Зарисовки

Нагретые доски пирса вкусно пахнут деревом, ленивая вода облизывает сваи и урчит от удовольствия, перекатываясь под полуденно щедрым солнцем. Мир сквозь закрытые веки подкрашен в красное моей собственной кровью.

– Ты зачем в мой мир залез?

Мне даже смотреть на Него не надо. Я и так знаю, что Он крайне серьезен – маленький залом морщинки меж бровями и «вековая мудрость в очах».

– Ты же знаешь, что так нельзя.

– У тебя Герой слишком геройский, а мир слишком справедливый. Подвигов явно не хватает. Вот, пусть будет то самое Зло, что приходит извне.

– Зло какое-то у тебя костлявое, – Он тычет пальцем в экран ноутбука. – И несчастное.

На краю скалы, скрестив по-турецки ноги, сидит мое вписанное в его мир Зло. Оно и правда не блистает телесной мощью. Узкий подбородок, тонкие угловатые руки-ноги. Ключицы, бессовестно подчеркнутые широким воротом. Даже позвонки, кажется, топорщатся сквозь ткань.

– Оно еще не освоилось просто.

Зло, посидев пару секунд и утомившись от созерцания, вцепляется зубами в заусеницу на пальце. Выкусывает ее, шикает от боли. Густая челка по-мультяшному закрывает глаза, оставляя для портретности только задорный нос и большой подвижный рот – я решил, что будет менее банально, если эмоции будут отражаться не в глазах.

– Что он собирается делать?

– Не знаю, – я пожимаю плечами. – Я дал ему полную свободу действий.

– Ты лентяй. Ты даже опции ему толком не прописал.

– Пусть изворачивается.

– А если мой Герой его убьет?

– Он не убьет, – морщусь я. – Используй правильные слова. Он победит Зло. «Убивать» – слово с негативным оттенком, а он у тебя весь в доспехах славы. Так недолго и репутацию подмочить.

– Стремно как-то с таким недокормленным Злом бороться. Засмеют же.

Он задумчиво стучит по клавиатуре, сгущая над своим миром тучи, «поражая небеса молниями и громом». Атмосферу создавая, в общем. Его герой тут же вздергивается, будто выпадая из коматоза. Поводит плечами и красиво замирает, глядя вдаль и скрестив на мощной груди руки. Позер какой.

Зло тоже оживляется, с интересом разглядывая атмосферные явления. Пробурчав что-то, встопорщивается всеми своими косточками, которые вдруг прорастают по хребту острыми иглами шипов. Грудь раскрывается, ноги выворачиваются, удлиняются, руки, разведенные резким рывком в стороны, затягиваются перепонками и тут же шатром укрывают Зло. Трансформация, что ли? Крылья расправляются, открывая застывшего над рекой дракона. Белого. От дурень. Тоже позер. Нет бы выбрать более камуфляжный оттенок.

– Драко-о-он? – уважительно тянет Он. – Белый, – почти с восхищением добавляет, поглаживая чучело, сидящее на камне. – Что делать будет? Терроризировать деревни и требовать себе девственниц?

– Зачем ему девственницы?

– Не знаю. Может, потому что их кровь позволяет ему продлить собственное бессмертие?

– Ну ладно. Пусть будет так.

Дракон расправляет крылья и неторопливо планирует над ближайшей деревней, аккуратно подпалив по пути боковые хатки и кабак. Нельзя ж выжигать все подряд, где потом девственниц раздобыть-то? Точки, изображающие людей, хаотично мечутся по экрану. Все, зло свершилось. Теперь остается лениво греть бока, пожирать выкуп и ждать героя. Я не люблю эту нудную часть, технических вопросов и нюансов море, а толку мало.

Пара точек бросается в сторону, за помощью, надо полагать. Может, скрасить как-то нудный быт захваченной деревни? Забираю ноутбук и бужу уставшее Зло. Он, лениво приоткрыв один глаз, зевает во всю свою клыкастую пасть. Давай, покажи класс! Создай фон для геройства. Дракон взлетает, красиво кружит над деревней, сея положенную панику и ужас. Плюет небольшим запасом огня в почти отстроенный кабак, делает «бочку» и угребает на скалу. Мол, план выполнил.

– Что там твой герой?

– Собирается.

Смотрю, как на груди героя в истерике бьется златокудрая девица. Не отпускает. Любит. Почему-то ревниво поджимаю губы.

– Ты знаешь, мне кажется, вот это противостояние добра и зла жутко сексуальная штука.

– Ты вечно все к постели сводишь, – Он заправляет длинную прядь за ухо и отлепляет Златовласку от Героя.

– Сам подумай: герои, как подорванные, бросаются искоренять зло. Скачут, возбужденные, при параде, как на первое свидание.

– Бг-г-г…

– Не хихикай мне тут, а то у тебя герой сейчас в два счета безгеморройно доскачет до дракона. Ему бы еще пару подвигов совершить по пути.

– Точно.

Он тщательно прописывает разной степени каверзы, оставив на своем Герое слегка помятые доспехи и один симпатичный шрам.

– Доскакал. Чего теперь?

– Чего… Как-то бесчеловечно на ночь глядя Зло будить. Пусть ему там баньку истопят, медом и квасом угостят. Расскажут, какое Зло злодейское.

На самом деле мне жалко убивать этого мальчишку с красивым ртом. Он немного циничный, пакостник… и не такое уж и Зло. Поет хорошо. Чуть надорванным хрипловатым голосом. Я смотрю на фигуру подростка, что сидит на краю скалы и с пониманием кривит свой рот. Эмоции, блин.

– Давай ночь прокрутим, по-быстрому?

Ну все, увлекся. Теперь будет геройствовать, пока не добьет.

– Прокручивай. Чего уж. Нет в тебе созерцательности, – ворчу, просчитывая пару внезапных идей. Подмигиваю Злу, и тот понятливо кивает. Рот перекашивает то ли задорная, то ли саркастичная усмешка.

– Поскакал.

Заглядываю через плечо в ноут. Герой летит стремительно, плащ красиво развевается за плечами. Все по канону. Навстречу ему вылетает дракон.

– Упс! Извини, не дал дотянуть эпичный момент.

– Что ты задумал?

Дракон удирает, выписывая кренделя в небе, разве что «фак» не показывает опешившему Герою. Что, выкусил? Хотел, поди, геройскую речь толкнуть? Но надо отдать должное – Герой быстро мобилизуется и раскручивает какое-то светящееся лассо.

– Эй! Это что за мексиканско-ковбойский прибабах?! Мы так не договаривались! – я возмущен.

– А то!

Герой арканит белого дракона уже почти над самой рекой. Аркан ощутимо сдавливает горло, заставляя дракона задохнуться и рухнуть вниз.

– Разбился, что ли? – Он обескуражен быстрой победой.– А где смертельный бой?

– А откуда ты это лассо припер?

– А чего он раньше времени вылетел?

Герой тоже в задумчивой печали, стоит рядом с расшибшимся в лепешку драконом – ну еще бы, тонкая белая кожа, хрупкая кость, вымирающий вид… Ге-е-ер-р-ро-о-ой. Молодец, ухайдакал последнего дракона. 

– Че делать-то будем? Ощущения победы нет, – Он печалится, ему тоже жалко красоту погубленную.

– Руби ему голову.

– Не… совсем мародерство какое-то.

– Руби, я сказал, пока у меня мысль не упорхнула!

Герой поднимает тяжелый двуручный меч и одним махом отрубает голову. Дракон вспыхивает мистическим светом, тот клубится, сжимается, мгновенно рассеивается, и в небо взлетает птица. Реинкарнация, бля! Не ожидали?!

– От черт, ловкий! – его пальцы лихорадочно скользят по клавиатуре, заставляя Героя выхватить стрелу и выпустить в птицу.

– Мимо! – кричу я, радуясь. – Мимо!

Герой свистом подзывает верного коня (а то как же!) и мчится с красиво развевающимся (опять) плащом вслед за птицей… Фух…

– Может, перекусим? После обеда продолжим?

Жую горячий хлеб с подтаявшим на нем куском сыра.

– Шлуша… – набитый рот мешает новосозревшей мысли звучать внятно, – а давай он его увидит?

– Кого?

– Зло же. Пусть, так сказать, увидит врага в лицо. Без личин.

– Ты знаешь… – Он скатывает в пальцах хлебный мякиш и швыряет шарик в воду, – это плохая идея.

– Че эта?

– Зло у тебя… такое. Убивать… побеждать его потом стыдно будет. А он у меня герой все-таки. Его муки совести загрызут.

– Ну давай! Добавим драмы.

– Не знаю… 

– Вот увидишь, получится прикольно.

Я его уговорю. Я всегда могу его уговорить, хотя идея мне уже не кажется такой правильной. Вечно я хочу все усложнить.

– А как он его увидит без обличия?

– Придумаем!

Герой стоит, сжав меч в руках. Он обескуражен. Мы тоже. Зло, скрестив руки на груди и спрятав глаза, закусывает губы. Реветь, что ли, надумал? Ты же Зло! «По деяниям и кара». Ну же! Утри сопли! Ты это с самого начала знал. С первых штрихов, с первой черты там, над утесом. Ты родился, чтобы умереть. Во имя славы, блин!

– Че стоит, пусть убивает уже, – отворачиваюсь в сторону, пряча глаза. 

Он оттирает несуществующее пятно на клавиатуре.

– Прикольное у тебя Зло вышло в этот раз. Губы какие красивые.

– Да не тяни ты. Не рви мне душу, – психую.

– Может…

– Нет! Ты не перевоспитаешь мое Зло. Оно не измениться, понимаешь?! Оно будет жечь деревни и пожирать твоих немытых селянок.

– Ты, блин… мудак такой иногда…

– Побеждай уже.

Герой тяжело замахивается мечом и пронзает Зло. Мой мальчик красиво падает на колени, скручивается черной дымкой вокруг клинка и исчезает. Все. Хеппи-энд. Тучи рассеиваются, и выглядывает солнце. Настроение на нуле.

Он что-то там продолжает вычерчивать.

– Скачет твой Герой к своей Златовласке? – хмуро интересуюсь я.

– Нет. К ней он уже не сможет вернуться.

– Почему?

– Он же увидел твое Зло.

– И что? – любопытство во мне побеждает, и я заглядываю через плечо.

По монитору скользит голубая бабочка, она опускается на рукоять меча и раскрывает крылья. Герой осторожно протягивает к бабочке руку, и та тут же срывается с места. Он провожает ее задумчиво-печальным взглядом.

– Романтик, – хмыкаю я, чувствуя, как осадок на душе рассасывается. – Что, теперь страдать будет?

Он пожимает плечами.

– Трудно быть богом.

– Творцом, – поправляю я своего пафосного друга. – Творцом быть трудно.

– Феденька, христом богом прошу… отвали. Что ты как не человек? Ты календарь видел? Тридцать первое сегодня. Три-дцать пер-во-е. Понимаешь? У людей праздник, Новый год. Преподы тоже люди. Живые. Поверь мне. Хочешь, пульс дам пощупать?

Физик сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на студента по-сенбернаровски умоляюще. Тот мялся, жался, красноречиво полыхал ушами, но не отступал, намертво запечатав собственным телом дверной проем.

– Палгеоргич, очень надо.

Палгеоргич четко осознавал, что законы физики сейчас работают против него. Во-первых, вытолкнуть Феденьку из проема не получится, потому как масса тела Палгеоргича гораздо меньше массы, которой природа укомплектовала это совершеннолетнее, но совершенно безмозглое тело. Вот если бы у физика был рычаг… Рычаг… Пошленькая мысль взорвалась петардой где-то на задворках сознания и осела разноцветным конфетти у пряжки ремня. Палгеоргич стыдливо полыхнул румянцем и неловко передвинул портфель с экстренным запасом праздничного коньяка, прикрывая результат почти месячного воздержания, бурной фантазии и катастрофичной привлекательности внезапной преграды, украшенной зачеткой. Во-вторых, в одной системе отсчета все явления протекают, как известно, одинаково. Поэтому минутная стрелка, неумолимо стремящаяся к цифре семь на часах физика, была фактически синхронна минутной стрелке больших часов вокзала, от которого в 19-05 должна тронуться последняя загородная электричка, что увезла бы Палгеоргича в новогоднюю ночь. Палгеоргич почти ощутил кончиком языка терпкий ожог выдержанного армянского коньяка, почти уловил аппетитный аромат семги холодного копчения, что уютно устроилась бы на тонком кусочке бородинского, он почти почувствовал настойчивое поглаживание по колену…

– Палгеоргич… – Феденька безжалостно разрушил праздничные иллюзии, насильно вернув мозг физика из его персональной шамбалы в неуютную темную аудиторию. – Я вас умоляю!

Умоляющий Феденька мало чем отличался от амбала в подворотне, «умоляющего» разделить с ним содержимое кошелька.

– У меня электричка через полчаса отходит, – Палгеоргич решился приоткрыть завесу личной жизни в качестве последнего обоснования.

– Я вас отвезу, куда прикажете.

Палгеоргич вздохнул, поворчал что-то про целеустремленность Феденьки, которую бы в другое время да в другое русло, и обреченно потопал к кафедре, брякнув по пути содержимым портфеля и шлепнув ладонью по выключателю. Лампы дневного cвета неодобрительно поцыркали и залили аудиторию безжизненным светом, превратив проемы окон в непроницаемо черные квадраты, глубине и смыслу которых сам Малевич позавидовал бы беспощадно и необратимо.

– Ну-с, – Палгеоргич раскачивался на стуле как третьеклассник, опасно балансируя на двух ножках – он никак не хотел влезать в лягушачью шкурку преподавателя, – расскажите мне, Феденька, про несостоявшегося священника Роберта Гука. Про силу, приложенную к упругому телу…

Стул с грохотом отпустился на все четыре ножки, заставив Палгеоргича вовремя прикусить свой язык.

– Он это… – лоб Феденьки непривычно прорезала задумчивая морщинка, намекая на генезис мыслительной деятельности, возможно, первый за минувший семестр, – высказал идею, что все тела тяготеют друг к другу.

– Ой, тяготеют… – Палгеоргич горестно вздохнул, подпер подбородок ладонью и уставился в темные провалы окон нечитаемым взглядом. – Небесные тела, Феденька, небесно-голубые… так что там про упругие деформации? – выпал из созерцательного транса физик и напоролся на настороженный взгляд Феденьки.

– Пропорционально приложенным усилиям, – выдавил из себя Феденька явно зазубренную фразу.

– Только при малых деформациях, Феденька, только при малых, – Палгеоргич назидательно поднял указующий перст.

– Да! – внезапно обрадовался Феденька и застрочил: – При превышении предела деформации связь становится нелинейной.

Палгеоргич тяжело вздохнул, принимая обрезанную версию правила.

– Расскажи-ка мне, друг милый, закон Гука для длинного стержня… и формулами побалуй, – кивнул физик на доску.

– Сила, с которой растягивают… сжимают… коэффициент упругости… размеры стержня… поперечное сечение… нормальное напряжение в поперечном сечении… – забубнил Феденька, скрипя маркером по доске.

Палгеоргич с мечтательной улыбкой созерцал темноту окна, краем уха цепляясь за бубнеж Феденьки и вылавливая из него отдельно взятые слова, которые дорисовывали творившееся в его голове безобразие дополнительными деталями. Физика в этом, конечно, присутствовала…

– Палгеоргич? – недоуменный голос Феденьки спустил физика с порнографических высот за кафедру. – Вот… – студент широким жестом презентовал выписанные формулы с корявыми дельтами, намекающими на то, что символ сей для Феденьки полнейшая ахинея.

Палгеоргич печально посозерцал циферблат, на котором минутная и часовая стрелка почти притерлись к восьмерке, потом перевел взгляд на доску и с чистой совестью вывел в зачетке почти заслуженную тройку. Феденька просиял ликом и подхватил на радостях физиков портфель. В портфеле, опасаясь за свое божественное содержимое, испуганно звякнули бутылки.

– Вас куда, Палгеоргич? Долетим как на крыльях!

Палгеоргич побледнел, покраснел и неловко махнул рукой.

– Идите, Феденька, – прокашлявшись, выдал «вольную» своему студенту физик. – Я как-нибудь сам.

– Нет. Обещал, значит, довезу.

Физик беспомощно посмотрел на упертого студента, прижимающего его собственный портфель к своей мощной груди, робко опустил глаза к собственной ширинке, красноречиво подтверждающий, что физика может быть очень сексуальным предметом, и занервничал, осознав несвоевременную целеустремленность Феденьки. Феденька шагнул к столу, намереваясь вопреки всему выполнить свое обещание. Палгеоргич отчаянно вцепился в кромку стола и поднял на студента умоляющий взгляд.

– Феденька, – выдавил он из себя, – шли бы вы…

Точный адрес посыла вызвал новую волну энтузиазма под молнией ширинки и быстрыми штрихами нарисовал, как Феденька, постанывая от удовольствия, выполняет поручение физика. Палгеоргич со стоном приложился лбом о равнодушную поверхность кафедры, пытаясь выбить из головы столь привлекательную картинку. Феденька забеспокоился и ринулся спасать доброго преподавателя, который практически безболезненно нарисовал в его зачетке желаемую отметку.

– Вам плохо?! – с нескрываемым трагизмом в голосе вопрошал он, пытаясь с корнем выдрать физика из-за кафедры.

Тот же, как будто прикипев к деревяшке, почему-то отчаянно сопротивлялся.

– Феденька, – уже откровенно умолял физик. – Вас, наверное, ждут друзья, девушка, новогодний стол? Может, вы порадуете их своим присутствием?

– А вы? – Феденька перестал терзать своего преподавателя.

– А я по-холостяцки. А завтра, в одиннадцать, сяду на электричку и…

– Это я вам, получается, праздник испортил? – физиономия Феденьки выражала полнейшее раскаянье. – Палгеоргич, я довезу, куда скажете…

– Ладно… – сдался физик. – Ладно. Ты машину бы прогрел… а я сейчас спущусь.

Феденька радостно закивал и, захватив портфель с коньяком в заложники, умчался из аудитории. Палгеоргич с завидной ретивостью тут же подскочил с места и удрал в лаборантскую за пальто и облегчением.

***

Палгеоргич выкрутил светодиод из гнезда, зачистил провода и, замкнув их между собой, замотал изолентой. Воткнув вилку в розетку, он сунул спутанный клубок мигающей иллюминации в руки Феденьке.

– Я уже с тобой год бьюсь, неуч, – тяжело вздохнул он. – Можно же запомнить, чем отличается параллельное соединение от последовательного? – без особой надежды спросил он.

– Ну Паш… – Феденька виновато топтался рядом, запутывая еще сильнее клубок новогодней гирлянды. – Паш… а хочешь я тебе закон Гука для стержня продемонстрирую… опытным путем?

– Только, чур, больше гирляндой меня не связывать, – выдвинул единственное условие Палгеоргич.

Комментарий к Главе Физика

«Хвостатый» студент, очень суеверный, жаждущий пересдать, чтобы не оставлять долги на след год, уговаривает молодого одинокого препода принять зачет))

Ветер перебором пробежался по верхушкам деревьев, стих на секунду, словно раздумывая над выбранной мелодией, вздохнул и резко взял первый аккорд непогоды. Бог отвел захлестнувшую лицо льняную прядь, тяжело оперся на покосившегося идола. Провел узловатыми исхудавшими пальцами по глубоким трещинам рассохшегося дерева, зашелся в глубоком грудном кашле. Он умирал. Умирал вместе с последним человеком, который еще помнил о нем, и вера тлела где-то на краешке почти ушедшего за грань сознания.

Полуистлевшее ожерелье, сплетенное из бересты, рассыпалось от осторожного движения. Бог растер между пальцами древесный тлен и опустился на землю. Прислонился спиной к собственному идолу и, закрыв глаза, погрузился в воспоминания. Как же давно это было…

Он просыпался ранней весной, в тот самый момент, когда начинала звучать первая капель. Вдыхал еще морозный воздух и улыбался самым нетерпеливым девушкам, которые пробирались по едва заметной тропе, утопая по колено в снегу. Девушки виновато и торопливо кланялись Старшим богам и обнимали его, надевая на шею идола Дар. Жарко делились тайным, оглаживая искусно вырезанные из дерева кудри, смущенно касались свирели, шептали имя желанного суженого. Спрыснув молоком губы болвана, робко прижимались к ним своими устами и, охнув, отступали, почувствовав в ответ человеческое тепло. И удирали, взметнув потяжелевшим от мокрого снега подолом, принимая бешеный перестук собственного сердечка за погоню.

Бог хохотал им вслед, подражая пересвистам пичуг, и виновато косился на Старших. Любовь приносила свои дары первой. Пусть и путая обряды, пусть и дары были самые скромные, зато самые чистые. Бог подносил к губам свирель и заводил свою песню. Он нетерпеливо метался среди просыпающихся березок, любовно оглаживал ладонями нежную кору и сочинял новые песни, которые потом, приняв человеческий облик, заведет в праздничных хороводах, выбирая себе пару. Сорвет первый робкий поцелуй и заберет сердечко в Дар.

Ветер швырнул в лицо задумавшегося бога лесной сор, вырывая из воспоминаний – ветер не любил богов, тем более терявших силу. Бог не заметил пренебрежения, уйдя по тропе памяти слишком далеко. В ту весну к нему пришла не девушка. Перед идолом остановился парень. Он даже не взглянул на Старших богов, шагнул к идолу и хмуро уставился на лик болвана с застывшей легкой улыбкой.

– Смеешься надо мной? – глухо поинтересовался он. – Хохочешь?

Бог с удивлением рассматривал невиданного гостя, который, казалось, совсем не испытывал трепета, не хотел от него ничего, не принес Дара. Зачем же он тогда пришел?

– Забери! – парень распахнул добротный полушубок, рванул рубаху, обнажая грудь. – Не хочу я, слышишь?! Не нужна твоя Любовь. Забери! Умоляю! Всю душу выело… Жить не могу!

Бог замер в нерешительности. Он первый раз видел Отказчика. Нерешительно оглянулся на Старших и подступил к человеку, касаясь его нахмуренного чела, проникая в мысли, ища образ той, что извела так сердце. Но не было там ни тоненькой девушки, ни статной молодухи, никого не было, кроме голубоглазого юноши, играющего на свирели. Вот как…

– Жить не могу! Погублю себя, да и его погублю… Слышишь?! Забери! Я жизнь тебе отдам, хочешь?

Человек сдвинул рукав полушубка и резанул по запястью ножом, окропляя теплой кровью дерево. Капли непринятой жертвы покатились по равнодушному лицу идола. Бог нахмурился. Глупый человек! Разве можно убить любовь? Он дунул на раскаленные угольки сердца, раздувая из них пламя…

Сколько раз проклинал Бога этот человек… Но вера его была крепка и не размыли ее годы. Сколько раз он пытался переломить судьбу и притушить пламя, разожженное в его груди. Не получилось. И дети его продолжали носить в себе часть того пламени, не давая угаснуть вере. Этот последний, с которым умирала вера, тоже страстно молил забрать любовь… Глупые люди…

Ветер печально дунул в застывшее лицо бога и присыпал его листвой. Поднатужившись, он уперся и свалил на бок столб трухлявого идола, теперь забытого навсегда.

Комментарий к Главе ...и дуновение ветра

написано на четверостишие:

 Умирал на краю сознанья

белокурый, сутулый бог.

Утром ветреным, пыльным, ранним

Как пергамент черствел и сох...

©Ласковый тролль

– Дура моя – Ягодка!

Анатолий застыл перед зеркалом, наткнувшись на посеревший от злости взгляд Сергуни.

– Был он изящен, 

К тому же поэт… 

– продолжал яриться тот.

Темные брови Сергуни напоминали разрубленную пополам птицу – в ту и другую сторону по крылу. Сергуня нахмурился – птица срослась.

– Злишься? – холодновато поинтересовался Мариенгоф у зеркального есенинского двойника, буравящего тяжелым взглядом спину Анатолия. Только дернувшийся нервным тиком уголок рта выдавал сконцентрированную внутри собственную злость. Хрусткую и холодную. Инеем покрывшую сердце, вымороженное в одиночестве в этой большой, захламленной потертой мебелью комнате.

– Ты же сволочь из сволочей, как тебе не стыдно, собаке, залезть под юбку и забыть меня? Дюжину писем я тебе отправил, а ты в ответ ни гу-гу, – сменил тактику Сергуня, превращаясь из обвинителя в просителя. Даже взгляд Есенина потеплел, вновь поголубел, стала заметнее покрасневшая кайма век, глубже синева под глазами.

Анатолий, задрав подбородок, потуже затянул галстук, словно перекрывая доступ словам, готовым вырваться из горла и расплескаться горячей обидой, ошпарить до кости этого мерзавца.

– Ты думаешь, я забыл тебя? Ни на минуту! Каждый день я говорил себе: вот сейчас Мариенгоф пошел в магазин, теперь домой, вот приехал Гришка и Сашка и т.д... Даже стыдно, что так по-чеховски, – Сергуня фыркнул и опустил тяжелую кудлатую голову.

Толя сжал кулак, подавляя желание по-бабьи вцепиться в золото кудрей и оттаскать за них. Неловко сунул руку в карман брюк, другой тяжело оперся о спинку стула, на секунду теряя выдрессированную надменность. Есенин одним рывком подскочил к Анатолию, уткнулся лбом в плечо, словно всунулся в едва заметную прореху в самообладании Мариенгофа.

– Изадора хорошая баба, но врет хуже сивого мерина. Все выдумала: все ее замки и банки... Сидели без копейки, наскребли едва на дорогу домой... Толя, – ладонь Сережи ловушкой опустилась на грудь, накрывая предательски зачастившее сердце Мариенгофа.

Анатолий с силой сжал непокорную выю «последнего крестьянского поэта», притянул к себе и уткнулся носом в самое темечко, глубоко вдыхая аромат свежескошенной травы, который неизменно пробивался через любой парфюм.

– Я своим сказал, что к тебе иду. Смеялись надо мной... – глухо и влажно ворчал Сережа, уткнувшись в ключицу. – Но я все равно пришел.

«Растопил. Развезло», – хмыкнул про себя Мариенгоф, чувствуя, как треснувший сердечный лед острым краем полосует едва зажившую душу.

Комментарий к Главе Есть в дружбе счастье оголтелое...

в тексте использованы цитаты из писем С. Есенина и работ Мариенгофа

– Сдвинуть свои пожитки не можешь, вошь ошпаренная? Шо сидишь, макаронины ужми!

– Простите, девушка, не могли бы вы пропустить нас?

– Етить твою поперек жопы, шо ты там тянешься, аспид?

– Бать… давай быстрее.

– И какие у нас места там?

– Сорок один, сорок два и сорок три.

– Фу… причапали.

Бабища рухнула на место и рванула ворот пуховика, стянула с головы платок «под хохлому», обжала руками вспотевшие волосы.

– Тить-дрить-раскудрить твой город, сынок, никаких нервов не хватить. Все жмутся-трутся что кильки в банке. Ой, до-мой-до-мой-домо-о-ой. Ну шо ты расселся, господин важный, хрен бумажный, билеты где?

– Бать, билеты достань.

– Василиса! – крепкий мужичок свел кустистые брови.

– Шо «Вася»?! Ой, душно мне. Сынок, окно открыть нельзя?

– Какое окно, мам? Зима.

– Ой, тяжко в груди. Давит-то как нечисть… – баба вжикнула молнией, распахнула полы и, припечатав ладонью необъятный бюст, выдохнула.

– Сама ж гундела: в город надо, в город надо.

Мужичок деловито обживал место: свернул стянутую куртешку валиком, сунул ее под спину, распотрошил нутро баула и выудил на свет темную бутылку «жигулевского».

– Бать, пить тут нельзя, – замялся сын.

– Та я ж разве пью? – забурчал мужичок, послушно пряча бутылку обратно. – Так, пробую… Вот приедем домой… – Поезд плавно качнулся, набирая скорость. – Истоплю баньку, попаримся как след, мать и плеснет нам остограммиться. А, мать? Плеснешь, в честь приезда сына-то? Который год с нами праздники не встречает, – он хитро покосился на супружницу.

– Тебе лишь бы остограммиться, пес ты блудный, – отмахнулась та равнодушно, зорко рассматривая попутчиков.

– А что? – мужичок со смаком отер рот. – Вот выйдем после баньки-то… А на столе сальце тоненько резанное на черном хлебушке тает, картошечка паром исходит. Рыбку мамка тебе почистит, как любишь, Ванюш, без косточек. Махнем по соточке, огурчиком захрустнем… Красота?

– Тю, охламон, сам не пропускает, еще и сына тянет. – Василиса ловко перекрутила богатую серебристо-черную косу и сколола ее палочкой. – Не замай, он у меня умный, доктором будет.

– Ишь ты, у тебя… – затянул привычную перепалку мужичок. – Доктором. А тебе сколько годков-то еще осталось?

– Три, бать. Интернатура еще.

– Какая натура?

– Не замай, говорят тебе. Вань, а девушки у вас красивые есть?

– Мам! – Ванюша заалел ушами. – Не начинай…

Он вытащил из рюкзака потрепанную тетрадь и демонстративно в нее уткнулся.

– Ну вот и хорошо, вот и ладно, – Василиса еще раз обвела взглядом вагон и начала поклевывать носом под мерный перестук колес.

– Станция Щербинки, – противно захрипел динамик. – Стоянка две минуты… Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…

– Шоб ты съел и не пиздел… – встрепенулась Василиса и поперхнулась, уставившись на нового пассажира.

– Едрить налево! – восхищенно присвистнул мужичок. – Экзотика!

«Экзотика» неторопливо проплыла по вагону и устроилась через проход. Расправила яркую юбку, перезвенела бессчетным числом бус, украшавших высокую, но уже выдающую немалый возраст шею, кокетливо взглянула в зеркальце, подколола разноцветные дреды.

– El que no se aventura, no cruza el mar! – кокетливо подмигнула она Ванюше и рассмеялась глубоким смехом, подметив осуждающе сжатые губы Василисы.

– Тю, мартышка обрядилась… – сердито сплюнула та и уставилась в окно. – Понаехало тут…

– Вallena! – вернула ей в ответ мулатка и принялась с упоением рыться в бездонной сумочке. – Foutre! Куда же она запропастилась? Ах, вот же… – выудив на свет бутылку с резным горлом, она приоткрыла горлышко и вдохнула содержимое… – Мда… – недовольно цыркнула тут же. – Так себе составчик.

Поезд качнулся, истерично взвизгнув тормозами, и замер. Дверь с шумом отъехала в сторону, и в вагон влетело яркое облако, которое сразу развеялось множеством светящихся точек. Вслед за облаком в вагон влетела проводница с праздничной хлопушкой в руках.

– Охренеть! – она поправила сбившуюся на бок форменную шапочку и одернула пиджак, кое-как попытавшись вернуть оторванный рукав на место. – Уважаемые пассажиры, –

прочистив горло, начала она официальным тоном, – мы просим прощения за неудобства. Но вам придется поспать часика два.

Хлопушка бахнула, конфетти густо засыпали спящих пассажиров.

– Так… так! – мулатка неторопливо поднялась со своего места. – Что тут происходит, лапуля?

– О! – проводница трепетно прижала руки к груди, зловредные пикси тут же сбили ее шапочку. – Мадам Мари Лаво? Как же я… Как же вы… Я ваша большая поклонница… Понимаете, в чем дело: нечисть подгулявшая возвращались с симпозиума по обмену опытом с иностранными коллегами, протащили в вагон спиртное, наклюкались до синих чер… ну, сами понимаете… и устроили балаган. Но я справлюсь!

Она достала из нагрудного кармашка авторучку и прицельно сбила лазерным лучом пару мельтешащих точек.

– Это всего лишь, – еще несколько тварей плавно опустились на затоптанный пол, – мелкие пикси… Справлюсь, честное… Ай!

Девушка подпрыгнула и заплясала на месте, пытаясь скинуть мелкого беса, который с упоением вгрызся в ее лодыжку.

– Ах ты зараза! Вот я тебя! – она шмальнула в него из авторучки, но только слегка подпалила бок. Бес противно захихикал и волчком завертелся по проходу.

– Ну-ну… – мадам Лаво встряхнула содержимое бутылочки и развеяла цветной порошок в воздухе. – Учти, «забывай» – порошок не очень качественный, там в побочных эффектах целый список.

Дверь с визгом отъехала, пропуская новую порцию подвыпившей своры.

– Tu te fous de moi? – Лаво окинула взглядом разношерстную компанию из бесов, весьма непрезентабельного вида троллей и двух полуголых русалок. – Тут в пару часов не уложишься. Ну? – повернулась она к Василисе. Та, скрестив руки, сидела у окна, полностью игнорируя творившееся безобразие. – Так и будешь наблюдать или поможешь нам?

– Больно надо, – фыркнула Василиса в ответ.

Мелкий бес, цепляясь когтистыми лапками за потолок, повис над ее головой.

– Венера! – взвизгнул он и пал на шикарный бюст, желая объять необъятное.

– Вот пакость! – Василиса одним щелчком сбила любвеобильную нечисть, тот впечатался в окно и, сомлев, тихонько сполз вниз. Вася подняла тварь за облезлый хвост и брезгливо швырнула его под ноги проводнице. – Проморгала, вертихвостка, теперь сама расхлебывай.

Девушка от обиды зашмыгала носом, не переставая тем не менее отстреливать шумных пикси, которые бесцельно крутились под потолком, повисали на багажных полках и пытались свить гнезда из шапок пассажиров.

– J’ai un boulot pour to, – Мадам Лаво сдернула с шеи подвеску с черной кошкой. – Гони бесов в угол, с пикси девчонка разберется сама, тролли… ну, эти уже не в кондиции, а я возьмусь за русалок, пока они тебе тут любовь не замутили.

– Ах ты блядина! – Василиса подорвалась и стащила с колен спящего сына зеленоволосую русалку. – Я тебя сейчас с хвоста-то и зачищу! Ишь ты, пристроилась…

Русалка в ответ впилась в ее руку острыми зубами, Василиса ойкнула и выпустила «насильницу», та тут же раскрыла рот и долбанула по вагону ультразвуком.

– Ах ты сучка мокрая, – Василиса осела, зажимая уши… – Ну все, хватит, довыебывались!

Она резво выдернула из пучка палочку, и серебристо-черная волна волос разметалась по плечам. Русалка забилась под заклятием: на шее буграми вздулись жабры, а две тоненькие точеные ножки, затянутые в чулки, срослись в рыбий хвост.

– Уймись, курва! А то без воды оставлю.

Русалка смиренно припала к полу, и только сквозь завесь зеленых косм зло поблескивали выпуклые глаза.

– Одна готова, – Василиса с удовольствием подбоченилась и насмешливо воззрилась на «мадаму».

– Моя тоже, – качнула та головой в ответ, указывая на зеленоволосую красавицу, что зачарованно гляделась в маленькое зеркало. – Теперь ее не оторвать от самолюбования. Как дела, лапуля?

Две старые волшебницы со снисходительным любопытством наблюдали за молоденькой магичкой, которая никак не могла одолеть пьяненьких фей.

– Ладно уж… – Василиса стянула с шеи платок, развернула и встряхнула его. Огненные птички, сорвавшись с черного шелка, взвились в воздух. – Загоняй их, паковать будем.

– Très bien! – мадам Лаво щелкнула пальцами. – У нас в запасе еще тридцать минут.

– Может, чайку? – девушка благодарно заглядывала в глаза. – У нас и эклеры есть.

– А давай, лапуль, чего-нибудь покрепче…

– Что ты разоспался? – спустя полчаса и полстакана (конечно же, в фирменном подстаканнике) отменного виски Василиса тряхнула мужа. – Собирайся, подъезжаем, – принялась она суетливо укладывать баулы и тормошить Ванюшу. – Давай-давай, пошевеливайся, поезд-то стоит всего ничего…

Она, ворчливо пересыпая привычным матерком суетливость, подталкивала домочадцев к выходу.

– Слышь, мадам… Маш… я в Вороново живу. На этой станции сойти, значит, на автобусе минут двадцать, дом с краю, крыша красная. Меня там каждая собака знает. Баньку истоплю… за жизнь побалакаем. Заезжай.

Комментарий к Главе Вагон номер шесть

El que no se aventura, no cruza el mar! (исп.) – Кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Вallena!(исп.) – толстуха

Foutre! (фр.) – Черт подери!

Tu te fous de moi?(фр.) – Ты издеваешься надо мной?

J’ai un boulot pour to (фр.) – У меня есть для тебя работенка

Très bien! (фр.) – Прекрасно!

условия

Вагон №6 (проводница Лапочка) — ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО!

30. Крупная темнокожая женщина. Дреды и деревянные браслеты. Лицо много лет назад было прекрасным, но возраст взял своё. Взгляд пронзительный, голос глубокий. Часто смеется, любит травить байки. Говорит на разных языках без проблем и акцента. От еды и напитков отказывается, только иногда нюхает что-то, приоткрыв горлышко старой бутылки с резным орнаментом. 

В сложных и опасных ситуациях превращается в айсберг спокойствия и лидерства. В остальное время позволяет себе казаться недалёкой.

41. 42. 43. Семейная пара с ребёнком: 

Жена – гром-баба, ядрёная, с формами, разговаривающая матом (возможно, она просто из Вольска. 

Муж – весёлый мужичок, которому только балалайки не хватает, кладезь прибауток, оптимист. 

Сын – неожиданно интеллигентный студент, немного стесняющийся своих родителей, но защищающий их в случае нелестных высказываний со стороны окружающих.