Пока не выгнали

Часть 5
Проснулся резко, словно кнопкой включили, но какое-то время еще лежал, не убирая руку с глаз. Слишком хорошо было там, в темноте. Глубокой и черной, без единого сновидения или образа. Кто сказал: «Когда мы спим, то нас в нас нет»? Не помню. Кто-то из классиков, наверное.
Но этой ночью я был точно где-то очень далеко, не дозваться. Редко так получалось, чтобы полностью вырубиться, не реагируя ни на что, хоть отбойный молоток рядом включай, до состояния бесчувственного тела и слюней на подушку. И еще более редко получалось выспаться на незнакомом месте. На незнакомом?! Черт! Я сперва сел, а потом открыл глаза: еще не хватало обслюнявить чужую подушку. А действительно — удобная, и шея не болит. Подушка, к счастью, хоть и оказалось примятой, но без пятен. Фух, а то позора не оберешься. Взгляд на телефон — будильник я, конечно, не услышал, но время еще оставалось, чтобы не сильно гнать. Сейчас спущусь к себе, умоюсь, переоденусь и ладно, а вместо душа и прочих изысков вроде завтрака будут мне сорок минут на метро: на машине комфортней, но минимум на полчаса дорога дольше.
Когда складывал плед, в комнату пришел кот, я потянулся погладить лобастую башку, но он, вроде бы не напрягая ни одной мышцы, плавно перетек от протянутой руки в сторону.

— Постель не повод для знакомства? Понимаю. Надеюсь, твой хозяин не обидится, если я уйду по-английски? — кот сгорбил спину и потянулся. — Передашь ему от меня привет? — он посмотрел на меня, словно на врага народа.

Вышел в коридор, уже представляя, как сейчас тихо и аккуратно защелкну замок, чтобы не разбудить Восьмого, как увидел его самого. Он стоял у двери в ванной, держась рукой за косяк, и смотрел вроде бы на меня, но сквозь. Краше в гроб кладут, как сказала бы моя бабушка.

— Что?

Он ответил что-то среднее между «нахуй» и «голова», первое, как я понял было руководством к действию для меня, второе — объясняло его состояние. Оторвавшись от стены, он неуверенными шагами двинулся в комнату, я посторонился, пропуская, в последний момент отдернув руку, чтобы не поддержать за локоть. Дойдя до дивана, он осторожно сел, а потом завалился боком на подушку и закрыл глаза.
А я застыл на месте, ощущая, как холодеет внутри. Аневризма — выскочившее из памяти отвратительно лязгающее слово застряло где-то в горле, мешая дышать.
Медленно я подошел, ухватив за щиколотки, переместил ноги Восьмого с пола на диван, чтобы лежал нормально, и сел рядом, чувствуя, как плывет башка. Не думая, ухватил его руку и сжал ледяные пальцы. Не ему поддержка — мне. Привязка к действительности. К сегодня, к сейчас.

« — Это же не больно, да? — Нет, конечно, ты просто заснешь на время операции, а когда проснешься…»

Нельзя. Не надо. Сжал его ладонь крепче, и отпустило.
Левой рукой достал из кармана мобильник, собираясь позвонить в скорую, и понял, что не помню номер его квартиры. Вылетело напрочь.

— Какая квартира? Я сейчас. Врача.

— Не надо, ничего не надо, съеби, а, — голос звучал глухо и зло, но руки он не отдернул: сил, наверное, не было. — Это мигрень, пройдет. Мне поспать…

— Угу, конечно. Лежи, — отпустил, наконец, его пальцы, вытащил из-под колен плед и укрыл.

Прошел на кухню, плотно прикрыв дверь.

— Людмила, я не приду сегодня, да, заболел, завтра буду, шефу передашь? Ага, спасибо. И установку не забудь прогреть сперва, — Люда раскудахталась гневно в трубку, что она, мол, никогда! — Да знаю я, что никогда, поэтому и напоминаю!

Постоял, потупил, глядя в окно — странно все же, когда деревья внизу. И забил в поисковик: «симптомы и лечение мигрени».
Если резюмировать информацию из интернета о мигрени, то все можно свести к словам доктора из известного фильма: «Голова — предмет темный и исследованию не подлежит». Всё еще более туманно, чем с аневризмой. Отчего возникает, почему, как бороться: масса бла-бла-бла и никакой конкретики, кроме общих советов не переутомляться, больше спать, меньше пить-курить, а когда накроет — принять анальгетики и ждать, пока пройдет.

Но кое-что важное я уловил: может тошнить. Поэтому притащил к дивану самую большую кастрюлю, найденную на кухне, и поставил рядом с изголовьем. Восьмой даже глаз не открыл, скрутило его, похоже, конкретно. И второе: после приступа накатит отходняк. «Усталость, раздражительность или подавленность, проблемы с концентрацией внимания», — как написано, и все эти удовольствия продлятся около суток. И, наверное, жрать хочется. Или нет. Но на всякий случай еда должна быть.
А вот тут начинались вопросы: я и так уже влез без спроса в чужое privacy обеими ногами, но одно дело чай налить, а другое — лазать по холодильнику и шкафчикам, и что-то готовить из найденных стратегических запасов. Мне бы такое точно не понравилось. Но и уйти я не мог. Не мог оставить его одного.

Слишком резко стебанул испуг, взбаламутив, как ил со дна, мои тщательно подавляемые страхи, что, несмотря на все усилия, махрово расцвели за последний год. Меня не пугало одиночество, как факт, и, что такое скука, я искренне не понимал, даже про смерть приучил себя думать с философским фатализмом: «все там будем». Но чего я боялся до усрачки, стыдясь и ненавидя себя за подобный страх, это умереть из-за какой-нибудь глупой случайности. И умирать долго. Моя двоюродная тетка поскользнулась на лестнице в дачном доме, упала и сломала шейку бедра. Она была одна на даче. Мобильник лежал на веранде. Её труп нашли через четыре дня. Что она чувствовала, умирая? Звала кого-то на помощь? И как долго? Каково это понимать, что никто тебя не спасет?

А в организме в любой момент могут произойти необратимые процессы — оторваться тромб, лопнуть сосуд… И ты беспомощен. Контроль над собственной жизнью потерян. Каким бы ты ни был сильным или умным, тебе не справиться одному. Не факт, что помогут в больнице, но там есть шанс не сдохнуть. Или хотя бы откинуть коньки более-менее по-человечески, а не обмочившимся на полу, бессильно царапая паркет. И ведь ты не на необитаемом острове, кругом полно людей: многоквартирный дом, что тот муравейник, но кто услышит? Кто придет? Никто.
Ночью подобные мысли приводят к учащенному сердцебиению и позорно влажным ладоням, требуется усилие, чтобы избавиться от страхов. Не избавиться, нет, а загнать поглубже. Загнать, сжимая под подушкой телефон, как иллюзию связи с окружающим миром. При этом не желая никого впускать в свою жизнь, потому что одному не больно. Дилемма, мать ее.

В ногу мне ткнулся кот, недвусмысленно намекая, что хватит пребывать в прострации. Он-то жрать хочет и прямо сейчас, а если безответственный хозяин, так не вовремя разболевшийся, к выполнению своих прямых обязанностей пока не способен, то пора бы и мне уже вспомнить, зачем в природе нужны человеки — для обеспечения достойной жизни котам.

— Ты прав, нефиг рефлексировать. Что тут думать, прыгать надо.

Корм нашелся без труда, большой пакет с изображением кошачьей морды стоял на полу между заваленной всяким разным этажеркой и облепленным магнитиками и бумажными стикерами холодильником.
В морозилке, куда я все же залез, плюнув на все приличия, обнаружились пельмени, какие-то котлеты, нечто смерзшееся, не поддающееся идентификации, и упаковка куриных крыльев. Будет бульон на крыльях, значит. На завтрак. Ну и что, куриный бульон когда-то считался лечебным средством. И вообще: «В крайнем случае не понадобится, выльем за борт». Представив, как Восьмой, оклемавшись, первым делом наденет мне кастрюлю с супом на голову за самоуправство на его кухне, я неожиданно взбодрился, а мерзкое чувство потери контроля над происходящим затихло, затаилось.
***
После приступов всегда такое состояние, словно тянул вагон. А в виде прицепа — к примеру, собственная шея. И не по рельсам тянул, а по песчаному пляжу.
Устало гундели плечи, словно ртутью были накачаны кисти рук, бедра. По спине как будто проехались чем-то круглым, тяжелым, неживым. Икроножные мышцы, казалось, сокращались все время, пока я во сне приходил в себя. А вот желудок звенел пустотой. И солнечный свет не давил, и звуки не раздражали, и чувство вины конкретно колосилось в сознании. Вот они, отголоски мигренозной атаки. Ебать я хотел всю эту природу с наукой вкупе, если одна подарила людям такие жуткие моменты в жизни, а другая не в состоянии со времен метеоритов, бабочками порхающих над планетой, решить, а какого хера со всем этим теперь делать. Не жрать шоколад. Не пить красное вино. Не пить вообще. Не перегреваться. Не нервничать. Не срать стоя, не ссать лежа, не трахаться, не жить вообще.
Внезапно прыгнувший на диван кот напугал до смерти.
— Что? — строго спросил его я. Всегда спрашиваю.
В квартире стояла прозрачная тишина.

Я осмотрелся. Первое, на что меня хватило — мобильный телефон. Сообщение об оплате: спасибо моему нервному работодателю, не подвел, не обманул, как было пару раз. До приступа я успел отослать по электронной почте ту муть весом в 83 Мб, которую правил ночью накануне.
Само собой, Этого тоже не было. Ну, я бы на его месте тоже ушел. Чисто из вежливости. Хотя, хрен его знает…
И несколько пропущенных от какого-то абонента, который так меня и не дождался.

На кухонном столе возвышалась стопка из разноцветных, но преимущественно светлых оттенков, упаковок. Я удивился. Это было не мое. Подбросили враги.
Обезболивающие, спазмолитики. Витамины? Серьезно? А это… чего?..
Записочку я увидел не сразу, для этого пришлось поднять со стола самую нижнюю, красную коробку.
«Твои ключи в щитке, слева. Посмотри, что я принес. Загляни в холодильник. Позвони, если это прочтешь. Если звонка не будет, то зайду вечером». И номер телефона.
Я открыл дверь холодильника и не понял сразу. Ничего не изменилось. После приступов тупеешь, проверено. Я начинал слегка заикаться, путал буквы на клавиатуре, складывал из простых слов непонятные даже мне анаграммы. Инопланетяне бы пили со мной на брудер, если бы знали о моем существовании. Как же, свой на планете, третьей по счету от звезды по имени… В маленьком контейнере, который, естественно, был моим, лежала пара холодных бутербродов с, на секундочку, красной икрой. Икры у меня не бывало, я бы запомнил.

Звонок, я сдвинул пальцем ненастоящее блокировочное кольцо на экране.

— Ты как? — тревожно спросил он. А мне всегда неловко, когда так спрашивают, потому что теперь я в норме, а людям кажется, что это не так.

— Встал.

— Слышу.

— А кто это?

— Я могу к тебе подняться?

— Зачем?

— Ну ты был не в порядке. Значит, не подниматься? Ты там справишься? — тон был ровным, голос спокойным.

— С чем я должен справиться?

— Тебе было плохо, вроде.

Вот этого ты точно не должен был видеть.

— Такое бывает.

— И как сейчас?

— Жив.

— Значит, помощь не нужна?

— Нет, — твердо ответил я.

— Уверен?

Ах, вот оно что.
Меня вдруг осенило. Обосинило. Оберёзило. Обпихтило. Если приступ уже случился и закончился несколько часов назад, пока я спал, то скоро усталость пройдет, ум прояснится и я ненадолго, но снова захочу жить. И гениальные мысли часто приходят в голову именно в таком вот состоянии моего умственно-физического местонахождения.

— Не приходи. Но собирайся.

— Ладно.

Какие мы послушные, а.

— Я зайду через… скоро. Ты вообще свободен?

— Я свободен. Ты точно в норме?

— Иначе бы не планировал с тобой по пиву.

— Я не могу.

А не пошел бы ты.

— Не волнует. Через полчаса. Машины остаются, идем пешком.

— Извини, не могу.

— Почему? — меня разобрало зло.

— Работа, — я прямо услышал, как он пожал плечами.

— Откуда икра?

— Какая икра?

— Красная.

— А я откуда…

— У меня в холодильнике.

— Не знаю я никакую красную икру. В холодильнике пельмени. В морозилке. Я купил. Таблетки взял, какие нашел. Рад буду, если помогут.

Ничего из того, что он купил, мне бы не помогло.

— Мертвому припарка.

— Извини.

— Так ты идешь?

— Куда?

— Блядь.

И я нажал на значок красной телефонной трубки. И вдруг разозлился так крепко, что созрел для того, чтобы прекратить эти странные и непонятные приходы-уходы-конфеты-игры в молчанку.
Я сунулся в шкафчик — коньяк, иди сюда, другом будешь. Прямо так, с бутылкой в руке я отправился в комнату, бросил бутылку на диван, нацепил свитер, потом подобрал бутылку с дивана, вышел в коридор, сунул ноги в кроссовки. После чего, продуманно прихватив контейнер с буржуйскими яствами, вышел из квартиры. Ключи, говоришь, в щитке? Точно. Странно, что вспомнил. Ну им дорога теперь в задний карман штанов, бутылку подмышку, — и где ты там живешь, праведник? Я набрал его номер и прислушался.
Где-то внизу, этажами и днями ниже должен был придушенно прозвучать звонок его телефона. Я услышу, бля буду. Эхо вон какое, а с улицы не шумит — окна тут выходят на детскую площадку, которую давно превратили в алкашно-блядский улей. И нарисуюсь перед дверью его квартиры.
Пойду на звук. Ну, не снимай трубку, а. Очень прошу. Не гневи бога, бог нынче не в себе, он напичкан посттравматическими проявлениями, и ему очень нужно сказать тебе спасибо и закрыть тему.

Часть 6
Ненавижу мыть полы. Но это неплохой способ отвлечься. Сублимация, мать её, перенос злости на тряпку и грязные пятна. А я злился. На себя. За то, что не мог выбросить из головы Восьмого. Разговор этот ни о чем. Общечеловеческий долг я выполнил, даже перевыполнил, с ним все нормально, можно смело поставить себе плюсик в карму и забыть. 
Не хотел я никуда идти «по пиву», это разговаривать придется, не дай бог, выслушивать благодарности или, еще хуже, вникать в детальную историю болезни с примерами из жизни родственников до девятого колена и мелкими физиологическими подробностями. А уж как люди любят рассказывать про свои болячки, я знал: когда один приятель грузил мне мозг получасовым нытьем про неправильно залеченный зуб, мне дико, до зуда в костяшках хотелось прекратить его страдания удалением если не всех зубов, то хотя бы парочки.

Так что не надо мне никаких и никого. Работа у меня. Работа. И не важно какая. Полы помыть в квартире — не работа, что ли? Стоя буквой Зю в коридоре, я оттирал линолеум, медленно продвигаясь к входной двери, когда телефон на тумбочке завибрировал и взвыл голосом Летова: «А-а, пошли вы все нахуй…». Значит, неизвестный номер. Значит, можно не брать. Да и руки мокрые, да и пошли все! 
Сунул прополоскать тряпку в ведро, подпевая: «Во имя идущих и обреченных, во имя орущих и запрещенных…», как мотив дополнился новой пронзительной нотой. Звонили в дверь. Я замер в наклонку над ведром — какого черта?! Оба звонка оборвались одновременно, в наступившей тишине я медленно выпрямился, не выпуская тряпку из рук.

— Ну открывай уже, — прямо за дверью.

Шмякнул тряпку в воду, ладони обтер об задницу, все равно трусы в стирку, помедлил секунду и открыл. С ответным визитом, называется. В руках он держал пластиковый контейнер и бутылку коньяка — откуда интересно, в магазин успел сгонять или из закромов вынул? А когда я к нему прихожу, у меня такое же выражение лица, будто сам не знаю, как здесь оказался, или это из-за того, что он не ожидал меня в таком виде увидеть? Ну извините, что без фрака, полы я всегда так мою — в функционально необходимом минимуме одежды, чтоб стирать потом меньше.

— Проходи. Да не снимай, я все равно не домыл, — но он все же снял кроссовки, пришлось доставать ему тапки. — На кухню, ок? Я быстро.

Он, не глядя на меня, безошибочно направился на кухню. Ну еще бы, планировка-то та же. И дверь прикрыл за собой — тактичный, блин!
Минут через десять я вышел к нему уже в приличном виде: по-армейски быстро ополоснувшийся в душе и нормально одетый. Он сидел на угловом диванчике, с заинтересованным видом листал книжку «Перуанская кухня: рецепты для вас». На столе уже стояли две стопки, лежали бутерброды с икрой и тонко порезанный лимон в блюдце.

— Чай, кофе, потанцуем? — прозвучало грубовато, но почему-то на своей территории я чувствовал себя неувереннее, чем на его. Более уязвимым, хотя должно было быть наоборот.

— К коньяку кофе лучше, по идее, — спокойный и доброжелательный, как слон. — Но нет. Ничего не надо.

А мое спокойствие осталось в ведре с грязной водой. Он меня… нервировал? Дурацкое слово.

— Как тебе суп?
— Какой суп? — нормально, а? Кому я готовил?!
— На плите.
— Не видел.

Затолкал раздражение обратно — ну не видел и не видел, чего злиться-то? Но внутри что-то двинулось, как лавина. Разлил коньяк по стопкам, у меня, в отличие от него, специальной посуды под коньяк не имелось, мы люди простые, к снифтерам не приучены. Чокнулись, выпили. Молча, без всяких тостов за встречу и прочей фигни.

— Ты про пиво говорил, можно в спорт-бар сходить, сегодня наши будут играть, — ляпнул первое попавшееся, почему-то молчание ощущалось некомфортно, не так, как у него в квартире, когда я мог просидеть, не говоря ни слова, весь вечер.

— Наши? Сборная?

Понятно, футбол — не его. Разлил еще.

— Рыбалка? — он помотал головой. — Покер? Преф? Вообще карты? — тоже мимо. А дальше меня понесло: — Парусный спорт? Бокс? Биатлон? Нумизматика? Пазлы? БДСМ?! — последнее я почти выкрикнул.

— Фигурное катание, — глаза за стеклами очков смотрели серьезно. — Чего завелся-то?

— Бесит! Ты меня бесишь!

— Да что ты? — он встал. — Что приходить больше не надо, сам поймешь, или озвучить? — не дожидаясь ответа, двинул в коридор.

— Подожди, — ему в спину. — Давай вместе жить.
***
— Чтобы суп не таскать туда-сюда? — уточнил я, но скорость езды не снизил. Я шел в коридор, а если быть совсем откровенным, то нахуй отсюда.
Кроссовки, дверь, дверная ручка.
Дверью я саданул с такой силой, что, вероятно, дверная коробка тоже должна была пострадать.
Через пять минут я вышел на улицу, предварительно зайдя домой за курткой.

В Ашане народ живет, а не делает покупки. Люблю заглядывать в тележки, которые не мои. Обязательно вспомню, что что-то из купленного не мной мне жизненно необходимо. Таким образом я приобрел множество нужных вещей, которые после оказывались очень кстати. 
Шуруповерт, к примеру. Наш, отечественный. Тренажерчик для рук, какую-то пружину для балконной двери. Некоторое количество недорогих носков, которые впоследствии оказались одноразовыми. Носовые платки, которыми так и не воспользовался. Ну, шмыгал носом, купил платки, а насморк перерос в ларингит. Несколько dvd-дисков с затасканными фильмами. Пару кастрюль, которые подарил знакомой дачнице. Больная женщина, между нами. Двинутая на теме приусадебного хозяйства. Познакомились еще на прежней работе, с тех пор снабжала меня банками с припасами. Только вот не сказал я ей, что сильно равнодушен к соленым огурцам и маринованным помидорам. 
Банки копились в углу кухни, отдавать мне их было некому. Гости приходили со своими банками. И в несколько ходок я отправил собравшееся у меня консервированное великолепие к мусоропроводу. 
Утром. 

К вечеру ни одна живая душа не решилась на то, чтобы спиздить хоть что-то. Хотя бы ради самой тары. А вдруг отравлено? А вдруг шпиёны? Бесило меня все это. Помню, обиделся я тогда зверски. И решил банки забрать домой, но наткнулся на соседку, которая почему-то меня знала по имени. Бабка, судя по всему, была из породы непростых, потому что в феврале выперлась выбросить пустую гнилую авоську к мусоропроводу, одевшись только в легкий халатик, а не в тулуп, валенки и подбитый мехом шлем. Больше в руках у нее ничего не было.
Увидев меня, сгружающего консервацию в пластиковый пакет, она мягко улыбнулась:

— Забираешь?

И назвала меня по имени.
Я не ожидал вопроса.

— Свое возвращаю, — грубо ответил я. — Выставил утром сюда, подарил народу за так, а никому не надо. Что я мусорить тут буду?

— Почему же мусорить? — тянула свою мысль бабка. — И с чего ты решил, что это твое?

— Потому что сегодня утром… — закатил я глаза…

— Не твое это, — мягко убедила меня женщина и, держась за стенку, спустилась-таки с лестницы на площадку. — Моё. Склал в пакет?

— Склал, — машинально ответил я, приподнимая дюже тяжелую ношу.

— А теперь неси ко мне, — скомандовала она. — Я покажу.

Охуеть.

— Это мои банки, — парировал я. — Мои огурцы, помидоры, чеснок там тоже мой. Это подарки. Еще патиссоны и лечо, кажется. Я их не ем. Я хотел, чтобы их забрали, поэтому поставил на подоконник, вот сюда. Если их никто не забрал в течение суток, значит, уровень средней заработной платы у населения гораздо выше, чем ему, населению, кажется. И я забираю это все обратно, андестенд?

О нет, я не был жадным. Скорее, я был сильно раздражен на всю нашу страну, на менталитет и то стремное позорное чувство того, что все всегда и все знают заранее. Увидят что — и пиздец, мнение сложилось.

— I donʼt understand you, — вдруг услышал я. — Я просто не успела, — злобно ответила бабка, явно претендуя на ссору. — Я увидела это еще днем, но мне нужно было время, чтобы принять решение. Теперь я решила. Спуститься сюда решила. Я бы все это таскала всю ночь, конечно, но вы так кстати. Надо было оставить записку, конечно, но кто же читать ее будет?

— Зачем записку?

— О том, что я забираю эти закрутки.

— Оставили бы записку, что это ваше, — сразу бы унесли.

— Вот именно. Поэтому я и не оставила. Я все это хочу забрать себе.

— Серьезно? — решил я уточнить окончательно, хотя и так все было понятно.

— Могу и заплатить. У меня пенсия хорошая. И за сына заплатили.

— Как это? — не понял я. — Выкуп, что ли?

— Зачем выкуп? Он инвалид, у него тоже пенсия.

Помнится, вся жизнь ее пронеслась у меня перед глазами. Я подхватил пакет с пола, уравновесился последней огромной банкой с чем-то оранжевым внутри и сказал механическим голосом:

— Бесплатная доставка. Вы у нас миллиардный посетитель. Ведите же меня, богиня, ведите!
***
Я бросил в тележку молоко, упаковку с сахарным песком. Туда же отправились лотки с салями-нарезкой и куриным филе. Яйца я аккуратно пристроил справа от упаковки туалетной бумаги. Батарея пивных бутылок радостно выстроилась по левому борту.

« — Могу и заплатить. У меня пенсия хорошая. И за сына заплатили.
— Как это? — не понял я. — Выкуп, что ли?
— Зачем выкуп? Он инвалид, у него тоже пенсия»

У меня пока что зарплата. Небольшие деньги, нерегулярные поступления. В какой-то из своих приступов я превращусь в неведомый овощ. О стакане воды говорить не хочу, меня бесит это определение.

И что значит «Давай вместе жить»?

Я никого к себе не подпускал. Не обращал в камень, конечно, если враг подбирался слишком близко, но и шанса продолжать не давал. Обижал многих, переживал сильно, потом привык себя оправдывать. Я не мог представить, что кто-то будет теплиться рядом. Временно — да бога ради. Чуть подольше — пшел нах, сука. Женщинам я не нравился. Женщины раздражали и меня тоже. А те, кто не раздражал, шел фоном по жизни, не вторгаясь в мой вакуум. Параллели, говорят, пересекаются. Но это ж когда будет-то. Я не так и молод, на выстраивание отношений, если такое вдруг случится, придется затратить кучу времени.
Да о чем это я.

Иногда в поступке логики не найти. Забыли положить. И кто же объяснит мне, с какого хуя я достал мобильник, набрал его номер и выпалил в трубку:
— Я в Ашане. Тебе что-то купить?

Часть 7
Внешне наше общение почти не изменилось после моего спонтанно вырвавшегося предложения. Глупого, конечно. О котором мы оба предпочли не вспоминать.
Но теперь в гостиной на восьмом этаже под подушкой на диване лежала стопка белья, а у меня на кухне появилась «его» кружка. Теперь перед приходом я звонил спросить, не надо ли прихватить что-то с собой. Например, хлеба или масла, или как он относится к пицце. А он изредка интересовался, нет ли у меня аллергии на те или иные продукты — это означало, что вечером меня ждет не только коньяк, но и ужин. Готовил Восьмой хорошо, хоть и необычно, каждый раз по-своему дополняя рецепты.

Никаких задушевных бесед с изливанием наболевшего, совместных походов в кино или таскания по магазинам «подобрать рубашку к пиджаку». Не друзья, не близкие люди. Редкие разговоры на отвлеченные темы нельзя было назвать сближением. Рядом, но не вместе.
Обычно я поднимался к нему, занимал привычное — моё, — место на диване: колени на свету, сам в тени. Удлиняющиеся осенние сумерки за окном. Бесшумная черная живая тень где-то на периферии зрения. И мягкие щелчки клавиш, ощущение присутствия. Молчание — комфортное и спокойное. Расслабляющее. Мысли текли медленно и плавно, я уходил в себя, машинально прокручивая бокал в руках.

Даже сам себе я не мог объяснить — что есть такого в этом хмуром неприветливом мужике? Почему за пару часов у него в квартире получается отдохнуть так, словно провел день где-нибудь на природе, а в те ночи, что оставался — спал, как убитый безо всяких кошмаров и засыпал моментально, стоило положить голову на хваленую ортопедическую подушку. Дело не в ней: купил себе домой такую же — никакого эффекта, полночи проворочался с бока на бок. Почему умиротворение и блаженное затихание внутренней грызни наступали рядом с чужим человеком? Аура у него, что ли, какая? Лечебная, блин!

А зачем я ему? Почему иногда на мой звонок он резко отвечал: «Нет, не приходи», но потом звонил или спускался ко мне сам. Благотворительность с его стороны? Рафинированная интеллигентность? Я не знал. Не понимал его, но и не пытался докопаться. Ну почти. А когда все же срывался, Восьмой парой слов обозначивал черту, которую не стоит переступать. Злость на его: «Я не хочу об этом говорить», кстати, отпускала на удивление быстро — стоило отзеркалить праздный интерес на себя. И я гасил в себе все «зачем-почему» и десятки других вопросов. Учился обходиться без ответов. Разве обязательно всё понимать?

Сколько решений я принял за свою жизнь, не сосчитать. Значительных и мелких. Да каждый божий день создает множество мелких развилок, незаметных, не кажущихся важными: какой дорогой поехать, что надеть, что приготовить на ужин, ответить на звонок или нет. И все же, каждый незначительный выбор может в какой-то момент стать переломным в жизни. Не взял зонтик, вымок под дождем, подхватил воспаление легких и загремел в больницу, где влюбился в медсестру, которую никогда бы не встретил, прояви чуть больше ответственности перед выходом из дома.
И не узнать — как было бы иначе, что стало бы, поступи ты по-другому. Множество нитей, связанных между собой. Дернешь за одну, оборвутся другие. Паутина упущенных вариантов и несбывшихся событий.
Может быть, иногда выбор в том, чтобы ничего не выбирать? Плыть по течению, пока возможно. Принять то, что происходит, как данность. Этому я тоже учился.

Я всегда пытался выстроить свою жизнь в понятных рамках, правильно поставить задачи и выполнить их, подчиняя действия четкой цели. Планировал и загадывал на годы вперед, будучи уверенным, что всё зависит только от меня. Учеба, работа, женитьба, ребенок, собственная квартира, в перспективе дом — стандартный набор для обычного человека без каких-либо амбиций.
Среднестатистический винтик, один из миллиардов. Может быть, не хуже других, но и не лучше. Ни о мировых открытиях в физике, ни о миллионом счете, власти, замках на Луаре или о собственном футбольном клубе — я не мечтал никогда.

Мне нужно было немного на самом деле. Но и этого оказалось не достичь. Не смог уберечь ребенка, не смог удержать жену. Привычные и казавшиеся незыблемыми якоря на всю жизнь вдруг исчезли. Я остался один. В невесомости.
Восьмой не протянул мне руку, возвращая на землю, нет. Но, оставаясь на расстоянии вытянутой руки, он дал больше, чем сочувствующие и жаждущие помочь друзья и родные, заваливающие советами и рекомендациями что делать. Возможность примириться с невесомостью самому. Научиться жить без правил.

— Сделаешь чай? — негромко слева.

Усталое лицо, покрасневшие белки глаз, в интонации вопроса легко читаемое раздражение: «Если уж ты с какого-то хера опять здесь, то сделай хоть что-то полезное». И в ответ моя широченная улыбка впервые за долгое время абсолютно искренняя:
— Конечно.
***
— Хочешь, я убью соседей, что мешают спать? — тихий голос, звучащий с ласковой насмешкой.

Оказалось, я заснул сидя и во сне сполз к Восьмому на колени. Снизу вверх его лицо выглядело по-другому — беззащитно открытым. Впервые, глядя на него, подумал, что борода — это просто еще один способ отгородиться от мира, скрыться от взглядов. Прежде чем понял, что делаю, я поднял руку и потрогал.
Жесткая.

— Нет, всех не надо. Один пусть живет, ладно?

***

— Посмотрим.
Что мне стоило это сказать, знал только я. И посвящать в это не хотелось никого. Только не тяни руки снова, думал я, успешно минуя взглядом его глаза. Потому что сковырну не глядя.
А не хотелось бы.
***
Я сел, потер лицо, стирая остатки дурмана — о чем только думал? Идиот. Какая защита, какая беззащитность? Да он вообще способен на проявления обычных человеческих чувств?

— Почему ты такой? В футляре, — взглянул на него и тут же отвел глаза. — От чего ты пытаешься спрятаться?
***
Ох, зря он проявил любопытство.
Я чуть подался корпусом вперед, дав четкий знак: освободи дорогу, я хочу оторвать жопу от дивана. Он тут же отодвинулся в сторону.
Спасибо. Хорошо.
Потому что не знаю, что сделал, если бы он замешкался хотя бы на пару секунд.
На кухне я решил и выпить, и покурить.
На кухне, а не с ним в комнате — это важно.
Чтобы получать удовольствие, не надо делить его с кем-то. Ни радость от получения, ни те четыре последние сигареты, которые мотались в почти опустевшей пачке. Не торопясь, я достал из шкафа один стакан побольше для себя и один поменьше, с более толстыми стенками — для его пойла. Ничуть не волнуясь, я выудил из-за хлебницы бутылку. Для него. Справился, ни грамма мимо. А вот с пивом промахнулся, перелил. Как учили дружки в далекой прыщавой юности, я сразу схватил стакан и впился в пену губами. Не успел. Шлепнулось-таки мокрое пенное облако на пол. Да насрать на него.

И только когда я, уже стоя перед ним, молча протянул ему коньяк, я понял, что уж если курить я намереваюсь один, то планов насчет выпить в полной локации не надо было строить. Как ни крути, а все дороги ведут в комнату.
Он поставил свой стакан на край стола. Сев рядом, я задрал очки на лоб и спросил прямо в лоб:
— Пей. А тебе зачем знать о каких-то там моих футлярах?
***
— Может быть, ты мне интересен? — взял принесенный им стакан, хоть и не планировал сегодня больше пить. Но когда еще представится случай попытаться приоткрыть створки той раковины, в которой он так плотно засел. — А может быть, я хочу тебе доверять. Но согласись, трудно доверять человеку, о ком ничего не знаешь, — пока он молчал, я решил пойти в наступление. — Ты был женат?

— Не был. Просто жили. Эти знания сделали тебе погоду?

— В чем-то, — его упертость в нежелании откровенничать пробуждала азарт естествоиспытателя. Ну и вообще — странно. Весь мой опыт свидетельствовал, что только дай повод, а о себе, любимых, люди могут рассказывать часами. А Восьмой оказался «вещью в себе». — Дети? Внуки? — последнее я сказал из вредности. Молод он был для внуков. Или мне так казалось? Никогда не умел правильно возраст определять. — Расскажи о себе. Ну хоть что-то, — произнес в полной уверенности, что услышу: «Иди ты на хуй!», в том или ином окультуренном варианте.

— Ничего нового ты не услышишь. Там на кухне сигареты, принеси, а?

— Мои кури! — я разозлился. Нет, ну лучше бы послал — честнее было б. Достал из кармана пачку и сунул ему. — Для меня все о тебе новое будет. Вот я разведен. Люблю футбол, рыбалку… Коньяк, — допил остатки из стакана. — Но тебе это неинтересно, знаю. Я так не могу. Как ты. Не умею.

Но хотел бы научиться. Об этом я промолчал. Настроение упало ниже нуля. Я никогда не смогу быть самодостаточным и равнодушным, как бы ни старался изображать. Мне всегда нужен будет кто-то. Кто-то для кого я буду покупать конфеты, кто-то у кого я смогу спать на коленях, кто-то, кто бы меня, черт возьми, ждал! И не важно имя. И даже пол. Забавно — оборжаться просто, но мне ничего это не было важно.
Зачем я полез к нему с вопросами?

— Извини. Я пойду, — поставил стакан на столик.
***
Я не стал его останавливать.
***
Почему я думал, что он меня остановит? Идиот. Почему я решил, что ему нужен? Дважды идиот. Он никогда не откроет мне душу, а я слишком ненавижу насилие, чтобы взламывать закрытые двери. Туше.
Пора уже, наконец, выбросить из головы все глупости. Никто никому ничего не должен, всем на всех насрать. Всё. Объективная картина мира. Вышедший проводить кот смотрел на меня равнодушными желтыми глазами — ему тоже было плевать. Всё правильно. Ты один. Всегда один. Пора уже научиться и этому.
***
Я набрал его, уже лежа. Решил пойти в ночь пораньше. Хороший способ не думать.

— Зачем тебе что-то знать про меня? — начал я без предисловия. — Вот объясни. Что изменится? Вроде бы неплохо общались, даже с учетом того, что я даже другом тебя назвать не могу. Понимаешь ты меня? Не понимаешь?

Он молчал. Я тоже вдруг забуксовал.

— Не лезь ко мне, — выдавил-таки я из себя. — Не трогай меня, не прикасайся, потому что я не знаю, что с этим делать. Я без понятия, чем мне ответить на какие-то твои слова или что там еще.

Тишина в трубке могла бы быть признаком того, что он внимательно меня слушает, а могла бы быть просто тишиной, наступающей вслед за внезапно рухнувшей связью. Но где-то на заднем фоне я слышал тихую музыку — это были «волны» психоделической музыки, которую он временами включал у себя дома.
«Что за вой?»
«Я бы попросил»
«Попроси»
«Прошу»
«Ладно, пусть воют дальше»
«Я знал, что ты оценишь»

— Вот теперь я спрошу, не хочешь ли ты поговорить об этом? — добавил я. — Надо будет, набирай, я выслушаю.

Часть 8
Мне нечего было ему сказать в тот вечер. Тогда я злился. И на него, и на себя еще в большей степени. Зачем мне что-то знать о нем? Разве не достаточно уже того, что знаю? Мы не друзья, это он верно заметил. А кто?

Почему-то в голове всплыло давнее воспоминание: было мне лет девятнадцать, может, двадцать, я жил уже отдельно от родителей и пользовался свободой на всю катушку, меняя девушек легко и бессистемно. И как-то после пятничного рок-концерта привел к себе очередную новую знакомую, подцепленную в толпе, мы отплясывали на быстрых песнях и целовались на медляках: вполне логично, что решили продолжить общение в более интимной обстановке. Всё шло по накатанной, пока не добрались до собственно постели, уже полуголая девица вдруг передумала: «Нет, я так не могу, давай не будем».
Обломно, конечно. Но нет, так нет. От сперматоксикоза я не страдал, особой страстью к ней тоже не воспылал. «Давай тогда спать», — предложил я, скрыв разочарование. Казалось бы — какие могут быть претензии? Но утром я узнал какие: «Для настоящего мужчины не существует слова нет!» — заявила она мне недовольно. Женская логика: не слушает возражений — насильник, слушает — слабак.

А, может, она в чем-то и была права. Я никогда не добивался кого-то «через тернии к звездам». Есть взаимный интерес — прекрасно, нет — ну не судьба, не мой человек. Да я и жену-то не особо пытался удержать, когда она решила уйти. Не знаю, плохо это или хорошо, похуизм или самодостаточность, слабость или сила. Я просто так жил. Бесчувственная скотина — правильно жена говорила. Принимал тех, с кем мне было по пути, и не расстраивался, если дороги расходились.

С Восьмым получился сбой программы. Он не говорил мне «нет», но и шага навстречу не делал. Непривычно, непонятно. Занесенная нога в воздухе. Эффект незавершенного действия, что не давал мне покоя. В какой момент мысли о нем заняли превалирующее место в моей голове? Не знаю, это произошло как-то незаметно. И меня это тревожило. Что-то в этом было… Неправильное. Невозможно привязаться к человеку, имени которого даже не помнишь.

— Почему ты сказал: «не трогай меня, не прикасайся»? — спросил почти сразу, как пришел, даже до первого глотка. Не по телефону же разговаривать. — У тебя фобия? Или… что? — он не ответил, посмотрел как-то тоскливо и отвел глаза. — Да нет, ты же не… — молчание. Качнулся к нему, пытаясь поймать взгляд — он отвернулся, меня шатнуло назад. Поднялся с дивана, инстинктивно отряхнув джинсы, словно к ним что-то могло прилипнуть, и, больше не глядя на него, вышел в прихожую. — Захлопну!

В ванной я долго мыл руки в обжигающе горячей воде, намыливая снова и снова. Смывая в очередной раз пену, поднял голову и посмотрел на свое отражение в зеркале шкафчика. И каким-то шестым чувством с абсолютно кристальной ясностью понял: Восьмой делает то же самое — тщательно моет руки после моего посещения. По спине прокатилось неприятное ощущение, концентрируясь между лопатками. Я передернул плечами. Забыть. Просто еще одна вещь, еще одна встреча, еще один человек, про которые нужно забыть.
Уткнулся лбом в стекло. Не хочу. Забывать не хочу.

Я досчитал до двадцати, не снимая палец со звонка. И принялся считать дальше.
***
У него, оказывается, было чувство юмора. И довольно заразительный смех, а я коллекционирую в памяти такие вещи. Предельно честные взгляды, лживые и ядовитые улыбки, напускную щедрость, браваду, липовые уверения. А еще некоторые жесты, повороты головы и, конечно, смех. И я больше угорал над его хрипловатым гоготом, чем над тем, над чем он смеялся. А он был таким открытым, таким простым, таким… своим — бери, не спрашивая. Веди за руку туда, куда хочешь — он словно мир пригвоздил к картонке, чтобы сохранить на его крыльях тонкий каллиграфический рисунок правильного существования. Желаемого столькими людьми. И плохими, и хорошими. С такими как он, стоящим рядом со мной, сбывались мечты и испарялись преграды в виде мелких колких неприятностей, способных закусать любого до смерти.

В какой-то момент я понял, что окуривать квартиру с помощью кадила — первой за день сигареты, — можно и за ее стенами. Мысленно вроде бы и внутри помещения, но в реальности мы выходим на лестничную площадку. Каждый со своей кружкой, но сигареты теперь всегда мои.

— Я верну, — каждый раз говорит он.

— Ну, конечно, — я делаю вид, что не сомневаюсь в этом.

Пока я держу кружки в руках, он открывает окно.
Мы делаем первые глотки. Горько. Великолепно. Обжигающе великолепно. Добавьте в утро цвет и вкус свежезаваренного и непременно черного чая, добавьте в него серебряный дым, выдыхаемый после первой за день затяжки — и на пару минут вы ухватите счастье за его павлиний хвост. Потом пройдет, но сиюминутное на мгновение превратится в уверенное чувство: не так уж все и плохо.
Он глушит свой кофе с молоком. Молока добавляет много, кофе растворимый, не дешевый, цена за стограммовую банку, помню, меня очень удивила.

— Господи, что за пойло за такие деньги?

— Дай мне пару минут.

Я дал. Он угостил меня чашкой ароматного «типа кофейного» суррогата, украшенного сверху тюрбаном из взбитых сливок. И щепотка корицы, как точка в споре.

— Уделал, — признался я.

— Удивительно, как мы верим тому, что говорят другие.

— О чем ты?

— Натуральный кофе вязкий на вкус, удовольствия от него маловато.

— Говорят, он полезнее.

— Не смеши, — он полукругом расставлял на стол банку с кофе, баллончик со взбитыми сливками, синюю маленькую сахарницу. — Мы умираем с нашим первым вдохом. Сразу после рождения. От растворимого кофе вреда гораздо меньше, чем от твоих ночных страданий за ноутом.

Я вздернул бровь:
— Ты посмел наезжать на мой образ жизни?

— Я посмел, — кивнул он. — Я вообще настырная скотина, не заметил?

— И все же, натуральный кофе лучше, — отставил я в сторону чашку. — Я много его пью порой, и я привык.

— К окклюзии сосудов тоже привыкнешь, — он поднял чашку со стола и без палева допил остатки. — Самое вкусное оставил. Но на стенках еще осталось.

— Разговор двух мужиков, — не выдержал я. — Пиздец какой-то.

— Так было бы о чем, — улыбнулся он. — Тем много. Что видим, о том и говорим.

Все смешивается. Диффузия всего, чего только можно. Запахи улицы — тут и сейчас довольно раннее утро, морозный прозрачный флер, потому что от осени до зимы стоит вот-вот случиться одной снежинке, одной хрупкой ледяной паутине на лужицах и паре неожиданно замерзших рук. Под балконом кто-то поворачивает ключ в замке зажигания, кто-то зовет по имени сонного ребенка, кто-то цокает каблуками по асфальту, играется с азбукой Морзе. Листья в полном составе эвакуировались с веток, много их гибнет каждый год.

— Какие планы? — дежурно интересуется он.

— Работа.

— А после?

— Работа.

— Все как всегда, — констатирует он.

Мы затягиваемся моими… нашими сигаретами.
Серым ядрышком прямо перед нами пролетает голубь. Следом за ним со свистом несется второй. Оба исчезают из поля зрения в один момент.

— Я, собссно, не узнаю́ себя, — в тот вечер мы были у меня, он сидел на кухне за столом, опустив взгляд в пол. В руках держал смартфон, полируя подушечками пальцев дорогостоящую обшивку своего крутого гаджета. — Подумаешь еще чего.

— Не подумаю, — успокоил его я. — Чего бы ты мне сейчас ни сказал — ты не со стеной разговариваешь.

— Да ну? — насмешливо восхитился он.

— Как есть.

— Я хотел извиниться, — поднялся он с икеевской табуретки, потряс ногой, сбивая вниз задравшуюся штанину. — Пелена какая-то, не понимаю, что со мной случилось.

Подумалось: а ведь он сейчас уйдет. Открой я ему тогда, сейчас этого разговора бы не было. А после — и двухнедельного молчания, разделенного на двоих несколькими бетонными перекрытиями. Он уйдет, и я гордым победителем закрою за ним дверь. Что ж, не этого ли я хотел все время нашего общения?

— Я, вообще-т, о подобных случаях домогательства не слышал, — улыбнулся он. — Я тебе сильно навредил?

— Нет.

— Но чай я все же подавал вовремя.

— Вовремя.

— Боже, да ты умеешь улыбаться.

Не смотри мне в глаза, взмолился я. Я берегу свои ответные взгляды, они как патроны на войне: закончатся — хана, как ты не понимаешь?

— Всегда умел.

— Ладно, пойду.

Слегка задев меня плечом, он вышел в коридор. Чужой человек.
В башке загудело, спина стала горячей.
Я бы многое отдал, чтобы не слышать звука закрывающейся за ним двери.
Через пару минут взял себя в руки и позвонил работодателю.

— Есть что-нибудь срочное и трудное? Доклад, перевод, текст, статья? Диаграммы, таблицы? Все, что угодно.

— Неа.

Мой спасательный круг лопнул.
***
Пьем. Курим. Молчим. Смотрим на улицу, загоняем себя в спешащий в рутину город. Я не знаю, что у него в голове, а он не спрашивает меня. Закрыли тему. Только повседневные дела, его работа, моя работа, а по вечерам… вечера. Темно-синие сейчас, прозрачные до самой глубины, до самого дна дрожащего в разноцветии неоновых искр города, насмерть раненого, кишащего смертельно больными надеждами, злым обманом и сбивающими друг друга жалкими попытками быть, стать, суметь, успокоиться. Наконец-то не ломать голову, почему и как, для чего и с кем.
***
— Закончил? — его вопрос, кивает на кружку, и всегда мой ответ одинаков:

— Не совсем.

Я не успеваю расправиться с чаем — он допивает свой кофе быстрее. После чего непременно переворачивает кружку вверх дном, держа ее в вытянутой руке. А потом мы традиционно ждем, пока последняя бежевая капля сорвется с ободка его белой кружки и упадет вниз, на землю.
Он закрывает окно.
Серая лестница, зеленые стены, эхо чужих шагов, аромат мусоропровода.

— Ну, все? — он спускается на пару ступеней. Рука на перилах, смотрит на меня снизу вверх. Такое ощущение, словно ждет чего-то. Я тоже жду, но совсем не того, чего от меня хотят.

Мы встречаемся каждый день, пьем свой завтрак и курим утро.

Он не знает, что я каждый раз жду, пока не хлопнет дверь его квартиры. В подъезде прекрасно слышен каждый звук.

Мне бы не хотелось, чтобы он знал. 

(продолжение следует)