнослужителя в этих стенах?
Сестра Виттория уставилась на него, как на умалишённого, и ответила твёрдо:
— Это невозможно. Не здесь. Не в этих стенах.
— В этой жизни всё возможно, — зло выплюнул Франсуа и криво усмехнулся. — Вы понятия не имеете, что возможно в этой жизни.
Разочарование уступило место банальной злости. Злости на себя самого. Злости на то, что проделал такой путь в погоне за химерой. На то, что перестал обращать внимание на очевидные доказательства и принял желаемое за действительное. Вся его теория была построена на его личной симпатии к Ангелу и старой, плохо залеченной боли из его собственного прошлого. Его злость разрасталась в нём, как злокачественная опухоль, и требовала выхода. Он понимал, что не прав и что сестра Виттория, конечно же, ни в чём не виновата, но не мог взять себя в руки.
— А вы жестоки, — сказала монахиня без улыбки.
Франсуа вздрогнул. Его всю жизнь уличали в излишней мягкотелости, намекая, что он слишком чувствителен для работы следователем, и он всё время безуспешно стремился доказать всем, что может быть твёрдым и несгибаемым. И вот, в первый раз он услышал от постороннего человека о том, что жесток. Он задумался, права ли молодая монахиня. Неужели он и впрямь стал жесток из-за дела Бертолини? Морель прислушался к себе. Что-то тёмное и не поддающееся контролю с его стороны всё чаще поднималось со дна души, разъедая его сущность и заставляя принимать решения, которые прежний Франсуа Морель не стал бы даже рассматривать. Разве не поэтому он, не сомневаясь ни секунды, пожертвовал бедной Ирэн Дассини? И если всё так, не пришла ли пора остановиться, пока он не совершил что-то ещё, что нельзя будет исправить и что сломает ещё чью-то жизнь? Он потряс головой, и заметил, что сестра Виттория смотрит на него внимательно и с долей сочувствия. Ему стало стыдно.
— Извините, — попросил он прощения, — нервы сдают. Я, кажется, слишком много на себя взял и теперь от меня слишком многое зависит.
Сестра Виттория, всё так же не улыбаясь, смотрела на него. Франсуа стало совсем не по себе. Монахиня медленно встала из-за стола и подошла к окну.
— От вас ничего не зависит, — нарушила наконец молчание сестра Виттория, — и думать так один из самых страшных смертных грехов, Франсуа. Вы верите в Бога?
— Послушайте… — начал Морель, но она прервала его.
— Гордыня, — спокойно произнесла сестра Виттория, не отрывая взгляда от окна, и по спине Франсуа побежали мурашки, — этот грех называется гордыня. Думать, что от вас что-то зависит и вы можете всё контролировать, значит сопоставить себя Господу нашему. Запомните, всё в руках его, на всё воля его.
Франсуа молчал завороженно. Злость прошла и теперь он хотел только одного — слушать спокойный голос сестры Виттории. Монахиня продолжала.
— Я знаю, что вы хотите сказать мне. Знаю, что вы за свою работу полицейского многое видели и немало пережили. Но поверьте мне, многие из женщин в этих стенах могут рассказать и не такое. В монастырь чаще приходят не от того, что жизнь прекрасна и удивительна. У каждой из нас своя история. Но знаете, что? — повернулась она к Морелю. Лучи заходящего солнца из окна за спиной осветили её фигуру и на мгновение Франсуа показалось, что он разговаривает с ангелом. — Господь милосерден.
Она помолчала ещё немного, видимо, чтобы дать ему время успокоиться и прийти в себя, и вернулась на своё место за столом.
— А теперь я повторю то, что уже сказала. Дети, здесь в монастыре, находятся под надёжной защитой. Иногда к тем из них, что имеют дальних родственников, приезжают с визитом. Но это редкие случаи. Обычно сюда попадают лишь те, кто остался совсем без поддержки. Те, кому не на кого надеяться. Поэтому визит к кому-нибудь из детей мужчины священнослужителя не прошёл бы незамеченным.
Франсуа кивнул и постарался собраться с мыслями — следовало задать еще много вопросов.
— Скажите, в монастыре ведутся какие-нибудь записи о том, как в приют попадают воспитанники? — поинтересовался он.
— Да, — кивнула сестра Виттория, — на каждого воспитанника заводится что-то вроде дела, где описывается, как и откуда попал в приют ребенок и даётся оценка физического и психического состояния ребёнка.
— Что происходит с этими документами, когда ребенок взрослеет и покидает стены монастыря? — задал следующий вопрос Морель.
— Все дела мы храним в архиве, — спокойно пояснила монахиня.
— Я могу взглянуть на дело Анжело Бертолини? — холодея от предчувствия, спросил Франсуа.
— Думаю, это не проблема, — задумчиво кивнула сестра Виттория, — я сейчас попрошу сестру Клементину из архива найти файл Анжело, — с этими словами она протянула руку к телефонному аппарату на столе. Франсуа подумал, что прогресс неизбежно добрался и до монастырских стен. Сестра Виттория тем временем негромко переговаривалась с кем-то на другом конце провода. Закончив, она с улыбкой повернулась к Морелю. — Всё в порядке. Сейчас нам принесут нужную папку. Хотите чаю? — спросила она доброжелательно.
— Я бы не отказался от чашечки кофе, — с надеждой обронил Франсуа, но сестра Виттория покачала головой.
 — Мы не пьём кофе здесь, в монастыре, — Морелю показалось, что в её голосе промелькнуло сожаление, — но вам понравится наш чай. Мы завариваем его на особых травах, — в ответ Франсуа лишь кисло улыбнулся.
Через несколько минут он, жмурясь от удовольствия, отпивал чай из большой керамической чашки. Напиток и правда был невероятно вкусный, хоть и не походил на чай вообще. Морель чувствовал, как тепло и спокойная ровная энергия разливаются по венам. Общество сестры Виттории нравилось ему всё больше и больше. Он украдкой рассматривал монахиню, бросая короткие заинтересованные взгляды в её сторону, пока она что-то писала, чуть хмурясь и закусывая щёку. Она не была абсолютной красавицей, как ему показалось сначала. В чертах определённо было что-то неправильное, но эта неправильность придавала ей очарование, делая её лицо запоминающимся. Кроме того, от неё веяло светлой чистой добротой. Франсуа в который раз задал себе вопрос, что могло привести женщину к монашескому обету, и не смог представить себе ответ. Но идиллию прервал стук в дверь. Очевидно, принесли долгожданное дело Бертолини. Однако лицо заглянувшей в кабинет монахини было белее стены за её спиной. Она поманила сестру Витторию. Та встревоженно поднялась из-за стола и подошла к двери. Детектив напряг слух. Его познания в итальянском были далеки от совершенства, к тому же он давно не практиковался. Мозг ржаво скрипел, пытаясь разобрать, о чём идет речь, но тревожный торопливый шёпот двух монахинь слился в один сплошной непереводимый поток. Тем не менее он сразу понял — что-то пошло не так. Закончив разговор, сестра Виттория вернулась к столу. В руках она растерянно вертела старую коричневую картонную папку с верёвочными завязками — видимо, то самое дело Анжело Бертолини.
— Что-то не так? — поинтересовался Франсуа.
— Да, — задумчиво протянула монахиня, садясь на своё место и кладя перед собой тонкую папку, на верхней обложке которой каллиграфическим почерком было выведено имя Анжело и ещё несколько строк на итальянском. Сестра Виттория дрожащими руками открыла её. Франсуа подался вперёд, чтобы лучше рассмотреть содержимое.
— Чёрт! — воскликнул он, на секунду забывая, что он в божьем доме. Впрочем, сестра Виттория никак не отреагировала. Она находилась в той же стадии потрясения, что и следователь. Папка была пуста.

Глава 24
— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотала сестра Виттория, склоняясь над пустой папкой. Морель наблюдал, как тонкие пальцы несколько раз закрыли и открыли ветхую канцелярскую принадлежность, словно в надежде, что документы внутри внезапно чудесным образом объявятся. Хотя вряд ли, действие было чисто механическим, ибо никто не относится к чуду более скептично, чем служители Божии.
— Ну, почему же, — хмыкнул Франсуа удрученно, — всё понятно. Кто-то избавился от материалов дела. Причём сделал это весьма умно, оставив саму папку в архиве. Если бы она исчезла, это привлекло бы внимание. А так… — он пожал плечами и обречённо вздохнул, — папка на месте. Пропали только бумаги. Подозреваю, это было сделано давно.
Сестра Виттория закусила губу.
— Но кому это могло понадобиться? — непонимающе подняла она глаза на детектива. Тот пожал плечами. Разочарованию его не было предела. Однако вместе с разочарованием в груди ёкнуло — судя по тому, как ревностно кто-то охранял тайну Ангела, он на правильном пути.
— Что это? — показал он на надпись на обложке. — Тут не только имя.
— Это последний адрес ребенка — то место, где он проживал до того, как попал в приют, и дата его поступления, — объяснила монахиня.
Морель кивнул и, достав блокнот, быстро переписал данные. Следователь внутри него, слегка разомлевший от благостной атмосферы монастыря, собрался в одну тугую пружину.
— Кто-нибудь ещё, кроме меня, интересовался прошлым Анжело? — спросил он, нахмурившись.
Сестра Виттория грустно улыбнулась:
— С тех пор, как Анжело превратился в Ангела, к нам нет-нет да и пытаются прорваться журналисты. Мы привыкли. Но уверю вас, ни я, ни мать-настоятельница не допустили бы утечки информации.
— Да, но вы здесь не одни, — пожал плечами полицейский, — кого-то из ваших сотрудников, то есть монахинь, могли подкупить, подговорить или запугать, в конце концов. Вы не исключаете такую возможность?
— Вы правы, безусловно… — расстроенно отозвалась сестра Виттория, — но так не хочется в это верить. Постойте! — встрепенулась она и по её лицу пробежала едва заметная тень. — Я кое-что вспомнила… Где-то через полгода после того, как Ангел уехал во Францию, к нам приходил человек. Он спрашивал о нем. Тогда группы «Панацея» ещё не существовало, и человек явно не мог быть журналистом. Матушка-настоятельница пришла в большое волнение. Они несколько часов кряду разговаривали в её кабинете. И когда мужчина ушёл, она ещё долго не могла успокоиться.
— Что это был за человек? Вы можете описать его? — напрягся Франсуа и приготовил блокнот.
— Это было давно и я его едва разглядела, — смутилась монахиня. Понятно было, что она отчаянно хочет помочь. Даже глаза прикрыла, вспоминая: — Так. Мужчина, привлекательный, высокий, темноволосый, с правильными чертами лица.
— Вы видели его раньше, или, может быть, потом? — поинтересовался Морель, расстроенный обтекаемыми формулировками. Под такое описание подходила половина Италии и две трети Франции в придачу.
— Нет, — виновато развела руками та. — Извините, я вам не очень помогла.
— Ну что вы! Моё счастье, что я вас встретил! — поспешил успокоить её Франсуа совершенно искренне, но тут же нахмурился.
— К Анжело кто-нибудь приезжал, пока он жил в монастыре? — спросил он задумчиво.
— Нет, — отрицательно покачала головой монахиня, — на моей памяти никто.
Морель достал из внутреннего кармана фотографию ключа, найденного в ладони убитого продюсера.
— Вы можете что-нибудь об этом сказать? — Сестра Виттория взяла снимок и слегка изменилась в лице.
— Откуда это у вас? — спросила она быстро.
— Так вам знаком этот предмет? — ответил Морель вопросом на вопрос, напрягаясь.
— Это — ключ Анжело. Он всегда носил его на шее, под одеждой, — ответила монахиня. Было очевидно, что предмет ей хорошо знаком.
— Зачем? — спросил детектив. Сестра Виттория посмотрела в окно.
— Он говорил, что это его защита, — произнесла она.
— Защита? От чего? — быстро спросил Морель.
— Он не объяснял, — покачала головой монахиня. — Но не снимал никогда. Никогда… — повторила она и перевела взгляд на Франсуа. — Он на нём?
— Что? — пришла пора удивиться мужчине.
— Этот ключ с его шеи. Где он сейчас? — пояснила свой вопрос сестра Виттория.
Франсуа похолодел. В памяти всплыл умоляющий голос Ангела: «Теперь вы отдадите мне мой ключ?». Монахиня, всё поняв по его лицу, побледнела.
— Ключ должен быть с ним всегда.
— Он что, волшебный? — криво улыбнулся Морель, но сестра Виттория не улыбнулась в ответ.
— Однажды я стала свидетелем того, как Анжело потерял этот ключ. Видимо, шнурок, на котором он носил его, стерся со временем и оборвался, за что-то зацепившись, — говоря это, монахиня машинально перекладывала какие-то бумаги у себя на столе. Её руки подрагивали и хотя голос звучал очень ровно, Франсуа видел, ей становится не по себе, когда она вспоминает об этом происшествии. — Ключ спустя сутки нашёлся. Его обнаружила одна из служительниц, когда подметала пол рядом с органом, но до этого момента… — Сестра Виттория замолчала. — Я никогда не видела человека в таком состоянии. Анжело был не просто подавлен. Из него ушла жизнь, — монахиня посмотрела на детектива. — Ключ надо вернуть Анжело.
— Он и правда так влияет на человека? — не веря, спросил Франсуа. — Но почему? На вид это обычный железный ключ. Разве нет?
— Он так влияет на Анжело, — всё так же серьезно ответила монахиня. — Это волшебство называется вера. Вера творит с людьми чудеса, Франсуа. Анжело когда-то давно поверил, что он должен носить этот ключ на шее и тогда всё будет хорошо. Не знаю, кто и когда сказал ему об этом, но он и правда поверил этому человеку и больше не снимал этот ключ. А это значит, его необходимо вернуть. — Сестра Виттория внезапно перегнулась через стол. — Послушайте! Анжело был очень светлым человеком. Мы все называли его нашим ангелом. Но я уверена, ему многое пришлось пережить в жизни. У матери-настоятельницы было к нему особое отношение. И она считала, что зря дала ему свое благословение на отъезд. Возможно, она была права…
— Возможно, — устало согласился полицейский и пообещал: — Я постараюсь сделать всё, что от меня зависит.
Сестра Виттория кивнула и надолго замолчала, погрузившись в размышления.
— Вы говорите по-итальянски? — спросила она Мореля, наконец, и тот смущённо развёл руками:
— Честно говоря, не очень. Моя бабушка была итальянкой, но без практики почти всё вылетело из головы, — признался он.
— Как же вы собираетесь вести расследование здесь, в Италии? — поинтересовалась сестра Виттория. Франсуа и сам не раз задавал себе этот вопрос. После провала в аэропорту его уверенность в себе слегка улетучилась.
— Я неплохо владею английским, — начал он, но монахиня только усмехнулась. Он и сам понимал, что итальянцев с французами роднит, пожалуй, только одно — уверенность в том, что именно их родной язык является самым мелодичным и прекрасным на всей планете и нежелание признавать тот факт, что весь мир давно и успешно использует английский для коммуникации. Сестра Виттория тем временем оторвала от пачки на столе квадратный жёлтый стикер и что-то написала на нём.
— Это мой телефон, — пояснила она, протягивая листок Франсуа. — Не мобильный, конечно, но вы всегда сможете разыскать меня по этому номеру. Если вам понадобится помощь с переводом или с чем-то ещё — обращайтесь.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Морель. — А разве вам можно покидать стены монастыря?
— Ну, мы же не в средние века живём, — весело улыбнулась сестра Виттория. Эта искренняя жизнерадостная улыбка преобразила строгое лицо в обрамлении белого монашеского платка, сделав её ещё более привлекательной. — В монастыри больше не заточают по принуждению. Все, кто здесь находятся, сделали свой выбор самостоятельно и по доброй воле. Да и выходить за стены обители нам не возбраняется. Я действительно буду рада помочь, — при этих словах она слегка помрачнела, — это единственное, что я могу сделать для Анжело.
Франсуа поднялся со своего места, прощаясь. Сестра Виттория проводила его до порога. У двери Морель помедлил, глядя на прекрасную монахиню. Его снова подмывало спросить о причинах, которые привели молодую и красивую женщину в стены монастырской обители в таком молодом возрасте. Но он знал, что не вправе спрашивать её об этом. У конце концов он махнул на прощание рукой и закрыл за собой тяжёлую кованую дверь.

***
В гостиничном номере Франсуа устало скинул сумку с плеча на пол, а коробку, что вручила ему мать-настоятельница, аккуратно положил на кровать. Затем, наскоро приняв душ, позвонил Тамаре убедиться, что у них с Вадимом всё в порядке. И лишь потом, не одеваясь и оставаясь в одном махровом полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, присел на кровать рядом с коробкой. Его пальцы подрагивали от напряжения, но он медлил, как влюблённый, добившийся наконец-то долгожданного свидания и не желающий комкать наслаждение первой близости. Он аккуратно провел рукой по крышке, но тут звонок мобильного заставил его подскочить на месте.
«Нервы ни к чёрту», — подумал Морель, но, увидев на дисплее имя Баселя, слегка расслабился. Впрочем, зря.
— Не буду спрашивать, где ты, — вместо приветствия сообщил ему Ромм.
— Тебе совсем не интересно? — отозвался майор.
— Не хочу врать старику Солюсу, когда он начнёт задавать мне вопросы, — пояснил напарник мрачно, и Франсуа понял, что проблемы начались раньше, чем он рассчитывал.
— А он будет? — поинтересовался Морель.
— Непременно, — заверил его Басель. — Кто-то слил журналистам информацию о том, что за сутки до смерти Ирэн Дассини допрашивали как свидетельницу по делу Бертолини.
Франсуа молчал, прижимая трубку к уху. Его тело медленно покрывалось испариной.
— Цветочек, ты меня слышишь? — вывел его из оцепенения голос Ромма.
— Да, — нашёл он в себе силы, наконец, — я здесь.
— Хорошо, — понизил голос Басель. — Тебе знакомо имя Жана Перье?
Детектив поморщился, как от зубной боли. Имя Жана Перье было хорошо знакомо каждому в конторе. Парень был настоящим стервятником из департамента внутренних расследований. Казалось, ему доставляет настоящее садистское удовольствие копать под своих. Упоминание его имени не сулило Франсуа ничего хорошего. Басель принял его молчание за согласие.
— Так вот, этот парень сидит сейчас в кабинете у шефа. Ты понимаешь, чем всё это пахнет?
Морель понимал очень хорошо. У него совсем не было времени. С минуты на минуту ему начнут звонить из конторы и требовать немедленного возвращения. Он потёр переносицу, раздумывая.
— Франсуа, я прикрою тебя, но тебе лучше вернуться. Твоё отсутствие вызовет много вопросов, — объяснил Басель очевидные вещи. Морель молчал.
— Франсуа… — Ромм замялся. Майор ощутил холодок под ложечкой, понимая, что самое страшное напарник оставил на потом, — есть ещё кое-что, что тебе нужно знать… — Басель помедлил. — Два часа назад Бертолини увезли в больницу в критическом состоянии. Я не знаю подробностей, но, кажется, у него была остановка сердца.
Франсуа почувствовал головокружение. Слова напарника долетали до него издалека.
— Контора плотно взята в кольцо журналюгами. Кто-то из своих постоянно сливает информацию. Пошли слухи, что это следственная группа его довела. Короче, мы на пороге грандиозного скандала, дружище, — закончил алжирец.
— Что с Ангелом? — перебил его Морель.
— Находится в реанимации. Врачам удалось его стабилизировать, но подробностей я не знаю, — ответил лейтенант.
— Я тебя понял, — отрывисто бросил Фансуа и повесил трубку. Потом сделал глубокий вдох, как перед затяжным прыжком, и открыл коробку с именем Анжело Бертолини на крышке.

Глава 25
Франсуа задумчиво рассматривал содержимое коробки. От прошлой жизни Ангела осталось совсем немного: три старые фотографии и какой-то пожелтевший документ. Морель аккуратно разложил всё на постели перед собой, убрав коробку на пол, и приступил к изучению материала. Перво-наперво он взял в руки старый чёрно-белый снимок грустной темноволосой женщины с большими печальными глазами. Это был профессиональный портрет, сделанный в студии. Раньше, когда ещё не было возможности щёлкать по сто снимков в день камерой смартфона, люди приходили в специальные фотоателье, чтобы хоть как-то остановить время. Франсуа видел подобные карточки, отпечатанные на плотном качественном картоне, в доме своих родителей. Он задумчиво рассматривал фотографию, угадывая в женщине едва заметный след другого человека. Слегка вьющиеся волосы, тот же изгиб губ, но главное — глаза. На снимке, определённо, была изображена мать Анжело Бертолини. Детектив повертел фотографию в руках, отложил в сторону и взялся за следующий снимок. На втором фото был запечатлен групповой портрет: красивый статный мужчина с резкими чертами лица и женщина, державшая на руках мальчика лет двух. Мужчина был облачен в костюм-двойку. Из петлицы пиджака торчал белый цветок. Женщина была одета в красивое белое платье. Даже ребёнок был приодет торжественно. Франсуа понял, что это — свадебное фото. Он перевернул карточку тыльной стороной и прочёл надпись, сделанную мелким аккуратным почерком: «Мария и Алессандро Бертолини. 1980г.» Морель пригляделся. Женщина с первой фотографии и женщина на свадебном фото была одна и та же. Детектив приблизил вторую фотографию к глазам, чтобы как следует рассмотреть мальчика. Ребенок смотрел в объектив настороженными карими глазами и изо всех сил цеплялся за мамину шею. Все трое хранили серьёзное выражение лица, какое бывает, когда фотограф слишком долго готовится щёлкнуть затвором. Ошибки быть не могло. Ребёнок на руках женщины не мог быть не кем иным, как маленьким Анжело. Франсуа вздохнул и взял в руки последнюю фотографию. Теперь только двое. Тот же мужчина держал за руку грустного и слегка подросшего мальчика. Морель обратил внимание, как крепко мужчина сжимал в своей ладони маленькую детскую ручку, и перевернул карточку. Никаких надписей. Скорее всего, фото сделали уже после смерти матери Анжело. Франсуа припомнил, что мать умерла первой. Интересно, от чего? Женщина на снимках была совсем молодой. Несчастный случай? Болезнь? Морель отложил снимки в сторону и взялся за документ — основательно потрёпанный, с истлевшими от времени краями. Он был отпечатан на гербовой бумаге и представлял собой какое-то свидетельство с официальной круглой печатью и размашистой подписью должностного лица. Повозившись минут пять с google-переводчиком, Франсуа выяснил, что держит в руках свидетельство об усыновлении ребёнка по имени Анжело Мондельянни человеком по имени Алессандро Бертолини. После усыновления ребёнок получал фамилию отца. Свидетельство было выдано в том же году, в котором была сделана свадебная фотография. Всё логично. Некто Алессандро Бертолини женился на Марии Мондельянни и официально усыновил её сына. Ничего необычного. Франсуа испытал лёгкое разочарование. Он задумчиво уставился в окно, рассеянно наблюдая, как цвет неба густеет и темнеет на глазах. Мгновение спустя, натянув на ещё влажное после душа тело джинсы и футболку, он быстро пересёк улицу перед отелем и, оказавшись в небольшом круглосуточном супермаркете, взял с полки две бутылки красного кьянти и сэндвич с сыром пекорино. Вернувшись в номер, детектив прихватил с собой все свидетельства прошлой жизни Ангела, расположился на балконе, скрутил пробку с первой бутылки и, не тратя время на поиски подходящей тары, стал пить вино прямо из горлышка. Пару раз он отрывался, чтобы сделать вдох-выдох и снова приникал к бутылке. Через пять минут алкоголь мягко, но верно ударил в голову. В руке Морель держал мобильный телефон, пока хранивший молчание. Время шло, но Франсуа не сомневался, что за звонком Баселя последует ещё один — от другого человека. И этот, ещё не состоявшийся, звонок не давал ему покоя, как заноза, слишком мелкая, чтобы её удалось вытащить, но слишком болезненная, чтобы о ней можно было забыть. Время от времени следователь подносил бутылку к губам и делал глоток-другой, рассеянно поглядывая на улицу перед отелем. Вечерело. Изредка по улице проходили люди. Откуда-то донёсся утробный вой кота, очевидно, отстаивающего свое право на территорию. Телефон в руке наконец ожил. Морель усмехнулся и, сосчитав в уме до пяти, принял вызов, как раз перед тем, как его перенаправили на голосовую почту.
— Шеф? — удивился он по праву человека, которого беспокоят во время законного отпуска.
— Цветочек, — вкрадчиво начал Солюс, — а ты где?
— Как где? — удивился Франсуа еще больше и икнул, что вышло, кстати, абсолютно незапланированно. — В отпуске. Где же мне ещё быть?
— Понимаю, что в отпуске, — проворчал Пети. — В отпуске где?
Морель огляделся вокруг.
— Ща пасматрю, — пообещал он оптимистично.
— Ты пьян? — пришла пора удивляться комиссару.
— Ну, — расплывчато протянул Франсуа, и, оглянувшись, толкнул второй стул, стоявший на балконе. Стул был пластиковый, но шума при падении произвёл прилично. — Бли-и-ин…
— Цветочек, боюсь, тебе придется прервать свой отпуск. Ты нужен завтра в конторе. У нас тут вышло некоторое… недопонимание с департаментом внутренних дел, будь они неладны, — вздохнул Солюс, и майор буквально воочию увидел шефа в своём кабинете за рабочим столом, несмотря на подступающую ночь.
Морель помолчал недолго, делая вид, что раздумывает. Потом тяжело вздохнул и ответил:
— Нет.
Солюс на том конце провода некоторое время молчал, потеряв дар речи. В трубке стукнул какой-то предмет. По-видимому, Паскаль по своему обыкновению сдёрнул с носа очки и бросил их на столешницу. «Разобьёт когда-нибудь», — отвлечённо забеспокоился Франсуа.
— Что, прости?! — не поверил тот. Обычно Морель так не наглел. Задирать босса и напрашиваться на неприятности было прерогативой Ромма. Франсуа поднёс к губам бутылку и интимно булькнул вином.
— Шеф, — проникновенно зашептал он в трубку, — я в говно! И завтра точно буду не в состоянии добраться до конторы. Но в четверг утром буду как штык! — И замер, надеясь, что его идеальный послужной список и безукоризненная репутация в кои-то веки ему пригодятся.
— Алкоголик! — буркнул себе под нос Солюс и помолчал, раздумывая. — Ладно, — решил он в итоге, — начнём пока с твоего напарника, — сердце Мореля ёкнуло. Выходит, завтра Баселя потащат на допрос. — Франсуа!
— Да, шеф! — отозвался он с готовностью.
— Не делай глупостей! — предупредил начальник и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.
Франсуа перевёл дыхание, отбросил в сторону ненужный более мобильный и задумчиво отпил из бутылки. Не то чтобы он был не в состоянии сыграть пьяного. Скорее — просто хотелось хоть на время успокоить нервы, потому что на душе было неспокойно. Плюс, как бонус, ему не пришлось врать Пети. Сумерки уже сгустились. Детектив сделал глубокий вздох, ещё раз рассеянно отхлебнул из бутылки и снова взялся за изучение фотографий. Что-то было не так. Он сложил карточки в стопку и понял, что именно его смущало всё это время. Он отложил чёрно-белое фото женщины и взял в руки две другие — более поздние фотографии. Так и есть. Эти два фото были нестандартного размера. Причём речь шла даже не о размере как таковом, но о масштабе фото. Все фотографии, печатающиеся в студиях, имели стандартные размеры. Они могли быть меньше или больше, но пропорции всегда сохранялись. Так было с первым, чёрно-белым портретом женщины. Но другие две фотографии были слишком узкими и непривычно длинными. Франсуа аккуратно провёл подушечками пальцев по срезу одной и задумчиво хмыкнул. Потом проделал ту же самую процедуру со второй. Тот же результат. Эти две фотографии были обрезаны позже и достаточно неаккуратно. Срезы были слегка неровные. Морель посмотрел на изображения и понял, что его догадка верна. Композиционно группа людей на снимках располагалась так, словно первоначально на них присутствовал кто-то ещё. Наверняка и в том, и в другом случае в кадр попал человек, которого семья не желала видеть на семейном снимке. Возможно, когда-то фотографии стояли в рамках и изображение ненужного родственника или назойливого друга просто отрезали, недолго думая, ножницами. Полицейский взял в руки свадебную фотографию и присмотрелся. Срез был сделан со стороны матери Анжело. При этом свободная рука женщины, которой она не поддерживала малыша, была неестественно отведена от тела. На улице стремительно темнело и Франсуа пришлось посветить себе экраном телефона и сильно напрячь глаза. Рассмотрев, он вздрогнул. В руке женщины определенно была чья-то ладонь. Срез проходил таким образом, чтобы отсечь женщину от её невидимого спутника, но всё же часть ладони, крепко сжимающая руку женщины, осталась в поле зрения. Морель взял вторую фотографию, на которой были только Анжело и отчим. На этом снимке срез был сделан со стороны Алессандро. Никаких деталей на этот раз не было видно, однако композиционно фотография была сделана таким образом, что нетрудно было догадаться — отчим когда-то стоял посередине — между маленьким Анжело и кем-то ещё, кого впоследствии безжалостно отрезали. Франсуа достал свой блокнот и взглянул на дату поступления Анжело Бертолини в приют. Потом внимательно просмотрел остальные записи. Возраст Ангела оставался для него загадкой. Седу в своё время очень постарался, чтобы запутать журналистов, но если опираться на слова самого Анжело, получалось, что рокеру сейчас тридцать три года. Детектив произвёл небольшие расчёты в уме. По всему выходило, что маленький Анжело поступил в приют в возрасте девяти лет. Морель допил остатки вина в бутылке, собрал снимки и, вернувшись в номер, рухнул на кровать. Он выторговал себе одни сутки. Ни больше ни меньше. Завтра ему предстояло выяснить, что же произошло с мальчиком до того, как он попал в приют. И у него не было ни малейшего представления, как он будет это делать.

***
Франсуа ещё раз сверился с адресом, переписанным с обложки дела Анжело Бертолини вчера в монастыре, и понял, что опоздал. Причем опоздал лет на десять, а то и все двадцать. Дом, перед которым он стоял в раздумье, явно подвергся капитальному ремонту и был основательно перестроен. Слой свежей штукатурки покрывал стены, в проёмах сияли новые рамы со стеклопакетами, а входная дверь отличалась современным дизайном. Морель чертыхнулся про себя, понимая, что глупо было рассчитывать на встречу с прошлым спустя столько лет, но всё же зацепок у него оставалось так мало, что он хватался за любую соломинку. Тем временем его присутствие было замечено. Молодая женщина уже несколько раз испуганно выглядывала на улицу, стараясь через занавеску незаметно рассмотреть пристально изучающего фасад прохожего. В руках бдительная синьорина держала телефонную трубку, и Франсуа опасался, что она с минуты на минуту вызовет наряд карабинеров. Встреча с местными представителями закона совсем не входила в его планы. Он вздохнул и направился к двери, краем глаза замечая, что женщина побелела лицом и сжала телефон словно гранату.
Десять минут спустя Франсуа с рубашкой, прилипшей к спине от невероятных потуг говорить на смеси итальянского, французского и английского, вернулся туда же, где и был. «Надо было позвонить сестре Виттории», — запоздало подумал он. Женщина сначала долго не хотела открывать дверь. Даже когда Морель, смирившись, вытащил-таки своё удостоверение французского полицейского, она закрылась с документом внутри дома и изучала его минут пять, а вернувшись, продолжила общение через порог, оставив для верности накинутую цепочку. Причем Франсуа искренне недоумевал, чего она так опасается — женщина была в два раза шире и на добрую голову выше него. Сойдись они в схватке, именно Морелю пришлось бы несладко. Но, надо полагать, женщина мыслила стереотипами и видела насильника в каждом незнакомом мужчине, а себя представляла неким беззащитным созданием. Как бы то ни было, скоро Франсуа понял главное — бывших владельцев этого дома женщина не знает. Её родители купили строение через банковский аукцион. Вся мебель и обстановка была вынесена на помойку много лет назад. От прежних хозяев не осталось ровным счётом ничего. Морель удручённо попрощался с облегчённо вздохнувшей женщиной и уныло поплёлся по улице, раздумывая, что же делать дальше. Больше зацепок у него не было. Ничего, что могло бы навести его хоть на какую-то мысль о том, в какую сторону двигаться теперь. Безрезультатное копание в прошлом Ангела не дало никаких плодов. Франсуа даже не был уверен, что всё это имеет отношение к убийству Ксавье Седу. Однако же, справедливо было заметить, что кто-то здорово постарался стереть прошлое Ангела. Вот только вопрос — зачем? Следователь вздохнул. Всё тщетно. Завтра он улетит в Париж, где Ангел проведет оставшуюся жизнь в тюрьме. Если, конечно, выкарабкается и у него будет эта жизнь.
Внезапно Мореля оглушил яростный лай и его правую ногу атаковала злобная, да к тому же невероятно старая и облезлая псина неизвестной породы. Она тряслась, косила полуслепыми глазами и норовила укусить Франсуа за голень. Пародия на друга человечества бегала кругами, наскакивая на детектива и не теряя надежды цапнуть за брючину. Мужчина подавил в себе желание пнуть воняющую на всю улицу мелочь так, чтобы она отлетела от него подальше, желательно в кусты на противоположной стороне улицы, и тут услышал за своей спиной дребезжащий, но бодрый голос.
— Che schifo! Pippita! Non toccare il ragazzo! Santo Januario! Per molto tempo= (da tanto ) non ho incontrato un ragazzo così bello! ^^^^^ Tesoro, ma il tuo culo è piccolo e duro come una noce (Ит. — Фу, Пиппита! Не трогай мальчика! Святой Януарий! Давно не встречала такого красавчика! Милый, да у тебя попа маленькая и твердая, как орех!), — Франсуа подумал, что он ослышался. Потому — оглянулся вокруг, справедливо полагая, что весь этот поток комплиментов предназначен для другого человека. В конце концов его познания в итальянском оставляли желать лучшего. Но, кроме него, на улице никого не было. Он обернулся, в немом изумлении наблюдая за приближающимся к нему недоразумением. По улице, ловко переставляя ходунки, ковыляла старушка лет, как показалось Франсуа, ста. Несмотря на преклонный возраст, старушенция была накрашена со всей тщательностью и на её полулысой макушке красовалась кокетливая шляпка из чёрной соломки с ярким цветком.
— Извините? — извинился Морель за что-то ошалело. — Я не очень хорошо говорю по-итальянски.
— Come pure! Il francese! Lo sapevo! (Ит. — А, француз! Я так и знала!), — беззлобно проворчала старушка и легко перешла на французский. — Я лет десять убиралась у одного французского торгового представителя. Тот ещё был жук, доложу тебе. Тоже всё время извинялся. Я даже специально его толкала иногда, чтобы проверить. Помер уже! — бабка скрипуче рассмеялась и как ни в чём не бывало вручила майору пакет из супермаркета. — На-ка, держи, помоги бабушке донести покупки до дома.
Франсуа молча принял пластиковый пакет, из которого во всё стороны торчали стрелы зелёного лука, и покорно поплёлся в указанном направлении, молясь про себя, чтобы бабка не жила на другом конце города. В этом случае он рисковал заполучить себе занятие на весь день. Но отказывать пожилой женщине было как-то неудобно. Бабка трещала, не умолкая, но передвигалась, к счастью, на удивление шустро. Да и идти оказалось недалеко — в аккурат в соседний дом, который, в отличие от его цели визита, явно сохранился в первозданном виде. Франсуа осенила догадка. Он бесцеремонно прервал старушку, которая уже пустилась в воспоминания о бравом британском генерале, с которым, судя по всему, у неё в своё время был бурный роман. По-французски она шпарила очень бегло, почти не делая грамматических ошибок, однако слова произносила на итальянский манер, и Морелю потребовалось время, чтобы привыкнуть к её ужасающему акценту.
— Бабушка, а вы давно здесь живёте? — спросил он, заботливо помогая старушке взобраться на крыльцо.
— Давно, милый. Мы въехали в этот дом с Пьетро сразу, как поженились. Нам тогда было по восемнадцать. Ну, доложу тебе, я была тогда красотка! Мы с Пьетро в первый же день кровать сломали. Спали потом полгода на полу, пока на новую не накопили. — Франсуа прервал словоохотливую бабушку на полуслове, покраснев от одной мысли о том, как они с неизвестным Пьетро ломали кровать, и задал ещё один вопрос.
— А сколько вам лет, бабуля?
Бабка прищурилась и кокетливо шлёпнула мужчину по руке своей лёгкой птичьей лапкой.
— Нельзя спрашивать женщину о её возрасте, милый! Запомни! Никогда! Тебе всё равно никто не скажет правду! — И снова расхохоталась, без стеснения открывая беззубый рот.
Но Франсуа и так уже сообразил, что совершенно случайно наткнулся на бывшую соседку Ангела.
— А вы случайно не помните семью Бертолини, что жила здесь в восьмидесятых? — спросил он дряхлую кокетку.
Старушка замолчала, что было непривычно. Она задумчиво копалась в бездонных карманах своего цветастого балахона, который Франсуа не рискнул бы назвать платьем, похоже, в поисках ключей. Её молчание было верным знаком того, что бабка находится в раздумье, ибо до этого момента она тарахтела, как пустой вагон по рельсам. Вероятно, думать и разговаривать одновременно бабка не умела. Наконец, старушенция выудила огромную связку ключей и ловко нашла среди них нужный. Отперла входную дверь и лишь после этого повернулась к Морелю с хитрой улыбкой.
— Заходи, милый, я тебя чайком напою, — ласково предложила она следователю, — и зови меня бабуля Бибиэна.
— Лучше кофе, — улыбнулся Франсуа, проходя за старушкой в дом, и чуть не упал, потому что мерзкая псина по имени Пиппита изловчилась и юркнула в дом вперёд него, едва не снеся с ног.

***
Морель сделал глоток кофе и из него мигом вышибло дух. Он закашлялся, вытирая слёзы тыльной стороной ладони.
— Это corretto, — пояснила бабуля Бибиэна, спокойно наблюдая за страданиями мужчины, — кофе с граппой.
Судя по вкусу, соотношение граппы и кофе в чашке было три к одному. Детектив поискал глазами, куда бы поставить напиток и, в результате аккуратно пристроил свою чашку на хлипкий кофейный столик. Бабуля Бибиэна расположилась в кресле напротив него, с кряхтением водрузив свои ноги в толстых синих колготках на низенький древний пуфик. Она, с удовольствием жмурясь, прихлёбывала из своей чашки. Франсуа украдкой покосился на часы, отмечая, что время только девять утра, и хмыкнул про себя. Он уже собирался напомнить бабуле про свой вопрос, но она опередила его. По всей видимости, с памятью у неё был полный порядок.
— Так зачем тебе знать про семью Бертолини, милый? — спросила бабуля Бибиэна, внимательно рассматривая Франсуа.
Морель молча протянул старушке удостоверение, уже смирившись, что без него разговаривать с ним не хотят. Старушка ловко выхватила корочки из его руки и нацепила на нос очки, болтавшиеся на её шее на пёстром засаленном шнурке. Поднесла удостоверение к носу и удовлетворенно хмыкнула.
— Теперь понятно, — протянула она, отдавая удостоверение обратно. — Ну что ж, спрашивай.
— Так вы хорошо знали своих соседей? — Франсуа достал из кармана пиджака блокнот и карандаш.
— Очень хорошо, — кивнула старушка, — дом принадлежал ещё родителям Алессандро. Его отец, так же как и он, был учителем музыки, а вот Мария была приезжей. Откуда-то с севера. Она мало что о себе рассказывала, но это было слышно по её говору.
— Отчим Анжело был учителем музыки? — уточнил следователь, делая первую пометку в блокноте и думая про себя, что это логично, особенно учитывая способности Ангела. Значит, отчим развивал талант мальчика с малых лет. Бабушка Бибиэна кивнула и снова отхлебнула из своей чашки.
— Он руководил хором. Ты что-нибудь слышал о хоре мальчиков Святого Бенедикта? — спросила она детектива. Морель порылся в памяти, но — тщетно.
— Ну, да! — вспомнила Бибиэна. — Ты же француз! Хор был и правда замечательный. Они гастролировали по крайней мере два раза в год, да и сюда народ приезжал, чтобы послушать, как они пели в церкви Святого Бенедикта, тут недалеко, — показала старушка направление кивком головы. — Оттуда и название, как ты понимаешь, — бабуля отпила ещё своей граппы, разбавленной кофе, и продолжила: — Так вот, Алессандро был настоящим красавчиком. По нему столько девушек сохло! Святая Ульпия! А он вдруг женился на этой серой мышке Марии без роду без племени. Все только диву давались, чем она его взяла? Я одна знала правду, — старушка понизила голос, доверительно наклонилась к Франсуа и поманила его пальцем, словно боялась, что кто-нибудь услышит их разговор. Морель завороженно склонился к бабке. — Он женился не на Марии, а на её детях.
— На каких детях? — Морель с подозрением посмотрел на чашку в руке старушки. Кажется, граппа с утра всё же сделала своё дело. Но странно, бабка совсем не производила впечатление нетрезвой или неадекватной. Её живые тёмные глаза были ясны и серьёзны, хотя, казалось, она постоянно мелет всякую чушь и сыпет шуточками.
— На сыновьях Марии, — ответила она спокойно.
— На сыновьях? — переспросил Франсуа, чувствуя, как холодеют руки. — Разве Анжело не был единственным ребенком Марии?
— Нет, конечно, — возмущенно замотала головой бабушка Бибиэна. — У Марии было двое детей: Лоренцо и Анжело. Когда Алессандро женился на Марии, Лоренцо было восемь лет, а Анжело был совсем малышом. Ему было года два. И я уж не знаю, кто был настоящим отцом мальчишек — Мария на этот счет всякие небылицы рассказывала — но мальчики были чудо как хороши! Особенно Лоренцо. Анжело тогда был ещё маленький. А Энцо был похож на ангела. А голос! У мальчика был божественный голос. Мне несколько раз довелось слышать, как он поёт, и скажу тебе без преувеличения, слёзы текли из моих глаз. Алессандро возлагал на него огромные надежды. Говорил, что сделает из него настоящего артиста — Энцо был солистом в его хоре.
— Но, как же так… Почему… — Франсуа не мог прийти в себя. Он отчетливо помнил, что на вопрос о братьях и сестрах Ангел ответил отрицательно.
 — Энцо был, как сейчас принято говорить, трудным ребенком. Ribelle! Mostriciattolo! (Ит. — Бунтарь! Дьяволенок!) — эти слова бабуля произнесла с нескрываемым одобрением. — Красивый, умный, но характер, как порох! С ним с рождения были одни проблемы. А после смерти Марии так и совсем от рук отбился. Каждый горюет по-своему. А что взять с мальчишки в одиннадцать лет? Но Алессандро этого не понимал. Они постоянно ссорились. А едва Лоренцо исполнилось тринадцать, он и вовсе сбежал из дома, — взгляд старушки затуманился. — Алессандро пришел в ярость. Места себе не находил. Назвал его побег предательством. Я пыталась его образумить. Но он и слушать ничего не хотел. Выбросил из дома все вещи Энцо, уничтожил все его фотографии. Говорил — ничего не хочу больше о нём слышать. Запретил всем даже вспоминать о нём — словно Энцо и не было никогда.
Франсуа вспомнил обрезанные фотографии и ладошку, крепко сжимающую женскую руку. Он понимал, что это правда, но не знал, что сказать. Он ожидал чего угодно, но только не этого. «Как в индийской мелодраме», — подумал он почему-то. Но как бы то ни было, нужно было продолжать.
— Извините, — пробормотал он, собираясь с мыслями, и прочистил горло, — странная реакция для отца. Обычно родители места себе не находят от беспокойства, но чтобы впадать в бешенство…
— Когда Лоренцо сбежал, Алессандро лишился не просто сына, но и лучшего голоса в хоре, — пожала плечами бабуля. — А хор для него был больше, чем работой — его страстью, любовью, жизнью.
Морель подавленно молчал, отстранённо слыша, как тикают на стене часы и где-то в коридоре процокала когтями по деревянным половицам Пиппита. Всё услышанное им было неожиданно и странно. Его мозг просто не успевал перестроиться и переварить новую информацию. Но он постарался собраться, взять себя в руки и задать правильные вопросы.
— Мальчика искали? — поинтересовался он после паузы, потирая переносицу.
— А как же? — согласилась бабуля Бибиэна. — Только не нашли, конечно. Лоренцо был поумнее иных взрослых. Уж если решился сбежать, то будь уверен, всё обдумал и сделал как надо.
— Сколько лет было Анжело, когда исчез Лоренцо? — спросил детектив.
— Лет семь, — пожала плечами его собеседница. — Совсем малыш.
Франсуа вспомнил дату поступления Анжело в приют. Судя по записи на папке с делом ребёнка, Бертолини попал в приют в возрасте девяти лет, лишившись обоих родителей.
— Мать Микеле умерла в совсем молодом возрасте, не так ли? — спросил Франсуа. — Что с ней произошло?
Бабушка Бибиэна посмотрела на него и задумчиво пожевала губами.
— Не знаю, милый. Да и врачи тогда ничего путного не сказали. Она была странная — эта Мария. Тихая, улыбчивая, добрая, но со странностями. И умерла также тихо и странно. Просто угасла без видимой причины. После её смерти я стала приходить в дом Алессандро — помогала по мелочам. Ему с мальчиками сложно было справиться с хозяйством. Но потом Алессандро сказал, что больше мне к ним ходить не надо. Дескать, сами справятся. Вот я и не лезла. Последние несколько лет они жили очень замкнуто. Алессандро старался никого не пускать в дом.
— Почему? — поинтересовался детектив машинально.
Бабуля Бибиэна вздохнула и снова молча пожала плечами. Морель заметил, что её разговорчивость как-то поиссякла, да и настроение изменилось. Теперь бабка казалась опечаленной. Её можно было понять. Историю семьи Бертолини сложно было назвать весёлой.
— Не знаю, милый, — с искренним огорчением ответила она, — хотя вот теперь часто думаю, что, может, и надо было поинтересоваться. Может, и не случилось бы всего этого, если бы кто-нибудь вмешался. Но я тогда была моложе. У меня своих проблем хватало. Со своей бы семьей разобраться, не то что в чужую лезть. Да и потом, как говорят, со своим уставом в чужой монастырь…
— А что стало с Алессандро? — спросил Франсуа. — Он ведь тоже рано умер?
— Ты прав, милый, — кивнула старушка, — Бог и его рано прибрал.
— И как он умер? — спросил Морель.
— Разбился, — спокойно сказала старушка, — не прошло и двух лет с побега Энцо, как он упал и разбился.
— Откуда упал? — не понял Франсуа.
— С колокольни. В той самой церкви Святого Бенедикта, — охотно объяснила бабуля Бибиэна. — Страшная смерть. Его голова раскололась, как переспелый арбуз. Хоронили в закрытом гробу.
— Как это произошло? — тихо спросил Морель.
— Не исключено, упал, а может, и сам спрыгнул, — бабка пожала плечами. — Разбираться особо не стали и дело быстренько замяли. Думаю, местная епархия постаралась. Ведь если бы речь зашла о самоубийстве, разразился бы страшный скандал.
— А почему вдруг местная епархия решила вмешаться? — не понял Франсуа. — При чём здесь вообще церковь?
— А как же иначе? Смерть настоятеля церкви, да ещё при таких таинственных обстоятельствах… Конечно, дело быстро закрыли.
Морель почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Чувство было такое, словно из-за поворота на него неожиданно вылетел грузовик-многотонник. Он боялся даже пошевелиться. В его мозгу тут же всплыл злосчастный рисунок, который не давал ему покоя. Могло ли быть, что Ангел рисовал собственного отчима? И неужели Морель нашел ту самую угрожающую фигуру священника? Однако, он всё ещё не мог сложить фрагменты мозаики воедино. Что-то не срасталось. Фотографии из коробки, врученной настоятельницей монастыря. Мужчина на фото определенно был в светской одежде. Может, бабка всё же ошибается?
— Алессандро был настоятелем церкви? — переспросил он, не веря своим ушам. Бабуля Бибиэна вздохнула, словно поражаясь его тупоумию, и подтвердила:
— Да, милый. Алессандро Бертолини был настоятелем церкви Святого Бенедикта. Той самой, где и пел хор. И где он умер, упав с колокольни два года спустя, как сбежал из дома Энцо.
— Но это невозможно, — возразил Франсуа, думая, что всё же речь идет о двух разных людях.
— Ну, почему же. Люди приходят в веру разными путями. Ну или за разными вещами, — ответила бабуля Бибиэна туманно, — каждый за своим. Алессандро принял сан вскоре после смерти жены.
Теперь всё срасталось. Алессандро Бертолини посвятили в сан уже после того, как были сделаны снимки. Следователь дрожащими руками достал из внутреннего кармана снимок, на котором был запечатлён ключ Ангела, и спросил замирающим голосом.
— Вам знаком этот предмет?
Бабуля Бибиэна снова нацепила на нос очки и, взглянув на снимок, презрительно фыркнула.
— Тоже мне невидаль! Ключ как ключ. У меня почти такие же в каждой двери были, правда, растерялись со временем. Мы ими не пользовались. От кого было запираться? Ну-ка, погоди, — с этими словами бабуля Бибиэна ловко для своих лет поднялась с кресла и заковыляла к комоду. Там, выдвинув верхний ящик, она стала рыться в залежах каких-то бумаг, конвертов, пуговиц и фантиков из-под конфет. — Ага! — вынырнула она наконец с победным возгласом. — На-ка! Вот тебе, кстати, конфетка — пососи! — и протянула Морелю раскрытую ладонь, на которой красовался тяжёлый железный ключ и карамелька столетней давности, с прилипшей к боку красной ниткой. Франсуа медленно взял с ладони ключ, оставив без внимания угощение, и удовлетворенно кивнул. Такой же, ну или почти такой же ключ был найден в руке убитого продюсера.
— В доме Бертолини тоже были такие? — спросил он. Ключ на его ладони холодил разгорячённую кожу.
— Не помню точно, милый, я не приглядывалась, — бабка деловито отлепила от конфеты нитку и с удовольствием закинула древнюю сладость себе в рот. — Но думаю, да. Все дома в округе были одинаковые. Обстановка в домах — тоже. Тогда было не как сейчас — выбирай, что хочешь. Да и люди тогда жили попроще. Алессандро после смерти родителей в доме ничего не менял. Если в моем доме такие были, значит, и у него могли запросто быть.
— Я могу это взять? — спросил Франсуа, взвешивая ключ на ладони.
— Бери, милый, — бабулька перекатывала во рту карамельку и поэтому её речь теперь звучала не вполне внятно. — Мне он ни к чему.
— Спасибо, — искренне поблагодарил старушку Морель. — Бабуля Бибиэна, вы мне очень помогли.
— Да что ты, милый! — скрипуче рассмеялась старушка. — Тебе спасибо. Развлёк меня немного. Ко мне ведь редко кто заходит теперь. Дети все разъехались. Внукам не до меня. Так и норовят меня в дом престарелых сплавить. Только вот! — бабка показала Франсуа сморщенный кукиш.
Морель встал, прощаясь. У двери он помедлил и задал вопрос, сам не зная, зачем ему это. По всей вероятности, взыграло обычное человеческое любопытство:
— Что рассказывала про отца мальчиков Мария?
Бабуля пожевала впалыми губами, вспоминая.
— Так, ерунду всякую… Говорила, их отец — ангел.

Глава 26
Колокольня церкви Святого Бенедикта была видна издалека. Франсуа не особо разбирался в архитектуре, но и его скудных познаний было достаточно, чтобы понять, что церковь старая и выполнена, вероятно, в готическом стиле. Видно было, что толстые стены из серого стёсанного камня пережили не одно столетие. Сама колокольня располагалась по центру переднего фасада, придавая всему сооружению вид кулака со вскинутым в неприличном жесте средним пальцем. Впрочем, Морель надеялся, что такие ассоциации возникли только в его больном воображении. Он поёжился и прошёл внутрь.
В церкви было тихо и прохладно. Шаги детектива гулким эхом отдавались где-то под теряющимся в темноте сводом. Алтарь, выхваченный из полумрака тёплым светом зажженных свечей, манил подойти и преклонить колени. Франсуа замер в нерешительности. Он давно не молился и не просил Бога явить свою милость, потому что знал — это бесполезно. Ты не выторгуешь себе у небес специальных условий, как не дано тебе знать, что несёт с собой завтрашний день или даже секунда. Но человек слаб и иногда ему так хочется верить в защиту извне. В нечто большое и нерушимое, что может взять под свою опеку и подарить высшую благодать. Полицейский вздохнул. Воздух над десятками свечей плыл и плавился, неся волну тепла и запаха горячего воска. Мужчина прикрыл глаза, чувствуя головокружение. «Это от недостатка кислорода», — попытался он объяснить себе своё состояние, призывая на помощь голос разума. Морель встряхнулся и вскинул голову, открывая глаза. Взгляд тут же наткнулся на большое, потемневшее от времени деревянное распятие, и, к своему ужасу, Франсуа увидел вместо лица Спасителя совсем другое лицо. Усталое, худое, с тёмными кругами от растёкшейся подводки вокруг глаз. Похоже, мозг, измученный вечным недосыпом и постоянным нервным возбуждением, решил сыграть с ним злую шутку.
Вежливое покашливание вывело его из транса.
— Cosa posso fare per te, figlio mio? (Здесь и далее ит. — Я могу тебе помочь, сын мой?) — немолодой седоволосый священник с ласковыми карими глазами стоял у Франсуа за спиной. Следователь вздрогнул и стал неуклюже подбирать давно забытые итальянские слова.
— Qui una volta servito il padre Alessandro… (Здесь и далее ломаный ит. — Здесь когда-то служил отец Алессандро…)
При этих словах собеседник Мореля погрустнел и осенил себя крёстным знамением.
— Si. Padre Alessandro. Terribile tragedia. (- Да, отец Алессандро. Ужасная трагедия), — священнослужитель кивнул куда-то за спину Франсуа, и следователь обернулся, повинуясь его жесту. У самого алтаря отливала золотыми буквами небольшая каменная плита, на которой значилось имя Алессандро Бертолини. — Questo ė un segno memorabile installato qui in suo onore. Quello che ha fatto per la nostra chiesa e difficile sottovalutare. Uomo eccezionale. Era un vero angelo nella carne. (- Этот памятный знак установлен здесь в его честь. То, что он сделал для церкви, сложно недооценить. Выдающийся человек. Он был настоящим ангелом во плоти).
— Lo… cono… conoscevate? (- Вы знали… его?) — поинтересовался Морель, с облегчением замечая, что понимает практически всё, что говорит священнослужитель. Основная сложность состояла в том, что он толком не мог говорить сам.
— No, purtroppo non è successo. Ho guidato la parrocchia dopo la sua morte e non era facile, considerando quanto abbiameto e amato padre Alessandro ha usato qui e sotto quali circostanze tragiche è morto. Mi chiamo Pio. Padre Pio. (- Нет, к сожалению не довелось. Я возглавил приход после его смерти, и это было непросто, учитывая, каким доверием и любовью пользовался здесь отец Алессандро и при каких трагических обстоятельствах погиб. Меня зовут Пио. Отец Пио), — настоятель протянул Франсуа руку и тот пожал тёплую ладонь.
— Fransua Morel. Sono un amico della famiglia. È venuto a onorare la memoria. (- Франсуа Морель. Я… друг семьи. Пришёл почтить память). — Франсуа чувствовал, что говорить ему всё легче. В мозгах словно открылись дверцы шлюза, и итальянские слова, заученные в молодости, всплывали на поверхность сами собой, без особых на то усилий. — È successo qui? (- Это случилось здесь?)
Отец Пио кивнул и движением головы показал на неприметную низкую дверь с правой стороны от входа, судя по всему, ведущую на колокольню. Руки священника почти не двигались и были покорно сложены на животе. Морель заметил, что настоятель старается не делать лишних движений, скорее всего, выработав за годы церковной службы свой собственный неторопливый ритм.
— È successo una domenica. I parrocchiani si erano appena riuniti per la mattina. Egli cadde proprio davanti all’ingresso, sul portico. Le persone erano in uno shock terribile.
(- Это произошло в воскресенье. Прихожане как раз собирались на утреннюю мессу. Он упал прямо перед входом, на крыльцо. Люди были в страшном шоке).
— Cosa stava facendo lì, sul campanile? (- Что он делал там, на колокольне?) — удивился детектив. — E prima… della massa? (Да ещё перед… мессой). — Отец Пио пожал плечами.
— C'è un bellissimo ponte di osservazione — una splendida vista di tutta la città. Questo campanile è il nostro orgoglio. Altezza: settantadue metri, duecentocinquanta gradini. Poi chiunque potesse salire e ammirare i paesaggi. Ma dopo quel terribile caso, l’ingresso al campanile era chiuso. (- Там прекрасная смотровая площадка — замечательный вид на весь город. Эта колокольня — наша гордость. Высота семьдесят два метра, двести пятьдесят ступеней. Тогда любой мог подняться туда и полюбоваться пейзажами. Но после того трагического случая вход на колокольню закрыли).
 — E che dire… (А как же…) — Морель запнулся, вспоминая потерявшееся итальянское слово.
— Campana? (Колокола?) — подсказал отец Пио.
— Да-да. Колокола, — кивнул Франсуа. Он все же спотыкался через слово. Хотя всё было не так страшно, как ему показалось в начале.
— Ora abbiamo un sistema di richiamata. In ogni caso, dovrebbe essere fatto. Era difficile per il suono della campana per superare duecentocinquanta passi ogni giorno.
(- Теперь у нас установлена система автозвона. Это в любом случае следовало бы сделать. Звонарю было сложно каждый день преодолевать двести пятьдесят ступеней). Франсуа помолчал — как любому, не очень хорошо владеющему языком человеку, ему требовалось сначала построить фразу в голове, а уж затем озвучивать её. Поэтому разговор шёл с паузами и заминками.
— Come è successo? (- Как это произошло)? — определившись, задал он вопрос.
Отец Пио вздохнул.
— Dicono che è appena scivolato. C'è un parapetto di pietra molto basso sopra, e il giorno prima che pioveva. Probabilmente ha perso il suo equilibrio. (- Говорят, он просто поскользнулся. Там, наверху, очень низкий каменный парапет, а накануне шёл дождь. Вероятно, он из-за этого потерял равновесие).
— Potrebbe essere… un suicidio? (- Могло это быть… самоубийством?) — спросил детектив и прикусил язык, заметив, как быстро метнул на него взгляд отец Пио. Наверняка не следовало пользоваться полицейскими штучками, если уж он представился другом семьи. По счастью, настоятель не стал вникать в особенности поведения темноволосого молодого человека с сильным французским акцентом, лишь покачал головой.
— No, no, mio figlio. Padre Alessandro era un sacro ministro e sapeva benissimo che questo era il peccato più terribile davanti a Dio. Questo peccato è così pesante che i suicidi non seppelliscono e seppellire nel cimitero richiede autorizzazione scritta dall’eparchia locale. Padre Alessandro non poté fare a meno di sapere questo. E poi, anche se ammetto un tale pensiero terribile, non lo farebbe sicuramente con il bambino. (- Нет-нет, сын мой. Отец Алессандро был священнослужителем и хорошо знал, что это самый страшный грех перед Богом. Грех этот столь тяжек, что самоубийц не отпевают, и для захоронения на кладбище требуется письменное разрешение от местной епархии. Отец Алессандро не мог не знать этого. Да и потом, даже если и допустить такую ужасную мысль, он бы совершенно точно не стал делать этого при ребенке), — быстро и тревожно затараторил он.
Франсуа едва понимал, что говорит священнослужитель. Но, услышав последнее слово, почувствовал, как его сердце рухнуло в желудок и тошнота волной поднялась к горлу.
— Bambino…? (Ребёнок…?) — переспросил он внезапно охрипшим голосом.
Отец Пио утвердительно кивнул и, словно не надеясь, что иностранец понимает его правильно, ребром ладони показал рост ребенка — себе под грудной клеткой.
— Si-si! Bambino! Il giorno della sua morte, padre Alessandro era al piano di sopra con il figlio. (- Да-да! Ребёнок! В день смерти отец Алессандро был наверху со своим маленьким сыном).
— Анжело, — прошептал Морель.
— Si-si! Angelo! — снова энергично закивал настоятель.
Франсуа понял, что ему нужно собраться с мыслями.
— Posso andare lassù? (- Я могу подняться туда?), — он кивнул в сторону двери. — Posso andare lassù? (Наверх?)
Священнослужитель явно колебался. Морель понял, чего тот опасается. Будучи следователем, он по своему опыту знал, как привлекательны становятся места чужой гибели для людей с нестабильной психикой. По долгу службы он не раз сталкивался с тем фактом, что стоило кому-нибудь спрыгнуть с моста, дабы свести счёты с жизнью, как тут же с этого самого моста совершалось ещё несколько прыжков. Смерть словно метила такие места. Он очень хорошо понимал, зачем закрыли дверь на колокольню.
— Per favore, — мягко сказал он, глядя настоятелю в глаза, — Vorrei onorare la memoria di mio padre Alessandro. Puoi venire con me se vuoi. (- Мне бы хотелось почтить память отца Алессандро. Вы можете подняться со мной, если хотите), — предложил Морель, хорошо помня слова о двухстах пятидесяти ступенях и сильно надеясь, что немолодой священнослужитель не полезет с ним на такую высоту. Его предположения оказались верны. Отец Пио поспешно помотал головой.
— No, mio figlio. Vai da solo. Invio la memoria di padre Alessandro dopo aver letto una preghiera qui all’altare. (- Нет, сын мой. Ступай один. Я почту память отца Алессандро, прочитав молитву здесь, у алтаря), — со вздохом произнёс он. — Vado a prendere la chiave. (Пойду принесу ключ).
Франсуа ненадолго остался один. Он задумчиво рассматривал памятную табличку у своих ног и старался взять себя в руки. Расследование, которое, казалось, застряло на одном месте, вдруг понеслось со скоростью звука. Новые факты сыпались на него один за другим. Впрочем, факты странные и, не исключено, не имеющие никакого отношения к убийству продюсера. Однако Морель работал следователем не первый год и хорошо знал, что даже самая незначительная деталь может стать решающей в раскрытии преступления и нельзя пренебрегать никакой информацией. В этом и состояла работа следователя — в сборе и переработке огромных пластов разрозненных фактов и догадок. В конце концов отец Пио вернулся, задумчиво перебирая в руках массивную связку. Он кивнул Франсуа и направился к двери, ведущей на колокольню.
— Non sono mai stato lì. (Я никогда не был там), — сказал он виноватым тоном и застенчиво улыбнулся. — Ho paura delle altezze. Lì il maestro sale, per controllare la solidità delle campane e poi solo una volta all’anno. Sembra che questo…
(Боюсь высоты. Туда поднимается мастер, для того чтобы проверить исправность колоколов, да и то — только раз в год. Кажется, этот,), — сказал он, задумчиво рассматривая большой тяжёлый ключ, потом неловко вставил его в замочную скважину и попытался провернуть. Руки его подрагивали.
— Mi permetta di, (- Позвольте мне), — мягко отстранил его Морель, беря дело в свои руки. Ключ двигался с трудом. Франсуа, приноровившись, провернул его в замочной скважине и толкнул дверь, однако та не поддалась. От старости и сырости толстое деревянное полотно повело и заклинило. Мужчина надавил плечом, но безрезультатно. Отец Пио молча наблюдал за ним, стоя поодаль. Франсуа напрягся, его лоб покрылся испариной. Он сдул отросшие пряди волос с глаз и навалился на препятствие со всей силы. Дверь вздрогнула и со скрипом поддалась. Из тёмного проёма на Франсуа пахнуло затхлостью.
— Ti aspetto qui, mio figlio. (Я подожду тебя здесь, сын мой), — тихо сказал отец Пио. Морель кивнул и шагнул в темноту, чувствуя, как легко щекочет лицо старая паутина.

***
Винтовая лестница, спиралью уходящая ввысь, практически не освещалась. Первое крошечное окошко располагалось на высоте десяти метров от основания лестничного пролёта. Очевидно, раньше здесь было установлено дополнительное освещение, которым давно перестали пользоваться, но Франсуа не хотелось тратить время на поиски выключателя. Он стал продвигаться на ощупь, аккуратно ставя ноги на крутые каменные ступени. Постепенно его глаза привыкли к темноте и он стал двигаться быстрее. Подъём был нелёгким. Даже регулярно проходящему физподготовку полицейскому стоило большого труда взобраться наверх. Несколько раз он останавливался и переводил дух, держась рукой за прохладную каменную кладку, но затем снова продолжал свой путь. Наконец, прохладный ветерок и отблеск дневного света возвестил его, что он близок к своей цели, и спустя несколько минут Морель, задыхаясь, вывалился на смотровую площадку. Несмотря на серьёзность ситуации, у него тут же захватило дух от восхищения. День был солнечный, и перед ним раскинулось бескрайнее синее небо, в котором не было ни облачка. Под ногами плыл старый город, укутанный синеватой дымкой. Франсуа закрыл глаза и подставил лицо тёплым лучам. Здесь было тихо. Звуки улицы практически не доносились до его ушей. Вся суета мирской жизни осталась внизу. Более подходящего места для того, чтобы остаться наедине с собой и отдаться своим мыслям, и придумать было нельзя. Тем не менее в день смерти Алессандро Бертолини был не один. Он поднялся сюда со своим девятилетним сыном Анджело. Франсуа представил себе мирный, солнечный, воскресный день, прихожан, собирающихся на утреннюю мессу и большое мужское тело, камнем полетевшее вниз, хлопая полами рясы, словно огромная чёрная птица крыльями. Но, что самое страшное, Морель словно воочию увидел пару карих детских глаз, наблюдавших всё это. Следователь содрогнулся, представив, что мог пережить ребёнок в тот мирный солнечный день. Сколько времени прошло, прежде чем его нашли здесь карабинеры, выехавшие на место происшествия? Что он чувствовал, оставшись абсолютно один на высоте семидесяти двух метров над землёй? Понял ли он, что теперь остался только он один и больше нет ни матери, ни старшего брата, ни отчима, заменившего ему отца? Дали ли ему попрощаться с родным домом или сразу отвезли в монастырский приют? И как это повлияло на детскую неокрепшую психику?
Но время неумолимо мчалось вперед. Франсуа, стряхнув с себя оцепенение, вздохнул и огляделся. Пора было задвинуть подальше эмоции и вспомнить про работу следователя.
Смотровая площадка представляла собой узкий проход, опоясывающий открытое пространство с главным колоколом посередине. Каменная балюстрада, через которую перевалился отец Алессандро, была действительно невысокой. Поверх каменной кладки были вкручены дополнительные железные поручни, но, приглядевшись, Морель понял, что они были установлены сравнительно недавно. Видимо, с целью обеспечить дополнительную безопасность после того, как отсюда сорвался человек. Франсуа примерился. Он был среднего роста и ему парапет едва доходил до талии. Алессандро Бертолини, судя по фотографии, был высоким. Полицейский прикинул в уме и предположил, что рост тогдашнего настоятеля церкви был больше ста восьмидесяти сантиметров. В таком случае — балюстрада, скорее всего, доходила ему до бедра. Морель встал рядом с парапетом и постарался перегнуться через него, чувствуя, как бухает в груди сердце и кружится голова. Даже при таком раскладе балюстрада была достаточным барьером, способным предотвратить падение. Если, конечно, человек не делал никаких резких движений и стоял спокойно. Франсуа задумчиво оглядел узкое пространство, не предполагающее большой активности, и снова подошёл к парапету. Вполне возможно, что Алессандро Бертолини сильно перегнулся через перила перед тем, как упасть. Вопрос — зачем?

***
Отец Пио дожидался Мореля внизу. Вид у него был встревоженный. Увидев детектива, он облегчённо вздохнул. Франсуа поблагодарил его и помог закрыть дверь обратно.
— Padre Alessandro, tra l’altro, ha diretto il coro, vero? (Отец Алессандро помимо всего прочего руководил хором, не так ли?) — спросил Морель отвлечённо, ещё находясь под впечатлением от нахождения на большой высоте. — Il coro esiste ancora? (Хор всё ещё существует?)
Отец Пио печально покачал головой.
— Al desiderio — no. Il coro si tiene solo sull’entusiasmo di Padre Alessandro e del suo. Appena andato via — il coro crollò. (К сожалению — нет. Хор держался только на энтузиазме отца Алессандро и его страсти к музыке. Как только его не стало — хор распустили.)
Франсуа кивнул и протянул священнослужителю руку, прощаясь и торопясь выбраться на свежий, по-летнему тёплый воздух. Там, не покидая церковных ступеней, он достал мобильный и набрал номер, данный ему сестрой Витторией.

Глава 27
Пересекая площадь перед полицейским участком, Франсуа чувствовал себя в высшей степени неуютно. Неспешно прогуливающиеся откормленные сизые голуби, коих на брусчатке насчитывалось не меньше полусотни, выглядели не просто нахально, но в некоторой степени даже угрожающе. Никакой ассоциации с символом мира они не вызывали. Сначала Морель хотел обойти это взмахивающее крыльями море, но потом всё же устыдился, как-никак он взрослый сильный мужчина, и двинулся к крыльцу напрямик. Оправдывая его опасения, птицы не разлетелись, а нехотя разошлись в разные стороны — пешком и с недовольным утробным воркованием. Двигаясь сквозь недоброжелательную пернатую стаю, детектив всерьёз опасался получить что-то вроде удара клювом по темечку или тычка в спину. Поэтому, добравшись до противоположного края площади, он облегчённо вздохнул. Сестра Виттория уже ждала около входа, с интересом разглядывая его напряжённое лицо.
— Спасибо, что согласились помочь, — поспешил поблагодарить её Морель.
— Ну, я же сама предложила помощь, — улыбнулась монахиня.
Франсуа очень рассчитывал на сестру Витторию сегодня. Проблема в общении с местными карабинерами была даже не в языковом барьере — после разговора с отцом Пио в церкви Святого Бенедикта он убедился, что диалог на итальянском — не такая уж и проблема для него. Здесь же дело было в извечном профессиональном противостоянии. Он знал наверняка, что в итальянском управлении не обрадуются его визиту, и с вероятностью сто процентов предполагал, что для того, чтобы ему показали материалы дела, придется выдержать целую битву. Имея в напарниках монахиню, Франсуа рассчитывал ослабить негатив и неизбежное при взаимодействии двух систем напряжение. Всё же представители Бога на земле вызывали невольное уважение, а уж итальянцы и вовсе слыли ярыми католиками. По крайней мере, Морель надеялся, что его не выгонят взашей в первые же пять минут. Он вздохнул и принялся объяснять сестре Виттории свой план действий.
— Нам нужно найти материалы дела об исчезновении несовершеннолетнего Лоренцо Бертолини.
Брови сестры Виттории резко дёрнулись вверх.
— У Анжело был старший брат Лоренцо. В возрасте тринадцати лет сбежал из дома и его не нашли. Однако, в случае исчезновения несовершеннолетнего ребенка полиция обязана была завести дело, — объяснил монахине следователь.
Женщина потрясённо покачала головой. Очевидно, для неё новость о старшем брате Ангела была такой же неожиданностью, как и для самого Мореля несколько часов назад.
— Анжело никогда не говорил, что у него есть старший брат, — поделилась она удрученно, подтверждая его догадку. Франсуа кивнул.
— Энцо был трудным ребенком и плохо ладил с отчимом. После его побега Алессандро Бертолини впал в ярость и запретил любое упоминание о нём. Он даже выбросил все его вещи и уничтожил фотографии.
— Странная реакция для отца, — повторила вслух его мысли сестра Виттория. Детектив и сам так думал. Поразмыслив пару минут, он произнёс задумчиво:
— По словам их бывшей соседки, у Алессандро были большие планы на Лоренцо. Мальчик был солистом в хоре, которым руководил отец Алессандро, и внезапное исчезновение нанесло делу всей его жизни серьёзный удар, — Морель тряхнул головой. — Мне нужно посмотреть материалы дела, — сказал он решительно. — Может быть, тогда у меня будет больше информации. Но это не всё. — Сестра Виттория выжидательно смотрела на него, пока он собирался с мыслями. — Нужно попробовать найти записи о смерти самого Алессандро Бертолини. Он погиб при загадочных обстоятельствах, упав с большой высоты. А именно с колокольни собственного прихода в церкви Святого Бенедикта. Дело могли и не заводить, если признали, что смерть произошла в результате несчастного случая. Но на месте происшествия был несовершеннолетний Анжело, а это, в свою очередь, значит, что вызывали социального работника и составляли официальный рапорт. И вот на копию этого самого рапорта мне бы очень хотелось взглянуть. По крайней мере, мы попытаемся.
Сестра Виттория выглядела подавленной.
— Вы и этого не знали? — догадался Франсуа. — Анжело об этом тоже не рассказывал?
— Нет, — тихо призналась монахиня, — он не любил говорить о своём детстве и о том, как попал в приют. Для него это была закрытая тема. Мы не рассказывали друг другу о прошлом.
Морель тактично помолчал, давая сестре Виттории время собраться. Прикоснувшись к нагрудному кресту, та согласно кивнула.
— Я поняла вас, Франсуа, — она повернулась в сторону тяжёлой входной двери и мужчина поспешил взяться за отполированную до блеска медную ручку, чтобы открыть перед ней вход. Монахиня обернулась к нему и предложила:
— Давайте, говорить буду я? Объясню, кто вы и что требуется, а там посмотрим. Вы ведь меня не только как переводчика вызвали, но в большей степени как буфер между двумя системами правосудия?
Франсуа покраснел от её проницательности, но возражать не стал и покорно кивнул. Сестра Виттория улыбнулась:
— Не беспокойтесь, я всё понимаю. — И вошла в прохладный мраморный холл первой.

***
Комиссар, на рабочем столе которого красовалась табличка с именем Аурелио Росси, вежливо улыбаясь, слушал сестру Витторию и настороженно поглядывал на Мореля. Майор напряжённо вслушивался в плавную итальянскую речь сестры Виттории и делал вид, что не понимает ни слова. Монахиня тем временем представила его и, к удивлению детектива, добавила, что местная епархия раздумывает о возобновлении дела о трагической кончине одного из священнослужителей в связи с открывшимися новыми обстоятельствами. Сосредоточенно выслушав посетительницу, комиссар вопросительно посмотрел на Франсуа. Морель, всё поняв, вытащил удостоверение и протянул его должностному лицу. Аурелио внимательно изучил корочки и, взяв ручку, переписал номер удостоверения, а также фамилию и имя полицейского к себе в блокнот. Франсуа мысленно прикинул, какого рода неприятности сулит ему сегодняшний визит, и внутренне содрогнулся. Вернув удостоверение, комиссар вышел из кабинета и надолго исчез. Морель с сестрой Витторией напряжённо молчали, понимая, что сейчас решается вопрос о том, пускать ли в святую святых — местный архив — человека со стороны, пусть и собрата по профессии.
— У вас не будет неприятностей, если обман вскроется? — тревожно спросил Франсуа сестру Витторию. — Я имею в виду, что несуществующий запрос от местной епархии безусловно очень кстати, но это же не правда?
— Я же не сказала, что дело возобновили, — неопределенно пожала плечами молодая женщина, — ничего конкретного. И потом, если это поможет Анжело, всё остальное не имеет значения.
Они снова замолчали. Потекли минуты мучительного ожидания. В итоге, минут через пятнадцать, когда нервы Франсуа уже были на пределе, дверь в кабинет отворилась и комиссар Аурелио вошёл, неся в руках одну тоненькую папку. Он сел за стол, включил компьютер и молча защёлкал клавишами. Потом повернулся к сестре Виттории и заговорил, не глядя на французского коллегу. Монахиня выслушала и, быстро кивнув, повернулась к Морелю и стала переводить то, что тот уже и так понял.
— Дела по факту смерти Алессандро Бертолини не заводили, сделав заключение, что смерть произошла в результате несчастного случая: священник оступился и перелетел через низкую ограду, окружающую место, где располагается колокол. Но в системе остался рапорт карабинера, выезжавшего на место происшествия. Необходимая процедура, когда на месте происшествия находится несовершеннолетний. Карабинер вызвал социального работника и оставался с ребёнком до его приезда.
— Angelo Bertolini, — назвал имя мальчика Аурелио, расставляя ударения на средний слог на итальянский манер. Франсуа снова прикрыл глаза, на мгновение представив весь ужас ребёнка, на глазах которого погиб человек, заменявший ему отца с двух лет. Комиссар тем временем уточнял детали, поглядывая на экран:
— Родственников ребёнка обнаружено не было, и его отвезли в приют при монастыре Сан­та-Ма­рия-дел­ла-Гра­цие.
Морель кивнул. Ничего нового в этой информации не было. И всё же он попытался. Кивнул сестре Виттории, чтобы она перевела его слова, и спросил:
— Ничего необычного не нашли? Я имею в виду, место падения Алессандро Бертолини осматривали?
Монахиня прилежно перевела. Комиссар Аурелио недовольно нахмурился, подозревая, что его коллег пытаются уличить в халатности. Он отрицательно мотнул головой в ответ. И хотя Франсуа не понял, к чему конкретно относился этот отрицательный жест: к тому, что не нашли ничего необычного, или к тому, что осмотр просто-напросто не проводили, — уточнять тем не менее не стал. Его положение здесь и так было шатким. Вместо этого он кивнул на тоненькую папку на столе комиссара.
— А что по делу об исчезновении несовершеннолетнего Лоренцо Бертолини? — спросил он с надеждой, оценив тощесть канцелярской принадлежности, в которой, судя по всему, было совсем немного.
Сестра Виттория послушно перевела. Комиссар Аурелио уже было потянулся за папкой, принесённой им ранее из архива, как вдруг остановился на полпути и повернулся к Франсуа.
— Простая формальность, и всё же — не могли бы вы показать официальной запрос от французской стороны? — перевела, слегка побледнев, его сегодняшняя помощница, несмотря на то, что Морель и так уже всё понял. Он утвердительно кивнул и задумчиво обхлопал полы своего пиджака. Потом, сделав встревоженное лицо и словно не веря самому себе, торопливо проверил сначала правый, а затем и левый внутренний карман. Лицо комиссара стало непроницаемым. Франсуа развёл руками и с виноватой улыбкой посмотрел на коллегу полицейского.
— Переведите ему, пожалуйста, что запрос будет у него в течение часа, — попросил Морель сестру Витторию, — я обещаю.
Но Аурелио Росси, и так уже поняв эту безмолвную пантомиму, лишь покачал головой, показывая, что не может ради него пойти на должностное преступление. Он открыл ящик своего рабочего стола, небрежно кинул туда дело и задвинул его обратно. Далее аккуратно сложил руки на столе и улыбнулся французскому коллеге. Было понятно без слов: нет официального запроса — нет и документов. Но Морель и не думал отступать:
— Скажите ему, что он может не давать мне документы в руки, — предложил Франсуа, — пусть на словах скажет, что в них. Удалось что-нибудь узнать? И скажите ему, что с меня начальство голову снимет, если я опять облажаюсь. А официальный запрос будет у него в ближайший час — я попрошу выслать его из конторы напрямую на его личную электронную почту, я обещаю, — Морель попытался сыграть на общности проблем с субординацией. Сестра Виттория торопливо перевела, несколько раз показывая на ящик стола.
Комиссар колебался. Видя его метания, монахиня одобряюще улыбнулась ему и ласково кивнула. В конце концов Росси махнул рукой и, достав папку обратно, открыл её. Франсуа был прав: папка с делом о побеге Энцо Бертолини была практически пуста. Комиссар удовлетворённо кивнул и повернулся к Морелю. Перевод сестры Виттории не требовался.
— Здесь почти ничего нет, — виновато развел руками комиссар. — Единственное, что удалось установить, так это то, что Лоренцо Бертолини, вероятно, спрятался в багажном отсеке автобуса, отбывшего рано утром по маршруту «Триджиано — Льеж», и таким образом пересёк границу с Бельгией. Там, скорее всего, он незаметно выбрался из автобуса и растворился в толпе. Найти его не удалось.

***
— Как мне вас отблагодарить? — спросил Франсуа сестру Витторию, когда они через полчаса беседы выбрались на свежий воздух.
— Не стоит благодарности, — улыбнулась монахиня. — А впрочем… — было видно, что она колеблется. Взгляд её уткнулся во что-то на противоположной стороне площади. Морель проследил за направлением и увидел небольшое кафе.
— Может, чашечку кофе? — предложил он, лукаво улыбаясь, и сестра Виттория радостно кивнула. О том, что ей не хватает в монашеской обители именно кофе, Франсуа понял ещё во время своего визита в монастырь.
Через пять минут они уже сидели в небольшом уютном кафе и ждали свой заказ. Немногочисленные посетители с интересом поглядывали на странную пару за столиком: нервный, черноволосый, молодой мужчина, с тёмными тенями под глазами от постоянного недосыпа, и молодая женщина в полном монашеском облачении — представляли из себя странное сочетание. Официант принёс двойной эспрессо для Франсуа и огромную чашку капучино с белоснежной шапкой молочной пены для сестры Виттории. Морель с улыбкой наблюдал, как женщина надрывает уже четвёртый пакетик сахара, когда ему пришло в голову, что она ещё не знает о том, что Ангел в реанимации. Он прочистил горло и, как ни жалко было ему портить ей удовольствие от любимого напитка, приступил к малоприятному:
— Сестра Виттория, мне нужно сказать вам кое-что… — Та резко вскинула на него бархатные карие глаза.
— С Анжело случилось несчастье, не так ли? — сразу догадалась она. Франсуа кивнул, вновь поражаясь её проницательности.
Монахиня надолго замолчала, тщательно перемешивая сахар в чашке. Морель терпеливо ждал, не желая нарушать это молчание. Сведя идеальные брови в полоску, сестра Виттория положила ложечку на край блюдца и тихо сказала:
— Анжело сильный.
Франсуа вопросительно посмотрел на неё, ожидая, что она объяснит, что конкретно имела в виду.
— Он сильнее многих, кого я знала, — продолжила она. — Хотя, я понимаю, так сразу и не скажешь. Но ведь настоящая сила заключается не в мышцах, а в силе воли и духа. Анжело долго прожил в монастыре, а это место для сильных духом людей.
Следователь улыбнулся, пытаясь скрыть скепсис, но сестра Виттория всё же уловила его настроение.
— Вы зря улыбаетесь, — осекла она его строго. — Странно, почему-то принято думать, что в монастырь уходят неудачники и слабаки. На самом деле, требуется огромная сила воли, чтобы отказаться от всех мирских удовольствий. Это по плечу совсем немногим, уверяю вас. Так что, поверьте мне, в монастыре живут очень сильные люди.
Улыбка сползла с лица Мореля. Он в который раз ошибся в отношении этой молодой женщины.
— А Анжело… Анжело, как дерево с искривлённым стволом. Он многое вынес, но выжил, и всё, что он перенёс, оставило на нём след, но не сломило его. Хотя и наложило неизгладимый отпечаток на его характер, — констатировала монахиня.
Франсуа согласно кивнул.
— Пожалуй, вы правы, — не стал он перечить ей, — судя по всему, испытаний на его долю выпало немало. Уже одно то, что он потерял сначала мать, потом старшего брата — слишком для ребёнка, но когда на его глазах погиб отчим… Это уж. — Он замолчал, представляя себе ужас маленького мальчика. — Я всё думаю, сколько времени он провёл один там, на колокольне, прежде чем за ним пришли, и что при этом испытывал?
Сестра Виттория покачала головой.
— Он ничего не говорил об этом. Никогда не вспоминал. Словно детства и не было. Человеческая психика очень интересно устроена. Порой она позволяет нам избавиться от неприятных воспоминаний. Мы любим вспоминать только хорошее. Плохое стирается, как ненужный хлам. Я думаю, это защитный механизм. Но, по-видимости, в детстве Анжело произошло что-то действительно ужасное, если его мозг решил стереть почти все его детские воспоминания.
В эту минуту телефон в кармане следователя завибрировал. Франсуа взглянул на экран и усмехнулся: мадам Морель обладала какими-то сверхспособностями угадывать, что супруг находится в компании другой женщины и, видимо, даже тот факт, что Виттория — монахиня, не играл роли. Франсуа извинился и вышел на улицу, прижимая телефон к уху плечом. Краем глаза он заметил, как блаженно улыбнулась молодая монахиня, делая свой первый за много лет глоток кофе.
Он вернулся обратно, обладая целым ворохом разнообразных фактов о росте, весе и состоянии стула Мореля-младшего. Сестра Виттория встретила его с улыбкой.
— Не жалеете? — спросил её напрямую Франсуа.
— О чём? — не поняла сестра Виттория. А, впрочем, Морелю показалось, что она лишь сделала вид, что не понимает его вопрос.
— О том, что ушли в монастырь, — пояснил он. — Почему, кстати, вы это сделали? Вам не нравилась мирская жизнь?
Женщина медлила. Франсуа видел, она решает для себя вопрос, стоит ли пускаться в дискуссию сугубо личного характера с незнакомым следователем из Франции.
— Я отвечу на ваш вопрос, — сказала она, наконец, — но при одном условии.
Детектив посмотрел на собеседницу с интересом.
— Вы, в свою очередь, обещаете честно ответить на один мой вопрос, — озвучила своё требование сестра Виттория совершенно серьёзно.
— О'кей, сделка, — усмехнулся Морель и протянул над столом руку. Сестра Виттория совершенно по-деловому пожала её и сделала глоток кофе, собираясь с мыслями.
— Мне нравилась мирская жизнь, — произнесла она очень медленно. — Мне нравилось в ней всё, месье Морель. Всё, кроме одного. Меня самой.
Франсуа удивлённо посмотрел на неё, а она спокойно продолжала.
— Я. Я себе в этой жизни не нравилась, — и она замолчала. Её ласковая улыбка сползла с лица, и теперь она казалась очень усталой и не очень молодой. Морель ждал. Она поймала его взгляд и горько усмехнулась.
— Я не люблю рассказать свою историю, хотя бы потому, что она ужасно банальна, а я всю жизнь избегала банальностей. Каково же мне было самой оказаться в такой пошлости, что случилась со мной по молодости, — она постучала по чашке коротко остриженным ногтём и пояснила: — Всё до абсурда банально — я влюбилась. Влюбилась страстно и отчаянно. Так, как можно влюбиться только в шестнадцать лет. Он был красив, умен и, естественно, намного старше меня. В нём всё было прекрасно, и он тоже любил меня. Было только одно «но», — Виттория горестно усмехнулась и посмотрела в окно, словно не решаясь взглянуть на Франсуа. — Он был женат, — она снова недолго помолчала, а потом продолжила, очевидно, решив выговориться — впервые за долгие годы. — Мне бы очень хотелось обвинить его во всех грехах, но я не могу. Он был предельно честен со мной. Он сразу рассказал про жену и предупредил, что развода не будет. Но для меня это не имело значения. Тогда мне хотелось одного, чтобы он был рядом. И потом я думала, что несмотря на его заявление, в жизни многое может сложиться не так, как мы планируем. Я надеялась, что со временем он всё же изменит своё решение. Но всё произошло совсем не так.
Над маленьким столиком в уютном кафе снова повисла пауза. Франсуа не торопил молодую женщину, а она опустила голову и плечи, снова вернувшись в свою прошлую жизнь. Монахиня словно уменьшилась в размерах. Морель уже думал, что она не сможет больше говорить на эту тему, но она продолжала.
— В один прекрасный день он сказал, что его жена ждёт ребенка, и для меня всё рухнуло. Потому что мужчина может развестись с женой. В этом нет ничего необычного — люди иногда разводятся, но вот ребенок, — голос сестры Виттории треснул, — ребёнок всё меняет. Невозможно развестись с собственными детьми. Я же хотела, чтобы он принадлежал мне и только мне одной, — она нервно потёрла пальцами лоб и, сделав извиняющий жест, отпила из своей чашки. Видно было, как трудно ей даётся рассказ.
— В одночасье все мои надежды рухнули, — продолжила наконец сестра Виттория, — этот ребёнок изменил цвет моей жизни на чёрный. И я возненавидела этого, ещё не родившегося ребёнка. Это было странно, ведь к его жене я совсем не испытывала негативных чувств. Напротив, я почти жалела её — потому что он изменял ей со мной. А вот ребёнка я возненавидела так сильно, что стала желать ему смерти.
Франсуа невольно вздрогнул, а сестру Витторию было уже не остановить. Теперь она говорила торопливо, словно боясь, что у неё не хватит духу закончить.
— Нет, не подумайте, я ничего специально не предпринимала. Но я надеялась… Надеялась, что произойдет какая-нибудь досадная неприятность и его жена потеряет это дитя. Это стало мечтой моей жизни, её смыслом. Я в ту пору просто горела чёрным злым огнем ненависти. Господи, как же мне сейчас стыдно! — воскликнула она и прижала ладони к пылающим щекам, пытаясь успокоиться. Прошло минут пять, прежде чем она была в состоянии говорить.
— По счастью, ни с ребёнком, ни с матерью ничего не случилось, и в положенный срок малыш родился на свет. У того, кого я любила, тоже всё сложилось хорошо. Сейчас он большой чин во французской полиции, член Ордена Почетного легиона и у него уже трое детей. — Франсуа на секунду подумал о Солюсе, но эта мысль была так абсурдна, что он тут же отогнал её. — А я… — запнулась Виттория, — я словно увидела себя со стороны. Увидела и испугалась. Испугалась своей ненависти, своей злобы. Я так сильно была себе противна, что решила сменить обстановку и уехать. Какой-то период бесцельно колесила по Европе, не получая от новых впечатлений никакого удовольствия. Я была пуста, высушена и измучена. Волей случая меня занесло в монастырь Санта-Мария-делла-Грацие — в обители можно переночевать за чисто символическую плату. Я пришла за ночлегом, а осталась навсегда. Потому что первый раз за много лет ощутила спокойствие и мир в душе. Мне сложно объяснить это вам, но моя злость на весь мир: на моего возлюбленного, на его семью и прежде всего на себя саму — наконец ушла. Я словно оказалась там, где и должна была быть. Сначала я осталась на пару недель, потом на месяц, потом на год. А затем матушка-настоятельница предложила мне стать послушницей. Все вокруг ждали, когда я одумаюсь, ведь к Богу нельзя приходить от горя и отчаяния. Но со временем я поняла, что моя прежняя история здесь совершенно ни при чем. Разве что косвенно, потому что она привела меня в это святое место. А вот призвание служить Богу было во мне всегда. Просто очень глубоко во мне сидело. Так что, — развела руками сестра Виттория, — я могу вернуться в мирскую жизнь хоть сейчас. Но… — глаза монахини заволокло вязким туманом, — я не хочу. А может, банально боюсь. Я отвыкла от жизни. А ещё больше не хочу никому причинять боль. Лучше останусь, где я есть, и буду молиться за того, перед кем виновата, и за его семью каждый день. Может, когда-нибудь Всевышний простит мне мой грех.
Она улыбнулась Франсуа и снова сделала глоток кофе. Когда сестра Виттория поставила чашку обратно на блюдце, над её верхней губой красовались усы из молочной пены. Морель подавил в себе желание протянуть руку и вытереть остатки капучино у неё из-под носа. Вместо этот он протянул ей салфетку. Она смутилась и вытерла лицо.
— Теперь ваша очередь ответить на мой вопрос, — сказала она, комкая использованный бумажный квадратик в кулаке. Франсуа кивнул. — Зачем вы всё это делаете? — спросила она и, видя, что он ничего не понял, пояснила: — Зачем вы здесь? Ведь судя по тому, что писали газеты, Анжело уже предъявлено обвинение. И более того, он во всём признался. А это значит, что ваша работа почти закончена. Ведь так?
Морель утвердительно кивнул.
— Тогда зачем вы приехали? — спросила сестра Виттория напрямик. — Что вы ищите и чего хотите?
Франсуа пришлось надолго задуматься. Сама того не ведая, сестра Виттория задала ему вопрос, который мучил его самого.
— Я не знаю, — ответил он ей честно. — Наверное, дело в том, что я просто поверил ему, — сказал он, зная, что сестре Виттории не нужно объяснять, кого именно он подразумевал. За окном сгущались сумерки и, вдруг, повинуясь какому-то непонятному порыву, Франсуа сунул ладонь в карман пиджака. Нащупал тяжёлый ключ, данный ему бабулей Бибиэной утром, и со всей силы сжал в кулаке. Словно это и правда могло помочь.
Сестра Виттория, неожиданно протянув руку над столом, погладила его по щеке. Франсуа вздрогнул, но не отклонился, принимая ласку.
— Я помолюсь за вас, Франсуа, — сказала монахиня, глядя на него глазами Мадонны, — хоть вы и не верите.
— Помолитесь лучше за Анжело, — горько усмехнулся Морель.
— За Анжело я молюсь, не переставая, с того дня, как он покинул монастырь, — отозвалась сестра Виттория. — Но, как видите, ему это не сильно помогло. А у вас ещё есть шанс на спасение.

***
Тем временем в нескольких километрах от старого кафе, где разговаривали усталый следователь и молодая монахиня, в своей келье, на узкой жёсткой кровати умирала старая мать-настоятельница. Она шла навстречу Господу Богу спокойно, без тени тревоги и с улыбкой на лице. Ан­на-Ма­рия не боялась встречи со Спасителем и ей не в чем было себя упрекнуть. Она посвятила ему всю свою жизнь. С самого детства Ан­на-Ма­рия знала, что хочет быть именно монахиней, и упорно шла к задуманному, проявив стойкость и упорство, даже когда семья, шокированная данным выбором, пыталась остановить её. Лишь оказавшись в обители, она вздохнула спокойно. Словно вернулась домой после долгого путешествия. С тех пор она посвятила свою жизнь служению Господу Богу и усомнилась в милости его лишь один раз. В день, когда в приютский монастырь привели странного мальчика с удивительными карими глазами. Она смотрела эти спокойные ясные глаза с золотой каймой и ей казалось, что её затягивает в воронку.
— Всё будет хорошо, милый, — погладила она его по волнистым мягким волосам, и он поднял взгляд, с любопытством разглядывая её. Он не выглядел потерянным или испуганным, как это часто бывает с детьми, попавшими в приютские стены.
— Он не полетел, — сказал он тихо.
— Что, прости? — оторопела она.
— Все говорили, он — святой. Что он настоящий ангел во плоти, а он не полетел, — снова заговорил мальчик, и по спине старой монахини прошёл ледяной волной арктический холод. — А знаете, что? — мальчик перешёл на доверительный шепот, и монахиня, повинуясь его жесту, наклонилась ниже, чтобы расслышать то, что он скажет. Мальчик жарко зашептал ей прямо в ушную раковину, обдавая её горячим дыханием. — Я знал, что он не полетит. Потому что никакой он не ангел! Ангел не мог причинить столько боли, — сказал мальчик и положил узкую ладонь себе на шею, прикрывая шнурок, уходящий в вырез рубашки. У монахини пересохло во рту. На шее ребёнка висел — нет, не крестик, как ей показалось вначале, — а обычный железный ключ.

Глава 28
Сотрудница муниципальной библиотеки Триджиано тоскливо посмотрела на часы, висящие на стене, и вздохнула. Обычно в это время она коротала вечер, уютно расположившись перед телевизором с коробкой шоколадных конфет и большой чашкой чая с молоком. Но сегодня всё пошло наперекосяк. Она уже заканчивала расставлять возвращенные книги обратно на полки, когда в читальный зал пожаловал привлекательный черноволосый мужчина. Он вежливо попросил помочь ему найти весьма специфическую информацию. Речь шла о периодических изданиях, датированных началом восьмидесятых. Всё, что касалось хора мальчиков церкви Святого Бенедикта. Работник учреждения показала ему, как пользоваться системой, в которую давно были перенесены все материалы их архива, избавив её от необходимости дышать вековой пылью, и мужчина с головой погрузился в чтение. Он был очень увлечён своими поисками и периодически делал какие-то выписки. Теперь, каждый раз, когда девушка подходила к нему, чтобы напомнить, что библиотеке уже давным-давно следует закрыть свои двери для посетителей, мужчина рассеянно кивал и повторял только одну фразу:
— Un altro quindici minuti, per favore. Sono quasi finito. (Здесь и далее Ит. — Ещё пятнадцать минут, пожалуйста. Я почти закончил). — По отчаянному грассированию в мужчине легко можно было угадать француза.
Вообще-то, девушка имела право отказать читателю во внеурочном продлении посещения и даже вызвать полицию. Но что-то её останавливало. То ли мужчина внушал ей искреннюю симпатию, то ли ещё один одинокий вечер дома пугал её много больше перспективы задержаться на работе допоздна. В конце концов, сериал можно посмотреть и в повторе, решила про себя библиотекарь и махнула на странного француза рукой. Она услужливо принесла ему кофе, впрочем, он даже не заметил этого, рассеянно кивнув ей из-за мерцающего синим экрана. И теперь, по прошествии трёх часов, он всё ещё был здесь, а девушка сидела тихо, как мышь, и наблюдала, как мужчина лихорадочно пишет что-то в своём потрёпанном блокноте, изредка сдувая непослушные пряди чёрных волос со лба. По всей вероятности, информация, которую он искал, много значила для него. Девушка ещё раз вздохнула, скрестила руки на столе и, положив на них голову, зевнула.
В тишине зала под мерное тиканье часов ей очень захотелось спать.

***
Найти информацию о хоре Святого Бенедикта, который по словам бабули Бибиэны был довольно популярен в восьмидесятых, было непросто. По счастью, все журналы и газеты благодаря техническому прогрессу перевели в электронный формат и даже имелся удобный поисковик. Но дальше начинались проблемы с языком, который Франсуа худо-бедно понимал, слегка говорил, но читать газеты на итальянском было выше его сил. Однако вскоре он понял, что это ему необязательно. Более полезными оказались фотографии самого хора, коих нашлось не так уж и много. К огромному разочарованию следователя, снимки, отпечатанные на типографской бумаге, не отличались высоким разрешением, а после сканирования и вовсе перестали быть чем-то полезными — так сложно было разобрать на них хоть что-то. Морель вздохнул и набрал в поисковике имя Алессандро Бертолини. Мгновение система загружалась и, мигнув, выдала ему сотни две совпадений. Франсуа присвистнул. Информации об отце Алессандро было предостаточно и фотографии к статьям говорили сами за себя. Святой отец и тогдашний настоятель церкви Святого Бенедикта, видимо, вёл очень активную деятельность. Детективу то и дело попадались заметки, в шапках которых значились такие слова как «carità», «carità», «auto-dare», «l’angelo nella carne» («благотворительность», «милосердие», «самоотдача», «ангел во плоти»). Было ясно, что в лице отца Алессандро прихожане церкви нашли верного защитника и надежду всех обездоленных. Казалось, нет на свете такой беды, на которую бы у настоятеля не нашлось отклика. Франсуа хмыкнул себе под нос и, закрыв окно, снова принялся разыскивать по крохам информацию о хоре. Наконец, больше чем через два часа, когда спина основательно затекла, а глаза стали слезиться, Морель наткнулся на большое фото хора, очевидно, сделанное во время выступления. Как и все остальные типографские снимки, фото было ужасного качества, но в отличие от других, здесь на переднем плане выступал солист. Франсуа приблизил глаза к экрану, напряжённо вглядываясь в лицо мальчика, стоящего чуть впереди всех остальных детей. Под снимком была надпись, сделанная мелким, едва различимым шрифтом: «Выступление хора церкви Святого Бенедикта под управлением настоятеля отца Алессандро. Солист — Лоренцо Бертолини. 1983 г.» Сердце следователя ёкнуло. Он сверился с записями в своём блокноте. Если на момент свадьбы Марии и Алессандро Бертолини ребенку было восемь лет, значит, на фото ему лет одиннадцать. Франсуа снова напряжённо вгляделся в нечёткое зернистое изображение темноволосого мальчика. В кармане детектива бесшумно завибрировал телефон. Морель, увлечённый своей находкой, не глядя на определитель номера, приложил трубку к уху и застыл от ужаса.
— Ты что, мать твою, творишь? — поинтересовался на том конце провода задушенным шепотом Пас­каль Пе­ти, что само по себе было дурным знаком, ибо шеф никогда не кричал. Напротив, чем сильнее становился накал ярости, тем ниже и тише звучал голос комиссара и в конце концов переходил на сиплый свист. Но от этого звука звенели стекла. Так было и в этот раз. Франсуа молча соображал, откуда именно пришла беда, ибо наследил он к тому моменту прилично. Пока он думал, что ответить, Солюс продолжал:
— Молчишь? Мне передали, что в контору позвонил некто комиссар Аурелио Росси из комиссариата города Триджиано, чтобы напомнить, что он всё ещё не получил официальный запрос на предоставление материалов дела об исчезновении несовершеннолетнего Лоренцо Бертолини, который гарантированно обещал ему французский следователь по имени Франсуа Морель. Надеюсь, у тебя есть этому внятное объяснение?
— Нет, — коротко отрапортовал Франсуа. Потому что ответить ему действительно было абсолютно нечего. Обычно сдержанный начальник со свистом выдохнул.
— Франсуа, скажи, ты понимаешь, что творится сейчас в конторе? — поинтересовался Солюс голосом, не предвещающим ничего хорошего и, не дожидаясь ответа, начал перечислять: — Обвиняемый по делу об убийстве Ксавье Седу лежит в реанимации, одна из свидетельниц убита с особой жестокостью, у конторы день и ночь дежурят назойливые журналисты, меня ненавидит пол-Парижа, а по моей конторе рыскает этот ублюдок Перье со своими ищейками. Сегодня мне пришлось отдать им на растерзание Баселя, которого они мурыжили без малого три часа. И вот в этот самый момент я вдруг узнаю, что ведущий следователь разъезжает по Италии в попытках развалить дело, над которым работала целая следственная бригада его коллег. Скажи мне, что я должен думать?
Майор ощутил, как рубашка прилипла к спине. Груз вины перед Солюсом давил на него так, что Морель боялся сломать позвоночник. Между ними текли минуты молчания, и он чувствовал, что обязан хоть что-то сказать шефу, не один раз доказавшему, что готов порвать глотку любому за своих подчинённых. Он должен был просить прощения, оправдываться и молить о снисхождении, но он не мог. Язык попросту прилип к нёбу. Он знал, что десятки раз пожалеет о сказанном, но всё же сказал:
— Я должен был это сделать.
После минутного замешательства Солюс взорвался:
— Франсуа, этот парень признался! Его нашли перепачканным кровью убитого на месте происшествия. У него больная психика, серьёзная зависимость от сильнодействующих лекарственных препаратов и нехилый мотив убийства. Этот парень — ви-но-вен! Пойми это и прими этот факт! Ты гонишься за химерой. Рушишь свою карьеру и ставишь под удар своих коллег ради какой-то ерунды!
Морель упрямо помотал головой, забывая, что Пети его не видит. Вспомнив, с усилием разлепил запёкшиеся губы и произнес:
— Нет.
Он ждал, что ответит комиссар, бессильно прислонившись пылающим лбом к прохладному монитору компьютера. Но вместо нового потока обвинений и угроз, шеф в который раз удивил его.
— Франсуа, — устало сказал он на другом конце провода. — Цветочек. Мальчик мой. Я отмажу тебя от этой фигни, но прошу тебя, остановись. Ты нужен мне здесь. Немедленно. Я не могу спокойно смотреть, как ты собственными руками рушишь свою жизнь и карьеру. Слышишь?
Морель почувствовал, как вскипают слёзы на глазах, но продолжал хранить молчание, стиснув зубы так, что, казалась, крошится эмаль. Солюс, не дождавшись ответа, предпринял ещё одну попытку.
— Если тебе насрать на свою собственную жизнь и на судьбы твоих коллег, подумай хотя бы о собственной семье. У тебя же есть сын.
Вот он — момент, когда всё ещё можно вернуть на круги своя, подумал Морель. Стать образцовым следователем, дослужиться до очередного звания, попробовать стать хорошим отцом и мужем, наконец. Или продолжить лихорадочный забег, совершенно не понимая, что ждёт его на финише. Разве ответ был не очевиден?
Франсуа аккуратно отнял трубку от уха и нажал на отбой. Потом, подумав пару секунд, полностью отключил питание и только после этого, удостоверившись, что никто больше ему не помешает, положил телефон в карман и вернулся к своим поискам. Обратного пути для него теперь не было.

***
Работник библиотеки проснулась от того, что кто-то тормошил её за плечо. Она подскочила на месте, слепо щурясь и силясь понять, где находится. Давешний посетитель стоял перед ней, виновато прижимая руки к груди.
— Mi dispiace che ti abbia arrestato. (Простите, я сильно задержал вас).
— Сhe ora è? (Который час?) — прошептала она, чувствуя как ломит шею от неудобной позы, в которой она спала. Франсуа глянул на часы над её стойкой и покраснел:
— Temo che sia più di dodici. Mi sento veramente scomodo. (Боюсь, уже больше двенадцати. Мне правда очень неловко.)
— Banalita, (Пустяки), — обреченно махнула она рукой. — Hai trovato quello che stavi cercando? (Вы нашли то, что искали?) — спросила библиотекарь, потирая щёку.
— Si, — рассеянно кивнул следователь, — Credo di sì. Puoi aiutarti a stampare qualcosa? (Думаю, что да. Поможете мне распечатать кое-что?)

***
Ещё одна ночь без сна. Ещё одна бутылка красного кьянти, выпитого прямо из горлышка на голодный желудок — Франсуа сидел на полу, разложив вокруг себя то немногое, что удалось найти в библиотеке, и то, что дала ему мать-настоятельница, физически ощущая, как течёт сквозь пальцы отпущенное ему время. Где-то в другом европейским городе, словно паутиной, опутанный проводами капельницы, лежал человек, которому не на кого было больше надеяться. Которому Морель пообещал помочь. И жизнь ещё теплилась в нём, но была похожа на слабый огонёк лампады. Детектив потёр лицо руками и в сотый раз взял в руки нечёткое фото Лоренцо Бертолини. Франсуа чувствовал, что глаза слезятся от напряжения, но не мог остановиться, потому что чем больше смотрел на этот снимок, тем сильнее ему казалось, что он знает этого ребёнка. Что-то неуловимо знакомое было в гордой посадке мальчишеской головы, в разлёте бровей и в том немногом, что возможно было рассмотреть на нечётком снимке. Чувство было тем более странное, что Морель никак не мог пересечься с Лоренцо Бертолини в реальной жизни. Вероятно, этого человека давно уже не было в живых. Вариантов по прибытию в Бельгию у ребёнка было немного. Если его не нашли и информация о нём больше не всплывала, то он пошёл по проторённой дорожке всех беспризорников. Его могла присмотреть цыганская мафия — именно они чаще всего использовали в своём бизнесе по продаже наркотиков несовершеннолетних детей. Ребёнка, скорее всего, подсадили на героин или заставили торговать телом. В любом случае, заканчивали такие дети одинаково и их никто не искал. Шансов встретиться с ним у Франсуа не было. Наверняка — время, которое он провёл, вглядываясь в нечёткий снимок, сыграло с ним злую шутку. «У меня паранойя», — грустно рассмеялся про себя Морель. Он чувствовал себя в высшей степени странно. С одной стороны, он был измучен и его голова неумолимо клонилась вниз, а с другой стороны — литры кофе и адреналин после разговора с Солюсом не давали ему забыться сном. Тем не менее организм требовал свое, Франсуа обессиленно опустился прямо на пол и закрыл глаза.

***
Паранойя!
Задыхаясь, Морель вынырнул из вязкого омута без снов, глотая ртом воздух, вновь схватил фотографию в руки и застонал. Одним прыжком он поднялся на ноги и, держась за край кровати, чтобы не упасть, зашарил вокруг в поисках телефона. В итоге нашел мёртвый аппарат в кармане куртки, молясь, чтобы аккумулятор был ещё жив. Телефон мигнул половиной зелёной батарейки. Франсуа проигнорировал пятнадцать пропущенных вызовов, зашёл в интернет и вбил в поисковике имя и фамилию. Он проверил все известные ему ресурсы, включая Инстаграм, Твитер и Фейсбук, но ничего так и не нашёл. Человека словно не существовало. Или он не хотел светиться, чему тоже должны были быть причины. Майор, даже не поинтересовавшись который час, набрал номер Баселя. Он знал — ему напарник ответит, сколько бы не было времени. Два вязких длинных гудка в трубке были вытеснены в результате знакомым голосом алжирца.
— Басель! — закричал в трубку Франсуа, не тратя время на приветствие.
— Цветочек, слава Богу! — перебил его Ромм, просыпаясь. — Ты где? Ты, вообще, в курсе, что в конторе творится? Солюс рвёт и мечет! Тебя не сегодня завтра в международный розыск объявят!
— Басель! — не дал сбить себя с толку Морель. — Слушай меня внимательно! Ты помнишь, в чём основная проблема любого следователя?
Молчание в трубке явно свидетельствовало о замешательстве напарника.
— Погоди, ты это к чему? — начал Ромм, недоумевая.
— Основная проблема следователя в неспособности взглянуть на проблему под другим углом. Посмотреть на ситуацию со стороны. Понимаешь? Ну, когда взгляд замыливается и ты зацикливаешься на одном и том же.
— Ну, допустим, — протянул лейтенант, всё ещё не понимая, к чему клонит Франсуа.
— Тебе не кажется, что слишком много сумасшедших в этой истории было с самого начала? Психически нестабильный артист, продюсер с паранойей…
— Всё равно не понимаю… — совсем растерялся Ромм.
— Вот я и подумал… А что, если у Седу не было никакой паранойи? Понимаешь? Ну были расшатанные нервы, страх, но психического расстройства не было. Просто кто-то его довёл. Вдруг за Ксавье действительно кто-то следил?
— Да, но зачем? И кто? — недоумевал Басель.
— Вот «кто» — это и есть главный вопрос. Кому удобнее всего было осуществлять за продюсером слежку? Кто всё время был рядом, находился в курсе всех передвижений Седу, но сам при этом всегда оставался незамеченным? Подумай!
— Кто-то из обслуживающего персонала. На таких часто не обращают никакого внимания. Полно примеров было…
— Правильно! — перебил Франсуа. — И я даже, кажется, знаю, кто это мог быть. Но для начала мне нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты кое-что раздобыл. Действовать нужно быстро. Ты ещё встречаешься с малышкой Жюли? Мне понадобится её содействие, — и в ту же секунду Морелю послышался тревожный женский голос где-то рядом с Роммом.

***
Франсуа выжимал из маленького голубого фиата всё что мог. Самолёт, выполняющий рейс Бари-Париж, вылетал через час, до аэропорта оставалось ещё километров тридцать, а Морель не мог позволить себе опоздать. Слишком многое стояло на кону. Одной рукой он, должно быть в сотый раз за это утро, набрал телефонный номер монастыря. И снова — длинные гудки, и снова — безрезультатно. Услышав, как его звонок опять перевели на автоответчик, детектив чертыхнулся. Что же такого могло произойти в мирной монастырской обители, что никто всё утро не в состоянии ответить на обычный телефонный звонок? Морель сжал зубы и надавил на газ, выжимая взвизгнувшее сцепление. На лобовое стекло упали первые крупные капли надвигающейся грозы. Франсуа включил дворники и обратился к всевышнему, моля о помощи. Потом вновь, не отрывая взгляда от дороги, практически на ощупь набрал номер монастыря.
— Ну, давай же! — взмолился он, не понятно к кому обращаясь. На сей раз его молитвы были услышаны.
— Pronto! (Слушаю!) — ответил незнакомый женский голос. Морель напрягся и выдавил из себя ненавистный итальянский.
— Chiama la tua sorella Vittoria al telefono, per favore, (Позовите сестру Витторию к телефону, пожалуйста), — он постарался взять себя в руки и говорить как можно спокойнее. На том конце провода произошла какая-то заминка.
— Temo che sia impossibile. (Боюсь, это невозможно), — наконец ответила незнакомая женщина. — Suor Vittotia è molto occupato adesso. Nel monastero un grande dolore. Stasera la madre abbia morta. (Сестра Виттория сейчас очень занята. В монастыре большое горе. Сегодня ночью умерла мать-настоятельница.)
Франсуа вцепился в руль так, что побелели костяшки пальцев, и сцепил зубы, на мгновение вспомнив тёплое невесомое касание к лицу, когда старая женщина благословляла его. Но времени на скорбь у него не было.
— Le mie condoglianze, (Мои соболезнования), — произнёс он стандартную в такой ситуации фразу. — Ma, vi chiedo, questo è molto importante. Prego dica a Vittoria sorella che Fransua Morel la stava chiedendo e che ho veramente bisogno di parlare con lei. Credimi, il commercio non richiede urgente! (Но, прошу вас, это очень важно. Пожалуйста, передайте сестре Виттории, что её спрашивал Франсуа Морель, и что мне очень нужно с ней поговорить. Поверьте, дело не терпит отлагательств!) — произнёс он умоляюще и с облегчением заметил впереди указатель на аэропорт Бари.
— Beh, bene… (Ну, хорошо…) — неуверенно пообещал голос в телефонной трубке, и Франсуа мысленно взмолился, чтобы у невидимой собеседницы хватило ума разыскать сестру Витторию.
Через пять минут он заглушил двигатель в зоне посадки-высадки и, бросив ключи от машины на переднее сиденье, ринулся к входу в аэропорт, понимая, что у него есть шанс успеть на рейс. Его тут же остановил служащий.
— Non puoi lasciare un veicolo qui, signore! (На этом месте нельзя оставлять транспортное средство, синьор!) 
Детектив порылся в бумажнике и, вытащив зелёную купюру в сто евро, сунул её в руку мужчины.
— Ritorna l’auto al noleggio. Sto tardi per il volo. (Прошу, верните машину в прокат. Я опаздываю на рейс.)
Служащий замешкался, но всё же кивнул, быстро комкая купюру в кулаке. Морель бегом бросился к стойке регистрации, на ходу доставая паспорт.
— Signor, hai tutto bene? (Синьор, у вас всё хорошо?) — обеспокоенно поинтересовалась девушка за стойкой, тревожно поглядывая на Франсуа. Следователь снова постарался взять себя в руки, напомнив себе, что он находится в аэропорту, где любое поведение, выходящее за рамки обычного, быстро привлекает к себе внимание. Ещё не хватало, что его задержали для дополнительной проверки. Тогда он и правда рискует не попасть на рейс.
— Va tutto bene, (Всё в порядке,) — вымучено улыбнулся он синьорине в элегантной униформе авиакомпании. — Temo solo di essere in ritardo per il mio volo.(Просто боюсь опоздать на свой рейс.)
Девушка кивнула и раскрыла его паспорт, напряженно вглядываясь в фотографию. Время шло, а сотрудница аэропорта колебалась.
— Signore, non sei tu…(Синьор, это не вы…) — сказала она растерянно. Морель не поверил своим ушам. Он поспешно забрал из чужих рук паспорт. С фотографии на него смотрел доброжелательно настроенный молодой человек с пухловатыми щеками и живыми карими глазами. Франсуа машинально посмотрел в гладкую зеркальную поверхность ближайшего неработающего монитора и с горечью улыбнулся. Стекло отразило измученного человека с тёмными кругами под глазами и заострившимися чертами лица. «Да, — с горечью подумал следователь, — это уже не я. А ведь и недели не прошло».
— Е successo molto (Много воды утекло,) — сказал он, обращаясь к недоверчиво смотрящей на него служащей, — eppure, sono io. (и все же это я.) — В подтверждение своих слов он достал корочки полицейского и на всякий случай водительские права.
Девушка замешкалась, но потом все же кивнула и защелкала клавишами по клавиатуре. Франсуа облегченно выдохнул и вытянул из кармана телефон — проверить. Входящего от сестры Виттории не было. Морель чертыхнулся про себя.
— Vi auguro un volo piacevole! (Желаю вам приятного полета!) — улыбнулась ему синьорина из-за стойки и протянула паспорт с вложенным в него билетом.
Франсуа, торопливо поблагодарив её кивком головы, бегом кинулся к зоне досмотра, где быстро сгрузил на ленту свою дорожную сумку, а сам двинулся через рамку металлоискателя. Загорелся красный свет. Морель бессильно застонал от злобы, отходя в сторону для более тщательного досмотра. Служащий аэропорта профессиональными движениями обхлопал его штанины и провёл металлоискателем вдоль туловища. Прибор взвизгнул над правым боком следователя. Служащий жестом попросил показать содержимое карманов. Франсуа засунул в карман руку и растерянно вытянул на свет божий тяжёлый железный ключ — тот самый, что дала ему бабуля Бибиэна. Служащий аэропорта жестом показал Морелю, что тот может идти.
— Зачем я таскаю этот ключ с собой? — рассеянно пробормотал себе под нос Франсуа и притормозил у мусорного бака, но в последний момент всё же не решился выбросить ненужный, в общем-то, предмет и вернул его обратно в карман.

***
Посадка на рейс Бари-Париж заканчивалась. Морель всё больше нервничал, сжимая в руке телефон. Он уже решил набрать номер монастыря ещё раз, когда аппарат в его руке ожил.
— Здравствуйте, Франсуа, — поздоровалась сестра Виттория усталым и каким-то бесцветным голосом, и детектив запоздало вспомнил, как много значила для молодой монахини мать-настоятельница. В другое время он бы выразил соболезнования как следует, но сегодня не мог позволить себе такую роскошь, как сантименты.
— Сестра Виттория, извините, что отрываю вас в такой неурочный час, но боюсь, у меня совсем нет времени, — быстро заговорил Франсуа, косясь на тающую на глазах людскую толпу у выхода на посадку.
— Всё хорошо, говорите, — успокоила его монахиня.
— Помните, вы рассказывали мне, как буквально через полгода после отъезда Анжело с Седу, в обитель приходил посетитель, который интересовался судьбой Ангела?
— Да-да, я помню. Он встречался с матерью-настоятельницей, — подтвердила сестра Виттория.
— Как вы думаете, сможете ли опознать его по фотографии, если я пришлю вам снимок? — спросил полицейский и затаил дыхание. Сестра Виттория замешкалась.
— Я попробую, — пообещала женщина. — Это было очень давно, но я сделаю всё, что в моих силах.
— Я немедленно перешлю вам фото. Как мне это сделать? — Франсуа поднял глаза и встретился с вопросительным взглядом бортпроводницы, которая тут же показала ему на посадочные ворота. Морель умоляюще прижал руку к груди и показал на телефон.
— Пришлите на электронную почту монастыря, я продиктую. Вы записываете? — спросила монахиня. Франсуа схватил со стойки бесплатную газету и стал шарить глазами в поисках ручки или карандаша. Его взгляд упал на девочку лет шести, которая увлечённо раскрашивала что-то в своём детском альбоме. У детектива не было выбора. Посадка уже была закончена, и он понимал, времени остались считанные секунды. Недолго думая, он выхватил карандаш у девочки из рук и приготовился писать на полях серой газеты.
— Диктуйте, — скомандовал он, краем глаза замечая, как начинает кривиться в плаче рот девочки и как возмущенная мать ребёнка встаёт со своего места. Стараясь не думать о последствиях, он застрочил карандашом на полях газеты. В этот момент его тронули за плечо. Франсуа обернулся и увидел встревоженную стюардессу с парижского рейса.
— Месье, посадка окончена. Все ждут только вас, — тревожно произнесла она. Морель молча достал из внутреннего кармана корочки полицейского. Стюардесса сделала шаг назад.
— Виттория, оставайтесь на линии, — отрывисто бросил Франсуа и отнял трубку от уха, заходя в электронную почту и спешно прикрепляя фото к письму. По проходу между кресел к нему быстрым шагом направлялся сотрудник службы безопасности в сопровождении возмущённой матери обиженного им минуту назад ребёнка.
— Полиция! — отрывисто бросил Морель в сторону служащего, одной рукой снова извлекая из внутреннего кармана удостоверение, и опять вжал трубку в ухо. — Сестра Виттория? Вы меня слышите? Вы получили фото?
— Signor, sei sul territorio italiano, (Синьор, вы находитесь на итальянской территории,) — начал подошедший к нему офицер безопасности. — Ti chiedo di fermare la conversazione telefonica e mettere le mani dietro la testa. (Я прошу вас прекратить телефонный разговор и поднять руки за голову.)
— Франсуа, простите, я ещё ничего не получила, похоже, плохое соединение, — сказала монахиня в трубку.
— Виттория, я умоляю вас! — ещё сильнее сжал трубку в руке Морель, пятясь назад от сотрудника в униформе.
— Signore, mi senti? (Синьор, вы слышите меня?) — повысил голос страж порядка и потянулся за рацией, наверняка для того, чтобы вызвать подкрепление. Франсуа мысленно взмолился всем Богам, понимая, что ещё чуть-чуть и его не только снимут с рейса, но и возбудят дело об административном правонарушении.
— Франсуа, простите, но ничего… стойте! Подождите… Кажется, есть! Ах, как долго грузится!
Офицер службы безопасности, не сводя глаз с Мореля, что-то отрывисто бросил в рацию. Бортпроводница тревожно переговаривалась со своим коллегой, видимо, решая, что делать.
— Это он, — услышал в трубке Франсуа долгожданный голос сестры Виттории. В конце коридора показались ещё два сотрудника аэропорта, бегом направляющиеся к месту беспорядка.
— Вы уверены? — спросил детектив, чувствуя, как стекает по виску капля пота.
— Да, — подтвердила сестра Виттория тихо, но твёрдо. — Это был он.
Не прощаясь, Морель нажал на отбой и примирительно поднял вверх руки, поворачиваясь к перепуганным насмерть людям.
— Facile, ragazzi, va bene. Sto già partendo. (Спокойно, ребята, всё в порядке. Я уже улетаю.)

***
Басель нервничал. Одного быстрого взгляда на часы было достаточно, чтобы понять, что самолет Франсуа с минуты на минуту совершит посадку в аэропорту Шарль-де-Голль. Ромму же вменялось доставить подозреваемого в контору ещё два часа назад, но кто мог знать, что нужного человека попросту не окажется дома. Вероятность, что подозреваемый ударился в бега, конечно, была ничтожна, но всё же исключать её было нельзя. Лейтенант, пустив в ход своё неотразимое обаяние, умудрился выяснить у пожилой соседки, что объект совершает пробежку в ближайшим парке каждое утро как раз в это время, и теперь уговаривал себя, что всё хорошо и всё, что он может сделать сейчас, это ждать.
Басель терпеть не мог действовать вслепую, а Франсуа ничего ему не объяснил. Единственное, что было у Ромма, это сумбурный ночной разговор с обещанием всё объяснить по прилету и звонок из салона самолета, прерываемый истеричным голосом бортпроводницы. Всё, что успел сказать Морель напоследок, это то, что Баселю следует немедленно ехать к подозреваемому на квартиру и срочно доставить того для допроса в контору. И вот по прошествии двух часов с момента этого звонка лейтенант всё ещё был здесь, выжидая в тени деревьев напротив дома, где проживал нужный человек. Ромм тяжело вздохнул и прислушался к себе. Его колотила нервная дрожь. Но он верил Франсуа Морелю, и эта вера была единственной причиной, по которой Ромм был здесь.
Наконец-то из-за угла выскользнула фигура высокого широкоплечего мужчины. Он был одет в спортивные штаны, светло-серую майку и белые кроссовки. Влажное тёмное пятно между лопаток свидетельствовало о том, что подозреваемый только что завершил многокилометровый пробег. Алжирец молча позавидовал хорошей физической форме мужчины и, выждав пару минут, двинулся за ним в подъезд.
Входная дверь распахнулась, как только Ромм нажал на пуговку звонка. Судя по всему, мужчина едва успел зайти в квартиру. Басель быстро показал корочки и произнёс дежурным тоном:
— Тома Диалло? — Мужчина озадаченно кивнул, рассматривая удостоверение Ромма. — Вам придется проехать со мной. Нужно ответить на некоторые вопросы.
Мужчина выглядел по-настоящему удивлённым.
— Да, но… я ведь уже разговаривал со следователем. С майором Франсуа Морелем, кажется, — пожал он плечами. — Не представляю, чем ещё могу быть вам полезен.
Басель Ромм и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос. Он нервничал всё больше. Причина его волнений была в том, что его хваленая интуиция молчала. Басель припомнил, что он не допрашивал водителя Седу. Разговор состоялся без его участия, и тогда всем казалось, что этот свидетель не является первостепенным. Но, как видно, Франсуа раскопал в Триджиано что-то такое, что заставило его пересмотреть всё дело.
Тома в итоге решил не спорить и задумчиво оглядел свой спортивный костюм.
— Вы позволите? — он посмотрел на полицейского и кивнул в глубину квартиры. — Мне нужно переодеться.
Басель кивнул и постарался расслабиться.
— Да, конечно, — сказал он и прошёл вслед за шофером.
— Вы что, будете смотреть, как я переодеваюсь? — удивился тот.
— Таков порядок, — неопределенно хмыкнул Ромм, почему-то боясь выпустить водителя из поля зрения хоть на секунду. По его спине пробежали мурашки.
— Так я что, задержан? — продолжал недоумевать Тома. — Меня подозревают в чём-то?
Басель поспешил успокоить его, а заодно и себя самого.
— Не беспокойтесь, я думаю, скоро всё разъяснится. А сейчас вам нужно проехать со мной.
Тома озадаченно покачал головой и стянул с себя футболку. Ромм почувствовал, как холод пробежал по его спине, поднимая дыбом волоски на загривке. Мускулистый торс водителя Седу был весь исполосован старыми зажившими шрамами. Белые, давно выцветшие отметины покрывали его грудь, руки и спину. Заметив взгляд следователя, мужчина смутился.
— Я сорвался со скалы в бытность своей работы альпинистом, — вымученно улыбнулся он и открыл шкаф и поисках чистой одежды. Ромм кивнул и смущённо отвёл взгляд. Водитель скрылся за полированной створкой, и в этот момент раздался оглушительный хлопок. Басель вздрогнул всем телом, уже через секунду поняв, что, скорее всего, хлопнул глушитель какой-то машины под окном. Он облегчённо перевел дух и почти не заметил молниеносный бросок Тома. Перед его взглядом полыхнул холодный голубоватый отблеск, отраженный широким лезвием и, в следующее мгновение нож с отвратительным хрустом вошел под нижним ребром Баселя, снизу вверх, пробивая мышцы. Ромм задохнулся и, захлебываясь болью и страхом, стал оседать на пол. Медленно расфокусирующимся взглядом он видел, как Тома подхватил из шкафа небольшую спортивную сумку и, натягивая на тело трикотажную толстовку, двинулся к двери. Однако в тот момент, когда его ладонь легла на дверную ручку, незапертая дверь с треском распахнулась. Появившийся на пороге Франсуа кинул взгляд на окровавленного Ромма и мгновенно оценил обстановку. Его рука метнулась к кобуре.
— Тома Диалло! Вы арестованы по подозрению в убийстве Ксавье Седу, — прогремел голос следователя. На него было страшно смотреть: темные глаза на заострившемся бледном лице были похожи на зимнюю прорубь. Тома медленно опустил сумку на пол и поднял руки вверх.
«Теперь ни одна сволочь в конторе больше не посмеет назвать Франсуа Мореля Цветочком», — последнее, что пронеслось в угасающем сознании Баселя Ромма.

Глава 29
Дежурный офицер на проходной в изумлении наблюдал, как майор Франсуа Морель волоком протащил мимо поста бледного мужчину раза в полтора больше самого следователя. Он привстал поздороваться, но обычно вежливый и улыбчивый полицейский даже не обратил на него внимания. Франсуа был явно не в себе. Он был бледен, губы сжались в упрямую полоску, а пряди чёрных волос прилипли ко влажному лбу. Дежурный сел на место и взялся за телефонную трубку. Он симпатизировал молодому следователю и лишь поэтому, прежде чем набрать внутренний номер, всё же окликнул того по имени.
— Франсуа?
Морель, уже втолкнувший арестованного в лифт, машинально обернулся.
— Вас там ждут. Извините, я должен доложить, — виновато закончил дежурный.
Детектив молча кивнул и нажал на кнопку пятого этажа. Створки лифта закрылись и дежурный, медленно сосчитав до десяти, набрал номер:
— Майор Франсуа Морель только что вошёл в здание, — отрапортовал он будничным и ничего не выражающим голосом.

***
Франсуа волоком тащил Тома Диалло по длинному коридору конторы в сторону комнаты для допросов. Водитель почти не сопротивлялся, что было понятно, учитывая ствол пистолета, который всё это время надёжно упирался ему в бок, и наручники, сковывающие запястья мужчины за спиной. Морель из последних сил старался не думать о Баселе. Последнее, что он видел, это залитая кровью грудь напарника. Он знал, он не может ничем помочь. Единственное, что оставалось ему делать — это идти до конца. Однако, стоило Франсуа свернуть за первый же поворот, перед ним выросла высокая худая фигура Жана Перье из департамента внутренних расследований. Детектив мысленно чертыхнулся.
— Майор Морель? Нам нужно побеседовать, — начал Перье тоном человека, привыкшего к повиновению.
— Чёрта с два, — сипло прошептал Франсуа, отодвигая внезапную преграду плёчом.
Перье машинально сделал шаг назад, но тут же опомнился и ринулся в бой.
— Что вы сказали? Вы понимаете, с кем разговариваете?
Морель зло усмехнулся, оборачиваясь, но так и не замедлил своё движение.
— Я прекрасно понимаю, кто вы, Перье. Но я поговорю с вами не раньше, чем допрошу подозреваемого по делу!
— По какому делу? — взревел, багровея лицом и шеей Перье.
— По делу об убийстве Ксавье Седу, — бросил следователь, открывая, наконец, дверь допросной и вталкивая в неё Тома.
— Подозреваемому по делу об убийстве Ксавье Седу уже предъявлено обвинение! — проорал Перье, направляясь за Франсуа, но Морель уже захлопнул перед его носом надежный щит и провернул ключ в замке. — Майор, вы вынуждаете меня пойти на крайние меры, — продолжал кричать с другой стороны Перье. — Вам будет предъявлено обвинение в должностном преступлении. — В дверь забарабанили, но внезапно всё затихло. Очевидно, Перье пошёл искать обходной маневр. Франсуа толкнул Тома на стул и уже приготовился задать первый вопрос, но в это время за дубовой створкой раздался спокойный голос Солюса.
— Франсуа!
Морель замер и затаился.
— Мальчик мой, открой, пожалуйста, — негромко и устало позвал Пас­каль Пе­ти.
Франсуа, поразмыслив, направился к двери и открыл её. Комиссар хотел сделать шаг вперёд, но разбился о взгляд молодого следователя. Морель выглядел, как привидение с пересохшими губами и воспаленными глазами.
— Мне нужно всего двадцать минут, — сказал он тихо. Голос его вибрировал от напряжения. Солюс хотел сказать что-то, но передумал. Только кивнул и показал глазами в глубь комнаты.
— Позволь мне присутствовать.
Детектив посторонился и пропустил комиссара. Дверь захлопнулась. Щёлкнул замок. Солюс сел на стул у входа и спокойно оглядел Тома, неудобно сидящего за столом. Морель подошёл и встал напротив подозреваемого, больше не обращая на Паскаля внимания. Достал из внутреннего кармана пиджака смятые фотографии, распечатанные им в библиотеке и переданные настоятельницей монастыря, и начал ровным голосом.
— Итак, ваше настоящее имя — Лоренцо Бертолини. В возрасте тринадцати лет вы сбежали из дома, опасаясь гнева сурового отчима Алессандро Бертолини, с которым у вас не ладились отношения. Тайно пересекли границу Бельгии и, судя по тому, что больше ваше имя не всплывало, вели там нелегальный образ жизни. Вы на много лет забыли о своем брате, которому на момент вашего побега было всего семь лет, и вспомнили о нём, уже когда Анжело давно вырос. Вы навели справки и узнали, что после смерти Алессандро он был отправлен в приют при монастыре Санта-Мария-делла-Грацие. И вот в один прекрасный день вы явились к матери-настоятельнице, чтобы узнать о его судьбе. Это установленный факт — несколько часов назад вас опознала монахиня, видевшая вас в тот день. В монастыре вы с удивлением узнали, что всё это время Анжело продолжал жить на территории обители и покинул ее всего полгода назад. Мать-настоятельница рассказала вам, что он уехал с французским продюсером Ксавье Седу, который пророчил вашему брату громкую карьеру рок-звезды. Вы отправились в Париж. Однако, оказавшись во Франции, вы, по какой-то неизвестной мне пока причине, не стали встречаться с Ангелом лично. Вместо этого устроились к Ксавье Седу водителем и стали исподтишка следить за жизнью брата, а заодно и за самим продюсером. Вы действовали очень аккуратно и даже профессионально. Подозреваю, вы осуществляли слежку за Седу, забираясь по фасаду дома, где жил продюсер, и подглядывая за ним в окно — в этом вам помогли навыки инструктора по альпинизму. Ксавье начал подозревать неладное, но не смог ничего доказать, даже заработал диагноз паранойя. В ночь убийства продюсера, вы, как обычно, высадили Ангела и Седу у подъезда дома. Затем отогнали машину в ближайший тёмный переулок и вернулись пешком. Быстро забрались по задней стенке дома, минуя камеры наблюдения, расположенные только на переднем фасаде, и залезли в кабинет Ксавье через окно. Сняли со стены двухметровый полэкс и зарубили продюсера насмерть. Вы не оставили отпечатков — скорее всего, вы всё ещё были в белых водительских перчатках. Я не могу знать наверняка, где в этот момент был Анжело, но подозреваю, что ему стало плохо и он упал в обморок от упадка сил и действия лекарственных препаратов, смешанных с алкоголем. Вероятно, это произошло до того, как вы проникли в кабинет, потому что он не помнит ни вас, ни как было совершено убийство. Или, что тоже вполне вероятно, — у него случился нервный срыв и его сознание стёрло ваш образ. Мне также остается только гадать, за что вы убили Седу, но — это опять же мои догадки — подозреваю, вы хотели защитить Анжело от продюсера, который уже несколько лет медленно убивал того в надежде побольше на нём заработать. Единственное, чего до сих пор не понимаю, это как в руке Седу оказался ключ Ангела. Как бы то ни было, после убийства вы неожиданно струсили и сбежали с места преступления тем же способом, каким и проникли, а именно — через подоконник, оставив своего брата на месте преступления. Прекрасно понимая, что Анжело автоматически становится единственным обвиняемым в убийстве, вы — вместо того, чтобы прийти и сознаться, решили подкинуть мне другого подозреваемого. На следующий день вы пришли в контору, сославшись на Жюли Лернон, которая якобы упомянула, что мы, очевидно, захотим вас допросить, хотя Жюли уже подтвердила, что не разговаривала с вами после убийства, и подкинули мне информацию о так удачно подвернувшемся агрессивно настроенном сыне Седу. Вы рассчитывали на отсутствие у него алиби, затягивали следствие, а заодно пытались прощупать, как идёт расследование.
Франсуа перевёл дух и опустил плечи. Во время его речи Диалло сидел, подавленно уперев взгляд в поцарапанную столешницу, и хранил молчание. Он не протестовал и не стремился оправдать себя. Он вообще никак не реагировал, чем слегка озадачил Мореля. Следователь ожидал совсем не такой реакции на свои слова. Тем не менее он продолжил.
— Мне не нужно ваше признание, чтобы засадить вас за решетку, Тома. Уверяю, у меня будет достаточно доказательств вашей вины. Крови при убийстве Седу было очень много. И, уходя, вы не могли не ставить следов. Думаю, повторный и более тщательный осмотр места происшествия выявит следы крови Ксавье на заднем фасаде здания — хоть вы, сбегая, и вытерли подоконник, но не могли не оставить следов снаружи. Кроме того, вы не могли не запачкать машину. Хотя, как человек неглупый, подозреваю, сразу отдали машину в мойку, заказав полную химчистку салона, и, вероятно, при этом у вас хватило ума воспользоваться не той, где постоянно обслуживался мерседес Седу. Уверен, вы отдали машину в одну из маленьких автомоек на окраине и заплатили наличными. Но современные технологии позволяют выявить следы крови даже после тщательной уборки. И я костьми лягу, чтобы найти их, а также обещаю, что разыщу свидетелей. Так что вы можете молчать сколько угодно. Но…
Франсуа из последних сил держался, чтобы не сорваться на крик. Краем глаза он заметил побледневшего Солюса, который смотрел на него с ужасом, и почувствовал, как пойманной птицей бьется вена на виске. Морель постарался взять себя в руки и продолжил ровным звенящим от ненависти тоном.
— Но я даю вам последний шанс рассказать всё, как было. Не для того, чтобы оправдаться, а лишь, чтобы снять груз своей вины перед младшим братом, которого вы уже второй раз бросили на произвол судьбы. Я хочу знать, что это за братская любовь такая и почему она раз за разом превращает жизнь Анжело в ад? Кто вы, черт побери, такой, чтобы ломать судьбу невинного человека?! — наконец, сорвался на крик Франсуа и со всей силы треснул кулаком по столешнице. Солюс вскочил со стула, но Морель остановил его одним движением руки и комиссар замер на своём месте. На секунду в комнате повисла звенящая тишина, и в полном безмолвии майор с комиссаром услышали жалкий всхлип. Франсуа перевел взгляд на подозреваемого и увидел, что огромный сильный мужчина беззвучно сотрясается в рыданиях, ударяясь лбом о металлическую поверхность стола. Его широкие плечи ходили ходуном. Он уменьшился в размерах и был похож на бледную тень добродушного здоровяка, пришедшего в кабинет к детективу всего несколько дней назад. Морель обессиленно рухнул на стул, понимая, что он попал в точку. Он потёр виски, и достал сигареты, минуя запрет на курение и зная наверняка, сегодня ему никто ничего не скажет. По крайней мере, не про курение.
Тома меж тем беззвучно плакал, не имея возможности стереть слёзы с лица. При этом он мотал головой из стороны в сторону. Амплитуда раскачивания становилась все больше и под конец задержанный уже безумно тряс своей кудрявой головой.
— Вы ничего не поняли, — просипел он сквозь слёзы. — Я люблю Анжело. Это единственное светлое, что осталось в моей жизни. Но что вы знаете о том, что нам пришлось перенести?
— Так расскажите мне, — тихо попросил Франсуа.
Диалло закрыл глаза и глубоко вздохнул, пытаясь выровнять дыхание.
— Вы правы, мое настоящее имя — Лоренцо. Лоренцо Бертолини. И я действительно сбежал из дома, едва мне исполнилось тринадцать. Но что вы знаете о человеке по имени Алессандро Бертолини? — спросил он глухо.
Франсуа промолчал, потому что, положа руку на сердце, не имел ни малейшего представления. Тома посмотрел на детектива и задумчиво кивнул.
— Все говорили, он — настоящий ангел, что он был послан на землю, чтобы защитить людей. Ярый защитник всех обиженных и обездоленных. Не было, наверное, на свете такой беды, которая оставила бы его равнодушным. Он собирал средства на благотворительность. Он отдавал все силы приходскому хору, куда брали детей из малоимущих семей. Когда он принял сан, никто не удивился. Прихожане обожали его. И только я один знал, какой он на самом деле. Он бредил идеей создать божественный хор. Хор чистых светлых мальчиков с ангельскими голосами. На мою беду у меня был хороший чистый голос. И Алессандро вознамерился сделать из меня солиста. День и ночь он изводил меня постоянными вокальными упражнениями, не желая слушать жалобы на усталость и боль в горле. Когда матери не стало, он словно с цепи сорвался. Он даже запретил мне выходить на улицу, чтобы просто погонять в футбол с друзьями. Только музыка и молитвы целыми днями. Он постоянно говорил, что он сделает из меня знаменитость и что я должен быть ему благодарен. А однажды ночью он пришёл в мою комнату и объяснил — как… — голос мужчины сорвался, и ему пришлось сглотнуть слюну, чтобы продолжить, — как именно я должен благодарить его.
Следователь почувствовал волну тошноты, подкатывающую к горлу. Он затушил сигарету и, не в силах смотреть Диалло в глаза, упёрся взглядом в стол. Тома печально усмехнулся и продолжал.
— На следующий день я пожаловался моей классной руководительнице, но она и слушать ничего не хотела. У меня была репутация хулигана и вруна, что, кстати, было правдой. Так что меня заткнули, едва я открыл рот. Кажется, она испугалась. Ведь к тому времени отчим стал настоятелем церкви, уважаемым человеком и одним из столпов общества в Триджиано. Родственников у нас не было. Что я мог сделать? Мне едва исполнилось двенадцать лет… — Тома потёр подбородок о плечо и внезапно обратился в Франсуа: — Могу я попросить сигарету?
— Да, конечно, — поспешно кивнул Морель, достал ключ, снял наручники и подвинул ему пачку сигарет и зажигалку. Тома благодарно кивнул, растер запястья и склонился к оранжево-синему огоньку. Франсуа заметил, что руки Тома испещрены мелкими, давно зажившими шрамами. Мужчина с наслаждением выдохнул дым через ноздри.
— Лет пятнадцать не курил, — сказал он задумчиво и покачал головой. Голос его теперь звучал спокойней. — Так вот. Я не знал, что делать. На время решил проблему, закрывая прочную дверь своей спальни на ночь. Постройка старая и полотно створки было сделано когда-то на совесть. Алессандро отступился, не желая ломиться и будить брата и соседей, но потом попросту вынул ключ из замочной скважины как-то днем — у меня ума не хватило его припрятать — и с тех пор стал приходить почти каждую ночь. Сначала он заставлял меня ублажать его, а потом мы должны были вместе молиться за спасение наших душ. Этот сластолюбивый мерзавец всё время приговаривал, что любит меня и что делает это только для меня. «Ты должен быть благодарен мне. Отблагодари папочку» — так он говорил. Это продолжалось где-то с год. Я хотел убежать и уже давно убежал бы… Только одно меня останавливало — Анжело. Я боялся, что как только убегу, он переключится на него. А Анжело… — в глазах Тома мелькнул свет. — Анжело — он… — водитель закусил большой палец, не обращая внимания на сигаретный дым, и поднял глаза к потолку, стремясь удержать слезы. — Анжело — ангел. Он был таким весёлым, улыбчивым, светлым. И таким маленьким и беззащитным… Я не мог… понимаете?
Морель медленно кивнул, боясь пошевелиться. Его сковало мёртвое оцепенение. Он боялся услышать продолжение этой истории, но понимал, что выхода у него теперь нет.
— Самое страшное, что человек со временем привыкает. Ко всему, понимаете, даже к самому страшному. Я наверное, смирился в какой-то момент. Но едва мне исполнилось тринадцать, Алессандро потребовал большего… — Диалло снова замолчал.
Франсуа вскинул на водителя вопросительный взгляд, не понимая, что тот имеет в виду, и Тома вынужден был пояснить, спотыкаясь и выдавливая из себя нужные слова.
— Если до этого он удовлетворялся оральными… ласками, то едва мне исполнилось тринадцать, он впервые сделал… это. Впервые… изнасиловал меня. — Мужчина поискал глазами пепельницу и яростно затушил сигарету прямо в стакане с водой, забытым здесь кем-то. Руки его ходили ходуном и он спрятал ладони под мышками. Со стороны казалось, он обнимает сам себя в безуспешной попытке утешить.
— Этого я не мог вынести, понимаете? В ту же ночь я собрал свои нехитрые пожитки и, обчистив напоследок бумажник Алессандро, сбежал. Я пешком добрался до автовокзала и спрятался в багажном отсеке первого же готового к отправлению автобуса. Мне было все равно куда ехать. Так я оказался в Бельгии.
В комнате повисла тишина. Морель первым подал голос.
— А как же Анжело?
Тома, не поднимая глаз, тихонько раскачивался взад-вперед, продолжая обнимать себя руками. Он прикрыл глаза и тихо ответил.
— Анжело был маленьким. Ему было семь лет. Я надеялся, что Алессандро не станет приставать к такому малышу. На меня он стал обращать внимание, когда мне исполнилось лет десять. Я уговаривал себя, что у меня есть время, чтобы встать на ноги. Я обещал себе вернуться, как только будет такая возможность. И потом, я оставил Анжело ключ…
— Ключ? — переспросил детектив. — Тот ключ, который он носил потом с собой всю жизнь?
Диалло кивнул.
— Мне это помогало первое время. Я вынул его из замочной скважины в спальне Анжело и велел закрывать дверь каждую ночь и никому не отдавать этот ключ.
Франсуа горько усмехнулся.
— Вы действительно думали, что это может защитить маленького ребенка от педофила?
Тома молчал, продолжая раскачиваться. Внезапно он открыл глаза и посмотрел на Мореля в упор.
— Я знаю, что вы думаете, Франсуа, но не пытайтесь обвинять меня в предательстве. Легко судить со стороны, но вы не были на моём месте. — Морель вздрогнул, фраза попала в цель. Но сейчас речь шла не о нём, на кону жизнь и свобода Ангела. — Вы понятия не имеете, что значит испытывать постоянный страх и не спать ночами, когда тебе всего двенадцать. Я поклялся вернуться при первой же возможности…
— И не вернулись, — констатировал детектив. — Вы больше не вернулись, Тома. Вы бросили Анжело на произвол судьбы.
— Это не правда, — поспешно замотал головой Тома, — мне пришлось нелегко в Льеже, я ведь не мог позволить, чтобы меня нашли. Не мог назваться своим настоящим именем. Порой мне нечего было есть и негде было спать. В конце концов я перебрался в Шарлеруа — городок не из приятных, и прибился к цыганской мафии. Они использовали несовершеннолетних шалопаев вроде меня для распространение наркотиков — для меня это был единственный способ выжить. Вот только для верности нас всех подсаживали на наркоту. Я сбежал от Алессандро, но попал в такой переплёт… Что я мог предложить своему брату? Такое же беспросветное будущее? Торговать со мной наркотой на грязной улице? Не думайте, что я забыл об Анжело. Я всё время наводил о нём справки и в результате узнал, что этой мерзости — Алессандро больше нет в живых. Я был в курсе, что моего брата определили в приют, но поверьте, это было всяко лучше, чем быть со мной в тот момент. Я ничего не мог ему предложить. Ничем не мог помочь. Мне и самому требовалась помощь.
— Что было дальше? — спросил Франсуа, хмуро глядя на Тома. — Зачем вы всё же решили найти Анжело после стольких лет молчания?
Водитель глубоко вздохнул и расправил плечи.
— У меня ушло много времени, чтобы вернуться к нормальной жизни. В конце концов мне повстречался один хороший человек — Николас Диалло — руководитель центра содействия трудным подросткам. Он помог мне получить документы и я взял себе другое имя и его фамилию. И даже чуть не женился — на дочери моего спасителя, но, — мужчина неопределенно мотнул головой, — не срослось. И вот много лет спустя я всё же понял, что готов увидеть Анжело. Хотя ему к тому времени было уже хорошо за двадцать и я был в полной уверенности, что он не вспомнит меня. Для того, чтобы разыскать его, решил для начала наведаться в приют, где его воспитывали. Мать-настоятельница приняла меня очень тепло. Оказалось, что я опоздал всего на полгода, но она объяснила, как разыскать Анжело. Я, естественно, поспешил в Париж, но вот найдя брата… — Тома замешкался, — не знал, как к нему подойти. Мы ведь не виделись много лет и я не был уверен, как он меня воспримет. Это тяжело. Я чувствовал себя виноватым. Мне было стыдно. Настоятельница ничего прямо не сказала, но из её слов я понял, что Анжело пришлось нелегко в детстве. Матушка сказала, что у моего брата были определенные отклонения… странности… Я не знал…
— Не знали, успел ли Алессандро добраться до него? — жестко закончил за него Франсуа.
Тома лишь молча кивнул и закусил губу.
— Мне нужно было как-то искупить свою вину, — сказал он тихо. — Сначала я просто наблюдал за Анжело, не решаясь подойти и всё ему рассказать, а потом мы столкнулись лицом к лицу, на улице и он… — Тома горько усмехнулся, — он не узнал меня. Совсем. Даже тени узнавания не промелькнуло в его глазах.
— Алессандро уничтожил все ваши фотографии и запретил Анжело даже вспоминать о вас, — с металлом в голосе объяснил Франсуа. Тома кивнул, затем взгляд его посветлел и слабая улыбка скользнула по его губам.
— Зато я увидел у него на шее ключ. Представляете, тот самый ключ, который я самолично повесил ему на шею перед тем, как покинуть дом Алессандро. И у меня появилась идея. Я решил, что буду охранять его, раз уж не сделал этого в детстве. Буду его личным ангелом-хранителем, пусть он и не знает о моем существовании. Грехи ведь нужно как-то искупать. Всё равно нормальной спокойной жизни для меня уже нет и не будет, — пожал водитель плечами. — И потом, мне сразу не понравился Седу. Мерзкий педик. Говорил одно, а думал совершенно другое. Я решил приглядывать за ним, и проще всего это было сделать, находясь как можно ближе к нему. И тут я узнал, что Ксавье ищет водителя. Я посчитал это за знак. Пройти собеседование было легко — Седу, естественно, клюнул на меня, я же видный мужик, — печально усмехнулся Диалло, — а дальше вы правильно сказали. Я стал за ним следить. Старался не оставлять его и Анжело один на один. Я не верил Ксавье ни на секунду, вот только слишком поздно понял, какого рода опасность представляет тот из себя. Я слишком сильно увлекся идеей, что Седу голубой. Думал, он начнет домогаться Анжело рано или поздно и боялся повторения истории с Алессандро. Но беда пришла совсем с другой стороны. — Тома содрогнулся. Видно было, как его бьёт крупная дрожь.
— Я не знал, как помочь, — сказал он, наконец.
— И решили попросту убить Седу, — подсказал Франсуа с усмешкой.
Диалло молчал, пристально глядя на Мореля и думая о чем-то. Потом устало вздохнул и покачал головой.
— Я не убивал Ксавье.
Франсуа показалось, что из-под него выдернули стул. Он был уверен, что попросту ослышался.
— Что вы сказали? — вынужден был он переспросить.
— Я не убивал Ксавье, — все так же спокойно повторил мужчина. — Я был в его кабинете в ночь убийства, вы правы, но я опоздал.
Франсуа показалось, что из комнаты выкачали весь воздух. Он судорожно схватился за ворот рубашки, отрывая пуговицы, и ещё не веря в происходящее, задыхаясь беззвучно, одними губами спросил:
— Но кто…
Тома посмотрел на него высохшими глазами и сказал, медленно выговаривая каждое слово.
— Уже когда я подбирался к окну по карнизу, то услышал крики и страшный грохот. Первое, что увидел, заглянув в окно, был Анжело. Он… Он был весь в крови. Я даже не узнал его сначала. Он был не похож на себя. Его глаза из светло-карих превратились в чёрные, он был белее мела, даже черты лица заострились. Обеими руками он держал эту жуткую дрянь из коллекции Седу. Я не мог поверить своим глазам — эта штука была раза в полтора больше его самого. Ксавье… Тот лежал у его ног и… судя потому, что у него практически не было головы, ему уже невозможно было помочь. Анжело посмотрел на меня каким-то совершенно безумным взглядом и упал. Свалился, как подкошенный. Я бросился к нему проверить пульс и увидел, что его ключа нет на шее. Видимо, Седу сорвал его, когда пытался защититься. Анжело был не ранен, просто упал в обморок. От него сильно пахло алкоголем. А дальше я… Я растерялся. — Тома не переставая смотрел Франсуа в глаза и его слова звучали всё быстрее и сбивчивее. — Я понимал, что с минуты на минуту пожалует полиция — уж больно много шума было. Я не знал, чем помочь, а оставаться на месте не имело смысла, брату это не помогло бы точно, а на свободе у меня оставался шанс вытащить его из передряги. Единственное, что я успел сделать — вынул оружие из рук Анжело и стёр его отпечатки — да и то не успел всё вытереть, только там, где тот вцепился в древко. Потом вылез из окна тем же способом и скрылся. А дальше вы знаете. Я пришёл на следующий день и попытался подкинуть вам другую версию, затягивая следствие и ища выход из ситуации. Больше мне в голову ничего не пришло.
Морель сидел молча и прислушивался к себе. Ничего. Пустота. Никаких чувств, одна сплошная ледяная пустыня. Перед его глазами всплыл образ окровавленного Баселя.
— Зачем же вы пытались бежать? — спросил он машинально, отчаянно цепляясь за остатки разума, что ещё берег его мозг. Диалло криво усмехнулся.
— Вы выяснили, кто я такой. Значит, узнаете и чем я занимался в своем бандитском прошлом. А там есть немало, — Тома пожал плечами. — Я не хочу сгнить в тюрьме.
Краем глаза Франсуа видел, как деревянно встал со своего стула Солюс и услышал, как нарастает в коридоре шум. Морель понимал, ему надо встать и выйти навстречу Жану Перье и принять неизбежный груз ответственности за содеянное. Но он не мог. Он так устал, что не мог пошевелить ни единым мускулом. Солюс положил ему на плечо тёплую ладонь.
— Франсуа, тебе нужно пойти с нами, Франсуа… — потряс он его, но Морель уже летел с высоты стула, чудом не задев виском металлический угол стола. Последнее, что он почувствовал — холодную плитку пола под щекой. Франсуа Морель блаженно улыбнулся и реальный мир, наконец, разлетелся для него на осколки.

Заключение
Все люди — сумасшедшие. Они способны делать все, что угодно и когда угодно, и только Бог поможет тому, кто доискивается причин.
«Мать Тьма». Курт Воннегут
В воскресный сентябрьский день в парке Багатель было многолюдно. По тенистым аллеям неторопливо прогуливались парочки, дети с упоением играли на площадке и большая толпа народа традиционно собралась у разноцветного фургончика с мороженым. Молодая пара, неторопливо продвигающаяся вглубь парка, не сильно отличалась от других таких же супружеских пар, вышедших на воскресную прогулку. Бородатый молодой человек, пожалуй, слегка худой и измученный, в пальто, явно на размер больше, аккуратно катил перед собой коляску с мирно спящим розовощёким малышом. Женщина в светлом плаще, с копной тёмных длинных волос, не спеша шла рядом. Они молчали и внимательно высматривали свободную лавочку, чтобы присесть и передохну́ть. Им повезло и они остановились рядом с пустой скамейкой в тени большого платана. Мужчина аккуратно припарковал коляску рядом с лавочкой и, дважды проверив, стоит ли транспортное средство на ручном тормозе, сел на деревянное сиденье. Он вздохнул и прикрыл глаза, подставляя лицо одинокому лучу осеннего солнца, что сумел пробиться сквозь ещё плотную листву. Женщина молча сидела рядом с ним, не решаясь нарушить минуты покоя. Время шло. Наконец, мужчина вздохнул, открывая глаза, и тут же поймал обеспокоенный взгляд супруги.
— Расскажи, — попросила она, прекрасно зная, что он понял, о чём она говорит. — Поделись и тебе станет легче.
Он посмотрел на неё и слабо улыбнулся одним уголком рта. Потом кивнул, прочистил горло и начал рассказ, смотря куда-то перед собой.

***
— Как ты думаешь, зачем людям вера в Бога? — И не дожидаясь ответа от задумавшейся над вопросом супруги, продолжил: — Костыль для нравственности или возможность получить индульгенцию для успокоения? В каждом из нас живет собственный Бог — совесть. Так, может, это способ успокоить её? Совершить любой поступок, помолиться, перекреститься и продолжать жить дальше как ни в чём не бывало? Тогда в моем случае лучше остаться атеистом. А для церковников? Получив преференции, они рассчитывают договориться с Творцом напрямую? И куда ведет вера, если в среде ярых католиков не нашлось ни одного неравнодушного человека, способного помочь двум одарённым мальчикам? Сейчас все объясню...
Неизвестно, кто был настоящим отцом Анжело и Лоренцо Бертолини — Мария Мондельянни унесла эту тайну в могилу. Конечно же, он не был ангелом, как уверяла слишком впечатлительная женщина, разумнее предположить, что Мария сильно приукрасила действительность, выражая подобными словами отношение к себе и питая к своему избраннику сильные чувства. Тем не менее ясно одно, это был человек невероятно талантливый и одарённый. Иначе как объяснить тот факт, что оба его сына обладали уникальными музыкальными способностями? Это быстро понял тщеславный учитель музыки Алессандро Бертолини. Он женился на Марии и официально усыновил их. Талант детей проявлялся по-разному. Старший — Лоренцо — обладал красивым «ангельским» голосом. Именно на этот голос и сделал ставку Алессандро, лелея надежду воплотить в действительность дело всей своей жизни — хор мальчиков церкви Святого Бенедикта — лучший итальянский хор. Он хотел, чтобы его приезжали послушать изо всех точек земного шара, как приезжают послушать хор монастыря Монсеррат или хор Либера. Талант же Анжело до поры до времени оставался загадкой даже для самого Алессандро — мальчику на момент бракосочетания Алессандро и Марии было всего два года. Спустя три года после женитьбы мать мальчиков умерла при загадочных обстоятельствах, а Алессандро остался единственным законным опекуном детей, получив их обоих в своё полное распоряжение. Вскоре после смерти жены он был посвящён в сан и получил пост настоятеля церкви Святого Бенедикта, в котором и выступал хор. С тех пор он посвятил всё своё время и силы на его развитие, проводя все дни напролет в бесконечных репетициях. Но своенравный Энцо Бертолини не был лёгким и пластичным материалом в руках Алессандро. Мальчик был непослушным и вспыльчивым ребёнком. И всё бы было ничего, если бы речь шла только о музыке, но со временем мальчик стал замечать за отчимом странное внимание, совсем не похожее на внимание отца к сыну. Энцо был невероятно красивым ребенком, и Алессандро день за днем всё сильнее впадал в безумие. И вот, когда мальчику едва исполнилось двенадцать, Алессандро первый раз пришел к Лоренцо в спальню ночью. Репутация хулигана и вруна послужила мальчику плохую службу, а, скорее всего, взрослые попросту не захотели ввязываться в скандал, направленный против одного из самых уважаемых горожан. И в результате, вместо поддержки и защиты, Энцо попросту обвинили во лжи и бросили на произвол судьбы. Не выдержав издевательств, Лоренцо сбежал из дома отчима, строго-настрого наказав младшему брату запирать дверь перед сном и не расставаться с ключом от своей комнаты ни при каких обстоятельствах. Перепуганный малыш исполнил всё в точности и сохранил ключ. Он продолжал хранить его даже повзрослев, как амулет от злых сил, со временем став по-настоящему зависимым от обыкновенного куска железа.
После побега Лоренцо Алессандро пришёл в ярость — реакция странная для родителя, но понятная в данной ситуации, учитывая, что Алессандро лишился и лучшего солиста и любимой услады. Священник самолично уничтожил все напоминания о Лоренцо и велел семилетнему Анжело забыть брата навсегда, объяснив, что тот попросту для них умер. Запрещено было даже упоминать имя старшего брата. Он был вычеркнут из жизни Анжело навсегда — впечатлительный ребенок понял все буквально — психика странный инструмент. Всё свое внимание после побега старшего пасынка Алессандро обратил на Анжело, проявившего к тому времени незаурядные таланты в сочинительстве и игре на различных музыкальных инструментах. Алессандро стал посвящать мальчику всё своё время и, как и с первым ребёнком, вскоре стал проявлять к нему интерес того же рода, что и в ситуации с Лоренцо. И чем старше становился Анжело, тем больше возрастал интерес отчима. Но в этот раз всё происходило намного быстрее. Алессандро уже имел опыт, отточенный на предыдущем ребенке, а главное — его сжигало голодное тёмное пламя желания, что разгоралось в нем всё сильнее, пожирая душу и заставляя торопить события. Маленький мальчик понимал, что что-то идёт не так и виной тому его меняющееся тело. Он видел, что чем старше становится, тем больше ласк, совсем уж нескромного характера, дарит ему Алессандро. Ребёнок сделал соответствующие выводы и у него появилось стойкое нежелание взрослеть. На подсознательном уровне мальчик решил остаться ребенком как можно дольше. Неизвестно, пытался ли маленький Анжело рассказать взрослым, но снова ситуация осталась без должного внимания. Мучения продолжались два года. Освобождение же пришло неожиданно. Однажды Алессандро взял сына с собой на смотровую площадку колокольни. Падре любил это место и часто наведывался туда. То, что произошло наверху между Анжело и Алессандро, в дальнейшем осталось тайной. Не исключено, церковник действительно подскользнулся и упал сверху. Но, возможно, ребенку каким-то образом удалось привлечь внимание отчима к чему-то на земле и тот перегнулся через перила, ему оставалось лишь оторвать ноги мужчины от поверхности. Впрочем, это лишь домыслы. Если это и так, вряд ли он планировал это заранее. Скорее всего, идея пришла к нему в голову спонтанно уже там, наверху. Дальнейшее произошло само собой. Алессандро Бертолини пролетел вниз семьдесят два метра и его череп треснул, как переспелый арбуз, едва коснувшись каменной мостовой, прямо на глазах прихожан, собиравшихся на мессу.
Страшную смерть настоятеля списали на несчастный случай. Ребёнка отвезли в приют монастыря Санта-Мария-делла-Грацие. Мать-настоятельница если и узнала, как всё было на самом деле, то сохранила тайну ребёнка, как сохранила бы тайну исповеди. Она понимала, он не такой, как все. Она не могла не видеть, какой непоправимый урон нанесен психике ребёнка. Как ему не хочется взрослеть, как он пытается стать кем-то ещё, как закрывается в своей скорлупе и покидает её, лишь когда занимается музыкой. По свидетельству сестры Виттории, однажды Ан­на-Ма­рия застала его перед зеркалом с карандашом в руке. Один глаз ребёнка был густо подведен.
— Что ты делаешь, милый? — спросила она его мягко.
— Мне не нравится это лицо, — серьезно ответил подросток, заставив монахиню вздрогнуть. — Я хочу нарисовать другое.
Тогда она пообещала Господу сделать все, чтобы вытащить необычного ребенка из глубины его личного ада, и попыталась окружить его теплом и заботой. Настоятельница полюбила Анжело так, как любила бы собственного сына, которого у неё никогда не было. Она создала ему все условия для занятий и поощряла в нём любовь к музицированию как могла. Музыка стала для мальчика настоящим спасением и терапией, и с большой долей вероятности можно сказать, что годы, проведённые в монастыре, стали для Анжело по-настоящему счастливыми, постепенно стерев и вытеснив ужасные воспоминания детства. Когда, повзрослев, Бертолини изъявил желание остаться в монастыре и продолжить работу в угоду Господу Богу, настоятельница не имела ничего против. Шли годы и всё бы было хорошо. Но однажды случилось непредвиденное. Анжело пришел к матушке с горящими глазами и рассказал о французском продюсере, который обещал дать ему возможность петь на настоящей сцене. А на следующее утро и сам продюсер Ксавье Седу явился к ней для личной беседы. Настоятельница была против. Ей не нравилась эта идея. Но затем ей пришла в голову мысль, что, пожалуй, это не её дело и она лишает Анжело шанса прожить его собственную жизнь, сделав свои собственные ошибки. Молодой человек так сильно хотел этого. У него так ярко горели глаза. И, скрепя сердце, матушка приняла решение его отпустить. И всё же она рассказала продюсеру всё, что знала о своём подопечном. О своих предположениях о его тяжелом детстве, о травмированной психике, о странностях в поведении. Она хотела объяснить ему, что Анжело не такой, как все, и никогда таким не будет. Продюсер помрачнел и обещал подумать. Она надеялась, что он не вернётся. Но он всё же принял решение забрать молодого музыканта в Париж, так велико было его желание нажиться на уникальном таланте необычного молодого человека. Единственное, что могла сделать мать-настоятельница напоследок — взять с Седу обещание, что он будет беречь её мальчика. Он клятвенно пообещал сделать всё, как она просит, и даже поцеловал распятие по её настоянию. И, естественно, обманул её, забыв про всё, едва переступил порог монастыря. Мать-настоятельница же после их отъезда самолично уничтожила документы из дела Анжело, где были зафиксированы обстоятельства, при которых мальчик попал монастырь: копию отчёта констебля, выезжавшего на место смерти Алессандро, рапорт социального работника, беседовавшего с мальчиком, и некоторые пометки, сделанные при обязательной беседе со штатным психологом. Лишь несколько фотографий остались при ней, да и то по чистой случайности. А много лет спустя она и вовсе приняла обет молчания, унеся с собой в могилу тайну Ангела.
А меж тем Лоренцо Бертолини, превратившись в Тома Диалло и пройдя все тяжкие, наконец завязал с криминальным прошлым. Он перепробовал множество разных профессий и даже чуть не женился, но что-то не давало ему жить спокойно. Наверное, муки совести за то, что бросил на произвол судьбы младшего брата. Как бы то ни было, в один прекрасный день Тома отправился в Италию, в монастырь Санта-Мария-делла-Грацие, чтобы попытаться выяснить, что стало с младшим братом. Там он с удивлением узнал, что разминулся с Анжело буквально на полгода. Он поговорил с матерью-настоятельницей и выяснил, куда направился Ангел. Теперь путь Тома Диалло лежал в Париж.
Там, как известно, Тома быстро напал на след брата, однако в последнюю минуту замешкался. Он не виделся с Анжело много лет и фактически бросил его на произвол судьбы. Он не знал, как тот отреагирует на внезапное появление. Тома — человек, чья собственная судьба не сложилась и который так и не смог завести ни семью ни детей, вдруг страшно испугался, что Анжело его не примет. Он вспомнил обещание, данное младшему брату в ночь побега, и то, как нарушил его. Он не знал, как поступил с младшим сыном отчим, настоятельница ничего не рассказала, а спросить он не решился. Но шестое чувство подсказывало, что Анжело хлебнул горя после его отъезда. Тома тянул с визитом к Ангелу и придумывал себе оправдания день за днем, чтобы снова отложить личную встречу. Со временем он убедил себя, что Анжело будет совсем не рад увидеться с ним. Но ему хотелось искупить свою вину и он не придумал ничего лучше, чем стать для брата тайным защитником, взяв на себя роль ангела-хранителя. Тома убедил себя, что единственный путь искупить свою вину перед младшим братом за события прошлого, это защищать его от возможных проблем в будущем. Он устроился личным водителем к Ксавье Седу и стал наблюдать. И, как человек настроенный решительно и рвущийся в бой, он очень скоро нашёл проблему. Впрочем, нашёл её не там — а точнее, правильно определил сам источник проблемы, но не разобрался в сути ситуации. Тома правильно понял, что угроза для Ангела исходит от продюсера, записав его в главные враги, но его подозрения сводились к ориентации Седу. Тома решил, что Ксавье или домогается Анжело, или удачно маскирует свой интерес, но обязательно проявит его в будущем. Тома зорко наблюдал за продюсером, благо его статус позволял ему быть в непосредственной близости к тому и при этом оставаться незамеченным. Кому придет в голову обращать внимание на скромного водителя? Тома смотрел, слушал, запоминал и подмечал детали. У Тома Диалло было множество полезных навыков, в частности, в бытность своей молодости он успел поработать инструктором по альпинизму. Со временем он научился наблюдать за продюсером и в те минуты, когда тот оставался один в своей квартире на бульваре Сен-Жермен. Тома после работы отгонял машину за несколько кварталов, а сам возвращался к дому продюсера пешком и, без труда взобравшись по заднему фасаду на третий этаж, наблюдал за Седу из окна. Продюсер не мог не чувствовать какое-то движение вокруг себя, пару раз заметил блед­ное ли­цо за ок­ном, но ничего конкретного не выяснил. Он списал всё на возраст и расшатанные нервы, передвинул стол в кабинете, стал запираться на десять замков и получил диагноз паранойя и рецепт на успокоительное.
В ночь убийства Тома, высадивший Ксавье и Анжело у подъезда дома на бульваре Сен-Жермен, сделал то, что проделывал до этого много раз. Отогнал машину в ближайший тихий переулок и вернулся к дому пешком. Без особого труда взобрался по заднему фасаду, не оснащенному камерами, на третий этаж и заглянул в кабинет Седу. Но когда он прибыл на место своего наблюдения, было уже поздно. Именно в этот момент психика Анжело, измученная лекарствами, хронической усталостью и алкоголем, дала сбой. Само собой разумеется, был какой-то спусковой крючок, который заставил тщедушного Ангела наброситься на продюсера. И последнее, что помнил музыкант перед тем, как впасть в состояние безумства, была фраза Седу о том, что Анжело должен быть ему благодарен. Именно эту фразу, по заверению Тома Диалло, чаще других повторял Алессандро. «Я сделаю тебя знаменитым. Ты должен быть благодарен мне». Видимо, именно эту фразу слышал день за днем и маленький Анжело. И именно эти слова сказал тот вечер Ксавье Седу, понятия не имея, что они окажутся для него смертельно опасными. Как бы то ни было, Анжело в ярости схватил со стены первое, что подвернулось под руку, и стал хаотично наносить Седу удары. Думаю, Ксавье именно тогда, пытаясь защититься, случайно сорвал с шеи Ангела ключ. Тот самый ключ, который молодой человек пронёс через всю свою жизнь.

***
Франсуа перевел дух и уставился прямо перед собой. В этот момент Тамара тронула его за плечо. Морель вздрогнул и повернулся к ней. Она одними глазами показала на фигуру, приближающуюся к ним с другого конца аллеи. Широкоплечий мужчина передвигался с усилием, придерживая рукой бок. Видно было, что эта прогулка даётся ему с трудом. Франсуа поспешно вскочил со скамьи и ринулся ему навстречу. Его первым порывом было обнять Баселя, но он замешкался, помня про ранение.
— Ладно, давай, — буркнул Ромм, — только аккуратней.
Франсуа улыбнулся и легко похлопал Баселя по плечу.
— Жутко выглядишь, дружище, — проворчал бывший напарник и повернулся к супруге следователя. — Тамара, ты не против, если этот олух угостит меня пивом? Он мне должен.
Тамара улыбнулась, кивнула и меньше чем через пять минут друзья уже сидели за столиком в тени полосатого зонтика и потягивали ледяной лагер.
— Как в конторе? — поинтересовался Франсуа. Басель беспечно махнул рукой.
— Солюс вроде всё уладил. У старика просто дипломатический дар, — он закинул в рот пару орешков, — расследования в отношении тебя о превышении должностных полномочий не будет.
Морель кивнул, понимая, что вместо радости и облегчения не испытывает ровным счетом ничего.
— А что с Ангелом? — спросил он с деланным безразличием.
— Его вчера выписали, — не удивился вопросу алжирец. — Ему, конечно, предстоит долгая реабилитация, но его жизни ничего не угрожает и, кроме того, я добился, чтобы ему вернули ключ. Все, как ты просил.
Франсуа задумчиво кивнул и сделал глоток пива.
— Когда суд? — поинтересовался он, глядя в сторону.
— Сначала судебно-психологическая экспертиза, — хмыкнул Басель, — будут рассматривать вопрос о его вменяемости. А там посмотрим.
Бывший детектив снова кивнул и отпил из своего стакана.
— Ты знаешь, он ведь просто защищался, — проговорил Морель задумчиво. — Думаю, в первый раз он совершил убийство в возрасте девяти лет, когда столкнул отчима с колокольни. Вероятно, именно это и сказала мать-настоятельница Седу при личной встрече. И когда произошло убийство самого Ксавье, она, видимо, вспомнила о том, при каких обстоятельствах погиб Алессандро, и поняла, что Анжело сделал это во второй раз. Мог сделать. Она любила его всей душой, но не могла пойти против заповедей божьих. Именно об этом она хотела предупредить меня. Именно до этого мне предстояло докопаться, но я был так увлечен идеей, что Ангел стал жертвой обстоятельств, что не мог мыслить рационально. Много лет спустя с Седу всё повторилось один в один. Образ человека, который обещал беречь его и опекать, а на деле обрёк на муки. Анжело искренне любил Ксавье, справедливо полагая, что без него он не смог бы творить ту музыку, которую ему хотелось. Но в вечер убийства образ отчима и образ продюсера наложился один на другой. А не вовремя сказанная фраза Седу послужила катализатором. А Анжело оказался гораздо сильнее, чем все думали. И совсем не тем человеком, за которого я его принял, — закончил он тихо.
— Что плохого в том, что ты хотел защитить его? — Басель старательно смотрел в сторону. — Ты не защищал плохого человека. Ты не защищал хорошего человека. Ты просто защищал человека, который может быть и хорошим и плохим. Вот так. Одновременно. Как и все мы.
— Я не должен был защищать, Басель, — безлико произнёс Франсуа, — я должен был докопаться до истины.
Друзья надолго замолчали. Наконец, Ромм, вспомнив что-то, спросил:
— Кстати, а почему ты поехал к Тома из аэропорта? Мы же договорились встретиться в конторе?
— Я уже в самолете понял, какого дурака свалял, посылая тебя к подозреваемому без всякой информации. Тома при беседе виртуозно врал мне, глядя в глаза, я решил, что от него можно ожидать что угодно.
Басель согласно кивнул.
— Мы его уже пробили. Он здорово наследил в Бельгии. Там целый набор: и торговля наркотиками, и причастность к нескольким убийствам. На пожизненное тянет. Терять ему было особо нечего.
— Этого следовало ожидать, — сказал Франсуа. — Вот только догадаться мне об этом требовалось раньше. Как только я на него вышел. Но у меня так свербело в заднице оправдать Ангела, что я даже не подумал, в какую опасность тебя втягиваю.
— Как ты на него вышел? — поболтал пиво в стакане Басель.
Морель в ответ лишь повёл плечами.
— Простая догадка, в общем-то. Когда мы разговаривали в конторе, я услышал акцент, но не понял какой. Тома сказал, что он приехал из Бельгии. Потом он обронил, что занимался альпинизмом — полезный навык для того, чтобы взобраться по фасаду и подглядывать в окно — не находишь? Да и потом, было какое-то неуловимое сходство с детской фотографией, но наверняка в этом я себя просто убедил. Анжело вот, например, его не узнал — столько лет прошло, хотя, полагаю, в его случае дело в другом — Алессандро сделал все, чтобы младший брат забыл старшего. Как бы то ни было, когда эта идея пришла мне в голову, я первым делом полез в интернет искать информацию о водителе Седу. Я хотел показать фото сестре Виттории — вдруг повезет и она опознает мужчину, который разыскивал Анжело буквально через полгода после его отъезда из монастыря — и ничего. То есть, вообще, понимаешь? Никаких следов. Нужно очень хорошо постараться, чтобы не оставить свой след в век глобальной паутины. Это значило, человек очень постарался, чтобы остаться в тени. Вопрос — зачем? Пришлось звонить тебе и подключать Жюли Лернон. Именно по фотографии из личного дела водителя, которое Жюли добыла в отделе кадров, сестра Виттория и опознала посетителя, интересовавшегося судьбой Анжело. А дальше оставалось только сложить два плюс два.
Молчание снова повисло между ними, как плотная завеса.
— Уже месяц прошел, Франсуа, — напомнил ему Басель, наконец, — когда собираешься возвращаться?
Морель медленно покачал головой и лишь потом озвучил своей жест.
— Никогда.
Ромм набрал в грудь воздуха, чтобы что-то возразить, но, внимательно посмотрев на Франсуа, передумал и промолчал. Они снова замолчали, забыв про своё пиво.
— Ты хороший следователь, Франсуа Морель, — прервал наконец молчание Басель, — подумай, прежде чем совершать необдуманные поступки.
— Я уже всё обдумал, — устало отозвался бывший детектив. — У меня есть сын, которому нужен отец. И я больше не хочу решать свои проблемы, прикрываясь идеей, что я помогаю кому-то еще. Я позволил простой симпатии к подозреваемому развалить дело, над которым трудилось полконторы. Я подставил под удар Солюса. Я подверг смертельной опасности тебя. Я позволил себе довериться чувствам, наплевав при этом на элементарную логику. Я сам убедил себя, что Ангел не виновен, хотя все факты говорили обратное. Так какой же из меня следователь? — Морель покачал головой. — Мне нужно разобраться в себе. Встретиться со своим прошлым. Принять свое настоящее. На это нужно время.
— И чем же ты собираешься заняться теперь? — спросил лейтенант, задумчиво кивнув. 
Франсуа улыбнулся и пожал плечами.
— Пока не решил. Может, книгу напишу. Вон какой сюжет пропадает.
Басель в несколько глотков допил свое пиво и поднялся.
— Ну, не пропадай. Захочешь приключений на свою жопу, добро пожаловать обратно в контору. Думаю, Солюс тебя примет с распростертыми объятиями. Давно подозреваю, что старик мазохист.
Ромм махнул рукой на прощанье и двинулся по направлению к выходу из парка. Франсуа смотрел ему вслед до тех пор, пока полицейский не скрылся из виду в толпе праздношатающейся публики. Тогда Морель допил свое пиво и, сунув под бокал купюру, встал со своего места. Он помедлил несколько секунд, разыскивая глазами жену и сына. Найдя их, поднял вверх правую руку, привлекая внимание Тамары, и направился ей навстречу. Левую руку он держал в кармане пальто, уже привычно сжимая в кулаке тяжелый железный ключ.