В коробке

Он не был чересчур высоким и плотным, а на фоне того же Генки смотрелся даже поджарым, но сквозь футболку угадывались крепкие сухощавые мышцы, какие бывают у гладких бойцовых собак. Димка непроизвольно засмотрелся на его фигуру со спины — опущенная голова, руки в карманах, загорелые предплечья. Он чувствовал себя увереннее, уйдя из поля зрения Симакова. Странным образом тот его смущал — слова застревали в горле, терялись нужные ответы, а лицо постоянно заливала краска. Первые пять минут Димка думал, что дело в напористой манере — Симакову явно нравилось смущать людей, но, освоившись, он понял, что нет. Ощущение было очень знакомым — хотелось его незаметно разглядывать, слушать голос, находиться ближе. С Юрой Филином все начиналось если не так, то очень, очень похоже.

Осознание испугало — отвернувшись, Димка принялся разглядывать Микки-Мауса на груди. Его давно ни к кому не влекло, а здесь и сейчас было самое неподходящее время и место.

— Женек! — позвала Танька. — Тебя отдельно приглашать?

— Ну вы же еще не наливаете, — отозвался Симаков.

Внутри что-то сжалось, как перед спуском со скоростной горки. Было не время, не место, но Димка ничего не мог поделать с этими горячими вспышками, с острым предвкушением, пусть он и знал, что ничего не будет.

А ведь в школе он Симакова вообще не замечал, как стенд с расписанием. Как и всех остальных.

— Так вот иди и сам всем налей, — проворчала Танька.

Эти ребята Димке нравились, они были, как сказала Танька, «нормальные», и отравлять все дурацким влечением он не хотел.

Все устроились на расстеленном одеяле, Симаков ловко разлил водку, удерживая три стакана на ненадежной поверхности. Танька открыла сок. Рыжие волосы она собрала в пучок, поверх олимпийки надела теплую безрукавку.

Димка осторожно взял стакан, стараясь не нюхать то, что предстоит проглотить. Так он раньше никогда не пил. Очень хотелось зажмуриться, но тогда подъебам Симакова не будет конца. Закрывшись стаканом сока, он опрокинул в себя водку и поначалу ничего не почувствовал, а через секунду понял, что все сейчас хлынет обратно — таким гадким был вкус. Замерев, Димка уткнулся в рукав. Несколько страшных мгновений казалось, что он не сдержится, потом как-то разом отпустило — он сумел хлебнуть сока и нормально вдохнуть. Возвращая на одеяло стакан, Димка наткнулся на взгляд Симакова — внимательный и неожиданно серьезный. Похоже, он за ним наблюдал и все, все видел.

Как ни странно, беспокойство не пришло — голова прочистилась, даже дышать стало легче. Симаков ничего не сказал, словно не заметил — тут же разлил по второй, выдернул из пакета сразу два бутерброда. Он красиво двигался — сдержанно, без суеты, но очень точно и ловко, не теряя впустую ни одного движения.

Геныч не пил, но Димка заметил, что каждый стакан он провожает тоскливым взглядом будущего алкоголика.

Танька весело суетилась, явно больше жестикулировала, чем пила, но никто и не думал возмущаться. Они все действительно были нормальные, с границами и пониманием момента.

После шутливой перепалки с Симаковым Танька спросила:

— Женек говорит, ты из города, правда?

Димка кивнул и снова наткнулся на внимательный взгляд — лучи усмешки в уголках глаз, веснушки на переносице, волнистая прядь на лбу, темная в свете включенных фар. На этот раз Симаков не удержался:

— Городской микки-маус.

Димка оттянул на груди толстовку, разглядывая мультяшную мышь. Пожал плечами — стало как-то совсем легко и на все плевать.

— Ну да. Городской микки-маус.

— Блин, а я бы ни за что сюда не переехала, — вздохнула Танька. — Наоборот, после школы бегом свалю.

Генка смерил ее косым взглядом, но ничего не сказал.

Димка удивился, что она не стала ни о чем расспрашивать — как переехал, что случилось, зачем, почему. Внутри беспричинно потеплело, и он напомнил себе, как на него действует спиртное, — напомнил вечер с Филином, гостиничный номер, клуб. Выпивка знатно отключала тормоза.

— Вы же купаться собирались, — подал голос Геныч. Похоже, ему надоело смотреть, как пьют остальные. — «Давай, Ген, отвези, искупаться охота», — передразнил он, — а бухать можно было и дома.

— Купаться? — переспросил Димка. — Холодно же.

Танька пожала плечами и расстегнула безрукавку. Под олимпийкой у нее оказался купальник — простой, черный. Следом поднялся Симаков.

— Придется, — притворно хмурясь, сказал он. — А то Гена нас с говном съест, пригнали его сюда, не дали выпить дома.

Геныч схватил свой стакан с соком и плеснул в Симакова — в резком жесте угадывалась настоящая злость. Тот успел закрыться руками, а футболку перед этим снял.

— Во ты хуйло, — отреагировал он, — теперь точно придется.

Димка завороженно смотрел, как по груди скатываются оранжевые капли, огибают выступающий пупок — без одежды Симаков оказался совсем худым, но мышцы выглядели еще рельефнее, чем под футболкой.

— Ты с нами, микки-маус?

Димка нерешительно кивнул.

— Попробую.

Он заметил, что Симаков был не в плавках — в обычных трусах с широкой резинкой, так что не страшно будет раздеться самому. Поспешно стал стягивать толстовку, чтобы не пялиться и заодно чтобы не видеть насмешливых взглядов, от которых спотыкалось сердце.

Симаков не стал смотреть и ухмыляться — пока Димка разувался и снимал носки, он разбежался и нырнул с низкого пирса, стремительно, ровно, почти бесшумно, взметнув в темный воздух всего несколько брызг. Вынырнув, тут же поплыл на середину, шумно отфыркиваясь.

Димка заставил себя отвернуться — вот теперь он по-настоящему пялился. И трудно было с этим что-то поделать.

Танька не стала нырять — взвизгнув несколько раз, вбежала в воду с берега и тоже поплыла.

— Вода, сука, лед! — заорал Симаков из темноты и тут же расхохотался.

Вода действительно была «лед», но Димка заставил себя идти, не останавливаясь, — ступни, икры, колени, бедра, все словно схватывало раскаленными железными обручами, когда вода поднялась до паха, он понял, что зажал ладонью рот, и тут же на себя разозлился. Он ведь хорошо плавал, ничуть не хуже Симакова. Только не выпендривался. Вскрикнув, Димка рывком нырнул и поплыл, яростно двигая ногами. Через полминуты вода не казалась уже такой холодной, тело стало послушным и легким. Подпрыгнув, он затряс головой, стряхивая воду, попытался нащупать дно. Ноги сразу нашли опору, глубины в этом месте не было, а он доплыл почти до середины. На берегу мирно светила фарами нива, выхватывая из темноты одеяло и зелень травы.

Тяжело дыша, Димка поискал глазами ребят — Танька взвизгивала где-то у берега, Симакова не было слышно. Нырнув пару раз, он хотел плыть обратно, но тут под водой ему кто-то сделал подсечку — от неожиданности колени подогнулись и Димка камнем приземлился на дно. Сердце прыгнуло к горлу, накрыла секундная паника, но он сразу понял — Симаков. К счастью, он не помешал ему вынырнуть, просто стоял рядом и ржал во все горло.

— Дебил, — отплевываясь, выругался Димка, но тот заржал еще сильнее, а успокоившись, сказал:

— Не, ты молодец. Я один раз так Геныча уронил, и тоже ночью, так он реально начал тонуть, воды нахлебался.

— Не буду спрашивать, сколько он выпил перед этим, — буркнул Димка, сам удивляясь своей смелости. Все-таки, первое знакомство вряд ли покрывало такие намеки.

Симаков одобрительно хмыкнул.

— Ладно, поплыли греться.

После воды Димке показалось, что его запихнули в морозильную камеру — зуб не попадал на зуб, била крупная дрожь. Танька бросила ему полотенце. Она уже оделась и сама наливала водку. Симаков, обернувшись полотенцем, стянул мокрые трусы и, увидев как Димка нерешительно сжимает в руках джинсы, поторопил:

— Да ты что, снимай их нафиг, будешь в мокром сидеть, насмерть замерзнешь.

Димка, прыгая на одной ноге, сдернул под полотенцем трусы — до ловкости Симакова ему было далеко.

После снова пили — водка перестала быть омерзительной и скользила по языку как компот. Смех Симакова отзывался внутри ослепительными вспышками. Димка искоса смотрел на него — как он накидывает найденную в машине куртку, убирает со лба темную прядь, непослушную и жесткую после воды, тянется за своим стаканом. В какой-то момент Танька с Генычем ушли, прихватив из багажника второе одеяло. Симаков, подмигнув Димке, развел руками. Тот хотел спросить, что он имеет в виду, но не успел.

— Ты как вообще? — заговорил Симаков, и голос у него был совершенно нормальный, без тени насмешки. — А то вид у тебя, как будто ты еле сидишь и бухой в жопу.

Димка рассмеялся.

— Я и есть.

— Что?

— Бухой.

— Ладно. — Собрав в коробку пустые бутылки и стаканы с пакетами, Симаков указал на одеяло: — Ложись. Щас эти вернутся, назад поедем.

Икнув, Димка тяжело повалился на спину. Небо вверху оказалось пустым и холодным — ни месяца, ни звезд. Подложив под затылок руки, Симаков лег рядом, закрыл глаза.

— Не могу в таком состоянии в небо пыриться, — объяснил он. — Голова кружится.

— Не засни, — сказал Димка. Небо плыло, медленно покачиваясь. Теперь он услышал тишину, которую не замечал, пока здесь были ребята. Глухо стрекотали поздние сверчки, изредка раздавался плеск и голос ночных птиц. Он боролся с желанием протянуть руку и найти ладонь Симакова. Тот, словно почувствовав, тихо хмыкнул.

— Зато ты теперь хоть здороваться будешь.

Димка не понял.

— Что?

— Каждый день мимо вас хожу, ну, мимо дома, ты или во дворе торчишь, или за калиткой. Я киваю. Нулевая реакция — смотришь сквозь меня. Мне даже было интересно, если я подойду и рукой перед глазами помахаю, — Симаков поводил у Димкиного лица ладонью, — ты и тогда нифига не заметишь?

Стало жарко, шея покрылась испариной.

— Я… я тебя не видел.

— Вот и я о том, а про школу вообще молчу. — Димка не знал, что ответить. После паузы Симаков резко сменил тему: — Слушай, а твои ничего не скажут, в курсе, где ты? А то уже поздно, пиздец. — Он заворочался, доставая телефон, поднял к глазам экран. — Половина двенадцатого.

Димка поморщился. О бабушке с дедом он вспомнил только сейчас, и вместе с этим нахлынуло остальное — отец, мать, сегодняшняя сцена с Филином. Теперь без омерзения думать о нем было невозможно.

— У меня перед этим с матерью фигня одна вышла, — зачем-то сказал он. — Перед тем как я пошел гулять. И да, никого не предупредил.

— Она ведь не здесь? — спросил Симаков. — Мать?

Димка вздохнул.

— Не здесь. В Москве, наверное.

— Да… Слушай, а позвони им — деду с бабкой. Скажи, что со мной, и все будет нормально. Они меня знают.

Димка достал телефон, удивляясь, что такая простая вещь не пришла в голову раньше, и тут же бросил трубку на одеяло.

— Не ловит.

— Ладно, забей. Может, и к лучшему. А то у тебя по голосу уже ясно, в каком ты состоянии. — Фыркнув, Симаков добавил: — Блин, эти там обжимаются. Мы, когда собирались, за Юлькой Скворцовой заехали, но она, — Симаков театрально скрестил над собой руки, — не смогла. Вот так. А то бы с ней сейчас…

Димка почувствовал две вещи — бесстрашие, пугающе шальное, сладкое, и странную фальшь в голосе Симакова. Трезвым он никогда бы ее не уловил — или не придумал бы себе, как оправдание. Он повернул голову — Симаков так и лежал с закрытыми глазами. Облизнувшись, Димка тихо сказал:

— Ну… Я, конечно, не Скворцова, но можешь поцеловать меня. Один раз я переживу.

Он увидел, как Симаков резко распахнул глаза, словно его ущипнули, и уставился в небо, не моргая. Потом тоже повернулся — губы вблизи у него оказались слегка обветренные, сухие. Нижнюю по центру пересекала легкая трещина, словно росчерк карандаша — так бывает, когда человек много смеется. Он смотрел то ли настороженно, то ли с испугом, а потом придвинулся ближе. Димка почувствовал, как дыхание обрывается.

— Ну, смотри, — нервно улыбнулся Симаков. — Ты сам предложил.

Он целовался не так, как Филин, не так, как Димка помнил, — сначала просто прикоснулся к его губам, выжидая, ничего не делая, после прижался плотнее, скользнул языком вдоль, сжал верхнюю, следом нижнюю, а потом, рвано выдохнув, перекатился на бок и обнял Димку за шею. Тот приоткрыл рот, и они поцеловались по-настоящему — медленно, долго. Симаков отпрянул неожиданно — и руку убрал. На щеках пятнами горел румянец. Тяжело дыша, он смотрел на Димку, потом, словно проснувшись, сел на одеяле и огляделся.

— Что мы делаем? — спросил он. — Пойдем в машину?

Димка тяжело приподнялся на локте, пьяно прыснул.

— Не могу встать.

— Давай руку.

Встав к Симакову вплотную, Димка всем телом почувствовал, насколько тот выше и шире в плечах. Пряча взгляд, он распахнул дверцу и сдвинул сиденье. Повозившись, включил обогреватель. Геныча и Таньки в пределах видимости не было.

На заднем сиденье они целовались, прижавшись друг к другу: рука Симакова гладила его спину под толстовкой — позвоночник, лопатки, поясница, — пока еще нерешительно замирая над поясом джинсов. Димка не вовремя вспомнил, что под джинсами ничего нет, ни у него, ни у Симакова, — мокрые трусы валялись в багажнике, в пакете. До дрожи хотелось расстегнуть молнию и…

Главное, не думать. Ни о чем не думать, не беспокоиться, не переживать — и не останавливаться.

Спустя минуту Димка оседлал Симакова, а тот целовал его, сжав в ладонях лицо. Уши пылали, внутри все переворачивалось и вздрагивало. Под закрытыми веками мерцало ночное небо — точки звезд, пятно месяца, бархатная мягкость и темнота.

Наощупь он был упругий и твердый, как обтянутая замшей пружина; застонав, Димка понял, что прижимает ладонь Симакова к своей ширинке, а тот целует его в шею сквозь быстрый шепот:

— Подожди, дай я…

Вжикнула молния, Симаков приподнялся, чуть стягивая джинсы, расстегнул димкины, потянул. Напряженный до болезненной пульсации член прижался к стояку Симакова, Димка двинул бедрами, усиливая трение, почувствовал, как на губы ложится горячая ладонь.

— Ш-ш, тихо, тихо. Сейчас, только тише, ладно?

Димка кивнул, ничего не соображая, и обессиленно уткнулся Симакову в плечо. Под веками снова заискрило, дыхание прервалось в болезненном спазме, и ладонью Димка почувствовал чужую ответную пульсацию — сейчас, секунда, сейчас. Джинсы мешали, ломали ритм, но это уже было неважно — толкнувшись в последний раз во влажную теплую руку, Димка застонал, приглушая стон рукавом. Симаков кончил одновременно с ним, но продолжал легко водить пальцами по члену — от основания до середины. Потом шепнул в ухо:

— Сможешь встать?

Димка кивнул и, приподнявшись, скатился на свободную сторону сиденья.

Он пришел в себя от голосов и ночного воздуха на лице, тут же попытался сесть, но ничего не получилось. На лоб легла прохладная ладонь, приводя в чувство, предметы перед глазами обрели четкость. Склонившись над ним в проеме дверцы, Танька спрашивала у кого-то:

— Давно он отрубился?

Голос Симакова отвечал:

— Минут за двадцать перед вашим приходом. Бля, вы задрали по кустам шарахаться, ехали бы домой, до кровати.

— Заткнись, — беззлобно отмахнулась Танька.

Симаков, — вспомнил Димка, снова попытался встать, на этот раз почти успешно. Во рту стояла сухая горечь, голова трещала, но джинсы на нем были застегнуты, и, судя по беседе, Танька с Генычем их не застукали верхом друг на друге. Или приснилось? Димка пошевелил ладонью — кожу стянула засохшая влага. Не приснилось.

Отстранив Таньку, Симаков склонился над ним.

— Так, Диман, сейчас ты встанешь, — он сжал его плечи, крепко, но осторожно, и Димка подумал невпопад: нет, не приснилось. — Давай, давай, приходи в себя.

Он усадил Димку в дверном проеме, сам опустился перед ним на корточки. Взял у Таньки пластиковую полторашку, которую Димка немедленно прижал ко лбу.

— Не спи, не спи, смотри на меня. Открывай и пей, сколько выпьешь.

Димка поморщился.

— Что это?

— Вода с марганцовкой. Гадость, но иначе никак.

Очень хотелось протянуть руку и погладить его по щеке, но вместо этого Димка взялся за бутылку. В произошедшее все-таки не верилось. И в то, что после не случился конец света, тоже.

— Пей, — приказала Танька из-за спины Симакова.

Первые несколько глотков пошли нормально, потом вода отчаянно хлынула обратно и Димка зажал ладонью рот. Стиснув его запястье, Симаков отобрал бутылку, и до Димки донесся спокойный голос:

— Хорошо, теперь отдышись и пей еще, не спеши.

Димку хватило на два захода, после этого он судорожно оттолкнул Симакова и рухнул на четвереньки рядом с колесом нивы. Ядовитая горечь выходила из него болезненными толчками, и Димка услышал, как Танька спрашивает:

— Точно еще надо? Он больше не сможет.

— Да хорош с него, — отозвался Симаков. — Это его в тепле выстегнуло, надо было на улице сидеть.

После, покачиваясь в темном салоне, Димка чувствовал рядом плечо Симакова, а когда руки коснулись его пальцы — как будто случайно среди тряски по ухабам — он улыбнулся и погладил в ответ.

Голова трещала адски, хотелось лечь и умереть — и одновременно сердце заходилось от радости.

Это все случайность, — говорил себе Димка. — Так бывает и на этом заканчивается. Все. Скажи спасибо, что без последствий.

Геныч высадил их возле переулка — до дома оставалось метров двадцать. Идти Димка худо-бедно мог.

Оба молчали. В окнах кухни горел свет, и внутри все сжалось от дурного предчувствия.

— Хочешь, я с тобой зайду, — предложил Симаков. — Объясню им, что ли…

Димка покачал головой. Он не знал, что ему сказать, что сделать, как вести себя после случившегося.

— Не надо, разберусь.

Симаков кивнул.

— Ну ладно. — Он стоял перед калиткой, чуть склонив голову, спрятав руки в карманы. — Увидимся.

Димка махнул, прощаясь.

— Пока.

Бабушка сидела на кухне, смотрела телевизор сквозь очки. Поднялась ему навстречу — согнутая, сухая.

— Митя!.. — Голос был одновременно сердитым и испуганным. На прибранном столе стояло блюдо с оладьями и пузырек корвалола.

Димка скривился от нахлынувшей вины — осязаемой, горькой. Послал боже внучка на старости лет, ей бы спать спокойно, а не ждать его до двух часов ночи, глотая лекарства.

— Ба, прости, — выдавил он. — Не нарочно получилось. Я ребят встретил, поехали покататься на Щуку. А там телефон не ловит… Прости, ладно? — Хотелось ее обнять, но Димка не решался. Да и запах — за километр почуять можно.

Лицо бабушки заметно разгладилось.

— Каких ребят? Из школы, что ли?

— Ага. Женьку… Симакова, соседа.

— А-а, ну этот конечно, — бабушка сварливо сжала губы. — С этим только свяжись, ночь-полночь, девки, гулянки.

— Девки? — машинально переспросил Димка и прикусил язык.

Скрипнула дверь комнаты и мимо прошаркал дед — в майке и широких сатиновых трусах.

— Отвяжись ты от него, — проворчал он, словно ни к кому не обращаясь. — Я сколько тебе, дуре, раз повторил, тридцать? — отвяжись, не позорь ты парня. Нагуляется — придет, ему десять лет, что ли…

— Да иди ты, куда шел! — взвилась бабушка, швырнув в деда полотенце. Выключила телевизор, вздохнула. — Ладно.

— Ба, так больше не повторится, — на всякий случай добавил Димка. — Правда.

— С матерью, что ли, поругался? Она звонила, тебя спрашивала.

Димка почувствовал, как напрягается лицо и головная боль сжимает череп.

— Нет, не поругался. Все хорошо у матери. За нее не переживай.

— Ладно, — повторила бабушка. — Я там тебе воды горячей оставила в бане. Небось, теплая еще.

Димка кивнул и все-таки поцеловал ее в сухую щеку.

В школу он на следующий день не пошел — просто не смог подняться, а когда кое-как продрал глаза, солнце уже по-обеденному накалило комнату.

— Заболел, — хрипло сообщил он бабушке, наливая себе чай на кухне. Та покачала головой, но ничего не сказала.

До вечера проболтался в саду, помогая деду то с одним, то с другим, стараясь не вспоминать Симакова. Получалось плохо, и когда бабушка подошла к нему с трехлитровой банкой, Димка не сразу понял, что от него требуется.

— К соседям говорю, за молоком, — повторила она, всовывая ему в ладонь смятую пятидесятирублевку. — Антонина уже корову подоила.

— Корову?.. — переспросил Димка.

— Через два дома от нас, кирпичный, белый. Найдешь? Давай, иди.

Калитка у «кирпичного белого» была открыта, но во дворе никого не оказалось. Димка, озираясь, зашел. Что сделать — кого-то позвать? Сунуться в дом? Просторный двор был наполовину заасфальтирован, а крыльцо упиралось в широкую веранду — их деревянное жилье в сравнении выглядело убогой халупой. Где-то за сараем лаяла собака, на вымытой из шланга дорожке валялись лиловые вьетнамки.

В летней кухне послышалась возня, и Димка направился туда, поудобнее перехватив банку.

Во времянке была девчонка лет тринадцати: светлые волосы, острые колени, огромная куртка из кожзама, наброшенная прямо поверх футболки. Поставив между грязных кроссовок ведро, она чистила картошку.

Внутри летняя кухня выглядела заброшенной и грязной, приглушая внешнее благополучие.

— Я к Антонине Геннадьевне за молоком, — сообщил Димка.

— Подожди, сейчас придет, — не поднимая головы, кивнула девчонка.

Длинный витой очисток, покачиваясь, выползал из-под ножа.

— Верка, ты какого хера насос не выключила! — донеслось с улицы. — Сколько, блядь, раз можно повторять!

Скрипнула дверь, и Димка нос к носу столкнулся с Симаковым — едва успел прижать банку к груди. Он был взъерошенный, в майке, шортах и резиновых шлепанцах. На голом плече Димка успел различить полустертую татуировку, которую не заметил вчера.

Девчонка выпрямилась и злобно швырнула нож в ведро. Дерматиновый воротник щетинился над затылком, как капюшон кобры.

— Гребитесь сами, — неожиданно низким голосом процедила она и вышла из кухни.

— Привет, — растерянно кивнул Симаков, сдувая со лба знакомую прядь. — Неожиданно. То есть, я тебя, конечно, ждал, но не…

— Да я не к тебе, — зачем-то брякнул Димка, указав подбородком на банку. — Я к Антонине…

— Геннадьевне, — кивнул Симаков и рассмеялся, превращаясь в себя прежнего. — Все, дошло. Ставь сюда, она сейчас нальет, вынесет.

Он подтолкнул Димку к калитке и, словно извиняясь, сказал:

— В дом лучше не надо, там Верка уши греет. На скамейке посидим.

— Это сестра?

— Да.

Они устроились на теплой скамейке, и Димка сообразил, что напротив калитки Симаковых нет домов — и в этой прорехе виден бесконечный луг, железнодорожная насыпь и уходящие к горизонту рельсы. Словно в тесной коробке убрали одну стену, и за картоном оказался бескрайний простор. Он смотрел, загипнотизированный пейзажем, пока Симаков не коснулся его плеча.

— Ты чего сегодня школу пропустил? Совсем хреново было?

Димка улыбнулся, продолжая смотреть перед собой. Коробка — она до тех пор, пока ты сам в нее веришь. А снаружи…

— Еле встал, прикинь.

— Да уж. Надо поосторожнее с приключениями. А дома? Нормально все?

Он говорил легко, спокойно и просто — без нервозного смущения, без бегающих глаз. Кажется, Симаков вовсе не собирался делать вид, что ничего не случилось. Димка повернулся к нему, посмотрел прямо в лицо.

Со двора окликнули:

— Жень, вы где?

Симаков закатил глаза.

— Тут мам, на скамейке. Сейчас.

Сжав димкино запястье, он сказал:

— Слушай, здесь как в коробке — ни поговорить, ни посидеть спокойно. Давай я вечером к тебе заеду… тебя как, выпустят? И мы куда-нибудь…

Димка кивнул. На лицо неудержимо просилась улыбка.

— Тогда через пару часов, да?

— Да. Без приключений?

Симаков вдруг густо покраснел до самой шеи, оглянулся на калитку, прикусил губу. Растерянность ему шла.

— П… посмотрим.

— Договорились.

Из калитки вышла высокая женщина в холщовых шортах с банкой молока.