В коробке

— У тебя вещи-то теплые есть? Привез?

— А?..

Димка не заметил, как бабушка вошла в кухню. Он бы и дальше не замечал, если бы она не заговорила.

За окном жужжала косилка — дед приводил в порядок дальний угол сада, пахло свежей травой, кухонные занавески мерно поднимались от легкого ветра. Пейзаж выглядел открыточным, ненастоящим.

Димка вяло катал по столу яблоко — однообразное движение усыпляло. Настроиться на разговор, любой, даже самый безобидный, было нереально.

— Мить? — нахмурилась бабушка. — Что с вещами-то?

Митя. Последний раз его так называли семь лет назад, когда он приезжал сюда с матерью. Тогда прозвище казалось детским и жутко злило, сейчас стало все равно. Дмитрий — очень простое имя, на первый взгляд, его сложно переделать или переврать, даже дурацкую домашнюю кличку не придумать, но получалось, что только для прозвищ его имя и годится. Митя, Диман, Митяй, Димыч, даже Митроха — за Митроху он с большим удовольствием отшиб бы башку, только уже не помнил, кто его так называл.

Бабушка больше ничего не спрашивала, только с беспокойством смотрела на него. Димка изо всех сил постарался сосредоточиться.

Теплые вещи. О чем она вообще? Какая разница, привез или нет. Но вслух сказал:

— Да, ба, привез. Чего не хватит, здесь куплю.

Бабушка улыбнулась.

— К нашему ты не привык. Здесь хорошую куртку, небось, днем с огнем...

— Ничего, обойдусь.

Звучало как отговорка, и бабушка явно ждала другого разговора, но ничего не получалось. Димка вздохнул, сосредоточился на своей руке. Яблоко — рука — поверхность: туда-сюда, туда-сюда. Перестук твердого яблочного бока о столешницу успокаивал. Усыплял.

Косилка за окном замолчала, потом коротко взвизгнула и смолкла окончательно.

Бабушку не так легко было сбить с толку.

— Как отец? Не узнавал?

Рука дернулась, ломая ритм, и яблоко медленно покатилось к краю.

Димка покачал головой. Нет, он не узнавал. Даже интернет здесь не стал подрубать, а из телефона удалил все ссылки на новостные сайты. И в разговорах с матерью оба старательно обходили тему, стыдясь за это себя и друг друга. От отца они просто отказались.

Тот сидел в СИЗО, где же ему еще быть. Ни под домашний арест не выпустили, ни под подписку, заперли основательно — до конца следствия. Димка, кое-что понимавший со времен своего недолгого партийного опыта, представлял себе, что там будет за следствие. Никаких финансовых тем, которые вменялись отцу, тот не вел, Димка не видел рядом с ним ни одного из людей, чьи фамилии звучали в новостных роликах, а ведь в последние полгода он проводил с отцом почти все свободное время. Нехорошие фамилии — жирные, скользкие, и фамилия отца среди них. Хищения, извилистые мошеннические схемы, темные, как ночь, знакомства — все, разумеется, с преступным умыслом.

Димка вдруг снова подумал о фамилии, и от предательской мысли подвело живот: хорошо что его в свое время записали на фамилию матери. Он отлично помнил лакированную гостевую версию этой истории — что-то про требование деда, обеспокоенного обрывом династии, про наследство и семейные традиции — отборная собачья чушь. Конечно, никаких требований не было — Димкин дед, коренной житель крохотного райцентра, если чего и потребовал бы, так это законного брака и неоспоримых подтверждений отцовства, записанных в крепкой казенной бумаге. Но мать, в пятнадцать уехавшая из дома, давно лишила родителей права что-то требовать.

Фамилия. Подумав о ней, Димка испытал тошнотворное облегчение. Савельев — эти скромные восемь букв никто не свяжет с закрытым месяц назад в СИЗО политиком. Не самым крупным, но все же. Никто не спросит, даже в шутку, не станет копать, вынюхивать, насмехаться, лезть в душу. Никто ничего не узнает.

Они его предали, и Димка, и мать.

Опустив голову еще ниже, Димка сморщился от рези в желудке. Каким же он все-таки оказался ублюдком. Сам от себя не ожидал.

Яблоко чудом остановилось у края, но Димка не стал его возвращать.

Бабушка коснулась его плеча.

— Ладно, иди, что ли, деду помогай. Разодрало же в середине недели баню топить, но раз надумал, хрен ты его свернешь.

Димка с облегчением кивнул:

— Пойду.

Даже улыбнулся в дверях.

Дед курил, устроившись на деревянном чурбаке возле кучи дров.

— К вечеру баню устроим.

Димка встал в нерешительности — хвататься за топор и лезть без спроса было как-то неловко, спрашивать тоже — управляться с дровами он не умел.

Вообще, Димка странно робел в присутствии деда, если бабушки в детских воспоминаниях было достаточно, чтобы ощущать хотя бы тень привязанности и теплоты, то с дедом получалось наоборот. Насколько Димка помнил, его вечно не было дома, где-то он тогда работал — то ли на местной ликерке, то ли на зернокомбинате, там случались постоянные авралы и ночные смены, и бабушка всегда говорила: ну, старый спину гнуть пошел.

Теперь дед был на пенсии, и Димка словно видел его впервые: сухое, прорезанное глубокими морщинами лицо, короткие с проседью волосы, колючий взгляд. Дед напоминал серую узловатую ветку, еще вполне крепкую, но потерявшую от времени упругость и цвет.

К Димкиному приезду он отнесся подозрительно — скупо обнял один раз, но больше щурился и молчал. Как будто не доверял этому странному решению — приехать с вещами, пойти в местную школу, жить здесь — и ждал какого-то подвоха.

Он не задал ни одного вопроса про отца, хотя не мог не знать об аресте, и Димка с удивлением чувствовал, что дедово изучающее молчание переносить гораздо легче, чем бабушкины вздохи, причитания и бесконечные вопросы о родителях.

Затушив носком ботинка окурок, дед поднялся, взял топор. Протянул Димке.

— Начинай, что ли.

Когда тот нерешительно помедлил, дед проворчал:

— Да не боись, разберешься. Давай-ка чурку сюда.

Димка подал круглое полено.

— Смотри.

Час спустя рядом с забором высилась куча ровно наколотых дров. Димка быстро освоился с топором и ловко раскалывал круглые чурки пополам — ровно, с первого раза.

Дед по-прежнему хмурился, но было видно, что он доволен. Сплюнув прилипшие к губе крошки табака, сказал:

— Сам, небось, тоже дымишь?

Димка присел рядом, вытирая шею воротником толстовки.

— Нет, не начинал.

Дед сощурился.

— Ладно, не заливай. Который год тебе, семнадцатый?

— Восемнадцатый.

— И не куришь?

Дедово недоверие выглядело почти комично.

— Нет.

— Ну пробовал же?

И пробовать он тоже не пробовал. Это не был осознанный выбор, просто не срослось, хотя в их классе курили многие. Да и народ в танцевальной студии баловался исподтишка. А вот отец с матерью не курили. Может, это действительно выглядело странно.

Дед снова недоверчиво хмыкнул, затоптал окурок. Помолчали.

— Ну, а с местной шпаной снюхался? В школе у вас одни соседи. Вон, Серега Ларионов хоть...

Димка пожал плечами. Учеба продолжалась уже неделю, и за это время он хорошо если десятком слов перекинулся с одноклассниками. Заводить знакомства не рвался, и они не спешили — наверное, присматривались.

На самом деле, перед началом занятий Димка здорово струхнул. Когда он ехал, то все еще не понимал по-настоящему, что делает. Голову наполнял тяжелый дремотный туман, полный домашних призраков — обрывки скандалов с матерью, разгром в квартире после обыска, панический поиск новостей, Юра Филин, и конечный пункт, который он сам себе назначил, казался нереальным, абстрактно-сказочным. Вокзал, поезд, автобус, снова вокзал — маленький, похожий на фанерную игрушку, — и осознание ускользало.

Допустим, есть место, где ты не был очень давно, ты представляешь себе людей, как персонажей фильма, которые существуют, конечно, но по-настоящему не способны ни навредить, ни порадовать — фон, статисты. Экранные пиксели, эхо озвучки. И все. Ты — ты живой, худо-бедно настоящий, а они появляются и исчезают по желанию, чтобы заполнить свободное время и пространство.

А уже на месте, на фанерном вокзале, Димка вдруг понял, как много всего не учел.

Он вышел из игрушечного здания, свернул за угол, добрался до пустой скамейки. Сел. Сбоку темнела древняя водонапорная башня из кирпича — такие Димка видел только на фотографиях, впереди тянулся серый бетонный забор с дырами проломов.

Редкие прохожие спешили по своим делам — тогда еще Димка не знал, что после четырех вокзал пустеет, а город почти вымирает. Стену приземистого дома напротив украшала только вывеска парикмахерской. Вокзальную площадь еще окружала знакомая цивилизация — здание супермаркета, ларьки с чебуреками, заправка, рекламные щиты, машины, а здесь, возле старой водонапорной башни, время совершало скачок, и казалось, что вернулся прошлый век. То, что он видел в старых фильмах: покосившаяся вывеска «Кулинария», деревянное крыльцо, пыльные, буйно разросшиеся кусты, железные ворота в бетонном заборе, ведущие неизвестно куда. Не было даже машин. Вдоль забора тянулась грунтовая дорога, никогда не знавшая асфальта.

Дорожная сумка с выдвижной ручкой казалась вызывающе чужеродной среди этого советского пейзажа. Димка бывал в похожих райцентрах, но тогда он ездил с отцом и неприглядные улочки быстро проносились мимо в окнах такси.

Несильно пнув сумку носком кроссовка, он продолжал осматриваться. Осознание было оглушающим — фильм в голове наложился на реальность и вызвал панику.

Он приехал не в гости. Вспомнились многочасовые споры с матерью, которая хотела, чтобы он отправился с ней в Москву — сначала мать просто убеждала.

— Дима, ты просто не понимаешь, что творишь. Это блажь. Ты не знаешь этого места. Там деревня, самая настоящая деревня, колхоз, одна улица, два переулка, козы, куры, туалет... туалет во дворе! Ты не представляешь себе, что там за люди и как они себя ведут. Последний раз ты был там десять лет назад, твой рюкзак стоит больше, чем они получают в месяц. Прекрати валять дурака!

Конечно, она сильно преувеличивала, в этом Димка разобрался быстро, но в одном оказалась права — он не представлял. Ни места, ни жизни, ни людей.

В тот день на вокзале он тупо рассматривал вывеску парикмахерской, стараясь побороть страх.

Достал бутылку минералки, допил, что осталось. Дверь парикмахерской скрипнула, на улицу выкатилась тетка — грузная, в пестром синтетическом платье, с клетчатым хозяйственным баулом в руках. Димка безотчетно потрогал волосы. Нужно было что-то сделать, как-то справиться с паникой. Он поискал глазами урну, чтобы выбросить бутылку, но ничего похожего рядом не было. Отправить ее в траву, где пестрели пустые сигаретные пачки, пивные банки и обертки от конфет, не поднималась рука. Сунув бутылку в сумку, Димка встал.

В парикмахерской его встретила скучающая девушка с обесцвеченными волосами. Она сидела в кресле перед зеркалом и лениво ездила пилочкой по ногтям. Посмотрела на Димку оценивающе, медленно кивнула в ответ на его вопрос. Где-то гудел невидимый вентилятор. Встав за спинкой кресла, девушка спросила у зеркального отражения:

— Ну? Как будем делать?

Димка пожал плечами. Он понятия не имел, как, потому что это была не стрижка, это был акт самосохранения. Попытка заморозить страх, отвлечься, сбежать — снова. Шоковая терапия. Парикмахерша молча ждала, и Димка сказал:

— Коротко. У вас машинка есть?

Через двадцать минут из зеркала на него смотрел кто-то чужой. Без челки на лбу и привычных вихров лицо сделалось голым, угловатым и жестким. Черты огрубели и заострились: скулы, нос, подбородок выглядели так, словно по готовому портрету художник вдруг прошелся углем, выделяя и подчеркивая каждую деталь.

Димка ошарашенно потрогал невидимый ежик.

Парикмахерша с внезапной живостью улыбнулась:

— А что, так лучше, между прочим. Сама не ожидала.

Димка хмыкнул в ответ. Тревога слегка ослабла — и вернулась в полную силу, когда он стоял на крыльце местной школы, не решаясь войти. Уроки уже начались, и было не первое сентября, а третье, он сжимал вспотевшей ладонью лямку рюкзака и думал — дурак. Местная реальность прошлась по его иллюзиям еще там, на вокзале, но уверенности пока хватало, чтобы открыть дверь, пересечь холл и отыскать на втором этаже учительскую.

На удивление, все прошло если не радужно, то вполне безобидно — класс дремал, убаюканный перспективой бесконечного полугодия, и Димкой заинтересовалась едва ли пара человек. Девчонки оценивающе косились исподтишка, но к третьему уроку о нем все позабыли — лениво ждали конца занятий. Для Димки, который хотел только тишины и спокойствия, такой расклад стал лучшим из возможных. Он боялся внимания — наверняка слух о том, что новичок из города, в класс просочился. Как сказал дед — «в школе у вас одни соседи», а скрыть что-то в здешней дыре не стоило и мечтать, но никто на Димку не пялился, не шептался за спиной. Он сел за одну из дальних парт и дремал, как все, просыпаясь только с последним звонком.

Так что со школой все более-менее обошлось. И со «шпаной» не «снюхался» — повезло. Оставался один мелкий вопрос: как насчет обычной жизни? Друзья? Развлечения? Все, к чему он привык. Возможно, мать в чем-то была права, но вслух он ни за что бы в этом не признался.

Он вспомнил коробку с Ненужными Вещами, куда отправлялись сломанные игрушки, вспомнил, как в день отъезда воображал в ней себя. Городок — унылый, бедный — был такой коробкой, но из надежного укрытия он вполне мог превратиться в ловушку.

Дед уже гремел чем-то в бане — кусты малины скрывали потемневший от влаги и времени сруб, над зеленью видна была только крыша. Димка решил вернуться в дом и позвонить матери, чтобы вечером на это не отвлекаться.

Иногда она звонила сама, но чаще всего безрезультатно — телефон лежал в доме, пока Димка болтался во дворе. Его поселили в узкой, похожей на пенал комнате с одним-единственным окном — Димка сам ее выбрал из-за того, что она была как бы отдельно от остального жилища, с дверью, ведущей прямо в темные сени. «Ну, спи пока тут, — покачала головой бабушка. — Начнутся холода — посмотрим».

Он открыл ноутбук, включил скайп. Мать вполне могла быть занята, втайне Димка даже на это надеялся, но все равно позвонил.

Она ответила.

Экран заполнило заспанное и какое-то растерянное лицо, словно Димка застал ее врасплох или поднял с постели. Она поправила сползающую с плеча футболку, потерла лоб.

— Я тебя разбудил? — спросил Димка. Он уже хотел добавить «завтра тогда перезвоню», но тут дверь на заднем плане распахнулась и в комнату вошел Юра Филин — голый, в одном только полотенце на бедрах. В точности как в плохих комедиях. Он начал что-то говорить, не замечая Димку на экране. Лицо матери изменилось — стало сначала испуганным, потом глаза и лоб словно пересекла рябь помех, и черты сделались злыми. Димка не стал выяснять, кому адресовалась эта злость, машинально захлопнул крышку ноутбука, чтобы избавить себя от присутствия Филина, — ему показалось, что оба они, и Филин, и мать здесь, рядом с ним в узкой комнате деревенского дома.

Сердце колотилось в горле, лоб покрылся испариной. Димка поймал себя на том, что мысленно называет мать «она» — она сидела на кровати, кое-как одетая, едва поднялась, едва отдышалась после скачек с этим уродом — не мама, «она». Зачем вообще было отвечать на звонок? Не сориентировалась вовремя? Решила заполнить паузу между еблей разговором с сыном? Привет, как дела? У меня все хорошо, от отца никаких вестей, какие оттуда вести, из-за толстых стен и колючки.

Филин даже не понял, что произошло. Интересно, она ему скажет?

Димка едва поборол желание столкнуть ноутбук с кровати, встал, прошелся от окна к двери. Внутри все сжималось в тугой болезненный ком.

Получалось так: год назад он почти переспал с Юрой Филином, региональным замом отца, — пьяный вечер закончился тем, что Филин включил заднюю, почти выгнал Димку из своего номера и больше к себе не подпускал. А теперь, значит, спал с его матерью, с женой арестованного шефа. Вот как получалось. Все это время он кружил, как акула, вокруг его семьи — отец, Димка, мать — со всеми Юра Филин сумел свести близкое знакомство.

Захотелось срочно что-то предпринять — позвонить матери, отцу, поделиться смутной идеей, только до отца было не дотянуться, а мать любые его доводы наверняка воспримет в штыки, как попытку насолить ей лично. Да и о чем было рассказывать — о том, что он почти переспал со взрослым мужиком, с отцовским коллегой? Этот момент в его наблюдениях был ключевым.

Димка пнул сумку, которую так и не разобрал с приезда.

Мимо бабушки с дедом он промчался почти бегом и уже у калитки услышал:

— А баня как же? Зря, что ли, топили?

Махнув рукой, Димка даже не обернулся.

Идти было некуда — кроме их улицы и дороги к школе он здесь ничего не знал. Вдоль улицы с одной стороны тянулись дома, с другой — пыльные заросли сирени, и Димка просто шел вперед до перекрестка, а оттуда повернул к центру.

Осень уже обозначилась в кронах вишен — вспышками пурпурного и алого, позолотила контуры яблонь, сыпанула в траву подсохших листьев. Закатное солнце пока не сдавалось, деревья стояли по-летнему густые, но во всем сквозила осенняя сдержанность.

Он обнаружил в кармане телефон с наушниками, обрадовался и врубил погромче первую попавшуюся попсу — чтобы не думать. Как быть? Как реагировать на случившееся?

Из всего этого ясно только то, что он запутался окончательно — и полностью потерял возможность вернуться. Если раньше его поездка предусматривала обратный билет, то теперь возвращаться стало некуда.

Остатки солнца затянуло тучей, ветер взметнул пыль. Будь Димка дома, то выпил бы, позвонил кому-нибудь из ребят. Собутыльники из них были так себе, но и он большого опыта по части выпивки не имел. Скорее всего, посидели бы у кого-нибудь дома с бутылкой родительского вискаря на пятерых, а на следующий день изображали бы похмелье и многозначительно переглядывались в школе.

Теперь от той жизни он отрезан и нечего думать о ней, как о «доме» — его дом здесь. Под звуки клубного микса в ушах он оценил пейзаж — до этого шел не глядя: асфальтовая дорога, притворяющаяся городской магистралью, одноэтажные дома с обеих сторон, кустарные вывески, хозяева которых очень старались, чтоб смотрелось «как в городе». Впереди улица слегка шла в гору и завершалась церковью из красного кирпича — на фоне потемневшего неба блестящий купол выглядел почти зловеще. Это и был центр города. Дальше — холмистая равнина с полями в окружении чахлых лесных полос.

Димка попытался вспомнить, что чувствовал перед отъездом, с какими мыслями собирал вещи, садился в поезд. Это оказалось нетрудно, отголоски того тоскливого коктейля плескались в нем до сих пор. Вина, обида, страх. Да, вины и обиды было особенно много. Филин его оттолкнул, а после делал вид, что ничего не произошло, просто отшил, как бестолкового малолетку, не заслуживающего даже объяснений. Димка почти уговорил себя, что ему плевать, ничего это не значит кроме того, что есть дела поважнее. И на фоне ареста отца он чувствовал себя смертельно виноватым, что больше переживает о неслучившейся ебле, чем о нем. Стыдясь всего этого, своим отъездом Димка себя наказывал — наказывал и пытался сбежать.

Он шел вперед, не замечая густых сентябрьских сумерек: рынок, вокзал, вывеска банка, пара ветхих пятиэтажек — над крыльцом ближайшей он увидел табличку «Общежитие».

Что он здесь делает? Его место не в заглохшем райцентре со стариками, а дома, с отцом. Но — нет, там ему тоже не было места.

Задумавшись, Димка не заметил, что сквозь наушники с музыкой настойчиво пробивается посторонний звук — густой и громкий. Выключив телефон, обернулся — по узкому переулку за ним, сигналя, ползла темная нива. Димка неловко метнулся к обочине. Сколько он вот так не давал им проехать — минуту, две? Вряд ли слишком долго, люди здесь были не из терпеливых.

Из передней дверцы свесилась девчонка в ярко-зеленой олимпийке:

— Тормоз, блин! Заткнул уши, так греби по обочине!

Нива мигнула фарами, коротко вспыхнули рыжие волосы, кто-то в салоне сделал музыку громче. Димка молча ждал, пока машина проедет, но водитель не спешил — поравнялся, сбросил скорость. Нива была хорошая — новая трехдверная модель, то ли серая, то ли голубая. Сзади опустили стекло, и какой-то парень, выставив наружу локоть, уставился на Димку. Он смотрел пристально, ухмыляясь, словно ждал реакции, и хотя опасности Димка не чувствовал, машинально отступил с обочины в траву. Парень улыбнулся еще шире, приподнял брови.

— Что, микки-маус, так и не узнал?

Опять дошло не сразу, но, сообразив, Димка горячо покраснел и попятился еще на шаг. На улицу он выбежал в домашней толстовке — грязно-белой, растянутой, с физиономией Микки-Мауса во всю грудь. Ни один уважающий себя пацан здесь такое не наденет. Одновременно он вспомнил, где видел этого парня, — в школе, точно. Широкие скулы, еще летний загар, прячущий редкие веснушки, выгоревшая каштановая прядь на лбу, — да, в школе. Более того, в одном с ним классе. Димка напряг память — третья или четвертая парта в правом ряду, закатанные до локтя рукава, выбившаяся из-под ремня рубашка… Смирнов? Софронов? Убедившись в том, что школа не наградит его немедленными неприятностями, Димка просто перестал ее замечать вместе с одноклассниками и уроками.

— Да расслабься, иди сюда, — настаивал парень, — ты в классе сидишь в метре от меня. Не? Не вспомнил?

— Жень, хорош, поехали уже, — поторопила девчонка в зеленой олимпийке.

Женя, точно, — окончательно вспомнил Димка. — Си… Симаков. Наверное, он и был из той «местной шпаны», которую упоминал дед.

— Погоди, — отмахнулся Симаков, а сам не отрывал взгляда от Димки. — Ты чо тут делаешь-то?

Взяв себя в руки, Димка твердо шагнул обратно к обочине.

— Да так. Вышел прогуляться.

Девчонка нетерпеливо дернула Симакова за рукав, но он не обратил внимания.

— А почему один? Хочешь, давай с нами, мы на Щуку едем.

Щукой называлась местная речка, огибающая почти весь город. Кое-где она сужалась до болотистого ручья, но дальше ширилась и набирала силу. По ее берегам стояли два крохотных поселка-близнеца, носящих одинаковые названия — Верхнее Щучье и Нижнее Щучье. Димка вспомнил, как это его когда-то смешило, и подумал — почему бы и нет. Даже хорошо — не думать о матери, не пережевывать весь вечер собственные ошибки. Почему бы и нет.

Он пожал плечами, шагнул к ниве.

— Было бы неплохо.

Симаков с готовностью кивнул, подтолкнул в плечо девчонку. Та сказала что-то тихо и недовольно, но все же распахнула дверцу, встала, оттянув спинку сиденья.

— Танька, не ворчи, — сказал Симаков, пока Димка забирался назад. — Сама же говорила, что вдвоем скучно квасить, а Генка нам не помощник, он за рулем.

Только теперь Димка заметил водителя — плотного коротко стриженого парнишку в темной футболке.

— Вот, — продолжал Симаков, — это одноклассник мой, Димка. Видишь, я помню, а мы все для тебя, значит, на одно лицо? Безымянные колхозники? — Увидев, как Димка краснеет и морщится, Симаков коротко рассмеялся. Девчонка картинно закатила глаза и протянула руку между спинками сиденья:

— Таня. За рулем — Геныч. — Не оборачиваясь, Геныч кивнул в зеркало заднего вида. — А этот клоун…

— Разрушаешь мою репутацию? — перебил Симаков.

Фыркнув, Таня отвернулась.

— Нет, я тоже помню, — вмешался Димка. — Просто неожиданно вышло. Женек. Симаков, да?

— Ну, слава богу, — обрадовался тот. — А улыбаться ты умеешь или…

— Блин, хорош! — отреагировала Танька. — Или ты человека позвал, чтобы заебывать всю дорогу? Дим, ты не обращай внимания, он нормальный, просто что-то его несет.

Симаков вскинул ладони.

— Все-все, молчу. Мы как, уже на похоронах или еще не доехали?

Не глядя, Танька дернула его за волосы, поймав ее ладонь, Симаков притворился, что хочет укусить. Генка со своего места пробасил:

— Сраный детский сад. — Говорил он так серьезно и значительно, словно обдумывал каждое слово. Димка невольно засмеялся, Симаков с Танькой подхватили.

— Ну вот, все он умеет, — сказала Танька, вызвав этим очередную волну хохота.

За двадцать минут, пока ехали, совсем стемнело. Нива остановилась на пологом берегу, заросшем короткой мягкой травой. В свете фар блестела вода, где-то журчали лягушки. Приглядевшись, Димка различил противоположный берег — в полусотне метров, не дальше. Рядом в воду уходил короткий пирс со столбиками для лодок, справа темнело что-то похожее на мост.

Танька достала одеяло с вытертым рисунком — такие Димка видел у бабушки, старые, с бордюром и цветами по краю. Геныч вынырнул из багажника с коробкой, в ней оказалось две бутылки водки, сок и пакет с бутербродами. Симаков ушел к пирсу и оттуда внимательно разглядывал воду.