С волками жить...

========== Часть 12 ==========
Курить хотелось дико. По привычке он поискал рядом с ноутбуком, пошарил рукой за открытой крышкой в полной уверенности, что пачка сигарет прячется там, и только потом вспомнил — он больше не курит.
Ну, значит, без сигареты. Положив перед собой на стол телефон, Волков, сверяясь с номером на визитке, набрал нужные цифры.
После нескольких гудков ответили по-немецки, но его это не смутило.
— Господин Мюллер? — получив подтверждение, что разговаривает именно с тем, кто ему нужен, продолжил: — Мне порекомендовал вас один наш общий знакомый, как хорошего сценариста и оператора домашних фильмов.
В трубке стало тихо. Волков молча ждал.
— Вы ошиблись, я не снимаю фильмы, — через несколько секунд отозвался Мюллер по-русски без всякого акцента.
— Сергей Таранов. Вам говорит что-то это имя? Для него вы создали оригинальный сценарий, — вновь пауза, но на этот раз Волк не стал дожидаться ответа: — Я хочу заказать вам примерно такой же, но с финалом. За, скажем, пятьдесят. И никаких ограничений вашей фантазии.
— Это, конечно, очень интересное и щедрое предложение, — сарказм если и чувствовался, то не выходил за границы официальной вежливости, — но я, пожалуй, откажусь.
— Жаль, — сказал Волков без малейшего признака разочарования в голосе. — Тогда, может быть, ваша жена что-то посоветует, если я покажу ей как основу то, что вы сделали для Сергея? — по возможности быстро добавил он, пока тот не повесил трубку. — Елена ведь хорошо знает ваш стиль?
— Знаете, я мог бы сделать для вас исключение… — тон собеседника изменился, но напряжённости в нём по-прежнему не чувствовалось, более того, Волков готов был поспорить, что их разговор начал забавлять Мюллера. — Но мои услуги стоят дороже.
«Ах ты ж сука!» — мысленно восхитился Волков наглости оппонента.
— Думаю, мне по знакомству вы сделаете скидку.
— Кто будет в главной роли? — поинтересовался Мюллер, не торопясь реагировать на слова о скидке.
— Мужчина. Поверьте, он достоин самого лучшего сценария, — говоря, Волков сжал телефон крепче, старательно контролируя не только свои действия, но и мысли. Не давая развиться тёмному и разрушительному, что зарождалось внутри, стоило хоть на мгновение подумать о той твари, что издевалась над Дэном.
— Что ж, учитывая, что с мужчинами проще работать, и то, что вы обратились по рекомендации… Семьдесят пять.
— Согласен. Но съёмку надо провести в Петербурге. Место и всё необходимое оборудование будут предоставлены.
— Предупреждаю, что финальные титры вам тоже придётся делать самому.
— Безусловно.
Вновь повисла пауза, но в этот раз она сопровождалась шелестом бумаг, будто Мюллер что-то перелистывал.
— Через две недели вас устроит? — спросил он по-деловому.
— Да. Приятно знать, что обратился к профессионалу.
— Ну что вы, я всего лишь любитель. И передавайте мои наилучшие пожелания херу Сэр-гею, — на финальных словах внезапно «включив» акцент, Мюллер повесил трубку.
Отложив телефон, Волков потёр лицо ладонью, лоб взмок от пота.
У каждого есть болевые точки, надо только знать, на что давить. Хотя Мюллер наверняка согласился не только из-за упоминания жены — эта информация скорее показала ему серьёзность заказчика. И не из-за денег — они лишь подтверждение статуса. Волк не сомневался, что его в первую очередь заинтересовала возможность не ограничивать свою фантазию до полного финала.
Говорят, акула чует каплю крови за несколько километров, Боб Мюллер почувствовал кровь далее чем за полторы тысячи километров. Он приедет.
— Ну как?
В проёме двери появился Сергей Таранов, специально выходивший на время разговора. Запах сигаретного дыма проник вместе с ним в комнату — Сергей явно только что курил, и скорее всего одной не ограничился. У Волкова на секунду появилось искушение попросить у него сигарету, вместо этого он просто ответил:
— Приедет.
Сергей громко и замысловато выматерился, недвусмысленно выражая отношение и к Мюллеру, и к самой идее привлечь его в качестве палача, пройдясь заодно и по растерявшим последние мозги пидорасам из семейства псовых.
Волков внимательно слушал, стараясь не улыбаться.
В этом они так и не сошлись, хотя обсуждали не раз: Таранов считал, что «замочить по-тихому и всё», но Волков преследовал свои цели и считал, что достичь их получится только с помощью «приглашённого специалиста». В результате, Таранов рявкнул: «Хуй с тобой! Не волк, а баран, блядь, упёртый!» — скрипя зубами, словно собирался их до корней стереть. Он все же принял доводы, но категорично заявил, что с Мюллером встречаться не будет: «Не сдержусь, захуярю, если увижу». В этом Волков его понимал и не настаивал.
— Когда? — процедил наконец Сергей, когда выдохся, и поток площадной брани иссяк.
— Через две недели.
— Ты сможешь?
Конечно, он сможет. Через две недели приедет в Питер и сделает, что должен. Кинет одного паука в банку к другому.
Волков кивнул и перевёл взгляд за окно, сад утопал в зелени и цветах, раздражая глаз буйством красок. Лучше бы была зима. «Мне нужен февраль, холод, стужа и лёд… нам было тепло вдвоём» — всплывшие в голове строки песни вызвали болезненную гримасу, в последнее время привычка мысленно подбирать саундтреки перестала приносить удовольствие.
— Точно? Выглядишь хреново, в гроб краше кладут.
Волков нахмурился:
— Я живее всех живых.
— Угу, прям Ильич, бля! Замавзолеился тут. Чисто, пусто, плюнуть некуда, то ли дело у меня в деревне дом! — Сергей мотнул головой, будто его душил ворот или не хватало воздуха, хотя окна были открыты. — А если бы он сказал — завтра?
— Тогда мы бы сейчас выезжали в аэропорт, — Волков исподлобья взглянул на стоящего Сергея и поймал в его глазах сомнение и что-то подозрительно похожее на жалость. — Мюллер не сказал бы «завтра», — произнёс он неприязненным тоном не только из-за отношения к своему недавнему собеседнику: одно дело знать, что Таранов согласился, переломав себя, из сочувствия не только к Дэну, но и к нему, а другое — видеть это сочувствие воочию. Унизительно. — Ему нужно время собрать информацию. Он же не следил за тобой всё это время. Сейчас наведёт справки, узнает, что ты работаешь на меня, решит, стоит ли иметь со мной дело, и не захочу ли я его грохнуть после.
На скулах Сергея выступили желваки: вот что-что, а закопать Мюллера вместе с объектом заказа ему бы очень хотелось, невзирая на данное когда-то обещание оставить счёты в прошлом.
— Он тебя всё же не убил, — заметил Волков, догадываясь о мыслях Таранова. — В «Альфе» что нового? — резко перевёл он тему.
— В порту разгрузку задержали. На комбинат сырье вовремя не подвезли. Накладные на готовую продукцию, блядь, потеряли, — перечислил Сергей. Резкие продольные морщины на лбу от сведённых бровей начали постепенно разглаживаться. — Но это так, рабочие моменты. Главная жопа — Левицкий с Родионовым переговоры начал, — увидев вопрос в глазах Волка, он кивнул: — Точно. Проверенная инфа.
— Родионов… — медленно протянул Волков. — То-то вякали: «Откажись от того куска, что оттяпал», а первый владелец комбината кто? Все уже и думать забыли, мало ли кто там, в начале нулевых рулил, а Родионов, оказывается, всё своим его считает.
В глазах Сергея появилось понимание:
— Те, которые Дэна?.. Он что, решил выплыть, потопив тебя?
— Cui prodest — а им обоим выгоден такой расклад. Родионов возвращается, Левицкому выгодно ему помочь: обязанного себе подконтрольного партнёра получит, не то, что неудобный я. Ну и дочку ещё, поди, не фиктивно пристроит: Родионову-младшему тридцати нет и холостой. Ничего личного, сплошные плюсы. Если убрать минус в виде меня. А я… — левая сторона рта Волкова поползла вверх, обнажая зубы. — Акела промахнулся. Забавная штука жизнь. Кто там сказал, что в ней всё повторяется дважды, сперва в виде трагедии, а потом фарса?
— В душе не ебу, — буркнул Таранов. — Нихуясе фарс!
— Грубо говоря, я получил «Альфу» и Дэна легко и просто из-за инфаркта его бабки. Если бы она не слегла, пришлось бы потратить больше времени и сил. Тогда я считал, что мне повезло. Теперь же потерял и то и то. Только уже не из-за инфаркта — сердца у меня нет. Зато мозги в наличии... Разве не смешно?
— Не особо. И ещё не потерял, — хмуро возразил Сергей. — Дэна тоже. Видел бы ты его, когда я его из клубешника этого сраного забирал, всё одно он только о тебе и думал.
— Забудет, — Волков сказал это уверенно, как о чем-то неоспоримом. — И с «Альфой» вопрос времени.
— Не рановато ли ты сдаёшься? — зло спросил Таранов.
— Я реально смотрю на ситуацию. У нас же страна Чудес: нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте. Но самое смешное даже не в том, что бежать у меня не получится. Самое смешное… — начал Волков и замолчал, уставившись за окно. С ним такое случалось последнее время: он замолкал на полуфразе и уходил в свои мысли. 
Сергей терпеливо ждал продолжения.
— Что я не хочу бежать, — Волк повернулся и посмотрел Таранову в глаза. — Но и по-другому я не умею.
— Не хочешь бежать, крути колеса! — грубо рявкнул Сергей.
Волков засмеялся, смех был искренним, но все равно прозвучал хриплым карканьем.
— Ты прав, тёзка, ты прав, — сказал он, отсмеявшись. — Всё дело в том — куда крутить.
— Ты что-то задумал? — спросил Сергей заинтересованно.
— А если соскочить? — вопросом на вопрос ответил Волков.
Таранов нахмурился:
— Тебе не дадут, ты это прекрасно знаешь. Я могу уйти, но не ты.
— Всё, возможно, зависит от того, сколько и чем придётся платить, — негромко произнёс Волков, будто сам с собой. И вновь сменил тему: — Когда они возвращаются?
— А то ты сам не помнишь, — хмыкнул Сергей, но ответил: — Через неделю. Да не случится ничего, не косоёбь ты морду. Всё под контролем.
Подойдя ближе и опустив руку на плечо Волкова, он достал из кармана телефон, нашёл нужную фотку и показал: на экране улыбающиеся Антон и Дэн стояли рядом на фоне Карлова моста.
— Тоха на днях прислал. Скучает по мне, — пояснил Сергей с нежностью в голосе.
— Ты стал сентиментальным — постарел, — прокомментировал Волков, мельком взглянув на изображение. Дёрнул плечом, убирая руку, и отвернулся к окну.
— Наоборот, только жить начал, — отрезал Таранов, отойдя. Уже в дверях обернулся: — И тебе советую.
Волков промолчал. Нажал на кнопку на левом краю стола и, когда в дверях появилась молодая женщина в униформе, попросил:
— Принесите ещё воды, пожалуйста.
Вместе с бутылкой воды она принесла и две таблетки в маленьком пластиковом контейнере.
— Пора, Сергей Александрович. Обед через полчаса.
— Спасибо, Наташа.
«Кто тебе в старости стакан воды подаст?» — так любят спрашивать ревнители семейных ценностей, ратующие за «плодиться и размножаться»?
Да вот Наташа и подаст. Или ещё кто, кого он наймёт на её место. И воды принесёт, и борщ сварит. Слюни вытрет и памперсы поменяет, если припрёт! Причём с улыбкой и вежливо, без притворства и лживой заботы. Он платит — она делает. Всё честно, оба довольны друг другом. Главное, чтобы деньги были. И проблем с тем, кто постель согреет, не будет: девочки, мальчики, рыжие, черные, блонди — кого угодно выбирай, только плати.
Не в деньгах счастье — говорят те, у кого их нет. А у него пока они есть. И он сделает всё, чтобы и остались. Об этом надо думать, а не о…
Короткие чёрные пряди на лбу, большие грустные глаза, на губах натянутая улыбка, трогательно оттопыренные уши, тонкая шея в вырезе футболки и поднятые плечи от засунутых в карманы джинсов ладоней… 
Фотография получилась яркой и по-настоящему летней, но сильно похудевший со времени отъезда из Москвы Дэн всё равно выглядел на ней потерянным и несчастным.
Как же он его не защитил? Как позволил какому-то уроду касаться своего рыжего?
Волков опустил глаза на лежащую на подлокотнике кресла правую руку, попытался сжать кулак, пальцы слушались плохо, но прогресс определённо был, раньше целиком сжать не получалось.
Два-три месяца на полное восстановление? У него остались две недели на то, чтобы полностью вернуть себе власть над телом. Ничего, с речью справился и с остальным разберётся.
Подготовить место для съёмки и обеспечить участие в ней «актёра» могут только они вдвоём с Сергеем. А общаться и договариваться с Мюллером ему придётся одному. Парней из службы безопасности, конечно, можно привлечь, но чем меньше посторонних — тем лучше. Доверять никому нельзя. Особенно сейчас, когда любая ошибка может стать фатальной.
Логичнее всего было бы даже не послушать Серёгу с его «замочить», а вообще забыть о Георгии Романовиче Завьялове, известном в определённых кругах под прозвищем Хирург, и сосредоточить все силы на удержании холдинга в своих руках. А не тратить почти сто тысяч евро ради мести, вдобавок рискуя собственными здоровьем и свободой.
Но ведь дело не только в мести. Поэтому и нужен Мюллер. Волков взял телефон со стола, левой рукой одновременно держать и пользоваться меню было неудобно, но он навострился за последние дни.
На той фотографии, что он открыл, Дэн лежал на пледе под яблоней и читал книгу. Если высунуться из окна, можно увидеть то место.
Год назад — прошлое лето.
Дэн заметил подошедшего Волкова в последний момент, поднял голову и улыбнулся. Солнечные лучи, проникавшие сквозь ветви, создавали на лице и медных волосах причудливую игру теней и света, и он выглядел нереальным существом, будто весь пронизанный сиянием.
Сделав снимок, Волков сел рядом, перекатил Дэна с живота на спину и принялся рассматривать, обводил брови, нос, губы, подбородок, спускался пальцами по шее к бьющемуся в межключичной ямке пульсу.
— Ты так смотришь, будто видишь меня в первый раз, — заметил с улыбкой Дэн, пытаясь поймать его пальцы губами, когда они оказывались в досягаемости.
«Почему ты всё ещё со мной, а не нашёл кого-то моложе и привлекательней? Чуткого и нежного, с кем тебе было бы легко — более подходящего, чем я. Что я буду делать, когда ты встретишь такого и уйдёшь?» — думал Волков, вглядываясь в тепло-карие глаза и перебирая медные пряди. Нельзя привязываться к кому-либо так сильно, настолько глубоко нуждаться в единственном человеке, будто только от него зависит твоя жизнь. Если у тебя есть хоть намёк на инстинкт самосохранения. А у него этот инстинкт всегда был развит хорошо.
— Как же я тебя хочу, рыжий, — произнёс он хрипло, накрывая нагретые солнцем губы своими.
Дэн ведь не был геем, это он не оставил ему выбора. Кто знает, если бы они не встретились, может быть, Дэн уже женился бы на какой-нибудь простой и хорошей девушке, у него могли быть дети. Когда-нибудь ему этого захочется, иначе и быть не может — и это правильно. Когда-нибудь обвинит в том, что у него отняли нормальную жизнь.
«Если бы я не был таким эгоистом, я бы не дал ему переехать в Москву. Я бы давно уже его выгнал, если бы действительно хотел ему счастья».
Но пока… пока он здесь, под ним, только его. И можно хотя бы на время забыть о будущем.
Дэн развёл колени, и Волков навалился сверху, вжимаясь и потираясь пахом, чувствуя напряжённым членом такой же твёрдый бугор под двумя слоями ткани.
Отстранившись, он провёл рукой по животу Дэна, взялся за пояс шорт и потянул вниз.
Дэн выгнулся, помогая стягивать шорты и трусы, а потом перевернулся и встал на четвереньки, прогнувшись в пояснице.
— Какая у тебя задница, рыжий, с ума сойти, — шептал Волков, оглаживая ладонями разделённые ложбинкой полушария. — А внутри ты всё ещё влажный, мягкий, ебануться просто…
Надавливая на анус подушечкой большого пальца, он ощущал податливость плоти: после их утреннего секса прошло лишь несколько часов. Просунув вторую руку между ног, ухватил в горсть мошонку и несильно потянул, выворачивая кисть. Знал, что лёгкая боль Дэну нравится, а ещё больше — ощущение принадлежности. И тот подтвердил, откликнувшись протяжным стоном.
Волков гладил и массировал края, иногда проникая пальцами внутрь, не переставая одновременно ласкать член и яйца, пока Дэн не стал в нетерпении отклоняться назад, показывая, что давно пора заменить пальцы чем-то более существенным.
— Пожалуйста, Во-олк, я не могу больше…
Волков притянул его за бедра и, разведя ягодицы руками, смотрел, как под давлением головки расходятся розовые припухшие края, как член погружается внутрь. Начал двигаться сперва неторопливо и размеренно, пока Дэн не попросил, чтобы он трахал, не сдерживаясь и не щадя.
— Сильнее! Давай! — вскрикивал он в полный голос между не менее громкими стонами.
Прислугу Волков отослал ещё вчера, и до соседей расстояния хватало, чтобы свидетелей можно было не опасаться, но сам факт, что они находились вне стен дома, практически на открытом пространстве, заводил и заставлял кровь насыщаться адреналином.
Перестав сдерживаться, Волков начал двигаться жёстко и размашисто, удерживая Дэна за бедра, резко дёргая на себя при каждом толчке. Когда тот перенёс вес тела на одну руку, а другой обхватил свой член, Волков ещё ускорился, почти не выходя, но только вбиваясь и вбиваясь глубже…
Оргазм был долгим, растекающимся по телу горячей волной, наполненным оранжевым цветом под закрытыми веками. Солнечным.
Включилась автоблокировка, и экран телефона погас, став чёрным. Вновь мучительно захотелось сигарету, сделать хотя бы несколько глубоких затяжек.
— Похоже, не только Серёга постарел, — проговорил Волков тихо. — Делай, что должно, и будь, что будет.
Через две недели он встретился с Бобом Мюллером, которого когда-то звали Борисом Мельниковым. Мюллер много лет жил в Германии и имел немецкое гражданство, никогда не привлекался полицией ни одной из стран, был женат, являлся крупным финансовым аналитиком и обладал прекрасной репутацией среди деловых партнёров. На первый взгляд образцовый добропорядочный гражданин. Но у него имелось не совсем обычное хобби — ему нравилось причинять боль.
— Я согласился не из-за денег, — сказал Боб, когда Волков рассказал, с кем именно он хочет получить снафф-видео. — И не потому, что вы посмели угрожать моей жене.
— Ну что вы, какие угрозы, я всего лишь рассчитывал, что она поможет вас уговорить, — приподнял ладони от стола Волков, удовлетворённо заметив, что обе двигаются синхронно. — И я знаю, почему вы согласились.
— Вот как? — стекла очков блеснули, когда Мюллер наклонил голову, пристально глядя поверх них на Волкова. — Интересно послушать вашу версию.
— Вы хотите попробовать что-то такое, что иначе, без тех условий, что я вам готов предоставить, достичь невозможно или очень сложно, — чуть прищурив глаза, проговорил Волк. — И я говорю не об убийстве. Это слишком просто для вас, верно?
Что ещё ему было известно об акулах — раз отведав человечину, они превращались в людоедов. Поверить, что Мюллер сдерживал ради жены свою натуру и не переходил никогда за грань с другими? — смешно. Доказательств у Волкова, конечно, не было, но было чутье.
— Красивая трость, — кивнул Мюллер на прислонённую к пустому стулу трость с серебряным набалдашником в виде головы льва.
Волков холодно улыбнулся на нежелание отвечать и столь явный намёк на его ущербность и вернулся к обсуждаемой теме:
 — Он занимается шрамированием и ему нравится фистинг. Я хочу, чтобы вы учли его предпочтения в процессе вашего… общения.
— Учту, — улыбнулся Мюллер и потянул рукой за дужку очков.
За ту секунду, что потребовалась на снятие, с ним произошла пугающая метаморфоза. Только что за столом сидел интеллигентный мужчина в узких очках, с убранными в хвост длинными волосами, придающими ему вид чудаковатого прихипованного профессора какой-нибудь словесности, и вдруг перед Волковым оказался убийца с безжалостными серо-стальными глазами, хищным ястребиным носом и садистской улыбкой на тонких губах.

Примечания: Дорогие мои читатели, мы все же дошли до макси. Прошу прощения у всех, кто начинал читать мини в надежде, что автор не будет растекаться мысью по древу)) Всё оказалось немного сложней, чем я представлял в начале.

========== Часть 13 ==========
Яркий свет точечных ламп с потолка и стен не оставлял теням ни единого шанса. Зачем такое мощное освещение в ванной комнате, будто в гримёрке или операционной? Хорошо хоть стены не белые, а терракотовые, тёплые. Дэн передёрнул плечами, и его движение повторило отражение в большом зеркале над раковиной.
Все открытые горизонтальные поверхности были заставлены баночками и бутылками с косметическими средствами — Ян, судя по всему, тщательно следил за внешностью. Взяв в руки одну из банок, Дэн разглядел на ней надпись «skin» — что-то для кожи, наверняка, чтобы она была гладкой и без морщин. Как говорят в рекламе: «Ведь ты этого достойна». Фыркнув, он поставил крем на место.
Как-то он купил шампунь «Сила мяты», и Волк, привыкший мыться от головы до пяток одним средством, сполна ощутил «морозную свежесть» между ног.
«Ты бы ещё зубной пастой яйца отполировал», — смеялся Дэн, убегая по квартире от выскочившего из ванны голого Волкова, размахивающего полотенцем и горящего желанием наказать его, что «подсунул эту дрянь». А потом Дэн «лечил пострадавшие части тела», долго и старательно вылизывая и обсасывая пахнущий мятой член…
Он скучал по временам, когда они были вместе. Нет, он скучал по Волку. По его силе, уверенности, по насмешливым жёлто-зелёным глазам. Тосковал, понимая, что вернуть, как было, не получится.
Встряхнув головой, Дэн потянул вверх футболку, костяшки правой кисти задели шрамы.
И мысли перескочили к Мастеру. Сделанное им воспринималось в разы тяжелее в сравнении с тем, первым, клиентом от Ковыля, не говоря уж про изнасилование, пережитое им в двадцатилетнем возрасте. А ведь тогда его предал лучший друг — куда уж хуже? Но Дэн не мучился после от собственной ущербности и не ощущал себя грязным. Были злость, презрение, ненависть, но не к себе. Тогда Волк поддержал, отвлёк, переключил все эмоции и чувства, вытеснил всё болезненное и ненужное.
Но почему сейчас, думая про клуб, он даже не вспоминает того первого урода, зато при мыслях о Мастере, которые никак не удаётся выкинуть из головы, ему хочется содрать с себя кожу, чтобы очиститься от мерзких липких прикосновений, в буквальном смысле клеймом въевшихся в тело?
Нет, дело не только в шрамах. Дэн посмотрел в зеркало. От левой тазовой косточки, скрытой джинсами, поднимался по боку вверх узор из шрамов. В ярком свете они выглядели, будто нарисованные на теле светло-розовой помадой. Переплетающиеся линии напоминали то ли хищное инопланетное растение со стеблем и листьями, то ли хвост и тело с лапами какого-нибудь ящера или дракона. Незавершённость рисунка не давала понять точнее, что именно изображено: не хватало цветка или головы.
Дэн отвёл глаза, костяшки вцепившихся в край раковины пальцев побелели, а предплечья покрылись гусиной кожей, волоски встали дыбом. Подняв ладонь, он убрал упавшие пряди со лба, обратив внимание, что у корней уже заметно пробивается рыжина. Когда покрасился, надеялся изменить не только внешность — глупая и детская попытка обмануть судьбу и прикинуться кем-то другим.
Не вышло. Вот уж действительно — чёрного кобеля не отмоешь добела. Так сказала бабушка когда-то про методы Волка решать вопросы и добавила ещё: «Всей цивилизованности в нём — это умение галстук завязывать, и есть ножом и вилкой, но он вырос и жил в другом мире, по другим законам, чем мы».
Дэн мотнул головой: да при чём тут это? Что за мысли лезут непрошеные? Он собирается переспать с другим, а думает всё равно о Волке.
Давно пора выйти из ванной, пока Гонза не заволновался.
Другие законы. Дэн знал правила жизни Волка: сильный поедает слабого, прогни ты, пока не прогнули тебя. Но что такое насилие? Один человек принуждает другого. Это в любом случае какое-то взаимодействие… людей.
Мастер не относился к нему, как к человеку. И это приняли остальные. Ковыль, Олег, охранники — все они смотрели на него, как на вещь. Видели его унижение, знали, что с ним делают, и… согласились — он не человек, лишь средство, материал. Даже не никто, а нечто.
Значит ли это, что в нём самом было что-то неправильное, недостойное, незаметное ему, но видимое другим, раз все, кого он встречал на своём пути, так или иначе его использовали, ставя свои желания выше?
Дэн посмотрел в глаза отражению:
— В этом причина, да? — спросил он шёпотом.
А вовсе не в шрамах, и не страхе перед прикосновениями и сексом. Поэтому он не торопится вернуться в комнату, где его наверняка заждался Гонза — вдруг и он заметит, почувствует его ущербность, и восхищение во взгляде сменится на потребительский интерес. Или только этот интерес и есть, просто Ян хорошо притворяется? Как он отреагирует, когда увидит шрамы? Будет отвращение или любопытство? И то и то одинаково противно.
Ещё не поздно надеть футболку обратно и, выйдя, не предпринимать никаких действий. Ян не полезет первым, не тот человек. За время их знакомства он не стеснялся выражать симпатию и говорить комплименты — не привыкший к ним Дэн частенько розовел щеками от ласковых слов, как тот приснопамятный «пепел розы». И в то же время Ян ни разу не позволил себе каких-либо более откровенных поползновений, словно понимал, что этим лишь оттолкнёт. Или просто обладал удивительным тактом.
Так что в этом плане Дэн чувствовал себя уверенным, но вот во всём остальном…
Открыв кран с холодной водой, плеснул себе в лицо из сложенных лодочкой ладоней. Он рассуждает как жертва — ищет свою вину, начинает стыдиться себя, подозревает других, ищет за симпатией скрытую корысть. Что дальше? Начнёт в любом прохожем на улице видеть угрозу, в каждом взгляде осуждение, станет бояться всего?
— Не дождётесь, суки, — выпрямившись, сказал он тихо и зло.
Вытер лицо полотенцем и решительно открыл дверь, джинсы он всё же снимать не стал.
— Всё хорошо? — Ян повернулся к нему от стеллажа с грампластинками, держа одну в руках, и удивлённо моргнул от его вида в одних джинсах, приоткрыв от неожиданности рот.
— Всё отлично, — ответил Дэн, против воли начиная улыбаться: «Господи, он действительно решил, что я согласился пойти к нему в гости ради редкой записи Луи Армстронга?».
— Я тут… — Ян взглянул на пластинку в руках, пробормотал несколько слов по-чешски, оглянулся по сторонам, будто что-то искал и вновь уставился на Дэна: — А ты?..
— Я тоже тут. — Подойдя вплотную, Дэн забрал у него из рук пластинку и аккуратно пристроил её на полку рядом с проигрывателем. — Послушаем позже, ладно?
И, не дожидаясь ответа, поцеловал Яна в губы.
Мягкий податливый рот, тепло тела рядом. Простые движения: одну руку на шею — погладить подбородок, вторую под выпущенную из джинсов рубашку — провести ладонью по спине, прижать крепче. Главное, не останавливаться, не дать себе отвлечься на не связанные с Яном мысли. Не сравнивать и не вспоминать. Это оказалось сложнее, чем он рассчитывал, но у Дэна получилось сконцентрироваться на тактильных ощущениях, растворяя все сомнения и страхи в чувственном удовольствии от прикосновений и ласк.
«Я это сделал. Я. Это. Сделал. Это сделал я. Я. Сделал. Сдела-а…» — только с финальными толчками, чувствуя, как выплёскивается сперма, Дэн прекратил мысленно проговаривать на все лады одну и ту же фразу под ритм своих движений и на несколько секунд отпустил сознание, замер, уткнувшись влажным лбом Яну в выступающие позвонки у основания шеи. И непонятно от чего опустошающая лёгкость в теле — от оргазма или от того, что справился, переступил через какой-то невидимый, но ощутимый барьер.
Как они добрались до кровати, как раздевались, осталось для Дэна за кадром: всё его внимание было обращено внутрь себя, на анализ собственных ощущений. И, если называть вещи своими именами, то это он использовал Яна, даже не озаботившись помочь ему кончить. Но тот, похоже, остался не в обиде и справился сам, пусть и получилось всё скомкано и быстро — на долгие прелюдии и ласки не хватило, они даже не успели рассмотреть друг друга. Дэн банально боялся, что член упадёт, если Ян обратит внимание или намеренно коснётся шрамов, поэтому и развернул его спиной, показывая, что претендует на ведущую позицию. Но Ян и не пытался возразить: вложил в руку Дэну серебристый квадратик и наскоро подготовил себя, пока Дэн разрывал упаковку и раскатывал презерватив на члене.
После секса между ними повисла неловкость, или это лишь казалось Дэну. Он абсолютно не знал, как себя вести: встать и одеться как-то неправильно, обниматься или что-то говорить не хотелось, да и что? Поэтому он молча лежал в кровати, рассматривая на противоположной стене абстрактные картины, ища смысл в мазках и брызгах краски на холсте и не находя.
Ян коснулся его плеча с татуировкой:
— Тебе идут… body modification, — он выбрал универсальный английский для определения. — Ты смелый, решился. Я вот боюсь боли. — Дэн ничего не ответил, и Ян продолжил, пальцами перейдя с руки на грудь и скользя ниже к розовым линиям: — Красиво.
— Красиво? — Дэн рывком сел, уходя от прикосновения.
— Да, — кивнул Ян, не замечая его потяжелевшего взгляда. — Ты и так красив, но это… оттеняет. Делает unrealistically прекрасным твоё тело, будто у… эльфа? Больно было? Но эти узоры фан-тас-ти…
А в ушах другой голос: «Ты и так красив, но будешь ещё прекраснее, когда мы закончим». Словно порыв ветра раздул тонкий слой пепла на углях, и внутри опять жжёт, но не так, как раньше, нет, не так — Дэн почувствовал разницу: теперь меха у него в руках, он ещё не умеет с ними обращаться, но научится. Не принял себя такого, но… Если не идти вперёд, прошлое становится зыбучими песками, из которых с каждым днём всё труднее будет выбраться. Он сможет. Он ведь только что это себе доказал, сделав первый шаг. Дальше будет проще.
— Спасибо.
Со стороны кажется, будто он поблагодарил за комплимент, но на самом деле Дэн был благодарен Яну даже не за секс, а за это ощущение самоконтроля, вернувшейся, пусть и не до конца, уверенности в себе. Не из-за того, что шрамы не вызвали той реакции, что он опасался: чужие оценки внешности — всего лишь чужие оценки. Яну понравилось, кому-то бы нет. Неважно. Внешность ещё не всё. В душу к нему никто не залезет, пока он сам не пустит. А он не пустит. Вот это — важно.
— Мы могли бы ещё… — немного разочарованно протянул Ян, видя, что Дэн нагнулся за валявшимися на полу трусами.
— Пора, меня Тоха потерял уже, наверное, — не задумываясь, соврал Дэн.
И впервые посмотрел на Яна, по-настоящему рассматривая. Даже, когда трахал, не оценивал его с позиции внешней привлекательности, видел, словно кусками пазла: изгиб спины, мускулистые крепкие ягодицы, блестящая от пота кожа на пояснице. И только сейчас обратил внимание, насколько тот хорошо сложён: ровное гладкое тело без единого волоска, с отчётливыми кубиками пресса. У жилистого и сухого Волка их не было так видно: мышцы живота, жёсткие и плотные, прорисовывались лишь при движении.
Ян же походил на модель из рекламы — его безупречность воспринималась даже неправильной. Тянуло найти какой-то изъян, чтобы убедиться, что он обычный человек, а не плод фантазии. Но зачем?
Поддавшись порыву, Дэн наклонился к Яну, поцеловал его, сильно и крепко, проникая языком в рот, чувствуя ответ и готовность к продолжению, но зная, что в оставшиеся до отлёта дни больше не примет приглашения «послушать редкую запись Луи Армрстронга».
На обратном пути в гостиницу Дэн, отказавшийся, чтобы Ян его провожал, неожиданно сам для себя зашёл в католический собор. Он не собирался, даже не думал об этом, но когда проходил мимо, луч закатного солнца упал на готическую розу — круглое окно над входом, окрасив стёкла оранжево-алым. Дэн поднялся по ступеням и потянул на себя тяжёлую деревянную дверь.
Внутри почти никого не было, лишь на передних скамьях сидело несколько человек. Дэн занял третью от входа и осмотрелся. Строгая обстановка, ничего необычного, они с Тохой уже не раз заходили в церкви и соборы Праги, везде было примерно одинаково — скамьи и ведущий к алтарю проход, амвон, ряды хоров по верху, витражи, распятие…
Сколько просьб обращалось к богу за всю историю религии? Молитв, заверений, клятв, проклятий. А сколько убивали во имя господа?
«Он, наверное, чертовски устал от людей» — подумал Дэн. В следующий момент до него дошла богохульность мысли, и он тихо хмыкнул. Что ищут люди в вере? Защиту? Людям так хочется знать, что они не одни, и так хочется переложить на кого-то ответственность за свою жизнь.
Дэн не верил в бога, но у него всегда был кто-то живой и реальный, к кому он мог прийти за утешением и поддержкой. «Ну и ответственность переложить, чего уж там», — признался он себе. Родители, бабушка, Волк. Они любили его и прощали, заботились и берегли. А он воспринимал всё как должное. Привык и не ценил.
Даже в своём уходе от Волка плыл по течению, не пытаясь бороться.
Он ревновал, бесился и мучился от измен Волка, но говорил ли ему хоть раз, какую боль они причиняют? Нет. Ставил ли условия? Заявлял о нежелании мириться со случайными женщинами? Тоже нет. Он считал — это понятно по умолчанию. Думал, что унизит себя открытым проявлением ревности. Держал лицо и никогда не опускался до проверок карманов или чтения смс в телефоне Волка, хотя пароль знал. Но что мешало ему твёрдо обозначить свою позицию? Сказать: «Прекрати!» — но тогда вторая часть фразы должна была бы звучать: «Если ты меня любишь». Боялся? Не верил, что у него достаточно прав на подобное заявление? 
Или хотя бы вломить. Сильно и не жалея, чтобы губы в кровь, чтобы Волку стало так же больно, как ему. И то было бы умнее, а вместо этого он пустился в загул, стыдный и отвратительный.
Ты получаешь то отношение, которое заслуживаешь. Можно терпеть или попытаться его изменить, а можно сбежать, признавая, что по большому-то счету это отношение было верным. Что он и сделал.
В кармане тихо звякнул мобильный. «Ты как?» — прислал сообщение Антон. Дэн взглянул на часы в углу экрана — надо же, прошёл почти час, как он зашёл в собор.
Действительно пора в гостиницу.
Спускаясь по ступеням, он понял ещё кое-что: пора домой. Он готов вернуться.
Прага ощущалась им словно сказка — добрая, красивая, интересная. Только не для него. Как и Гонза.

========== Часть 14 ==========
К концу дня галстук ощущался удавкой. Войдя в гостиничный номер, первым делом Волков ослабил узел и стащил через голову эту чёртову купленную за немереные деньги престижную, но абсолютно не функциональную (разве что действительно удавиться можно) тряпку. Три часа переливания из пустого в порожнее, хождения вокруг да около, прощупывания слабых мест и пускания пыли в глаза, иначе говоря — деловые переговоры с будущим партнёром, вымотали так, будто не языком молол, а вагоны разгружал. Даже взаимодействие с отмороженным на всю голову Мюллером прошло и то легче, чем убеждение перестраховщика Донского стать акционером «Альфы».
Волков пристроил трость к подставке для зонтов, стоящей в углу у двери, швырнул по пути галстук на диван и дохромал до кресла у окна. Нога — сволочь, — никак не желала вести себя пристойно без дополнительной опоры. Усевшись, откинулся на спинку и устало прикрыл глаза.
Взаимодействие с Мюллером…
Совместное убийство — что уж подыскивать какие-то другие слова, надо называть вещи своими именами. Убийство, совершённое с особой жестокостью группой лиц по предварительному сговору. Ему, как организатору, светит лет двадцать. Впрочем, группу доказать сложно. Если вдруг выйдут на него, он не признается ни про роль Мюллера, ни про Серёгу. А ведь Сергей, исключая основную часть… то есть пытки и само убийство — хватит юлить! — сделал всё необходимое до и после: сперва выяснил распорядок дня объекта, непосредственно участвовал в похищении, подыскал идеальное место для претворения плана в реальность, а потом помог утилизировать останки. Волков ухмыльнулся: упрямый мозг опять подсказал обтекаемо-нейтральную фразу вместо «спрятать труп». Человеческая психика всегда подберет наименее болезненный вариант правды.
А правда заключалась в том, что Георгий Романович Байков, пятидесяти двух лет от роду, дважды разведённый, своих детей не имеющий (повезло человечеству, повезло, что не оставила эта отрыжка рода людского на земле своего генофонда), был зверски замучен в недостроенном заброшенном коттедже в Ленинградской области, а после нашёл последнее пристанище в болоте неподалёку.
И ещё правда — без Серёги ничего бы не получилось.
Волков не любил чувствовать себя обязанным, но понимал, что отныне он в неоплатном долгу перед Тарановым.
С непослушной ногой он в одиночку ни за что не справился бы с тяжёлым трупом. Даже до багажника вряд ли дотащил, что говорить о паре километров по болотистому лесу под дождём.
Да уж, тот марафон по пересечённой местности он надолго запомнит. Как и обряд «погребения». Это только в кино злодеи, взяв жертву за ноги и за руки, бодро раскачивают и забрасывают куда подальше, даже не запыхавшись. Волков дважды падал сам и трижды выпускал из рук свой конец свёртка, пока не получилось. А когда уже смотрел, как трясина медленно и нехотя принимает в себя труп, плотно запакованный в полиэтилен с примотанными двумя железными арматуринами, думал, что сдохнет там же, рядом, сидя на кочке и привалившись спиной к чахлой берёзке, давясь сладкопахнущим дурманом воздухом.
А Серёга проделал марш-бросок ещё и с рюкзаком за спиной, в котором пёр два десятикилограммовых блина от штанги. «Для надёжности», — как он пояснил, забрасывая их сверху на погружающийся в топь кокон.
— Хорошо погода говно, и лес не грибной, а для клюквы рано, — сказал Сергей на обратном пути. — Нам для полного счастья только свидетелей не хватало. Что это вы несёте, дяденьки? — спросил он писклявым голосом, и ответил басом, намеренно окая: — Новогоднюю ёлку взад возвертаем, девочка, шла бы ты нахуй отсюдова!
Вот тогда Волков во второй раз подумал, что умрёт. От смеха. Грязный, мокрый с ног до головы, он стоял под усиливавшимся дождём и хохотал, глядя в небо. И знал — он всё сделал правильно, нельзя было иначе.
Сомнения, стоит ли доводить план до полного завершения, а именно — посылать ли видео Дэну, появились при просмотре записи, уместившей несколько часов действа всего в сорок две минуты. Ради этой съёмки и нанимался Мюллер, но результат получился не совсем таким, как Волков рассчитывал.
— Зачем вы оставили звук? Это было важно мне, а тот, для кого делалась эта съёмка, и так знает, за что убили Байкова.
— Он в курсе обо всех жертвах? — уточнил Мюллер. И, не получив ответа, продолжил: — Эта небольшая беседа полностью раскрывает характер нашего пациента, и превращает месть в справедливость не только для вас.
— Вам-то какая разница? — хмыкнул Волков, вынужденный признать, что резон есть.
Сомнительно, чтобы Дэн знал о судьбе четырёх предшественников. Но надо ли ему вообще знать о них? Информация даст запоздалое осознание опасности в полной мере и может вызвать новую волну страхов.
Мюллер пожал плечами:
— Так всё же интереснее смотреть, а основные излияния я вырезал. И я хочу одну копию для себя. Вернее, в подарок для друга — Клаус коллекционирует снафф-видео, — заметив, что Волков недовольно нахмурился, добавил: — За половину суммы от моего гонорара. Вы мне больше ничего не должны.
Волков пристально взглянул на собеседника — красноречивый жест, мог бы и промолчать про копию, проверить все равно бы не удалось.
— Хорошо, одну копию, — сказал он медленно, глядя прямо в холодные серые глаза за стёклами очков. — Кстати, ещё тогда собирался спросить, да забыл — что вы писали на теле?
— Небольшое наставление. Если ваш мальчик… Что вы так смотрите? Догадаться, почему и для кого велась съёмка, было не так уж и сложно после вашего допроса. Я не гомофоб, и мне нет дела до ваших пристрастий. Так вот, если ваш мальчик достаточно внимателен и умён, он поймёт, что прощать и забывать ничего нельзя, нужно извлекать урок из всего, что преподносит тебе жизнь.
— Философски, — сухо заметил Волков, стараясь скрыть, что ему крайне не понравилась догадливость Мюллера. Он вновь стал смотреть на экран, пытаясь представить, что видит всё впервые. Стремясь понять, какие эмоции может испытать Дэн при просмотре: страх, ненависть, отвращение? Или облегчение и моральную удовлетворённость?
Насколько он знал своего рыжего — удовлетворённость вряд ли, разве только подсознательную, в которой тот не признается и сам себе. Но если у него хотя бы мелькала мысль отомстить лично, то это видео должно вправить ему мозги. Убить убийцу — самому стать убийцей. Для Дэна Волков такой судьбы не хотел.
И всё же, с экрана действие воспринималось более отстранённо, наверное, из-за того, что отсутствовали запахи. Тогда, когда всё происходило в действительности, воздух был густо пропитан вонью крови и дерьма, насыщен эманациями страданий и боли — он пьянил, сводил с ума. Но при виде распростёртого тела опять откуда-то из глубины сознания, души, сердца — где там рождаются чувства? — поднималась чернота гнева. Жаль, что убить можно лишь однажды.
Когда он стоял за камерой, сохранять холодную голову было ещё труднее: острое желание оттолкнуть Мюллера и забить эту гниду самому пусть неэстетично и тупо кулаками, но превращая лицо в месиво, кроша зубы и ломая кости, несколько раз заставляло его делать пару шагов вперёд. Останавливало лишь понимание, что тогда Байков умрёт слишком быстро.
Сидя рядом с Мюллером и сжав кулаки до побелевших костяшек, Волков с внешне бесстрастной, как он надеялся, физиономией, расфокусированным взглядом смотрел вперёд. Но видел не вскрывающие ребра руки на экране, а картины. Заключённые в широкие позолоченные рамы куски человеческой кожи с нанесённой поверх тонких узоров краской. «Интересное хобби», — наверное, говорили Байкову гости. Наверное, хвалили его вкус и мастерство. А эта сука, этот нелюдь хранил в телефоне фотографии. С разных ракурсов, на разных этапах, но с одним итогом — в раме на стене. Четыре картины. Кому они достанутся в наследство? И ведь никто никогда не поймёт, не узнает о происхождении материала, не заподозрит, что любуется не искусным тиснением, а шрамами…
Если бы Дэну повезло меньше, то и он стал бы предметом интерьера, оригинальной вещью, украшающей гостиную.
Чернота добралась до глаз, закружила водоворотом.
— Господин Волков, вам нехорошо? — голос Мюллера донёсся будто сквозь шум прибоя.
Не думать, не вспоминать, блокировать. Ну же! Не допустить повторения инсульта. Нельзя позволить.
— Всё хорошо.
Одеревеневшие губы почти не чувствуются — плохо. Давай, давай, загоняй черноту обратно, нельзя ей расползаться, иначе поглотит. Думай о чём-то нейтральном, простом и незамысловатом. Не время помирать.
«А помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела» — песня из громкоговорителя на всю улицу, Первомай, везде красные стяги, пахнет весной и шальным ощущением свободы. Толпы людей: взрослые с транспарантами, дети — одной рукой держатся за отца, в другой флажок или гелиевый шарик… Как он тогда завидовал этим детям в свою первую самоволку из детдома, даже не знал чему больше — обладанию волшебным шариком, который отпусти и взмоет в небо, или тому, что им есть кого держать за руку. Сколько ему было? Лет семь-восемь? Ох и попало же потом за отлучку… Зато вернулся не с пустыми руками, какая-то женщина подарила флажок на круглой деревянной палочке. И уже ему завидовали все в группе. А он был счастлив и горд.
Прав был Моррисон: детское счастье — его нам не понять.
Крик Байкова вернул Волкова в настоящее. Чернота отступила, превратилась в глухую боль за глазницами, привычную, терпимую, уже не пугающую.
— Зачем этот крик в конце? Он же молчал.
— Конечно, в тот момент, — Мюллер выделил интонацией «тот», — он молчал. Даже, если бы был жив к концу, не смог бы кричать. Как только плевральная полость сообщается с внешней средой — давление в ней равняется атмосферному, лёгкое спадает, крик невозможен. Но он не молчал раньше. — На его губах появилась лёгкая улыбка. С подобным выражением лица, наверное, Торквемада подносил факел к хворосту под очередным еретиком. — Всего-то наложить звук в нужное время, а согласитесь, какой эффектный финальный аккорд. Этот крик просто изумителен по звуку и глубине заложенных в нём эмоций. Можно слушать как музыку.
У Волкова не в первый раз появилось иррациональное ощущение, что он общается с инопланетянином вроде Хищника, залезшего в человеческую оболочку. Но его присутствие рядом действовало похлеще адреналина: организм, всеми фибрами чувствуя инаковость и возможную опасность, вернулся в тонус рекордными темпами, даже боль прошла.
— А это зачем? — он кивнул на появившиеся кроваво-красные буквы на чёрном фоне.
— Меня вдохновила ваша фамилия, не скрою. Ну и какой же фильм без морали? — приподнял одну бровь Мюллер.
— У вас есть мораль? — не удержался Волков.
— Разумеется, — небрежно ответил Мюллер. — Но, как и у вас, господин graue Wolf, она весьма отличается от общепринятой.
— Менее пафосно её оформить вам религия не позволила?
— Моё чувство прекрасного, — отозвался Мюллер насмешливо. — Вы принимаете мою работу? У меня самолёт через четыре часа.
— Да.
— Приятно было с вами познакомиться, — светским тоном произнёс Мюллер, протягивая руку для пожатия. — Но надеюсь, мы с вами больше не увидимся.
— Взаимно, — честно ответил Волков, коротко сжав в ответ его ладонь и выходя в красноречиво распахнутую перед ним дверь.
— Да, чуть не забыл, меня просили кое-что передать вашему приятелю, — прозвучало в спину, и он застыл в дверном проёме. Мюллер достал из внутреннего кармана и вручил ему сложенный листок бумаги. — Auf Wiedersehen, Herr Wolf.
Прямо в гостиничном коридоре, отойдя от номера всего на несколько шагов, Волков без малейших колебаний развернул листок — мало ли что там подсунул этот психопат для Серёги.
«Прости меня, Серёжа. Я давно тебя простила» — оказалось написанным на листке красивым ровным почерком.
— Н-да, любовь к пафосу у семейки Мюллеров, похоже, в крови, — буркнул он себе под нос, запихивая вновь сложенный листок в карман брюк.
Сам Сергей, получив послание, ничего не сказал. Он разгладил сгиб листка пальцем, и на какое-то мгновение на его лице появилось мечтательно-задумчивое выражение, которое наверняка крайне не понравилось бы Антону, наблюдай он своего любовника в тот момент. Потом Серёга щёлкнул зажигалкой и кинул догорать листок в глубокую керамическую пепельницу.
— Треснет, — сказал Волков.
— Не треснет, — возразил Сергей.
И оба стали внимательно смотреть, как горит бумага. Пепельница с честью выдержала испытание и осталась цела. Таранов закурил, Волков покосился на пачку сигарет, но промолчал. Если уж он не начал снова курить в день убийства, то и дальше продержится.
— И что дальше? — спросил Сергей, тщательно вминая окурок в остатки записки. — Ты получил что хотел. Отдашь это Дэну? Он не поймёт. Я — не понимаю.
— Я делал это не ради того, чтобы он понял. Даже не ради него самого, — хмуро ответил Волков, оглядывая кухню и подолгу задерживая взгляд на каждом предмете. Прямиком от Мюллера он отправился на Васильевский остров к Сергею, и никто не мешал разговору, в квартире они находились вдвоём: у Антона ночное дежурство, баба Зоя в санатории. Но в тот момент Волков почувствовал сожаление, что их нет. Он взял в руки пачку, покрутил в пальцах, положил обратно и перевёл взгляд на Сергея. — Просто по-другому я не могу. Ты — не понимаешь, ты был против с самого начала, но ты помог. Почему?
— Та же хуйня, тёзка, — Сергей прикурил очередную сигарету. — Та же хуйня. По-другому не могу. Тоха мне когда-то сказал: «Так честно».
Волков кивнул.
— Так честно. Эта тварь должна была умереть. Долго, блядь, и мучительно. А Дэн должен знать. И про меня тоже.
— Расскажешь ему? Объяснишь?
— Нет, не придётся. На видео всё есть.
— Ты что, засветился? — Сергей привстал со стула. — Ну ты и…
— Не кипишуй, никаких следов, не подкопаешься. Но он поймёт от кого.
Какое-то время они сидели в тишине, думая каждый о своём.
— А если он расскажет Тохе? — нарушил молчание Сергей, нахмурившись.
Волков перевёл на него взгляд: шрамы на брови и щеке стали заметнее, будто преломили лицо в разбитом зеркале.
«Он боится. Сейчас. Не когда похищал человека, не когда тащил труп к болоту, а сейчас. Боится, что его любовник узнает. Ему есть кого терять. Счастливый человек».
— Ты ему соврёшь, — безапелляционно заявил он. — Что знать не знаешь, слыхом не слыхивал. Но он ему не расскажет. Уверен. — И лицо Сергея перестало выглядеть криво вырезанной маской, расслабилось, ожило. Солдат по природе — он привык верить командирам и полагаться на их приказы. А сейчас своим командиром он признавал Волка. — Если Дэну потребуется с кем-то обсудить, то, скорее, к тебе придёт.
— А я думаю, к тебе.
А вот за этот утешительно-сочувствующий тон Волкову захотелось дать ему по зубам. Керамической, мать её, прочной пепельницей.
— Нет. Ко мне — нет.
Сергей правильно понял интонацию — «не влезай, убьёт», и перевёл разговор на более безопасную, но не менее важную тему:
— Что там с Донским? Мутный он.
— Враг моего врага — мой друг, — ухмыльнулся Волков. — Он давно на Левицкого зубы точит. Но ему нужны гарантии.
— И прибыль?
— И прибыль, конечно…
Они тогда проговорили полночи, разрабатывая тактику, просчитывая варианты…
Сегодня состоялась очередная встреча с Донским и, в принципе, тот действовал, как они тогда и предполагали на кухне: пытался приобрести не просто пакет акций, а контрольный, в надежде, что Волкову некуда деваться. Он же на пару с Серёгой напропалую врал о прекрасном состоянии дел и всячески демонстрировал, что из желающих влить деньги в «Альфу» очередь.
Надо же, кто бы ему сказал лет пять назад, что он окажется в плотной связке с Тараном, получившим своё прозвище не столько из-за фамилии, сколько из-за привычки решать все вопросы лоб в лоб напролом. Но в сложившейся ситуации гораздо важнее изворотливости и умения просчитывать ходы стали его другие качества: порядочность и честность. Сергей, без сомнения, по-прежнему мог наломать дров под влиянием момента, и сперва сделать, лишь потом подумать, но чего-чего, а удара в спину от него можно не опасаться. И в бизнесе, и в жизни.
Если каким-либо образом полиция все же свяжет исчезновение Байкова с ними, Сергей не расколется. По крайней мере, не сразу. Надо реалистично смотреть на жизнь: признательных показаний можно добиться от кого угодно и в чём угодно. Будет стоять задача у следствия — и в убийстве Кеннеди признаешься. Но насчёт себя он не волновался: его не до конца оклемавшимся мозгам хватит, наверное, одного сильного удара в голову. Повезёт — умрёт. Если нет, то…
— Буду лежать гниющим овощем в тюремной больничке, заебись перспектива, — проговорил Волков негромко, открывая глаза и глядя в окно на не в пример лучшую перспективу: золочёный купол Исаакиевского собора на фоне свинцового неба.
Сколько бы он ни приезжал в Петербург, этот величественный вид всегда наполнял душу спокойствием. И напоминал, что все страсти человеческие мелочны и преходящи, а законы и правила вовсе ничего не стоят. Бóльшую часть жизни — сорок лет! — потратил Монферран на создание шедевра, одного из красивейших в мире соборов, а ему отказали быть в нем похороненным, не сочли нужным исполнить последнюю волю. Не той веры зодчий оказался. Люди всегда торопятся решить за бога, кто заслуживает нимба или анафемы, выставляя свою ограниченность соблюдением божественных заветов.
Разве заповедь «не убий» можно применить к Байкову? Конечно, нет. Волков ни секунды не раскаивался и не мучился угрызениями совести.
И следы они замели грамотно: свидетелей похищения не было, улик в том коттедже не осталось, труп не найдут. Единственное слабое звено — Мюллер, но ему нет выгоды наводить полицию на их след, да и не так уж много у него информации, что-то доказать будет трудно. Хотя нервы потрепать может при желании.
 — Ничего, стукач не выдаст, свинья не съест…
А в голове уже звучали остальные слова: «По больному месту да калёным швом, по открытой ране да сырой землёй, из родной кровати да в последний раунд…».
Раздавшийся стук в дверь помешал мысленно допеть песню Летова до конца.
Волков вздохнул, ох уж эта Аллочка, дня не проходило, чтобы она не заглянула в номер поинтересоваться: не угодно ли чего уважаемому Сергею Александровичу, всё ли его устраивает в сервисе. Дорогая девочка и ножки красивые. В другое время обязательно бы озвучил, что ему угодно, но все эти дни он настолько уставал, что было не до неё. Хотя сейчас минет, пожалуй, не помешает, поможет расслабиться.
— Войдите! — Ручка двери не шелохнулась. Странно, обычно дважды повторять не приходилось. — Входите, открыто! — повысил он голос.
Дверь открылась, но за ней оказалась не Аллочка. На пороге стоял Дэн.

========== Часть 15 ==========
Первые крупные капли упали, когда он уже свернул с Суворовского проспекта во двор. А зонт, конечно же, остался на полке в прихожей. Дэн сперва ускорил шаг, а после и перешёл на бег, не обращая внимания на бьющий по колену пакет с продуктами. Но за те несколько секунд, что потребовались добраться до парадной, дождь резко превратился в ливень и успел вымочить до нитки. Заскочив внутрь и остановившись возле лифта, Дэн провёл рукой по короткому ёжику волос, стряхивая воду, вытер ладонью мокрое лицо и зашагал по лестнице вверх, проигнорировав гостеприимно ожидающую кабину на первом этаже. Замкнутые пространства не то, чтобы нервировали… но лучше пешком — спокойнее.
Поднимаясь от пролёта к пролёту и поглядывая в лестничные окна на белёсую стену разошедшегося ливня, Дэн радовался, что успел домой до полного разгула стихии.
По-настоящему летнее жаркое солнце без окружения туч последний раз он видел в Праге. Нет, на подлёте к Питеру — за иллюминатором сияло ослепительное солнце на нереально голубой подкладке неба. «Начинаем снижение, пристегните ремни», — объявила заученно улыбающаяся стюардесса. И самолёт решительно накренился носом в густые белые облака, чтобы в итоге вынырнуть под плотной серой пеленой, затянувшей всё от края и до края. И только мозг ещё помнил, что там, где-то за тучами всё же есть солнце. «Это не самолёт, это телепорт из лета в осень», — пошутил Антон, когда та же стюардесса сообщила, что «в Санкт-Петербурге шестнадцать градусов тепла», против тех двадцати пяти, что они оставили в Чехии.
За две недели с лишним, что прошли после возвращения в Петербург, погода так и не порадовала теплом и солнцем, а в последние несколько дней почти постоянно лил дождь: то затихал, переходя в мелкую морось и притворяясь стопроцентной влажностью, то вновь усиливался, как сейчас, до наглых пузырей на асфальте.
«Вот такое у нас хуёвое лето» — шагая через ступеньку, Дэн улыбнулся вспомнившемуся старому анекдоту.
Но улыбка моментально исчезла, стоило заметить на своей лестничной площадке чью-то неясную тень. Он переложил пакет с продуктами в левую руку, сунув правую в карман куртки, где с недавних пор лежал шокер. Только разглядев невысокую тоненькую фигурку с длинным хвостом русых волос из-под кепки и надпись «DHL» на спине форменной красно-жёлтой куртки, Дэн расслабился, хотя пальцы на рукоятке шокера не разжал.
— Вы что-то хотели? — позвал он девушку, не заметившую его приближения и продолжавшую упорно давить на звонок в квартиру.
Она обернулась:
— А вы Денис Андреевич Вершинин? — и пока Дэн раздумывал признаваться или нет, девушка, не дожидаясь подтверждения, достала из объёмной сумки на плече жёлтый конверт: — Как вы удачно пришли, я уж боялась, второй раз придётся приезжать. Это вам.
«Гонза, — неприятное предчувствие окончательно отпустило, и на душе потеплело: — Письмо от Гонзы». Подтвердив, что да, Вершинин — это он, расписался в получении и принял в руки конверт.
В прихожей, отвлёкшись на письмо, Дэн, в который уже раз за неделю, споткнулся о коробку со старыми вещами, клятвенно пообещав себе, что уж завтра-то точно вынесет её на помойку.
Энтузиазм первых дней после возвращения, когда он вечерами просматривал сайты недвижимости, подбирая возможные варианты нового жилья, а днями рьяно занимался генеральной уборкой, планируя привести квартиру в приличный предпродажный вид, постепенно и незаметно угас. И если пока не превратился в апатию, то исключительно волевыми усилиями — Дэн буквально заставлял себя продолжать начатое.
Его боевой настрой резко изменился после находки в глубине комода за альбомами с фотографиями пухлой пачки писем, перевязанной обычной бельевой резинкой. Самые старые из писем были написаны ещё перьевой ручкой фиолетовыми чернилами и принадлежали деду. Дэн его почти не помнил. А тогда деду было всего двадцать шесть (ровесник), он писал невесте — бабушке! — из командировок, и каждая строчка, выполненная аккуратным почерком с наклоном влево, дышала любовью и наивной верой в счастливое совместное будущее. То их эфемерное будущее, что в действительности давно превратилось в прошлое, оставшись лишь на этих листках выцветшими и пожелтевшими буквами. Содержание писем странно резонировало в душе Дэна, вызывая боль и тоску: желание иметь семью, любить и быть любимым не меняется, какие бы поколения не сменились.
А уж читать письма отца с круглыми детскими буквами и заваливающимися вниз строками, с перечислениями мальчишеских радостей и горестей пребывания в пионерском лагере, и вовсе было мучительно, зная, что этому озорному и непоседливому мальчишке, чьи непослушные вихры и ободранные колени виделись между строк, не суждено дожить до сорока.
Достав семейные фотоальбомы и разложив на столе письма, Дэн погрузился в историю семьи: рассматривал фотографии и перебирал пожелтевшие листки, надолго застывая и глядя в пространство пустыми глазами. Для чего они жили — его дед, отец, многие-многие предки в прошлом? Все они на что-то надеялись, кого-то любили, радовались рождению детей, заботились о своих семьях, сражались, боролись… и умирали.
Ради чего? Чтобы в итоге получился он? Ничего из себя не представляющий неудачник, тупиковая ветвь огромного тысячелетнего древа. А зачем он живёт? Для кого? Кому на многомиллиардной Земле стало лучше от его существования? Волку? Но разве он тогда бы отказался так легко от него? Или стало лучше тем уродам, что видели в нём всего лишь привлекательный кусок мяса с удобной дыркой под член, чтобы удовлетворить свою похоть? Или Мастеру, относящемуся к нему, как к холсту? И если ничего не предпринимать, запрятать воспоминания в дальний угол и даже не попытаться отомстить, не будет ли это значить, что так оно и есть — он никто, пустое место, вещь, которой можно воспользоваться? А если делать — то что?!
Вопросы множились в голове, Дэн гнал их, понимая, что пока не готов к честным ответам, старался жить сегодняшним днём, концентрируясь на мелких будничных делах. Но затеянное освобождение квартиры от накопившегося за много лет хлама занимало больше руки, чем голову, а каждая обнаруженная вещь из прошлого затягивала в воспоминания.
Как, например, найденные на антресолях три пары коньков в той самой пресловутой коробке, о которую он не раз уже спотыкался при входе. В этих коньках родители учили его маленьким стоять на льду — зачем их бабушка только хранила? Неужели надеялась, что они ещё пригодятся ему самому или его детям? Смешно. И всё же Дэн так и откладывал день ото дня их вынос на помойку.
Как ни странно, помогало общение по вечерам с Гонзой в скайпе — это был единственный человек, с которым Дэн познакомился после, кто не знал его другим, но принимал таким, каким он стал. С ним было даже проще, чем с Антоном: Дэну постоянно казалось — тот ищет в любых его словах и действиях отголоски пережитого. И если вначале забота и участие Тохи грели, то сейчас скорее раздражали: в конце концов, он же не смертельно больной, сколько можно его «опекать».
А интерес к нему у Гонзы не пропал после честного признания, сделанного ещё в Праге, что симпатия и дружеское отношение вряд ли когда-либо перерастут во что-то большее. Тот философски ответил: «Радоваться надо тому, что есть, а что будет — знает лишь Бог, — и добавил: — Мне хотелось бы с тобой общаться и дальше».
Пару дней назад Дэн рассказал ему о найденных письмах и признался, что сам никогда не получал настоящих, даже не писал, если не считать нескольких открыток в детстве, сделанных для мамы и бабушки на восьмое марта.
— Это надо исправить, — заявил Гонза: — Я напишу тебе длинное письмо! Правда, прости, на чешском, но ты все поймёшь по картинкам.
— Это будет порно-комикс? — рассмеялся Дэн. — Буду ждать!
И долго ждать не пришлось. Странно даже, что дошло так быстро — но возможно служба DHL работает оперативнее «Почты России»?
Переодевшись в сухое и поставив на огонь чайник с водой для купленных пельменей, Дэн с предвкушающей улыбкой открыл кухонным ножом конверт. В нем оказались фотография, и сложенный вдвое лист А4 с прикреплённой на внешней стороне скотчем картой памяти. Сперва Дэн взглянул на фотографию, и тут же резко отложил её, перевернув изображением вниз. Зажмурившись, он встряхнул головой. Звуковые галлюцинации у него были в клубе, теперь дело дошло до визуальных? Он всё-таки сходит с ума? Там должна быть фотка от Гонзы! А не…
Снова взяв в руки конверт, Дэн заметил, что могло бы насторожить сразу, если бы он смотрел внимательней — ни имени отправителя, ни обратного адреса, да и его имя напечатано по-русски, Гонза бы использовал латиницу.
Осторожно Дэн поднял со стола сложенный лист и медленно развернул, надеясь, что зрение таки сыграло дурную шутку, и те цветовые пятна на фотографии, что он принял за лицо и кровь, на самом деле что-то другое, стоит прочесть письмо и все разъяснится.
«Он мёртв. Детали в видео на карте» — гласили напечатанные буквы в центре. Больше ничего. Одна строчка.
От свистка закипевшего чайника Дэн вздрогнул, и какое-то время сидел и смотрел на струю пара, не понимая, что нужно сделать, чтобы пронзительный свист прекратился. Потом всё же пришёл в себя и выключил газ.
Кто?! Кто прислал ему фотографию мёртвого Мастера и записку?
Вернувшись к фотографии, Дэн пристально вглядывался в искажённое лицо с застывшими стеклянными глазами, хотя на узнавание ему хватило и той первой секунды, когда он только достал снимок из конверта.
Прилипшие ко лбу спутанные пряди сосульками, искривлённые узкие губы с запёкшейся кровью в углах рта, ввалившиеся землистые щеки, заострившийся нос, мутные блекло-серые глаза — Дэн рассматривал мелкие детали, с болезненной жадностью находя подтверждения смерти, причём, судя по всему насильственной. Пусть мёртвый мужчина на фотографии мало походил на всегда аккуратного, если не сказать, щегольски выглядящего Мастера, но это без сомнения был он.
Мстительное удовлетворение: «Сдох сука!», быстро сменилось тревогой и страхом: «Зачем это прислали мне?! Что они хотят от меня?». Но смотреть или не смотреть присланное видео вопроса не возникло — там возможно найдутся ответы на всё.
Пальцы подрагивали от нервного возбуждения, и вставить карту в разъем бука получилось не сразу. Несколько щелчков мышки, выбор полноэкранного режима. Дэн чуть помедлил перед нажатием на «play» и глубоко вдохнул, будто перед прыжком в воду.
Обнажённый мужчина в унизительной позе: с разведёнными в стороны ногами на каком-то подобии гинекологического кресла. Освещение установлено так, что обстановку вокруг не рассмотреть, лишь он в круге яркого безжалостного света. Предплечья и лодыжки плотно примотаны серебряным упаковочным скотчем к подлокотникам и подставкам для ног. Напряжённое выражение лица, но страх в глазах соседствует с вызовом и злостью.
— Сколько их было? — механически изменённый голос, будто говорит робот.
— Я не понимаю, о ком вы, — отвечает Мастер, повышая интонацию и словно выплёвывая слова. — У вас будут большие неприятности, если вы немедленно не…
— Сколько их было? — перебивает его тот же искусственный голос.
— Я не пони…
Чья-то фигура в хирургическом зелёном костюме и шапочке заслонила на секунду тело на кресле. Не видно кто это, даже непонятно мужчина или женщина — настолько молниеносно движение. Но продолжением фразы стал крик.
Дэн вздрогнул, хотя подсознательно ждал именно криков с первой же секунды просмотра. Снова виден Мастер на кресле, немного с другого ракурса, в кадре остаётся и рука того, в хирургическом костюме: в пальцах зажат скальпель. А в верхней части груди под ключицами взбухла кровавая линия.
— Сколько было картин? — с долгими паузами между словами.
— Я не…
Появляется второй разрез, полностью идентичный первому, но расположенный под другим углом. Обе отметины не длинные, сантиметра три-четыре, но глубокие — острие погружается в плоть почти целиком.
— Четверо! — кричит Мастер с ненавистью. Почти незаметное движение руки и ещё один порез. — Пя…пятеро! Но…
Он ёрзает, пытаясь отодвинутся от зависшего в паре сантиметров от кожи скальпеля.
— Но пятый остался жив? — хоть голос и изменён программой, в тоне всё равно слышится издёвка.
— Я… Нет! Вы не докажете!
Движение скальпеля. Мастер бьётся в путах, извиваясь всем телом. И снова крик.
Дэн отвёл глаза. Прижав ладонь ко рту, он тяжело дышал, пытаясь осознать услышанное. Пятый остался жив… Это он — пятый? А четверо?..
— Прекратите!
Возглас заставил Дэна вновь посмотреть на экран.
— Я не буду ни в чем признаваться! Кто вы? Что вам вообще надо? — с каждым вопросом в голосе добавляются истеричные нотки, а на теле появляются новые кровавые штрихи. — Ур-роды! Мрази! — Ругань переходит в угрозы, а после и в попытки торговли: — Если я… если я расскажу, вы… отпустите меня?! Сдадите в полицию? Я расскажу, если вы вызовете полицию!
Скальпель замирает, уткнувшись острием в кожу. Выгнувшись в кресле, Мастер вытягивает шею, шумно дышит, хрипяще хватая ртом воздух, и смотрит с отчаянной смесью надежды и страха куда-то выше экрана, видимо на того, кто стоит за камерой. Неизвестно, что Мастер там видит, но он ещё больше приподнимается в кресле, насколько позволяют удерживающие его ленты скотча, и начинает, захлёбываясь, выкрикивать:
— Вы не понимаете! Это был биомусор! Дешёвые шлюхи! А я! Я превратил их… Я сделал из них произведения искусства! Прекрасные в своей остановившейся вечности! Они бы менялись, старели… Я не убивал! Я сохранял их! Мои создания, мои карти…
Звук оборвался. Губы Мастера продолжали шевелиться, вены на шее вздулись от напряжённости позы, в которой ему приходилось удерживать голову, изо рта вылетали брызги слюны. Но всё абсолютно беззвучно. Дэн ткнул мышкой в ползунок звука, увеличил, потом ещё, до тех пор, пока отметка не достигла максимума, но нет, ничего не удавалось услышать — то ли техническая неполадка при записи, то ли так сделали специально.
Дальнейшее происходило в полной тишине. И от этого почему-то было ещё страшнее.
Всё новые и новые разрезы, ручейки крови, дёрганье тела, раскрытый в крике рот. Дэн часто сглатывал, борясь с подступавшей тошнотой, но не отводил глаз. Зрелище будто загипнотизировало, он даже не моргал, наблюдая, как добавляются очередные кровавые штрихи и складываются в…
— Это же текст… — прошептал он, заворожённо вглядываясь в покрывавшие грудь и живот Мастера красные линии.
Просто буквы не русские, да и крови много, поэтому и не понял сразу, не разглядел связи между покрывающими всё большую поверхность тела следами от скальпеля. Дэн поискал взглядом на столе — пусто, рванул первый ящик стола с такой силой, что тот вылетел, и всё содержимое рассыпалось по полу, выругался сквозь зубы, открыл второй: старые тетради, оставшиеся ещё с его учёбы в СПГУТД, до переезда в Москву, какие-то журналы… Да где хоть одна долбанная ручка или карандаш?! Бросив взгляд мельком на пол, Дэн увидел нужное — канцелярские принадлежности, конечно же, хранились именно в вылетевшем ящике. Мгновенно схватив первую попавшуюся ручку, он так же быстро вытащил какую-то тетрадь и перевёл взгляд на экран. Торопливо, почти не глядя на бумагу, перенёс то, что вырезалось на коже Мастера. Ручка по закону подлости попалась почти высохшая, не писала, а скорее выцарапывала по бумаге дёрганные кривые буквы.
Verge… b или d?.. en und — унд? немецкий? — vergessen hei…В?.. t kostbare Erfahrungen…
Последнее слово получилось вырезанным прямо над лобком, и Дэна передёрнуло от отвращения, когда он увидел вялый сморщенный член в окружении черных волос, до этого момента он старательно обходил его взглядом.
…wegwerfen.
Две «w» выглядели словно двойные кресты. Кто бы ни орудовал скальпелем, он не осторожничал и не колебался. Каждый разрез производился уверенной и твёрдой рукой — ни секунды задержки, ни одной кривой линии, уверенные и чёткие движения, будто имелся большой опыт в хирургии.
— И что это значит? — спросил Дэн вслух. Но желание узнать значение фразы потеряло актуальность, когда он увидел, что делают с Мастером дальше. Он смог только выдохнуть: — Бля-я…
А потом согнулся от сдерживаемых, но рвущих сухо горло рвотных позывов, краем сознания радуясь, что не успел съесть купленные пельмени. Тошноту удалось победить, отплевавшись горькой слюной. Коротко взглянув на экран и убедившись, что тип в хирургическом костюме продолжает орудовать бейсбольной битой между разведённых ног своей жертвы, Дэн снова отвёл взгляд. Ему не было жалко Мастера, но видеть пытку, зная, что это не кино, не притворство, а происходит, вернее, происходило в действительности, зная, пусть и не в полной мере, что тот испытывал… Отвращение и гадливость. Страх. И острое желание, чтобы всё поскорее закончилось.
Боковым зрением отслеживая, что на экране бука картинка не меняется, и окровавленная бита все так же размеренно движется в конвульсивно дёргающемся теле, Дэн взял в руки мобильный и зашёл в гугл-переводчик. Пальцы не сразу попали по нужным буквам, но, в конце концов, он набрал то, что хотел.
«Простите и забудьте выбросить драгоценные переживания» — получился перевод.
Что? Переживания? Дэн вбил отдельно слово «Erfahrungen» — в немецком же именно существительные пишутся с большой буквы? И гугл выдал более ёмкий перевод: «Опыт».
Простить и забыть — выбросить ценный опыт. Вот что значила надпись.
— Кровавый орёл!¹
Внезапно прорезавшийся звук на буке оглушил. Сердце заполошно забилось в груди, норовя выпрыгнуть из каркаса рёбер. Динамики, выкрученные на полную громкость, заорали на всю квартиру:
 — Мне всегда было интересно, может ли человек оставаться в сознании, когда ему кладут лёгкие на плечи.
Грохочущий раскат металлически-безжизненного голоса.
Непослушными пальцами Дэн убавил звук.
Пока он искал перевод, пропустил момент, когда Мастера отвязали от кресла и закрепили в новой позе, стоя на коленях с разведёнными в стороны руками, спиной к палачу и полубоком к камере. Мастер свесил голову на грудь, с подбородка текла тонкой струйкой кровь со слюной. Не похоже, чтобы он был в сознании.
— Немного адреналина в качестве бонуса.
Вроде тот же механический голос, но звучал он немного по-другому. Дэн не смог бы объяснить разницу, но не сомневался, что вопросы про картины задавал другой человек. Не этот.
Укол в плечо. Жидкость из шприца вводится внутрь. Через пару секунд Мастер мотает головой.
— Мы готовы продолжить? Мы готовы.
Треск ломающихся рёбер прозвучал негромко, благодаря уменьшенному звуку, но на Дэна он подействовал как электрический разряд шокера. Он оттолкнулся ногами от пола и отъехал на пару метров от стола. Подальше от этого.
— Надо быть осторожным, чтобы не повредить лёгкие раньше времени. Вот так…
Дэн взвыл и вскочил со стула. Еле успев добежать до туалета, он выблевал в унитаз лишь желчь — завтрак давно переварился. Дыша ртом над белым пластмассовым ободком, Дэн всё равно слышал монотонные безэмоциональные рассуждения палача, доносящиеся из комнаты:
— Отодвинуть ребра… сейчас… добраться до лёгких… вот они! О майн гот, как же красивы! Ещё немного…
Дикий нечеловеческий крик.
Дэна согнуло ещё одним приступом рвоты, хотя, казалось бы, больше выходить из желудка нечему. Тишина. Благословенная тишина. Всё? По-собачьи склонив голову набок, Дэн прислушался — тихо. Конец?
Поднявшись, он, пошатываясь, вернулся в комнату. Изображение исчезло, но секунды ещё бежали, видео не закончилось. На чёрном фоне появились по одной кроваво-красные буквы, сложились во фразу «Homo homini lupus est», продержались полминуты и стекли тонкими ручейками вниз.
Крылатое выражение на латыни не нуждалось в переводе. Дэн сжал зубы, гулко сглотнув вязкую, отдающую металлом, слюну.
Волк.
Это он стоит за письмом, фотографией и видео. То ли из опасения, что информация попадёт в чьи-то чужие руки, то ли не доверяя полностью бывшему любовнику, а скорее по обеим причинам Волков не оставил в самом конверте никаких зацепок, что могли бы указать на него и использоваться против него обвинением в суде. Дэн готов был поспорить, что и отпечатков пальцев Волка на бумаге нет. Но слово «lupus» послужило визитной карточкой — сомнений в том, кто именно отправитель, не осталось.
Опустив голову на руки, Дэн закрыл глаза, чувствуя, как внутри всё вибрирует и дрожит, словно желе.
Волк. Решил всё за него. Как обычно. Люди — пешки. Одну убрал с доски, другой показал — твоя клетка отныне в безопасности, никто не угрожает.
Зачем?! Продемонстрировать свою власть? Примерить роль «карающего меча возмездия»? Или… Или он рассчитывал на благодарность?!
И нервная дрожь сразу прошла. Моральное опустошение сменилось злостью на грани ненависти. Дэн вскочил, отбросив бук на пол. Ярость затмила и перекрыла все остальные чувства, требовала выхода.
— Сволочь! Гад! Тварь! — проорал он в пространство, запрокинув голову и смаргивая навернувшиеся злые слезы.
Треснул кулаком в стенку жалобно заскрипевшего шкафа. Но этого недостаточно. Нет, абсолютно недостаточно.

Примечание   
  ¹«Кровавый орёл» (швед. blodörn, норв. blodørn, дат. blodørn) — легендарная казнь времён викингов. На спине осуждённого рассекали рёбра, разводили их в стороны наподобие крыльев, вытаскивали наружу лёгкие и клали их на плечи. Причиной скорой смерти в этом случае должен был бы стать травматический шок либо пневмоторакс. Большинство историков ставит под сомнение существование такой казни или же относит её к области ритуального глумления над трупами врагов, хотя упоминания данной казни имеют место в различных исторических документах.

========== Часть 16 ==========
К концу дня галстук ощущался удавкой. Войдя в гостиничный номер, первым делом Волков ослабил узел и стащил через голову эту чёртову купленную за немереные деньги престижную, но абсолютно не функциональную (разве что действительно удавиться можно) тряпку. Три часа переливания из пустого в порожнее, хождения вокруг да около, прощупывания слабых мест и пускания пыли в глаза, иначе говоря — деловые переговоры с будущим партнёром, вымотали так, будто не языком молол, а вагоны разгружал. Даже взаимодействие с отмороженным на всю голову Мюллером прошло и то легче, чем убеждение перестраховщика Донского стать акционером «Альфы».
Волков пристроил трость к подставке для зонтов, стоящей в углу у двери, швырнул по пути галстук на диван и дохромал до кресла у окна. Нога — сволочь, — никак не желала вести себя пристойно без дополнительной опоры. Усевшись, откинулся на спинку и устало прикрыл глаза.
Взаимодействие с Мюллером…
Совместное убийство — что уж подыскивать какие-то другие слова, надо называть вещи своими именами. Убийство, совершённое с особой жестокостью группой лиц по предварительному сговору. Ему, как организатору, светит лет двадцать. Впрочем, группу доказать сложно. Если вдруг выйдут на него, он не признается ни про роль Мюллера, ни про Серёгу. А ведь Сергей, исключая основную часть… то есть пытки и само убийство — хватит юлить! — сделал всё необходимое до и после: сперва выяснил распорядок дня объекта, непосредственно участвовал в похищении, подыскал идеальное место для претворения плана в реальность, а потом помог утилизировать останки. Волков ухмыльнулся: упрямый мозг опять подсказал обтекаемо-нейтральную фразу вместо «спрятать труп». Человеческая психика всегда подберет наименее болезненный вариант правды.
А правда заключалась в том, что Георгий Романович Байков, пятидесяти двух лет от роду, дважды разведённый, своих детей не имеющий (повезло человечеству, повезло, что не оставила эта отрыжка рода людского на земле своего генофонда), был зверски замучен в недостроенном заброшенном коттедже в Ленинградской области, а после нашёл последнее пристанище в болоте неподалёку.
И ещё правда — без Серёги ничего бы не получилось.
Волков не любил чувствовать себя обязанным, но понимал, что отныне он в неоплатном долгу перед Тарановым.
С непослушной ногой он в одиночку ни за что не справился бы с тяжёлым трупом. Даже до багажника вряд ли дотащил, что говорить о паре километров по болотистому лесу под дождём.
Да уж, тот марафон по пересечённой местности он надолго запомнит. Как и обряд «погребения». Это только в кино злодеи, взяв жертву за ноги и за руки, бодро раскачивают и забрасывают куда подальше, даже не запыхавшись. Волков дважды падал сам и трижды выпускал из рук свой конец свёртка, пока не получилось. А когда уже смотрел, как трясина медленно и нехотя принимает в себя труп, плотно запакованный в полиэтилен с примотанными двумя железными арматуринами, думал, что сдохнет там же, рядом, сидя на кочке и привалившись спиной к чахлой берёзке, давясь сладкопахнущим дурманом воздухом.
А Серёга проделал марш-бросок ещё и с рюкзаком за спиной, в котором пёр два десятикилограммовых блина от штанги. «Для надёжности», — как он пояснил, забрасывая их сверху на погружающийся в топь кокон.
— Хорошо погода говно, и лес не грибной, а для клюквы рано, — сказал Сергей на обратном пути. — Нам для полного счастья только свидетелей не хватало. Что это вы несёте, дяденьки? — спросил он писклявым голосом, и ответил басом, намеренно окая: — Новогоднюю ёлку взад возвертаем, девочка, шла бы ты нахуй отсюдова!
Вот тогда Волков во второй раз подумал, что умрёт. От смеха. Грязный, мокрый с ног до головы, он стоял под усиливавшимся дождём и хохотал, глядя в небо. И знал — он всё сделал правильно, нельзя было иначе.
Сомнения, стоит ли доводить план до полного завершения, а именно — посылать ли видео Дэну, появились при просмотре записи, уместившей несколько часов действа всего в сорок две минуты. Ради этой съёмки и нанимался Мюллер, но результат получился не совсем таким, как Волков рассчитывал.
— Зачем вы оставили звук? Это было важно мне, а тот, для кого делалась эта съёмка, и так знает, за что убили Байкова.
— Он в курсе обо всех жертвах? — уточнил Мюллер. И, не получив ответа, продолжил: — Эта небольшая беседа полностью раскрывает характер нашего пациента, и превращает месть в справедливость не только для вас.
— Вам-то какая разница? — хмыкнул Волков, вынужденный признать, что резон есть.
Сомнительно, чтобы Дэн знал о судьбе четырёх предшественников. Но надо ли ему вообще знать о них? Информация даст запоздалое осознание опасности в полной мере и может вызвать новую волну страхов.
Мюллер пожал плечами:
— Так всё же интереснее смотреть, а основные излияния я вырезал. И я хочу одну копию для себя. Вернее, в подарок для друга — Клаус коллекционирует снафф-видео, — заметив, что Волков недовольно нахмурился, добавил: — За половину суммы от моего гонорара. Вы мне больше ничего не должны.
Волков пристально взглянул на собеседника — красноречивый жест, мог бы и промолчать про копию, проверить все равно бы не удалось.
— Хорошо, одну копию, — сказал он медленно, глядя прямо в холодные серые глаза за стёклами очков. — Кстати, ещё тогда собирался спросить, да забыл — что вы писали на теле?
— Небольшое наставление. Если ваш мальчик… Что вы так смотрите? Догадаться, почему и для кого велась съёмка, было не так уж и сложно после вашего допроса. Я не гомофоб, и мне нет дела до ваших пристрастий. Так вот, если ваш мальчик достаточно внимателен и умён, он поймёт, что прощать и забывать ничего нельзя, нужно извлекать урок из всего, что преподносит тебе жизнь.
— Философски, — сухо заметил Волков, стараясь скрыть, что ему крайне не понравилась догадливость Мюллера. Он вновь стал смотреть на экран, пытаясь представить, что видит всё впервые. Стремясь понять, какие эмоции может испытать Дэн при просмотре: страх, ненависть, отвращение? Или облегчение и моральную удовлетворённость?
Насколько он знал своего рыжего — удовлетворённость вряд ли, разве только подсознательную, в которой тот не признается и сам себе. Но если у него хотя бы мелькала мысль отомстить лично, то это видео должно вправить ему мозги. Убить убийцу — самому стать убийцей. Для Дэна Волков такой судьбы не хотел.
И всё же, с экрана действие воспринималось более отстранённо, наверное, из-за того, что отсутствовали запахи. Тогда, когда всё происходило в действительности, воздух был густо пропитан вонью крови и дерьма, насыщен эманациями страданий и боли — он пьянил, сводил с ума. Но при виде распростёртого тела опять откуда-то из глубины сознания, души, сердца — где там рождаются чувства? — поднималась чернота гнева. Жаль, что убить можно лишь однажды.
Когда он стоял за камерой, сохранять холодную голову было ещё труднее: острое желание оттолкнуть Мюллера и забить эту гниду самому пусть неэстетично и тупо кулаками, но превращая лицо в месиво, кроша зубы и ломая кости, несколько раз заставляло его делать пару шагов вперёд. Останавливало лишь понимание, что тогда Байков умрёт слишком быстро.
Сидя рядом с Мюллером и сжав кулаки до побелевших костяшек, Волков с внешне бесстрастной, как он надеялся, физиономией, расфокусированным взглядом смотрел вперёд. Но видел не вскрывающие ребра руки на экране, а картины. Заключённые в широкие позолоченные рамы куски человеческой кожи с нанесённой поверх тонких узоров краской. «Интересное хобби», — наверное, говорили Байкову гости. Наверное, хвалили его вкус и мастерство. А эта сука, этот нелюдь хранил в телефоне фотографии. С разных ракурсов, на разных этапах, но с одним итогом — в раме на стене. Четыре картины. Кому они достанутся в наследство? И ведь никто никогда не поймёт, не узнает о происхождении материала, не заподозрит, что любуется не искусным тиснением, а шрамами…
Если бы Дэну повезло меньше, то и он стал бы предметом интерьера, оригинальной вещью, украшающей гостиную.
Чернота добралась до глаз, закружила водоворотом.
— Господин Волков, вам нехорошо? — голос Мюллера донёсся будто сквозь шум прибоя.
Не думать, не вспоминать, блокировать. Ну же! Не допустить повторения инсульта. Нельзя позволить.
— Всё хорошо.
Одеревеневшие губы почти не чувствуются — плохо. Давай, давай, загоняй черноту обратно, нельзя ей расползаться, иначе поглотит. Думай о чём-то нейтральном, простом и незамысловатом. Не время помирать.
«А помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела» — песня из громкоговорителя на всю улицу, Первомай, везде красные стяги, пахнет весной и шальным ощущением свободы. Толпы людей: взрослые с транспарантами, дети — одной рукой держатся за отца, в другой флажок или гелиевый шарик… Как он тогда завидовал этим детям в свою первую самоволку из детдома, даже не знал чему больше — обладанию волшебным шариком, который отпусти и взмоет в небо, или тому, что им есть кого держать за руку. Сколько ему было? Лет семь-восемь? Ох и попало же потом за отлучку… Зато вернулся не с пустыми руками, какая-то женщина подарила флажок на круглой деревянной палочке. И уже ему завидовали все в группе. А он был счастлив и горд.
Прав был Моррисон: детское счастье — его нам не понять.
Крик Байкова вернул Волкова в настоящее. Чернота отступила, превратилась в глухую боль за глазницами, привычную, терпимую, уже не пугающую.
— Зачем этот крик в конце? Он же молчал.
— Конечно, в тот момент, — Мюллер выделил интонацией «тот», — он молчал. Даже, если бы был жив к концу, не смог бы кричать. Как только плевральная полость сообщается с внешней средой — давление в ней равняется атмосферному, лёгкое спадает, крик невозможен. Но он не молчал раньше. — На его губах появилась лёгкая улыбка. С подобным выражением лица, наверное, Торквемада подносил факел к хворосту под очередным еретиком. — Всего-то наложить звук в нужное время, а согласитесь, какой эффектный финальный аккорд. Этот крик просто изумителен по звуку и глубине заложенных в нём эмоций. Можно слушать как музыку.
У Волкова не в первый раз появилось иррациональное ощущение, что он общается с инопланетянином вроде Хищника, залезшего в человеческую оболочку. Но его присутствие рядом действовало похлеще адреналина: организм, всеми фибрами чувствуя инаковость и возможную опасность, вернулся в тонус рекордными темпами, даже боль прошла.
— А это зачем? — он кивнул на появившиеся кроваво-красные буквы на чёрном фоне.
— Меня вдохновила ваша фамилия, не скрою. Ну и какой же фильм без морали? — приподнял одну бровь Мюллер.
— У вас есть мораль? — не удержался Волков.
— Разумеется, — небрежно ответил Мюллер. — Но, как и у вас, господин graue Wolf, она весьма отличается от общепринятой.
— Менее пафосно её оформить вам религия не позволила?
— Моё чувство прекрасного, — отозвался Мюллер насмешливо. — Вы принимаете мою работу? У меня самолёт через четыре часа.
— Да.
— Приятно было с вами познакомиться, — светским тоном произнёс Мюллер, протягивая руку для пожатия. — Но надеюсь, мы с вами больше не увидимся.
— Взаимно, — честно ответил Волков, коротко сжав в ответ его ладонь и выходя в красноречиво распахнутую перед ним дверь.
— Да, чуть не забыл, меня просили кое-что передать вашему приятелю, — прозвучало в спину, и он застыл в дверном проёме. Мюллер достал из внутреннего кармана и вручил ему сложенный листок бумаги. — Auf Wiedersehen, Herr Wolf.
Прямо в гостиничном коридоре, отойдя от номера всего на несколько шагов, Волков без малейших колебаний развернул листок — мало ли что там подсунул этот психопат для Серёги.
«Прости меня, Серёжа. Я давно тебя простила» — оказалось написанным на листке красивым ровным почерком.
— Н-да, любовь к пафосу у семейки Мюллеров, похоже, в крови, — буркнул он себе под нос, запихивая вновь сложенный листок в карман брюк.
Сам Сергей, получив послание, ничего не сказал. Он разгладил сгиб листка пальцем, и на какое-то мгновение на его лице появилось мечтательно-задумчивое выражение, которое наверняка крайне не понравилось бы Антону, наблюдай он своего любовника в тот момент. Потом Серёга щёлкнул зажигалкой и кинул догорать листок в глубокую керамическую пепельницу.
— Треснет, — сказал Волков.
— Не треснет, — возразил Сергей.
И оба стали внимательно смотреть, как горит бумага. Пепельница с честью выдержала испытание и осталась цела. Таранов закурил, Волков покосился на пачку сигарет, но промолчал. Если уж он не начал снова курить в день убийства, то и дальше продержится.
— И что дальше? — спросил Сергей, тщательно вминая окурок в остатки записки. — Ты получил что хотел. Отдашь это Дэну? Он не поймёт. Я — не понимаю.
— Я делал это не ради того, чтобы он понял. Даже не ради него самого, — хмуро ответил Волков, оглядывая кухню и подолгу задерживая взгляд на каждом предмете. Прямиком от Мюллера он отправился на Васильевский остров к Сергею, и никто не мешал разговору, в квартире они находились вдвоём: у Антона ночное дежурство, баба Зоя в санатории. Но в тот момент Волков почувствовал сожаление, что их нет. Он взял в руки пачку, покрутил в пальцах, положил обратно и перевёл взгляд на Сергея. — Просто по-другому я не могу. Ты — не понимаешь, ты был против с самого начала, но ты помог. Почему?
— Та же хуйня, тёзка, — Сергей прикурил очередную сигарету. — Та же хуйня. По-другому не могу. Тоха мне когда-то сказал: «Так честно».
Волков кивнул.
— Так честно. Эта тварь должна была умереть. Долго, блядь, и мучительно. А Дэн должен знать. И про меня тоже.
— Расскажешь ему? Объяснишь?
— Нет, не придётся. На видео всё есть.
— Ты что, засветился? — Сергей привстал со стула. — Ну ты и…
— Не кипишуй, никаких следов, не подкопаешься. Но он поймёт от кого.
Какое-то время они сидели в тишине, думая каждый о своём.
— А если он расскажет Тохе? — нарушил молчание Сергей, нахмурившись.
Волков перевёл на него взгляд: шрамы на брови и щеке стали заметнее, будто преломили лицо в разбитом зеркале.
«Он боится. Сейчас. Не когда похищал человека, не когда тащил труп к болоту, а сейчас. Боится, что его любовник узнает. Ему есть кого терять. Счастливый человек».
— Ты ему соврёшь, — безапелляционно заявил он. — Что знать не знаешь, слыхом не слыхивал. Но он ему не расскажет. Уверен. — И лицо Сергея перестало выглядеть криво вырезанной маской, расслабилось, ожило. Солдат по природе — он привык верить командирам и полагаться на их приказы. А сейчас своим командиром он признавал Волка. — Если Дэну потребуется с кем-то обсудить, то, скорее, к тебе придёт.
— А я думаю, к тебе.
А вот за этот утешительно-сочувствующий тон Волкову захотелось дать ему по зубам. Керамической, мать её, прочной пепельницей.
— Нет. Ко мне — нет.
Сергей правильно понял интонацию — «не влезай, убьёт», и перевёл разговор на более безопасную, но не менее важную тему:
— Что там с Донским? Мутный он.
— Враг моего врага — мой друг, — ухмыльнулся Волков. — Он давно на Левицкого зубы точит. Но ему нужны гарантии.
— И прибыль?
— И прибыль, конечно…
Они тогда проговорили полночи, разрабатывая тактику, просчитывая варианты…
Сегодня состоялась очередная встреча с Донским и, в принципе, тот действовал, как они тогда и предполагали на кухне: пытался приобрести не просто пакет акций, а контрольный, в надежде, что Волкову некуда деваться. Он же на пару с Серёгой напропалую врал о прекрасном состоянии дел и всячески демонстрировал, что из желающих влить деньги в «Альфу» очередь.
Надо же, кто бы ему сказал лет пять назад, что он окажется в плотной связке с Тараном, получившим своё прозвище не столько из-за фамилии, сколько из-за привычки решать все вопросы лоб в лоб напролом. Но в сложившейся ситуации гораздо важнее изворотливости и умения просчитывать ходы стали его другие качества: порядочность и честность. Сергей, без сомнения, по-прежнему мог наломать дров под влиянием момента, и сперва сделать, лишь потом подумать, но чего-чего, а удара в спину от него можно не опасаться. И в бизнесе, и в жизни.
Если каким-либо образом полиция все же свяжет исчезновение Байкова с ними, Сергей не расколется. По крайней мере, не сразу. Надо реалистично смотреть на жизнь: признательных показаний можно добиться от кого угодно и в чём угодно. Будет стоять задача у следствия — и в убийстве Кеннеди признаешься. Но насчёт себя он не волновался: его не до конца оклемавшимся мозгам хватит, наверное, одного сильного удара в голову. Повезёт — умрёт. Если нет, то…
— Буду лежать гниющим овощем в тюремной больничке, заебись перспектива, — проговорил Волков негромко, открывая глаза и глядя в окно на не в пример лучшую перспективу: золочёный купол Исаакиевского собора на фоне свинцового неба.
Сколько бы он ни приезжал в Петербург, этот величественный вид всегда наполнял душу спокойствием. И напоминал, что все страсти человеческие мелочны и преходящи, а законы и правила вовсе ничего не стоят. Бóльшую часть жизни — сорок лет! — потратил Монферран на создание шедевра, одного из красивейших в мире соборов, а ему отказали быть в нем похороненным, не сочли нужным исполнить последнюю волю. Не той веры зодчий оказался. Люди всегда торопятся решить за бога, кто заслуживает нимба или анафемы, выставляя свою ограниченность соблюдением божественных заветов.
Разве заповедь «не убий» можно применить к Байкову? Конечно, нет. Волков ни секунды не раскаивался и не мучился угрызениями совести.
И следы они замели грамотно: свидетелей похищения не было, улик в том коттедже не осталось, труп не найдут. Единственное слабое звено — Мюллер, но ему нет выгоды наводить полицию на их след, да и не так уж много у него информации, что-то доказать будет трудно. Хотя нервы потрепать может при желании.
 — Ничего, стукач не выдаст, свинья не съест…
А в голове уже звучали остальные слова: «По больному месту да калёным швом, по открытой ране да сырой землёй, из родной кровати да в последний раунд…».
Раздавшийся стук в дверь помешал мысленно допеть песню Летова до конца.
Волков вздохнул, ох уж эта Аллочка, дня не проходило, чтобы она не заглянула в номер поинтересоваться: не угодно ли чего уважаемому Сергею Александровичу, всё ли его устраивает в сервисе. Дорогая девочка и ножки красивые. В другое время обязательно бы озвучил, что ему угодно, но все эти дни он настолько уставал, что было не до неё. Хотя сейчас минет, пожалуй, не помешает, поможет расслабиться.
— Войдите! — Ручка двери не шелохнулась. Странно, обычно дважды повторять не приходилось. — Входите, открыто! — повысил он голос.
Дверь открылась, но за ней оказалась не Аллочка. На пороге стоял Дэн.

========== Часть 17 ==========
План был предельно прост: прийти, посмотреть в глаза, врезать по морде, уйти. Почти «Veni, vidi, vici», как у Цезаря — ничего лишнего. Разговаривать Дэн не собирался: нереально облечь в слова все эмоции, что бурлили внутри, да и незачем. Если бы Волка волновали его чувства — пришёл бы сам или хотя бы позвонил, но для него, как обычно, значение имеют лишь собственные. Нет, никаких разговоров. Выяснить, где он, встретиться и вложить в удар всю силу. Всё.
И первая часть прошла как по маслу.
Долго искать Волка не пришлось. Когда он бывал в Питере, всегда останавливался в «Астории», наверняка и сейчас там. Чтобы убедиться в этом, Дэну всего-то потребовалось обратиться к Лидии Леонтьевне — директору по обслуживанию. Удивительная женщина, работающая в отеле чуть ли не четверть века и помнящая не только имена и фамилии постоянных гостей, но их привычки и требования. Она была первой, кто услышал ложь про племянника, когда Волк на заре их знакомства привёл Дэна к себе в номер, и наверняка ни на секунду в неё не поверила, но ни единым жестом не продемонстрировала неприязнь или осуждение.
— Не предупреждайте его, пожалуйста, я хочу сделать сюрприз, — попросил её Дэн, старательно улыбаясь, узнав что: «Да, Сергей Александрович, конечно же, у нас, и да, в своём любимом номере с видом на Исаакий».
Лидия Леонтьевна царственно кивнула, не сводя с него внимательных глаз. Направившись к лестнице, Дэн спиной чувствовал её взгляд и облегчённо выдохнул, когда, проскочив мимо лифта и золочёных табличек с именами звёздных гостей отеля, свернул за угол. Дэн всегда робел перед этой женщиной, чувствуя себя тем самым «трудным подростком», которым когда-то представил его Волк.
Теперь осталось vidi, vici.
«Как только откроет дверь, сразу бить, — мысленно твердил Дэн про себя, сжимая и разжимая правый кулак. — Как только откроет, сразу».
А в голову, несмотря на повторение установки, лезли ненужные воспоминания. В этих стенах он узнавал Волка, видел его разного: циничного и жёсткого, нежного и внимательного, безумно далёкого и неимоверно близкого. Впервые Дэн оказался в «Астории» в дупель пьяным, Волк привёз его бесчувственное тело и собирался трахнуть. Но обломался, получив вместо секса прикроватной лампой по затылку. Второй раз Дэн поехал уже добровольно, а Волк заботился о нём и лечил после избиения и изнасилования. Их первый полноценный секс произошёл в отеле. И тот разговор, после которого он решился на переезд в Москву, тоже состоялся здесь. И потом, когда уже оба приезжали в Питер, сколько ночей он провёл в гостинице, не возвращаясь домой, сколько раз просыпался в обнимку с Волком?
Интересно, тот вспоминает о связанных с «Асторией» вехах в их отношениях? Помнит, как они загваздали простыню мёдом и вареньем, когда завтрак в постели из кормления блинчиками с рук перешёл в секс? Или для него это всё не имеет значения — было и прошло?
«Неважно, всё это неважно, главное, для меня в прошлом», — Дэн так же старательно, как недавно улыбался строгой Лидии, обнёс воображаемым железобетонным забором все чувства, кроме одного — злости. Это помогло.
«Осталось поставить точку, — остановившись перед нужной дверью, он перевёл дыхание и ещё раз повторил свою мантру: — Как откроет, сразу бить».
Подняв правый кулак на уровень плеча, костяшками левой кисти Дэн постучал.
И тут простой и ясный план неожиданно дал сбой. Потому что Волк дверь не открыл. Услышав «войдите», полностью настроенный на определённый ход событий Дэн растерялся. Но не разворачиваться же несолоно хлебавши? Помедлив, он нажал на дверную ручку.
Сейчас войдёт, встретится лицом к лицу, ударит и уйдёт.
Но Волков и тут спутал карты: он не поднялся навстречу, остался сидеть, лишь развернул ногой своё кресло от окна и кивнул головой на диван напротив. Чуть подумав, Дэн решил принять это безмолвное приглашение сесть. Что стоять, как провинившийся школьник перед директором школы? Бить он пока передумал: сидящий, конечно, не лежачий, но как-то всё равно неправильно. Западло — как сказал бы сам Волк. Ничего, словом тоже можно причинить боль.
Усевшись, Дэн посмотрел с вызовом на Волка. И в первый момент не понял, что именно изменилось в знакомом до малейшей чёрточки лице, но тут же сообразил: седина на висках — её стало гораздо больше. Если раньше в черных волосах изредка встречались серебряные, то сейчас они, пожалуй, сравнялись в количестве. «Соль с перцем», — всплыло в голове определение, пока Дэн жадно всматривался, отмечая и углубившуюся жёсткую складку у рта и ставшие более заметными морщины у глаз.
Но выражение этих самых глаз осталось прежним, насмешливо-покровительственным, как и тон, с которым Волк спросил, привычно обойдясь без приветствий:
— Насмотрелся?
— Насмотрелся. Ты постарел и… — мозг безошибочно выбрал нужное слово, что может ударить больнее: — Обрюзг. — Пусть оно и не соответствовало действительности, Волк не выглядел отёчным или располневшим, наоборот, скорее похудел, зато звучало крайне обидно. Но чтобы бить наверняка, Дэн добавил контрольное: — Жалкое зрелище.
«Задело», — с удовлетворением понял он, когда левый угол рта Волка пополз вверх в усмешке: привычка скалиться тем сильнее, чем меньше нравилась ситуация, в этот раз сыграла против него.
— Я скучал по тебе, — сказал Волк, и Дэн внезапно осознал, что улыбка искренняя, затрагивающая не только губы, но и глаза: даже жёлтые лучики вокруг зрачка, казалось, стали ярче. — Я чертовски по тебе скучал, рыжий.
«Скучал?! Это ты делал, когда был мне нужен?» — кровь мгновенно прилила к щекам, Дэн с трудом удержался, чтобы не потрогать их, перенаправил уже инстинктивно поднявшуюся к лицу руку выше, провёл от лба до затылка. После поездки в Прагу он вернул естественный цвет волос, попросив парикмахера просто срезать все крашеные пряди, и сейчас короткий ёжик колко пружинил под подушечками пальцев. Хотелось орать и материться, высказать всё, что накипело, обвинить и потребовать ответа. Но это значило показать своё неравнодушие. Свою так и не исчезнувшую зависимость. 
Нет, всё-таки первоначальный план был верный: надо бить, не разговаривая. Словом действительно можно причинить боль, и у Волка это получается отменно.
— Мне всё равно, — заявил Дэн максимально бесстрастно, собираясь наконец сделать то, зачем пришёл.
Неправильно — пусть. Что о нём будет потом думать Волк — не всё ли равно? Разбить в кровь эти улыбающиеся губы, а если повезёт, то и прикус подрихтовать, и пофиг, что собственная кисть тоже пострадает — ради такого дела не жалко. Дэн уже начал подниматься с дивана, когда раздался звонок.
Волков снял трубку со стационарного выполненного под старину телефонного аппарата на столике рядом с его креслом:
— Да? Да, всё хорошо. Сюрприз?
Он мельком взглянул на вставшего Дэна и отвёл взгляд. «Ясно, Лидия бдит, не накосячила ли, что не предупредила», — понял тот.
— Удался. Конечно, приятный. Нет, спасибо. Обязательно, — закончив беседу, Волков подтвердил предположение Дэна: — Лидия, — и без перехода добавил: — Не получится.
— Что?
— Сильно ударить с твоего места не получится. Удар пойдёт по касательной, мне есть куда отклониться.
— А так? — Дэн немного переместился и занёс кулак.
— Так лучше. — Волк взглянул на него снизу вверх, чуть откинув голову назад. — Но я всё равно успею перехватить твою руку. — Дэн несомненно бы проверил успеет или нет. К тому же его взбесило, что тот так и не соизволил оторвать задницу от кресла, будто вообще не воспринимал угрозу всерьёз. Но Волк продолжил: — Пожалуйста, не надо сейчас. Давай поговорим, — и что-то в интонации заставило удержать руку: так можно было бы просить убрать пистолет от виска. — У тебя ведь есть вопросы? Я буду честен, обещаю.
Не отвечая, Дэн сделал несколько шагов, отходя от кресла. Встал у второго окна, потеребил кисточку на шнуре, удерживающем штору, вернулся и снова сел на диван.
Волк в очередной раз поставил всё с ног на голову. В нём вообще чувствовалась какая-то странность. А «пожалуйста» из его уст и вовсе нонсенс. Но наверняка есть причина для такого поведения. И наверняка эгоистичная.
— Ты послал мне видео, чтобы я пришёл? Ждёшь благодарности?
Осенённый догадкой Дэн подался вперёд, подозревая, что не ради одной лишь встречи Волк отправил конверт с картой памяти. Что-то ему понадобилось, но просить напрямую не стал, знал, что бесполезно. А вот «ты — мне, я — тебе» вполне в его стиле. Я тебе убийство Мастера, а ты мне… Что ему может быть нужно через столько времени полного игнора? Почему именно сейчас?
— Я всегда считал: видеть кошмары во снах легче, зная, что наяву они невозможны, — после паузы ответил Волк. Без конкретики, но и так понятно о чём, вернее, о ком. Дэн сжал зубы: да, после того, как узнал, что Мастер мёртв, ужас перед возможной встречей с ним исчез. Но спасибо Волк не дождётся! Тот будто почувствовал: — Я не жду от тебя… — и нахмурился, словно ему не нравилось, что придётся сказать: — Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь меня простить за видео и за… всё, что случилось по моей вине. — Дэн промолчал: зачем подтверждать очевидные вещи? — Но ты моя семья, рыжий. Только ты.
Семья… Что-то осталось де-юре оформленным на «племянника»? Скорее всего. Вот зачем — из-за бизнеса. Конечно, что может быть ещё?
— Что мне надо подписать? — спросил он в лоб.
— Подписать? — удивление прозвучало натурально.
— Что тебе от меня надо? — перефразировал вопрос Дэн, вновь начиная заводиться. — Ты же никогда не делаешь ничего просто так! Для чего ты послал мне это сраное ублюдское видео? Ещё раз окунул во всё то дерьмо, в которое я попал из-за тебя — зачем?! — с каждым словом он повышал голос и к концу фразы практически кричал. — Чтобы я узнал, что ты такой же?! Ты ведь знаешь, что он сделал со мной? Конечно, Сергей тебе рассказал! Хочешь посмотреть?!
— Рыжий. — Волк протянул к нему руку в останавливающем жесте. — Дэн!
— Блядь, я думал, сильнее ненавидеть тебя невозможно, — выпустив из пальцев край футболки, Дэн сгорбился, зажав ладони между колен.
Надо встать и уйти, зря он вообще пришёл, на что только рассчитывал — даже избей он Волка до полусмерти, ничего бы не изменилось. Надо уходить. Но из него словно вытащили стержень.
— Я обещал тебе ответить честно на вопросы, ты их задал, — голос Волка звучал глухо, будто слова давались с трудом, и паузы между ними длились дольше обычного. — Это было не убийство, а казнь. Зная только про результат… про труп, не понять разницы. Но для меня она важна. И я хотел, чтобы ты тоже её увидел. Это первая причина, зачем я отправил тебе видео. А вторая… Я никогда так не боялся, Дэн, как тогда, после звонка того уёбка. Всё можно потерять и потом вернуть: деньги, власть, положение. Кроме человека. И что твоя жизнь оказалась в опасности — целиком и полностью моя вина. Но оказалось я не такой сильный, чтобы жить с этим грузом вины. Исправить я ничего не мог, было поздно. Но я мог, и я сделал это — переложил часть вины на другого. И заставил его расплатиться. Ты считал меня сильным. Теперь ты знаешь, что это не так.
— Думаешь, мне стало от этого легче? — не поднимая взгляда, с горечью спросил Дэн.
— Нет. Знать неприглядную правду всегда тяжелее, чем верить в ложь.
«Иногда ложь во спасение. Иногда ложь защита, а правда разрушает, — мысленно возразил Дэн. — Если бы ты скрывал своих любовниц, наши последние два года я был бы счастливее. Если бы ты не…»
— Почему ты мне изменял? — неожиданно для себя он озвучил продолжение размышлений: ведь если искать изначальную причину, что привела их к сегодняшнему положению дел, то она именно в изменах. Не будь их, всё возможно сложилось бы иначе. Наверняка иначе!
Волк, не знающий о логической цепочке, приведшей к вопросу, и не ожидавший столь резкого перевода темы, какое-то время молчал.
— Если трахаешься с девственницей, рано или поздно она захочет проверить — а как это с другими. Это человеческая натура — сравнивать и выбирать.
Дэн непонимающе взглянул на него и поразился перемене, произошедшей всего за несколько минут: он буквально посерел, щёки ввалились, а глаза нездорово блестели. «Это сумерки, игра теней, — нашёл объяснение Дэн. — Не думай, что он так сильно распереживался из-за признания своей в кавычках слабости. Нихера себе слабость! Он обдуманно и хладнокровно пошёл на зверское убийство, — напомнил он себе. — Цинично и жестоко поставив меня в известность. И если бы я не пришёл — ему было бы всё равно, каково мне. Ну, возможно, поскучал бы ещё недолго. Но он прав — мне нужно знать правду о нём. Чтобы избавиться наконец от иллюзий».
— И? — не дождавшись продолжения, поторопил он Волка.
— Ты был девственником до меня. И я не хотел, чтобы тебе приходилось врать, когда захочешь сравнить или попробовать новое. Свободные отношения для двоих. — Волк пожал плечами, будто это само собой разумеющийся вывод.
— Охуеть, — протянул Дэн. — И показывал пример?! То есть… — он задохнулся от возмущения, — это ты мне карт-бланш выдал своим демонстративным блядством? Ещё скажи, что через силу с ними спал! Ради благой, мать её, цели расширить мой сексуальный опыт!
— Нет, конечно. Посмотришь на такую: жопа, сиськи, сама из трусов выпрыгивает — грех не трахнуть. — Дэн поморщился: Волк, видимо, решил действительно отвечать предельно честно на любые вопросы. — Верность до гроба — выдумка дамочек-романисток. И средство манипулирования между супругами или в парах всё тем же чувством вины. Да и потом, с парнями я не спал, а женщины… секс с ними не может быть изменой мужчине, это совсем другое.
— Это для тебя другое! По какой-то твоей извращённой логике! А для нормальных людей измена это предательство, это больно!
— Из-за навязанной морали, в которой тупая ебля важнее, чем… — он не договорил.
— Чем что? — зацепился за обрывок фразы Дэн. — И неужели ради чего-то более важного нельзя удержать член в штанах?
Волк потёр переносицу:
— Ты злился, знаю. Но никогда не говорил, что… тебе больно.
Теперь пришла очередь Дэна взять паузу. Машинально он провёл рукой по дивану, задев пальцами что-то лежащее на нём. Это что-то оказалось галстуком темно-стального цвета с тонкими косыми полосками более светлого оттенка. Новый, наверное, такого он у Волка не помнил. Так же машинально Дэн намотал длинный конец галстука на ладонь.
— Я тоже хотел выглядеть более сильным в твоих глазах. — Откровенность за откровенность. — Да и вряд ли мои слова остановили бы тебя.
— Тогда, честно — не знаю. Сейчас — да.
— Сейчас уже поздно, — тихо произнёс Дэн, презирая себя за всё-таки проскочившую вопросительную интонацию.
Волк то ли сделал вид, то ли действительно не расслышал, но ничего не сказал. Оно и к лучшему, решил Дэн. Осталось выяснить кое-что ещё, и всё — причины задерживаться не будет. Он помедлил, стыдясь задавать такой глупый вопрос, ведь ответ очевиден, но ему необходимо было убедиться, услышать именно от Волка.
— Раз уж у нас вечер откровенных вопросов и ответов… — мучительно подбирая слова, медленно начал Дэн.
— Да, — кивнул Волк. — Без прикрас.
— Ты сказал: «Человека нельзя вернуть» — это понятно, смерть назад не отмотаешь, но ведь… 
«Я-то жив!» рвался изнутри крик, но Дэн сдержался.
— Если человек жив, то исправить можно. Хотя бы попытаться. Почему ты не захотел со мной говорить тогда… после? Когда Сергей меня вытащил, ты прислал ему смс, почему?!
— Я отвечу, рыжий, — Волк в очередной раз потёр переносицу и лоб между бровями, словно стремясь прогнать головную боль. — Но это займёт время. И раз уж у нас действительно вечер вопросов и ответов, у меня к тебе всё-таки будет просьба. Спустись в ресторан, закажи что-нибудь. Устал как собака, — он слегка улыбнулся. — А у меня сегодня кроме кофе в желудке ничего не было. Аж мутит, — и добавил: — Пожалуйста.
Дэн, и так пребывающий в полном внутреннем раздрае, настолько оторопел от непривычной Волковой вежливости, что согласился без возражений. Да и видно было, что тот не врёт — действительно вымотан до предела, Дэну и самому дался их разговор непросто, а если учесть, что Волк явно вернулся в номер не после дня в спа, то понятно было, что сил нет. Как тот привык работать, уж известно. «Ты же знаешь, меня ноги кормят» — извечная шутка-отговорка, слышимая неоднократно, когда Волк возвращался домой поздним вечером.
Вопрос, какого хрена тот не сделал заказ по телефону, а погнал его, пришёл Дэну в голову только на пороге ресторана, когда безупречно выглядящий метрдотель преградил ему путь:
— Простите, молодой человек, без галстука в наш ресторан нельзя.
— А у меня есть!
Вовремя сообразив, что так и вышел из номера, не сняв с ладони намотанный галстук, Дэн поднял правую руку и бодро помахал ей перед метрдотелем. Пока тот, поражённый наглостью, думал, как отреагировать, Дэн обогнул его и быстрым шагом направился к официантке.
Что взять для Волка не вызвало никаких затруднений, даже в меню не пришлось смотреть: солянка, Рибай стейк, который здесь готовили с какой-то розовой солью — Волк уверял, что лучше нигде не пробовал. Ну и фирменный салат для надёжности. Проговорив заказ, Дэн застыл перед ожидающей продолжения девушкой. Брать ли что-то себе? Он не то, чтобы умирал с голода, но поесть бы не помешало. Хотя заказать для себя — значит, минут тридцать-сорок провести в номере до того, как всё доставят, а потом ещё будет ужин. Не свидание, конечно, но…
Не в этом ли причина, что Волк отправил его в ресторан? Давал выбор и возможность определиться или пытался прощупать почву? И не воспримет ли он совместный ужин, как… Чёрт, ну почему с Волком вечно так сложно? Никогда не знаешь, не скрывается ли в его поступках двойное или даже тройное дно. Но у них же сегодня вечер правды? Вот вернётся и спросит прямо. До того, как принесут.
Решив дилемму, Дэн слегка повеселел и добавил в заказ бефстроганов и крабовый пирог.
— Напитки? — спросила девушка, и Дэн снова завис.
Под солянку классика водка, но брать для Волка сто грамм точно перебор. Да и вино как-то слишком… Да что ж такое-то?! Простое дело, нечего искать во всем скрытый контекст и придумывать не пойми что.
— Клюквенный морс, минеральная вода с газом, чай, — отчеканил он металлическим голосом.
— Зелёный, чёрный, пуэр…
— Чёрный!
Избавившись от официантки, Дэн не отправился сразу обратно, а завернул к бару. Пить с Волком, конечно, лишнее, но ему самому не помешало бы что-нибудь покрепче для прочистки мозгов, норовивших закипеть от объёма принятой за короткий срок информации.
Прожив столько времени с Волком, он знал — у того собственный, часто кардинально отличающийся от общепринятого взгляд на вещи. И мотивы поступков, озвученные им, вполне укладывались в модель его мира. В которую он все ещё включал и его, Дэна.
— Значит, что мы имеем? — спросил Дэн сам себя, когда бармен, поставив перед ним стакан с виски, отошёл на другой конец стойки.
«Чертовски скучал», «ты моя семья», «только ты», «никогда так не боялся», «не мог жить с этим грузом вины», «сейчас — да»…
Все слова Волка, произнесённые сегодня, свидетельствовали, как минимум, о неравнодушии. Но не он ли сам сотни раз твердил, что слова пусты, и нужно верить лишь поступкам?
— А если у него действительно были важные причины, из-за чего он не смог даже позвонить? Какие?! Горло болело? Бред. Но если, предположим, были, то… что?
Залпом выпив виски, Дэн решительно направился в номер. Сперва надо узнать, а потом… потом и решит.
Без стука открыв дверь, — кстати, почему Волк её не закрывает? — он вошёл в номер. Кресло у окна оказалось пустым. На подлокотнике снятый пиджак.
— Волк, — позвал Дэн негромко в сторону спальни, дверь в неё была распахнута настежь, но целиком помещение не просматривалось. — Во-олк.
Тишина. Он подошёл ближе к дверному проёму, заглянул — никого. Внутрь не стал заходить, огромная двуспальная кровать будила ненужные воспоминания. В ванной он, что ли? Больше негде.
Дэн походил по номеру, постоял у окна, вытащив мобильный, проверил почту, посмотрел новости Вконтакте, но Волк так и не вышел. И шума воды не слышно. Заснул на унитазе? Или стало нехорошо? Он ведь говорил: «Аж мутит».
Дэн стукнул костяшками по косяку двери:
— С тобой всё нормально?
Подождал ответ, но не услышал вообще никаких звуков. Тогда тронул ручку, и выяснилось, что этот замок тоже не закрыт. Всё же странная привычка появилась у Волка не закрывать двери. Может, его там просто нет? Дэн толкнул створку.
Волк сидел на полу, привалившись спиной к стене и упираясь в неё затылком. Запрокинутое лицо в ярком электрическом свете выглядело неестественно бледным на фоне тёмной плитки. Глаза закрыты. Левая рука с закатанным до плеча рукавом безвольно свисала вдоль тела, а пальцы правой, лежащей на бедре, были сомкнуты на шприце.

========== Часть 18 ==========
Острая боль пронзила колени, когда Дэн рухнул на пол рядом с Волком, чуть не прикусив язык лязгнувшими зубами.
— Волк!
Волк открыл глаза, пару раз моргнул, сел прямо. Замешательство во взгляде быстро сменилось пониманием ситуации и привычной уверенностью:
— Всё нормально, рыжий. Всё хорошо. Я просто… заснул.
Он поднял правую руку и чётким броском отправил пустой шприц в джакузи. Раздался неприятный шорох пластика об эмаль, когда шприц по инерции проехал по дну, будто пробежало какое-то большое насекомое.
— Испугался за меня?
Дэн сперва отодвинулся, а потом встал, потирая ушибленные колени. Сердце ещё билось в учащённом ритме, но на место страху пришла злость. Он же реально испугался, испугался до полуобморока. А оказывается…
Сука Волк. Словно в душу плюнул.
— И часто ты теперь засыпаешь на полу в ванной, предварительно обдолбавшись наркотой? — едко спросил Дэн, пряча обиду за напускным презрением.
— Это не наркота. Помоги мне встать, ногу отсидел, — произнёс Волк, протянув руку. — Ну что ты смотришь на меня, как комсомолец с плаката на классового врага? — спросил он, когда Дэн не пошевелился, чтобы ему помочь. — Это не наркотик, — повторил с нажимом и скомандовал: — Ну!
Нехотя Дэн дал ему руку, помогая подняться, взгляд зацепился за оставшийся на полу резиновый жгут, чёрной пиявкой изогнувшийся на плитке.
— А что тогда?
— НЗ, — и видя непонимание, Волк пояснил: — Неприкосновенный запас.
— Ты издеваешься?
— Я говорю тебе правду, как обещал. Смотри: зрачки не сужены, не расширены…
Он насмешливо ухмыльнулся и, не отпуская из захвата жёстких пальцев, притянул к себе Дэна, приближая лицо. И тут же воспользовался удобным положением: провёл тыльной стороной левой кисти по скуле, огладил шею и запустил пальцы в волосы, сжимая.
Успокоившееся было сердце вновь рванулось в груди. Дежавю. Когда-то, сотню лет тому назад, в другой жизни это уже было: блики света на тёмном кафеле, ослепительная белизна джакузи, жёлто-зелёные глаза так близко, что в бездонные зрачки — до того ли, определять их размер? — можно провалиться и пропасть, и сильные руки…
Только тогда Волк держал грубо, намеренно причиняя боль, а сейчас легко массировал затылок, ероша волосы.
— Как только тебя увидел, не мог отделаться от мысли проверить какие они на ощупь, — признался тот, понизив голос. — Жёсткие…
И столько прозвучало скрытой нежности в ничего по большому счету не значащих словах, что Дэн замер. Не отстраняясь, он сделал глубокий судорожный вдох. Знакомый горьковатый аромат проник в ноздри, что-то в нём неуловимо изменилось, но без сомнения парфюм остался прежним. «Эгоист». Как было бы просто, если бы и Волка можно было охарактеризовать одним этим словом. Но Дэн прекрасно знал другие грани, видел больше, чем тот, наверное, показывал кому-либо за свою жизнь. «За вызовом прячется хрупкость, за резкостью греет мечту, себе не прощает он глупость, и мстит себе¹… за прямоту» — откуда взялись эти строки? Он даже в подростковом возрасте не пытался писать стихов, и сейчас уж точно не подходящий момент начинать.
— Помнишь? — шепнул Волк хрипло, вжимая его в себя крепче. — У меня осталась потом огромная шишка на темени. Наверное, именно тогда я в тебя и влюбился…
Сказал и отпустил, сам отстранился, отворачиваясь к раковине, упёрся в неё ладонями.
— Ты точно под наркотой, — ошеломлённо произнёс Дэн, трогая шею по росту волос, где по коже до сих пор словно пробегали слабые электрические разряды.
«Или я… — а в голове сложилось продолжение: — Чтоб сильно не ранить, не клинить, и чтоб не держать на игле, он молча вас ночью покинет, растаяв в предутренней мгле¹».
Мотнув головой, Дэн попытался отогнать не ко времени вылезшую поэтичность. Где его привычный внутренний голос с изрядной долей скептицизма и сарказма? Что это было вообще?! Одно движение, прикосновение, несколько слов, и вся тщательно выстроенная по кирпичику оборона готова разлететься к чертям.
— В шприце ничего криминального, тонизирующий состав, который тебе выпишет любой врач, — сказал Волк ровным голосом, будто ничего не произошло, включил воду и начал умываться.
А Дэн смотрел на выступающий над воротником шейный позвонок, на виднеющиеся под тканью лопатки, на узкий чёрный ремень и на обтянутую серыми брюками аккуратную мускулистую… Волк выбрал, конечно же, именно этот момент, чтобы обернуться за полотенцем. Дэн быстро отвёл глаза.
— Помогает быстро восстановить силы: десять-пятнадцать минут отдыха, и ты снова бодр и весел, — продолжил Волк, вытерев лицо. — У меня он хранился на крайний случай, если накроет на важных переговорах. Я решил, что наши переговоры достаточно важные, — он улыбнулся примирительно: — Я не хотел тебя пугать. Не кипишуй, рыжий, я не подсел на старости лет на иглу, и со мной всё нормально. Но мне приятно, что ты за меня беспокоишься.
— Любой бы забеспокоился. Кому охота объясняться с полицией, если бы ты кони двинул, — вредным голосом выдал Дэн, злясь на себя, что моментально поплыл от близости, и за первоначальный испуг, близкий к панике.
Конечно, Волк не из тех, кто принимает наркотики или кончает жизнь самоубийством. Но что ещё можно подумать, видя бескровное лицо с закрытыми глазами? Именно эта мысль пришла в голову первой — что он его потерял. Теперь уже навсегда.
— У тебя проблемы со здоровьем? — спросил Дэн, пристально всматриваясь в Волка.
То ли после укола, то ли от кратковременного сна, но нездоровая бледность исчезла, лицо уже не казалось измождённым, и глаза стали живыми и яркими. А зрачки действительно нормальные, теперь это получилось определить.
— Бессонница. — Волк дёрнул плечом. — Неприятная штука, но жить можно.
«Раньше у тебя бессонницы не было», — чуть не сорвалось с губ, но Дэн вовремя прикусил язык. Не стоит вспоминать, что было — воспоминания могут далеко увести.
— Из-за бизнеса? — стараясь произнести вопрос как можно небрежнее, уточнил он.
— Из-за тебя, — просто ответил Волк и сделал шаг на сближение: — Тут надо бы сказать что-то возвышенно-романтичное, но…
«Если полезет целоваться, всё», — что «всё» Дэн вряд ли смог бы озвучить, и в то же время отчётливо понимал: он не найдёт в себе сил отказать. Чего врать самому себе? Он хотел Волка, остро, мучительно, невыносимо хотел обладать им и отдаться ему. Тяга никуда не делась, как бы он ни старался уверить себя в обратном. Но если их незаконченный разговор перейдёт в секс, это будет не просто капитуляция с его стороны, это станет проигрышем для них обоих, потому что невозможно вернуться в прошлое, даже идя по своим старым следам. И если Волк этого не понимает, то… всё.
— Я старый солдат и не знаю слов любви, — на секунду остановившись рядом, продолжил  Волк и, демонстративно не сгибая левую ногу, похромал обратно в комнату. — Но я всё ещё не сказал ни слова неправды! — заявил он, не оборачиваясь.
Дэн закатил глаза, а после взглянул в зеркало: сама собой на лице возникла придурочно-радостная улыбка. Да что такое?! Только на самой заре их знакомства настроение, словно чуткий флюгер на малейший ветерок, реагировало на слова и поступки Волка, качаясь от уныния к восторгу. «Не как флюгер, а как говно в проруби, — вылез с определением наконец проснувшийся внутренний циник. — Пальцем поманит, и побежишь, теряя тапки. Соберись! Подумаешь, на чуЙства намекнул разок, а ты уже и рад».
Дэн нахмурился, скорчил зверскую рожу своему отражению и вышел из ванной. Не намекнул, а сказал прямо. И не один раз, а несколько. Даже странно: раньше Волк, как черт ладана, избегал признаний.
— Ты изменился, — озвучил он свои мысли стоящему у окна Волку.
— Только идиоты не меняются. Мир вокруг ни секунды не стоит на месте, и если ты умеешь замечать, анализировать, делать выводы, — он обернулся, — если не врёшь самому себе — ты меняешься. Ты спрашивал, почему я не приехал и не позвонил. Потому что тогда мне было проще застрелиться, чем посмотреть тебе в глаза или услышать твой голос. Когда я это осознал, я понял и другое…
И, конечно же, по закону подлости именно в этот момент ожил телефон, разродившись сигналом скайпа. Гонза — больше некому, но как же некстати! Выругавшись мысленно, Дэн достал телефон и взглянул на экран, а после сбросил вызов и вышел из учётной записи. Потом перезвонит сам.
— Парень, девушка?
— Парень, — ответил машинально Дэн и лишь потом сообразил, о чем в действительности вопрос. — Это не то… — Кровь опять предательски прилила к щекам, наверняка заставляя их покраснеть. — То есть… Не твоё дело! Так что ты понял?
Волк кивнул, но ответить ему снова помешали. На этот раз стук в дверь. Получив приглашение войти, на пороге появилась официантка с накрытым на две персоны передвижным столиком.
— Ваш ужин.
Пока она переставляла тарелки на стол, что-то щебеча про мастерство их шеф-повара и стреляя глазками в сторону Волкова, Дэн, не вслушиваясь, думал на тему: как так получается, что никакие доводы рассудка не в силах повлиять на выбор сердца? Гонза — открытый, добрый, порядочный, заслуживающий любви на все сто. Но почему, даже занимаясь с ним сексом, он не чувствовал и малой доли того, что ощущал просто стоя рядом с Волком? Что за несправедливость? Какой-то душевный мазохизм. Замкнутый круг, из которого непонятно как выбраться. Да и выбираться-то не хочется…
Как сказала однажды бабушка про их отношения с Волком: «Влюблённость — когда он для тебя идеал, прямо-таки само совершенство, а любовь — это когда он козёл, но другого тебе и не надо». Дэн не знал, сама она придумала, или высказывание кому-то принадлежит, но в его истинности убедился на собственном примере. Иногда ненавидел Волка, иногда хотелось его убить, но другого, пусть самого замечательного и лучшего, не надо.
Сняв куртку, Дэн повесил её на вешалку возле входной двери, щёлкнул по выключателю — августовские сумерки плавно двигались к ночи, мельком обратив внимание на подставку для зонтов, оттуда торчали две рукояти: одна изогнутая, сделанная под кость, от зонта-трости, а вторая от обычной трости с набалдашником под чернёное серебро. Вот ведь выпендрёжники в Астории, всё стараются под старину закосить. И телефон у них а-ля двадцатые годы, так и тянет снять трубку и крикнуть: «Барышня, мне Смольный!», и трости эти, ещё бы на вешалку котелок пристроили, а под неё калоши поставили для большего антуража. Лучше бы форму для персонала той моды сделали, а то юбка вон еле задницу прикрывает.
— Если вам что-то понадобится…
Обладательница короткой юбки собралась наконец-то уходить, но напоследок, видимо, решила продемонстрировать все достоинства фигуры, изящно склонившись над столиком.
— Позвоним.
Волк непринуждённо всучил ей сложенную купюру, вытащенную из заднего кармана брюк, официантка улыбнулась и захлопала ресницами, благодаря.
Дэн, которому не давалось искусство вручения чаевых — вечно чувствовал себя неудобно, будто взятку пытался впихнуть, — скривил недовольно рот. Настроение вновь упало до нуля.
— Эта штука такая важная — ой, любовь, эта штука такая быстрая — е-ей, жизнь, эта штука бывает острая — боль, но это всё, что может случиться с тобой², — пропел Волк вполголоса, снимая с блюд серебряные крышки, вроде их называют «клош», но Дэн бы не поручился. — Вот что я понял, рыжий.
— Что?
— Что — что? «Садитесь жрать, пожалуйста», говорю.
— Знаешь, что меня всегда бесило? — спросил Дэн, когда они оба сели за стол. — Эта твоя манера. Ты говоришь вроде серьёзные вещи, но с такой подачей, как будто в прикол. Зачем? Тебе наплевать? Тебя забавляет это всё?
— Нет, — ответил Волк серьёзно. — Это самозащита, рыжий.
— От меня? — Дэн удивлённо взглянул на него. Неужели прав был Антон, когда говорил, что Волк боится?
— Когда я ем, я глух и нем, — не поднимая взгляд от тарелки и сосредоточенно работая ложкой, сказал Волк. — Кстати, спасибо за солянку, отличная. Жаль, водки нет, а заказывать уже поздно, пока принесут, съем всё. Что это ты в трезвенники подался? И хлеба не взял, на диете, что ли?
— Волк, блядь! — не выдержал Дэн. Он еле притронулся к бефстроганов, кусок в горло не лез.
— Только ты можешь сделать мне больно, рыжий, — Волк оставил легкомысленный тон, ответил без ёрничества. — Я пытался убедить себя, когда ты ушёл, что так правильно: тебе будет лучше, мне будет проще… Мне нихрена не проще, но не суть. Скажи, что тебе действительно лучше без меня, и я буду спокоен. Но скажи правду.
Правду… Дэн задумался. Вяло ковырял вилкой, собирая из кусочков мяса горку, и думал. Волк его не торопил, поменял тарелки, отодвинув пустую из-под солянки и, придвинув со стейком, уже не спеша принялся есть.
Если бы можно было отмотать всё, как на киноплёнке, к началу, поступил бы он по-другому? В тот их вечер, когда предложил жить вместе. Сказал бы те же слова, зная, к чему они приведут? Дэн исподлобья коротко взглянул на Волка: тот уехал бы в свою Москву, и они больше не встретились.
Он не попал бы к Мастеру.
Но и пяти лет вместе не было бы. А за них произошло многое, не только ведь плохое.
— Рыжий, я сбежал от всех нахер, выключил телефон и до послезавтра не проявлюсь, пошли они все… Айда играть в дальнобойщиков, махнём куда глаза глядят?
— На ночь прямо?
— Ну, а что? Ты и я. Давай?
— Давай!
Они тогда доехали почти до Твери и ночевали в какой-то богом забытой гостинице на трассе, на ледяных влажных простынях. Но им было жарко, Волк открывал скрипучую форточку, зачерпывал снег с внешних рам и таскал маленькие быстро тающие комки в кровать: «Охладить одного рыжего извращенца, который бессовестно заездил честного водилу».
— Спи, всё хорошо, я с тобой.
— Не уйдёшь?
— Никогда…
После похорон бабушки, когда приснилось, что Волка закапывают вместе с ней, закидывают ржавым суглинком. И космически-чёрное одиночество давит на грудь, не даёт сделать вдох. Но рядом тепло тела, щекотное прикосновение щетины к плечу, страхи растворяются по тёмным углам, исчезают… И верится — всё хорошо.
— Рыжий, блядь, ты заебал! Одень шапку, на улице минус пятнадцать!
— Надень.
— Да хоть что с ней сделай! Только сохрани свои мозги с гулькину каку в тепле!
— Я хотя бы русский знаю, в отличие от некоторых безграмотных!
— Что-о? Да знаешь, куда я её тебе одену?! Не, лучше запихну! А ну, стой!
В тот день он прогулял институт, а Волк опоздал на какое-то совещание.
— Во-олк, прекрати, тут люди!
— Где? Нет никого, а если я немедленно не доберусь до твоей задницы, рехнусь! Ты знаешь, что сводишь меня с ума?
— Было бы с чего сводить…
— Ну всё, ты сам напросился!
Когда они вышли из примерочной кабинки, от щёк, наверное, прикуривать можно было, а Волк хранил холодно-надменное выражение лица, пока они не расплатились и не отошли от магазина на несколько метров, лишь потом сложился пополам от хохота. И Дэн, сперва отлупил его пакетом с покупкой по спине, а после заржал сам. Любимые джинсы, заношенные до дыр.
— Не так, нет, тут надо быстрее.
— Я и так делаю быстро, не получается!
— Дай, покажу, рыжий. Увереннее. Резче. Ну? Видал?! Во, как надо! Переворачивается в полете.
— Выпендрёжник!
— А ты рукожоп!
— Кто-о?
— Эй, у меня горячее оружие в руках!
— Сейчас в другом месте будет!
Блины на масленицу. Он всё-таки научился переворачивать их, подбрасывая в воздух движением сковородки.
— Рыжий, сука, да двигайся ты уже!
— Во-олк, какой ты, какой…
Нет, это не надо вспоминать, не сейчас.
Не замечая, что на губах появилась мечтательная улыбка, Дэн невидящим взглядом смотрел на световое пятно от люстры на хромированной стали, машинально покачивая зажатую в пальцах вилку, чтобы отблеск перемещался по рукояти.
Отказался бы он от всего, что было, ради сохранения собственной шкуры? Нет.
Но дело ведь не в шрамах. И даже не в перенесённом страхе, не в унижении, не в испытанной боли. Потеря себя, смещение всех координат — вот что произошло по вине Мастера. По вине Волка. С ним тоже было больно. Не надо было резать снаружи, рвалось само. Там, внутри.
«Я любовь узнаю по боли
 Всего тела вдоль³».
И Волку больно, раз он защищается. Это они такие? Или любви без боли не бывает?
Он не знал.
— Я не знаю, — сказал Дэн вслух, подняв взгляд на Волка. И повторил: — Я не знаю. У меня было не так уж много времени для понимания. Знаешь, чтоб в спокойной обстановке.
Глаза Волка потемнели, а на скулах выступили желваки:
— Тебе больше ничего не грозит. Из-за меня — не грозит, — поправился после небольшой паузы.
— Ну да, — покивал Дэн, подцепил на зубчики кусочек говядины, отправил в рот. — Все же твои «партнёры» в курсе, что я… — договорить не получилось, внезапным спазмом перехватило горло. Дэн надрывно закашлялся до выступивших слез. Волк быстро налил минералки в бокал, сунул ему в руки. После пары больших глотков кашель отступил. — Что я, как ты там сказал этим? Чмошник дырявый, сам убил бы?
— Дэн…
— А разве не так? О, я уверен, ты решишь все свои проблемы, если ещё не решил. И завод не отдашь, и ещё что-нибудь захапаешь! В компенсацию за неудобство. Только как племянника меня уже не представишь, верно? Так что тебе без меня уж точно проще. А мне лучше.
«Станет. Обязательно», — продолжил он мысленно.
— Всё. Я пошёл.
— Ещё минуту, — попросил Волк. Он отставил тарелку и откинулся, заложив руки за спинку стула. Белая ткань рубашки натянулась, очерчивая грудные мышцы. — Ты прав, уходить надо вовремя. Я решил уйти из Альфы. Думаю, ты должен знать.
— Что? — Дэн, уже отодвинувшись от стола, остался сидеть, с изумлением глядя на Волка. — Чтобы ты ушёл? Это нереально.
Он подразумевал, что тот никогда добровольно не уйдёт из бизнеса — да это всё равно, что Казанова решил бы блюсти целибат!
Но Волк воспринял его слова по-своему:
— Да, это будет непросто. Я на многих завязан, и многие завязаны на меня. По щелчку пальцев, конечно, не выйдет. Но за год, плюс минус пара-тройка месяцев, должно получиться безболезненно соскочить и пристроить людей. Тебе хватит года?
— На что?
— Понять в спокойной обстановке. Но обещать, что не буду звонить и пытаться встретиться, не стану. Буду. И в Питер планирую часто приезжать. Мы оба изменились, Дэн. Но связь осталась. И не только с моей стороны, я это знаю, — убеждённо сказал он.
— Ты хочешь… — Дэн не договорил, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли. Волк снова, в какой уже раз, сделал то, чего от него нельзя было ожидать. — Это ты вроде как ради меня идёшь на жертвы?
— Нет, настолько я не изменился, — хохотнул Волк. — Конечно, из-за себя. Но благодаря тебе. Благодаря тебе я понял, что важно, а что нет. Это возвращаясь к вопросу о понимании. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на грызню за место под солнцем. Солнца и так хватит на всех, нужно лишь отойти в сторону. Но это трудно понять, когда… — он потёр пальцами переносицу. Похоже, этот жест стал одной из новых привычек, появившихся после их расставания. — Когда тебе с самого детства приходится доказывать своё право на то, что у других есть само собой, по умолчанию.
Дэн свёл брови, размышляя. Что детдом наложил отпечаток на характер Волка, он, разумеется, знал, но тот никогда не заговаривал сам ни о своём детстве, ни о юности, будто сразу родился успешным напористым бизнесменом, готовым переть к своей цели как танк, не обращая внимания на тех, кто попадает под гусеницы. А на все расспросы отмахивался, мол, это было давно и неправда, неинтересно, и вообще «что у нас есть пожрать?». Единственная история из прошлого, преподнесённая и та в виде сказки, была о совершенном убийстве. Убийстве человека, которого он любил. Дэн никогда бы не узнал об этом, но Волк счёл, что он должен понимать, с кем живёт. Эта его черта — принципиальная честность в некоторых вопросах — могла причинять боль, но не могла не вызывать уважения.
Волк не договаривал, уходил от ответа, путал следы не хуже своего прототипа из животного мира, но напрямую никогда не врал. И сегодняшнее обещание говорить правду означало даже не то, что он не будет лгать, а максимальную искренность и открытость с его стороны.
Будет ошибкой сейчас уйти, решил Дэн.

Примечание.    
¹ из стихотворения автора Убийца_с_нежными_глазами «Вдохни, почувствуй. Egoiste Platinum by Chanel»
² из песни группы Суп Харчо «Эта штука»
³ из стихотворения Марии Цветаевой «Приметы»

========== Часть 19 ==========
Аккуратные коротко подстриженные ногти, длинные пальцы, никаких колец или печаток: Волк терпеть не может любые украшения. Никогда не носил ни цепочек, ни браслетов, говорил, что мешают, единственное, что признает — часы. Ну и запонки иногда, если на каком-нибудь приёме, требуется «black tie». Костяшки указательного и среднего пальцев немного увеличены по сравнению с остальными, но если не всматриваться, то не заметишь. Сильная широкая кисть с линиями синих вен, можно проследить, как они идут дальше по руке, выступая сквозь бледную, не тронутую загаром кожу, и скрываются под закатанным рукавом рубашки. На изгибе локтя наверняка остался след укола, маленькое тёмное пятнышко, интересно — одно оно там или их несколько? Дэн нахмурился: что бы ни говорил Волк, инъекции в вену не выпишут просто так для общего тонуса. Повёл взгляд обратно по тёмным волоскам на предплечье, задержался на запястье, странно голом без привычных часов, и вновь вернулся к рассматриванию кистей, соединённых кончиками пальцев в домик.
И эти руки цепкие, властные, но способные быть удивительно нежными и ласковыми, вырезали на теле Мастера пафосное и циничное изречение про опыт?
— Почему на немецком? — вырвалось у Дэна вслух. Что Волк неплохо говорит по-английски, он знал, но познания в немецком тот ни разу не демонстрировал.
— Это не моя инициатива, — мгновенно ответил Волк, будто ждал именно этого вопроса. — Я бы сделал… — Пальцы разошлись на секунду и снова сомкнулись. — По-простому.
— Ты не сам его?..
— Нет.
Дэн тихо выдохнул, чувствуя, как медленно расслабляется плотный жёсткий комок где-то в груди. Вот оказывается, что надо было спросить в первую очередь, вот что скручивало внутренности и не давало спокойно дышать после просмотра видео. Он понял это лишь сейчас по наступившему от короткого отрицания облегчению — будто камень с души упал.
Факт убийства Дэн принял без моральных терзаний. Легко быть гуманистом и говорить о всепрощении, как и призывать соблюдать закон, осуждая самосуд — всё это, конечно, правильно и замечательно. Пока не коснулось тебя или близких. Он бы за Волка тоже убил, даже с большей вероятностью, чем за себя.
И смерть Мастера неоднократно прокручивал в воображении, представляя, как тот умирает тяжело и долго. Но даже самые кровавые фантазии, которыми он упивался, будучи в клубе, и утешался после освобождения, меркли по сравнению с заснятым убийством. Способ, демонстративно жестокий, нечеловечески-извращённый, отказывались принимать и сердце, и разум. Не так уж важно, кого Волк нанял, имя ничего не изменит, главное, что не лично. «Спасибо, что это был не он, — мысленно поблагодарил Дэн, сам не зная кого: вселенную или бога, или все высшие силы вместе. — Спасибо».
И в тот же момент он, по-прежнему не отрывая взгляда от соединённых на столешнице пальцев, понял, зачем Волк послал видео. Все озвученные им причины вторичны. Они тоже имеют место быть, но основная цель заключалась в другом. И про неё Волк умолчал.
— Ты не сказал мне правду, — подняв на него глаза, медленно проговорил Дэн. — Волк! — возгласом выражая возмущение и удивление, он подался вперёд, уперев ладони в колени. — Ты не сказал мне правду!
— Я не врал, — отрезал Волк. — Ни единого слова лжи. А правда у каждого своя.
Не в силах усидеть на месте, Дэн вскочил, сделал несколько шагов к окну, вернулся, плеснул в бокал минералки, залпом выпил и вновь заходил по номеру. Все разрозненные детали, подспудно отмечаемые мозгом, но осознанные лишь сейчас, будто выплыли на поверхность, стали выпуклыми и яркими настолько, что игнорировать их не получилось бы при всём желании.
Мысли растревоженным роем бились в голове, смешивались, вытесняли одна другую, не давая толком задержаться ни на одной из них.
Отсутствие часов на руке. Ни следа загара — и это к концу лета. Запах. За всё время Волк ни разу не закурил. В номере курить запрещено, но раньше это его не останавливало, высовывался в окно по пояс и плевать хотел на все запреты. Он не поднялся из кресла навстречу. Жгут. НЗ. Нога затекла. Старый солдат. Чернёное серебро набалдашника трости в подставке для зонтов — только для антуража? Видео. Смерть Мастера нарочитая, зрелищная, настолько жуткая, что воспринимается тошнотворным ужастиком вроде «Пилы». Отвлечь от важного, подсунув второстепенное. Смс, а не звонок. Бессонница. Заготовленная, едва не озвученная Сергеем ложь про медовый месяц. Рыжая Илона. Демонстративность измен. На публику, напоказ. Когда они начались? Тогда же, когда Волк выкупил акции завода. Да, они отмечали сделку в декабре. И после был тот корпоратив. Переключить. Как каналы на телевизоре. «Lupus est» — на экране кровавыми буквами. Переместить кошмар за стекло. И ведь сработало. «Тебе лучше, а мне проще». Вправить вывих, влепив пощёчину — было, проходили. Откуда Волк разбирается в медицине? Запоздалый вопрос, не приходящий раньше в голову — это же Волк, он умеет и может всё. Всё, что захочет. Всё, кроме…
Дэн остановился. Всё было перед глазами, он смотрел, но не видел.
Правда у каждого своя. Один и тот же поступок можно трактовать с кардинально разных точек зрения, дело лишь в мотивах. Добро и зло никогда не бывают безусловными, они всегда субъективны.
Обойдя стол по периметру, Дэн остановился напротив Волка, наклонился, опёршись костяшками кулаков в столешницу.
— Ты пытался подставить вместо меня Илону?
— Я не успеваю за тобой, рыжий.
Соединённые руки дрогнули, расцепились, отвлекающим манёвром принялись переставлять тарелки.
— Всё ты успеваешь! — Дэн поморщился от попавшего в глаза неожиданно яркого блика с серебряной поверхности крышки, когда Волк закрыл ей пустую тарелку. — Ты пытался подставить вместо меня Илону, — не вопросом, а утверждением повторил он. — Знал, что на тебя будут давить. Именно для этого тебе понадобилась невеста. Не тёлка с улицы, за которой никто не стоит, нет, тебе нужна была с влиятельным папашей. Хотел столкнуть их лбами? Этого Левицкого и того, кто на тебя наехал? И рыбку съесть, и на хуй не сесть?
— Не совсем так, — нахмурился Волк. — Тогда я ещё не был точно уверен, кто именно…
— Но подстраховался, — прервал его Дэн, не отрывая пристального взгляда от лица напротив и ощущая себя, как однажды на полигоне, когда ещё до нажатия на спусковой крючок сердцем чуял, что выбьет десятку. Так и сейчас он не сомневался в интуитивно пришедшем знании о мотивах поступков Волка — был уверен, что прав, что не ошибается. — Ты же не просто дал мне уехать. Ты подтолкнул меня к отъезду! Знал, чем больше ты будешь якобы против моего возвращения в Питер, тем быстрее я свалю. Мне только интересно, а если бы я не прочёл случайно о свадьбе, что бы ты делал? Подсунул журнал мне под нос?
— Ты зря отказывался идти ко мне работать, твои бы аналитические способности да на пользу дела…
— Подсунул бы, — с каким-то весёлым изумлением констатировал Дэн. — И стоило мне уехать, ты сразу пустил инфу про племянничка-пидора, с которым на одном поле срать не сядешь, так? Так, стопудов! Поэтому и не контролировал меня, чтобы не спалиться на связи, если кто-то просечёт, даже Сергея не напряг с охраной. Ты думал, что таким образом, полностью выпнув из жизни, выведешь меня из-под удара. Только не срослось.
— Не срослось, — откликнулся эхом Волк.
И отсутствие возражений окончательно убедило Дэна в правоте. Раз с этим не ошибся, значит, и остальные выводы верны.
— А потом что-то случилось с тобой. Антон говорил, Сергей срывался в Москву. Что-то серьёзное случилось. А сам Сергей про вендетту плёл. И не еби мне мозг сказками про бессонницу! Огнестрел? Поэтому ты хромаешь, старый солдат, блядь! И палка у дверей твоя! — он обвиняющим жестом ткнул пальцем в сторону подставки для зонтов. — Ну? Будешь отрицать?!
— Не буду. Твоей дедукции позавидовал бы Шерлок Холмс, — Волк насмешливо ухмыльнулся, задрав левый край губ, но Дэн видел по глазам, что каждым словом продолжает бить в яблочко, и тот лишь по многолетней въевшейся привычке держит лицо, играет до последнего, хотя на руках козырей не осталось.
— Но не только нога, из-за неё ты курить бы не бросил. Лёгкое задело? Поэтому ты не приехал в Питер, поэтому даже не позвонил — лежал подыхал, да? А я бы понял по голосу, что что-то не так. А тебе ведь действительно проще сдохнуть, чем показать, что ты тоже живой! Что ты обычный человек, что не всё можешь… И это долбанное видео ты прислал, чтобы я… Чтобы я ненавидел тебя, ведь любви ты, по своему мнению, не заслуживаешь, — голос от долгого разговора на повышенных тонах сел, и последние слова прозвучали хрипло. — Только это глупо, Волк. Ужасно глупо. И неправильно.
Волк налил в бокал морс, неторопливо выпил, вытер губы салфеткой. И ничего не ответил. Его молчание сказало Дэну больше, чем любые слова: обратной стороной эгоизма оказался альтруизм с налётом убийственного мазохизма. Всё дело, с какой стороны смотреть. А на стороне Волка всегда одиноко. По крайней мере, он так думает. И пять лет вместе ничего не изменили. А возможно ли вообще это изменить? Дэн тяжело опустился на стул. После эмоционального всплеска наступила усталость, резко захотелось спать, вот прямо здесь бы свернулся на коротком диванчике и заснул, пристроив голову на подлокотнике.
В наступившей тишине стало слышно, как за окном по отвесам тихой морзянкой стучит дождь. Волк поднялся из-за стола, медленно, останавливаясь на каждом шагу, но упрямо не хромая — Дэн не сомневался, что именно упрямство помогло пройти пару метров ровно, — подошёл к окну и открыл створку. В комнате моментально повеяло озоновой свежестью, ветер с Невы надул занавеску парусом, бросил отросшие волосы на лоб Волку, тот смахнул их резким движением ладони.
— Нереальное зрелище, — кивнув на Исаакиевский собор, выступающий из темноты благодаря подсветке, произнёс Волк. — Но там — только небо в кольчуге из синего льда.
Дэн, встрепенувшись, поднял голову. Из чьей песни слова он узнал, но текст целиком вспомнить не мог, и к чему было сказано, не понял. Но ведь не просто так процитирована строчка Башлачёва? Дэн вопросительно взглянул на Волка, ожидая продолжения, но тот на него не смотрел, потянувшись к столику с телефоном. Оказалось, что за вычурным старомодным аппаратом лежало незамеченным современное средство связи.
«Странно, что его никто не дёргал весь вечер, неужели выключал звук? А сейчас куда-то звонить, что ли, собрался?», — наблюдая, как Волк снимает блокировку экрана большим пальцем, отстранённо подумал Дэн, пытаясь всё же вспомнить, что там дальше в песне, и уловить смысл фразы.
— Дэн, — позвал его Волк, — иди сюда. Хватит зависать в прострации. — А когда он, поднявшись, приблизился, протянул телефон. — Это для тебя. Там две фотки, перелистни, когда первую посмотришь.
На экране оказался рисунок: чёрно-красный дракон, опоясывающий или скорее обнимающий мужской торс. Покрытое тщательно прорисованной чешуёй изогнутое тело располагалось у схематично набросанного человека на боку, как раз там, где у Дэна были шрамы, голова вылезала на левую грудь, длинный красный язык обхватывал незамкнутым кругом сосок, а задняя лапа как будто держалась за бедренную косточку. Дэн увеличил изображение, рассматривая детали: зигзагообразный гребень, загнутые когти, хищная, но не жуткая, а неуловимо озорная морда с прищуренным глазом. Грамотное переплетение цветов создавало ощущение объёма — рисовал явно профессионал.
На втором снимке ракурс был со спины: сложенные треугольные крылья дракона выходили на лопатку, а хвост, извиваясь, спускался к ягодице.
— Это что, татуировка? — недоверчиво спросил Дэн, хотя без всяких сомнений это не могло быть ничем иным, кроме эскиза татуировки.
— Тебе же они нравятся, — пожал плечами Волк. — А я ничего не подарил тебе на двадцатипятилетие. Ну и подумал, чего мелочиться, бить — так по-крупному. Рисунок одного из лучших тату-мастеров Питера. Если захочешь, он воплотит его в жизнь.
— Питера?
— Решил, ты откажешься мотаться на сеансы в Москву. Их будет не меньше десяти или даже пятнадцати, сам понимаешь, площадь большая.
Дэн наконец оторвался от рисунка и перевёл взгляд на Волка.
— Нельзя изменить случившееся. Но можно сделать что-то новое, — ответил тот на незаданный вопрос.
— Спасибо, — голос подвёл, сорвался, и Дэн повторил ещё раз: — Спасибо. Мне нравится.
Он вновь стал рассматривать дракона, но линии почему-то расплывались и смазывались, пришлось несколько раз моргнуть, возвращая себе чёткость зрения. В этом был весь Волк: проигнорировав все обвинения и не снизойдя до объяснений, он задал свою тему разговора. Ни единым словом не выказал сочувствие, но предложил вариант избавления от шрамов — превратить их во что-то другое, сделать из портящего жизнь уродства красоту, на которую можно будет смотреть без стыда и боли.
— Значение имеет лишь то, чему ты его придаёшь, — негромко произнёс Волк, словно догадался, о чём он думает. — Ты можешь держать свои страхи, страсти или привычки на привязи, не позволить им овладеть тобой и перерасти в зависимость. Это как бросить курить.
— Психологи бы разорились, если бы все проблемы можно было решить, как отказаться от сигарет, — возразил Дэн больше из чувства противоречия, чем желая действительно начинать спор. — А есть ещё алкоголизм или наркомания. Фобии, в конце концов.
— Всё в голове. И зависит лишь от силы… — Волк задумался. — Не знаю, силы духа, воли. Может быть, от того, как ты умеешь пользоваться мозгом, насколько он у тебя развит.
— Ты про всякие самовнушения? — скептически хмыкнув, поинтересовался Дэн. — И скрытые возможности?
— Нет, я про то, что чувствами тоже можно управлять. Как там пел Пресли? Take my hand, take my whole life too, for I can't help falling in love with you… — Волк помолчал. — Я не хотел падать. Держался на краю. И все эти бляди… всё моё блядство, — поправился он, — отчасти для этого. Не только для отвода глаз. Чтобы удержаться, потому что упасть страшно. Понимаешь? — Дэн промолчал. Он оценил, как ненавязчиво тот перевёл тему от его страхов к своим, но не поверил в них до конца. — Упасть… слишком больно.
И ответил строчкой из другой песни того же Башлачёва, не сомневаясь, что её-то слова Волк помнит наизусть:
— Ну что ты, смелей, нам надо лететь.
Он мог бы поспорить, что оба они вспомнили тот момент, когда эта фраза прозвучала между ними впервые. В постели перед их первым сексом.
— А ну от винта, все от винта, — продолжил Волк с горькой улыбкой. — Ты прав, рыжий, почти во всём прав, — он приблизился вплотную, притянул Дэна за плечи, пристально глядя в глаза. — Кроме пулевого, всё в точку. Мой организм, сука, обошёлся без посторонней помощи. — Дэн непроизвольно качнулся ещё ближе, обеспокоенно вглядываясь в зрачки, Волк коротко мотнул головой. — Сейчас всё нормально, серьёзно, нормально, всё хорошо. Но я действительно думал тогда, что… Черт, рыжий, когда ты так близко, я не могу ни о чём думать!
— Врёшь, — в момент пересохшими губами шепнул Дэн.
— Сейчас вру, — легко согласился Волк. — Могу думать. Но только об одном… Я ужасно тебя хочу, — и прижал плотнее, провёл рукой по спине от начала шеи до поясницы. Ладонь задержалась на ремне джинсов, будто раздумывая — стоит ли подныривать, а пальцы уже теребили ткань, задирая футболку.
Дэн замер, ощущая, как напряглись мышцы в инстинктивной попытке защититься. Пусть всё в голове, но перешагнуть через страх, как удалось сделать с Гонзой, не получалось. Сама мысль о сексе с Волком вызывала вполне реальную боль в грудине. Потому что с ним секс никогда не был просто телодвижениями для получения оргазма. Всегда значил больше.
Реакцию на шрамы Дэн не боялся, знал, у Волка не будет ни брезгливости, ни жалости, но… он просто не хотел, чтобы тот их видел. Или касался. Будто они могут запачкать ещё и его.
— Нет, — уже мысленно видя, как могло бы быть: он опускается на колени, расстёгивает молнию, высвобождает из-под резинки трусов член налитой, твёрдый — его твёрдость ощущалась бедром и сейчас через два слоя ткани, — касается языком головки, обхватывает губами. А Волк смотрит сверху вниз, убирает мешающие, лезущие в рот пряди, наматывает их на кулак, властно и нежно, подталкивая… Дэн сглотнул. Нет больше длинных волос, ничего, что было раньше, нет. Но что же тогда тянет и болит в груди? — Нет, — повторил он больше для себя.
Не дав разорвать объятия, Волк переместился, чтобы опираться спиной о косяк окна, провёл холодными пальцами по скуле, погладил мочку, очертил изгиб ушной раковины. «Это не его пальцы холодные, это я горю», — догадался Дэн.
— Мне не секс от тебя нужен. Не только он. И люблю я тебя не за тело, — негромко произнёс Волк, задержав пальцы на виске, именно там, где лихорадочно бился пульс. Дэн забыл сделать вдох, настолько остро отозвалось в нём сказанное: именно эти слова, даже с той же интонацией, почудились ему, когда он лежал, распятый на столе перед Мастером. — Не знаю за что, — продолжил Волк с мгновенно вспыхнувшими в глазах жёлтыми искрами, — но даже не за твою охуенную задницу, и не за твой блядский рот, и уж точно теперь не за воло…
— Прекрати, — прервал Дэн, дёрнув головой в попытке высвободиться.
Раз он заметил возбуждение Волка, то и его собственное не осталось тайной. Но нельзя, нельзя! — и будь он проклят, если знал почему, но чувствовал каждой клеткой — нельзя!
— Не прекращу, — серьёзно ответил Волк, оставив ёрнический тон. — Я не прекращу говорить тебе правду. И сделаю всё, чтобы ты мог мне верить.
Он убрал руки и отклонился назад, показывая, что больше не ограничивает свободу, чем Дэн сразу и воспользовался, быстро отойдя на безопасное расстояние. Вылил остатки минералки в бокал и жадно выпил, чудом не расплескав всю воду. По горлу побежала прохладная струйка, впиталась в ворот футболки.
Вытащив телефон из кармана, Дэн почти не глядя ткнул в иконку такси. Нужно время, подумать, переосмыслить… да просто успокоиться! Чтобы перестали трястись нервно пальцы, чтобы в голове не скакали бешеными блохами мысли. Необходимо остаться одному, слишком много сегодня открылось в Волке. Что настоящее, что наносное — как понять, когда от эмоций голова кругом?
— Я домой, — бросил Дэн, со смешанным чувством надежды и страха ожидая, что его остановят.
— Да, поздно уже, мне тоже надо выспаться, — голос прозвучал спокойно и без тени разочарования. — Я ещё неделю в Питере. Сходим завтра куда-нибудь? Часов в пять-шесть.
— Ты приглашаешь меня на свидание? — недоверчиво уточнил Дэн, по-прежнему не поворачиваясь.
— Я приглашаю тебя в свою жизнь. В душу, сердце… — и Волк не был бы собой, если бы удержался от иронии, — в печень и лёгкие, в задницу и рот, — пауза и абсолютно иначе, тоном, пробирающим до мурашек: — Не дай мне упасть одному.
— Я подумаю, — удалось ответить ровно, пусть для этого и потребовалось собрать все остатки самообладания.
«В душу, сердце… Не дай мне упасть…» — это действительно прозвучало?! Не иначе завтра пойдёт снег, хотя метели в августе Дэн удивился бы меньше.
Он двинулся к выходу, спиной ощущая взгляд. Только надев куртку и повернув дверную ручку, обернулся: Волк смотрел на него.
— Да, — произнёс одними губами и быстро вышел, почти сбежал, даже не закрыв дверь.
Уже поворачивая к лестнице, он услышал, как она хлопнула, и помчался вниз, прыгая через ступеньку. Такси подъехало через пару минут, и, садясь в машину, Дэн не удержался, взглянул на окна третьего этажа. Лишь одно из них было открыто, на фоне освещённой комнаты чётко просматривался тёмный силуэт. Лица, конечно, разобрать не получилось, но Дэн не сомневался, что Волк улыбается. И улыбнулся в ответ, зная — тот почувствует, поймёт.
   
========== Часть 20 ==========
Сигнал смс звонким «ты-дын» разбил хрупкие остатки сна. С трудом разлепив глаза, Дэн взглянул на экран: «В 18-00 у Чкаловской на выходе». Приглашение на свидание в стиле Волка. И даже без знака вопроса.
В шесть, значит. А сейчас?.. сейчас только девять. Учитывая, что заснул под утро, а спешить никуда не надо, можно ещё спать и спать. Можно, да уже не получится. Дэн откинулся на подушку, невидяще уставившись в потолок, представляя Волка. Глаза цвета морской воды с янтарными лучиками вокруг зрачков: обманно-солнечное на холодном серо-зелёном. Неуступчивые губы, обычно плотно сжатые или искривлённые сардонической усмешкой. Жёсткое лицо человека, привыкшего подчинять.
И тем не менее, вчера он не приказывал, а просил.
Ладонь скользнула под одеяло, сжала твёрдый от утренней эрекции член.
Власть. Зависимость. Две стороны одной медали? Можно ли получить власть над тем, от кого зависишь? Да-а, можно. Ощущение власти над Волком… нет, пока лишь её предчувствие. Предвкушение. Щекочущее изнутри, словно пузырьки шампанского. От этого чаще билось сердце, и раздувались ноздри. Возбуждение пронизывало тело в хищном желании утверждения своей значимости, своего влияния. Не ждать согласия, а брать. Потому что твоё право, твоя воля.
Власть.
Сжать, прогнуть, не осторожничая, не боясь получить отказ, оставляя метками синяки и следы зубов, сделать своим, подчинить, присвоить, взять. Грубо, жёстко, двигаясь быстро и резко…
Дэн застонал и выгнулся, пачкая пальцы спермой.
Отдышавшись и вытерев живот валяющейся у кровати футболкой, он потянулся к мобильнику. «В 19-00 и на Спортивной» — другие время и место, как небольшая проверка готовности Волка уступать. Но, только набрав, тут же стёр сообщение. Мелочно и глупо, булавочные уколы. Для охоты на волка нужно оружие посерьёзней. Отбив лаконичное «ок», Дэн отправился в ванную: день предстоял насыщенный, валяться некогда.
Кто владеет информацией — тот владеет миром. Автора крылатой фразы Дэн не помнил, но и весь мир ему не был нужен. Три звонка, одна встреча, где в ход пошло такое старое доброе средство как шантаж, и к шести вечера Дэн ощущал себя, если не во всеоружии, то достаточно подготовленным для игры на равных. Он больше не будет ведомым. Тогда, пять лет назад Волк пустил его в свою жизнь, сходу задав правила и установив границы. Сейчас ситуация противоположна: именно Дэн решает — принять ли в свою жизнь Волка. И правила будет устанавливать сам.
Азарт, какой, наверное, испытывают игроки в покер, имея на руках отличную многообещающую, но все же не на сто процентов выигрышную комбинацию, будоражил кровь, делал картинку окружающего мира чёткой и яркой.
Выйдя из дверей метро, Дэн остановился, сразу же увидев Волка. Тот стоял у нижнего края лестницы, опёршись поясницей на ограждение, и пока его не замечал. Руки в карманах джинсов, трости нет, на плече кожаный рюкзак. В чёрной футболке под серым, не застёгнутым кардиганом Волк не выглядел «владельцем заводов, газет, пароходов». От демократичности его одежды Дэн поморщился: он тоже оделся по-простому, но как раз в расчёте на контраст и отчасти надеясь обломать, если планы включали вечер в каком-нибудь элитном ресторане, куда в джинсах ходить не принято. Но, судя по всему, в программе свидания пафосные места не значились. И всё же, несмотря на повседневный вид, Волк смотрелся чужаком среди толпы: он рассматривал спешащих мимо людей с удивлённо-высокомерным видом, будто король, оказавшийся случайно среди плебса.
«Как давно он не назначал встречи у метро? — подумал Дэн, сбегая по ступеням. — Он вообще когда-нибудь ходил на свидания, как нормальные люди?»
Обмениваясь рукопожатием, Волк погладил большим пальцем тыльную сторону ладони, и волоски на руках у Дэна встали дыбом от мимолётной и незаметной постороннему глазу ласки.
«Не раскисай! — мысленно прикрикнул он на себя. — Не поддавайся!»
— Пойдём? — спросил Волк, серьёзно и внимательно глядя в лицо, будто пытаясь прочитать эмоции.
— Куда?
— Куда глаза глядят.
— А? — Дэн красноречиво опустил взгляд на его ногу.
— Нормально, надо расхаживать. Пошли, сто лет не гулял просто так.
Дэн пожал плечами, расхаживать действительно надо, не врёт, и они двинулись налево от метро. Почти сразу свернули в какой-то узкий проезд, оставляя сутолоку проспекта позади. Волк, хоть и заметно прихрамывал, но шёл не так медленно, как ожидалось.
— Почему ты назначил встречу на Чкаловской? — приноровившись под его шаг, спросил Дэн.
— Был в Печатном дворе, — рассматривая лепнину на одном из домов, рассеянно отозвался Волк. Ну конечно, бизнес, всегда бизнес, именно он определяет любые действия. — А здесь тихо, да? И не скажешь, что центр недалеко. Я тут жил когда-то, — заметив недоверчивый взгляд, он ухмыльнулся. — Ну что ты смотришь? Давно и неправда. Всего-то месяца три, когда мне было восемнадцать.
«А тебе было восемнадцать?» — чуть не сорвалось с языка, но вместо этого Дэн спросил:
— Расскажешь?
— И покажу, — кивнул Волк. — Тут недалеко.
Они повернули пару раз, перешли на другую улицу дворами, и Дэн, плохо знавший эту часть Петроградского района, быстро потерял представление, куда же они идут. Вопреки обещанию рассказать Волк молчал. Тишина и безлюдность дворов и улочек напрягали, рождали противное чувство незащищённости. Дэн внутренне подобрался, готовый к любой неожиданности.
— Ты не боишься ходить без охраны? Ну, после всего… — он неосознанно понизил голос и обернулся назад, проверяя, что за ними не идёт никто подозрительный.
— Рождённый быть повешенным не утонет, — раздражающе легкомысленно хмыкнул Волк. — В обычные дни водитель есть, хватит. А все эти телохранители не более чем понты, показатели статуса. Серёга на встречи таскает своих ребят, но от снайперской пули никто не защитит. Да и потом, от меня мёртвого прока меньше, чем от живого. В Багдаде всё спокойно. Опасности нет.
— Это ты так думаешь, — из упрямства возразил Дэн, внутренне испытывая моральное удовлетворение: те же сведения, только более расширенные, у него уже имелись после дневной встречи. Похоже, сейчас действительно у Волка всё под контролем. И он не врёт.
— Это я так знаю, — отрезал тот и остановился. — Так, погоди, соображу, куда дальше. Изменилось всё, вот этого точно не было, — он кивнул на современное здание, тянущееся почти на весь квартал.
Дэн взглянул на указатель на стене:
 — Глухая Зеленина? Серьёзно?
— Эх ты, абориген, — рассмеялся Волк и двинулся дальше.
У Дэна вновь поднялись волоски на руках и загривке дыбом, как давно он не слышал этого хрипловатого смеха, как соскучился по нему. Поймать бы, как мотылька в банку, сохранить, законсервировать и доставать иногда… а ведь раньше Волк часто смеялся. С ним. Говорил: «Ты смешной», — и звучало не обидно, а по-доброму. С любовью.
— Жили-были три сестры, Большая Зеленина, Малая и Глухая, — голос вернул из несвоевременных романтических воспоминаний в явь.
— Правда? — не имеющий представления об этимологии названий улиц, Дэн готов был поверить в существование сестёр.
— Нет, — широко улыбаясь, признался Волк. — Это от пороховой слободы пошло, по-старорусски порох — зелье, ну и вот, сперва Зелейная, потом Зеленина. Сперва Большая, потом Малая, потом…
— Глухая, — продолжил Дэн. — И как же тебя занесло из Москвы в Питер в твои восемнадцать лет? Не в универ же приехал поступать на филфак?
— По делам, конечно. Здесь жила мать одного барыги, который кинул на конкретные бабки моего… бригадира.
— Твоего любовника, — жёстко поправил его Дэн. — Именно его ты потом убил?
— Да. — Волк дёрнул уголком губ. — Да. Но тогда он ещё не был моим любовником, и он послал меня в Питер на случай, если этот хитрожопый хуй вернётся вдруг к мамочке. Мнение мамочки, как ты понимаешь, никто не спрашивал. Её поставили перед фактом — у неё в квартире поживут двое братков в расчёте, что сын появится. И она знала, что если он появится, его ждёт смерть. Всё, пришли. 
— А она? — Дэн задрал голову, рассматривая дом.
Обычная пятиэтажная сталинка, без каких-либо архитектурных изысков — таких много в историческом центре, из примет времени лишь металлическая дверь с панелью домофона рядом.
— Его мать? Это была самая удивительная женщина, которую я знал, — говоря, Волк тронул ручку, и дверь легко поддалась. — Смотри-ка, не работает. Зайдём? Помню, там офигенный вид с крыши на реку. Всегда путался, где ваша долбаная Нева, где, блядь, Малая Нева, а где, мать её, Невка. Но один хер — красиво.
— Да там наверняка замок, сейчас же усиление борьбы с терро… — Дэн не договорил, увидев знакомый азартный огонёк в жёлто-зелёных глазах и невольно заражаясь энтузиазмом: в конце-то концов, почему нет? Ну, поднимутся, если закрыто наглухо — спустятся. — Пойдём.
Волк ухмыльнулся, задрав левый угол рта, и распахнул дверь настежь. После дневного света казалось, что внутри непроглядная темнота. Нащупав в кармане и сжав в кулаке ключи, Дэн шагнул в проем первым — мало ли что.
Старый лифт, дребезжащий и гудящий, словно на последнем издыхании, медленно повёз их наверх. Оказавшись в маленькой кабине почти вплотную с Волком, Дэн понял, что переоценил собственную выдержку. Так близко. Его запах, глаза, тело. Да всего-то и надо чуть качнуться вперёд. А там тебя подхватят.
— Хочу… — вырвалось вслух. Дэн сглотнул, тряхнул головой, жалея, что нет длинных волос и пылающие щеки не спрятать под прядями. — Хочу послушать про ту женщину.
— Уверен?
— Да, — кивнул. Минутную слабость удалось победить, и он отступил к стене, скрестив на груди руки. — Ты… Я ничего почти не знаю о твоём прошлом.
— В нем мало того, чем я мог бы гордиться, — пожал плечами Волк. — Ксения Александровна, так её звали. Знаешь, такая классическая интеллигентка: тихий голос, строгая одежда, работала в библиотеке, весь дом в книгах от пола до потолка, программки театральные в серванте, фотки всяких оперных певцов, акварельки на стенах. Правильная и приличная до мозга костей. Не ханжа, а по-настоящему правильная. Сын вот только не получился… — он помолчал. — Я ведь из-за неё потом в печатный бизнес сунулся. Она как-то сказала, что человека от животного отделяет прослойка толщиной в книжный лист. Я запомнил.
Дэн поражённо взглянул на Волка, но тут лифт затормозил, дёрнулся пару раз и встал на этаже, с явной неохотой открыв створки.
На чердачной двери висел внушительный амбарный замок. Дэн уже открыл рот для коронной фразы: «Я же тебе говорил», когда Волк тронул заржавевшую дужку пальцами, и стало ясно, что замок лишь фикция. Чердак оказался большим, темным и пустым, пол толстым слоем покрывала пыль и кирпичная крошка, вдоль одного скоса лежали наваленные арматурные пруты. Волк, уверенно перешагивая через обмотанные утеплителем трубы, двинулся вперёд к тускло светящемуся окну. С заклинившей створкой пришлось повозиться, но и она не смогла воспрепятствовать их проходу на крышу.
— Ух ты, — сказал Дэн, оглядываясь по сторонам и подставляя лицо солнцу. — Газпромовский небоскрёб видно. То ещё уё.
— Ага, — не глядя согласился Волк и двинулся налево к широкой вытяжной трубе.
Вытащил из рюкзака плед, разложил в тени и медленно опустился на него, откинувшись спиной на трубу.
— Ого. А ты подготовился, я смотрю. Что там ещё есть? — спросил Дэн, приблизившись. Волк достал плитку шоколада, положил рядом и следующим движением извлёк на свет бутылку коньяка. — Ты знал, что ли, что мы сюда придём? Спецом вёл? А как же «куда глаза глядят»?
— Нет, думал, на набережной сядем, — открывая бутылку, признался Волк. — Но и тут вроде неплохо. Будешь? — Сделав глоток, он протянул коньяк. — У меня ещё пепси есть, надо?
— Ну точно, подготовился, — принимая из рук бутылку, констатировал Дэн, отрицательно мотнув головой на предложение пепси. — Да ты романтик, а? — глотнул, скривился, отдал обратно и сел рядом. — И что дальше? С этой по-настоящему правильной.
— Она странно к нам относилась, — задумчиво сказал Волк, глядя в сторону телебашни. — Как к гостям, представляешь? Словно к ней приехали дальние родственники, а не… Мы ж за ней хвостом, даже на работу. И она приняла, будто ничего такого. Готовила на троих, и ели мы вместе. А она рассказывала про Питер, про историю искусства, про театр, она много знала и рассказчицей была замечательной. Расспрашивала про нас. Советовала там даже что-то. В общем, как со своими. Наверное, ей так было проще, самообман. Или… не знаю, — Волк потёр переносицу. — Но это обезоруживает. И начинаешь сам вести себя по-другому. Более мягко и культурно, что ли. Меня с Костяном послали, он тот ещё отморозок был, но при ней даже он слова подбирал, — губа задралась в усмешке. — Влияла она на нас. Ненавязчиво, но… три месяца как в другом мире прожили. Если бы дольше, ей-ей, не только я, но и Костян бы на филфак поступать попёрся.
— А её сын?
— Что сын? — поскучнел Волк. — Искали и нашли. Не мы, в Подмосковье — мозгов у него не хватило поглубже спрятаться.
— И?
— Сам-то как думаешь? — он повернулся, ожёг взглядом. — Всё, что я мог, это чтобы она не узнала, чтобы продолжала думать, что он ещё в бегах. Они давно вместе не жили, гондон он конченный был, но все же сын. Хотя она догадалась, конечно, почему мы вдруг обратно в Москву засобирались. Просила меня «хоть похоронить дать». Я обещал.
— Сдержал?
— Нет.
Дэн подождал, но продолжения и объяснений, почему не удалось выполнить обещанное, не последовало. «Всё ещё помнит, и всё ещё себе не простил», — понял он. В молчании они сделали ещё по глотку.
— Почему так получается? — спросил наконец Дэн.
— Жизнь, — пожал плечами Волк. — Или ты, или тебя.
Дэн откинулся затылком на нагревшийся за день кирпич, прикрыл глаза, чувствуя, как расходится мягким теплом в груди коньяк. Неправильная жизнь. Не такая должна быть. Но что делать, если вокруг тебя не люди, а звери, и никакой книжный лист их не отделит. Сожрут, хоть все тома энциклопедии вперёд себя выстави. Только насилие в ответ на насилие. Зуб за зуб. Не забывать и не прощать.
— Что стало с остальными? — не открывая век, спросил он. — С теми, кто меня…
— Я понял, — прервал его Волк. — А Сергей тебе что сказал?
Дэн распахнул глаза, сел прямо. Вдохнул и выдохнул сквозь зубы. «Сука! Он же обещал!» — злость толкнулась в виски, застучала учащённым пульсом. Пальцы, спокойно лежащие на пледе, сжались в кулаки. И только, поймав внимательный взгляд наблюдающего за ним Волка, пришло осознание, что ничего Сергей не обещал. Да, Дэн потребовал, чтобы о встрече и разговоре никто не узнал, пригрозил, что иначе расскажет Тохе историю из прошлого, ту самую, в результате которой Таранов попал на операционный стол с многочисленными внутренними разрывами, да и про видео не забудет сообщить все детали. Блефовал, но уверенно. И решил, что его условия приняты, но на деле… молчание не всегда означает согласие.
— Он ответил, что сам не знает. Соврал?
И ему не было стыдно за шантаж — всего лишь сыграл по их же правилам.
— Он действительно не в курсах. Не соврал.
— А насчёт другого? — Дэн неопределённо пошевелил пальцами в воздухе.
Вопросы, что он задавал Сергею, касались в основном дел холдинга и Волковских планов на будущее.
— Без понятия, — Волк сделал глоток из горлышка и передал бутылку, Дэн тоже приложился. — Он мне не говорил о вашем разговоре. Я догадался сам. Серёга вернулся в офис с обеда злой, как собака, а ведь никаких деловых встреч у него не было, я бы знал. Значит, личное. И когда я спросил о причине: «С Антоном, что ли, посрались?» — ему вообще как вожжа под хвост попала. Ну и… Чутьё. А ты подтвердил мою догадку. Я тебя всё-таки знаю.
Волк с усмешкой посмотрел на него, и вот тут Дэну стало действительно стыдно — так глупо попасться! Но неловкость быстро прошла: зато ему удалось грамотно надавить на Таранова — тот поверил в угрозу, и это можно записать в актив. Да и ещё о двух звонках, домработнице и лечащему врачу, Волк точно не знал, иначе бы не преминул сказать. Значит, и с ними сработала выбранная тактика. Конечно, уже без шантажа, а под эгидой искреннего беспокойства любящего племянника о здоровье дядюшки. Итого, три выстрела из трёх попали в десятку. Так что может не скалиться тут довольно, догадливый он, блин!
— А ты не ответил мне на вопрос. Что стало с остальными? — Волк растеребил упаковку шоколада, отломил дольку, отправил в рот, явно отсрочивая ответ. — Волк! — разозлился на промедление Дэн. — Мне не пятнадцать лет, я прекрасно понимаю, что этот сраный клуб стоит и процветает, что ты, в самом деле! Но я тебя тоже знаю! Так что, давай, выкладывай. Сколько там ещё трупов за тобой?
Вопрос, который он собирался произнести небрежным тоном, прозвучал напряжённо и неожиданно громко раскатился вокруг. Откуда-то сзади взмыла с карканьем ворона и перелетела на соседнюю крышу.
— Нисколько, рыжий, — ответил Волк серьёзно. — Все остальные… — он, запрокинув голову, сделал большой глоток коньяка и продолжил, перейдя на сухой протокольный тон: — Ковлев Михаил Антонович за самоуправство и сокрытие крупных сумм понижен в должности, находится под запретом покидать территорию клуба, и переведён на минимальное содержание. Вся его зарплата сверх того идёт на погашение долга, что займёт у него лет пятнадцать минимум, — выдохнув, он вернулся к обычной речи. — То есть, считай, пожизненно попал на положение раба без всяких прав. И про раба это не аллегория. Ещё, насколько я знаю, после разговора с владельцем у него оказались сломаны обе руки и сильно подправлена физиономия, да так, что не каждый пластический хирург поможет. Хотя, откуда у него на хирурга теперь деньги? Все его накопления были переведены на клубные счета. Его семью не тронули и даже оставили им однокомнатную квартиру где-то в области. А те в клубе, кто был в курсе махинаций Ковлева, уволены после огромных штрафов.
— А Олег? — спросил Дэн и пояснил зачем-то: — Врач. Он, конечно, тварь, но он обещал мне помочь, пусть и за деньги.
— Олег Сергеевич Птицын уволился по собственному желанию.
— Это что значит?
— То и значит. Он умный, этот Олег. У владельца к нему не было никаких претензий, он ведь просто выполнял свои должностные обязанности. У меня были, это верно. Он не рассказывал тебе про сына? — Дэн помотал головой. — У его сына СПИД, парень не работает, не выходит из дома, отца ненавидит. А тот тратит все деньги ему на лекарства. Теперь будет тратить зарплату врача в городской поликлинике. Жена его умерла уже давно, родители тоже. В общем, — он сделал глоток, — вот так.
— Тебе нельзя много коньяка.
Отобрав бутылку, Дэн приложился к горлышку сам, думая, стало ли ему легче, а если да — то от чего? От информации про Ковыля и Олега или от того, что Волк больше никого не убивал? На его руках и так достаточно крови. «Да, но они все были плохие¹», — в памяти всплыла фраза из старого комедийного боевика, и Дэн тихо фыркнул.
— Пол-литра на двоих, где тут много, детская доза, — возмутился Волк, по-своему восприняв фырканье.
— Всё равно, — припечатал Дэн и демонстративно поставил уже ополовиненную бутылку за себя. — Этот владелец, — вернулся он к теме разговора, — он кто?
Волк вздохнул и снова потёр переносицу, будто хотел разгладить морщину между бровей.
— Не спрашивай. Я обещал говорить правду, но этого тебе действительно не надо знать. И, поверь, если бы мог, я бы не оставил от этого клуба камня на камне, но там слишком большие связи и слишком большие деньги. С кондачка не взять и так просто не решить.
— Что значит «не так просто»? — Дэн среагировал на последнюю фразу, развернулся и сел на пятки — неудобно из-за наклона крыши, но зато лицом к лицу.
— Быстро схватываешь. Зря ты ко мне не пошёл все же, зря. Ты не представляешь, как сейчас трудно найти сотрудников, чтоб на лету схватывали. А ты пока в свободном поиске, верно?
— Нет, я уже решил, что хочу делать, — увидев заинтересованность на лице Волка, искреннюю, а не из вежливости, уж эти оттенки Дэн давно научился различать, он пояснил: — Игру. Не только ради денег, хотя на играх сейчас можно неплохо подняться, но… для себя скорее. Как психотерапия, — он улыбнулся, показывая, что шутит, но Волк остался серьёзным. Дэн продолжил, невольно ускоряя речь, словно торопясь рассказать, пока не прервали или пока не передумал сам: — Чтобы были слои, понимаешь? Ну, типа, сперва кажется, что все просто — вот те, кого надо замочить, чтобы пройти к цели, вот другие игроки, которые с тобой в команде, а потом, потом все меняется и…
— Те, кто в твоей команде, оборачиваются против тебя?
— Да! А противники наоборот — не те, кем кажутся. И ты вроде как и один, но не один на самом деле. И тебе надо смотреть глубже, чтобы понять, что монстр не всегда твой враг. И цель не та, что была вначале. И придётся выбрать: миссия или тот, кто с тобой. Дроп важнее или соклановец. Я путано объясняю, знаю, но вот эта мысль… — Дэн повторил жест Волка, потерев переносицу, и спохватился: — Так! Стопэ! Мы сейчас не о том говорим!
— Разве?
— Волк, блядь, хватит уже следы путать! Причём тут «с кондачка не взять»? У тебя какие-то долгоиграющие планы мести? — Сергей про них ни словом не обмолвился во время разговора, но он мог и не знать. — Не вздумай!
— Я сам разберусь, — ответил Волк с невыносимой высокомерной интонацией, и у Дэна в момент отказали тормоза.
— Ты!
Резко распрямившись, он рывком бросился на Волка, сбивая того вбок от кирпичной опоры. Плед скомкался и поехал в сторону, так что головой Волк приложился об металл, раздался гулкий звук удара. Но нависающего сверху Дэна это не отрезвило — никакой жалости, ни малейшего беспокойства, только желание выбить доводящее до бешенства выражение превосходства.
Коленом раздвинуть ноги, навалиться сверху, не дать даже рыпнуться, перехватить руки, прижать локтями, сжимая ладони на плечах. Вот так!
Волк внезапно расслабился, мышцы под пальцами потеряли каменную твёрдость, а руки перестали отталкивать, наоборот ухватили за край футболки и притянули.
— Что, хочешь меня жёстко выебать? — все ещё прерывисто дыша, спросил Волк, насмешки в его голосе не было ни грана.
Дэн не ответил, приподнялся, ухватил за пряжку ремень Волковских джинсов, грубо, резко. Говорить с ним ещё! Хватит, наговорились! Да и слов не осталось, высохли на языке, как и слюна — он дёрнул кадыком, пытаясь сглотнуть твёрдый комок, внезапно застрявший в горле. Потащил рывками уже расстёгнутые джинсы вниз к щиколоткам, ещё ниже не вышло. Чёртовы ботинки! Ладно, хер с ними, и так сойдёт.
Волк не мешал, но и не помогал, на его лицо Дэн не смотрел, боялся увидеть понимание или того хуже сочувствие. Смотрел на обнажавшиеся участки: на впалый живот, с убегающей от пупка к паху тёмной дорожкой; на бёдра, бледные, исхудавшие, не такие, как он помнил; на член, пока ещё мягкий, но уже немного увеличившийся в размере. Не отрывая от него взгляда, Дэн поднялся, быстро и чётко полностью разделся сам, даже не вспомнив о шрамах, не думая вообще ни о чём, кроме того, что собирался сделать. С особой ненавистью скинул кроссовки, не развязывая шнурки. Один кроссовок прокатился вниз пару метров, прежде чем остановился. От прохладного ветра кожа на руках тут же покрылась мурашками, захолодило спину и ягодицы, но на такие мелочи Дэн не обращал внимания, не до того. Он хочет получить и он получит. Сейчас!
Наклонился и всосал сразу полностью, без осторожных ласк и нежных касаний, не собираясь доставлять удовольствие, а преследуя лишь одну цель — сделать член твёрдым. Как смог раздвинул Волку стреноженные штанинами ноги и ухватил в горсть мошонку, сжал пальцы, рассчитывая вызвать стон, но дождался лишь вздоха, да и то заметного лишь по тому, как резко втянулся живот и поднялись рёбра.
Слова вернулись вместе со слюной, и если бы Дэн мог говорить, то непременно сообщил бы в самых ярких и образных эпитетах, как сильны в нем злость, ненависть и обида, высказал бы всё, что кипело внутри. Но рот был занят. Оставались только движения, и уж ими он показал своё отношение: не сосал, а практически терзал, не заботясь о том, чтобы прятать зубы, пару раз задел кожу клыками, уже не слыша стонов или вскриков, даже если они были — в ушах шумела кровь рваными сильными толчками. В ритм им он насаживался головой, щедро полируя ствол выделяющейся слюной, смачивая его насколько возможно.
Когда член перестал помещаться во рту, затвердел, придя в полную боевую готовность, Дэн быстро переместился выше и, не оставляя ни секунды на раздумье, опустился сверху, пытаясь пальцами хоть немного расширить анус, чтобы облегчить проникновение. Не помогло, конечно. Больно стало наверняка обоим. Дэн не знал, кого он наказывает этой болью, да и не хотел знать. Не дав телу хоть немного привыкнуть, он начал двигаться и лишь тогда посмотрел в лицо Волку, надеясь, что тот закрыл глаза. Напрасно. Волк с нечитаемым выражением смотрел на него, радужка казалась тёмно-серой от расширившихся зрачков. Его губы шевельнулись, Дэн не услышал, но догадался по их движению: «Зачем так?». Ну, конечно, он ждал по-другому, думал, это его трахнут без смазки. Надо бы, но не поможет. Почему-то Дэн знал совершенно чётко — сейчас нужно так. Ему нужно.
— Потому что это не любовь, — ответил он вслух, продолжая подниматься и опускаться. Зависимость, болезнь, сумасшествие, но… — Это не любовь! — повторил громче, почти крикнул.
Волк придержал руками его за бока, помогая, но не направляя, не контролируя темп, встречая каждое движение синхронным толчком бёдер.
— Мне всё равно, — прошептал хрипло, — как это называется.
«А мне нет» — хотел ответить Дэн, но тут Волк переместил руку на его член, сжал, провёл вверх-вниз, и вместо слов вышел гортанный крик...
— Курить охота пиздец, — глядя в небо произнёс Волк.
Он так и лежал — плечи и голова на железе, нижняя половина на пледе, только трусы с джинсами натянул. Дэн, уже полностью одетый, сидел к нему спиной, крутил в руках бутылку пепси-колы, изредка делая глоток. Солнце ещё не опустилось за крыши, но ощутимо похолодало. Пора спускаться, не хватало ещё простудиться.
Движения Дэн не услышал, почувствовал только как лёг на плечи плед.
— Рыжий, — Волк опустился слева и сзади, обнял, притянул к себе. — Ры-жий, — сказал по слогам, щекоча тёплым дыханием ухо. — Как хочешь, с кем хочешь, пусть не со мной, просто будь.
— Спасибо, блядь, за разрешение, — буркнул Дэн, но из объятий не высвободился, грели. — Предложишь свободные отношения, сброшу нахуй с крыши, понял?
— Понял, — покладисто отозвался Волк. — Только моногамия, только хардкор! — Дэн повернул голову, взглянул ему в глаза, в глубине зрачков будто чертенята прыгали. — Только ты. Правда.
— Сука ты, — сказал беззлобно, чувствуя тепло в груди уже не от коньяка.
— И я тебя, — Волк прижал его к себе крепче. — Очень. Как думаешь, на ютуб уже выложили ролик «пидоры вконец охуели, трахаются среди бела дня прямо на крыше»?
— Бля-я, — протянул Дэн упавшим голосом. — И что будем делать, если да?
— Скачивать и лайкать, — рассмеялся Волк. — Всё будет хорошо, рыжий. Веришь?
— Да, — ответил Дэн, понимая, что вопрос не про YouTube. — Верю.
Пусть это не любовь, плевать на правильно или нет, нахуй все доводы рассудка. Иногда ты просто не можешь поступить по-другому, потому что иначе… зачем всё?
Волк подсел ближе, накинул край пледа и на себя. Они сидели в обнимку, не разговаривая, смотрели на город и реку в закатных лучах. Наверное, впервые за долгое время Дэн не ощущал на теле шрамы, не вспоминал ни о них, ни о выключенном ещё в метро телефоне. Не думал ни о чём. Кроме того, как же классно сидеть вот так. Вдвоём. Вдвоём они всё решат. А решать Волку одному он больше не позволит. И тот это примет, никуда не денется.

Примечание.
    **¹** Диалог из к/ф «Правдивая ложь» (англ. True Lies; США, 1994)
— Ты когда-нибудь кого-нибудь убивал?
— Да, но они все были плохие.
_______________
Спасибо огромное всем, кто читал в процессе, без вас я бы не дописал.