Расстояния

 Весна упорно утверждала свою власть. Алеша все чаще просыпался от пронзительно яркого солнечного света, переворачивался на живот, утыкался лицом в подушку и лежал, пытаясь удержать ускользающий сон. Солнце не сдавалось, и противостоять его бездушной неудержимости оказывалось нелегко. Приходилось вставать. Идти в ванную, пытаться сообразить что-то на завтрак и собираться на работу. Дни ползли один за одним, неотделимые друг от друга и совершенно одинаковые. Работа, редкие встречи со знакомыми, спорадические возмущения Марика, умудрившегося как-то обвинить Тобиаса в домостройских наклонностях, сексизме и непотизме – и все одновременно: память на слова у него была совершенно несоразмерной памяти на их значения. Алеша как ребенок обрадовался этой фразе и добрых два часа провел за примирением смыслов слов с Мариковой счастливой жизнью. Было интересно. Только потом все равно пришлось укладываться спать; и снова мучиться от терпких и будоражащих снов, от которых не было никакого спасения. Алеша почти привык к ним, как и к тому, что воспоминания о снах накатывали в самые непредсказуемые моменты и вызывались к жизни самыми неожиданными стимулами. Например, запах. Случайно прошедший мимо в супермаркете человек оставил после себя шлейф совсем другого запаха, но схожим образом пряного. И Алеша на ватных ногах добрел до туалета и пять минут держал руки под холодной водой. Чернота и ослепительные круги перед глазами развеялись, он решил, что может отправиться в торговый зал без особого риска, но это было мучением – ходить между рядами, время от времени задыхаясь оттого, что сердце билось глухими рвущимися наружу ударами где-то на уровне кадыка. Или походка. Он мог вдали увидеть человека, шедшего так же, как и Лев, неторопливо, немного вальяжно, с самоуверенно расправленными плечами – и трясущимися руками вытирал липкий пот со лба. Однажды он услышал похожий смех, как-то пережил оглушающее разочарование, увидев совершенно незнакомого человека, и вынужден был потом посреди ночи идти в душ и менять белье, мокрое от горячечной испарины. И легче не становилось. Март закончился. Уже и апрель начинался; Алеша забыл его лицо, помнил только внимательные теплые глаза, твердые губы, чуткие руки и мечтал, видел сновидения только о них. Время не помогало. Ни ярмарки, на которые его отправил шеф, ни еще одна командировка не помогали. Загруженность не помогала. Как бы Алеша ни уставал, он все равно задыхался ночью от отчаянной жажды увидеть его, еще раз пережить все, еще раз прожить месяц в Аахене.

 Марик пытался настоять на том, чтобы вышибить клин клином, и с завидной регулярностью подкидывал Алеше возможности поучаствовать в очередной авантюре. То он отпорет пятиминутные свидания для геев, то сошлет Алешу на слепое свидание, и попробуй отказаться: себе дороже. Марик устраивал удивительные истерично-веселые скандалы с совершенно коварными аргументами и жесточайшими выводами; спорить с ним было бесполезно и себе дороже. Алеша послушно соглашался на очередную авантюру, осторожно ее сливал под печальное молчание другой стороны, грустно признавался Марику после определенного количества спиртного, что химия не возникла, хотя другая сторона была очень достойной, скорбно поджимал губы в ответ на его негодования и кивал головой на его планы на будущее, а сам тихо лелеял воспоминания, которые становились все более расплывчатыми и все более насыщенными.

 Алеша нашел его в скайпе. Алеша нашел его в фейсбуке. Алеша нашел его в вконтакте. Он и почту его помнил. И даже рабочие телефоны. На сайт больницы и страницу его отделения он заглядывал с упрямым постоянством, практически после каждой Мариковой авантюры он приходил домой и читал новости отделения. И фотография. Маленькая и невыразительная, на которой он старше, и удивительно правдивая, несмотря на весь свой официоз и постановочность, точно отмечавшая его суть: вроде расслабленный, но все время настороже. Они там в отделении делали ремонт, готовили тендер на закупку оборудования, запускали новую программу по ранней диагностике ИБС, проводили семинары по международному опыту и много чего еще. Алеша находил, а затем читал и перечитывал его интервью местным газетам, узнавая в прилизанных и очень сильно искаженных текстах знакомые интонации, знакомую насмешку, а иногда и явную издевку над журналистом. Он одобрительно посмеивался, даже вслух сообщал ему, как здорово у Льва получается и не распыляться, и говорить по существу, и журналиста на место ставить. Все-таки та еще блудливая писачья профессия, довольно кивал головой Алеша и возвращался к его фотографии. Это было глупо. Он никогда не смог бы признаться ни одной живой душе, насколько сентиментальным и по-девчачьи восторженным он может быть, трепеща от одной его фамилии; да что там – он понимал, насколько глупо себя ведет, но не мог остановить себя. Кажется, бросить курить куда проще. А прожить полчаса, не обновив страницу, было выше его сил.

 Марик перечитал умных книг и обвинил Алешу в сдвиге по гендерной фазе. Алеша, основательно накачавшийся пульке с подачи неугомонного Марика, на свою голову поинтересовался, что конкретно Марик имеет в виду. Марик задумался. Пошевелил бровями и потеребил мочку уха.

- Ты ведешь себя как девчонка, - наконец глубокомысленно изрек он. – Нет, даже не как девчонка, а как монашка. – Марик торжественно вздернул острый подбородок и уперся рукой в стол. Побарабанив пальцами, он решил продолжить с многомудрым выражением плутовского лица: - Ты вообще в курсе, что гендерные роли обусловлены чисто социально? Допустим, женщины изначально воспитываются мягкими и податливыми, мужчины наоборот агрессивными, хотя чисто физиологически этому нет никаких подтверждений.

Алеша слушал его с вытянутым лицом.

- Марик, ты совершенно зря читаешь Космо, - наконец сказал он. – От него даже у девчонок с устойчивой психикой разжижается не только спинной, но и костный мозг.

Марик надулся.

- Между прочим, это социолог писал, - буркнул он.

- А я как культуролог говорю тебе, что Космо зло, особенно для неподготовленного мужского ума и неустойчивой мужской психики, - тут же отозвался Алеша заплетающимся языком.   После этого надо как минимум на месяц восстановительной терапии на урановые рудники куда-нибудь, урановую руду вручную грузить. Чтобы в следующий раз думать, что читать.

- Все равно. Ты классный парень, Алекс, но ты девчонка. – Марик обиженно замолчал и осушил стакан. Он ухватился за бутылку и наполнил его снова.

- А в глаз? – подумав, неуверенно отозвался Алеша.

- Вот! – воспрял духом Марик. – Вот! Что и требовалось доказать! Был бы ты мужиком, ты бы не спрашивал, ты бы бил!

- Ну да, под одной крышей с Тоби, нашел самоубивца, - буркнул Алеша и потянулся за бутылкой.

- Неважно, - отмахнулся Марик, - он если и что, то чисто в педагогических целях. Так вот, твоя позиция дичи, а не охотника как раз и говорит, что с гендерной точки зрения у тебя явные проблемы в позицонирвании себя как мужчины.

- В чем? – Алеша сделал благопристойное лицо и внимал ему со все большим интересом. Марик сосредоточенно посмотрел на него и потеребил свои кудряшки. – Позицонирвании?

- Неважно, - отмахнулся Марик. – Короче, ты ведешь себя как пугливая девчонка, прячешься от отношений, боишься ответственности и эмоциональной зрелости. Поэтому ты и от Томаса сбежал, - самодовольно закончил он.

- Дался он тебе, - поморщился Алеша. – Зануда ты злопамятный. Когда это было!

- А чего? – тут же ощетинился Марик. – Скажи еще, что я неправ.

- Марик, он из Эссена. В отличие от Тоби, который из Померании, - устало сказал Алеша. – Думаешь, легко было с его поучениями мириться? Как же, продвинутая земля, все дела; знают все о демократии и рыночной экономике. Сам в курсе, что с этими Wessies куда проще чилийцем быть, чем русским. По крайней мере хоть немного уважают. А так бы так и был третьим сортом.

- А Буркхарт тебе чем не понравился? – вознегодовал Марик. – Он коренной Rostocker! Östlicher (1) не бывает!

Алеша закатил глаза и налил себе пульке.

- А чего ты сам с ним не того? – огрызнулся Алеша. Марик засопел.

- Шерер, не уходи от темы! – возмутился он.

- Марик, - Алеша поднял на него усталые глаза и холодным голосом продолжил: – Отстань.

- От доктора есть хоть что-нибудь? – тихо спросил Марик, глядя в стакан.

Алеша дотянулся и чокнулся с ним.

- Там сейчас оттепель, - глухо сказал Алеша. – Скоро весна.

Марик молчал, разглядывая напиток. Внезапно он встрепенулся, схватил стакан и стукнулся об Алешин.

- Тост! – провозгласил он ликующим голосом. – За успех!

Алеша поднял глаза и с интересом на него посмотрел. Марик глядел на него ярко блестевшими почти круглыми глазами, старательно морща лоб. Подбородок забавным образом заострялся под его широкой улыбкой; он вытягивал шею и тянул руку со стаканом вперед к Алеше. Тому только и оставалось, что согласно кивнуть головой, порадоваться, что припадок эрудированности кончился безвредно для окружающих, и пожалеть свою печень.

- Ты с ним связывался? – требовательно спросил Марик. У Алеши вылезли глаза и совершенно неэстетично отвисла челюсть.

- Марик! – угрожающе произнес он.

- Я! Отвечай на вопрос!

- Нет! – рявкнул Алеша. Его негодование ожидаемо не произвело на Марика никакого впечатления, он подорвался с места и унесся из комнаты. Алеша обхватил руками голову: у него было дурацкое предчувствие, что ничем хорошим их заседание не кончится.

Марик вернулся с лэптопом.

- Так, в meinVZ его быть не может, за-крываем, - бормотал Марик. - Ты скайп его знаешь? – вскинул он голову. – Так, я вышел, айнлогинься (2). Давай, давай, время деньги.

Алеша поддался бесшабашному настроению Марика и с веселым отчаянием ввел свои данные.

- Алекс! – возмутился Марик, разглядывая его страницу. – Ну кто такую рожу на аву делает? – Он поставил локоть на  Алешино плечо и пристроил на руку подбородок. Алеша попытался ее сбросить, но после шлепка возмущенного Марика смирился. Он отправил Льву запрос на добавление контакта и демонстративно отвернулся от экрана монитора. Марик успел выпрямиться до того, как Алеша повернулся, и теперь рассматривал его контактные данные. В силу внезапно проснувшейся тактичности он промолчал по поводу подозрительно резво набранного имени в строке поиска и быстроты выбора нужного лица в списке возможных.

- Я в туалет. И кстати, у нас разница в шесть часов, - небрежно бросил Алеша, из последних сил изображая безразличие.

Марик уважительно посмотрел на него, кротко приподняв брови и строго поджав губы.

- Иди, иди, - помахал он.

 Алеша ушел. За те пять секунд, которые он шел до двери, на него накатила волна отчаянной надежды. Воображение резво пустилось вскачь, описывая совершенно разные сценарии разговора, и каждый из них оканчивался примерно одинаково: требованием встречать самолет через два дня. Алеша мыл руки, избегая смотреть на себя в зеркало, но потом приложил холодные и мокрые ладони к пылающим щекам и выдохнул. А вдруг? А вдруг?!

 Марик посмотрел ему вслед. Безликий и совершенно невнятный запрос. Он решил отнестись к делу творчески и с радостью набрал сообщение, в котором описывал, что будет счастлив снова связаться со Львом, с огромным удовольствием поболтает с ним и вообще, он очень скучает. Контакт был добавлен в течение пары минут. Марик посмотрел на часы и задумался. Тут час ночи. Там семь утра. Они больные не спать утром. Хотя Тоби тоже нездоровый – он вообще в пять утра встает. Хотя ему можно, он немец. И буквально сразу сообщение: Лев был рад получить от Алеши сообщение, но не ожидал такой эмоциональности. Он сейчас должен идти на работу, но свяжется, когда будет время.

 Алеша вернулся на кухню и с удивлением увидел, что крышка лэптопа захлопнута, а Марик сидит на своем месте. Стакан был полон.

- Давай, поднимай, Алекс! – наигранно-бодро произнес Марат, избегая смотреть на него. Алеша пристально посмотрел на него и снова вошел в скайп. Он прочитал то, что написал Марик, что ответил Лев, вышел, отключил лэптоп и отставил его. Он поднял глаза. Марик виновато смотрел на него.

- Еще вопросы будут? – хладнокровно спросил он. Марик отвел глаза и осторожно помотал головой.

 Апрель игриво и неприметно охватывал все больше мест своим жизнелюбивым настроением . В парках и лесах практически не осталось лоскутков со снегом, асфальт уже вторую неделю был безупречно сухим, нежная салатовая дымка на деревьях становилась темней, грубей и насыщенней. Цветы цвели вовсю. Алеша время от времени принимал решение прогуляться домой пешком, выбирая все новые маршруты и с интересом разглядывая лужайки. Деревья настойчиво обзаводились почками, и запах был удивительный – свежий весенний запах. Жизнь постепенно стабилизировалась. И совершенно по-дурацки не хотелось общества других людей. Марик тоже не был исключением: Алеша умудрялся оказываться вне дома, когда Марик грозился приехать, или помогать знакомым подбирать новые туфли, пить кофе в новом кафе, выбирать пылесос – все, что угодно, лишь бы не видеть его слишком часто. Иногда получалось. Чаще не очень хорошо, радовало только то, что Марат успокоился и если и пытался проявить деятельный интерес, то только до тех пор, пока не натыкался на многозначительно приподнятые брови. Тогда Марат затыкался, виновато опускал голову и резво начинал менять тему.

 Однажды Алеша собрался с духом и попытался отправить Ковалевскому еще одно сообщение. Просто так, для надежности. Он прождал добрый час, занимаясь совершенно бесцельными мелочами вроде чтения разных блогов, и хмыкнул, проверив погоду в Сибири. Было холодно, солнечно и рано. Алеша принял волевое решение улечься спать, понимая с удручающей отчетливостью, что он ведет себя до непристойности глупо. Правду говорят, что эмоции – тот еще дезориентатор. Он долго еще изучал потолок, подложив руку под голову и пытаясь определиться с доминирующей эмоцией в той каше чувств, которая царствовала в душе. Было грустно. Было почти обидно. Было немного больно, совсем чуть-чуть, и вдобавок томительно и немного приятно от этой боли. Они ведь ничего не обещали друг другу. Это все вообще не должно было начинаться, тогда бы и не было такого невнятного окончания. Алеша сам себе невесть чего напридумывал и цеплялся за эти иллюзии с отчаянностью, достойной куда лучшего применения. Так что пора приходить в себя и успокаиваться, уговаривал он себя. Но утром первым делом он включил компьютер, сбежал на кухню, сделал себе кофе, медленно его пил, пытаясь придушить надежду, иррационально тянувшую его к компьютеру. Алеша поухмылялся своим противоречивым мыслям, подхватил кружку и пошел в комнату. В скайпе было целых два сообщения, оба от разных знакомых. Он разглядывал экран, развалясь на диване, и ленился хотя бы что-то сделать, открыть другую программу, например. Просто чтобы запомнить раз и навсегда, что вся эта невнятная история – дело прошлое, и пора начинать жить дальше. Поэтому он, неожиданно в первую очередь для Марика, согласился поучаствовать в очередной авантюре со слепым свиданием. Парень был неплох, местный, что не могло не радовать, а не из западных земель, умный, ухоженный, с непривычно тонким для немца чувством юмора и типично русским восторженным цинизмом взглядов. Алеша согласился сходить с ним на выставку какого-то очень современного фотографа с продолжением в очень современном вегетарианском ресторане чуть ли не с мишленовским шеф-поваром, пережил бурю телефонных восторгов Марика и требование шоппинга за нижним бельем, поухмылялся, понимая, что это не понадобится ни в каком случае, по крайней мере в ближайшие сто пятьдесят лет вообще и с этим товарищем в частности, и проверил почту, кося на правый нижний угол монитора, туда, где был значок скайпа. Не то чтобы он ждал, не то чтобы надеялся, но вдруг? Выставка оказалась забавной, но понять ехидство Алеши смог бы только русский, ресторан был очень неплох, тут уж безо всяких «но» пришлось обойтись. Но руки были не те, губы слишком узкие, и глаза не поблескивали под тяжелыми веками.

 Ближе к середине месяца Марик позвонил Алеше и провопил в трубку, что VW и вместе с ним его родной автохаус устраивают какую-то сильно хитрую акцию, так что не будет ли так любезен Шерер поднять свою царственную задницу и немедленно переться туда на своем задрипанном «Поло»? Акция действительно была сильно хитрой, но после получаса расчетов Алеша пришел к выводу, что ему все равно на добрых двадцать процентов дешевле обойдется. После монотонного подписывания высокой стопки бумаг, перечисления энной суммы на счет автохауса и быстрого визита в местный пункт регистрации автомобилей Алеша со странными чувствами смотрел, как Марик устанавливает на его новую оранжевую машину номера. Марик подошел к Алеше и стал рядом.

- А «Эос» все равно круче, - с удовлетворенным видом созерцая Scirocco, сказал он.

- Скажи это владельцам Audi R8, пентюх, - флегматично отозвался Алеша, оглядывая машину. Марик хмыкнул и буркнул:

- Я бы и от буржуйской ТТ не отказался. Так мы сейчас на А19 едем? Надо же проверить соответствие заявленной скорости и действительной, а?

Алеша посмотрел на него, на Scirocco, снова на Марика, ухмыльнулся и кивнул головой. 

 Апрель был почти хорош и в Сибири. Снег таял, вызывая совершенно дикие потоки талых вод, солнце ослепляюще светило и коварно отражалось ото всех водных поверхностей, которых благодаря снегу оказалось слишком много. Вода не только не желала смиренно ограничиваться границами луж, но и с какой-то злобной радостью разбрызгивалась на любые поверхности, от стен зданий до корпусов машин до брюк. Это не могло длиться слишком долго, но даже та пара недель подобного апокалипсиса оказывалась для некоторых слишком нетерпеливых товарищей смертельным испытанием. Хотелось солнца, травы, погоды и праздников. Много праздников. До них – до майских – оставалось в любом случае совсем немного времени. Осталось понадеяться, что природа не решит испортить долгожданную радость плохой погодой. Синоптики никаких циклонов не обещали, был шанс получить истинное удовольствие от пикников.

 Ковалевский считал, что пикник на майские праздники должен длиться как минимум три дня, причем в демонстративное отсутствие телефонов всяких мастей, разговоров о политике вообще и администрации в частности хотелось верить: он сам собирался отключить телефоны и удрать на далекое озеро, в районе которого связь не просто отвратительная – ее почти не было. Еще бы и народу объяснить, что туда едут не для разговоров о работе. Ему они опротивели до хронического разлития желчи, не меньше. Каждый раз, когда коллеги из своего ли, из дружественных ли отделений хмурились и обменивались репликами об очередных прожектах начальства, Ковалевский физически ощущал ядовито-горький привкус на языке. Он не особо задумывался раньше о кандальной тяжести должностных инструкций, но почти год назад его очень неожиданно для всех, а самым неожиданным образом для него самого назначили заведующим кардиохирургическим отделением. Предшественника «ушли на пенсию» в младые 58 лет после того, как не замечать коттеджи с мраморной облицовкой и машины элитных марок у каждого члена семьи на фоне странных бюджетных дыр было уже просто невозможно. Уголовное дело замять удалось, но проблемы в отделении с вопиющей нехваткой всего на фоне потрескавшегося десятилетия назад линолеума остались. Начальство, объясняя назначение Ковалевского, долго и красиво говорило о свежей крови, энтузиазме и новаторских идеях молодежи и многом, многом еще. Он сам выслушивал разглагольствования, с трудом сдерживая саркастичную ухмылку, дабы не настроить их против себя, а через три дня после того, как начал разгребать завалы, пришел в ужас. Неправильным в документации было почти все. Нехватка части документов, и это он молчал о финансах, была вопиющей. Приписки, отписки и прочие маневры, от которых краснела даже бумага, поражали самое искушенное воображение. Молодой да ранний зав. отделением вздохнул, засучил рукава и принялся чистить Авгиевы конюшни. Как выяснилось, получилось неплохо. Только Ковалевский все чаще замечал за собой, что он несомненно растет как администратор, но утрачивает то, что французы называют je ne sais quoi и что делало его очень хорошим врачом. Поэтому когда он со своим коллегой из кардиологии пробил командировку для обмена опытом в одном из ведущих европейских центров, то настоял, и очень жестко, что поедет с ними. Заодно и отдохнет от административного маразма, думал про себя Лев и злорадно ухмылялся, когда представлял, как будет радоваться его зам, после недели в его кресле – тот больше всех возмущался, что поставили зеленого юнца, а не его, убеленного сединами, и как его истерикам будет «радоваться» начальство на втором этаже главного корпуса. Начальство начало радоваться по скайпу уже к концу второй недели командировки, заместитель – Авдохин Б.Е. – тоже не оставлял в покое с самыми различными вопросами, которые упрямо оказывался не в состоянии решать самостоятельно, и эти все учащавшиеся совещания протекали на фоне постоянной, все усиливавшейся ярости оттого, что страна с куда меньшими природными ресурсами способна создавать такие больницы, такие аппараты и с таким уважением относиться к специалистам, больным и здоровым простым гражданам. Лев отлично понимал, что медицинский центр, в котором они стажировались, был одним из лучших, но пара экскурсий в другие больницы подтверждала правило: и государство и частные инвесторы очень заинтересованы в том, чтобы с максимальной эффективностью управлять медициной.

 Лев считал себя оптимистом по жизни. Его не в силах было выбить из оптимального настроения ничто: ни летучки с агрессивным и по-мужицки хамоватым главврачом, ни ранее похожие на эти заседания кафедры в университете, к которой он был аспирантом прикреплен, ни до этого учеба в этом самом университете и потом интернатура, когда рабочие недели по 70 рабочих часов оказывались скорее правилом, чем исключением, а врачи, под чьим чутким руководством ему доводилось стажироваться, вызывали только одно желание – набить морду. И все равно: Лев был оптимистом. Его девушка, чье общество было для него оазисом благодушия и комфорта почти три года, неожиданно начала выдавать одно за другим совершенно необъяснимые обвинения во всем, вплоть до гуманитарных катастроф в Руанде (мамина школа? – подумал тогда Ковалевский и содрогнулся: мама была тем еще бронтозавром) и в конце концов обвинила его в черствости и хлопнула дверью. Лев оптимистично принялся за новый выпуск профильного журнала. Его бывшая девушка, благодаря своей – или чьей там   извращенной фантазии, пригласила его на свадьбу, и он оптимистично пришел, надеясь на легкий флирт, а если повезет, еще и на интересные знакомства. Оптимизм оправдал себя и тогда. Но оставаться оптимистом, когда ты знаешь, как оно должно быть, и видел, как все может, и при этом быть беспомощным – тут ничьего оптимизма не хватит. Он видел, как прозрачно и эффективно организован рабочий процесс в той клинике в Аахене, к которой они были прикреплены, и в других, сравнивал это с удручающей невнятностью в родной больнице и давил угрюмое раздражение, не очень успешно пытаясь убедить администрацию применить хотя бы некоторые методы в своей работе. Все чаще возникало желание прекратить любое сопротивление и пустить все на самотек, лишь время от времени вмешиваясь, чтобы было не совсем плохо. Но Лев собирался с силами и снова шел на баррикады, сцепив зубы. Потому что слишком хорошо помнил об обшарпанных стенах, потрескавшемся линолеуме и убого обставленных кабинетах. Постепенно и оборудование появлялось, и ремонт делался, и финансы начинали расходоваться в соответствии с, а не исчезать в очередную черную дыру, и даже свободное время появлялось. Можно было приходить на работу почти к началу рабочего дня, а не за час до него, и уходить почти вовремя, а не около полуночи, и приходя домой, отдыхать, а не перечитывать очередные инструкции, отчеты и прочие договоры, перекусывая между делом. И все чаще вспоминалась Германия.

  ...Ковалевский проспал оба перелета, засыпая практически сразу после взлета и просыпаясь перед посадкой, когда его будил бесцеремонный Протасов энергичным толчком локтя в бок. Потом был бесконечный и очень комфортный переезд в Аахен, и Лев подумал тогда по приезде, что этот мальчишка-переводчик проявил исключительный гуманизм, когда отсоветовал ехать на поезде: тогда бы пришлось ждать три часа на ж/д вокзале, а потом ехать с пересадкой. Либо ждать почти четыре, но ехать без пересадок. Машина могла быть и побольше, чтобы спинку назад откинуть и вытянуть покомфортней ноги, но это все подумалось уже после того, как Ковалевский поставил чемодан в номере и огляделся. Он подошел к окну и выглянул на улицу. Людей было много, и было удивительно, непривычно, стерильно чисто. И красиво. Оглядев улицу, затем заглянув в ванную комнату и воспользовавшись сантехникой, Ковалевский подумал, что это будет замечательное время. Он довольно ухмыльнулся и с интересом посмотрел на кофе-машину, завлекательно возвышавшуюся на барной стойке. Все-таки это, конечно, будет месяц напряженной работы, но в таких условиях – лучше всякого отдыха.

 За ужином Ковалевский механически прислушивался к трепу своих коллег, рассматривал зал ресторана и исподтишка рассматривал переводчика. Он почему-то думал, что им достанется барышня, и в принципе почти готовился встретить длинноногое блондинистое нечто. А оказался длинноногий русоволосый парень с забавной красноречивой улыбкой и внимательными глазами. И не блондин. И очень выдержанный. Выносить Володю Яковлева, которого интересовало ВСЕ, в полной мере не могла даже его мама, а этот Шерер справлялся. Реагировать на все вопросы, переходить из комнаты в комнату, чтобы подвергнуться еще вопросам – это какой выдержкой обладать надо? Лев отлично помнил про переезд, который для этого парня был как минимум на два часа дольше, и глядя на его искреннюю улыбку и ровный голос, в очередной раз переводящий одну и ту же инструкцию на стене номера, не мог не испытать что-то подозрительно похожее на уважение. Свет в ресторане был приглушенным, но усталые тени у него под глазами скрыть не мог. Спасибо доброй Татьяне Николаевне, которую побаивался даже заведующий ее родным отделением: она мгновенно приструнила Олега и проследила за тем, чтобы Алексей не только говорил, но и ел.

 Первые дни оказались достаточно тяжелыми. Приходилось учиться не только и не столько сотрудничеству с немцами, но и общению и на фоне этого тому, что они педантичны до зубовного скрежета, целеустремленны не хуже носорогов и раздражающе основательны. И как они обращались друг к другу: уму непостижимо. По званиям. Ковалевский «со товарищи» тогда посмеялся, представив, как на приеме больной обращается к Татьяне: «госпожа врач», а к Ковалевскому – «господин кандидат». Алексей тогда объяснил, что немцы добывают свои знания кровью и потом и очень уважительно к ним относятся всю жизнь. Над немцами посмеялись, но начали обращаться ко врачам именно так, и с удивлением обнаружили, что действует. Инна засыпала тогда Алексея вопросами о том, как себя вести, как обращаться, какие в Германии принципы поведения; Ковалевский делал вид, что ничего важнее обеда для него не существует, но внимательно слушал, совершенно неожиданно ловя себя на мысли, что вслушивается не столько в слова, сколько в голос, ровный, хорошо поставленный, неторопливый и совсем не убаюкивающий. Он отмечал, насколько хорошо Алексей им владел, не позволяя ни одной холодной нотке проскальзывать в него, но с удовольствием приправляя теплом, флиртом, одобрением, уважением и много еще чем. Лев с интересом прислушивался к тому, как Алексей переводит секретарше Шаттена и ему самому и как переводит самого Ковалевского. Артистично, черт бы его подрал! К голосу добавилось и наваждение глаз, которые Алексей не всегда считал нужным отводить от него – болотных, загадочных, внимательных, оценивающих, возбуждающих, домогающихся, откровенных. Ковалевский иногда хотел заорать на него, боясь, что этот засранец слишком откровенно себя ведет; только чуть отойдя от него и переведя дыхание, понимал, что и флирт был скорее условным и никогда не выходил за рамки принятого, а для коллег вообще оказался незамеченным. Хотелось оказаться чуть более выдержанным, но Ковалевский не сдержался и отреагировал так, как не мог не отреагировать, не видя, не получая ни одного намека на согласие, но чувствуя подкоркой, хребтом, тестикулами, что Алексей не против. Да и пусть это был простой спермотоксикоз, но стечение времени, места и обстоятельств было более чем успешным для его терапии. Замечательное время было. И Алеша был замечательный. Удивительно равный - и непривычно гибкий, способный объяснить многое и парой слов ехидно и очень добродушно осмеять любые возмущения Ковалевского. Жалко было оставлять все это позади. Прощание в аэропорту оказалось таким дурацким, когда и хотелось сказать что-то вменяемое, и страшно было сорваться на сентиментальную чушь. Ковалевский смотрел на Алешу, заглядывал ему в глаза, пытался сказать что-то оптимистичное и чувствовал только, как беспомощно потеют ладони. Посадка была спасением; глупо, но сидя в самолете, он чувствовал, как Алеша ждал чего-то от него, стоя там в зале, и чувствовал себя по этому поводу далеко не лучшим образом, твердо намереваясь оставить все как есть и как должно быть.

 Родной город был занесен снегом с сибирской основательностью. Авдохин только что не прослезился от радости, когда Ковалевский позвонил ему и спросил, как дела в отделении. Лев впрягся в работу, потому что хотелось многое изменить, оптимизировать, и странным образом начальство с одобрением оценивало его начинания. Ковалевский замотался перебегать с совещания на семинар, с него на лекции и на выступления, объяснять преимущества ранней диагностики ИБС, просчитывать с экономистами выгоды, доказывать эффективность методов, разрабатывать программы, попутно заниматься ремонтом, тендерами на закупку оборудования и выбиванием дополнительных площадей. И так совпало, что когда начали проседать сугробы, а птицы и коты орать благим матом, у Льва оказалось свободное время. И скайп на рабочем столе компьютера. Он смотрел на пользователя со знакомым именем и до дрожи знакомой улыбкой на крохотной фотографии и со странным трепетом перечитывал сообщения. Одно было совершенно непохоже на выдержанного и немного отстраненного Алешу и было каким-то взбалмошным, легкомысленным и шальным. Лев перечитывал его и умиленно улыбался. А вдруг он и такой – по-мальчишески беспечный и рискованный? И второе – простое, пару недель спустя. Совсем короткое. Почти свежее. Как-то он его проглядел. Хорошее было время. И видно, не только для него. Лев отключил компьютер и набрал номер Коли Тихомирова, своего старого друга и местного объекта воздыханий практически всех барышень детородного и последетородного возраста.

- Я домой еду. Тебя отвезти? – без обиняков начал Лев, не сомневаясь, что Николай уже по звонку определил, кто звонит.

- Нет, спасибо, - ровно отозвался Николай. – Меня заберут.

Ковалевский удивился, но поостерегся проявлять любопытство. Чуть попозже он все равно узнает, но кажется, за эти месяцы каторжной работы он много чего пропустил.

- Точно? – осторожно спросил он.

- Абсолютно, - с улыбкой в голосе ответил Николай. – Если хочешь, я позвоню, когда доеду домой, и отчитаюсь. 

- Да больно надо, - хмыкнул Ковалевский. – Завтра за тобой заехать?

- Завтра заедь, - согласился тот. – До завтра, меня ждут.

- Пока.

 Ковалевский глядел в окно, механически постукивая телефоном по подбородку. Солнце светило ярко-ярко. И было много свободного времени. Он сидел, повернувшись к окну, и лениво прикидывал, сколько сейчас времени в Германии, но в конце концов встал, потянулся, тяжело вздохнул и пошел к выходу. Совсем не хотелось домой. Кому бы еще позвонить?

 Садясь в машину, Ковалевский понял, что ничья компания его не привлекает до такой степени, чтобы звонить и предлагать посидеть где-нибудь, а тем более у одного из них дома. Придется смиряться с еще одним вечером в гордом одиночестве.

 Супермаркет был подозрительно пуст. Лев задумался о возможных причинах: до выходных был целый день, праздников не предвидится, пикник на фоне паводков устраивать согласится только самоубийца. Люди оставляют закупки на завтра и не очень хотят лишний раз бороздить просторы луж? Как бы там ни было, Львом овладело странное легкомысленное настроение, и в тележку полетели спагетти, к которым по мере прохождения рядов добавился фарш и томатная паста. Домой спешить смысла не было, да и холодильник подозрительно пустой, и Лев неспешно катил тележку, рассматривая продукты и добавляя некоторые к уже отобранным. Стоя у кассы и глядя на барышню, чьи волосы навевали совсем нерадостные ассоциации с хорошо отхлорированной соломой, он прикидывал, как провести вечер наименее бесцельно. Можно заглянуть в книжный и купить что-нибудь почитать, можно засунуть нос в старые книги. Он протянул банковскую карту барышне, поудивлялся длиннющим загнутым ногтям грязно-серо-синего цвета, да еще и с камушками, с энтомологической отстраненностью посозерцал, как она все-таки попадает по кнопкам, поблагодарил, причем в силу никак не рассеивавшегося легкомысленного настроения постарался сделать это как можно более доверительным тоном, осторожно высвободил карту из загнутых некрозных серо-грязных когтей с камешками и пошел к выходу, беспечно ухмыляясь, когда вспоминал барышню, мгновенно изменившую модус поведения от «задолбали, ходят тут всякие» до «а с этим и жить можно, и даже регулярно». Как в старые добрые времена – так же девушек троллили; Лев скользнул мыслями по воспоминаниям, ухмыльнулся им, даже головой в удивлении покачал – было время. Только старые добрые лоботрясы женаты, а некоторые и не по одному разу. Можно было в бар заглянуть, по пути к машине думал Лев, но поморщился от одной мысли о многолюдности и шумности. В другой раз.

Спагетти получились так себе. Лев лениво ковырялся в них, напоминая себе, что они имеют обыкновение остывать, смотрел программу, которая называлась аналитической. И думал, что по положительным анализам на паразитов эта аналитическая программа явно бьет все рекорды. Он поморщился и решил попытать счастья на музыкальном канале, и снова неудачно. Закатив глаза и поморщившись, он выключил телевизор. Видно, карма ему намекает, что старость не за горами, раз полуголые девичьи телеса у него ничего, кроме стариковского «бедняжки, им же холодно» не вызывают. Лев сходил за лэптопом, пока тот включался, доел спагетти и сделал чай. И снова вопрос: что ему от этого ящика надо? Новости читать – как будто по своей вредоносности они легендарным советским газетам за завтраком уступают. По специальным ресурсам – да тоже не сильно хотелось. С кем-нибудь пообщаться только если. В состоянии буддистской отрешенности он проверил почту, даже те ящики, о которых вспоминал раз в полгода, удалил спам и рассылки. И покосился на правый нижний угол. Кстати о скайпе. Он открыл окно и просмотрел список. Знакомых было много, с хорошими знакомыми он предпочитал общаться лично. И Алеша.

 Лев усмехнулся, когда осознал, что не одну минуту сидит и улыбается, глядя на его фотографию. Время все-таки было замечательное. Запоминающаяся гармония дела и потехи. И замечательные ночи. Он еще раз перечитал сообщения, которые ему отослал Алеша, отпил чай и набрал первую фразу, которую после долгих раздумий решил сделать как можно более нейтральной. Кто его знает, чем Алеша сейчас живет. Кто его знает, кто стоит у него над душой. Он вздохнул, когда после пятнадцати минут так и не получил ответ, открыл бутылку вина и неторопливо направился в туалет. Потом Лев решил переместиться в комнату. Пока он ходил на кухню за вином, пока наливал, пока резал сыр, пришло сообщение. Алеша отозвался.

 «Спасибо, хорошо, - напечатал Лев, делая первый глоток. – Программу продолжаем. Я тебе рассказывал идею. Даже Минздрав заинтересовался».

 «И как успехи?» - почти сразу отозвался Алеша.

 «По-всякому». Лев отпил вина, побарабанил пальцами по клавиатуре и задумался. Как-то не особо он понимал, зачем делает все это. Он еще немного поизучал фотографию и улыбнулся в ответ на искреннюю и такую теплую Алешину улыбку. «Как ты? Так и мотаешься по командировкам?»

 «Не особо,   после пятиминутного перерыва отозвался Алеша. – Пришлось на пару ярмарок съездить, и так, по мелочам».

 Почему Льву не понравилось это «по мелочам», он не смог бы объяснить под угрозой инъекции цианида. Но ему не понравилось. Что значит – по мелочам? Мелочи – это проходные интрижки? Или месячная командировка – это тоже мелочь?

 «Что за мелочи?» - мгновенно отреагировал он. Алеша ответил через пятнадцать минут. Семнадцать с половиной, если быть точным, и никто не следил за временем.

 «Женщину одну сопровождал. В красивом курортном городе. Она на химиоперфузию приезжала. Все-таки город на берегу Балтийского моря в начале апреля – это зло». Алеша добавил пару скобок. «Туман можно было ножом резать».

 «В ваших курортных городах делают химиоперфузию? На фоне морского пейзажа? На шезлонгах»

 Алеша прислал ему ссылку. И снова не сразу. Лев успел забрести на совершенно невнятные желтые сайты, посмотрел новости автопрома, а глаза все косили на правый нижний угол экрана. Как будто он не услышит, когда придет сообщение. Ссылка была ожидаемо на немецком. Алеша начал выдавать сообщение за сообщением, вкратце сообщая, что и как делается в этом городе и чем славна его больница. Мужик был холеный. И загорелый. Улыбка у него была какая-то слишком знающая. Лев прошелся по странице, поизучал фотографии, перечитал Алешины сообщения и раздраженно хмыкнул. Алеша был впечатлен работой этого профессора, по крайней мере, создавалось именно такое впечатление.

 «Слушай, у нас тут рабочий день заканчивается, - прочитал Лев следующее сообщение. – Поэтому я закругляюсь. Если ты еще не собираешься укладываться спать, то можно будет через час списаться, окей?»

Он нахмурился и недоуменно посмотрел на часы. Какой конец рабочего дня? Где он так работает?!

 «И чего так рано?» - сдвинув брови, напечатал он.

 «Почему рано? Законные 17:00. И никаких заданий на дом, - мгновенно отозвался Алеша и прилепил «крутой» смайлик. – Так что у меня практически свободный вечер. Ладно, я уже все. Спокойной ночи, если что».

 Лев смотрел на экран, не особо обращая внимания на Алешины последние слова. У него было странное ощущение возвращения к чему-то по-детски искреннему и по-весеннему радостному. Или нет, не по-весеннему. Есть еще что-то похожее в памяти, что-то редкое, неактивное, но всегда на периферии сознания. Например, как будто Новый год, а тебе пять лет. И ты смотришь на елку, которую три часа назад помогал выбирать в лесу, проваливаясь по пояс в снег, а потом наряжал, привязывая ниточки к карамелькам, и тебе здорово, и ты радуешься, и радость эта – тихая и теплая. Лев закрыл окно, отпил вина и ласково улыбнулся своим мыслям. А ведь с ним было на самом деле тепло; за все то время и те краткие урывочные разговоры он наслаждался именно удивительной Алешиной способностью располагать к себе. Лев усмехнулся, допил вина и решил сделать себе еще чая. Он механически листал книгу, которую совершенно рандомно вытащил с книжной полки, пил остывающий чай и периодически проверял, появился ли Алеша в скайпе. Время подбиралось к полуночи, но еще тридцать минут можно себе позволить.

 Вечер явно задался. Лев улыбался, стоя под душем и подставляя лицо острым струям воды, улыбался, вытираясь, а затем укладываясь. Он с наслаждением потянулся и заложил руки за голову. Улыбка все так же растягивала губы, и было хорошо, почти так же, как тогда, в детстве, когда из гостиной доносился аромат хвои, и маленький мальчик знал, что этот аромат – и его заслуга. Даже не так, это именно его заслуга. Лев хмыкнул, попенял себе за непонятную сентиментальность и закрыл глаза.

 Утро было непривычно размеренным. Лев впервые за долгое время проснулся с будильником и, проверив себя, решил, что отдохнул и вообще может свернуть горы. У него было вволю времени и никаких срочных или экстрасрочных дел. На работе даже должно быть затишье, все, что нужно сделать к пятнице, было готово в среду, так что есть шанс хорошо поработать. Солнце светило ярко-ярко, и на душе было хорошо.

Николай ответил почти сразу.

- Доброе утро, - сыто протянул Лев. – Я выезжаю через пятнадцать минут. Ты готов?

- Всегда готов, - усмехнулся Николай. – Даже удивительно, что ты готов приехать на работу вовремя.

- Авралы тем и хороши, что они заканчиваются, друг Николай. Ладно, я пошел. До встречи.

 Лев хмыкнул, относя телефон от уха, подержал его на весу и положил на стол. Можно не спеша допить кофе и насладиться весенним пейзажем. Потом можно не спеша выбрать галстук и завязать, а затем набросить пиджак и пойти в прихожую. И все это с улыбкой, то и дело наползавшей на губы. Машина стояла на том же месте, но как-то очень понимающе посверкивала боковыми окнами. И небо было высоким и таким звонким в своей лазурности. Лев уселся, пристегнулся и по секундном размышлении решил все-таки поехать: стоять под окнами и ухмыляться подобно Чеширскому коту явно не самая лучшая модель поведения.

 Николай жил все в том же доме, в котором когда-то жил и Лев. Вон в том подъезде. Лев оглядел двор и снова заулыбался. Детская площадка была хороша, не те горки и травмоопасные лесенки, как раньше. Деревья в сквере вымахали, дорожки были проложены по-другому, и вообще, тогда трава была зеленее. Он вышел из машины  подошел к подъезду. По лестнице Николай спустится самостоятельно, а потом его нужно все-таки сопровождать. Просто во избежание. Лев вдохнул воздух, издал короткий смешок, вспомнив банальное «полной грудью», и неторопливо пошел к подъезду. У лавочки он остановился, посмотрел на нее, как на старую соучастницу, вспомнил, как они на ней сидели, и покачал головой. Это было давно. Это было здорово.

 Дверь открылась, Николай ее придержал. Лев посмотрел на него, механически оглядел лестницу, убедился, что помех нет, и снова посмотрел на небо. Погода стояла замечательная. Просто удивительно – после той бесконечной зимы и тех снегов.

- Привет, - сказал он, покосившись на Николая.

- Привет, привет. – Николай аккуратно спустился по лестнице, привычно ощупывая ступени тростью, и остановился в полуметре ото Льва. – Воздух замечательный. Только ветер еще холодный. Я на балконе полминуты постоял, так продрог.

- Не без этого, - добродушно отозвался Лев. – Но сохнет все равно моментом.

- Дорожки тоже?

- Идеально сухие. Разве что шампунем не вымытые, - усмехнулся Лев. – Я у кривой березы припарковался.

Николай приподнял брови. Как-то подозрительно бодро звучал у Льва голос. Хотя он слышал, как сестры в столовой как раз говорили, что в кардиохирургии уже закончили основной ремонт, уже установили новую оргтехнику и уже закончили подготовку основных закупок. Не то, чтобы Лев делился тем, как все плохо, но судя по тому, как мало у него времени было, доставалось ему изрядно. Он прислушался: Лев не говорил знакомой фразы. Знать бы еще, что он делает.

- Давай руку, - наконец сказал Лев. Перехватывая руку и укладывая ее себе на предплечье, он сказал:

- Ты сегодня вечером планировал что-то?

- Тебе есть что предложить? – с примечательной повышающейся интонацией и легкими диезными нотками отозвался Николай.

- И что за дурацкая манера... Ну ты в курсе. – Лев следил за Николаем подозрительно сощуренными глазами, с интересом отмечая его легкомысленные интонации и совершенно неожиданную фривольную улыбку. Как-то не вязалось это с образом выдержанного Тихомирова, который очень дозированно показывал эмоции. Весна, однако, ухмыльнулся Лев и небрежно поинтересовался: - А кто тебя вчера домой подвозил?

 - Лапунов, Артем Борисович, врач из онкодиспансера, - ровным голосом отозвался Николай. – Если бы ты объяснил, отчего в твоем невинном вопросе звучат собственнические интонации, я был бы более чем благодарен.

- Я просто спросил, - дернул плечом Лев. – И давно он тебя подвозит?

- Лёвка, не задавай глупых вопросов, и я не скажу, куда тебе пойти, - ровно ответил Николай, очень недружелюбно поджав губы.

- Тебе есть что скрывать, Тихомиров? Нет, этого просто не может быть. Тебе есть что скрывать! – восхитился Лев, подводя его к машине и открывая дверь. Он проследил, чтобы Николай беспрепятственно уселся, дождался, пока он сложит трость, и закрыл дверь. – Я кажется его видел, - бросил он, садясь в машину.   Не уверен, что не ошибаюсь, но я даже могу его помнить по семинарам.

- И что? – однотонно и очень недовольно отозвался Николай, не пошевелившись повернуться к нему. Лев посмотрел на него и усмехнулся. Если еще немного надавить, то Тихомиров может и забастовку объявить, устроив неделю молчания. Упрямый, стервец, в каком-то восхищении покачал головой Лев, заводя машину.

- Никаких собственнических интонаций, между прочим. Но я имею право знать, с надежным ли человеком мне предстоит делить твое внимание.

- Лёвка, чем дольше ты треплешься, стоя на месте, тем меньше времени у тебя остается на дорогу. Или я ошибаюсь, и мы перемещаемся на мягчайшей воздушной подушке? – Николай сидел, устремив лицо строго перед собой, направив глаза с неподвижными зрачками строго перед собой и сцепив зубы. Ковалевский качнул головой и включил передачу.

- Так что ты делаешь сегодня вечером? – поинтересовался он.

- Тёма решил приготовить ризотто и накормить меня им, - однотонно отозвался Николай. – Кстати, я был бы тебе более чем благодарен, если бы ты помог мне выбрать вино.

«Тёма» вызвало приступ колоссального удивления у Ковалевского. Кажется, Николай сам себя перехитрил, стараясь звучать слишком безразлично. Такого не бывает, чтобы настолько равнодушный тон был еще и непроизвольным. Любопытство распирало Льва, но и спросить напрямую он остерегся.

- Да без проблем. Можем заехать в супер, я надеюсь, что у меня опять начинается спокойная жизнь, и окончание рабочего дня и у меня будет вовремя. Не поверишь, даже бюджет отделения скорее полон, чем пуст. – Лев шумно выдохнул воздух. – Я уже и не надеялся увидеть свет в конце туннеля.

- Да ты тот еще прощелыга, Лёвка. Нигде не тонешь, - ехидно отозвался Николай. Лев покосился на него, но тот сидел с лицом, по-прежнему обращенным к ветровому стеклу. С каменным профилем и непроизвольно подрагивавшими уголками губ.

- И что бы это значило, господин хороший? – добродушно вознегодовал Лев.

- Маменька моя всегда умилялась такому примерному мальчику Левочке. Тебя даже дворничиха тетя Тамара всегда конфетами подкармливала. А она даже меня сорванцом считала. С чего бы это? – издевательски закончил он.

- Вот такая у меня харизма, - самодовольно отозвался Ковалевский. – И чтобы ты не забывал, я еще и на скрипке играл.

- Такое забудешь, - развеселился Николай. – Левочка тянет «Сурка» за хвост, Левочка насилует «Элизу». Левочка пытается изобразить Металлику на своей скрипке.

- Вот кстати Металлика у меня лучше всего получалась, - оживился Лев, вспомнив, как издевался над классикой репертуара музыкальной школы. – Хотя с точки зрения меня теперешнего, контрабас был бы куда актуальней.

- Маменька моя исстрадалась бы, глядя, как примерный мальчик Левочка прет на себе такую бандуру. Сам же помнишь, я был вынужден ограничиваться флейтой.

- Ну так тебя она считала за слишком примерного, - засмеялся Лев.

- Ну так зачем ее разочаровывать-то было! – ухмыльнулся в ответ Николай. – Эх, время-то какое было хорошее...

Лев широко улыбался, согласно кивая головой.

- Да чего ты убиваешься, Николенька? Можно подумать, ты старик дряхлый! – бодро отозвался он, поворачивая к больнице. – Я к тебе на обед забегу, окей? Напоишь чаем бедного перспективного зав. отделением?

- Договорились, - согласно кивнул головой Николай, терпеливо дожидаясь, пока Лев припаркуется.

- Сам дойдешь? Или отвести? – поинтересовался Лев, когда они стояли у машины.

- Дойду, в чем проблема-то, - неожиданно раздраженно отозвался Николай.

Лев заинтересованно осмотрел Николая. Маска титанического спокойствия слишком уж явно и слишком неожиданно дала трещину. Долго это не длилось, но и двух секунд хватило, чтобы намекнуть на слишком глубоко укоренившиеся проблемы.

- Что ты такой нервный-то? – легко отозвался Ковалевский. – Дойдешь так дойдешь. Я как бы совсем и не против.

Николай лишь поморщился в ответ.

- А скажи мне, Коленька, - ласково отозвался Лев, становясь рядом и кладя его руку себе на предплечье. – К твоей вспышке гневливости не имеет ли отношение тот прелестный тонкокостный юноша, который сейчас стоит на крыльце и пытается изничтожить меня взглядом?

- Тёма? – тут же насторожился Николай. У Льва помимо воли, помимо разумения широко распахнулись глаза. Это было произнесено с таким широким спектром интонации, что выделить доминирующую было просто невозможно. В одном слове было и тепло, и нежность, и радость, и раздражение, и гнев, и отчаяние, и злость.

- Тёма, - ехидно подтвердил Лев. – Тёма Борисович.

Если бы Николай мог, он бы посмотрел на него гневным взглядом. Но он ограничился гневным фырканьем и упрямо сцепленными зубами, чуть отворачивая лицо в сторону.

- Мальчик стоит на крыльце, разрывается между желанием подбежать к тираничному заву отделением и вырвать из его рук страдальца и несчастную жертву произвола, - приглушенным голосом комментировал Лев, отлично зная, что слух у Николая более чем острый, и он услышит слова, произнесенные шепотом за закрытой дверью; время от времени он поглядывал на Николая, чтобы убедиться, что не перебарщивает. Пять минут – полет нормальный. – О! Вот рыцарь в белых доспехах, простите, в белом халате спустился на целую ступеньку, подумал и вернулся обратно, чтобы сразиться со злобным драконом с высоты целых пяти ступенек...

- Шести, - сквозь плотно сжатые зубы прошипел Николай.

- Целых ШЕСТИ ступенек. Дракон будет повержен, дракон не может не быть повержен, ведь прелестный вьюнош вооружен стетоскопом, а злобный дракон может противопоставить такому грозному оружию только галстук и вековой опыт. Но вот он изогнулся в позе журавля, страдающего от запора, поднял руку с явной целью потянуть за веревочку, чтобы дверь открылась, или нет, он готовит мне ловушку! Увы мне, я не увижу, как процветает мое отделение, будучи повержен юностью и искренностью. Ах, и блондинистыми кудрями. Натуральный блондин с небольшим ртом – это серьезно.

- Ты придурок! – не сдержался и засмеялся Николай. Лев с каменным лицом довел его до ступеней.

- Все, пост сдал, пост принял. Доброе утро, Тёма Борисович, - хладнокровно сказал Лев. – Коленька, с тебя чай в обед.

- Лёвушка, с тебя печеньки, - отпарировал Николай.

- Блин, - недовольно отозвался Лев. – Может, хотя бы пицца какая?

Николай дернул плечом, высвободил руку и нащупал тростью первую ступень. Артем стоял, растерянно хлопая глазами и переводя взгляд с одного мужчины на другого.

- Мне Гавайскую, - бросил Николай через плечо, ступив на лестницу.

- Окей, - отозвался Лев, поворачиваясь, чтобы направиться в свой корпус.

- Доброе утро, Лев Матвеевич, - донесся до него сбивчивый шепот за спиной.

 Ай да Коленька, ай да сукин сын! Лев ухмылялся всю дорогу до своего кабинета. Он кивал головой на приветствия коллег, медсестер и простых смертных и тщетно пытался приструнить самодовольство, расцветшее буйным цветом на фоне такой наглости с его стороны. Мальчик совсем непуганый попался, надо же! Ах Николенька, ах гурман! А солнце ярко светило за окнами, и птицы так яростно орали, и в воздухе витал такой яркий весенний запах и такое яркое весеннее настроение, что хотелось прыгать от радости.

 Лев подхватил две коробки с пиццами и пошел в гости к Николаю. Можно было немного задержаться с обеда, в конце концов на дворе апрельская пятница перед выходными, на которые обещают отличную погоду. Зачем требовать неисполнимого – пунктуальности   не только от подчиненных, но и от себя?

Лев стукнул по двери и открыл ее.

- Это я, - бросил он Николаю. – Где мой чай?

- Сейчас будет. – Николай стоял у столика, на котором стоял чайник, и терпеливо дожидался, когда он закипит.

- Что-то ты, Колюня, невесел? Что ты голову повесил? – игриво поинтересовался Лев, открывая коробки.

- С чего ты взял? – огрызнулся Николай. Лев замер и недоуменно посмотрел на него. Неужели угадал?

- Коля, ты что, неужели что-то гнетет тебя, и ты не делишься со старым другом? И кто ты после этого? Давай чай налью.

Николай отошел от столика и сел в кресло, угрюмо дожидаясь, пока Лев принесет чайник и нальет кипяток.

- Мальчик капризный достался? – беспечно спросил Лев, усаживаясь напротив.

- Ты о чем? – нахмурился Николай.

- Ну не знаю, а ты о чем? Или ревнивый, а? К каждому столбу ревнует? – бросил Лев и потянулся за первым куском. Николай вздохнул.

- Да ладно кабы так. Хотя бы объяснимо было, - признался он наконец. Проведя рукой по столу и нащупав коробку, он взял первый кусок.

- А что не так? И что необъяснимо? – насторожился Лев.

Николай молча ел пиццу. Лев следовал его примеру.

- Слушай, я понимаю, я инвалид. Но я инвалид с рождения и рожденный в отличную семью, понимаешь? – доев кусок и вытерев руки салфеткой, после паузы сказал Николай, раздраженно поморщившись.

- Это ты о чем? – опешил Лев. – Ты это к чему только что сказал?

- Да все к тому же. Меня маменька с папенькой с самого начала приучали быть самостоятельным. Уж как преграды огибать, я знаю, как двери открывать и прочее, меня учили ого-го как! Папа на велосипеде учил ездить, и если я падал, мама не бежала ссадины вытирать, а стояла и ждала, пока я сам встану. Понимаешь? И если бы я свою слепоту попытался себе на пользу обернуть, мама бы меня выпорола, а папа бы придержал, понимаешь?

Николай был не на шутку зол. Он хмурил брови, похлопывал ладонью по столу и тихо выплевывал слова в стол.

- Ну мне ты это можешь не рассказывать, - осторожно сказал Лев, искренне пытаясь понять, что послужило причиной такой вспышке. – Мы вместе и по стройкам лазили, и по лесополосе, и как-то не особо тебя выделяли. Да какая муха тебя ужалила?

- Цеце, - сквозь зубы просвистел Николай. – Лёвка, я разве выгляжу беспомощным? Разве мне надо, чтобы передо мной открывали двери и предупреждали о каждой – каждой ступеньке?!

- Кажется, твою цеце зовут Тёма Борисович? – ровным голосом, стараясь не провоцировать Николая на очередную гневную тираду, произнес Лев. – И чего же твой цеце набедокурил?

- Мой цеце достал меня открывать мне двери, бегать вокруг и чуть ли не самолично переобувать. Ну какого лешего он мне в моем кабинете говорит, где стоит сменка? И еще это дурацкое постоянное желание на каждый чих наздравствоваться. Левка, я себя скопцом беспомощным чувствую. Ну никогда такого не было, а тут на тебе! – низким голосом сказал Николай.

- Сочувствую.

- И вот сейчас – приперся же и под дверью мнется. – Николай указал рукой на дверь. – И постучать боится, чтобы на тебя не нарваться, и хочет убедиться, что я в порядке и что меня не покалечили страшные и ужасные божьи одуванчики.

- Ну так пусть мнется, - пожал плечами Лев и потянулся за следующим куском. – В педагогических целях. Пиццу жуй.

- Ты мне скажи, как я себя при этом чувствовать должен, - обреченно произнес Николай, взяв кусок.

- Да никому ты ничего не должен. Ну сказал бы ему, что ты мужик, чего убиваться зря?

- Думаешь, я не говорил? Его хватает максимум на два часа. – Николай вздохнул. – А потом все возвращается на круги своя.

Лев мирно жевал пиццу, Николай, выплеснув свою злость и успокоившись, принялся за обед более основательно.

- Так ризотто он тебе не в первый раз готовит? – беспечно поинтересовался Лев.

- Нет, не в первый.

- Вкусное?

- Очень, - ухмыльнулся Николай. – Просто-таки дивно, дивно, дивно. Можешь мне позавидовать.

- Да вот еще, - хмыкнул Лев, взяв кружку с чаем. – Цеце еще сидит под дверью?

- Не уходил вроде, - мгновенно отозвался Николай. Лев не сдержал ехидного смешка.

- Слушал, да? – прищурившись, поинтересовался он ядовитым тоном. – Верней, прислушивался.

Николай хотел сдержать улыбку, но не смог. Он повинно склонил голову и отозвался покаянным тоном:

- Mea culpa, padre.

- Ладно, пошел я тогда. Когда соберусь домой – звякну. Поедем тебе вино выбирать, чтобы было чем Тему совращать, - сказал Лев, вставая. – Он же не обидится, если ему достанется убрать коробки за великим и ужасным зав. отделением?

- Он еще и спасибо скажет, - с теплом и нежностью, которые он тщетно пытался скрыть, отозвался Николай.

- Отлично. Тогда я пошел.

Лев подошел к двери, открыл ее и столкнулся нос к носу с Артемом, явно собравшимся с духом и даже занесшим руку, чтобы постучать.

- Тёма Борисович! – чарующим, бархатным тоном произнес он и вытеснил его из кабинета в коридор. Быстро оглядев его и убедившись, что посторонних ушей в нем не наблюдается, он закрыл за собой дверь и поинтересовался: - Я смотрю, скромное обаяние господина Тихомирова не оставило вас равнодушным.

Артем растерянно моргнул и... покраснел. Румянец начался на скулах и перелился сначала на уши, потом на щеки, а затем спустился на шею. У Льва чуть не отвисла самым бесстыдным образом челюсть, когда он начал созерцать это уникальное великолепие – способный краснеть парень возрастом хорошо за шестнадцать лет.

- А скромная мускулатура господина Тихомирова? Или скромная уверенность, с которой он совершает каждодневные действия, не впечатляет? – Лев добавил в голос строгости и чуть сдвинул брови.

- Но он же... ему... помощь нужна, понимаете? – растерянно попытался собраться с мыслями Артем, чтобы как можно убедительней проаргументировать свою позицию.   Он же...

- Прожил до встречи с вами чуть больше трех десятилетий и, смею надеяться, проздравствует еще два раза по столько. И как видите, жив, здоров и вполне упитан. – Лев осмотрел его, усмехнулся и покачал головой. – Вы подумайте, только основательно, смог бы он за красивые руки, и только за них получить отдельный кабинет и очень даже солидную репутацию.

Артем смущенно пожал плечами и опустил голову. Он украдкой посмотрел на дверь и немного виновато на Льва.

- Я, наверное, немного перестарался, - после долгой паузы признался он. – У меня действительно есть такое качество.

- Замечательное качество, - добродушно отозвался Лев. – Его бы еще да в мирное русло. Ладно, не смею задерживать. Ваш обеденный перерыв не резиновый. У Николеньки Андреевича тоже, - повысив голос, добавил он и стукнул по двери. – Я ушел.

Артем попереминался немного, глядя ему вслед, огляделся и постучал в дверь. Николай не ответил, но встретил его немного насмешливой, немного ласковой и чуть больше – интимной улыбкой.

Лев шел по коридору, спускался по лестнице, шел в свой кабинет и располагался в нем на небольшое чаепитие, улыбаясь солнечному дню. Подумать только, подобрать ключик к Тихомирову, чтобы тот просил выбрать вино, впал в ярость, и все в течение нескольких часов – это надо постараться. Зацепило его, однако. Зацепило.

Лев сидел за своим столом, недовольно поглядывая на очередную стопку бумаг. Но начать он решил с маленькой такой проверки: что творится в скайпе. Алеша был онлайн. Рабочий день у него вообще начинался рано. Лев порадовался такому трудолюбию немецкого бюргерства и, поколебавшись, набрал: «Привет». Он, не отводя глаз от экрана, потянулся за кружкой. Алеша ответил сразу. Лев улыбнулся широкой, мальчишеской и радостной улыбкой и набрал вторую фразу.

 Время до окончания рабочего дня пролетело подозрительно быстро. Лев перебрасывался сообщениями с Алешей с куда большим интересом, чем сам от себя ожидал. По большому счету, с куда большим интересом, чем занимался своими непосредственными обязанностями. А за окном светило солнце, и жить было здорово. Вот еще дождаться бы, когда вся эта межсезонная несуразица на улицах исчезнет, испарится и уступит место настоящей весне. Лев распрощался с Алешей на время и встал из-за стола. Времени было немало, домой идти не хотелось, но и Николаю надо было помочь в ответственном деле выбора вина.

 Николай уже стоял на крыльце, подставив лицо солнцу и ветру.

- Погода хорошая, - обозначил себя формальной фразой Лев. – Готов к труду и обороне?

- Всегда готов, - лениво отозвался Николай, мечтательно улыбнувшись. – Весной пахнет. И воздух почти не сырой.

Он спустился по ступенькам и подошел ко Льву, лениво отозвавшемуся на это рассеянным «Угу».

- Ты неожиданно задумчив сегодня, - обратился к нему Николай, становясь рядом. Лев пожал плечами и пошел к машине.

- Нормальный я, - отмахнулся он. – Кроме вина, ты будешь еще что-то покупать?

- Десерт? – предложил Николай. – Слушай, еще и цветы не мешало бы, а?

Лев остановился и задумался. Дарить цветы парню – в этом есть что-то очень сильно гендерно ущербное. Николай, не слышавший более шагов, остановился и повернулся туда, где должен был стоять Лев.

- Ты чего? – подозрительно спросил он.

- Не поверишь, думаю, - насмешливо отозвался Лев. – Ты же вроде говорил, что Тема уже кормил тебя ризотто. И как же ты раньше без цветов обходился? И самое главное, без вина, а, Николенька? – Лев подошел к нему ближе. Николай поморщился в ответ.

- Лёвочка, не действуй мне на нервы, и я не скажу, куда тебе пойти. Договорились? – раздраженно отозвался он.

- Да молчу я, молчу. – Лев усмехнулся, с удовольствием созерцая нахмуренного и растерянного Николая. -  Давай руку, до машины пять метров и полторы лужи.

Усевшись в машину, Лев побарабанил пальцами по рулевому колесу.

- Ты можешь купить ему что-нибудь живое. Пальму какую-нибудь. Или простой и банальный куст с цветочками, - предложил он. – Или все-таки цветы в букете?

Николай задумчиво пожал плечами.

- Можно пальму. Думаю, он и кактусу рад будет, - неожиданно улыбнулся он ласково каким-то своим мыслям.

 Лев хмыкнул в ответ. Завел машину и до ближайшего супермаркета с мечтательной улыбкой вспоминал тот огромный  кактус, который Татьяна с Инной выбрали для Алеши: интересно, жив ли он? Хотя даже если его хозяин и уматывает в командировки, то кактусу-то что сделается? И Алешину улыбку. И его растерянный, благодарный и признательный взгляд. Он впервые за долгое время вспомнил Алешу настолько хорошо, что физически ощутил его запах и упругость кожи, с такой ясностью, что голова закружилась, а пальцы заныли от желания прикоснуться к ней. Лев провел рукой по рулевому колесу и переложил ее на рычаг переключения передач, недовольно поморщившись. Он никогда не задумывался о качестве кожи, которой была обтянута баранка, а тут поди ж ты, затребовал атласного качества, теплоты и индивидуального аромата. Еще не хватало пойти дальше и возжелать хриплого шепота и щедрости ласк. Лев нахмурился и недовольно дернул ноздрями. Что-то его совсем не туда несет. Или удачливость Николая на него так подействовала, или весна и ковровые гормональные бомбардировки? Стоя на светофоре, он осмотрел тротуары и перевел взгляд на людей, переходивших по «зебре» прямо перед носом. Ласковое солнышко обладало удивительными способностями к раздеванию людей. Вон и барышни отряхнули от нафталина микромини и стерли пыль с туфель на высоченных каблуках. Ножки у одной были очень даже ничего. Но зачем так насиловать свои ступни в этих изуверских туфлях? Ноги в них и выпрямиться толком не могли, хотя и были ничего – длинные и ровные, с очень неплохими мышцами. Но эти каблуки – оружие инквизиторских пыток. Лев осмотрел ее напоследок, включил передачу и покачал головой. Кифоз такой приметный, еще не патологичный, но уже близко, а эта дурища еще общую картину этими ходулями портит. И волосы. Беда-беда, они были какого-то непонятного цвета, вроде прокаленного песка, и отвратительно однородного цвета. У Алеши они, кстати, были русыми, но так забавно отливали на солнце рыжиной, а за ушами чуть-чуть завивались. И казались чуть темней на затылке и макушке и светлей надо лбом, а не были такими убого-одинаковыми. Хотя, наверное, быть такой однородной блондинкой модно. Или что они там себе еще придумывают по поводу всей этой моды в ближайшую неделю, можно только догадываться. И вообще, зачем себе жизнь усложнять? С парнями все-таки проще.

- Приехали, - сказал он, припарковавшись, и посмотрел на Николая. Тот согласно кивнул головой, проверил, на месте ли сумка, больше по привычке, чем в силу необходимости, и нащупал ручку. – Что, сначала за вином, потом за цветами?

Николай фыркнул в ответ на ехидную интонацию Льва, которую тот явно не заметил, и буркнул:

- Ага. Вперед на баррикады. 

 Бутылка была спрятана в сумке, Николай осторожно пристроил поверх букет, который приглянулся ему больше всяких азалий, хризантем и прочих орхидей, осторожно коснулся пальцами цветов и сказал Льву:

- Чего стоим-то?

Лев, рассеянно смотревший на проходившую мимо группу молодых людей, буркнул что-то невразумительное и включил зажигание. Он еще раз осмотрел парней и пришел к выводу, что такие непонятные типа джинсы с узкими штанинами и удобным таким покроем для памперсов – это зло. Да и ножки у парней были тощие. А уж расцветка одежды какая замечательная! Интересно, это он стареет или мода деградирует? С такими оптимистичными мыслями Лев вырулил с парковки.

- К тебе или к нему? – спросил он. Николай вскинул голову и недоуменно спросил:

- И что ты имеешь в виду?

- Да все то же, Николенька. У тебя Тема Борисович ризотто будет готовить, а ты его в отместку развращать, или у него?

- Придурок, - буркнул Николай и поджал губы.

- Да ладно, - усмехнулся Лев. – Скажи еще, что я неправ и тобой движут совершенно невинные мотивы, которые и побуждают покупать цветы и приятно розоветь всем телом.

- Заткнулся бы ты, а? – недовольно присоветовал Николай. – То, что ты благополучно уворачиваешься от любых отношений, еще не значит, что и другие живут с этой же целью. 

- Я ни от каких отношений не уворачиваюсь, - набычился Лев. – Мы с тобой вон сколько времени друзья, и ничего, я тебя пока еще не придушил, хотя и есть за что.

- Не путай хрен с водопроводом, Лёвка. Я не про это, и ты меня отлично понял. – Николай побарабанил пальцами по сумке. – Ты как-то очень ловко увиливал от любых попыток тебя заарканить. Как ты при этом нормальные отношения со своими бывшими пассиями сохраняешь – диво дивное. Страшно, да?

Лев оторопело посмотрел на Николая. Тот сидел с каменным профилем и ждал ответа.

- Ты бы мне еще и объяснил, к чему это только что было, - пытаясь побороть изумление, выдал он.   Вроде как-то и сам не грешил особым стремлением дать себя заарканить, а тут появляется прелестный мальчик Тема Борисович, и ты готов меня сосватать за кого угодно, просто за компанию? Так, что ли?

Николай пожал плечами.

- Весна, - неловко попытался он отшутиться.

- Ну да, ну да, - усмехнулся Лев. – И я так просто тебе поверил.

- Да нет, понимаешь, - Николай вздохнул, прикрыл глаза и снова побарабанил пальцами. – Я как-то умудрялся пробавляться короткими отношениями. Немного, конечно, но всяко хоть что-то. И все равно было как-то неловко. Как будто я обкрадываю их, что ли. Все было с постоянной оглядкой на меня и постоянным раздражением, что ли. Понимаешь? Вроде как человек хочет в кино сходить, но тут я, и мне это кино ну никак не упало. И даже вопрос не поднимается, чтобы как-то разобраться в этом, найти компромисс. Как же, меня же обидеть можно, предложив сходить в кино. И я постоянно чувствую какое-то раздражение, что ли, потому что столько вещей сразу отсекаются, которые можно вместе сделать. А тут такое ощущение, что это все неважно совсем. Он действительно не задумывается ни о чем таком. То есть просто делает, что он там задумывает, и время от времени вспоминает, что я еще и слепой, и начинает душить своей заботой, - Николай улыбнулся как-то довольно и снисходительно. – А потом успокаивается и забывает. С ним просто. И с ним хочется быть вместе, понимаешь? Это странно как-то. Непривычно. – Он помолчал немного. – Я и понимаю, что быть со мной не так уж и просто. Все-таки я сам по себе не самый легкий человек. Ну и это, - он помахал рукой у себя перед глазами.   И мне хочется чего-то большего. Хотя и понимаю, что не имею права требовать такой жертвы. Вот. В общем, не знаю, - неожиданно закончил Николай, когда Лев остановился у дома и выключил зажигание. – Приехали?

- Угу, - буркнул Лев. Николай не спешил открывать дверь. Лев молчал ему в унисон. – Только я так и не понял, в чем проблема. Ну хочет он вокруг тебя вертеться, так пусть.

- Дурак ты, Левка. – Николай покачал головой и открыл дверь. – Дело не в том, чтобы я ему что-то позволял или не позволял. Ладно, пойду я. – Он посидел немного и сказал: - Тебе никогда не хотелось приходить домой, зная, что тебя ждут, или что ты должен ждать?

- Да не особо, - помедлив, отозвался Лев. – Мне людей и на работе хватает.

- Так речь и не о людях. А об одном-единственном человеке. – Николай выбрался из машины и снова медлил закрывать дверь. Наконец он усмехнулся и сказал: - Я себя глупо веду, да?

- Не без этого, - согласился Лев.

Николай согласно кивнул головой. Наконец он пожал плечами и сказал:

- Бывает. Ладно, пойду. Давай, созвонимся потом.

 Лев следил за тем, как Николай неторопливо подходит к двери, открывает ее и входит в подъезд. Николай, конечно, был склонен размышлять на самые разные абстрактные темы, сам это объясняя уймой возможностей для самосозерцания и самокопания, в конце концов ему не было нужды отвлекаться на то, чтобы осматриваться, и прочее, прочее. И все-таки: неужели Льву действительно не доводилось задумываться над таким простым вопросом, как совместное проживание с человеком, который был бы, скажем так, небезразличен? По дороге домой он пытался обдумать этот вопрос, для того, чтобы прийти к выводу, что идея сама по себе неплоха. Потенциально. Наверное.

 В морозилке обнаружилась пачка пельменей, которые Лев решил сварить. Лэптоп за это время загрузился, и Лев проверил, на месте ли Алеша. Был на месте. Но ответ на сообщение пришел через долгие десять минут. Алеша извинился, что не сразу ответил, рассказав, что ходил к шефу, потому что его опять хотят сослать в командировку. Он повозмущался, что плохо быть молодым, здоровым и одиноким в компании дам, которые ничем из этого похвастаться не могут, и вообще – это дискриминация по половому признаку. Они-то все замужем и с детьми, а ему явно не светит первое и скорее всего не светит второе. Вот и пользуются его безотказностью. Алеша еще и пару смайлов добавил, чтобы наглядно продемонстрировать эмоции. Лев развеселился и предложил хотя бы вторым озаботиться, на что получил обиженное: ребенок-то причем? И вообще, негоже это. Но можно попробовать сбежать в отпуск. Как раз в начале мая у них солидные такие выходные намечаются. Главное – поспеть вперед замужних дам. Лев самодовольно похвастался пятью выходными днями, и тоже в начале мая, на которые он рассчитывает устроить пару пикников вдали от цивилизации, главное, чтобы погода позволила. Алеша признался, что погода в Ростоке бывает либо плохой, либо очень плохой. А за жаркой погодой надо ехать как минимум в Берлин. Лев вспомнил про остывшие пельмени, поморщился, но прикончил их и, подумав, налил вина.

 Николай вдохнул аромат ризотто и довольно улыбнулся. Грешным делом он любил вкусно поесть. И вкусные запахи. От аромата шоколада он приходил в блаженный восторг наподобие кошки, нюхающей валериану, наслаждался запахом дыни и груши, а хвойный лес был для него истинным раем. Николай стоял в дверном проеме и прислушивался к тому, что делает Артем. Тема вообще быстро освоился на кухне и намертво, пусть и совершенно неосознанно и незаметно для Николая, усвоил класть предметы на старое место, за что Николай был бесконечно ему благодарен. И теперь он стоял у плиты, помешивая рис, рассказывал о том, как прошел день, и какие у него планы на бесконечные выходные, которыми так балует избирателей правительство. Николай посмеивался, избегая комментировать политику и политиков, о которых в силу своего пессимизма думал крайне непечатно, и пытался представить, что Артем делает сейчас. Жутко, почти непреодолимо хотелось провести по рукам и плечам и убедиться, что он не в рубашке и брюках, а более демократичной одежде, уточнить, действительно ли он такой тонкокостный, как Лев описал, и почувствовать ладонями, как ходят мышцы на Темином теле. И еще: уточнить запах. Кажется, его туалетная вода пахла немного не так, как в магазине, приправленная чуть пряноватым запахом тела. Любопытно, про себя улыбнулся Николай и добавил: возбуждающе.

Тема поинтересовался планами Николая на майские праздники и проследил за неторопливым движением плеч: вверх-вниз. В уголках чувственного рта задержалась насмешливая улыбка. У него были удивительно красивые губы, полные и четко очерченные и такие многозначительно усмехающиеся.

- Думаю, Лев что-нибудь затеет. У него шило в одном месте; хотя кто бы мог подумать – с виду такой приличный товарищ. А ты что-то хочешь предложить? – поощряюще поинтересовался Николай.

- У моих родителей есть дача. – Артем смущенно замолчал, помешал рис и продолжил: – Там озеро неподалеку. Можно даже искупаться, если погода позволит. Родители улетают на две недели, а я должен присматривать за дачей. Но там действительно хорошо. И неподалеку совершенно роскошный сосновый лес. Там такие высокие и красивые сосны! – восхищенно добавил Артем. – Это действительно того стоит. Можно на пару дней вырваться.

- С удовольствием, - успокаивающе произнес Николай и стал ближе к плите. Нет, все-таки замечательный запах. Он осторожно втянул аромат и поинтересовался: - Скоро будет готово?

- Да, сейчас, почти готово. Можно уже тарелки отнести туда, - всполошился Артем, словно пойманный на месте преступления.

- Давай отнесу, - ровно произнес Николай, протянув руку. Артем вложил в нее тарелки и задержал пальцы. Николай осторожно положил другую руку поверх его руки и чуть погладил. Затем он осторожно вытянул тарелки и понес их в комнату. Артем остался стоять в кухне и глядеть ему вслед. Кажется, он изрядно запутался. С одной стороны, все вроде ясно и определено, а с другой стороны, что он хочет и зачем? Он как можно более осторожно сделал пару шагов за ним, просто чтобы убедиться, что Николаю не нужна помощь и что он справляется, и так же осторожно вернулся к плите. Николай, слышавший все эти перемещения, ухмыльнулся. Некоторые вещи не изменятся, явно не изменятся. Он осторожно поставил тарелки, скользнул рукой по столешнице, чтобы немного отвлечься, и осторожно выдохнул. 

Вернувшийся на кухню Николай загривком почувствовал, что атмосфера на кухне изменилась, став густой и нервно-насыщенной. Хотелось спросить, в чем дело, но это явно было бы неоправданным и очень опрометчивым шагом. Артем, движимый своей гипертактичностью, может начать оправдываться и сдрейфит, что бы он там ни решил для себя, идя к Николаю.

- Откроешь вино? – мягко и как можно более успокаивающе произнес Николай, стараясь изменить общее настроение. Он подошел к угловому дивану, стоявшему у окна, и уселся на него. Артем растерянно и жадно следил за ним.

- Конечно, - спохватившись, воскликнул он. – Конечно.

- Можно даже начать его дегустировать, пока суд да дело, - усмехнулся Николай. – Могу я рассчитывать на бокал вина? – игриво добавил он.

- Конечно! – воскликнул Артем, улыбаясь в ответ. Николай кивнул и положил руку на спинку дивана. Он вслушивался в звуки, отмечал, что у других такое простое открывание бутылки занимает куда меньше времени и требует значительно меньше движений, отмечал те звуки, которые явно задумывались как не такие откровенно громкие, и улыбался. Оказывается, сидеть на кухне с человеком, которого хочешь приблизить к себе, до безобразия приятно, и еще приятней чувствовать его волнение. Ему тоже было не все равно. Он втянул запахи. Ризотто было, кажется, почти готово и пахло замечательно. Или это он был голодным?

Артем выключил плиту, подошел к нему и вложил в протянутую руку бокал. Николай не удержался и провел пальцами по его кисти, пытаясь взнуздать свои чувства и не притянуть его к себе. Потом, все потом. Артем постоял напротив него, а затем устроился на диванчике.

- Замечательно пахнет, - мягко и интимно произнес Николай, прислушиваясь к Артему. Кажется, он напрягся и судорожно вздохнул, а затем замер. Николай ухмыльнулся, повернул к нему голову и поинтересовался: - Как насчет тоста? Например, за окончание рабочей недели.

- Да, конечно,  -выдохнул Артем. – За окончание.

Николай осторожно поднес бокал поближе к Артему и дождался звона стекла. Он втянул аромат вина и прикрыл глаза. Неплохо, очень неплохо. В квартире было тихо. Ризотто томилось на плите. Артем пошевелился рядом, очевидно, усаживаясь поудобней.

- Удивительно мирный вечер, ты не находишь? – меланхолично произнес Николай, смакуя вино.

- Мирный, - эхом отозвался Артем, как завороженный следя за медленными и плавными движениями Николая, за тем, как бокал приближается ко рту, как губы касаются стенок, как Николай пригубливает вино; он следил за кадыком, затем снова переводил взгляд на губы и отстраненно отмечал, что его спрашивают, механически отвечал и продолжал следить за губами, за веками, периодически прикрывавшими глаза, и за улыбкой, пробегавшей по опытным и многообещающим губам.

- Ты совсем не пьешь? – прищурился Николай.

- Я же за рулем, - рассеянно отозвался Артем, беря себя в руки и отводя взгляд.

- Ты мог бы остаться здесь на ночь, - легко предложил Николай, сдвигая брови к переносице. Судорожный вздох был ему наградой; яростно захотелось повторения, еще какой-нибудь фразы, которая выбила из него дыхание схожим образом. Только не сразу.

Артем жадно отпил вина. Ему стало жутко, страшно и радостно одновременно. Николай наверняка имел в виду то, что имел в виду. И все те знаки – некоторые откровенные, некоторые совсем незначительные – действительно были о том и действительно красноречиво свидетельствовали, что все это не игра и с его стороны.

- Я не хочу тебя стеснять, - выдавил он, мучительно краснея.

- Ты меня не стесняешь, - ровно отозвался Николай. Кажется, Артем был совсем близко, но враз начал отдаляться, снова сорвавшись в свою предусмотрительность. Николай осторожно поднял руку и нащупал плечо Артема; успокаивающе погладил его да так и оставил лежать на плече. – Более того, я буду только рад, если ты будешь чувствовать себя в моей квартире как можно более свободно.

Николай решил рискнуть и повел рукой вверх, погладил шею, поласкал кожу за ухом и прикоснулся к волосам. Они были мягкими, длинными и приятными на ощупь. Николай вслушивался в звуки, которые были и скупыми, и красноречивыми одновременно. Артем судорожно хватал воздух, выдыхал, кажется, даже зубами скрипел – очень выразительно и очень тихо. Хотелось приблизиться к нему, но что-то удерживало – пока. Николай напоследок провел кончиками пальцев по шее, наслаждаясь тем, как Артем выгнул шею и затаил дыхание, и убрал руку.

- Может, пора уже? – ласково поинтересовался он, жадно вслушиваясь в тишину и с нетерпением ожидая ответ.

- А? – растерянно и разочарованно выдохнул Артем.

- Ризотто, - мягко напомнил Николай. Артем судорожно втянул воздух и встал.

- Конечно, - тихо прошептал он.

 Лев с нетерпением ждал, когда Алеша снова даст о себе знать. У него закончился рабочий день, и через час он должен был быть дома. Прошло чуть более пятидесяти минут. Лев помыл посуду, попытался более эргономично сложить книги, налил себе еще вина, проверил почту и снова открыл окно скайпа. Ну ведь можно и пошевелиться, недовольно подумал он, все-таки домой идешь, да еще и в пятницу вечером. И что уже может задержать? Он встал с хмурым лицом, подошел к окну и направился на кухню. Медленно и мстительно-размеренно он делал себе чай, рассматривая небо из окна. Оно было ясным и темным. Звезды было видно не очень хорошо. А вот луна была яркой. Лев покосился в сторону гостиной, взял чашку и пошел туда. Назло всем он решил еще раз пройтись по новостным сайтам. На четвертом от Алеши пришло сообщение. Он наконец был дома и счастлив, что эта рабочая неделя действительно благополучно завершена. Лев оживился и с огромным энтузиазмом начал отсылать ему одно сообщение за другим. Алеша охотно отвечал, перебрасывался с ним шутками, с удовольствием поддерживал разговор на более серьезные темы, и Лев с огромным удовлетворением рассказывал ему практически обо всем, что произошло за день и что предстоит сделать на следующей неделе. Он поругал непосредственное начальство, понедоумевал по поводу опосредованного, с удивлением прочитал отчасти гневную, а отчасти восхищенную реплику Алеши по поводу его шефа, и как-то незаметно перешел к обругиванию политики. После пары десятков минут возмущений и негодований Лев неожиданно для себя понял, что смеется над Алешиным замечанием, затем над другим и над третьим. И ему вспомнилась Алешина улыбка – немного отстраненная, немного вежливая, немного насмешливая, искренняя и очаровательная. Она у него была несимметричной, левый угол рта поднимался чуть выше, чем правый, но кривой ее назвать нельзя было, потому что злости в ней не было. А еще в нее были вовлечены и глаза, и скулы, и брови, даже ноздри подрагивали. Алеша обычно ехидно щурился, причем левым глазом чуть больше, чем правым, а правая бровь у него насмешливо приподнималась. Лев смотрел на его маленькую и совершенно невыразительную фотографию и улыбался ей как старому знакомому, который может не всегда быть рядом, но уж поймет и поддержит в любой ситуации – где добрым словом, а где и делом. Льву захотелось прикоснуться к нему, провести пальцами по скуле, коснуться губ и притянуть к себе, впиться в губы, как в той гостинице, и не отрываться долго-долго, жадно лаская рот и вдавливая в себя, так, чтобы кости хрустели, чтобы он стонал не только от желания, но и от боли, чтобы сам Лев стонал от этого же, потому что только так можно почувствовать, что он жив и они вместе. Он закрыл глаза и откинул голову назад. Приоткрыв глаза, Лев покосился на часы. Почти два ночи. Он честно и скупо признался, что с Алешей очень приятно болтать, но и спать надо. А потом долго сидел и глядел на темный экран. Спать хотелось, наверное. Да и нужно было.

 Лев лежал на кровати, заложив руку за голову, и изучал потолок. Цвета он был предсказуемо белого, ничего интересного, кроме люстр, на нем не водилось, можно было поизучать пятна света и тени, но стоило ли? Он перевернулся на живот и уткнулся в подушку. Ему хотелось выть, потому что единственное желание, которое посреди ночи нахлынуло на него, было отчаянно неисполнимо. До Алеши было несколько тысяч километров и немало часов разницы. У него даже не глубокая ночь. И кто его знает, какие у него там планы.

 Планерка в понедельник прошла как обычно и в общем достаточно быстро. Но потом по желанию народа Лев позволил очень агрессивно настроенному Протасову истребовать со всех и каждого, чтобы все в приказном порядке пришли на пикник, который будет организовываться там-то и там-то третьего числа. Через двадцать минут весьма оживленных и в общем совершенно неэффективных дискуссий Лев назначил ответственных за еду, выпивку и культпрограмму и выгнал всех нафик из кабинета. Оказывается, ему еще и этим заниматься. Рабочее настроение таковым называлось очень условно, все радовались хорошей погоде и яркому солнцу куда больше, чем даже авансу. Приходилось сурово хмуриться и разгонять кучки, периодически собиравшиеся в разных, порой даже совершенно неподготовленных для этого местах. Призывы вернуться к работе тихо саботировались; сурового Льва Матвеича, требовавшего обсуждать планы на выходные вне рабочего времени, боялись только в глаза, а его самого пытались привлечь к обсуждению меню пикника. На обеденный перерыв Лев благоразумно решил сбежать подальше от майского дурдома и, заскочив в столовую и купив мелочи на перекус, понесся к Николаю.

 Стукнув в дверь и вломившись в его кабинет, Лев замер на пороге и подозрительно осмотрел помещение.

- Один? – хмуро поинтересовался он.

- Как перст, - отозвался Николай от столика с чайником. – Что принес и почему приперся?

- Я тоже рад тебя видеть, Николай свет Андреевич. Они с ума все посходили. Такое ощущение, что благодаря всем этим природным катаклизмам мартовский гормональный взрыв перенесен на сейчас. Кстати, - Лев осекся и подозрительно посмотрел на Николая. – Как прошел твой личный гормональный взрыв?

- В щадящем режиме, - усмехнулся Николай, подхватывая чайник. – Соседи ничего не заметили.

Лев осмотрел его более пристально. Вроде ничего особенного.

- Это хорошо, - буркнул Лев, доставая чай. – Если бы еще и ты с ума сходил, я бы точно сбежал в Антарктиду какую.

- Цени мою гуманность, - хладнокровно отозвался Николай. – Будешь должен.

Лев посмотрел на часы. Времени было немного, но оно было. Они молча пили чай, ели пирожки и думали каждый о своем. Николай – о том, что ему нужно будет освободить место в шкафу и настоять, чтобы Тема взял ключ и перестал из себя стыдливую институтку строить, Лев – о том, что вечером снова на ковер к начальству идти, и времени посидеть в скайпе совсем не будет. Он прикинул, сколько времени будет там в Германии, когда вырвется от начальства. В принципе, неплохо. Лев ухмыльнулся. Немного времени у них будет, совсем немного. Но оно будет.

- Все, я пошел, - сказал Лев, вытирая руки и вставая. – Сам доберешься, или тебя Тёма Борисович отвезет?

Николай многозначительно приподнял брови.

- Тебя послать, или сам дорогу найдешь? – ровно отозвался он.

Лев хмыкнул, выбросил салфетку и сказал:

- Сам, не маленький. Сильно не балуйтесь. Я ушел.

Николай кивнул и помахал рукой на прощание.

 Третье мая оказалось на поверку роскошным истинно майским днем. Солнце светило ослепительно ярко, ветерок пробегал по веткам деревьев, будучи не менее изменчивым, чем сердце красавицы – то теплым, то холодным. Но весна ликовала, одуряя светом, зеленью, запахами, оглушая ором птиц и людей, которые не меньше природы радовались маю, весне и свободе. Людей было много, по настоянию Протасова и Татьяны Николаевны аж два отделения совместно самоорганизовывали культмероприятие. Лев стоял в сторонке с заведующим дружественным отделением и перебрасывался шуточками по поводу молодняка, слишком усердно радовавшегося жизни. Его рука сжимала телефон, но место было такое нехорошее, что прием был очень плохим. Да и Алеша еще спал. В Германии была рань несусветная. А вот через пару часов можно будет проверить, пришло ли от него что-то. Лев улыбался шуткам, посмеивался очередным конкурсам и даже участвовал в некоторых, а сам ждал, когда от него придет первое сообщение. Алеша был в курсе, что у них намечается, обещал не особенно удивляться, если Лев не объявится как обычно, и все-таки попытать счастья со связью – а вдруг?

 После полудня пришло сообщение, что Алеша на три часа на перевод и как только вернется, отметится. Лев помрачнел. Замечательная у Алеши работа, только и успевай с новыми людьми знакомиться. Это уже который раз он на задание уматывает? Кто его знает, что помимо работы в его жизни творится. Посозерцав небо, Лев решил повести активный светский образ жизни, иными словами потрепаться с коллегами. На свою голову, как выяснилось. Уж что-что, а флирт он способен распознать, и именно флирт начал выплескиваться на него в невероятных количествах. А сколько незамужних дам было в дружественном отделении, осталось только удивляться. И все они рассчитывали на внимание. И не сослаться ведь на необходимость работать. Лев пытался сделать хорошую мину при плохой игре, а сам сжимал телефон в руке, очень сильно не желая пропустить сообщение от Алеши. А дамы были хороши. Все как одна умные, холеные, красивые. Ухоженные. Лев флиртовал с ними, обменивался шутками с мужчинами, и пытался найти в себе хоть каплю интереса хотя бы к кому-нибудь. Странным образом высокие женщины были слишком высокими, невысокие слишком короткими. Стройные худыми, статные – неприлично дородными. Глаза мало у кого были видны, прячась за здоровущими солнечными очками. Улыбки у них были какими-то странными. То ли льстивыми, то ли заискивающими. Уж на что ноги у них были точеные, и ни капли интереса не пробудили. Лев решился на эксперимент и попытался оценить каждую с точки зрения потребительской – допустим, напроситься на кофе. И сама мысль показалась ему отвратительной. Он посмеялся очередной шутке, отмахнулся от очередной игры и снова подошел к заведующему кардиологией. Хоть какая-то защита от женской агрессии.

 За весь день от Алеши не пришло ни одного сообщения. Добравшись домой вечером, Лев был зол. Он включил лэптоп и направился на кухню за кофе, а лучше за вином. Алеши в скайпе не было. Совершенно дурацким образом Лев не знал, что делать – то ли пытаться звонить, то ли попытать счастья с электронной почтой, то ли еще что. Он решил отвлечься банальным интернет-серфингом, но не задалось: ничего не интересовало. Лев схватил первый попавшийся журнал и решил его почитать. И просидел десять минут, тупо уставившись на страницу и не соображая, что на ней написано. Он встал, чтобы налить еще вина.

 Когда он вернулся из кухни, его ждало сообщение. Алеша интересовался, как прошел день. «Ты где был?» - яростно отстрочил Лев. После минутной паузы Алеша написал, что ему нужно было после обеда в полицию съездить на перевод. А сейчас собирается домой. Лев посмотрел на часы. Да, точно. Он счастливо улыбнулся. Тугой комок, который он даже не замечал весь вечер, ослабел, позволяя ему вдохнуть полные легкие воздуха. Лев откинул голову назад и закрыл глаза. Через полчаса Алеша приедет домой, и можно будет с ним пообщаться. Он потянулся и провел пальцем по Алешиной фотографии.

 За окном шел дождь, деревья упрямо сопротивлялись хлестким струям, небо висело низко и настойчиво пыталось испортить настроение. Лев сидел в кресле, отвернувшись от рабочего стола к окну, и неспешно разминал руки. Алеша сейчас должен был ехать на работу - или идти пешком. Вчера он рассказывал, как мотался на пляж в ближайшем курортном городе и даже искупался. Лев не удержался и распечатал пару фотографий городка, чтобы аккуратно прилепить на стену. День был солнечным, блики от лучей вовсю отражались в морской ряби, но Алеша со щенячьим энтузиазмом рассказывал, как они с Мариком дрожали на берегу от температуры около 25 градусов плюс-минус три. Это было вчера. Около полуночи. Лев все-таки дождался его хотя бы на десять минут, хотя практически засыпал, да и операция предстояла не из легких, а потом чуть ли не до рассвета рассматривал потолок, который уже изучил доскональней, чем студентом анатомический атлас перед зачетом.

 Скоро, совсем скоро Алеша должен будет появиться на работе. Потом можно будет и на обед сгонять. Или к Николаю зайти, чтобы посидеть вдали от своей берлоги, в которой даже обои были пропитаны невеселыми думами. Передышка между двумя очень длинными выходными, которые хоть и были заполнены деятельностью – или суетой – связанной с пикником, маевками, демонстрациями, прочей дребеденью, но все равно оставляли слишком много времени на тоску, была короткой, проходила ни шатко ни валко и под знаменем весенней томности работников всех уровней иерархии и обоих полов. На планерке Лев рассматривал краем глаза Володю, который пытался держаться в рамках приличий, но слишком уж очевидно прятал правую руку с телефоном под стол, слишком часто смотрел вниз, на него, очевидно и так самодовольно и сыто улыбался, что хотелось запустить в него стулом. Остальные коллеги тоже были объяснимо рассеянными, заведующие отделениями, которые вроде как должны были подавать пример, с куда большим удовольствием делились планами на выходные, и даже главный терроризировал своей демагогией в максимально щадящем режиме на фоне яркого майского солнца.

 Лев все острее чувствовал себя лишним на празднике жизни; попытался однажды выбраться в бар с коварными намерениями, посидел у стойки, поотбирал предмет охоты, скользнул взглядом по двум брюнетистым барышням с роскошными формами, которых выбрал бы в нормальном состоянии, поискал глазами высоких, тренированных и тощих, в надежде, что подействует, но решил, что на такое насилие над своей натурой не готов, поискал глазами парней, которые могли бы согласиться на ненавязчивый вечер, отвернулся к стене, поморщился и допил бренди. Он посидел еще немного, посмотрел какую-то невнятную спортивную передачу, но вот баскетбол был еще хуже, чем осознание своей несостоятельности перебиться случайным знакомством. Но вечер иссякал, настроение не менялось, приходившие люди, даже откровенно настроенные на взаимно приятный досуг, все также не будили никаких чувств, кроме раздражения, и Лев подался домой. Погода была замечательной – тихой, теплой и ласковой, и он неторопливо пришел домой, чтобы первым делом включить компьютер и дождаться, пока загрузится скайп и только потом пойти переодеваться. Алеши в сети не было, и Лев почти привычно потянулся за журналом. Вообще, бесцельное листание печатной продукции самого разнообразного формата и пошиба в ожидании не самого интеллектуального, но все более душевного общения с Алешей становилось странной щемяще-радостной привычкой. Пять страниц – и можно позволить еще один взгляд на экран, чтобы убедиться, что Алеша онлайн, просто пока ничего не пишет. Но значок упрямо не загорался зеленым, и Лев определял себе цель в еще пять страниц неспешного чтения. Просто чтобы не дергаться каждые десять секунд. И потом, после совсем непродолжительного общения, все время прерывавшегося на паузы, во время которых он должен был еще какие-то дела делать. И засыпал, неудовлетворенный, но странным образом успокоенный.

 Николай изменял Льву со страшной силой. Лев даже смотреть на него не мог, потому что тот сиял не хуже начищенного медного самовара, просто полыхал счастьем, умудрился познакомиться и войти в доверие к цветочнице из магазинчика напротив, начал заглядывать туда подозрительно постоянно и очень целеустремленно отбирал небольшие кокетливые букетики по одному ему известным признакам. Лев рискнул сделать маневр в онкодиспансер, заглянул в ординаторскую, поздоровался со знакомыми врачами и увидел приметный букетик, аккуратно расположенный ровнехонько посередине стола на свободном пространстве. «Ай да Николенька, ай да сукин сын!» - подумал Лев, сдерживая ухмылку. На прямой вопрос, заданный суровым тоном Николаю, он не менее прямо был послан куда Макар телят не гонял, попробовал сделать вид, что оскорбился, но сдержался и предложил тост за ризотто, которое на поверку обладает отличными афродизиачными качествами. Складка между бровями на посуровевшем лице Николая разгладилась, и он охотно поднял кружку с чаем, которую держал на весу в ожидании шутливого чоканья. Его лицо казалось значительно более расслабленным, чем обычно, лишенным постоянного напряжения, свойственного людям, которые, с одной стороны, не вынуждены быть постоянно настороже, а с другой, не знают, что мимические мышцы можно, а иногда и нужно контролировать. Иногда по его лицу пробегала тень неуверенности, но она тут же уступала место странному загадочному выражению, которое Лев определял для себя как умеренно-придурковатое: в этом выражении было все – и растерянность, и радость, и неуверенность, и робкое, но все больше усиливающееся счастье. О своих наблюдениях Лев предпочитал не распространяться, особенно Николаю, потому что и тростью получить не хотелось, и в персоны нон грата тоже. Он помалкивал, ухмылялся при Николае, а распрощавшись с ним, стискивал зубы и пытался заняться любыми, даже самыми простыми делами, лишь бы отвлечься от тоски, которая накатывала на него во время бездействия.

 Про этого самого Марика Алеша рассказывал не очень много. Но это «мы» - Марик и Алеша - звучало куда чаще, чем Лев считал нужным для поддержания дружеских отношений, и значительно выходило за рамки простых приятельских отношений, на которых настаивал Алеша. Провести целое воскресенье на пляже – очень по-дружески. Телефон тоже можно было с собой не брать. Действительно, друзья именно для того и нужны, чтобы можно было обходиться без телефонов. Дождь хлестал в окно, деревья стояли, гордо выпрямившись и упрямо зеленея клейкой светлой зеленью, Лев разминал руки и смотрел в окно. Он неожиданно улыбнулся. Вспомнил первую операцию в Аахене и как Алеша чуть не грохнулся в обморок. Мужественно держался до последнего, молодец, а потом смотрел здоровущими прозрачными глазищами на белом лице, и не подумал ни возмутиться, ни разозлиться, ни высказать негодование, что его втащили туда, куда, в общем-то, простой посторонний человек добровольно вряд ли согласится попасть. Только благодарно улыбнулся Володе, который его по плечу похлопал, и впился своими глазищами в него. Лев тогда находил особое удовольствие коситься на него на других операциях. Алеша стоял, плотно сжав глаза или изучая противоположные стены, потолок – что угодно, лишь бы подальше от мониторов, и на его лице застывало привычно-непривычное отрешенное выражение, как будто оболочка была там, а сам он где-то еще. Губы шевелились, голос звучал пусть и тепло, но отстраненно, и вздохи были судорожными. Лев посмотрел на руки и повернул голову к монитору. Экран был черным. Дурацкий спящий режим. Он пошевелил мышку, заранее глядя на то место, где должны были высветиться статусы. Алеши все еще не было. Он снова отвернулся к окну. Предстоящие выходные пугали его своей неопределенностью. Вроде и время было, и для того, чтобы отдохнуть, и для того, чтобы развлечься. И совершенно не было настроения. Отдых превращался в тупое бездействие, в чем Лев уже убедился. К новым знакомствам он начинал относиться все более подозрительно. А если еще и погода испортится и придется дома сидеть, то есть шанс заработать обширную такую ипохондрию со всеми вытекающими последствиями.

  Тренькнули динамики, извещая о сообщении, Лев вздрогнул и повернулся к монитору. Увы, Алеша по-прежнему был недоступен, так, знакомые пометились. Лев повернулся к столу и оперся о него локтями. Он запустил пальцы в волосы и опустил лоб на ладони. Ему почему-то вспомнился аэропорт, жадные Алешины глаза, сухие губы, пятна лихорадочного румянца и дурацкий кактус. И комок в собственном горле, и зуд в кончиках пальцев. Дурацкая ситуация, когда хочется прикоснуться напоследок, а – нельзя. Лев исподлобья посмотрел на дверь, а затем набрал номер приемной главного. Уточнил, на месте ли он и долго ли будет на месте. Потянулся за листом бумаги, написал банальный и по-административному неуклюжий текст, посмотрел на календарь, уточнил даты и встал. Осталось только главному руки выкрутить.

 Николай ждал дверного звонка, но все равно вздрогнул, когда его услышал. Он подошел к двери, поинтересовался, кто там, хотя слышал Темину машину, и открыл дверь.

- Привет, - грудным голосом произнес он, услышал, как Артем затаил дыхание, осторожно выдохнул и вздохнул.

- Привет, - удивительно ровно отозвался Артем. – Как дела?

- Может, зайдешь сначала? – усмехнулся Николай и отошел в сторону.

Артем проскользнул внутрь. Он чувствовал себя замечательно комфортно в этой квартире. Поначалу он удивлялся, что у Николая и на потолке имеются люстры, и на стенах бра, и даже торшер, хотя уж кому-кому, а ему совсем без надобности, но заботу о гостях оценил. Николай очень хорошо помнил, где расположены выключатели, показывал ему, а иногда и сам включал гостю свет; Артем щелкнул выключателем, и Николай улыбнулся. Это было уютно и так приятно; Артем пошел на кухню, и Николай снова улыбнулся и пошел следом. Артем доставал провизию из пакета и говорил, что он принес. Николай прислонился к косяку и слушал его голос, знакомый и ставший близким, со знакомым быстрым темпом и забавной вопросительной интонацией в практически каждом предложении. Артем умудрялся к каждой своей реплике добавлять «Простите», «Спасибо» или еще какое фатическое слово в силу своей какой-то гипертрофированной вежливости. Или на самом деле был таким искренним, немного наивным, немного инфантильным, как бы открытым, но все-таки недоверчивым человеком, который был по-детски доверчив, но не по-детски ответственен.

Артем предлагал устроить пир на весь мир и с этой целью пожарить стейки и сделать салат по-гречески. Николай не возражал, он пожал плечами в ответ на вопрос, раздавшийся ближе – наверное, Артем подошел к нему поближе. Он стоял и прислушивался к дыханию, вроде рядом, и вроде не такое уж оно и ровное. Ему как-то объяснили близкие люди, что он очень даже привлекателен внешне – недаром ходил в тренажерный зал. Лев на вопрос о своей привлекательности, оформленный как простое любопытство по поводу длинноязыких медсестер, посмеялся и признался, что с женской точки зрения Николай более чем желанный трофей, и не только потому что внешность роскошная. Но и поэтому тоже. Да и то благословенное четырнадцатое февраля, на которое Николай получил ворох непонятных кусочков бумаги с непонятными же картинками и признаниями в любви, тоже утвердило его в мысли, что все в порядке.

- Отличная идея, - согласился Николай. – Даже звучит аппетитно. Жаль, что я не самый лучший тебе помощник.

Артем выдохнул, по новой набрал воздуха в легкие, снова выдохнул. Усмехнулся. Николай склонил голову.

- Можешь салат рвать, - наконец сказал он. Николай склонил голову и сделал маленький шаг вперед. Артем действительно стоял совсем близко и тяжело и рвано дышал, стараясь издавать как можно более тихие звуки. Совсем близко. Совсем. Николай поднял руку и осторожно провел ей по лицу. Артем прикрыл глаза и склонил голову, позволяя ему изучить лицо. Николай оглаживал лоб, скулы, осторожно проводил пальцами по носу, почувствовал, как взмахнули ресницы и пощекотали пальцы. У него действительно был маленький рот, сейчас приоткрытый, и теплое дыхание; губы шевелились в такт легким и бережным движениям пальцев. Глаза то закрывались веками, то распахивались, снова приковываясь к величественно-безмятежному лицу и глазам, устремленным сквозь него. Артем снова прикрыл глаза и поднял лицо. Это могло длиться бесконечно. И он был готов бесконечно стоять так, подставляясь под ласки чутких и надежных рук.

 Николай скользнул руками по шее, оставил одну на затылке, а второй прошелся по плечу и спустился к руке. Артем повернул голову и прикоснулся губами к бугру на ладони. А затем дерзнул и языком провести. Николай закрыл глаза и затаил дыхание. У него был крупный рот с чувственно изогнутыми губами. Артем изучил его давно и основательно. Глазами. Он знал, каковы его руки в деле – слава о нем выходила за пределы отделения, и заслуженная слава. Все-таки он здорово чувствовал руками. Артем убеждался в этом снова и снова, но хотел более явного подтверждения. В конце концов, он... он что?

Николай провел рукой по спине, все так же держа вторую на щеке.

- Ты не пожалеешь? – тихо спросил он и приготовился пояснять, что имел в виду, если все неправда, если он ошибался и додумал себе все эти знаки.

- А ты? – судорожным шепотом выдавил Артем, так откровенно нежась под его руками, так явно подставляя лицо под ладонь, что Николай отбросил все сомнения.

- Я деспот, - прошептал он, приближая губы к его лицу и дожидаясь ответа, чтобы не ошибиться.

- Я верткий, - выдохнул Артем, потянувшись к его губам и замерев.

- Я собственник, - предупредил Николай, касаясь его губ.

- Я тоже, - отозвался Артем, все откровеннее задевая губы и все больше выгибаясь, чтобы прикоснуться не только скупыми и полуправдивыми участками где-то там на лице, но и всем телом. Он осмелел настолько, что положил руку Николаю на бедро и осторожно погладил. Артем был не уверен, то ли он делает, и не лучше ли и правильней позволить ему – более старшему и опытному, как вопило шестое чувство, товарищу, вести до конца, но дурацкая любопытная натура требовала попробовать, чтобы узнать, и он попробовал.

Рука Николая, поглаживавшая плечо, скользнула вниз и прижала его к себе.

- Я домосед, - неожиданно усмехнулся он прямо в губы Артема.

- Посмотрим, - хрипло проговорил тот, вжимаясь в Николая всем телом и придавливая к косяку. Он алчно впился в губы и наконец запустил руки в волосы. Наконец убедился, что и губы чувственные не только визуально, но и тактильно. Убедился, что челюсть тяжелая недаром, и Николай очень основательно и очень деспотично ставит свое тавро на каждой клетке его кожи, не только губами, но и чуткими, сильными, ловкими, коварными и щедрыми руками. А еще – что майка, которая вызвала приступ ненависти из-за того, что и была темной, и туго обтягивала роскошное, роскошное тело, снималась с трудом и неловко. Артем исследовал тело Николая, выворачиваясь от ловких и видящих рук, снова привлекавших его к себе, чтобы прижать к телу, пробежаться огненным ручьем по мышцам спины и отдаться фейерверком где-то на ягодицах. Он смутно помнил, где выскользнул из своей майки, но отлично запомнил, где стягивал джинсы с Николая. Хотя потом был провал в сознании, и он оказался на кровати, и Николай придавливал его сверху, и где были его брюки, Артем не мог бы вспомнить даже под пытками. Особенно под теми пытками, которым подверг его Николай, с маниакальным интересом ощупывая каждую мышцу, исследуя ее рефлексы и, забавно повернув голову, прислушиваясь к тихим судорожным вздохам, постепенно перешедшим в грязную, еще более грязную, совсем грязную ругань, которую выплевывал Артем сквозь зубы, умоляя его пощадить и требуя продолжить. А еще было здорово. Не нужно было прятать свою дурацкую кожу, покрытую густой рябью веснушек, которая была предметом ненависти, расстройств и кучи комплексов, начиная с детского сада. Можно было в полной мере наслаждаться тем, что кожа звенела под руками, вибрировала при соприкосновении с кожей и волнами сбрасывала напряжение в пах. Артем выгибался, выворачивался, оказывался сверху, прижимал Николая, пытался применить на нем те фокусы, которые тот проделывал с ним, но снова оказывался распластанным на спине и продолжал браниться сквозь зубы, выбирая загибы позаковыристей и с наслаждением глядя сквозь туман похоти, как в солнечном свете, напоследок в вечерней щедрости заливавшем комнату, мелкой дрожью ходили роскошные мускулистые, округлые и тугие мышцы на плечах Николая.

Артем разбросил ноги пошире в инстинктивном желании открыться как можно больше, закинул голову назад и выгнулся вперед к алчным губам Николая. Наслаждение накатывало волнами, поднимая его, удерживая на вершине и мягко опуская, чтобы дать подготовиться к следующей волне. У него уже и челюсть болела сжиматься. Но расслабиться он не хотел: окна были открыты и очень не хотелось допускать посторонних в свое сокровенное, в маленькую такую комнатку, в которой места было только на двоих – одно уже прочно и основательно заняла его похоть, а другое – эта чертова чуткость с гладкой кожей на ладонях, которая превращала его в безвольный кусок теста, высушивала, выкаливала, ломала, мяла и снова превращала в безвольный кусок. Николай порыкивал, не в такт новым бранным перлам, слетавшим с губ Артема, а в полном согласии с волнами судорог, пробегавших по телу и перехватывавших дыхание, поднимал голову, вслушивался, торжествующе улыбался и снова опускал, чтобы вдыхать терпкий запах тела, оглаживать влажную кожу, особым образом разминать мышцы, которые с болезненным удовольствием подчинялись ловким и чутким пальцам и отзывались благодарным наслаждением. Артем думал, что синяков на теле от таких клещей, что представляли из себя его руки, останется немерено, но каждым новым участком на своем теле, который Николай с нежной дотошностью обследовал, благодарил его и радовался, что у него хватило смелости поддержать знакомство, несмотря на очевидно самоубийственную несостоятельность их отношений. Особенно таких. Сладких, томительных. Жарких. Щедрых. Он начал было цедить очередное ругательство в ответ на все возраставшую агрессивность Николая, закрыл глаза, задрожал и захлебнулся в своем собственном стоне. Николай вытянулся поверх и рядом и прижался щекой к его щеке, обмякая, тяжело дыша и излучая совершенно удивительное удовлетворение, которое не хотелось видеть, но которое было красноречивым и благодарным, когда глаза были закрыты. Артем переводил дыхание, все так же лежа на спине и с широко раздвинутыми ногами, и наслаждался своим собственным бесстыдством, которое не видно никому, кроме него, хотя в комнате и было двое людей. Николай поглаживал его по боку, медленно выравнивая дыхание. Артем потянулся и коснулся губами его скулы – она была ближе всего.

- Ты не жалеешь? – тихо поинтересовался Николай, поднимая голову и замирая.

- Кого? – вяло отозвался Артем, не открывая глаза.

Николай приподнялся на локте, усмехнулся и прислушался к  нему, провел кончиками пальцев по груди Артема и прижался губами к ключице. Артем рвано вдохнул воздух и сжал ноги. Он опустил руку на предплечье и осторожно погладил его.

- Я за тобой столько времени бегаю, Коля, - прошептал он. – Это время стоит пожалеть. А сейчас мне здорово.

Николай кивнул, улегся на спину и перетянул его на себя.

- Это куда проще, чем мне за тобой. Я бы не угнался, - тихо, густым и сытым голосом отозвался он, лениво водя пальцами по спине Артема.

- Тебе не тяжело? – вяло поинтересовался Артем, устраиваясь поудобней.

- Да что ты, - усмехнулся Николай. – Нисколько. – Он хлопнул по Теминой ягодице. – Ты не пушинка, конечно, но своя ноша не тяжка.

 Артем тихо засмеялся. Он приподнял голову, положил ладонь на его щеку и всмотрелся в лицо. Он мог делать это бесконечно, удивляясь сосредоточенности и отстраненному величию лица, четкости и выразительности черт, неуловимости улыбки и многогранности эмоций, проскальзывавших на лице в короткие промежутки времени. Странным образом лицо Николая было и зеркалом души, открывая многие, многие эмоции, и не показывая ничего, потому что он слишком хорошо держал их в узде. Да, недоумение, да, внимание, да, настороженность, но такая радость, умиротворение и безграничное доверие были неожиданными для Артема, который разглядывал его лицо бесцеремоннейшим образом, тихо и стыдливо радуясь, что наконец-то он может удовлетворять свое любопытство без опасения быть пойманным с поличным. Он решил побыть полностью бесстыдным, потянулся и языком провел по губам Николая. Тот осторожно и бережно прикусил его и обхватил губами.

 Артем аккуратно высвободил язык из капкана и провел им по подбородку, упиваясь тем, как щетина его царапает. Николай прикрыл глаза и приподнял подбородок. Артем спустился на шею, потерся носом по ключице и сел.

- Коля, - тихо и немного виновато позвал он.

- М-м? – довольно отозвался Николай.

- Я не уверен, что то, что я скажу, будет уместно, но тебе не кажется, что стоит сделать перерыв и все-таки немного внимания уделить и кулинарии? – смущаясь и сбиваясь, выпалил он.

Николай заложил руку за голову и усмехнулся.

- Тема, сокровище мое, то, что ты сказал, очень уместно. И мне кажется, что нужно сделать перерыв и очень много внимания уделить кулинарии, - добродушно отозвался он. – А если бы ты еще немного внимания уделил поиску моих вещей, я был бы бесконечно тебе благодарен.

Артем нагнулся и благодарно прикоснулся губами к его шее. Втянув запах тела, так основательно привлекшего его, он встал и с удовольствием потянулся, радуясь тому, что теперь, в этой глубине падения, которой он добровольно себя подверг, можно побесстыдничать всласть. И он пошлепал босыми ногами, с особым наслаждением ощущая свою наготу, к кухне, где рассчитывал найти часть вещей.

Николай сидел на кровати, скрестив ноги и прислушиваясь к шагам – забавному их топоту. Все-таки босые ноги звучат совсем иначе, чем носки. А еще бормотание, которое особо и не разобрать даже ему с его слухом. Возмущенное, затем недовольное. Удовлетворенное. Смущенное. Он ухмыльнулся, вспомнив, какие перлы Артем выдавал, ужом извиваясь под ним, выгибаясь, как тот еще кошак, под чуткими руками, требуя еще внимания, и еще, и еще. Топот доносился уже из коридора, Артем вошел в комнату и аккуратно, и даже где-то стыдливо опустился на кровать. Он взял руку Николая и переложил ее на ворох одежды.

- Здесь почти все, -знакомым уже быстрым и стыдливым шепотом выстрелил он. – Только... белье. Оно у тебя где?

Николай провел по руке, плечу, притянул его голову к себе и осторожно поцеловал. Затем встал и пошел к шкафу. Артем сидел на кровати и алчно оглядывал его. У Николая была роскошная спина с рельефными мышцами, которые формировали удивительно знакомый по всем этим атласам, совершенно незнакомый, но родной рисунок, на который он готов был любоваться бесконечно; Артем обсмаковал ее взглядом еще раз, спустился на тугие ягодицы, сжал бедра, чтобы унять желание облапать их, и затаил дыхание, любуясь ногами. Роскошно, роскошно, подумал он, прикрывая глаза и осторожно переводя дыхание. Николай выдвинул ящик комода и достал плавки.

- Тема, тебе нужны твои ящики и полки? – неожиданно спросил он, полуповернувшись.

Артем, которого вопрос застал врасплох, вздрогнул, открыл рот, чтобы переспросить, закрыл его, сжал губы и снова открыл рот.

- Ты хочешь, чтобы, - он сглотнул. – Чтобы тут и мои вещи были?

- Очень, - честно признался Николай, замерев.

- Я тоже, - выдавил Артем и покраснел, ликуя оттого, что эта дурацкая привычка Николаю так и не будет известна. Николай скупо улыбнулся и отвернулся. Глубоко вздохнув, он повернулся и подошел к кровати. Сев на нее, он потянулся к Артему и привлек к себе. Прижавшись щекой к щеке, он замер. Артем молча выгнулся и прижался к нему. Он тихо и довольно вздохнул. – У меня их не очень много. Только книг много.

Николай погладил его волосы. 

- Ну уж книжный шкаф ты себе сам присмотришь, - облегченно произнес он.

 Май тянулся медленно, маятно. Жара устанавливалась рывками, внезапно уступая место резкому холодному ветру и долгим непогодным дням. Даже снег пробовал идти, но через короткое время все снова освещалось самодовольным майским солнцем и распускалось в настойчивом стремлении насладиться бесконечно необходимым и все более агрессивным солнцем, зацвести, как следует распуститься и приготовиться к совершенно непредсказуемому солнцу.

Лев старательно загружал себя еще одним проектом, подготовкой еще одного тендера, еще одной статьей, еще одним семинаром. Он заново переписал план работы отделения и все должностные инструкции, хотя последнее можно было спихнуть на кого угодно. Но этот кто угодно и сделал бы не так, и у Льва было бы свободное время, в которое он глушил бы в себе отчаянную тоску. И он придумывал себе различные занятия, чтобы его было как можно меньше, потому что ждать, когда Алеша будет в скайпе, было все тяжелей. У него завелся номер его телефона. У него завелась привычка и мейлы писать. Просто так. Не чаще пары в неделю, хотя можно было бы и два на дню. У него завелась привычка спать урывками, немного по приходе домой и чуть-чуть ночью, потому что иначе не получалось выкроить достаточно времени на треп в скайпе или аське. У него завелась привычка гулять, когда он знал, что Алеша занят под завязку. Май проходил маятно, а впереди были две недели июня, которые тоже обещали быть тяжелыми.

Алеша все больше раскрывался Льву. Он начинал огрызаться, однажды отмолчал целых четыре дня после того, как Лев высказал все, что думает, о слишком частом досуге с этим треклятым Мариком, и потом был долго еще вежливо холоден. Лев бесился, писал здоровенные сообщения, но не отправлял, метался по кабинету или комнате, готов был даже мебель пинать, но сдерживал себя. Приходилось держать язык за зубами. Хотя Алеша то ли обмолвился, то ли сознательно сообщил ему, что Марик со своим френдом умотал в Бельгию на неделю, и отпустило. Лев потом не один раз и не десять перечитывал это сообщение, старательно избегая своего, следующего за ним, неуклюжего и искреннего, в котором желал ехать подальше и подольше: за него – такое глупое и безыскусное - было стыдно, а ведь он себя выдержанным считал, цивилизованным. Алеша возмущался, спорил, негодовал, одобрял и поощрял. И Лев неожиданно для себя начал делиться с ним всем. Вот просто всем, не просто доверяя самое сокровенное, а требуя мнения, отношения, оценки и ценя их. Он начинал выплескивать Алеше свое раздражение, и после десятого, а может, двадцатого раза поймал себя на странном ощущении, что справляется с отрицательными эмоциями куда проще, когда делится с Алешей. И чуть ли не до самого утра отсмотрел в потолок, то хмурясь, а то и улыбаясь. Протасов однажды в каком-то удивлении признался: «Ты монстр, Матвеич, так хладнокровно такие лихие решения принимать!». Лев вежливо приподнял брови, а потом, неторопливо идя домой и заново переосмысливая эти слова, так поразившие его, признал: он стал куда выдержанней. Потому что у него была возможность проверить любое решение на Алеше – он был тем еще адвокатом дьявола, придираясь к каждой мелочи. Он был безобразно дотошным и той еще ехидной, но после обсуждения с ним Лев был уверен в своих мнениях как никогда. Удивительное и совершенно незнакомое ощущение. Еще бы и увидеть его, прикоснуться, прижать.

 Июнь алчно распространялся по региону. Устанавливалась жара. Время было тяжелое – отпуска, но и больные без конца. Главный пару раз пытался заставить Льва изменить свое решение, но натыкался на железобетонное упрямство. Воззвания к профессиональному долгу, ответственности перед подчиненными, совести, в конце концов, никакого влияния на Льва не имели. А в случае особо коварных демаршей Лев Матвеевич напоминал, сколько времени сидит в отделении без отпуска. Главный затыкался до следующего раза, который не заставлял себя ждать. Ему все-таки удалось сократить время отпуска на неделю. Лев, сцепив зубы, согласился, хотя сердце кровоточило: как будто не семь дней, а семью семь лет жизни отняли. А еще он не сообщал Алеше про отпуск, потому что суеверно и отчаянно боялся, что не пойдет.

 Путь в аэропорт был бесконечным. И только усевшись в кресло самолета, Лев наконец набрал номер. Алеша ответил почти сразу, но жутко сонным голосом.

- Привет, - Лев закрыл глаза, удивляясь тому, насколько хорошо он помнит его голос. – Слушай, ты сможешь меня встретить в аэропорту? Самолет приземляется в Гамбурге в полдвенадцатого.

 Телефон вибрировал не переставая, хотя время для звонка было как минимум неподходящее. Алеша дотянулся до него, посмотрел на экран и недоуменно поднял брови. Номер вроде с русским международным кодом, и больше сказать было нечего. Он был вроде незнаком. Может, ошиблись? Ему пару раз дозванивались из Испании, глупым образом ошибаясь номером. Нужно все-таки помогать людям, и Алеша нажал кнопку приема вызова, сонным голосом произнеся: «Алло».

- Привет, - раздалось в динамике, и Алеша сел на кровати, судорожно сжимая телефон и не веря своим ушам. Голос был болезненно знакомым и совершенно незнакомым. Пауза была неловкой, Алеша пытался вспомнить хотя бы одно слово, уместное в совершенно нелепой ситуации, и не мог, все, что он мог бы выдавить из себя, сводилось бы к глупому: «Ты?!», а в том, что это действительно был Лев, Алеша не сомневался. Только звонить в час ночи – что за глупость? – Слушай, ты сможешь меня встретить в аэропорту? Самолет приземляется в Гамбурге в полдвенадцатого.

- Каком Гамбурге? – опешил Алеша.

- Том самом, - недовольно отозвался Лев. – Ты встретишь? Ты вообще дома? Или я тебя от чего-то суперважного отрываю?

 Последняя фраза была произнесена особо кислым голосом, и Алеша непроизвольно улыбнулся, представляя себе его – сидящего в дурацком кресле, подавшегося вперед и сгорбившегося над телефоном, старающегося говорить как можно тише, чтобы никакие лишние уши не были вовлечены в разговор, может даже, отвернувшегося к окну, и ждущего ответа – так, как Алеша ждал его сообщений. Можно было пококетничать, подергать Льва за вибриссы, но это можно и потом сделать, потом, потом, когда уляжется тот шквал эмоций, которые разрывали грудную клетку на части.

- Ото сна, - тихо произнес Алеша, закрывая глаза и прижимая ухо с поднесенным к нему телефоном к плечу. – Только ото сна. А что за сумасшествие с Гамбургом?

- Самолет вылетает через двадцать минут, - ответил Лев расслабленным, почти довольным и немного растерянным тоном. – Вовремя. Уже расселись все. Ты встретишь?

У Алеши вылезли глаза и отвисла челюсть. Он задохнулся от осознания того, что Лев не врет, не шутит, а действительно ждет, когда разрешат взлет, чтобы долететь до Москвы, пересесть на другой самолет, и им уже до Гамбурга, и все – чтобы... чтобы что?!

- А ты зачем летишь? – выпалил он.

В динамике повисла тишина, из глубины доносились совсем слабые и неразличимые звуки, производимые другими пассажирами. Лев выдохнул.

- К тебе, - выдавил он.

Алеша приподнялся на колене, сел, снова встал и упал на кровать.

- Ко мне, - эхом повторил он.

- Ты встретишь? – раздраженно бросил Лев.

- Конечно, - выдохнул Алеша. – Номер рейса скажи?

Лев пошелестел бумажками, назвал рейс и замолчал. Молчал и Алеша, слушая отчаянную тишину и боясь вздохнуть.

- Ты правда прилетишь, - наконец сказал он. – В полдвенадцатого. – Он засмеялся. – В Гамбург.

Алеша упал на спину, все так же прижимая телефон к уху. Лев выдохнул.

- Ладно, я в Москве позвоню, - тихо сказал он и отключился. Алеша сжимал глаза, слушая короткие гудки, затем тишину, и боялся отпустить руку с телефоном. Потому что: а вдруг неправда, и ему это приснилось? Он подскочил, закрыл глаза, включил свет, подождал, пока зрение привыкнет к свету, и понесся к компьютеру, чтобы убедиться, что все правда.

 Лев опустил руку с телефоном и посмотрел в иллюминатор. Скоро, совсем скоро. Он осторожно перевел дыхание, ослабил хватку на многострадальном телефоне и поднял глаза вверх. Полки были невнятного серого цвета, солнце за окном светило вовсю, в Германии сейчас ночь. Алеша его встретит. Он закрыл глаза и шумно выдохнул. Теперь бы еще никакая сволочь не лезла в душу с попутническим общением.

 Алеша проверил номер рейса, уточнил время прибытия, проверил в трех различных планировщиках маршрутов время в пути от Ростока до Гамбурга и обратно, даже уточнил на паре сайтов, есть ли радары на пути, понимая, что это полная и отчаянная глупость: ему нет никакого смысла появляться там раньше полудня, но его организм, вся его невменяемая и нелогичная сущность требовала действия: хотелось прыгать, скакать, орать от счастья, что-нибудь – и все это на самом верхнем этаже под крышей и за полночь. Алеша с разбегу рухнул на диван, посмеялся немного тихим, немного истеричным и совершенно счастливым смехом и рванул на кухню делать чай.

 Лев пытался подремать, но ни глаза не закрывались, ни сердце не давало отдохнуть, то замедляясь практически до полной остановки, то подскакивая прямо под подбородок, и ему приходилось глубоко вдыхать, чтобы унять дурацкую аритмию. Диким было это состояние: впервые за свою практику он установил опытным путем, как сильно человек зависит от дел сердечных. Впервые он столкнулся с объектом своего профессионального интереса непосредственно. Лев усмехнулся, положил руку поверх папки с документами, которые он стыдливо держал на паху, чтобы хотя бы как-то скрыть идиотскую и совершенно неуместную эрекцию, и прикрыл глаза. Еще бы этой дуре в фирменном костюме объяснить, как она может употребить ланч. Хотя коньячок – неплохая идея.

 Алеша перетащил лэптоп на кровать, побежал в кухню, но на полпути передумал и закрылся в туалете. Потом он вернулся в комнату, чтобы вспомнить, что хотел сделать чай. Хлопнув себя по лбу и смущенно посмеявшись, Алеша снова понесся на кухню, включил чайник и вовремя спохватился, что еще и воду в него не мешало бы налить. Он с трудом вспомнил, куда засунул пакетики, постоял перед шкафчиком, поразглядывал свое отражение и недоуменно покосился на чайник, который упорно не хотел отключаться. Можно сделать чай. Или кофе. Или ну его нафик?

 Алеша обновил информацию о рейсе, убедился, что и в Москве, и в Гамбурге летная погода, покосился на чашку с остывшим чаем и решил немного подремать. Он свернулся клубком, еще раз обновил страницы сайтов аэропортов в Москве и Гамбурге с расписанием самолетов, посмотрел на индикатор аккумулятора, который упрямо требовал зарядки, и отнес лэптоп на стол. Пусть на нем стоит. Алеша подключил его к сети и закрыл крышку. Отключить совсем у него не хватило решимости. Он подхватил телефон и улегся. Выключив свет, Алеша снова сел на кровати.

- Блин, заправиться же надо! – вголос сказал он, закрыл глаза и покачал головой. Он не мог не понимать, что ведет себя глупо, и к его поведению сейчас даже определение «по-детски», «по-ребячески» или что там еще не подходил никак. Это было глупостью, ответить весной, по истечении даже не одной недели на куцее сообщение в скайпе, глупостью было не просто поддерживать общение, а считать это – ЭТО – полноценными отношениями, пусть и на расстоянии. Глупостью было вести себя с вежливой отстраненностью со всеми потенциальными друзьями, которых ему с завидным упрямством поставлял Марик, хотя они были более чем отменными кандидатами для получения доступа к телу; только Алеша находил тысячу недостатков, начиная от болтливости – или молчаливости, и заканчивая несовпадающими взглядами на футбол. Марик фыркал, ехидно интересовался, должен ли потенциальный Freund ненавидеть футбол так же страстно, как Алекс, и подгонял тренера школьной команды по гандболу. Хорошо хоть сорокалетнего и с лысиной, на что Марику было указано сразу самодовольным Алешей. А ведь можно было, можно на что-то суррогатное согласиться. Только у них руки были не такими выразительными, губы не такими красноречивыми, и голос пусть и глубокий, но не тот. Глупостью было жить в перерывах между скайп-переговорами, глупо было улыбаться, рассматривая фотографию Льва, которая совершенно не передавала его характер. Остро реагировать на его неуклюжие попытки быть внимательным и яркий эгоизм, который время от времени расцветал просто махровым цветом, чтобы смениться удивительной чуткостью. Все это было глупо. Алеша проверил время и закрыл глаза, чтобы через секунду открыть их снова и установить будильник. В субботу. Будильник. Это жестоко. Алеша тихо посмеялся и закрыл глаза.

 Ночь была бесконечной. Алеша спал урывками, резко просыпаясь, распахивая глаза, убеждаясь, что на улице еще темно, еще рассветно, и тут же тянясь за телефоном. Телефон укладывался рядом, Алеша долго лежал с открытыми глазами, бездумно глядя за окно и отгоняя от себя мысли о погодных аномалиях, террористических актах, непредсказуемости пограничников и техническом факторе. Незаметно для себя он засыпал, чтобы снова вскинуться и схватиться за телефон. На улице было совсем светло, но будильник вроде еще не звенел. Времени было полдевятого, выезжать надо было около десяти, а на экране мигало извещение о сообщении. И номер с русским международным кодом. Вроде тот же самый. Алеша смотрел на экран и тяжело дышал, пытаясь унять беспокойство. Пришло еще одно сообщение. Вдруг случилось что? Он решился и посмотрел первое. «Прилетел, жду рейс». И смайл. «Жду посадки. Скоро вылетаем. Не забудь встретить». Алеша закусил губу. Это было так уютно, так по-домашнему, что он не сдержался и прижал телефон ко лбу. Упав ничком на диван, он еще раз перечитал сообщение, и еще раз, хитро выворачиваясь, чтобы подстроиться под этот дурацкий экран, который так и норовил повернуть изображение, чтобы оно было расположено строго вертикально. Алеша прижал телефон к груди, а через секунду, спохватившись, бросился набирать ответ, жутко нервничая, стирая слова, чтобы заново набрать их же и улыбаясь совершенно идиотской улыбкой, которую он сам не мог никак иначе обозвать, кроме как таковой, и никакого другого определения даже самый толерантный друг придумать не смог бы. Алеша тихо гыгыкнул, отослал сообщение от греха подальше и убежал в душ. И там, стоя под струями воды, подставляя им свое лицо, он пытался успокоить разбушевавшееся либидо, отогнать тревожные мысли и удержать себя под душем, а не бежать и хвататься за телефон в надежде на ответ.

 Лев стоял перед трапом, держа телефон в руке. Ответ от Алеши до сих пор не пришел. Может, спит. В Германии – сколько там – девять утра? Скоро будет. Алеша наверняка досыпает. Лев с трудом сдержал улыбку, вспоминая, как Алеша бурчал однажды перед поездкой в Кёльн, что он не жаворонок ни разу, а от него именно этого требуют, и у него мечта – полгода просыпаться не раньше девяти. Небо было ослепительно ярким, солнце упивалось своим всемогуществом, люди обсуждали волны жары, которыми уже успело побаловать это лето. Несколько людей выглядели откровенно по-европейски и общались на горловом немецком; Лев прислушался, узнал пару знакомых фраз, освежил в памяти резковатую и глухую артикуляцию со рваными паузами и прикрыл глаза, купаясь в воспоминаниях о том злосчастном времени, когда они были окружены людьми, говорящими только так, и как Алеша знакомыми губами и знакомым голосом произносил похожие на эти чуждые фразы. Он был вроде неотличим от немцев, походя на них манерой одеваться, поведением, но что-то было в его лице, что выделяло его, говорило, что он наш, соотечественник – осмысленность какая-то, что ли, искренность, душевность. Лев протянул посадочный талон и прошел в салон, весь находясь во власти непривычных эмоций.

 Льву не доводилось заниматься анализом своих чувств. Он прекрасно обходился и без этого, да и повода особого не было. По жизни было более чем достаточным обладать твердым характером, исполнительностью и аккуратностью. Лев любил свою работу, но вопрос о том, какие эмоции или чувства она у него вызывает, был бы не понят. Почему работа должна вызывать эмоции – глупый вопрос, они мешают. Было удовольствие, когда он вгрызался в теорию, учил, а когда надо, зубрил, было глубочайшее удовлетворение, когда ему удавалось что-то сложное, была уверенность в правильности своего мнения, которая позволяла ему добиваться своего. Были и разочарования, недовольство, много чего было, но разве может быть иначе? Если занимаешься тем делом, которое увлекло сразу и навсегда, разве может быть иначе? Невозможно полностью абстрагироваться от них, но именно эти чувства в умереных количествах являются очень приятной и при всем при том вспомогательной приправой к великому делу самореализации. Не более того. При чем тут эмоции? Даже дружба с Николаем и хорошие и доверительные отношения с семьей были для него чем-то само собой разумеющимся, о чем говорить бессмысленно. Семью следовало принимать такой, какая она есть, с Николаем было комфортно. Лев подумывал о женитьбе в свое время, благо кандидатуры были, но что-то удерживало его от последнего шага. Кандидатки были слишком требовательными, недостаточно искренними, некоторые   слишком ориентированными на материальные блага, которые он, в сравнении с другими коллегами, относившимися к жизни проще, а к профессии как к кормушке и не более, предоставить не мог. И ни один разрыв, даже со скандалами и истериками, не вызывал никаких эмоций. Лев мог смотреть на женщину, разглядывать ее гримасы и апоплексичные пятна на лице и морщиться оттого, что эта истерика царапала его слух, либо смотреть на зареванную дуреху и не испытывать ничего, кроме раздражения, что все это выплескивается на него. По гамбургскому счету Лев бывал бесконечно благодарен тем, кто в отношениях не ставил всё на него и мог – могла – уйти без скандала. Он был вполне самодостаточным и не особо задумывался о достоинствах совместного проживания с кем бы то ни было. Наверное, это неплохо, в перспективе, когда-нибудь в будущем. Главное, чтобы при этом совместном проживании не сильно ему мешали.

 За всю свою тридцатилетнюю жизнь со Львом не случалось таких ситуаций, в которых ему бы нужно было второе мнение. Он был умен, одарен и уверен в себе достаточно, чтобы определять суть задачи, ставимой ему или им самим формулируемой, и возможные пути ее решения. Иногда при выборе альтернативных путей решения помогало шестое чувство, но Лев в интуицию особо не верил. Если у него возникали сомнения, Лев обращался к знакомым – Николаю или еще двум-трем друзьям за помощью, которая как правило заключалась в том, чтобы выслушать, покритиковать и проверить рассуждения Льва на жизнеспособность. Любые попытки вмешаться в его решения он воспринимал как посягательство на авторитет, что любви к противнику не добавляло. Иным было общение с Алешей. В общении с ним, в том, чтобы делиться сомнениями, недовольством и много еще чем, Лев находил все большее удовольствие. Его поддерживала и вдохновляла Алешина тихая уверенность, его спокойствие и желание во всем видеть полную палитру красок: Алеша не очень уважал категоричность и ехидно, а порой очень едко, посмеивался над однополярным мышлением Льва. И то, что Льва от других отчуждало, к Алеше привлекало. И это привязывало его еще больше. Лев с удивлением отметил, что он может быть гибким, прислушиваться ко мнению других и смотреть чуть дальше и чуть шире, чем обычно. А еще что в речи без особого стеснения употребляет некоторые Алешины рассуждения, вполне уверенно полагая, что имеет на это право. Как-то незаметно Лев начал делиться с Алешей всем, даже самым сокровенным, и чем дольше это делал, тем более был уверен, что поступает правильно.

 Лев усаживался в кресло, улыбаясь несмелой улыбкой, и со все большим наслаждением думал о той неделе, которую он наконец-то проведет с живым Алешей, а не в ожидании выхолощенного интернет-общения. Наконец не будет ни посторонних глаз, ни необходимости ждать того времени, когда время там и время тут хотя бы немного наложится, и у них будет шанс обменяться хотя бы скупыми сообщениями, просто чтобы дать другому понять – не забыл, помню, хочу большего. Лев вздохнул и закрыл глаза. Еще два часа. И от Алеши наконец-то пришло короткое сообщение. Лев перечитал его, ухмыльнулся, посмотрел в иллюминатор. Скоро они взлетят. Совсем скоро.

 Алеша стоял перед входной дверью, пытаясь унять волнение и вспомнить, все ли он с собой взял. Документы – есть, ключи – есть, голова не на плечах давным давно, на это можно внимание не обращать, кажется, можно выезжать. Надо, наверное, пожевать чего купить. Или лучше там, в аэропорту? Да, капуччино в дорогу. И заправиться. Алеша сглотнул и коснулся кончиками пальцев двери. А вдруг это все дурацкий розыгрыш, и Лев сидит в своем городе и в ус не дует, а еще хуже – смеется над ним со своими друзьями? Алеша помрачнел, а потом отругал себя за глупые и совершенно необоснованные мысли. Вот чего в его Льве не было, так это подлости. Алеша решительно открыл дверь. Он подошел к своему Сирокко, нагловато поблескивавшему агрессивными раскосами фар, погладил крыло, самоуверенно блестевшее в лучах солнца, открыл дверь, бросил на сиденье сумку и рванул к булочной, располагавшейся за пару домов от стоянки. Он вернулся с сандвичем и стаканом капуччино, понадеявшись, что аппетит таки разгуляется. Усевшись, пристегнувшись, Алеша спохватился и начал искать ключ, который обнаружился в кармане, вздохнул, потянулся и тронулся. До приземления самолета оставалось полтора часа.

 Двадцатый автобан как правило был пустым до Любека. Алеша смотрел на встречный поток и тихо радовался, что и там машин не было. Он жадно оглядывал указатели с цифрами километров, косился на время и прикидывал, сколько еще у него времени. Оно было, до Гамбурга оставалось еще пятьдесят километров. Самолет должен был быть где-то на подлете. Радаров не было, мотор просительно урчал, Алеша ловил себя на том, что он совершенно не концентрируется на дороге. Ощущения были странными: он и был собой, и не был; как будто раздвоился, и одна его половина где-то в небе. И при этом никакой боли, никакой пустоты, а странная насыщенность, потому что взамен он получал совершенно иную половинку – агрессивную, упрямую и категоричную. Алеша давным-давно, еще когда только начинался их странный роман, начал коварно пользоваться Львиной натурой – если он сомневался, то просто ныл Льву, что что-то не получается, что он сомневается, что не уверен. В ответ он получал категоричное: боишься – не делай, делаешь – не бойся, и вообще, чего ты ноешь? Встал, пошел, сделал, вернулся, выпил за свое здоровье. Алеша делал, даже выпивал, правда, с Маратом, но в его бумажнике была фотография, нагло переделанная из аватарки, распечатанная на специально купленной фотобумаге, вырезанная и бережно уложенная под прозрачный полиэтилен, в честь которой он поднимал тост. Виртуально, глупо, но действенно. И точно так же он замечал, что Лев начинает не только говорить «да» и «нет», а еще и «может быть». Алешина школа, не меньше.

 Алеша потянулся за сандвичем. Он механически жевал его, оглядывал дорогу и считал километры. Только что был указатель с цифрой двадцать три – двадцать два уже километра. Ремонт дороги и дурацкое ограничение скорости до шестидесяти. Ползешь как черепаха – и это на Сирокко. Позорище. Алеша вытер руку и потянулся за капуччино. Еще и эта фура дурацкая с польскими номерами так энергично перед носом путается. Он посмотрел на часы. Самолет должен приземлиться через десять минут. Скоро уже указатели на аэропорт посыплются, и аэропорт. Быстрей бы. Быстрей бы.

Лев опустил голову, чтобы не смотреть на людей, столпившихся в проходе. Ну что им не сиделось-то всем, можно ведь было постепенно давать выходить всем по очереди. Нет, надо организовать пробку в проходе, можно подумать, что кого-то не выпустят. Время-то было. Алеша наверняка уже подъезжает. Хорошо хоть багажа всего ничего. Лев исподлобья посмотрел на какого-то брюхастого придурка, который шумно ругался с кем-то совсем рядом, и несло от него при этом совсем не нектаром. Лев заскрипел зубами. Ну когда же эта тягомотина кончится?

 Алексей изучал табло. Самолет приземлился вовремя, уже и люди появлялись. Скоро они начнут выходить; Алеша отошел к стене подальше, чтобы никто ему не мешал и он не мешал; он обоснованно подозревал, что способен оказаться той еще помехой на пути людского потока. Он выискивал глазами знакомую высокую фигуру с величественно расправленными плечами и задыхался от неодолимого невнятного желания, опалявшего его своим жаром. Кажется, он увидел знакомую темноволосую голову и поднялся на цыпочки, потянулся, почти рукой замахал, но сдержался и не поднял руку. Лев шел в конце людского потока, и на его лице была явно прописана степень нецензурности его мыслей о со-пассажирах; он оглядывал людей в зале ожидания, и недовольное выражение менялось на напряженное, выжидательное. Он остановился, глядя на Алешу; впился в него взглядом, сглотнул. Алеша видел все эти эмоции, сменявшиеся на лице, и боялся пошевелиться, чтобы не броситься ему навстречу. Он стоял и купался в жарком взгляде, которым Лев оглядывал его, и изучал каждую черточку его лица, заново знакомясь и узнавая. Знакомые волосы, знакомые глаза с тяжелыми веками, знакомый нос, знакомые, очень знакомые губы, желваки – недоволен, очень недоволен всеми этими заминками. Губы плотно поджаты, ноздри раздуваются.

 Лев подошел к нему, все так же стоявшему у стены. Остановился в двадцати сантиметрах. Осмотрел лицо – не изменившееся, загоревшее, чуть более длинные волосы, выгоревшие на солнце, обветренные губы, жадный взгляд, сдвинутые на переносице брови.

- Привет, - сипло произнес Алеша.

- Привет, - прошептал Лев.

- Идем? – выдавил Алеша. – Я недалеко припарковался.

 Ноги были ватными, его бросало то в жар, то в холод, зубы ныли, руки зудели, и благодатным эхом собственных эмоций – обжигающий взгляд Льва.

- Лев, я кофе в дорогу хочу купить. Будешь? – грудным голосом, на одной ноте, слегка растягивая слоги, произнес Алеша. – Или сандвич перехватить.

- Кофе, - выдавил Лев. – Сандвич не надо. В самолете кормили. Я здесь подожду.

 Алеша кивнул головой, постоял, поедая его глазами, и пошел к ближайшему кафетерию.

 Лев смотрел ему вслед, удивляясь легкомысленной рубашке, легким льняным брюкам, очень и очень провокационно, пусть и свободно облегающим его ноги, и откровенно метросексуальным мокасинам. У него даже рот непроизвольно приоткрылся. А ведь такой заучка был в Аахене – и такой леденец на палочке тут. До чего хорош, стервец, до чего хорош! Походка еще эта летящая, роскошные ноги, и мышцы ягодиц так и ходят под легкой тканью. И забавная манера склонять голову к плечу, отметил он, глядя, как Алеша разговаривает с продавцом.

Алеша почти подбежал к нему и выдохнул:

- Пойдем?

 Взгляд Льва был настолько красноречивым, что Алеша чуть не взвыл в отчаянии: что же ты делаешь, тут же люди! Ехать полтора часа как минимум, трудно себя в руках держать?!

- Пойдем, - вибрирующим голосом отозвался Лев, склоняя голову, и подхватил сумку. Он вышел на улицу и посмотрел на Алешу через плечо, глядя, как тот надевает солнечные очки; скользнул взглядом вниз и очень довольно ухмыльнулся. Алеша в отчаянии поджал губы и фыркнул, почти бегом бросаясь к стоянке.

Машина вызвала у Льва приступ недоумения. Она была низкой, агрессивной и оранжевой.

- И как в этой лягушке раздавленной сидеть? – не сдержался он.

- С комфортом, - огрызнулся Алеша, открывая багажник. – Ставь сумку.

Лев подошел нему и поставил сумку назад, стараясь держаться подальше от Алеши, во избежание ситуации, выходящей из-под контроля. Он сел в машину и пристегнулся. Алеша уселся рядом.

- Твой кофе, - сказал Алеша, протягивая стакан. Лев взялся за стакан, положил другую руку поверх Алешиной и заглянул в глаза.

- Мой. Кофе. – Подтвердил он.

 Алеша задержал дыхание. Выдохнул, осторожно высвободил руку. Вставил приметно подрагивающей рукой ключ зажигания, попытался завести машину, что получилось со второго раза. И кажется, собрался с духом достаточно, чтобы отправиться в путь.

 Ремонт дороги, пробка, в которой приходилось плестись черепашьим шагом, первые двадцать километров, на которые они угробили больше часа. Лев смотрел в окно, либо откидывался на спинку сиденья и прикрывал глаза. Алеша нервничал, дергался, рвал рычаг переключения передач и тихо ругался. Кофе медленно стыл в ячейках, Алеша не доверял себе достаточно, чтобы еще и за кофе потянуться.

 Ремонт закончился, закончились и ограничения. Лев посмотрел на дорогу, на указатели, взглянул на Алешу, ничего не сказал и отвернулся к окну. Алеша рванул рычаг, включил четвертую передачу вместо шестой, машина дернулась и возмущенно взвыла.

- Успокойся, - низким голосом произнес Лев, кладя руку поверх Алешиной. Алеша задохнулся, выдохнул, трясущейся рукой включил шестую передачу и рвано вдохнул.

 Дорога постепенно пустела. Алеша держался за руль потными ладонями, чувствуя, как по виску стекла капля пота, хотя в машине было прохладно и кондиционер работал безукоризненно. Но он не мог не замечать, как редко и высоко поднимается грудь Льва, как он избегает смотреть на Алешу. Его медленно, но верно начинало трясти. До Ростока оставалось целых семьдесят километров. И еще добрых двадцать минут по городу. Дорога была практически пустой. Ладони были безобразно мокрыми.

 Алеша чуть не в голос заорал, наконец увидев указатель на парковку. Километр, пятьсот метров, третья веха, вторая, первая, хоть руки помоет, лицо ополоснет, чтобы еще час мучения пережить. Он заехал на стоянку, на которой они были одни. Совсем одни.

- Я в туалет, - бросил Алеша, резкими движениями отстегивая ремень, выбираясь из машины и почти бегом направляясь к туалету. Лев угрюмо угукнул ему вслед и осмотрелся. Он отъехал на сиденье как можно дальше назад и решил вылезть и размяться. Осмотревшись, Лев задумчиво покачал головой. Одинокая парковка на приличном таком перегоне, и так хорошо сделана. Он посмотрел на домик с характерными картинками, заменяющими буквы М и Ж, и потянулся к кофе, от которого так и не отпил. Сделав пару глотков, Лев снова поставил кофе в ячейку и оглянулся. Алеша выходил из домика. У него забавно топорщилась челка; волосы на ней были темней и сырыми. На воротнике тоже была пара влажных пятнышек. Лев посмотрел на автобан, по которому изредка проносились машины – его отделяли невысокие деревья.

 Лев повернулся к Алеше, стоявшему по другую сторону машины и глядевшему на него, уперся руками в крышу и вопросительно поднял брови.

- Поехали? – произнес он. Алеша глядел ему в глаза и был не в силах пошевелиться, прикованный к жадным и страдающим глазам. Лев спрятал глаза под тяжелыми веками и опустил голову, усаживаясь в машину. Алеша опустился на сиденье, взялся за ремень и замер. Лев посмотрел на него, чтобы наткнуться на отчаянный взгляд. Он потянулся к Алеше. Алеша потянулся к нему.

 Сиденье было отодвинуто до упора. Лев откинулся на спинку, нащупал рычаг, который позволил бы ему еще и спинку назад откинуть, и рванул Алешу на себя. Тот впился губами в яростном отчаянии в его рот и прижался, насколько позволяли их позы. Лев порадовался тому, что рубашка застегивалась на кнопки, а не на пуговицы – их бы точно не осталось. Алеша пытался одновременно стянуть майку со Льва, не очень успешно, потому что от губ отрываться упорно не желал. Алеша наконец стянул майку, улегся на нем, запустил руки в волосы и яростно потерся о Льва всем своим телом. Брюки расстегивались очень удобно, Лев запустил руку в них, второй рукой прижимая его к себе. «Да сними их, черт!» - прошипел он прямо в рот Алеше, и тот послушно выдернул ногу из одной штанины. Он принялся за джинсы Льва, пытаясь расстегнуть их трясущимися руками, и наконец преуспел. Лев закинул голову и застонал, упиваясь алчными губами Алеши, который издавал нечленораздельные звуки внизу; а под руками у Льва были Алешины волосы, и неизвестно, сколько их он вырвал.

 Алеша потянулся вверх, касаясь легкими поцелуями живота, груди, ключиц, шеи Льва, чтобы приблизиться к губам. Странно было знать, что на его губах свой собственный вкус, и упиваться этим вдвойне. Алеша обмяк на несколько секунд, собираясь с силами, и поднял голову. Он осмотрел лицо Льва – расслабленное, благодарное, недоуменное, открытое, потерся щекой о его щеку, хорошо так царапавшую его. Лев ласково провел рукой по его волосам, шее, плечам и потянулся губами к щеке.

- Ехать пора. – Недовольно произнес Алеша. – Как бы нас не запалили за неприличными действиями.

Он уселся поудобней на Льве и положил руки ему на плечи. Лев погладил его талию и согласно кивнул головой.

- Пора, - эхом отозвался он.

 Оставшиеся пятьдесят – «пять-де-сят», мурлыкал Алеша почти беззвучно – километров до Ростока они проделали относительно спокойно. Лев любовался Алешей, держал его руку в своей и лениво улыбался. В городе Алеша подобрался, осторожно вытянул руку и виновато улыбнулся Льву и положил ее на рычаг. Город был странно похож на прибалтийские города, радуя глаз старой ратушей, старыми соборами, смотровыми башнями, перемежаясь со стеклянными зданиями, возведенными в последние двадцать лет, и был набит машинами под завязку.

 Алеша жил в небольшом доме, утопавшем в зелени. Припарковав машину и выдохнув: «Приехали»Алеша посмотрел на Льва. Тот улыбнулся ему и наклонился вперед, чтобы на секунду прижаться к плечу. Алеша замер и прикрыл глаза от счастья. Лев положил руку ему на бедро и потерся подбородком об Алешино плечо.

- Ну что, выбираемся из твоей лягушки? – шутливо произнес он. Алеша издал полу-недовольный-полу-радостный смешок и отстранился, не отрывая взгляда.

 Алеша выбрался из машины и подождал, пока Лев станет рядом. Он посмотрел на Льва и растерянно улыбнулся. Видеть его рядом живым и здоровым, разве только усталым, было до такой степени неожиданно, что Алеше приходилось прилагать особые усилия, чтобы не вцепиться в него, не затрясти, не вжаться прямо на улице.

- Ну, пошли? – выдохнул он, не в силах отвести глаза.

Лев кивнул, точно так же прикованный взглядом к его лицу.

- Сумку забрать надо. – После паузы произнес он. Алеша посмотрел на машину и подбежал к багажнику. Он протянул сумку Льву и обшарил карманы, чтобы найти ключи. В какой из карманов он их засунул, Алеша помнил отлично. Но нужно было чем-то занять руки, как-то скрыть неуверенность, на что-то отвлечься, в конце концов. Ключи нашлись, он опустил голову и пошел ко входной двери.

 Лев оглядывал входную дверь, стены и потолок подъезда, отмечая непривычную чистоту, непривычно белые – в подъезде – тюлевые занавески на окнах, цветы и снова стены, лишь бы не пялиться так непристойно на Алешу, взбегавшего по лестнице перед ним. Ткань как-то слишком провокативно облегала его ягодицы, фривольно натягивалась на бедрах, и безмятежно глядеть на рубашку, когда перед глазами был Алеша со взъерошенными волосами, румянцем на лице и припухшими губами, из-под спутанной челки поглядывавший на него томными оленьими глазами, неловкими руками застегивая эту самую треклятую рубашку, было опасно для собственного спокойствия.

Дверь была обычной. Не металлической, не в укрепленной коробке, обычной. Алеша открыл ее, зашел в квартиру, сбросил мокасины и оглянулся на Льва.

- Заходи, - сиплым голосом сказал он. – Располагайся.

Лев посмотрел на часы.

- Мне с трех часов надо заселяться в гостиницу, - сообщил он Алеше, закрывая дверь, прислоняясь к ней и поднимая глаза на Алешу.

- Отказаться от брони можешь? – недовольно произнес Алеша более низким, чем обычно, голосом.

- Наверное.

Лев опустил сумку, сбросил туфли и подошел к Алеше.

- Если ты не против, я схожу в душ, - гладя его по щеке и заглядывая в глаза, тихо проговорил он.

 Алеша рассматривал его лицо, бывшее невыносимо близко от него. Глаза у Льва скрывались то и дело под непроизвольно опускавшимися веками. Морщины были прорисованы четче. Щетина откровенно темнела на лице. И губы – сухие, знакомые, незнакомые, родные. Алеша потянулся к ним. Лев ответил ему сдержанной лаской.

- Алеша, - выдохнул он, - Алеша, - повторил Лев, смакуя, просто чтобы убедиться, как ему приятно произносить это имя, - сначала душ, хорошо?

 Алеша уткнулся ему в плечо. Ну да, запах был, не без этого. Но не критично совсем, более того – возбуждающе.

- Хорошо, - смилостивился он. – А я пока в супер слетаю. Закупиться надо.

Лев кивнул головой, продолжая гладить Алешу по щеке. Он улыбнулся и прижался губами к коже под челюстью. Постояв так, вздохнув, он прижал Алешу к себе; показалось даже, что его зубы скрипнули – или Алеша слышал то, что ему было бы приятно слышать? Но сила, с которой Лев прижимал его, была слишком красноречива, чтобы усомниться, что Лев был так безразличен, как показывал. Просто устал за перелет. Алеша прижал его к себе и глубоко вдохнул запах. Лев судорожно выдохнул и отстранился.

- Я в душ, - глухо сказал он, пряча глаза.

- Я подготовлю все, - тихо отозвался Алеша, не спеша отстраняться. Лев согласно кивнул головой и благодарно прижался губами к плечу.

 Он проводил глазами Алешу, неуверенной походкой направлявшегося к ванной комнате, оглядываясь и ожидая чего-то, и с каким-то щемящим наслаждением зажмурил глаза и потянулся всем телом, не поднимая рук, обращая подбородок к потолку, отводя плечи назад и выгибаясь. Ему было бескончно хорошо. Лев неуверенно улыбнулся и пошел за Алешей.

Они столкнулись в дверях. Лев стоял и смотрел на него, Алеша глядел на Льва широко раскрытыми глазами. После долгой и томительной паузы Алеша, собравшись с мыслями, хрипло выдавил:

- Полотенца на стиральной машине, зубная щетка в стакане, станки тоже. Остальное бери сам. Я в магазин.

Лев надвинулся на него. Алеша не пошевелился. Постояв немного совсем рядом, вплотную к Алеше, Лев шагнул в сторону и огляделся, чтобы уставиться на окно в косом потолке.

- Удобно, - одобрительно произнес он, притянул Алешу к себе и коротко чмокнул в шею. – Спасибо.

Алеша прикрыл глаза, еще раз вдохнул его запах, потерся щекой о щеку и ненавязчиво высвободился. Положив руку Льву на грудь, он отстранился и замер. Алеша хотел что-то сказать, легкое, игривое, но слова как-то разом закончились. Мыслей не осталось, всю черепную коробку заняло странное и непривычное ощущение груди Льва под ладонью – поднимавшейся редко и рывками, опускавшейся так же рывками, и яростный стук сердца. Алеша немного нажал на грудь, отстранил его от себя и вышел из ванной, стараясь держать себя в руках.

 Лев посмотрел ему вслед, прикрыл глаза и вздохнул. Хотелось послать всю эту дурацкую гигиену к чертям собачьим, выскочить, завалить его и отыметь как следует, чтобы ни один из них не мог не то, что сидеть – говорить от усталости. Хотелось послать эту необходимость ехать в отель и договариваться насчет отмены брони. Хотелось забыть про весь мир и наконец-то насладиться близостью с Алешей в полной мере, без оглядки на посторонних и гостиничный быт. Лев покачал головой и посмотрел на себя в зеркало на дверце шкафчика. Глаза ввалились, круги четче обозначились под глазами. Белки глаз были покрасневшими. Он провел рукой по подбородку и посмотрел на полотенца. Затем стянул майку, размял шею и направился к душевой кабине.

 Алеша постоял около двери в ванную, прислушиваясь. Затем, услышав шум воды, собрался с мыслями и, подхватив тряпичную торбу, пошел к двери. Надо постараться обернуться как можно быстрей, чтобы не тратить ни одной минуты. Времени-то неделя, и терять ее на то, чтобы быть далеко друг от друга, совсем не хотелось.

 Лев сидел на диване, на его бедра было намотано полотенце, а он сам дремал, отбросив голову назад. Напряжение последних недель, в течение которых он бегал от посольства к турагентству, в банк и снова к посольству, и ждал, ждал, постепенно отпускало его. Он мерно дышал, отдыхал от стресса перелетов, самолетов и аэропортов и прислушивался, когда откроется дверь. Наконец он услышал, как в двери поворачивается ключ, как Алеша бросает связку на полочку, разувается, прислушивался к его шагам, сначала удалявшимся, а потом приближавшимся, и открыл глаза.

 Алеша опускался на диван рядом с ним и рассматривал его. Все-таки фотографии однобоки и так часто врут, что доверять им может только дурак. И все-таки он не таким помнил Льва. Между ними больше не стоял белый форменный халат клиники Аахена, ни костюм с галстуком, которые Лев хотя и умел носить, но, очевидно, не любил. Видеть его одетым в простую майку и простые джинсы там, в аэропорту, было настолько непривычно, что Алеша подумал, что это и не он, а его брат-близнец. Но глаза не врут, его глаза явно сказали, что узнали и не отпустят. Он скупо улыбнулся в ответ на недоуменно приподнятые брови Льва.

Лев переместил руку на Алешино бедро и улыбнулся. Помолчав, он сказал:

- Я думал, мы никогда не долетим. Эти дурацкие перелеты только кажутся такими короткими. А на самом деле на них гробишь кучу времени. 

Алеша медленно опустился на него и вытянулся. Прижавшись щекой к щеке Льва, он прошептал на ухо:

- Так здорово, что ты приехал.

Лев провел рукой по его спине и подтянул повыше, чтобы им обоим было удобней.

- Ага, свалился как снег на голову. – Лев бережно коснулся Алешиной щеки губами. – Я боялся сглазить. Главный чуть ли не в четверг требовал, чтобы я остался. Я его нафик послал. Пусть сам разбирается. Орет как белуга, что незаменимых нет, а в отпуск шиш отпускает.

Алеша поднял голову и заглянул Льву в глаза. На его лице застыло суровое выражение, губы были плотно поджаты.

- Хорошо, что ты приехал, - со странной интонацией произнес он. – Очень хорошо, что ты приехал.

Лев глядел на него, не отрываясь и не моргая.

- Я думал, что рехнусь там, - признался он глубоким голосом. – Думал, хана мне. – Он прикрыл глаза и провел рукой по Алешиной спине. Затем притянул его и обхватил обеими руками. – Ты не представляешь, как я хотел тебя видеть.

Алеша усмехнулся. «Представляю», - почти беззвучно прошептал он и провел языком по его гладкой щеке. Лев запустил руки ему под рубашку, ища губами губы. Он неторопливо избавлял Алешу от одежды, смакуя каждый момент, в который ему открывался доступ к новому участку тела. Алеша позволял ему упиваться своим видом, сам жадно лаская его взглядом, когда отрывался от его губ. Солнце отошло совсем недалеко от зенита; предметы отбрасывали совсем короткие тени. Легкий шифон мерно приподнимался на сквозняке. Алеша что-то рассказывал Льву короткими и отрывистыми звуками, то соскальзывавшими в стоны, то возвышавшимися в негодующие вскрики, перемежая это с возмущенным и наконец довольным бормотанием.

 Вечер незаметно опускался на город. Тени вытягивались и сгущались. Алеша готовил ужин и думал, как Лев отреагирует на побудку. На его лице царствовала растерянная и глупая улыбка; Алеша не верил, что это не сон, и что тот человек, который пять месяцев не дает ему спокойно дышать, сам – сам! - приехал к нему и не просто затребовал внимания, но и так щедро одарил его своим. Это было похоже на странный счастливый сон. По спине пробежал противный холодок неверия, обвился вокруг головы, сжал ее тугим обручем и зашептал в ухо, что это сон, что сейчас Алеша проснется, или просто выйдет из марева упоения, оглянется и не найдет его, и все это окажется неправдой. Алеша отложил нож и пошел в комнату. Лев лежал на спине, приложив руку к груди и согнув одну ногу в колене, и спал, дыша почти беззвучно. Алеша подкрался к нему и положил руку на грудь. Это было так здорово – получить возможность глядеть на него в своей собственной квартире, прикасаться к нему, когда хочешь, а не когда он прокрадется в номер, и не париться по поводу группы командированных, их работы, культпрограммы и шопинга. Алеша убрал руку, прикоснулся к груди губами, еще раз, потянулся к щеке и, немного посидев рядом, тяжело вздохнул и снова ушел на кухню.

 Лев упорно не хотел просыпаться. Он перевернулся на живот, уткнулся носом в подушку и недовольно промычал. Алеша настойчиво потряс его и приказал: «Лёва, вставай!». Лев вскинул голову и сонными глазами посмотрел на него.

- Что еще?

- Ужин, - хладнокровно объяснил Алеша, упираясь рукой в диван рядом с ним и приглашающе улыбаясь. – Не знаю, как ты, а я последний раз ел пять часов назад. Давай вставай. Потом отоспишься.

Лев лег на спину и закрыл глаза.

- Ты зараза, мог бы и не будить, - недовольно пробормотал он и сладко зевнул. Алеша улегся на его грудь.

- Мог бы, - охотно подтвердил он, довольно блестя глазами. – Но тогда бы ты дрых до утра, а я бы страдал в одиночестве. Нехорошо.

Лев хмыкнул и приоткрыл глаза. Проведя рукой по Алешиным волосам, он улыбнулся, прикрыл глаза и сказал:

- Уговорил. Дай встать.

 После ужина, скорой поездки в гостиницу с целью отмены брони Алеша еще добрых два часа катал Льва по Ростоку, останавливаясь на парковках для того, чтобы прогуляться у гавани, пройтись по рыночной площади, выпить кофе рядом с городской стеной и посмотреть на высоченный шпиль ратуши. Алеша рассказывал ему, в каком году то и то было построено, Лев слушал первые слова и секунду смотрел туда, куда Алеша указывал, а затем переводил взгляд на его лицо и смотрел, как шевелятся его губы и ходит по шее кадык. Он не знал, насколько допустимо в этом городе взять за руку Алешу, положить руку ему на талию, а оглядываться, чтобы проверить, как ведут себя другие, не хотел – это значило бы отвести от него взгляд. Он кивал головой в такт паузам в Алешиной речи, не слушая его, просто глядя, просто улыбаясь легко-легко и любуясь его профилем.

Алеша повернулся к нему и вопросительно поднял брови.

- Ты не слушаешь, - хмыкнул он.

Лев пожал плечами, даже не пытаясь казаться виноватым. Он пристально глядел на Алешу, отстраненно улыбаясь при этом, и не думал ни о чем, кроме того, насколько знакома ему эта манера обстоятельно и неспешно все объяснять, и насколько непривычна.

- Домой? – усмехнулся Алеша.

Лев кивнул в ответ. Алеша оглянулся, сделал шаг, провел рукой по его спине и, оставив руку на талии, подтолкнул его по направлению к парковке. Лев помедлил и обнял его за плечо. Алеша наклонил к нему голову.

 Утро воскресенья началось часа на три раньше того времени, которое Алеша счел бы приемлемым. Он поднял голову, выгнулся и потянулся, наслаждаясь не совсем знакомой и изрядно подзабытой легкостью, нашел телефон, устроился поудобнее, опираясь спиной о продолжавшего спать Льва, и ответил на звонок, стараясь говорить не очень громко.

- Алекс! – ликующе заорал Марик прямо в ухо. – Wake up and shine! Сегодня тридцать пять градусов в Варнемюнде обещают! А после Тоби лично будет коптить макрель! Собирайся! Мы через двадцать минут за тобой заедем!

У Алеши вылезли глаза. Он посмотрел на часы и оторопел еще больше: было девять утра.

- Марик, ты озверел? – негодующе прошипел он и встал, чтобы забежать на кухню, закрыть дверь и опуститься на стул. – Какое Варнемюнде в девять утра?!

- Настоящее, - высокомерно отозвался Марик и что-то сказал Тоби. До Алеши донесся звук захлопывающейся двери. – Так, все, время пошло.

- Марик, предупреждать заранее надо! – Алеша попытался зайти с другой стороны, потому что сама мысль о том, что он лишается как минимум половины дня, который он мог бы провести со Львом, была для него подобна ледяному душу. – У меня совершенно другие планы.

- Планы? – заинтригованно спросил Марик. – Даже планы, а не план? Тоби, ты только послушай, наш мальчик-колокольчик не просто разговелся, а с как минимум двумя знойными мужиками. Это мулаты? – в его голосе раздалось ликование, отчетливо слышное даже самому тугому уху. - Ну удиви меня, скажи, что это мулаты. Два или три? Шерер, ну ты вообще stille Wasser – они однако очень tief (1). Короче, мы уже выехали, будем у тебя через двенадцать минут. Чисти перышки, красава.

 В трубке раздались короткие гудки, затем тишина. Алеша вцепился в волосы. Сбежать от Марата возможным не представлялось; кроме того, его любопытство накапливалось в геометрической прогрессии, и если попытаться скрыться от него сейчас, то потом он выпотрошит Алешу с истинно немецкой обстоятельностью и истинно китайской изобретательностью. Алеша вздохнул и пошел будить Льва.

 Лев почти проснулся, когда в дверь сначала зазвонили, а потом еще и застучали. Лев открыл глаза и недоуменно посмотрел на дверь.

- Это еще что за перфоратор? – недовольно пробормотал он, зевнул и приподнялся на локте. Алеша хмуро посмотрел на него.

- Марик. Он решил, что воскресное утро нужно непременно осчастливить отмораживанием копчика в Балтийском море. – Алеша поморщился, когда Марат попытался выстучать на двери аккорды судьбы Бетховена. Следующим был Радецкий марш. Если он еще и свадебный марш Вагнера вспомнит, Алеша будет оправдан в любом суде, если спустит его с лестницы и проследит за летальным исходом, подумал он себе.

Лев уселся поудобне.

- Запускай, - ухмыльнулся он. Алеша удивленно посмотрел на него, покачал головой и встал. Покосившись и убедившись, что Лев твердо намерен лицом к лицу встретиться с неприятелем, он пошел к двери. Оглянувшись напоследок и пожав плечами, Алеша открыл дверь.

Марик оттолкнул его в сторону и с воплем: «Где мулаты?!» - ворвался в комнату. Лев скрестил руки на груди и нахмурился. Марик осмотрел его, покосился на Алешу, осмотрел Льва еще раз, опознал как того самого с маленькой фотографии со странным титулом «к.м.н.» и обиженно сказал Тобиасу, неторопливо вошедшему вслед за ним:

- Он хранит верность своему доктору с ним самим!

- И вам доброго утречка, - злорадно отозвался Лев.

- Доброе утро, - вежливо сказал Тобиас, заглянув в комнату. – Мы подождем на кухне. Марат. Мы. Подождем. На. Кухне.

Марат посмотрел на Льва, насупился, но послушно поплелся за Тобиасом. Проходя мимо Алеши, он как следует ткнул его локтем.

- Зай Космодемьянский, - злобно прошипел он, вытянувшись наподобие змеи. – Похвастаться не мог?!

Тобиас дождался, когда Марат наконец зайдет на кухню, и тщательно закрыл дверь. Алеша сел рядом со Львом и пожал плечами: Марат вел себя немного более возбужденно, чем обычно, но как обычно безобидно. Лев поставил локти на колени и ссутулился.

- Так что ты говоришь, нам предстоит? – с буддийским спокойствием поинтересовался он.

Алеша тяжело вздохнул, затем не сдержался и засмеялся и уткнулся лбом Льву в плечо.

 Первые двадцать минут пути Марат усердно демонстрировал, как он оскорблен. Тобиас невозмутимо вел машину и расспрашивал о погоде в России, природе, Москве, Байкале, делился воспоминаниями о Киеве и Ленинграде, в которых был на экскурсии в свое время, изредка обращаясь к Алеше за помощью. Лев, поначалу настороженно приглядывавшийся к нему и к этой рыжей швабре, которая сидела справа от него, постепенно расслабился, начал отвечать более охотно и вспоминать свою студенческую жизнь. Рыжая швабра наконец решила не дуться и не сидеть, с гордым видом выворачивая шею, а начала прислушиваться к разговору. Алеша, изредка заглядывавший за сиденье, чтобы определить настроение Марата, ехидно улыбнулся краем рта, подмигнул Льву и откинулся на спинку сиденья.

 Марат постепенно увлекался разговором; Лев смотрел на него, на Тобиаса, и в нем зрело что-то похожее на изумление. Вроде и люди непохожие, а переглядываются и улыбаются одинаковой улыбкой, обмениваются полуфразами и понимают друг друга, даже эмоции друг друга читают буквально по движению бровей. Марат сидел, выпрямив спину и отвернувшись к окну, и Тобиас косился на него, улыбался добродушной и разрешающей улыбкой и ничего не предпринимал. Тобиас начинал что-то рассказывать, делясь, например, впечатлениями о документальном фильме о Сибири, и Марат начинал ерзать на сиденье, явно желая высказаться, но дожидаясь, когда Тобиас выговорится. Тобиас делал паузу и косился на него – и Марат выстреливал двумя-тремя фразами, частью несуразными, частью глубокими, частью мудреными, усугубляя недоумение активными жестами. Тобиас хладнокровно задавал уточняющий полувопрос, и Марат пояснял; Тобиас уточнял еще раз, Марат объяснял и улыбался, следя за тем, чтобы и Тоби улыбнулся, и после этого вытягивал шею и поворачивался к другим собеседникам. В паркинге Тобиас невозмутимо вручил Марату карту, которую Марик так же невозмутимо спрятал. Ни слова при этом не было сказано. Алеша не видел в этом ничего особенного. Он так же перебрасывался шутками с Маратом и подтрунивал над Тобиасом, который отвечал что-то, иногда по-немецки и тогда указывал глазами на Льва, чтобы Алеша перевел, он лукаво щурился при этом, и от его глаз отбегали тогда глубокие морщины; Лев шел, вежливо улыбался и вовремя посмеивался, стараясь глядеть при этом перед собой: эти отношения были незамысловатыми, бесхитростными и красноречивыми. Он испытывал двоякие чувства; с одной стороны, неловкость, как будто ему показали что-то сокровенное, а с другой – с другой, он даже не мог это назвать. Это не было завистью. Это было томлением по неизведанному, по пониманию, по абсолютной поддержке, по партнерству. Он посмотрел на Алешу, который что-то объяснял Тобиасу, кажется, объяснял российские реалии, Марик выглядывал из-за Тобиаса с вежливо-заинтересованным видом, а глаза его говорили: ну ты бы еще швейцарский коллайдер вспомнил ранним воскресным утром, зануда. Тобиас ответил Алеше, повернулся к Марику и похлопал по плечу, его рука задержалась, пальцы пошевелились в интимном движении, и Тобиас начал рассказывать про гостиницу «Нептун» - жемчужину ГДР-овской архитектуры. Марик оживился, уставился на серую коробку, бесцеремонно высившуюся над маленькими уютными пряничными домиками, и Тобиас убрал руку. Алеша пошутил по поводу качества звездности при ГДР, Тобиас усмехнулся и пожал плечами. Лев отвернулся.

 Марик энергично выискивал место покомфортнее на пляже, чтобы и на песке и от людей с чайками подальше, Тобиас категорически настаивал на том, чтобы взять в аренду кресло с тентом и насмешливо смотрел на Марата, тут же разражавшегося обличительной речью, обвинявшей его в изнеженности, Алеша молча шел рядом со Львом. Тот покосился на него и, движимый то ли желанием что-то доказать, то ли подстегиваемый осознанием возможности, взял Алешу за руку. Он осматривал небо, безбрежное море с несметными яхтами на нем; Алеша молча шел рядом, бережно сжимая его ладонь. Тобиас выбрал кресло и предложил молодому поколению попрессовать свои кости на балтийском песочке, а он с удовольствием разместится в тени, что и проделал, усаживаясь и вытягивая ноги. Марик стянул майку, сбросил шлепанцы и понесся к морю. Тобиас сложил руки на животе и заулыбался, следя за ним.

 Солнце стояло совсем высоко; Тобиас шаманил около здоровой печки-коптильни, стоявшей в глубине небольшого участка. Марат пытал Льва на предмет благих намерений, Алеша лежал на скамье, положив голову Льву на бедро, и дремал. Лев легкомысленно огрызался, улыбаясь, но его куда больше интересовала печь, в которой, по заверениям Тобиаса, коптилась макрель. Тобиас принес партию колбасок и предложил выпить пива за знакомство и вообще.

- Только не Ростокер! – возмущенно выпалил Марик. – А то ты такой патриот Ростока, что даже за Hansa Rostock болеешь, хотя они все время проигрывают, и этим Ростокером будешь давиться.

- Отличное пиво, Марат, не Кёльш какой-нибудь, - Тобиас красноречиво поморщился. Лев сжал зубы. Это снова было слишком очевидно – разговор, или спор, который велся давным-давно, в котором каждый из спорщиков знал все аргументы собеседника вкупе с его реакцией заранее, но все равно получал удовольствие, просто обмениваясь с ним заранее предсказуемыми словами, зная при этом все границы дозволенного и тщательно соблюдая их. Марат доставлял Тобиасу удовольствие, возмущаясь и снова и снова провоцируя его на признание верности Ростоку, Тобиас доставлял Марату удовольствие, не реагируя слишком серьезно на его экзальтированность.

 Алеша плюхнул себе на тарелку чесночного соуса и принялся за баклажан, который Тобиас поджарил на гриле специально для него, увлеченно обмакивая ломоть в соус. Колбаска – тюрингская, похвастался Тобиас, сияя от гордости – оставила Алешу совершенно равнодушным, хотя Лев признал, что Тобиас хвастался не зря. Лев попытался вспомнить, что Алеша вообще любит, чтобы у них тоже появилось что-то общее, но кроме сыра не мог ничего вспомнить. А сыр Алеша любил. И умел его есть, так, что даже считай через четыре месяца Лев помнил, как Алеша смаковал каждый кусочек, как довольно щурился и томно улыбался, и волосы на всем теле вставали у него дыбом. Лев положил руку ему на плечо, пытаясь определить, был ли баклажан виной такому азарту, или соус так хорош. Алеша посмотрел на него через плечо и улыбнулся странной смущенной и благодарной улыбкой.

 Лев осматривал кухню, думая, что бы такого изобразить на завтрак, пока Алеша моется в душе, и не мог породить ни одной здравой идеи. Шум воды прекратился. Лев потянулся и включил чайник. Через несколько минут Алеша появился на кухне.

- Ты-то чего встал? – довольным голосом произнес он, подходя и прижимаясь к нему.

- Не поверишь, решил повести себя хорошо, - усмехнулся Лев, обнимая его и с интересом глядя на влажные волосы. – Думаю, что тебе на завтрак сделать.

Алеша пожал плечами и поморщился.

- Да ничего, в общем-то. Я по дороге перехватываю. Тут неподалеку отличная булочная с очень вкусными сандвичами. И булочки с сыром. Все, что надо для счастья, - он заглядывал Льву в глаза, его губы шевелились в опасной близости от губ Льва, и Алеша был бесконечно счастлив, что может это сделать. Лев не сдержался и воспользовался доступностью, с наслаждением проверяя, как Алеша отреагирует на неспешность и неназойливость.

Алеша оторвался от него, облизал губы и прикрыл глаза, скрывая дерзкий и требовательный огонь, зажегшийся в них.

- Мне на работу пора, - недовольно произнес он. Лев коснулся губами его щеки, шеи, плеча, вздохнул и отстранился. – Я постараюсь выцыганить отпуск, - тихо сказал Алеша. – Не гарантирую, правда. Но работы сейчас немного, все в отпусках, вдруг получится.

Лев спрятал руки в карманах и кивнул.

- Хорошо, - сказал он, стараясь звучать как можно нейтральней, хотя мысль о том, что ему предстоит целых девять с хвостом часов без него, была очень и очень неприятной.

Алеша потянулся и коротко припал к нему.

- До вечера, - тихо сказал он. Лев кивнул головой, и еще раз. И еще раз.

Алеша выбежал из дому и понесся на работу, стараясь держать себя в руках и не подпрыгивать от счастья. Это был не просто подарок судьбы, это была царская щедрость. Пусть неделя, пусть всего лишь неделя, но у него дома Лев – живой, уставший, уютный, растерянный и такой жадный. Жизнь восхитительна!

Шеф поудивлялся внезапно возникшей необходимости в отпуске, но, глядя на странно счастливого Алешу, пошел ему навстречу, истребовав согласие делать подряды в течение одного дня, буде таковые появятся. Хартманша демонстрировала разные степени оскомины, но помалкивала. День казался бесконечным. Алеша раздражался, с трудом держал себя в руках и был в состоянии думать лишь о том, что до окончания рабочего дня у него остается слишком много времени. Он вылетел на улицу, думая, что надо забежать в магазин, и чуть не споткнулся, увидев Марата, стоявшего с решительным видом напротив входной двери.

- Да, я непредсказуем, - вместо приветствия сказал он. – И мы идем пить пиво. – Он осмотрел Алешу, явно отбиравшего слова поприличней. – Знаю. Внутреннюю цензуру можешь отключить. Я и не такие загибы знаю, - самодовольно уточнил Марат. – Но мы идем пить пиво, а если ты посмеешь отказаться, то я этому твоему лекарю позвоню и расскажу, что ты тут без него вытворял.

Алеша подошел к Марату.

- И что я тут без него вытворял? – холодно спросил он.

- Придумаю, - пожал Марат плечами. – Или проинтерпретирую. Пошли. И прежде чем ты начнешь нецензурно пыхтеть: пусть потомится в собственном соку. А то свалился как снег на голову, а ты и растаял. Что-то я сильно сомневаюсь, что если бы ты такое выкинул, он сильно обрадовался бы, - сухо прокомментировал он, разворачиваясь и идя по ему одному известному маршруту. Алеша стоял и смотрел ему вслед.

Лев метался по квартире в ожидании Алеши: он должен был вернуться час назад, и его все нет. Лев пытался отвлечься журналами, книгами, интернетом, но против воли прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы. Алешиных шагов он скорее всего не услышал бы, но усердно вслушивался в новый шум, доносившийся с улицы. На лестничной площадке периодически раздавались приглушенные звуки, кто-то разговаривал по телефону, спускаясь по лестнице. Лев отставил лэптоп. В нем не было никакой нужды: пользоваться скайпом необходимости не было, а все остальное его не интересовало. Звук поворачиваемого в замочной скважине ключа оказался для него неожиданностью. Алеша ворвался в квартиру, бросил сумку и зашел в комнату.

- Меня Марик выцепил. Ему просто непременно нужно было обсудить подарок Тобиасу на день рождения. – Алеша опустился на диван и потянулся к губам Льва. – Зато шеф отпуск выделил. Правда, если что, то придется делать перевод из дому, но это такие мелочи, правда?

Лев был счастлив наконец видеть Алешу. Новость, которую он принес, тоже была замечательной. Можно даже закрыть глаза на то, что он пил пиво с Мариком вместо того, чтобы идти - лететь домой. Но радость, которую он испытывал первые пять минут, облегчения не принесла.

 Дни пролетали со страшной скоростью. Алеша таскал Льва по Ростоку, по маленьким городкам и деревням вокруг, каждый и каждая из которых мог похвастаться мельницей, музеем, примечательными развалинами, церковью, наконец, Лев выслушивал пару комментариев, переводил глаза на Алешу и не отводил их более никуда. Алеша недовольно хмурился, когда его не слышали, поворачивался к нему, чтобы отчитать, замолкал и тонул в глазах, поблескивавших одновременно угрожающе и умоляюще. Иногда, рядом с какими-нибудь развалинами, затерянными в лесу, вдали от цивилизации и людей, ему доводилось недовольно шипеть, застегивая штаны и пристраивая обратно на плечи рубашку, что Лев совсем потерял совесть, стыд и мозги. Лев посмеивался, обнимал его, утыкался носом в шею и бормотал что-то неразборчивое, наверняка глупое, но очень интимное, Алеша успокаивался, запускал руку ему в волосы и замирал, упиваясь близостью. Иногда Алеша обнаруживал в почте письмо от Хартманши с прикрепленными файлами, хмурился, бормотал, что она специально и совершенно не имеет совести, но усаживался за компьютер. Лев тогда выбирался на прогулку по городу, потому что Алеша очень не любил, когда ему мешали: Лев попытался отвлечь его, но нарвался на угрожающее молчание. Алеша тогда сбежал на кухню и заперся, чтобы выйти через четыре часа, неся лэптоп под мышкой, опустить его на стол и сесть рядом со Львом, валявшимся на диване и листавшим журнал. Тот, успевший выбраться на улицу, заглянуть в булочную и попить кофе, добраться до парка и зайти на обратном пути в магазин, обнял его и притянул к себе.

- Ты с этими переводами носишься, как дурак с писаной торбой, - недовольно буркнул Лев, скользя губами по шее.

- Милый Лёвушка, если бы я приперся к тебе в операционную и потребовал, чтобы ты поехал со мной покупать музыкальный центр, как бы резво ты меня вышвырнул? – насмешливо отозвался Алеша.

- Не приперся бы ты в операционную, - самодовольно заявил Лев, усмехаясь. – Помнится мне, в Аахене ты держался на честном слове и на закрытых глазах. Как только в обморок не грохнулся, а?

- Ну хорошо, на планерку. Или что там у вас. – Алеша устроился поудобней, откинул голову ему на плечо, радостно прогнулся и замер. – Я, конечно, понимаю, что рядом с вами, небожителями в белых халатах, я, простой переводчик, здорово проигрываю. Только это такой снобизм с вашей стороны, Лев Матвеевич, считать, что мир вращается вокруг вас. Без нас, простых работников словаря, шиш бы вы успешно отработали в Аахене.

- Это точно, - Лев усмехнулся и прикусил мочку его уха.

- И вообще, это оскорбительно, считать, что есть профессии более и менее почетные, - продолжал занудствовать Алеша. – Нет профессий лучше или хуже. Есть спецы отличные и люди, так себе обучившиеся специальности.

Его голос звучал все глуше, Алеша прикрывал глаза и подставлялся под губы, которые все активнее искали новые места применения, и лениво думал, что Льву такие язвительные стрелы что слону дробина: завтра Хартманша пришлет очередной перевод, Лев снова будет требовать внимания, Алеша снова будет вынужден запираться на кухне, снова пенять ему после того, как закончит, и Лев снова пропустит все это мимо ушей. Нужно что-то куда более значительное, чем простое негодование, чтобы пронять броню самоуверенности, которую тот носил с исключительной легкостью и элегантностью, хотя толщины в ней было немало дюймов.

 Одним прекрасным вечером Марик свалился на бедную Алешину голову с требованием помочь ему в выборе телевизора, и чем больше, тем лучше. Алеша попытался послать его куда Макар телят не гонял, но Марик тут же состроил жалобную рожу и даже поковырял пол ногой, Алеша захихикал и согласился. Лев заинтересовался этим приключением не меньше, и через пять минут пытался разместиться с комфортом на заднем сиденье Алешиного Сирокко. Попытка загнать туда Марата, который был ненамного ниже, но тощим и гибким, успехом не увенчалась: тот вытаращил глаза и сказал, что так как это ему едут выбирать телевизор, то и всеми привилегиями будет пользоваться он, а кому не нравится, может остаться дома. Алеша радостно отреагировал, заявив, что с удовольствием останется дома, потому что ему не нравится идея переться на другой конец города, но под гневным взглядом Марата сник и послушно уселся за руль.

 Торговый центр был на диво оживленным. Марат целеустремленно пошел к торцевой стене, вдоль которой в несколько рядов были выставлены телевизоры самых разных мастей и калибров. Лев насторожился, собрался и с неменьшим энтузиазмом направился туда. Алеша поплелся следом – ему эта вакханалия вокруг электротехники особой радости не внушала. Он послушно переводил, когда Лев или Марат обращались за помощью, но его помощь нужна была все реже. Лев вообще осваивался на диво легко. Что он не понимал, он чувствовал, в магазинах ориентировался на диво легко, при необходимости просил о помощи у барышень, которые таяли под его обаянием обратно пропорционально квадрату расстояния, и совершенно не комплексовал по поводу своего незнания языка. Оказывается, понимание было возможно и на паравербальном уровне. Лев уже и говорить пытался. Короткими калеченными предложениями, с ужасным акцентом, но ему прощались и такие огрехи, потому что это было приправлено обаятельной улыбкой и самокритичным прищуром лукаво поблескивавших глаз.

 Алеша стоял в паре метров и удивлялся тому, что Марат, настроенный категорически против «этого твоего каэмэна» поначалу, все более располагался к нему. Он что-то объяснял недовольно смотревшему на него Льву, потрясая руками и сверкая глазами, а тот хмуро смотрел на него и косился на аппарат, который они обсуждали. Алеша отделился от них и пошел бродить вдоль рядов с компьютерной техникой, но и она особого интереса не вызывала. Ему было скучно. А эти двое медленно перемещались вдоль рядов с телевизорами и все чаще соглашались.

- Алекс, отвези меня домой, и можете валить любиться дальше, - усевшись в машину, все так же на переднее сиденье, самодовольно сказал Марат, державший в руке пакет документов, удостоверяющий, что он стал владельцем телевизора очень солидной марки за очень солидную сумму в рассрочку.

- Шел бы ты пешком, мил человек, - огрызнулся Алеша, заводя машину.

- Не получится, ты уже едешь. А на ходу выпрыгивать дураков нет. – Марик сдвинул солнечные очки, которые зачем-то пристроил на лицо, на кончик носа и посмотрел на Алешу поверх них. – Между прочим, тебе тоже не мешает обзавестись похожим удовольствием, а то смотреть мульты по твоей коробке из-под обуви становится все менее интересным.

- И тебя туда же, - невозмутимо отозвался Алеша.

- Шерер, не хами старшим и более опытным товарищам, - снисходительно отозвался Марат, поправил очки и уселся поудобней. – Совсем эта молодежь распоясалась, - недовольно прокомментировал он, обращаясь явно ко Льву. – И как ты его терпишь?

- Со стоическим смирением, - усмехнулся Лев.

- Стоическим, говоришь? – двусмысленно ухмыльнулся Марат. – Надо и мне попробовать.

Алеша хрюкнул, Лев издал смешок. Вечер был замечательным.

Четверг прошел мирно сначала в валянии на пляжном песочке, потом в брожении по супермаркету, ужину в ресторане и неторопливой прогулке домой. Лев задумчиво переводил взгляд с одного дома на другой, с одного дерева на другое, держа Алешу за руку и испытывая странное чувство умиротворения. Где-то в затылке свербела тревожная мысль, которую Лев упорно гнал от себя, но пока она была благополучно заключена в совсем маленькой клетушке глубоко-глубоко в сейфе. Алеша поглаживал пальцами кисть руки Льва и молчал, что-то обдумывая. Солнце красило насыщенным красным цветом небо на закате.

 Дома было непривычно тихо, свежо и уютно. Лев разулся и пошел на кухню, чтобы сделать чай на сон грядущий. Алеша бросил ключи на полочку и прошел в комнату.

 Лев присоединился к нему через пару минут, уселся рядом, обнял и прижал его к себе. Им осталось два дня. Как бы Лев ни хотел, но в субботу вечером у него был рейс и пора было задумываться о дороге домой.

Алеша шумно выдохнул и повернул к нему голову.

- Лёв, - начал было он и умолк. Положив руку на колено, Алеша собрался с духом и сказал: - Слушай, как ты себе представляешь все это дальше?

- Что «все»? – механически отозвался Лев, отлично поняв, что имелось в виду. Более того, это было именно то тревожное чувство, та беспокойная мысль, которую он от себя гнал. Пока не был задан этот дурацкий, болезненный и бесконечно важный вопрос, можно было притворяться, что ничего особенного не происходит, что все в порядке, что эта неделя – вечность, которая наверняка сменится другой. Можно было делать вид, что им просто хорошо друг с другом, ну ладно, бесконечно хорошо, но вне этой недели и вне урывочных разговоров в скайпе ничего общего у них и нет – и ладно. Они существуют в разных вселенных, время от времени соприкасаясь, но очень легко довольствуясь совсем редкими и совсем короткими встречами. У Льва своя жизнь там, устроенная, в чем-то размеренная, выматывающая, но благодарная, которую он любил и которой дышал. У Алеши своя жизнь здесь, в комфорте, в центре цивилизации, работа, которую он точно так же любил и от которой получал бесконечное удовлетворение. Лев уже получил не одну возможность убедиться, что Алеша действительно получал удовольствие от этой идиотской кропотливой работы, будучи в состоянии по десяти минут обдумывать выбор слова, конструкцию предложения, ковыряясь в интернете, когда попадалась новая и странная аббревиатура, перелопачивая бумажные словари, когда его не устраивали электронные. Они были далеко друг от друга, соединяясь на время, а потом снова расходясь на разные орбиты и сосредотачиваясь на чем-то своем, что другому понять невозможно. Лев подумал о Марате и Тобиасе, тоже непохожих. Но у них было значительно больше общих тем, начиная с того, что они были гражданами одной страны, и заканчивая хобби – машинами. Даже вкусы у них были похожими. Те же носки, к примеру – ярко-красные у Марата, ярко-зеленые в оранжевое сердечко у Тобиаса. Лев подумал о Николае и Тёме Борисовиче, которые точно так же были вроде непохожими, но хотя бы работали в одном учреждении, пусть и в разных структурных подразделениях. Они как-то удачно дополняли друг друга – степенный и выдержанный, хотя и немного легкомысленный Николай, и порывистый и суетливый Артем с озабоченно насупленными бровями. А что было у них с Алешей? Шесть тысяч километров и пять часов разницы. Скайп. И полное отсутствие перспектив.

- Ты улетаешь. И что дальше? – Алеша высвободился из объятий Льва и отсел от него подальше на другой конец дивана. Он искоса посмотрел на Льва и отвел взгляд. – Хорошо, я понимаю, Аахен. Там экстремальная ситуация, командировка, все дела. Не больше, чем курортный роман. Ни я, ни ты ничего друг другу не обещали. Окей, так тому и быть. Ты умотал с гордо поднятой головой и умиротворенным либидо, я уполз домой зализывать раны. Но опять же, никто из нас ничего другому не обещал. Это можно понять. Потом ты резко объявляешься в скайпе и требуешь внимания. Окей, я и это понимаю. Издалека и спустя пару месяцев это все выглядит романтичным, приятным и таким красивым, сам понимаешь. Иначе не дергался бы ты со мной связываться. Я не знаю, что ты там себе напридумывал, но ты решил, что овчинка стоит выделки. Лёва, я благодарен тебе! – предупреждающе сказал Алеша, заметив, что Лев хочет возразить.Тот действительно вскинулся, нахмурился и скрестил руки на груди, откидываясь назад. Алеша заметил, как потемнели его глаза и поджались губы, очень выразительно превращаясь в тонкую линию. Нижняя челюсть закаменела, пальцы вцепились в предплечья. Лев заерзал бы, если бы мог себе это позволить. Но он был слишком взрослым для таких детских демонстраций неприятных эмоций.

Казалось бы, что ему надо? Ну вот же они, вместе, и радоваться надо. Стакан скорее наполовину полон, чем наполовину пуст. Но Алеше хотелось определенности. Хотя ничего хорошего она принести не может. Лев пытался определить, что он должен думать об этой ситуации, и понимал только, что именно о ней думать как раз и не хочет. Алеша в этом плане был куда более гибким, наверняка с удовольствием ковырялся в своих эмоциях и даже наслаждался ими. Откуда только в нем такая раскрепощенность? Эмоции вообще зло, неожиданно подумал Лев. Не в его профессии, не с его натурой. Он еще и дров наломает. Лучше головой думать, чем всеми остальными органами. Им ведь недаром вбивали в голову во время учебы и интернатуры, и всегда более опытные коллеги говорили, что лучшее, что они могут сделать, чтобы не превратиться в эмоциональные развалины – это отстраняться от эмоций. Как-то это перенеслось и на личную жизнь, когда у него успешно получалось держать в узде свои чувства. Сколько влюбленностей было, и все они проходили очень спокойно, даже мирно, вплоть до расставаний и сохранения дружеских отношений после того, как. И сейчас – как можно пойти на поводу у эмоций? Есть же своя жизнь, своя карьера, и что – ломать ее?

Лицо его темнело, Алеша, говоря то, что он уже давно сформулировал, почти забыл, когда встречал Льва в аэропорту, но не просто вспомнил, а еще и собрался с духом высказать, это замечал. Но остановиться и сдать назад он не мог. Он не мог позволить себе это, потому что на карту было поставлено немного больше, чем просто уточнение статуса. Алеша хотел определенности. Алеша хотел знать, что у них есть будущее, да даже узнать, что будущего нет, но знать, а не терзаться неуверенностью и сомнениями.

- Я благодарен тебе, - продолжил Алеша. – То, что ты здесь – это лучший подарок. Но Лёва, что дальше? На каком мы свете? В каком мы статусе – мы встречаемся, мы пара, у нас просто дружеский перепих, когда совсем никак иначе?

Лев скрипнул зубами и отвернулся. Алеша опустил голову, посидел так немного и снова поднял ее. Посмотрев на упрямо выдвинутый вперед подбородок и нервно подрагивавшие ноздри, он тихо добавил:

- Не слишком ли дорого стоит дружеский перепих?

- Какой это к лешему перепих? – неожиданно взорвался Лев. – Тебя послушать, так я вытянул из главного кишки, вбухал половину своих денег на эти долбаные билеты и приперся сюда, чтобы по-дружески перепихнуться?!

- Так зачем это нужно было? – ледяным голосом сказал Алеша. – Я хочу понять, что движет тобой и как мне к этому относиться.

- Да чем тебе плохо то, что есть? – рявкнул Лев.

- А что есть? – холодно отозвался Алеша. - Ты тут, потом ты будешь там. Я остаюсь. И что? Снова ждать, когда ты соизволишь предстать пред мои ясны очи и сказать: вот он я, люби меня? А в перерывах между твоими снисхождениями? Я одинокий перец или все-таки опаренный товарищ?

Лев вскочил и отошел к окну. Засунув руки в карманы, он стоял и угрюмо смотрел на улицу.

- Ты тоже можешь приехать, - бросил он через плечо. – Да ты вообще можешь переехать!

Лев развернулся и уставился на Алешу. Он упер руки в боки, и в глазах его вспыхнул торжествующий огонь.

Пришла очередь Алеши откинуться на спинку дивана и скрестить руки на груди.

- А почему я должен переехать, а не ты? – прищурился он, ухмыльнулся и приподнял брови. Милый, обожаемый, невероятный Лев! Завертевшийся как уж на раскаленной сковородке, как только речь зашла о том, что и как он чувствует. Совершенно искренне уверенный, что весь мир вращается вокруг него. Ни на минуту не сомневающийся, что он, и только он имеет право быть принимателем жертв. Настолько органично смотревшийся в своей позе Цезаря, что Алеша поневоле улыбнулся.

- А вообще ничего, что у меня там работа, карьера, друзья, квартира, наконец? – Лев снова нахмурился и скрестил руки на груди.

- А вообще ничего, что у меня тоже есть работа, карьера, друзья, кредит на машину, наконец? – усмехнулся Алеша и покачал головой. – Лёв, я осмелюсь робко так напомнить, что я навскидку раза в три больше тебя получаю, работая не начальником. И даже если ты резко окажешься главврачом больницы, ты все равно будешь получать меньше. Это раз. Два. Я там вряд ли найду работу, которая будет так же хорошо оплачиваться и так же хорошо регламентироваться. У меня диплом по межкультурной коммуникации. Этого не так уж и много, чтобы хорошо устроиться там, скорее даже совсем немного. Что значит: придется бегать по работам или в поисках работ. Удовольствие выше среднего. Восемь часов в день плюс сверхурочные, которые также оплачиваются, я там позволить себе не смогу, если хочу икорки к хлебу с маслом. И это я не говорю за качество жизни. Ты думаешь, я откажусь от этой квартиры, от моей машины, от местного изобилия, чтобы с тобой в шалаше рай обеспечивать? Так мне не восемнадцать лет, чтобы можно было жить на овсянке с водой и постным маслом и чувствовать себя счастливым.

- Для тебя твоя машина важней, чем я? – Лев откинул голову назад и скрестил руки на груди.

- Будем считать, что ты этого не говорил, а я не слышал, - предупредил Алеша, нахмурившись. – Напоминаю: не ты начал разговор. Ты бы вообще умотал в свой город к своему долбаному начальству и ни слова не сказал бы. И я бы остался со своей машиной и в своей квартире ждать, когда ты в следующий раз соизволишь захотеть всласть потрахаться.

 Лев отвернулся к окну. Постоял, глядя в него, не желая признаваться Алеше, что с его стороны бросить эту фразу было как минимум ребячеством. 

- Хорошо, что ты предлагаешь? – Лев повернулся к Алеше и опустился на стул.

- Ты можешь перебраться сюда. – Алеша невозмутимо смотрел на него.

- И тогда я буду бегать по работам или в поисках работ? – Лев величественно вскинул голову и снисходительно посмотрел на Алешу.

- Не будь идиотом! – Алеша закатил глаза. – В Германии, как бы странно это ни звучало, не хватает врачей. Учитывая твою остепененность и твой опыт работы, ты мог бы не просто найти работу, а еще выбирать из кучи предложений. Тут, в Ростоке есть как минимум две кардиохирургические клиники, и на их сайтах висят объявления о вакансиях. У тебя была стажировка в Германии. Главврачи из Аахена могли бы написать тебе рекомендательные письма, и тебе бы позволили устроиться на испытательный срок, который бы оплачивался почти в полную меру, дали возможность за счет клиники ли, местных ли социальных служб, да хоть за свой, подтянуть язык и сдать языковой экзамен, если надо. Я помог бы тебе и с переводом и заверением всех документов, и с языком, и все остальное. Лёва, Лёва, я очень хочу быть с тобой, но я не пацаненок безмозглый и не жена декабриста, чтобы бросать все здесь и переться в Сибирь.

- Я так смотрю, ты уже все решил, - глухо сказал Лев, вставая.

- Да ничего я не решил! – обреченно огрызнулся Алеша. – Я всего лишь предлагаю. Но я действительно хочу определенности. Хочу знать, чего от тебя ждать. Хочу знать, на что МНЕ рассчитывать. Понимаешь?

- Понимаю. Только у меня там работа и признание. Круг общения, в конце концов. И мне тоже не восемнадцать, чтобы в чужой стране все с нуля начинать. – Лев засунул руки в карманы и шумно выдохнул. – Я прогуляюсь, пожалуй.

- Конечно, - тихо отозвался Алеша. – Ключи не забудь.

Лев направился к двери, но остановился, оглянулся на Алешу, сидевшего, опустив голову. Постояв так пару ударов сердца, он решительно пошел к двери.

На улице неотвратимо темнело. Лев подходил к дому, поигрывая ключами. Он понимал, чего хочет Алеша. Смешным делом, он хотел чего-то похожего. Ему представилось, как они возвращаются домой, в одну квартиру, вместе готовят ужин, вместе готовятся к завтрашнему дню, вместе укладываются спать, и идея оказалась на редкость приятной. Но почему сюда? Почему Алеша не хочет перебраться в его родной город?

Алеша сидел на диване, что-то быстро набирая на компьютере. Лев заглянул в ванную, помыл руки и зашел в комнату. Алеша поднял голову и вопросительно приподнял брови.

- Что, опять работу подбросили? – небрежно поинтересовался Лев, усаживаясь рядом. Алеша пожал плечами, усмехнулся и устроился поудобней, прижимаясь к нему. Лев уткнулся лицом в шею. – Давай не будем спешить, - тихо прошептал он. – Ты можешь приехать ко мне. Где-нибудь в августе. Тогда и посмотрим. Хорошо?

Алеша прикрыл глаза и прижался щекой к его буйной голове, так смиренно лежавшей сейчас на его плече.

- Приглашаешь? – игриво отозвался он.

- Приглашаю. Прошу. Умоляю, - Лев улыбался и сопровождал каждое свое слово поцелуем. Алеша облегченно выдохнул. Он ждал большего, но и смутно опасался, что Лев хлопнет дверью и переберется в гостиницу. А так – это был почти компромисс.

 Странной была ночь после этого разговора. Они лежали рядом, глядели в потолок и перебрасывались незначительными фразами, не желая засыпать сами и не давая уснуть другому. Лев обнимал Алешу и задумчиво водил пальцами по его груди. Алеша положил свою руку поверх его, а другую пристроил на животе. Алеша чувствовал себя опустошенным, но не обреченным. Он чуть ли не впервые с того самого дня, когда увидел в скайпе короткое и почти небрежное «привет» мог смотреть в будущее с чем-то похожим на оптимизм. Лев думал о том, что ему было бесконечно хорошо лежать с Алешей, зная, что он всегда может рассчитывать на поддержку и непоколебимое спокойствие того, и даже раздражающая въедливость и дотошность того ему помогает. Засыпать не хотелось. Хотелось еще что-то сказать, как-то спровоцировать отклик, и Лев придумывал новый повод и с детской нетерпеливостью ждал ответа и радовался ему, когда Алеша отзывался после незначительной паузы. Алеша послушно поддерживал разговор, со сладкой горечью думая, что им осталось меньше двух суток, глядел в потолок сухими глазами, сглатывал комок, когда нужно было ответить, и пытался подбодрить себя, убеждая, что у них хоть что-то, да получится. Не может не получиться. Наконец Алеша понял, что очередной фразы от Льва не последует до самого утра, коснулся руки, лежавшей на его груди, повернулся к мерно дышавшему Льву, осторожно потянулся и коснулся его губ и улегся обратно. Через некоторое время заснул и он.

 Алеша сидел на диване и следил за Львом, методично собиравшим свои вещи. Ему самому не было нужно совершать практически никаких телодвижений, только на выходе подхватить ключи от машины, и можно ехать. Времени до самолета было прилично, чтобы и доехать неспеша и с запасом, и в кафе напоследок посидеть. Зачем – кто его знает. Но само знание того, что они снова расстаются, подстегивало к тому, чтобы растягивать путь. Хотя что там ехать – меньше двух часов. Лев застегнул сумку и подошел к нему. Протянув руку, он сказал:

- Поднимайся, что ли.

Алеша взял его за руку. Лев потянул его на себя, обнял и замер, глядя в глаза и пытаясь удержать улыбку на лице. Улыбка упорно таяла, глаза глядели встревоженно и вопрошающе. Алеша отвел взгляд и сделал шаг назад.

- Пора ехать.

Лев согласно кивнул и оглянулся, ища сумку. Знал ведь, где она стоит, и снова прятался за ненужными действиями, чтобы избежать чего-то.

 Дорога была почти знакомой. Тут выезд. Тут первый указатель. Тут развязка. Заканчивается двадцатый, начинается первый автобан. Километров все меньше. Опять ремонт дороги. Радио тихо мурлыкало, время от времени предупреждая о пробках, но все они оставались в стороне. Алеша молчал. Лев сидел развалясь, смотрел в окно, подперев голову рукой, и тоже не шевелился говорить. Километры оставались сзади, оставалось совсем мало до аэропорта: указатели к нему появлялись все чаще и чаще. Наконец они выехали на стоянку.

Лев посмотрел, как Алеша забирает карту из парковочного автомата, огляделся, поднял брови, отмечая количество автомобилей. Его грудь поднялась в беззвучном вздохе. Он дождался, когда Алеша остановит машину и вынет ключ зажигания, и повернулся к нему. Алеша, почувствовав его движение, повернулся навстречу. Лев смотрел на него темными тревожными глазами, и Алешу окатило ощущение, что он пытается что-то сказать, что и сформулировать толком не может. Алеша вспомнил, как там, в Аахене, Лев не лез в карман за словом, с одинаковой легкостью выплетая вязь слов на дружеских посиделках с коллегами и вешая очень удобоваримую лапшу на уши тамошнему начальству. И видеть его странно беспомощного в подборе слов было как минимум необычно. Алеша потянулся, прижался щекой к его щеке, скользнул губами по ней и отстранился.

- Пойдем? – прошептал он. – В кафе посидим.

Лев сглотнул и опустил голову.

 Алеша стоял у открытого багажника и смотрел в сторону. Лев подхватил сумку и повесил ее на плечо. Алеша закрыл дверь, задержал руку на ней и наконец поднял глаза на Льва. Неумело улыбнувшись, Алеша обошел его и побрел к зданию аэропорта. В голове не осталось никаких мыслей, только одно желание затолкнуть его в машину и сорваться обратно в Росток, чтобы продлить время еще на неделю, еще на бесконечное время, потому что потом снова будет больно, может, еще больней, чем до этого. Но Алеша усилием воли приказал себе опомниться и в поисках сил поднял лицо к небу. Оно было голубым. Пара редких облачков – клочки совсем. И даже деревья не шевелились под дуновением ветра. Штормовых предупреждений явно не будет. Явно небо скоро примет еще один самолет. Алеша почувствовал руку на спине, на плече, посмотрел на нее и увидел только, как она соскользнула. Лев молча шел рядом.

 Они молчали, когда пили кофе в кафетерии неподалеку от ворот. Молчали, стоя в очереди к милейшей барышне за компьютером, Алеша молчал, глядя, как Лев пытается договориться с ней на очень скудном, но достаточном для понимания английском. Алеша молчал, когда Лев подошел к нему и замер в нескольких сантиметрах.

- Я жду тебя в августе, - ровно сказал он. Алеша молчал, поглощая его глазами. Лев собрался с духом и поднял на него взгляд. Алеша задохнулся, увидев в глазах растерянность, беспомощность и отчаянную надежду. Как будто Лев что-то доверял ему, что-то невыразимое и бесконечно важное. Алеша опустил веки и согласно кивнул головой.

- Вторая неделя, - смог относительно нормально произнести он.

- Мне пора, - тихо сказал Лев и обнял Алешу. До боли, до хруста; Алеша затаил дыхание и ответил ему равным объятием.

 Лев пошел к воротам. Не оглядываясь, ровной походкой, с высоко поднятой головой. Алеша отвернулся и пошел к парковке.

 Он долго сидел в машине, прежде чем решился и завел ее. Ему казалось, что пока мотор не работает, еще есть шанс. Только уже и самолет, судя по времени, взлетел. И никаких звонков, что рейс откладывается или он передумал, не поступало. Значит, все-таки все. Алеша выехал из парковки и неторопливо поехал домой.

Километрах в семидесяти – семи-десяти, тихо просвистел Алеша – он остановился на огромной парковке, чтобы выпить кофе, погулять, посидеть на скамейке спиной ко всем машинам, глядя на огромные поля и пытаясь услышать ветер. Солнце садилось, но закат был ласково-розовым, ветер ласково-теплым, а небо – ласково-ясным. В нем таяли облачка, а рядом с ними хаотично перекрещивающиеся инверсионные следы. И не хотелось думать, принадлежит ли какой-нибудь из них тому самолету, который...

 Лев смотрел на сиденье перед собой. Стюардесса поставила перед ним кофе, который он попросил. Он кивнул головой, благодаря, и опустил глаза на маленькую чашечку. Кофе пах кофе. Не тем ядреным эспрессо, который с блаженной мордахой изнюхивал в ресторане Алеша, а кофе. Просто кофе. В обычном самолете. Который летит все в ту же Москву, чтобы приземлиться все в том же аэропорту. Откуда взлетит еще один самолет. В похожее чистое небо с парой облаков. И неделя, целая неделя останется позади окончательно. И ему только и останется, что снова считать дни до того самолета, на котором к нему прилетит Алеша. Он ведь обещал. Вторая неделя августа. Как раз его день рождения.

 Лев попытался обнюхать кофе, но все, что он мог определить для себя – слабоват он, не такой ароматный, не такой привлекательный. И глаз, скрываемых веками с такими длинными ресницами, над чашкой тоже нет.

 Кофе в другом самолете пах кофе очень условно. Лев проглотил содержимое чашки и попытался подремать. Все равно ночь. После пяти минут он открыл глаза и уставился вверх.

 Алеша бродил по набережной, затем гулял по узким улочкам, уходя все дальше от стоянки, на которой оставил машину. К ней надо будет возвращаться как минимум полчаса. Что и хорошо. Позже домой приедет. Потом он медленно брел к машине, придумывая еще одну причину задержаться и заложить еще один крюк. Добравшись наконец до стоянки, он сидел, опустив голову, и смотрел вниз.

 Квартира была пустой. В сумерках выступали расплывчатые контуры мебели, окно выделялось неясным и чуть более ярким пятном. Алеша привычно бросил ключи, прошел в комнату и опустился на диван. Было очень поздно. Он откинулся назад и уставился в потолок. 

 Родной город встретил Льва теплой и ясной погодой. Он медленно вышел из аэропорта, остановился, оглянулся и сделал первый шаг на стоянку. Странным образом тот факт, что он дома, не радовал Льва совершенно. У него было стойкое ощущение, что чего-то не хватает, и странная пустота под ложечкой мало помогала успокоиться и прийти в себя.

 Все время перелета, особенно из Москвы в родной город Лев пытался убедить себя, что все позади, что ему нужно настроиться на то, что его ждет работа, родная больница, новые кампании по завоеванию новых площадей и захвату новых финансов. Он из последних сил уверял себя, что недели с Алешей должно хватить до позднего октября, когда ему предстоит отгулять еще один отпуск. И вроде как у него более чем достаточно сил, чтобы заниматься своими должностными обязанностями, которые до сих пор доставляли ему максимальное удовольствие и удовлетворение. А с Алешей можно будет и в скайпе общаться. Хватало же ему до этого невнятных разговоров?

 Лев стоял у входа в здание аэропорта и глядел на небо. На нем почти не было облаков. Дождя тоже не намечалось. Отличная летная погода. Можно будет вытащить Николая на озеро. Пикник устроить. Лев медленно побрел к такси. Что бы и как бы ему ни хотелось, нужно возвращаться на бренную землю из счастливого времени. От того, что он будет стоять и глядеть на небо, ничего не изменится.

 Сидя в машине, глядя в окно, Лев снова и снова думал про тот злосчастный разговор, который без малого третий день преследовал его. Он заново проигрывал разговор в уме, пытался найти аргументы «за» и «против» и натыкался на очередную стену, на которой огненными буквами полыхала все та же надпись: Алеша прав, а не ты. Лев пытался доказать Алеше, что хорошие переводчики нужны и в Сибири, и задумывался, а много ли работы у него будет – китайского, который мог бы оказаться прибыльным, он явно не знал, а немецкий и английский востребованы в значительно меньшей степени, да и делают переводы в основном студенты, и пусть качество оказывается соответствующим, но и цена куда более приемлема. Лев хотел убедить его, что можно будет найти работу по специальности, а в ответ звучал злорадный голос: а сам бы ты согласился пойти работать простым медбратом? Из такси у своего дома Лев вылез со мрачным лицом и угрюмой складкой, глубоко прорезавшей переносицу. Выхода из сложившейся ситуации не было – явно не было.

 Вытряхнув содержимое сумки и зашвырнув вещи в стиральную машину, Лев упал на диван и уставился в потолок. Он был знаком до малейшей трещины, основательно так изучен за последние полтора месяца. Надо было, наверное, отослать Алеше сообщение, что он доехал без приключений. И не хотелось. Не хотелось включать компьютер, терзаться в неведении, в сети ли Алеша, пока компьютер загрузится, разочаровываться потом или странным образом не знать, что сказать и о чем поговорить. Лев рассматривал неровности на потолке, пытаясь определиться насчет результатов поездки, и не мог. И снова это идиотское ощущение, что он что-то потерял по пути домой, сосущее ощущение под ложечкой и отчаянное, почти до ненависти желание вернуться к прежнему равновесию, о котором ему остается только мечтать.

 Эйфория улеглась. Улеглось и граничащее с отчаянием состояние апатии, которое Алеша с трудом поборол к понедельнику. Как бы там ни было, надо было идти на работу. Он провалялся добрый час, глядя за тем, как неверно и неровно светает небо, как постепенно насыщается солнечным светом комната; смысла дожидаться будильника не было, и он неторопливо встал, не менее неспешно выпил утренний кофе, собрался и пошел на работу, решив сделать приличный круг, заглянуть в булочную, но не свою привычную, а другую, в соседнем квартале, и позавтракать там. Ему очень хотелось, чтобы добрая и заботливая госпожа Хартман подбросила ему побольше всякой разной работы, и желательно посложней, чтобы не думать об оставшейся позади неделе. Алеша старательно избегал дурных и до неприличия пессимистичных мыслей, которые все начинались одинаково: а что, если? А что, если Лев разочаровался в том, что пережил в Ростоке? А что, если решительность, с которой Алеша возжаждал определенности, оказалась Льву неприемлемой? А что, если Лев разочаровался в нем самом? Одно дело Алексей Шерер в костюме и галстуке, охотно и самое главное – молчаливо выгибающийся под его губами, и другое Алеша в домашних брюках и выцветшей майке, который недовольно пеняет Льву по поводу разбросанных вещей и чашек с чаем, оставленных на полу рядом с диваном? Что, если определенность, которой так хочет Алеша, Льву не нужна?

 Алеша пил кофе, сидя за крохотным столиком у окна, поглядывая на часы и держа в руке смартфон, который должен был завибрировать, буде Лев соизволит прислать сообщение. Кофе заканчивался, смартфон не подавал признаков жизни. Нужно было идти на работу. Алеша отнес чашку к стеллажу для грязной посуды и побрел на работу.

Хартманша посмотрела на него крайне недовольно.

- Что-то ты чудишь, Шерер. Сильно чудишь, - бросила она после приветственной фразы, высказанной скрежещущим голосом.

Алеша пожал плечами и уселся за свой стол.

- Неужели твой экзотический доктор из знойной Сибири прилетал? – насмешливо бросила она. Алеша спрятался под столом, якобы для того, чтобы включить компьютер, и там основательно закатил глаза и даже высунул язык.

- Завидуйте молча, madame Hartmanne, - на французский манер, с ударением на последний слог, отозвался он сухим голосом. Выпрямившись в своем кресле, он игриво посмотрел на нее, манерно поправил волосы, томно вздохнул, выгнул поясницу и, поджав губы, высокомерно хмыкнул. – А мое удовлетворенное либидо категорически запрещает мне реагировать на вашу язвительность.

Госпожа Хартман не смогла сдержать короткого смешка.

- Зараза ты, Шерер, - выдавила она, помотала головой и уставилась в компьютер. Посидев, поколебавшись, она не утерпела и спросила: – Точно, что ли, твой доктор прилетал?

- И что вы хотите услышать, madame Hartmanne? Что он улетел и не обещал вернуться? Так не обещал. – Алеша сделал вид построже и уставился в экран компьютера.

Госпожа Хартман хмыкнула и уткнулась в свой монитор. Посидев немного, пощелкав мышкой, скорей чтобы проимитировать бурную деятельность, чем в силу необходимости, она повернулась к Алеше, уже принявшему нормальный вид, избавившемуся от манерных ужимок и сосредоточено изучавшему что-то на экране; она посидела молча, пожевала губы и спросила:

- И что ты собираешься дальше делать? Тебе не кажется, что глупо цепляться за эту историю? Он даже не в Москве. Все-таки и расстояние приличное, и Сибирь не Европа.

Алеша опустил глаза и посидел так, пытаясь унять бурю чувств, внезапно накатившую на него.

- Наташа. Я. Ничего. Не знаю. – Алеша замер, посидел, подумал, попытался успокоиться, чтобы прозвучать более миролюбиво, по крайней мере нейтрально. - Он был здесь, улетел. Ничего не обещал. Я тоже. Ты права. Сибирь далеко. Что еще ты хочешь? Может, мне метнуться за иголками, чтобы ты их мне под ногти позагоняла? Или поинтересоваться, уверена ли ты, что твой Хартман в своей трехмесячной командировке в Дубае хранит тебе исключительную верность, а не подумывает о том, чтобы остаться там с прелестной аравийкой?

Алеша развернулся к ней, склонил голову к плечу и вопросительно поднял брови.

- Ты стервец, Шерер, - хмыкнула Наталия. – Кто бы мог подумать. А таким приличным мальчиком казался. Мой Хартман не тот человек, чтобы на сторону бегать. Он немец, если ты забыл, а у немцев такие финты вообще не приняты. Ты не забывай, как мы с ним женихались. Два года между там и здесь. Ничего хорошего, однако. Пока не поженились, так бы и тянули кота за хвост. Так что либо лучше тебе его сразу забыть, либо перетягивать сюда. Мужик явно неглупый, должен понять, что тут ему куда лучше будет, чем в своей дыре. – Она величественно сложила руки на груди и торжественно посмотрела на него, чуть закинув голову назад.

- Что бы я делал без ваших советов, madame Hartmanne, - буркнул Алеша, отворачиваясь от нее. Он привычно открыл скайп, убедился, что онлайн есть все, кроме того, кого он хотел бы увидеть онлайн, и вышел из программы.

Шеф поинтересовался, как прошел незапланированный отпуск, поблагодарил за готовность поддержать нужды фирмы в случае необходимости, выразил надежду, что больше таких экстренных необходимостей не возникнет, и поинтересовался планами на дальнейший отпуск. Алеша мужественно удерживал улыбку на лице и не менее мужественно сдерживался, чтобы не поерзать, хотя желание такое возникало: у господина Дайхмана была очень примечательная способность вычитывать ровным голосом, очень вежливо, с улыбкой, но так, что пробирало до самого ядра своей недисциплинированной натуры. Алеша пожал плечами и вежливо сказал, что если господин Дайхман сочтет, что отпуск следует перенести, то Алеша охотно подчинится решению. Господин Дайхман добродушно и немного иронично усмехнулся и отправил работать. Алеша резво убрался из его кабинета и, облегченно закатив глаза, пошел делать кофе.

Госпожа Хартман посмотрела на него искоса и снова уткнулась в монитор. Алеша с трудом удержался, чтобы не показать ей язык, и, собравшись с духом, вошел в скайп. Ковалевский, Лев Матвеевич, был оффлайн. Алеша помедитировал на безмолвие, пытаясь игнорировать все усиливавшееся подозрение, что все плохо и будет еще хуже, попытался отогнать неприятные царапающие ощущения, и решил пока позаниматься своими должностными обязанностями. Работы хватало. Скайп не подавал признаков жизни. От Марата пришло сообщение с требованием отчитаться о том, как проводился к себе домой этот каэмэн. Алеша предложил выбраться на пиво. Марик отозвался через полчаса, печально сообщая, что Тоби завтра уматывает в Испанию, а посему сегодня вечером он будет сильно ангажирован. Алеша пожелал ему счастливого пути, обменялся сдержанно-недоброжелательными взглядами с госпожой Хартман, которая слишком уж пристально следила за тем, как Алеша набирает сообщение. Он постарался изобразить умиленную радость и побольше нежности на лице, бросил последний томный взгляд на смартфон, положил его рядом демонстративно-ласково и отвернулся. На лице госпожи Хартман отразился не самый широкий, но вполне красноречивый спектр эмоций, большей частью негативных. Почувствовавший себя хотя бы отчасти отомщенным Алеша решил, что можно и дальше продолжить служить на благо фирме.

 День упорно не хотел заканчиваться. Алеше казалось, что минуты ползут медленнее черепах, и он не горел желанием подстегивать их, отлично понимая, что дома ему будет еще хуже. Нужно было провести хорошую такую санитарную обработку, мебель переставить, что ли, чтобы вытравить как можно больше напоминаний о том, что у него были гости – такие гости. А еще лучше сменить квартиру. С этими радостными мыслями Алеша решил посмотреть, что хорошего вывешивают на сайтах местных ростокских клиник. Вакансии были, и были как раз в кардиохирургической клинике. Он решил еще кое-что уточнить и на сайте Федерального агентства по труду поинтересовался условиями признания квалификаций и прочего. Делал он все это, не особо веря, что ему пригодится: бывают люди, которые привязаны к родной земле, фактически не представляя себя в иных условиях. Был ли Лев таким, Алеша не мог сказать наверняка. Да и не получил он никакого определенного ответа – ни однозначного «да», ни не менее однозначного «нет». Только и оставалось, что ждать и надеяться, глупо и отчаянно надеяться.

 Николай прислушивался к знакомому топоту по лестнице. Артем не любил лифты и с азартом перемещался по лестничным пролетам. Николай посмеивался, но его эта привычка устраивала вполне: он был готов к короткому и резкому звонку в дверь, открывая ее практически сразу. Артем обычно проскальзывал в квартиру, шурша пакетом и поясняя, что и зачем он принес с собой, и перемещался на кухню, где продолжал издавать огромное количество всевозможных звуков: от шуршания полиэтилена до позвякивания кастрюль, тарелок и ложек. Николай следовал за ним, глупо улыбаясь, и выслушивал все, что Артем ему рассказывал – рассказывал он много и быстро. Николай знал все о его учебе, о том, как часто он встречается с одногруппниками и где, о том, что из себя представляет начальство и чем оно отличается от родной кафедры, о том, что за атмосфера установилась в отделении и как усердно пытается его накормить старшая медсестра. Он выгружал на стол конфеты, которых дивным образом к концу рабочего дня оказывалось в избытке в карманах, и принимался за очередное блюдо, которое хотел попробовать приготовить. Николай тянулся к корзинке, в которую Артем вытряхивал съедобное содержимое карманов, выбирал конфету с непривычной формой или незнакомой оберткой и засовывал ее в рот. Артем недовольно бурчал, что чувствует себя оскорбленным, когда его кулинарные таланты так энергично игнорируют за пару часов до физического воплощения очередного блюда. Николай посмеивался, говорил, что его и на Темины кулинарные таланты хватит, и еще останется, и уволакивал еще одну конфету. Артем бурчал еще недовольней, постепенно умолкая, начиная дышать неравномерно и очень глубоко, когда Николай подбирался к нему сзади, обнимал и покрывал легкими поцелуями шею. С учетом многочисленных причин они не всегда собирались ужинать раньше девяти вечера, Артем возмущался, обвиняя его в пренебрежении кулинарными талантами, и Николай посмеивался, говоря, что места у него хватит и на сладкое, и на ужин, и на десерт.

Раздался знакомый и долгожданный звонок в дверь. Николай потянулся к двери и открыл ее. У Артема был ключ, но он с каким-то сакральным упорством настаивал на том, чтобы звонить в дверь и дожидаться, когда Николай ее откроет. Николай услышал, как Артем проскользнул мимо, почувствовал легкий ветерок, вызванный его перемещениями, аромат его туалетной воды и особый, родной запах, по которому он бы опознал Артема, если бы у него еще и уши были заткнуты. Артем потянулся к нему, коротко и неловко клюнул в губы, вывернулся, когда Николай попытался проделать то же, но значительно более основательно, недовольно фыркнул и сбежал на кухню. Николай драматично вздохнул и пошел следом.

 Артем скользил рядом, стараясь как можно меньше касаться Николая, нервно и дергано отзывался на простые вопросы о том, как прошел день; по звукам, которые производил Артем, Николай все ясней понимал, что случилось что-то страшное, ну или собирается случиться. Он осторожно подобрался к Артему, обнял его и прижал к себе. Артем дернулся, снова фыркнул и успокоился; Николай почувствовал, как Артем расслабляется, прижимается к нему, откидывает голову на плечо и выдыхает, шумно и обреченно.

- Что случилось? – мягко поинтересовался Николай, осторожно проводя губами по шее и вслушиваясь в его реакцию.

- Командировка, - недовольно буркнул Артем и заерзал. – С бухты-барахты, еще утром никто ничего не знал, а после обеда – опа, и я должен ехать.

Николай успокаивающе погладил его по плечу.

- Повышать показатели. Блин. Повышать показатели. Они там чего-то придумывают, а мы должны ломать голову, как все это оформить и как людей заставить диагностику проходить на ранних стадиях, - угрюмо говорил Артем, опустив голову.

 Он постепенно успокаивался, расслаблялся и обмякал в сильных и чутких руках, рядом с чуткими губами. Николай склонил голову и прижался щекой к его щеке, прислушиваясь к выравнивавшемуся дыханию и успокаивавшемуся сердцебиению.

- Ты только представь, - с обиженными нотками в голосе произнес Артем. – Ты только представь: это на целую неделю. Там отделение три койки и полторы санитарки, никакого диагностического оборудования, из лекарств только дистиллированная вода, а врач пьян двадцать пять часов в сутки последние тридцать лет. И я должен приехать туда, за неделю призвать всех к порядку и мгновенно улучшить показатели так, чтобы все остались довольны, особенно в нашем министерстве.

- Съезди, отдохни, расслабься, получи удовольствие. Где это? – поинтересовался Николай.

- Далеко. На кривой козе полдня ехать, - буркнул Артем, разворачиваясь к Николаю и утыкаясь носом в его шею. Он глубоко вздохнул и пробормотал лениво: - Я бы их всех нафик послал, но я младший в отделении и вроде как одинокий, понимаешь? А так у кого дети, у кого дети, у кого дети. – Артем пробормотал эту тираду с разными интонациями, что вроде должно было показать совершенно непохожих детей – хороших, поплоше и безобразно непослушных, но в любом случае служивших достаточной причиной, чтобы не ехать в командировку. Николай успокаивающе погладил его по спине и коснулся губами щеки.

- А ты разве не одинокий? – с совсем слабой, но от этого не менее лукавой улыбкой поинтересовался Николай.

- Ну, не то, чтобы совсем такой одинокий, - Артем отстранился, заглянул Николаю в лицо и отстранился. – Вот любишь ты надо мной издеваться, - вознегодовал он. – И как я тебе все прощаю?

Николай услышал долгожданные жизнерадостные нотки в недовольном ворчании Артема и улыбнулся шире. Он осторожно провел рукой по руке, поднялся выше к плечу и задержал ладонь на его щеке.

- Хороший вопрос, Тема, - игриво отозвался он. – Так ты меня в этом месяце покормишь, или ждать июля?

Артем фыркнул, через пару секунд высвободился из его рук и повернулся к плите.

- У меня ни на что серьезное настроения нет. Можно просто спагетти по-болонски сделать, - бодро сказал он.

- Макароны по-флотски? – невинно заметил Николай.

- Спагетти болоньезе! – тут же ощетинился Артем.

- Ну вот я и говорю. Макароны по-флотски с томатным соусом марки «Краснодар», - Николай выхватил еще одну конфету и уселся. Чинно сложив на груди руки, он величественно кивнул головой. – Не отвлекаемся, Тема Борисович, не отвлекаемся. Кашеварим.

Артем хмыкнул, покачал головой и шлепнул крышку на кастрюлю. Он уселся рядом и отодвинул корзинку с конфетами.

- Ну-ну-ну! – только и успел возмутиться Николай, но корзинку перехватить не успел.

- Чтобы мне и дальше не оскорбляться в своих лучших кулинарных чувствах, - пояснил Артем и развернул конфету, стараясь подемонстративнее шуршать оберткой.

- Коварный, жестокий! – шутливо вознегодовал Николай.

- Угу, -  отозвался Артем, усердно уплетая конфету и вытянул шею, проверяя, закипела ли вода.

- Расскажи, что конкретно тебя ждет, - попросил Николай, удерживая изо всех сил на языке другой вопрос, который хотел задать: что ждет меня?

- Да что? Как обычно, консультации, диагностика, обмен опытом, - Артем встал, подошел к плите и начал рассказывать про очередную программу, под которую правительство выделило деньги, но забыло почетче проконтролировать, как они будут расходоваться. Он близко к тексту пересказал пояснительную записку, от которой Николай поморщился, настолько пафосной она была, и посетовал, что ему скорее всего не одна командировка будет предстоять. Николай помрачнел. Как-то он не просто привык к тому, что Артем звонит по пять раз на дню, заглядывает на обеденный перерыв и проводит у него куда больше времени, чем приличествует независимому и типа одинокому парню. Дело было даже не в том, что у него был регулярный и очень разнообразный секс, это было как раз меньшей из приятностей. Дело было в том, что Николай незаметно для себя привык натыкаться на чужие вещи, выбирать свое из увеличившегося как минимум в три раза строя туалетных вод и прочих косметических принадлежностей и мыть в два, а то и три раза больше посуды. И дело было в том, что ему это нравилось. Николаю были бесконечно приятны шутливые перебранки, которые они с Артемом охотно устраивали, уютные вечера, проходившие под тихое бубнение актеров, начитывавших аудиокниги, которые потом слушал Николай, и шорох страниц в книгах, которые читал Артем, сидя рядом, и совершенно разные ночи. Артем умудрялся доставлять Николаю удовольствие даже своими идиотскими комплексами. То он требовал признаний, что у него замечательная кожа, и затаив дыхание выслушивал ту разлюли-малину, которой осчастливливал его Николай, то жаловался, что у него волосы похожи на паклю, и Николай гладил их, целовал и убеждал Артема, что они самые замечательные, самые мягкие, шелковистые и приятные, то переживал, что от него пахнет неприятно, и Николай послушно принюхивался, вдыхал аромат его такого родного тела и в меру своих не самых маленьких сил слагал оды самому восхитительному и самому афродизиачному запаху. Артем затаивал дыхание, а потом начинал «хулиганить», как он сам называл это много времени спустя, устроившись под боком у Николая, отдыхая и медленно засыпая. Он пытался бормотать в дреме оправдывающимся голосом, что после таких признаний просто не мог не продемонстрировать Николаю степень и размах своей благодарности; Николай согласно угукал, гладя его по непослушным вихрам, и алчно вслушивался в дыхание, которое постепенно успокаивалось, становилось размеренным, перемежалось посапыванием и наполняло его грудь теплой и щемящей нежностью. Как быстро он привык к такому постоянному непостоянству, подумал Николай, прислушиваясь к знакомым, пусть и чуть более резким, чем обычно, звукам. Целая неделя – ему предстоит целая неделя без такой неоднозначной, но такой всепоглощающей привязанности.

Артем поставил перед ним тарелку со спагетти и осторожно пристроил рядом вилку. Он так и остался стоять, словно ждал чего-то. Николай протянул руку, нащупал его талию и притянул его к себе. Уткнувшись в живот, он пробормотал:

- Ты возвращайся быстрей, хорошо?

Артем согнулся и засопел Николаю в макушку.

- Ты меня жди, хорошо? – смущенно пробормотал он.

Лев стукнул по двери и распахнул ее.

- Николенька свет Андреевич, один ли ты? Готов ли принять в свои дружеские объятья бедного и несчастного меня? – огласил он кабинет.

- Левушка, деточка, ты ли это? – отозвался Николай, сидевший за столом и пивший чай.

- Пиццу будешь, работник руки и крема? – бросил Лев, шлепая коробку на стол. – Я себе чай сделаю, а ты налетай.

- Делай, работник бумажек и печатей, делай. Как скальпель выглядит, еще помнишь? – хладнокровно поинтересовался Николай, открывая коробку.

Лев буркнул что-то невнятное и зло щелкнул по клавише на чайнике.

- И я рад тебя приветствовать, - тут же отозвался Николай. – Как прошел отпуск? Я так понимаю, рассказа о том, какая такая муха тебя укусила, что ты сорвался в отпуск, и не куда-нибудь, а в Германию, я шиш дождусь.

Николай с наслаждением принюхался к пицце, взял в руки первый кусок и откусил от него.

- Баш на баш. Ты рассказываешь, как поживает твоя, я делюсь моим субъективным и пристрастным мнением о моей. – Лев уселся на стул и потянулся за куском.

- В командировке она. – Николай помрачнел, сам не осознавая этого. Лев с интересом смотрел, как он опускает голову, отводит лицо в сторону – его аналог попытки зрячих людей спрятать глаза, и явно теряет интерес к пицце. – В каком-то сильно удаленном районе. Вчера звонил, доехал нормально.

- Что, только один раз и звонил? – хмыкнул Лев. – Надо же, а я думал, что ты меньше пяти раз в сутки от него не отмахиваешься. А?

- Ну хорошо, он звонил с полпути, с трех четвертей пути, когда увидел халупу, в которой ему предстоит жить, и когда непосредственно припарковался перед ней. Потом он еще раз позвонил из нее и проконтролировал, поужинал ли я.

- Все или еще что было? – ехидно поинтересовался Лев.

- Прошу пардону, Лев свет Матвеевич, но вот этот звонок тебя касается в последнюю очередь, - надменно отозвался Николай и с самодовольным видом откусил еще от пиццы.

Лев смотрел на него, в яростном отчаянии сдвинув брови, и думал, что на лице Николая никогда нельзя было так явно прочитать мысли, как сейчас. Пару месяцев назад он просто хмурился, рассказывая, как страдает под колпаком тотальной опеки со стороны Темы Борисовича, а тут посмотри-ка ты, прямо мегаватты самодовольства излучает. Мальчишка его крепко на крючок поддел.

- Твоя очередь жаловаться, Левушка, - прожевав кусок, величественно произнес Николай.

- На что? – рассеянно отозвался тот.

- Какая зараза тебя в Германию понесла. И не та ли это зараза, которая грамотно опустилась в обморок в операционной прямо тебе на руки, а? В том городе – Аахене.

- Нифига она не опустилась. Так бы и рухнула, если бы ее не выставили, но держался он до последнего. И между прочим, хорошо держался для неспеца. – Лев сцепил зубы и недовольно поморщился. По совершенно непонятным причинам ему было до боли неприятно, когда об Алеше так отзывались. Он не врач и совершенно не обязан оставаться равнодушным ко вскрытым грудным клеткам. Он вообще очень даже хорошо тогда держался, да и потом. Нашел, как бороться с совершенно неприятными ощущениями. И абсолютно заслуженно заработал тот восхитительно положительный отзыв, который Лев ему накатал.

 Николай насторожился. В голосе Льва, в небрежных, казалось бы, предложениях, слишком явно слышалось негодование. Николай был согласен, что то, что он сказал, и что куда важней – как он это сказал, прозвучало слишком небрежно, фамильярно. Но реакция Льва была в любом случае непропорциональной и несимметричной его, Николая, реакции на схожие фривольности, высказанные в адрес Артема. Кому другому он бы не спустил их с рук. Но не Ковалевскому – первому другу и товарищу. А Ковалевский отказывается отвечать тем же и подтрунивать над предметом своего сердечного интереса? Николай постарался сдержаться и не выразить ничем своих мыслей, ни бровей не поднимать, ни ехидно улыбаться. А ведь первый раз на памяти такое, чтобы Лев нервничал, когда предметом обсуждения становился его мил-сердечный друг. Обычно это оставалось незамеченным. Лев не делился своими соображениями ни с кем и пропускал мимо ушей рассуждения других. А тут вишь ты, отреагировал. И что бы это значило?

- Тебе видней, - успокаивающе произнес Николай.

- Вот именно, - зло огрызнулся Лев и резко отодвинул стул. – Тебе еще кипятка подлить?

- Позже, - флегматично отозвался Николай, приподнимая брови. Как-то был он в курсе, кажется даже, Левкина мама рассказывала, что это движение - первый знак недоумения. Если этот гад на него смотрит, пусть подергается. А чтобы еще веселей было, Николай добавил: - Что ты дерганый такой? Ну не зараза он, а замечательный неврач и отличный спец в своей области и имел полное право хлопнуться в обморок прямо в операционной, когда увидел вскрытую грудную клетку.

- Да заткнись ты! – рявкнул Лев. – Что приклепался-то?!

Николай послушно замолчал. Он нисколько не обиделся, более того, он был даже рад. Кажется, Левушка неслабо так получил по ушам, и все его самомнение, вся его спесь осыпалась. Осталось только понадеяться, что тот молодой человек, о котором Ковалевский рассказывал только однажды и совершенно иным, легким и благодарным, но нисколько не страстным тоном, не окажется стервецом.

Лев выдохнул.

- Извини, - сквозь зубы процедил он.

- Да без проблем, - спокойно отозвался Николай. – Садись пить чай. Знаешь же, что не люблю, когда над душой висят.

Николай методично поглощал пиццу. Лев жевал ее, и она была для него не вкуснее бумаги. Николай скупо рассказывал ему, через что проходит идеалист Тема Борисович в глуши, и на лице его против воли проскальзывала по-доброму насмешливая и интимная усмешка. Льву тогда казалось, что бумага, которую он жует, еще и плесенью отдает. Наконец он выпил чай и резко встал.

- Мне пора, - бросил он.

Николай подумал, что это очень сильно похоже на бегство. «И все-таки, о чем он хотел поговорить, что даже пиццу приволок?» - подумал Николай и усмехнулся. А ведь поговорить он явно хотел, и очень сильно. Он потянулся к коробке. Так и есть, осталось еще два куска. У него барский обед – львиная доля досталась никак не Льву.

Зазвонил телефон. Тема – наверное, проверяет, сыт ли он. Николай счастливо улыбнулся и потянулся за аппаратом.

- Привет, - промурлыкал он. В динамиках повисла такая сладкая и такая многозначительная тишина.

- Привет, - сбивчиво отозвался Артем. – У меня тут времени свободного немного есть, вот я и решил позвонить.

- У меня есть пара минуток, - охотно признался Николай, прикрывая глаза и откидываясь на спинку стула.

 Николай неторопливо шел домой, с наслаждением вдыхая летний воздух. Скоро Тёма вернется домой. Он звонил с полпути, жаловался, что сильно устал и задолбался смотреть на твердолобость старых коллег и все чаще вспоминает такое красивое слово «саботаж», которое пока просто вспоминает, почти безотносительно к ситуации. Голос у него на самом деле звучал утомленно. Николай тогда как-то очень ловко погладил его по встопорщенным иголкам, перевел разговор на то, что Артем может приготовить по приезде, и пообещал заглянуть в супермаркет, чтобы запастись продовольствием. Артем возмутился и попытался потребовать, чтобы хотя бы Лев Матвеевич его сопровождал, на что Николай отозвался легкомысленным фырком: Лев Матвеевич сейчас не лучший соратник в любых мероприятиях. Да и он не настолько беспомощен. Артем пробормотал что-то невразумительное, Николай отозвался ласковыми и двусмысленными фразами, приправив это дело интимными интонациями, и Артем шумно выдохнул и отключился. Он перезвонил через пару минут, обвинил Николая в легкомысленности, совершенно неподходящей серьезному и уважаемому специалисту, зашептал, что он потребует колоссальной компенсации за нанесенные моральные травмы, и пообещал направиться прямо сразу к нему, чтобы ее истребовать. «Я тоже по тебе соскучился», - ласково отозвался Николай. Артем снова отключился. Позвонил через пять минут и пробормотал, что тоже соскучился, и снова сбросил вызов. Николай улыбался широко и солнечно, чувствуя, как начинают болеть щеки, но не мог ничего с собой поделать. Он скучал по Артему, по его озабоченности, по его суетливости и гиперзаботливости. Он скучал по быстрой и сбивчивой речи, смущенным паузам в ней и почти физическому ощущению неловкости Артема, когда тот выпаливал что-то сверх желаемого, что-то, что с его точки зрения было нетактичным, оскорбительным или ранящим. И вечера оказывались бесконечными и неуютными, а ночи тоскливыми. Николай отмечал, как затихал уличный шум, иногда просыпался, когда на улице было еще тихо, не считая изредка проезжавших по улице автобусов, и тихо дожидался будильника. А Артем бы тихо посапывал под боком, время от времени что-то бормотал, а потом долго сопротивлялся назойливой мелодии побудки, лениво отбивался бы от Николая, настойчиво его будившего, и долго и обиженно бы бурчал под нос, что его совсем не любят и не ценят. И бурчание бы продолжалось до тех пор, пока Николай не обнимал его и утешающе целовал: это было лучшим способом отвлечь внимание от глубокой травмы утренних вставаний, невероятный калечащий эффект которой Артем живописал с исключительной изобретательностью. Артем возмущался, что его снова третируют как несмышленое дитя, но охотно подставлял шею, выгибался и срывал поцелуй. Николай скучал по суетливым завтракам: Артем настаивал на здоровых и питательных кашах разного пошиба на завтрак и на том, чтобы лично их готовить чуть ли не по Похлебкину и с секундомером, но они готовились всегда дольше запланированного, и их приходилось есть чуть ли не на ходу, обжигаясь и активно дуя. Николай особого удовольствия в них не находил, но помалкивал, находя нечто особо умилительное и до боли интимное в таких завтраках. И даже обеды, пусть и изредка со Львом, сваливавшимся как снег на голову, были скучными. Потому что никто не подоспевает быстрым шагом, не постучит робко, но настойчивой и частой дробью, в дверь, просто чтобы убедиться, что Николай пообедал, и не похвастается своими достижениями или попечалится от их отсутствия.

 Николай довольно похлопал по сумке, в которой были пристроены все покупки. Рис двух сортов, томаты, зелень, которые ему помогала отбирать молодая продавщица, чем-то напомнившая Тему своим энтузиазмом, мясо, которое ему отвешивал хорошо знакомый мясник, которому Николай делал массаж последние семь лет: Артему будет где развернуться. До поворота к дому оставалось около трехсот шагов. Он придержал шаг. Погода была замечательной, и теплые лучи упрямо катившегося к закату солнца ласково скользили по его лицу. Ветер был совсем слабым и только самую малость овевал его. Людей было немного, и они говорили какими-то истомленными, плавящимися голосами. Николай старался не обращать внимания на майку, мокрую под мышками, и запах пота, который был несильным, но чувствовался основательно – что поделать, очередной жаркий месяц. Он дошел до заветного перекрестка и свернул на тротуар, ведший его к дому. На нем собрался, потому что асфальт на нем умудрялся покрываться ямами и трещинами с космической скоростью, и начал осторожно продвигаться вперед. До дома осталось совсем немного метров. С какой-то детской радостью, сменившей удивление, Николай услышал знакомые торопливые шаги.

- Ну вот ты опять один домой идешь! – вознегодовал Артем, подбегая и цепляясь за сумку. – И напихал чего-то! Что же она тяжелая такая!

Николай остановился и глупо и широко заулыбался, прислушиваясь к нему, сжимая руки в кулаки – одну на трости, другую на ремне сумки, чтобы не сжать его в объятьях прямо на виду у всего двора.

- Я тебя через час ждал, - не к месту признался он, вслушиваясь, внюхиваясь и вживаясь в знакомые чувства и ощущения.

- Дорога была пустой, - смущенно и виновато пробормотал Артем и зачастил, явно пытаясь сменить тему разговора: - Нет, ну что тебе, трудно этого Ковалевского попросить? И я не понимаю, почему тебе надо обязательно ходить в супер за продуктами и все время покупать и потом домой одному идти?

- Может, потому, что мне нравится? – иронично предположил Николай. – Так что там с пустой дорогой? Час времени выиграть – это солидно.

- Все, пошли домой, пошли, - слишком энергично завозмущался Артем, тяня его к подъезду. – Осторожней, здесь бордюр.

Николай, узнавший про него лет этак на семнадцать раньше и с тех пор успешно избегавший, послушно щелкнул по нему палкой и с огромным запасом переступил. Артем удовлетворенно посопел, но продолжал хранить молчание.

- И ехали вы, конечно, очень даже неспешно, не хулиганя и практически не превышая скорость, а? – Николай наклонил к нему голову и улыбнулся одной стороной рта.

- Ну что ты привязался, - заюлил Артем. – Нормально же доехали. Да и отпустили нас там раньше. И вообще, дорога была пустой, я же говорил.

- Тёма, - неодобрительно покачал головой Николай. – Тебе напомнить, сколько через мои руки проходит людей, которые понадеялись на то, что дорога пустая, а с машиной они справятся в любом случае? А сколько и до них не добираются?

- Лестница, - огрызнулся Артем. Голос его раздался как-то сбоку, как будто он отвернулся. Он даже руку убрал. Николай неторопливо поднялся по ней и открыл дверь.

- Ты идешь? – спросил он, придерживая дверь.

Шаги Артема сначала удалились, затем снова приблизились.

- У меня сумка у скамейки стояла, - пояснил Артем и вдруг растерянно выдохнул. – Ты же не против, что я все свое барахло из этой командировки к тебе припер? Я как-то не подумал.

- Давай мы сначала зайдем, а то стоим пред всем честным народом, - ласково отозвался Николай и с детской радостью вслушался в знакомые шаги, раздавшиеся рядом с ним и проследовавшие дальше. Он отпустил дверь и пошел следом. – Так что там с дорогой?

Повисла пауза. Николай неспешно поднимался по лестнице, вслушиваясь в знакомое шумное дыхание очень недовольного Артема. Он дошел до квартиры, открыл дверь и вошел в нее. Артем просочился следом.

- Я раньше удрал, и вообще, не так уж и быстро я ехал. И у меня была уважительная причина, - возмущенно-извиняющейся скороговоркой пробормотал Артем.

- Какая? – поинтересовался Николай, опуская сумку на пол.

Артем стоял в нескольких сантиметрах от него и судорожно выдыхал воздух. Николай склонил голову, с интересом и возбуждением, все жарче поднимавшимся в нем с каждым выдохом Артема, вслушивался в звуки рядом.

Артем уткнулся ему в плечо и тихо, почти неслышно, признался:

- Я соскучился.

- Я тоже, - шепотом отозвался Николай, с наслаждением обнимая его и прижимая к себе.

- Нет, ты не понял. – Артем поднял голову и прижался щекой к его щеке. Он говорил тихим и горячим шепотом, перемежая слова с глотательными движениями, и сердце его так встревоженно билось о грудную клетку. – Я очень соскучился. Я очень соскучился, правда. Не думал даже. Я так хотел к тебе, что просто страшно. Столько всего передумал, Коля, столько всего. Даже, представляешь, что там медсестры тебе глазки построили, а ты обрадовался. Они же такие мягкие и уютные, не то, что я.

У Николая от удивления открылся рот. Нет, он понимал, о чем Артем говорил, понимал очень хорошо, но – с ним?! Немного удовольствия – это одно, а долгие постоянные отношения с инвалидом – это что-то совершенно иное. Он провел рукой по его спине, со странным удовольствием определяя, что рубашка на ней была сырой от пота. Артем послушно прижался к нему и с силой обхватил руками за талию. Николай сжал веки, пытаясь удержать слезы.

- Ты скучал? – требовательно прошептал Артем в самое ухо.

- Очень, - признался Николай, водя щекой по его шее и плечу, вдыхая запах и наслаждаясь не определенными пока ощущениями. – Только почему-то не думал, что ты там можешь романчик покрутить. Или мог? – он игриво хлопнул его ниже спины.

Артем небольно, но очень категорично ткнул его кулаком в плечо.

- Ты что! – возмутился он. – Там такие тетки и дядьки! Ой, просто ой.

- То есть потенциально, если бы они не были такими тетками и дядьками, мне не стоило бы тебя отпускать туда? – Николай постарался прозвучать угрожающе, но все, что ему удалось – это глубокие и провокационные интонации, на которые Артем отреагировал мелкой дрожью и жалобным полувздохом-полувсхлипом.

- Ну ведь нет же! – обиженно воскликнул он прямо в губы Николая. – Ну нет же!

- Тема, милый мой, хороший, неужели ты действительно думаешь, что я серьезно? – со смешанными чувствами, накатами, волнообразно произнес Николай. В его словах звучало и отчаяние, и ликование, и негодование, и недоумение, и радость, яркая бесконечная радость. Он провел рукой по волосам, по щеке и переместил ее на затылок. – Я скучал, я бесконечно скучал, - почти неслышно признался Николай, злясь на себя за свою вербальную беспомощность. Но он просто не мог подобрать слов получше, думая только об одном, о том, какой подарок преподнес ему Тема.

Артем радостно выдохнул и с недовольным утробным стоном впился в его губы. Николай с силой сжал его в объятьях, не менее агрессивно отвечая на поцелуй.

- Ну что еще! – сквозь до боли стиснутые зубы, прорычал он, когда Артем начал вырываться.

- Сними, - прошипел он. – Сними нафик! – и сам начал стягивать майку.

Николай послушно поднял руки, и Артем сорвал с него майку, выплевывая ругательства в адрес дурацкой одежды, которая не хочет сниматься, обуви, которая за каким-то лешим крепко держится на ногах, маленькой прихожей и спальни, которая так далеко от нее. Он начал теснить Николая туда, то подставляясь под поцелуи, то вырываясь, когда Николай слишком, с его точки зрения, увлекался, забывая перемещаться в пространстве.

- Ну что за извращение трахаться у стены, когда есть кровать, - торжествующе воскликнул он, повалив Николая на кровать и оседлывая его. – А ты здорово скучал, - самодовольно заявил он, поерзав у того по паху. Николай засмеялся от отчаянного возбуждения, подозревая, что Артем примется его терроризировать. – А по телефону таким снисходительным был, прямо хотелось приехать и четвертовать. Как будто тебе пофигу было, что я уехал!

- Да никогда, родной мой, никогда, - задыхаясь и откидывая голову назад, вцепившись в его бедра, оправдывался Николай. – Это чтобы ты не был томим желанием вернуться домой и успокоить мою тоску по тебе.

Артем прижался к нему.

- Сильную тоску?

- Отчаянную.

- Да?

- Бес... конечную, - выдавил Николай, подаваясь навстречу его ласкам.

- Да? – заурчал Артем, скользя языком по его груди.

- Неве... роятную, - Николай со свистом втянул воздух.

- Да? – самодовольно подбодрил его Артем.

- Беско... нечную...

- Было! – обличительно воскликнул Артем и даже сел в негодовании. – Как за столом лапшу на уши вешать, так ты первый. А как тут – так пара слов, и все. - Он тяжело вздохнул и прижался к нему.

- Каюсь, бессилен против твоего невероятного обаяния, забываю слова, теряю мысли, - сквозь зубы процедил он и выкрикнул в отчаянии: - Тема, сделай что-нибудь!

Артем беззвучно засмеялся – Николай понял это по тому, как завибрировало его тело – и к вящему облегчению Николая начал что-то делать.

 Ужин был сервирован около полуночи. Николай усердно мешал Артему готовить, стоя у него за спиной и настойчиво изучая шею и покусывая плечо, тот непрерывно, но очень самодовольно возмущался этим и прижимался к нему всем телом. Когда ужин был наконец готов, Николай уселся на своем излюбленном месте, Артем переминался около стола, не желая усаживаться. Николай в шутку похлопал себя по колену и был немало удивлен, когда Артем уселся на нем. Мальчиком он был некрупным, но тяжелым и костистым, подумал Николай, но мужественно терпел неудобства во имя благой цели, которую очень отчетливо себе представлял.

 Ужин был окончен, Артем все так же сидел у Николая на колене, прижимаясь, и терся носом о его волосы. Его неожиданная молчаливость показалась Николаю подозрительной, и он осторожно поинтересовался:

- Солнце мое, у тебя все в порядке? Или ты что-то там набедокурил страшное? Отделение хоть цело осталось, или тебе его возмещать за свой счет?

 Артем выпрямился, встал и отошел. Он начал убирать посуду, а Николай растерянно вслушивался в звуки, пытаясь хоть как-то определить его эмоции. Он начинал подозревать, в чем причина такой внезапной отчужденности.

Артем остановился перед столом.

- Я маме рассказал, - скороговоркой произнес он. Николай с недоумением услышал в его голосе робость и отчаянную решимость.

- Что? – осторожно спросил он; подозрение становилось все сильней. 

- Ну, что я, ну... С тобой. – Артем мялся и переминался, стоя все так же за столом.

- И что мама?

- Повозмущалась немного, сказала, что я лопух непутевый и это ей наказание за ее тяжкие и бесконечные грехи и особенно за увлечения, - Артем попытался прозвучать легкомысленно, но неуспешно. Николай подбадривающе улыбнулся и ласково сказал:

- Она ведь не выгнала тебя из дому? От такого сына не отказалась?

- Нет, конечно! – возмутился Артем. И снова повисла пауза.

- И?

- Они нас в гости зовут, - выпалил Артем.

- Когда?

Николай был удивлен, снова услышав тишину. И ему казалось, что тишина эта была недоуменной.

- Ты пойдешь? – настороженно спросил Артем.

- Конечно, - невозмутимо сказал Николай. – Ты против?

- Они хорошие, немного шумные, но хорошие, правда! – быстро заговорил Артем. – Я им про тебя рассказал, и что ты такой замечательный, и хороший специалист, и все такое, так что не надо их бояться, правда!

- Тёма, сокровище мое, я уже согласился и уже не боюсь, - усмехнулся Николай. – Как насчет выпить чего-то в предвкушении знакомства с родителями?

Звуки, сопровождавшие чайную церемонию Артема, казались Николаю подозрительно недовольными.

- Чай, - буркнул Артем, ставя перед ним чашку. Николай перехватил его руку и притянул к себе.

- Что такое? – благодушно поинтересовался он.

- Ничего, - пробурчал Артем, не пытаясь вырваться.

- И именно поэтому ты бьешь посуду, в исступлении рвешь волосы и порываешься выброситься из окна?

Артем засмеялся и уселся рядом. Откинувшись на Николая, он пристроил голову у него на плече и удовлетворенно расслабился.

- Коля, - тихо позвал он.

- Да?

Артем выпрямился и аккуратно положил руку ему на колено, как будто был настороже и готов убрать ее в любой момент.

- А ты своим собираешься про нас рассказать? – выпалил он, после того как собрался с духом.

Николай засмеялся и обнял Артема.

- Я уже рассказал, - успокаивающе произнес он. – Они хотят с тобой познакомиться, но мама посоветовала не принуждать тебя к спешным действиям. Если хочешь, можем выбраться к ним на следующих выходных.

Артем повернулся к нему, заглянул в лицо и, не сдержавшись, провел пальцем по добродушно улыбавшимся губам Николая. Он сам заулыбался похожей подбадривающей улыбкой и спрятал лицо у него на плече. Николай ласково провел рукой по его спине и прикоснулся губами к волосам.

 Алеша был рад тому, что госпожа Хартман очень удачно ушла в отпуск. Он был один, не считая пары коллег, занимавших отдельное бюро, и никто не мешал ему рыться в интернете в свое удовольствие, конечно с учетом обычной для него производительности. Херр Дайхман отсутствовал на своем рабочем месте чаще, чем присутствовал, и безначалием можно было пользоваться всласть, чем Алеша и занимался, усердно обзванивая различные отделы Министерства здравоохранения, миграционной службы и клиник. Оказалось, что правила по признанию иностранных дипломов разного уровня академичности очень даже отличаются от тех, что были в начале двухтысячных, а с первого января вообще новые куда более лояльные введены, но ужесточены требования к знанию языка. И если за документами дело не станет – Алеша сертифицированный переводчик, переведет дипломы и заверит переводы, составит резюме и автобиографию так, чтобы Льва даже в Чарите Берлин захотели взять, то с языком напряг. Нет, за тот злосчастный месяц в Аахене Лев немало слов нахватался, да и неделя в Ростоке показала, что все его заверения в том, что к языкам у него ни малейшего таланта, не более чем кокетство, но уровень экзамена все равно достаточно высокий – не потянет он, надо основательно учить язык. С кардиохирургической клиникой повезло, ее главврач в свое время около пяти лет отработал в Ленинграде по обмену, был очень высокого мнения о медицинских школах бывшего СССР и с удовольствием рассмотрел бы документы потенциальных кандидатов оттуда. Дело было за малым. За согласием этого товарища (Алеша уже не стыдился называть его другими словами, и «животное» было самым нежным); а товарищ Ковалевский хранил молчание.

 Алеша подготовил выдержки из законодательства, составил список того, что ото Льва требуется для того, чтобы представиться в местных клиниках, накатал письмо на -дцать килобайтов, в котором в свойственной ему европейской политически корректной манере рассыпался в благодарностях, восторгах и прочем восхищении по поводу неожиданного, но такого приятного визита, и сообщил, чем занимался последние вот уже почти пару недель с того момента, как Лев отчалил к родным пенатам. Он вкратце объяснил, о чем документы, рассказал о клинике в Ростоке, с которой связывался, рассказал, что скучает и насколько сильно, и выразил надежду, что Лев не расценит его письмо как ультиматум, а просто как информацию к размышлению. Алеша еще раз перечитал и отправил письмо и принялся за очередной документ, который вроде как и по работе делать должен. Свою почту он уже и не проверял, не особо рассчитывая на энтузиазм Льва, и пытался не думать о причинах молчания. Странным образом Алеша был спокоен. Он тосковал, скучал, ему не хватало теплого тела под боком – даже странно, что всего неделя ему понадобилась, чтобы привыкнуть. Но он не сомневался, что Лев объявится. Просто ему нужно время. То, что Алеше особой проблемой не казалось, было подобно обрушению центра мироздания для Льва – признание своей зависимости от другого человека. По большому счету, если уж речь шла об Алеше, это командировочное сумасшествие попало на основательно подготовленную почву, поэтому он так легко принял Льва, и не было никаких трудностей, сопротивления и внутреннего раздрая. Но для Льва их связь оказалась чем-то странным, чуждым. Столько времени прошло, прежде чем Лев решился проверить себя лицом к лицу с Алешей. Судя по всему, проверка была пройдена. И теперь, насколько Алеша мог судить, он еще сильней постарается с собой совладать и заработает основательную такую неврастению. Или наоборот, он примет все как есть. А вообще, не стоит забывать, кто он там – начальник, однако. Алеша ласково улыбнулся. Начальник, в майке и вытертых джинсах, сосредоточенно играющий в Angry Birds, положив ноги на стол. Алеша проверил, есть ли он в скайпе, и почти не удивился, что его там не было.

 Оглядываясь назад, Алеша понимал, что благодарен родителям, принявшим за него такое непростое решение- перебраться на ПМЖ в Германию, когда он был еще подростком. Он был избавлен от многих и многих проблем по обустройству здесь. С другой стороны, у него перед глазами было немало примеров – людей, которые так и не смирились с тем, что они больше не в России. Алеша, Марат и многие другие знакомые, которые учились в школе в родной неметчине, особых проблем не испытывали. Да, держались кучками в соответствии с национальностями, да, ощущали подозрительные взгляды, да, бравировали русскостью. Но как-то активно общались с другими, дружили, бегали на всякие вечеринки, впитывали юношеский слэнг помимо академического и очень громоздкого немецкого, открытыми глазами смотрели на особенности аборигенов, которые им самим были незнакомы и в чем-то даже чужды (Алешу, например, немало развлекла поначалу страсть немцев есть бутерброды – тонкие пластинки хлеба с творогом, приготовленным на местный лад с травами, и ветчиной поверх – ножом и вилкой, а булочки с той же ветчиной и листом салата, вложенными внутрь, исключительно руками и на ходу), а потом признавались, что так даже удобней. Марат, побывавший на той родине и посмотревший на медленно загибавшиеся деревни, странный набор продуктов в магазинах – частью даже малосъедобных   и полное пренебрежение дорогами, чистыми туалетами и столовыми приборами, вернувшись, заявил, что родина родиной, а теплый сортир телу ближе. Его сверстники с таким же, как у него, иммигрантским бэкграундом, не особо обращали внимания на национальность тех, с кем дружили. Многие завязали крепкую и долгосрочную дружбу именно с немцами. Это с его стороны. А с другой, были его родители, да и многие другие, как правило люди постарше, кто активно смотрели российское телевидение, были осведомлены о самых распоследних событиях в российской политике и шоу-бизнесе и при этом совершенно не знали ни местных политиков, ни местных «звезд». «Дым отечества» им был куда более сладок и приятен, и они усердно развешивали на стены ковры, на фоне которых особенно пикантно смотрелись огромные плазменные телевизоры, забивали огромные холодильники тарелками с холодцом и тазиками с салатом оливье (тут Алеша не мог не ухмыляться, читая названия марок: Grundig, Hanseatic, куда реже какие-нибудь экзотические LG или Philips), цеплялись за турецкие кожаные куртки и плащи и меховые шапки и активно ездили на концерты российских звезд третьей свежести, которые в великом множестве занимались чёсом по городам и весям демократической Германии. Агентство ОБС работало не менее исправно, снабжая информацией о том, как понадежней обдурить государство и не попасться. Русскоязычные газетки ярко-желтого цвета изобиловали сведениями о всяких разных трекерах, позволяющих скачивать фильмы, песни и клипы и не попадаться при этом, хотя Германия очень строга на счет копирайта. Ходили легенды о том, как знакомый знакомого свояка смог договориться с полицаем, который его остановил за управление автомобилем в нетрезвом виде. И хотя сам человек не раз попадался в руки неумолимого правосудия и платил штраф в ста процентах случаев, и все его знакомые попадались, но легенды все так же ходили, и было что-то в этой иррациональной вере в справедливость по-русски, греющее душу и вдохновляющее тех, кто так и не мог или не захотел освоиться на чужбине. Хотя при этом Алеша очень сильно подозревал, что по приезде на «родину», которую они так воспевали в кухонных дифирамбах, они бы имели солидные проблемы в виде забытых слов из обиходного словаря и когнитивного диссонанса от простой и жестокой действительности там, ориентированной на выживание, а не на улучшение качества жизни.

 Были и третьи. Те, кто был связан с родиной наподобие легендарного Антея, те, кто действительно чахли вдали от родной земли. И Алеша мог вспомнить не один пример семей, которые в полном составе возвращались домой, потому что не смогли найти себя. В силу разных причин, начиная от отсутствия друзей и заканчивая иррациональными аргументами в виде тоски по родным российским березам. Березы-то росли и в Германии, и немцы считали их своим национальным деревом, но попробуй объясни это тем, кто был в состоянии чувствовать себя хорошо только там, где кругом была слышна русская речь, где хамили тебе, и ты с наслаждением мог хамить в ответ, где улыбались редко, но зато искренне и широко, и где ты знал, что твоя способность найти нужного человека, способного решить проблему в обход закона, пусть и за приличную мзду, может найти применение на каждодневной основе. Алеша знал и таких. С парой человек он спорадически общался; и интересным образом они хаяли все вокруг, но в самом тоне этих хаяний было глубокое удовлетворение, что они дома, и попробуй-ка поругать те реалии им в унисон – тут же ополчались на тебя. Он вспоминал пятничные посиделки в номере Татьяны Николаевны, и признавался, что это удовлетворение присутствовало в очень злоязычных разговорах о тамошнем начальстве, СМИ, полиции, шоу-бизнесе и соседях. Глава делегации Ковалевский Л.М. при этом помалкивал, когда присутствовал, потому как у него рыльце было в пушку: хотел он или нет, но относился именно к начальству. А большего Алеша сказать не мог. В эту неделю они мало говорили на экзистенциальные темы. Все больше о быте да о работе. И поэтому был ли Лев – его Лев – человеком, способным акклиматизироваться на чужбине, не способным, но чувствующим себя лучше в комфорте, или тем, для кого сверхъестественная и иррациональная связь с родиной не была пустым звуком, Алеша не мог сказать.

 Суббота начиналась привычно рано. Алеша включил компьютер, уселся пить кофе и мечтательно пялиться в окно; пришло сообщение в скайпе ото Льва. Алеша перечитал его и по-детски обрадовался: Лев спрашивал: «Говорить можешь?». Алеша мог. Даже если и не мог, выкрутился бы и все равно говорил. Он делал себе бутерброды, жевал их и слушал, как Лев рассказывал, что Николай, гад такой, совсем заигрался в любовь и не обращает на него внимания, что через две недели заканчивается срок приема заявок по первому тендеру на строительство нового операционного корпуса, а в понедельник начинается рассмотрение заявок по второму, помельче, и у него идиотское нехорошее предчувствие, в которое верить – себя не уважать. Что его задолбала жара, по которой молоко киснет на глазах, а на озеро вырваться получается только в воскресенье. Что стены дома прогрелись, и теперь в квартире душегубка. Алеша рассказывал, что Марик с Тобиком свалили в Испанию, и Марик умудрился познакомиться с карманником, пытавшимся стащить у него портмоне, а потом напившимся за их счет. Что он еще неделю будет один в офисе, потому как Хартманша сослалась на гипертонический криз, в который Дайхман не очень-то поверил, но сделал хорошую мину при плохой игре, а Алеше светят хронические сверхурочные, зато они будут оплачиваться. Он угукал, когда Лев говорил, говорил, говорил, и когда чувствовалось, что ему нужно было просто выговориться. Иногда Алеша очень отчетливо понимал, что Льву важно было его мнение, но это было так неловко и так убого выражено словами, что Алеша умиленно улыбался, хотя говорить по предложенной теме пытался серьезно: обидится ведь, «животное» - он ведь со всей душой, а Алеше тут хиханьки. Иногда повисали паузы, глупые и неловкие, и Алеша понимал, что сказать-то больше и нечего, а срываться в банальный флирт было как-то непристойно. Пауза затягивалась, а потом они оба начинали одновременно говорить о каких-то глупостях, смеялись и возобновляли разговор, постепенно становившийся все более глубоким.  Алеша косился на время разговора и нисколько не удивлялся тому, что пошел уже четвертый час. Он молчал и слушал, как молчал Лев. Наконец Лев вздохнул и глухо сказал:

- Ладно, пойду я в магазин схожу, а то у меня даже мыши дезертировали.

- Хорошо, - после паузы отозвался Алеша. – Я, наверное, скручусь на пляж. Море вроде теплое. И ветра почти нет.

- Хорошо. – Лев помолчал. – Ты ведь завтра будешь дома?

- В смысле? – недопонял Алеша.

- Я бы тебя еще раз набрал, - буркнул Лев.

- Я могу скайп на телефоне установить, - растерянно сказал Алеша.

- Ну так установи! Ладно, все, пока. А то у меня скоро темнеть начнет.

 После затянувшейся паузы Лев отключился. Алеша сидел, открыв рот, и смотрел на окно скайпа. В принципе, можно было бы и обидеться. Наверное. На его лицо наползла улыбка. Он потянулся и коснулся кончиками пальцев маленькой фотографии на аватаре.

 Погода была прекрасная, море было огромным, песок горячим; Алеша вернулся усталый и счастливый. Волосы висели сосульками, слипшись от соленой воды, плечи подозрительно ныли, и горело лицо. Он сходил в душ, намазался всякими разными кремами и натянул совсем легкие домашние брюки, которые мягко облегали ноги и создавали блаженное ощущение прохлады. Он сделал чай, взял яблоко и поплелся включать компьютер. Почты навалило за первый выходной день неприлично много; Алеша сортировал ее, а иногда и просто удалял. И споткнулся о письмо от Льва. В ответ на его полотно с вербальными реверансами Лев отозвался парой небрежных строчек, в которых уведомлял, что отлично осведомлен, что Алеша языком работает хоть куда, и не стоит грузить его бедные административные мозги таким объемом куртуазностей. Алеша захихикал и начал загружать приложения. Потом он просматривал сканы документов, приоткрыв рот, и понимал, что работы ему подвалило изрядно: всяческих документов этот товарищ нахапал изрядно, и переводить их предстоит не один день. Алеша ликующе улыбнулся: Лев не сказал «да». Но он и не сказал «нет». Он подскочил и понесся за чаем. В конце концов, до полуночи времени еще хватает, хотя бы пару штук из этого вороха можно перевести.

 Солнце висело над морем. Белоснежные чайки бродили по темно-белому песку, громко негодуя, что их мало кормят. Марат рассматривал их, прищурив глаза. Алеша смотрел на линию горизонта.

- Сволочи жирные, - наконец выдал Марат и отвернулся от пляжа. Алеша покосился на него, соизволил закатить глаза и снова уставился на горизонт. – И что ты на меня смотришь так, как будто я тебе золотой запас Кипра должен? Или ты в зеленые записался и теперь всяких букашек защищать будешь? – Марат выпрямился и подозрительно осмотрел Алешу.

Алеша лениво помотал головой и отпил пива. По горизонту медленно проплывал океанский лайнер.

- Тоби предлагал на нем покруизить, - неожиданно выдал Марат.

- На нем? – Алеша заинтересованно уставился на лайнер.

- Ну или каком еще. Чисто океанский круиз. – В голосе Марата прозвучало что-то похожее на пренебрежение. Алеша заинтересовался необъяснимо негативной оценкой предложения Тобиаса – обычно любые его инициативы Марат воспринимал на ура.

- И что ты?

- А что я? – огрызнулся Марат. Он ссутулился, нахохлился и отвернулся в другую сторону.

- А что ты? – Алеша ткнул его локтем в бок. Марат в ответ издал невнятный звук, похожий на недовольное урчание.

Алеша скрестил ноги. Сидеть на парапете и глядеть на суда всевозможного водоизмещения и предназначения было интересно. Первые три часа. Потом надоедало. Но когда сидишь на парапете променада, видишь не только их. Видишь море, небо, облака. И обмениваешься при этом незначительными фразами. Как будто от их наличия или отсутствия что-то изменится. Но и просто молчать было невозможно. Только не Марату.

Он свалился на несчастную Алешину голову в девять утра субботы, за что Алеша был ему бесконечно неблагодарен, что и высказал, и высказывал потом на протяжении всего пути в Варнемюнде. Марат не обращал на него внимания, сначала лавируя между толпами таких же, как они, курортников, затем наподобие борзой зарываясь в железнодорожный вагон и спеша к свободным местам, а затем с умным видом глядя в окно. Алеша угрюмо рассказывал Марику, что китайцы во времена династии Синь, а также династий Сунь, Дунь и Плюнь с ним бы сделали за такое своевольство. Марат упрямо смотрел в окно, но ухо держал направленным строго по курсу источника звуковых волн, время от времени одобрительно моргая. На вокзале в Варнемюнде он сунул Алеше стакан с капуччино, сам демонстративно купил себе колу из холодильника и резво направился к променаду.

Они шатались по бульвару, зависая у очередных лотков с поделками, пробовали очередной сорт пива или копченую очередным фирменным способом рыбу, обменивались короткими обрывками фраз и шли дальше. Алеша поймал себя на мысли, что они избегают друг на друга смотреть, но при этом странным образом действуют практически синхронно и пребывают в постоянном напряжении, как будто ждут друг от друга чего-то. После двух часов почти бесцельных шатаний они уселись на парапете, свесили ноги и начали созерцать линию горизонта, изредка поднимаясь, чтобы купить еще пива.

- Старика нашел, - неожиданно пробурчал Марат.

- Это ты о чем? – осторожно поинтересовался Алеша, сосредоточенно пытаясь вспомнить, что он такого сказал, что могло ранить могущую оказываться необъяснимым образом и в самых невообразимых местах чувствительной натуру Марика.

- То, что мне почти тридцать, еще не значит, что я старпёр и только и заслуживаю, что на круизных лайнерах кости жарить! – Марат от возмущения даже встал, сделал пару шагов в одну сторону, распугав чаек там, пробежался в другую, попереминался там и вернулся к Алеше. Усевшись на прежнее место, он посопел и отвернулся. Алеша с полупьяным интересом созерцал метания Марата. – Нет, ты понимаешь! Мы типа год знакомы скоро будем, и по этому поводу он хочет устроить нам подарок. Кругосветный круиз. На таком вот Аидовском лайнере.

Марат уставился вдаль и замолчал. Алеша посмотрел на него повнимательней. На голову Марик натянул идиотскую скаутскую панамку, и в тени ее полей его лицо с угловатыми и подвижными чертами казалось особенно выразительным. Алеша, будучи в особом благодушном настроении, приправленном изрядным количеством самого разнообразного пива, с глубокомысленным видом созерцал игру эмоций во всех этих изломах и светотенях. Марат повернулся к Алеше и попятился.

- Я недоступен! – предупредил он, с настороженным интересом рассматривая Алешу. – Ты же тоже, вроде, - подумав, изрек он и снова уставился на горизонт.

Алеша только вздохнул в ответ.

- Твой Карлсон хоть обещал вернуться? – беспечно спросил Марат.

- Так что там за история с геронтологией? – в ответ спросил Алеша.

Марат задумался. Ухватился за смартфон и уткнулся в экран носом, тыкая в экран с сурово сведенными бровями. Наконец ликующе вскинул голову и с самодовольным видом спрятал смартфон.

- Вот за что я тебя уважаю, Шерер, - напыщенно провозгласил он. – Так это за твою ерундицию.

Алеша усмехнулся и отпил пива.

- Счастье привалило, - согласно пробурчал он.

- Алекс, ты понимаешь, на кого я буду похож, если все-таки совершу этот круиз с Тоби?

- На содержанку? – предположил Алеша. – Конкубину? Метрессу?

- Я запомнил, Шерер, и обязательно погуглю! – угрожающе предупредил Марат. – Но вообще нет. Все хуже.

Алеша стянул очки и уставился на него широко раскрытыми глазами.

- Куда хуже? – обалдело спросил он.

- На старпера я буду похож, на старпера! – Марик подался ему навстречу. – Следующий шаг: красить волосы в каштановый цвет, следующий: мерседес S-класса. Чтобы всякая шпана пальцем вслед показывала и ржала. Нормальные люди на Ауди, и я как лох на мерседесе. С круизным загаром. И в рубашке с попугаями. Мне тридцать лет! – возопил Марат и тут же осекся: - Будет, и совсем нескоро. Я молод, а меня в круиз загнать хотят!

Алеша задумчиво почесал темя.

- То есть ты сейчас мечешь икру, потому что Тобиас решил, что тебя должен вдохновить круиз? Но если он тебя не вдохновляет, то скажи ему, в чем проблема? – недоуменно произнес он.

Марат сдулся и замялся. Он поосновательней натянул панамку на голову и поерзал.

- А если он обидится? – виновато предположил он.

- Не знаю, по-моему он куда больше обидится, если ты все-таки поедешь и будешь в процессе страдать.

Марат оживился.

- Но вот не понимаю, почему ему стрельнула эта идея? – переменив позу, пристроив панаму поудобней и подергав ногами, произнес он.

- Стабильность, - Алеша лениво пожал плечами. – Статус. Круизы вообще много чего символизируют. Особенно для устоявшихся пар.

Марат посмотрел на него очень заинтересованным взглядом.

- Продолжайте, профессор, продолжайте, - масляным голосом произнес он.

Алеша усмехнулся и покачал головой.

- Нет, про устоявшиеся пары я бы еще послушал, особенно если бы ты про это на нашем примере гнал. Мы действительно такие, - самодовольно признал Марат. - Но вопрос остается. Что делать? Я не хочу в море! Там качка, сыро, солено, акулы, кракены, в конце концов!

- Предложи альтернативу, - буркнул Алеша, отворачиваясь. – Ладно, давай, вставай, пойдем как цивилизованные люди в кафе посидим.

- Алекс, почему в тебе нет романтики? – начал негодовать Марик, вставая. – Почему сразу в кафе? Можно же было еще посидеть. Эх, сухарь ты, Шерер, и цивилизационист. Я так понимаю, ты даже в гости ездишь со своим рулоном туалетной бумаги.

Алеша искоса посмотрел на него, но промолчал.

- А вот скажи мне, мой переобразованный друг, - азартно спросил оживший Марат. – А что можно предложить такое, только не в море?

- Восточный экспресс, - Алеша закатил глаза.

 Хуже хандрившего Марата был только Марат жизнерадостный. А на данный момент жизнерадостность била из него гейзером. Они попили кофе, пообедали, еще попили кофе, неспешно добрели до железнодорожного вокзала, дождались электричку, уселись в вагон и доехали до своей станции под сопровождение трескотни Марата, зачитывавшего откопанные в интернете предложения, обсуждавшего его достоинства и недостатки, толкавшего Алешу, который стоически сносил все издевательства над собой, время от времени позевывая, возмущавшегося тем, что Алеша не приходит в восторг наравне с ним, и чуть ли не рвавшегося позвонить Тобиасу, который был вынужден провести выходные вдали от дома.

 Алеша попытался избавиться от Марата, но тот вцепился в него словно репей, увязался в супермаркет, лично купил бутылку рома, заявив, что гениальную идею по отвлечению Тобиаса от маритимной темы празднования устоявшести их пары следует обмывать основательно, а что подходит для этого лучше, чем напиток маритимных разбойников, они же пираты, но не пошевелился заплатить за ром и всю дорогу до дома давал Алеше советы по поводу того, как правильнее нести такие тяжелые пакеты.

 После того, как была прикончена половина и Марат устроился рядом с Алешей, лениво переключавшим каналы, он неожиданно спросил:

- Кстати об устоявшести пар. Твой Лионель Шмидт как поживает в далекой и экзотичной Сибири? Нормально долетел, птичка? Куда собирается на зимовку?

Алеша закаменел.

 Тема была бесконечно сложной и до неприличия коварной. Что бы и как бы он ни думал, каковы были соображения Льва, оставалось только догадываться. Кажется, у него на работе не все гладко. Но понять это можно только по дерганым ответам и судорожным попыткам сменить тему, хотя раньше он мог часами рассказывать о том, какой у их больницы будет операционный корпус, какое они закупили оборудование и в каких центрах проходят стажировки его сотрудники. Лев раньше с уважением относился к осторожным замечаниям Алеши, но сейчас едва ли слышал их, погруженный в невеселые думы. Он пару раз просил Алешу проверить перевод тезисов на английский и еще несколько раз непосредственно перевести на немецкий, но любая попытка Алеши поговорить по-немецки с ним наталкивалась на угрюмое и упрямое противостояние. Алеша перевел и заверил все документы, которые Лев прислал ему, составил резюме и ничтоже сумняшеся отослал пакет заведующим местными клиниками. Один из них отозвался в течение недели, предлагая кандидату явиться на собеседование. Льва такой интерес к его достижениям привел в необъяснимое раздражение, и Алеша отступил. На все вопросы о том, как дела, Лев отвечал односложно и недружелюбно; Алеше как-то удавалось не обижаться слишком часто и не впадать в оскорбленное молчание, хотя поводов было предостаточно. Периодами Алеша не выдерживал и отказывался с ним общаться. Его хватало на три дня такого выматывающего молчания и хватило бы и на четвертый, но Лев писал в сообщениях что-то частью ласковое, частью требовательное, и Алеша сдавался, отзывался, и все продолжалось. Это напоминало Алеше фразу про чемодан без ручки; казалось бы – бросить его, больше никаких других рациональных вариантов. Но только никто не мог сказать той пары фраз, издать того смешка или так протянуть: «Ла-адно тебе», чтобы мурашки бежали по коже, лицо пылало и внутренности завязывались в узел, и это если тактично обойти другие, куда более выдающиеся физиологические реакции организма. А еще Лев ждал Алешу. Чуть ли не начиная со второй недели по приезде он требовал, чтобы Алеша озаботился визой, потому что вторая неделя августа совсем не за горами, а потом выяснял, что за самолет, когда прилетает, и прочее. Алеша вслух возмущался таким навязчивым контролем, но ночью, лежа, закрыв глаза, и счастливо улыбаясь, тихо радовался этой же самой требовательности. А Лев рассказывал про ремонт в аэропорту, про то, что по статистике, 85 % самолетов не приземляются вовремя, что если он все-таки не сможет встретить Алешу, то чтобы тот не вздумал садиться в левую машину к левому частнику, и триста раз рассказал, какие цены за извоз можно считать приличными, если все-таки совсем плохо будет. Алеша слушал, частью запоминал, а сам сидел, прикрыв глаза, и слушал его голос, уверенный, настойчивый, убедительный и где-то в самой глубине волнующийся, и эту нотку не могли скрыть от Алеши никакие помехи, никакие расстояния, и Алеша, снова расслышав ее, заряжался энергией до окончания следующего сеанса – уже с угрюмым Львом.

 И как объяснить это Марику? Который сам по себе был той еще вертихвосткой, но был готов на многие жертвы ради Тобиаса; Алеша подозревал, что не в последнюю очередь из-за стабильности, которую он обеспечивал Марату, и какого-то экзистенциального спокойствия, которым тот от него заражался, а уж Марат в свою очередь обеспечивал веселенькие расцветки в доме, часто в виде ярких фотографий или странных картин – мало ли чем он мог увлекаться. Именно это спокойствие и основательность их жизни и ценил Марат, и попытка Алеши даже намекнуть ему на то, что у них со Львом этой основательности и спокойствия нет ни на грамм, приведет к тому, что Марат вернется к состоянию объявленной войны, очень обстоятельно игнорируя почти дружеские отношения, которые установились у него к концу пребывания Льва в Германии. А этого не хотелось. Поэтому Алеша пожал плечами и равнодушно сказал:

- Не знаю. За такими вопросами не ко мне.

- А к кому? –Марат облокотился о спинку дивана и заглянул в лицо Алеше. – Алекс, только не говори, что ты пошел на компромисс со своей домоседской натурой и согласился на любовь на расстоянии. Ну не по-ве-рю!

Алеша потянулся за бутылкой и плюхнул рома в стаканы. Марат закатил глаза и застонал. Он откинул голову на спинку дивана, застыл в томной позе, поупивался своей артистичностью; но Алеша не то что не восхитился ею, а даже не обратил внимания, и Марик потянулся за своей порцией.

- Что, в Багдаде не все спокойно? – глядя перед собой и держа стакан на уровне глаз, беспечно поинтересовался он.

Алеша молчал, разглядывая золотистую жидкость.

- Давай, за устойчивость, - сказал он и чокнулся с Мариком. Все так же не глядя. Марат выпил, отставил стакан и развалился на диване.

- Я очень устойчиво устроился. Можешь ошеломлять меня своими страданиями, - величественно сообщил он.

Алеша посмотрел на него и устроился рядом.

- Было бы чем ошеломлять, - подумав, сказал он, глядя в потолок. – Он там, я здесь, и мы не собираемся съезжаться. И кажется, это едва ли изменится. – Алеша помолчал. Марат осмотрительно не отвешивал своих шуточек, дожидаясь, когда Алеша начнет выплескивать душу. Алеша же пытался как-то отделить главное от второстепенного, а потом еще и пропустить это через цензуру, памятуя, что не хочет настроить Марика против Льва. В результате не осталось практически ничего, что могло бы быть сообщено. И он пожал плечами.

- А ему здесь работу найти? – глуховато спросил Марат. – Тоби, например, говорил, что Hausarzt'ов (1) не хватает, да и просто Facharzt‘ов (2) – вон, его Hausarzt на пенсию ушел, а другой так и не появился, он теперь вон, в соседнюю деревню ездит.

- Ему год надо будет апробацию в клинике проходить. Даже с кандидатской степенью; можно будет потом доктора получить, но тоже сложно, только если профессор какой к себе возьмет. И только потом его к самостоятельной практике допустят. – Алеша помолчал. – Я в принципе уже отправил его документы в министерство, чтобы их там рассмотрели. Только это не быстрая песня.

- Зачем? – Марат повернулся к нему и уставился на Алешин профиль с плотно сжатыми губами.

- Чтобы подтвердить квалификацию. Профессор Швизов обещал поспособствовать, чтобы как можно быстрей и как можно объемней подтвердили, - Алеша дернул плечами и прикрыл глаза. – Он вроде с министром вместе учился, с парой руководителей рефератов знаком. Но ты же сам знаешь немецкую бюрократию. Был бы он из какой Словении или Литвы, и проблем было бы на порядок меньше, потому как страна -  член ЕС, соответственно образование частью просто автоматически признается. А тут немало придется побегать. Ладно профессор согласен даже платить ему во время этой Probezeit (3), и неслабо.

Алеша молчал, молчал и Марат. Он ждал, что Алеша добавит что-то еще, как-то еще прояснит ситуацию, но тщетно. А любопытный червячок назойливо шевелился внутри, так и подзуживая задать вопрос. Марат не сдержался:

- А он сам?

Алеша скосил глаза. Снова уставился в потолок. Пожал плечами.

- Молчит.

Марат опустил голову на грудь.

- Только не говори, что он руками-ногами за родину держится, - хмуро бросил он. – Как мой кузен, прямо. Женился на девке из соседнего колхоза и умотал обратно под Караганду. Как же, соскучился по родной земельке, а тут дома неправильные, лето неправильное, коровы неправильно мычат. Ну что, пашет по шестнадцать часов в сутки и получает в месяц столько, сколько я за три часа зарабатываю. Зато на родине.

- Каждому свое, Марик. – Алеша отвернулся от него.

- Знаешь, если бы мне тогда не надо было квартиру искать, я бы к Тоби не переехал. Так бы и тискались по выходным. А так Miete (4) взодрали так, что не продохнуть, я и съехал. А жить было негде, - неожиданно признался Марик.

- А мне сказать в падлу было?! – оскорбился Алеша. – Мог бы ко мне въехать!

Марик плутовато прищурился.

- Ты бы меня уже на второй день подушкой придушил, Алекс, - снисходительно заметил он. – Ты вообще та еще зануда. - Марат похлопал его по спине. – Нет, я знаю, конечно, что ты бы меня терпел много и еще больше. Только не то это, совсем не то. А с Тоби – то.

 Алеша усмехнулся и покосился на Марика. В этом был весь он. Логики в его поступках не прослеживалось ни на грамм, спроси его, почему он поступал так или иначе – он очень сильно озадачится, а потом наверняка и обидится, что его думать заставляют. Но он совершенно удивительным образом обладал каким-то невероятным инсайтом, умудряясь из ниоткуда получать знания любой степени сокровенности. Алеша попытался представить, как это бы выглядело – терпеть Марика на круглосуточной основе, и содрогнулся. Он покачал головой в явном недоумении и снова потянулся за бутылкой, чтобы разлить остатки рома.

 Марат навязался лично проводить Алешу в аэропорт. Он объяснил это тем, что его, кровиночку, несамостоятельного и беспомощного такого, по дороге наверняка ограбят, снасильничают или черепахи дотопчут. Алеша посмеивался, но подозревал, что ему просто хотелось сбежать от ремонта, который затеял Тоби. Он с серьезным видом сидел в машине, чувствуя себя забавным образом неудобно на комфортном пассажирском сиденье, а Марат виновато ерзал слева от него, косился и явно что-то хотел спросить.

- Марик, я с готовностью отвечу на любые твои вопросы, кроме вопроса о смысле жизни, - ехидно сказал Алеша.

- Ты же не собираешься там оставаться? – выпалил Марик и жалобно посмотрел на него. Он склонил голову к плечу, умильно похлопал ресницами и попытался как можно более виновато улыбнуться. В сочетании с плутоватыми глазами и лукаво вздернутыми уголками рта это выглядело не особенно правдоподобно.

- Нет, - Алеша покачал головой. – Да и что я там буду делать?

- Это хорошо, - Марат довольно кивнул головой и взялся за руль. – И ты только на неделю? Точно только на неделю? А то знаю я тебя, и этого твоего Лионеля Шмидта тоже. Как взбредет что-нибудь в голову, так не отмашешься от вашей предприимчивости.

- И это говоришь ты, - осуждающе отозвался Алеша. – На Стаса Михайлова в Лейпциг не мы с тобой ездили?

Марат содрогнулся.

- Ой, не напоминай, даже Хайно куда лучше, - пробормотал он. – Но надо же было посмотреть, что его недаром хают!

- Марик, самолет, - напомнил Алеша.

- Да, самолет, самолет, - пробурчал Марат.

Марат хвостиком тянулся за Алешей сначала к регистрационной стойке, потом к посадочным воротам, а потом долго стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу.

- Ладно, - наконец решился он. – Передавай твоему каэмэну привет, и чтобы не дурил человек, а думал головой, а не копчиком. И ты там сильно не задерживайся.

Алеша улыбнулся и кивнул. Марик исподлобья посмотрел на него и резко обнял.

- Ты точно возвращайся! И скажи, когда возвращаешься, чтобы я тебя встретил, - буркнул он, резко отстранился от него и сбежал. Алеша хмыкнул и пошел на посадку.

 Алеша уселся в кресло, прочитал сообщение от Льва, улыбнулся счастливой и растерянной улыбкой и убрал телефон. Лев сообщал, что эта дурацкая разница во времени совсем ему спать не дает, но самолет вроде по расписанию прилетает. Алеша покосился в иллюминатор. Солнце медленно скатывалось за горизонт, значит, там была почти полночь. А прилетает он ранним утром. И Алеша закрыл глаза, думая, что Лев может вполне не спать всю ночь, упрямо дожидаясь его. Почему-то мысль была особенной приятной, и под ее ласковое повторение Алеша задремал.

Лев стоял поодаль от ворот и настороженно высматривал его. Аэропорт был совсем непохож на те, в которых Алеша побывал. Он был больше, но более необжитым, и в нем странным образом смешивались элитные отделочные материалы и отчаянно совдеповское покрытие. Сильно эклектично. И освещение было дурацким. Или Алеше показалось, и не мертвый свет этих ламп был причиной теней, залегших под глазами у Льва. И кажется, в июне он был не таким осунувшимся.

Алеша подошел к нему и с безопасного расстояния тихо сказал:

- Привет.

Лев оглядел глазами помещение, буркнул: «Привет», - и кивком головы в сторону указал, куда идти. Он протянул руку и требовательно посмотрел на Алешу. Тот растерялся. «Сумку давай», - пояснил Лев.

- Да я сам справлюсь, - отозвался Алеша.

- Давай сюда, - недовольно приказал Лев. Алеша подчинился. Кажется, можно обидеться на такую выходку, подумал он и попытался поспеть за Львом, целеустремленно и очень быстро зашагавшим к выходу.

Лев бросил сумку в машину и уселся. Ее не мешало бы хорошо так помыть. И внутри почистить. Алеша пристегнулся и посмотрел на Льва, упрямо смотревшего в окно. Алеша скользнул взглядом по торсу вниз и из последних слов сдержал ухмылку. «Поручик, у вас в кармане наган, или вы так по мне соскучились?» - вспомнилось ему. Но Алеша благоразумно промолчал.

 Ко прочим радостям встречи с бывшей родиной, пусть и в четырех тысячах километров от города, в котором Алеша родился, добавилось сумасшедшее дорожное движение. Ранним утром его просто не должно быть. Кроме этого, Алеша благоразумно помалкивал, когда Лев с хладнокровным выражением лица и упрямо сжатыми губами гнал свой джип по дороге, а потом и в городе, где на желтый, а где и на красный. Время от времени он притормаживал под пиликанье забавной черной штучки на панели приборов и злорадно посматривал на экипаж ГИБДД, стоявший на обочине.

 Алеша старался дышать как можно более размеренно и не сильно глубоко. Казалось бы, он рядом совсем, протяни руку, и коснешься, и почти два месяца томлений вдали закончились, и нельзя, потому что кругом лица, любопытные глаза, заглядывающие в машину, осматривающие, оценивающие и отмечающие ненашесть и отстраненную привлекательность Алеши и перспективность самца Льва. Алеша одаривал высокомерным взглядом сильно любопытствовавших людей, осматривал ландшафт за окном, изредка поддаваясь рефлексу и глубоко вдыхая, а затем осторожно выдыхая, и отмечал в боковом зеркале, как Лев недовольно отворачивался и еще крепче сжимал руль. Алеша не пытался разжать руки, которые он сжал в кулаки до побелевших костяшек, и в качестве отвлечения пытался оценить сюжет пейзажей за окном. Но только и мыслей было в голове, что им наверняка немало еще ехать.

 Только когда Лев притормозил у многоэтажного дома, Алеша пробормотал, что никогда не думал, что превратится в члена экипажа камикадзе.

- Да ладно тебе, - отмахнулся Лев и вылез из машины. Вынимая сумку, он посмотрел на Алешу исподлобья и буркнул, что иначе бы они ехали в четыре раза дольше.

- Сиеста, сеньор? – хмыкнул Алеша, уже начавший чувствовать жару. – Машине нужна полуденная прохлада?

- Пробки, сэр, - отозвался Лев и отвел глаза, которыми до этого слишком жадно оглядывал Алешу. – Люди ищут ее у водоемов.

 Он почти вбежал в подъезд, дождался Алешу, благоразумно державшегося от него на солидном расстоянии, отвернулся, когда Алеша проходил мимо, и опустил руку, которой придерживал дверь.

 После неловкой поездки в крохотном лифте, во время которой Лев угрюмо смотрел на дверь, а Алеша рассматривал противоположную стену, Лев шагнул к двери и достал из кармана ключи. Алеша остался стоять у лифта, с каким-то мстительным удовольствием наблюдая, как неловко Лев открывает дверь – а ведь какие симфонии выделывал своими руками! Лев покосился на него через плечо, споткнулся о вызывающий Алешин взгляд и замер. С усилием разорвав взгляд, он вошел в прихожую и с каким-то облегчением посмотрел на Алешу снова.

Алеша помедлил, зашел в квартиру и оказался прижатым к стене.

- Гаденыш чертов! – прошипел Лев, касаясь губами его губ и ощупывая тело руками, вдавливая в стену и жадно вдыхая его запах, захлопывая дверь с изрядным грохотом. – Какого черта ты меня доводишь?

Алеша ликующе засмеялся ему в губы и рванул майку наверх.

 Квартира была совсем маленькой по сравнению с Алешиной, стандартной, заваленной книгами и журналами по самый потолок. Обои были... невнятными. Мебель не мешало бы заменить на что-то приличное лет этак пятнадцать назад. Конечно же, разбросанные вещи – Алешу это удивило меньше всего. Он осматривал комнату, прислушивался к шуму воды в душе и думал, что не мешало бы присоединиться. Хотя если ванная тоже окажется стандартной, то это будет больше похоже на упражнения по йоге.

 Лев остановился в дверном проеме, придерживая полотенце на бедрах. Алеша посмотрел на него и улыбнулся.

- Завтракать будем? – спросил Лев, непроизвольно улыбаясь в ответ.

- Побалуй меня, - снисходительно кивнул головой Алеша. – А я пока в душ.

 Лев прислонился к косяку и хищно следил за Алешей, неспешно поднимавшимся с кровати, неспешно подходившим ко Льву и останавливавшимся в двадцати сантиметрах от него. Лев ухмыльнулся и посторонился. Алеша прошествовал мимо. Лев не сдержался, обхватил его и прижал к себе. Тихо посмеявшись ему в шею, он чмокнул его в несколько мест и отпустил.

 Вечером воскресенья Алеше предстояло познакомиться с Николаем и его Темой Борисовичем. Лев сказал, что Николай в курсе, кто таков есть Алексей-добрый молодец, а без своего пацаненка он ни шагу с некоторых пор. Алеша удивился, но понадеялся, что встреча что-то прояснит. И был очень удивлен, знакомясь с высоким привлекательным, насмешливо улыбавшимся мужчиной, который предварительно переложил очень красноречивую изящную трость в левую руку, и сопровождавшим его молодым человеком, который имел право держать его за руку на виду у всех, пусть и обусловливая это слепотой. Артем подозрительно и угрожающе осмотрел Алешу, слишком долго, на его взгляд, задержавшего руку в руке Николая, опасливо покосился на Льва, который ехидно подмигнул Алеше, и повел Николая за столик.

Николай оказался добродушным человеком с благодушным, а иногда и едким чувством юмора. Артем – совершенной его противоположностью, Алешу особенно порадовали его сурово поджатые губы и очевидное благоговение перед Львом. После второго бокала пива Артем, убедившийся, что Николай чувствует себя вполне комфортно, сбежал от Льва подальше к бильярдному столу. Алеша проследил за ним, стараясь не думать о том, что хмурая складка снова вернулась на лоб Льва, а Николай как-то привычно похлопал его по бедру. Алеша посмотрел на Артема, который с огромным удовольствием играл в бильярд, но время от времени бросал взгляд на Николая, убеждался, что все в порядке и продолжал играть. Он как-то не заметил, как Лев начал о чем-то тихо переговариваться с Николаем, о чем-то неприятном, болезненном. Николай перестал улыбаться и внимательно слушал его, периодически угукая. За музыкой было не слышно слов, и Алеша осматривал зал, рассматривал людей и снова пытался не обижаться.

Вечер медленно закончился. Лев усадил Николая и Тему в такси и бросил Алеше:

- Давай прогуляемся. Здесь недалеко.

 Алеша молча пошел следом. Лев медленно шел, глядя перед собой и думая. Алеша молчал.

Лев закрыл дверь и пошел в ванную, Алеша направился на кухню, поджидая его. Через несколько минут они пили чай в молчании, которое казалось Алеше все более напряженным.

- Лёва, - тихо позвал Алеша. Лев отозвался сытым «М-м?». – Лёв, что происходит?

Лев посмотрел на него. Как-то затравленно и упрямо качнул головой.

- Лев? – холодно произнес Алеша. – Что происходит?

Лев беспомощно и как-то просительно посмотрел на него и отвел глаза.

- Да ничего, правда, - попытался отмазаться он.

- Лев, - Алеша пристально посмотрел на него и плотно сжал губы.

Лев быстро посмотрел на него и выдохнул.

========== Часть 20 ==========
Алеша следил за Львом, сдвинув брови. Что что-то случилось, он не сомневался. Что это что-то было как-то связано с работой, он сомневался еще меньше. Что это что-то было очень и очень неприятно, болезненно и даже оскорбительно для Льва, он убеждался все сильней. И если он прав, то его личное «животное» может в порыве благородной слепоты решить, что не стоит угнетать хрупкую Алешину психику своими проблемами.

 Очевидно, Алеша был прав. Лев, пробормотав, что зачем тратить время на глупые разборки, проскользнул мимо него к бару, продемонстрировавшему удивительную эклектичность богатейшего выбора, выхватил коньяк – Хеннесси, да-да, и сказал, что твердо намерен наконец-то открыть его, пытаясь предложением выпить за замечательную погоду скрыть все более отчетливые нотки неуверенности, которые Алеша слышал в его голосе.

Лев ушел на кухню, Алеша остался стоять у стены. Затем, собравшись с духом, он пошел следом.

Лев опасливо покосился на него, но продолжил нарезать лимон.

Алеша замер в метре от него.

- Может, расскажешь? А то я ведь Николаю позвонить могу. – Алеше очень хорошо удавалась деморализующая холодность. Получилось и сейчас – Лев вздрогнул и даже пригнул голову.

- Да что ты пристал-то! – вознегодовал он, откладывая нож. И снова эти странные неуверенные нотки.

- Лев. – Алеша произнес его имя очень ровно и очень холодно. – По счастливому стечению обстоятельств оператор авиакомпании впихнул мне билет с открытой обратной датой. Я могу воспользоваться им не ранее суток по прибытии и в течение тридцати дней, что значит, что я практически уже могу им воспользоваться. Мне это делать?

Лев резко вскинул голову и негодующе посмотрел на него. Его глаза загорелись недобрым светом, и Алеша тихо обрадовался: кажется, подействовало.

- Только попробуй, - процедил он.

- Рассказывай, - ледяным тоном приказал Алеша.

Лев отвел глаза. Алеша краем глаза отметил, как он сжал кулаки и прижал их к бедрам.

- Да что рассказывать? Я не могу ни ремонт нормально закончить, ни тендер толком провести, да еще и ревизию на отделение натравили, - Лев попытался вдохнуть воздух, но не слишком резко. Он закинул голову назад и прикрыл глаза. – Как слепой кутенок в коробке, тыкаюсь во все углы, а на выходе только одно – предприятие не подходит, смета расходов не подходит, еще что-нибудь не подходит. Все не подходит. И предприятие отличное, ведущие центры в Москве и Петербурге делало, предлагает скидки, отличные корпуса мирового уровня, и цены более чем приемлемые. Но вместо этого подряд передают совершенно левой фирме, которая детский сад толком сделать не может. С закупкой оборудования тоже беда. Половину оборудования начальство вычеркнуло из заказов, остальная половина сама по себе не имеет смысла, но даже ее негде разместить, потому что помещения отданы под идиотское отделение нетрадиционной медицины. Оно все стоит на складах и занимает место, понимаешь? Я не могу отправить на повышение квалификации людей, чтобы они могли хотя бы частью на нем работать. Бюджета, видите ли, не хватает. Зато главный летал в Дубай и ужинал там в «Парусе». Типа на медицинский симпозиум.

Алеша слушал его и мрачнел.

- Еще и ревизия эта дурацкая. Я знакомых попросил узнать, что за контора. О ней вообще никто не слышал. А что узнали – так вообще фигня непонятная, вроде и не было ее до января, и проверок никаких не проводилось, юридический адрес – и тот чуть ли не на какую-то квартиру зарегистрирован. И теперь весь распорядок работы сбивается, потому что эти уроды без зазрения совести документацию вынимают, опечатывают компьютеры и вообще ведут себя, как дома.

Лев опустил голову.

- Алеша, я не знаю, в какой я заднице, и почему. Честно не знаю, - он моляще посмотрел на Алешу. – Я правда не хотел на тебя всю эту дрянь вываливать. Ну переживем. Хуже, лучше, но переживем. Вот переживем мой день рождения и посмотрим, что можно придумать. Я выберусь, обязательно выберусь!

- Ты мог мне сказать? – темным, глубоким голосом выговорил Алеша сквозь сцепленные зубы. – Я уже которую неделю на иголках, не знаю, что думать, а ты в героя играешь. Николай знает, все знают, и только я как цыпочка блондинистая, как фифа, в неведении.

Лев дернулся, его рука начала было взлетать, чтобы коснуться его, и снова прижалась к бедру. Он исподлобья посмотрел на Алешу и отвел глаза.

- Да переживем. Ну снимут меня, ну будешь ты встречаться с простым врачом, с кем не бывает, - попытался улыбнуться он. – Не медбрат, и ладно.

Алеша закаменел.

- То есть ты решил, что ты меня можешь интересовать только в качестве заведующего отделением? – он помолчал, пытаясь успокоиться. Опустил голову, поднял и посмотрел на Льва. Прямо и вызывающе. – Я дал хотя бы один повод так думать? Хотя бы один повод, Лёва. Да даже если бы ты оказался санитаром в желтом доме, думаешь, мне было бы не все равно? Мне всегда было плевать, кто ты и какую должность занимаешь, всегда. Главное, что ты есть, понимаешь? А тут получается, Николай знает, что у тебя за проблемы, Артем, который тебя как огня боится, знает. Все знают. Только я – только я как фарфоровая статуэтка разобьюсь в ужасе. Я что, похож на беспомощную профурсетку, которая ни со своими, ни с чужими бедами справиться не может? – Алеша перевел дыхание. И с явной издевкой добавил: - Или я недостоин твоего доверия? Постель греть достоин, а вне ее тебя поддерживать – нет-нет.

Лев вскинул голову; он глядел на Алешу горящими глазами, порывался сказать что-то после каждого Алешиного предложения и не осмеливался, покорно закрывал рот и опускал глаза. Он чувствовал себя не хуже угря на раскаленной сковородке, буквально чувствуя, как высыхает и трескается кожа под язвительными словами, но сказать в свое оправдание ничего не мог. Он как-то совсем упустил в желании скрыть свою полосу неудач, что не с тем человеком связался, который способен жить в неведении: знал ведь, изначально знал, что Алеша дотошный товарищ, знал, что он способен справиться с любыми сложностями, как справился с ассимиляцией в другой стране, с гордостью думал о том, насколько он надежен и предприимчив, с неменьшей гордостью думал о проницательности и глубокомыслии, которыми Алеша его нередко поражал, и о которых забыл, когда оказался в этой дурацкой, несправедливой унизительной ситуации дичи, а не охотника. Лев понимал, как Алешу задело это отношение, и чувство сокрушающей неловкости сделало его совершенно беспомощным. Теперь оставалось уповать на то, что Алеша, его Алеша окажется достаточно мудрым и не сделает катастрофальных выводов. 

- Лёва, - тихо сказал Алеша. – Лёвушка...

Он замолчал, подался Льву навстречу, заглянул ему в глаза, со странным удовлетворением, и ни капли не удивившись, увидел, как они влажно поблескивали, и тихо повторил:

- Лёва, все будет хорошо. Мы же справимся?

 Лев судорожно сглотнул, рвано кивнул головой, попытался спрятать глаза; Алеша осторожно положил руку ему на предплечье и через секунду оказался в стальных объятьях. Лев не просто прижимал, он вжимал Алешу в себя, шумно дыша в шею, и тихо, как заведенный, повторял: «Алеша, Алеша...». Алеша слушал, как гулко бьется его сердце, плавился под жаром дыхания, отмечал, что кости похрустывают в львиных объятьях, и ликовал. Лев вскинул голову, заглянул ему в глаза, растерянно и смущенно, робко и с надеждой улыбнулся, и расцвел под ответной поощряющей улыбкой Алеши. Он несколько раз моргнул, и улыбка испарилась, уступив место совершенно другим эмоциям.

 Алеша оказался прижатым к стене, а затем и вжатым в нее. Пуговицы посыпались на пол, и Алеша решил, что это последняя рубашка с пуговицами для нерабочего времени. Кнопки поудобней будут. Лев сорвал с него рубашку, и Алеша содрогнулся – стена оказалась неожиданно холодной. Но это было только на пару секунд. Он особо не помнил, что было после этого. Кажется, Лев попытался разложить его в гостиной, но сам оказался на полу, в мгновение ока подмял под себя Алешу, недовольно фыркая при этом, и затолкал Алешу в спальню. Кровать жалобно скрипнула, когда Лев завалил на нее Алешу, что-то тоскливое простонала, когда Алеша оседлал Льва, и отчаялась обрести покой, время от времени горестно взвизгивая, когда они особо увлекались.

 Лев крепко и сладко спал, лежа на боку, облапив Алешу руками и ногами, и его лицо было таким расслабленным, таким удовлетворенным, таким успокоенным, что Алеша невольно улыбнулся. Он осторожно высвободил руку, которая тоже оказалась в захвате, и легонько провел пальцами по бровям, попытался разгладить складки между ними, оказавшиеся слишком глубокими, проследил морщины в уголках глаз и очертил губы. Лев дернул ими, пытаясь избавиться от щекотки, Алеша усмехнулся и прижался лбом к его щеке. Что бы там ни происходило на его работе, они должны справиться. Ему казалось, что камень свалился с его души, и все терзания и треволнения, которые подпитывались его болезненной фантазией, подкидывавшей одну за другой версии по поводу плохого настроения, куда-то безвозвратно исчезли. Алеша осторожно повернулся к нему лицом и вытянулся вдоль его тела. Удовлетворенно выдохнув, он закрыл глаза.

 Лев стоял у двери кухни и явно хотел что-то спросить, но не решался. Алеша, неторопливо пивший чай, устроившись на подоконнике, поощряюще поднял брови.

- Слушай, ты ведь не будешь скучать? – тихо спросил Лев.

- Почему я должен скучать? – флегматично поинтересовался Алеша.

Лев пожал плечами.

- Да... Я приехал, и ты взял отпуск, - пояснил он, глядя в сторону. – А у меня не получается. А в пятницу придется проставляться по поводу дня рождения. Не знаю, насколько это растянется, и не знаю, как бы это смотрелось, если бы я взял тебя с собой. Я очень хочу, но что-то сильно сомневаюсь, что народ поймет. – Лев смотрел на него, прищурив глаза и насмешливо улыбаясь самым краешком рта. Алеша снова видел в нем того Ковалевского, из Аахена, уверенного, решительного, целеустремленного, расслабленного. Он соскользнул с подоконника и спешно вышел из кухни. Лев с интересом посмотрел ему вслед.

- Держи, хищник, - шутливо сказал Алеша, возвращаясь. – Я совершенно торжественно избавляюсь от деньрожденного подарка сейчас, чтобы у тебя не было соблазна дергаться потом.

Лев бережно взял коробку, и глаза его снова влажно замерцали.

- Подарок более чем традиционный, - глуховатым голосом предупредил Алеша. – Я хотел печатку, но это явно не твой стиль, да и вряд ли по работе положено. Можно было пирсинг в пупок, но слишком велик шанс, что ты и от меня это же в пару потребуешь. Так что носи, следи за временем и не считай его.

Алеша прислонился к косяку, глядя, как Лев аккуратно распаковывает коробку, достает часы и разглядывает их. «Следи за временем и не считай его» было выгравировано на корпусе часов, и дата – его день рождения. Что дернуло Алешу выбрать именно эту фразу, он не мог сказать, ни объяснить, и при чем вообще было время, он не понимал. Но Лев поднял торжествующие глаза, улыбнулся одним ртом и надел часы на руку. Он кивнул головой, потянулся к Алеше, поцеловал его и отпустил.

- Коля сейчас в отпуске. Можешь с ним побродить. У него память отменная, ты просто говори, что за место, и он тебе таких баек нарассказывает, - сказал Лев необъяснимо собранным голосом, который, на Алешин пристрастный взгляд, был бесконечно к месту.

Лев поправил часы и пошел к входной двери. Алеша остался на кухне, улыбаясь. Он подошел к окну, уселся на подоконник и стал дожидаться Льва, выходившего из подъезда, подходившего к машине, поднимавшего голову вверх, искавшего окно своей кухни, улыбавшегося и садившегося в машину. Чай остывал, а Алеша смотрел на улицу и улыбался.

 Лев обнял Николая, который не особо стыдился своих слез, а затем и Тему, который подозрительно отводил лицо и красноречиво шмыгал носом. Родители не поехали в аэропорт, согласившись, что долгие проводы – лишние слезы, но пообещали обязательно приехать в гости на Пасхальные каникулы. А Николай категорически отказался оставаться дома, когда тут такие страсти, и все бесплатно. Лев попытался сослаться на дурацкую погоду, на то, что до аэропорта ехать не ближний край, но ему было указано на наличие личного водителя и личного джипа, доставшегося ему от бывшего шефа отделения кардиохирургии, который – джип – следует обкатать в экстремальных условиях и при содействии экстремального водителя. Лев ухмыльнулся, услышав, как на последних словах голос Николая зазвенел, а Тема заерзал и втянул голову в плечи. Джипец был так себе, но испытан, надежен и очень даже резв. Артем добросовестно старался не увлекаться, но время от времени не сдерживался. Лев сидел сзади, следил за стрелкой спидометра и отмечал, что Тема послушно сбавлял газ, когда Николай решал, что они едут слишком быстро, и постукивал своей тростью по панели. Машина служила Льву верой и правдой целых два года, когда он купил ее с рук и за приятно невысокую для ее очень даже хорошего состояния цену, с ней было жалко расставаться, и Лев просто отдал ее за совершенно условную сумму Николаю. Глядя, как Тема самодовольно оглядывал ее, Лев подумал, что и машина, и Николай в надежных руках. 

Погода была действительно мерзопакостной. Снега было много, и к нему впридачу откуда-то брался сырой ветер. Но вроде он улегся. Лев еще раз посмотрел на табло. Ни один рейс не отменили. Есть шанс, что и вылетят вовремя. Он похлопал Николая по плечу и пошел к воротам. Говорить не хотелось. Потом он свяжется с ним и все расскажет, а заодно и услышит его. Тема обещал поспособствовать.

 Лев остановился перед воротами на посадку и застыл, рассматривая их.

 ...Алеша честно отгулял с Николаем, а иногда и Николаем и Артемом по городу, с улыбкой рассказывая Льву о своих приключениях. То он пугал продавщиц в сувенирных лавках, испытывая их когнитивным диссонансом, когда первым улыбался и говорил им, входя: «Bon jour». То он решал заговорить по-английски в супермаркете или на заправке к ужасу тамошних продавщиц, которые пытались вспомнить хоть какие-то фразы из школьного курса тридцатилетней давности. Однажды зарулил в парикмахерскую и попытался объясниться с мастером условно-мужского пола на немецком языке, и недоуменно и даже обиженно смотрел ему вслед, когда тот сбегал в ужасе от попыток пофлиртовать. Лев смеялся, когда Алеша ему рассказывал, недоумевал, зачем спокойному и рассудительному Алеше нужны такие провокации, и еще больше недоумевал, когда тот говорил, что если парниша так усиленно афиширует свою инаковость, то он должен быть готов к тому, что найдутся люди, которые примут его поведение всерьез. «Да и парикмахер он так себе, - подумав, добавил Алеша. – Тетки-парикмахерши, похоже, у него стриглись, и лучше бы они этого не делали».

У Алеши было своеобразное чувство юмора – немного суховатое, слегка циничное, в чем-то даже чернушное. Но он умел рассказывать. Лев удивлялся тому, что не замечал этого в Аахене и потом, в Ростоке; а тут он смеялся до слез каждый вечер, когда Алеша рассказывал ему о злоключениях «немца» в России. Кажется, Лев только сейчас понял, зачем это было нужно Алеше. Лев отвлекался, он смеялся, и то, с чем он сталкивался на работе, не казалось ему таким удручающим. Как-то некритично прошло поражение в тендере компании, которую он добрых три месяца пытался протащить. Это было бы отлично, и не дороже, чем остальные подряды, но куда качественней. Представитель компании в телефонном разговоре сказал, что в общем-то не удивлен, потому как фирма, выигравшая тендер на переоборудование операционного блока, сильно прямолинейно соотносится с губернатором. Голос у него звучал наигранно-бодро, но Лев слышал, что ему тоже было неприятно. А главный, которому Лев пытался объяснить, что это неразумное решение, что у этой фирмы нет ни опыта, ни средств, ни связей, разродился речью о политизированности данного вывода и о том, что нужно ориентироваться прежде всего на местного производителя, а не лизать ноги заезжим казачкам. Лев был зол, когда ворвался домой, нашипел на Алешу, поинтересовавшегося у него, как прошел день, опомнился, когда перед его носом оказалась огромная кружка с кофе, а рядом – тарелка с бутербродами. Алеша с невозмутимым видом уселся за стол, а Лев опустился перед ним на колени и уткнулся лбом в колени.

- Я осел, Алеша, - пробормотал он.

- Не без этого. Но ты был больше на носорога похож, когда сюда ворвался, - усмехнулся Алеша. Лев не смог не засмеяться в ответ.

 Лев до полуночи изливал душу, объясняя, убеждая и аргументируя Алеше, почему это было бы не политиканство, а как раз наиболее разумное решение. Алеша слушал, соглашался или не соглашался, время от времени играл адвоката дьявола, говоря: «Да, но...». Лев злился, подскакивал, бегал по кухне, размахивал руками, поворачивался к Алеше и застывал, понимая, что тот его провоцировал: Алеша сидел, удобно устроившись, потягивал чай и посмеивался, ехидно вздернув бровь. Лев расплывался в улыбке и опускался на стул рядом с ним. Ближе к полуночи он был спокоен и даже оптимистичен. На работу можно было идти, не опасаясь, что он не сможет подавить желание съездить главному по морде.

 У них были бесконечные ночи, когда они устраивались так, чтобы соприкасаться как можно большей поверхностью тела. Лев подбирался губами к каким-нибудь укромным уголкам на его теле и слушал, что Алеша рассказывал, иногда возражал, иногда огрызался, иногда поддакивал. Алеша рассказывал ему о главвраче клиники кардиохирургии в Ростоке, о том, что ему сообщили в Министерстве здравоохранении насчет возможности работать в Германии, о том, что Льву нужно сделать и где в его городе можно сдать экзамен по немецкому. Лев помалкивал и недовольно хмыкал, но слушал внимательно. Простыня была небрежно накинута на них, Алеша поглаживал предплечье Льва, с максимальным комфортом располагавшееся на его груди, и понимающе улыбался в ответ на недовольное угуканье, доносившееся до него откуда-то сбоку. Лев засыпал, Алеша продолжал свою незатейливую ласку и вслушивался в его дыхание.

 В пятницу Лев мужественно сносил очередное поздравление и очередного поздравляющего, с ироничными искрами в глазах рассматривал очередной букет, который ему вручал очередной коллега, и старался не замечать ни пристального и не самого дружелюбного взгляда своего зама Авдохина, ни многозначительных и тревожных взглядов других, более лояльно настроенных коллег. А когда было совсем плохо, поправлял часы. Он умудрился относительно хладнокровно перенести визит главного, который как-то коротко и сухо поздравил Льва и очень демонстративно переместился к Авдохину. Лев переглянулся с Протасовым и краем глаза заметил недружелюбный взгляд Татьяны Николаевны, которым она наградила главного, а затем переглянулась со своим заведующим, перехватила взгляд Льва и виновато отвела глаза. Лев смог удержать улыбку на лице. Но это ощущение какой-то сюрреальности происходящего еще усилилось. Как будто если не все, но многие знают, и только его держат в неведении.

 Алеша сидел, уткнувшись в свой лэптоп. Он поднял глаза и посмотрел на ворох цветов, который Лев приволок тогда.

- Прошу пардону, но на некоторые катафалки меньше венков возлагают, - хмыкнул он.

- Да ты знаешь, я себя как раз на катафалке и ощущал, - признался Лев, сгружая цветы прямо на пол, устраиваясь рядом, обнимая Алешу и заглядывая на экран. – Му-ультики? – недоуменно протянул он. – Алеша, мальчик мой, ты смотришь му-ультики?

- Да, Лёвушка, я смотрю му-ультики, - насмешливо отозвался Алеша. – Но я смотрю их не как му-ультики, а как пост-постмодернистские тексты.

Лев заглянул ему в глаза, втайне немало гордясь, что не почесал в глубоких раздумьях от странных Алешиных интересов темечко.

- Алешенька, лапушка, а с кем ты только что разговаривал? – невинно поинтересовался Лев.

- Лёвушка, а ты метнись в твою клетушку, которую ты по недоразумению зовешь кухней, возьми там бокальчики для коньячка, и я тебе покажу, если, конечно, эрудиции хватит, - ласково похлопав его по бедру, отозвался Алеша, нагло улыбаясь прямо ему в глаза.

 Лев сходил, принес бокалы, достал коньяк, и они до раннего утра смотрели мультфильмы, веселясь, развлекаясь, обмениваясь спорадическими поцелуями и обсуждая все прелести анимации. У них оставался день и чуть-чуть ночи.

Лев провожал Алешу на самолет и из последних сил сдерживался, чтобы не обнять его в совсем не дружеских и очень страстных объятьях. Алеша держался на пионерском расстоянии от него и упрямо смотрел в сторону. Лев и хотел перехватить еще один взгляд, и понимал, что это делалось все с тех же дурацких разумных позиций, мотивировавших это идиотское отчуждение тем, что люди же смотрят. А ведь на Рыночной площади в Ростоке он мог не просто обнять Алешу, но и поцеловать смог бы, и ни с кем бы никакого инфаркта не случилось. Алеша постоял тогда, посмотрел на него выжженными глазами и пошел на посадку. Лев стоял, глядел прямо перед собой, страшась поглядеть ему вслед: он боялся, что не просто окликнет Алешу, а еще и оттащит, затянет в машину и увезет обратно в квартиру, чтобы больше не отпускать из своей жизни. Он стоял до тех пор, пока почувствовал, что глаза перестало печь, и только тогда решился отвернуться и уйти. Лев долго сидел в машине, держа ключ зажигания в руке и глядя вниз, в пол. Дома его ждала пустая и мало обжитая квартира, книги на немецком, которые Алеша ему притащил из-за границы, и по которым Льву предстояло учить немецкий, диван, на котором они с таким удовольствием сидели, кровать, которая совсем недолго будет пахнуть Алешей, кухня и подоконник, который тот почему-то облюбовал.

 После того, как Алеша улетел, Лев часто завтракал, сидя напротив окна и глядя в него чуть повыше подоконника. Малоинформативно, но соединяюще – его и Алешу, и неважно, что там творится за окном и какой дождь опять идет. Лев заканчивал завтракать, подходил к окну, касался подоконника пальцами и уходил на работу.

 Август подходил к концу. Проверка в отделении становилась все более неприятной, уже и до его рабочего компьютера дорвались. Лев пытался поговорить с главным, но ему под нос было подсунуто совершенно непонятное постановление по Минздраву, которое обязывает руководящий состав обеспечивать прозрачность финансовых потоков и не препятствовать их выяснению. Лев взорвался и заявил, что эта попытка обеспечения прозрачности финансовых потоков сильно похожа на саботаж отделения, главный потемнел лицом, подался вперед и объяснил, что бывает с молодыми да ранними начальниками, которые совершенно не умеют уважать старших и более опытных товарищей. Лев дернулся, сцепил зубы так, что долго потом удивлялся, что они не раскрошились, и от души шандарахнул дверью. Окна в кабинете главного с трехслойными стеклопакетами, заказанные где-то в далекой и прекрасной Италии за заоблачную сумму, такую диверсию выдержали, потолок, нашлепанный гастарбайтерами из не менее заоблачных материалов, не особо. А секретарша, молоденькая дамочка с шикарными ножками, круглыми кукольными глазами и страстью к нижнему белью, которую и которое не особо скрывала от любого интересующегося, долго еще икала, видя Льва.

 Алеша потерял Льва на неделю. В скайпе того не было, Алеша попытался связаться с ним по электронной почте, но не особо успешно. На телефонный звонок, который Алеша сознательно устроил около полуночи, Лев отозвался сонным и очень недовольным голосом. Алеша успел сказать, что если не увидит того в скайпе, то вылетит к нему, подвесит за тестикулы аккурат на центральном фонарном столбе центрального моста и как следует раскачает. Лев отключился. Через пять минут Алеша вычитывал его в скайпе. Лев морщился, но терпел. Потом долго ругался на всех и вся в этой долбаной администрации, Алеша морщился и молча терпел. Постепенно злость Льва сошла на «нет», и он буркнул очень недружелюбное: «Как у тебя дела?». Алеша издал двусмысленный смешок.

- Нерегулярно, хороший мой. Даже на твой светлый образ подрочить не получается ввиду его частого отсутствия в виртуале, - искусственно-дружелюбным и немного царапающим тоном отозвался он.

- Я оскорблен – я так быстро изглаживаюсь из памяти? – игриво отозвался Лев.

- Отнюдь. Ты вцепился в память всеми своими конечностями, а также челюстью и всем остальным, что шевелится. Но только это насилие над памятью не дрочибельное, а смертоубийственное, - потеплевшим тоном отпарировал Алеша.

 Лев засмеялся. Ему было хорошо. Уже и заря занималась, а он все приставал к Алеше на самые разные темы, даже согласился по-немецки поговорить в приступе благодушия, которым тот не преминул воспользоваться, слушал, как Алеша делает себе чай, и чувствовал, как напряжение отпускает его. Жить можно, и здорово жить, думал он, решив немного подремать, когда Алеша категорично заявил, что Александр Македонский великий человек, но Алеше до него далеко, а посему он нуждается в сне, и отключился.

 Сентябрь начался с вежливого и очень настоятельного приглашения главного на разговор «тет-на-тет». Протасов подобрался, Авдохин ухмыльнулся. Лев величественно кивнул головой. К кабинету он шел, твердо ставя ноги. Секретаршу, безуспешно пытавшуюся подтянуть декольте повыше и спрятаться под столом, одновременно красневшую и белевшую, а местами даже зеленевшую, он царственно проигнорировал, целеустремленно прошествовал к двери. Стукнул по ней и распахнул ее, не особо стремясь соблюдать всякие там приличия и демонстрировать уважение.

 Главный долго рассказывал о том, как хорошо работать в такой замечательной больнице и в таком замечательном коллективе. И до чего замечательно работать в согласии с такой замечательной администрацией области, которая обеспечивает отменное финансирование любых начинаний системы здравоохранения, направленных на повышение качества жизни. Лев откинулся на спинку неудобного стула, положил щиколотку левой ноги на колено правой, левой рукой ухватился за основание спинки стула у себя за спиной и начал рассматривать потолок. Главный мог говорить бесконечно, это Лев знал – немалому количеству ораторских приемов у него научился. Можно ждать и полчаса, пока тот соизволит дойти до сути. Главный темнел лицом, хмурился, начинал лепить сомнительные с точки зрения эстетической и лингвистической обороты, но все так же упрямо извергал свои разгоняи. Лев находил потолок куда более интересным объектом для исследования, но время от времени обращал внимание и на главного, мол, вы еще здесь? Ну продолжайте, продолжайте. 

- И собственно говоря, с этой точки зрения стоит обратить внимание на новый операционный корпус, возведение которого вы так рьяно пропихиваете, - захлебнувшись разнообразными и совсем не приятными эмоциями, перешел к сути главный. Лев уставился на него с очень недружелюбным выражением лица.

 То, что главный предлагал, было дерзко. Грандиозно. И даже вызывало некоторый трепет. Целый операционный корпус предлагалось построить на бумаге. Администрация области выделяет деньги – недаром у нее такой замечательный профицитный бюджет. Вот она и хочет продемонстрировать населению, что профицит идет на дело. Деньги на корпус выделяются охотно – Лев очень убедительно объяснил его необходимость, вдохновив и собрав вокруг себя немало единомышленников. Льву предлагалось подписать проект, который будет выполнять одна условно существующая стройфирма, а также сметы, транши и прочее, прочее. Одна изящно оформленная на племянницу губернатора аудиторская фирма обеспечит относительную благопристойность документооборота. Ну да, губернатор тоже заинтересован. Но ведь и Льву перепадет немалый кусок. Не львиная доля, хе-хе, но на новую машину и квартиру может хватить. И кстати, та проверка показала очень своеобразные результаты хозяйственной деятельности Льва Матвеевича.

 Через двадцать минут ора Лев стремительно шел в отдел кадров. Через тридцать выходил оттуда, оставив за спиной заявление об увольнении по собственному желанию, насмерть перепуганных кадровичек и странное, почти благоговеющее выражение лица начальника отдела кадров.

 Через час Лев ставил на заднее сиденье машины две картонные коробки с самыми ценными вещами. Остальное отправилось в мусорный бак. Лев захлопнул дверь и постоял в раздумьях, поприкидывал, стоит ли заглянуть к Николаю. Но решил все-таки отправиться домой, а уже вечером пообщаться с ним.

 Алеша был в сети. Выслушал, вытряс душу вопросами, поддержал, но был вынужден бежать на очередное задание. Николай был рад видеть Льва, но на пути к машине достал телефон и набрал Тему. Объяснив ему, что задержится, да, у Льва, нет, в порядке, да, бодр и более чем оптимистичен, да, главный мелкое парнокопытное животное с жиденькой бородкой, но это никогда не было секретом, да, он постарается не сильно увлекаться и помнит, что ему с утра на работу, да тоже скучает, да, Тема, да, и я, отвернувшись от нацепившего благочестивую мину Льва и издав в телефон звук, сильно походивший на чмоканье, Николай снова повернулся ко Льву и хладнокровно сказал, что будет благодарен, если тот удержит при себе все свои комментарии – в них Николай совершенно не заинтересован. Лев усмехнулся, отозвался: «Да, Коля, да, и я» и чмокнул воздух. И очень чувствительно получил тростью.

- И что теперь? – после долгого и тяжелого разговора спросил Николай.

Лев рассказал, что предлагал Алеша. Давно уже предлагал. Что уже сделано, что еще нужно сделать. Лев старался звучать как можно суше, нейтральнее; Николай внимательно слушал, вращая бокал в руке.

- Сложное решение, - признал Николай. – Но объяснимое. И что ты?

Лев молчал. Потому что он наконец понял, что ему предстоит - оставить за собой Николая, Тему, семью, знакомых, привычный уклад жизни, и попытаться найти себя там. А там Алеша. Возможно, работа. Менее возможно, хорошая работа. И Алеша.

Николай поднял лицо, вслушался. Дыхание у Льва было неровным, и его напряженность чувствовалась.

- Что, решился? – он помолчал, собрался с мыслями. - Честно скажу: еще год назад я сказал бы, что ты дурак. Да наверное, еще полгода назад. А теперь скажу: поезжай. И ты молодец, что решился, - улыбнулся Николай. – Здесь все равно не целый ты. Одна твоя половина все-таки там.

 Лев откинул голову назад и часто заморгал. Он будет приезжать. Он будет звонить. Обязательно.

Заведующим кардиохирургией очень объяснимо под недовольное роптание остальных сотрудников назначили Авдохина. Он охотно давал интервью на темы нового операционного блока, охотно ездил на конференции, и все в жарких странах, откуда возвращался загоревший, охотно принял решение о ремонте в своем кабинете. Вся больница пыталась поверить, что Ковалевский, оказывается, проворовался, и ему дали возможность уйти красиво. Все, кто знали его чуть лучше, чем немного, молчали, но и без них тему обсуждали очень живо. А сам Ковалевский дорабатывал время до отъезда в частной клинике, где ходил в красивой униформе, принимал «больных», которые очень хотели обнаружить что-то поэкзотичней - за такие-то деньги, величественно кивал и придумывал красивые названия. Например, простейшая икота приобретает флер романтизма, а ее носитель – ореол мученика, если ее обозвать сингультусом.

Д окументы на квартиру и машину уже были оформлены. Билет на самолет куплен. Лев выяснил, что не так уж у него много вещей, которые он хотел бы взять с собой. А еще хорошо иметь сканер под боком, что тоже существенно облегчает сохранение информации и ее перемещение за границу. В квартире Николая появились новенькие книжные стеллажи, которые с космической скоростью заполнялись всей той «макулатурой», которую Теме отдал Лев, и Тема с маньячным блеском в глазах размещал ее, каждые две минуты дергая Николая на предмет посоветоваться. Николай посмеивался, послушно подходил к ним, проводил рукой по очередной заставленной полке и говорил что-то бессмысленно-поощрительное. Потом он уходил на кухню, вроде как бы попить чай, Тема смотрел ему вслед и заставлял себя браться за следующую полку. Хорошо, что Лев приходил к ним в гости очень часто.

 За неделю до отъезда Артем рассказал Николаю, что прокуратура очень сильно заинтересовалась финансами больницы. Очень незаметно в ней обосновались господа из ОБЭП, и не какого-нибудь, а из самой столицы. Главный попытался уйти на пенсию, Авдохин тоже. И как-то все с многозначительными лицами заговорили, что никогда не сомневались в порядочности Ковалевского. Да, подставили беднягу. Ну что же, молодой, у него все впереди. Артем молчал, сцепив зубы, а потом выплевывал Николаю все свое негодование двуличностью коллег. Николай успокаивал его, а сам думал, что если бы не это, шиш бы Ковалевский оставил все тут и перебрался к Алеше.

 У Льва и Алеши было не очень много тем для обсуждения – все больше их оказывалось табу. Алеша благоразумно помалкивал по поводу переезда, чувствуя даже на расстоянии, насколько болезненна эта тема для Льва. Он рассказывал анекдоты о Марике и Тоби, о работе, о погоде, о том, что несмотря на февраль, у него под окнами зацвели розы – вот такая зима. Лев хвалился настоящей сибирской зимой и осекался на половине предложения, замолкал, и Алеша после тяжелой паузы рассказывал, через что проходил в Норвегии, когда решил встретить там Рождество: снег – это зло! Лев после передышки находил в себе силы посмеяться над его злоключениями и с особой нежностью вслушивался в его голос, отправляя попутно разные глупые смайлы. Пару раз он связывался со своим будущим начальством по скайпу. Неглупый мужик, бодрый, любопытный. Оказывается, Алеша здорово поднатаскал Льва в немецком языке, и он понимал будущего шефа очень даже неплохо. Скоро ему на работу. Снова интернатура, пусть и на год. Снова экзамены. И Алеша.

 По громкоговорителю еще раз напомнили о посадке на рейс. Погода летная. Небо пасмурное, но гостеприимное. Алеша уже позвонил и сказал, что специально проснулся посреди ночи, чтобы проконтролировать, не струсил ли его Лёвушка. Лев усмехнулся и сказал, что он не смеет оскорблять альянс со стойким оловянным Лёлем таким недостойным поведением. «Ну смотри», - предупредил Алеша и отключился. Лев держал телефон в руке и смотрел перед собой. Затем спрятал телефон, проверил время на тех самых часах, поправил их на запястье и пошел к самолету.