Эксперименты с доверием

Мерцалов привез Лешку в свой любимый ресторан - крошечный, всего на несколько столиков, но с отличной кухней и неплохим крымским вином. Тот находился совсем недалеко от офиса и время от времени он там ужинал, и даже пару раз встречался с деловыми партнерами. Так что для постоянного клиента столик вечером в пятницу нашелся почти мгновенно. Есть совершенно не хотелось. Он заказал себе вина и какой-то салат и с удовольствием наблюдал за мальчишкой, который удивительно спокойно и уверенно для такого пафосного местечка сделал заказ и сейчас едва ли не с урчанием поглощал горку чего-то хрустящего и весьма аппетитно пахнущего, принесенного в качестве закуски.

- Вино будете, Переверзев? – поинтересовался он, когда мальчишка утолил первый голод и потянулся за бокалом с водой.

- Нет, спасибо, - тот с жадностью сделал пару глотков и снова уткнулся в тарелку. Несмотря на явный голод, ел он аккуратно, с ножом и вилкой управлялся ловко и ни сколько не тушевался перед обилием столовых приборов, выложенных перед ним.

«Воспитанный мальчик из хорошей семьи», - думал Мерцалов, глядя на Лешку, которому только что принесли рыбу. – «Что же мне с тобой делать, а?»

Лешка, лишь прикончив половину лежащего перед ним стейка, нашел в себе силы немного притормозить. Гипомерц вяло ковырялся в своей тарелке, время от времени непонятно поглядывая на него. Бокал перед ним был почти полон. 

- Вы же за рулем, - не удержался Лешка.

- Я помню, - кивнул Гипомерц. – Вкусно?

- Да, - улыбнулся Лешка. – Спасибо, а то у меня дома хоть шаром покати, и ни одного приличного магазина поблизости.

- Пустяки, - как-то криво улыбнулся Гипомерц, - будем считать это извинением с моей стороны.

Лешка не донес до рта вилку и, медленно опустив руку, поднял глаза на Гипомерца.

- Насколько я знаю Шатохина – а знаю я его весьма и весьма неплохо – вам сегодня, Переверзев, пришлось несладко, - Гипомерц в упор смотрел на растерянного Лешку. -  И все потому, что я не предоставил вам всей необходимой информации. А ведь я видел генерального около часа назад. И он ни слова не сказал мне о том, что я плохо справляюсь со своими обязанностями. Из чего я делаю вывод, что вы, мой юный друг, взяли всю вину на себя, ни словом не заикнувшись Шатохину о причинах своей некомпетентности. 

Мерцалов наконец отвел глаза и Лешка тихонько выдохнул, только сейчас осознав, что не дышал последние несколько секунд.

Гипомерц какое-то время молчал, отвернувшись к окну. Лешка, искоса поглядывая на него, не мог отделаться от ощущения, что он о чем-то напряженно думает.  Наконец, будто что-то решив для себя, тот снова заговорил, продолжая глядеть в темное оконное стекло, в котором отражался их столик.

- Я нормальный человек, Переверзев, и крайне не люблю быть кому-то обязанным. Еще больше не люблю ощущать себя сволочью и негодяем. Хотя, надо признаться, частенько веду себя соответствующим образом, - он все так же криво усмехнулся. -  И тут появляетесь вы. Такой тихий, воспитанный, умный, исполнительный мальчик, - Лешка дернулся и возмущенно вспыхнул, и Гипомерц, так и не повернув головы в его сторону, поднял руку, призывая к молчанию. – Появляетесь вы, - с нажимом повторил он, - и вот уже я ваш должник и, более того, последние несколько недель чувствую себя самым настоящим мерзавцем, - Гипомерц повернул голову и, глядя прямо Лешке в глаза, закончил: - Вы полагаете это нормально, Переверзев? 

- Я не специально, - не думая, выдохнул Лешка и едва не застонал от собственной глупости:

«Бля, да что с тобой такое? Что за детский сад?»

- Да, конечно, - Гипомерц снова не глядел на него. – Вопрос в другом: как вы считаете, Переверзев, у меня есть шанс когда-нибудь почувствовать себя в вашем обществе комфортно? Не плохим руководителем и не зарвавшимся гостем, а просто хорошим знакомым? Вы не знаете, Переверзев, кем может приходиться мужчина средних лет молодому человеку, вроде вас? – без улыбки закончил он.

Лешка положил на тарелку вилку, и она глухо звякнула о тонкий фарфор. Есть как-то резко расхотелось.

«Это что сейчас было?» - он глядел на бокал с недопитой минералкой и мечтал оказаться в собственной квартире, подальше от замолчавшего Мерцалова. – «Он… извиняется что ли? Гипомерц?..»

Это было так неправдоподобно. 

Это же Гипомерц. Он, Лешка, и Гипомерц. Гипомерц не извиняется. Он берет и не спрашивает, можно ли. И делает, что хочет, и получает свою долю кайфа, не взирая ни на что, и уж точно не на него, Лешку. И это он, Гипомерц, сидит сейчас перед ним и говорит все эти невозможные, фантастические слова. И ждет ответа, и, кажется, даже с нетерпением. Лешка чувствовал, как с каждой секундой, с каждым ударом сердца, распускается в груди тот тугой узел, в который завязал он сам себя тогда, на кухне, упираясь спиной в ножку стола и глядя на начищенные Мерцаловские ботинки. 

«Ты ведь этого хотел?» - стучало в висках. – «Давай, скажи ему. Сейчас. У тебя не будет другого шанса. Это же Гипомерц. Он второй раз сам не скажет и тебе не предложит».

Он не успел. Гипомерц рывком отодвинул стул и встал. 

- Мне кажется, вы закончили, Перверзев? – сухо поинтересовался он. – Пойдемте, я вас довезу. 

Лешка промаялся все пять минут, что Гипомерц вез его по пустынным ночным улицам домой. Он сто раз открывал рот, чтобы начать разговор, но стоило повернуть голову и взглянуть на Гипомерца - со сжатыми губами, не отрывающего глаз от дороги, как слова застревали в горле. Ощущение, что он проебал свой единственный шанс накрывало с головой. Гипомерц, сидящий так близко – только руку протяни – был снова неприступен, как золотой запас Центробанка.

Громадное мерцаловское чудовище мягко притормозило у Лешкиного подъезда. Время вышло. Надо было вылезать, так и не сказав главного. Лешка сидел, уставившись на собственные руки, сжимавшие папку с бумагами, и ждал непонятно чего.

- Тебе пора, - холодно произнес Мерцалов где-то сбоку. – Уже поздно.

Лешка зашарил в темноте и, еле-еле отыскав ручку, открыл дверь. Мельком глянув на Мерцалова, он увидел, что тот нетерпеливо постукивает по рулю ладонью, и никак не реагирует на его возню. Внезапно стало все равно. Спокойно. Лешка неловко вывалился из машины и обернулся к Гипомерцу.

- Моя бабка говорит, что шанс есть всегда, - тихо произнес он, глядя, как замерли ладони на кожаной обмотке руля. – Я ей долго не верил, а теперь вижу, что она права. И еще, - Лешка сделал шаг назад и увидел, как Гипомерц качнулся вслед за ним, то ли в попытке разглядеть в темноте его лицо, то ли стараясь не пропустить ни слова, - я не был бы так категоричен в выводах. Я все понимаю, - горло сжалось, и он почувствовал, что с разговорами пора заканчивать. – Я вас не виню, - почти прошептал он и, торопливо захлопнув дверь, рванул к подъезду.  

Лешка подхватился с постели чуть свет. Был он на удивление бодр и свеж и с энтузиазмом перемыл гору посуды, киснувшую в мойке еще со Светочкиного отъезда. Потом огляделся и еще минут пятнадцать ползал по квартире с пылесосом. Насвистывая что-то легкомысленное, сунул в стиралку белье и вымыл плиту на кухне. После чего удовлетворенно оглядел сияющую и кажется даже хрустящую непривычной чистотой квартиру и полез в душ, между делом прикидывая, с чего начать. 

Это был его пунктик, появившийся непонятно откуда. Для нормальной и плодотворной работы в доме должно быть чисто. Ни тебе грязной посуды, ни фантиков возле дивана. Вот тогда работалось легко и с удовольствием. Эта его черта была предметом восхищения матери и ехидных бабкиных шпилек. Бабка уверяла домашних, что истинного хирурга за версту видно, иначе откуда такое маниакальное стремление наводить стерильную чистоту на своем рабочем месте? Лешка в ответ на это лишь фыркал и отмахивался, что не мешало ему всякий раз перед началом очередного курсовика брать в руки швабру  и тряпку.

Быстренько соорудив нехитрый завтрак из остатков того, что нашлось в холодильнике, он засел в кабинете, где на огромном, еще дедовом, столе уже дожидались ноут и вчерашняя мерцаловская папка с бумагами. 

Он работал, не отрываясь, несколько часов, и в чувство его привел нетерпеливый, протяжный звонок в дверь. Лешка рассеянно поднял голову. Звонок повторился. Он с сожалением посмотрел на экран и поплелся открывать, раздраженно прикидывая, кого принесло в такую рань. Это оказалась бабка. В роскошном, тонкой шерсти, пальто и в шляпке, она вплыла в прихожую, поцеловала Лешку и, взъерошив его порядком отросшие лохмы затянутой в тонкую перчатку ручкой, внимательно оглядела с ног до головы:

- Да ты никак спишь еще, дружок? – насмешливо пропела она. – Нехорошо, солнце уже высоко.

- Как высоко? – всполошился Лешка, будто и правда продрых все это время.

- Ну как же, - бабка уже не смотрела на него, что-то выискивая на книжных полках. – Уже час почти, я домой с кафедры возвращаюсь, - она присела у книжного шкафа, роясь на нижних полках, - дай, думаю, забегу на минуточку, заберу своих французов. Кстати, извини, что без звонка, - она выпрямилась и пошагала в кабинет. – Ты не видел моих энциклопедистов? – поинтересовалась она уже из-за двери кабинета. 

Лешка пригладил пятерней торчащую дыбом челку и отправился следом за неугомонной бабкой.

Потрясающая женщина. Впереди выходные и она, как видно, решила занять себя «легким» чтением.

- Тебе кого? – спросил он, распахивая дверцу крайнего шкафа.

- Ты же знаешь, - хмыкнула бабка и тут же, загибая пальцы, перечислила: - Руссо «О воспитании»,  Монтескье и… хотя, - притормозила она, - на этом остановимся. Я лучше еще раз заеду.

Лешка достал несколько объемных томов и, сложив их в увесистую стопку, пристроил на край стола.

- Чаю? – вежливо поинтересовался он, с тоской прикидывая, что вот, полдня уже куда-то улетучились, а он еще почти ничего и не сделал.

- Нет, спасибо, - рассеяно ответила бабка. Лешка повнимательнее взглянул на нее. Она стояла возле стола, поглаживая корешки своих «французов», кусала накрашенные губы и явно готовилась что-то сказать.

- Я смотрю, ты один? – начала она издалека. Лешка едва не застонал. Зверски хотелось работать. 

- Ба, - он плюхнулся на потертый диван и снизу вверх заглянул ей в лицо. – У меня работа срочная, понимаешь? Мне к понедельнику успеть надо, вопрос жизни и смерти. Давай, ты сразу скажешь, что хотела или, если надо, я в понедельник приду, и мы обо всем поговорим, а?

Бабка расхохоталась.

- Ты невыносимый тип, Алексей, - она стукнула его по лбу сжатым кулачком, - весь в деда. Работа, работа и ничего, кроме работы, - пожаловалась она и взяла в руки книги. – Ладно, до понедельника, дружок. Пригласишь старушку на ужин?

- Конечно, ба, - широко улыбнулся Лешка, вскакивая с дивана. – Как насчет вина?

- У тебя осталось? – бабка перехватила расползающуюся стопку поудобнее.

- Обижаешь, - Лешка развел руками, - специально…

В прихожей прозвенел звонок.

- Да кого еще несет на мою голову?! – раздраженно взвыл Лешка. – Проходной двор, а не квартира. Извини ба, ты ж понимаешь, к тебе это не относится.

- Конечно, конечно, внучек, - усмехнулась та, - иди, открывай, я уже ухожу.

Лешка вихрем промчался через прихожую и распахнул дверь с твердым намереньем не тратить на визитера ни секунды своего времени. 

За дверью стоял Гипомерц. В джинсах, темном свитере «под горло» и с кучей увесистых пакетов, прижатых к груди.

Лешка окоченел, вцепившись в дверную ручку и позабыв все слова на свете. Гипомерц прищурился поверх пакета, дернул краем рта и молча зашел в полутемную прихожую.

- Держи, - он с видимым облегчением сгрузил на руки все еще примороженному Лешке свою поклажу, вдруг оказавшуюся жутко тяжелой. – На кухню их.

- Что это? - отмер Лешка, покрепче прижимая к себе шуршащий груз. 

- Тащи, тащи, - скомандовал Гипомерц и нагнулся с явным намереньем разуться. – Сам же говорил: ни одного приличного магазина поблизости.

Голова у Лешки пошла кругом. Без лишних слов он развернулся и рванул на кухню. Хотя бы пару минут одиночества. Просто чтобы осознать тот факт, что у него в прихожей разувается Гипомерц, который только что приволок ему кучу продуктов, говорит ему «ты» и, кажется, собирается остаться. 

«Там же бабка!» - Лешка с ужасом вцепился в упаковку молока, которую только что достал из пакета и прислушался. В прихожей было подозрительно тихо. Осторожно поставив на стол тихо булькнувшую коробку, он едва ли не на цыпочках подошел к двери и осторожно выглянул. 

«Картина маслом», - подумал он, глядя на Гипомерца, успевшего стянуть лишь один ботинок и бабку, картинно застывшую в дверях кабинета. – «Надо идти спасать», - обреченно решил он. Непонятно, правда, кого. Противники, безусловно, стоили друг друга.

 Как и всегда, когда дело касалось Гипомерца, он не успел. Тот пришел в себя гораздо быстрее. Он ловко и как-то незаметно стянул второй ботинок и, шагнув к бабке, негромко произнес:

- Позвольте представиться: Мерцалов Андрей Сергеевич, коллега вашего… - тут он впервые запнулся.

Софья Павловна царственным жестом приподняла руку для поцелуя, чем Мерцалов, к безмолвному Лешкиному восторгу немедленно воспользовался, и изрекла:

- Внука. Софья Павловна, бабка. Весьма приятно, наконец, познакомиться с вами, Андрей Сергеевич.

Мерцалов явно что-то услышал в ее фразе - что-то, что Лешка, с восторгом наблюдавший эту сцену, пропустил. Он замер на мгновение и внимательно взглянул на безмятежно улыбающуюся бабку. Та в ответ лишь невинно улыбнулась и продолжила, как ни в чем не бывало:

- Леша много рассказывал о вас и вашем новом проекте. Это из-за него, кстати, меня сейчас выпроваживают восвояси.

- Никто тебя не выпроваживает, - запротестовал Лешка, решивший, что пора бы ему уже и вмешаться. 

- Ладно, дружок, - бабка махнула в его сторону ручкой и поправила шелковый шарф на плече. – Я все понимаю: срочная работа, нежданные гости, опять же, - голос бабки сочился медом. Лешка осторожно взглянул на Гипомерца: к манере Софьи Павловны выражать свои мысли еще надо было привыкнуть. Но, кажется, все было в порядке. Гипомерц наблюдал за прихорашивающейся перед зеркалом бабкой с очевидным одобрением.

- Дружок, - повернулась Софья Павловна к Лешке, - принеси моих французов, будь добр.

Лешка быстренько смотался в кабинет, все-таки страшась надолго оставлять этих двоих наедине. Уж слишком непредсказуемы. Когда он приволок книги, Мерцалов уже осторожно пожимал затянутую в перчатку ручку и уверял благосклонно внимающую ему бабку, что лично проследит за тем, чтобы «мальчик поужинал». Лешка уже не знал, как развести эту парочку, страшась представить, до чего еще они могут договориться, продлись это все хоть пару минут. На счастье, у бабки зазвонил телефон. Она живо достала из сумочки «блекберри» и, резко сменив тон, отрывисто бросила в пищащую трубку:

- Коломеец, слушаю.

Трубка пищала, бабка слушала и хмурилась.

- Сергей Иванович, - перебила она собеседника буквально через минуту, - мы же договорились, в понедельник, на ученом совете, все решим.

Трубка взорвалась какофонией возмущенных звуков. Бабка, не отрываясь от телефона, открыла дверь и вышла на площадку, рассеянно кивнув им на прощание.

- Хорошо, - донесся до них ее раздраженный голос, - я сейчас скину вам на почту этот файл, дайте мне пять минут, чтобы дойти до машины.

Лешка, улыбаясь, закрыл за ней дверь. Гипомерц у него за спиной восхищенно присвистнул.

- Не свисти, - Лешка обернулся и пошел мимо него на кухню, - денег не будет.

- Заработаешь, - хмыкнул Гипомерц, идя следом, - какая у тебя бабка, Переверзев, потрясающая.

- Да, есть такое дело, - Лешка бездумно раскладывал продукты по полкам. – Ты зачем пришел? – наконец решился он и обернулся к вольно сидящему на стуле Гипомерцу.

- Работать, - развел тот руками, - у тебя же туева хуча работы, если я не ошибаюсь. Даже, вон, Софья Павловна в курсе. А ты что подумал?

Они проработали до вечера. Пару раз Гипомерц сгонял его с дедовского кресла и минут десять бегло просматривал на ноуте плоды Лешкиных усилий. После него текст пестрил подчеркиваниями, знаками вопроса и вставками всех цветов радуги. Еще минут двадцать они тратили на то, чтобы обсудить особо спорные моменты, и Лешка снова с головой нырял в ноут, напрочь забывая о Гипомерце, с комфортом устроившимся на диване с кипой бумаг и планшетом в руках. Один раз его бесцеремонно отволокли на кухню, приговаривая «ничего не поделаешь, Переверзев, я обещал Софье Павловне следить, чтобы ты полноценно и вовремя питался», и он безропотно выпил кружку чая и сжевал какой-то бутерброд, напряженно наблюдая за сидящим напротив Гипомерцем с Лешкиным ноутбуком на коленях. Гипомерц хмурился, его пальцы так стремительно плясали по тачпаду, что Лешка только завистливо вздыхал: ему до такого было далеко, и он предпочитал пользоваться обычной мышкой. 

- Заканчивай, - наконец оторвался от экрана Гипомерц, - по-моему, этого достаточно.

Лешка, который только что засунул в рот остатки бутерброда, что-то протестующе замычал и, отхлебнув чая, сделал судорожный глоток.

- Что значит заканчивай?! – прожевав, возмущенно начал он. – Я только-только начал, да там сырое все…

- А разве я утверждал обратное? – вздернул бровь Гипомерц. – Я сказал -  заканчивай, закругляйся. Работай с тем, что уже сделал, доводи до ума. Прописывай детали, Переверзев, привязывай к специфике товарооборота, прикладывай расчеты. Если ты заметил, уже вечер. У тебя остаются сутки. Вполне достаточно, чтобы в понедельник положить на стол Шатохина полноценный документ, а не филькину грамоту, пусть и с кучей гениальных идей. Здесь, - он постучал по экрану ноута, - уже все есть, осталось только глянец навести. Я не сомневаюсь, что твоя голова способна родить еще много потрясающих идей, но давай отложим это на несколько дней, договорились? А пока – марш в кабинет и начинай работать над деталями.

Лешка, не ожидавший такого поворота, молча подхватил ноутбук и пошел в кабинет.

- Расчеты мне оставь, непризнанный гений, - крикнули ему в спину. – Я сейчас кофе допью и приду.

Лешка лишь пожал плечами. Похоже, его мнением здесь никто не интересовался.

Они очнулись, когда большие часы в углу пробили десять вечера. Лешка потянулся и, откинувшись на высокую спинку старого кресла, принялся разглядывать Мерцалова, что-то увлеченно строчившего в блокноте. Тот мгновенно почувствовал его взгляд и рассеянно поднял глаза. Какое-то время они молча пялились друг на друга.

- Что? – усмехнувшись, негромко спросил Гипомерц, и Лешка, вспыхнув как школьница, поспешно отвел глаза.

- Ничего, - пробубнил он, бесцельно вороша бумаги. – Я думаю, на сегодня хватит, завтра закончу. И вообще, - едко закончил он, - я есть хочу.

- Наконец-то, - Гипомерц легко вскочил с дивана, - я уже начал думать, что ты сыт трудами праведными. Пойдем, поможешь.

На кухне он, не спрашивая Лешку, тут же залез в холодильник и через минуту сгрузил на стол целую кучу шуршащих пакетов с овощами и контейнеров из кулинарии. Лешка глядел на это изобилие с легким недоумением. Теоретически он лично запихивал сегодня все это в холодильник, но еще пару минут назад мог бы поклясться, что ничего подобного никогда не держал в руках.

- Это мясо? – с вожделением глядя на многообещающе пахнущий контейнер, поинтересовался он у Гипомерца, моющего овощи.

- Оно, родимое, - кивнул тот. – Что стоишь? Будешь холодным есть?  - он оглянулся через плечо, с усмешкой разглядывая обнюхивавшего контейнер Лешку. – Перекладываем и разогреваем. В микроволновку его, - скомандовал Гипомерц и, выхватив из подставки нож, принялся быстро и прямо таки  с хирургической сноровкой крошить в салатник пупырчатые огурцы.

Ужин был готов в кратчайшие сроки. Салатник с хрустящей горкой овощей, политых маслом, водружен в центре стола, а мясо разложено по тарелкам.  Оголодали оба, и ели быстро, перебрасываясь короткими, ничего не значащими фразами. Минут через пять, когда от отбивной на тарелке остался лишь маленький хвостик, у Гипомерца закончилась вода, и Лешка полез в холодильник. И оборачиваясь, чтобы протянуть запотевшую бутылку, поймал вильнувший, ускользающий жадный взгляд себе в спину. Мерцалов поспешно отвел глаза, не глядя забрал у него воду, налил полный стакан и жадно выпил. На Лешку он не смотрел, и глаз больше не поднимал, сосредоточенно расправляясь с мясом. А Лешку внезапно накрыло пониманием того, что уже поздний вечер, они одни в пустой квартире и никто не придет: ни Светочка, ни внезапный сосед за солью. Что напротив сидит Гипомерц, тот самый Гипомерц, что не так давно уверенно и без особых церемоний раскладывал его вот на этом самом столе. Что ничего не изменилось, и вот этот случайно перехваченный взгляд – лучшее тому доказательство.

«Ты же вроде этого хотел, нет?»  - вяло поинтересовался он сам у себя. – «Вчера еще. На любых условиях и все такое. А теперь в кусты?»

Щеки опалило жаром, при воспоминании о горячем теле, прижавшемся к спине, и тут же, будто через прорванную плотину одно за другим пошли живые, яркие, фотографически точные картинки произошедшего: уверенные жадные руки, хриплое дыхание в затылок, омерзительные хлюпающие звуки и тупая, тянущая боль в пояснице. Лешка почти бросил вилку на тарелку. Его замутило. Гипомерц напротив перестал жевать и поднял, наконец, на него внимательный, настороженный взгляд. Прищурился, внезапно наклонился и, протянув через стол руку, крепко взял его за подбородок. Лешка, дернувшись всем телом, подался назад, с трудом сдерживаясь, чтобы не вскочить и пулей не вылететь с проклятой кухни.

- Тихо, - осадил его напряженный мерцаловский голос, и он замер, вцепившись в край стола и борясь с подступающей истерикой. Теплый, шершавый палец прошелся по нижней губе, задержался в уголке рта и Гипомерц неторопливо убрал руку. – Испачкался, - невозмутимо пояснил он одеревеневшему на своем стуле Лешке и отправил в рот последний кусок мяса с тарелки. Лешка подрагивающими руками сгреб со стола грязную посуду и на неверных ногах ушел к мойке. Выкрутив кран и разбрызгивая во все сторону воду, он с остервенением тер тарелки, боясь оглянуться на молчавшего Гипомерца, который быстро покидал ему в мойку оставшуюся посуду и убрал со стола остатки ужина. 

- Я пойду, - раздалось у Лешки за спиной. Лешка застыл, бездумно глядя на тугую струю воды, бьющую из крана. Прошло не меньше минуты, прежде чем он закрутил кран и с облегченным вздохом повернулся в поисках кухонного полотенца:

«Все, ушел», - и, вздрогнув всем телом, действуя на одних рефлексах, выставил перед собой тарелку, которую все еще сжимал в руке.

Гипомерц так и стоял у него за спиной. Стоял и смотрел, хмурый и напряженный. Светлые глаза пытливо обшарили побледневшее Лешкино лицо и с прищуром оглядели фарфоровую тарелку из бабкиного сервиза, которую тот выставил перед собой, как щит. Лешка цеплялся за эту тарелку как за жалкий последний рубеж между собой и чем-то темным и ужасным, от чего не было спасения. Эта хрупкая преграда была единственным, чем он мог сейчас защититься от Мерцалова, потому что знал совершенно точно: сделай тот хоть шаг, малейшее движение, просто протяни руку – и он, Лешка, не будет сопротивляться ни секунды. Примет все: и боль, и унижение. Возненавидит себя окончательно и все равно будет принимать. Снова и снова. 

Мерцалов скривился, будто хлебнул кислого, резко развернулся и вышел. А Лешка остался стоять, бессильно уронив руки. Сердце колотилось где-то в горле.

«Что я делаю?» - пронеслось в голове. – «Он же уходит, совсем уходит!»

 Капая на пол мыльной водой, он рванул в прихожую, и замер перед уже обутым Мерцаловым.

- Чего выскочил? – невесело усмехнулся тот. – Иди, домывай свою посуду и спать ложись. Я завтра рано приеду, ты мне нужен бодрым и полным сил. Нам еще расчеты сводить, если ты помнишь.

- Помню, - Лешка сделал еще один крошечный шаг вперед. – Ты во сколько приедешь? – выпалил он и увидел, как вспыхнули глаза напротив. 

- Рано, - Мерцалов вдруг улыбнулся. – Иди уже, горе, весь паркет залил. Взгреет тебя Софья Павловна и меня вместе с тобой. 

И все еще улыбаясь, он вышел.

Мерцалов сдержал обещание и пришел действительно рано. Он бы с легкостью пришел еще на пару часов раньше, и лишь желание дать паршивцу, что никак не шел к нему в руки, выспаться, не позволило ему ввалиться к Лешке с первым лучом солнца. 

Но когда не по-утреннему собранный и сосредоточенный пацан открыл ему дверь и, едва кивнув головой, смылся в кабинет, Мерцалов понял, что спать до полудня здесь особо никто и не собирался. В кабинете дым стоял коромыслом. Подмигивал зеленым огоньком сканер, старенький принтер, поскрипывая и потрескивая, с натугой выплевывал лист за листом, диван и окрестности украшали его вчерашние записи, справочники и распечатки. Сам хозяин всего этого бедлама одной рукой что-то набивал на клавиатуре, а другой засовывал в сканер какие-то диаграммы. 

- Ты хоть спать-то ложился? – поинтересовался Мерцалов, вплотную подходя к столу, у которого скорчился Лешка.

- А? – тот рассеяно поднял на него глаза и тут же отвлекся на принтер, который, наконец, затих, выплюнув последний распечатанный лист. – Ложился, конечно, - пожал он плечами, быстро просматривая распечатку. – Просто мне по утрам лучше работается. Ты как, присоединишься?

- Нет, - пробормотал под нос Мерцалов, повернувшись и оглядываясь в поисках свободного места для принесенного с собой ноутбука, - я сюда трахаться пришел.

За спиной что-то упало, и наступила тишина. 

- Что? – переспросил через какое-то время ломкий и напряженный Лешкин голос.

- Говорю, кресло хоть освободи, - Мерцалов даже не оглянулся. – Я, знаешь ли, привык работать в более-менее комфортных условиях.

- Да-да, конечно, - Лешка одним движением сгреб бумаги в кучу, освобождая часть дивана, на котором Мерцалов работал накануне. – Устроит?

- Нормально, - снисходительно кивнул Мерцалов. Он пристроил на коленях принесенный с собой ноутбук и включил его. На Лешку, торопливо смывшегося к столу, он не смотрел. 

«А никто не обещал тебе легкой жизни, мальчик. Играть будем по моим правилам. Заработался он, понимаешь ли» - Мерцалов кусал губы, сдерживая довольную усмешку. Ничего не изменилось. Лешка все так же велся на каждое его слово. Замирал, краснел, терялся и видел подтекст в каждой мерцаловской фразе. Мальчишка был готов. Бери и делай что хочешь. 

«Потихонечку» - Мерцалов, лаская тачпад, бездумно открывал окно за окном на экране. – «Не торопясь»

Он взглянул поверх ноутбука на что-то увлеченно строчившего за столом Лешку.

«Сегодня же» - внутри жарко плеснуло нетерпение. Мерцалов с усилием перевел взгляд на только что открытый файл. – «Все будет. Только не спеши», - пообещал он себе и застучал по клавишам.

Они  закончили на удивление быстро. Часы пробили три, когда Лешка, довольно улыбаясь, выдернул из ноута флешку и положил поверх внушительной стопки распечаток.

- Хотел бы я посмотреть на лицо Шатохина завтра, - Мерцалов потянулся, с удовольствием глядя на улыбающегося Лешку.

- Думаешь, ему понравится? – спросил тот, изо всех сил стараясь казаться равнодушным.

- Думаю, - усмехнулся Мерцалов. – Особенно учитывая, что вместо ожидаемых предложений по  созданию клиентской базы, ты представишь ему подробнейший бизнес-план по внедрению на рынок, расписанный почти на полгода вперед.

- И это я еще не все туда включил, - хвастливо уточнил раскрасневшийся Лешка. 

Похвала Гипомерца как высшее достижение прошедших выходных. Что может быть лучше? 

- Ты мне очень помог, - смешавшись, Лешка суетливо наводил порядок на столе. – Без тебя я бы просто не успел.

- Забей, - Мерцалов небрежно махнул рукой и встал, вжикнув молнией на чехле для ноутбука.

До Лешки внезапно дошло, что все закончилось. Что вот сейчас Гипомерц соберет свои вещички, скажет что-нибудь вежливое на прощание и просто уйдет. И эти невероятные выходные закончатся тоскливо и совершенно бездарно: в одиночестве перед экраном ноутбука, в размышлениях о том, что бы могло случиться. Он резко вскочил и уже было открыл рот, как напоролся на внимательный, выжидающий мерцаловский взгляд. 

- Ээ… - Лешка лихорадочно пытался вспомнить, что же такое важное он хотел сказать еще секунду назад. – А может… ну… может, отметим это дело? – с облегчением выпалил он. 

- Можно, - Мерцалов внимательно разглядывал чехол с ноутбуком. – Я знаю пару приличных мест. Там неплохое вино. Хочешь? – он в упор взглянул на замершего Лешку.

- Да, - просиял тот.

- Тогда переодевайся и поехали, - Мерцалов уселся обратно на диван. – Я тебя здесь подожду.

- Я сейчас, - Лешку будто ветром вымело из кабинета.

Он начал соображать только в спальне, уже с головой зарывшись в шкаф в поисках шмотки, достойной такого исключительного события, как первое свидание с Гипомерцем.

«Что я делаю? Я же пить совсем не умею. Напьюсь и все»

«Что значит - все?» - немедленно поинтересовался его вечный собеседник – со всех сторон положительный и рациональный мальчик Леша. – «Я чего-то не знаю? У тебя, оказывается, далекоидущие планы на этот вечер?»

«Да какие планы?» - Лешка зацепился взглядом за собственное, стремительно розовеющее отражение в зеркале напротив. У отражения трогательно пламенели уши и лихорадочно блестели глаза. Самообман никогда не был его сильной стороной. Он, не глядя, зашвырнул джинсы в шкаф и кинулся обратно в кабинет. 

- Готов? – Мерцалов обернулся к нему от книжных полок. Увидев Лешку все еще в мягких домашних штанах на резинке и видавшей виды растянутой футболке, он едва заметно сдвинул брови. – Передумал?

- Нет, что ты, - зачастил Лешка. – У меня идея получше. Зачем куда-то ехать? У меня есть отличное крымское вино. Домашнее, родственники присылают. Ты же любишь крымское, - он изо всех сил следил за тоном, боясь скатиться к банальным уговорам. – Мне тогда, в ресторане, показалось…

- Здесь, так здесь, - не дал договорить ему Гипомерц, пожав плечами. Лешка сделал вид, что довольная усмешка, мелькнувшая в светлых глазах напротив, была лишь игрой его воображения. – Где принимать будешь?

- В гостиной, - Лешка едва не за руку протащил свою добычу по коридору и заволок в полутемную гостиную.

- Ты садись, где тебе удобнее, - тараторил он, мимоходом поправляя статуэтку на полке, подбирая валявшийся на кресле журнал и запихивая его в книжный шкаф. Подлетев к окну, он пошире распахнул форточку, впуская свежий весенний сквознячок.  Ему было душно, щеки горели. Он суетился и болтал, только бы как-то занять себя и поминутно не смотреть на Гипомерца.

- Я сейчас, - Лешка с треском распахнул стеклянную дверцу узкого шкафчика у окна, и та возмущенно задребезжала под его напором. 

- Полегче, - в голосе Гипомерца за спиной явственно чувствовалась улыбка. – Куда торопишься, у нас куча времени, чтобы напиться до беспамятства.

- Это старая мебель, - зачем-то пояснил Лешка, и полез вглубь шкафчика в поисках подходящей посуды, - еще довоенная. Дед говорил, - он выудил два тонкостенных бокала на длинных ножках и попытался закрыть дверцу, - его отец покупал ее в тридцатых, когда приехал сюда.

Дверца коварно вывернулась из-под пальцев, и Лешка едва не выронил бокалы.

- Давай помогу, - негромко произнес Гипомерц прямо в пылающее Лешкино ухо. К спине на мгновение прижалось чужое крепкое тело, откуда-то сбоку появилась рука, обтянутая темным трикотажем и осторожно закрыла упрямую дверцу. – Вот и все, - Гипомерц, обдав теплым дыханием Лешкино ухо, сделал шаг назад.

Лешка качнулся следом рефлекторно, бездумно вжимаясь лопатками в твердую грудь позади себя. Мерцалов замер и Лешка, шалея от собственной наглости, прижался плотнее, чувствуя, как там, сзади, разгоняясь, тяжело забухало  чужое сердце. Стены гостиной сдвинулись, воздух стал густым и тягучим, и внезапно оказалось, что совершенно нечем дышать. Шкаф перед глазами потерял четкие очертания и поехал влево, Лешка поспешно закрыл глаза и уперся затылком в Мерцаловское плечо. Руки тряслись, и бокалы звенели тонко и жалобно, стукаясь друг о друга хрупкими краями.

- Дай-ка сюда, - прошептал Гипомерц, его пальцы с твердыми, шершавыми мозолями на миг крепко сжали Лешкины запястья, и, скользнув дальше, осторожно вынули бокалы из покорно разжавшихся  ладоней. – Не будем бить посуду, - прошептали ему на ухо. – Даже на счастье – не будем.

Лешка старательно закивал. Да, да, конечно не будем. К чему? Когда он и так невозможно, сумасшедше счастлив. Ему не надо больше. Он боится даже представить себе как это – больше.  Он просто не выдержит, если больше. Но ему тут же, немедленно продемонстрировали, что выдержит, и попросит еще, и будет сходить с ума от понимания, что все это – только начало, что будет ярче, острее и откровеннее. И закидывая голову на мерцаловское плечо, подставляя собственное горло под настойчивые, жесткие губы, Лешка уже не думал, не анализировал и не боялся. Ладонь, что хозяйничала сейчас у него под футболкой, обжигая и посылая волну мурашек по позвоночнику, дерзкая и настойчивая, не могла сделать ничего плохого. И он лишь судорожно выдохнул, когда вторая легла на его выгнутую шею, несильно сжала и скользнула выше, к подбородку, разворачивая и поднимая голову. В последнее мгновение Лешка все-таки распахнул глаза. Он совсем потерялся в этих объятиях, мир вокруг качался, и пол уходил из-под ног. И нужно было хоть что-то реальное в том зыбком и непрочном, в котором он сейчас тонул и задыхался, наслаждаясь каждым мгновением. Он успел увидеть лишь совершенно черные мерцаловские глаза за подрагивающими ресницами, влажную полоску зубов между чужих приоткрытых губ, и дальше ему некогда было наблюдать. Дальше надо было принимать и отдавать, прижиматься, встречать вторжение чужого языка, вылизывать чужие губы и, кажется, даже кусаться. Через маленькую вечность Мерцалов неожиданно отстранился. Лешка что-то возмущенно забормотал и, обхватив ладонью непокорную шею, потянул обратно, примериваясь к беззащитному местечку за ухом. 

Мерцалов зарычал и, ухватив в горсть едва-едва отросшие Лешкины волосы, запрокинул ему голову, заставляя посмотреть на себя. 

- Куда? – прохрипел он в опухшие искусанные губы. Лешка облизнулся, и Мерцалов зло зашипел прямо в этот невозможный, искушающий рот:

- Говори, куда идти, или ты хочешь здесь, на полу? Еще чуть-чуть - и мне будет похеру. 

Лешка моргнул и на мгновение пришел в себя. Мерцалов вжимал его в дедовский шкаф и был похож на человека, настроенного весьма решительно. На ковре не хотелось. На ковре было жестко и неудобно, а потом долго болела стесанная кожа. Когда-то давно, в другой жизни, он развлекался на нем со Светочкой и воспоминания были так себе. 

- В кровать, - просипел Лешка, и, не давая себе времени на раздумья и сомнения, схватил Мерцалова за рукав и потащил по коридору. 

С пространством и временем происходили удивительные и недоступные пониманию вещи. Вот только что они с Гипомерцем, собирая по дороге углы и что-то роняя, тащатся по коридору, а через мгновение Лешка обнаруживает, что его вжимают в дверной косяк и, чертыхаясь, пытаются содрать перекрутившуюся на груди футболку. Растянутая, она свивается жгутом и не поддается, и Гипомерц прикусывает полоску бледной Лешкиной кожи под натянувшейся тканью. Это больно и неожиданно так сладко, что Лешка не выдерживает и вскрикивает от удовольствия. Сознание плывет, прикосновения, поцелуи - все смешивается и плавится, стекает вниз, по позвоночнику, горячим комом оседает в паху, а Лешка, совершенно, до последней нитки обнаженный – когда, как? – бесстыдной пылающей звездой, свесив на пол ноги, лежит на кровати и снизу вверх смотрит на стоящего между его раскинутых бедер Гипомерца. Гипомерца с совершенно сумасшедшими и темными, как грех, глазами, Гипомерца с голой грудью, резким росчерком ключиц и темными сосками, с едва заметной дорожкой, стекающей от пупка в расстегнутые, едва держащиеся на бедрах джинсы, и дальше, под резинку трусов. Лешка залипает на этой резинке и на всем, что ниже, и понимает - кажется, пришло время подумать, во что же он ввязался. Но ему не дают. Гипомерц наклоняется, жадные ладони, с нажимом оглаживают Лешкины ноги от колен к паху, не касаясь несчастного Лешкиного члена, и скользят дальше, цепляют соски и исчезают. Лешка не уверен, но, кажется, именно в этот момент в первый раз матерится. И потом уже не замолкает: просит, ругается, что-то шепчет. Он вообще впервые открывает рот в постели и Гипомерц поощряет его довольным рычанием и непристойными словечками между влажными, обжигающими поцелуями. Его неожиданно много, Гипомерца.  Он везде, заполняет собой все вокруг, своими руками, языком, гладкой кожей, под которой перекатываются тугие мышцы. Лешка тонет в нем, цепляется за плечи, царапается, как кошка, и скулит, как брошенный щенок. Лешке слишком много, слишком сладко, слишком обжигающе. Он выгибается на сбитых простынях в безнадежной попытке уйти, ускользнуть на мгновение из-под власти безжалостных рук, но его настигают и все, что вырывается из его пересохшего рта - требовательное: еще, дай. Ему дают, много и щедро, и он балансирует на тончайшей грани между болью и удовольствием,  еще шире разводя колени и не отводя глаз от покрытого мелкими каплями пота лица Гипомерца.

- Готов? – хрипит тот и нетерпеливо целует Лешку в губы.

- Давай, - выдыхает Лешка и стонет, пальцы Гипомерца там, внизу, потеряли всякий стыд, проникая все глубже, раскрывая и растягивая. Это так ярко и горячо, что Лешку скручивает спазмом острейшего, почти болезненного удовольствия. И он уже не сопротивляется, когда сильные руки легко переворачивают его на живот и вздергивают наверх, ставя на колени. Лешка упирается,  приподнимается на дрожащих руках, но властная ладонь не дает, давит на затылок, и он утыкается носом в простынь. Вот та же ладонь опускается на поясницу, заставляя прогнуться, раскрывая, фиксируя в откровенной и бесстыжей позе. Вот она же сжимает ягодицу, и ловкие пальцы легко проходятся по открытому, беззащитному. Лешка дергается и как сквозь вату слышит напряженное:

- Не зажимайся…

Гипомерц исчезает на пару секунд, но тут же возвращается, и Лешку накрывает душной волной, и нет сил дышать, кричать или звать на помощь. Волна беспощадна, она заполняет его всего: сначала предвкушением, потом болью, неумолимой и всепоглощающей. Она сладкая и тягучая, как патока. Она тянется, сочится по капле из зажмуренных Лешкиных глаз и закушенной губы, она огромная и обжигающая, заполняет его снова и снова, очень медленно, очень настойчиво, очень… правильно? Лешка распахивает глаза, понимая, что стонет, вжимается задницей в чужие бедра, встречая каждый толчок, каждое движение чужой ладони по собственному члену стоном, в котором очень мало от боли и куда больше от горячечного удовольствия. 

Время движется судорожными рывками, все быстрее и быстрее, но Лешке снова мало, он торопит, подгоняет его, ему надо туда, где ослепительно-яркий свет, хриплый стон за спиной, скручивающее мышцы наслаждение. И он получает все это. Гораздо быстрее, чем хотелось бы, и гораздо больше, чем ему представлялось. Волна взметает его на свой гребень,  потом проходит сквозь него, безжалостно сминая и выламывая,  и уносится дальше. И он без сил распластывается на скомканной, влажной простыне, а сзади на него падает Гипомерц, горячий, задыхающийся. Перекатывается на бок, не выпуская Лешку из объятий, крепко прижимает к себе  и трется носом о взмокший Лешкин затылок.

- Ты как? – тихо спрашивает Гипомерц. Лешка молчит. Ему охрененно хорошо, пусто и лениво. Из него будто вытянули все кости, и он не может пошевелить и пальцем. Гипомерц за спиной напрягается и как куклу перекатывает его на спину, нависает сверху, заглядывает в лицо.

- Что? – требовательно спрашивает он. Лешка, бездумно улыбается и шепчет «хорошо».

Гипомерц с видимым облегчением падает рядом и они просто лежат. И Лешка думает о том, что он только что наврал Гипомерцу. Потому что все, случившееся  здесь, не просто «хорошо». Потому что впервые за свои двадцать с лишним лет он чувствует себя правильно и на своем месте. Удовлетворенным, без этого мучительного чувства стыда и неловкости – неизменных спутников их со Светочкой секса. Это не хорошо, это замечательно, это так, как и должно быть, единственно верное и необходимое.

Мобильный ожил и вкрадчивым голосом сообщил:

- Любимый, возьми трубку, это я, твоя кошечка. 

Лешка поморщился. Светочка сама выбирала рингтон на свой номер, вдумчиво и тщательно, после долгих колебаний остановившись на этом вот кошмаре. Даже сладкоголосый Дима Билан, стоявший до этого, по Лешкиному мнению был все-таки лучше. 

- Слушаю, - он прижал трубку плечом, продолжая набирать текст.

- Привет, Леш, у тебя минут пять есть? Поговорить надо - неуверенно поздоровалась Светочка. Лешка оторвался от монитора и, немного помедлив, осторожно сказал в умолкшую трубку:

- Привет. Что-то случилось? 

Это был их второй разговор за последние три недели. В первый раз звонил он сам. Звонил в угаре первых встреч с Гипомерцем, буквально через пару дней после тех сумасшедших выходных, когда впервые заснул в постели с мужчиной, с любовником. Звонил, чтобы сказать, что все кончено, что любви нет, да и не было никогда. Звонил с твердым намереньем попросить прощения и расстаться. 

Разговора не получилось. Светочка тогда и двух слов не сказала. Она перебила его сбивчивый монолог уже секунд через десять, сославшись на занятость, и обещала перезвонить при первой же возможности. Возможность представилась через две с лишним недели. Ее командировка подходила к концу и Лешка, решив, что такие вещи по телефону не решаются, терпеливо ждал ее возвращения. Светочкиного возвращения ждали также два объемистых чемодана и огромная спортивная сумка, под завязку набитые аккуратно сложенными Светочкиными вещичками. Лешка потратил на это три вечера, и теперь ничто в квартире не напоминало о ее присутствии. Лешка педантично собрал все, до последней пилочки и записной книжки. Нашел любимой девушке комнату на первое время и с облегчением выдохнул, будто уже и правда закрыл дверь за своей самой большой ошибкой. И вот – звонок.

- Ты же завтра приезжаешь? – аккуратно спросил Лешка. – Каким поездом?

- Завтра, - односложно обронила Светочка и снова замолчала. Лешка был уже совершенно уверен, что с любимой девушкой что-то случилось. Молчать и сопеть в трубку было совершенно не в ее стиле.

- Мне тебя встретить? – бросил он пробный камень. – Поезд во сколько приходит?

- Я не приеду, Леш, - выпалила Светочка и затараторила, уже не останавливаясь, без пауз. – Я обо всем договорилась, к тебе Маринка на днях зайдет, за вещами. Собери все, хорошо? И отцу позвони, ладно? Скажи, что увольняюсь я. Я бы и сама позвонила…

- Подожди, - прервал Лешка этот поток красноречия. – Как это, увольняешься? 

Почему-то тот факт, что любимая девушка не приедет завтра и пришлет за вещами какую-то Маринку, взволновал его куда меньше, чем  Светочкино увольнение.

Трубка опять помолчала, потом длинно вздохнула и ласково сказала:

- Вот так, увольняюсь. Я, Леш, переезжаю в Москву.

- Куда? – тупо переспросил Лешка. Он положительно не поспевал  за Светочкиными вывертами.

- В столицу, Леш, - весело объяснила уже совершенно пришедшая в себя Светочка. – Я, понимаешь ли, замуж выхожу.

- А как же работа? – гнул свое Лешка, полностью игнорируя потрясающие изменения в Светочкиной личной жизни.

- А меня Олег к себе берет, - счастливо сообщила Светочка. – У него своя сеть аптек, одна из крупнейших в городе, между прочим, - будто новой шубкой похвасталась она. 

До Лешки, наконец, дошло. Светочка не приедет ни завтра, ни через неделю. Не будет слез, скандалов и долгих объяснений. Кстати, признаний в собственной, более чем нетрадиционной, ориентации тоже не будет. Лешка приберег этот аргумент на самый крайний случай, в качестве тяжелой артиллерии. И не сказать, что это решение далось ему легко. Светочка не из тех, кто будет держать язык за зубами, а Лешка пока был не готов к публичным признаниям. И вот – ничего этого не будет. Светочка ушла от него. Сама. Выходит замуж и, кажется, счастлива.

Облегчение от осознания этого факта было таким сильным, что он на мгновение прикрыл глаза. Потом тихонько выдохнул и, изо всех сил контролируя голос, произнес:

- Я очень рад, что у тебя, - он запнулся, подбирая слова, - все так удачно сложилось. Отцу я позвоню и все объясню. А насчет вещей… ты позвони, когда придет твоя подружка,  договорились?

- Да, конечно, - судя по всему, Светочка была несколько удивлена Лешкиной невозмутимостью. – Ну что, пока?

- Пока, - поспешно ответил Лешка. – Удачи.

На том конце еще немного помолчали и наконец в Лешкино ухо ударили короткие гудки – Светочка положила трубку.

Лешка выключил телефон и некоторое время рассеянно крутил его в руках. Потом аккуратно положил кусочек пластмассы на столешницу перед собой, откинулся на спинку кресла и заржал. И непонятно, чего в этом смехе было больше – облегчения, гнева или издевки.

Лешка с трудом досидел до конца рабочего дня. И едва цифры в углу монитора высветили долгожданное 18:00, подхватился, кивнул на прощанье Наталье, и вылетел за дверь. 

Он торопился к Гипомерцу. 

Гипомерц уже несколько дней не появлялся на работе. Он взял отпуск и сутками пропадал в многоуровневом гаражном комплексе неподалеку. Лешка был там как-то раз, когда они забирали из мастерской, расположенной там  же, обожаемое Мерцаловым чудовище со звучным именем Хаммер. Когда дело касалось машин, Гипомерц терял адекватность и больше напоминал недоигравшего в детстве мальчишку, чем требовательного и хладнокровного коммерческого директора крупнейшей в городе фирмы. В комплексе у него был громадный, прекрасно оборудованный, сдвоенный бокс, где помимо уже знакомого Лешке Хаммера стоял видавший виды УАЗ. Впрочем, даже для дилетанта, вроде Лешки, было очевидно, что от детища российского автопрома там остался только кузов и название. Машина, которую Гипомерц с почтением называл Дед, была тюнингована сверх всякой меры и, вполне возможно, могла бы составить конкуренцию своему именитому забугорному соседу по боксу. Гипомерц готовился к первому в этом году трофи-рейду, забив на работу и через раз отвечая на телефонные звонки. Будь на его месте кто-нибудь другой, Лешка, наверное, уже и ревновал бы, и бесился от столь откровенного пренебрежения к собственной персоне. Но это был Гипомерц. И это были их отношения: странные, запутанные и полные недомолвок. Впрочем, у Лешки язык не поворачивался называть то, что происходило между ними последние несколько недель, отношениями. Так, какая-то непонятная хрень. Забирающая и подчиняющая себе все мысли, чувства, поступки и все свободное время. Почти болезненная зависимость с его, Лешкиной стороны, и холодноватая отстраненность и тщательное оберегание своего личного пространства Гипомерцем, которого, казалось, полностью устраивало происходящее. 

Тогда, в самом начале, Лешка был уверен, что Гипомерц, легко и непринужденно нагибающий и держащий в полном и безоговорочном подчинении такую немаленькую контору, как «Автотрейд», попробует провернуть нечто подобное и с ним. Он был готов к тотальному контролю или, как минимум, к настойчивым попыткам вмешаться в его жизнь. 

Гипомерц ожиданий не оправдал. 

Лешка, едва ли не подготовивший целую речь о свободе и доверии в отношениях, очень скоро понял, что свободы у него – хоть ложкой ешь, хоть на хлеб намазывай, и скажи он Гипомерцу что-то про «отношения», тот его просто не поймет. Гипомерц вел себя как отпускник, на две недели вырвавшийся на море и закрутивший легкий, ни к чему не обязывавший курортный роман. Был предупредителен, в меру внимателен, временами нежен и пользовался любым удобным случаем, чтобы затащить Лешку в постель. Впрочем, он с легкостью обходился и без нее, валяя Лешку по всем подходящим поверхностям в любое время дня и ночи, с успехом избавляя его от остатков неопытности и стыдливости. Иногда Лешка думал, что секс – единственное, в чем Гипомерц был искренен до конца, единственное, в чем он отпускал себя, открывался, позволяя увидеть что же там – за маской успешного и в меру циничного бизнесмена. К сожалению, в постели все это и заканчивалось. 

Гипомерц крайне редко откровенничал и почти ничего о себе не рассказывал. Лешка был почти уверен, что если бы не тот случайный поход в автомастерскую, он и про предстоящий трофи-рейд узнал бы уже постфактум – телефонным звонком откуда-нибудь «из полей». Гипомерц никогда не звал его к себе, и Лешка понятия не имел, где он живет. Они никуда не ходили и ни с кем не встречались. И не то чтобы Лешка был в претензии. Город был недостаточно велик, а фамилия Переверзев довольно известна, чтобы он так вот, запросто, подставил не только себя, но и всю свою семью.

Гипомерц никогда ни о чем не спрашивал и не лез с советами. Справедливости ради надо было признать, что он всегда внимательно выслушивал Лешку, если у того возникало желание чем-то поделиться. И при случае мог вскользь высказаться по тому или иному вопросу, впрочем, неизменно заканчивая фразой «сам разберешься, не маленький». 

Гипомерц был с Лешкой… Гипомерцем. Отличным любовником - и только. Лешка очень быстро понял, что никто не собирался строить с ним «отношений». И он, стиснув зубы, почти поверил в это. Его любовник был очень убедителен, разыгрывая хладнокровную, в меру равнодушную сволочь, если бы не небольшой разговор, случившийся однажды.

Они только-только выползли из постели и сидели на кухне. Точнее, сидел Гипомерц – в расстегнутых джинсах, далеко вперед вытянув босые ноги, он курил, рассеянно наблюдая за разогревающим ужин Лешкой. Тот, воюя со сковородой, то и дело поглядывал на расслабленного, едва заметно улыбающегося любовника. Зрелище было редкое, и Лешка вовсю наслаждался им. Наконец, когда Лешка, в очередной раз искоса взглянул на него, Гипомерц выдохнул синеватое облачко дыма, стряхнул в стоящую на колене пепельницу столбик пепла и негромко спросил:

- Мешает?

- Что? – не сразу понял Лешка.

- Вот это, - Гипомерц поднял руку с сигаретой.

- Нет, мне нравится, - совершенно искренне сказал Лешка, пожав плечами. – С чего вдруг такие вопросы? Раньше тебя это не сильно волновало, - не удержался он, снова отворачиваясь к плите.

- Так, - неопределенно пожал плечами Гипомерц и глубоко затянулся. 

- У тебя вся квартира табаком пропахла, - обвиняющим тоном продолжил он, спустя  какое-то время. – Как девушке своей будешь объяснять сей факт?

Лешка замер. Конечно, только слепой не заметил бы, что в квартире живет женщина. Но до сих пор Гипомерц вполне успешно игнорировал это. И вдруг заговорил. 

Сам, первый. 

Гипомерц, которого, казалось, не интересует ничего, кроме хорошего, качественного секса в его, Лешкиной, компании.

- А никак, - снова пожал плечами Лешка, мысленно восхитившись тому, как непринужденно это вышло. – Что, разве я не могу позвать в гости курящих друзей? 

- Ну-ну, - неопределенно хмыкнули за спиной. – Я бы посоветовал тебе, - Лешка не выдержал и обернулся, глядя, как Гипомерц напоследок глубоко затягивается, и небрежно тушит окурок в пепельнице. – Посоветовал в будущем, - Гипомерц поднял на Лешку глаза и закончил слишком небрежно и равнодушно, чтобы это выглядело естественным, - выбирать некурящих любовников. Поверь моему опыту, поводов для вранья будет куда меньше.

- В будущем? – тупо переспросил Лешка, напрочь забыв о подгорающем на сковороде мясе. – Но мне никто больше не нужен, - выпалил он. – Ни сейчас, ни потом.

- Ну, конечно, - непонятно усмехнулся Гипомерц. Он встал, подошел к плите и выключил конфорку под сковородой. – Тебе – нет, зато ты будешь нужен очень и очень многим. Желающие найдутся, даже не сомневайся. Ты очень, - он будто споткнулся и замолчал. – Очень привлекательный вариант в качестве любовника, - торопливо отворачиваясь к шкафу и доставая тарелки, закончил он. – На тебя даже друзья западают, что уж об остальных говорить.

- Какие друзья? Кто? – Лешка растерянно тискал в руках пеструю прихватку.

- Денис, кто же еще, - Гипомерц ловко разложил по тарелкам содержимое сковороды. – Ладно, проехали. Давай-ка ужинать.

- Ты какую-то хрень несешь, - пожаловался Лешка, послушно усаживаясь за стол. – Денис – мой приятель, да у него девушка есть, чтоб ты знал.

- Угу, - кивнул Гипомерц, аккуратно отрезая огромный кусок отбивной. – Впрочем, у тебя тоже есть, я не прав? 

Лешка смешался, не найдя что ответить, а Гипомерц, прожевав, как-то незаметно перевел разговор на проект, который был уже почти закончен. 

Вот после того разговора Лешка и собрал Светочкины чемоданы, и позвонил ей, пытаясь навести хотя бы видимость порядка в своей личной жизни. И сейчас торопился к Гипомерцу, чтобы ему первому рассказать об окончательном разрыве с «любимой» девушкой. Пусть даже тот равнодушно пожмет плечами и сделает вид, что к нему это не имеет ни малейшего отношения. Лешке очень хотелось верить, что это всего лишь еще одна его маска.

Лешка не стал звонить  и предупреждать о том, что зайдет. Он просто-напросто трусил, что Гипомерц, сославшись на тысячу неотложных дел, постарается избежать этой встречи. То, что он может быть не один, Лешка, все мысли которого крутились вокруг недавнего телефонного разговора, благополучно упустил из виду. 

- Андрей! - крикнул он с порога, влетев в мерцаловский блок. – Это я!

Ноги, торчащие из-под Хаммера, дернулись, что-то звякнуло о бетонный пол, мужской голос неразборчиво чертыхнулся.

- Ну, кто там еще?! – проскрежетали из-под машины. – Денис! –  тут же заорал мужик смутно знакомым голосом. – Сколько тебя еще ждать?!

В следующее мгновение из-под Хаммера выкатился лежак с раздраженным Казначеевым. Обалдевший Лешка, глядя на не менее изумленное начальство, только и смог, что промямлить:

- Добрый вечер, Олег Владимирович.

Казначеев не спешил подниматься со своего ложа, во все глаза таращась на своего медленно краснеющего сотрудника.

- Переверзев?! – наконец очнулся он и завозился, поднимаясь. – Вы-то откуда здесь?

Лешка глядел на Казначеева и судорожно пытался придумать правдоподобную причину своего появления в боксе коммерческого директора фирмы. 

«Позвонить надо было», - лихорадочно думал он. – «Что же за невезение-то такое?»

В голове было пусто и звонко, как в чистом хрустальном  стакане. Казначеев поднялся, еще раз внимательно оглядел кусающего губы Лешку и прищурился. Не надо было проявлять чудеса догадливости, чтобы понять, что к чему. Казначеев сложил два и два и все понял.

«Мерцалов меня убьет», - успел еще обреченно подумать Лешка, как откуда-то сбоку вынырнул  донельзя перепачканный и ужасно деловой Денис с какой-то громоздкой штуковиной в руках.

- Вот, нашел, - пропыхтел он и в свою очередь уставился на краснеющего неровными пятнами Лешку. 

- Привет, - с легким недоумением поздоровался Денис с приятелем. В отличие от Казначеева он, судя по всему, не слышал более чем фамильярного Лешкиного приветствия.

- Привет, - выдавил Лешка, страшась посмотреть на Казначеева.

- Ты как меня нашел? – Денис почему-то решил, что Лешка здесь по его душу. – Извини, сегодня ничего не получится. Я Олегу и Гипомерцу помогаю. Им два дня всего осталось, не успевают.

Лешка смотрел на Дениса и понимал, что вот он – его реальный шанс выкрутиться из ситуации. Ему даже больше ничего не надо придумывать. Казначеев – приятель Гипомерца и конечно просто сделает вид, что ничего не понял. А Денис по-прежнему будет считать, что Лешка – мировой парень, пусть и с чудиной, будет звать посидеть где-нибудь по пятницам и даже сочувствующе хлопать по плечу, по поводу такого неожиданного разрыва со Светочкой. Словом, будет свято уверен в Лешкиной «нормальности». Все будет, как раньше. И ничего, что слой вранья, которым в последнее время окружена его жизнь, станет чуть толще. Зато так спокойнее. Ему, Гипомерцу, его, Лешкиной, семье, в конце концов.

Лешке стало душно и противно, будто он вывалялся в чем-то липком и омерзительно-сладком.

«Мерцалов меня точно убьет» - еще успел подумать он, прежде чем развернуться ко все еще молчавшему Казначееву, который все так же, прищурившись, смотрел теперь на него со вполне определенным интересом.

- Мне нужен Мерцалов, - четко произнес Лешка, стискивая мгновенно вспотевшие ладони и в упор глядя на Казначеева. Что-то мелькнуло у того в глазах, и он уже было открыл рот, как сбоку раздалось растерянное Денисово:

- Гипомерц? Что за хрень здесь творится, мне кто-нибудь объяснит?

Они разом развернулись к позабытому Денису, который непонимающе переводил взгляд с одного на другого. Лешка выдохнул.

«Давай, Переверзев», - мысленно пнул он себя. – «Не ссы».

На плечо легла широкая и показавшаяся невероятно горячей знакомая ладонь, чуть сжала и властно потянула назад и чуть вбок, прижала к такому же крепкому и горячему, даже сквозь тонкую ветровку, телу. 

Гипомерц. 

Лешку отпустило мгновенно. Он счастливо подставился под эту ладонь и с облегчением прижался к Мерцалову сначала плечом, а потом просто привалился спиной, уступая настойчивой сильной руке.

- Что тебе непонятно, Денис? – негромко, вкрадчиво поинтересовался Гипомерц у Лешки над ухом. – Переверзев пришел ко мне. Судя по всему, - в голосе Гипомерца сквозила откровенная усмешка, - у него новости невероятной важности, раз он не смог потерпеть пару часов, чтобы сообщить мне их дома, за ужином.

Лешка видел, как дернулся угол рта Казначеева, как отшатнулся, будто от удара в лицо, Денис. Ладонь у Лешки на плече не дрогнула, еще крепче вжала его в напряженное тело сзади, поддерживая, давая так необходимые сейчас силы и уверенность.

Лешка вскинул голову и взглянул на посеревшего Дениса.

- Леш, - наконец просипел тот, - я все правильно понял?

- Да, - вжимаясь лопатками в непоколебимую стену под названием «Гипомерц», ответил Лешка.

Денис наклонился и аккуратно поставил загадочную штуку, которую все еще сжимал в руках, на пол.

- Извините, - задушенно проговорил он, ни на кого не глядя и шаря глазами вокруг. – Мне надо… Я пойду. 

Он наконец обнаружил свой брошенный возле двери рюкзак, не вытирая рук, подхватил его, и кинулся к двери.

- Счастливо оставаться, - не оборачиваясь и ни к кому конкретно не обращаясь, прохрипел он и, зацепившись плечом за дверь, вывалился в коридор.

Несколько мгновений все молчали. 

- У тебя тоже есть вопросы, Олег? - все так же негромко поинтересовался Мерцалов.

В отличие от племянника Казначеев умел держать удар. Он лишь усмехнулся и шутливо вскинул руки:

- Обижаешь, Андрей. Ты все так доходчиво объяснил, по-моему, все предельно ясно.

Мерцалов за спиной у Лешки ощутимо расслабился. Казначеев, как ни в чем не бывало, продолжал:

- Ну, я так понимаю, на сегодня закончили? У тебя тут новости, вон, не терпящие отлагательств, - судя по всему, Казначеев тоже расслабился и теперь откровенно веселился. – Может, завтра продолжим? Там ерунда осталась, на пару часов работы. 

- Давай, - Мерцалов выпустил Лешкино плечо и отошел, чем-то зашуршал у него за спиной. 

Лешка покачнулся и, торопливо сделав пару шагов вперед, оперся все еще влажной ладонью о полированный капот Хаммера. Колени подгибались, ноги были как ватные. Он не слушал, о чем негромко переговаривались Гипомерц и Казначеев в нескольких метрах от него. Вяло пожал протянутую на прощанье казначеевскую ладонь и молча кивнул в ответ на его:

- На работу завтра не опаздывайте, Переверзев. У нас летучка с утра, помните?

Казначеев вышел. Гипомерц плотно прикрыл за ним  дверь и, повозившись, звонко щелкнул замком, запирая ее. Усмехнулся в ответ на недоумевающий Лешкин взгляд и подошел, наконец, к нему.

- Я виноват, - Лешка кусал губы, не поднимая на стоящего почти вплотную Гипомерца глаз. – Надо было позвонить. Прости меня, так по-дурацки все получилось.

- По дурацки, - согласился Гипомерц, проводя костяшками сжатой в кулак ладони по Лешкиной скуле.

- И что теперь будет?  - Лешка ткнулся носом в Мерцаловское плечо, всей грудью вдыхая неповторимый, совершенно особенный запах Гипомерца. Гремучую смесь какого-то горьковатого парфюма, сварки и автомобильного масла. 

- Да ничего не будет, - Лешка, так и не оторвавшийся от плеча Гипомерца, скорее почувствовал, чем увидел, как тот  пожал плечами. – Лично мне – ничего. С Олегом мы приятельствуем уже лет десять, если не больше. И он, естественно, в курсе, кого я предпочитаю трахать, - ладонь Гипомерца сжала Лешкину шею, скользнула на затылок, ероша отросшие волосы. По спине побежали мурашки, и Лешка прижался чуть теснее. Гипомерц горячо выдохнул ему в волосы и глухо закончил: 

- Денис… ну, лично мне показалось, что Денис, скорее, - твоя головная боль.

- Да? С чего бы вдруг? – вскинулся Лешка.

Гипомерц выпрямился и посмотрел Лешке прямо в лицо.

- Что напрягся? Десять минут назад ты был куда смелее. Даже Казначеева проняло. Он оценил, кстати.

Лешке было глубоко плевать на впечатление, которое он произвел на Казначеева. 

- Не увиливай, что ты там про Дениса говорил? Почему это моя проблема?

- Ну как же, - хмыкнул Гипомерц, стаскивая с Лешки ветровку. – Он же с лица спал не столько от того факта, что ты у нас по мальчикам, сколько от мысли, что ты со мной кувыркаешься. Не заметил?

Будь сейчас перед Лешкой Светочка, или какая-нибудь другая девочка, да кто угодно, только не Гипомерц, первое, что бы он подумал: «Ревнует».

Но это был Гипомерц, а по глубокому Лешкиному убеждению такие индивиды, как Гипомерц, априори не ревновали. Никогда и ни к кому. И уж точно глупо было ревновать к Денису. Денис был другом и большим любителем девушек, и сей факт был очевиден и не подлежал сомнению. Лешка искренне не понимал, как Гипомерц не видит этого. Но сейчас, когда настойчивые ладони вовсю хозяйничали у него под футболкой, оглаживая поясницу и воюя с брючным ремнем, как-то было не с руки начинать доказывать Гипомерцу, что тот ошибается. Куда проще и приятнее было выдернуть из-под ремня чужих джинсов перепачканную майку, провести ладонью по мгновенно  поджавшемуся мерцаловскому животу, дернуть вниз молнию и бесстыдно скользнуть ладонью внутрь, наслаждаясь стремительно твердеющей плотью под пальцами и хриплым мерцаловским выдохом сквозь зубы:

- Да… так. Сожми.

Лешка послушно прижал ладонь к налившемуся мерцаловскому члену. Что-то он хотел сказать… что-то важное… ах, да.

- Ты не прав, - прошептал он в твердые, узкие губы. – Он друг, понимаешь? Просто друг. Вот увидишь, он поймет, обязательно, - Лешка и сам не знал, кого он пытается сейчас уговорить: себя или Гипомерца. 

Впрочем, его уже не слушали. Гипомерц, упершись одной рукой о капот за спиной Лешки, со свистом втягивал воздух сквозь стиснутые зубы и, прикрыв глаза, толкался в Лешкину ладонь.  Говорить с ним сейчас было бессмысленно. И Лешка плюнул на все, полностью погружаясь в пьянящее ощущение власти над этим мужчиной. Он едва успел подцепить второй рукой резинку трусов Гипомерца, и потянуть их вниз, как тот зарычал, сжал его запястья, фиксируя, и жестким поцелуем впился у губы, нажимая языком и принуждая открыть рот. Лешка задохнулся, уже привычно сдаваясь и не успевая за жадным ртом и требовательными руками, что вовсю хозяйничали у него в джинсах, сминая и оглаживая ягодицы. Вниз, по позвоночнику прокатилась уже знакомая теплая волна, в ушах тоненько зазвенело, и когда Гипомерц рывком развернул его спиной к себе, он лишь поспешно уперся ладонями в сияющий капот и, опустив голову, увидел в нем свое расхристанное отражение: взлохмаченное, с припухшими губами и в сбитой футболке. Гипомерц, царапая кожу бедер жесткой тканью, торопливо стянул его джинсы вниз, и Лешка бездумно попытался расставить  стреноженные ноги как можно шире, прогибаясь, подставляясь под жесткие ладони, бесстыдно вжимаясь в мерцаловский пах. Гипомерц у него за спиной прорычал что-то, надавил ему на поясницу, еще сильнее прогибая под себя, и провел ребром ладони между поджавшихся Лешкиных ягодиц. 

- Не могу больше, - он наклонился и сильно прикусил Лешкин загривок, - потерпи, малыш, ладно?

- Давай, - выдохнул Лешка. Безумие Гипомерца, как и всегда, было заразительным, как инфекция гриппа и пьянило лучше любого алкоголя. Он хотел его в себя, немедленно, всего, без остатка. Хотел, чтобы его выебли на этом сияющем капоте жестко и быстро, вгоняя под корень, со смачными шлепками плоти об плоть, чтобы тянуло, распирало и выворачивало. Чтобы кончили, хрипло простонав во взмокший затылок, и потом отдрочили, не вынимая, вжимаясь пахом в ягодицы, скользя ладонью по всей длине члена бесконечно долго и сладко, выжимая ярчайший оргазм. До стона, до звезд под зажмуренными веками. А потом целовали в шею, прижимаясь к спине. И можно было бы на несколько секунд представить себе, что все это – по-настоящему, что это чувство собственной нужности и значимости никуда не денется, стоит Гипомерцу окончательно прийти в себя, поцеловать его напоследок и отстраниться, приводя себя в порядок. Что не будет больше недосказанности и отчужденности, холодного блеска глаз и непонятных усмешек. Что в нем, Лешке, нуждаются не меньше, чем он сам – так же отчаянно, и точно так же боятся потерять, и наслаждаются каждой минутой, разделенной на двоих. Все это можно было бы представить так ярко и полно. И поверить – всем сердцем. Жаль только, что общество Гипомерца очень быстро излечивало от фантазий даже таких неисправимых романтиков, как Лешка. И вот это уже была настоящая реальность. И все, что он мог – принять ее и научиться с ней жить. Иного было не дано.

На летучку Лешка почти опоздал. По крайней мере, когда он влетел в кабинет Казначеева, все, негромко переговариваясь, уже сидели вокруг небольшого стола для заседаний. Казначеев у окна разговаривал по мобильному. Лешка быстро оглядел присутствующих: не хватало только Дениса.  Лешка поспешно плюхнулся на ближайший свободный стул и уткнулся в принесенный с собой блокнот, всем своим видом показывая, что сидит здесь давным-давно и готов к труду и обороне. 

Казначеев закончил разговор, повернулся к примолкнувшему коллективу и бодро начал:

- Ну, вижу, все собрались? Итак…

Договорить ему на дали. Хлопнула дверь и в кабинет ворвался вспотевший и больше обычного взлохмаченный Денис. Скороговоркой поздоровавшись с присутствующими и невнятно извинившись перед Казначеевым, он кинулся к столу, взглядом отыскивая свободное место. Единственный свободный стул стоял рядом с Лешкой и тот, совершенно забыв вчерашний инцидент, махнул Денису рукой, привлекая его внимание и подбородком указывая на место рядом. 

Денис продолжал судорожно оглядываться. Лешку он подчеркнуто не замечал. Тот, еще ничего не понимая, перегнулся через чьи-то колени, дернул Дениса за край выбившейся рубахи, и шепнул:

- Не тормози. Падай рядом.

Денис отшатнулся, на лице у него, сменяя одна другую, отразились раздражение, смущение и упрямство. Он резко выдернул рубаху из Лешкиной ладони и, по-прежнему не глядя на него, пробормотал в пространство, обращаясь главным образом к Казначееву: 

- Я на секундочку, Олег Владимирович, за стульчиком, - и вылетел в приемную. Через секунду он притащил еще один стул и, по широкой дуге обойдя бледного Лешку, который преувеличенно внимательно разглядывал свои ладони, с грохотом поставил его на противоположно конце стола и, наконец, уселся. 

Присутствующие обменялись недоумевающими взглядами. Казначеев, вздернув бровь, до конца просмотрел представление племянника, перевел взгляд на опущенную Лешкину голову и чуть резче, чем обычно себе позволял по отношению к подчиненным, спросил:

- Мы можем начать, Денис? Тебе больше ничего не нужно в приемной?

Денис побагровел, открыл и закрыл рот и молча помотал головой. 

-  Что ж, тогда начнем…

 И еженедельное пятничное совещание пошло своим чередом. Лешка сидел, рассматривал свои подрагивающие пальцы и вяло размышлял о том, что чудес не бывает, мужская дружба – еще один миф и, наверное, надо было согласиться на то, недельной давности,  предложение Гипомерца и уйти «на повышение». Он как-то слабо представлял себе, как будет дальше работать бок о бок с человеком, которому отвратителен до такой степени, что тот не может даже притвориться и сделать вид, что ему все равно.

Рабочий день у Лешки закончился неожиданно рано и уже в пять вечера он перешагнул порог собственной квартиры. Поспособствовал ему в этом, как ни странно, сам Казначеев, вызвав его сразу после обеда и отправив с папкой договоров в филиал на другой конец города. Лешка с готовностью ухватился за возможность поработать курьером. Сидеть рядом с не поднимающим на него глаз Денисом было выше его сил.

«Переведусь», - вяло размышлял он, закидывая на вешалку ветровку. – «Вот вернется Гипомерц, сразу же и поговорю. А пока придется потерпеть». 

Он скривился, представив, во что могут вылиться предстоящие несколько недель, раздраженно попинал стоящие в прихожей Светочкины чемоданы, которые так никто не удосужился забрать, и пошел слоняться по квартире. Заняться было совершенно  нечем и он, ухватив на кухне черствый пирожок, улегся на диване в кабинете, рассеянно перелистывая так и недочитанного Бердяева. Через пять минут, аккуратно положив на кожаный диванный подлокотник недоеденный пирожок и пристроив на груди раскрытый томик, он сладко спал, полностью подтверждая мысль, что ничто так не способствует крепкому здоровому сну, как пара страниц  «Философии свободы».

Он проснулся как-то сразу, как от удара, и сонно глядя на освещенную закатным солнцем стену напротив, какое-то время пытался сообразить, что же его разбудило. Резкая, настойчивая трель звонка прогнала остатки дремы. Лешка, чертыхаясь, сполз с дивана и поплелся в прихожую, открывать. За дверью оказался Денис. Отодвинув толком не проснувшегося приятеля плечом, он прошел в квартиру и прямиком направился в гостиную. Лешке ничего не оставалось, как захлопнуть дверь и пойти следом.

Денис сидел в одном из громадных кресел, выставив перед собой початую бутылку коньяка.

- Дернем? – отведя глаза, спросил он, и Лешка, хмыкнув, полез в шкаф за посудой.

- Что, не с кем больше? – ехидно поинтересовался он у хмурого Дениса, усаживаясь в кресло напротив, ставя на низкий столик два широких стакана и пристраивая рядом плитку шоколада – Светочкино наследие.

- Да есть, - буркнул Денис, поспешно хватаясь за бутылку и разливая по стаканам жидкость цвета крепкозоваренного чая. – Я, понимаешь, - сбивчиво заговорил Денис, - решил сегодня напиться. Коньячку вот купил. Даже выпил. Немного, грамм пятьдесят. Чую – не идет. Аж с души воротит. Ну, я посидел, подумал и понял, что Казначеев прав, конечно, и…

- Подожди, - перебил Лешка Дениса. – Вы что, с Казначеевым обо мне говорили?

- Да не то чтобы прям о тебе, - пробубнил Денис, пряча глаза - В общем, вызвал он меня к себе сегодня. Вечером уже. И наорал. Типа, мудак я и не умею в людях разбираться. Это он про тебя, - пояснил Денис, ошарашенному Лешке.

- А ты? – опять перебил тот Дениса, не в силах поверить услышанному.

- А че я? – Денис смущенно пожал плечами. – Послал его куда подальше, а сам в магазин, за коньяком, - он кивнул на ополовиненную бутылку. – Говорю же: посидел, подумал. И понял, что прав Олег, – Денис, наконец поднял глаза. – Ты нормальный пацан, Леш. И срать я хотел, с кем ты там… - Денис снова скривился, как от зубной боли и Лешка подумал, что, видно, не так уж и просто приятелю дался этот визит.

- Я понял, - поспешно кинулся он на выручку Денису. – Выпьем?

- Давай, - с облегчением кивнул приятель, и они поспешно опрокинули в себя обжигающее пойло. Дружно выдохнули и потянулись к шоколаду.

- Понимаешь, - энергично пережевывая огромный кусок «Аленки», начал объяснять Денис, - я вот еще о чем подумал: я же Гипомерца сто лет знаю. Еще до того, как в Автотрейд пришел работать. Они с Олегом давние приятели. И никогда ничего такого… - Денис смешался и, взглянув на откровенно скалящегося Лешку, начал медленно заливаться краской. – В общем, ты понял, - торопливо произнес он. - Да и вообще, может это все случайно, - определенно, коньяк оказал свое благотворное воздействие и Денис разошелся не на шутку. – Может это ты так… в порядке эксперимента? – он искательно заглянул Лешке в лицо. 

- Какие эксперименты, Денис? – хмыкнул  Лешка. – Что ты несешь?

- Ну, да, ну да, - с некоторым сожалением закивал приятель. – Просто я подумал как-то неожиданно это все. Опять же – Светка у тебя была. Нормальная девка, и фигура, и вообще так ничего… 

- Вот Светочка как раз и была экспериментом, - безжалостно припечатал Лешка. - Последней попыткой, блядь, – он неловко усмехнулся. – Свинья я, конечно, использовал ее…

- Да ну, - беспечно отмахнулся Денис и разлил по бокалам. – Это как посмотреть. Ты, Леш, как с дуба рухнул, честное слово. С  такой хатой, с родителями, сам весь из себя… да с тобой любая замутила бы с радостью, отвечаю.

Они выпили по второй и в уютном молчании доели Светочкин шоколад. 

- Блядь! – неожиданно хлопнул себя по лбу Денис. – Я ж еще вчера хотел… Ты ко мне свидетелем пойдешь? – и уставился на Лешку щенячьим взглядом. – Не сейчас, в августе, - поспешно добавил он.

- Подожди, - Лешка попытался сосредоточиться, что после двух порций коньяка было не так просто. – Каким свидетелем? Ты куда влип? 

- Ну, ты даешь, - расхохотался Денис. – Куда я могу влипнуть? Женюсь я, понимаешь? Жеенююсь!

- Ни фига себе! – Лешка во все глаза глядел на лучащегося приятеля. – И когда только успел?! И на ком? Неужели уломал ту свою, скромницу?

- Не-а, - самодовольно ухмыльнулся Денис. – Да и зачем она мне? Скучища! Помнишь, я про мымру, подружку ее, рассказывал? 

- Помню. Ты еще говорил, что она зануда, и ты не знаешь, как от нее избавиться… - съехидничал он. - Подожди! Так еще и месяца не прошло! Так это она что ли?

- Она, - неожиданно смущенно улыбнулся Денис. – И тоже Светка, представляешь? Вот такая девчонка! – Денис сделал замысловатый жест, по всей видимости, обозначающий высшую степень похвалы. – Влюбился я, понимаешь? – неожиданно серьезно сказал Денис, перегнувшись через низкий столик в Лешкину сторону. – Знаешь, как бывает: как удар. Раз, и все. Втрескался по уши.

- Знаю, - кивнул Лешка. – Еще как знаю. 

Они снова помолчали.

- Ну, ты как, согласен? – напомнил о себе Денис задумавшемуся Лешке. 

- Спрашиваешь, - улыбнулся он в ответ.

- Вот и чудненько, - Денис шустро разлил оставшийся коньяк, - жаль, конечно, что без Светки твоей, моя обоих вообще-то звала. Но это ничего, мы тебе такую найдем… - он осекся и взглянул на молчащего Лешку. - Извини, что-то я не то говорю. Ладно, давай выпьем! Первый раз женюсь, представляешь?

- А что, ты уже второй планируешь? - рассмеялся Лешка и поднял свой стакан. – Ладно, за вас, Денис. Пусть все будет зашибись!

Они чокнулись, заговорщицки перемигнулись и выпили.

Конечно же, они напились. Прикончив Денисову бутылку, они на пару залезли в Лешкины запасы спиртного и, недолго поколебавшись между вином и виски, остановились на последнем, «дабы не понижать». После чего, в результате сложнейших логических построений – Лешка точно помнил, что на это ушло немало времени и пара порций этого самого виски – они решили, что пить чистый виски не вкусно и Денис сгонял за колой. За это время Лешка неверной рукой настрогал кособоких бутербродов, и они уселись уже основательно и на кухне. Дальнейшие воспоминания были нечеткими и эпизодическими. Кола, оказавшаяся теплой, взорвалась в руках открывавшего ее Лешки взбесившимся огнетушителем, шипя, и заливая все вокруг липкой коричневой пеной. Кажется, Денис ржал, как припадочный, над его попытками оттереть кухонным полотенцем сладкие пятна со светлых джинсов. Следующее, что удалось вспомнить – себя, восседающего на кухне, почему-то замотанного в огромное банное полотенце. На нем точно нет джинсов, потому что  у него замерзли ноги, и он время от времени, отвлекаясь от крайне шумного и занимательного разговора с Денисом, натягивает на колени теплый махровый край, который почти тут же начинает сползать, и колени снова мерзнут. 

Потом был провал. Черная зияющая яма. И уже в самом конце неясное даже не воспоминание, скорее ощущение мягкой подушки под щекой и Денисово бормотание над ухом:

- Да сними ты это гребаное полотенце и лезь под одеяло.

И собственный слабый шепот в подушку:

- А потом ты скажешь, что я тебя… это… д.. дом… домог…

И негромкий Денисов смех:

- Насильник, бля, вы только гляньте на него. Ты совсем пить не умеешь, Леш.

- Ага, не умею, - еще успел согласиться он, прежде чем провалился в теплое, без снов беспамятство.

Лешка проснулся, когда солнце, которое каждое утро заглядывало в его спальню, поднялось уже так высоко, что его почти по-летнему горячие лучи освещали лишь подоконник. Проснулся, как ему показалось, от холода из распахнутой форточки, лишь с одного бока шло ровное живое тепло. Одеяло сбилось к ногам и ему потребовалось буквально пара секунд, чтобы понять, что он лежит с голой задницей, прижимаясь к мирно спящему и, слава богу, одетому  Денису. Лешка потянулся за одеялом, лениво припоминая подробности вчерашнего вечера. Голова было тяжелой, на языке - непередаваемая смесь выпитого вчера алкоголя. И ужасно хотелось пить. Тащиться на кухню не было ни малейшего желания.

«На хрена было так напиваться?» - тоскливо размышлял он, натягивая на плечи «убежавшее» одеяло.

Он снова ткнулся носом в подушку, с твердым намереньем поспать еще пару часиков. Пить хотелось немилосердно. 

«В ванную пойду», - мрачно решил он, потихоньку, чтобы не разбудить Дениса, сползая с кровати. - «Она ближе».

Покосившись на Дениса, он решил, что разгуливать голышом по квартире - не самая лучшая идея и, замотавшись в одеяло, вышел в коридор. 

Лешка уже доплелся до ванной, находившейся здесь же, сразу за дверью спальни и даже протянул руку к выключателю, когда в сонной, глубокой тишине квартиры что-то щелкнуло. Он замер и прислушался. У входной двери раздался едва слышный шорох, и кто-то отчетливо, вполголоса выругался. У Лешки поджались пальцы на босых ногах. За углом, в прихожей, явно кто-то был. Он осторожно выглянул, и едва не рассмеялся от облегчения.

Спиной к нему стоял Гипомерц и ожесточенно воевал с вечно заедающим замком на входной двери. Лешка рванул к нему. Он совершенно забыл про одеяло, в которое был замотан, про собственный, более чем помятый, вид и про Дениса, дрыхнувшего у него в спальне. Он в мгновении ока очутился за Мерцаловской спиной, протянул руку через его плечо и положил ладонь поверх знакомых жестких пальцев, все еще дергающих многострадальный замок.

- Вот здесь надо надавить и вниз, - прошептал он и, не удержавшись, на мгновение всем телом прижался к широкой спине, притерся к чужим бедрам, - и тогда откроется, - закончил он под тихий щелчок открывающейся двери.

- Спасибо, - не оборачиваясь, невозмутимо поблагодарил Гипомерц и взялся за ручку с явным намереньем выйти на площадку. 

- Эй, подожди, - Лешка, ничего не понимая, ухватился за твердое плечо. – Ты куда? И как здесь вообще очутился? Ты же вчера еще уехать должен был.

Гипомерц медленно обернулся. Спокойно и без интереса, как старую, до последней детали изученную вещь, оглядел Лешку. Тот поежился от этого равнодушного, холодного взгляда и немного попятился. Гипомерц, опустил глаза и, глядя на его босые ноги, пожал плечами:

- Перенесли отъезд на сутки, надо было утрясти кое-что на фирме. Выезжаем через, - он поднял руку и взглянул на часы, - часа через полтора. Ехал мимо, дай, думаю, зайду, - он снова пожал плечами. – Извини, что без предупреждения. 

- А в квартиру как попал? – одними губами улыбнулся Лешка. Ощущение стремительно надвигающейся катастрофы вымораживало, мысли путались и язык, сухой и шершавый, едва ворочался во рту.

- У тебя дверь была открыта, - он в упор взглянул на Лешку и, едва заметно скривив губы, закончил:

- В следующий раз запирайтесь лучше, мало ли кто зайдет. Не надо демонстрировать кому попало свои игрища.

- Какие игрища? – тупо переспросил Лешка и зачем-то оглянулся на закрытую дверь спальни. Одеяло стремительно поползло с плеч, и он едва успел подхватить его у самых бедер.  

- Я пойду, - Гипомерц снова взялся за ручку двери. Лицо у него снова было застывшей, ничего не выражающей маской.

- Подожди, - лихорадочно забормотал Лешка, снова хватаясь за его рукав. – Подожди, какие к черту игрища, я все объясню.

Он внезапно остро почувствовал собственную наготу под сползающим одеялом, запах перегара изо рта и то, что только что выполз из постели, в которой еще десять минут назад с голой задницей валялся под боком у другого парня. 

Парнем был Денис. И само собой, это ровным счетом ничего не значило. Но судя по лицу Гипомерца, который, без сомнения, все видел, зрелище было весьма неоднозначным и впечатляющим.

- Пусти, - холодно бросил через плечо Гипомерц, - мне идти надо, опаздываю. 

- Подожди, - как заведенный бормотал Лешка, все сильнее стискивая в руках чужой свитер. – Подожди.

Гипомерц раздраженно повел плечом. На Лешку он не глядел.

- Мне действительно надо идти, - терпеливо, как маленькому, повторил он. – Я позвоню, как вернусь. Встретимся.

«Это конец», - пронеслось у Лешки в голове. – «Вот, оказывается, как это бывает. Так просто».

- Я никуда тебя не пущу, - будто со стороны услышал он свой собственный, скрипучий, как старая калитка, голос.

Гипомерц, наконец, повернулся и, уже не скрывая раздражения, едва ли не по пальцам оторвал от себя его руку.

- Не устраивай цирк, - спокойно произнес он, - после поговорим. Если ты не забыл, у тебя гости, - кивнул он за Лешкину спину. - И мне действительно некогда.

- Две минуты, - прохрипел Лешка, стискивая на талии одеяло. – Я оденусь и поеду с тобой, поговорим. Пожалуйста, - почти прошептал он, уже ни на что ни надеясь.

Гипомерц молчал и не двигался, и Лешка, путаясь в одеяле, рванул по коридору в спальню  - одеваться.

По дороге поговорить у них так и не получилось. Лешка, в наспех натянутых прямо на голое тело вчерашних заляпанных джинсах и выцветшей домашней футболке (первое, что подвернулось под руку) чувствовал себя неуютно. Гипомерц, усевшись за руль, будто забыл о нем, успевая одновременно отвечать на бесконечные телефонные звонки и вести машину. Лешка уже отчаялся найти в этом бесконечном потоке телефонных разговоров хотя бы пару минут для себя лично и сидел, отвернувшись, преувеличенно внимательно разглядывая проплывающий за окном пейзаж и гадая, куда же они направляются.

Еще минут пять покружив по лабиринту развязок, Гипомерц свернул к недавно отстроенным высоткам на набережной и притормозил у самой последней, стоящей ближе всего к воде. 

- Вылезай, - не глядя на Лешку, бросил он, набирая очередной вызов. – Дома поговорим, - и широко зашагал к сверкающему полированным стеклом подъезду. Лешка, проклиная собственный непотребный вид, и тот факт, что Гипомерц, оказывается, обитает в столь пафосном месте, поплелся следом. Гипомерц, начисто игнорируя лифт, и едва кивнув на приветствие консьержки, взлетел на четвертый этаж. Распахнув одну из двух дверей, выходящих на площадку, вошел в квартиру и, не переставая говорить по телефону, скрылся в ее недрах. Лешка аккуратно прикрыл за собой тяжелую дверь, разулся и, поджимая пальцы на ногах, осторожно прошел по натертому прохладному паркету до ближайшей, выходящей в огромный холл, двери. Кажется, это была гостиная. Высокие потолки, окно во всю стену, светлая отделка, минимум мебели. Стекло и почти белое дерево полок, низкий  диван у стены. И нежный, тонкий запах. Лешка оглянулся – в углу, прямо на полу стояла огромная ваза тюльпанов. Он вспомнил тот свой февральский букет, подаренный Наталье. Он пах точно так же: тонко и будоражаще, надеждой и обещанием близкого счастья. Тогда все еще было впереди, и все, что почудилось ему, сбылось. Почти все. Лешка шагнул в угол, невесомо провел ладонью по хрупким бутонам.

«Получится, должно получиться», - нашептывали маленькие сообщники.

Когда Гипомерц, сжимая в руках наконец-то умолкнувший телефон, вошел в комнату, Лешка был собран и практически спокоен.

- У меня есть десять минут, - произнес Гипомерц, усаживаясь на диван напротив Лешки. – Я приблизительно представляю все, что ты хочешь мне сказать, поэтому сделаем вид, что я тебя выслушал и даже поверил, что все произошедшее – чудовищное стечение обстоятельств…

Лешка вжался мгновенно взмокшей спиной в полки, которыми была затянута противоположная стена, и прикусил губу. Гипомерц, вольготно откинувшись на спинку дивана, говорил и говорил. Ровно, четко, размеренно, будто гвозди вколачивал. Лешка слушал и не понимал, не поспевал за плавной речью, за безжалостными, колючими фразами. Силился разобраться, какое все это имеет отношение к нему, Лешке. Происходящее походило на дурно срежессированное представление, хотелось рассмеяться, выругаться, что угодно, лишь бы все прекратилось, чтобы Гипомерц наконец замолчал и просто выслушал его, Лешку. 

Выслушал и поверил. 

- Я как-то совершенно упустил из вида, - говорил Гипомерц, рассеянно рассматривая полки за спиной у Лешки, - что у тебя слишком небольшой опыт подобных… отношений. Только поэтому ты сейчас здесь, и только поэтому я решил поговорить с тобой. В первый, и надеюсь, в последний раз. Ты умненький мальчик и я рассчитывал, что со временем и сам во всем разберешься. Что ж, я ошибся. Ответь мне, Переверзев, - взгляд Гипомерца как дуло пистолета уперся куда-то между нахмуренных Лешкиных бровей, -  я тебе что-то обещал? Клялся? Может быть, что-то требовал от тебя? Ставил условия?

Лешка молчал, закусив губу и опустив голову.

- Так какого черта, - не повышая голоса, продолжил Гипомерц, - ты устраиваешь истерику по столь незначительному поводу? Конечно, впредь я не хотел бы сталкиваться с твоими случайными любовниками. Думаю, сегодняшнее маленькое происшествие научит тебя если уж не правильно организовывать свое личное время, то хотя бы запирать двери. 

Лешка дернулся всем телом и вскинул голову. Гипомерц небрежным жестом руки остановил его и все так же невозмутимо продолжил:

- И с другой стороны. Похоже, ты так и не понял, Переверзев. Ты меня ни с кем не путаешь? Я не твоя девочка. Ну, та, с которой ты так мило сожительствовал до нашего знакомства. Это ей ты клялся в вечной любви, дарил розы, обещал жениться и наплодить кучу маленьких Переверзевых в обозримом будущем. Это с ней ты собирался создать здоровую, - Гипомерц скривил губы, - ячейку общества. Не со мной. Как-то даже неловко объяснять такие очевидные вещи взрослому парню, но, судя по твоей упрямой физиономии, ничего другого мне не остается. Со мной ты просто трахался, Переверзев, - он усмехнулся. - Мы тра-ха-лись, - по слогам, чуть нараспев повторил Гипомерц. – Еблись, сношались. Я не знаю, как еще тебе объяснить. Это же так просто. Секс без обязательств, не слыхал? И не надо так кривить свое хорошенькое личико. Я просто называю вещи своими именами. И ты либо принимаешь все как есть, либо ищи себе более терпеливого любовника, а меня уволь. Я не люблю тупость, замешанную на упрямстве и юношеском инфантилизме. Либо мой… - Гипомерц будто споткнулся, но тут же продолжил. – Думаю, я высказался предельно ясно. Я не против, более того, признаю, что твоя личная жизнь меня совершенно не касается, и ты вправе завести себе столько любовников, сколько позволят здоровье и наличие свободного времени. А сейчас, - он взглянул на часы, - извини, мне действительно пора собираться. Я позвоню… как-нибудь.

Лешка стоял, вцепившись влажными пальцами в полку позади себя. В голове быстро и четко складывалась картинка, разрозненные факты, раньше вызывавшие лишь смутное недоумение, а подчас и раздражение, сейчас вставали на свои места. Поведение Гипомерца в течение всего последнего месяца идеально укладывалось в получившуюся схему. Все – непонятное отчуждение, минимум личной информации, никаких разговоров на «отвлеченные» темы (черт, да он знает о нем не больше, чем месяц назад!), все это идеально вписывалось в услышанное. Он, Лешка, случайный любовник. Просто одноразовый мальчик, который по непонятной прихоти Гипомерца умудрился задержаться в его постели больше, чем на пару раз. Его накрыло отчаяние, беспросветное и горькое, и только мерцаловское «умненький мальчик» удержало его от того, чтобы не заорать: 

«Мне не нужен никто, кроме тебя, придурок! У меня никого никогда не было и не будет! Я хочу только тебя, только с тобой, бестолочь! Трахаться, ужинать, просыпаться в одной постели, ездить в эти твои чертовы рейды, пропадать в гараже по выходным, слушать тебя, смеяться с тобой, дарить тебе подарки… все, все только с тобой» - он задохнулся и закрыл глаза. Тихий, такой знакомый голосочек в голове сказал строго и четко:

«Заткнись! Немедленно! У тебя еще есть шанс, последний, крошечный. Сохранить лицо, сберечь свое розовое незащищенное брюхо. Не будь идиотом, Переверзев, не подставляйся в очередной раз».

Лешка распахнул глаза и качнулся к Гипомерцу. Плевать он хотел на все эти, пусть и трижды разумные, доводы:

- Не надо, - он ненавидел себя и все равно просил, выпрашивал, как нищий на паперти, - не надо, слышишь? Ничего не было, не могло быть…

- Слушай, не начинай, - Гипомерц сделал движение встать, и Лешка птицей преодолел расстояние между ними, со всего размаху упал на колени перед диваном, толкнул Гипомерца в грудь, опрокидывая на мягкую спинку. 

- Подожди, - просипел он, вцепившись скрюченными пальцами в мягкую диванную обивку и глядя на него внизу вверх, - ты не понял, я же ничего не прошу. Пусть будет, как ты говоришь, ладно. Я все сделаю, слышишь? Все. Только не уходи… так.

Он не знал, что значит это его отчаянное «так». Он только чувствовал, что отпусти он сейчас Гипомерца, и дальше все будет именно так, как ему только что доходчиво объяснили: рациональный, бездушный трах от случая к случаю. И чтобы избежать этого потом, сейчас он был согласен просить и унижаться. С собственным самолюбием он как-нибудь разберется потом. Позже.

Во взгляде Гипомерца Лешке почудилась брезгливая жалость. Так смотрят на грязных, запаршивевших котят: и утопить рука не поднимается, и возиться недосуг. Лешка, набычившись, отвел глаза. Он не собирался уступать, хотя больше и не глядел на Гипомерца. И именно поэтому упустил момент, когда тот, скривив губы, начал возиться с пряжкой ремня. Когда Лешка повернул голову, ему только и осталось, что в немом изумлении глядеть на то, как неторопливо мерцаловские руки расправились с ремнем и теперь расстегивают молнию ширинки. Гипомерц чуть приподнял бедра, приспустил джинсы и сполз по дивану вниз, уперся макушкой в мягкую спинку и шире развел колени. 

Лешка сухо сглотнул, боясь поднять глаза. 

- Ну что же ты, - голос Гипомерца донесся до него глухо, как сквозь вату. – Все, так все. Я не против. Начинай.

Лешке не надо было объяснять. Поза Мерцалова была слишком красноречива, а он столько наплел за последнюю пару минут, что теперь было поздно идти на попятный. Он облизнул нижнюю  губу, положил ладони на разведенные мерцаловские колени, и с нажимом скользнул ими выше, цепляя большими пальцами грубую джинсу, придвигаясь ближе, вплотную. Руки неуверенно замерли у самого паха, у грубого, с двойной отстрочкой, шва приспущенных джинсов. Лешка уловил едва слышный вздох у себя над головой, и это почему-то придало ему храбрости. 

Он ни разу этого не делал. Казалось бы, простейшая вещь - отсосать любовнику. И ему отсасывали. Много, часто, и со знанием дела. Он – ни разу. Он не брезговал. Просто не умел. А Гипомерц был слишком нетерпелив и слишком опытен, чтобы не найти более подходящих способов потрахаться со взаимным удовольствием. 

«Ничего сложного, просто вспомни, как это делал он», - в подступающей панике подумал Лешка и, потянувшись к чужому паху, осторожно погладил чужой член через белье. Гипомерц был невозбужден. То есть совершенно вял и не заинтересован. Лешкина рука дрогнула и замерла.

- Что-то не устраивает? – насмешливо поинтересовались сверху.

«Господи, ну что за придурок», - почти с умилением подумал Лешка. – «С чего ты решил, что для меня это будет сложно?».

Он аккуратно потянул резинку вниз, обнажая вялый член и мошонку, и замер, не зная, что делать с проклятым бельем дальше. Стянуть его с задницы не было ни малейшей возможности. Гипомерц нетерпеливо вздохнул и, протянув руку, одним движением оттянул резинку трусов еще ниже, под яйца. 

- Давай, - поторопил он, и Лешка поспешно наклонился, упираясь ладонями в его разведенные ноги и целиком вбирая в рот мягкий, нежный член. Бедра под ним дернулись, Лешка напряг память и несколько раз вкруговую прошелся языком вокруг теплого, с явственным привкусом какого-то геля, члена. Наградой ему стали стремительно твердеющая во рту плоть и легкое, почти ласковое прикосновение мерцаловской ладони к макушке. Плоть у него на языке тяжелела, становясь все рельефнее и горячее, и он поспешно выпустил ее наружу, плотно сжимая губами и скользя вверх, до открывшейся розовой головки. Поерзал коленями по полу, устраиваясь удобнее, уперся одной рукой о затянутое в джинсы бедро и осторожно положил вторую на мерцаловский живот, чуть пониже пупка. С удовольствием ощутив окаменевшие мышцы под ладонью, он легонько надавил, провел ниже, обхватил и сжал уже полностью вставший, готовый, влажный член. Ладонь скользила легко, Лешка чувствовал выпуклый рисунок вен, снова и снова, забыв обо всем на свете, облизывал головку, всасывал, перекатывал по языку. Увлекшись, зацепил зубами и вжал голову в плечи, услышав рассерженное мерцаловское шипение. Он тут же выпустил член изо рта, сполз ниже, вылизывая одним длинным бесконечным движением: от мошонки до головки, прижимая языком к окаменевшему животу, снова опускаясь вниз и вылизывая яйца. Его перло, он жмурился и едва не мурчал от удовольствия. Игрушка оказалась забавной и вкусной.  

Неожиданно выяснилось, что отсасывать не просто приятно, это будоражит и заводит ничуть не меньше, чем когда твой собственный член оказывается у кого-то во рту.

 Гипомерц, как всегда, нетерпелив. Он обхватывает член, приподнимает его и слегка шлепает Лешку по пылающей щеке, обводит влажной налитой головкой приоткрытые губы. Намек слишком очевиден и Лешка с готовностью вбирает его в рот. Тот слишком большой. Головка немедленно упирается ему в горло, и он судорожно дергается, отстраняясь и сглатывая. Внезапно рука на макушке, еще недавно такая незаметная и безразличная, резко нажимает на затылок и не дает выпустить член до конца. Она не пускает, давит, заставляя опустить голову и насаживаться, скользить по налитому члену вниз, к жестким, коротким паховым завиткам. Лешка недоуменно вскидывает глаза вверх, на мерцаловское лицо. Он еще не понимает, когда видит мутный взгляд серых глаз и зло скалящийся рот. 

- Соси, сучка, - хрипит тот, кто еще минуту назад был Гипомерцем, и ему становится страшно. Он поспешно опускает глаза и крепче сжимает губы.

Лешка старается. В конце концов, мерцаловский член ненамного больше его собственного. Толще – может быть, но длиннее совсем чуть-чуть. Он сам, собственными глазами видел, как Гипомерц брал у него в рот до конца, до корня, упираясь подбородком в яички. 

«Я смогу», - думает он, прижимая солоноватую головку языком к небу, и насаживаясь все дальше и глубже. Рука на затылке безжалостна, не дает ни минуты передышки, подталкивает и давит. Головка упирается в горло и Лешка откровенно давится. Из глаз текут слезы, подбородок в слюне, мерцаловская рука ненадолго ослабляет хватку и он успевает схватить глоток воздуха.

- Носом дыши, - доносится сверху раздраженное, - и горло, горло расслабь, блядь.

Лешка старается. Он совершенно не представляет, как расслабляют это самое горло и как можно дышать носом, когда во рту у тебя громадный, жадный член. Двигается, как гребаный поршень, без устали, с каждым толчком все глубже и глубже. Рука на затылке больше не выпускает ни  на секунду. Она фиксирует его голову в одном положении, а снизу поддают бедра, раз за разом вгоняя член в горло. Лешке ничего не надо делать. Он упирается дрожащими руками в мерцаловские бедра и лишь борется за каждый глоток воздуха. Ему плевать на слюни, сопли и слезы на своем лице. Он мечтает только об одном – чтобы все это, наконец, закончилось. 

Его трахают, имеют в рот. Как куклу, купленную шлюху, блядь. Насилуют. Все как тогда, на кухне. Может быть не так больно, но куда унизительнее.

«Да кончай уже», - бьется в голове одна-единственная мысль, - «Давай же».

Звонок телефона, валяющегося здесь же, на диване – как спасение. Краем глаза Лешка видит, как Гипомерц протягивает руку и берет подмигивающий синим светом аппарат. Он ждет, что его выпустят, хоть на мгновение, но рука все так же тяжело давит на затылок, а член во рту, кажется, становится еще больше. На языке отчетливый солоноватый мерцаловский вкус. Лешке почему-то вспоминается море, залитый солнцем пляж, обжигающая галька. 

- Да, - как-то даже лениво произносит Гипомерц где-то там, наверху, продолжая засаживать Лешке в рот. – Что тебе?

Он не сбивается с четкого, выверенного ритма, бедра все так же мерно раскачиваются, гладкая головка раз за разом скользит по Лешкиному языку, чтобы остановиться где-то глубоко, у задней стенке горла. Лешка почти привык, приноровился. Чуть пощипывает углы рта – слишком натянуты, и совсем онемела челюсть. Время от времени он упирается носом Гипомерцу в пах, прямо в залитые собственной слюной завитки. Это неприятно, и он закрывает глаза.

«Сука», - вяло думает он, борясь с подступающей тошнотой. – «Когда же ты наговоришься, сволочь? Спускай, ну».

- Через десять минут, - говорит Гипомерц в трубку. У него даже дыхание не сбилось, лишь немного замедлилась речь. – Да, не забыл я, - сквозь зубы выдавливает он и буквально вламывается в Лешкино горло. Тот упирается ему в бедра, отчаянно пытаясь оттолкнуть, вырваться, но член во рту вдруг замирает и начинает пульсировать. Гипомерц у него над  головой со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы и тоже застывает. Трубка что-то возмущенно вякает, и Гипомерц, раздраженно прорычав: «Тебя не спросил!», выключает ее и отбрасывает. По языку, в горло течет теплое, вязкое. Лешка почти не чувствует вкуса – хоть один положительный момент в глубоком отсосе.  Гипомерц вяло упирается ладонью ему в лоб и отталкивает, снимает с члена. Лешка садится на пятки и, схватившись за горло, заходится кашлем. На языке вкус чужой спермы, горло саднит. Лешка вытирает подбородок, нос, мокрые щеки. Прямо перед ним Гипомерц заторможенно натягивает белье, застегивает джинсы, аккуратно встает, стараясь не задеть его, и куда-то уходит.

Лешка сидит. Медленно приходит в себя, рассматривает собственные ладони. 

«Вот и все», - утешает совсем не строгий сейчас голос. – «Вставай и уходи. Здесь больше нечего делать. Это конец».

И Лешка встает.

Гипомерц умылся на кухне ледяной водой и жадно напился прямо из-под крана. Потом, не вытираясь, прошел к холодильнику и достал из него бутылку минералки. Ледяные капли, как слезы стекали по щекам, подбородку, щекотали шею, впитываясь в трикотаж футболки. Ему было все равно.

Он, не глядя, открыл стенной шкаф, достал стакан и внимательно смотрел, как льется из бутылки прозрачная, пузырящаяся жидкость. 

Стакан полон. 

Подхватив его, он все так же неторопливо вышел. У двери в гостиную он на секунду замер, прислушиваясь. Потом нахмурился и резко распахнул дверь. В комнате было пусто. Валялся на диване забытый телефон. Тонкий запах тюльпанов смешался с острым, мускусным запахом секса. В гостиной отчетливо пахло борделем. 

И одиночеством.

Мерцалов пожал плечами, залпом выпил принесенную минералку и, не оглядываясь, ушел переодеваться. Ему было некогда, у него действительно почти совсем не осталось времени.

Лето заканчивалось. 

Мерцалов ехал в своем, теперь уже заслуженном, хлебнувшим грязи и пыли российской глубинки «мальчике» со звучным названием Хаммер домой. Ехал медленно, никуда не торопясь, в теплых августовских сумерках, под пыльными липами бульваров, тщательно соблюдая скоростной режим, кружил по развязкам, с готовностью тормозил на мигающий зеленый светофор, начисто игнорируя раздраженные гудки сзади, сворачивал в переулки. Словом, делал все от него зависящее, чтобы вместо положенных десяти минут, необходимых для того, чтобы припасть к родному порогу, прошло хотя бы полчаса. В провинциальном городишке, население которого не дотягивало до миллиона, это было весьма непростой задачей. С которой он, впрочем, неплохо справлялся. Для этого, правда, пришлось вот уже второй раз свернуть на центральную городскую магистраль. Ту самую, которую он уже проехал буквально минут двадцать назад, только в обратном направлении.

«Закругляйся», - сам себе посоветовал Мерцалов, рассеянно глядя на редких прохожих, гуляющих под уже начавшими желтеть липами. 

Вот-вот должно было стемнеть. Горожан, за поздним временем, было не много, и на бульваре мелькали лишь редкие парочки, да одинокие прохожие, в отличие от него спешащие по домам. 

Мерцалов никуда не торопился. В последнее время он удивительно много – даже для него – работал и совершенно загнал своего референта, тихого и безотказного очкарика. Сегодня тот положил ему на стол заявление об уходе. Мерцалов какое-то время с недоумением разглядывал безобидный листок бумаги, затем, так и не разобравшись, что же послужило причиной такого демарша со стороны подчиненного, поднял на него глаза:

- В чем дело, Владимир Николаевич? – как можно доброжелательнее поинтересовался он у переминающегося референта. – Вас что-то не устраивает? Я вас чем-то обидел? Мне казалось, вы же еще совсем недавно были всем довольны? Я ошибался?

Несчастного референта от дружелюбного мерцаловского тона бросило в дрожь. Он судорожно вцепился в спинку стоящего перед ним стула и почти выкрикнул:

- Нет! То есть да, конечно меня все устраивает, Андрей Сергеевич! То есть устраивало… то есть и сейчас все отлично, но я, видите ли…

Мерцалову потребовалось немало времени и усилий, чтобы добиться от краснеющего и заикающегося референта внятных объяснений. Тот почти шептал о ненормированном рабочем дне, отсутствующих обеденных перерывах и о теще, которая окончательно разочаровалась в зяте, вот уже месяц не заглядывающем к ней на дачу по выходным, по причине отсутствия у него этих самых, полноценных выходных. О том, что он, Мерцалов, как с цепи сорвался, и работает в таком режиме, в котором нормальные люди вроде него, Владимира Николаевича, работать постоянно не в силах.

Под гнетом фактов Мерцалов был вынужден признать: то, что для него самого являлось единственным средством спасения от одиночества и гложущего чувства вины, для других оборачивалось непрерывными трудовыми буднями в режиме 24/7. Пришлось клятвенно заверить замученного помощника, что явление это временное, пообещать скорый внеплановый отпуск и премию к нему, вспомнить, что рабочий день по законодательству заканчивается в шесть, а не в девять и для разнообразия отправить счастливого референта домой вовремя. 

Поработав еще часа полтора, он с тоской оглядел заваленный бумагами стол, выключил ноутбук и решил в кои-то веки уехать домой пораньше. И вот теперь во второй раз пересекал бульвар и рассеянно думал, что пора брать себя в руки, что он слишком стар, слишком рационален и слишком привык к одиночеству, чтобы на четвертом десятке так раскисать из-за мальчишки - мимолетной, случайной связи, как бы хороша она ни была.

Тот факт, что прошедших месяцев вполне хватило, чтобы осознать, что связь была какой угодно, только не случайной, и что теперь он разбился бы в кровь, лишь бы перевести ее из разряда «мимолетных» в нечто более постоянное, Мерцалов постарался проигнорировать. Он был в тупике, куда загнал сам себя всего за три душных летних месяца. В беспросветном, пыльном углу. И если это вышло за рамки личной, касаемой его одного, жизни и стало сказываться на окружающих, то он, видимо, не оценил реальных размеров бедствия и вообще утратил над ситуацией контроль. Этого допускать было нельзя. 

Он смирился с тем, что в свое время несколько человек стали свидетелями того весеннего безумия, в которое втянул его вихрастый мальчишка. Смирился и постарался забыть понимающие взгляды Казначеева, гневные – Дениса и полные презрительного сочувствия -  безупречно элегантной и подчеркнуто отстраненной Софьи Павловны Коломеец, бабки. Вспомнив подробности встречи с последней, Мерцалов скривился, как от зубной боли, и даже снизил скорость. Воспоминания, оказывается, были все еще свежи, и не способствовали успокоению издыхающей от очередного приступа самоедства совести. 

Мерцалов рассеянно скользнул взглядом по одинокой фигуре, вышагивающей почти вровень с ползущим вдоль обочины Хаммером: тонкой, высокой, с длинными лохмами, стянутыми резинкой, и, не раздумывая, ударил по тормозам. Он не помнил, как выскакивал, даже не заглушив мотора и, как пацан, одним прыжком преодолевал резную решетку у обочины. Он видел лишь угловатые плечи уходящего по аллее парня, кеды невозможной расцветки и трогательно оттопыренные уши. Он догнал его метров через двадцать. С колотящимся в горле сердцем и позабыв все  приготовленные за прошедшие месяцы извинения и приветствия. Догнал, схватил за предплечье и, не думая, резко дернул,  разворачивая к себе, улыбаясь сумасшедшей улыбкой мореплавателя, после многомесячного плаванья увидевшего на горизонте вожделенную полоску суши. 

Это был не Лешка. 

Парень, которого он все еще держал за руку, какое-то время глядел на него растерянно и с испугом. Потом выдернул руку и осторожно сделал шаг назад, как от змеи, приготовившейся к броску. Мерцалов, глядя, как тот пятится от него, боясь повернуться спиной, моментально очнулся от своего кратковременного помешательства, поднял будто налитую свинцом руку, провел ладонью по лицу, стирая с него улыбку, и произнес глухо:

- Извините, обознался, - после чего, с трудом совладав со ставшим будто чужим телом, развернулся и пошел обратно, к раскрытой, со все еще работающим мотором, машине. 

Он просидел в салоне, приходя в себя и прислушиваясь к ровно урчащему двигателю, пока окончательно не стемнело. Щурился от режущего блеска фар встречных машин, курил сигарету за сигаретой и вспоминал. Вспоминал впервые за последние два месяца, безжалостно, до мельчайших деталей восстанавливал в памяти события этого лета.

Тогда он вернулся из рейда даже раньше, чем планировал. Вернулся довольный, дочерна загорелый, грязный, как черт. 

С победой.

И с основательно пошатнувшейся уверенностью, что Лешка, его солнечный упрямый мальчишка, оказался как все – не хуже и не лучше. Просто повелся на первый понравившийся член, уступил кому-то более настойчивому. По глупости, из слабости, да просто из любви к хорошему сексу. Почти все его предыдущие мальчики слишком любили себя, чтобы в момент, когда подворачивалось достойное постели приключение, вспоминать о нем, Мерцалове. Перед самим собой Мерцалов был честен и отдавал себе отчет, что намеренно выбирал таких: красивых, чуть истеричных, слабых созданий. Которые лучше уступят и дадут, чем будут сопротивляться, особенно таким, как он.  Которые будут болтать много и ни о чем, будут слабы и беззащитны, податливы и безотказны в постели. И которых можно легко бросить, отговорившись длительной командировкой, занятостью, усталостью. Если только они сами не сбегут от тебя через месяц-другой, к кому-то попроще, не столь требовательному и с более близкой и понятной душевной организацией. Мерцалов искал и сходился только с такими, всячески облегчая себе жизнь и криво ухмыляясь, когда очередной мальчик с придыханием, намекающе рассказывал о какой-то паре – Серж и Илья, дорогой, неужели не помнишь? – которые вот уже год живут вместе и зовут их в ближайшие выходные на «семейный» ужин. Мерцалов искренне не верил, что такие пары способны долго сосуществовать  в замкнутом пространстве одной квартиры, деля на двоих нечто большее, чем просто хороший секс. Сам он, по молодости и в порядке эксперимента, пару раз снимал квартиры пополам со своими тогдашними любовниками. С последним они прожили больше года и умудрились расстаться тихо и без скандала. Впрочем, его заслуги в этом было немного. Женька  по-тихому смотался в столицу вслед за «любовью всей его жизни», как он торопливо сообщил ему по телефону. Мерцалов тогда с облегчением пожелал ему удачи и с тех пор жил один, тщательно следя, чтобы мальчики в постели менялись регулярно, и безжалостно избавлялся от особенно настойчивых, надоедливых или ебущихся со всеми без разбору.

А потом появился Лешка. Поминутно краснеющий, с головой, забитой книжной романтической шелухой, опасно упрямый и умненький.  С хрупкими пальцами музыканта, и тонкой, нежной, как у девочки, кожей, на которой так легко оставались следы. С этими своими льняными локонами до плеч, искусанными губами, гибкий, как лоза, но с крепчайшим внутренним стержнем. Неловкий и неумелый в постели, но отзывчивый и пылкий до изумления. Удивительный, невероятный мальчишка. 

Мерцалов оценил его сразу, с первой же встречи. И прекрасно видел, что он не один такой, кто повелся на белокурое чудо, разгуливающее по длинным офисным коридорам. Его провожали глазами даже женщины, ровесницы самого Мерцалова, что уж говорить о молоденьких девочках, завлекающее хихиканье которых Гипомерц едва мог переносить. Впрочем, Мерцалов очень быстро перестал удивляться Лешкиному успеху у женщин. Мальчик обладал достаточно эффектной внешностью, и явно отличным воспитанием, чтобы внезапно не оказаться в роли завидного кандидата в мужья или любовники. Но однажды, в тот самый, памятный до мельчайших деталей, весенний день, наблюдая за Лешкой, с наслаждением пожирающим мороженое на ступеньках супермаркета, он перехватил задумчивый взгляд на него солидного господина из припаркованного рядом BMW. И это стало последней каплей. Господин, так же как и он, Мерцалов, увидел то, что нельзя было спрятать за яркой внешностью и модными тряпками. Мальчишка был настоящей находкой. Еще неиспорченный, порывистый, горячий и сладкий. Будто специально созданный для таких, как они – зажравшихся, много повидавших снобов. И Мерцалов поспешил забрать его себе, в единоличное пользование. Потому что внезапно ясно понял, что подобное чудо недолго будет ходить свободным и независимым, что всегда найдется кто-то, чуть менее стеснительный и чуть более настойчивый, который не ограничится одними взглядами и захочет гораздо, гораздо больше. Так почему не он, Мерцалов? 

Он и взял, и наслаждался, и не позволял себе думать о том, насколько эфемерно это пронзительное, ни с чем не сравнимое удовольствие – обладание таким вот мальчиком. Он только надеялся, что это продлится чуть дольше, чем обычно, в глубине души уже понимая, что самому ему надоест очень и очень нескоро, если такое вообще было возможно. И старался не думать, не анализировать собственные мысли и поступки, все глубже погружаясь в то, что по его личным, внутренним меркам называлось неубедительным и двусмысленным словом «отношения». 

Разочарование было сродни грому средь ясного неба. Мерцалов не помнил, когда в последний раз был так зол, возвращаясь тогда от Лешки и прикладывая все силы, чтобы не сорваться на скорчившуюся на соседнем сиденье фигуру. Лешка был ни в чем не виноват, он просто оказался одним из многих, и не его вина, что он, Гипомерц, напридумывал себе невозможного и поверил в несбыточное. 

Гипомерц был зол на себя, на то, что позволил поставить себя в глупейшее положение и едва-едва не натворил дел, начав относится к Лешке не просто как к очередному развлечению. Он злился, ненавидел и презирал себя, но расплатился за это мальчишка. Глупый, доверчивый пацан, решивший, что может лаской и нежностью остановить взбесившееся цунами по имени «Гипомерц».

Не остановил. 

И Гипомерц, выплеснувший на него все свое разочарование и ненависть, на какое-то время даже успокоился. И даже забыл о нем, закрутившись в делах, с головой нырнув в знакомый и привычный мир железа, машинного масла и последних приготовлений перед стартом. А потом был рейд. Непролазная грязь российской глубинки, СУ, неизбежные ремонты, нормативы и все то, что давало возможность отвлечься, забыть, ненадолго сделать вид, что ничего и не было. 

А еще был Казначеев в качестве штурмана. Со своими рассказами о безбашенном племяннике, которые Мерцалов не мог прекратить и вынужден был выслушивать. Сначала с раздражением и недоверчивыми смешками, а потом с недоумением и смутным беспокойством. Денис оказался безнадежным, абсолютным гетеросексуалом и, кажется, гомофобом. У него была куча девушек и как венец всех похождений – скорая женитьба на какой-то девчонке, с которой он был едва знаком. Последней каплей стал разговор, в котором Казначеев, осторожно подбирая слова, намекнул Мерцалову, что совсем необязательно афишировать перед племянником свои сексуальные предпочтения. Что Денис, оказывается, совсем не в восторге от того факта, что его ближайший друг спит с ним, Мерцаловым, и умудрился публично нахамить Лешке. Что между пацанами произошла какая-то неприятная история по этому поводу, но вроде бы потом все утряслось.

«Знаю, как утряслось» - хмыкнул про себя Мерцалов. – «Собственными глазами видел».

Воспоминание больше не царапало, не сочилось горечью и разочарованием. Мерцалов как-то сразу и безоговорочно поверил, что все увиденное – глупая случайность, что сбивчивый Лешкин лепет  - правда от первого до последнего слова. 

Он повеселел, и с нетерпением ждал окончания соревнований, с трудом сдерживаясь, чтобы не набрать знакомый номер. 

Лешка не звонил. Мерцалов, впрочем, и не ждал от него звонка. Он слишком хорошо знал, как непрост его мальчик, чтобы первым прийти после всего, что он тогда нагородил в запале, едва помня себя от ревности. Но почему-то не сомневался, что стоит ему позвонить, поговорить, объяснить – да-да, он собирался, кажется, впервые в жизни и оправдываться, и объясняться – и Лешка поймет и простит. И все будет не просто как раньше, но гораздо, гораздо лучше.  Потому что не будет больше недомолвок и появится возможность стать, наконец, самим собой, и наслаждаться его обществом, и быть искренним – в словах и поступках, без оглядки на мнимых и возможных соперников.

Вернувшись, Мерцалов был вынужден пару дней разгребать неизбежно скопившиеся в его отсутствие дела, попутно сортируя их на первоочередные, срочные и текущие. Лешка значился в списке первым, и ему он позвонил сразу же, едва переступил порог квартиры, намереваясь даже не столько поговорить, сколько назначить встречу. Телефон коротко пиликнул и приятным голосом сообщил, что «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Мерцалов чертыхнулся и понял, что встречу придется, как минимум, отложить на завтра.

Но на следующий день, ближе к вечеру, с трудом вынырнув из кучи бумаг, не терпящих отлагательства встреч и телефонных звонков, он понял, что день прошел, а Лешке он так и не позвонил.  Рявкнув на сунувшегося было к нему референта, он снова набрал выученный наизусть номер. Абонент в сети так и не появился. 

Мерцалов раздраженно покусал нижнюю губу и, подхватив пиджак, выскочил из кабинета, на ходу буркнув референту, что рабочий день на сегодня закончен.

Он поехал по знакомому адресу, припарковался в тихом, затененном старыми яблонями и пышными кустами сирени дворе, взлетел по темной, со стершимися ступенями, лестнице и нетерпеливо позвонил в дверь с тусклой табличкой «Переверзев И.В.». Он стоял, снова и снова нажимая на темную пуговку звонка и вяло размышлял, кем же приходится Лешке этот самый Переверзев И.В.? Минут пять спустя, решив, что, скорее всего, дедом и устав слушать заливистую трель звонка в явно пустой квартире, он спустился во двор, выкурил сигарету, время от времени поглядывая на темные окна в третьем этаже, сам не зная чего ожидая и на что надеясь. Докурил, залез в машину и раздраженно ударил по газам. Все складывалось как-то коряво и совсем не так, как он представлял и рассчитывал. Он ненавидел, когда у него перехватывали контроль над ситуацией и злился. 

Тогда он еще мог позволить себе такую роскошь – злиться и раздражаться на так некстати исчезнувшего Лешку.

Через пару дней, случайно столкнувшись с Денисом в коридоре, он едва удержался от того, чтобы схватить воротящего от него нос паршивца за плечи и, хорошенько встряхнув пару раз, выяснить, куда провалился его приятель, которого он уже вторые сутки высматривает в офисных коридорах. К сожалению, это все, что ему оставалось. Он уже дважды заглядывал в отдел Казначеева, стараясь выбирать время, когда там не крутился Денис, но Лешкин стол неизменно оставался девственно чист и резал глаз полным и безоговорочным отсутствием хозяина.

Его остановил случайно перехваченный взгляд Дениса. 

Презрительный и в то же время полный какого-то детского разочарования и обиды. Будто он, Мерцалов, где-то по-крупному облажался и забыл попросить прощения у этого вот, конкретного Дениса. 

И у Мерцалова, которому за прошедшие два дня порядком надоело отслеживать, не появился ли в сети «недоступный абонент», и ежевечерне, стоя под темными Лешкиными окнами, размышлять, где же теперь ночует его мальчик, лопнуло терпение. Этим же вечером, выслушав очередную серию звонков в мертво молчащей Лешкиной квартире, он развернулся и решительно позвонил в соседнюю дверь.

Открыли ему почти мгновенно. Маленькое, сморщенное как печеное яблочко личико, остренький носик, аккуратный фартучек с рюшами – соседка Лешки была классическим представителем бабушек, сидящих по вечерам возле подъезда и живо интересующихся жизнью окружающих.

«Вот ты-то мне сейчас все и расскажешь», - подумал Мерцалов, с удовлетворением разглядывая явно подслушивавшую под дверью бабку.

- Простите, - как можно вежливее начал он. – Вы не могли бы мне помочь? Я коллега вашего соседа, недавно вернулся из отпуска и никак не могу застать его дома. Возможно…

- Как же, как же, - с готовностью закивала бабка. – Работаете, значит, вместе. То-то я смотрю, вы кажный вечер тут названиваете. Эта ваша штоль машина у нас тротуар перегораживает? Нехорошо, молодой человек, вот я вам прямо скажу, нехорошо, - бабка привалилась к дверному косяку, с удобством устраиваясь для длительного и обстоятельного разговора. 

Ей не повезло, Мерцалов не был в подходящем настроении.

- Вы меня извините, - каким-то скрежещущим голосом перебил он бабку, - я ненамеренно. У вас слишком маленький двор, наверное, еще довоенный?

- Довоенный, - с готовностью кивнула его собеседница. – Тогда люди жили куда скромнее, не в пример нынешним. А какие люди! Военные, врачи опять же, - она кивнула на соседнюю дверь. - При чинах, на должностях, а ходили пешком, и во дворе красота была, цветы, чистота. А теперешние все норовят…

- Простите, - снова перебил Мерцалов, - так что там про моего коллегу? Когда мне лучше зайти, чтобы наверняка застать его дома?

- Не могу знать, - поджала губы бабка, недовольная, что ей не дали высказаться. – Кто ж его знает, когда он таперича вернется?

- То есть как – вернется? – непонимающе переспросил Мерцалов.

- А вот так, - расцвела та, глядя в помрачневшее мерцаловское лицо. – Не живет он туточки больше, съехал. Сначала девка его, а потом и сам умотал. 

- Когда? – глухо спросил Мерцалов и шагнул к бабке. – Когда съехал?

- Да не знаю я, - испуганно забормотала та, попятившись, и предприняла безуспешную попытку захлопнуть перед Мерцаловым дверь.

Мерцалов понял, что чем-то умудрился напугать бесстрашную дворовую сплетницу и, натужно улыбнувшись, предпринял новую попытку наладить контакт.

- Мне очень нужно знать, когда он уехал, вы не могли бы припомнить точную дату? – как можно мягче спросил он.

Бабка выдохнула и снова привалилась к косяку.

- Когда? – задумчиво протянула она и шмыгнула востреньким носиком. – А тут и вспоминать нечего. Аккурат у меня Петровна тонометр забрала опосля майских. Давление у ней подскочило, - пояснила она превратившемуся в слух Мерцалову. – А ведь говорила я ей: не гробься на этой даче, не молодуха, чай. В общем, забрала она тонометр, я ее проводила, чтоб она, значит, в подъезде не завалилась, а тут гляжу -  вещи грузят, в машину Светкину. Ну, вы знаете Светку-то? – требовательно спросила она Мерцалова. – Жил он с ней, почти год прожили. Ничего плохого не могу сказать, тихо прожили, чтоб там компании какие – ни-ни. А тут гляжу – чемоданы грузят.

- Кто? – разлепил губы Мерцалов.

- Так Алешенька и девица какая-то, в Светкину машину погрузили, та уселась и уехала, только ее и видели, - бабка неодобрительно покачала головой. – Незнакомая девица, в первый раз я ее видела, - уточнила она.

- А Леш… Алексей Дмитриевич? – спохватившись, в последнюю секунду, поправился Мерцалов.

- А он на следующий день уехал, - охотно ответила бабка. – Ключи мне занес, по-соседски, знаете. Мало ли что, и уехал. Я, значит, еще спросила, надолго ли. Он так плечами пожал и молча ушел. С одной сумкой, - наябедничала она Мерцалову. 

- То есть, - уточнил он, уже ни на что особо не надеясь, - это было почти три недели назад? И больше он не появлялся? И не звонил?

- Не появлялси, - протянула бабка, с интересом разглядывая Мерцалова. Тот перехватил изучающий взгляд подслеповатых глазок и поспешно отступил на площадку:

- Спасибо, вы мне очень помогли, - пробормотал он, отступая к лестнице.

- Так может передать что, если вернется? – бабка сунулась следом за сбегающим по лестнице Мерцаловым.

- Нет, благодарю вас, - не поворачиваясь, бросил он, и исчез в лестничном пролете.

Бабка огорченно шмыгнула носом, вдохнула побольше воздуха и проголосила вниз:

- А машину так больше не ставьте! Развели моду, понимаешь! Понакупят здоровенных, что ни пройти, ни проехать, а нам в собственном двору и ступить некуда, – она вернулась к распахнутой двери в квартиру, что-то еще бормоча себе под нос и плотно прикрыла за собой дверь.

Мерцалов ехал тогда домой, матерясь на светофорах и нарушая все возможные правила. Значит, Лешка уволился почти сразу. Пока они с Казначеевым месили непролазную весеннюю распутицу, он каким-то образом умудрился подписать заявление об уходе и даже не отработать положенные две недели. 

- Кто ж тебя отпустил? Да еще на таких условиях? – бормотал Мерцалов, с визгом тормозя у подъезда собственного дома. – Кто же у нас добренький такой, твою мать? – он вылез из машины, похлопал себя по карманам, вытащил сигареты и прикурил. У него была куча вопросов. К кадровичке, которая, нарушая все возможные правила, в недельный срок уволила его сотрудника, к Казначееву, который уже почти неделю знает о том, что Переверзев больше не работает в «Автотрейде», и молчит, мать его. К Денису, который, по всей видимости, знает больше всех, и к которому идти совершенно бесполезно: что-то он знает такое про его Лешку, что будет молчать, как Зоя Космодемьянская на допросе. И у него не было ни одного вопроса к самому Лешке, потому что он прекрасно понимал, что стало причиной такого поспешного исчезновения. И ни одного вопроса к себе самому. В последнем случае картина складывалась предельно ясная и крайне неутешительная. Докурив и поставив машину на сигнализацию, Мерцалов уже совершенно точно знал, что ему совершенно плевать, как он будет выглядеть в глазах окружающих, и что завтра же он вытрясет у всех, имеющих в «Автотрейде» отношение к Лешкиному увольнению, всю возможную информацию. И, если будет надо, прибегнет к крайнему средству - пойдет на поклон к бабке, Коломеец Софье Павловне. О том, что задержись Лешка в «Автотрейде» на эти гребаные две недели отработки, и они бы могли встретиться, Мерцалов себе думать не позволял, справедливо полагая, что и без того все достаточно хреново, и посыпать солью на свежесодранное - излишний мазохизм и вообще неконструктивно. 

Как ни странно, исчерпывающую информацию на следующий день он получил у первого же человека, к которому обратился. 

У Казначеева.

Он позвонил ему еще по дороге на работу и не терпящим возражений голосом назначил встречу у себя в кабинете, через десять минут. Когда он ворвался к себе, Казначеев уже дожидался его в приемной.  Они молча прошли в мерцаловский кабинет и так же молча уселись друг напротив друга.

- Рассказывай, - наконец криво усмехнулся Мерцалов, не уточняя сути вопроса. Впрочем, Казначеев выглядел как человек, не нуждающийся в дополнительных разъяснениях. Он спокойно откинулся на жесткую спинку стула и, не глядя на Мерцалова, начал говорить сухо и сжато, как на селекторных совещаниях:

- Уволился десятого. Заявление ему Шатохин подписал. Я резолюцию видел. Матюнина говорит, что Шатохин лично ей позвонил и предложил оформить все в кратчайшие сроки, - он помолчал и закончил, все так же глядя в сторону. – Денис молчит. Я спрашивал. Он меня послал. Не советую сейчас подходить – не скажет ни черта.

- Ты почему мне ничего не сказал, Олег? – скучным голосом спросил Мерцалов, разглядывая собственный руки.

- А ты не спрашивал, - неожиданно зло ответил тот. – Я, знаешь ли, не приучен сплетни собирать, тем более насчет чужих постелей. Кто вас разберет, - немного сбавив тон, продолжил Казначеев. – Я вообще думал, это с твоего ведома Переверзева уволили. Тогда хотя бы понятно, отчего Денис бесится. А ты, оказывается, ни слухом, ни духом. Я, если честно, уже вообще ни хрена не понимаю, Андрей, - закончил он. 

- Извини, - не поднимая глаз, глухо произнес Мерцалов. – Ты иди, работай. И за Дениса не переживай, не пойду я к нему.

Казначеев встал и, дойдя до двери, обернулся: 

- Это, конечно, не мое дело, Андрей, но может быть ты поискал бы пацана? Гордыня, она знаешь…

- Уже, - оскалился Мерцалов. – Уже ищу. Ты иди Олег, работай. Спасибо тебе.

Казначеев еще раз внимательно посмотрел на кривящееся в улыбке лицо приятеля и молча ушел, плотно, как при выходе от тяжелобольного, прикрыв за собой дверь.

Как и предвидел Мерцалов, визит к Софье Павловне Коломеец оказался весьма непростым. Впрочем, ничего другого он от Лешкиной бабки и не ожидал.

Она приняла его сразу же. Достаточно было отдать высокой и высохшей, как тарань, даме, исполняющей обязанности секретаря, свою визитку и на вопрос «вы по какому делу, молодой человек?» ответить «передайте госпоже Коломеец, дело представляет для нас взаимный интерес. Передайте, она поймет».

Неизвестно, что подумала профессор Коломеец в связи с этим в высшей степени бесцеремонным заявлением, но его пригласили в кабинет сразу же. Мерцалов вошел и, собрав все силы, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица, пересек кабинет под пристальным взглядом неподвижных строгих глаз.

- Добрый день, Софья Павловна, - поздоровался Мерцалов и как бы из вежливости склонил голову в учтивом поклоне. На самом деле, под взглядом немигающих глаз, так похожих на Лешкины, у него банально не выдержали нервы и сейчас он, как мальчишка, с трудом удерживался от того, чтобы не начать просить прощения за все прошлые, а авансом и за будущие прегрешения.

- Присаживайтесь, - вместо приветствия ответила та и махнула на ряд стульев вдоль стены. Остаток мерцаловской выдержки ушел на то, чтобы с максимально невозмутимым лицом устроиться на предложенном стуле. Давно забытое чувство, что сейчас его отчитают, как школьника, и, возможно, даже пригрозят вызовом родителей, не покидало его. 

Софья Павловна Коломеец оправдала все его ожидания и даже более того.

Она откинулась на спинку высокого кресла, закинула ногу за ногу и, сцепив на колене длинные, в тяжелых кольцах пальцы, с минуту, не говоря ни слова, разглядывала его. Мерцалов молчал, преувеличенно внимательно уставившись на огромный, темного дерева стол, разделяющий их. Рассматривать на столе было особо нечего, порядок на нем царил идеальный, но поднять глаза и прямо задать свой главный и единственный вопрос у Мерцалова просто не хватало наглости.

- Что ж, - Коломеец первой нарушила затянувшееся молчание, – вы пришли. Признаться, я не ждала вас и приятно удивлена этим обстоятельством.  К сожалению, через десять минут у меня лекция и, как вы понимаете, наше время весьма и весьма ограничено. Итак, господин Мерцалов, не будем играть в прятки, я знаю, зачем вы пришли. Но, видите ли, я прожила долгую жизнь и хорошо уяснила одну простую истину: нельзя лезть в чужую личную жизнь, тем паче, нельзя лезть в чужую постель, особенно если это постель моего собственного внука.

У Мерцалова откровенно сдали нервы. Он всем телом дернулся на своем старом, потертом стуле и, не выдержав, мельком взглянул в лицо Софьи Павловны. Та спокойно продолжала смотреть на него и даже едва заметно усмехнулась тонкими накрашенными губами.

- Что вас так удивляет, господин Мерцалов? Что я в курсе сексуальных предпочтений своего внука? Или то, что я так спокойно говорю об этом с вами? Успокойтесь, я – единственная, кто знает об истинном положении вещей. 

Внезапно она резко встала и, отвернувшись от оглушенного, продолжавшего сидеть Мерцалова, подошла к окну.

- Не думайте, что я легко смирилась с этим фактом, - не оборачиваясь, негромко продолжила она. - Алексей – мой единственный внук. А какая бабка не желает счастья своему внуку? Но я смирилась и с этим, и с тем, что в его жизни появились вы. Более того, был момент, когда я была даже рада этому обстоятельству. По моему разумению, вы делали Алексея гораздо счастливее, чем его прежняя пассия. Эта… Светочка, - она порывисто обернулась и, опершись на подоконник, продолжила. – И, тем не менее, мой ответ будет «нет», господин Мерцалов. Да, я знаю, где сейчас Алексей, но не собираюсь сообщать вам, где именно. Я еще помню, каким было лицо у Лешки после вашего расставания, и при иных обстоятельствах я бы вам руки при встрече не подала. Но вы пришли, сами. И я готова признать, что не все так просто, как мне казалось. И вот что я вам скажу: идите, господин Мерцалов, идите и живите дальше. Не ищите моего внука. И если он вам все еще не совсем безразличен, отпустите его. Я прекрасно понимаю, что если вы захотите – вы его найдете. Но ответьте самому себе на вопрос: а хочет ли он, чтобы вы нашли его? Вы уверены, что он нуждается в вас все так же сильно? 

Она, не мигая, смотрела на Мерцалова, и тот сжал зубы. У Софьи Павловны были вивисекторские замашки. Она била наверняка - по самому больному, безжалостно говорила вслух о том, о чем он, Мерцалов, не давал себе думать на протяжении всех этих дней. Потому что ответ на вопрос был слишком очевиден, слишком неприятен, слишком уж бил по самолюбию.

Его не хотели. В нем разочаровались. Он, Мерцалов, кажется проебал тот самый, единственный, шанс. 

Коломеец молчала. Смотрела, давила тяжелым, обвиняющим, как казалось Мерцалову, взглядом и молчала. Делать здесь было больше нечего. Эта стройная, изящная женщина была права. Кругом права. Надо было уходить.

Он поднялся и, молча поклонившись – говорить он сейчас бы не рискнул за все золото мира – пошел к двери.

- Андрей Сергеевич, - негромко окликнули его, когда он уже взялся за ручку. Мерцалов замер, до боли стискивая отполированную тысячами рук медь. Внутри было холодно и пусто, как в Антарктиде. – Если для вас это действительно важно… если вам не все равно, - в голосе Коломеец ему почудились нотки сочувствия и жалости, и он понял, что неудержимо краснеет. Его, взрослого, самодостаточного мужика, жалеет малознакомая женщина. Что и следовало ожидать. Эта была та цена, которую надо было заплатить за сегодняшний визит, и это надо было стерпеть. Другого выхода не оставалось.

- Подождите, - решительно закончила Коломеец своим прежним, лишенным всяких эмоций голосом. – Вы были… дороги ему, - она запнулась на мгновение. – На мой взгляд, даже слишком. Такое не проходит просто так. Наберитесь терпения.

Она замолчала. Мерцалов еще раз поклонился старой медной дверной ручке и, так и не обернувшись, вышел.

И он ждал. Все это душное, бесконечное лето он ждал. Никуда не ездил, несколько месяцев двигаясь по раз и навсегда очерченной траектории дом-работа. Он высоко ценил мнение Лешкиной бабки и, положа руку на сердце, слишком хотел верить ее последним словам, чтобы перестать надеяться. 

Ничего не происходило. Не было даже никаких странных звонков, и он порядком устал выискивать в толпе знакомую белокурую макушку. Лешка пропал, окончательно и бесповоротно. Уже давно взгляды Дениса при случайных встречах перестали быть гневными, и он лишь задумчиво провожал глазами шефа, который ходил теперь с неизменно хмурым лицом и заметно запавшими щеками. Денис, так же как и Софья Павловна, был еще одной ниточкой, дернув за которую, можно было добраться до Лешки. Но Мерцалов, всякий раз встречая его, торопливо отворачивался и почти убегал от искушения. Коломеец была права: Лешка должен был вернуться сам. И единственное, что оставалось Мерцалову – ждать. И он ждал, ждал как никогда, сцепив зубы, и время от времени издеваясь над собственной сентиментальностью.

Его упрямства и терпения могло хватить еще очень, очень надолго. Но почему-то именно сегодня, в этот теплый августовский вечер, в очередной раз приняв желаемое за действительное, увидев в поздних сиреневых сумерках знакомый силуэт в липовой аллее и бормоча извинения незнакомому парню, он понял, что пора заканчивать. Все это слишком затянулось, и драма потихоньку становилась фарсом. 

«Санта-Барбара, бля» - Мерцалов, глубоко затянувшись, докурил до фильтра сигарету и завел машину. – «Все, Мерцалов, слышишь, все. Хватит».

Он включил сигнал поворота, в котором на абсолютно пустой, ночной дороге, не было никакой нужды, и, не торопясь, поехал домой, спать.

На душе было тихо, сумрачно и спокойно. Никак.

Телефон зазвонил в пятницу, вскоре после обеда. Мерцалов, принимавший юристов, с которыми он имел весьма непростой разговор, раздраженно схватил трубку и, извинившись, отошел к окну.

Звонил Казначеев, отпросившийся сегодня с работы по случаю свадьбы своего непутевого племянника. 

- Послушай, Олег, - вполголоса прорычал в трубку Мерцалов. – Разгар рабочего дня, если ты помнишь. Надеюсь, ты позвонил не для того, чтобы попробовать еще раз затащить меня на ваше скромное семейное торжество?

- Я вырву язык тому, кто назовет этот балаган «скромным семейным торжеством», - голос Казначеева в трубке был запыхавшимся и уставшим. – Но тебе на первый раз прощаю. Слушай, я понимаю, что ты там империю в поте лица строишь, а мы тут решаем свои мелкие семейные проблемы, но тебе придется оторвать свой зад от кресла и помочь другу.

- Ты с ума сошел, - констатировал Мерцалов и извиняющеся улыбнулся нетерпеливо постукивающему карандашом  по столу главе юридического отдела.

- Есть немного, - охотно согласился Казначеев. – Это не свадьба, - пожаловался он, - а сумасшедший дом какой-то. Андрюха, спасай.

- Что надо? – прошипел Мерцалов.

- Да ерунда, - зачастил Казначеев, услышав нечто обнадеживающее в мерцаловском шипении. – Эти родственнички с ума меня сведут. Шампанское забыли, представляешь? Как они голову свою не забыли!

- Какое шампанское, Олег?  - Мерцалов закатил глаза.

Через пять минут препирательств картина прояснилась. Свадьба отмечалась с размахом, в загородном ресторане, через час должны были начать съезжаться гости, а на столах не было ни бутылки шампанского. Его благополучно забыли в магазине у какой-то Надежды, где оно мирно охлаждалось в ожидании своего часа. И в суете и спешке приготовлений последних дней о нем никто не вспомнил. К Надежде недавно отрядили гонца, и тот только что в панике отзвонился Казначееву с известием, что старенький драндулет – единственное, что удалось найти в спешке - благополучно доставил его до места, после чего заглох и не подает признаков жизни.

- Андрюх, я понимаю, что тебе наши проблемы до одного места, но у нас тут Содом и Гоморра, на нервах все. Я сам без машины, на тебя вся надежда. Да там всего-то ящиков пять или шесть. Загрузишь в своего мальчика и через полчаса уже будешь здесь. Может, даже еще на работу успеешь вернуться, - вкрадчиво уговаривал Казначеев.

- Ладно, - сдался Мерцалов. – Говори, где мне искать твое шампанское.

Ему немедленно сообщили подробнейшие координаты, напоследок добавив, что дорогу к ресторану покажет «гонец», и зачем-то пожелав удачи, положили трубку.

Мерцалов нажал отбой, и развернулся к уже собиравшим бумаги юристам:

- Прошу извинить. Форс-мажор, свадьба под угрозой, будь она неладна. Отложим до понедельника? 

Он проводил разочарованных юристов до двери и, вырубив ноутбук, выскочил из кабинета, отпустив, по случаю пятницы, референта домой пораньше. 

Ехать ему предстояло недалеко. Магазинчик, в котором застряло вожделенное шампанское, находился в пяти минутах хода, и Мерцалов добрался до места быстро и без приключений. Еще издалека он увидел у тротуара видавший виды жигуленок жуткого канареечного цвета, запыленный и весь какой-то помятый. Припарковавшись рядом, Мерцалов вылез и огляделся. Ни в машине, ни в окрестностях не наблюдалось ни одной живой души. Похоже, его здесь никто не ждал.

Он чертыхнулся и пошел в магазин, искать пресловутую Надежду. В дверях он посторонился, пропуская высокого парня, затянутого в светлый, отличной ткани, костюм, с бутоньеркой в петлице. И уже почти пройдя мимо, спохватился. До него дошло, что парень, будто сошедший с обложки глянцевого журнала, скорее всего и был тот самый «гонец»  со свадьбы. Мерцалов чертыхнулся и торопливо обернулся, намереваясь догнать парня, и буквально налетел на того.

Высокая, тонкая фигура, знакомые, упрямо сжатые губы, настороженный взгляд из-под светлой косой челки на пол лица. Буквально в метре от него стоял Лешка и молча смотрел на него, знакомо покусывая нижнюю губу.

Мерцалов торопливо, будто воруя, разглядывал его, жадно подмечая новые, незнакомые детали в своем, казалось, хорошо изученном, до последней черточки знакомом мальчишке. Лешка был будто бы прежний, только отросли волосы, чуть прикрывая маленькие оттопыренные уши и крупными локонами завиваясь на шее, и взгляд… Взгляд темных, без блеска, глаз совершенно утратил свою ребяческую наивность, став удивительно похожим на бабкин. Мерцалов припомнил свою последнюю встречу с Софьей Павловной и невольно поежился. 

- Привет, - начал он, рассудив, что нечего стоять и пялиться друг на друга на виду у всего магазина. В конце концов, это можно сделать и попозже. – Это ты тут с шампанским застрял?

- Привет, - сдержанно кивнул ему Лешка и, развернувшись, пошел к машине. Он, не оглядываясь, дошел до пыльной колымаги и открыл багажник. – А ты, значит, тот самый спаситель, который не даст свадьбе засохнуть без шампанского? – не оборачиваясь, спокойно спросил он, с усилием доставая из багажника ящик. Мерцалов, как привязанный, шедший следом, во все глаза смотрел на него – спокойного, уверенного, с чуть насмешливой улыбкой на бледных губах. Он как-то слабо представлял, как себя вести и что говорить этому Лешке. Что-то мешало взять по отношению к нему привычный, иронично-покровительственный тон. Фамильный переверзевский взгляд сбивал с толку и заставлял признать, что мальчик как-то внезапно повзрослел и вряд ли потерпит прежнее обращение. Мерцалов, окончательно смешавшись от такого обилия впечатлений, молча подхватил второй ящик из битком забитого багажника и пошел к машине. Это все надо было обдумать, и чем быстрее, тем лучше.

Вдвоем они  перетаскали ящики в багажник Хаммера. Жигуленок оказался набит шампанским под завязку: и багажник, и салон.

- Надеюсь, это все? – Мерцалов покосился в сторону пыльной машинки. – И где вы только этот раритет откопали? 

- Дед какой-то одолжил, - Лешка закрыл машину и обернулся к Мерцалову. – Ну что, поехали? У нас мало времени.

- Садись, - кивнул тот, - успеем.

Мерцалов кружил по улицам, стремясь окольными путями выбраться из города. День клонился к вечеру, и центр стоял в неизбежных пробках. Блуждая по дворам, ныряя в темные арки, проскакивая тихими переулками, он нет-нет, да и посматривал на своего пассажира, вольготно устроившегося на соседнем сиденье. Лешка расстегнул пиджак, чуть ослабил узел галстука и с удовольствием подставлял разгоряченное лицо под прохладную кондиционированную струю воздуха. На Мерцалова он так и не взглянул. Зато с неподдельным интересом смотрел в окно. Мерцалову он чем-то напомнил туриста. Так смотрят, когда оказываются в городе впервые или спустя длительное отсутствие. 

- Давно вернулся? – наудачу спросил он.

- Сегодня утром, - последовал небрежный ответ. 

- С корабля на бал значит, - усмехнулся Мерцалов. Лешка промолчал, по-прежнему с интересом разглядывая пролетающие за окном улицы, и Мерцалов понял, что если он хочет чего-то добиться от этого, нового Лешки, то надо прекращать играть в кошки-мышки и вообще браться за ум.

- Ну и как у тебя дела? – нарочито спокойно, подлаживаясь под Лешкин тон, поинтересовался он.

- Спасибо, хорошо,- чуть помедлив, ответил Лешка. 

- Чем занимаешься? – не отступал Мерцалов. – Учишься, работаешь?

- Я хотел перевестись на очное, - Лешка усмехнулся, - но тут у отца созрел новый гениальный план, пришлось помогать. Я уехал из города, - пояснил он Мерцалову, будто бы тому не было это известно даже слишком хорошо. – Работаю у отца, мы открыли новую сеть. Дело только налаживается, очень много работы. Я решил оставить все как есть, буду учиться заочно, на практике, знаешь ли, все куда интереснее и познавательнее.

- Не сомневаюсь, - хмыкнул Мерцалов. – Значит, ты у нас в шоколаде? И с учебой и с карьерой все зашибись?

- Не жалуюсь, - холодно ответил Лешка и снова отвернулся к окну. Мерцалов сжал зубы. Куда делся его пылкий, непоседливый, эмоциональный мальчишка? Прежний Лешка сейчас бы рассказывал взахлеб, с мельчайшими деталями, жестикулируя и перебивая сам себя. Этот – выдал пару вежливых фраз и снова сидит, как гребаная снежная королева, интересуясь проплывающими за окном видами куда больше, чем им, Мерцаловым.

- А приехал зачем? – раздраженно буркнул он.

- На свадьбу приехал, - с недоумением дернул плечом Лешка. – Я Денису давным-давно обещал. Он меня свидетелем звал, но я отказался. Не люблю. 

Вот так вот. Никто и не собирался возвращаться к нему, Мерцалову. И судя по вполне себе цветущему виду, со сном и питанием у нас тоже все в порядке. Мерцалов внезапно поймал себя на том, что до последнего надеялся, что все это новое, такое непривычное – только маска. Что стоит разговорить мальчишку, задать пару вопросов, и он станет прежним, а с ним вернется и все остальное, утерянное, но не забытое. 

И вот, ничего этого не будет. Факты – упрямая вещь. Есть он, Мерцалов, в очередной раз возомнивший невесть что, и есть Лешка – успешный повзрослевший мальчик, стремительно делающий карьеру и, как видно, с удовольствием играющий в новую, «взрослую» жизнь. И так удачно спланированная уловка Казначеева – не забыть сказать спасибо, старался как-никак – не сработала, да и не могла сработать. С этим Лешкой – не могла. 

- Далеко еще ехать? – спросил он, проклиная про себя все свадьбы на свете. 

- Не очень, доедешь до Сотникова и направо.

Мерцалов кивнул и, сбросив скорость, свернул на вынырнувшую из-за поворота заправку.

- У меня на нуле, - пробурчал он, припарковываясь и оглядываясь в поисках заправщика. – Десять минут нам погоды не сделают. 

Он достал бумажник и протянул его Лешке.

- Сходи, заплати за бак, видишь, нет никого, а я заправлю пока.

Лешка молча взял бумажник и вылез из машины. А Мерцалов смог, наконец, расслабить одеревеневшие мышцы лица. Ненадолго, хоть на пять минут не притворяться, не контролировать каждый взгляд, жест, слово. Если бы ему час назад сказали, что он не будет знать, как избавиться от Лешки, он бы рассмеялся. Но сейчас, неторопливо обходя машину, открывая бак, снимая с колонки «пистолет», он наслаждался своим одиночеством. Этот паршивец за каких-то полчаса вымотал его куда сильнее, чем все прошедшие три месяца. Мерцалов стоял, привалившись к полированному боку Хаммера, и пытался сообразить, что ему делать дальше. Не могло быть и речи о том, чтобы отпустить Лешку так вот, запросто. Судя по уверенному и едва ли не скучающему виду засранца, он именно на это и рассчитывал. Что ж, Мерцалов, как никто, умел и любил не оправдывать возложенных на него ожиданий.

- Да что он там возится? – пробормотал он через пару минут, в очередной раз с нетерпением поглядев на мертво молчащую колонку, и решительно зашагал к маленькому зданию магазинчика.

Бесшумно открыв дверь, он увидел замершего у кассы Лешку. Больше в пределах видимости никого не наблюдалось Что ж, по крайней мере, стала понятна причина задержки. Кассирша, пользуясь временным отсутствием клиентов, куда-то вышла. Мерцалов неслышно подошел к кассе и замер в метре от Лешки, силясь хоть что-то рассмотреть сквозь упавшую на лицо длинную челку.

«Что за прическа дурацкая», - хмыкнул он про себя, - «Ни черта не видно, как нарочно прячется».

Лешка ниже опустил голову, и волосы мягкой волной упали следом, открывая маленькую розовую мочку и тонкую шею. 

И Мерцалов вспомнил.

Год назад. Август. Он возвращается с соревнований и загоняет машину на ближайшую заправку. Молоденький мальчишка в очереди. Поминутно краснеющий и прячущийся за длинной, светлой челкой. Смешная курносая машинка веселенького голубого цвета и два тонконогих богомола у нее на крыше. И забытый бумажник, и хрупкое запястье. И торопливо спрятанная визитка. А ведь он ждал тогда. Около недели ждал звонка, а потом закрутился и забыл. И ведь Лешка потом ему постоянно кого-то напоминал. 

Значит и так тоже бывает. С ума сойти, год прошел.

Мерцалов бездумно сделал еще шаг, прижимаясь, утыкаясь носом в белокурую макушку, вдыхая знакомый, любимый запах. Лешка даже не дернулся. Он хрипло выдохнул и разом, будто из него выдернули стержень, что держал его все это время, обмяк, прижался лопатками к Мерцаловской груди, уже привычно устраивая голову у него на плече. Мерцалов, шалея, не смея поверить в то, что все оказалось так просто, невероятно легко и просто, всего-то надо было сделать один-единственный шаг навстречу, обхватил его поперек груди, безжалостно сминая дорогую ткань и не к месту подвернувшуюся бутоньерку, наклонился и зашептал в оттопыренное ухо:

- Я ведь тебя узнал, узнал, слышишь?

- Да? – не слушая, пробормотал Лешка, закидывая руку на Мерцаловскую шею и с силой притягивая его ближе, потерся щекой о колючую Мерцаловскую скулу, удовлетворенно вздохнул и лениво поинтересовался:

- И кто я, по-твоему?

- Богомол, конечно, - насмешливо прошептал Мерцалов, прикусывая по-детски пухлую мочку. – Зеленый, тонконогий, богомол обыкновенный.

- И ты, ты тоже, - прошептали ему в губы.

- И я, - согласился Мерцалов, сминая подставленный рот нетерпеливым и жадным поцелуем.