Расстояния

 До дому оставалось ни много ни мало – шестьдесят километров. По сравнению с уже отмаханными тремястами пятьюдесятью это были мелочи. Щетки лениво смахивали с лобового стекла мокрый снег. В салоне было тепло. И так хотелось домой.

 Шеф его любил всеми возможными способами. То зашлет переводить техникам в совершенно незнакомой отрасли, то отправит встречать делегацию из Китая, в которой по-английски говорит только прелестная секретарша, да и то не шустрее Эллочки-Людоедки. А теперь Алеша возвращался, возвращался Алеша из самого что ни на есть Дрездена. Какого лешего его забросили аж туда, он отказывался понимать. Шеф говорил, что нужно браться за любой заказ, тем более платили хорошо. Как шеф умудрился еще и на дорогу, и на отличный отель для него, горемычного, заказчиков раскрутить – диво дивное. Вблизи они ни с какой стороны не производили впечатления щедрых людей. Работой, впрочем, обе стороны остались довольны. Алеша с огромной радостью отвез делегацию в аэропорт в Берлине, помахал ручкой, утер скупую мужскую слезу (три ха-ха, мама была бы в исключительном восторге), сунул в папку отзыв, который глава делегации всучил ему перед отлетом, очень сильно удивился, почувствовав между листами еще и конверт, поймал на себе знойный взгляд простого инженера Леонида Петровича, с которым напропалую флиртовал все пять дней командировки, подмигнул ему, проследил для надежности, что они исчезнут в воротах, ведущих на летное поле, и облегченно вздохнул. Он еще пятнадцать минут потусовался в аэропорту, выпил эспрессо, который ему был просто необходим, сидя за высоким столиком, демонстративно повернувшись спиной к летному полю и созерцая парковку. Мобильный был положен на стол, так, чтобы когда он завибрирует, перехватить его и продемонстрировать полную боевую готовность. Алеша не сдержался и мерзко улыбнулся при этих словах, такие обертоны звучали в них для подготовленного уха. Недотрах сказывался, не иначе. Может, с Мариком в кино сходить, что ли? И заплатить за его кофе, да.

 Руководитель делегации не позвонил, от Леонида Петровича – очень даже представительного инженера тридцати шести лет от роду, но из Воркуты, пришла эсэмэс с ником в скайпе и номером аськи. Алеша не стал ее стирать. Если совсем невмоготу, то можно будет. Хотя как-то ему все меньше и меньше хотелось разовых перепихов и скайпосекса. Хотелось чего-то большего. Бабского, как сказал однажды Марик. Скотина крашеная. Алеша купил себе кофе в дорогу и легкой походкой от бедра пошел на парковку. Сам Марик был редкостным кобелем, верней, сукой, если быть точней, тощей блудливой похотливой крашеной сукой, но хотя бы к врачу ходил раз в полгода. Он умудрялся каждые три месяца влетать в долги, деньги он тратить любил, то на какие-то занятные пластические операции, то на совершенно неприлично дорогие шмотки от тех же Дольче Габбана, хотя на достаточно искушенный Алешин взгляд, они были лучше какого-нибудь пролетарского H&M только плечиками с логотипом, которые выделялись впридачу. Ну ладно, стразами. Поэтому любая возможность халявного развлечения и халявной же жратвы, в мишленовском ли ресторане, в фаст-фудной ли забегаловке, воспринималась им практически со слезами счастья на глазах. А еще у Марика была своя хата, вполне даже приличная. Алеша и пользовался его компанией, а попутно и услугами, когда совсем уж припирало, а на горизонте от большой и чистой любви разве что облачко виднелось.

 Стаканчик с капуччино был пристроен в подставку, Алеша проверил конверт, держа его под рулем. Просто так, на всякий случай. Сумма удивила. Ну сводил он этого жлоба в бордель, ну посоветовал, какое спиртное лучше покупать. Но чтобы так вот пятьсот евро?! Ах, еще бы пару таких делегаций, и мечта о Scirocco стала бы на порядок ближе.

 Шеф позвонил и поинтересовался, как обстоят дела с солидной и авторитетной делегацией. Алеша не заржал, хотя очень хотелось. Солидно и благопристойно он отчитался, что банкет вчера прошел в теплой и дружественной обстановке, что главный инженер, он же руководитель делегации, остался доволен, отчет был положительным, самолет взлетел, звонков на телефон не поступало, он считает, что может с чистой совестью отправиться домой. Шеф выхватил только информацию о положительном отчете, подобрел и пожелал счастливого пути, хороших выходных и выдал свое традиционное: «До встречи в понедельник». Стервец. Опять что-то уготовил. Алеша обреченно посмотрел на себя в зеркало дальнего вида и многозначительно приподнял брови. А с неба сыпалась хрень. Опять снег с дождем.

 Пора, брат, пора, промурлыкал Алеша и отправился прочь. После обеда, да в пятницу, да в Берлине, все дороги были забиты. Капуччино закончился раньше, чем он добрался до границы города. Пришлось задуматься над тем, чтобы на дороге в какой-нибудь забегаловке остановиться. А пока дорога. Ровная, однообразная дорога на офисном «Опеле». Надежная машина. Шеф уже вторую купил, и все «Опель». Хороша машина, и двигатель хорош, что бы там про заслуженность банкротства компании ни говорили.

 Алеша послушно соблюдал все ограничения скорости, терпеливо плелся со скоростью в жалкие восемьдесят километров (восемь-десят, во-семьдесят – повторял он себе в такт солидной олд-роковой композиции из года этак восьмидесятого – во-сьмидесятого, передававшейся по радио) по автобану и мечтал только об одном – о том, чтобы добраться до квартиры, забросить все шмотки в стиралку и забраться под родной душ, а не гостиничную турбо-диву. Мыслей в голове не было никаких. Леонид Петрович стал враз чужим и почти незнакомым. Если уж он за неделю в одной гостинице не сделал ни одного шага, то на какие самооправдания пойдет потом, когда Алеша все-таки свяжется с ним? Бес попутал? Он не хотел, но воздух либеральной чужбины..? Как-то жалко его, вдруг усмехнулся Алеша, плетясь за минивэном, принадлежавшим какой-то голландской цветочной фирмочке, судя по логотипу и телефонам. Ведь так и будет перебиваться случайными свиданиями, если будет, конечно. А то будет прикован к женской, точней, к жениной юбке, мечтать о чем-то неизъяснимом да упиваться своей неудовлетворенностью. Хотя, может и не стоило так нагло флиртовать?   вдруг задумался Алеша. Это ведь его жизнь и его право, и если он предпочитает хроническое лицемерие, то при чем здесь место, время и обстоятельства? При чем здесь Алеша, в конце концов? А до дома все так же оставалось три часа. Ладно. Скоро уже девятнадцатый автобан начинается. Там можно и газу подбавить. Скоростных ограничений все равно нет. А Цафира – хорошая машинка, резвая и устойчивая, хотя и здоровая, зараза. Очередной ремонт дороги закончился. Можно и прибавить. Посмотреть, как стрелка спидометра склоняется вправо, как растут обороты на тахометре. Прислушаться, как усерднее рычит двигатель. Скосить глаза на радио, по которому передавали трехминутку дорожной информации, сделать погромче. Алеша терпеливо выслушал все, что бодрый женский голос рассказал ему о том, что ждать на дорогах, никаких аварий на девятнадцатом – девя-тна-дцатом – не услышал, да и про радары, или блитцеры, если по-местному, по-немецки, ничего в зоне его пути домой не сообщалось. Что в Ростоке на улицах творится и где там блитцеры стоят, он ближе к дому послушает.

 Алеша потянулся в кресле, уперевшись обеими руками в руль. Он откинул голову на подголовник и с шумом выдохнул воздух. Пить хотелось, а нечего. Да и в туалет не мешало бы. Еще беготня эта с самого утра. Оказывается, когда пять вроде взрослых мужиков выселяются из иностранной гостиницы, они создают проблем побольше, чем двадцать два подростка. Каждому нужно объяснить, показать, переговорить с администратором. А потом везти их в аэропорт и с любопытством фиксировать, как запотевают окна машины рядом с этими настоящими русскими мужиками. Потом терпеливо стоять и переводить, когда каждый из пяти предъявляет билет и объясняет, что есть и чего нет в поклаже. И улыбаться. И улыбаться.

 Алеша любил улыбаться. У него это получалось помимо воли и совершенно уместно. Шеф однажды сказал ему, что его улыбку нужно патентовать как универсальное лекарство и выдавать в гомеопатических дозах. Что шеф имел в виду, Алеша не совсем понимал, но то, что его улыбка не раз спасала его бедовую голову, он знал очень хорошо. В школе ему многое сходило с рук, в семье тоже – до определенного момента, точнее события, а уж как в самостоятельной жизни ему везло, было до визга хорошо. На всех семинарах-коллоквиумах-зачетах, которые устные, на всех экзаменах, которые устные, на защите бакалаврского диплома, а потом и магистерского, он улыбался ослепительно и немного заискивающе. Комиссия оценила. Затем оценили аж два работодателя, которые пригласили его на собеседование. Алеша тогда стоял перед выбором, переезжать ли глубоко на запад или остаться на родном севере. На западе было бы, наверное, денежней, да и за «русаками», соотечественниками, дело тоже не стало. Но Росток, но – море, но Скандинавия под боком. И возможность постоянно общаться с русскими. Не теми, кто переехал в Германию в конце восьмидесятых, совершенно разучился говорить по-русски сам и так и не научился вменяемому немецкому, а настоящими, которые живут в России. В Ростоке таких возможностей на два порядка больше. Вон, еще один русский богатей верфь купил. Совсем недалеко, около порта. И немцы, которые выросли в ГДР, хотя бы пару слов по-русски, но знали и охотно своими знаниями хвастались. И Алеша улыбался им в ответ – радостно и поощряюще.

 Эти пятеро изо всех сил казались быть суровее, чем в действительности. Выпячивали зачем-то животы, нагибались вперед, доказывая что-то, потрясали кулаками и ходили в дубленках нараспашку при почти плюсовой температуре. Немцы недоуменно переглядывались за их спинами, глядя на непозволительную расточительность в одежде и необъяснимые остроносые почти вечерние туфли, но постепенно проникались почти детским любопытством, которое скрывалось за чуть более громкими, чем обычно, голосами «этих русских», с которым они оглядывали все аппараты, рассматривали датчики и задирали головы под потолки цехов, куда их затащила принимающая сторона; и даже постоянные переспросы: «Что он сказал?» - постепенно переставали раздражать. Алеша улыбался, то легкой, то напряженной улыбкой, переводил, а иногда и толковал, отвечал на странные с точки зрения пристойного бюргера вопросы, одергивал членов делегации, когда те увлекались своим имбецильно-детским любопытством, водил их по супермаркетам, в удивлении глядя на объемы и непредсказуемость скупаемых продуктов, еще больше удивлялся, когда ему поясняли, что «надо своей бабе купить» - под «бабой» явно не жена подразумевалась. Жене покупался утюг, а «бабе» - коробка конфет. Алеша вовремя подхватывал челюсть и советовал, что лучше. Руководитель, да и остальные благоговейно кивали головой в ответ на Алешины советы; однажды он даже услышал за своей спиной: «Вот фашисты живут!», не самое удивительное замечание. Он по этому поводу вспомнил, как ему доставалось в простой российской школе в невинные двенадцать лет: оба его родителя были немцами Поволжья, читай происходили из обрусевших лет этак триста назад немецких семей, живших на Поволжье, депортированных в Сибирь в 1941 году и снова вернувшихся на родину после 1956 года. На Алешину голову, родители, поженившись, решили попытать счастья в городе, а не в селе, практически на девяносто процентов состоявшем из немцев, и осели в микрорайоне, битком набитом работягами с ближайших комбинатов. Алеша ходил в школу, упакованную их отпрысками; его фамилия – Шерер, отчество родителя – Филиппович, и мамино – Лидия Карловна служили причиной немалого количества смешков и издевательств. Алеша в силу своего благодушного характера конфликтов избегал, а на «фашиста» не обижался, не слыша в интонации, с которой произносилось слово, ничего особо оскорбительного. Шутить сам на эту тему не мог, но и понимал, что этим браткам объясняй – не объясняй, что не все немцы фашисты и не все фашисты немцы, только язык до самого корня сточишь, а в их головах ничего не задержится. Как бы там ни было, дружбы этих простых парней он избегал, предпочитая водиться с отличницами, и неоднократно потом убеждался, что в головах простых обитателей именно эта ассоциативная связь выплывала слишком часто, практически непроизвольно и не всегда с умыслом обидеть. Услышав подобное из уст руководителя дружественной делегации, Алеша сдержал улыбку и благопристойно сделал вид, что ничего не услышал. Все-таки это не его дело.

 Автобан был почти пустым. Уныло махавшие перед глазами щетки лениво счищали время от времени налипавшую на ветровом стекле кашу из мокрых хлопьев снега. Мерный ритм слишком уж сильно навевал тоску. Да и спать хотелось все больше. Эти товарищи сначала до двух ночи не могли уснуть, все прощаясь и прощаясь с принимающей стороной, а потом тягаясь по ночным клубам в поисках догонялова, а с утра ему нужно было вставать куда раньше этих товарищей, чтобы быть готовым к тому моменту, когда они с опухшими рожами и неслабым перегаром выползут из своих номеров. В салоне было тепло, радио тихо мурлыкало; песенки были вроде резвыми, но зевота все равно напала. Алеша не утерпел в конце концов и съехал на огромное место отдыха с МакДональдсом, Бургер-Кингом и здоровой площадкой, битком набитой дальнобойщиками.

 Первым делом он потянулся. С наслаждением и осознанием того, что у него двое суток свободного времени. И плевать на изморось, на пронизывающий ветер и на температуру около нуля. Покрутив головой и размяв шею, размяв плечи, Алеша засунул голову в салон машины, подхватил куртку, телефон и бумажник и потопал в Бургер-Кинг. Там, забредя в туалет и поплескав в лицо водичкой, затем, выйдя в зал, накидав салатов, взяв здоровый бокал с шорле, он плюхнулся за маленький столик рядом с окном. Выдохнув и собравшись с силами, придавив внутренний голос, вопивший о неприятностях, Алеша решил проверить почту. Ну да, о выходных предстоит забыть. Эта зараза Наташа – офисная, так ее, крыса – накидала ему переводов. Как будто он один такой работник в бюро, который английский-немецкий-русский делает. Сама ведь тоже немецко-русский переводчик. Но да, у нее же семья. Судя по объему файлов, работы до хрена. Стерва крашеная. Падла толстая. Алеша откинулся на спинку неудобного стула и отпил шорле. Собраться с духом, что ли, и у шефа прибавки поклянчить? Дурацкая русская привычка – брюзжать на кухне вместо того, чтобы солидно попросить заслуженного. Алеша лениво поковырялся в салате, впихнул его в себя и поплелся за кофе. Кофе в дорогу – что может быть лучше?

 И снова почти пустой автобан. Все машины ехали из Ростока. В него – только возвращавшиеся с подрядов фургончики с разными логотипами. И все спешили. А Алеша не спешил. Ему очень хотелось добраться туда после окончания рабочего дня. А до него оставалось чуть больше часа. И меньше ста километров. Алеша сбавил скорость. Не надо спешить. Дома его все равно только пара кактусов да три монстеры дожидаются. Щетки лениво махали перед глазами. Его периодически обгоняли особо шустрые работяги. Телефон повибрировал, сообщая, что пришла эсэмэс. Алеша потянулся за аппаратом. Ай, ничего особенного, очередная сногсшибательная рассылка. Он бросил телефон на сиденье рядом. Опять по радио ситуация на дорогах. Все в порядке. Все в полном порядке. Нет аварий, нет пробок, можно спокойно ехать до дому. Указатель показывал жалкие семьдесят с чем-то километров до Ростока. Дорога задолбала, печально признался себе Алеша. Хотелось побыть хотя бы полгода в родном городе, сваливая лишь на выходные и отпуск, а не отчаливая в очередную командировку. Вообще, хотелось чего-то невыразимого. Неодиночества, что ли?

 Друзей у Алеши не было. Были хорошие знакомые обоих полов, с которыми он регулярно общался. Были знакомые, особенно «русаки», точнее, «русачки», которые периодически объявлялись в его жизни не с целью провести свободное время, а с целью поизливать душу, пожаловаться на этих козлов, на то, что личная жизнь не складывается. Алеша посмеивался, в унисон с жаловательщицей хмурился, печалился и произносил традиционное: «Все будет хорошо», подбадривал, вытаскивал в бары, в силу своих скудных эмпатических способностей утешал и отправлял восвояси, когда очередная барышня рвалась доказать ему не только словом, но и делом, что не бывает стопроцентных геев, просто ему девушка нормальная еще не встречалась. Ну да, вздыхал он с облегчением, ну да, как же. После такой нормальной девушки не то что геем, отшельником за здорово живешь станешь. Что за дурацкая манера устанавливать свои порядки в любых отношениях? Хорошо, что он всегда был скользким типом. Вон, даже Марик – склочливая сука – это же признает. Может, на самом деле он скользкий тип?

 Ему всегда казалось забавным и удивительным, что Марик охотно соглашался на перепих, когда Алеша его вызванивал, но с неменьшим удовольствием объявлялся сам. Просто для того, чтобы поваляться на диване в Алешиной с особым трудом и тщанием выисканной мансарде, похлебать разных спиртных извращений, которые либо сам Марик притаскивал, либо рассчитывал на Алешин запас, и потрепаться. Причем в последнем случае они просто валялись на диване, смотрели по компьютеру разнообразную хрень – в основном Пиксаровские анимационные фильмы и трепались за жизнь. Верней, трепался Марик, а Алеша потягивал себе свой лонгдринк, жевал фрукты и угукал, посмеиваясь. Ему доставалось от Марика за черствость, хотя сам сучонок в плане черствости самой Мессалине форы мог бы дать, как будто не он постоянно сбегал от хахалей, которые готовы были бы свить с ним берлогу в пентхаусе и прожить лет так –дцать. Но оседлость Марика пугала чуть ли не до импотенции, а вот долги развлекали. Алеша, ко времени окончания Мариковых монологов доходивший до того приятного градуса, когда жить было хорошо, настроение было шаловливым, хотелось потрепаться, но не хотелось глупостей, осознавал некоторую затянутость паузы и решал оживить разговор парой подколок, высказанных особым, ехидным тоном и приправленных особой, многозначительной улыбкой. Ему доставалось подушкой, Марик жеманно поджимал губы, жеманно же обижался и убегал жалеть себя в ванную. Алеша не особо рвался нестись туда, отлично зная, что за пятнадцать минут добровольного заключения Марик подправит прическу, перенюхает туалетные воды, освежит себя, засунет нос в кремы и совершенно забудет, какого он делает в ванной. Потом наверняка выплывет оттуда походкой дивы из травести-шоу, заявит, что решил принять ванну с вон той штучкой, которая пахнет какао, и Алеша будет оставлен наедине с компьютером и лонгдринком, потешаясь и удивляясь непосредственности этого гаденыша и наслаждаясь иллюзорным неодиночеством.

 Иллюзорное неодиночество. Слова-то какие. Не по-французски изящные, пустые и горько-сладкие, рафинированные и элегантные. По-немецки они были слишком брутальными, по-английски либо философичными, либо глупыми, в зависимости от того, как переводить «одиночество». По-французски тоскливыми. А по-русски звучало. Прямо даже привкус слез на губах ощущается. Может, зря Алеша отказывался от близких отношений? Хотя что хорошего они ему принесли, кроме чужих проблем, скандалов и постоянных попыток лавирования между партнером, его и своим кругом общения, обвинений в черствости и вмешательств разных доброхотов? Но и одному быть все тяжелей. Хотя что это он? Просто устал, просто развлекли его эти суровые русские мужики, которые так непосредственно и так жизнелюбиво радовали себя полным и всеобъемлющим присутствием в жизнях друг друга. Может, есть в этом что-то неуловимо нужное? Иллюзорное неодиночество.

 До дому оставалось шестьдесят километров. По сравнению с уже отмаханными тремястами пятьюдесятью это были мелочи. Алеша посмаковал эти слова. Как же он обожал числительные! Как он обожал русские коварные, упрямые, женственные, скрытные загадочные числительные! А впереди еще шестьдесят – шесть-дес-ят – шесть-де-сят – километров. Скоро местный аэропортец, а там один за одним съезды, съезды, съезды. До конца рабочего дня оставалось меньше сорока минут. Снова завибрировал телефон. Шеф. Видно, хотел обрадовать очередным заказом, который должен быть сделан чуть ли не вчера. Алеша решил ответить на вызов, наплел с три короба про исключительное обилие пробок, сделал большие глаза, когда шеф поставил его в известность о срочности переводов, которые госпожа Хартман ему отослала, пожелал хороших выходных и откланялся. Он бросил телефон на сиденье в глухом раздражении и положил обе руки на руль. Склонив голову на плечо, он угрюмо посмотрел на дорогу. Какая к лешему личная жизнь? А ведь и из другой конторы тоже чего-нибудь, да пришлют. А что делать: хочешь Scirocco – умей вертеться. На личной жизни на этих выходных явно придется поставить большой такой жирный крест.

 Глухое раздражение подбивало Алешу на непристойное использование служебной собственности в личных целях. Он съездил в гипермаркет, затарил полный багажник, тем более, что командировочные позволяли, подогнал машину к дому и выгрузил все. Со зла Алеша загнал служебную машину на платную стоянку в двух метрах от дома. Пусть платят за целостность офисной собственности. Хотя эта стоянка была всяко дешевле, чем два часа у аэропорта. Жизнь в метрополисе явно не каждому по карману, а ведь он игрался с мыслью перебраться в Берлин, когда оканчивал вуз. Втянув голову в ворот куртки, он вышел на улицу. От города на берегу Балтийского моря ждать хорошей погоды не приходилось. Воздух в лучшее время был сырым, но сейчас, со всеми этими осадками хотелось далеко-далеко на юг. И чтобы было сухо, солнечно и не очень жарко. Чтобы зеленела травка, не плесневелыми проплешинами, как сейчас, а сочным изумрудным ковром. И цветы какие-нибудь тоже не помешали бы.

 Алеша повесил куртку на предмет просохнуть, включил батареи, пошел на кухню за чаем. Есть не хотелось, но пожевать не мешало. Переодеться можно и чуть попозже, а пока надо пересмотреть почту. Вдруг чего интересного пришлют.

 Пока закипал чайник, Алеша сортировал почту. Бесплатные газеты и реклама летели на пол, местная ежедневная газета-сплетница, которую он непонятно зачем упорно выписывал уже третий год, в стопку рядом, хотя и можно было сразу по назначению, в первую. Так, теперь письма. Перерасчет коммунальных услуг один, перерасчет второй, штрафных квитанций быть не должно, они обычно по субботам приходят. Хотя вроде ни в чем таком вроде превышения скорости он не должен быть уличен. Алеша бросил письма на столик и откинулся на спинку кресла. Чай надо заваривать, а лень. Вообще состояние нечастой, но знакомой апатии накатило. Все-таки он устал за эту неделю. И не спасали ни заверения себя любимого, что ему заплатят по солидному тарифу, ни регулярные смакования фотографий автомобиля мечты, ни становившиеся все более редкими вылазки в свет. Алеша механически проверил телефон: нет, никто не звонил. Он достал нетбук, положил его на столик, поигрался с мыслью включить стационарный компьютер, но решил все-таки начать с развлекалок. Если захочется что-нибудь посерьезнее посмотреть, например, фильмец какой, можно будет и туда переместиться. А пока чай и полчаса передышки. 

 На столе стоял поднос с чаем и сладостями. В проигрыватель музыкального центра были помещены целых три диска Пьяццолы. Алеша устроился на диван, положил ноги на стол, нетбук пристроил сверху и решил проверить, что делается в мире вообще и в Германии в частности. А потом он просто держал в руках кружку с остывающим чаем, слушал жалобы бандонеона и рассматривал балки под потолком.

 Вместо положенных себе тридцати минут Алеша провел в странном оцепенении и даже легкой полудреме более часа. Но наконец, собравшись и подхватившись, он поставил проигрыватель на паузу и подхватил поднос. Крутись как хочешь, а пора под душ. Чтобы с чистой совестью и дальше упиваться своей меланхолией. Поднос приземлился на кухонный стол, а сам Алеша целеустремленно пошел в ванную. Вещи, которые он брал с собой в командировку, лежали грудой прямо на полу ванной комнаты, он, поколебавшись, сбросил с себя все остальное и включил воду в душе. Холодная вода стекла, пошла горячая. Алеша шагнул под хлесткие струи воды с каким-то мстительным наслаждением. Ну и пусть в отеле была целая турбо-дива с кучей кнопочек. Зато он дома. Он стоял под душем, подставляя под струи то макушку, то лицо, то плечи, и блажено улыбался. Потом, убавив воду и повернувшись к полочке со своими причиндалами, Алеша, как всегда, попал в неприятную ситуацию выбора. На свою беду, он любил всякие душ-гели, шампуни, бальзамы и лосьоны, их на полочках водилось неприлично много, и каждый раз он сосредоточенно созерцал стройные ряды флаконов, пытаясь как-то выделить нужное звучание из какофонии подобных. Что из этого ему отзовется? Кончалось это, правда, зачастую тем, что он закрывал глаза и тянулся за чем угодно. Иногда выбор ему не нравился. Обычно было неплохо. Сегодня повезло. Алеша смотрел, как пенится гель под струями воды, с похожим на научный интересом он намыливал тело и в который раз убеждался, что с телом ему скорее повезло. Вроде и не занимался особо никаким спортом – не сложилось, а в форме был. Хотя он был скорее тощим, чем стройным, и жилистым, чем мускулистым, да и телосложение скорее астеничное. К полноте, равно как и к тому, чтобы стать брутальным широкоплечим мачо, он явно склонен не был, хотя, учитывая количество времени, которое он был вынужден сидеть за компьютером, его астеничность была несомненным плюсом. Иначе было бы у него уже брюшко. Постояв немного под полным напором воды, ощущая, как вязкая усталость смывается, а на смену ей приходит отчасти даже и приятное томление, Алеша сделал над собой усилие, выключил воду и вышел из кабины. Дотянувшись до полотенца и вытеревшись, он бросил его в общую кучу и пошлепал за бельем. Через пятнадцать минут стиральная машина утробно порыкивала, вращая барабан; Алеша пил кофе в комнате и слушал Пьяццолу, но уже не грустил, а скупо улыбался.

 В понедельник после лениво-напряженных выходных Алеша, тщательно отобравший для битвы с шефом костюм темно-стального цвета, белоснежную рубашку и солидный галстук цвета свежесваренного кофе (шеф очень уважал кофейный цвет и вообще все коричневое от почти охристого до почти черного со ржавым оттенком), стучался в логово зверя.

- Господин Дайхман? – бодро проговорил он, заглядывая в кабинет. Шеф говорил по телефону, но приветственно помахал рукой и указал на стул. Алеша подошел и протянул руку, которую шеф энергично пожал, а затем положил перед ним отзыв принимающей стороны – очень даже положительный. Алеша просмотрел его и вернул шефу. Еще пару минут поболтав с заказчиком по телефону, тот положил трубку.

- Доброе утро, Алеша. Заказ сделан? – спросил он, откидываясь на спинку стула.

- Сделан, уже отправлен на корректуру, - отрапортовал Алеша, торжественно улыбаясь, и выложил перед ним отзыв руководителя делегации. Шеф просмотрел отзыв. Русский язык он знал – учился в Ленинграде в свое время, говорил на нем с очаровательным акцентом и очень любил практиковать идиомы на Алеше, который с радостной улыбкой ему помогал. Отзывом шеф остался доволен, что выразилось в самодовольной позе: он откинулся на спинку кресла и сложил перед собой руки.

- Отлично. Отлично. Господин Шерер, через две недели приезжает делегация врачей, которой предстоит стажировка и обмен опытом в университетской клинике Аахена. Заказ отличный, оплачивается хорошо, думаю, кроме того, что это замечательная возможность для нас начать сотрудничество с медицинской отраслью Аахена.

- И как долго они будут в Аахене? – поинтересовался Алеша. Под ложечкой у него засосало – жди неприятностей.

- Месяц. К сожалению, я не совсем в курсе, что конкретно им предстоит. Вот заказ и максимально общее описание проекта. – Шеф подтолкнул к нему папку с парой листов.

 Алеша бегло просмотрел мейл, в котором содержалась приблизительная программа пребывания делегации в Германии. Делегация в количестве пяти человек, знакомство с новейшими технологиями, семинары по оборудованию, бла-бла, достопримечательности, создание максимально доброжелательной обстановки. Готовность круглосуточно сопровождать гостей при необходимости.

- И с кем я туда еду? –усмехнулся Алеша, исподлобья посмотрев на шефа и снова переводя взгляд на распечатку.

Шеф вздохнул, на секунду изобразив неловкость.

- Туда должны были ехать вы вдвоем с госпожой Хартман, но ее сын должен лечь в больницу на лечение. Так что к сожалению она не может. Я понимаю, что месяц постоянной готовности – это не самая приятная задача, но клиника Аахена и клиника России оплачивают заказ более чем достойно, поэтому стоит постараться. Я готов выплатить вам суточные в полуторном размере. Свою часть получит госпожа Хартман и передаст вам.

- И сколько достанется при этом госпоже Хартман? – ухмыльнулся Алеша.

- Нисколько, разумеется. Она же туда не поедет, - прищурился шеф.

Алеша помолчал, перечитал мейл и посмотрел на него.

- Господин Дайхман, я понимаю, что в некотором роде я очень удобный сотрудник. У меня нет детей, я практически не оказываюсь на больничном, не возмущаюсь, когда меня отправляют в отпуск в неудачное время и охотно делаю сверхурочные. Но подобная инициатива должна быть поощрена, не так ли? Это не говоря о том, что я уже два года сотрудничаю с вашим бюро на постоянной основе, - стараясь звучать как можно ровней, произнес Алеша, вежливо улыбаясь. Шеф подобрался.

- И что вы предлагаете? – поинтересовался он.

- Пересмотр оплаты и условий труда, что же еще. – Алеша положил папку на стол и откинулся на спинку стула. Он старался не выглядеть ни дерзко, ни робко и видел огонек интереса в глазах шефа.

- Ваши предложения?

- Двадцать процентов, оплата сверхурочных и гибкий график хотя бы три дня в неделю.

- Десять процентов и оплата сверхурочных. И какой гибкий график, господин Шерер?

- Пятнадцать процентов, оплата сверхурочных и два дня гибкого графика.

- Пятнадцать процентов и оплата сверхурочных, - ухмыльнулся шеф.

Алеша развеселился.

- Годится, - сказал он.

 Шеф положил перед ним бумагу. Алеша взял ее и прочитал с удивлением, что с сегодняшнего числа дополнительным соглашением устанавливаются следующие условия работы господину Алексею Шереру. Соглашение уже было подписано шефом. Его брови взлетели чуть ли не к середине лба. Алеша недоуменно посмотрел на него.

- Я все ждал, когда вы решитесь, - пояснил шеф. - Ваши соотечественники вообще производят впечатление людей, стыдящихся говорить о деньгах. Я рад, что вы осмелились. Ознакомьтесь и, если согласны, подписывайте. Сведения о сверхурочных за прошедший месяц подавайте до двенадцатого числа месяца, чтобы налоговое бюро успело обработать данные к выдаче заработной платы.

 Алеша кивнул головой, поблагодарил и вышел.

 Наташа косо посмотрела на него и снова уткнулась в компьютер. Алеша плюхнулся на свое место и вытянул ноги. Дурашливая улыбка наползла на его лицо. А ведь Scirocco становится все ближе. Да и Аахен красивый город. Пусть и за шестьсот километров.

Дни до выезда в Аахен оказывались до неприличия загруженными всякими мелкими делами. То нужно было связаться с руководителем делегации, то созвониться с принимающей стороной, то в Миграционную службу позвонить для уточнения административных вопросов. Алеша действовал госпоже Хартман, Наталии Леонидовне, на нервы своим игривым тоном, общаясь то с одной барышней, то с другой, добавляя легкие восхищенные нотки в тон при общении с мужчинами, и усердно отстукивал все новые мейлы господам из России. Он даже подумывал заявиться на работу в новом костюме, чтобы продемонстрировать госпоже Наталии Леонидовне ее командировочные, но его еще покупать надо было, а на это сил не оставалось. Расчетный листок с зарплатой госпожа Хартман положила на Алешин стол с каменным лицом.

- Мог бы и потише жизни радоваться, - бросила она через плечо, идя к своему столу.

- Ах, Наталия Леонидовна, как же мне не радоваться жизни? Еду в такой дивный Аахенский треугольник, что сам себе завидую. Да и наконец-то избавлюсь от хронических ауфтрагов (1) сверх рабочего времени, которые вы с такой радостью на меня спихиваете. Просто удивительно, как может быть прекрасна жизнь вдали от рабочего места, - насмешливо пропел Алеша, кокетливо приподняв брови. – Сынулечка ваш здоров, надеюсь? А то он так удобно заболевает, просто удивительно. Сестрица ваша всем своим знакомым кранкеншайны (2) выклянчивает, или только семье?

Наталия плюхнулась в кресло и угрюмо посмотрела на него.

- Что бы ты понимал в жизни, блондинчик хренов, - буркнула она и уткнулась в компьютер.

- Попрошу, - отстраненно огрызнулся Алеша, читая очередной мейл из далекого и загадочного сибирского города с очередными требованиями, пожеланиями и согласованиями. Ну вот в Берлин не надо лететь, пожалуйста, хмуро подумал Алеша, читая послание. Это же их лишние два часа и почти двести километров переть, а там же автобаны один за одним под завязку загружены. Удовольствие выше среднего. Чем их Гамбург не устроил? Закатив глаза, Алеша потянулся за кружкой с почти остывшим кофе, сделал глоток, проверил телефонные сообщения и откинулся на спинку кресла. – У меня русые волосы.

- Блондинчик – это не цвет волос. Это тип когнитивной системы, - вскинула голову Наталия. – Ты просто маскируешься. Не удивлюсь, если ты себе машину под цвет галстука выбирать будешь.

- Ни в коем разе! – возмутился Алеша. – Разумеется, под цвет штиблет. Под цвет галстука – моветон. Вы же не покупали себе «Да-ачу», - Алеша с особым удовольствием растянул слово, гримасничая и по-лягушачьи растягивая рот, - под цвет помады. Нет, все цивильно, под цвет сумочки; так не требуйте же от меня невозможного! – патетически закончил он, драматично приложил пальцы ко лбу и, кося глазом, перечитал новое сообщение. От Марика. С требованием выпить пива.

- Вот появится у тебя семья, посмотрю, как ты домой спешить будешь, - пригрозила Наталия. Алеша посмотрел на нее исподлобья, скептически поднял брови и повернулся к компьютеру с целью объяснить этому твердолобому руководителю делегации, что Берлин не вариант.

 Наталия посмотрела на него, сурово сдвинувшего брови и плотно сжавшего губы, и подняла глаза к потолку. Драматично вздохнув, она начала лениво щелкать мышкой, время от времени чередуя эти звуки с барабанной дробью клавиш. Работает, - подумал бы с уважением дилетант. По шоппинг-сайтам тягается, - твердо знал Алеша.

 Руководителя удалось переубедить, Алеша набрал Марику сообщение, из которого явствовало, что он не очень хорошо думал о плебейских привычках того глушить пиво посреди недели. Буквально через пару минут пришел ответ, в котором его ставили в известность, что за Мариком следует заехать в восемь вечера. Алексей не выдержал.

- Марат, ты в курсе, что ты мудак? – сурово произнес он, когда до него донесся голос Марика из динамиков. – Ну вот скажи, не можешь других собутыльников найти?

Наталия покосилась на него и многозначительно подняла брови.

- Алекс, мне нужно дружеское плечо и не менее дружеская поддержка, - стоически заявил Марик.

- Что, опять жрать нечего? - поинтересовался Алеша, открывая документ для перевода.

- Нет. Моя жизнь, моя свобода, моя независимость под угрозой, - патетически воскликнул Марик.

 У Алеши вытянулось лицо. На угрозу тюремного заключения не похоже. До такого Марик явно не докатится, глубоко в спинном мозге у него все же сохранились остатки здравого смысла.

- Ты куда влез, гад? – встревоженно спросил он.

- Вот заедешь за мной – расскажу. – Сурово отозвался Марик. – А сейчас мне работать надо.

- Тебе – что? – опешил Алеша. – Ты – и работаешь?! Марик, от этого же морщины заводятся!

- Тараканы заводятся. А морщины украшают настоящих мужчин, - философски заметил Марик. – Короче, жду. Все, чао.

- Чао, - удивленно отозвался Алеша. Как-то жизнь подбрасывает сюрпризы один за другим.

- Не забудь, пить в меру, тебе завтра в суде переводить, - лениво сказала Наталия, неторопливо начиная работать.

- Умеешь ты настроение испортить, - хмыкнул Алеша. Она лишь усмехнулась в ответ.

 Марик поставил пакет в багажник и плюхнулся на пассажирское сиденье рядом с Алешей.

- Трогай, мой герой, - провозгласил он, простирая руку вперед.

- У-у, твердый, - уважительно отозвался Алеша.

- Придурок, - скосил на него глаза Марат.

 Они были погодками. Марат усердно отбывал второй год в одиннадцатом классе, когда в него попал Алеша. Его семья тогда только переехала в Германию на ПМЖ, искренне надеясь, что Алеша, закончив школу, сразу поступит в Германии в вуз, и их жизнь ничем не будет отличаться от той, российской, разве что достатком. Их принципиальная ненужность оказалась для них первым неприятным сюрпризом. Тринадцатилетнее школьное образование стало вторым. Сложности с учебой золотого медалиста Алексея Шерера – третьим. Он бегал к репетиторам по немецкому весь одиннадцатый класс, чтобы выяснить в итоге принципиальное различие немецкого языка репетиторов и немецкого Германии. Как он умудрился попасть в одиннадцатый, а не десятый или девятый класс, он до сих пор удивлялся. У Марика таких проблем не было, его родители перебрались в Германию все по той же немецкой линии, когда ему было одиннадцать лет.  Поэтому он бегло говорил на немецком, активно обсуждал всевозможные события на юношеском слэнге, хотя даже почти двадцать лет спустя чуть ли не с религиозной настойчивостью избегал артиклей и старательно выговаривал русское «р». Алексей, движимый благодарностью за поддержку в социализации, тянул его за собой три последних класса школы, даже натаскивал к экзаменам на аттестат зрелости. Марик сопротивлялся, капризничал, истерил, но послушно делал все, что от него требовал этот деспот и тиран Шерер, не забывая устроить целую греческую трагедию из своего согласия. Он уже тогда был высоким и тощим, двигался быстро, порывисто и активно жестикулировал, ехидно щурил глаза и до непристойности напоминал Алеше бродячего бойцовского кота. И экспериментировал с цветом своих волос так, что даже у активно самовыражавшихся через свои прически немецких барышень от зависти вытягивались лица. Алеша прекратил удивляться после пятой радикальной смены цвета, даже советовал иногда, что еще Марат может попробовать. Марат с одобрением смотрел на него и воплощал в жизнь его предложения. Алеша догнал его по росту как раз к экзаменам на этот самый аттестат зрелости. Они в возрасте соответственно девятнадцати и двадцати лет посмотрели друг на друга, выйдя с последнего экзамена, и не сговариваясь пошли к ближайшему супермаркету – оба худые, не по-немецки осанистые и с не по-немецки балетной грацией, один с оранжевыми патлами и черными прядями и другой с целомудренным русым полубоксом.

 Родители Марата перебрались из Шлезии в Эссен в поисках лучшей доли, когда тому исполнилось восемнадцать, а он отказался, мотивируя нежелательностью смены школы в предвыпускном классе, хотя просто желал избавиться от них. Он подал заявление на материальную помощь, получил согласие, переехал в маленькую квартирку в полукилометре от школы и начал активно ее захламлять. Алеше, как ни странно, нравилось именно там, а не в своей по-немецки стерильной комнате в родительской квартире, за чистотой которой следил он сам, а надзирали оба родителя. В квартире Марата они активно и очень основательно готовились к выпускным экзаменам. В квартире же Марата они пили пиво после экзаменов и молчали, развалившись на кровати и созерцая выключенный компьютер.

- Алекс, друг, ответь мне на один очень скромный вопрос, - сурово начал Марат, с умным видом созерцая почти пустую бутылку. – Ты ведь не посмеешь держать меня в неведении после стольких интеллектуальных изнасилований?

- Марик, ты знаешь такие умные слова? – лениво протянул Алеша, борясь с опьянением.

- Ты не поверишь, это были два единственных умных слова, которые я знал, и я даже умудрился употребить их в одном предложении. Так Алекс, друг, готов ли ты поделиться сокровенным?

- Марик, что ты хочешь узнать? - лениво протянул Алеша, отставляя бутылку.

- Тебе девушки нравятся?

- В смысле? – Алеша даже приподнял брови в имитации напряженной умственной деятельности.

- Ну вот ты видишь девушек. Они тебе нравятся?

- Марик, как эти девушки могут нравиться? Ты же видел их сам.

- Алекс, поставим вопрос по-другому. Тебе девушки нравятся больше парней?

Алеша посмотрел на него недоуменно и не увидел ни тени насмешки, ни тени издевательства в прищуренных светло-карих глазах. Он набрал воздуха, чтобы отшутиться, и закрыл рот. Отвернувшись и уставившись на компьютер, Алеша задумался.

- А парни? - голосом змея-искусителя поинтересовался Марат. - Тебе нравятся парни? Не больше девушек, не в сравнении с девушками, а просто: нравятся?

Алеша покосился на него и, подумав, кивнул. Марат повернулся и улегся рядом, вытянувшись на боку и приподнявшись на руке. Алеша, заинтересовавшись, принял такую же позу. Он уставился в глаза Марату, дерзко и с вызовом.

- Не поверишь. Не думал.

- Что, совсем?! И стояка, что ли, ни разу не было?!

- Был, конечно, - Алеша чуть сжал бедра, потому что настоящее время глагола  было более уместным в этом предложении – кажется, Марик его спровоцировал на что-то неприличное, темное, душное, странное.

- А почему? – все тем же томным голосом поинтересовался Марик, чуть приблизившись.

- Марик, ты осёл. Сначала я учился в старших классах спецшколы и бегал по репетиторам, потом мы переехали сюда, и я учился еще больше. Откуда у меня время задумываться над тем, почему у меня стояк? – Алеша говорил это легко, улыбаясь и невинно глядя ему в глаза, а сам искал ответа в его взгляде. Не на те вопросы, которые произносили его губы, а на те, которые задавали ему Мариковы глаза.

Марик подался вперед. Почти касаясь своими губами губ Алеши, он прошептал, сопровождая свой вопрос многозначительным изгибом бровей, манящим движением плеч и поволокой во взгляде:

- А теперь время есть?

 Алеша опешил. Он растерянно моргнул, и его секундного замешательства было достаточно, чтобы Марик притянул его голову к себе и осторожно и подозрительно искусно начал его целовать. При этом он был наготове в любой момент задать стрекача, если Алеша решит, что это произвол и он против. Алеша против не был.

 Алеша заснул тогда прямо на неразобранной постели. Проснулся он ближе к вечеру, чтобы выяснить, что мама с папой звонили слишком много раз, чтобы рассчитывать на тихий вечер без нотаций, Марик приготовил пожрать и сбегал еще за пивом, а сам он не чувствует ни малейших угрызений совести. На наглой Мариковой роже и в блудливых Мариковых глазах раскаяние можно было искать до морковкина заговенья, поэтому Алеша быстро перекусил, отказался от пива, мужественно сдержался и не послал Марика далеко-далеко, когда тот обозвал его маменькиным сынком, сосунком и институткой, потребовал полотенце и подчеркнул, что оно должно быть чистым и сбежал в душ. Выйдя оттуда, он обнаружил Марика сидевшим за столом, водрузив на него ноги, и пересматривавшим «Бешеных псов». Марик посмотрел на него ясными и невинными глазами и сказал:

- А я уже хотел тебя из петли вынимать.

- Нос не расшиб, как спешил? – буркнул Алеша, влезая в джинсы. Марик посмотрел на него пристальным взглядом и снова уставился в монитор. – Ладно, не поминай лихом. Если не вернусь, прошу считать меня коммунистом.

- Чего? –большими глазами посмотрел на него Марик. – Каким коммунистом? Шерер, ты о чем?!

Алеша недоуменно посмотрел на него.

- Ты разве никогда не слышал? – После того, как Марик пожал плечами, Алеша задумался и сел на стол рядом с ним. –  Это шутка такая. Чисто совковая. Что, правда никогда не слышал? Мои родители регулярно ее повторяют. – Он хмыкнул. Иногда Марик не знал самоочевидных для Алеши вещей о жизни там, точно так же, как и Алеша не знал многого о жизни тут. – Ладно, погуглишь. А я пошел.

- Tschüssi (3), - лениво помахал рукой Марик.

 Мама с папой промыли Алеше мозги по поводу его безответственности и удалились в свою комнату, совершенно не заметив ничего необычного к немалому его облегчению. Он пожал плечами и по здравом размышлении завалился спать. Утром он попытался еще раз покопаться в себе, чтобы определить, что все-таки он чувствовал, чтобы с твердостью определить: ничего особенного. Ему не было стыдно, не было неловко, не было неудобно. Ему не хотелось видеть Марика больше, чем обычно, а светлый его образ не превратился в идола, на которого Алеша был готов воздыхать сутки напролет. Он попытался поэкспериментировать в полевых условиях и начал с незамысловатого порно. Женские тела оставляли его равнодушным и даже вызывали странное чувство недоумения, но за мужскими он наблюдал со странным и весьма физиологизированным интересом. Он в ужасе выключил компьютер и сбежал к Марику, которому побоялся рассказать о первом относительно осознанном сеансе самокопания. Марику было пофиг, у него было пиво, они заказали пиццу, и Алеша снова вернулся домой ближе к полуночи. На сей раз он оказался более благоразумным, позвонил и предупредил, что задерживается с друзьями. Родители вообще никак на его позднее возвращение не отреагировали, более того: во взгляде отца даже промелькнуло одобрение.

 По окончании школы и до службы в армии у Алеши и Марата высвободилось много времени, которое они проводили вместе, работая в Бургер-Кинге, тратя заработанное, тягаясь на пляжи, глядя фильмы и балуясь сексом. Более того, они сохранили дружеские отношения и пришли однажды к выводу, валяясь голыми на кровати и куря один косячок на двоих, что это очень неплохая дружеская поддержка, если на личном фронте будет совсем пусто. Алеша умудрился не влюбиться тогда в Марика. Это было бы несомненной трагедией. Марик был замечательным, но не менее замечательно легкомысленным. Он умудрялся частью зарабатывать, а частью вытаскивать из воздуха, как фокусник кролика из цилиндра, неплохие деньги, которые также легко просаживал на совершенно невразумительные вещи, умудрялся из-за неправильного цвета волос переживать больше, чем из-за долгов, совершенно не понимал, зачем говорить о будущем, и не особо заботился о настоящем. Алеша сначала совершенно благопристойно реагировал на его дурное настроение, считая себя как-то обязанным – как-никак, они практически пара; но постепенно к нему пришло осознание того, что Марик так не считал, не потому что он основательно обдумал и сказал: «Нет, да что вы?», а потому, что такие условности его просто не волновали. Алеша попытался как-то прояснить их отношения и напоролся на недоуменный взгляд. Ни слова «дружба», ни слова «любовь» произнесено не было, но Алеша не особо удивился, когда во время его службы в армии Марик приперся к нему в гости, истребовав своего лучшего друга, почти брата. При этом он умудрился очаровать Алешиных сослуживцев, задержался на три дня в гостях у капитана и сбежал от него в ужасе от обилия нерастраченной любви бравого офицера. Сам сучонок в армии не служил – он смог выбить себе социальный год, который добросовестно отработал в университетской клинике, катая больных на обследования и прыгая из одной докторской постели в другую.

 Баллов абитура – он же сертификат зрелости - ни на что сверхъестественное наподобие университетов Берлина, Байройта или Мюнхена Алеше не хватало, а на приличный вуз в Лейпциге – более чем. Он неторопливо учился на межкультурной коммуникации, немного работал, немного жил обычной студенческой жизнью и немного влюбился. Родители не особо интересовались его личной жизнью; с них хватало осознания того, что их отпрыск успешно пробивает свою стезю в жизни, а они могли заниматься своей. Его мать, бывшая в родном городе на Волге завучем, смогла устроиться воспитателем в группу продленного дня при школе неподалеку от квартиры, отца, работавшего в России инженером, после долгих мытарств взяли на работу механиком. Единственное, что их утешало – зарплаты. И сын, у которого будет местный диплом о высшем образовании. Алешина влюбленность не разрослась до идеи совместного проживания, хотя его партнер и намекал. Но на что Алеша решился на свою голову – это на разговор с ними о своем друге. Разговор длился ровно сорок восемь минут, Алеша чуть ли не засекал, и выходя из их квартиры, он понимал, что работать ему придется много, учиться еще больше, квартиру искать подешевле, и забыть о каникулах, студенческой жизни и прочих радостях юношества как минимум на два года. Марик, завалившийся к нему в гости, на новоселье, поинтересовался, с интересом оглядывая квартиру общей площадью аж двадцать два метра, в которую был вмещен кухонный блок и ванная комната:

- А тараканы в твоем шкафу есть?

- Клопы есть, - буркнул Алеша, доканчивая перевод.

- А этот твой Томас?

Алеша скосил глаза и пожал плечами.

- Он ушел, но обещал вернуться? – заинтересовался Марик, вставая и пытаясь дотянуться до потолка.

- Я ушел, - огрызнулся Алеша. Марик недоуменно посмотрел на него.

- Ты? – Марик опустил руки и с уважением посмотрел на него. – И aus welchem Grund (4) ты расстался со своей большой любовью?

 Алеша сохранил документ и отослал его по электронной почте. Марик попил пива, полистал книги, стопкой лежавшие на стуле у дивана и с готовностью посмотрел на Алешу, плюхнувшегося рядом.

Алеша потянулся за пивом.

- Ну так что? – Марик нетерпеливо пнул его в бок локтем. – Давай, не томи меня!

- А ты поймешь, Тальбах? – вяло попытался отбрехаться Алеша. Тема была ему бесконечно неприятна. Но и от этого репья отвязаться было куда сложней, чем Алеша себе представлял. После пары минут пререканий он сказал: - Ну смотри. И потом не вопи, что не понимаешь.

- Да чтобы я! Да никогда! – радостно согласился Марик, ерзая от нетерпения. 

Алеша попытался объяснить, что он очень усердно пытался не винить Томаса в своем разрыве с родителями. Но и смотреть на него по-прежнему тоже не мог. Ему было и стыдно перед ним, и неловко, но и ощущение уникальности, сладости и радостности отношений тоже ушло.

- Шерер, я не буду говорить тебе, что ты аршлох, ты и сам это знаешь, я даже не буду говорить тебе, что ты дебил и такого фрухта от себя прогнал, - подумав, сказал Марик. – Ты только когда в следующий раз втрескаешься, не говори тетке своей, оме, опе (5), любимой собачке куратора, не знакомь его с ними, а то ведь опять отрежет. Фамилия у тебя такая.., такая.., - Марат развел руками и посмотрел на Алешу в поисках помощи.

- Говорящая, - буркнул Алеша и вздохнул. Марат стукнул горлышком своей бутылки об Алешину и осушил ее.

- Не жалеешь насчет Томаса? – помолчав и пожевав губы, спросил он. Алеша покосился на него.

- Времени нет жалеть, - подумав, отозвался он и отпил пива. Марат потерял к разговору всякий интерес и переключился на Алешин ноутбук. Тот приподнял брови, глядя на такое самоуправство, откинул голову на спинку дивана и уставился в потолок. На расстоянии эти отношения, подробностей которых так хотел Марат и которые Алеша не мог ему сообщить по причине их отсутствия, казались значительно лучше и качественнее, чем непосредственно вблизи. Они могли превратиться в стабильные, долгосрочные и очень прочные при желании. Томас был готов – в его почти тридцать это было неудивительно. Алеша был почти готов. И даже не заблуждался насчет чего-то большего и более романтичного. Причиной его неожиданному реверсу было то самое «но», которое делало Марика куда более желанным партнером – необременительность. Терпеть этого взбалмошного блудливого кота два раза в месяц, мучаясь остальное время от стояка, казалось Алеше куда более практичным, чем постоянное, последовательное и терпеливое возведение отношений, к чему был готов и на чем настаивал Томас.

- Я у тебя ночую, Алекс, - внезапно развернулся к нему Марик.

- Willkommen (6),- вяло отозвался Алеша, зевнув. – Только не вздумай домогаться.

- Я с зомбями – ни-ни, - гордо вздернул нос Марик.

- Ладно, тогда я спать.

Марик махнул ему рукой и снова повернулся к ноутбуку.

- Вали давай, - бросил он через плечо, теряя всякий интерес.

- Окей, - отозвался Алеша и встал. Он в полудреме принимал душ, разбирал диван, укладывался, не особо прислушиваясь к тому, что делает Марик.

 Утром Марик обнаружился под самым боком, крепко спящим и совершенно не реагирующим на будильник. Алеша пододвинул стул к его носу, на него положил запасную связку ключей и записку. Самому ему предстояло сопровождать экскурсионную группу, а потом еще и на коллоквиум нестись.

 Марик получил профессию автомеханика, что вызывало у него приступы стыдливой гордости, но работать по специальности не спешил, считая, что это непоправимо испортит его маникюр. Алеша с интересом посмотрел не на руки, которыми Марик тряс перед его носом, а на радикальный белый цвет волос с черными прядями, подумав, что автомеханик с такой прической испортит репутацию автомастерской куда непоправимее. Самому ему оставалась пара семестров до завершения учебы, и на горизонте уже брезжил нелегкий выбор: идти сразу работать или подтянуть пояс потуже еще на полтора года и направить свои стопы в магистратуру? В плане зарплаты второй вариант был несомненно выигрышнее. В плане финансовом это значило еще восемнадцать месяцев на грани нищеты. Марик величием дилеммы не проникся, сказал, что Алекс дурак, и предложил устроить текило-вечер. Алеша поинтересовался, на какие шиши он, пардон, должен покупать текилу, на что Марик обиделся, надулся и хлопнул дверью. Алеша зевнул и разостлал диван. Увы, он уже почти собрался выключить свет и улечься спать, как в квартиру ввалился Марик с текилой, лимонами и полукилограммом соленого арахиса. Двадцать три – отличный возраст: уже знаешь меру, но еще есть силы чуть-чуть за нее заступить, думал Алеша утром в городской электричке, с тоскливой завистью вспоминая сладко спавшего Марика. Ему самому предстояла очередная экскурсионная группа и восемь листов срочного перевода.

 Алеша готовился защищать магистерскую диссертацию, отважившись для этого перебраться в Гамбург по рекомендации руководителя диплома, Марик решался на вторую пластическую операцию. С точки зрения Алеши, она была не просто не нужна, а совершенно не нужна. У Марика было примечательное лицо, состоявшее, казалось, из одних углов, с вызывающе выступавшими скулами, дерзким остроконечным подбородком и тонким выразительным носом. Ботоксные инъекции было вроде как рано делать в его возрасте, но мода есть мода, решил Марик. Результат был на нем ни разу не виден, только внутренние концы бровей странно съехали вниз на переносице да сами брови издевательски изломались посередине. Но у него, оказывается, губы были тонкими, а он хотел что-то повыразительней. На вопрос, не пересмотрел ли он «Мистера и миссис Смит» и не захочет ли потом еще и грудь такого же размера, как и губы, Алеша был обозван черствым мужланом, хамом и филистером, а Марик хлопнул дверью в ванную. Алеша посмотрел ему вслед и подумал грустно, что секс ему явно обломится. Он сделал себе чай, прислушался и замер в недоумении. Судя по всему, Марик принимал душ.

- Роскошный душ-гель, - заявил Марик через полчаса, выплывая в одном полотенце на бедрах и самодовольно к себе принюхиваясь. Он плюхнулся на диван и положил ноги на стол. – Бальзам есть?

Алеша с интересом посмотрел на тощие и жилистые Мариковы ноги, которые явно были только что выбриты.

- Марик, ты слепой куриц. Сходи и пошурши в шкафчике, - довольно сказал он. Марик встал, изо всех сил делая вид, что он выглядит величественно и на нем не куцее полотенце, которого едва хватает на один обхват вокруг бедер, а как минимум багровая римская тога, и снова скрылся в ванной. Алеша радостно принялся расстилать диван.

Алеша рассылал свои резюме и терпеливо дожидался полного и бесповоротного окончания учебы. У него была уйма возможностей остаться в Гамбурге, но город уже стоял ему поперек горла. Ему надоела суета, толчея и постоянная спешка, надоели дороговизна жизни и постоянная изморось. С какой-то нежностью он вспоминал тихий и провинциальный российский микрорайон, в котором он вырос, и усердно искал переводческие бюро в некрупных городах. Не все готовы были принимать свежевыпущенного культуролога, пусть и с перспективой получения удостоверения присяжного переводчика, одни – мотивируя это тем, что у него нет опыта работы, другие – тем, что не могут позволить себе платить зарплату магистру. Алеша с отстраненным интересом вскрывал очередной конверт и читал ответ. Немцы исключительно вежливо умеют посылать, куда Макар телят не гонял. Они так элегантно строят фразы, так ловко подбирают слова, что ты не просто хочешь туда сходить, ты еще и пару соотечественников с собой предлагаешь захватить. Два приглашения на собеседование – одно из Халле, второе из Ростока, удивили его несказанно. Еще больше его удивило, что оба собеседования оказались успешными. Но шефиня в той фирме, что в Халле, выглядела слишком холеной, непропорционально обшарпанным стенам и старенькому компьютеру на столе офисного работника, и усердно давила на то, что они соотечественники и прочее, прочее. А Ульрих Дайхман не давил, они мило общались, обменивались фразами на разных языках, коих сам Алешин будущий шеф знал немало, и бюро было совсем недавно после ремонта. И Росток – крупный по немецким меркам город с неспешно-суетливой жизнью. И Балтийское море. И Скандинавия под боком. Алеша не колебался.

 Алеша искал квартиру. Марик искал себя. Сначала во Франции, потом в Штутгарте, затем в Берлине, периодически сваливаясь как снег на голову, хвастаясь все более извращенными операциями и возмущаясь по поводу недолюбленности местных мужчин, каждый из которых, казалось, был готов предложить ему не небо в алмазах, нет, что вы – счет на двоих в пенсионном фонде. Они, видите ли, обожали делать подарки, но это каждый раз были все более практичные вещи. Один был готов подарить машину – и не поверишь, Мерседес С-класса, как будто ему, Марику, уже семьдесят один! Никакой фантазии. Мариковы заламывания рук становились все более драматичными, Алеша созерцал его со все большим удовольствием и тихо радовался тому, что Марик ищет себя в старых землях – той богатой, консервативной, католической части Германии, которая всегда была ФРГ, а не тут, в бывшем ГДР-овском порту. Но именно Марик позвонил ему однажды и сказал:

- Тебе квартира в Dachgeschoss (7) надо? Собирай манатки и дуй к Ратхаусу (8).

 Так Алеша стал обладателем восхитительной квартирки – студио почти в центре города. Марик, исчезнувший на три месяца и вернувшийся как раз к тому времени, когда она была полностью благоустроена, задумался. И тоже решил осесть. И тоже в Ростоке. Он удивительно легко обзавелся знакомствами, которые затем спихивал на Алешу, занимался собой и иногда дружеским перепихом с ним, жаловался на скудный выбор индустрии красоты в Ростоке, развлекал его возмущениями по поводу очередного поклонника, демонстрировавшего тяжеловесную практичность и настойчивость вместо романтичности и игривости и пытался осчастливливать и Алешу каким-нибудь очередным бюргером. Алеша весело улыбался и изящно выскальзывал из цепких пальцев Марика.

 Марик все больше оседал в Ростоке, Алеша все чаще оказывался незаменимым на работе. Шеф был им более чем доволен, коллеги были расположены, госпожа Хартман, Наталия Леонидовна, попыталась познакомить его с сестрой, которая помощник врача в частной практике, но Алеша был очень скользким типом, когда речь шла о его личной жизни. Попытка изначально была обречена на провал, горький вкус которого для госпожи Хартман усугубило эффектное появление Марика на красной Ауди ТТ и с зелеными волосами. Этот стервеныш завопил: «Алекс, любовь моя, ты посмотри на эту лапочку!» - и полез обниматься. Шеф заинтересовался машиной куда больше, чем зелеными волосами, а госпожа Хартман – наоборот. На вопрос в присутствии шефа и еще трех коллег, нравятся ли ему мужчины больше, чем женщины, Алеша ровно улыбнулся и ответил положительно. Шеф посмотрел на госпожу Хартман, на Алешу и поинтересовался, не его ли бойфренд приезжал. Алеша усмехнулся и отрицательно покачал головой, постучав при этом костяшками пальцев по столу – мол, не приведи Господь. Шеф скупо ухмыльнулся в ответ и заговорил о машине. Госпожа Хартман попыталась обострить вражду, но Алеша и тут продемонстрировал изворотливость характера, отказываясь обижаться, и ей только и оставалось, что время от времени демонстрировать свое недовольство всеми доступными способами.

 Марик сидел рядом с Алешей, смотрел в боковое окно и лениво постукивал пальцами по колену. Алеша молчал, механически следя за дорожным движением и придавливая недоумение и растерянность. Марик был и похож и непохож на себя. Только что было непохожего, Алеша пока не мог определить.

Марик умудрился отхранить гордое и таинственное молчание до самого что ни на есть дивана. Алеша осмотрел его при более вменяемом освещении, но кроме приглушенно-красного цвета волос и бесконечно самодовольного выражения лица, нехарактерного даже для Марика, ничего особенного не увидел. Из пакета он выудил бутылку бренди и четыре солидных проспекта, посвященных большому такому автохаузу на выезде из города. Кинув бутылку рядом с ним и положив проспекты на столик, Алеша пошел за стаканами.

- За что пьем-то? – поинтересовался он, глядя, как Марик щедро наливает бренди.

- Я туда на работу устроился, - надувшись от важности, сказал Марат.

Широкая улыбка против воли растянулась на лице Алеши.

- Марик, сучонок крашеный, скажи, что ты еще и женился, и я один всю бутылку выпью! – воскликнул он.

- Обойдешься одним стаканом. Мне завтра на работу, - самодовольно огрызнулся Марик.

- Да я в курсе, слышал уже, - ухмыльнулся Алеша. – Так как, женишься, выходишь замуж?

- Нет, - загадочно отозвался Марик и отказался прояснять ситуацию, туманно ссылаясь на «потом», «всему свое время» и просто посылая далеко.

Алеша поприставал еще немного, чисто из принципа пытаясь проверить, насколько хватит Марикова упрямства, допил бренди и пошел делать кофе.

- Ты у меня ночуешь? – поинтересовался он.

- Ну конечно! – величественно отозвался Марат. – Но тебе обломится.

- Слышал уже, завтра на работу, - хмыкнул Алеша.

- Ха! – царственно бросил Марат и загадочно поиграл бровями в ответ на Алешин любопытный взгляд.

- Как ты умудрился? – лениво спросил Алеша, устраиваясь рядом.

Марик пожал плечами.

- Надо же когда-то начинать, - помедлив, отозвался он. – Да и вообще, мне скоро тридцатник, - неожиданно грустно признался Марат. – А у меня кроме тебя никого нет.

Алеша хотел весело хмыкнуть, но промолчал и лишь положил руку на его колено. Марик опустил голову ему на плечо и тяжело вздохнул. Затем, собравшись, он выпрямился.

- Ладно, я в ванну, - сказал Марик и встал. Постояв, он бросил через плечо: - А вообще давно пора было это сделать. Только страшно было. А оказывается, зря.

Алеша усмехнулся.

- Так ведь и не поздно, Марик, - отозвался он. – Совсем не поздно.

Марик мародерствовал в ванной. Алеша вслушивался в шум воды, разглядывал балки под потолком и тихо улыбался. Грустной улыбкой. 

 Госпожа Хартман с каким-то особым интересом следила за сражениями Алеши с администрацией клиники Аахена и гостями, за теми ухищрениями, на которые он вынужден был идти, чтобы максимально выгодно для себя составить план пребывания бодрых сибиряков. Она даже свои дела откладывала, когда Алеша терпеливо и кротко раз за разом объяснял, почему и как, что и к чему, зачем и куда, а потом откладывал скайповские наушники и сидел, набычившись и уставившись в стол.

- Что, на них даже твоего жизнелюбия не хватает? – усмехнулась она.

- На них ничьего жизнелюбия не хватит, - буркнул Алеша. – Что характерно, местные врачи проявляют за границей куда больше гибкости.

Наталия только хмыкнула.

- Что? – лениво поинтересовался Алеша, решив проверить личную почту.

- Не обольщайся. Врачи – они везде врачи. Особенно эти, - вяло отозвалась она, поворачиваясь к компьютеру. – Можно подумать, ты никому из местных врачей совковых пациентов не переводил.

Алеша усмехнулся.

- Не путай хрен с водопроводом, - подумав, сказал он. – Одно дело местному профессору и доктору больного из России переводить и другое вести группу из пяти кардиологов по кардиологической клинике.

Наталия посмотрела на него.

- Ты не забывай, - флегматично сказала она, - что местные врачи едут за границу типа как в зверинец и наверняка удивляются, что в каком-нибудь Тобольске еще и туалеты теплые встречаются, а врачи оттуда едут сюда в цивилизацию, хотя знают наверняка, что они не хуже. Да они и не хуже – в той нищете еще и людей спасать. Но там они врачи, а тут аборигены племени тумба-юмба. Такое кому хочешь не понравится. Вот они и вынуждены хоть как-то себя самоутверждать. За наш счет.

Алеша шумно выдохнул.

- «Мать-мать-мать», -привычно отозвалось эхо, - пробормотал он. – Ты бы мне что новое сообщила.

- Да что тут новое сообщишь-то? – пожала она плечами. – Причем ладно, если бы они в Штральзунд какой ехали. Да хоть в тот же Лейпциг. Там все-таки к русским не настолько предвзятое отношение. А то в старых землях. Удачи, коллега.

- Ты добрая, я всегда знал, - буркнул Алеша, поставив локти на стол. - Ну за месяц они им нос утрут, я в сибиряках не сомневаюсь.

Наталия посмотрела на него странным глубоким и знающим взглядом, скупо улыбнулась и уставилась в экран монитора.

- Ты из-за этого спрыгнула с проекта, что ли? – заинтересовался Алеша. – Командировочные ведь приличные. А сибиряки наверняка знают, как вилкой с ножом пользоваться, и нос не рукавом утирают.

- Я сама из Красноярска, если ты забыл, так что в курсе. И последний раз была там девять лет назад. Хотя и подруги там остались, и дядя с тетей, и много чего еще. И ведь не тянет совершенно. И с этими работать тоже, - лениво сказала она. – Ты сам когда последний раз домой ездил?

- Домой в Любек? – Алеша тут же прикинулся валенком, хотя отлично понял, что она имела в виду. Наталия оглядела его, приподняв брови и посмотрела на дверь, на стену и снова на Алешу. Он опустил глаза. – Да ни разу.

- И как? Хочешь?

- Еще чего, - огрызнулся он. – Что бы я там делал.

- А как же дым отечества и все такое?

- Наташа, ты сегодня подозрительно интеллектуальные беседы ведешь, - удивленно сказал Алеша. – Что, по русскому телевидению начали показывать умные программы?

Наталия засмеялась.

- Ты думай, что говоришь, - сказала она наконец.

- Так к чему ты ведешь?

- К тому, что мы их уже не поймем. А немцев еще не понимаем. Чувствуешь разницу?

- Ах, как по-женски – сводить все к чувствам, - патетически воскликнул Алеша и сложил руки перед грудью.

- Фигляр, - Наталия даже по столу постучала костяшками пальцев. – А еще ориентации нестандартной. Должен же первым рвануться проливать слезы по поводу утраченной родины. Или еще какая там причина пролить слезы.

- Я нестандартный представитель нестандартной ориентации, - с достоинством отозвался Алеша. – Я скорей Марика свистну, и мы вместе с бокалом маргариты насладимся зрелищем утрачивания родины. А слезы я некрасиво проливаю, - Алеша кокетливо прикоснулся кончиками пальцев к уголкам глаз и драматично вздохнул.

Наталия хмыкнула. Помолчав, она добавила:

- И думают, что фига с два мы тут поймем, что они там выживают, как собаки вкалывают, а людьми быть хочется, особенно в глазах местных бюргеров.

- Не «не поймем», Наташ, - неожиданно сказал Алеша. – Не захотим вспомнить, что это такое, там жить. У нас месяцы были, когда кроме макарон и в фик знает каком подвале выжатого подсолнечного масла ничего в доме не было. Отец по семь месяцев зарплату не получал. Да, всякого хватало. Но только какое отношение это имеет к теме приезда группы товарищей с утраченной нами родины?

- При том, что они врачи. А врачи как правило те еще зазнайки, - буркнула она и встала. – И ладно, если только с местными дело иметь. А чтобы с обеих сторон такие были – да ну его нафик. Ладно. Ты как хочешь, а я на обед.

 Алеша краем глаза следил за ней; он хотел было сказать, что психологи очень усердно настаивают на таком занятном свойстве человеческой натуры, как проекция – когда в других видишь именно те свойства, которые отказываешься замечать в себе, но промолчал. Смысла доказывать что бы то ни было кому бы то ни было он не видел никогда, и весь его не самый большой жизненный опыт подтверждал правильность выбранной позиции. Что здесь яйцо и что курица, что причина и что следствие – то ли люди становятся самоуверенными, иногда излишне самоуверенными, став врачами, то ли в медицину идут люди изначально самоуверенные, можно рассуждать бесконечно. Да и люди бывают разные. Есть исключительно добродушные врачи с кучей званий и степеней разной степени почетности, а есть интерны, с которыми уже очень трудно общаться по причине их непомерного самомнения. А русские все поголовно пьяницы – тоже ведь клише, которое в головах у немцев сидит очень прочно. Всех огульно под стереотип подводить – неблагодарная задача.

- Mahlzeit! (1) - вырвал его из отстраненной задумчивости голос Натальи.

- Mahlzeit, - механически отозвался Алеша.

 Дверь за Наталией закрылась, Алеша встал и пошел к кофе-машине. Можно пока пожевать и подумать, что еще не мешает сделать и что стоит предусмотреть. За месяц, как ему кажется, ему не удастся ни разу вырваться из Аахена к родным пенатам. А значит, надо поручить кому-то исключительно ответственное дело полива монстер. Марик отпадает сразу – он их если и польет, то чем-нибудь легковоспламеняющимся, просто для того, чтобы проверить, выживут ли они, и это в том случае, если он вообще вспомнит, что их следует поливать. Какую бы барышню попросить, чтобы потом не пришлось выживать ее с боем из основательно облюбованной для свивания гнездышка Алешиной квартиры? Или...Алеша подхватил чашку и торжественно понес ее к столу. Или попросить хозяйку? За пару десятков денег она и убрать может.

Пришло очередное электронное письмо с подтверждением основных условий. Этот Ковалевский по дотошности переплюнет шефа, подумалось Алеше. Воображение тут же нарисовало сурового мужчину, сделанного из легированной стали, не менее, который маршировал, а не ходил, а пищу принимал строго по часам и в строго установленном количестве, с точнейшим учетом граммов и килокалорий. Алеша хмыкнул и достал сэндвич.

 Пятница как правило была сокращенным днем. Алеше повезло, и на его холостую голову не свалилось дополнительных переводов аккурат к выходным. Госпожа Хартман величественно унесла себя на выходные, шеф пожелал хорошей дороги, на что Алеша прищурился чуть ехидней, и напомнил о своем пожелании, что господин Шерер сообщит о том, как прошла встреча и первый день в клинике, на что Алеша с готовностью ответил согласием. Выходные начались. Причем выходные начались достаточно оптимистично. Осталось только еще одну вещь выяснить, и от любопытства Алешу просто распирало. А вещь эта располагалась на выезде из Ростока, непосредственно около городской магистрали и называлась «Autohaus “VW-Welt“». Заодно можно будет и на Scirocco слюни попускать. А если там будет и оранжевый красавец, Алеша постарается раскрутить автомеханика, он же Марат Тальбах, на пробную поездку. С этими коварными мыслями он рванул на окраину города.

 Алеша, когда узнал, кем Марик будет работать в автохаусе, пытался удивиться, засмеяться и отреагировать как-то иначе, и не смог. Он веселился, представляя этого тощего блудливого кота в красной робе и с зелеными волосами, но более причин поразвлечься, кроме как над сочетанием цветов, не было. Марик в свое время получал профессиональное образование с куда большим увлечением, чем Алеша мог себе представить, вспоминая их совместную учебу в школе, даже остепенился немного на то время. И у него были способности. Когда Алеша решил, что может себе позволить хотя бы подержанную, но свою машину, он именно Марика впряг в подбор чего-нибудь подходящего на те деньги, которые он собрал. Марик не подвел. Он пытался, на Алешину голову, и его вовлечь, но получил жесткий отпор, затаился на две недели и пригнал по их истечении пятилетний VW Polo, который обошелся Алеше с оформлением и мздой Марику на пару сотен дешевле, чем семилетний Пежо-307, который он чуть не купил чуть раньше. Марик с горящими глазами и страстными жестами начал рассказывать, чем этот Поло примечателен и какие на нем установлены крутые тормозные колодки, напоролся на стеклянные глаза Алеши, который мог синхронно или последовательно, устно или письменно перевести ЭТО на русский, английский или французский, но заработал бы эпилептический припадок, если бы его попросили еще и показать, где в машине ЭТО находится и как выглядит, осекся, помолчал, пожевал губы и предложил сгонять за пивом. Алеша оживился. Утром он смотрел на бодрого Марика, рывшегося в его шкафу в надежде найти майку, которая в достаточной мере отвечала своей яркостью его представлениям об истинной маечности, пытался его ненавидеть, но не мог найти силы, чтобы даже глаза держать открытыми. Марик поморщился, смирился со своей горькой участью, захлопнул дверцу шкафа и решительно натянул беспросветно-белую майку.

- Шерер, ты жмот и лицемер. Почему у тебя нет маек нормальных цветов? – патетически вопросил он, с тоской оглядывая свой белоснежный торс. – Я же похож на гребаного маклера.

- Ты похож на гребаную сыроежку, - буркнул Алеша, прикрывая глаза. Марик тогда мало того, что Поло синее пригнал, так еще и волосы покрасил в не менее синий цвет.

Марик посмотрел на него, с новым интересом на себя и в зеркало. Поправив волосы и потеребив подбородок, он задумчиво сказал:

- Но ты все-таки должен смириться с прискорбным фактом, что майки могут быть и не белыми.

Алеша собрался с силами и встал.

- Пусть себе будут. Я им не запрещаю, - буркнул он и пошлепал в ванную.

- Меня нет, - крикнул ему вслед Марик и через пару минут хлопнул входной дверью. Алеша неторопливо брился, хмуро рассматривая красные глаза и опухшие веки. Неожиданно он довольно заухмылялся: а ведь у него есть своя машина.

Алеша радостно улыбался, паркуясь около автохауса. Те невозмутимые и полные достоинства «игрушки для настоящих мужчин», припаркованные перед салоном, терпеливо дожидались своих хозяев, снисходительно отливая серебристым цветом. Само стеклянно-хромированное здание немного надменно и слишком авангардно, на Алешин вкус, возвышалось на целых три этажа. Он поколебался перед разъехавшимися дверями и шагнул внутрь.

 Милая молоденькая барышня сразу подпорхнула к нему и радостно поздоровалась, тут же начав интересоваться, чем может помочь. Алеша приветливо улыбнулся и постарался как можно более невозмутимо объяснить, что пока, то есть в ближайшие полгода он не собирается ничего покупать, но в планах он твердо намерен приобрести Scirocco и очень хотел бы, чтобы он был оранжевым. Девушка растерялась, но быстро справилась с собой, начав заливать про то, что если внести сейчас предоплату, то через полгода будет как раз готова машина по его заказу и даже его любимого цвета. Алеша счастливо поулыбался и сказал, что побродит и полюбуется. Взгляд его уже ласкал новехонький Scirocco бодрого салатового цвета, стоявший буквально в паре метров, но Алеша взял себя в руки и поинтересовался, знает ли она Марата Тальбаха, который должен здесь работать. Девушка, Диана, многозначительно заулыбалась и неожиданно спросила, тот ли он самый Алексей Шерер, которого Марат ждет с визитом уже вторую неделю. Алеша от неожиданности открыл рот, а затем склонил голову к плечу.

- Я даже боюсь предположить, что он мог рассказать про меня, - весело спросил он. – Так можно мне его увидеть?

Диана подумала, улыбнулась и сказала:

- Я вас провожу, пойдемте.

 Марик в серой спецовке с неярко-красными карманами, под цвет которых, очевидно, были выкрашены волосы, что-то бурно обсуждал с новыми коллегами, рассматривая содержимое капота. Алеша предусмотрительно остановился подальше, поблагодарил Диану и с каким-то радостным недоумением начал созерцать Марика, чувствовавшего себя в этих декорациях более чем замечательно и с каким-то особым удовлетворением то хватавшегося за инструменты, то засовывавшего руки в карманы. Он заметил Алешу, помахал ему рукой, но подходить не спешил. Алеша терпеливо стоял поодаль. Проходивший мимо механик бросил ему дружелюбное «Hallo» и присоединился к группе.

Марик наконец отделился и подошел к Алеше.

- Я думал, ты не созреешь никогда, - самодовольно сказал он. – Пошли с мужиками познакомлю.

Алеша послушно кивнул головой. Марик торжественно представил его своим коллегам. Алеша пожал им руки, с уважением оценивая широкие шершавые ладони. Марик тут же рассказал, что у Алекса «Поло», который он лично искал, а следующим будет Scirocco. Корпоративная солидарность полезная штука, думал Алеша, бодро реагируя на шутки по поводу его мечты и весело отказываясь от «Пассатов», «Эонов» и прочих «Туарегов».

- Ну, и чего приперся? Ничего ведь не случилось?

- Марик, я должен посмотреть на место, ради которого ты согласился расстаться с маникюром, - хмыкнул Алеша.

- Перчатки, друг мой, перчатки. Кофе будешь?

- Давай, - пожал плечами Алеша.

 Марик, не сказав ни слова, пошел через весь зал к стеклянной двери в боковой стене. Алеша последовал за ним. Марик налил себе кофе в кружку и уселся за стол.

- Там Gebäck (2) какой-то есть, если хочешь, - бросил он.

Алеша налил себе кофе, подумал, плюхнул туда сливок и, усевшись рядом, покачал головой.

- Ты же знаешь, что не люблю, - сказал он. – И как оно?

Марик посмотрел на него прозрачными глазами и с невинным видом пожал плечами.

- Не поверишь, отлично. Работа не пыльная, зарплата нормальная, что еще для счастья надо? – отозвался он. Алеша приподнял брови и отпил кофе.

- Ты бы намекнул лучше, что тебя подвигло на работу, да в Ростоке, да автомехаником, - наконец произнес он, разглядывая его ехидно прищуренными глазами. Марик закатил глаза.

- Шерер, в тебе ни на грамм романтики. Почему я не могу проникнуться величием подвига рабочего класса и решить в меру сил внести свой вклад?

- Потому что это плохо сказывается на твоем маникюре? – невинно предположил Алеша.

- Дался тебе мой маникюр, - беззлобно огрызнулся Марат и сделал большой глоток. – Ты сегодня что вечером делаешь?

- Чемоданы начинаю паковать.

- Зачем еще? – удивился Марат. – Ах, Scheisse, точно, это же ты сейчас в Аахен уматываешь. Завтра уезжаешь?

- Не, в воскресенье.

Марат посидел, посмотрел на стол и сказал:

- Я к тебе тогда после работы приеду.

- А Probefahrt (3) со мной делать не будешь? – жалобно сказал Алеша и похлопал ресницами.

- Дианку попроси, - буркнул Марат, вставая. – Все, я ушел. Работать надо.

- Ага, давай, - сказал Алеша, допивая кофе. 

Марат ввалился к Алеше и сразу пошлепал в ванную.

- На улице полная и ужасная Scheisswetter (4), - крикнул он оттуда.

Алеша пожал плечами и решил сделать кофе. Пакетов с пивом или другими спиртными напитками он не наблюдал, из чего сделал вывод, что кофе будет очень даже к месту.

- Алекс, ну вот какого рожна ты решил осесть в Ростоке? Тут же с неба всякое дерьмо 367 дней в году сыплется, а остальное время туман, - возмущенно сказал Марат, плюхаясь на диван. – Кстати, чтобы ты не переживал по поводу моего маникюра. Смотри! – и он сунул прямо в лицо Алеше свои руки. – Ну ведь нормально же, нормально?! А то только и слышно, «маникюр», «маникюр». Кстати, как тебе мои волосы? Это же просто замечательно. Какая-то супер-биокраска, все дела, даже ацетоном почти не воняла. Держится здорово, и волосы на ощупь не как солома. Нет, Алекс, ты попробуй! – Марик подсунул голову ему под руку и чуть выгнулся, чтобы исхитриться и заглянуть в глаза. - А еще Тоби посоветовал делать маски из какого-то Pflanzenöl (5), кстати, очень действенно, чтобы ты знал. Твоей траве тоже не помешает. А то у тебя не голова, а высохшая лужайка.

- А Тоби уже откуда знает? – небрежно поинтересовался Алеша, внутренне подобравшись. Вот он, ответ! Вот он, момент истины! – Это твой парикмахер, что ли?

- Сам ты парикмахер! – Марик даже обиделся. Он надулся и отодвинулся, скрестил руки на груди и отвернулся. Немного подумав, он отсел, все так же глядя в сторону с сурово выпяченной челюстью. – Он ЛКВ-шник (6).

- Марик, - кротко позвал его Алеша и лбом уткнулся в плечо, чтобы в ответ получить гневное дергание плечом и фыркание. – Марик, ну откуда я знал? Ты же ничего не рассказывал.

Марик высокомерно хмыкнул и скосил на Алешу глаза.

- Я хотел вас познакомить, но сначала этот бегемот уехал в Данию, а потом ты в свой дурацкий Аахен, - надменно пояснил он, постепенно оттаивая. – Он еще позвонил и сказал, что после едет в Бремен, а потом в Халле. – Марик обиженно выпятил губу.

- А сюда он когда уже доберется? – сочувственно поинтересовался Алеша, садясь ближе и прислоняясь к нему. Марик молчал, и судя по профилю, грустил. Наконец он пожал плечами и чуть сполз вниз, укладывая голову на спинку дивана. Алеша, подумав, улегся рядом.

- Он такая скотина, ты не представляешь! – неожиданно растерянно пожаловался Марик. – Типа у него дом есть, зачем еще и моя квартира, можно вместе жить, опять же дешевле. Потом к своим друзьям чуть не отказался ехать, типа ну как, он едет, а я не еду, пришлось ехать. Потом сказал, чтобы я в автохаус сходил, типа у него там шеф знакомый, и у них вакансия. И я теперь там работаю. – Марик тяжело вздохнул, а затем ухмыльнулся. – А теперь звонит и просит, чтобы я ему одежду посмотрел. Ну я ему посмотрю. Я ему так посмотрю!

Алеша, слушавший тираду, приподняв голову, не выдержал и захохотал.

- Чему ты смеешься, придурок! – вспыхнул Марик и подпрыгнул на диване. Он толкнул Алешу и с немалым удовольствием огрел его подушкой. – Этот гад послезавтра приезжает, а я даже не знаю, где нормальные носки покупать!

Алеша смеялся, отбивая подушку.

- Ненормальные купи! – выдавил он.

- Думаешь? – задумался Марик и снова устроился на диване. Алеша, посмеиваясь, развернулся к нему. Марик вздохнул. – Тебе хорошо. Ты сознательный товарищ. А я даже готовить не умею.

- А Тоби умеет? – спросил Алеша, подпирая рукой голову.

- Конечно! – возмущенно посмотрел на него Марик. – Он был корабельным коком!

- Так пусть он и готовит, - пожал Алеша плечами. Марик повернулся к нему.

 Алеша рассматривал его лицо, знакомое и, может, даже лучше изученное, чем свое собственное, и одобряюще улыбался. Он пытался найти в себе что-то похожее на сожаление, разочарование, хотя бы ревность, и не мог. Не было даже жалости от осознания того, что и с практически халявным перепихом придется завязать или искать кого-то еще. Память тут же услужливо подсунула как минимум пятерых кандидатов, которые были в свободном поиске и не против поискать вместе с Алешей. А Марик сидел рядом, смотрел на него виновато поблескивавшими глазами, улыбался смущенной и растерянной улыбкой и чего-то ждал. Алеша посидел еще секунд тридцать, глядя на него с расстояния в несколько сантиметров и совершенно не желая преодолевать их для сомнительного удовольствия прикоснуться к губам или еще для какой радости.

- Жалко, что я с ним только через месяц познакомлюсь, - сказал Алеша наконец и чуть отстранил голову назад.

- Мы можем приехать в гости. Не все же время ты там работать будешь. Выходные-то тебе положены? – легкомысленно и с облегчением отозвался Марик, снова опуская голову на спинку дивана и начиная рассматривать потолок. Алеша усмехнулся, сел и потянулся за чашкой.

- А я знаю, как и что будет получаться-то? По идее, их надо будет по экскурсиям потягать. Шут его знает. – недовольно отозвался Алеша. – Хартманша подсидела неслабо. Целый месяц одному впахивать приятного мало. Ну хоть деньгами разживусь.

- Это точно, - Марик похлопал его по спине и сел, тут же принявшись за сдобу. Грустить по поводу чужих проблем он не умел, он вообще не понимал великой экзистенциальной сути проблем любого рода, либо ловко от них ускользая, либо не менее ловко сводя их к мелким недоразумениям и стараясь по возможности свалить их на других. Он совершенно не был способен заморачиваться всевозможными сложными ментальными выкладками, к которым так склонен был Алеша, и охотно делился с ним своим радостным настроением, вполне успешно пытаясь избежать многомудрых Алешиных разглагольствований. На его искушенный взгляд, у любой сложности было совершенно простое и преотменно эффективное решение. Конечно, его нужно еще и поискать; но для этого нужно как минимум искать. Ну или искать тех, кто согласится искать.

 Алеша попытался поинтересоваться у Марика, что за тип этот Тобиас, откуда взялся, чем занимался до него, но напоролся на недовольный взгляд человека, который не понимает, зачем бить язык о зубы, если через какие-то жалкие четыре с половиной недели все будет видно вживую. Марик засунул в рот сразу два печенья и поднялся с твердым намерением посмотреть, не появились ли у Алеши новые фильмы.

- Алекс, - выпрямился он после ревизии перед телевизором и упер руки в боки. – У тебя же одно старье! И что мы будем смотреть?

- Марик, где прокат, ты в курсе? – вальяжно заявил Алеша, развалясь на диване. – Выходишь на улицу, поворачиваешь налево и проходишь полквартала. И выбираешь, что твоей блудливой душонке угодно.

- Я ухожу. Но я еще вернусь, - вздернул нос Марик. – Пиво брать?

Алеша лениво пожал плечами. Марик ушел в прихожую.

- Денег дай, - засунул нос в комнату Марик. – Я портмоне возьму, окей?

- Окей, - хмыкнул Алеша, зевая. 

 Марик мирно спал, тихо посапывая. Алеша посмотрел на умилительную сцену, тяжело вздохнул и покачал головой. Время приближалось к полудню, и как бы ни прискорбно это было осознавать, времени до выезда оставалось все меньше. Опель, который Алеша получил в свое полное распоряжение на этот месяц, уже стоял у дома, и Алеша пошел в подвал за чемоданом. Вернувшись, он увидел, что Марик соизволил перевернуться на другой бок и высунуть из-под одеяла обе ноги. После часа сборов Алеша решил, что предварительно он готов, и пора бы его дорогим гостям и честь знать.

- Марик, подъем! – заорал он прямо ему на ухо. – Тобиас приехал!

Марик подпрыгнул и, резво сев на кровати, начал лихорадочно искать телефон.

- Обедать будешь? – ехидно поинтересовался Алеша, благоразумно отойдя на безопасное расстояние. Марат продрал глаза, вскочил и начал высказывать свое негодование поведением неблагоразумных Шереров, осмеливающихся покушаться на святое. Под аккомпанемент его гневных слов Алеша неспешно пошел на кухню.

Марик ворвался на кухню, еще немного повозмущался для порядка и уселся, тут же принимая благочестивый вид.

- Простые банальные спагетти болоньезе, - предупредил Алеша, ставя перед ним тарелку. Марик угукнул, берясь за вилку.

 Светало медленно и лениво. Небо было серым, полностью и очень основательно укрытым слоистыми облаками, и шанс увидеть его лазурным и с редкими клочьями облачков был крайне мал. Перед тем, как выехать, Алеша проверил время прибытия рейса, на котором находилась делегация, убедился, что они вылетели вовремя, и решил побаловать себя чашечкой кофе. Пятнадцать минут никого не устроят. А он хотя бы на пару минут дольше побудет в своей квартире.

 Щетки лениво смахивали редкие хлопья снега. Радио-диджеи весело отрабатывали свою зарплату. Алеша механически переводил взгляд с одного зеркала на другое и снова на дорогу и боролся со странным нежеланием ехать куда бы то ни было и знакомиться с очередной партией людей, которые просто коснутся его жизни и снова исчезнут. Он даже бравого инженера из Воркуты зачем-то вспомнил и недовольно поморщился, ловя себя на мысли: а вдруг бы получилось? Алеша скосил глаза на часы: до самолета оставалось еще тридцать минут, плюс получение багажа. Ехать было всего ничего. И Алеше очень не хотелось туда ехать и их встречать; совершенно иррационально, необъяснимо, почти необоримо не хотелось. Не хотелось в Аахен, не хотелось провести целый месяц вдали от дома и в постоянном напряжении от необходимости знакомиться с новыми людьми и быть не просто переводчиком – посредником, толмачом, как бы он ни ненавидел это слово. Он не хотел себе признаваться, но он был отчасти согласен с Наталией Хартман и ее мнением о сложности работы именно с медиками. Но даже не это его дергало. Ему предстояло провести этот месяц в очень близком контакте с пятью людьми. И шанс того, что он привыкнет к ним и проникнется симпатией, будет слишком велик. Все-таки эту замечательную русскую особенность переводить все в личные отношения никто не отменял. И за месяц отношения станут слишком персонализированными и будут потом рваться с кровью, болью и страданиями. А ведь месяц пройдет, не сможет не пройти, и расстояние в несколько тысяч километров так просто не перекроешь.

 Алеша очень ревностно охранял свою независимость. Он старался избегать ошибок – по крайней мере, с его точки зрения, это были именно ошибки – многих людей со схожим происхождением, которые все пытались перевести в личные отношения. Он был совершенно уверен, что немецкий – европейский взгляд на жизнь, когда дружба дружбой, а служба службой, ему и ближе и понятней. Тогда, в таком случае есть возможность избегать душевного стриптиза своих собеседников и не испытывать неловкости, отказываясь раскрыть собеседнику душу взамен, нет необходимости страстно доказывать свою точку зрения, которая основана на глубоко личных мотивах и причинах и поэтому не может быть объективной и безболезненной. И при всем этом Алеше приходилось регулярно бороться с собой, сталкиваясь с соотечественниками и заново воздвигать стену вежливой и доброжелательной отчужденности, которую они упорно не хотели замечать. И кроме этого, давить на корню дурацкое желание раскрыться, довериться, поговорить «за жизнь», по душам, поспорить, поругаться и помириться и выплеснуть махом все то больное, страдальческое, неразумное, что ныло и тянуло, как больной зуб. Марик был рядом. Он всегда был готов помочь, если понимал, что за помощь от него нужна. Но задушевные разговоры совсем не его профиль. А других людей, которых он был готов подпустить так же близко, Алеша не знал.

Указатели показывали оставшиеся метры до аэропорта. Алеша въехал на стоянку, бросил взгляд назад, убедился, что места для багажа более чем достаточно, понадеялся, что россияне не будут брать слишком много вещей, выдохнул, собрался с духом и вылез из машины. Гамбург был пасмурным, как практически всегда, и до неприличия шумным. Алеша угрюмо посмотрел на небо и побрел к зданию, не особо обращая внимания на мелкую и противную изморось.

 Алеша стоял перед воротами, из которых должна была появиться делегация, и освежал в памяти фамилии-имена-отчества. Их было пятеро, три кардиохирурга и два кардиолога. Насколько Алеша мог судить, программа была составлена таким образом, чтобы и местные врачи могли похвастаться своими достижениями, и российские. Ну и непосредственный обмен опытом. Кажется, этот зав. отделением, к.м.н. Л.М. Ковалевский должен был выступить с небольшим таким обзором особенностей медицинской системы России на каком-то work-shop с какой-то совершенно непонятной темой. Алеша, прочитав темы, над которыми предполагалось сотрудничать, снова испытывал ощущение психоделической нереальности происходящего, вроде той ситуации, что и с Мариком и «VW-Поло»: слова знает, как они комбинируются, помнит, как переводятся – тоже, но что конкретно они обозначают и как это выглядит, Алеша представлял с большим трудом. Вот кем-кем, а медиком он быть никогда не хотел.

 Людей было примечательно много. Алеша натянул на лицо вежливую улыбку, высматривая в толпе прибывших тех, ради кого он был в Гамбурге. Кажется, он видел пятерых людей, которые держались как-то иначе, чем подавляющее большинство остальных: не как суховатые и отстраненные немцы и не как высокомерные полубогатеи в мехах и с невыразительными взглядами, которые усердно наведывались в этот город на предмет шопинга. Они выглядели как-то иначе, собранней, целеустремленней, присутственней. Олег Протасов – есть, похож на свое фото, может, дружелюбней, и взгляд ехидный и прищуренный; ох наплачутся с ним немцы, и Алеша наплачется: наверняка человек очень уважает двусмысленности, а попробуй-ка их толком перевести! Яковлев, Владимир Андреевич – с ним наверняка приятно дружить, точь-в-точь, как на фотографии, даже улыбка плутоватая. Татьяна Савченко - и она похожа на фотографию – настороженно высматривала кого-то в толпе. Неужели его? Тихомиренко, Инна – самая молодая из них, почти его ровесница. Ее от европейца почти не отличить. Невысокая, стройная, холеная, и с ностальгически-русским лицом. Страшный и ужасный Ковалевский шел за ними, что-то набирая на телефоне. Он оказался выше, чем Алеша себе представлял. Наконец он поднял глаза и спрятал телефон, лениво оглядываясь. Алеша терпеливо дождался, пока толпа рассосется, и подошел к ним.

- Добрый день, - ровно и вежливо сказал он, добавляя теплых ноток и в голос и в улыбку – уж в этом он был спец. – Я Алексей Шерер, и мне предстоит вас сопровождать весь этот месяц. Добро пожаловать в Германию.

 Он скользнул глазами по всем пятерым, затем остановил взгляд на Ковалевском и протянул ему руку. Тот пожал ее, крепко и вежливо. Алеша постарался не думать, что у него до сих пор правая щека розовая - видно, он спал на ней, а волосы взъерошены, и с огромным трудом удержал на лице вежливую и дружелюбную улыбку, не давая ей расползтись в дурашливую. Алеша протянул руку Протасову и Владимиру Андреевичу Яковлеву, а затем и женщинам. Поколебавшись, женщины пожали ее. Алеша поинтересовался, как они долетели, какая погода в их родном городе и Москве, попенял на то, что и тут ничем хвастаться не приходится, и предложил отправиться.

- Вы можете подождать у входа, я подъеду на серебристой Цафире, - сказал он наконец.

- На чем? – переспросил Яковлев. Алеша посмотрел на него, склонив голову.

- Цафире, - осторожно повторил он, - Опель Цафира. Серебристая.

- Зафира, что ли?

Алеша посмотрел на улицу, на Владимира, на улицу и широко улыбнулся.

- Ну конечно! Просто если по-немецки читать, то она именно Цафира. Подождете? Если хотите, можно в дорогу кофе купить, или по дороге остановиться.

Ковалевский посмотрел на него и сдержал зевок, прикрывая глаза.

- Давайте выпьем кофе, - предложила Инна Тихомиренко и посмотрела на Ковалевского, - Лев Матвеевич, вы как?

- Лучше в дорогу, - хмуро признался он.

 Алеша был отправлен за машиной, потому что хотя бы на простом английском говорили все и кофе купить были в состоянии самостоятельно. Еще через пятнадцать минут Алеша выруливал на выезд на первый автобан. Рядом с ним сидел Владимир Яковлев, который сразу потребовал, чтобы Алеша называл его Володей и на ты, с интересом смотрел по сторонам и задавал вопросы из самых разных областей жизни, от того, по какому принципу выставляют дорожные знаки до стоимости колбасы в магазинах. Ковалевский сидел за Алешей; он заснул еще до того, как отъехали из Гамбурга. Вскоре задремали и остальные, что, учитывая разницу во времени и два перелета, было совсем не удивительно. Алеша убавил радио почти до шепота, но не выключил совсем, чтобы все-таки слышать, что происходит на дорогах. С неба повалил снег, который сменился дождем. Километры до Аахена сокращались, но очень неспешно. У него было достаточно времени, чтобы подумать, что на первый взгляд они более чем приятные люди, решить, что это всего лишь первый взгляд и все-таки стоит быть настороже, а потом одернуть себя и вернуться к первому впечатлению. Время от времени проглядывало солнце, радио Нижней Саксонии обещало улучшение погоды ближе к вечеру. Рейнское радио вторило ему. Алеша улыбнулся: Рейн, солнце и старинный город Аахен. Через час. Всего лишь через час. 

 Алеша притормозил на съезде с автобана; довольно значительная смена скорости разбудила пассажиров. Володя тут же вскинул голову и начал оглядываться все теми же ясными голубыми глазами, как будто и не похрапывал вовсе буквально пять минут назад. Олег Сергеевич потянулся, Ковалевский размял шею, не спеша открывать глаза. Татьяна Николаевна аккуратно зевнула и тут же ухватилась за телефон. Инна с интересом смотрела на дома, проплывавшие за окном.

- Очень провинциальный вид, да, Алеша? – сказала она. Татьяна Николаевна посмотрела на дома.

- Да нет, обычный частный сектор, в общем-то, - бодро отозвался он, внимательно отслеживая указатели. – Таких районов и в Бонне, и в Мюнхене, и в совсем маленьких городках хватает.

- А Аахен большой город? – поинтересовалась Татьяна Николаевна. Алеша усмехнулся, притормаживая на перекрестке.

- Не самый большой по российским меркам, если вы это имеете в виду, - подумав, отозвался он. - Но в Германии миллионных городов раз-два, и обчелся. Здесь вообще централизация в областных городах не очень распространена. В том же Аахене нет и трехсот тысяч, но он считается очень крупным промышленным центром. В Бонне около трехсот двадцати, например, да и то только потому, что он столько времени фактически столицей был. Впрочем, разницы особой между крупными городами и городками помельче фактически нет. Условия жизни очень похожи, только что не так шумно.

- А тот город, где ты живешь? –заинтересованно спросил Володя.

- Он куда больше. Но это морской порт, куда и океанские суда могут заходить. – Алеша терпеливо дождался зеленого и отпустил сцепление. – Хотя те города, которые, допустим, на Рейне стоят, тоже не обделены. Что Рейн, что Волга – основные транспортные артерии, чего уж, - усмехнулся он.

- Мы ведь к Рейну доберемся? – полюбопытствовал Володя.

- Я вообще предлагаю в Кёльн и Бонн как-нибудь на выходных выбраться. Они того стоят, - легко сказал Алеша, отстраненно улыбаясь. Он потянулся к навигатору и прибавил звук. Пансион, в котором им предстояло жить, был не в самом центре, дорожное движение было не самым активным, но эти узкие и алогичные улочки его очень сильно раздражали. Улыбка по-прежнему приподнимала края его губ, но брови сосредоточенно съехали к переносице. А четверо людей задавали кучу малу вопросов, которые без ответа оставлять было не совсем удобно. Один - Ковалевский – заинтересованно переводил взгляд с задававшего вопросы коллеги на спинку сиденья перед собой и с любопытством выслушивал ответ, одобрительно щурясь, когда Алеша, пусть и после паузы, но отвечал все тем же легким, теплым и располагающим тоном, но сам спрашивать не спешил.

- Кажется, приехали, - с облегчением выдохнул Алеша, припарковавшись у очаровательной усадьбы. – Добро пожаловать в «Виллу «Курица»! – шутливо воскликнул он.

 Он посидел еще немного, откинув голову на сиденье, затем собрался и вышел из машины. Расслабляться времени не было.

 Гостиница была небольшой и располагалась на неприметной улице под дубами. Называлась она незамысловато – Hotel Eichenstrasse, располагалась в старом доме, 18 века, если верить проспекту; в ней насчитывалось жалких 28 комнат, шесть из которых как раз занимали они, и очень неплохой ресторан. Алеша был очень доволен, найдя ее: до больницы было не более пятнадцати минут пехом, до центра – исторического города с традиционной рыночной площадью, ратушей, церквями и собором, тоже всего ничего. Делегацию из далекой и загадочной России встречал лично владелец гостиницы, очевидно испытывавший и священное благоговение и детское любопытство. Звали его Олаф Томас, лет ему было около пятидесяти, у него была примечательная лысина, пышные усы с проседью и основательное пивное брюшко; живые глаза за стеклами очков азартно изучали гостей, которые оглядывались в холле. Алеша познакомил его с Ковалевским и охотно устранился, убедившись, что и господин Томас, и господин Ковалевский охотно тренируют друг на друге не самый хороший английский язык. Инна с детским любопытством заглядывала в ресторан, который был еще пуст, Володя подобрался ближе к Ковалевскому и Томасу и с интересом вслушивался в их общение. Алеша быстро переговаривался с менеджером, авансом очаровывая его и пытаясь попутно украдкой облизать пересохшие губы. Как назло, и пить хотелось, и он совершенно непредусмотрительно не позаботился о воде.

 Господин Томас охотно вызвался лично проводить господина Ковалевского и коллег до номера. Менеджер увязался следом, Алеша держался неподалеку, терпеливо дожидаясь, когда начальству надоест утруждать себя английским языком. Ждать довелось недолго, господин Томас оглянулся, и Алеша понял, что передышка закончилась. Он ловко проскользнул поближе к менеджеру. Хозяин пожелал группе хорошего вечера и важно удалился.

 Менеджер показывал им номера, Алеша переводил, стараясь как можно дальше отстраниться и от ситуации и от идиотских мыслей, которые как-то разом нахлынули на него. Он даже не пытался как-то отсортировать их, думая только об одном: как довести дело до конца и хотя бы пять минут побыть в одиночестве. Наконец менеджер счел свою миссию выполненной, пожелал хорошего вечера и ушел. Ковалевский, терпеливо дожидавшийся в отдалении, когда последний человек будет размещен, подошел к Алеше.

Он постоял, помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли радуясь тишине.

- Неплохой отель, - наконец сказал он. – Надо будет поговорить насчет завтра.

Алеша обозначил удивление, вежливо приподняв брови.

- Можно через полтора часа собраться на ужин. Если хотите, я попрошу, чтобы нам его подали в отдельном кабинете. Там и обговорить все можно, - ровно отозвался он. Чертовы губы пересохли на нет, даже улыбаться было неудобно.

Ковалевский поизучал его прищуренными темно-серыми глазами, усмехнулся.

- Это не принципиально. Можно и в общем зале. Я предупрежу всех, - лениво отозвался он. – До вечера.

- Хорошего вечера, - механически отозвался Алеша. Сердце трепыхалось в груди, кишки стягивало в дураций клубок. За Ковалевским тихо хлопнула дверь. Алеша поплелся в свой номер. Первым делом туалет, потом попить. И успокоиться.

Алеша разом опустошил половину бутылки, стоявшей на столе, и опустился на стул. Чемодан он сдвинул к шкафу, но развешивать вещи не хотел – сил не было. Потом, чуть позже. Может, перед сном. Времени было немного, скоро нужно будет идти на ужин. В дверь постучали. Он выдохнул и пошел к ней, прикидывая, кто бы это мог быть.

- Алеша, ты можешь помочь разобраться с вай-фаем? Он вроде есть, но там что-то все по-немецки, - бодро сказал Володя. – И Олегу Сергеевичу тоже.

Алеша улыбнулся и кивнул головой.

 Потом были вопросы дам, нужно ли по-особому одеваться к ужину. Потом – что написано на инструкциях, вывешенных на стенах. Потом: как здесь обстоят дела с чаем и кофе. Алеша чуть ли не с облегчением выдохнул, когда Олег Сергеевич сказал:

- Пошли-ка мы в бар, господа мужчины. Нам не мешает по достоинству оценить местное пиво. А дамы пусть свои брильянты полируют.

- Сергеич, а шнапс? – хмыкнул Ковалевский. – Его ведь тоже не мешает по достоинству оценить.

- Так мы и не завтра отсюда уезжаем, - подмигнул Протасов. – Сегодня пиво, завтра шнапс.

- А послезавтра, Сергеич? – весело спросил Володя.

- Шнапс, - как о чем-то само собой разумеющемся, отозвался Протасов. – И предваряя дальнейшие вопросы салаг: в среду тоже. Шнапс здесь хоть нормальный? – повернулся он к Алеше.

- Горит, - пожал тот плечами и невинно улыбнулся. – Значит, нормальный.

Протасов одобрительно хмыкнул и хлопнул его по плечу.

 Алеша заранее перевел меню ресторана на русский язык и теперь тихо радовался своей предусмотрительности. Сам он был готов ограничиться хоть манной кашей с комками, лишь бы хотя бы что-то перекусить. И помолчать. Первые дни обычно были самыми тяжелыми. Какими бы самоуверенными и космополитичными ни были те, кого ему выпадало сопровождать, но вопросов как правило оказывалось слишком много. Потом можно было рассчитывать на передышку, на то, что обе стороны окажутся достаточно расположенными друг к другу, чтобы оказаться в состоянии договориться пусть даже и с помощью жестов. А пока Алеша улыбался и терпеливо отвечал на все вопросы, которые сыпались на него со всех сторон, вплоть до глупых. «А Sauerkraut – это как наша кислая капуста или квашеная?» - неожиданно спросил Протасов.

- А какая разница? – опешил Алеша. Протасов начал объяснять, но Татьяна Николаевна цыкнула на него и сказала:

- Дай ребенку поесть. Завтра спросишь.

Володя потянулся через стол и потрепал Алешу по плечу под одобрительный смешок Инны.

- Радуйся, тетя Таня тебя усыновила. А ведь могла бы и сортиры чистить отправить. Она у нас тот еще прапорщик.

- Болтун, - добродушно огрызнулась она. – Много ты начистил.

- Так Татьяна Николаевна, я не под ваше милое крылышко и попал изначально, - бодро ответил Володя.

- Да ты и у меня не много набегался, - ехидно встрял Протасов под понимающую ухмылку Ковалевского. – На тебе где сядешь, там и слезешь.

- Олег Сергеич, так вам волю дай, у вас и дневать и ночевать на работе будешь. А я человек молодой, горячий, мне личная жизнь нужна, - невинными глазами глядя на него, отшучивался Володя.

Ковалевский ухмыльнулся чуть шире, покачал головой и, скользнув глазами по Алеше, опустил взгляд на стол.

- Ладно, предлагаю тост, - торжественно сказал он. – За успешное прибытие. Алеша, вы бы тоже присоединились. От пяти капель вина еще никто не умирал.

- Да, точно, за знакомство надо выпить! – оживился Протасов. – Чтобы, значит, понимание на всех уровнях.

- Тебе лишь бы окружающих напоить, - буркнула Татьяна Николаевна. – Инка, не выеживайся, поднимай.

- Татьяна Николаевна, - недовольно протянула Инна, берясь за бокал, - завтра на работу.

 В ответ она получила презрительное фырканье и толчок локтем в бок. Алеша озорно улыбнулся, глядя на них, и поднял бокал. От пяти капель вина он и не умрет.

 Ужин постепенно истончался, чтобы прийти к тому неловкому моменту, когда только сила воли и вежливость удерживают людей за столом.

- Ну что, чай и спать? – решилась Татьяна Николаевна. Ковалевский согласно кивнул и позвал официантку. Инна и Татьяна Николаевна переглянулись и почти одновременно встали. – Это можно и в номере сделать, - пояснила Татьяна Протасову. Тот пожал плечами. – Алеша, поможешь заказать чай в номер? – спросила она. Алеша кивнул и встал с ними, поджидая официантку.

 Алеша неторопливо допивал свой латте и изучал свечу, догоравшую перед его носом.

- Алеша, загляните ко мне через полчаса, - сказал Ковалевский. Алеша поднял на него глаза, заранее готовясь, но все равно робея и теряясь перед странным глубоким и отрешенным взглядом. – Насчет завтра поговорить, - снизошел до пояснения Ковалевский. – Кое-что уточнить. И заодно я вам покажу, с чем буду во вторник докладывать. Вроде несложно, но чтобы накладок не возникло.

 Алеша согласно склонил голову. Володя задумчиво вертел чашку на блюдце. Протасов посмотрел на Ковалевского, затем на Алешу.

- Что тебе все время неймется, Лёва? – спросил он после паузы. – Хоть бы на полпроцента меньше про работу думал.

Ковалевский скосил на него глаза и хмыкнул.

- Сергеич, должность у него такая, - встрял Володя. – Всему голова, все дела.

- Я боюсь поинтересоваться, какой ты тогда орган, - ухмыльнулся Ковалевский. Володя преданно посмотрел на него и, засунув правую руку под полу пиджака, потрепетал ею там, имитируя сердечный ритм.

- Да прям, - не сдержался Протасов. – На пятьдесят сантиметров южней.

Ковалевский подмигнул ему и засмеялся. Володя ткнул Протасова в плечо, смеясь сам.

- Ладно, товарищи дети, вы как хотите, а я в номер, - сказал Ковалевский, вставая. – Если что, спокойной ночи.

- Спокойной ночи, товарищ папа, - бодро отозвался Володя.

- Давай, - Протасов пожал руку Ковалевскому и допил кофе. – Я тоже баиньки. Вовка, не рассиживайся. Тут некого снимать.

- Сергеич, - с упреком отозвался Володя, - был бы я.

- Не геронтофиль, кошак. Подожди больницы. Может, хоть там что вменяемое попадется. Ладно, спокойной ночи.

Протасов пожал руку Володе, Алеше и неторопливо подался к выходу. Алеша допил кофе и поставил стакан на блюдце. Володя встал.

- Ну что, и мы тоже баиньки, да? – дружелюбно сказал он. - Тебе вообще не мешает отдохнуть. Завтра трепаться надо будет ого-го сколько. Ты Сергеича если что, в бок пихай, он потрепаться не дурак. И меня тоже, - усмехнулся Володя. Алеша согласно прикрыл глаза. – А вообще классно, что мы выбрались, хоть отдохнем немного. На мир посмотрим, себя покажем.

 Алеша послушно кивал головой, делая вид, что прислушивается, улыбаясь и даже не думая, мечтая только об одном – тишине. Володя остановился у своей двери.

- Удачи тебе с главным, - сказал он, протягивая руку. – Он про работу двадцать пять часов в сутки думает и от других того же требует. Ты, если что, его Татьяной припугни. Он ее не боится, но уважает страшно. Ну, давай, спокойной ночи.

Алеша пожал руку и механически пожелал спокойной ночи в ответ. Володя закрыл дверь. Алеша посмотрел на часы. Почти вовремя. Можно и раньше, наверное, к Ковалевскому заглянуть. Он подошел к двери, но вместо того, чтобы постучать, прислонился к стене и откинул голову назад, разглядывая потолок. Свет в коридоре был тусклым, время медленно и лениво текло куда-то далеко. В коридоре было тихо. Только ладони взмокли, и снова застучало сердце. Алеша посмотрел на часы и неторопливо и тщательно вытер носовым платком руки. Спрятав его, он помедлил секунду и постучал. Ковалевский открыл дверь. На нем была белая майка с короткими рукавами. Алеша кротко улыбнулся и легко пожал плечами, настороженно изучая его своими бархатными серо-зелеными глазами. Ковалевский улыбнулся и отступил в сторону, приглашая его войти.

- Садитесь куда-нибудь, - сказал он отстраненно, закрывая дверь и задумчиво оглядывая комнату. Джемпер был небрежно брошен на кровать, чемодан стоял у шкафа. На столе ярко горела настольная лампа и были разложены бумаги. Ковалевский осмотрел их и выхватил несколько страниц, которые протянул Алеше. – Вот, с этим завтра-послезавтра будем работать. Вы насколько плотно с кардиологией работали? – спросил он, усаживаясь напротив.

Алеша посмотрел на него искоса.

- Больше с онкологическим вокабуляром, если честно, - признался он, переводя глаза на текст.

- Здесь кофеварка есть. Хотите кофе? – отстраненно спросил Ковалевский.

- Да, пожалуйста. Двойной эспрессо. – Алеша отозвался после паузы, прикидывая, насколько легко он может перевести это с листа. Надо будет с местными врачами посоветоваться. Слова как бы знакомые. Он отложил в сторону первый лист. Сотрудничество, взаимодействие, единство и борьба противоположностей. Обычное бла-бла. Лучше уж детали машин переводить. Очень хотелось поморщиться, но Алеша мужественно себя сдерживал.

- Сахар, сливки? – спросил Ковалевский.

 Алеша вздрогнул, поднял на него глаза и попытался сообразить, что от него только что потребовали. Перевести, что ли? Ковалевский стоял у бара, опершись рукой о стол и скрестив ноги. Он склонил голову к плечу и смотрел на него своими глубокими глазами, которые казались почти черными в неярком верхнем свете. Кажется, когда во всех этих исторических романах говорили о грудной жабе, не рак в виду имели, а вот этот склизкий комок, подступивший к горлу и обхвативший шею цепкими и липкими щупальцами.

 Ковалевский чуть прищурился, едва заметно ухмыльнулся, настолько слабо, что в это нужно было верить, чтобы разглядеть. Алеша сидел перед ним, затаив дыхание, белея лицом в искусственном свете и встревоженно глядя широко раскрытыми глазами. Ковалевский смилостивился и ослабил визуальный контакт, скосив глаза на чашку.

- Черный, - ровно отозвался Алеша, удивляясь, что он все-таки смог взять себя в руки и прозвучал спокойно. Ковалевский подхватил чашку и поставил ее перед Алешей.

- Вы нормально заснете? – поинтересовался он, удобно устраиваясь за столом.

- Это же кофе, - Алеша пожал плечами и криво усмехнулся. Крепкий сон – это совсем не то, что начинало его беспокоить. А вот зубы уже начинали ныть от предчувствия.

- Двойной эспрессо, - то ли возразил, то ли похвалил Ковалевский. Алеша позволил ему повглядываться в глаза и неторопливо разорвал взгляд, прикрыв веки и снова начиная читать текст. Или делать вид.

Он отложил второй лист, просмотрел оставшиеся и спросил, стараясь звучать дружелюбно и нейтрально:

- Вы позволите взять его с собой? Я верну вам его завтра.

- Это копия. Можете оставить себе, - пожал плечами Ковалевский.

- Скажите, Алеша, - Ковалевский чуть ли не физически просмаковал каждый слог имени. Алеша затаил дыхание и с огромным трудом сдержал чувственную судорогу, обхватившую все его тело разом и с агрессивными недовольством уступившую последним остаткам здравомыслия. – Насколько легко можно понять немецких врачей, зная английский совсем немного?

- Вам куда больше поможет латынь, - вежливо отозвался Алеша, набираясь смелости и поднимая на него глаза. – Практически все термины, применяемые в медицине, заимствованы оттуда. Некоторое вы сможете понять по смыслу. Наверное. – он пожал плечами и посмотрел на чашку. Руки подрагивали. Но если их чем-нибудь занять, возможно, он успокоится. Только бы Ковалевский не заговорил. Только бы он ничего больше не спросил.

 Ковалевский, Лев Матвеевич, сидел в полутемной комнате и разглядывал Алешу. Мальчиком тот явно не был, были у него морщинки, милые, озорные морщинки в уголках глаз, да и фигура явно принадлежала достаточно зрелому мужчине. Он держался со спокойным достоинством, которое невольно начинаешь уважать. Но была в нем какая-то юношеская, тщательно хранимая им непосредственность, привлекавшая к нему. Она проявлялась в том, как сразу и безоговорочно почувствовала себя расположенной к нему Татьяна Савченко, сразу определившая его мальчиком и взявшая под свою опеку, Протасов взялся подшучивать над ним, но скорее с ним, почувствовав родственную душу. Володя Яковлев был веселым и общительным по жизни, его мнение можно было не учитывать. Но и он явно был расположен к Алеше.

 Ковалевский посмотрел на кофе-машину. Вспомнив, что он и себе хотел сделать кофе, он встал и пошел к бару. Алеша поднял глаза и посмотрел ему вслед. В голову не лезли клише наподобие «двигался со львиной грацией», они мелькнули на периферии сознания, и Алеша лишь отстраненно вспомнил о них. Он смотрел на спину Ковалевского жадным и яростным взглядом и пытался унять свою похоть, разыгравшуюся в нем враз и беспредельно. Кофе был безумно неудачной идеей. Свет был безумно неудачной идеей, яркая настольная лампа, которая выхватит его крупные сильные руки с красивыми подвижными пальцами и высветит выразительность движений. Ковалевский отрешенно слушал шум кофе-машины и скупо ухмылялся. Взгляд Алеши невозможно было не почувствовать. И он был почти по-андрогинному восхитителен. Силен и гибок, по-женски чувственен и по-мужски агрессивен, по-европейски сдержан и по-азиатски безудержен. Он был удивительно ровным и с ехидным Протасовым и с властной Татьяной, и с жадной до новизны Инной и с непосредственным Володей. И задыхающимся, бледнеющим и горящим   с ним.

 Номера в гостинице были в меру большими, у Ковалевского он даже за люкс сходил, но его было бесконечно мало, чтобы достаточно далеко развести двух людей. Ковалевский поставил чашку на стол, уселся и с любопытством посмотрел на плавные и скованные движения Алешиных рук, которыми он подносил ко рту чашку.

- Как кофе? – поинтересовался он, принюхиваясь к аромату свежесваренного напитка.

- Хороший, спасибо. – Алеша сделал последний глоток и опустил чашку на блюдце. Он собрался с духом и поднял на него глаза. – Господин Ковалевский, если вы не против, я пойду.

- Лев, - неспешно отозвался тот, стараясь звучать мягче, чем привык, доброжелательней, интимней.

- Что? – недоуменно посмотрел на него Алеша.

- Лев. Матвеевич. Я понимаю, Европа, речевой этикет. Я понимаю, что я старше и в некотором роде значительней, - иронично сказал Ковалевский. – Но можете по имени. Можете по имени-отчеству в присутствии коллег. Во избежание, так сказать. – он сидел, вальяжно откинувшись на спинку стула и глядя на Алешу любопытно поблескивавшими глазами.

- Только если речевой этикет, Лев Матвеевич, - Алеша обласкал каждый слог имени-отчества в отместку за вербальную ласку Ковалевского несколько минут назад и с удовлетворением отметил краем глаза, как у того дрогнули выразительные и чуткие пальцы рук. Ковалевский даже дыхание затаил от такой дерзости, поощрительно улыбаясь и терпеливо ожидая продолжения. – К сожалению, я буду очень редко говорить «Лев Матвеевич», - снова повторил словесную ласку Алеша, чувствуя, как кофеин сгоняет с него привычную флегму, снова вроде бы возвращавшую себе власть над его натурой, - и наверное, еще реже «Лев», - Алеша спустился в самый низ своего регистра, звуча непривычно глубоко и почти по-звериному чувственно. – А так жаль, у вас восхитительно мелодичное сочетание имени-отчества.

- Вот как? И почему же? – Ковалевский позволил себе звучать интимно и доверительно, с усилием заставляя себя дышать ровно и удерживаясь от того, чтобы начать творить необъяснимые и неоправдываемые глупости.

- Потому что в клинике к вам будут обращаться Herr Doktor, - Алеша дерзко посмотрел ему в глаза ярко блестевшими глазами и добавил, звуча обманчиво кротко: - Лев Матвеевич. Немцы, - пожал он плечами, откидываясь на спинку стула. – Здесь очень трудно заработать научное звание, и им очень гордятся в результате. – Алеша рассеянно провел по ручке чашки пальцем; Ковалевский проследил за движением, в удивлении признаваясь себе, что у него по коже пробежались мурашки, в такт движениям Алешиного пальца, еще раз, еще раз. – Вы ведь не профессор? - задумчиво поинтересовался он. - Это было бы куда более значительно для них.

- Нет, - равнодушно отозвался Ковалевский.

Алеша пожал плечами.

- Надеюсь, станете, - искренне улыбнулся он простой и непосредственной улыбкой, на которую Ковалевский против воли, против логики и разумения ответил чем-то похожим. – Ладно. Простите меня, но я правда устал. Если позволите, я пойду отдыхать.

 Алеша смотрел на него вроде бы вежливо, вроде бы доброжелательно, даже его глаза поблескивали в тон общему настроению. И за тонким слоем доброжелательности в его глазах горело что-то незнакомое и страстное. Он встал и протянул Ковалевскому руку. Ковалевский поднялся следом и взялся за нее.

- Спокойной ночи, Лев Матвеевич, - почти дружелюбно, почти не интимно сказал Алеша, пожимая ее.

- Спокойной ночи, Алеша, - ласково произнес Ковалевский, не спеша отпускать руку.

 Свет лампы странно подсвечивал их лица снизу. Глаза прятались в тени скул и лишь загадочно мерцали, скулы выделялись бледными пятнами и стекали к подбородкам. Губы изгибались в вежливых и многозначительных улыбках, каждую секунду намекавших на что-то новое. Ковалевский осторожно отпустил Алешину руку. Алеша осмотрел его лицо и плотно сжал губы. Склонив голову к плечу, он развернулся к двери.

 У него было удивительно привлекательное лицо. Алеша стоял в душе, закрыв глаза и опустив голову. У него было замечательно привлекательное лицо, отстраненное и снисходительное. С умными и глубокими глазами, с крупным носом и губами, с твердым подбородком. С выразительным ртом. Алеша подставил под струи воды одно плечо, другое. И непреклонная мужская фигура с сильной шеей и крепкими плечами. Он очень хорошо знал, что привлекателен, и даже иногда пользовался своей привлекательностью в личных интересах. Алеша уперся рукой в стену кабины, с трудом переводя дыхание. И это наваждение – на месяц. На целый месяц, всего лишь месяц. Алеша опустил голову на руку. Еще чуть-чуть, еще. Он зубами прикусил кожу, в каком-то отчаянии пытаясь не выпустить на свободу голодный стон. Вроде получилось. Алеша ссутулился и прижался лбом к холодному кафелю. Переведя дыхание, он выпрямился и постарался собраться с мыслями о чем-то будничном и прозаичном. К сожалению, именно такие мысли в ужасе бежали от него. Единственная, что задержалась: какие у него губы на ощупь.

Будильник гаденько прозвенел посередине самого сладкого времени – за пятнадцать минут до момента, когда можно было бы с чистой совестью сказать: «Выспался». Алеша перевернулся на спину, зевнул, потянулся, выгнул спину и помедлил открыть глаза. А вдруг он проснется, и нет ничего этого? Ни гостиничного номера, ни бесконечного дня впереди, ни двух очень энергичных и самоуверенных сторон, между которыми Алеша должен выступить посредником? Вот он сейчас откроет глаза, а над ним его обожаемый скошенный потолок с балками. Но нет. Потолок белый и ровный. Люстра модерновая и безликая. Шторы совсем незнакомые. Алеша перевернулся на бок и вяло потянулся за телефоном. Время было, но его было мало. Надо собираться, эту группу еще на завтрак сопроводить, хотя бы первый раз. Алеша встал и неторопливо побрел собираться.

 Банальная процедура сборов умудрилась растянуться на бесконечное время. Алеша постоянно ловил себя на мысли о том, что он бесцельно стоит и беспомощно чего-то ждет. Причесался – и смотрит сквозь зеркало. Завязывает галстук – и смотрит сквозь зеркало. Думает надеть пиджак – и стоит посреди комнаты, растерянно оглядываясь. Он опустился на кровать, в странном смирении готовясь к бесконечному и бесконечно тяжелому дню и пытаясь найти в себе силы пройти его и не сорваться. Затем, выдохнув, он встал и собрался с духом. А ведь идти работать надо.

Коридор был пуст. Алеша неторопливо спускался по лестнице, постукивая пальцами по ноге и тихо мурлыкая себе под нос какую-то невнятную мелодию. За стойкой в лобби отеля сидела зрелая дама с выбеленными волосами. Она подняла голову и улыбнулась официально-приветливой отельной улыбкой. Алеша подошел к ней, для того, чтобы поздороваться, для того, чтобы предупредить, как с ним можно связаться в случае недоразумений между гостями и персоналом, и просто чтобы оттянуть момент входа в зал ресторана, в котором был накрыт буфет. Что это было за чувство - предчувствие или просто нежелание смиряться с тем, что работа должна быть выполнена, Алеша не знал и не хотел знать. Но ему очень не нравилось это чувство - мерзкого волнения и глухого беспокойства, окатывавшего его волнами в самые неожиданные моменты, отчего спина покрывалась липким потом и рвалось на волю возбуждение, которое становилось все труднее сдерживать.

 Поколебавшись перед дверью в ресторан, Алеша открыл дверь, стараясь держаться невозмутимо и ровно, как всегда. За облюбованным гостями столом уже сидел Ковалевский. Пока один. Спиной к двери и, судя по движениям плеч, пил кофе. Алеша пошел к столу. Выбора не было, нужно было кончать с этими дурацкими настроениями и брать себя в руки.

- Доброе утро, - ровно поздоровался он, вежливо улыбаясь, и сел напротив Ковалевского и чуть поодаль.

- Доброе утро. - Ковалевский скосил ехидно прищуренные глаза, многозначительно улыбнулся и поднес чашку к губам.  К уже знакомым и знакомо ухмылявшимся губам. Они должны были быть опытными и чуткими, жаркими на ощупь. Соблазн проверить это был невероятно велик, да и расстояние было незначительным - руку протянуть. Алеша сжал бедра, благодаря дизайнеров, не пожалевших ткани на скатерти, и налил себе кофе.

- Вы ранняя пташка, Алеша, - Ковалевский снова обласкал имя, невинно улыбаясь при этом и глядя в чашку. Алеша посмотрел на него и перевел глаза на свой кофе. Была ли это особенность его натуры - вопиющая самоуверенность, которая позволяла ему не сомневаться в том, что собеседник отреагирует на его игры нужным образом, или Алеша домысливал себе столько всяких нюансов, которых на самом деле не наблюдалось, оставалось только гадать.

- Вы тоже не лежебока, Лев, - Алеша постарался как можно более чувственно произнести его имя и невинно добавил: - Матвеевич, - переводя взгляд на дверь, в которой появился Протасов.

- Доброго, - сказал Протасов, пожимая руку Ковалевскому и Алеше. - Володя просыпается. Дамы скоро придут. До клиники далеко? - повернулся он к Алеше.

- Пятнадцать минут пешком, десять минут на автобусе, около двадцати на машине, - усмехнулся Алеша.

- Немецкая логика, - хмыкнул Протасов. Ковалевский лениво улыбнулся и скосил глаза в проход, ожидая, когда подойдут Татьяна Николаевна и Инна. - Милые, драгоценные дамы! Мы покрылись мхом, ожидая, когда вы наконец-то раскрутите бигуди и наведете стрелки.

- Болтун, - фыркнула Татьяна Николаевна. - На моих трех волосинах ни одна бигудина не удержится. Ладно, вы как хотите, а я себе сыра стащу. Надо же попробовать, чем тут кормят.

- И то правда. Одним кофе сыт не будешь. - Смиренно согласился Протасов, вставая. Ковалевский поставил чашку на блюдце, скользнул глазами по Алеше, задумчиво улыбавшемуся, глядя на перепалку, и встал.

- Ваша правда, Татьяна Николаевна, - сказал он. - Сыр - это хорошая идея.

 Утро было пасмурным, что было неудивительно для середины февраля. Тучи висели невысоко, но не раздражали ни дождем, ни снегом. Тротуары и проезжая часть были сухими и чистыми. Алеша неторопливо шел, глядя по сторонам, время от времени сверяясь с навигатором в руке. Протасов с любопытством хмыкнул, глядя на его уловки.

- Карта, знаешь ли, тоже помогла бы,  - сказал он.

- Знаю, - кротко улыбнулся Алеша. - Которая: тройка, семерка, туз?

- Дама, - развеселился Володя.

- Кошак, - ухмыльнулся Протасов. - Что тебя на старух тянет?

- Что наша жизнь, Сергеич? - риторически вопросил Володя. - Слушай, людей вообще нет, - обратился он к Алеше.

- Они все на работе. Как правило, рабочий день начинается с семи, - пояснил тот. Володя тут же переглянулся с Инной, они синхронно сделали большие глаза и поморщились.

- Хорошо, однако, - довольно сказал Протасов. - Вот бы вас на полгодика, чтобы забыли, что такое до первых петухов по кабакам тягаться.

- Сергеич, тебя послушать, так ты молодым не был, - беспечно отозвался Володя. - И по девкам ни разу не бегал.

- Молодым он не был, - вмешалась Татьяна Николаевна, - а по девкам бегает до сих пор. И жены не мешают.

- Ах, Танюша, - повернулся к ней Протасов. - Ты же меня отвергла!

- Это потому что у меня в девятнадцать было больше мозгов, чем у тебя сейчас, - хмыкнула Татьяна Николаевна и вздернула нос.

Алеша старался не ухмыляться слишком откровенно, но время от времени оглядывал их весело блестевшими глазами.

- Пришли, что ли? - поинтересовался Ковалевский, с болезненным интересом оглядывая огромное здание, к которому они медленно приближались.

- Да, - ответил Алеша, с удивлением слушая тишину. Он осторожно покосился на них. Все пятеро, прибывшие из крупного сибирского города, смотрели на не самый необычный с Алешиной точки зрения медицинский центр в не самом большом немецком городе со строгими лицами и, как ему казалось, внутренне собирались, готовясь достойно выстоять обещавший стать очень напряженным день. Алеша попытался посмотреть на центр их глазами и сдался, вспомнив поликлинику в его бывшем микрорайоне, куда больше напоминавшую клоповник. Фотографии их родной больницы тоже были не особо впечатляющими для искушенного буржуйского глаза. Протасов пожевал губы.

- Ну что, вперед на Рейхстаг, что ли? - сказал он. Ковалевский посмотрел на него.

- Место для флага присмотрел, товарищ Кантария? - отозвался он.

- А прямо над входом, Матвеич.

Ковалевский прикрыл глаза, а затем посмотрел на Алешу.

- Веди, Сусанин, - сказал он ровным и сухим тоном. Алеша безропотно прошел вперед.

- Хорош гешефт-то, - хмыкнул Протасов, идя по огромному холлу с большими зелеными растениями, мелкими магазинчиками цветов, обуви, косметики, медицинской техники и много чего еще. - Медицина же здесь частная?

- Отчасти. - Помолчав, отозвался Алеша. - Государство очень жестко ее контролирует. Этот центр частный, в некоторых городах они могут быть частично государственными.

Алеша подвел их к огромной доске с указателями клиник и отделений.

- Мне кажется, если вы привыкнете, то и сами сможете опознать названия отделений, - сказал он, ища клинику кардиологии. По своему личному опыту он знал, что логика внутренних помещений в немецких учреждениях очень проста. Но сначала ее нужно обнаружить. Пока он ее не наблюдал. Скептически приподняв брови и оглядевшись, Алеша решил обратиться к проходившей мимо медсестре. Ковалевский с любопытством посмотрел на него. Алеша вернулся к группе и сказал: - Ну что, пойдем?

Он осмотрел четверых и задержал глаза на Ковалевском. Тот чуть склонил голову. Алеша еще раз осмотрел всех и пошел к лифту.

 Первый день практически всегда бывает бесконечным. Это Алеша испытывал на своей шкуре нечасто – делегации случались не каждый месяц, но всегда основательно. Что предыдущие инженеры-нефтяники, что до этого машиностроители, что еще раньше. И наверняка если шеф снова сошлет его куда-нибудь, это будет такая же круговерть со знакомством, определением статусов, присматриванием, поиском общего языка, говорильней, говорильней, говорильней. И предстоящий день не будет ничем примечательным – обычный день, обычное столкновение двух разных менталитетов. Татьяна Николаевна и Инна тихо переговаривались в метре от него. Протасов осматривал стены и потолок. Володя оглядывал людей. Ковалевский молча шел рядом с Алешей.

 С каким-то недоумением, приправленным горьковатым и ароматным отчаянием, Алеша ощущал, как на загривке волосы вставали дыбом, по спине пробегали мурашки и беззастенчиво сохли губы. В сумке, кажется, должен заваляться тюбик с бальзамом для губ. Все, что угодно, любое самое невнятное действие, лишь бы занять руки, зудевшие от невыразимых желаний, лишь бы не думать о причинах, по которым пошли пятнами щеки. Алеша нащупал тубу и механическими движениями вытер губы, а затем смазал их бальзамом. Он еще немного растер губами бальзам и заметил краем глаза в полированной металлической стене лифта пристальный взгляд Ковалевского. Алеша с трудом отвел глаза, попытался рассмотреть лицо, убедился, что не красный совсем, только уши розовее, чем обычно, и с невозмутимым видом уставился на табло.

 Лифт остановился. Алеша огляделся. Обычный широкий больничный коридор с широкими же дверями. Вывеска над входом была большой и однозначно указывала, что они пришли на место.

- В принципе, узнаваемо, - сказала Инна, имея в виду надпись. Алеша согласно кивнул головой и нажал на клавишу автоматического открытия двери.

- Хитро, - хмыкнул Протасов. – Давай, Матвеич, возглавляй.

 Ковалевский неторопливо пошел вперед, очевидно поджидая остальных. Володя с любопытством подошел к флакону с дезинфектантом, закрепленному на стене, и пробежался глазами по составу. Он выдавил из флакона немного жидкости на руки, растер, понюхал.

- Вот с чего я дурею в этой Германии, - сказал он. – В придорожном туалете туалетная бумага и горячая вода. В больнице дезинфектанты на каждом шагу. И никому не надо. Кстати, с глицерином. Инка, не бойся, потри ручки. Пахнет хорошо.

 Алеша усмехнулся и пошел к регистрационному посту. Проходя мимо Ковалевского, он тихо сказал:

- Я пока поинтересуюсь, на месте ли профессор. Если вы не против, Лев Матвеевич, - не удержался Алеша, бархатным голосом выговорив его имя и ухмыльнувшись одной стороной рта. Ковалевский прищурился, принимая вызов.

- Алеша, ты чего? – спросил Протасов, подходя к нему и глядя, как тот озабоченно хмурит брови и смотрит в другой конец коридора.

- Мне только что объяснили, как пройти в кабинет профессора, - недовольно признался Алеша. – По-моему, из лабиринта Минотавра проще выбраться. Второй поворот налево, потом до конца коридора, по лестнице на один этаж подняться и до зоны отдыха, а там второй коридор по правую сторону. У меня нет топографического кретинизма, - мрачно добавил он. – Но если бы он был, у меня хотя бы какое-то оправдание было. А так я просто идиот, не способный понять, как тут разобраться.

Володя ободряюще похлопал его по плечу.

- В нашем медицинском тоже те еще катакомбы были. Я умудрялся даже на четвертом курсе на каждой неделе новый закуток в неизвестном коридоре находить.

- Господа гусары, молчать, - ледяным тоном приказал Ковалевский, угрожающе глядя на открывшего было рот Протасова. В глазах его, прикрытых тяжелыми веками, поблескивали веселые искринки.

- Суров ты, Лев Матвеич, ой суров, - в притворном покаянии повесил Протасов голову. - Ладно, Сусанин, пошли, что ли? – обратился он к Алеше. – Будем искать твоего профессора.

С секретаршей профессора, доктора, заслуженного доктора, заведующего клиникой торакальной, сердечной и сосудистой хирургии Маттиаса Шаттена госпожой Фальк Алеша неоднократно общался по телефону и был почти не удивлен, выяснив воочию, что представлял ее примерно так, как она выглядит – невысокой, плотной, с короткой основательно зафиксированной стрижкой и очками для чтения на выразительном арийском носу. Она извинилась, пояснив, что профессор говорит по телефону, а пока не хотят ли гости кофе? Гости кофе хотели. Госпожа Фальк пригласила их в небольшой конференц-зал, в котором их уже дожидались кофе и чашки.

 Алеша молча радовался тихой минутке. Он старался садиться подальше от Ковалевского, но к его глубокому сожалению  остальные члены делегации в каком-то молчаливом единодушии упорно оставляли ему место именно рядом с шефом. И Алеша сидел рядом с Ковалевским, удобно устроившимся в кресле и пившим кофе, вежливо отвечал на вопросы, которых оказывалось все больше, держал в руках остывающий кофе, и улыбался, пытаясь скрыть за улыбкой жар от близости и яркое осознание каждого жеста, каждого движения бровей Ковалевского. А он молчал, загадочно улыбаясь - Алеша видел это краем глаза, в отражении в окне, чувствовал копчиком, - созерцал кофе в чашке, которую он бережно держал сильными красивыми пальцами, и слушал нервно-легкомысленный треп коллег. Алеша не знал, откуда к нему пришло это знание, скорее осознание, что Ковалевский очень успешно скрывает свои истинные настроения за маской благодушности, тогда как на самом деле насторожен и собран. Он пытался разбудить голос рассудка, снова и снова повторяя себе, что это всего лишь работа, всего лишь гости, и не стоит позволять эмоциям одерживать верх, но Ковалевский подносил чашку к губам, и волосы на Алешином затылке снова вставали дыбом.

 Профессор Шаттен, жизнерадостно ворвавшийся в конференц-зал, был воспринят Алешей чуть ли не как свой персональный спаситель. Татьяна Николаевна и Инна обменялись многозначительными, но скорее одобрительными взглядами, что побудило Алешу чуть внимательней посмотреть на профессора. Обычный, плотного сложения, не самый щеголеватый профессор с тщательно уложенными волнистыми волосами, в белой рубашке с темно-желтым шелковым галстуком, костюмных брюках и форменном кителе поверх. В сравнении с Протасовым - исключительно щеголеватый. В сравнении с инженерами, которые были почти за месяц до этой поездки - метросексуал высшей пробы. Рядом с Володей или Ковалевским он не был особо примечательным, разве что обувь и галстук стоили примерно столько, сколько Ковалевский скорее всего в месяц получал. Но его жизнелюбие и почти детское любопытство сразу расположили к нему Алешу. Даже Татьяна Николаевна потеплела.

 Алеша встал и протянул профессору руку. Стандартным образом представившись, подмешав в голос чуть больше почтения, чем применил бы в общении с профессором вне своего рабочего времени, Алеша отступил в сторону, отстраненно следя за тем, как профессор здоровается с Ковалевским, как они оценивают друг друга, прицениваются, приходят к каким-то выводам и рассаживаются: Лев Матвеевич - на облюбованное им место, профессор Шаттен, обойдя и лично поприветствовав остальных, уселся во главу стола. Фрау Фальк тут же подскочила, чтобы налить кофе.

 Профессор Шаттен начал не очень пространную приветственную речь о том, как он рад, что у него появилась возможность приветствовать в своей клинике гостей из далекой России. Он всегда уважал людей в стране с такой непростой судьбой и климатом, имел опыт работы со странами бывшего советского лагеря, и так далее и тому подобное. Алеша переводил эту традиционную, очень изящно сформулированную и искреннюю чепуху, которая имела целью подогреть и расположить к себе аудиторию, с вежливым интересом смотрел на профессора, а на периферии зрения Ковалевский соблазнял его своими руками. Он то скрещивал пальцы обеих рук, то легким движением касался чашки, поднимал ее и подносил ко рту, волнительно выпрямляя и снова сгибая пальцы, медленно опускал чашку и неторопливо поворачивал ее на блюдце, влево-вправо, и Алешу бросало то в жар, то в холод. А Ковалевский поигрывал чашкой, одобрительно кивая головой, улыбаясь и посмеиваясь, когда на это рассчитывал профессор.

 Профессор Шаттен начал с презентации. Хорошо, Алеша был с ней уже знаком, потому что она, сделанная для коллег, изобиловала профессионализмами и уводила с центральной магистрали в трущобы, о которых он и не знал. А профессор все говорил, забывая иногда менять слайды, рассказывал, все более увлекаясь. Он размахивал руками, объяснял, что уже сделано за двенадцать лет, которые он возглавляет клинику, а что еще предстоит сделать. Ковалевский подобрался, подался вперед и чуть склонил голову, так, чтобы не выпустить профессора Шаттена из поля зрения и не упустить ни слова из того, что переводил Алеша. Двойная нагрузка; у него снова пересохли губы. Он улыбался, переводил страстную речь профессора, вопросы Ковалевского, которого интересовало практически все в клинике, и старался не думать. О том, что у Ковалевского потрясающая линия скул, что его шея невообразимо элегантным образом переходит в плечи, что его пальцы следует воспеть в оде, настолько они были красноречивы. Протасов заинтересованно следил за Шаттеном, время от времени переводя взгляд на монитор под потолком. Володя сделал глоток кофе и поставил чашку на блюдце, которая неловко звякнула. Инна недовольно покосилась на него, Татьяна Николаевна под шумок сменила позу. Профессор заулыбался, поинтересовался, не хотят ли гости еще кофе, попросил Алешу передать ему кофейник и снова вернулся к презентации, но сменил темп на более неторопливый. Ковалевский откинулся на спинку кресла и неспешно вытянул ноги. Затем заложил руку за спину и положил вторую на стол, повернулся к Алеше и подмигнул, улыбнувшись краем рта; обменялся многозначительным взглядом с Протасовым и улыбнулся дамам.

 Профессор дал гостям возможность познакомиться с брошюрами и проспектами, а сам обратился к Ковалевскому, с каким-то почти детским удовлетворением называя его Herr Kollege. Он просиял, когда Ковалевский начал свой ответ с такого же обращения, откинулся на спинку кресла и сложил на груди руки. Алеша облизал губы и задумчиво посмотрел на чашку. Еще кофе значило еще большее обезвоживание. Он потянулся к бутылке с водой. Ковалевский проследил за ним пристальным взглядом и перевел взгляд на профессора.

- Herr Kollege, - начал он бархатным голосом. На Алешину беду: он как раз брался за стакан. С идеей попить воды пришлось повременить, Алеша не был уверен, что сможет недрогнувшей рукой взяться за стакан после такой дозы афродизиака. – Мы очень благодарны вам за представление вашей клиники. Вы неимоверно заинтересовали нас, я думаю, что месяца будет катастрофически мало, чтобы в достаточной степени оценить ваши достижения. – Ковалевский посмотрел на монитор, на котором стоп-кадром замер последний слайд презентации с банальным „Thank you“, давая возможность Алеше перевести свои слова. – Я с огромным удовольствием рассказал бы о моем отделении, но боюсь, это будет выглядеть далеко не так внушительно. – В его голосе прозвучало что-то, очень похожее на гнев. Или Алеше показалось. Его слова были полны очень хорошо скрываемых страстей – злобы ли, бешенства, еще чего-то, знакомого Алеше до того момента только из книг и фильмов. Чего там точно не было, так это зависти. Хотя если судить по глазам Володи, с которыми он пересматривал фотографии операционных залов, зависть в его словах была бы понятной и объяснимой. Татьяна Николаевна внимательно слушала Ковалевского. Протасов поднял глаза и снова опустил их в проспект. Ковалевский улыбнулся вежливой улыбкой. – Мы с неменьшим удовольствием осмотрели бы клинику. Чтобы, так сказать, получить более объемное впечатление.

 На этих словах Ковалевский развел руками и очертил в воздухе неопределенную фигуру, на Алешину голову продемонстрировав ему чистые линии кистей рук и восхитительные сильные запястья. Он перевел. Кажется. Кажется, он неплохо перевел, и кажется, никто не заметил испарины. И кажется, Алеша становится фетишистом.

Профессор выстрелил из своего кресла и радостно улыбнулся:

- С удовольствием! С огромным удовольствием, Herr Kollege! Я как раз запланировал свободное время до обеда.

Ковалевский встал, за ним остальные. Алеша наглым образом осушил стакан и побежал догонять их. А профессор уже обосновался в холле и рассказывал, как и когда был пристроен этот корпус и какие цели ставились при его проектировании.

- Мужик здорово шпарит, - вежливо улыбаясь, сказал Протасов Алеше. – Без бумажки. Не хуже, чем Никита Сергеич. Только лысина хорошо замаскирована.

 Татьяна Николаевна тихо хрюкнула, стараясь не смотреть на шевелюру господина профессора. Протасов глядел на Алешу, который виновато ему улыбался, и профессор Шаттен одарил его сочувственным взглядом, мол, кто их знает, этих русских. Ковалевский сдержал ухмылку, но под тяжелыми веками резвились черти. Профессор продолжил рассказывать о клинике, все так же стоя в рекреации. Володя стал сбоку от него и сзади, чтобы можно было беспрепятственно зевать, не мозоля глаза уважаемому господину. Даже в глазах Инны померкло восхищение всем европейским. Алеша терпеливо переводил, отлично понимая одну вещь: до обеда осталось ни много ни мало – тридцать две минуты, судя по часам на противоположной стене. Никто ничего нового с ними зачинать не будет. Обед – это святое. И профессор наверняка не хочет саботировать железобетонные немецкие устои, покушаясь на обеденное время коллег. И Алеша улыбался сухими губами и переводил идеологическую муть. Ковалевский поддерживал общение, задавая вопросы, как-то комментируя. Протасов тоже не забывал вставлять свои пять копеек – не очень двусмысленных, к Алешиному облегчению. Не совсем продуктивно. Не совсем бессмысленно. За пятнадцать минут до обеда.

 Ровно без пяти минут двенадцать профессор Шаттен прекратил растекаться мыслью по древу и предложил прерваться на обед. Он энергично потряс руку Herr’у коллеге и той же энергичной походкой унесся делать законную паузу. Протасов изобразил скорбное лицо.

- Скажи, Алексей, это он нас промариновал, чтобы в обед не залезть? – обратился он к Алеше. Тот усмехнулся и кивнул головой.

- Вы сейчас ни в одну службу, ни в какую администрацию не дозвонитесь, - пояснил он. – Потому что обед.

- Понятно тебе, Танька? – хмыкнул Протасов. – А ты все до полуночи пашешь. Как же – очередь, больные в коридоре, им в область несолоно хлебавши возвращаться.

Алеша опустил глаза. Сибирь, откуда они родом – это огромные расстояния и редкие больницы. А врачей не хватает даже в Германии.

- Не лезь со своим уставом в чужой монастырь, - тусклым голосом сказал Ковалевский, сверля окно нечитаемым взглядом. – Обед так обед.

Он развернулся и пошел к лифтам. 

 Время после обеда тянулось почти так же бесконечно. Отделения менялись одно за другим. Сотрудники в них смотрели на русских с особым любопытством, иногда в ущерб работе, охотно включались в разговор, охотно демонстрировали, что знают пару русских слов, например, «матрешка», пытались повторять другие слова, которым их радостно учил Володя, интересовались, говорят ли коллеги из России по-английски, и тут же пытались говорить с ними на этом языке. Алеша аккуратно самоустранялся, с каким-то антропологическим интересом наблюдая, как вели себя кардиологи в хирургическом отделении – вежливо улыбаясь, но оглядывая все, включая потолок, в то время, как кардиохирурги – Ковалевский, Протасов, Володя чуть ли не в рот говорящему заглядывали. И как на их лицах отражался тот самый вежливый интерес в кардиологической клинике, в то время как Татьяна Николаевна и Инна начинали выстреливать вопрос за вопросом, с горящими глазами выслушивая ответы. Алеша отмечал, как испарялись остатки скованности, как они с цепким интересом наблюдают за всем, в том числе передвижениями медсестер, как их вопросы смещаются из плоскости общих тем к профессиональным, и с тихим ужасом думал, что если они еще и про какие-нибудь артерии говорить начнут, то он выбросится из окна. Пятый этаж, внизу гранитная плитка. Должно получиться основательно, даже до реанимации довезти не успеют. А ведь ангиология – о ужас! – их тоже интересовала.

 Ближе к вечеру их пригласил на кофе директор клиники кардиологии, тоже профессор, доктор, но не заслуженный доктор, с голливудской улыбкой и рябоватой кожей по имени Отто-Уго Энгельс. Он был куда более степенным, чем Шаттен, обменялся вежливыми приветствиями с Ковалевским, Протасовым и Володей, но обращался преимущественно к Татьяне Николаевне и Инне, видя в них родственные души. И снова говорильня по делу, около дела, вместо дела, кофе, печенье, говорильня. Ковалевский удобно расположился напротив Алеши, с любопытством глядя на монитор с очередной презентацией, и великодушно молчал. Алеша мог с чистой совестью переводить взгляд с профессора Энгельса на Татьяну Николаевну с Инной и наслаждаться чудным состоянием отрешенности. Великодушие Ковалевского простиралось не так уж и далеко. Он мог не издеваться над Алешей тембром своего голоса, а ведь в течение всего дня очень эффектно получалось: Ковалевский выслушивал ответ, пояснение, вопрос, выслушивал Алешин перевод и совершенно неожиданно начинал отвечать неуловимо насыщенным и вибрирующим голосом, ухмыляясь уголком рта и скашивая глаза на Алешу, мол, понял ли? Алеша понимал и так же невесомо сдабривал похожими интонациями свой перевод, глядя на тех, кому переводил, но чувствуя всем естеством пристальный взгляд Ковалевского. Ковалевский соизволил отойти на второй план, давая возможность дамам насладиться бенефисом, и избрал для себя хранить молчание. Но в кабинете Энгельса он сидел напротив Алеши, время от времени поднося чашку с кофе к губам, и держал он ее бережно, но надежно, сильными, умелыми, надежными пальцами и опускал ее на блюдце неспешным и плавным движением. Алеша старался избегать этого зрелища. Но он ЗНАЛ, что и почему делает Ковалевский. 

 Из сектора клиники кардиологии выход нашелся очень быстро. На улице было подозрительно светло. Тротуары были сухими, небо бледно-голубым. Трава стыдливо зеленела на безупречно чистых газонах.

- Покурить бы, - печально вздохнул Володя.

- Ты же не куришь, - меланхолично отозвалась Татьяна Николаевна.

- Ну вот я и страдаю, тетя Таня. Покурить хочется, а не курю. Дилемма.

- Бреши больше, от этого ты страдаешь, - скептически отозвался Протасов, закуривая. – Ничего же, что я так просто посреди улицы курю? – обратился он к Алеше.

Алеша пожал плечами, механически улыбнулся и оглянулся.

- Если вы хотите быть безупречно законопослушным, то во-он там место для курения. А вообще достаточно выбросить окурок в урну, - терпеливо сказал он.

- Вот так, наверное, мы и сделаем. Танька, сигарету дать? Хочешь же.

- Потом, - отмахнулась она. – Пошли, что ли?

Вечер был странно умиротворяющим. Алеша был благодарен гостям Германии за то, что они просто шли, наслаждаясь хорошей погодой, но куда больше за то, что они молчали и не задавали больше никаких вопросов.

- А скажи мне, друг Алексей, - неожиданно сказал Протасов.

- Друг Алексей, – послушно отозвался Алеша. Протасов засмеялся.

- Балбес, - добродушно сказал он. – Тут же магазины есть?

- Есть, и даже много.

- Танька, ты со мной, или младшее поколение зашлешь?

- Олег Сергеевич! – жалобно протянула Инна, а взамен получила снисходительное похлопывание по плечу.

- Давай, не ленись, - строго отозвалась Татьяна Николаевна на ее стенание. – Потом ко мне идите.

- Видел? – гордо посмотрел на Алешу Протасов. – Слона на скаку остановит. Истинно русская женщина.

Алеша широко улыбнулся, весело глядя на Татьяну Николаевну. Стати она была примечательной, сравнимой с очень изящным легким танком, слону явно не поздоровится. Она приосанилась, расправила плечи и кокетливо повела плечом, с трудом сдерживая довольную улыбку.

- Тебе все равно обломится, Протасов, - торжественно сказала она. – Давайте, чешите уже.

- Ну, Сусанин, веди. А то каждый день в ресторане сидеть и в тарелку плевать удовольствия мало, да и душа шнапса просит, - наигранно-бодро сказал Протасов. Алеша склонил голову и указал рукой, куда идти. 

 Алеша пытался сбежать от радушия Олега Сергеевича и Инны. Он сделал последнюю попытку перед дверью номера Татьяны Николаевны, но от Протасова разве сбежишь? Протасов мало того, что впихнул его к Татьяне в номер, так еще и нажаловался ей, что Алексей брезгует их компанией. Алеша попытался оправдаться под угрожающим взглядом настоящей русской женщины, но был усажен рядом с не самым мелким Володей, которому было сказано держать ухо востро. Володя с готовностью кивнул головой и опустил тяжелую руку на Алешино плечо. Алеша жалобно на него посмотрел, но в ответ получил лишь сурово нахмуренные брови и веселый взгляд.

- Татьяна, ты представляешь, тут столько водок, что не в каждом супере у нас есть, - энергично возмущался Протасов. – Но водку мы и дома попьем. А пока будем хлебать местный самогон. Алеша говорит, что это типа местной достопримечательности. Как она, еще раз, называется? – повернулся он к Алеше.

- Printen-Kräuter-Likör, - произнес Алеша слегка осипшим голосом. – Типа настойки на травах.

Володя перехватил бутылку и начал с умным видом изучать надпись на этикетке, мелким шрифтом извещавшую о составе.

- Ох и дряни туда намешано, - буркнул он наконец, протягивая бутылку Протасову. Инна посмотрела на этикетку, приподняла брови и утянула кусок сыра.

Протасов лихо налил ликер в пять стаканов и потянулся было налить его и в шестой, но был остановлен Алешей, легко, но непреклонно сказавшим:

- Мне вина.

- За первый день, Алексей! – попытался возмутиться Протасов.

- Вина, и желательно совсем чуть-чуть. – Алексей отрицательно качнул головой, улыбаясь и глядя прямо на него.

- Олег, оставь, - вступилась Татьяна. – Мальчик весь день бегал. Даже поесть толком не успевал.

- Но в пятницу будешь пить этот ликер, - пригрозил Протасов.

Алеше могло показаться, но на него был брошен очень странный, ехидный и почти презрительный взгляд. И он даже знал, кто его бросил. Этот кто-то снова сидел напротив него, щурил свои темные глаза и насмехался крупным ртом. Алеше было почти все равно. Он мечтал только об одном – вытянуться на кровати и перестать улыбаться, дать отдых мышцам во всем теле, избавиться от напряжения бесконечного дня и чуть-чуть приглушить гул в голове. Спиртное бы только помешало отдыху. Он сидел в кресле, слушал шум в ушах, в который время от времени вмешивался чей-то вопрос, механически на него отвечал и следил за руками, охватывавшими стакан, за губами, прикасавшимися к его краю, за кадыком, двигавшимся по сильной шее, за глазами, останавливавшимися на нем слишком часто и слишком оценивающе. Он с благодарностью принимал от Татьяны Николаевны очередной бутерброд, безразлично жевал его и следил за плечами, двигавшимися в согласии со словами, за руками, что-то рисовавшими в воздухе, за ладонями, время от времени обращавшимися к нему, и плавился внутри. Опустив глаза, Алеша посидел немного, попытавшись справиться с наваждением, внезапно нахлынувшим на него – желанием прикоснуться к ладоням губами, обрисовать языком каждый бугорок на них, обласкать каждый палец в просьбе сыграть на нем, и поднял глаза на что-то доказывавшего Протасову Володю. И снова этот взгляд на периферии, оценивающий и любопытный.

Алеша дождался паузы и сказал:

- Я хотел бы поблагодарить вас за очень интересный день и вечер. С вашего позволения я откланяюсь.

Он посмотрел на Ковалевского – глава делегации, как-никак, затем на остальных. Свет был неярким, и в нем Алеша походил на призрака. Под глазами враз и отчетливо проступили тени, и улыбка впервые за день выглядела неестественной.

- Хреново выглядишь, - хмыкнул Протасов, глядевший на него ясными глазами. – В гроб краше кладут.

- Спасибо вершине электротехнической мысли – светодиодным лампам, - криво усмехнулся Алеша, вставая. – Под ними даже Алеша Попович за зомби сошел бы. Спасибо еще раз. Спокойной ночи.

Он пожал руку Володе, Протасову и со внутренним содроганием взялся за руку, протянутую Ковалевским. Она была теплой, сухой и жесткой. А рукопожатие осторожным и почти интимным. Алеша склонил голову, уворачиваясь от многозначительной улыбки Ковалевского и сбежал.

Только в постели Алеша понял, как устал. Это постоянное состояние стресса не прошло бесследно. Он лежал на кровати в темной комнате и пялился в потолок. Глаза были сухими и горячими, голова ватной, сердце то билось совсем медленно, то рвалось вскачь, и Алеша задыхался. Он пытался закрыть глаза, но снова открывал их, не понимая, как. Шум в ушах приутих, но не умолк окончательно; у Алеши было ощущение, что он плывет. Комната была слишком маленькой и слишком уединенной, чтобы он мог чувствовать себя в ней комфортно, хотя еще вчера она казалась более чем удобной. Что-то изменилось в нем за один день, что-то сдвинулось, по коже пробегали мурашки, зудели зубы, и было страшно закрывать глаза и проваливаться в сон – было ощущение, что он что-то упускает, чему-то непонятному дает над собой власть. Кажется, за дверью прошли Протасов и Володя. Алеша ждал. В странном оцепенении он ждал осторожного стука в дверь, звонка, сообщения, чего угодно, любого обозначения, что он не придумал себе это, что то, что он видел в глазах, в усмешке, в позе, в наклоне головы – это не его фантазия, а действительные мысли Ковалевского. Но остатки разума вопили, что Ковалевский наверняка ушел вслед за ним, следуя неписаному закону сохранения дистанции между начальством и подчиненными, и спит в своей кровати. И плевать ему на Алешу и на его терзания, плевать ему на все, что тот себе здесь напридумывал. Было страшно засыпать. Алеша понял, как был прав, проснувшись в мокром поту в три часа ночи и снова, но уже от дикого возбуждения пару часов спустя. Он перевернулся на бок, свернулся калачиком, закусил зубами подушку и застонал. День наверняка будет ужасным, если он даже во сне думает о бесстыдствах, на которые способен Ковалевский.

Алеша первым спустился в ресторан утром. У него была уйма времени, по его прикидкам, можно было не спеша напихаться всего и как следует заправиться кофе. Но пока просто кофе, на голодный желудок. И проверить почту, проверить, в сети ли Марик, почитать новости.

- Доброе утро, Алеша, - бархатный, интимный голос застал его совершенно неподготовленным. У Алеши дрогнула рука, он вскинул голову и посмотрел на него большими глазами.

- Доброе. Я совсем не слышал, как вы подошли, - Алеша издал смешок и откинулся на спинку стула. Он не был напуган, но от неожиданности чуть не подскочил. А в утреннем свете, который с упрямой настойчивостью заглядывал в окна и с любопытством освещал все в зале ресторана, он к своему облегчению выяснил, что способен смотреть на Ковалевского практически без трепета. Почти без трепета.

- Вдохните глубже, - прищурился Ковалевский, пристально осматривая Алешу, которого застал врасплох.   Здесь толстые ковры, даже энергичную походку Татьяны Николаевны приглушают, - лениво посетовал он, наливая себе кофе. – Вы были так увлечены своим смартфоном, впрочем, что даже ее приближение пропустили бы. Мама? – ехидно поинтересовался он, сделав глоток и отставив чашку.

Алеша вежливо улыбнулся, подмешав в улыбку загадочности.

- Отнюдь, - злорадно прищурившись отозвался он и снова опустил глаза на смартфон. Марик был на работе – в полвосьмого утра – и по этому поводу изливал свое отчаяние, попутно переслав две фотографии Ауди ТТ и Эоса с открытым верхом. Эос был хорош. Алеша потребовал еще фотографий, Марик с готовностью подчинился, и Алеша забыл про кофе, разглядывая салон автомобиля. На лице у него было нарисовано детское восхищение; Ковалевский сидел и изучал Алешу, сидевшего перед ним с восхищенной улыбкой и усердно изучавшего фотографию, затем быстро набиравшего сообщение, отославшего и вспомнившего про кофе. Алеша поднял голову и невозмутимо посмотрел на него и кротко улыбнулся, мол, простите, типа, что вас игнорирую, но тут вещи куда более интересные. – Сегодня замечательная погода.

Ковалевский посмотрел в окно.

- Будет странно возвращаться в двадцатиградусные морозы, - согласился он, разглядывая робко зеленевшую траву на лужайке прямо под окнами.

 Алеша удержал улыбку на лице, хотя фраза вызвала у него ощущения, сравнимые с ударом под дых. Доказательство конечности этого времени было бесцеремонно предъявлено ему и оказалось болезненным. Он попытался назвать его отрезвляющим, приводящим в чувство, но боль осталась все равно.

- Этот район Германии особо резкими перепадами температуры не отличается, - вежливо сказал Алеша. – Так что погода умеренная. Очень комфортная. В той же Баварии зимы могут оказаться под стать сибирским. С вашего позволения я обеспечу себе чего-нибудь к завтраку.

- С вашего позволения я составлю вам компанию, - отозвался Ковалевский, вставая. Алеша улыбнулся и пожал плечами.

Бодрый Володя и не совсем проснувшийся Протасов застали их мирно беседующими о планах на неделю, о том, что можно еще посмотреть и что посмотреть следует.

- Доброе, - буркнул Протасов, опускаясь.

- Привет, - сказал Володя, усаживаясь рядом с Алешей. – Вы неприлично ранние пташки.

- Они начальство, им положено, - пробурчал Протасов, влив в себя первую порцию кофе. – Лев Матвеич, а представь, по приезде нам придется на ту паленую гадость переходить, которая у нас типа как кофе продается.

- Безобразие, - лениво протянул Ковалевский. – Алеша говорит, что в Аахене есть филиал Сименса. Можно будет Татьяне с Инной предложить туда съездить.

- Сименс - это хорошо. Хотя я бы на их операционные посмотрел.

- Насмотримся. Сегодня как раз посмотрим на их планы, уточним и согласуем. Остается только определиться, как с переводом быть. Если Татьяна с Инной у Энгельса в клинике, а мы у Шаттена, то как?

- Инка же по-английски хорошо говорит. Она после спецшколы и до сих пор по разным курсам бегает. Даже из немецкого пару слов знает, - живо сказал Володя. – Пусть и тренируется. Потому что я в языках ни бельмеса.

- То же самое, - предупредил Протасов.

- Я по-украински могу, - величественно сказал Ковалевский, откинув голову назад и осмотрев коллег насмешливо поблескивавшими глазами. – Исключительно ценное знание.

Он скосил глаза на Алешу, невозмутимо глядевшего на них.

- Вы же согласитесь в основном сопровождать нас и время от времени навещать Татьяну с Инной, если им понадобится?

- Конечно, - вежливо отозвался Алеша, прикрывая внезапно вспыхнувшие глаза. Целый месяц рядом – что может быть лучше?

 Второй день выдался для Алеши не менее хлопотным, чем первый. К своему облегчению, он выяснил, что Инна действительно неплохо говорит на английском, а в отделении есть целых два врача, один из Англии, другой из Шотландии, которые, если что, помогли бы с разъяснениями. Татьяна Николаевна тоже понимала больше, чем сама заявляла, и даже могла обменяться парой фраз. А на одной из станций даже работала русская медсестра. Алеша оценил ее как такую же, как он, переселенку и с чистой совестью и с благословения Татьяны Николаевны вернулся в отделение кардиохирургии.

 Сначала они присутствовали на совещании врачей в отделении. Herr Doktor Kowalewskij выступил с приветственным словом, ответил на вопросы, обменялся мнениями, обозначил круг интересов делегации, которую возглавлял, и с интересом выслушал, что все врачи отделения охотно поделятся опытом. Алеша с любопытством смотрел, как заведующий отделением, доктор Ульрих Штайнфельд вручил им форменные кители врачей отделения и бейджи с именами, как Ковалевский с коллегами с торжественными и немного самодовольными лицами надевали их и приспосабливали бейджи. Сам он быстро накинул китель, попутно переводя вопрос одного из немцев, адресованный Володе. После этого было долгое путешествие по отделению, кабинетам, лабораториям, переход в операционный корпус и общее представление его возможностей. Во время обеда Алеше нужно было нестись в клинику кардиологии по просьбе Инны, а после возвращаться к Ковалевскому и остальным. И снова говорильня, планы, определение приоритетов. Во время традиционного в Германии трехчасового кофе Алеша попался в ловушку, которая с грохотом захлопнулась. Заведующий отделением сказал, что ему предстоят две малоинвазивные операции и если коллеги хотят, они могут присутствовать на первой. Коллеги очень хотели.

 Операции были незначительными, банальная, по словам доктора Штайнфельда, коронарная ангиопластика с имплантацией стента. Алеша с ужасом думал, что ему предстоит тоже войти в операционную и тоже пройти всю процедуру от начала и до конца. Он не трус. Он вообще мало чего боится, и тревожностью особой не страдает. Но в операционную – увольте! Но когда ему выдали костюм, маску и шапочку, он ужаснулся. Он пару раз падал в обморок от одного вида крови, своей, чужой – неважно. А тут операция. Пусть малоинвазивная, хотя что это такое, Алеша мало представлял. Но операция. На сердце. На его счастье, на его белое лицо и испуганно вытаращенные глаза внимания никто не обращал, доктор Штайнфельд сначала пересказывал историю болезни, потом тактику операции, затем все были увлечены подготовкой, Володя подошел к нему и показал, как правильно мыть руки, хотя Алеша ни за что браться не собирался. На всякий случай он оглянулся, запоминая, где двери, чтобы как можно более эффективно удрать, если что. Ковалевский сказал тихо: «Ни за что не хвататься, стоять рядом со мной». Алеша согласно кивнул головой, чувствуя, как у него постепенно все расплывается перед глазами, а кожу начинают покалывать тысячи раскаленных иголочек.

 Доктор Штайнфельд неторопливо объяснял, что и как он делает, Ковалевский, Протасов и Володя следили за его движениями на мониторах и время от времени поглядывали на операционный стол. Алеша послушно переводил, зажмурив глаза. Вроде ничего незнакомого. Очень много слов звучали одинаково на русском и немецком. Кажется, проносит. Протасов одобрительно хмыкнул и что-то тихо сказал Ковалевскому, ответившему согласным одобрительным «М-гм». И Алеша имел возможность убедиться на своей шкуре, что любопытство сгубило кошку – в его случае кота. Он открыл глаза и посмотрел на экран. И чуть не упал в позорный обморок, увидев многократно увеличенную рану, инструменты и тот самый стент в крови. Ковалевский умудрился подхватить его на лету, удержать и прижать к себе. И прямо на ухо ровно произнести: «Дыши. Еще раз. Еще раз». Алеша подчинялся, чувствуя, как пот заливает глаза, как совсем рядом бьется чужое сердце, и вжимался в Ковалевского, мелко дрожа. Ковалевский, судя по движению, повернулся в сторону, похлопал Алешу по спине и сказал тихо и ласково:

- Тебя спрашивают что-то.

 Алеша посмотрел в сторону, увидел медсестру, прислушался, что она говорит, отлепился от Ковалевского и пошел за ней. Он сидел в предоперационной, опустив голову между колен, и чувствовал руку сестры, ободряюще его поглаживавшую. Она рассказывала о своей первой операции и как потом две недели не могла готовить мясо, и продолжала успокаивающе поглаживать Алешу по спине. Он приподнялся, взял стакан с водой и сделал еще глоток. Сестра неторопливо промокнула его лоб. «Все уже закончилось, и больше ничего страшного не будет», - ласково сказала она и встала. Алеша встал за ней, моргнул, пытаясь разогнать черную пелену перед глазами, и печально вздохнул. В предоперационную вошли врачи, каждый из которых подошел к нему и ободряюще похлопал по плечу, говоря что-то приличествующе оптимистичное. Ковалевский стоял поодаль и смотрел на него ласково посмеивавшимися глазами. Володя подскочил и ухватился за руку.

- С боевым крещением, салага! – довольно сказал он, радостно тряся ее.

- Меня крестили по ошибке, - нашел в себе силы улыбнуться Алеша.

- Зато я пауков боюсь, - понизив голос, признался Володя. Алеша засмеялся.

- Ну что, переодеваемся, и в гостиницу? – сказал подошедший ближе Ковалевский.

 Доктор Штайнфельд затащил русских коллег на кофе и с огромным удовольствием обсудил с ними операцию, пообещав еще не одну. Алеша умудрялся делать мелкие глотки кофе между очень оживленной дискуссией; когда она закончилась, он постарался стать сзади и под шумок уволочь из вазочки несколько конфет. Первую он съел в лифте.

- А ты успел сегодня пообедать? – неожиданно спросил Протасов.

Алеша неопределенно пожал плечами.

- Все в порядке, - вежливо отозвался он. Протасов покачал головой и промолчал.

На улице было тихо и погодно. Ветерок был совсем легким, деревья лениво покачивали ветвями в такт его дуновениям. Володя окликнул Ковалевского и сказал, что они сходят за продуктами.

- Я вам нужен? – спросил Алеша. Протасов осмотрел его и махнул рукой.

- Разберемся, - бодро отозвался он.

 Алеша посмотрел, как они энергично что-то обсуждают, удаляясь. Ковалевский стоял и смотрел на него, задумчиво склонив голову, оглядывая его теплыми и внимательными глазами. Алеша постарался как можно более спокойно встретить его взгляд. Ковалевский отвел глаза и пошел к гостинице. Алеша развернул последнюю конфету и пошел за ним.

 Пятница – замечательный день. Уже после полудня рабочее настроение сошло на нет, и обе стороны с тихой надеждой поглядывали друг на друга: а ну кто самый смелый найдется и распрощается на выходные? Володя и Протасов тихо перешептывались метра за два от Алеши, тот косил на Ковалевского, а Ковалевский строго посматривал на явно колебавшегося доктора Штайнфельда, и только глаза его поблескивали озорными искрами. Алеша изо всех сил старался удержать на лице официальную улыбку, но это было очень трудно, почти невозможно: она грозила перерасти в дурашливую. Принимающая сторона очень не хотела упасть в грязь лицом перед русскими гостями, что так жадно реагировали на любую информацию, на любые сведения, которые местные им готовы были сообщить. Протасов, имевший за плечами более двадцати лет стажа и немало опыта общения с коллегами разного уровня, от всей души развлекался, глядя, как доктор Штайнфельд мнется, пытаясь потактичней намекнуть, что немцы хотят избавиться от свидетелей, чтобы в полной мере перестать работать напряженно. Володя смотрел на Штайнфельда преданными голубыми глазами, притворяясь, что готов усвоить еще энное количество единиц информации, и все до завершения рабочего дня в пятницу. Ковалевский, знавший своих подчиненных как облупленных, держал губы плотно сжатыми, но уголки щедрого рта подрагивали; он явно развлекался, глядя на пантомиму, разворачивавшуюся перед ним.

 Алешу отозвала молоденькая врач, по-немецки Assistentärztin, которая тихо и откровенно смущаясь, поинтересовалась, как русские коллеги отреагируют на то, что им будет предоставлено чуть больше свободного времени, которое можно было бы наверстать в будущем? Алеша так же тихо пообещал уточнить у русских гостей и подошел к Протасову, хотя ответ он знал заранее, тут даже сомневаться причин не было никаких.

 Вторник был последним тяжелым днем на этой неделе. У самого отеля Алеша поинтересовался у Ковалевского, нужен ли он еще сегодня, получил отрицательный кивок головой в ответ и сказал, что в таком случае прогуляется. В паре сотен метров должна была быть булочная – Bäckerei   с небольшим кафе, в котором можно было преотменно спастись сандвичем и кофе, много кофе. И чем дальше он будет находиться от гостиницы, тем лучше. Ковалевский лишь кивнул в ответ, осмотрел его с головы до ног, заглянул в глаза странным непрозрачным взглядом и скупо улыбнулся. Губы не очень явно объяснили Алеше, что эта улыбка могла значить, но глаза смотрели на него понимающе и немного сочувствующе. Алеша откликнулся сдержанной улыбкой, пожелал хорошего вечера и сбежал. Погода была замечательной, на обратном пути можно будет заложить круг в пару кварталов, а пока кофе и пожрать.

 Насущные потребности были удовлетворены относительно быстро и достаточно эффективно. Алеша приволок себе еще одну порцию капуччино и расслабился в полной мере, наслаждаясь праздным гулом голосов в пустеющем кафе, глядя на темнеющую улицу и держа наготове свой телефон, если что. Пришло два сообщения от знакомых, и разочарованный Алеша ответил на них, спрятал телефон, убрал чашку и решил исполнить угрозу и прогуляться.

 Телефон изредка вибрировал, несмело намекая на новые сообщения. В воздухе пахло весной, а Алеша ждал. Чего – он сам не смог бы объяснить. Но он брел по улице, сворачивая в самых непредсказуемых местах, оглядывая дома и рассматривая деревья, и ждал. Марик молчал, Алеша принципиально его не трогал, там, в отеле, очевидно справлялись самостоятельно, наверняка обмениваясь впечатлениями о первом полноценном рабочем дне, и им было о чем поговорить и без него. Это могло быть томительным, тревожным одиночеством, но Алеша не ощущал его таковым. Скорее предвкушением, подготовкой к чему-то новому, чем простым и немудреным одиночеством. Алеша старательно избегал мыслей о том, что могло бы, что было бы, что должно бы случиться. Он пытался представить себе, с чего начнет первую субботу после этой командировки, что должен будет сделать, куда сходить, как развлечься. И разумом Алеша отлично понимал, что это было бы отличным занятием для его мозгов, но все благие намерения упорно перекрывались огромным, довлеющим и всепроникающим предвкушением. Глаза туманились, губы пересыхали, несмотря на все ухищрения, уши полыхали, и кожу покалывали тысячи иголочек, не давая отвлечься от ощущений, от которых он пытался откреститься здравыми мыслями о среднесрочных планах. Даже Scirocco, к светлой мечте об обладании которым Алеша прибегал каждый раз, когда было тяжелее, чем хотелось, не спасал. Это всего лишь машина. С человеком не сравниться даже ей.

Володя позвонил Алеше с требованием немедленно приходить к нему на предмет посидеть, а перед этим заглянуть к Татьяне Николаевне, которая с ним что-то хотела обсудить. Алеша пообещал прийти в отель через десять минут, отключился и сел на лавочку, стоявшую около тротуара. Он посмотрел на потемневшее небо, на изящные ветви деревьев на сумеречном фоне, на яркие фонари, на окна, и перевел хмурый взгляд на телефон. Он не хотел идти к Володе. Он не хотел видеть никого из них, они были замечательными людьми, но их было слишком много и они вмешивались в нечто, что Алеша трепетно защищал даже от самого себя. Алеша вздохнул и встал. Нужно все-таки идти. Может, удастся от них избавиться.

 Татьяна Николаевна и Инна попытались напоить Алешу чаем с бутербродами, активно при этом интересуясь, как прошел день. Алеша улыбался, отказывался от бутербродов, с удовольствием принял чашку с чаем и отшучивался, говоря, что все могло бы закончиться плачевней. Татьяна Николаевна добродушно посмеялась и потрепала его по плечу, Инна, удобно устроившаяся на кровати, ухмыльнулась и подмигнула.

- У меня брат грохнулся в обморок, когда рассадил коленку и увидел кровищу. Так что ты еще молодец, выдержал. Эх, Ленка Щедрова сдохнет от зависти, что не додумалась до такого, - весело сказала она, повернувшись к Татьяне Николаевне, понимающе приподнявшей брови и злорадно оскалившейся.

- То есть? – вежливо поинтересовался Алеша, отставляя чашку и переводя невинный взгляд с Инны на Татьяну Николаевну.

- Да есть одна, Матвеичу на шею уже который год вешается, - злорадно сказала Инна. – Пофигу на его подруг и что люди говорят. Но Лев Матвеич молодец, ее ловко опрокидывает.

- Лев Матвеич вообще скользкий тип, Инна. Машка сколько времени его терпела, - с очевидной ноткой неодобрения произнесла Татьяна Николаевна. – Только и она не вытерпела, ушла от него. Сейчас замужем, ребенок есть. А то так бы и ждала не пойми чего. А моложе они не становятся.

- Эх, такой генофонд пропадает! – довольно потянулась Инна. Алеша ехидно улыбнулся и приподнял брови.

- Хочешь пропасть вместе с ним? – невинно поинтересовался он.

- Отстань! – Инна даже на локте приподнялась от негодования. – Ковалевский на работе женат, а наука у него вместо официальной любовницы. Бабы если и появляются, то только по касательной. А мне дома нужен муж, а не профессор.

 Татьяна Николаевна улыбнулась знающей улыбкой и очень по-женски переглянулась с Инной. Алеша подумал, не будут ли у мужа Инны голубые глаза, и решил, что к этой паре стоит присмотреться. А еще стоит поводить их по магазинам. Просто для того, чтобы узнать, что за Машка. Буквально в трех кварталах есть роскошный торговый центр. Неужели они откажутся?

- Профессора наверняка прилично зарабатывают, - рассудительно сказал он, решив катнуть пробный шар.

- Не без этого, - отозвалась Инна. – Только я ведь и не собираюсь пока замуж. Слушай, Алеша, по этому поводу, мы тебя о чем попросить хотели. Ты ведь сам понимаешь, что мы не очень тут ориентируемся. А хотелось бы посмотреть, как люди живут, все такое.

- Вы имеете в виду что-то помимо экскурсий и всего такого? – невозмутимо спросил Алеша, переводя взгляд с нее на Татьяну Николаевну. Та торжественно выпрямилась и пристально следила за ходом переговоров, готовая в случае чего вмешаться всем своим солидным авторитетом.

- Ну... Мне бы пара туфель не помешала, - с просительными нотками Инна заглянула в глаза Алеше и кокетливо улыбнулась.

- И когда вы хотите пройтись по магазинам? – весело спросил Алеша. Инна попыталась сделать вид, что смутилась, но, очарованная добродушной улыбкой Алеши, заулыбалась в ответ и пожала плечами.

- Без проблем. В эту субботу, в следующую?

- Можно и в воскресенье, - сказала Татьяна Николаевна. – Я все-таки и в Кёльн хочу съездить, и в Бонн.

- Магазины не работают по воскресеньям, - кротко пояснил Алеша. – До Ганновера тоже недалеко, а город красивый, - чуть подумав, предложил он.

Татьяна Николаевна и Инна переглянулись.

- Ну тогда в субботу по магазинам, а в воскресенье по Аахену? А на следующих выходных Кёльн, да? И Бонн с Ганновером? – предложила Татьяна. Инна с довольным видом уселась на кровати.

Алеша стоял перед дверью Володиной комнаты, замерев перед дверью и собираясь с духом. Наконец он постучал. Дверь открыл Протасов, радостно воскликнувший и втащивший Алешу.

- У дам побывал? – торжественно спросил он. Алеша кивнул головой. – Отлично, садись тогда. Мы пьем местное пиво. Чего они от тебя хотели?

 Алеша окинул взглядом комнату, надеясь, что они будут втроем. Но Ковалевский очевидно не забывал о том, что слишком много фамильярности тоже плохо. Оживившийся Володя тут же усадил его рядом и вручил пиво.

- По магазинам они хотели, - снисходительно пожал плечами Алеша. – Они предлагают эту субботу посвятить знакомству с магазинами, а воскресенье знакомству с достопримечательностями.

- Бедняга, - сочувственно произнес дважды женатый Протасов. Володя оживился.

- А что? – задумчиво произнес он. – Я бы тоже посмотрел. От местных часов я бы не отказался. А то у нас даже вменяемого китайского ширпотреба днем с огнем не сыщешь, все индонезийское. А тут все-таки немецкое качество, слышь, Сергеич?

- Володя, - предупреждающе произнес Протасов. – Если ты собираешься весь день тягаться с бабами по магазинам, терпеть их квохтание над каждой шмоткой и жалобы, что это полнит, это старит, а это дорого стОит, то иди. Я остаюсь тут и иду тягаться по городу, но не раньше полудня. А еще лучше значительно позже полудня.

Алеша отпил пива, тихо посмеиваясь.

- Слушай, а бытовую технику есть смысл тут покупать? – поинтересовался Протасов.

- Например? – вежливо спросил Алеша.

- Ну, телефоны, компьютеры, все такое, - пожал плечами Протасов.

- Если хотите, я могу свозить вас в супермаркет бытовой техники, и вы определитесь сами, - предложил Алеша. Володя с заинтересованным видом выпрямился на стуле. 

 Среда и четверг были насыщенными, но куда более упорядоченными днями по сравнению с предыдущими. Алеша мужественно пережил одну очень сложную и одну рядовую операцию, сначала упорно отводя глаза от снимков и схем, которые профессор Шаттен и доктор Штайнфельд обсуждали друг с другом и со своими сотрудниками и поясняли русским коллегам, затем не менее упорно выстоял, повернувшись боком к операционному столу и половине мониторов и сосредоточенно следя за тем, чтобы глаза были закрыты. Все-таки отрешенность отличная вещь. За обедом он с облегчением услышал признание Володи, что в принципе он уже начинает улавливать слова и смутно понимать, что местные говорят, согласный кивок Протасова и одобрительное хмыканье Ковалевского. Инна и Татьяна Николаевна изредка обращались к нему за помощью, но с куда большим удовольствием использовали удивительную расположенность к ним мужчин. Алеша, заглядывавший к ним, с каким-то торжествующим удовлетворением смотрел, как врачи мужского пола вели себя прирученно и исключительно по-джентльменски. Он очень ехидно улыбнулся, когда Татьяна Николаевна покосилась на него и демонстративно повернулась спиной, сделав весьма красноречивый жест рукой за спиной: мол, уходи, чего приперся? Вечером она в шутливом виноватом жесте склонила голову и поинтересовалась, не обиделся ли он. Алеша живо возразил, что нисколько, и поинтересовался, легко ли им работается. «Очень», - скромно призналась Инна, заговорщицки переглянувшись с Татьяной Николаевной. Алеша не удержался и покосился на Володю: тот смотрел на Инну очень недовольно. Ухмылка против воли растянула Алешины губы, хотя он и старался сохранить благочестивую мину. Он заметил насмешливый и покровительственный взгляд Протасова, который ему наглым образом подмигнул и сделал большие глаза. Алеша поиграл бровями и ухмыльнулся одной половиной рта – той, которую Володя не должен был увидеть.

 Дни были напряженными, но не утомительными. Алеше повезло с делегацией. Ее члены относились к Алеше очень хорошо, были расположены к нему и охотно приняли в свой круг, что не всегда было само собой разумеющимся; ему везло на всякий народ. Были люди попроще, были высокомерные, были и откровенные снобы. На этот раз, не считая профессиональных интересов, было интересно. Да вообще, куда интересней иметь дело с людьми, увлеченными своей профессией, но способными жить и вне ее. Это всегда оказывается увлекательным и поучительным. Алеше было интересно наблюдать за тем, как оживляются Ковалевский, Протасов и Володя, когда говорят с местными врачами на свои темы, как они увлеченно обсуждают друг с другом то, что увидели и с чем познакомились, на обеденном перерыве, за ужином, как они активно дискутируют на смежные темы с Инной и Татьяной Николаевной и как осваиваются, адаптируются в непривычной, но такой похожей среде. Он наблюдал за Протасовым, способным за взмах ресниц превратиться из пошловатого балагура в собранного человека с острым взглядом, который с огромным удовольствием исследовал всевозможные аппараты, а затем за доли секунды расслаблялся и отпускал двусмысленности с ехидной улыбочкой. Алеша с интересом следил за Володей, который не так легко впечатлялся достижениями Запада и вообще воспринимал жизнь куда более созерцательно, но умудрялся оценивать наполняемость декольте присутствующих дам даже во время сложных операций. Алеша исподтишка смотрел на Татьяну Николаевну, которая с легкостью и сдержанной грацией носила свое крупное тело и охотно и очень умело кокетничала, вызывая восторг даже у совсем молодых ассистентов. Он восхищался Инной, которая с радостью уступала Татьяне Николаевне роль примадонны, с готовностью держась сзади и не отсвечивая, но ловко манипулировала ею. И был Ковалевский, отношение к которому было совершенно невыразимым.

 За пять дней, не считая воскресенья, Алеша изучил все в его внешности. Он знал, что волосы у него в меру послушные и наверняка должны быть шелковистыми на ощупь, и умилялся тому, что макушка, от которой они расходятся, чуть смещена влево и вниз. Он изучил сильную шею Ковалевского, рельефные скулы и тяжелый подбородок, а губы не только снились – мерещились Алеше, стоило чуть смежить веки. Он жаждал провести пальцами по прямым бровям, особенно по левой, которая обычно была иронично вздернутой. Алеше хотелось заглянуть в его глаза, убедиться, что они серые – или голубые, но не холодные, и способны гореть, глядя на него. Алеша знал почти наверняка, какой окажется кожа на щеках Ковалевского под его языком и какими будут губы. И запах. Алеша определил бы запах его тела из мириад других, потому что он был восхитительно мужским и восхитительно индивидуальным; одеколон, которым Ковалевский пользовался, нравился Алеше, но не на нем самом – он предпочитал более клубные запахи, но Ковалевскому он подходил восхитительно, накладываясь на его кожу и постепенно истончаясь, почтительно уступая место его исключительному запаху, которым Алеша начинал бредить, ощущая на улице, в кафе, в которое сбегал, в душе, ночью – везде. Он видел, что Ковалевский предпочитает отмалчиваться, но при необходимости говорит гладко и красиво. Он знал, что Ковалевский отлично понимает, когда следует уйти в тень, а когда устанавливать единоличное право принимать решения. Точно так же Алеше было очевидно, что Ковалевский знал о своей привлекательности, но относился к ней почти безразлично, лишь изредка, больше ради спортивного интереса очаровывая женщин. И Алеша терялся, не понимая, то ли он действительно заинтересовал его, то ли это его воспаленное воображение, точнее сошедшее с ума либидо дурачит его, сбивая все настройки и сводя с ума, когда настойчиво твердит, что Ковалевский улыбается ему по-особому, смотрит по-особому, говорит по-особому. Своим восхитительным сочным, насыщенным, хорошо поставленным голосом, от которого бешено пульсировала кровь во всем теле, потели ладони и темнело в глазах. Днем было легко: можно было без устали тренировать свою выдержку, снова и снова одергивая себя или насильно переводя внимание на дела насущные, концентрируясь на разговоре и выбивая всякую дурь из головы. Куда сложней было ночью. Тогда подсознание придавливало голос разума к земле и торжествовало, насаждая сны, от которых Алеша неоднократно просыпался в мокром поту и на мокром белье. Утром он несся в душ и пытался привести в порядок мысли, пребывавшие в полном раздрае. А затем он неторопливо спускался вниз в ресторан, натягивая на себя свой вечный добродушный вид и кляня себя на чем свет стоит, потому что избавиться от образов из снов было совсем непросто. Алешино счастье, что он приходил за несколько минут до остальных и успевал успокоиться. Но уши розовели все равно.

 Протасов выслушал Алешу, тихо объяснявшего ему, что именно хотела от него мелкая блондинистая барышня, которую сам Протасов иначе как пстрычкой и не звал, очень красноречиво выгнул бровь и скосил на него глаза.

- А ты как думаешь? – протянул он. – Какой дурак окажется от халявы?

- Так я намекаю, что вы согласны чуть более усердно поработать в будущем, а сейчас позволите себе отдохнуть от невероятно напряженной недели? – невинно уточнил Алеша, усердно борясь с желанием засмеяться.

- Сейчас, подожди, - буркнул Протасов и подозвал Володю. – Звони девкам и спрашивай, что эти куры делают. Есть предложение как следует отметить вечер тяпницы.

- Девки уже в гостиницу идут, - немедленно доложил Володя.

- Нет, ну ты посмотри, какая несправедливость! – вознегодовал Протасов. – Они уже спрыгнули, а мы тут торчим. Иди отмазывайся, - приказал он Алеше. – Я главному намекну, что мы типа потом отработаем.

 Алеша подошел к девушке и с приличествующей случаю серьезной миной признался, что гости действительно устали после очень напряженной недели, им нужно как следует обработать и упорядочить информацию, полученную в результате исключительно интенсивного обмена опытом, и кроме этого следует сделать скидку на разницу биоритмов, и прочее, и прочее. Девушка серьезно выслушала Алешину разлюли-малину и побежала докладываться. Ковалевский слушал Протасова, сдержанно, но очень горячо «убеждавшего» его, что пора и честь знать, и косился на Алешу, который с чинным видом проследил за девушкой и переместился к ним. Алеша краем глаза косился на Ковалевского и смаковал знание того, что губы у него плотно сжаты, чтобы не растянуться в ехидной улыбке, а глаза прищурены, чтобы не напугать благочинных и не особо склонных к фривольностям немцев насмешливыми огоньками, и его наполняло странное проказливое и жаркое веселье.

 Доктор Штайнфельд взял слово и в течение пяти минут объяснял, как он рад познакомиться с гостями из России, какое замечательное впечатление произвели на него и на его коллег их профессиональные навыки и компетенции, как он будет рад еще более близко познакомиться с ними, но что следует все-таки сделать скидку на напряженность графика и разницу временных поясов и что он предлагает проявить гибкость и закончить на сегодня, а на следующей неделе продолжить сотрудничество с новыми силами и новыми идеями.

 Доктор Ковалевский в отместку разразился чуть более короткой речью, в которой с таким же красноречием высоко оценивал... восхищался... был рад знакомству... восхищен гостеприимством... и еще несколько клише, которые Алеша нагло таскал из предыдущей речи доктора Штайнфельда, чуть их перифразируя. Ковалевский ухмыльнулся краем рта и признался, что для них действительно непривычна весна, в которую они попали в Германии, ведь в их родном городе температура опустилась ниже двадцати градусов и выпал снег на тридцать сантиметров, что разница в несколько часов оказалась более утомительной, чем они думали в воскресенье, и что он искренне благодарен господам коллегам за возможность обдумать и освоить уже полученную информацию, чтобы с большей эффективностью провести оставшееся время. После рукопожатий и пожеланий хороших выходных Ковалевский и остальные за ним неторопливо подались к лифтам.

В кабине Володя довольно потер руки.

- Ну что, пятница – это святое, да? Лев Матвеевич, надо отметить первую неделю тут. Желательно основательно отметить, - радостно сказал он.

- Можно подумать, если я запрещу, ты послушаешься, - широко улыбнулся Ковалевский.

- Но Лев Матвеевич! – в притворном негодовании воскликнул Володя. – Формальности должны быть соблюдены. Шеф должен не просто быть предупрежден, а еще и согласен. Как там: ордунг мус зайн? – Володя повернул голову к Алеше.

- Орднунг, - поправил Алеша, весело улыбаясь и с интересом на них глядя.

- Убедил, убедил, - шумно выдохнув, обреченно произнес Ковалевский. – Разве я могу пойти против народа? 

Протасов только фыркнул.

Двери лифта разъехались. Они вышли на улицу в торжественном молчании.

- Я предлагаю молодежи сгонять в супер за магарычом, а мы пока неспешно прогуляемся, разомнем старые кости. Ты как? – спросил Протасов у Ковалевского. Тот только кивнул головой. Протасов достал сигареты.

- Ну что, пошли? – спросил Володя у Алеши. Тому только и оставалось, что кивнуть головой.

 Алеша оторопело созерцал количество спиртного, которое Володя укладывал в тележку. Он думал, что свой Поло они с Мариком обмыли основательно и даже с излишком. Но полулитровая бутылка рома на них двоих, пусть и залитая четырьмя бутылками пива, выглядела по-детски невинно на фоне воистину варварского размаха, проявляемого Володей. На все Алешины попытки остановить этот эпикурейский порыв Володя только отмахивался, говоря, что если они не выпьют сегодня, то впереди дофига времени, чтобы прикончить то, что останется. Алеша смирился со своей горькой участью и понадеялся, что сумеет сбежать хотя бы в первой половине банкета. Провизия была упакована, и Володя с Алешей неспешно побрели в отель. Володя с невозмутимым и совершенно безразличным видом поинтересовался, как дела в кардиологическом отделении. Алеша с нейтральным видом сказал, что насколько он может судить, Инна и Татьяна Николаевна освоились, чувствуют себя очень уверенно и им рады помочь все, так что Алешина помощь требуется им в ничтожных размерах. Володя со все тем же безразличным видом, но куда более угрюмым голосом поинтересовался, кто это те «все», которые так рады помочь. Алеша невинным голосом напомнил ему о рыжем шотландце и бледном англичанине Алистере, которого они встретили в понедельник. С каким-то проказливым весельем он добавил, что британцы в куда большей степени интересуются всем русским и обожают русских женщин, например, описанных Толстым, и поэтому Татьяна Николаевна и Инна их не просто заинтересовали, а ОЧЕНЬ заинтересовали. Володя угрюмо отмолчал всю дорогу. У входа в отель он поинтересовался:

- И как они? Тоже заинтересовались?

- Кто они? – притворившись недоумевающим, поинтересовался Алеша.

- Ну... Инна, например, - выдавил Володя.

Алеша пожал плечами.

- Как и любой женщине, ей нравится нравиться, - философски заметил он. – А вообще, Алистер интересный товарищ. Хотя Дуглас ближе русским по духу.

Володя помолчал немного.

- Ладно, пошли, - решительно сказал он. – Кто их поймет, этих женщин.

Алеша покачал головой, то ли соглашаясь, то ли недоумевая, и пошел за ним.

 Алеша вежливо улыбался, не особо следя за разговором в комнате, и переписывался с Мариком, который колебался между оранжевым и бело-черным с оранжевыми перышками цветом своей прически. Он уже прислал целых четыре фотографии того, как он может выглядеть, и теперь требовал от Алеши определить, который вариант лучше. Алеша написал ему, что оранжевый – это позапрошлый сезон, и предложил цвет фуксии. Через полчаса Марик прислал сообщение, что Алеша гений. Алеша прочитал сообщение, перечитал его, подумал и прочитал еще раз. Это наверняка не была ирония – только не у Марика. Он думал именно то, что говорил. Поэтому Алеша набрал прописными буквами требование непременно продемонстрировать новый цвет волос Марика, получив в ответ согласное okay. Алеша задумался и положил телефон на стол рядом со своим стаканом. Марик с волосами цвета фуксии – это будет экстравагантно. Алеша ухмыльнулся и поймал пристальный и очень тяжелый взгляд Ковалевского. Спиртного было выпито немало, поэтому, осмелев, он дерзко посмотрел Ковалевскому в глаза; тот на несколько ударов сердца удержал взгляд и перевел глаза на Татьяну Николаевну, чтобы бодро усмехнуться и ответить на ее вопрос с преувеличенной заинтересованностью. Протасов внимательно его слушал. Инна о чем-то тихо переговаривалась с Володей. Татьяна Николаевна начала дружелюбно переругиваться с Протасовым.

 Алеша решил, что пора уже и честь знать; было не то чтобы поздно, но в него уже было влито изрядно спиртного, а завтра, может, придется Татьяну Николаевну с Инной везти. Он уточнил, когда милые дамы настроены отправиться по магазинам, порадовался про себя, что не раньше одиннадцати, пообещал посмотреть, как лучше туда добраться, и ушел, стараясь игнорировать возбуждающе пристальное внимание Ковалевского. В своем номере Алеша посидел немного за компьютером, поумилялся тому, что добрая-предобрая тетка Хартманша не забывает его и скидывает работку, хорошо хоть к понедельнику, для надежности уточнил адреса ближайших крупных торговых центров, потянулся в ванную, борясь с опьянением и полным надежды возбуждением, расслабленной походкой вышел оттуда и собрался укладываться, давя разочарование, но был отвлечен стуком в дверь. Быстро натянув джинсы и майку, он открыл дверь и забыл выдохнуть.

Ковалевский протянул ему телефон и сказал:

- Вы оставили его у Татьяны.

 В комнате горел только ночник у кровати, шторы были задернуты, и свет в коридоре тоже не отличался особой яркостью. Ковалевский сделал шаг в комнату, все так же держа телефон на уровне плеча и отводя руку с ним назад, когда Алеша потянулся за аппаратом. Его лицо состояло из одних теней и невнятных светлых пятен на подбородке, носу и над бровями. А под ними горели предупреждающим огнем глаза. Алеша стоял перед ним, боясь шевельнуться, вздохнуть, поверить. Одно дело – мечтать и томиться вечера напролет да упиваться утром чудовищными в своей чувственности снами. И другое – видеть его в полдесятого вечера, выжидающего, готовящегося, напряженного.

- Зайдете? – выдохнул Алеша, на ватных ногах делая шаг в сторону.

 Ковалевский зашел. Алеша закрыл дверь и повернулся к нему. Он все еще колебался, хотя сомнений не было. Голос разума попытался сказать, что это самый неразумный поступок изо всех полутора дюжин неразумных поступков, которые Алеша совершал, и что последствия могут быть очень драматичными. Но Ковалевский протянул ему телефон, и Алеша взялся за него. Ковалевский не спешил его отдавать, поднимая руку. Алеша подчинился, послушно следуя за ним. Телефон оказался в его руке, а Ковалевский другой рукой притянул его к себе за шею и впился в губы алчным поцелуем. Алеша выпустил телефон и ухватился за его плечи, наконец-то, сжимая их и прижимаясь к нему всем своим телом. Ковалевский опустился на кровать, Алеша опустился сверху, позволил ему стянуть майку и начал расстегивать на нем рубашку непослушными пальцами. Ковалевский агрессивно целовал его, лаская затылок сильными пальцами и забираясь другой в джинсы, которые Алеша не пошевелился застегнуть, до боли впиваясь в поясницу пальцами, спускаясь к ягодицам и жадно их сжимая. Алеша глухо застонал, не то счастливо, не то недовольно, и попытался снять рубашку.

 Неловко вытягиваясь и изгибаясь, Алеша умудрился выскользнуть из джинсов, которые Ковалевский настойчиво стягивал с него, перекатился на спину и в упоении оглядел его, быстро избавлявшегося от брюк и опускавшегося на Алешу. Ковалевский снова охватил его затылок и притянул к себе, жадно целуя.

- Ты чертов гаденыш, все жилы из меня вытянул, - прошептал Ковалевский ему в губы. – Кто тебе такие блядские глаза дал?

 Алеша рассматривал его широко раскрытыми глазами, тяжело дыша, не совсем понимая, что Ковалевский ему говорит, закидывая ногу на его бедро и настойчиво притягивая к себе. Ему не хотелось отрываться от Ковалевского ни на секунду, хотелось чувствовать его всем телом, вплавливаться в него, растворяться и поглощать. Он ловким движением перевернул Ковалевского на спину и опустился сверху, растекаясь по телу и припадая к его губам. Ковалевский был совсем не против, ухмыляясь и отвечая ему жадными поцелуями, жадным языком и жадными руками.

Ковалевский снова оказался сверху и оторвался от Алешиных губ.

- Презервативы есть? – почти трезвыми глазами изучая Алешу, спросил он. Алеша прикрыл глаза и мотнул головой. Ковалевский опустил голову и уткнулся лбом в кровать рядом с ним. Он поцеловал Алешу в шею. – Как в пионерлагере, - тихо засмеялся он, языком проходясь по его плечу, губами касаясь ключицы, спускаясь ниже. Алеша издал смешок, который перерос в стон, откинул голову назад и затаил дыхание, будучи в состоянии думать только о его губах и руках, о том, как радостно отзывается кожа на его ласки, как поет все его естество, торжествуя и наслаждаясь.

Алеша лежал на кровати, раскинувшись, закинув ногу на Льва, пристроив голову на его руке и переводя дыхание.

- Ты с кем весь вечер переписывался?  - лениво поинтересовался тот, перебирая пальцы на Алешиной руке и поглаживая другой рукой его живот.

- С другом, - вяло отозвался Алеша, из последних сил удерживаясь от того, чтобы не заснуть.

- У тебя есть друг? – недовольно спросил Ковалевский.

- Ага, - беспечно отозвался Алеша и повернул к нему голову, - а у друга есть мужчина. – он лукаво улыбнулся, заглядывая в очень недовольные глаза Ковалевского, потянулся и коснулся его губ. – Он съехался с ним недавно.

- А у тебя? – безразлично поинтересовался Ковалевский; его пальцы, до этого ласкавшие Алешину руку, замерли. – Есть мужчина?

- Нет, - улыбнулся Алеша, переворачиваясь на бок и вытягиваясь вдоль него. – Нет, - и он осторожно опустил голову на его грудь, не забыв коснуться ее губами. - А у тебя? Друг, подруга? – небрежно спросил Алеша, легко проводя пальцами по груди.

- Подруга. Была недавно, - недовольно отозвался Ковалевский. Алеша даже проснулся, уселся рядом, как можно ближе, устроился на локте и сдвинул брови.

- Дай угадаю, - сурово сказал он. – Ты слишком много работаешь, не уделяешь ей время и прочее.

- Откуда знаешь? – усмехнулся Ковалевский, подкладывая руку под голову и с интересом его разглядывая.

- У меня есть знакомая – медсестра, - Алеша пожал плечами. – Тоже русачка, имела роман со врачом. Долго страдала по его окончании.

 Ковалевский вздохнул и прикрыл глаза. Он провел рукой по Алешиной спине, легонько ущипнул пониже и притянул к себе. Алеша с огромным удовольствием приступил к изучению его губ.

 Он ушел за полночь, как следует обцеловав Алешу на прощание и поприжимав к стене около двери. Ошалевший Алеша с трудом сообразил, что от него хотят, приоткрыл дверь, осторожно высунул за нее нос и посмотрел на него, одними губами прошептав: «Тихо». Ковалевский легко коснулся его плеча губами и, осмотрев коридор, выскользнул из комнаты. Алеша закрыл дверь, прислонился к ней, счастливо вздохнув. Он поднял телефон, проверил сообщения, махнул на все рукой, забрался в кровать, уткнулся носом в подушку, которая до этого оказалась под головой Ковалевского, и заснул мертвым сном.

 Будильник надрывался, а Алеша не понимал, кто и что от него хочет. Он отключил его, оторвал нос от подушки и осмотрел комнату. Нет, это был не сон. Это был явно не сон. А завтрак начнется через пятнадцать минут.

 Алеша пил кофе исключительно неторопливо, отрывая мельчайшие кусочки от круассана и тщательно обмакивая их в мед. Он уже двадцать минут сидел за столом; вторая чашка кофе заканчивалась, чтоб ей было хорошо. И наконец все изменилось. Ковалевский неторопливо подошел, сел за стол и сказал теплым и чувственным голосом:

- Доброе утро, Алеша.

- Доброе утро, Лев, - Алеша отозвался таким же теплым и многозначительным голосом и добавил, глядя на него лучистыми глазами: - Матвеевич.

 Алеша сидел за столом, улыбался, стараясь казаться невозмутимым и отстраненным, усердно отводя от Ковалевского глаза, но его взгляд словно магнитом притягивала насмешка на крупных чувственных губах, которые терроризировали его ночью, насмешливая и интимная улыбка в прикрытых тяжелыми веками глазах и ехидно приподнятый уголок рта. Сердце упрямо билось под подбородком, ладони потели, дыхание прерывалось, а кожа горела и только что не потрескивала от памяти. Алеша смотрел на Ковалевского и упивался довольным и сытым поблескиванием его глаз и голодными искринками, которые время от времени вспыхивали в них. Ковалевский потянулся к кофейнику и налил себе кофе; Алеша не смог не отметить нарочитой их неспешности и скорее почувствовал, чем увидел краем глаза те самые руки, которые оказались на поверку куда более соблазнительными, чем он пытался не думать. Ковалевский неспешно поднес чашку к губам и медленно сделал первый глоток, лукаво приподняв уголки рта и игриво поблескивая глазами. Алеша ухмыльнулся едва заметно, отвел глаза – на секунду, просто чтобы убедиться, что все остальные куда больше увлечены завтраком, а остальные члены делегации наверняка отсыпались после достойно завершенной рабочей недели. Он игриво склонил голову и многозначительно посмотрел на Ковалевского, тот ответил ему откровенно голодным взглядом и чуть приподнял брови. Алеша самодовольно ухмыльнулся и сделал еще один глоток. Ковалевский оглядел зал и сказал:

- Пожалуй, я прогуляюсь за ветчиной. Тебе взять чего-то? - чуть понизив голос, спросил он низким, чуть хрипловатым голосом, слегка растягивая слова, поглядев на Алешу краем глаза и чуть при этом ухмыляясь.

 Алеша физически ощутил, как простые фразы окатили его волнами жара и стекли по спине. Кажется, загорелись уши и щеки. Скатерть была длинной, Алеша сжал ноги и подобрал ягодицы.

- Возьми, - пакостно улыбнулся он, глядя на него исподлобья и взял МХАТовскую паузу. – Круассан, сыр, мед.

 У Ковалевского на пару секунд сбилось дыхание; он откинулся на спинку стула и осмотрел Алешу восхищенным и почти ненавидящим взглядом. Затем, коротко засмеявшись и покачав головой, он встал. Алеша прикрыл глаза и взялся за кофе. Знай наших! Он прикусил губу, чтобы не улыбаться слишком торжествующе. Кто его знает, вдруг Лев своему имени и в мелочах соответствует и обладает тщательно лелеемым самолюбием. Ковалевский чуть помедлил у стола, негромко, но очень отчетливо хмыкнул и пошел к буфету. Алеша расплылся в улыбке и отпил еще кофе. Завтрак обещает быть занимательным.

Лев поставил перед Алешей тарелку с круассаном, сыром и тремя пиалками с джемом.

- Я рискнул, - сказал он бархатным голосом, склонившись над Алешиным плечом, - взять тебе еще и брусничный джем с горечью, абрикосовый со сладостью и клюквенный с кислинкой.

 Волосы на Алешином загривке встали дыбом от этой дерзости, он даже выгнулся как кот от такой словесной ласки, прикрыл глаза и затаил дыхание, а довольный собой Ковалевский неторопливо обошел стол и уселся на свое место.

- Спасибо, -  грудным голосом отозвался Алеша, поднимая на него горящие глаза. – Это наверняка окажется интригующим сочетанием.

 Завтрак длился бесконечно. Алеша и Лев развлекали друг друга, неторопливо отделяя кусочки от сыра или ветчины, обмакивая их в джемы, поднося ко рту и томно их поглощая. Алеша мысленно хвалил себя за мужество и неподвижность после каждой выходки и каждого торжествующе-испытывающего взгляда Льва: мол, держишься еще, не хочешь сорваться к себе в комнату? А если я проделаю то же самое, но пальцами, да еще и кончики оближу? Алеша мстил ему, неторопливо пережевывая круассан и языком убирая крошки с губ, чуть выпячивая губы и медленно смыкая их на очередном куске круассана, и наслаждался, глядя, как улыбка меркла на губах визави, глаза пристально следили за губами и загорались алчным огнем, когда Алеша слизывал крошки.

- Когда ты собираешься везти их по магазинам? – быстро спросил Лев, забывший и добрых пять минут не вспоминавший о кофе и только и делавший, что следивший за Алешиными выходками.

- Как будут готовы, - пожал Алеша плечами, изучая его прищуренными глазами. Ковалевский посмотрел на часы на запястье и нахмурился недовольно. – Еще в аптеку не мешает зайти, - мягче добавил Алеша. Ковалевский усмехнулся, опустил глаза и с удивлением обнаружил в чашке кофе.

- Не мешает, - согласно подтвердил он, неторопливо поднеся чашку ко рту и сделав глоток. Алеша, наигравшись во флирт, банальным образом любовался им. – Что-то никто не спешит на завтрак, - небрежно отметил Лев.

Алеша посмотрел на дверь. Туда как раз входили Инна и Татьяна Николаевна. Он бодро улыбнулся.

- Полчаса у них еще есть. А господа мужчины, я так понимаю, больше обедом интересуются, - предупреждающе произнес Алеша. Лев оглянулся и слегка приподнялся на стуле, приветствуя женщин. Алеша тоже не рискнул выходить из-за стола, ограничившись схожим движением.

- Доброе утро, - дружелюбно поздоровался он.

- Доброе, - отозвалась Инна, глядя на кофейник не совсем здоровыми глазами.

- Как самочувствие? – с трудом удерживаясь от ехидной интонации, поинтересовался Алеша. Татьяна Николаевна посмотрела на него очень веселыми глазами.

- Ой, и не спрашивай, - выдохнула Инна. – Пойду-ка я за соком стягаюсь. Чтобы, значит, всю дрянь из организма вывести.

- Какая дрянь, Инна? – спросила бодрая и довольная Татьяна Николаевна. – Практически ничего криминального, отличное спиртное. Захвати и мне стаканчик. А я пока за едой.

- Надеюсь, дамы не будут против, если я откланяюсь? – вежливо поинтересовался Ковалевский, переводя глаза с веселыми искорками с одной женщины на другую.

- А мы сможем вас удержать? – кокетливо отозваласть Татьяна Николаевна.

-Только если силой, - ухмыльнулся Ковалевский. – Позвольте пожелать отличного времени.

Он чуть помедлил, то ли ожидая чего-то, то ли желая сказать, но потом собрался и пошел к выходу. Алеша остался в ресторане, терпеливо поджидая женщин.

 Поход по магазинам затянулся. Он растянулся на бесконечные пять часов, в течение трех из которых Алеша даже наслаждался. Татьяна Николаевна обладала восхитительным очарованием, свойственным преимущественно дородным женщинам, которое, накладываясь на жизненный опыт, наблюдательность и очень живое чувство юмора, делало их восхитительно привлекательными. Алеша с трудом сдерживал смех, наблюдая за тем, как она помогала выбирать Инне туфли. Инна сердилась, фыркала, но послушно примеряла совершенно причудливые модели и училась ходить походкой от бедра. Сама Татьяна Николаевна от подобных опытов отказалась, объяснив это тем, что для походки от ее бедра размах требуется не меньше, чем для хорошего танка. Но в магазинах с сумками она превращалась в восторженную девчонку, ахавшую от ярких цветов, фасонов и цен. Инна стояла с глубокомысленной миной на лице, куда больше интересуясь соседними отделами, чем еще одной торбой. Они обе провели в магазинчике с нижним бельем бесконечный час, милостиво отпустив Алешу по своим делам. Он потратил его более чем разумно, с его точки зрения, сначала смотавшись в аптеку, а затем попив кофе на террасе кафе поблизости.

 Алеша осторожно полюбопытствовал, глядя на совсем небольшие пакеты с покупками, действительно ли их интересы настолько скромны, и получил в ответ многозначительное фырканье Татьяны Николаевны.

- Мы сначала должны освоить все, что увидели, чтобы определить, в каких объемах тут все скупать, - величественно пояснила она. Инна при этом сидела со счастливым и немного уставшим видом, поглядывая на пакет с двумя парами туфель, и рассеянно потягивала кофе. А Татьяна Николаевна, разговорившись, рассказала, какие у них в городе торговые центры и какую ерунду там покупать приходится, какие у них цены зашкаливающие на приличные вещи, как они с девчонками последний раз ходили по магазинам, и даже как они покупали подарок перед тем, как пойти в отведки к Машке – той самой Машке, которая пыталась склонить Ковалевского к браку. Инна была знакома с ней достаточно хорошо и охотно поддерживала разговор, с радостью делясь сплетнями о похождениях упрямо остававшегося холостым заведующего отделением. Алеша пил капуччино мелкими глотками, согласно кивал головой, приподнимал брови и улыбался, и с каждой историей улыбку было удерживать все сложней. Он, судя по разговорам, себе особо не отказывал. А ту барышню не отпускал так, чтобы насовсем, но и не говорил: «Да». Сначала была интернатура, потом аспирантура и защита; потом его совершенно неожиданно даже для него на волне прилива свежей крови, дороги молодым, энтузиазма и остальной демагогии в двадцать восемь лет назначили заведующим очень непростым отделением, и он стал пропадать на работе сутками. Инна ссылалась на подругу Машки, с которой очень тесно общалась, и которая радостно поделилась со всеми, кто был готов слушать и не только, что Ковалевскому был выдвинут ультиматум: или семья, или она уходит. Он угукнул, сделал себе крепкий чай и засел за документацию отделения. Ее уход был практически не замечен, хотя и был обставлен с максимальным драматизмом. Ковалевский даже на свадьбу был приглашен – истинно по-женски. Пришел. С цветами – большим букетом белых роз. И ушел. С двоюродной сестрой жениха, осторожно, почти незаметно. Та потом чуть ли не на коленях эту барышню выпрашивала найти телефон Ковалевского, но тщетно: максиму «собака на сене» никто не отменял. Алеша предложил сходить за новой порцией кофе. Инна попыталась отказаться, Татьяна Николаевна согласилась сразу и даже попросила сдобу. Алеша прихватил грязную посуду и радостно сбежал. Стоя у витрины и разглядывая сдобу, выложенную там, он наконец смог перестать улыбаться. Слушать все эти россказни про похождения Ковалевского, да еще рассказанные дамочками, явно это одобряющими, было очень нелегко. Татьяна Николаевна и Инна активно что-то обсуждали за столиком. Алеша посмотрел на них и хмыкнул: все-таки их можно было отличить от местных в два счета. Что-то в них было такое неуловимое. В лице, в манере себя носить и преподносить, в одежде, даже в походке. Они очень ценили в себе то, что они – привлекательные женщины, но не тыкали это в глаза. Татьяна Николаевна – вообще прелесть, если бы еще и сплетницей не была... Алеша сделал заказ и стал дожидаться его исполнения. Только ситуация оказывается куда более щекотливой, чем казалось даже за завтраком. Если Татьяна Николаевна и Инна сплетницы, то они точно так же будут вынюхивать сплетни и тут. И мужчин не стоит недооценивать. Пусть там и говорят про недоразвитую эмпатию и прочие турусы на колесах у мужчин, но и они что-то могут унюхать. Алеша подхватил поднос. Надо быть осторожней. Надо быть аккуратней. А хотелось просто быть.

 Татьяна Николаевна радостно заглянула на поднос и цыкнула на Инну, которая попыталась вслух прикинуть, сколько углеводов внедрится в организм и осядет на его торцевой периферии.

- А мы с тобой пешочком, пешочком. Как раз и эти калории похерим, и задел на плотный ужин обеспечим, - с неубиваемым оптимизмом произнесла Татьяна Николаевна, принимаясь за творожный шарик. – Ох и вкусная сволочь! – счастливо выдохнула она, прожевав первый кусок. – Инка, не дури, дома будешь своими хлопьями давиться, давай, налегай!

Инна засмеялась.

- Ладно, в аэропорту начинаю пить минералку вместо еды. А пока гори оно все гаром!

 Алеша отвез их в гостиницу для того, чтобы напороться на Володю, который интересовался ночной жизнью Аахена. Инна более чем заинтересовалась этим вопросом, и Алеша почти смирился со своей горькой участью, лишавшей его законного отдыха, но Володя великодушно сказал, что они и сами справятся, настороженно выжидая реакции Инны и предостерегающе косясь глазом на Алешу. Инна радостно согласилась, Алеша осторожно поинтересовался, не обойдутся ли они вечером без него, получил согласный кивок Инны и благодарный взгляд Володи и под шумок удрал в свой номер. А там было тихо, хорошо и подушка пахла Ковалевским. Немного повалявшись на кровати, понаслаждавшись воспоминаниями, Алеша взялся за перевод. Делов было – жалкие семь экселевских страниц. Окосеть можно. Марик сбросил сообщение, в котором обвинил Алешу в жестокосердии и злопамятности. Алеша осторожно выразил недоумение, чтобы через пару минут раздался звонок и Марик лично высказал все, что думает об Алешином коварстве. Алеша отложил телефон в сторону, включил громкую связь и продолжил заниматься переводом.

- Ты там чем занимаешься? – заинтересованно спросил Марик наконец.

- Эксель насилую, - вяло отозвался Алеша.

- Ты аршлох, Шерер, - бодро отозвался Марик.

- Может, еще и объяснишь, почему?

- Я лысый! – торжественно сказал Марик.

- Ты что?! – Алеша сел на кровати выпрямился и уставился на телефон. Потом спохватился, отключил громкую связь и прижал аппарат к уху. – Марик, с какой радости?!

- Покрасился так. Это просто ужас. Хорошо хоть кожу нафик не сжег. Волосы прямо ужас какие были, - довольно сказал Марик.

- И что теперь? – развеселился Алеша, решив полазить по интернету, пока Марик объясняет, что да как. А Марик переусердствовал со временем, что на его уже изрядно ослабленные волосы оказало откровенно негативное воздействие. В результате он откопал в келлере* у Тобиаса машинку и лично ликвидировал все безобразие на голове. Марика просто распирало от самодовольства, потому что у него оказался на диво красивый череп. Он как раз разглядывал его в зеркале и даже переслал пару фотографий.

- Ну правда здорово? Нет, ты посмотри, что там Вин Дизель, что Джейсон Стэтем, что там эти все лохи, ты на мой посмотри! – Марик ликовал. – У меня затылок классный, не, ты только посмотри!

Алеша посмотрел фотографии, согласно угукнул и кротко поинтересовался, вредно ухмыляясь:

- А что Тобиас по этому поводу думает?

В динамике повисла напряженная пауза.

- Не знаю еще, - буркнул Марик и отключился. Алеша набрал его.

- А он разве не дома? – с ходу спросил он.

- Скоро должен вернуться, - мрачно признался Марик. – Он, блин, в Бранденбурге отстаивается. С этим рабочим временем застрелиться можно. Он вчера весь день в Stau** отстоял, потом, блин, ночевал на полпути, и до сих пор не может доехать. Кстати, я ему оранжевые и полосатые носки купил, - Марик не смог дольше выдерживать мрачного настроения и ликующим голосом начал хвастаться. – Так ты представляешь – ему понравилось! Да вообще, у него в доме такой дизайн, что ого! Оранжевые носки – фигня. А вот ярко-синие стены – это cool! Между прочим, цвет называется электрик. В келлере до сих пор банка стоит. Там ее еще прилично. Тебе нигде не надо цвет поменять? – заискивающе спросил он.

Алеша набрал воздуха и задержал дыхание, чтобы не заржать.

- Не, спасибо, меня мои устраивают. А в гараже у него ничего не надо красить?

 Снова повисла многозначительная тишина, а чуть позже – короткие гудки. Алеша отложил телефон и, посмеиваясь, продолжил работать, поглядывая на часы. Володя и Инна должны были отбыть в клуб. Старшее поколение скорее всего вернулось с прогулки. И очень хотелось расхлебаться с документом, чтобы быть готовым ко всяким приятным сюрпризам, на которые Алеша очень рассчитывал.

 Время приближалось к полуночи. Алеша бесцельно бродил по разным сайтам, будучи не в силах определить, что может его заинтересовать, или банальным образом собраться с духом и улечься спать. И он почти набрался решимости, как в дверь наконец осторожно постучали. Алеша практически отбросил лэптоп и рванулся к двери. Ковалевский оглянулся напоследок и проскользнул в комнату. Алеша тут же закрыл дверь за ним и, шумно выдохнув, впился ему в губы жадным поцелуем, награждая себя и наказывая его за такое длительное ожидание. Ковалевский яростно вжимал Алешу в себя и теснил к кровати, послушно отводя руки, когда тот стягивал с него рубашку, и издавая сытые стоны от особенно настойчивых ласк. Алеша был счастлив, упиваясь его руками, горячим и гибким телом, жадными губами и отчетливым привкусом алкоголя.

- Ты где был? – лениво поинтересовался он немало времени спустя, лежа на боку и глядя, как Лев пытается бороться со сном – или делать вид, что борется.

- В клуб с Володей и Инной ходил, - с трудом ворочая неуклюжим языком, отозвался Ковалевский. – Они там остались.

 Алеша усмехнулся, глядя на его борьбу, и понаблюдал за тем, как Лев постепенно расслабляется и начинает дышать ровно и умиротворенно. Алеша осторожно провел кончиками пальцев по лицу, задержался на губах, обвел их, погладил волосы – шелковистые, дивно приятные на ощупь, спустился к шее, плечу и тяжело выдохнул. Он собрался с силами, поднялся с кровати и направился в ванную, по пути убирая бесчинства, складывая одежду и выключая компьютер. Когда он вернулся из ванной, Лев спал в той же позе. Алеша забрался под одеяло и вытянулся рядом с ним, прижимаясь всем телом, вдыхая аромат и успокаиваясь.

 Воскресенье было обычным выходным днем, начавшимся с завтрака в гордом одиночестве. Ковалевский проснулся в  полчетвертого, истребовал свою долю любви и, осторожно выглянув в коридор, слинял. Алеша стоял потом утром перед зеркалом, разглядывая свою помятую физиономию и блудливые глаза, и пытался не улыбаться так откровенно. Ему казалось, что все его тело было по-особому чувствительным, изнеженным, истомленным. Сил было мало – изначально их хватило только на то, чтобы спуститься к завтраку и решить, медленными глотками отпивая кофе, что жизнь все-таки прекрасна, но нужен отдых, желательно много. Тело бурно вознегодовало по поводу этой трусливой мысли, когда Алеша заметил в стеклянной двери приближавшегося Льва. Тот неторопливо прошествовал к столу, чуть подался вперед, перед тем как усесться, и произнес интимным голосом, ласково щуря глаза:

- Доброе утро.

- Доброе, - счастливо улыбнулся Алеша, пытаясь усилием воли выровнять взбесившийся пульс.

- Кофе, - выдохнул Лев, тянясь за кофейником. – Это замечательно. Какие планы на сегодня?

- Вроде как прогулка по городу. – Алеша пожал плечами. – А там не знаю.

Лев кивнул головой и отпил кофе.

- Я бы с куда большим удовольствием остался в номере, - скептически приподняв брови, признался он, опуская чашку. – Но объяснялок с Татьяной моя нервная система не выдержит. Ладно, я за хавчиком. Тебе брать?

- Да. Спасибо, - Алеша обласкивал его взглядом, и плевать ему было на весь свет. Лев немного помедлил, глядя на него горящими глазами, и – Алеша был почти уверен, что краем глаза увидел, как потянулась к нему рука Льва, но потом, очевидно, справился с собой и встал.

 Завтрак снова был неспешным, но закончился, как и начался, в компании их двоих. Они неспешно встали из-за стола и степенно пошли на свой этаж. На лестнице Ковалевский провел рукой по Алешиному плечу и прижался телом, чтобы отстраниться и отвести глаза. Алеша посмотрел на него через плечо и отвернулся, затаивая дыхание.

 Старый город был красивым, солнечным и неприлично чистым. У Алеши создалось впечатление, что именно это больше всего впечатлило как минимум четверых людей. Ковалевский старался держаться подальше и упорно отводил глаза от Алеши. Приходилось признавать объяснимость такого поведения и подыгрывать ему. И отвечать на вопросы, объяснять, переводить информацию из справочника и дополнять ее сведениями, которые всплывали в голове, переместившись туда в свое время из исключительно разностороннего ресурса – ОБС, рассказывал про особенности жизни в Германии и снова и снова отмечал, что о чем бы его ни спрашивали, разговор все равно перемещался на медицину. Когда ближе к вечеру они расселись в кафе, Алеша с наслаждением молчал и слушал их споры все о том же – медицине, медицинском обслуживании, страховании и прочем, время от времени кивая головой или выступая в роли третейского судьи. Лев оживился и активно спорил с Протасовым или вместе с ним и Володей ругал чинуш, сидевших в Минздраве и департаментах на местах. На пути в гостиницу Алеша обнаружил себя плетущимся за ними, поухмылялся, глядя, как Володя обхаживает Инну, повеселился, созерцая дружелюбно перекидывавшихся остротами Протасова и Татьяну, и постарался не думать, что Лев идет рядом с ним, совсем рядом, но как будто случайно, рассматривая небо, дома, деревья и храня молчание.

Улучив секунду, Лев тихо сказал:

- Я сегодня не приду. Спать буду.

Алеша понимал. Он очень хорошо понимал, сам с трудом сдерживая зевки, но все равно было больно и пусто.

 Дни протекали все быстрей; врачи становились все самостоятельней, Алеша время от времени даже чувствовал себя заброшенным. Госпожа Хартман не оставляла его без своего внимания, и Алеша был ей за это благодарен: хоть время в ожидании знакомого осторожного стука не кажется таким бесконечным. Хотя и тот случался не каждую ночь. И все трудней было сдерживаться, чтобы не послать к чертям все приличия и не вцепиться в него всеми конечностями. Алеша молчал, улыбался, стараясь удержаться в рамках нейтральной вежливости, и избегал глядеть на Льва, чтобы не отметить еще одну черточку, которую не знал, но которая уже была знакомой, а затем ловил момент и любовался его жестами, усмешкой, взглядом, брошенным исподтишка, и поспешно отводил взгляд, чтобы не выдавать всех своих тайн.

Ковалевский тоже старался. Понимая, что Алеша великодушно уступил ему право принимать решения, он пытался удерживать себя от того, чтобы не сойти с ума и запереться с ним в номере на выходные, сцепив зубы, держался от него подальше и следил за своими коллегами, чтобы определить, не замечают ли они что-то подозрительное. Кажется, все было чисто.

 Время летело. Была поездка в Siemens, знакомство с медицинской техникой и угрюмое молчание в машине на обратном пути. Алеша благоразумно помалкивал, Ковалевский что-то просматривал в каталогах, сурово поджав губы. И Алеша понимал, что он не придет, а засидится у Татьяны Николаевны, у которой они так и продолжали собираться. Было посещение лекций и семинаров, участие в круглых столах, еще операции, которые Алеша все так же выстаивал, трусливо закрыв глаза. Лев посмеивался над Алешиными страданиями, когда тот начинал негодовать, что нормальные люди не получают удовольствие от мясницких замашек, и объяснял, водя по его груди своими сильными умелыми пальцами, как они были приучены делать разрезы и как их делают тут. Алеша возмущался, огрызался, вырывался и оказывался прижат к кровати, а затем плавился под чувственными губами и был послушней воска в руках Ковалевского, чтобы в ответ доводить его до срывающегося дыхания и закусывания углов подушки. И все так же приходил утром раньше всех, перекидывался со знакомыми сообщениями и ждал Льва. Лев приходил все так же рано и все так же обменивался с Алешей двусмысленными фразами. Потом спускались другие, как правило сначала Татьяна Николаевна, затем Инна, иногда вместе с Володей, последним прибегал Протасов, а Ковалевский уходил. А Алеша оставался за столом, неспешно допивая кофе. В одно утро Лев уже ушел, Татьяна Николаевна высматривала вкусности на столах, Инна пила кофе.

- Алеша, а у тебя случайно нет водолазки? – внезапно поинтересовалась она, следя за Татьяной Николаевной.

- Есть, а в чем дело? – недоуменно спросил он. Инна встала.

- Надень. И постарайся ворот повыше поднимать, - тихо сказала она, проходя мимо. И добавила нормальным голосом: - Пойду-ка я круассан утащу.

 У Алеши оказался тонкий свитер, который вполне успешно скрывал засосы на шее: Алеша тщательно их рассмотрел в зеркале, убедился, что рубашка бессильна, а высокая горловина очень даже помогает. Инна посмотрела на него внимательно перед тем, как они вышли из гостиницы, и прикрыла глаза.

 Время заканчивалось. Истекало, как песок между пальцев. Алеша задыхался, когда ждал Льва глубоко за полночь, задыхался, когда слышал стук, задыхался, когда Лев уходил, и требовал своей доли с агрессивностью, никогда ранее в себе не замечаемой. Лев посмеивался, иногда недоумевал, но с охотой уступал Алешиной агрессии, получая от нее немало удовольствия. И был вынужден приходить все реже. Всю последнюю неделю Алеша приходил в ресторан к завтраку, чтобы заставать его там сидящим и хмуро постукивающим по столу пальцами. Он немного оживлялся, когда Алеша проходил мимо и здоровался, лениво пожимал плечами в ответ на его вопросы и отговаривался обычными оргвопросами – разница во времени вынуждала его общаться с начальством, когда остальные его коллеги и Алеша спали самым сладким предрассветным сном. Алеша молчал в ответ, пытаясь подбодрить хотя бы взглядом, улыбкой, рукой, которая ложилась на стол почти рядом с его рукой, получал в ответ скупую улыбку, отмечал начатое и незавершенное движение его руки и воспарял к небесам. Всю последнюю неделю они завтракали в полном составе, обсуждая, как и когда следует выезжать, что следует уладить, какие магазины напоследок посетить. Алеша улыбался, согласно угукал, даже что-то советовал, а сам следил за руками Ковалевского и заставлял себя дышать в такт постукиваниям его пальцев по столу, чтобы не думать о боли.

 Четверг был бесконечным днем. А закончиться он должен был бесконечным вечером – принимающая сторона устраивала банкет. Алеша с содроганием ждал его, потому что говорить будут не просто много, а очень много. Вечер оказался очень теплым, обе стороны оказались более чем довольны друг другом, что высказали сначала профессор Шаттен и профессор Энгельс, а затем Лев, затем состоялось торжественное вручение памятных подарков и сувениров, еще пара благодарственных речей и пятнадцать минут тишины на салат. Затем снова тосты, основное блюдо и ровный и все усиливающийся гул голосов за столом. Алеша только и успевал, что время от времени делать глоток воды, и снова переводил. Инна флиртовала со своими англичанами, Татьяна Николаевна переговаривалась с соседями по столу, Володя и Протасов что-то обсуждали с коллегами при помощи жестов и отдельных английских слов, Алеша кротко улыбался и переводил Ковалевскому обоих профессоров, чуть ли не молясь, чтобы он хотя бы посмотрел на него, хотя бы краем глаза. Тогда пофигу был высохший рот, неровно бьющееся сердце и периодически взмокающая спина.

 Было за одиннадцать часов вечера, когда обе стороны более чем удовлетворились и удовлетворили друг друга; Ковалевский еще раз пожал руки обоим профессорам и заведующим отделениями.

- Слушай, ресторан вроде крутой, но еда ни о чем, - не обращаясь ни к кому определенному, сказал Протасов. – Правда, Матвеич?

- Эта еда стоит больше, чем ты в неделю зарабатываешь, жлоб микрорайонский, - тут же отозвалась Татьяна Николаевна. - Алеша, ты хоть успел перекусить?

- Я в отеле перекушу, спасибо, Татьяна Николаевна, - механически отозвался Алеша, доставая бутылку с водой. Сделав большой глоток, он нащупал шоколадку, предусмотрительно затолканную в сумку, подумал и решил оставить ее на «потом».

- Да я ни на что не претендую, - вяло отозвался Протасов, искоса глядя на Алешу, жадно глотавшего воду.  – Хреновая у тебя работа, Алеша, - сочувственно сказал он, похлопав его по плечу.

- Зато я людей не режу, - усмехнулся он.

- Да ладно! Это портным быть опасно. Промахнешься на сантиметр, и штаны не получатся. А тут что – заживет, - хмыкнул Протасов. Алеша посмотрел на него и улыбнулся.

- И все-таки я лучше так, ничего и никого не разрезая, проживу.

- Кому что больше нравится, - согласился Протасов. – Кому что больше нравится.

Они дошли до отеля в тишине, в тишине поднялись на свой этаж и постояли немного в коридоре.

- Так, господа хорошие, давайте-ка по номерам, - подал голос Ковалевский. – Завтра пустой день, нам позволено прийти к девяти, но прийти все-таки надо. Спокойной ночи.

 Ответом ему были несинхронные возгласы и хлопание дверей. Алеша пошел к себе в номер, оставив дверь прикрытой. Он сбросил рубашку, нашел шоколадку, умял ее, стоя у двери гардероба и глядя на противоположную стену. Он немного расслабился, прикрыл глаза, чтобы, открыв их, увидеть, как Лев закрывает дверь. Он крадучись подошел к Алеше, обхватил его лицо ладонями, вгляделся в него и припал к его губам в почти грубой ласке. Алеша так же молча забрался руками под его рубашку, лихорадочно ощупывая спину, спускаясь на талию и ниже и пытаясь перехватить лидерство в поцелуе – непростая задача, Ковалевский был настроен очень решительно. Он потянул Алешу на кровать, шикнул на него, чтобы тот раздевался, и расстегнул брюки. Алеша подчинился только в этом, сбросив одежду, дождавшись, когда Лев сбросит свою, и молча накидываясь на него. Лев повалил его на кровать и придавил, шумно выдыхая воздух и снова целуя. Алеша обхватил его ногами и прижал к себе, подаваясь бедрами вверх и пытаясь хотя бы такой пародией на ласку облегчить свое напряжение. Ковалевский глухо застонал, уткнулся лбом в подушку и подался вверх-вниз. Алеша вывернулся и перекатился, оказавшись сверху. Лев что-то попытался сказать, но это не имело никакого значения для Алеши, обцеловывавшего каждый участок тела, спускавшегося ниже и пытавшегося определить ритм, которого жаждал Ковалевский, и усердно его игнорируя. Ковалевский даже подушку на лицо положил, шумно дыша и глухо постанывая, выгибаясь под Алешиными ласками и резко подаваясь бедрами вперед.

 Потом Алеша снова оказался подмят Львом и начал послушно принимать ласки, сцепив зубы и только хрипло дыша. И снова не выдержал смирения, изворачиваясь и тянясь к нему, пытаясь нащупать губы и напиться ими. Ковалевский подался к нему, проникая языком в рот, лаская его и заигрывая с Алешиным языком, попутно распластываясь и прижимаясь всем телом. Его рука сжимала Алешину ягодицу в такт языку, Алеша время от времени проводил ногой по его ноге и хрипло и редко дышал.

 Ковалевский потянулся за смазкой, уселся на кровати и поглядел на Алешу; тот сел и посмотрел на него шальными глазами и снова потянулся к губам Ковалевского. Лев провел рукой по его плечу, притянул к себе и легонько коснулся губами его подбородка. Он молча уложил его на спину, так же молча прошелся от губ к паху и выдавил немного смазки на руку. Алеша закрыл глаза, стараясь избавиться от всех и всяких мыслей и отдаться полностью на милость Ковалевского, не думая о пятнице. И вновь и вновь забывал о своем желании быть покорным, нападая и требуя, доводя его до глухих стонов и даже недовольных рыков. И сквозь пелену горького наслаждения услышал судорожный вздох, лихорадочные движения, паузу и тяжесть безвольного тела. Он провел рукой по мокрой спине Ковалевского и понадежней обхватил его ногами, сжимая веки до боли и сглатывая вязкую слюну.

 Алеша лежал с закрытыми глазами и небрежно наброшенным одеялом и слушал тихие шорохи. Это Лев вышел из душа. Это натянул брюки. Это надел рубашку. Это влез в туфли. Это подошел к кровати. Это... нагнулся и коснулся губ. Это закрылась дверь. Шагов по коридору Алеша не слышал. Глаза не открывал.

Зазвенел будильник.

Алеша лежал и слушал до отвращения мажорную мелодию будильника, и собирался с силами, чтобы поднять руку, дотянуться до телефона и отключить его. Он глядел сквозь стену напротив из-под полуопущенных век и искал в себе хоть искру бодрости, чтобы встать, дойти до душа, одеться и направиться вниз, сначала в ресторан, а потом дальше. Алеша повернул голову, взял телефон, посмотрел на него, отключил наконец мелодию, которая повторялась по неизвестно какому кругу, и уткнулся носом в подушку, сжав веки до боли в глазах. До чертиков хотелось остановить время, отмотать его назад и сказать Льву хоть что-то, а не ждать слов самому. Пусть не было их, этих слов, но попытаться стоило, просто попытаться. Хотя изменило бы это хоть что-нибудь? Алеша останется здесь, он улетит, и что будет дальше, как минимум не было определено.

Алеша сел на кровати и опустил голову, все так же держа телефон в руке. Впереди в любом случае как минимум день, чтобы решать что-то окончательно. И день будет бесконечным. По крайней мере хотелось, чтобы он был бесконечным. Он тяжело вздохнул и откинул одеяло. В комнате было прохладно, белье было неприятно жестким, тело томным, ночь была не из тех, после которых чувствуешь себя отдохнувшим. Алеша выглянул из-за ночных штор. На улице было светло. Серо, но светло. Он постоял, посмотрел на улицу, упорно пытаясь поймать за хвост хотя бы пару мыслей, и решил заканчивать с беспричинной тоской. Он пошел в ванную, осторожно ступая босыми ступнями по холодному кафелю, постоял у зеркала, рассматривая уставшие глаза с красноватыми белками и припухшими веками, опухшие губы и впавшие щеки. На шее засосов не было, но на обеих ключицах их была просто россыпь. Алеша провел по ключичным костям пальцами, прикрыл глаза и закинул назад голову. Отвернувшись, он на ощупь добрался до душевой кабины и вошел в нее. День к сожалению не будет бесконечным. Наверняка тот самолет, на котором они улетят, уже в пути.

До открытия ресторана к началу завтрака оставалось несколько минут. Алеша уже собрал все свои вещи и неторопливо оттащил их к машине, терпеливо дожидавшейся их на стоянке. Не мешало бы ее заправить. Алеша постоял рядом с ней, подумал, стоит ли сгонять сейчас на заправку, и поморщился. До первой заправки хватит, а там можно и привал сделать. Он вошел в гостиницу, предупредил менеджера на ресепшене, что больше в номер не вернется, отдал ключ, взял счет и пошел в ресторан. В зале было пусто и неуютно. Свет был слишком ярким и слишком искусственным, скатерти слишком белыми, приборы слишком чистыми, стеклянная посуда слишком блестящей. Алеша пил кофе и проверял почту, новостные ленты, все, что угодно, лишь бы не думать, обменивался с Мариком ленивыми перебрехиваниями, механически улыбаясь, когда тот слишком усердно негодовал, и улыбка его тут же меркла, когда Алеша отводил глаза от экрана смартфона. Он откинулся на спинку стула и вяло подумал, что не мешало бы встать и добрести до буфета, чтобы хоть чего-то пожевать, и налил себе еще кофе.

Смартфон нерушимо лежал рядом со столовыми приборами, Алеша изучал переплетение волокон на скатерти. Был бы узор – изучал бы его, а так только переплетения и оставались. Как они назывались – полотняные, саржевые, гобеленовые, рогожные, как еще? Что это за волокна? Алеша цеплялся за любые слова, за любые предметы, лишь бы только избавиться от тяжелого груза где-то в области грудной клетки. И чем больше он отвлекался, тем более тяжелым возвращался этот груз.

Вроде дверь открылась. Алеша поднял глаза и увидел, как Лев входит в зал. Выглядел он... нормально. Глаза вроде были уставшими, и складки около рта порезче. Алеша смотрел на него, не в силах отвести глаз, и боялся вздохнуть, чтобы вздох не был слишком громким и слишком похожим на всхлип. Он ждал, сцепил зубы и ждал, когда Лев подойдет к нему.

Он задержался у стола, постоял немного, прежде чем сесть, опустился на стул и тихо сказал:

- Доброе утро, Алеша.

Голос был тихим и бесстрастным. Алеша отозвался полушепотом такой же формальной фразой, пытаясь унять сердцебиение, остановить кровь, безудержно хлынувшую к голове, остановить головокружение и избавиться наконец от алых пятен перед глазами.

Ковалевский пристально посмотрел на него и потянулся за кофейником.

- Ты рано, - сказал он, наливая себе кофе. У Алеши было ощущение, что он напряженно ждет ответа. И что сказать? Не спалось, бессонница, нервное возбуждение от расставания, безумно хотелось тебя видеть, что? Алеша пожал плечами.

- Нужно было собраться и вещи в машину перенести, - непослушными губами выговорил он.

- Уже? – Ковалевский откинулся на спинку стула и отпил кофе. Он следил из-под тяжелых век за Алешей, стараясь не глядеть на него слишком явно. Алеша поднял на него больные глаза.

- Потом у меня может не быть времени, - пояснил он и снова уставился на скатерть, облизывая губы. – Нам не мешает выехать пораньше, чтобы не застрять в пробке.

Ковалевский отвел взгляд. Посмотрев на соседние столики, он сказал:

- Я за едой. Тебе принести чего-нибудь?

- Будь так любезен, - вяло отозвался Алеша, опуская голову.

Ковалевский встал, помедлил и пошел к буфету. Как ни странно, и к какому-то разочарованию, которое Алеша отметил в себе, твердой, небрежной и немного вальяжной походкой. Алеша повернулся к окну. Дорога обещает быть нелегкой. Собиралась не то чтобы непогода, но тучи упорно бродили по небу, день был серым.

Алеша посмотрел на дверь. Остальные должны были прийти через двадцать минут. Уйма времени, и ничтожное его количество. О чем говорить с ним все это время? Алеша отпил кофе и поставил чашку на блюдце. Она тихо звякнула. Хорошо хоть руки не дрожат. Почти. И сердцебиение выровнялось. А то страдать от тахикардии в присутствии сердечных дел доктора по крайней мере неуважительно.

Ковалевский поставил тарелку перед ним, наклонившись чуть больше, чем требовалось, и выдохнул около Алешиного уха. Алеша прикрыл глаза от горького удовольствия. Убери эти пятнадцать сантиметров – и это был бы поцелуй, не чувственный, не дружеский, не страстный, но интимный. И нельзя.

Ковалевский опустил свою тарелку на стол. Алеша скользнул по ней взглядом. Как обычно – ветчина, разные колбасы, джемы и булочка с тыквенными семечками. Ковалевский положил руку на стол и легко ударил пальцами по столу. Он как-то слишком упрямо и категорично не хотел говорить. По крайней мере, то, как плотно были сжаты губы, как он упорно не поднимал на Алешу глаза, говорило именно об этом. Он взял нож своими сильными красивыми пальцами и аккуратно разрезал булочку. Промазал ее маслом, подхватил тыквенное семечко, упавшее на тарелку, и задумчиво поднес его ко рту. Алеша пытался не следить за ним, но не мог. У него было такое ощущение, что каждое движение сегодня было особенным. Пальцы не изгибались и двигались медленно и грубо. Руки перемещались в пространстве как-то неловко, как будто они пытались существовать отдельно от хозяина и рвались сделать что-то совершенно иное, но были вынуждены подчиняться мозгу. Глаза были устремлены в тарелку, и даже когда Алеша уронил вилку, Лев просто вздрогнул и чуть повернул голову. Глаза стрельнули в направлении звука и снова уставились в тарелку. И ни слова. Ноздри подрагивали, губы были плотно сжаты, и еще плотней сжимались челюсти, и закаменевшие плечи угрюмо нависали над столом. Круассаны замечательно пахли, были изумительно сдобными, но Алеше по вкусу казались бумажными. Сыр был похож на жирный мел, джемы на слизней, кофе на прогорклые помои. Ковалевский оглядывал зал, даже на буфет смотрел, но не на Алешу и не в окно. Алеша отвернулся к окну и посмотрел на небо.

- Погода сегодня паршивая, - решился он.

Ковалевский посмотрел в окно в дальней стене зала.

- Пасмурно, - согласился он. – Надеюсь, летная.

«Надеюсь». Оно отозвалось болью где-то под ребрами и придавило легкие. «Надеюсь, что уберусь отсюда». «Надеюсь, что вернусь домой». «Надеюсь, не придется провести лишнее время в Германии». «Надеюсь, все останется позади».

- Непогоды быть не должно, - согласно произнес Алеша, все так же разглядывая небо.

- Это хорошо, -вежливо отозвался Ковалевский. – Это хорошо.

Алеша посмотрел на дверь, в которую входили Протасов, Володя и Татьяна Николаевна.

- Доброе утро, - бодро произнесла она. – Инка перышки чистит, свои пять пудов косметики пытается упаковать. Скоро придет.

Алеша заставил себя улыбнуться как можно более искренне.

- Кажется, у нее и было-то два чемодана по полтора пуда каждый, или мне плохо помнится? – дружелюбно произнес он.

Володя многозначительно заухмылялся. Татьяна Николаевна высокомерно хмыкнула.

- Даром мы, что ли, месяц каждый вечер новым маршрутом домой гуляли? – она свысока посмотрела на Алешу. – Это еще хорошо, что пять, а не двенадцать. Их и на фуре можно было бы не увезти.

Алеша широко улыбнулся вполне себе естественно. Улыбнулся и Ковалевский. Протасов невозмутимо принялся за кофе.

- Ты на Инну-то все бочки не кати. Сама, небось, тоже кирпичей натрамбовала, - насмешливо посмотрел он на Татьяну Николаевну.

- У меня полезные кирпичи. А не пятнадцать тюбиков с дневным кремом. – Татьяна Николаевна даже передернула плечами. – Мне кроме меня самой еще трех нахлебников обеспечить надо, не считая подарков всем-превсем. И на хабар тоже надо что-то.

Протасов понимающе поднял брови. Ковалевский посмотрел на нее лукавыми глазами.

- Татьяна Николаевна, - с упреком произнес он. – Мы живем в современном демократическом государстве, в котором успешно борются с коррупцией.

- Ага, и борцы с коррупцией успешно строят себе демократические виллы и успешно покупают демократические джипы. Матвеич, оставь это до дому, а пока никто с нас никакой любви к родине не требует, - пренебрежительно морщась, выдал Протасов и встал. – Я за едой.

- Это дело, - сказала Татьяна, вставая. Володя тоже увязался за ними.

Ковалевский посмотрел на Алешу, который обернулся, чтобы посмотреть на них. Он легко и немного грустно улыбался, затем повернулся, встретил взгляд Льва и ободряюще улыбнулся ему. Ковалевский тоже попытался изобразить что-то подобное и не смог, изучая его горячечными глазами. Он собрался что-то сказать, но Алеша тихо цокнул языком, посмотрев на дверь. Инна приближалась к столу.

- Доброе утро, - кокетливо поздоровалась она, отсвечивая многозначительным румянцем. Алеша не удержался и пристальней, чем это позволяли приличия, посмотрел на шейный платок, который Инна старалась натянуть повыше на подбородок. Он ухмыльнулся и уткнулся в тарелку. Володя вернулся первым с двумя тарелками. Ковалевский скосил на него глаза, сжал челюсти и отвернулся. Инна поблагодарила Володю, усевшегося рядом, и подалась к нему. Он довольно улыбнулся и, судя по движениям руки, положил ее ей на бедро. Алеша посмотрел в окно.

Завтрак был непривычно неспешным. Время было, никто не спешил, время от времени кто-то бросал незначительную фразу, которая на пару минут вызывала оживление, и снова ленивое выжидающее молчание устанавливалось за столом. Алеша чувствовал себя лишним. Ему все больше казалось, что не они гости в Германии, а он чужой на маленьком кусочке России. Татьяна Николаевна сказала, что дома температура снова упала. Протасов буркнул, что опять зима будет длиться до майских праздников. Володя заметил что-то незначительное о выходных, что снова вызвало небольшое оживление, даже предложение провести вечер в ресторанах, названия которых звучали так по-русски. Ковалевский тоже вскинул голову, ухмыльнулся, начал вставлять реплики. Алеша еще острей почувствовал свою чуждость и взял чашку, чтобы скрыть неловкое настроение. Рука чуть подрагивала, но в пределах допустимого. Все в порядке, все в полном порядке. Это всего лишь работа. Он же отрабатывал две недели и чуть больше с другими делегациями. И привязывался к ним. Переживет и сейчас. А они были месяц вне дома. Им пора. Губы подрагивали: все тяжелей было удерживать на них улыбку, куда больше хотелось опустить уголки губ и закрыть глаза. А ведь еще надо в больницу переться. А они болтали все оживленней, строили планы, обсуждали, что и как будут делать на выходных, сочувствовали Матвеичу, который эти самые выходные должен был провести за оформлением всех бумаг – он, морщась, признался, что начальство не оставляет его своими заботами и хочет очень подробный отчет. Протасов похлопал его по плечу и предложил Татьяне Николаевне настругать салатиков и организовать сабантуй, что было встречено с одобрением. Алеша допил кофе и посмотрел на кофейник. Кажется он был уже пуст. Кажется, Алеша был им совсем не нужен.

Погода была не самой неприятной, хотя порывы ветра оказывались иногда неожиданно сильными. Лев шел, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы полупальто. Шарф был небрежно повязан и совершенно не защищал шею. Он шел поодаль, хмурился, думая о чем-то своем, и смотрел себе под ноги. Володя задавал Алеше уйму вопросов на совершенно неожиданные темы, Инна интересовалась погодой в Германии, Протасов и Татьяна Николаевна обсуждали, что и как они будут делать на выходных. Алеша с радостью отвечал, пытаясь сконцентрировать все свои мысли на вопросах и ответах и не думать больше ни о чем, не мучиться от тупой боли, сдавливавшей грудную клетку, и отстраниться от мыслей, из-за которых язык был куда больше похож на наждачную бумагу. Прощание в клинике заняло немного времени, куда больше было потрачено в двух приемных и кабинетах двух профессоров, которые очень многословно выражали удовлетворение от работы с русскими коллегами.

Кафетерий был полупуст. Протасов и Володя, переглянувшись, сдвинули два столика, чтобы сидеть вместе. Ковалевский поразглядывал письма, которые выдали ему оба профессора, и сказал:

- Буквы знакомые есть. Логотип, однако, красивый. Алеша, что они тут написали?

- Лев Матвеевич! – с упреком вмешалась Татьяна Николаевна. – Вот за что я вас люблю, так это за вашу идейность. Сами днюете и ночуете на работе и других заставляете. Алеше и отдыхать надо. Это мы будем в машине спать, а Алеше нас в Гамбург везти. А он и вчера весь вечер языком отработал, и сейчас, и встал раньше всех. Пусть мальчик хотя бы попьет.

Алеша склонил голову к плечу и удивленно и благодарно посмотрел на нее.

- А то совсем загоняли мальчика. Какой здоровый лапочка был по приезде и как побледнел за месяц! – Татьяна Николаевна сурово посмотрела на Ковалевского. – Ничего с вашими письмами не станется.

Ковалевский поднял руки, притворно сдаваясь, и ухмыльнулся.

- Ну пусть мальчик попьет, - согласился он, но письма положил поближе к Алеше. Алеша пил кофе, а они снова говорили о своем городе, о больнице, сравнивали, обсуждали, что отсюда стоит перенять, ругали начальство на всех уровнях, и повторяли слово «дом» в каждом первом предложении.

Алеша перевел с пятого на десятого, что там написали профессора, каждый на трех листах. Письма не содержали ничего принципиально нового, Алеша пообещал сделать их письменный перевод к понедельнику и отдал листы Ковалевскому. Пальцы его держали бумагу, немного подрагивая, и когда Ковалевский взялся за них, он не смог сразу разжать хватку. Он смотрел Льву в глаза сухими отчаянными глазами, не в силах больше улыбаться, и пытался разжать пальцы. Ковалевский опустил глаза на листы и потянул, медленно, но настойчиво. Алеша подчинился, откинулся на спинку неудобного скудно обрезанного стульчика и из последних сил сдержал безнадежный вздох.

- Хороши, слушай, - полувосхищенно-полурастерянно выдал Протасов. – Я помню, у нас был председатель комсомольской ячейки, так он тоже говорить мог часами, и все типа по существу.

Татьяна Николаевна согласно хмыкнула, глядя на письма, которые Ковалевский держал в руке, и обратилась к Протасову:

- Тебя послушать, так он изменился. Сейчас рядом с губернатором так же часами говорит. И шиш поймешь, о чем. 

Ковалевский поднял на нее глаза и снова опустил их на листы бумаги. Наконец он убрал их в папку. Инна осторожно посмотрела на Володю, который оживленно выпытывал у Татьяны Николаевны и Олега сплетни про их комсомольскую молодость, и перевела взгляд на Алешу, скованно сидевшего на стуле, прижав локти к бокам и опустив голову, и на Ковалевского, смотревшего в сторону. Она сочувственно поджала губы и взялась за кофе.

- Может, пойдем в гостиницу? – предложила она, отставляя чашку. – Пора уже чемоданы паковать. Алеша, сколько времени нам ехать?

Алеша пожал плечами.

- Вообще часов пять-шесть. Будут пробки – больше, - механически отозвался Алеша и посмотрел на нее. – Боюсь, есть шанс, - виновато улыбнулся он. – Мы поедем по очень загруженным дорогам, да еще в пятницу. 

- Ну, тогда в гостиницу и в дорогу?

Ее коллеги оживленно загалдели, вставая, Алеша собрался с духом и встал следом за ними.

 Он шел за ними, глядя в сторону и пытаясь отстраниться от их оживленной болтовни, и не мог. Ковалевский время от времени вставлял бодрые реплики, и его густой игривый голос рашпилем проходился по Алешиному позвоночнику. Он возбуждался самым неприличным образом, чувствуя, как на его спине попеременно выступает то холодный, то горячий пот, и пытался дышать ровней, чтобы не застонать от чувств, которые он пока не мог назвать. А Ковалевский оживлялся все больше, перешучивался с Володей, подтрунивал над Инной, обменивался ехидными репликами с Протасовым, и Алеша понимал все отчетливей, как мало его связывает с Ковалевским. Время истекало.

Алеша сидел в лобби отеля и терпеливо дожидался, когда делегация наконец соберется к поездке. Протасов выкатил чемодан и уселся рядом. Алеша спрятал телефон и вежливо улыбнулся.

- Что, загоняли мы тебя со всей этой холопенью? – благодушно поинтересовался Олег, вытягивая ноги.

- И что я должен ответить? – хмыкнул Алеша.

- Либо правду, либо что-нибудь вроде «мира во всем мире», - как о чем-то само собой разумеющемся сказал Протасов. – Эх, еще сутки, и мы дома. Хорошо! Ты ведь раньше прибудешь?

- Я думаю, вы будете в Москве, а я дома, - согласился Алеша.

- Это хорошо, - сказал Протасов. – Это хорошо. Слушай...

Протасов замолчал, потому что к нему подходили Инна и Татьяна Николаевна. Протасов встал.

- Ну что, утрамбовываемся? – бодро сказал он. Алеша напряженно следил за ним. Но у Протасова больше не появилась возможность спросить или сказать то, что он хотел сказать. Судя по всему, это было чем-то незначительным, потому что осуждающие, презрительные и даже ненавидящие взгляды Алеша знал, и в интонациях Протасова не было ничего подобного.

 Володя истребовал себе место сзади, рядом с Инной. Протасов торжественно заявил, что будет сидеть рядом с Танюшей, Танюша подбоченилась и игриво посмотрела на него. Ковалевский удивленно приподнял брови и пожал плечами.

- Ну, за штурмана так за штурмана, - флегматично сказал он, занимая свое место. Алеша устанавливал навигатор; он недоуменно и встревоженно посмотрел на Льва. – Меня сослали вперед. Володе приперло насладиться дамским обществом, - громко произнес он с таким расчетом, чтобы и Володя услышал, и посмотрел на Алешу.

Алеша попытался увидеть в его глазах, в его лице хоть что-то, что намекнуло, объяснило, что Лев думает, но он снова опустил тяжелые веки и уставился вперед. Алеша посидел недвижно, перевел дыхание, закрепил навигатор и уселся поудобней.

После ста километров пути Алеша заехал на автозаправку и дал возможность пассажирам размяться и потянуться. Он пошел на станцию, и следом за ним Ковалевский.

- Нас послали за кофе, - пояснил он беспомощно глядевшему на него Алеше и скосил глаза на Володю.

 Ковалевский подошел и стал в полуметре от него, оглядывая его нечитаемыми темнеющими глазами. Алеша кивнул головой и сглотнул. И снова Ковалевский ничего не сказал, ни на что не намекнул, а Алеша не смог найти слов. Он переговаривался с сотрудницей станции, ощущая при этом стоящего за плечом Ковалевского всем своим естеством, и пытался успокоить жаркое волнение, которое стягивало все его тело жесткими огненными ремнями. Ковалевский молча рассчитывался, Алеша стоял рядом, опустив голову.

Ковалевский покосился на Алешу и вышел. Протасов выбросил окурок и подошел к нему, беря стаканчики. Лев повернулся к Алеше и сказал тихо:

- Давай помогу, один возьму.

Не дожидаясь ответа, он ухватился за один стаканчик, и пальцы его мимоходом скользнули по Алешиным рукам и задержались на них.

- Давай, - тихо произнес Ковалевский. – Я держу.

Алеша прикрыл глаза и выпустил стакан. Ковалевский пошел к остальным. Алеша смотрел на его спину.

Алеша остановил машину у стола и скамеек чуть поодаль. Татьяна Николаевна торжественно переминалась с ноги на ногу, Инна стояла, запахнув пальто, и рассматривала небо.

- Слушайте, а мы в мороз возвращаемся, - сказала она, довольно глядя на небо. – А тут почти весна.

- Да ладно тебе! Скоро и до нас дойдет, - радостно воскликнул Володя, становясь рядом и обнимая ее. Татьяна Николаевна одобрительно посмотрела на них и подмигнула Протасову.

- Давайте усаживаться. Будет время – в Гамбурге на небо посмотрим, - ровным и размеренным голосом произнес Ковалевский и пошел к машине.

Алеша сидел за рулем и просматривал сообщения.

- Что, подружка пишет? – добродушно поинтересовался у него Протасов.

- Да нет, друг собутыльника ищет, - усмехнулся Алеша, стараясь не смотреть в сторону Ковалевского и вообще не думать о нем.

- И что, у тебя будут силы?

- Завтра, может, и будут, - Алеша пожал плечами и улыбнулся Протасову в зеркало.

 Ковалевский отвернулся. Алеша скользнул по его отражению глазами и увидел, что брови у того были недовольно нахмурены. Он чуть не хмыкнул, настолько разнообразной могла быть интерпретация этого выражения. Алеша выехал из парковочного места и вырулил на магистраль. И снова дорога и бесконечный поток машин. Радио тихо мурлыкало и время от времени разражалось сводкой об информации на дорогах. Володя и Инна забрасывали Алешу вопросами. Лев сидел рядом, пересматривая брошюры, перечитывая записи, и молчал. Он сидел близко, до него можно было дотянуться, и Алеша готов был это сделать, и его снова останавливали люди сзади, которые то дремали, то бодрствовали. А Ковалевский упорно пересматривал бумаги, перелистывал их своими пальцами и глядел в окно. Алеша время от времени судорожно выдыхал воздух, в отчаянии пытаясь успокоиться, выровнять ритм сердцебиения, иногда вытирал потные ладони о брюки и молча просил его хотя бы о намеке на желание поговорить, и - тщетно.

 С какой-то благодарностью Алеша думал о том, что машин на первом автобане более чем много и нужно постоянно следить за движением. Он все рассеянней отвечал на вопросы, и паузы между его предложениями были все более длинными. Как-то и мысли стали более будничными, и Ковалевский наконец перестал перекладывать бумаги. Он убрал их все, подпер голову и задумчиво глядел в окно. Володя тихо посапывал, прислонившись к окну. Алеша отмечал цифры на указателях. И с каким-то содроганием он увидел на очередном огромном щите, что до Гамбурга осталось менее ста километров.

 Километры пролетали со скоростью мысли. Вот – он переложил руку и чуть подтянул ногу. Вот – восемьдесят километров, и он повернулся к Алеше, просто посмотрел, ничего не сказал и снова отвернулся. Вот очередная развязка, и Володя обменялся с Ковалевским восхищенными репликами по поводу Порша, пролетевшего мимо.

Семьдесят один, Лев достал телефон, посмотрел сообщение и убрал аппарат. Рука его легла на подлокотник совсем рядом с Алешиной, пальцы начали постукивать по обивочной ткани, а Алешино давление тут же подскочило. До него дотянуться – двадцать сантиметров. Алеша положил руку на руль, подальше от соблазна. Шестьдесят. Шесть-десят. Ковалевский опустил голову и вздохнул. У Алеши зашумело в ушах. И снова Ковалевский положил руку на подлокотник. Инна с любопытством посмотрела на экран навигатора и что-то тихо сказала Володе, тот в ответ засмеялся.

Начался ремонт дороги. Алеша плелся со скоростью в какие-то жалкие восемьдесят километров и прислушивался к новостям. Темп был безобразно умиротворяющим, и он недовольно поморщился. И снова вопросы о невероятных мелочах, снова обмен ничего не значащими репликами; Ковалевский перебросился остротами с Татьяной Николаевной, посмотрев назад, и, усаживаясь, коснулся кончиками пальцев Алешиной руки. Тот вздрогнул и посмотрел на него. А Ковалевский смотрел вперед и хмурился.

 Появились указатели к аэропорту, и все – и Ковалевский, и остальные, сидевшие сзади, подобрались, вытянули шеи и начали присматриваться к надписям на щитах. Алеша сцепил зубы и постарался придавить бурю чувств. Ковалевский смотрел в сторону и угрюмо молчал.

Автомобиль остановился на остановке совсем рядом со зданием аэропорта.

- Я высажу вас здесь, припаркую машину подальше, а потом найду, хорошо? – сказал Алеша, глядя на Ковалевского.

- Отлично! – довольно сказал Протасов. – Высаживаемся!

Ковалевский молчал и смотрел на Алешу. Затем он сжал челюсти и вылез из машины. Протасов снимал чемоданы с багажника и ставил их на землю. Алеша опустил голову, пытаясь успокоиться и не дать волю отчаянию. Он сжимал и разжимал кулаки, старался дышать поровней, и тщетно. Отчаяние удушливой волной накатывало на него, выдавливало липкий пот и сжимало горло.

Вовремя он вскинул голову и улыбнулся: Олег засунул голову в салон и довольно сказал:

- Мы все, Алеша, давай, ждем!

 Алеша кивнул головой и посмотрел в боковое зеркало. Эта делегация, эти пятеро стояли дружной группой, такие европейские и такие неместные, что поневоле оказывались приметными. Алеша отъехал на стоянку.

 Он просидел добрых пять минут, просто положив голову на рулевое колесо и тихо воя бессмысленные слова, скорее слоги, и скрежеща зубами. Глазам было больно, почти так же, как рукам, которые он сжимал до судорог. И ни слова, ни звука, только эти странные тяжелые взгляды, которыми Ковалевский окатывал его. Но до этого никому не было никакого дела. Алеша собрался с духом и выбрался из машины.

 До посадки оставалось изрядно времени, люди уже толпились у регистрационной стойки, обставленные вещами. Алеша приподнял брови, увидев и яркие пакеты из дискаунтеров всевозможных мастей, и клетчатые сумки, и дорогие чемоданы. А его делегация стояла в середине очереди, странным образом единая, и странным образом вокруг нее было свободное пространство. Алеша подошел к ним и улыбнулся.

- Слушай, вот так всегда, - недовольно сказала ему Татьяна Николаевна. – Приезжаешь либо слишком рано, либо слишком поздно. Стой теперь, жди.

Алеша пожал плечами и улыбнулся, надеясь, что улыбка его не выглядела вымученной. Ковалевский смотрел на табло, пристально следя за мельчайшими изменениями.

- Слушайте, ну нет же смысла просто стоять, - выпалила Инна. – У нас времени как минимум пятнадцать минут. Как насчет немного пройтись по всем этим магазинам? Татьяна Николаевна, вы со мной?

- Сильно только не увлекайтесь, - прищурился Протасов. – Так, я покурить.

Володя остался рядом с чемоданами, разглядывая зал. Ковалевский посмотрел на него и перевел взгляд на Алешу.

- Ты можешь пока посидеть в кафе. Когда объявят посадку, снова подойдешь, - сказал он ровным голосом. Алеша приоткрыл рот, чтобы хотя бы что-то сказать, и снова закрыл его. Он кивнул и сделал шаг назад. У Ковалевского был странный взгляд. Тяжелый и тусклый, угрожающий. Алеша склонил голову и отошел.

Очередь медленно двигалась вперед. Алеша подоспел как раз к нужному моменту, когда Володя пытался объясниться с барышней-регистратором, которая с сильным акцентом говорила по-английски, но будучи вьетнамкой, русского не понимала совершенно. Алеша терпеливо стоял все время, пока они оформляли билеты, переводил, если была необходимость, и глядел поверх их голов. Багаж был сдан, билеты зарегистрированы. У посадочных ворот группа остановилась.

- Алеша, - торжественно сказала Татьяна Николаевна, - Лев Матвеевич попросил меня произнести речь, потому что я в этой группе вроде как за парторга.

 В общем, говорить речей я не умею, но попробую. Мы очень тебе благодарны, с тобой было очень здорово все это время. В общем, мы тут небольшой подарок подготовили.

 Алеша приоткрыл рот и попытался улыбнуться. Это получилось со второй попытки. Инна улыбалась рядом; ее глаза влажно поблескивали.

- Мы тут долго совещались, что тебе можно подарить. Спиртное ты особо не жалуешь, а чем еще удивить тебя, мы даже не знаем. Короче, мы решили, что от нас должна остаться какая-то память. Вот, - неожиданно закончила она и резким движением вытянула вперед руки, в которых держала огромный кактус с лихим белым цветком. – На всякий случай кактус, а не орхидея какая-нибудь, чтобы когда ты уезжаешь, ты не думал о нем. Растение неприхотливое, выдерживает бесконечные засухи. Месяц без полива выдержит точно.

Алеша растерянно и благодарно смотрел на нее.

- Спасибо, - шепотом сказал он. – Это было замечательное время, и с вами здорово было работать. – Он обвел их смущенно поблескивавшими глазами и виновато улыбнулся. – Я очень рад, что смог оказаться вам полезным. Мне было бесконечно приятно работать с вами. Если вы когда-нибудь окажетесь здесь, я буду счастлив снова встретиться с вами. Мой телефон и мейл есть, так что... – Алеша беспомощно пожал плечами.

Татьяна Николаевна кивнула, решительно шагнула вперед и обняла его, крепко прижимая к себе.

- Обязательно, - выдавила она, отступая и осторожно вытирая глаза.

- Я предлагал водочки, - виновато признался Протасов. – Но кактус тоже неплохо. – Он ухватился за Алешину руку и обнял его. – Будешь у нас – звони!

Протасов похлопал его по плечу и отошел. Володя и Инна тоже обняли его, говоря теплые слова. Они отошли в сторону. Ковалевский пожал руку.

- Спасибо. За все. Хорошей дороги тебе! – сказал он вибрирующим голосом. Ладонь у него была горячей и влажной, но рукопожатие твердым и жестким.

 Алеша попрощался с ними, а потом стоял с кактусом в руках рядом с воротами и смотрел, смотрел на поле. С каким-то недоумением и негодованием он услышал, что посадка закончена; он отошел, глядя на табло, и нащупал телефон, который с самого утра был на виброрежиме. Алеша проверил сообщения, засунул руку с телефоном  в карман и судорожно сжал его.

 Он пил кофе и глядел в сторону летного поля. Смартфон лежал рядом с кактусом, совершенно неподвижный. Алеша направился было к стоянке, но вспомнил, что не мешало бы капуччино в дорогу взять. Он отстоял в очереди и растерянно посмотрел на продавца, не первый раз окликавшего его. Сделав заказ и дождавшись его, рассчитавшись, он пошел к машине.

 На улице было сухо и по-весеннему тепло. Алеша постоял у входа и направился на стоянку, вдыхая весенний воздух и рассеянно оглядывая все вокруг, совершенно бесцельно и бездумно. Он постоял у машины, поставил кактус на крышу, открыл дверь и пристроил стаканчик кофе и растение. И снова ему пришлось собираться с силами и вспоминать, что он хотел делать. Завибрировал телефон; Алеша жадно схватился за него, но это звонил шеф, интересуясь, как все прошло. Алеша отчитался бесстрастным голосом, выслушал пожелание хороших выходных и откинул голову на подголовник.

 Дорога домой была бесконечной. Алеша заставлял себя концентрироваться на дороге, но снова и снова улетал мыслями вверх. Он поглядывал на часы, отмечая минуты, отсчитывая время до посадки самолета, и механически озвучивал часы и минуты. Он скосил глаза на навигатор. Сто километров. Дорога была бесконечной. Только полотно перед глазами, одинаковые полосы и редкие машины. Восемьдесят. Они, наверное, границу пересекли. Осталось всего ничего. Скоро, совсем скоро приземлятся в Москве. Он должен включить мобильный. Алеша несся домой, надеясь, что он приедет как раз к тому времени, когда они будут ждать пересадку. Может, он хотя бы как-то обозначится, хотя бы один дурацкий смайлик. Алеша воспрял духом и прибавил газ. Он должен хотя бы как-то проявиться, ведь должен!

Чемодан стоял в прихожей, кактусу было определено место на окне. Алеша проверял, приземлился ли самолет. Почти. Скоро. Он пошел на кухню, положил телефон на стол и сделал себе чай.

 Чай остыл. Телефон неподвижно лежал. Только Марик прислал сообщение с извещением, что завтра они устраивают гриль. Алеша опустил голову на руки. Они уже взлетели.

 За окном неумолимо темнело. Чемодан так и стоял в прихожей. Алеша лежал на диване, глядя в потолок. Они летят где-то над Уральскими горами. Он судорожно вздохнул и закрыл глаза.

 Алеша рассматривал потолок с ребрами балок, меланхолично переводил взгляд на серые плеши окон и пытался найти в себе хоть искру жизнерадостности. Вставать не хотелось до безобразия, хотя было жалких восемь часов утра. Валяться без дела, то проваливаясь в сон, то отчаянно выплывая из омута жарких сновидений, судорожно хватая воздух и двигая лопатками, чтобы мокрая ткань пуловера не липла к спине, ему тоже больше не хотелось. По здравом размышлении он выбрал из двух зол меньшее и решил наконец подняться и переодеться. Но сначала попить чая.

 За окном было все то же пасмурное утро. Жажда что-то сделать или изменить была невероятной. Хотелось узнать, приземлился ли самолет, доехал ли он и смог ли отдохнуть. Адрес электронной почты Алеша помнил очень хорошо, этот адрес только что на сетчатке глаза не был вытатуирован. Только был ли смысл во всем этом? Алеша дождался, пока закипит вода, повернулся к чайнику и безразлично дождался, пока чайник отключился, пока вода перестанет булькать. Постояв, посмотрев сквозь него, Алеша провел рукой по лицу и собрался. Можно было бы приготовить поесть, но это было как минимум необязательно. Он открыл шкаф, второй, поймал себя на том, что не понимает, что делает, а самое главное - зачем, и сел за стол. Он запустил пальцы в волосы и сжал голову.

 Время тянулось бесконечно медленно. Алеша сидел на диване и смотрел на чемодан, который так и не собрался разбирать, разглядывал противоположную стену, оглядывал комнату сухими и шершавыми глазами и пытался сдержать отчаянный стон. Тот отель стал средоточием чего-то чувственного, уникального, всепоглощающего, и все остальные места не смогут с ним сравниться. Даже эта квартира, случайно оказавшаяся полностью соответствовавшей всем представлениям Алеши о настоящем жилье, включая оплату, больше не радовала своей уютностью. И никогда не сможет. Потому что даже жесткие простыни и пафосно роскошные кровати с отвратительно мягкими матрацами в том отеле были куда желанней, чем самая удобная постель. Потому что утром они пахли неуловимым нечто, которое доводило Алешу до исступления, до щенячьего восторга, который он под конец даже и не пытался сдерживать, а просто зарывался в подушки и дышал. Он откинул голову на спинку и уставился в потолок, безэмоционально отмечая, как он плыл в прохладном и сыром мареве неосуществленных мечтаний, как потолок то приобретал резкость, то снова расплывался, и так хотелось обнять, вжаться всем телом, прижаться щекой, выгнуть шею под губами, почувствовать. Наконец Алеша закрыл глаза и сжал веки. Там, за две земли он пытался растянуть время, забыть обо всем, что было вне того искусственно созданного места, той искусственно ограниченной вселенной, заселенной искусственно отобранными людьми. И забыл, что их разделяют две страны.

 Марик звонил, а Алеша смотрел на вибрирующий телефон, лениво скосив глаза, и не шевелился. Марик позвонит и перестанет. Видеть его жизнерадостность, его неодиночество, его дополненность было выше всяких сил. Алеша отвернулся. Почему его не оставят в покое? Он смотрел на стену, пытаясь закрыть воспоминания в каком-нибудь дальнем особо прочном отсеке памяти и потерять от него ключ, но их было столько много и таких непокорных, таких коварных, таких живых, что они просачивались сквозь мельчайшие щели, снова окатывая Алешу волной удушающего жара и парализующего холода; мышцы судорожно дергались, возбуждение атаковало с жестокой непредсказуемостью, и он был беспомощным, совершенно беспомощным. И так хотелось вернуться туда, на сутки назад, в ту темную комнату, к той холодной стене, и снова прожить все.

 Марик прислал сообщение. Алеша перечитывал его, точнее, скользил глазами по буквам, не особо заботясь о том, чтобы складывать их в слова, и чувствовал, как горят пересушенные глаза. У него, наверное, зима. Он, наверное, мерзнет после благодатной плюсовой температуры. Алеша собрался с силами. Пора уже признать очевидную вещь. И он совершенно не думает об Алеше, потому что по натуре он деятель, он смотрит вперед; и он просто не способен оглядываться назад. Наверняка он благодарен за отлично проведенное время, может, даже и вспомнит его с теплой и признательной улыбкой на губах. Но назад оглядываться наверняка не будет. Алеша наклонился вперед и перечитал сообщение Марика. Закрыл глаза и сосредоточился. Перечитал слова и попытался сложить их в предложения. Сложно, когда они рассеиваются в разные стороны и издевательски прячут всяческий смысл. После дцатой попытки получилось. Марик требовал приехать на автобусе, потому что у них очень много пива и настоящие тюрингские колбаски. Алеша упал ниц на диван, глухо застонал и ударил по нему несколько раз рукой. Дышать было больно, думать, сидеть, радоваться; он уже ненавидел Марика за то, что этот фигляр будет дергать его по мелочам. Оставили бы его все в покое! Только это ничего не изменит. Ничего. Может, может, что-то изменится. Должно измениться. Ну не может целый месяц пройти бесследно. Должно что-то остаться! Алеша согнулся и уткнулся лбом в диван. Оно даст о себе знать, непременно.

 Алеша сел и огляделся. Чемодан нужно было разобрать. Он попытался пригрести волосы и поморщился: они были отвратительно сальными. Пуловер пах потом. Комнату нужно проветрить. Сходить за продуктами. И перевести письма профессоров. Он ведь рассчитывает на него. Алеша выпрямился. Он рассчитывает на Алешу. Он рассчитывает.

 Алеша вытряс все из чемодана, оттащил его в подвал, бегом вернулся в квартиру и проверил почту. Из новых сообщений там были только четыре рассылки, поэтому он принялся лихорадочно сортировать кучу вещей, которую он только что сотворил. Он быстро принял душ, зашвырнул всю одежду, которую привез из командировки, в стиральную машину и понесся в супермаркет за продуктами. Вернулся – и снова удалил рассылки. Письма, которые предстояло переводить, были знакомы, поэтому, пока варился рис, он приступил к первому. Это было несложно, профессор Шаттен совершенно не пытался казаться умней, ограничивался простыми предложениями и вообще был в полном восторге от господина доктора Ковалевского и русских коллег. Алеша чувствовал себя странно польщенным, как будто это он, а не они, стоял в операционной, принимал участие в дискуссиях и обсуждал свои дурацкие мясницкие сердечные темы с местными врачами. Он счастливо улыбался и рьяно переводил очередное предложение, в котором в очередной раз говорилось, как профессор был доволен. Буквально на пару минут он отвлекся, чтобы наложить себе рис и как следует сдобрить его соевым соусом, и дальше, за перевод. Рис остывал, время от времени Алеша вспоминал про него и продолжал азартно печатать. Он был в таком азарте, что не сразу сообразил, что звонит телефон.

- Алекс, ты аршлох! – без предисловия начал Марик. – Вообще ничего, что я тебе уже который раз звоню?!

- Да? – рассеянно отозвался Алеша, заканчивая письмо. – И чего я, а не ты?

- Потому что когда ты мне звонишь, я отвечаю. Verstehst (1)?

 Алеша закрыл документ и подумал, что начинать второе письмо явно не стоит. Холодный рис горчил от соуса, сам был безвкусным, Алеша вяло жевал его и ждал, когда Марик перейдет к цели своего звонка.

- В общем так, я сейчас выезжаю, заезжаю за тобой, мы едем за картошкой, брокколи и Sauerkraut и едем жрать настоящие тюрингские колбаски. Тоби их из самого Эрфурта пёр. Как раз к тому времени он уже должен будет первую партию пожарить.

- А что, их будет несколько?! – Алеша выпрямился и вытаращил глаза.

- Этот пень друзей позвал! – самодовольно возмутился Марик. - Типа выходной и много настоящих колбасок, и раз мы все равно грилим, то почему не погрилить на всех? Это хорошо, что он шефа не позвал, а то бы еще и его кормить надо было. В общем, собирайся.

 Алеша откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Марик возмущался по поводу обилия пива и байков, хвастался, что он лично прокатился на настоящем чоппере, уныло заявил, что легкие спортивные байки нравятся ему куда больше, а этот олень был создан для того, чтобы дискриминировать субтильных метросексуалов в угоду брутальным мужикам (тут в его голос прорвалось безудержное кокетство), и много чего еще. Алеша отложил телефон, включил громкую связь и открыл новостной сайт.

- Что в мире происходит? – беспечно поинтересовался Марик.

- В смысле? – осторожно спросил Алеша.

- В прямом. Ты опять по интернету тягаешься, когда я тебе что-то рассказываю. Шерер, ты должен ценить мою кротость.

- Я ценю, - после паузы отозвался Алеша. – С меня что требуется?

- Красивые труселя, - ликующе посоветовал Марик.

- Придурок! И что мне с ними делать? – Алеша хотел рассердиться, но вместо этого засмеялся.

- Снимать! Шерер, кончай из себя монашку строить, собирайся давай! «Кончай мыться, еду».

Алеша услышал короткие гудки, досчитал до четырех, послушал тишину, посмеялся и пошел одеваться.

 Марик приехал быстрей, чем Алеша рассчитывал, но не так скоро, как подсказывал ему опыт. Он позвонил снизу, возмутился, что Алекс не ждет его внизу, потребовал, чтобы тот немедленно спускался, и отключился. Алеша подумал было оскорбиться, но решил, что в таком случае Марик просочится наверх и испортит ему жизнь в его собственной квартире, что было несомненно куда менее желательно. Поэтому он натянул пальто и побрел вниз.

Марик восседал за рулем черного «Амарока» с характерно самодовольным видом в натянутой по самые брови вязаной шапке. Алеша отлично помнил это выражение лица: именно так Марик выглядел, когда ему удавалась очередная провокация.

- Откуда машина? – с уважением поинтересовался Алеша, устраиваясь на пассажирском сиденье и оглядываясь.

- От Тоби, вестимо, - тут же отозвался Марик. Алеша склонил голову набок и подозрительно посмотрел на него.

- Марик, ты ведешь нехарактерно интеллектуальные беседы, - с отчетливым подозрением в голосе произнес Алеша. – Что за елы-палы?

Марик вздернул нос и завел машину.

- Надо же хоть чем-то заниматься, - наконец угрюмо признался он, глядя в боковое стекло.

- Даже так? – глухо сказал Алеша. – Все так плохо?

Марик вздохнул и промолчал. Алеша уставился в лобовое стекло, а затем закрыл глаза.

- Он вечно где-нибудь носится. Geschäftsführer, чтоб ему, - хмуро отозвался Марик.

- Даже так?

- Он шпедиционами (3) всякими занимается. Людей толковых нет, вот и мотается сам. А я, блин, сижу дома и жду. Пенелоп, блин, - надулся Марик. У Алеши совершенно невежливо отвисла челюсть.

- Кто?

- Пенелоп. Ну этот, который того чувака ждал. Только там баба была.

- Какого чувака?!

- Да ладно тебе! Как будто ты не знаешь, - поморщился Марик.

- Я знаю, только откуда это знаешь ты? – развеселился Алеша.

- Так я и говорю, сижу дома. Тоби из шпедициона жду. Листаю там, всякое. А у него много всякого. Вот, просвещаюсь. – Марик сбросил газ посмотрел на супермаркет, мимо которого они проезжали, и сказал: - Пойдет. 

Он заехал на парковку и остановился.

- Так, пошли.

- Да я и здесь посижу, мне не в лом.

- Шерер, я один страдать не намерен. Выпихивай свою тощую задницу и пошли. Давай-давай.

Марик помахал рукой в воздухе, мол, выметайся, и выпрыгнул сам. Поправив шапку, натянув ее поосновательней на уши, он оценил свое отражение в зеркале, поморщился и выглянул из-за машины. Алеша наблюдал за ним, вытянув шею и округлив глаза от изумления. Марик втянул голову в плечи, грозно зыркнул на Алешу и пошел за тележкой, срываясь через пару метров на трусцу.

- Так с волосами правда? – жизнерадостно спросил Алеша, поджидая его у входа, но ответом ему было молчание и гневное сопение. Алеше стало жалко мешка с картофелем, который Марик швырнул в тележку. Рядом шлепнулась брокколи, брюссельская капуста, квашеная капуста, и Марик яростно потолкал тележку к кассам. – ты же радовался, что лысым будешь. Марик, - осторожно позвал Алеша, но ответом ему было энергичное фырканье, и Алеша снова имел счастье лицезреть профиль Марика. Алеша потянулся и бросил в тележку сникерс. Марик покосился на него и бросил второй.

Алеша направился к выходу, но Марик затормозил у булочной, внимательно изучая меню напитков.

- Filterkaffe или капуччино? – вопросил он.

- Да, - игриво отозвался Алеша. Марик подозрительно посмотрел на него.

– Шерер, тебе обломится, - предупреждающе буркнул он, делая шаг в сторону от Алеши. Тот закатил глаза.

- Слушай, Пенелоп, в каких краях осталось твое чувство юмора? – нормальным голосом спросил Алеша. – То ты готов всем вложить в уши, что их снимает скрытая камера, то ты отказываешься понимать примитивные шутки. Эх, Тальбах, Тальбах!

 Алеша тяжело вздохнул и отошел в сторону. Повернувшись спиной к Марику, он достал смартфон и проверил почту. Писем не было, только рассылки. Пока не было, утешил себя Алеша, проверяя папку со спамом.

- Алекс, а кто тебе должен написать? – интимно промурлыкал на ухо Марат. Алеша вздрогнул, резко убрал телефон из его поля зрения и отклонился от всевидящего ока. Марат прищурился. – Вот значит как? – елейным голосом произнес Марик. – Как меня игнорить, так пожалуйста? А как сам – так в спаме Liebesbriefe (4) ищешь? Нашел?

- Купил? – хладнокровно поинтересовался Алеша, прищурившись, попутно пытаясь незаметно вытереть вспотевшие ладони. Марик поднял руки с двумя стаканчиками.

- Возьми, - сказал он, передавая их Алеше, и взялся за тележку. – Так кто тебе должен написать? – небрежно поинтересовался Марик.

- Никто, - холодно отозвался Алеша.

- А чего ты тогда почту проверяешь? – неподдельно удивился Марик.

- Потому что могут.

- Ага, твоя Хартманша, - поморщился Марик.

- Ты лучше скажи, почему ты в шапке. – Алеша решил сменить тему в надежде на легкомыслие Марика – авось тот забудет. 

- А почему я не должен быть в шапке? – агрессивно спросил Марик, втягивая голову в плечи и недовольно косясь на Алешу.

- Снова здорово. Тебе нравится быть лысым, но ты ходишь в шапке? – ухмыльнулся Алеша. В ответ Марик промычал что-то невразумительное и начал значительно энергичнее, чем необходимо, складывать покупки в коробку. Алеша стоял рядом, держа стаканчики, и думал, стоит ли еще подразнить его, или уже хватит. Он уселся в машину, пристроил кофе и посмотрел на Марика, быстрым шагом подходившего к машине от навеса с тележками. Увидев пристальный взгляд и ехидную улыбку Алеши, он очень откровенно надулся.

- Ничего смешного! – возмутился Марик, садясь на свое место. – Ты черствый чурбан, Шерер!

Алеше хотелось поиздеваться над скороговоркой на букву «Ч», которую только что непроизвольно изобрел Марик, предложить еще пару, да вообще – просто подтрунить над ним; им овладело какое-то отчаянное и немного истеричное веселье, и он попытался перестать глупо улыбаться, но его губы судорожно подрагивали и никак не хотели расслабляться.

- А ты не хочешь объяснить, почему я черствый чурбан? – кротко поинтересовался Алеша, взяв себя в руки.

- Смеяться не будешь? – покосился на него Марик, вцепившись в руль. Алеша скупо мотнул головой, сурово сжав губы. – Точно не будешь? – жалобно спросил Марик, пригибая голову. – Точно?

Алеша торжественно кивнул головой и многозначительно прищурил глаза. Марик вздохнул. Огляделся. Свидетелей не было.

- Смотри, ты обещал, - грозно предупредил он. Алеша напрягся. Марик стянул шапку и зажмурил глаза. Алеша ждал чего угодно. Вот чего угодно, но он ждал хотя бы чего-нибудь.

- И что? – недоуменно спросил он. Марик посмотрел на него круглыми глазами. На его лице явственно сменились недоумение, осознание невежества Алеши и обида. Он поджал нижнюю губу и завел машину. – Не, Марик, правда, а чему я должен удивиться?

- Я рыжий! – вознегодовал Марик. – Понимаешь, рыжий!

- И что? - осторожно спросил Алеша.

- Шерер, если бы ты не был русоволосым, я бы решил, что ты блондин. Я – ры-жий!

- Да я в курсе, вообще-то, - пожал плечами Алеша и потянулся за стаканчиком.

- Откуда? – Марик резко затормозил и повернулся к нему.

- Депиляцию надо делать тщательней, - недовольно буркнул Алеша, оглядывая выплеснувшийся из отверстия в крышечке кофе. – И тормозить плавней.

- Да, точно, - без малейшего раскаяния отозвался Марик, выруливая на улицу.

- Слушай, если тебе так не нравится быть рыжим, чего ты не покрасишься? – сделав глоток, вяло поинтересовался   Алеша, осмотрев прическу Марика еще раз. Тот в ответ невнятно буркнул и отвернулся. При этом его уши начали медленно краснеть. Алеша засопел, заухмылялся, а потом широко улыбнулся. – Только не говори, что То-оби нравится.

Марик пригнул к рулю голову с пылающими ушами. Алеша веселился, Марик молча вел машину, время от времени посапывая и гневно фыркая. Замечательный у его волос был цвет, радикально-медный, и волосы упрямо завивались в мелкие кудряшки. Кто бы мог подумать – Алеша отлично помнил, что у Марика всегда были прямые, в крайнем случае слегка вьющиеся волосы самых разнообразных цветов, но никогда рыжего. Чисто теоретически он представлял, сколько трудов нужно угрохать на выпрямление волос. Чисто практически задумывался, не лучше ли оставить все так, как есть.

 Припарковавшись перед домом, Марик отогнул козырек и посмотрел на себя в зеркало.

- Слушай, это правда не страшно? – покосился он на Алешу. Тот приподнял брови и пожал плечами.

- Марик, какая тебе разница? Ты все равно видишь это только в зеркале. И Тоби нравится, - саркастично добавил Алеша и выгнул бровь. – А домик хорош. А ты гараж покрасил в синий цвет?

- Ага, - беспечно отозвался Марик.

- И что сказал Тоби? – заинтересовался Алеша.

- Порадовался, что это был не красный, - отмахнулся Марик, натягивая шапку. – Выкидывай свои кости, пойдем знакомиться. Тебе блондины или брюнеты нравятся?

Брюнеты. Алеша готов был повторять это бесконечное количество раз. Брюнеты с шелковистыми волосами, с забавной макушкой и выразительными пальцами. Он осматривал машины с многозначительным видом.

- Марик, в тебе начал вырабатываться эстроген? – невинно поинтересовался Алеша. Марик постоял, подумал, порассматривал небо, а затем, очевидно, вспомнив значение слова, угрожающе вытянул шею и сжал кулаки.

- Шерер, тебе настолько не нравится твой нос? – прошипел он.

- Странно, а ведешь ты себя, как неудачно замужняя тетка. Вот уже и сватать начал. Можно я сам как-нибудь разберусь со своей личной жизнью?

- А у тебя она есть? – тут же оживился Марик, подскочил поближе и начал заглядывать Алеше в лицо. – Алекс, ну давай, колись! Кто он? Это из той делегации? Надеюсь, не простой рядовой врач, а хотя бы Chefarzt? Или ты изменял медицине Райнланд-Пфальца?

- Ага, с его же футбольной командой, - огрызнулся Алеша. – Ты собираешься брать Korb?

- Там же еще Сименс есть, филиал. – Глубокомысленно выдал Марик, берясь за ручки коробки. – Только они там все зажравшиеся Wessies (5), хотя по сути нет ничего лучше хорошего выстоявшегося Ossie (6). Поэтому я тебе еще раз говорю, у Тоби столько разных друзей, оказывается!

 Алеша хмыкнул и приготовился к встрече с Тобиасом. Он был готов к худшему, а судя по паре чопперов, стоявших на площадке перед домом, это должен быть огромный мужик с кучей татуировок, длинными волосами, усами, бородой и пивным брюхом.

 Пивное брюхо имелось в наличии. Равно как и пышные усы, клетчатая рубашка и бледно-голубые «истинно арийские» глаза. А еще в наличии имелись черные с проседью волосы, живой взгляд в прищуренных глазах и добродушная усмешка. Алеша приготовился к жесткому рукопожатию и почти не крякнул от силы, с которой Тобиас его поприветствовал. А ладони у него были шершавые и мозолистые. Тобиас был широким, но невысоким, татуировки имелись, но в каких-то слишком умеренных количествах, по крайней мере, Алеша ни одной не увидел, а в правом ухе красовалась приметная серьга, которую он подергивал, когда начинал хаять родное правительство. Тогда его брови сурово кустились у переносицы, полная нижняя губа выпячивалась вперед, а Марик начинал сонно помаргивать, позевывать и клониться в сторону Алешиного плеча.

 Тобиас основательно сжал Алешину руку, сказал, что ему очень приятно наконец познакомиться с другом Марата, о котором ему все уши промаслили, похлопал по плечу и поинтересовался, какое пиво Алеша пьет. Марик вернулся из кухни и тут же встрял в разговор, вытягивая шею и поворачивая к Тобиасу лицо с возмущенно переломанными посередине бровями и выпаливая по-русски:

- Тоби, ну какое пиво! Я коктейль буду делать! А ты иди жуй свою колбасу!

- Темное, - невозмутимо сказал Алеша Тобиасу. Тот кивнул головой и пошел на задний двор. Марат упер руки в боки и сердито посмотрел на Алешу.

- Но коктейль ты все-таки выпьешь.

- А может ну его? Это же перевод продукта. Сначала доставать бутылки, мешать, исходить слюной, а ну как не задастся, и ты чего-нибудь перельешь? А так взял бутылку – и доволен. Давай как-нибудь потом. Да и неприлично. Они все с пивом, а мы с тобой как убогие метросексуалы с коктейлями. Давай, пошли.

Алеша дернул Марика и указал головой в ту сторону, куда только что ушел Тобиас. Марик погонял губы вправо-влево, подумал, подозрительно посмотрел на Алешу и кивнул головой.

- Ладно, потом как-нибудь, - бодро сказал Марик, успокаиваясь, и потянул его на задний двор.

 Алеша попытался удивиться, когда отметил, что Марик не шевелится переходить на немецкий, а потом спросил и почти не удивился ответу. Из четверых людей – Тобиаса и троих его друзей – по-русски на очень приличном уровне говорили четверо и четверо же охотно им пользовались. Найти человека из бывшей ГДР, не понимающего русский на очень приличном уровне вообще проблема, но иногда задача усложняется некоторыми социальными обстоятельствами. Например, двое в свое время учились в вузе в Москве, один – в Ленинграде, Тобиас был кадровым офицером и очень много общался с советскими военными. Предубеждений против русских у них не было, уважения хватало, и двое из них могли похвастаться давними деловыми отношениями с русскими. Алеше и Марику они отвечали на немецком языке, иногда вставляя русские предложения, полупрезрительно отзывались о Wessies и с огромным удовольствием ругали их и рассказывали анекдоты о тупых баварцах, хаяли их модные тенденции, а попутно министров – чужих, своих и федеральных и премьер-министров, канцлера, сплетничали о президенте (двое из них знали его лично) и с пылающими глазами обсуждали машины. Алеша интересовался немногим из перечисленного, время от времени вставлял реплики о традиционных и почти стереотипических различиях между севером и югом, которые с энтузиазмом подхватывались очень и очень неглупыми и начитанными людьми и служили отправной точкой для страстного обмена мнениями и нового витка критики немецкой политики, с куда большим азартом дискутировал о внутренних делах России, что гостей Тобиаса интересовало не меньше, если не больше, чем своя родная политика, и периодически отлучался, чтобы проверить почту в очередной раз. А потом стоял, глядел на экран смартфона и успокаивал бешеный пульс.

 Алеша в тысячный раз проверял почту, удаляя гору спама и постепенно отчаиваясь. Марик положил подбородок ему на плечо и елейным голосом поинтересовался:

- А кто тебе написать должен?

- Не твое дело!  -огрызнулся Алеша, убирая аппарат и отходя от Марика.

Марик привалился плечом к стене, скрестил ноги и вздернул бровь.

- Алекс, ты гад, ты в курсе? Я же тебе все рассказываю, вот просто все как на духу. А ты?

Он поджал губы и посмотрел на Алешу прищуренными глазами.

- Я не говорю о том, что ты дерганый такой. Как будто тебя в связях с Талибаном заподозрили. Что за мухи тебя покусали? Или я больше тебе не друг? – печально вопросил Марик и с байронической тоской посмотрел на стену. Затем он скосил на Алешу, раздраженно глядевшего на его шутовство, и нормальным голосом приказал: - Колись давай.

- А не пошел бы ты? – разозлился Алеша и попытался пройти мимо Марика, но оказался в ловушке.

Марик стал на его пути с решительным видом.

- Так, мы идем пить коктейли. Пошли, - велел он и с самодовольно довольно задранным носом пошел на кухню. Алеша закатил глаза. – Шерер, или ты идешь за мной, или я говорю Хайно, что ты в него втрескался с первого взгляда, - бросил Марик через плечо.

Алеша в немой мольбе возвел глаза к потолку и потянулся следом.

Марик поставил бокал перед Алешей, плюхнул туда оливку и вкинул лед.

- Прошу, - торжественно провозгласил он. – Вроде не фигня. Ладно, давай рассказывай, кто тебя за яйца ухватил.

Алеша открыл рот, чтобы сказать, что Марик полный осел, закрыл его, пригубил мартини, отставил бокал и признался:

- Да никто.

- Что, подержал и отпустил, да еще и коленкой наподдал? – понимающе сказал Марик. – В курсе. Бывает неприятно. И чего ты от него мейл ждешь?

Алеша посмотрел на него широко открытыми и безнадежно поблескивавшими глазами.

- Я не жду, - после тяжелой паузы признался он. – Я просто хочу, чтобы хотя бы что-то пришло. Надеюсь.

Марик сел боком к Алеше и покосился на него.

- Буркхарт, я так понимаю, тебе совсем не понравился, - обреченно сказал Марик. – Жаль, классный мужик. И чоппер у него классный. Управляет верфью, между прочим. А тот мужик, он хоть нормальный? – снова оживился он, поворачиваясь к нему. - Не зануда, как Томас?

Алеша подпер рукой голову.

- Марик, ну что бы ты еще вспомнил?

- Ну а что? Не, хотя он, конечно, зануда, но ты от него удрал не из-за этого.

Марик потянулся за бутылкой, поставил ее, озабоченно посмотрел на Алешин бокал и вознегодовал:

- Давай-давай, выпивай! Пей быстрей!

Алеша послушно выпил остатки и съел оливку. Марик плеснул туда каплю мартини и долил почти до краев джином.

- Так он хоть нормальный? Чисто внешне, - отпив пойла и забросив оливку, сосредоточенно спросил Марик.

Алеша подумал и открыл сайт больницы, из которой была делегация. Фотография Льва была на сайте тоже, и Алеша поразглядывав ее, удивился в который раз, как он непохож, как он старше, суше, высокомернее на снимке. Марик издал невнятный, но очень красноречивый возглас негодования и выхватил смартфон.

- Который? – прагматично спросил он, жуя очередную оливку. – Ковалевский? К.м.н. – что за ужас?

- Dr. med. Ну, по крайней мере, приблизительно, – лениво отозвался Алеша, сделав основательный глоток.

- А нормально они написать не могли? – поморщился Марик.

- Ага, по-немецки, на русском сайте, - ехидно произнес Алеша.

- А что? –пожал плечами Марик. – Зато всем понятно. – Марик поразглядывал фотографию. – Хорош, - одобрительно признал он наконец. – Кровать выдержала?

- Не твое дело! – тут же ощетинился Алеша и выдернул смартфон из его рук. Марик откинулся на спинку стула и с вежливым недоумением оглядел его.

- Шерер, да ты способен на чувства! – торжественно вытаращил он глаза. – Кто бы мог подумать? И что ты собираешься делать? Переезжать в Россию?

- Не пошел бы ты, Тальбах? – угрюмо буркнул Алеша, выглядывая исподлобья. – Отстань, окей?

- Понятно, - знающе протянул Марат и налил еще джина. Подумав, он плюхнул еще льда. – И как можно пить эту гадость?

- Вермута подлей, - огрызнулся Алеша.

- Не отвлекайся. Так что ты собираешься делать по этому поводу? Страдать, рвать свои кудри, плевать в потолок? Ты хотя бы собирался напомнить о себе? Или зашился под крышей и не отсвечиваешь? Он вообще-то и забыть тебя может. – Марат вздернул бровь и посмотрел на него пьяно поблескивавшими глазами. – Или глубоко-глубоко в том месте, где у нормальных людей сердце, ты даже рад, что он там и не дергает тебя, а ты здесь, и тебя никто не дергает? Трус ты.

Алеша подпер рукой голову, не очень уверенно державшуюся на шее.

- А вдруг если мы съедемся, все кончится на второй неделе? – риторически вопросил он и скосил глаза на Тобиаса, энергично вошедшего на кухню.

- Нашел друга по бутылке? – с ласковым упреком сказал он и открыл себе пива. Марик посмотрел на него и снова повернулся к Алеше.

- Зато ты будешь знать, что сделал это.

 Алеша повторял себе эти слова, засыпая в гостевой комнате. Утром он долго таращился в потолок, который тоже был скошенным, но как-то слишком отвесно. И балок не было. Затем он вспомнил, что они с Мариком вроде пытались допить мартини, не преуспели и разбрелись по разным комнатам. В почте была пара писем от знакомых, куча спама и ничего больше. Он уткнулся в подушку, которая пахла стиральным порошком, собрался с силами и встал. Марик бодро переругивался с Тобиасом, который решительно настаивал на том, чтобы поджарить еще колбасок, и упорно пытался ему помочь, от чего Тобиас очень усердно отказывался. Алеша был воспринят как личный спаситель, ему была сделана яичница, и Марик переключился на него, пытаясь объяснить, что есть яйца вредно, а жареные – так и вообще приговор. Алеша порекомендовал ему читать поменьше советских газет за завтраком и принялся за завтрак. Марик задумался, убежал, вернулся с планшеткой и сунул ее под нос Алеше.

- Оно? – торжественно спросил он и гордо откинул голову. – Вот возьму и прочитаю.

Тобиас ухмыльнулся и подмигнул Алеше. Тот расплылся в улыбке.

 Письмо переводилось легко. Алеша снова переживал тот день, механически набирая текст. Он хотел обрести повод – солидный повод дать о себе знать и провернуть маленькую хитрость: отослать письмо с личного адреса. Закончив, он отправил переводы и попытался отвлечься, полазив по сайтам. Но как-то не получалось заняться чем-то посторонним и перестать проверять почту каждые пять минут. Надежда снова истончалась. Утром понедельника он, проснувшись, сразу же схватился за смартфон. Мейла, который он хотел бы получить, не было. Алеша собирался на работу, пытаясь сконцентрироваться на рутинных делах, и заставлял себя не лезть в почту лишний раз, не проверять, не надеяться.

Госпожа Хартман восседала на своем месте. Она осмотрела Алешу и приподняла брови.

- Выжил? – флегматично поинтересовалась она. – Зайди к шефу.

Шеф радостно поздоровался с Алешей, позволил ему прочитать письма заведующих клиниками и заведующего отделением, очень высоко оценивавших... и остальное бла-бла, поставил его в известность, что Алеша будет сопровождать его на промышленной ярмарке в Ганновере, поинтересовался, слишком ли сложно было, удовлетворился скупым кивком натянуто улыбавшегося Алеши и отпустил восвояси.

 Алеша посидел на месте, оформил сверхурочные, механически прикинул, сколько еще ему осталось до своего личного Scirocco, попытался порадоваться и не смог.

- Что-то ты сильно высох за этот месяц, - внимательно оглядывая его, сказала Наталия. Алеша покосился и промолчал. – Надеюсь, ты не наделал глупостей, Шерер, - внезапно сказала она.  – Шесть тысяч верст простым плевком не переплюнуть. Хорошо провел время – хорошо, но это уже прошлое. – Она помолчала. Молчал и Алеша, опустив голову. – Держись, мальчик, - неожиданно сочувствующим тоном произнесла Наталия. – Такие вещи за пару месяцев на нет сходят. А врачи во все времена циниками были.

 Алеша скосил на нее глаза. Наталия посмотрела на него, ободряюще улыбнулась и повернулась к монитору. Алеша еще раз проверил почту. На служебный адрес пришло письмо с благодарностью за оперативно выполненный перевод. Алеша перечитал его: две строчки и сухие слова, некоторые даже сокращенные. Пара месяцев закончится в мае. А в июне у него уже может быть Scirocco. Алеша закрыл глаза и сжал веки.