Ветер с Атлантики

 Долго злиться на него у меня не получилось. Уже на следующий день я проснулся с противным чувством обиды и досады одновременно. Хотя, обижаться, конечно, было практически не на что — мне просто четко дали понять границы дозволенного.

Наши отношения даже дружбой назвать было нельзя, так, приятельство по интересам. А уж секс точно никогда не был показателем хоть какой-либо близости. Ну а то едва уловимое чувство доверия мне, видимо, померещилось. Не было его, этого доверия. Впускать меня за определенные пределы своего личного пространства Дэн явно не собирался.

Я вроде бы на это и не рассчитывал. Или рассчитывал? Или мне просто показалось, что это возможно? И почему мне должно было это показаться — мы не вели откровенных бесед и душу он мне не изливал.

В конце концов я пришел к выводу, что главный идиот тут я, и так мне и надо. Ведь знал же с самого начала, что нужно держаться от него подальше. 

 А еще — пора было прекращать отвлеченные размышления и браться за дело. То есть налаживать свой быт, который требовал внимания, пылесоса и влажной уборки. Я вообще-то не любил уборку в любом ее виде, но пыль и бардак не любил больше.

 К полудню с основной частью не доставляющего никакого удовольствия занятия было покончено. Пришел черед накопившегося за неделю белья, и именно им я и занялся. Запихнув в корзинку с грязной одеждой порошок и прижимая ее к себе одной рукой, я вырулил в коридор, намереваясь направиться в цокольный этаж, где была прачечная для жильцов. Довольно удобная и экономная штука, потому что счета за воду бывали порой такие, словно из крана текло если не золото, то как минимум серебро.

 Встретил в коридоре соседа, перекинулись парой фраз типа «Отличный денек!», «Да, в самый раз для уборки», поулыбались и разошлись. Такие отношения — самое удобное для проживающих в одном доме — вроде и приличия соблюдены, и в чужую жизнь никто особо не лезет и не расспрашивает.

 Внизу было тихо — кажется, я был один такой хозяйственный в этот субботний день. И это радовало — точнее, я уже давно вычислил, что большинство жильцов занимается стиркой в воскресенье, видимо, отходя от трудовой недели (и частенько пятничного загула) в первый выходной. Нет, я не был букой, но разговоры ни о чем меня напрягали.

 Я сортировал белье, насвистывая себе под нос какой-то незатейливый мотивчик, и немного задумался, сочтут ли себя оскорбленными пара моих черных футболок, если я отправлю их к цветному, когда услышал, как скрипнула дверь в цоколь. С досадой поморщившись на вторжение в обитель чистой одежды и приготовившись к новому обмену ничего не значащими любезностями с кем-то из соседей, я повернулся на звук шагов, нацепив дружелюбную улыбку.

 Тут же сползшую при виде Дэна, который был просто нечеловечески хорош в своем черном пальто, таких же черных брюках с безукоризненными стрелками, с идеальной — волосок к волоску — прической на косой пробор. Явление Лорда народу, не меньше.

 — Ты, — хмыкнул я и отвернулся к своей корзинке.

 Краем глаза я видел, что он подходит ближе, стягивая перчатки — тоже черные, кто бы сомневался.

 — Твой сосед сказал, что ты здесь.

 — Отличный парень, — кивнул я. — Доброжелательный и разговорчивый. Даже когда не просят.

 Дэн стоял за моей спиной, и мне было и неуютно, и немного страшно повернуться к нему.

 — Мы можем поговорить?

 — Говори, — пожал плечами я, открывая машинку и запихивая туда ту кучку одежды, которая была светлой.

 — Посмотри на меня, пожалуйста.

 Ах, ну да. Мы же настоящие мужчины и в своих ошибках каемся лицом к лицу.

 Пришлось повернуться и посмотреть.

 — Ты не обязан мне ничего объяснять. Я и так всё прекрасно понял — не жалуюсь на сообразительность.

 Дэн покачал головой.

 — Ты всё совсем неправильно понял.

 Он шагнул еще ближе, глядя на меня очень серьезно. Я редко видел, чтобы у его холодных серых глаз было такое выражение — почти просящее.

 — Есть вещи, о которых я не хочу говорить. Нет, я просто не могу о них говорить. Они не касаются тебя, только меня.

 Жутко хотелось сказать что-нибудь ядовитое и обидное. И слова тут же застревали в горле, потому что я видел, как ему тяжело сказать даже это. Да что же вообще творится в твоей голове, Дэниел Уильямс? И какого черта это так волнует меня?

 — Не нужно ничего объяснять, я же сказал, — прозвучало даже спокойней, чем мне хотелось. На самом деле я был готов задать примерно тысячу вопросов, но момент явно был не подходящий.

 — Не думай, что я использовал тебя. Это не так. Ты…

 — Что — я?

 У него дернулся уголок губ, как будто он хотел улыбнуться, и лицо его смягчилось.

 — Ты сказал, что тебе легко со мной. Мне… — Дэн запнулся, подбирая слова, — тоже легко с тобой. Только, пожалуйста, — негромко попросил он, — не задавай вопросов, на которые я не готов отвечать.

 Я вздохнул. Кажется, сейчас я сделаю одну очень большую глупость — приму его условия игры.

 — Если подождешь полчаса, — буркнул я, отворачиваясь, — можешь пригласить меня на ланч.

 Время летит незаметно, когда ты счастлив.

 Или близок к этому...

 Та наша размолвка с Дэном сгладилась как-то быстро. Я больше не поднимал неудобных тем и не задавал неуместных вопросов, он... Он снова начал открываться, постепенно и осторожно, но всё же.

 На самом деле в наших отношениях мало что изменилось, и в то же время изменилось кардинально.

 В один момент моя жизнь словно разделилась на почти не пересекающиеся ипостаси. Первая — привычная — мало отличалась от той, что была до знакомства с Дэном — работа, редкие вылазки в какие-то людные места с приятелями, спортзал дважды в неделю. Повседневность, тянувшаяся ужасно долгие дни, когда его не было в Нью-Йорке. В офисе мы почти не контактировали — нас с Абернати перебросили на другие проекты: склады, какие-то цеха, сплошная скука — промышленные объекты чаще всего были если не типовыми, то довольно однообразными.

 Вторая часть моей жизни обычно начиналась с смс-ки. Одной из двух: «Я приеду?» или «Приедешь?» Содержание зависело от расположения аэропорта, в который прилетал его самолет.

 Мы по-прежнему устраивали вылазки к архитектурным интересностям, правда, намного реже — из-за его частых поездок. Только теперь их обсуждение чаще всего происходило уже в постели.

 Первое время наши встречи приурочивались к уикендам, а потом один из нас уезжал домой — это были короткие свидания, большую часть которых мы проводили в постели. Разговаривали, дурачились, иногда — просто лежали молча, и вот последнее мне нравилось, пожалуй, больше всего. С ним было хорошо молчать, положив голову на его плечо или ощущая тяжесть его головы на собственном, гладить по спине почти машинальными движениями, думать о своем — или не думать вообще. 

 А однажды Дэн приехал ко мне уже поздно вечером жутко уставший — рейс задержали, и в аэропорту он провел почти сутки, а выгонять его я, конечно, не стал. Пока делал ему кофе, он умудрился уснуть на диване, подложив под голову одну из крошечных диванных подушек. Я только улыбался, качая головой, — спящий на диване Дэн был странно уютным зрелищем, удивительно гармонично вписавшимся в интерьер моей гостиной. Я опять прикрыл его пледом, а сам отправился на боковую в свою законную постель. И только среди ночи сквозь сон почувствовал, как проминается кровать под его весом, как меня обнимают горячие руки, и услышал успокаивающий шепот: «Спи, всё хорошо».

А на утро, когда он мыл тарелки после завтрака, я подошел сзади, обнял его и подумал, что мне не хочется, чтобы это утро кончалось.

Кажется, именно тем мартовским днем я понял, как сильно влип. Какой это было глупостью — влезать в это странное подобие отношений, зная, что они изначально обречены. Вот только опомнился я поздно и уже не мог найти в себе сил сопротивляться, изредка теша себя вот этими мгновениями близости, нежности и счастья. И постоянно напоминая, что это скоро кончится, проект будет сдан, он уедет, а я... Я справлюсь. Как-нибудь справлюсь.

 С приходом тепла мы стали выбираться на побережье, подальше от города. В первый такой пикник Дэн долго гулял по берегу, а вернувшись к валявшемуся под ласково пригревающим солнышком мне, сказал недовольно:

 — Здесь ветер другой.

 — Какой? — лениво прищурив один глаз, уточнил я.

 — Пахнет по-другому.

 — Чем? — Я потянул его за футболку, заставляя улечься рядом, и тут же прищурился еще довольней, когда он просунул одну руку под мою голову, обнимая второй и прижимаясь подбородком к макушке.

 — Водорослями, — так же недовольно буркнул он.

 — Странность-то какая. Океан — и водорослями пахнет! А в Англии чем пахнет ветер с Атлантики? — спросил я, забираясь ладонью под его футболку.

 — Ммм, — мечтательно протянул он, но не от моих поползновений, а от ностальгии. — В Корнуолле — вереском и полынью. В Девоншире — медью и железом.

 — Не знал, что Англия такое романтичное место, — рассмеялся я. — Стало даже жаль, что ни разу там не был. А говорят, только дожди, туманы и скучные англичанки.

 — С каких пор тебя интересуют англичанки? — В отместку за мое небрежение к его дивной родине Дэн начал меня щекотать.

 — Англичане тоже скучные! — парировал я, корчась от щекотки и отчаянно пытаясь вывернуться из крепко держащих меня рук. — Во всяком случае те, которых я знаю.

 Дэн щекотаться перестал, перекинул ногу через мои бедра, прижимая их, перехватил руки и прошипел, что я пожалею о своих словах.

 — Ой, как страшно, — я сделал испуганное лицо. — Давай, заставляй. Я не сопротивляюсь.

 Но он больше не дурачился, только смотрел на меня со странным выражением. А потом вдруг осторожно коснулся моей щеки, обвел пальцем контур губ, вздохнул.

 — Тебе говорили, что ты красивый?

 — Случалось. Правда, чаще всего это говорила мама, а материнская любовь, как известно, слепа.

 — Ты скучаешь по ней?

 Дэн отодвинулся, подпер голову локтем, ожидая моего ответа.

 — По ним обоим.

 Я медленно водил тыльной стороной кисти по его предплечью, а он молчал, но по лицу было видно, что ему хочется что-то сказать. Я не торопил.

 — Я любил отца. — Дэн присел, обхватывая руками колени. — Но, знаешь... Он был сложным человеком. И... отчасти его смерть стала облегчением для меня. Наверное, я плохой сын.

 — Это из-за него ты?.. — я замолчал, не уверенный, что стоит касаться этой темы. Не хотелось, чтобы Дэн опять закрылся.

 — Нет, — он тут же мотнул головой. Подумав, добавил: — Не только.

 Я поднялся с пледа, обнял его, ткнулся подбородком в его плечо. Он не отстранялся, но было ясно, что углубляться в разговор ему не хочется.

 — Ты не плохой сын. Просто порой родители требуют от нас слишком многого. Иногда — быть не теми, кто мы есть.

 В который раз я подумал, как же мне повезло с родителями. Они приняли меня и мои предпочтения, ну, не совсем без сложностей, но и без крайностей. А вот папин родной брат — дядюшка Джо — жуткий тиран и вообще, если честно, мудак, даже запретил кузинам общаться со мной. Кажется, я примерно понимал, что за человек был отец Дэна.

 Мы сидели молча пару минут, а потом он повернулся и улыбнулся мне так, что сердце сладко замерло.

 — Поцелуй меня.

 Я не заставил просить дважды.

 В последних числах мая был сдан первый отель. Это, безусловно, радостное событие для фирмы стало для меня чем-то вроде взведенного таймера часовой бомбы. Началом отсчета неизбежного конца.

 Десять, потом девять, восемь…

Вайоминг, Мичиган, Луизиана...

Тик-так.

 Почти весь июнь Дэна не было в Нью-Йорке. Мы изредка созванивались или переписывались, но, кажется, нам обоим это было в тягость, потому что оба понимали, к чему идет дело, а выяснять отношения и ставить точки над и не хотелось никому.

 Несмотря на все попытки убедить себя, что всё к лучшему, что пусть эта история останется таким своеобразным красивым, хоть и не «долго и счастливо» романом, о котором спустя определенное время я буду вспоминать с теплом и улыбкой, мне не хотелось его отпускать. Не хотелось его терять. Впрочем, мое «не хочу» не имело особого значения, поскольку Дэн ни малейшим намеком не давал понять, что он тоже «не хочет».

И становилось всё тоскливей, всё муторней, всё невыносимей понимать, что каждый день приближает неизбежный финал.

 На пару дней он всё же приехал — отчитаться перед инвесторами по поводу задержки с Цинциннати. Ввалился ко мне жутко злой — правда, я это не сразу заметил, потому что первым делом меня сгребли в охапку, поцеловали и сообщили, что соскучились. Злился и сетовал на того юнца, из-за которого его самого отчитали как мальчишку, в полной мере Дэн уже после того, как доказал свои скучания делом, то есть в постели и в моих объятиях, а я улыбался и думал, что готов слушать его брюзжанье вечно.

 «Вечно» длилось до следующего утра и закончилось как-то быстро.

 — Как же я устал от этих перелетов, этих штатов и вообще от Америки. Хочу домой, — пожаловался он мне, допивая кофе.

 Наверное, вопрос, вхожу ли я в число надоевших ему вещей, был написан у меня на лбу, потому что он посмотрел на меня и замялся. 

 Я отобрал у него пустую кружку и молча помыл, пока он что-то задумчиво выглядывал в окне.

 — Мы поговорим, когда я разберусь с Огайо и окончательно вернусь в Нью-Йорк, — сказал и сам поморщился на последних словах. 

 Окончательно в Нью-Йорк он точно не вернется.

 — А есть смысл? — скептически спросил я.

 — Разговаривать? — уточнил он чуть удивленно. Подошел ко мне, посмотрел с сомнением. — А ты считаешь, нет?

 — Мне незачем слышать от тебя что-то вроде «всё было прекрасно, и мне так жаль, но я должен вернуться к прежней жизни». Я это и так знаю.

 Возможно, прозвучало слишком резко, но мне уже надоело потихоньку трогать больное место. Тут как с присохшей к ране повязкой — лучше дернуть сразу, чем растягивать мучения.

 — Ты же не думал?.. — начал он, но продолжить я ему не дал, отрезав:

 — Не думал. Именно поэтому не понимаю, к чему разговоры. 

 Дэн смотрел на меня колючим и холодным взглядом, от которого я успел основательно отвыкнуть.

 — Хорошо, — наконец сказал он. — Может, так даже и проще.

 Давно мне не было так паршиво. Если вспомнить, то, кажется, с момента смерти родителей. Тогда я удержался, не раскис, заставил себя заниматься делами — улаживать вопросы с похоронами и наследством, своей учебой и работой, а сейчас...

 Сейчас работа не спасала, и я с трудом дожидался окончания рабочего дня, желая только одного — заползти в свою нору и никого не видеть. А дома сидел на диване, тупо пялился в телек, совершенно не вникая в то, что происходит на экране, гонял по кругу одни и те же мысли, пока голова не становилась свинцовой и я не заставлял себя ложиться спать.

 Может, зря я отказался с ним поговорить? Ну да, полгода Дэн держал меня на расстоянии вытянутой руки — с моего же молчаливого согласия — а теперь вдруг откроется и всё объяснит. Расскажет, как папа всю жизнь воспитывал из него настоящего мужчину, а он до дрожи боялся признаться ему и, похоже, самому себе, что он не идеальный сын. 

Ага, а еще поклянется не забывать меня, любить с той стороны Атлантики и писать длинные письма каждую субботу.

Я то злился на него, то на себя, то впадал в какое-то тоскливое отчаяние и едва сдерживался, чтобы не позвонить Дэну, хотя бы просто для того, чтобы услышать его голос.

 В тот вечер я просто уже не выдержал, не мог находиться наедине с собой и сначала просто вышел на улицу, чтобы только куда-нибудь двигаться.

Спустя час и пару порций виски мне пришла в голову «светлая» идея развеиваться дальше, и я позвонил одному из своих приятелей, который в клубах, кажется, жил. Мое намеренье с энтузиазмом одобрили, сказали название и адрес заведения, выбранного на сегодня, и велели немедленно явиться народу.

Я явился, и у меня почти получилось окунуться в атмосферу оглушающей музыки и не самых твердых нравов. Ладно, на нравы было плевать, а вот громкость музыки радовала — она, кажется, просто выбивала из головы любые мысли. Приятели растворились где-то в пределах клуба, а я засел у бара. Видок у меня был такой, что подходить никто не рисковал, хотя обычно я на отсутствие внимания не жаловался.

 Тебе говорили, что ты красивый?

 Сейчас мне не хотелось, чтобы мне говорили хоть что-нибудь. Это, кажется, даже бармен понял, поэтому просто молча менял мне пустеющие стаканы.

 Когда на мне кто-то весьма бесцеремонно повис и проорал что-то в ухо, я чуть со стула не свалился от неожиданности. А в следующий момент сбоку появилось сияющее лицо Рика. Вот уж кого я точно не ожидал увидеть. Смотрел на него и думал, что прожил с ним почти год, а за всё это время вспомнил хорошо если полдюжины раз.

 Ничуть не изменился — по-прежнему удивительно симпатичен. И куда делось мое нежелание ни с кем разговаривать?..

 Не прекращая меня обнимать, Рик кричал в ухо, касаясь его губами, что рад меня видеть. Потом орал ему в ухо я, что неожиданно. Пока он рассказывал, что с карьерой манекенщика пришлось завязать — возраст, и теперь он работает в фитнесс-зале инструктором и может иногда расслабляться, почему-то пришла в голову мысль найти местечко потише.

 Этим местечком оказался салон такси, где мы целовались, не обращая внимания на неодобрительные взгляды водителя, которые он кидал на нас в зеркало заднего вида.

 А мне было почти всё равно, что я целую совсем не те губы, которые хочу, обнимаю совсем не того человека, которого хочу, главное, что тело реагировало, а боль утихала, растворялась от выпитого алкоголя и чужой податливой близости.

 Когда в лифте он сказал, что время проходит, а кое-что не меняется, я даже рассмеялся. Правда, не от его слов, а от горького осознания, что всё-то как раз поменялось кардинальней некуда, просто он об этом не знал, а я… Я был пьян и собирался использовать его как способ забыться. И даже не чувствовал никаких угрызений совести по этому поводу.

 Мы вывалились из лифта, не прекращая целоваться, двинулись к моей квартире, и тут на меня словно холодной водой плеснули. У моей двери, привалившись к стене плечом, стоял Дэн.

 Смотрел он на нас так, что я тоскливо подумал, что в Англии есть какое-то специальное место, где учат таким взглядам, от которых человек чувствует себя полным дерьмом.

 — Твой приятель? — удивленно спросил Рик.

 — Мой начальник, — сказал я, отвечая Дэну вызывающе упрямым взглядом и не прекращая прижимать Рика к себе.

 — Опять сверхурочные? — рассмеялся он, явно не чувствуя возникшего напряжения. — Хотя, — он оглядел Дэна с ног до головы, — будь у меня такой начальник, я бы тоже с работы не вылезал.

 — Он не по нашей части, милый, — нагло ухмыльнулся я.

 — Жаль, — протянул Рик и собирался добавить что-то еще, но наконец увидел, как яростно раздуваются крылья носа у исподлобья глядящего на нас Дэна. — Всё в порядке? — спросил он у меня тихо.

 — Всё прекрасно, — заверил я. — Вы разве не в курсе, мистер Уильямс, что беспокоить подчиненных в их личное время не очень воспитанно?

 У него желваки на щеках заходили, и мне показалось, что он сейчас просто подойдет и врежет — я же явно нарывался. Мне почти хотелось, чтобы он это сделал — взбесился, наорал, хоть как-нибудь показал, что ему не всё равно.

 — Прощу прощения, мистер Флеминг, — вместо этого глухо сказал он. — Я не хотел доставлять вам беспокойство. Просто думал вручить сувенир из Огайо.

 Только теперь я заметил у него в руке какую-то коробку в оберточной коричневой бумаге.

 — Не думаю, что наши отношения позволяют мне принимать от вас подарки, — холодно, насколько позволял слегка заплетающийся язык, ответил я.

 — Можете выкинуть. — Дэн пожал плечами, положил коробку на пол и подошел к нам. — Удачного вечера, — процедил он с таким презрением, что у меня засосало под ложечкой.

 И он вызвал лифт и ушел. Я стоял в оцепенении, чувствуя себя полным ничтожеством и с трудом сдерживаясь, чтобы не пойти его догонять. И что бы я ему сказал? Что люблю его? Как будто я со своей любовью ему нужен.

 — У вас так принято теперь? — вывел меня из ступора Рик, подталкивая к двери. — Чтобы начальство привозило сувениры из поездок?

 — Он англичанин, — ответил я. — У них есть странные традиции.

 На коробку у двери я смотрел примерно как на змею, готовящуюся меня укусить.

 — Ах, да, акцент. — Рик заметил мои колебания и сам поднял ее и принялся вертеть в руках, пока я доставал ключи. — Откроешь? — спросил он, когда мы вошли внутрь.

 Я покачал головой, а он бросил коробку на тумбочку. Потом подошел ко мне, сжал плечо, вопросительно глядя прямо в глаза.

 — Я же не дурак. Кто он?

 — Никто, — негромко ответил я. — Он — никто.

 И потянулся к нему за поцелуем, а Рик не стал отстраняться.

 Отель «Маленькая Англия», расположенный в тридцати милях северней Нью-Йорка, изначально планировали сдавать в последнюю очередь, там же и собирались устроить празднование успешного завершения проекта.

Так оно и получилось, когда к началу июля все остальные отели были сданы, все бумаги должным образом оформлены, а наши английские акционеры прилетели из-за океана, желая принять участие в приуроченном к такому случаю мероприятии. Присутствовали там инвесторы, руководство и сотрудники «Хайлайн», несколько журналистов из печатных изданий, посвященных строительству.

 Звездой вечера, естественно, был Дэниел Уильямс, неотразимо прекрасный в костюме серый металлик и вежливо и с достоинством принимающий похвалы и признание своих заслуг.

 А мне ни тарталетки с икрой в горло не лезли, ни шампанское — довольно приличное, не поскупились англичане.

 Я просто смотрел на него весь вечер, думая о том, что вижу в последний раз. Даже не скрывался, не обращал внимания, что кто-то может заметить — было абсолютно плевать.

 — Ты чего весь вечер такой кислый? — домотался до меня Абернати, который был в наипрекраснейшем расположении духа, как и большинство присутствующих.

 — Гастрит разыгрался, — мрачно бросил я, лишь бы он только отстал.

 — Минералку пей! — хохотнул он, но, видимо, решил пожалеть и растворился в толпе.

 Я вздохнул с облегчением и снова принялся искать глазами Дэна. Он разговаривал с кем-то из журналистов, вроде бы внимательно слушая собеседника, и улыбался вроде бы доброжелательно, и, наверное, только я сейчас знал, что это всё напускное. Потому что я знал, как он улыбается по-настоящему.

Мне даже захотелось подойти и самому наговорить ту кучу банальностей, что и остальные, но я знал, что в ответ получу такие же вежливые благодарности и равнодушный взгляд сквозь меня, словно я пустое место. Именно так он на меня смотрел, случись нам столкнуться в офисе или зацепиться глазами на этом банкете.

Винить кроме самого себя было некого. Я и не винил. Я сам решил не затягивать с прощаниями и не вести выяснительных разговоров. Сам решил разорвать всё раз и навсегда. И сейчас тщетно пытался убедить себя, что сделал всё правильно. Вот только глухая тоска, грызущая внутренности под ребрами, и такая же тупая боль, перехватывающая горло и мешающая дышать, говорили совсем об обратном.

Как же мне хотелось увидеть в его глазах хоть капельку прежнего тепла… Нет, черт возьми, мне до безумия хотелось затащить его в один из выдержанных в английском стиле номеров, извиниться, обнять и целовать ровно до тех пор, пока всё, что он сможет сделать, — это умолять меня не останавливаться, пока от этой его чертовой воспитанности не останется ни клочка, пока всё, чем он станет, не будет мной, а я — им.

 И-ди-от.

 Я поставил бокал с шампанским, которое уже нагрелось от моей руки, на стол. Посмотрел на него последний раз. Прощай, Дэн.

 Он словно услышал меня, и наши взгляды встретились. Мне показалось, что в его лице что-то дрогнуло, и от этого стало еще больней.

 Я отвернулся и ушел. Прочь от этого банкета, от этой «Маленькой Англии» и от Дэниела Уильямса.

 Рик отнюдь не был глуп. Он видел, что со мной что-то творится. Я прекрасно знал, что он хоть и не говорит прямо, но хочет попробовать начать всё заново, и не сопротивлялся его попыткам то вытащить меня куда-то, то остаться ночевать. Энтузиазма у меня особо не наблюдалось, но его это то ли не волновало, то ли он просто этого не замечал — точнее, делал вид, что не замечает. Но и он не выдержал однажды.

 — Что с тобой? — спросил он, когда мы после кино пошли гулять по Юнион-сквер и присели возле фонтана. 

 Темнело, но народу было много, а вечер начала августа — чудесен до невозможности.

 — Ничего, — я пожал плечами.

 — Ты здесь, а вот мысли…

 Я поморщился, не желая ничего объяснять. Почти почувствовал себя Дэном, которому, наверное, так же не хотелось отвечать на мои вопросы. Опять Дэн. Везде Дэн. Спустя месяц — Дэн.

 Рик вздохнул глубоко и заговорил решительно:

 — Бо, ты классный. Ты умный и спокойный, и вообще как никто другой подходишь для чего-то серьезного, и мне жаль, что я не понимал этого раньше в полной мере. Но сейчас… Что с тобой? Расскажи, я не впаду в истерику, если дело в ком-то другом. На тебя же смотреть страшно, ты словно потух.

 — Я и не горел, — буркнул я.

 — Это он, да? Тот парень с сувениром из Огайо? Англичанин?

 Я молчал, потому что рассказывать парню, который имеет на меня виды, о другом парне, по которому я тайком страдаю, казалось мне верхом глупости.

 — Извини, Рик, — наконец сказал я. — Вряд ли сейчас я способен на что-то серьезное.

 Рик понимающе покачал головой.

 — Ты зря пытаешься выбить клин клином. Это вообще хреново работает.

 Он встал, оглядел меня и добавил:

 — Позвони, когда отойдешь.

 Я решил, что честность Рик заслуживает как минимум.

 — Я не позвоню.

 — Жаль, — он поджал губы. — Действительно жаль. Удачи тебе.

 — И тебе.

 Мне стало легче, когда он ушел. Не стоило втягивать в свои проблемы человека, который этого не заслуживает, давать ему надежду и обманывать, постоянно думая о другом.

 А еще он был прав. Клин не работал.

 Это вообще было странное ощущение — я такого прежде не испытывал. Словно из жизни вдруг ушли все краски, она побледнела и стала какой-то размытой. Словно я наполовину ослеп, да еще и оглох — звуки то били по ушам, то казалось, что вокруг мертвая тишина. Словно я стал инвалидом, которого мучают фантомные боли. Душевным инвалидом. 

Рик не был первым, с кем у меня было что-то вроде бы серьезное. Или несерьезное. Но никогда раньше расставание не воспринималось мной как подобие медленной смерти от удушья. Был ли я инициатором разрыва или бросали меня — всё было по-другому — боль и обида проходили быстро, прогорали, как костер из тонких веточек, оставляя после себя то чуть горькие, то заставляющие с ностальгией улыбнуться воспоминания.

 Но Дэн…

 Дэн был и спустя два месяца. И три.

 Я жил по инерции и чувствовал, что давший толчок заряд скоро закончится.

Сначала на меня странно начали поглядывать коллеги. Я и раньше мог задуматься о своем, но теперь моя тарелка во время ланча оставалась почти нетронутой. Вообще не было аппетита, а чувство голода исчезало, едва я запихивал в себя пару кусочков чего бы то ни было или заливал кофе. 

Я ложился спать и полночи пялился в потолок, наутро вроде бы вставая в полном порядке, хотя спал пару часов.

Мне казалось, что я постепенно растворяюсь, меркну, превращаюсь в тень, в размытый силуэт, у которого нет ни чувств, ни воли. И больно не было. Было — пусто. И душно. Как будто грудь стянули ремнями, и с какой силой не тяни в себя воздух, его не хватает.

Меня даже Аткинс в коридоре однажды остановил и с беспокойством спросил, не хочу ли я взять пару отгулов. «У вас переутомление налицо», — сказал он, похлопав по плечу. Не было у меня переутомления. И рака не было, как предположил советовавший мне бросить курить Форест.

 У меня не было Дэна, вот и всё.

 Не помню, что я тогда искал в кладовке, когда наткнулся на заброшенную туда в порыве злости коробку в коричневой оберточной бумаге. Я долго сидел на диване, разглядывая ее и не решаясь открыть. А когда разорвал упаковку, оттуда выпал небольшой листок. «Зачем было засовывать записку внутрь?» — с недоумением подумал я.

 «Я не нашел «Лонг-Бич»*, извини. Подумал, что подойдет «Беллерофон»**. Не крейсер Второй мировой, а линкор Первой. Не американский, а английский. На память обо мне».

 В коробке была модель корабля. Мое неисполнимое желание детства так и осталось неисполненным, но «Беллерофон» был прекрасен.

А еще — он помнил про мою коллекцию, про которую я сам почти забыл. И хотел, чтобы я помнил о нем.

У меня руки дрожали, когда я медленно водил пальцами по детально исполненным палубам и надкорпусным постройкам модели. Сил плакать не было, хотя я бы с удовольствием это сделал.

 А на следующий день я пришел домой после работы, переоделся и уехал в аэропорт.

Комментарий к Главе 9

*USS Long Beach — атомный ракетный крейсер флота США. Первый в мире надводный боевой корабль с ядерной силовой установкой. 

**Тип «Беллерофон» (англ. Bellerophon) — серия из трех британских линейных кораблей-дредноутов, построенных до Первой мировой войны.

Властелин времени, блин. Я усмехаюсь и тру лицо руками.

Бумажник. Телефон. Документы. Одежда. Ну и, собственно, я.

Просто дивный подарочек. Желанный ли?..

Сердце трусливо екает. Пусть он будет дома! Двенадцатый час ночи, где ему еще быть? В гостях, на какой-нибудь вечеринке, у родственников, улетел в космос — услужливо подсказывает фантазия. Уж точно не глядит тоскливо в окно, ожидая, что ты вдруг явишься. Потому что ты по идее должен быть на той стороне Атлантики, а не здесь, на пути от Хитроу к Ноттинг-Хиллу.

Вытаскиваю телефон из кармана. Позвонить? Предупредить, что еду?

Что-то внутри отчаянно протестует. Трус, ругаю я себя, трусливое ничтожество. Но я не выдержу, провалюсь сквозь землю, рассыплюсь тысячей осколков, если услышу что-то вроде «Я занят» или «У меня планы», или «Ты не вовремя» здесь, в темном прохладном салоне безликого такси. Хочу видеть его глаза в этот момент, видеть, как изгибаются его губы, произнося равнодушные слова. Если уж разбивать сердце — так вдребезги, в крошево, в мелкую пыль. 

Но как же я надеюсь увидеть нечто совершенно другое…

Телефон вновь отправляется в карман. Я барабаню пальцами по коленке, невидяще глядя на мелькающие за окном улицы. Только воспоминания, что подсовывает память, гораздо отчетливей ночных огней. Они тоже мелькают в цветном хороводе: то звуки: теплые переливы его голоса или хриплый шепот и сбитое дыхание; то отчетливые картинки, похожие на скрин широкоформатного кино — такие яркие: голубые искры в светлых глазах, упавшая на лоб прядь волос; то просто ощущения: тепло и покой или невыносимое желание и прошивающее позвоночник наслаждение, или… странное, неуловимое чувство правильности, необходимости, нужности его присутствия.

Усмехаюсь над собственной романтичностью. Пальцы словно сами по себе царапают ткань джинс на бедре. 

Закрываю глаза и стараюсь настроить себя на прием более чем равнодушный. Он ведь не обязан?..

Ничего мне не должен… 

Это я его люблю.

Это я незваный гость.

Маленькая заминка возникает, когда кэб останавливается, и оказывается, что у меня нет ни фунтов, ни евро — только доллары. Сую водителю одну двадцатку, вторую — «Этого хватит». Мне наплевать, я бы отдал и всю наличность, что есть в бумажнике. 

Выхожу на чистый, светло-серый тротуар, оглядываюсь по сторонам. Как же тихо… 

Две двери совсем рядом — обычная практика для Европы. Половина дома — твоя, половина — соседей. Смотрю на номера на дверях. В той половине, что его, — горит свет.

 Поднимаю руку, чтобы постучать, и замираю. И только сейчас окончательно осознаю, насколько это глупо, — нет, это последняя стадия идиотизма — вот так завалиться с бухты барахты к человеку, с которым не виделся четыре месяца, к человеку, с которым вы расстались не самым лучшим образом, а точнее, можно считать, что и не расставались, потому что по сути у вас не было отношений.

В горле встает комок. Хочется сесть прямо на каменные ступеньки и заплакать. И вовсе не скупой и суровой мужской слезой — нет, разреветься, как девчонка, которую бросили первый раз в жизни. Что он вообще со мной сделал? Я шестнадцать невыносимо долгих недель загибался от тоски, тщетно пытаясь убедить себя, что ничего страшного не случилось, что нужно жить дальше, что люди приходят и уходят, и нечего делать из очередного ухода трагедию всей жизни. Я и не делал. Просто вдруг как-то стал меньше есть, хуже спать и начал косячить на работе. Один из коллег даже отвел меня в сторонку и предложил провериться на рак. «Так с моим кузеном было, — доверительно и с сочувствием сказал он. — Исхудал, осунулся, думал, переутомление, а когда до врача добрался, поздно уже было. Сгорел за полгода». Я искренне поблагодарил за заботу. Не очень нужную, ведь я точно знал, что за чудовище пожирает меня изнутри. Не рак. Любовь.

Дэн.

Его имя мерещилось мне в каждом ударе собственного сердца. В каждом вдохе и выдохе. Неизменной оставалась только удушающая с каждой минутой всё сильнее пустота его отсутствия.

Наверное, я находился где-то на грани безумия. В здравом уме я бы никогда не пришел бы домой после работы, не оглядел бы свою квартиру непонимающим взглядом — а я действительно вдруг ощутил, что нахожусь совсем не там, где должен быть, не достал бы документы и не уехал бы в аэропорт. Сумасшедшим везет — ближайший рейс в Англию был всего через час.

 Поднимаю голову. Страх и сомнения отступают. Я не знаю, что со мной будет, если он выпроводит меня, скажет что-нибудь жестоко-равнодушное. Может, мне наконец станет больно и лопнет тот давящий сердце нарыв, что образовался внутри. А может, я окончательно свихнусь. Но так… так уже невыносимо.

 Стучу. Первый раз — едва слышно, второй и третий громче. По ту сторону двери раздается шум шагов, кажется, я даже слышу обрывок фразы «...не жду».

А потом дверь открывается. И я вижу его. Лавина мыслей: «Господи, как же я соскучился, совсем забыл, какой он красивый, этот темно-синий свитер безумно ему идет, волосы растрепаны — такой домашний», — проносится в голове и уходит, оставляя после себя кипельно-белую звенящую пустоту.

 — Я… эм… кгх, — заготовленная фраза застревает где-то в гортани. Откашливаюсь, пытаясь прочистить горло, и наконец выдавливаю: — Привет.

 Он смотрит на меня со странным выражением — словно не узнает. Прищуренные глаза, недоуменно сдвинутые брови, вертикальные складки меж ними. Потом спрашивает как-то неуверенно:

 — Бо?

 У меня падает сердце. Вот еще секунду назад оно скакало бешеным попрыгунчиком где-то у ребер, а сейчас его нет. Только холодная волна паники, от которой начинают мелко дрожать пальцы.

 — Извини, я без предупреждения, — я делаю неловкую попытку улыбнуться. Выгляжу, наверное, как полный кретин.

 Он встряхивает головой, словно отгоняет видение и готов потереть глаза, чтобы убедиться, что я ему не мерещусь.

 — Так неожиданно, — наконец отвечает он. И отходит на шаг от двери. — Заходи.

 И я захожу, тут же отступая вбок, чтобы он мог закрыть дверь. Поднимаю глаза, встречаюсь с ним взглядом, и мое сердце неожиданно решает ко мне вернуться, выплясывая очередную истеричную чечетку. 

Дэн стоит в шаге от меня. Всего лишь в шаге, а не по ту сторону океана. И глаза у него привычные, прохладно-серые, но какие-то растерянные — впрочем, мне в моем взвинченном состоянии еще не то причудиться может. Этот прозрачный, до боли знакомый серый лед словно остужает что-то кипящее, жгущее меня изнутри, и мне становится немножко спокойней.

 — Я не вовремя, наверное, — снова силюсь улыбнуться.

 Ответить он не успевает. Из-за угла коридора, ведущего внутрь квартиры, раздается веселый женский голос:

 — Ну что, спровадил незваных гос?..

 Вышедшая из-за поворота девушка замолкает на середине слова. 

И в этот момент я понимаю, насколько я не вовремя.

 Она хорошенькая — милое личико, огромные, почти кукольные глаза, кукольные локоны рассыпавшихся по плечам каштановых волос, стройная фигурка в черном платье-футляре. В руке бокал с вином. Красным. Это почему-то кажется мне безумно важным, потому что я отлично знаю, что Дэн пьет только белое.

Он оборачивается на ее голос, но ничего не отвечает, а она переводит растерянный взгляд с меня на него. Потом снова пристально смотрит на меня, и на ее лице что-то мелькает. Понимание?..

 — Это он? — спрашивает она с интересом и тут же, не дождавшись ответа, уверенно заключает: — Он.

 Она знает про меня?.. Теперь я окончательно растерян.

 А она ставит бокал на стоящий у стены комод и, дружелюбно улыбаясь, подходит и протягивает руку.

 — Бэль.

 Видимо, так ее зовут.

 — Бо Флеминг, — пожимаю протянутую ладошку и представляюсь в ответ, хотя что-то мне подсказывает, что мое имя она знает, уж слишком весело она улыбается.

 — Разве не смешно, Дэни? — она хлопает неподвижного и молчащего Дэна по плечу. — Бо и Бэль*. Анабэль вообще-то, — уже снова мне. — Ну, полностью.

 Я натянуто улыбаюсь, мол, да, смешное совпадение. Мне никогда не приходило в голову называть его Дэни. А она произнесла это так легко, словно по давней привычке.

 — Ага, — хмурится Бэль и поджимает губы. — Минутка неловкости грозит перерасти в трагическое молчание. Дэн, — вздыхает она, — ну что ты застыл как истукан. Принеси мою сумку. И телефон не забудь, — это уже ему в спину, когда он послушно и молча — молча! — уходит вглубь квартиры.

 — Ты меня спас, — болтает она, обувая высокие черные сапоги и небрежным взмахом руки прерывая мои попытки что-то невнятно объяснить и извиниться за сорванный вечер. — Теперь я могу улизнуть и не мыть посуду. Похоже, эта почетная обязанность выпадет тебе.

 Бэль уже откровенно смеется. А потом заговорщически оглядывается и доверительно мне шепчет:

 — Не знаю, как вы там между собой по-мужски выясняете отношения, но… Может, стукнешь его? По голове, — кивает она на мой удивленный взгляд, — и сильно.

 — За что? —  в недоумении спрашиваю я.

 — За то, что идиот и трус.

 Возвращение Дэна заставляет ее умолкнуть, но всего на минуту. Надевая пальто и расправляя красивыми складками лежащий на плечах широкий шарф, она щебечет что-то отвлеченное; я не вслушиваюсь в ее слова и более-менее начинаю улавливать звуки, когда всё же заговаривает Дэн. Что-то насчет того, чтобы проводить ее, уже поздно. 

Она закатывает глаза и отвечает, что достаточно взрослая, чтобы поймать самой такси.

 — Не скучайте, — говорит Бэль напоследок, машет мне рукой и исчезает за дверью.

 Мы остаемся вдвоем. Точнее, втроем: я, он и повисшая между нами напряженная тишина. Попытка уложить в голове поведение хорошенькой Анабэль приносит что-то вроде облегчения — она явно не его девушка, иначе бы не ушла и уж точно не знала бы, кто я такой. Подруга? Он рассказывал ей обо мне. Интересно, что рассказывал…

 — Пройдешь? — наконец спрашивает он.

 Киваю. Пройду, сколько можно стоять в коридоре. Снимаю куртку, вешаю ее на крючок, разуваюсь, а он молча наблюдает за моими манипуляциями. Когда я поправляю торчащую из-под пуловера рубашку, он коротко кивает головой и ведет меня в… гостиную, судя по стоящему в центре дивану, заставленным книгами полкам и уютно горящему камину.

На журнальном столике у дивана стоят две бутылки вина и почти пустой бокал. Легко представляется, как они сидели здесь, о чем-то непринужденно болтали, когда заявился я.

 — Выпьешь? — предлагает Дэн, пока я оглядываюсь.

 — Не откажусь. — А почему бы не выпить? Может, получится немного расслабиться и просто поболтать, хотя что-то подсказывает, что беседа наша будет не очень-то светской.

 — Белое или красное? — Он берет обе бутылки и поочередно демонстрирует мне.

 — Белое, — как ты приучил.

 — Сейчас бокал принесу. — Он скрывается в кухне, я вижу шкафчики из светлого дерева в проеме распахнутой двери.

 Почему-то улыбаюсь, думая, как эта светлая, уютная квартира не похожа на своего закрытого, собранного, всегда одетого в безукоризненную броню холодной вежливости владельца. Стараюсь не вспоминать моменты, когда он кардинально менялся, становился расслабленным, податливым и открытым. Стараюсь не вспоминать, каким безумно отзывчивым он умеет быть. 

Встряхиваю головой, отгоняю воспоминания. Было — и прошло. Наверное. Для меня — нет, а для него?..

Вспоминаю слова Бэль — идиот и трус. Чего же ты боишься, Дэниел Уильямс? Осуждения?

Он возвращается, разливает вино, я беру бокал, и мы чокаемся.

 — За твой неожиданный визит, — говорит он.

 Я отпиваю пару глотков, почти не чувствуя вкуса вина, но оно наверняка очень хорошее, Дэн разбирается.

 — Приятный, надеюсь? — спрашиваю почти небрежно, а внутри всё сжимается в ожидании ответа.

 — С трудом верю, что ты здесь, — уклончиво отвечает он.

 — Да вот, занесло в Соединенное королевство. Случайно, — глупая попытка сделать вид, что я тут просто мимо шел и решил заглянуть в гости на ночь глядя. Изначально провальная: Дэн прекрасно знает, что «случайно» меня занести в Англию не может, у меня тут ни дел, ни родни, ни друзей. Ничего, кроме него.

 — Ты плохой лжец, — хмыкает он и вдруг улыбается.

 Лжец я сейчас крайне хреновый — у меня уже нет сил на ложь. Все ушли на попытки его забыть.

Киваю, соглашаясь.

 — Ответ «я схожу с ума от тоски до такой степени, что бросил всё и прилетел увидеть тебя» принимается? — невозмутимо вываливаю я. К черту, пусть считает меня безмозглым влюбленным идиотом, ничтожеством и тряпкой, но я больше не могу. Дошел до предела.

 Дэн опускает плечи, секунду о чем-то напряженно думает, морща лоб, и отходит к камину. Берет что-то с каминной полки, протягивает мне. Я приближаюсь, забираю из его руки бумажный прямоугольник. Это билет на самолет. В Нью-Йорк. На завтра, на шесть утра.

 — Ты меня опередил, — буднично сообщает он. — На несколько часов, но всё же.

 — А она сказала, что ты трус… — не в тему вырывается у меня. Я смотрю на этот клочок бумаги, не в силах поднять взгляд на Дэна.

 — Бэль? — хмыкает он. — Она хорошо меня знает, но про это я ей не говорил. Хотя, она права. Я струсил тогда, когда уехал. Я и сейчас страшно трусил — приеду, идиот, а у тебя своя жизнь, и ты про меня давно забыл.

 Я нахожу в себе силы посмотреть на него. Лицо у него спокойное, но темные круги под глазами и заострившиеся скулы придают ему усталый вид.

 — Не верю, что ты здесь, — он протягивает руку и касается моего плеча. — Не верю, что ты настоящий.

 Можно подумать, я верю. Что действительно услышал то, что услышал. В то, что он вот так просто это сказал. «Я боялся, что ты меня забыл». Это он, он боялся, что ничего для меня не значит? 

Не знаю, кто из нас больший идиот. Мне казалось очевидным, что это я влюблен, как мальчишка, а он просто позволяет себя любить. Казалось очевидным, что для него это какой-то временный эксперимент — ровно до тех пор, пока он живет в Америке и не закончится этот контракт на строительство. Чужая страна, необычный опыт, почему бы собственно и нет?.. 

Проклятый замкнутый и благовоспитанный Дэн Уильямс, я не умею читать мысли.

 — Ты никогда, — кладу билет обратно на камин, — не давал мне понять, что я для тебя что-то значу.

 — Сейчас даю, — отвечает он. — Значишь. И надеюсь, ты простишь мне мои сомнения и страхи.

 Я оглушен. Трудно переварить, что за пару минут из робкого просителя, согласного на пару минут внимания, чтобы просто побыть с ним рядом, я вдруг превратился в кого-то очень для него значимого. 

Стою, опираясь рукой о каминную полку, и рассеянно гляжу на слабо горящий огонь.

 — Бо, не молчи, — негромко говорит он. И добавляет с каким-то отчаянием: — Мне ведь не послышалось? Ты сказал, что сходил с ума? Ты правда это сказал?

 — Я люблю тебя, — отвечаю я, не желая больше никаких неопределенностей в вопросе моих чувств.

 Я вообще больше ничего не желаю, кроме как уткнуться наконец в его плечо, обнять, прижаться и замереть так, вдыхая едва уловимый аромат его парфюма, который почти выветрился за день.

Он сначала обнимает меня в ответ как-то нерешительно, а потом крепко стискивает руки, и становится трудно дышать. И мне невообразимо хорошо от того, что я задыхаюсь в его руках.

Комментарий к Главе 10

*Бо (Beau) и Бэль (Belle) - по-французски красавец и красавица. Автор типа каламбурит.

 Кэб тащится ужасно медленно, хотя вроде бы двигается с не самой маленькой скоростью. Может, мне просто так кажется? Может, мне настолько страшно прибыть на место назначения, что время немножко подыгрывает мне, позволяя привести мысли в порядок?

 

 Это невероятное чувство — возможность наконец задышать в полную силу. Дышать другим человеком. Просто принять тот факт, что отныне он — необходимая часть твоего существования, как одна из основополагающих физических констант, вроде гравитации, давления воздуха или процента содержания в нем кислорода. Что без него жизнь будет жалким подобием жизни, а ты — неизлечимым калекой, лишившимся части себя.

 — Ты паршиво выглядишь.

 Я осторожно коснулся его щеки, а он улыбнулся, прикрывая глаза.

 — Умеешь сказать комплимент.

 — Проблемы со сном?

 — Есть немного.

 — Знакомо.

 Дэн недоверчиво прищурился, а я не смог сделать ничего кроме как рассмеяться. Он тоже заулыбался и снова прижал меня к себе так, что ребра заболели.

 — Сейчас мы всё же поговорим, — непререкаемым тоном произнес он. — И я даже не собираюсь слушать твои возражения.

 — Сейчас я и не возражаю, скорее — настаиваю. Мне есть, что тебе сказать.

 Дэн коснулся моих губ в почти целомудренном легком поцелуе, и я только разочарованно вздохнул, когда он отстранился. Дразнит, зараза.

 — Ты уже сказал, — он снова улыбнулся, а глаза его сияли так, что я на мгновение словно выпал из реальности, загипнотизированный этим мягким светом, — самое главное. Теперь моя очередь. Я не уверен, что это будет легко, — добавил он тише.

 Да уж, вряд ли. Вспомнив, как он всегда закрывался от каких-то болезненных тем, я тихо вздохнул.

 — Пойдем.

 Я потянул его за руку к дивану, уселся и заставил его сесть рядом. Развернул спиной, уложил на себя, крепко обхватывая поперек груди, и сказал, нежно поцеловав в висок:

 — Теперь можешь признаваться в своих страшных прегрешениях. Но знай — даже если ты на завтрак ешь младенцев, а ужинаешь котятами или — о ужас — пару раз не заплатил штраф за парковку, рук я не разожму.

 Дэн повернулся ко мне, едва сдерживая улыбку, кивнул, но пару минут молчал, поглаживая мое предплечье. Потом завозился, удобнее устраивая голову на моем плече.

 — Не знаю, с чего начать.

 — С начала.

 — Начало… — задумчиво протянул он. — Тогда, наверное, с детства? Или с родителей?

 — Ох уж эти родители, — проворчал я.

 — Всё, не перебивай.

 — Молчу.

 — Мой отец был неплохим человеком: честным, порядочным, не отказывал в помощи — даже малознакомым людям, если мог помочь. Но у него был такой пунктик — всё должно быть «правильно». Или «прилично». Не знаю, откуда в нем это взялось, но касалось любых областей жизни — если образование, то «хорошее», если работа, то «достойная». Мне кажется, он на маме женился только потому, что она была «подходящей» — из приличной семьи, с правильными, то есть похожими на его, взглядами на жизнь. Я бы не удивился, если до свадьбы у них всё было исключительно благопристойно, но спрашивать никогда не решался, конечно. Я тоже должен был быть приличным ребенком — не шуметь, не бегать, не спорить со взрослыми и не устраивать истерик, просто тихо играть в комнате либо читать.

 Не сдержавшись, я хмыкнул. Дэна было очень легко представить тихим мальчиком в сереньком костюмчике — наверняка никаких джинс или ярких футболок.

 — У меня была няня — почтенная вдова миссис Коннорс. Я почти не играл с другими детьми — ведь можно было испачкаться, порвать одежду, удариться. Она водила меня в школу и забирала из нее, проверяла уроки. Может, она и была бы рада дать мне какую-то волю, но ей приходилось выполнять все указания отца — он постоянно контролировал процесс моего воспитания.

 Уму непостижимо, подумал я, вспоминая собственный нежный возраст, бесконечные шалости и сбитые коленки, однажды — сломанную руку, как смеялась мама на жалобы соседей или неодобрительно хмурился отец. А тут… Дрессировка какая-то. Сложный человек? Сволочь просто, так издеваться над собственным сыном.

 — Что? — Дэн заметил, как я покачал головой, и посмотрел на меня.

 — Думаю, какой ты сильный, — я улыбнулся и погладил его по плечу. — Раз смог при таком воспитании вырасти нормальным человеком, а не затюканным ботаником.

 Он сначала смутился, а потом проворчал:

 — Я и был затюканным ботаником. Лет до восемнадцати.

 — Не верю.

 — Фотографии потом покажу — маленький, худенький, слабенький.

 Я тихо засмеялся, утыкаясь носом в его волосы. Представить вот эту тяжеленную дылду с широкими плечами тощим подростком было сложно.

 — Когда мне исполнилось одиннадцать, отец устроил меня в частную закрытую школу для мальчиков. И тоже из соображений правильности и престижа. Ну вроде там строгая дисциплина и качество знаний гораздо выше, чем в обычных школах. А мне там было даже легче — при всей строгости режима никто не контролировал каждый мой шаг. Сложно было только общаться с другими учениками — во-первых, я это плохо умел, во-вторых, действительно был стеснительным заучкой, так что особого интереса у кого-то не вызывал.

 Дэн замолчал, а я насторожился. Кажется, сейчас начнется то самое, о чем трудно говорить. Я снова поцеловал его в висок — ласково-ласково, напоминая, что я здесь, рядом, что бы ни случилось с ним в прошлом.

 — Я никогда и никому это не рассказывал, — совсем тихо произнес он. — И не думал, что расскажу. Но тебе — можно. Нет, даже нужно, иначе ты не поймешь. А я хочу, чтобы ты понял.

 — А я хочу понять, — так же тихо ответил я.

 Дэн накрыл мою ладонь своей, переплетая наши пальцы, и глубоко вздохнул.

 — То, что между некоторыми мальчиками есть другие отношения, ни для кого не было секретом. Учителя часто делали вид, что не замечают этого, разве что случай был совсем уж скандальный. Но и эти скандалы быстро заминали, исключали виновников и делали вид, что ничего не произошло — поддерживали репутацию благопристойного места. Я не обращал на это внимания до определенного возраста, занимался учебой, но потом проснулся естественный интерес и… Мне было шестнадцать, когда один из парней постарше начал явно мной интересоваться. Причем этот парень был из тех, кого зовут звездами — яркий, харизматичный, популярный, вечно вокруг куча поклонников, и вдруг — я. Было странно, я-то и о девочках особо не размышлял, хотя с одной даже целовался, когда мне было тринадцать: пошли в гости к папиному коллеге, и его дочь показывала мне свою комнату, мы беседовали, а потом она меня поцеловала. «Ты такой скучный, — сказала она. — Хотела тебя расшевелить». Я не расшевелился, я, честно говоря, вообще не особо понял, что произошло. И вот теперь, когда мне, скучному и тихому зануде, оказывали знаки внимания, просто растерялся. И страшно — он же тоже мальчик, и волнующе — симпатичный, популярный. В общем, я был в полном душевном смятении. Но интерес всё же пересилил, и однажды я согласился встретиться с ним в туалете после отбоя. Не знаю, чего я ждал. Может, разговора, признания в симпатии, каких-то объяснений — я был жутко наивен. Не сопротивлялся, когда он начал меня целовать — мне вроде бы понравилось. А потом…

 Он зажмурился, стиснул мою руку до боли, но продолжил:

 — Потом он сказал, что я ломаюсь, как девчонка, и такой же слабый — а я и правда не смог отбиться. И… после… еще, что и хнычу я так же. И я плакал, там, на полу в туалете. От боли, от унижения, от страха… Не знаю, как следующие несколько дней я ходил на занятия — учителя упорно делали вид, что не замечают, что со мной что-то не так, а я… Я был этому рад, потому что только одна мысль, что отец может узнать, доводила до паники. И я поклялся себе, что больше никогда, никогда, никогда… Не буду слабым, не буду даже думать об этом противоестественном интересе — я буду сильным, я буду нормальным.

 Меня самого слегка потряхивало, и я сжимал Дэна в объятиях, пока он не поморщился и, повернувшись ко мне, не поцеловал — долго и очень нежно.

 — Не надо меня жалеть, — сказал он, поглаживая меня по щеке. — Вспоминать неприятно, но прошло столько лет…

 Я только кивнул. Было сложно даже представить, что он тогда пережил — и совсем один. Я-то с насилием никогда не сталкивался — во всяком случае, таким, но понять, почему он закрылся на долгие годы, кажется, мог.

 — А дальше? — откашлявшись, потому что у меня перехватывало горло, спросил я.

 — Всё изменилось в университете. Природа решила надо мной смилостивиться — к окончанию школы я вырос на полфута точно. На спорт налегал, сам понимаешь, почему. И оказалось, что я больше не невзрачный задохлик. Первое время повышенное женское внимание казалось мне просто диким — я с трудом понимал, что происходит. Тогда я познакомился с Бэль — нам задали один общий проект, и мы как-то легко сошлись. Но с ней вообще легко сойтись, она такая…

 — Я уже понял, — не смог сдержать улыбку я. — Продолжай, продолжай, хочу историю про Дэна-плейбоя.

 — Не был я плейбоем, — рассмеялся он. Теперь, когда самое тяжелое было сказано, он явно расслабился. — Я был джентльменом. И, как ни странно, Бэль никогда не имела на меня романтических планов. Я однажды спросил, почему, а она сказала, что не знает, просто сразу поняла, что с этим не ко мне. Зато она учила меня, как вести себя с девушками, хохотала над моей неуклюжестью и говорила, что я безнадежен. А я был безнадежен, это точно. Всё всегда происходило по одному сценарию — девушка проявляет интерес, я делаю соответствующий шаг — приглашаю куда-нибудь, мы начинаем встречаться, общаться, и я стараюсь быть воспитанным, предупредительным, а потом… всё плавно сходит на нет или случается разговор «давай останемся друзьями» — и инициаторами всегда бывали они, вне зависимости от длительности отношений, — он помолчал минуту, а потом спросил не очень решительно: — А у тебя с девушками было?

 — Было, — спокойно признался я. — Самый первый раз, с одноклассницей. Мне было пятнадцать и я уже был почти уверен, что гей, но всё же решил окончательно убедиться.

 — Убедился?

 — Ага.

 — И всё?

 — И всё.

 — Я вообще запрещал себе о мужчинах даже думать. Если случалось что-то похожее на интерес, тут же выбрасывал эти мысли из головы. Так, вернемся к девушкам. С возрастом мало что менялось. Самые долгие отношения были у меня с Энни, учительницей, она была очень спокойным человеком и смогла вытерпеть меня почти два года. Я почти собирался сделать ей предложение, и тут она бросила меня. Ушла к какому-то музыканту. Было жутко обидно — меня, перспективного и образованного архитектора променяли на гитариста!

 Засмеялись мы с Дэном одновременно.

 — Понимаю твое благородное негодование, — сказал я, отсмеявшись.

 — Да ладно, — он пожал плечами. — Я к тому времени уже почти смирился с тем, что я настолько скучный, что никакие перспективы не удерживают рядом девушек. Я скучный, Бо?

 — Ты потрясающий, — честно сказал я. — Хотя, я не очень объективен, сам понимаешь. Просто девушки хорошо чувствуют отсутствие искреннего взаимного интереса.

 Он кивнул, соглашаясь с моими словами.

 — Последние пару лет я даже и не пытался кого-то искать, сосредоточился на работе.

 — И не хотелось?

 — Чего? А… Да не очень. Я какой-то вообще не темпераментный.

 Я фыркнул.

 — Чушь! — и добавил, понизив голос: — Про твой темперамент мы поговорим позже. Точнее — разговаривать мы вряд ли будем.

 И коварно поцеловал его прямо за ухом, с удовольствием наблюдая, как по коже на его шее пошли мурашки. И тут же отвлек еще коварней:

 — А дальше?

 — А дальше, — Дэн высвободился из моих рук и сел ко мне лицом, — дальше была Америка. И ты.

 Смотрел и улыбался он мне так, что я почти смутился.

 — Поверишь, если я скажу, что сразу тебя заметил? Вошел в конференц-зал, там множество незнакомых лиц, и вдруг почему-то выделилось одно — твое. Ты так внимательно меня слушал и смотрел вроде серьезно, но казалось, что ты в любой момент готов улыбнуться.

 — Это я от реакции коллег на тебя развеселился. Все были жутко недовольны, что тебя присылают, и вдруг — такой шикарный мужчина.

 Дэн глаза опустил, и кончики ушей у него заалели. Я умилился. Стесняется. Глупый, неужели он себя в зеркале не видит? Или просто не может представить, какое впечатление производит со стороны? Если бы я не полюбил его раньше, то намертво влюбился бы сейчас — только в эту его неуверенную улыбку.

 — И ты меня с первого взгляда впечатлил, — признался я и подумал, что теперь буду ему твердить, какой он красивый, при каждом удобном случае.

 — А знаешь, коллеги не очень-то тебя любят, — Дэн явно решил немного сменить направление разговора. — То есть я первое время так думал, потому что слышал пару раз разговоры.

 — Я — зануда и трудоголик, я в курсе.

 — Не совсем. Любимчик начальства, скорее, дело в этом.

 — А, — внезапно догадался я. — Ты поэтому про работу со мной разговаривать не хотел? Думал, что я карьерист и подмазываюсь к тебе ради продвижения по службе?

 У него было такое виноватое лицо, что я тут же рассмеялся.

 — Я потом понял, что ты не такой, — поспешил оправдаться Дэн. — Просто…

 — Просто ты, кажется, патологически недоверчив.

 — С малознакомыми людьми — да.

 — Понимаю. Сам такой. Рассказывай дальше. — Я с энтузиазмом похлопал Дэна по коленке и не убрал руку. Мне хотелось его касаться просто до дрожи в пальцах. И жутко интересно было услышать его версию событий, в которых я был непосредственным участником.

 — Тот разговор в курилке… — задумчиво продолжил Дэн. — Тогда… Я был так благодарен, что именно ты подошел ко мне и спросил, что случилось. Ты сказал всего пару слов сочувствия, но я почувствовал, что не одинок, что ты — понимаешь меня в этот момент, так близок мне, — он с досадой тряхнул головой. — Не могу это по-нормальному объяснить.

 — Не нужно. Я понял, что ты имеешь в виду. Словами действительно не объяснишь.

 Он улыбнулся и накрыл мою ладонь, лежащую на его колене, своей.

 — На похоронах отца я чувствовал себя крайне странно. Как будто с каждой лопатой земли, засыпающей его гроб, что-то рвалось внутри меня. Мне больше не нужно было соответствовать, не нужно было бояться чьего-то осуждения. Я вдруг почувствовал себя свободным — и тут же возненавидел себя за это. Да что же я за сын такой, если смерть отца принесла мне облегчение?

 — Узник всегда рад вырваться из клетки, даже если эта клетка — родительская забота, — негромко сказал я.

 Он внимательно посмотрел на меня. Нет, он смотрел на меня с благодарностью. Благодарить, правда, было не за что — я просто пытался его понять. И мне это было нужно не меньше, чем ему.

 — Ты поэтому тогда напился? Из чувства вины?

 Дэн усмехнулся.

 — И да, и нет. Отчасти — из-за тебя.

 Он сумел меня удивить.

 — Из-за меня?

 — Говорю же, ты сразу выделился. Потом мы с тобой так хорошо сработались — а это такая редкость, если бы ты знал! А в тот день я опять услышал обрывок разговора, буквально пару фраз. Про то, что ты с бойфрендом расстался и теперь помешан на работе до невыносимости. Напарник твой жаловался, кстати. Но меня поразило это «бойфренд». Как будто в голове что-то перевернулось, я на тебя совсем другими глазами посмотрел.

 — Какими? — Я не выдержал, подвинулся к нему ближе, а он словно только этого и ждал, приобнял меня за плечи одной рукой.

 — Опять сложно объяснить. — Дэн медленно водил пальцами по моей спине. — Просто по-другому. Всё время думал, неужели ты не скрываешь, рассказываешь?..

 — Господи, — я уткнулся лбом в его плечо, — ты такие странные вещи говоришь. Мы же не в Средние века живем. Конечно, не скрываю. 

 — Это для тебя конечно. А для меня…

 — Сложно, понял.

 — Ага, — он кивнул. — Я тогда пил и думал — каково это, точно знать, что ты предпочитаешь людей одного с тобой пола? Встречаться, жить вместе, плевать на чье-то мнение, быть счастливым… Вспоминал, как больно и противно было мне, не понимал, снова думал… А ты… Ты улыбался, шутил — даже во время работы, казался таким довольным жизнью. И потом, тогда, на лестнице, я не сдержался. Я хотел знать, неужели тебе это нравится? А ты опять улыбался и говорил, что «вполне неплохо», что «иногда потрясающе», а я думал только о том, что с тобой, наверное, всё было бы по-другому… Едва сдержался, чтобы не проверить.

 — Даже удивительно, что сдержался. Ты был в таком состоянии… А знаешь, — я поднял голову, поймал его взгляд, — я бы уже тогда не сопротивлялся. Ты мне нравился до безумия, но я думал, что ты «нормальный».

 — Я ненормальный, — подтвердил Дэн почти радостно. — Я голову потерял, я работал с трудом, только бы дождаться наших субботних экскурсий — и говорить, говорить, говорить с тобой. Я даже… — он замялся.

 — Что?

 — Ну…

 — Дрочил на мой светлый образ? — догадался я. — Не смущайся, я тоже.

 — Правда?

 Я только укоризненно на него посмотрел. Дэн вздохнул.

 — Это и правда было какое-то безумие — всё яснее понимать, чего я хочу. Что я хочу это с тобой, именно с тобой. Как с каждой встречей тянуло всё сильнее, как совершенно не получалось переставать о тебе думать, а когда ты был рядом — едва сдерживаться, чтобы не коснуться. Пока тогда ты не подхватил меня у окна, и мы смеялись, и в голове словно перемкнуло, я уже просто не соображал, ничего уже не боялся, только бы это не прекращалось…

 — Тебе в Ми-6 работать надо, — усмехнулся я. — Конспиратор ты прекрасный. В жизни бы не сказал, что у тебя это вроде как в первый раз было.

 — Я умею пользоваться интернетом, — нахмурился он. — И мне давно не шестнадцать, чтобы зажиматься или чего-то стесняться в постели.

 — Да уж. Ты делаешь это после.

 Теперь Дэн глядел на меня с укоризной.

 — Сложно говорить вслух о том, что годами скрывал. Даже если хочется рассказать. Это почти машинально происходит. Я много раз пытался начать, мне хотелось, чтобы ты понял… А когда решился — ты отказался со мной разговаривать. И было до ужаса обидно — ты просто одним махом всё перечеркнул, как будто тебе всё равно — уеду я, и уеду.

 — А вот тут уже начинается область моих страхов и сомнений, Дэн, — я поморщился. Как же ему объяснить? — Попытайся представить себя на моем месте. Ты просил не задавать тебе вопросов, ты постоянно держал меня на определенном расстоянии. Мы спали вместе. Мы разговаривали обо всем на свете, только не о том, что нас связывает. Я просто думал, что для тебя это не имеет особого значения, всего лишь роман, конец которого наступит ровно в тот момент, когда ты уедешь. А я… Я любил тебя. И считал, что не имею права навязывать свои чувства. Не хотел, чтобы ты озвучил то, чего я боялся. Мне было больно терять тебя, и я, как мог, пытался защититься от этой боли.

 — Как же Бэль была права, — покачал головой Дэн. — Она сразу поняла, что со мной что-то не так, когда я вернулся, но я какое-то время молчал. А потом не выдержал и рассказал ей о тебе. Я злился на тебя, жутко бесился из-за того парня, а она… Поставила мне мозги на место. «Представляю, как выглядела любовь в твоем исполнении, — заявила она. — Ты улыбался не два раза в день, а три. Ты затащил парня в постель, заявлялся, когда тебе хотелось, уходил, когда тебе было надо. Ты хоть раз сказал ему о своих чувствах? Неудивительно, что он нашел кого-то другого. Любой устанет биться о непрошибаемую стену. А ты, Дэни, жуткий эгоист, раз сидишь тут и плачешься, хотя сам струсил поговорить с ним». Я опешил просто — она никогда раньше так со мной не разговаривала. Но чем больше думал, тем яснее понимал, что она права. Наверное, всё действительно выглядело так, словно я тебя использовал.

 — Я так не считал, — не согласился я. — И никуда ты меня не затаскивал, я сам затащился — и с огромным энтузиазмом, — вздохнул и добавил: — Я думал, что смогу, справлюсь, забуду тебя. И не смог. А вчера нашел «Беллерофон» — я так и не решался открыть твой подарок. И...

 — И приехал. «Беллерофон»… — Дэн улыбнулся. — Я случайно нашел тот магазинчик в Цинциннати. Разговорился с владельцем, сказал, что ищу подарок. А потом увидел его, и это показалось мне таким символичным — корабль начала века, как и наши отели, английский, как и я. Сначала упаковал, хотел отправить почтой, вроде как прощальный дар. Но подумал… Лучше отдам сам, всё же попробую с тобой поговорить, даже пытался прикинуть, получится ли перевестись в Америку на постоянной основе…

 — Да ладно, — не поверил я. — Ты Штаты терпеть не можешь — и переехал бы?

 — Не знаю. Но я готов был об этом подумать.

 — Ты себе не представляешь, — вздохнул я, — как я сейчас жалею, что вообще вышел в тот вечер из дома.

 — Давай не будем об этом, — поморщился Дэн. — Сойдемся на том, что оба хороши.

 — Сойдемся, — согласился я, и моя ладонь, лежавшая на его колене, медленно скользнула вверх по бедру. — А на том, что хватит разговоров, сойдемся?

 Его рука переместилась со спины на мою шею, и, поглаживая меня большим пальцем чуть ниже уха, он ответил таким голосом, что у меня моментально потянуло в паху:

 — Запросто.

 Пару минут спустя, прервав поцелуй под мое недовольное мычание, Дэн спросил:

 — Так Англия или Штаты?

 Я подумал секунду и ответил без колебаний:

 — Хочу узнать, как пахнет ветер с Атлантики в Корнуолле.

 Он встал с дивана, утягивая меня за собой.

 — Значит, с разговорами пока покончено.

 — Ну разве что… Бомонт.

 — Что?

 — Бомонт Фрэнсис Флеминг. Мое полное имя. На случай, если решишь сделать мне предложение.