Ветер с Атлантики

Не знаю, можно ли считать странным, что я помню не то что нашу первую встречу — я помню даже первый раз, когда услышал его имя. Наверное, это не очень странно — помнить какие-то мелкие подробности о дорогом тебе человеке. О самом дорогом из людей, ставшем им скорее вопреки, чем благодаря.

Тогда был октябрь, начинало холодать, и беспрепятственно гуляющий по улицам ветер с Гудзона казался бесконечным. Мы — я и трое коллег, как обычно, выбрались на ланч в небольшую кафешку, расположенную в паре кварталов от нашего офиса: готовили там вкусно, а цены были смехотворно низкими.

Наша компания «Хайлайн Индастриз» занималась строительством, ну, если не всего на свете, то очень многого. Разумеется, это был не огромный концерн, фирма была не особо большой, но ее история насчитывала уже более полувека, а репутация крепкого и надежного исполнителя вполне заслуженной.

За пару дней до этого «Хайлайн» получил неплохой заказ на строительство сети небольших отелей в «викторианском» стиле. Эти отели позиционировались как кусочки старой доброй Англии в современной Америке, были расчитаны, в основном, на молодоженов и пожилых супругов среднего класса, то есть должны были быть уютными, добротными и обязательно — с британской атмосферой.

То, что именно наша компания получила этот заказ, было даже закономерным: контрольный пакет акций «Хайлайна» принадлежал англичанам. Правда, их участие в деятельности фирмы обычно заключалось в приезде на собрание акционеров раз в год и присутствии на организованном по этому случаю банкете. Всё остальное время их вполне устраивали присылаемые руководством отчеты: фирма работала как часы, а прибыль росла.

Но тут они неожиданно проснулись, видимо, взыграла британская гордость: как так, американцы — и английский дух.

Сегодня с утра пришла новость, что из туманного Альбиона пришлют архитектора, который будет курировать этот заказ и, видимо, следить, чтобы пресловутый дух был передан правильно. Как будто наши дизайнеры совсем ничего не понимали в декоре помещений и мебели начала 20-ого века.

Во время ланча коллеги бурно обсуждали эту новость — она вызвала закономерное возмущение: новый, никому не известный и навязанный босс и всё такое, про метлу.

Я в обсуждении участвовал без особого энтузиазма — у меня в тот момент давала трещину личная жизнь, и это волновало куда сильнее, чем таинственный архитектор, до приезда которого еще надо было дожить.

С Риком вместе мы жили почти год, но уже некоторое время эта совместная жизнь начала становиться невыносимой — и не в последнюю очередь из-за моей работы: мы делали этот проект под чутким и строгим надзором руководства, часто приходилось задерживаться в офисе, что вызывало у моего любовника приступы ревности. Абсолютно ничем не обоснованной. Кроме, наверное, того, что после схлынувшей слепоты влюбленности становилось очевидным, что мы слишком разные люди и нам друг с другом просто… скучно.

Рик был манекенщиком: голубоглазый светловолосый красавец, ухоженный, со спортивной фигурой, я, в принципе, на внешность тоже не жаловался, зеркало меня более чем радовало, а уж как первое время с завистью охали знакомые — мол, вот бывает же, два таких симпатяги и вместе. Самолюбию льстило, что скрывать.

Я уже вошел в тот возраст, когда тихий вечер дома, мирный ужин и просмотр хорошего фильма начинают привлекать больше, чем бурная ночь в каком-нибудь клубе, алкогольный угар и утро в чужой постели. Хотя, меня и раньше подобный образ жизни не слишком-то привлекал. Наверное, я жуткий зануда, не знаю.

С Риком в этом мы сошлись: я в силу характера и склонности к домоседству, он — из-за профессии и необходимости тщательно за собой следить. Конечно, он не пил, не курил, правильно питался, рано ложился спать — ведь на следующий день фотосессия или показ, выглядеть надо на все сто.

В общем, наша совместная жизнь напоминала жизнь давно уже притершихся супругов — тихо, размеренно. Скучно. Не то чтобы мы совсем никуда не выбирались, но делали это редко: ужин в ресторане, поход в кино.

У нас было не так много общих тем для разговоров — я мало что понимал в косметике, шмотках и брендах, он — в строительстве, электричестве и современной прозе.

А уж ревность и скандалы на пустом месте я выносил с трудом. Становилось очевидным, что долго наша идиллия не продлится, да и вообще идиллией не была никогда, но расставаться с человеком, с которым прожил уже немалое время, привык, привязался, всегда не очень просто, хотя бы в силу привычки.

— Ты уснул что ли, Флеминг? — заржал Абернати, мой сосед по кабинету и коллега-инженер по проектированию энергосетей.

Я вернулся в реальность, задумчиво поглядел на тарелку с остывшим ланчем и спросил:

— И много я пропустил?

Коллеги смеялись надо мной, совершенно этого не скрывая.

— Да не очень, — ответил Смит. — Что скажешь-то? О явлении некоего Дэниела Уильямса народу?

— Скажу: явится — посмотрим. Толку в вашем благородном возмущении никакого, раз уж заокеанское правление решило прислать нам няньку.

Дальше беседа перетекла в бурное обсуждение мнения англичан о нашей некомпетентности.

Имя Дэниел Уильямс запомнилось, но не задержалось в моей голове.

Пару дней спустя, вернувшись вечером домой, я обнаружил пустую квартиру, распахнутый шкаф с голыми полками и записку на кухне с пространными рассуждениями об исчерпавших себя отношениях. Отношения и правда себя исчерпали, потому что единственное, что я в тот момент почувствовал — это облегчение и благодарность за то, что Рик ушел первым и без скандалов и выяснений.

Сосредоточиться на работе у меня получилось легко — я был из того счастливого меньшинства, кто действительно занимается любимым делом и работает на любимой работе. Сечение кабелей, напряжение тока, распределительные щитки были моей стихией, в которой я чувствовал себя комфортно.

Офис погудел, обсуждая приезд английского архитектора, потом затих, потом, по мере приближения даты его приезда, начал гудеть заново.

И вот день Х настал. 

— Сегодня! — торжественно приветствовал меня Абернати, когда я вошел в кабинет. — В двенадцать общее собрание. Аткинс будет представлять коллективу мистера Дэниела Уильямса.

— Угу, — буркнул я, снимая пальто и усаживаясь за свой рабочий стол. — Сейчас описаюсь от радости.

До указанного времени я спокойно работал, не очень-то отвлекаясь на мысли о предстоящем собрании.

Абернати потащил меня в конференц-зал без десяти двенадцать, ему, видимо, не терпелось увидеть нового начальника. Он ерзал в кресле, но слава богу молчал, пока я рассеянно листал разложенные на столе бумаги с презентацией отелей.

Почему-то Дэниел Уильямс представлялся мне невыразительным мужчиной под стать своему имени: лет за сорок, худощавый, светловолосый, с постным лицом пуританина.

Зал постепенно наполнялся, коллеги вполголоса переговаривались и замолчали, только когда Чарльз Аткинс заглянул в дверь и бросил: «Все в сборе, отлично!» Через пару минут он уже по-нормальному вошел в зал, а следом за ним появился и другой мужчина.

Я оказался очень — очень — неправ в своем представлении о Дэниеле Уильямсе. Он был высоким, широкоплечим и темноволосым. Темно-серый костюм-тройка как влитой сидел на атлетичной фигуре, а лицо… Постным оно точно не было, скорее — хищным, властным и породистым. Возможно, высокомерным из-за почти ощутимого кожей холода, исходящего из серых, пронзительных глаз.

В общем, впечатление он производил. Боссом он будет требовательным, жестким, не спускающим халатности, об этом просто кричало каждое его движение — уверенное, отточенное.

Меня он заворожил настолько, что я с некоторой досадой почему-то подумал, что он наверняка не по моей части.

А потом он заговорил. Голос у него был низкий, глубокий, спокойный и в противоречие с несколько холодной внешностью — теплый. Его небольшую речь о том, что он рад познакомиться и надеется на продуктивное сотрудничество, я слушал почти с удовольствием.

Украдкой осмотрев коллег, я заметил, что все выглядят несколько ошарашенными. Впечатление Дэниел произвел не только на меня.

Выходя из конференц-зала после окончания встречи, Абернати только досадливо, но не без доли восхищения выдохнул:

— Да он какой-то гребаный лорд.

И кличка Ледяной Лорд приклеилась к Дэниелу Уильямсу моментально, но произносилась тихим шепотом и всегда — с невольным уважением.

Я не угадал внешность Дэна, но с характером не ошибся. Как оказалось много позже, я вообще почти всегда хорошо его чувствовал, даже когда и не подозревал, насколько мои ощущения близки к истине. Я никогда не верил во всю эту романтическую чушь про вторые половинки, но другого разумного объяснения этому странному факту, кроме как родственные души, найти не могу до сих пор.

Офис раскололся на две половины. Женская часть пришла от Дэниела Уильямса в восторг. Они моментально узнали, что он не женат, и тут же возвели его в ранг «принца на белом коне», говорили о нем с томными вздохами и мечтательно затуманенными глазами, будто ждали, что с минуты на минуту он влюбится в самую серую из наших офисных мышек, сделает ей предложение прямо в общем холле и немедленно увезет в дождливый Лондон. То, что ему еще несколько месяцев придется плотно заниматься нашим «викторианским» контрактом, им в голову то ли не приходило, то ли казалось несущественным. Если в коридоре встречалась пара-тройка с загадочным видом шушукающихся девушек, можно было быть уверенным, что говорят они о Дэниеле.

Мужчины были настроены менее радужно.

Первым досталось геодезистам. Правда, если Тони Гарфилд регулярно плакался в курилке о требовательности новоявленного Лорда, то его напарник, Джим Форест, пожимал плечами и говорил, что не видит ничего странного в педантичности Уильямса, характер такой. Дотошный и внимательный к деталям.

Абернати мрачно шутил, чтобы я готовился: мы и «сантехники», как называли ту парочку, что занимались водопроводно-канализационными коммуникациями, должны были стать его следующими жертвами. 

Меня эта перспектива не сильно пугала — я считал себя крепким профессионалом и в качестве своей работы и расчетов был уверен. А вот Винсу было из-за чего дергаться, тот не всегда был внимателен, мог допустить глупые ошибки, признавать которые он не умел и не любил, так что Лорда он побаивался совсем не зря.

А потом произошло кое-что такое, что ненадолго отложило нашу неизбежную экзекуцию.

В тот день, спустя почти полторы недели после появления в нашем дружном коллективе Дэниела Уильямса, в курилку мы ввалились, со смехом обсуждая роман Бетти из бухгалтерии и Рона, одного из дизайнеров. Парочка была колоритной, а их отношения — достаточно неспокойными, и в курсе их перипетий весь офис оказывался моментально. Перебрасываясь фривольными фразочками об их очередной размолвке, связанной, судя по всему, именно с англичанином, магических чар которого не удалось избежать и бухгалтерше, я, Абернати, Смит и Форест вошли в комнату и тут же заткнулись. Там был он. Стоял у окна и курил. Это было неожиданно — за всё прошедшее время мы ни разу не видели Уильямса здесь; он, казалось, вообще из своего кабинета не высовывался, только работал как проклятый: приходил раньше всех, а уходил гораздо позже, охрана донесла.

Опешив от неожиданности, все, кроме меня, прикончили сигареты довольно быстро и в гробовой тишине. Я же вообще курил не так часто, иногда и не каждый день, поэтому делал это медленно — не привык по-другому. Коллеги поспешно ретировались, оставив нас вдвоем, но меня это не напрягало. Уильямс мне скорее нравился, было в нем что-то, притягивающее внимание. Может, тот самый английский дух?

И смотреть на него мне тоже нравилось, чем украдкой я и занимался, пока медленно тянул свою несчастную сигарету.

Неладное я понял не сразу: Дэниел стоял ко мне в полоборота, прямой и отстраненный. А потом он затушил докуренную сигарету и тут же достал новую. И я заметил странную вещь — у него дрожали руки. А лицо было спокойным — слишком спокойным.

Не знаю, что помешало мне уйти. Не знаю, что заставило меня смотреть на него всё пристальней и с каждой секундой всё яснее понимать, что что-то не так.

Что заставило меня спросить, всё ли у него в порядке, я тоже не знал.

Он повернулся ко мне и посмотрел на меня удивленно — видимо, даже не замечал, что в курилке он не один. А потом сказал растерянно:

— Отец. Сегодня утром умер мой отец. А я так далеко...

От этой его почти детской растерянности мне стало жутко не по себе, настолько она не вязалась с его уже ставшим привычным хладнокровием.

— Соболезную вашей утрате, мистер Уильямс, — только и смог сказать я.

А еще я очень хорошо его понимал. Мои родители погибли десять лет назад, когда я учился в колледже. Они были вместе со школы, поженились сразу после ее окончания, жили всегда душа в душу. И погибли так же, как жили, — вместе, по идиотской иронии исполнив клятву умереть в один день. Мама всегда было хохотушкой, неунывающей оптимисткой, немного помешанной на всем французском — ее воспитывала бабушка, которая была самой настоящей француженкой, и любовь к ней выразилась у мамы таким образом. Она даже меня назвала на французский манер — Бо. Рассказывала мне, что как только взяла меня на руки, сразу поняла, что я вырасту красавцем. Отец ее обожал, я любил весьма трепетной сыновьей любовью. У нас была прекрасная, счастливая и крепкая семья, а потом... Их не стало, а я был так далеко...

Да, то, что чувствовал сейчас Дэниел Уильямс, я понимал более чем хорошо.

— Так странно… — проронил он. — Он ведь ни на что не жаловался…

Дэниел замолчал, молчал и я: не знал, что ему сказать, какие подобрать слова. Его боль всколыхнула мою, застарелую и тупую.

— Вряд ли к этому можно быть готовым, — наконец решился я. — Несколько лет назад я потерял родителей и тоже был далеко. И…

Я вздохнул и заткнулся — вряд ли ему сейчас интересны мои излияния.

— Родителей? — переспросил он.

— Да. Обоих. Автокатастрофа.

Дэниел рассеянно кивнул.

— Я… я не могу понять, что теперь делать. — И он посмотрел на меня, словно ожидая подсказки.

— В первую очередь — позвонить и забронировать билет, — с готовностью подсказал я. — Потом идите к Аткинсу и всё ему объясните. И езжайте домой, вряд ли сейчас вы сможете работать.

Он не отводил от меня глаз, и растерянность уходила с его лица, оно становилось бесстрастным и чуть высокомерным в его обычной манере. Но я-то теперь знал, что там, под этой маской, есть совсем другой человек.

— Порядок? — всё же не сдержался спросить я.

Он снова кивнул.

— Спасибо вам, мистер... Флеминг?..

— Не за что, —  ответил я, несколько удивленный тем, что он помнит мое имя: в офисе было множество человек, а представляли нас ему всего раз.

Из курилки мы отправились в разные стороны — я в свой кабинет, а он, наверное, к Аткинсу.

Уильямса не было больше недели. Его отсутствие Аткинс объяснил личными обстоятельствами, не вдаваясь в подробности.

Абернати пробовал позубоскалить по этому поводу, но я не сдержался и резко его оборвал, сказав, что чьи бы то ни было похороны — не тема для веселья. Слухи всё равно расползлись по офису, и теперь Дэниел Уильямс приобрел в глазах наших дам еще и ореол мученика: то есть принц был не только прекрасный, но и печальный. Утешить его была готова любая, и я с почти с нетерпением ждал его возвращения, предвкушая штурм этой неприступной крепости. То, что крепость будет пытаться забыть свое горе не в нежных объятиях, а в работе, казалось мне очевидным.

И я не ошибся.

Штурм разбивался о закрытую дверь его кабинета, из которого вернувшийся Лорд почти не казал носа.

Замучив геодезистов до полусмерти, Уильямс принялся за нас.

Сперва — за меня. Но убедившись, что я могу аргументировано объяснить каждое проектировочное решение, необходимость каждого используемого материала и прибора — я бы даже каждую точку и запятую в своих расчетах объяснил, он, кажется, проникся ко мне уважением. У Абернати же он с лету нашел несколько ошибок, едва ли не парой фраз стер того в порошок, заставив нервно то бледнеть, то краснеть, и в конце концов посоветовал ему учиться у коллеги, а мне — следить за напарником.

— Ненавижу его! — простонал Абернати, когда мы вернулись к себе. — И тебя, Флеминг, ненавижу! Долбанные перфекционисты.

Я улыбался себе под нос. Можно было бы сказать Винсу, что на работе нужно работать, а не сидеть на Фейсбуке или еще не пойми где в интернете лазить, но я решил проявить благородство и не добивать несчастного.

А еще — мне определенно нравился Дэниел Уильямс. Я был в восторге от Дэниела Уильямса. Наконец-то я встретил человека, который был занудней меня.

 Про тот разговор в курилке ни он, ни я не вспоминали — к работе это не имело никакого отношения. А с ней сложилось как-то так, что по всем рабочим вопросам Уильямс обращался ко мне, начисто игнорируя Абернати. Тот не знал, злиться ему или вздыхать с облегчением. Помогать ему я вообще-то не собирался — пусть бы разбирался со своими косяками сам, но волей неволей приходилось: отчета-то босс требовал у меня.

 Отношения у нас с Уильямсом установились деловые, но довольно уважительные: ему, видимо, нравился мой профессионализм, мне — его спокойная манера вести диалог и выслушивать чужую точку зрения. В некоторой требовательности и жесткости я не видел ничего плохого: он начальник, и ему нужен результат, а если позволять подчиненным расслабляться, получится не результат, а хаос. В общем, он нас немного дисциплинировал.

 Мысль о том, что он мне нравится не только как начальник, и даже не только как человек, я старательно отгонял, едва она возникала в голове. Во-первых, незачем было смешивать работу и личное, во-вторых… он был Дэниелом Уильямсом, Ледяным Лордом нашего офиса и представить его в каком-то другом качестве казалось почти невозможным.

 Казалось так до определенной поры.

 Как-то на неделе я получил мейл от своего давнего приятеля Квентина, который жил в Майами и был успешным пластическим хирургом. Он писал, что будет пару дней в Нью-Йорке на какой-то их медицинской конференции, и приглашал на ужин.

Я согласился, а он взял и заказал столик в одном из самых дорогих, модных и пафосных мест в Сити. На мое благородное негодование ответил, что вполне может себе это позволить, правда, я возмутился еще больше — я тоже могу, раз в сто лет-то. Просто не люблю подобные места — там все смотрят на тебя, а в голове щелкает калькулятор: сколько ты стоишь, во что одет и прочее. Неуютно. 

После того, как я снова стал наслаждаться прелестями холостяцкой жизни, меня как-то не особо тянуло на люди, вот не было настроения и всё. Выбрался с приятелями в бар пару раз — на этом и закончился мой культурный досуг. 

 Ради такого случая я даже нарядился в оказавшиеся у меня свитер и брюки то ли Гуччи, то ли Армани — не помню, купить их меня уломал Рик, но на этом мое погружение в мир высокой моды закончилось — стоили эти тряпки столько, что я боялся их даже мерить, а надел всего лишь раз, на прошлое Рождество. Я уже говорил, что я зануда? Я еще и скряга.

 Гуччи — или Армани — стоили выгула. Квентин, увидев меня, сказал, что я отлично выгляжу, наконец-то на человека похож, а не на пугало, одетое в тряпье из Волмарта. Я ответил, что он как был легкомысленным придурком, помешанным на внешности, так и остался. Мы рассмеялись и обнялись. За ужином он пел мне песни о солнечной Флориде, золотых и белых пляжах Малибу и загорелых задницах, на что я резонно отвечал, что наверняка большинство этих задниц — заслуга его и его коллег. "Не без этого", — соглашался он, и мы снова хохотали.

 В общем, я провел отличный вечер в компании с давним знакомым — легко, ненапряжно; вспомнили старые времена — а мы с ним провстречались пару месяцев, я тогда заканчивал колледж, а он проходил интернатуру, но не сошлись — я был для него скучным, он для меня непостоянным, но приятельствовать это не мешало; поговорили о будущем — я рассказал про наш английский заказ, он про планируемую покупку дома.

 Отдав должное десерту — что-то такое воздушное, маленькое, стоящее едва ли не треть моего недельного заработка, мы потихоньку закруглялись и завершали наш приятный вечер. Напоследок я решил почтить своим присутствием сортир — за ту сумму, что я здесь оставил, грех было не воспользоваться.

 А на обратном пути из этого достойного всяческого почтения места я увидел у бара Дэниела Уильямса.

 Он был пьян.

 Нет, он был чертовски пьян, и это было заметно даже невооруженным глазом.

 Твою мать, с досадой подумал я. Наверное, это было совсем не мое дело — то, почему мой босс напился в хлам в этом пафосном местечке, но мой босс мне нравился, а его состояние...

 — Мистер Уильямс.

 Когда я подошел и окликнул его, он поднял на меня тяжелый расфокусированный взгляд и с удивлением оглядел.

 — Флеминг. Вот так встреча.

 Язык у него, как ни странно, почти не заплетался, но его покачивало с достаточно угрожающей амплитудой.

 — Ваш приятель? — неожиданно вмешался бармен.

 Я кивнул, решив, что пускаться в объяснения, кто мне Уильямс такой, будет лишним.

 — Забрали бы вы его. Он тут уже часа три сидит, скоро отключаться начнет. Как бы проблем не было.

 Я поблагодарил его и попросил вызвать машину. Что ж, придется мне сегодня побыть добрым самаритянином и доставить вдрызг пьяного Лорда домой.

 — Домой? — задумчиво похлопало глазами это едва вменяемое британское чудо, когда я весьма решительно заявил ему, что вечеринка окончена. Но сопротивляться слава богу не стало, послушно кивнуло.

 Так же послушно он ждал меня, пока я объяснял Квентину ситуацию — тот, скотина, заржал, что нет мне покоя от работы даже вечером в пятницу. Мы попрощались, произнесли положенные в этом случае банальности. 

 Я вернулся к Дэниелу, который уже почти лежал на барной стойке. Тронул его за плечо, пытаясь расшевелить. Он поднял голову и несколько секунд странно рассматривал. Продолжать это занятие ему помешал бармен, сообщивший, что машина подъехала.

У выхода около нас тут же материализовался гардеробщик, подавший мне и Дэниелу пальто. От бара и до машины он шел сам, хотя мне периодически приходилось придерживать его за руку, когда его слегка заносило.

Мы сели на заднее сиденье, он назвал водителю адрес и откинулся на спинку, прикрыв глаза.

 Я разглядывал его и с опаской думал, не укачает ли его, не заснет ли он, когда он вполне отчетливо сказал, что ненавидит Нью-Йорк. И вообще Америку. Потому что в прошлый раз был здесь с отцом, а теперь его нет, а дальше, без перехода, про какой-то Озерный край, где они рыбачили каждое лето.

Я слушал его, не перебивая, и с сочувствием думал, что сколько бы нам ни было лет, смерть родителей всегда выбивает из колеи, заставляя почувствовать себя маленькими детьми, потерявшими одну — или обе — из основ равновесия. Я, кажется, даже понимал, почему именно мне Дэниел всё это говорит — не только потому что пьян, но и из-за той тонкой ниточки понимания и сочувствия, что протянулась между нами тогда в курилке.

 В теплом салоне такси Дэниела всё же слегка разморило. Расплатившись с таксистом и попросив того подождать, я вышел из машины и помог выбраться своему подопечному. Тот на мне едва ли не повис, а отпускать его я побоялся — не дай бог упадет. От Дэниела приятно пахло каким-то дорогим парфюмом, виски и еще чем-то теплым и горьковатым. У входа мне всё же пришлось его отпустить, но он так долго хлопал по карманам сначала пальто, а потом пиджака, что мне захотелось стукнуть его по рукам и найти ключи самому. 

 Мы вошли в холл, и я растерянно огляделся, но лифта так и не увидел. Зато лестница была прямо в паре метров от нас.

 — Какой этаж? — обреченно спросил я. 

 — Восьмой, — тут же отозвался Дэниел.

 К концу первого пролета он опять повис на мне. К третьему этажу на ком-нибудь повиснуть хотелось мне. 

Я не был хиляком, а благодаря Рику почти приучился дважды в неделю ходить в качалку, но таскать на себе мужика весом двести с лишним фунтов — удовольствие сомнительное. Дэниел был ненамного выше меня, на полтора-два дюйма, в плечах ненамного шире, а вот весил, кажется, фунтов на сорок больше.

 Привалив его к стене, я сам прислонился к ней и попытался перевести дух.

 — Флеминг, — внезапно позвал он, — а правда, что ты… ну… с мужиками?

 Я чуть слюной не поперхнулся. Подобного вопроса от Дэниела Уильямса я ждал в последнюю очередь.

 — Моя личная жизнь не имеет к вам никакого отношения, — ровно сказал я, едва удержавшись, чтобы не добавить «сэр».

 — Значит, правда, — заключил он и повернулся ко мне, опираясь на стену уже не спиной, а плечом. — Ну и как это? 

 Похоже, алкоголь вытеснил из головы безукоризненно воспитанного Лорда последние остатки деликатности.

 — Спать с мужчинами? — уточнил я, внезапно развеселившись. Интерес Дэниела меня скорее забавлял, чем возмущал. — По разному. Чаще всего вполне неплохо. Иногда — так просто потрясающе. Наверное, как и с женщинами.

 — Что? — добавил я, заметив, как сузились его глаза и каким внезапно серьезным стало его лицо. — Хотите попробовать?

 Честно говоря, вряд ли стоило шутить на эту тему. Уильямс мог оказаться отпетым гомофобом, я же совершенно ничего о нем не знал.

 — А ты предлагаешь? — в его тоне явно сквозила ирония, а не брезгливость и не отвращение.

 Я фыркнул:

 — Вы не в моем вкусе.

 — Это почему?

 — Слишком начальник.

 Я попытался отодвинуться, потому что он начал как-то опасно склоняться ко мне. Дэниел не дал мне этого сделать, неожиданно сильно надавив ладонью на грудь.

 — А вот это уже называется домогательствами и использованием служебного положения, — ничуть не испугавшись его движения, ухмыльнулся я. Скорее наоборот, под ложечкой екнуло коротко и сладко.

 — Мы не на работе, — возразил он, но больше никаких попыток приблизиться предпринимать не стал. Просто внимательно рассматривал меня. Не знаю, что он там надеялся найти. Надпись «гей» на лбу?

 Я с любопытством ждал его дальнейших действий. Ощущение его близости и тяжести руки на груди было волнующим.

Неужели полезет целоваться? От одной мысли хотелось рассмеяться. От абсурдности того, что это именно он, Дэниел Уильямс, прижимал меня к стене, а я стоял и не знал, что же буду делать, если вдруг действительно полезет — врежу ему или отвечу.

Почему-то по своему внутреннему ощущению я не мог сказать, что его интересует собственный пол. Так иногда бывает — вроде бы никаких внешних признаков нет, ничего особенного ни в поведении, ни во внешности, но спинным мозгом чувствуешь — свой. Скорее у меня он проходил в категории «натурал, если не стопроцентный, то девяносто», и это придавало ситуации особую пикантность.

Впрочем, иногда — чаще всего — нетрезвые люди творят настолько странные вещи, что потом просто диву даешься, откуда что берется.

 Вдоволь на меня наглядевшись, он убрал руку и, нахмурившись, завертел головой.

 — А почему мы не едем на лифте? — спросил он требовательно, как будто моментально переключился в свое обычное состояние я-тут-босс.

 — А он здесь есть?

 — Там, — неопределенно махнул рукой Дэниел и двинулся по коридору. Сначала мы завернули за один угол, потом за второй, и только тогда обнаружили искомый лифт.

 — Я уже всю голову сломал, — пожаловался он мне, нажимая кнопку вызова, — пытаясь понять, как такое расположение лифта пришло в голову тому кретину, что проектировал это здание.

 Я предложил ему отправиться в архив и поднять чертежи. Потом пожал плечами и добавил, что вполне возможно проектировщик был просто творческой натурой и «так видел», тогда логику в расположении лифта искать бесполезно.

 — Творчество, — фыркнул босс, — это, конечно, хорошо, но и практичность никто не отменял.

 Я не мог с ним не согласиться.

 У двери его квартиры я всё же отобрал у него ключи — он никак не мог попасть в замок и дважды их уронил. В прихожей я вытряхнул Дэниела из пальто, заставил разуться, но упустил, пока вешал пальто на вешалку. Он прямой наводкой устремился на диван в гостиной, плюхнулся на него и, кажется, вставать больше не собирался.

А я решил, что мои подвиги по перемещению тела Дэниела Уильямса в пространстве на сегодня закончены. Поэтому только присел рядом на корточки, расстегнул и стащил с него пиджак, и уже собирался найти место, куда его пристроить, как он ухватил меня за руку.

 — У тебя французское имя, да, Флеминг?

 — Да, — улыбнулся я. — Спасибо маме.

 — Мне нравится.

 Он отпустил мою руку, вздохнул, прикрыл глаза и начал отключаться.

 Пиджак я повесил на одном из стоящих у разделяющей гостиную и кухню стойке стульев, решив, что лазить в шкаф к начальнику как-то неприлично, а бросать одежду как попало приучен не был. На кухне я раздобыл бутылку воды и стакан и поставил их на журнальный столик рядом с диваном — утром Дэниелу пригодится. Сходил в спальню, сдернул с широкой кровати покрывало, взял подушку и наконец-то устроил это почти спящее чудо с относительным удобством и в горизонтальном положении.

 Дэниел в полудреме что-то пробормотал, а я улыбался, чувствуя себя заботливой мамочкой и поправляя покрывало на его плече.

 Снова присел с ним рядом, глядя на разгладившееся во сне высокомерно-отстраненное лицо.

 Я не лукавил, когда сказал, что он не в моем вкусе. Мне нравились совсем другие мальчики: веселые, легкие на подъем и вообще — худощавые блондины, а не широкоплечие брюнеты с замашками аристократов в десятом поколении.

 И протянул руку и убрал упавшую ему на лоб прядь волос я, конечно же, не потому, что он мне нравился.

 На работу в понедельник я пришел с одним, но очень сильным желанием — чтобы у Дэниела случилась алкогольная амнезия. Так бывает: проснулся утром, что было — не помню, как попал домой — тоже. Ну а я бы со спокойной душой сделал вид, что ничего и не было. Ни разговора на лестничной площадке, ни его улыбки, когда он сказал, что ему нравится мое имя, ни той едва ощутимой теплой волны чего-то, похожего на нежность, когда я поправил его растрепавшиеся волосы.

 Вариант, что Дэниел всё помнит, был чреват последствиями. Вдруг он устыдится, что подчиненный видел его в непотребном виде? Что он тогда будет делать? У начальника есть множество возможностей сделать жизнь подчиненного невыносимой…

 Но о сделанном я не жалел. Я же не мог бросить его в таком состоянии? Не мог.

 Единственное, чего мне было бы жаль — что из-за этого моего благородного порыва могли испортиться неплохие рабочие отношения с человеком, который вызывал у меня уважение и симпатию. 

 С утра я его не видел — что неудивительно, наши кабинеты располагались в разных концах этажа. Во время ланча ковырялся в тарелке и рассеянно прислушивался к разговору коллег о пятничном матче.

Мы возвращались с перерыва и выходили из лифта, когда встретили идущих куда-то Уильямса и Аткинса. Дэниел, сбавив шаг, бросил мне:

 — Флеминг, зайдите ко мне минут через двадцать.

 Начальство отошло подальше, а Абернати ехидно заулыбался.

 — Ууу, наш Золотой мальчик впал в немилость? У тебя есть время, Флеминг, — он сделал притворно-скорбное лицо и пояснил: — Заказать себе гроб. Если бы меня Лорд вызывал таким тоном… Ты составил завещание?

 Я только морщился от его «похоронных» шуточек. Кажется, я оказался прав насчет испорченных отношений.

 Тем не менее, через двадцать минут я постучался в кабинет Дэниела — глупо избегать неизбежного.

 — Мистер Уильямс? — на всякий случай спросил я, открывая дверь и заглядывая внутрь.

 — Проходите, Флеминг. Присаживайтесь.

 Он стоял у окна спиной к двери, засунув руки в карманы, но повернулся, когда я уселся в кресло, с внутренним трепетом предвкушая грядущий выговор. Угрозы, шантаж, давление? Я уже открыл было рот, собираясь заверить его, что болтать и распускать слухи не собираюсь, но он опередил меня:

 — Я хочу извиниться, мистер Флеминг.

 От изумления все заготовленные слова выскочили у меня из головы. Извиниться?

 — Вы дважды проявили ко мне достойное всяческих похвал человеческое сочувствие, — продолжил Дэниел ровным тоном, — на что я ответил совершенно неподобающим, возмутительным и оскорбительным любопытством и бестактностью.

 Я едва сдержался, чтобы не поморщиться от этой лихо закрученной фразочки. Ох уж эти англичане! Они даже извиняются так, словно пишут объяснительную королеве.

 — И мое не совсем адекватное состоянии является не смягчающим фактором, а отягчающим, а поведение — непозволительным и недопустимым.

 Ага, расстроился я. То есть улыбнуться и сказать, проехали, с кем не бывает, не получится. Но попытаться стоило:

 — Я не считаю себя оскорбленным, мистер Уильямс.

 — Зато я считаю себя виноватым, — тут же отрезал он. — И еще считаю, что слов не достаточно, чтобы выразить всю глубину моего раскаяния. Я не хочу, чтобы вы думали, что я имею какие-то предубеждения… насчет вашей личной жизни.

 — Мистер Уильямс, — устало вздохнул я, — я же сказал, что не оскорблен. Ваши предубеждения меня не касаются. Если вы боитесь, что я буду жаловаться на дискриминацию, то уверяю, таких намерений у меня нет.

 Ага, так вот где собака зарыта… Кажется, я начинал понимать, к чему он затеял все эти реверансы с извинениями. Если бы мне пришло в голову подать жалобу о дискриминации меня как сексуального меньшинства, Дэниелу бы не поздоровилось. Такие вещи здорово портят репутацию.

Он же теперь со мной как курица с яйцом носиться будет, тоскливо подумал я. Стало почти обидно от того, что он считает меня настолько мелочным.

 — Я не боюсь жалоб, — вновь вверг меня в изумление Дэниел. — Если вы посчитаете нужным жаловаться, я целиком и полностью признаю свою вину. — Он прищурился, глядя на меня с пристальным вниманием. — Я говорю всё это не для того, чтобы соблюсти формальности.

 Окей, мысленно согласился я и тоже почувствовал себя неудобно — сам хорош, недооценил его.

 — Я могу называть вас Бо? — Дэниел подошел ближе, присел на край своего стола. Дождавшись моего согласного кивка, продолжил: — Видите ли, Бо, мой отец всегда учил меня, что мужчину делает мужчиной умение нести ответственность за свои слова, поступки — и семью, но это сейчас не к месту, — даже если это сложно и неприятно.

 Твою мать, растерянно подумал я. Да ты и правда Лорд, какой-то несгибаемый сукин сын.

 — Как я уже сказал, я считаю, что слов не достаточно. И прошу вас дать мне возможность доказать это поступком. Что именно это будет — выбирать вам. Опера? Ужин в Boulud Sud*?

 — Вы меня на свидание решили пригласить? — не сдержался отпустить шуточку я.

 — Дружеский вечер, — улыбнулся — улыбнулся! — он. — Для поддержания положительной рабочей атмосферы. И, — его улыбка стала какой-то саркастичной, — налаживания межнациональных отношений. К тому же — с вашей стороны опять будет крайне по-христиански согласиться и составить мне компанию. Я практически никого не знаю в Нью-Йорке и редко куда-то выбираюсь. И, вынужден признаться, немного устал заниматься только работой.

 Несмотря на некую отстраненность тона, сейчас Дэниел выглядел обычным человеком, а не неприступным Лордом. «Мне скучно и не с кем сходить погулять»? Это он имел в виду?

 — Итак?

 — Матч «Гигантов» в пятницу, — выпалил я, лишь бы что-нибудь сказать. Вспомнился он мне, видимо, потому, что Абернати и Смит стенали во время ланча, что билетов не достать. Идея вдруг показалась хорошей — раз билеты достать не получится, Дэниелу придется удовлетвориться этим разговором. Я скажу, что мне безумно жаль, постепенно ситуация забудется и рабочий процесс войдет в привычную колею.

 Не то чтобы я был против куда-то с ним сходить… Я-то был как раз очень за. Но разум подсказывал, что сближаться с ним не следует. По многим причинам.

 На этом мы попрощались и разошлись. Я — довольный тем, что ловко выкрутился, Дэниел — наверное — тем, что уговорил меня на «дружеский» вечер.

 В среду мы сдали окончательные проекты, которые наконец-то его удовлетворили. К обеду четверга от Уильямса не было никаких известий о пятнице, и я вздыхал почти с облегчением.

 Обрадовался я рано — ближе к концу рабочего дня мне пришел мейл по внутренней почте: «Метлайф, Вашингтон-стрит, 19.00».

 Я опять недооценил Дэниела Уильямса.

Показавшаяся мне удачной идея с матчем только принесла новые проблемы. Самой главной из которых было то, что я не любил американский футбол и совершенно в нем не разбирался. Ну вот как-то так получилось, что всенародно любимый вид спорта не вызывал во мне интереса. Был пару раз на школьных матчах, немного знал правила — и всё. Даже на гордое звание болельщика не тянул.

 По дороге к Медоуленду я настраивал себя последовать примеру Дэниела, быть мужчиной и честно ему в этом признаться.

 Но когда я вышел из автобуса и увидел его — кто бы сомневался, что этот педант явится раньше меня, — ничего, кроме как от души рассмеяться, у меня не получилось.

 Мы были одинаково одеты — черные кожаные куртки, похожие фасоном, обычные голубые джинсы одного оттенка. Словно сговорились...

 Он тоже заулыбался.

 — И как это называется, мистер Уильямс? — со смехом сказал я. — Знаете, говорят, у дураков мысли сходятся.

 — Просто совпадение, — фыркнул он. — И зовите меня Дэниел. Можно Дэн.

 Я кивнул, мол, договорились. И не стал озвучивать мысль, что совпадение уже не первое, и если они будут продолжаться, стоит задуматься.

 — Пойдем,— непререкаемым тоном позвал он.— Матч скоро начнется.

 Несмотря на вроде бы принятое решение всё ему объяснить, я никак не мог собраться с силами сделать это.

 Дэниел отвлек меня сначала разговором о самом стадионе Метлайф, считающимся самым дорогим спортивным строением в мире**. Мы как-то увлеклись, обсуждая его конструкцию, что опомнились только уже у самых зрительских рядов, когда нужно было найти свои места. Пока мы их искали, лавируя в потоках болельщиков, он признался, что не представлял себе, что футбол так популярен, а билеты достать так сложно. И, сделав заговорщическое лицо, признался, что не увлекается даже европейским футболом. И тогда я решился и тоже сказал правду. Что не так уж увлекаюсь «Гигантами», а про матч вспомнил, потому что о нем разговаривали коллеги.

 — Еще одно совпадение? — Дэниел иронично поднял бровь.— Ну что ж, мы в равном положении — не понимаем в игре толком ничего.

 Мы выдержали до конца второго периода. Потом на нас стала как-то косо посматривать парочка, видимо, настоящих фанатов, сидящих рядом выше, — огромные и внешне суровые мужики хмурились, когда мы без перерыва шушукались, пытаясь понять, что же происходит на поле. В общем, мы как-то синхронно решили, что на неприятности лучше не нарываться, и улизнули.

 Сделали еще пару кругов вокруг стадиона, вернувшись к гораздо более понятным нам строительным вопросам.

 А потом Дэниел признался, что последовал моему совету и пошел в архив — и нашел чертежи дома, где он живет. 

 — Ты был прав, — подтвердил он, усмехаясь.— Никакой логики в таком расположении лифта нет.

 Как оказалось, что мы прогуляли два с половиной часа, обсуждая нью-йоркскую архитектуру, вряд ли смог бы сказать хоть один из нас. Зато мы жутко замерзли — до такой степени, что зарулили в попавшийся на пути Старбакс и дружно поморщились, отпивая первый глоток кофе.

 — Гадость, — резюмировал Дэниел.

 — Зато можно погреть руки, — ответил я, в подтверждение своих слов обхватывая ладонями стакан.

 — Хоть какой-то плюс. Кстати, — Дэниел посмотрел на меня с загадочным видом, — я как раз собирался завтра посмотреть Сити-спайр-центр. Хочешь составить мне компанию?

    Комментарий к Глава 4

    * один из самых дорогих ресторанов Нью-Йорка.

** это действительно так.

 Вот так Дэниел Уильямс стал для меня просто Дэном.

 На следующий день мы действительно встретились на 6-ой авеню. И погуляли вокруг Сити-спайр. Внутрь нас никто бы не пустил — мы не были ни работниками одного из расположенных на первых двадцати трех этажах офисов, ни владельцами квартир, занимающих все остальные.

Просто прогуливались по улицам около, разговаривали о необычном куполе и его реконструкции из-за жалоб жильцов. Перекусили в ресторанчике рядом, обсуждая некоторые устаревшие нормы строительства.

Ничего особенного — приятельская встреча, общие интересы.

 А в следующую пятницу, получив смс «Нельсон-Тауэр?», я не стал отказываться и просто ответил «10 а.м.».

 И как-то незаметно такие наши вылазки по уикендам стали традиционными.

 Постепенно с архитектурно-строительных тем мы перешли на другие — музыку, кино, книги. В чем-то наши предпочтения оказывались общими, в чем-то нет, особенно это касалось литературы — он предпочитал английских классиков, я — американских прозаиков. Зато по части фильмов и исполнителей они сходились — мы оба любили Хичкока и Битлз, Баха и Звездные войны.

 Дэниел Уильямс открывался мне с неожиданной, человечной стороны. Если на работе он был четко держащим дистанцию начальником, словно помимо костюма на нем было невидимое силовое поле отстраненности, то в личном общении он был совсем другим. Умным — несомненно, его замечания и высказываемые им суждения о чем-либо были взвешенными и довольно объективными. У него было потрясающее чувство юмора — он умел тонко и нетривиально шутить над обычными вещами и — самое главное — над собой. Самокритичность и самоирония всегда казались мне очень привлекательными чертами характера, говорящими о том, что человек, ими обладающий, достаточно зрелая личность.

 Но было еще кое-что, периодически ставившее меня в тупик — странная манера Дэна мгновенно закрываться, как раковина, если наши разговоры касались определенных тем. Во-первых, как ни странно, — работы в «Хайлайн» и нашего заказа. Это я себе пытался объяснить тем, что он — и тут я был с ним целиком согласен — предпочитал разграничивать работу и личное. Я сам терпеть не мог сплетни и уж точно не собирался ни обсуждать коллег, ни какие-то другие околорабочие вопросы. Но, например, очень удивился, когда в ответ на мою вполне невинную попытку расспросить про декор внутренних помещений будущих отелей наткнулся на неприязненно-ледяной взгляд. Что такого особенного было в этом вопросе?

 Другой темой было его детство и подростковый возраст. Более-менее открыто он рассказывал о временах после окончания колледжа, а всё, что бывает до этого, словно и не было. Это казалось мне немного странным — обычно люди любят пору своего безмятежного детства. Дэн не любил. Значит, оно было не таким уж безмятежным, решил я и старался этой темы не касаться.

 Ну и еще мы не поднимали тему нашей — то есть его либо моей — личной жизни. Больше он ни малейшим намеком не давал понять, что его продолжает интересовать вопрос «а как это с мужиками». Впрочем, я про его девушек тоже не стал бы спрашивать, не моя тема. Хотя один раз про женщин он вскользь высказался, спровоцированный сценой бурной ругани одной парочки, не постеснявшейся выяснять отношения прямо среди улицы и весьма громко. Девушка приревновала парня к какой-то проходящей мимо красотке, на которую бедняга посмел кинуть взгляд. Дэн прокомментировал эту сцену как-то неодобрительно — мол, некрасивая несдержанность, слава богу, ему не приходилось бывать в подобных ситуациях, англичанки так себя не ведут.

 У него вообще было четкое понятие о приличиях, я даже порой мысленно звал его Мистер Приличие. Наверное, это было особенностью воспитания и менталитета, но чаще всего с ним было довольно легко и интересно. На какие-то пошлые высказывания или анекдоты он реагировал вполне адекватно — смехом, то есть не был и ханжой.

 Он завораживал меня. Притягивал. Своим обаянием, силой личности, принципиальностью и даже этой своей странной противоречивостью. Наверное, мне стоило держаться от него подальше, но я был уверен, что смогу удержаться в рамках дружеского общения, не позволяя себе ничего большего даже мысленно. Я никогда не имел склонности к беспочвенным иллюзиям, да и самообманом никогда не увлекался, поэтому осознал, что именно самообманом я и занимался, убеждая себя в платоничности своего интереса к Дэну, слишком поздно.

 Мы практически не общались на работе, ограничиваясь вежливыми приветствиями и какими-то не менее вежливыми общими фразами, и я был даже рад тому, что кабинеты наши располагаются далеко друг от друга. В принципе, дружеские отношения между работниками, в отличие от романтических, не особо осуждались, хотя и не поощрялись, но это тоже было каким-то нашим молчаливым согласием — не демонстрировать, что мы как-то контактируем вне работы.

 Работа, кстати, плавно переходила из стадии теории и проектов к практике. Уже были найдены участки под строительство, субподрядчики, техника, юристы еще раз проверяли документы — разрешения, лицензии, местные законы о налогах. В общем, работа кипела. 

 

Рождество подступило как-то незаметно.

Я отказался от приглашений в гости, решив, что мне хочется провести праздник тихо, посмотреть старые фильмы, сидя на диване и попивая вино. Даже попытался сообразить что-то вроде праздничного ужина, откопав в интернете рецепт цыпленка с овощами — индейка была бы мне одному не под силу.

 Вечер был тих, цыпленок отправился в духовку, и я почти закончил простенький итальянский салат, когда раздался стук в дверь. Я не ждал гостей и удивился, но снял фартук и пошел открывать.

 За дверью стоял Дэн. Растаявшие снежинки сверкали крохотными звездами на его темных волосах и пальто.

 — Рейс отменили из-за снегопада, — объяснил он. — Следующий только завтра вечером. И я вспомнил, что ты живешь недалеко, и подумал... 

 — Что Рождество в одиночестве — это хреново? — улыбнулся я, жестом приглашая его войти.

 Дэн говорил, что на праздники собирается домой, в Англию, да вот, оказывается, не получилось.

 — Я даже не был уверен, что ты дома, — сказал он, снимая шарф. — Это не очень неудачно с моей стороны — вот так свалиться, как снег на голову?

 Я рассмеялся шутке и заверил, что никого не жду, так что он ничего не испортил.

 — Даже хорошо, что это пришло тебе в голову, — добавил я. — Против хорошей компании я никогда не возражаю. Правда, на особые изыски не рассчитывай — цыпленок и салат — всё, что могу предложить.

 — Тогда это будет моим вкладом, — ответил он и достал из чемодана бутылку вина. — Это калифорнийское.

 — Вклад засчитан, — согласился я.

 На Дэне был темно-серый свитер крупной вязки и черные брюки, а я был одет по домашнему — в футболку и штаны, и мгновенно почувствовал себя замарашкой рядом с как минимум графом.

 Когда я переоделся и вернулся в гостиную, оказалось, что Дэн, ничуть не стесняясь, уже похозяйничал на кухне — салат был заправлен, а вино открыто.

 — Почему ты один в такой вечер? — спросил он, доставая бокалы, — вот и как у него получилось так быстро их найти?

 — Нет настроения на шумные компании, — ответил я. — Особенно в последнее время. Это нормально для меня — я вообще не слишком общителен.

 — Странно, — задумчиво склонил голову Дэн. — О тебе такого не скажешь.

 — Это с тобой мне легко, — пожал плечами я. — Много общих тем, да и вообще мы чем-то похожи.

 Он улыбнулся и протянул мне бокал.

 — За праздник?

 — За тебя. Будешь сегодня вместо Санты.

 — Из меня получился неважный Санта — вошел в дверь...

 — У меня нет камина.

 — Подарки под елкой не оставлю...

 — Елки у меня тоже нет.

 — Тогда какой из меня Санта?

 Он стоял и улыбался — и даже не подозревал, что его присутствие — самый лучший подарок, который я мог пожелать.

 — Я уже большой мальчик, — усмехнулся я. — Привык к тому, что не все желания исполняются.

 — И какое желание было самым неисполнимым?

 — О!

 Я закатил глаза и принялся рассказывать, что в детстве собирал модели военных кораблей и никак не мог найти один очень редкий крейсер. Загадывал его на каждое Рождество, просил у родителей, но так и не получил. А потом вырос, и увлечения поменялись.

 — Я бы посмотрел на твою коллекцию, — сказал Дэн.

 — Точно хочешь?

 Моя коллекция кораблей и несколько семейных альбомов — это всё, что я забрал из родительского дома. Его пришлось продать — мне нужно было оплачивать учебу, а за сам дом еще не был выплачен кредит, такое я бы не потянул даже несмотря на то, что подрабатывал. Было неимоверно горько осознавать, что в доме, где ты вырос, будут жить чужие люди. С тех пор я никогда не чувствовал себя по-настоящему дома — даже в этой принадлежащей мне квартире.

 Дэн согласился, у него аж глаза загорелись, и, разбирая вытащенную из кладовки коробку, мы едва не забыли о цыпленке. Тот, слава богу, не подгорел, а зарумянился очень даже аппетитно. Поужинали мы быстро и снова вернулись к моделям, я рассказывал о каждой из них, Дэн с интересом слушал, а со стороны мы, наверное, выглядели сущими мальчишками, с восторгом перебирающими игрушки.

 Не могу сказать, что это было плохое Рождество. В моей жизни случались действительно скучные, а с ним скучно не было никогда.

 — Спасибо за отличный вечер, — сказал Дэн, когда уже одетый стоял у двери.

 — Не самый обычный из моих вечеров, — кивнул я, а Дэн заинтересованно спросил:

 — А какой обычный?

 — Скучный, — рассмеялся я. — Пицца, пиво, попкорн.

 — Устроим как-нибудь. Хочу научиться скучать по-американски.

 — Запросто, — согласился я, открывая входную дверь. И тут что-то дернуло пошутить: — Скажи спасибо, что у меня над дверью не висит омела. Иначе, как в любом рождественском фильме, пришлось бы целоваться под ней. Шучу, шучу, — тут же пошел на попятный я. Выпитое калифорнийское и общая атмосфера праздника расслабили меня. — Тебе спасибо за компанию.

 Дэн покачал головой и, подхватив чемодан, шагнул за порог. Но вдруг обернулся, оперся рукой о косяк и насмешливо сказал:

 — А знаешь, жаль... Что омелы нет.

 Подмигнул и ушел, а я еще пару минут стоял ошарашенный и не мог закрыть дверь.

 После нового года я не видел его пару недель — этап строительства всё же начался, и теперь, как ответственный за этот проект, Дэн мотался из Огайо в Вайоминг, а из Айдахо в Каролину.

Я сочувственно качал головой, представляя, как достается работягам-строителям — его придирчивость в работе была мне хорошо известна. 

Вернулся в офис он во второй половине января, в самом начале недели, а увидеть его мне удалось буквально пару раз — он не вылезал от Аткинса и дизайнеров.

От полученной смс-ки «Кто-то обещал мне скучный американский вечер?» я заулыбался так, что это заметил Абернати.

 — Что сияешь, Флеминг? Свидание намечается?

 — Собираюсь есть пиццу с Дэниелом Уильямсом, — совершенно честно признался я.

 Напарник только хмыкнул:

 — Не хочешь — не говори.

 Кажется, он на меня обиделся за скрытность.

 Про рождественские намеки я старался не вспоминать. Идиотская шутка, ну вот как они вообще приходят мне в голову. Дэн, конечно же, не имел в виду, что он мог бы — хотел бы — меня поцеловать. Ведь не имел же?

— Пиво в холодильнике, — отчитался он мне, впуская в свою квартиру, — пиццу доставят с минуты на минуту, попкорн... — и вопросительно посмотрел на меня, — в микроволновку?

 — Пока рано, — не согласился я. — Нужно сначала найти какой-нибудь ужасно скучный фильм.

 Я, усевшись на диване, перещелкивал каналы, а Дэн навис надо мной, опираясь о спинку.

 — Не комедия и не про животных — это может быть интересно. Исключаем вестерны и боевики — драки и перестрелки захватывают. Иии, у нас остаются драмы.

 На экране заламывала руки хорошенькая белокурая девушка образца годов этак 50-ых.

 — Умереть со скуки в компании блондинки… — начал было Дэн, но ему помешал звонок в дверь.

 А вот и пицца.

 Он поставил коробку на столик перед диваном, уселся рядом со мной и уже намеревался ухватить кусок, когда я легонько шлепнул его по руке.

 — Для чистоты эксперимента пицца должна быть холодной.

 — Ну уж нет! — возмутился Дэн. — Холодным будет пиво. Кстати, можешь за ним сходить.

 — Вообще-то я тут гость, — притворно заворчал я, но за пивом пошел. Впрочем, идти не пришлось далеко — холодильник от дивана стоял футах в пятнадцати.

 Занятый в прошлое свое посещение транспортировкой не совсем сознательной начальственной персоны, я не особо обратил внимание на окружающую обстановку. Мне казалось Дэну было бы комфортно в интерьере типа хайтек — хром, стекло, кожа, но его квартира была другой — добротная мебель, натуральные обивки, пастельные тона обоев — скорее классика.

А он консервативнее, чем кажется, подумалось мне.

 Плюхнув упаковку с пивом рядом с коробкой пиццы, я заявил:

 — Вечер смертельной скуки объявляется открытым.

 Но скучать, конечно, нам не пришлось. Первым не выдержал я сам, отпустив шуточку про экранную блондинку, выяснявшую отношения с набриолиненным брюнетом. Дэн подхватил, и ближайшие минут пятнадцать мы на все лады передразнивали экранную парочку и хохотали друг над другом.

 В перерыве на рекламу Дэн попробовал покуситься на пульт и переключить канал, но я был неумолим — нет ничего скучнее рекламы. Я даже умудрился посоветовать ему запомнить марку особых дышащих подгузников — пригодится на будущее. Он в ответ фыркнул и сказал, что в ближайшем будущем ему понадобится успокоительное, а не подгузники. И нажаловался, что в Цинциннати прорабом назначили какого-то юнца, едва закончившего колледж, но являвшегося чьим-то протеже, и даже серьезный разговор с Аткинсом никак не повлиял на это назначение.

 — Ты недооцениваешь молодые кадры, — съехидничал я, крайне удивленный тем, что табу на разговоры о работе снято.

 — Конкретно этот кадр — бестолочь, неизвестно чем слушавшая лекции и непонятно как получившая диплом, — мрачно ответил Дэн. — Ох и намучаюсь я с ним.

 И почему мне стало жаль несчастного неизвестного юношу?

 За разговорами — ужасно скучными — о работе мы прикончили пиццу и пиво, и пришлось придумывать новые способы скучания.

 Дэн с заговорщическим видом встал с дивана, порылся на полке за книгами и поманил меня к себе.

 — Дэниел Уильямс! — ошарашенно выдавил я, когда разглядел, что у него в руке. — И не стыдно вам, взрослому и законопослушному иностранцу, держать у себя дома легкие наркотические вещества? Откуда у тебя марихуана?

 Я посмотрел на него с нескрываемым подозрением, мол, ну надо же, а с виду приличный архитектор.

 — Я вернулся домой во вторник, вымотанный до невозможности, а моему соседу сверху приспичило закатить вечеринку. Нет, я не устраивал скандал, вежливо попросил вести себя потише. И сам не понял, как меня затащили в квартиру и попытались напоить чем-то крайне подозрительным. Едва смог отвязаться. А вот от косяка не получилось — и знаешь, когда удалось вырваться из этого бедлама, уснул моментально, как младенец, и шум ничуть не мешал. А это мне сунули напоследок, я даже выкинуть хотел, а потом вспомнил про обещанный вечер скуки...

 — И решил повеселиться, — закончил за него я, едва не сгибаясь от хохота, пытаясь представить обалдевшего Дэна среди кучи пьяных незнакомых людей.

 Смущенным он не выглядел и улыбался мне в ответ насмешливо.

 — Похоже, ты считаешь меня слишком правильным? — многозначительно спросил он. — А ну пошли.

 Дэн схватил меня за руку и подтащил к окну. Открыл его и спокойно перелез через подоконник. Я даже ахнуть не успел, а он махал мне рукой с той стороны стекла.

 — Лезь сюда, не бойся.

 Ворча себе под нос, что он псих, но хорошо маскируется, я полез вслед за ним. Оказалось, что по ту сторону стены была пожарная лестница, которую практически не было видно из квартиры. Сейчас мы стояли на крохотной площадке, разделявшей два ее пролета.

 Дэн невозмутимо раскуривал косяк, а я моментально озяб — всё-таки середина января, на улице минус. Сделав пару затяжек, он протянул сигарету мне.

 — Я иногда сюда вылезаю, просто покурить.

 — Это такой экстрим по-английски? — спросил я, выпустив дым. — Курить на пожарной лестнице на высоте восьмого этажа?

 Дэн пожал плечами.

 — Ну, адреналина в крови точно прибавляется, достаточно посмотреть вниз.

 Именно это машинально я и сделал. То ли трава уже подействовала, то ли выпитое пиво, но меня слегка повело, и я тут же вцепился в обжигающе ледяные поручни, выронив при этом косяк.

 — Ну вот, — Дэн задумчиво проследил за рассыпавшимся далеко внизу мелкими искрами огоньком, — веселье окончено.

 — От твоего веселья суицидом за милю отдает. Полезли обратно, — скомандовал я. — А то до воспаления легких недалеко.

 — Зануда!

 — Сумасшедший!

 Благополучно вернувшись в теплое нутро квартиры, я обернулся к Дэну, собираясь спросить, как давно ему надоело жить и зачем в это втягивать других людей. И хорошо, что я стоял рядом, потому что, перекинув через подоконник одну ногу и большую часть тела, он вдруг смешно замахал руками, пытаясь удержать равновесие. Ботинком зацепился, пронеслось в голове, а в следующую секунду я подхватил его, не давая упасть. Злосчастная нога благополучно присоединилась к остальным частям тела, мы секунду посмотрели друг на друга и захохотали. До слез.

 — Ну, мое мнение о твоей правильности точно сильно поколебалось… — начал я и тут же замолчал.

 Потому что вдруг как-то резко осознал, что Дэн стоит слишком близко, его руки лежат на моих плечах, а я так вообще практически его обнимаю. И я в ту же секунду отпустил бы его, если бы не смотрел прямо на него и не видел, как меняется выражение его лица: как опускаются уголки губ, какими серьезными становятся глаза за темными стрелами ресниц, как он глубоко вздыхает, не отрывая от меня взгляда.

У меня самого сердце екнуло — не от испуга, а от странного почти подросткового волнения, когда ты в первый раз вдруг оказываешься настолько близко с человеком, который тебе нравится, и на мгновение теряешься, не зная, что сделать — проявить инициативу или не торопиться, чтобы ничего не испортить.

Меня качнуло к нему едва заметно, словно кто-то мягко подтолкнул в спину, и я почти успел подумать, что это зря, как меня отвлекли от любых мыслей.

Губы у него были мягкие и чуточку горькие от легкого привкуса травы и пива. А так осторожно и бережно меня не целовали, наверное, уже тысячу лет — если вообще когда-нибудь так целовали — спокойно, неторопливо, уверенно; какой-то совершенно особенный вид поцелуя — не влажные и жадные поцелуи страсти, не небрежные чмоканья, когда отношения уже устоявшиеся. Я замер от удивления — ну, было с чего, а потом... Ответил ему, и кажется, потерялся во времени и пространстве. Потому что очнулся только тогда, когда мы, тяжело дыша, отстранились друг от друга, и вдруг оказалось, что его ладонь лежит на моем затылке, а мои руки под его рубашкой, а под ними горячая гладкая кожа, и бешено стучит в висках, и совершенно не хочется отпускать и отстраняться еще хоть на полдюйма.

 А потом почему-то подумалось, что и не надо отстраняться, и я не стал.

 В районе кровати со мной случился приступ просветления разума, и я смог выдавить, что если он хочет остановиться, сейчас самое время, на что Дэн посоветовал мне заткнуться и тут же притянул обратно. Ну, то есть я ждал от него каких-то колебаний и неуверенности, но он, похоже, точно знал, чего именно хочет. Главным сомневающимся вдруг оказался я сам. Долго предаваться сомнениям не получилось — да и вообще сложно о чем-то внятно размышлять, когда тебя целуют не то что со знанием дела, но еще и с огромным энтузиазмом и совершенно явным желанием.

 Его рубашка и мой свитер остались валяться небрежными кучками еще в гостиной, и теперь руки беспрепятственно путешествовали по плечам, спине, узнавая и открывая чужое тело.

 — Шея… осторожней, — выдохнул он, когда мои губы коснулись бешено бьющейся жилки на ее левой стороне.

 — Это еще почему? — пробормотал я, не прекращая своего увлекательного занятия.

 — Следы… Капилляры близко к поверхности. Долго проходит.

 Я поднял голову и посмотрел на него с усмешкой.

 — Не хочешь, чтобы я оставлял на тебе следы, Мистер Приличие?

 Дэн обхватил ладонями моё лицо, запуская пальцы в волосы, приблизил к себе и сказал прямо в мои губы, мешая наши дыхания:

 — Не на шее.

 Я прищурил глаза, пожал плечами — мол, как хочешь, и оттолкнул его, заставив упасть на кровать. Хмыкнув, он приподнялся на локте и вопросительно посмотрел на меня снизу вверх. А я просунул ногу между его колен, заставив развести их в стороны, оперся о кровать и тоже разглядывал его, откровенно наслаждаясь зрелищем: его растрепанными волосами, горящими глазами, тяжело вздымающейся грудью.

Всё еще хотелось спросить, какого черта здесь происходит. Запрет думать о Дэне в этом плане, прочно установленный мной же самим, мне же сейчас и мешал. Странное ощущение — точно знаешь, что делать что-то нельзя, но хочется просто нестерпимо. Поистине, запретный плод сладок.

 — Ну и чего ты ждешь? — нетерпеливо спросил он и привстал выше. — Особого приглашения?

 — Возможно.

 Он смотрел на меня внимательно, будто пытался разгадать, о чем я сейчас думаю и почему медлю.

 — Иди сюда, — негромко и очень уверенно произнес он, глядя прямо мне в глаза.

 И я пошел.

 В полутьме его профиль казался чеканным, подходящим для увековечивания на какой-нибудь монете. Коснуться и повторить его очертания хотелось до зуда в кончиках пальцев, но я так и не решился. Просто смотрел на него — на этого непостижимого человека, полного сюрпризов. И что-то мне подсказывало, что удивлять меня он будет еще не раз.

 Есть такое определение — «точка невозврата». Вообще-то, оно пришло из авиации и означает момент, когда у самолета остается меньше полбака топлива — то есть в пункт отправки он вернуться уже не сможет.

То, что произошло, стало как раз такой точкой. Дальше притворяться, что наше общение основано только на дружеской симпатии, не получилось бы при всем желании. Нет, эта симпатия, безусловно, была. Но было и нечто большее. То самое физическое притяжение, от которого я всеми силами так старательно открещивался. В конце концов, я же не идиот, чтобы обрекать себя на заведомо безответные чувства. Которые тоже были, и отрицать их наличие тоже стало глупым. Влюбленность? Я не знал. Это не было похоже на то ярко вспыхивающее очарование, что прогорает так же быстро, как и зажигается. Он коснулся чего-то внутри меня, пока только коснулся, но, кажется, крючок увязал быстро и настолько глубоко, что уже сейчас пришлось бы рвать его с мясом и кровью. И самым страшным было то, что мне не хотелось прекращать.

 Это был не просто секс, когда ты точно знаешь, что после вы легко разойдетесь, а через пару месяцев ты даже лицо случайного любовника вспомнить не сможешь. И дело было даже не в том, что нас связывала работа.

Дело бы в том, что он мне открылся, и снова самым удивительным образом. Вообще-то как-то так исторически сложилось, что в постели я привык… кхм, проявлять инициативу. А тут ждал эту инициативу от него — и ничего не имел против, но… Прелюдия странно затягивалась, я начинал недоумевать, а он…

 — Тебе опять требуется особое приглашение? — хрипло прошептал Дэн, когда я, не выдержав неопределенности, вопросительно посмотрел на него.

 — Точно? — недоверчиво нахмурился я.

 Вместо ответа он поймал мою руку и двинул в самом недвусмысленном направлении.

 И вот теперь, глядя на него, я никак не мог понять, что же делать с этим знанием. Знанием того, что за внешней маской бесстрастной воспитанности скрывается совсем другой человек, которого хочется узнавать и узнавать, докопаться до самой сердцевины, заставить его открыться полностью. И от этого тоже становилось страшно.

 Я коснулся его плеча, и он тут же повернул ко мне голову. В темноте было трудно разглядеть выражение его лица и пришлось придвинуться ближе.

От его легкой — самыми кончиками губ — улыбки внутри стало неожиданно тепло. И еще теплее — когда он положил руку мне на спину, привлекая к себе так, что я практически на него улегся.

 А потом я всё испортил.

 — Ну что, тянет на вполне неплохо? — вспомнился мне наш давнишний разговор на лестнице.

 Дэн ответил такой же насмешкой.

 — Даже на потрясающе тянет.

 Я хмыкнул и потерся носом о его щеку.

 — А зачем тогда спрашивал?

 Зря я это сказал. Он тут же напрягся, замер, улыбку и расслабленность с лица будто ластиком стерли, и оно застыло, становясь чужим и отстраненным.

Твою мать, с досадой подумал я. Это не человек, а минное поле какое-то — никогда не знаешь, какую реакцию вызовет вполне невинная шутка. Ладно, моя шутка не была шуткой и не была невинной. Это был совершенно очевидный вопрос, какого хрена он строит из себя порядочного натурала, не являясь им на самом деле. Или являясь, но не совсем.

 Отвечать мне явно не собирались. Дэн молча отодвинулся, встал с кровати и ушел в ванную.

 Я с тяжким вздохом откинулся на подушку и пару минут лежал, слушая шум воды. Здорово получается — то есть я достаточно хорош, чтобы проводить со мной досуг — и не только культурный, как выяснилось, но до объяснений или ответов на вопросы снисходить его английское величество не собирается.

Ну что же, настаивать не буду.

 Я успел одеться, уничтожить следы нашего «преступления» и ждал его у входной двери, скрестив руки на груди. Он вышел из комнаты в свободных штанах и футболке, на которой расплывались темные пятна от капавшей с небрежно вытертых волос воды. Смотрел Дэн на меня хмуро. 

 — Мне показалось невежливым уходить, не попрощавшись.

 Он молчал.

 — Ну же. «Спасибо за прекрасно проведенное время» вполне подойдет. Денег не возьму, уж извини.

 — Бо…

 Дэн подошел ближе и выглядел уже не так непрошибаемо, скорее не очень уверенно.

 — Всё не так…

 Но я был слишком зол, чтобы его слушать.

 — Дверь закрой, — бросил я, выходя из квартиры.