Когда цветут липы

Дима заехал за ним вскоре после полудня. Конечно, можно было по-быстрому перепихнуться, зарядиться позитивной энергией, но Дима, по-видимому, предчувствуя такой поворот событий, подниматься не стал, остался ждать в машине. А машина точно соответствовала его образу: простота и элегантность, минимум понтов при наивысшей эффективности — Mercedes-Benz GLA. Маленький, маневренный, экономичный, причём намного дешевле, чем его собственная навороченная тачка. В салоне пахло хвоей и лимоном, Димой пахло. Андрей не удержался, прижался лицом к стройной шее, вдохнул, со стоном выдохнул:

— Доброе утро, солнце.

— Доброе, радость моя.

Но лицо Димы особой радости не отражало. Оно было серьёзным и сосредоточенным, лицом воина, готового к бою. Андрей прочувствовал момент и тишины не нарушил. Когда захочет — заговорит. Торопить его не стоит. И верно, как только выбрались они из лабиринта городских улиц, как только осталась позади кольцевая и замелькали в окне заснеженные поля с пятнами пригородных посёлков, Дима начал свой рассказ:

— Андрей, ты как-то упомянул моих родителей, как будто был знаком с ними. Мне остаётся только тебе позавидовать. Я их не знал. Отца я не помню вовсе. Все, что я помню о матери, — это её похороны. Это неправильно. Когда она умерла, мне было шесть лет. Я должен бы помнить её живой, а помню только жирную чёрную землю, сладкую вонь увядающих цветов и чьи-то тяжелые руки на плечах. Пожалуйста, радость, не дари мне букетов. Никогда. Я не выношу запаха срезанных цветов. Для меня это запах смерти.

Замелькала в воздухе мелкая снежная пыль, включились дворники. В салоне было тепло и очень-очень тихо. Наконец, Дима заговорил снова:

— Потом было много разных людей. В памяти остались только какие-то осколки: лето на даче, крапива выше моего роста, синее тёплое озеро, рыжий пёс, ужасно добрый и славный. Снег, холод и железнодорожные пути, вдоль которых меня куда-то вели. Городские окраины, пустырь и дохлый щенок, которого я случайно нашёл и похоронил. Тонкий матрас на полу, а за стенкой кто-то орет, надрывно и пьяно, и мне очень страшно. А потом я оказался в том месте.

Андрей вскинулся. Дима произнес «в Том Месте» как имя собственное. Это не было просто место, он понял. Это было место, в котором жизнь его любимого переломилась. Мимо пронеслась машина, заляпала лобовое окно вязкой жижей. Дворники заработали быстрее. Рассказ продолжался.

— Оказывается, можно взять на воспитание детей и получить за это пособие от государства. Люди в Том Месте именно этим и зарабатывали на жизнь. Детей было много, кто-то уходил, вместо них появлялись новые. В Том Месте я стал двенадцатым. Самым младшим.

Андрею захотелось достать термос, глотнуть кофе, заговорить о работе, о политике, о чем угодно. Но жуткий рассказ держал его в плену, и он знал: самое худшее ещё впереди.

— Хозяева Того Места не были какими-то злодеями. Они просто не обращали на нас внимания. Они смотрели на нас, как, вероятно, смотрят на капусту в огороде или на цыплят в курятнике. Была еда, очень простая и не всегда в достаточном количестве. Были двухъярусные нары с серым застиранным бельём. Одежда и обувь. Вот, пожалуй, и все. Но видишь ли…

Вдруг мелькнула абсурдная мысль: «А может быть, это все розыгрыш? Вот сидит рядом с ним прекрасный принц, длинные пальцы уверенно сжимают руль, на нем дорогая стильная одежда, на запястье — часы всему миру известной марки. Он не может быть таким вот гаврошем, генералом песчаных карьеров». Но любимые глаза глядели с жёстким прищуром, и тонкие губы сжались в одну бледную линию, острую, как правда. Значит, все-таки правда.

— Видишь ли, когда дети предоставлены самим себе, они повинуются животным инстинктам. Ведь они не знают, что хорошо и что плохо, знают только, как выживать. Они выстраивают иерархию волчьей стаи, со своим вожаком-альфой, с его боевиками, самками и шестерками. Альфа обязан постоянно доказывать свою власть, потому что всегда найдутся те, кто захотят эту власть оспорить. Наш альфа был садистом, к сожалению, с хорошо развитой фантазией. Он все время выдумывал какие-то церемонии, ритуалы наказания, подчинения, посвящения, испытания. Я онемел, и оглох, и совершенно абстрагировался от реальности. Я не чувствовал ни боли, ни страха, я перестал воспринимать себя как отдельную самостоятельную личность. Остались лишь инстинкты: голод, холод, жажда, бежать, прятаться, подчиняться. Вероятно, только так я и мог выжить в Том Месте. Но потом появилась Лера. Вот она как раз и была девочкой из хорошей семьи. Её родители погибли в автокатастрофе. Изгнание из рая — прогулка в парке в сравнении с тем, что произошло с ней. И отчего-то бездумно, бездарно, жалко я принялся её защищать. Но знаешь, она такая была… Беленькая, худенькая, маленькая. Совершенно беспомощная, не понимающая, что с ней происходит и в чем она провинилась. О, она прекрасно играла на пианино и занималась балетом, но разве это нужно было в Том Месте? Такая ДЕВОЧКА, в лучшем и самом банальном смысле этого слова. Разумеется, я сделал только хуже для нас обоих. Но ты, вероятно, знаешь это чувство, когда совершаешь полное безумство с твёрдой уверенностью, что не можешь поступить иначе?

Андрей никогда не испытывал ничего подобного. Он промолчал. Но ответа, похоже, не требовалось.

— Это всё просто не могло хорошо закончиться. Ситуация вышла из-под контроля, и я даже не знаю, что нас ожидало. Гибель, безумие, убийство, тюремный срок? Но однажды в Том Месте появилась женщина. Социальный работник, ты будешь смеяться. Социальные работники приходили туда раз в месяц. К их приходу нас заставляли помыться и переодеться в чистое. Сажали в зале, давали карандаши, тетради, книги. Включали по телевизору мультики. Они приходили, смотрели на нас и уходили. А эта не ушла. Она подошла к каждому из нас и с каждым поговорила. Я не сказал ей ничего, я к тому времени почти разучился говорить с людьми. А вот Лера… Честно говоря, я до сих пор не знаю, что она ей сказала. И не спрошу её об этом никогда. Только сразу после этого разговора, прямо от той тетради с карандашами меня забрали. И больше я никогда не видел Того Места.

Проехали указатель райцентра, известного своим металлургическим комбинатом, крупнейшим в стране. Свернули с автострады на шоссе, удивительно широкое и с отличным покрытием.

— Нас с Лерой поместили в детский дом. Нормальный, человеческий детский дом: с хором и театром, с утренниками, с фруктами и десертом, с уроками. Настоящими учителями и уроками. Помню, я сначала был в какой-то прострации: произошедшие перемены просто не укладывались в мозгу. Потом со мной случился нервный срыв. Я ревел часами. Ревел оттого, что не мог понять: почему другие дети жили вот так, в тепле и заботе, спали в чистых постелях, ели сколько влезет, ни перед кем не пресмыкались, ни от кого не терпели мучений, а мы жили в Том Месте? Ведь это несправедливо. Со мной работал психолог, тоже женщина. Елена Сергеевна Старосельская, доктор наук, член-корреспондент и прочая, и прочая. К сожалению, ныне покойная. Она и тогда уже была очень пожилым человеком. Согласилась со мной работать только по просьбе Надежды Анатольевны. Выдающийся учёный и потрясающий человек. Она научила меня самому главному: никто ничего тебе не должен. Если хочешь чего-нибудь — иди и возьми. Потому что никто тебе этого не даст. Ты должен взять это сам. И если при этом ты никому не сделал больно, ты никогда и ни перед кем не должен извиняться. За то, что ты умнее других, богаче, успешнее, красивее или удачливее, даже за то, что ты другой, — не извиняйся! И ты знаешь, самое интересное, что Лере такая помощь не понадобилась. Она забыла То Место, будто его и не было никогда, окунулась в новую среду, как рыба в воду, и меня потихоньку вытянула за собой. Я был Маленький Принц, а она — Роза, потом ещё что-то такое было, я уже не помню. Даже не знаю, кто мне больше помог, академик Старосельская или Лера.

Районный центр остался позади, они свернули на петляющую между высокими деревьями дорогу. Снегопад прекратился, сквозь истончившиеся облака перламутрово просвечивало невидимое солнце. Андрей знал: этой ночью он будет любить Диму, как никогда ещё никого не любил. Он отдаст ему не только тело — всего себя, до последней, тщедушной, занюханной мечтёнки…

— Наверное, Надежда Анатольевна за нами наблюдала. Может быть, сочла себя виноватой, возможно, не лично себя, а общество в целом. Как бы то ни было, у нас появилась возможность учиться за границей. Анонимный фонд «Плот» оплатил наше образование. Когда ты говорил о частной английской школе, ты угадал. Я действительно учился в Катроп Хиллс, в Девоншире. Это не самая престижная школа, но старая и уважаемая. И вот тогда, вспомнив науку доктора Старосельской, я вцепился в свой шанс зубами. Высшие оценки по всем дисциплинам, всевозможные титулы, я вытянул из той школы все, что мог. И когда я подал документы в университеты, меня приняли всюду, куда я послал заявление. Оксфорд, Кембридж, Йель, Стэнфорд… Я выбрал Беркли, потому что они предложили мне бесплатное обучение и стипендию. К тому времени я уже задолжал прилично и был полон желанием расплатиться. С первой зарплаты и до последней треть моего дохода принадлежит фонду «Плот». Теперь я знаю, кто его основал.

Ещё один поворот, мощный спорткомплекс справа, берег реки слева. Далеко впереди показалось какое-то строение, прямо дом-музей быта девятнадцатого века, крыльцо с колоннами, два крыла, беседка, мертвый фонтан. Екатерининский дворец в масштабе пять к одному. Андрей спросил:

— А что Лера? Тоже что-то крутое закончила?

Дима улыбнулся с гордостью.

— Ты не поверишь, Сорбонну. Она антрополог, очень уважаемый специалист. Знаешь проект «Наследие»? Ну, те, что ставят целью определить происхождение нашей нации?

— Знаю, конечно! — отозвался Андрей, довольный тем, что разговор перешёл в разряд лёгких. Хотя бы обыкновенных. — Но я думал, там генетики…

— Да нет, антропологи тоже. И генетики, и дендрологи, и археологи, даже лингвисты… Лера там ведущий антрополог. У неё печатных работ побольше, чем у нас с тобой вместе взятых.

— Классно, — охотно согласился Андрей. — К тому же такая красивая женщина и любит тебя как родного, это уж точно.

Они приблизились к особняку, словно сошедшему со страниц «Войны и мира». У ажурных ворот Дима высунулся из окна, набрал код. Ворота распахнулись. На блестящей асфальтовой дорожке не было ни одной снежинки. Ровная аллея, идеально подстриженные деревья. На крыльце особняка меж стройных колонн застыла невысокая полноватая женщина, на плечах — пуховый платок.

Дима остановил машину прямо перед крыльцом, легко взбежал по ступеням, обнял встречающую их женщину. Андрей подошёл чуть позже, немного волнуясь, не совсем понимая, какую роль он должен играть в этой сцене. Разрешил сомнения Дима. Обнял его за плечи и, чуть задыхаясь от волнения, объявил:

— Надежда Анатольевна, знакомьтесь, это Андрей Дымов. Мой парень.

— Здравствуйте, — только и сумел вымолвить Андрей.

А в ответ получил яркую и теплую улыбку, крепкое пожатие мягкой ладони, серебряный взгляд умных и добрых глаз, которые многое повидали, но не разучились ни удивляться, ни радоваться.

— Андрей, я так рада. Наконец-то. Заходите, что мы на улице стоим.

В просторном вестибюле горничная взяла их верхнюю одежду. Андрей немного удивился, что на ней брючный костюм, а не платье с белым передником. Он ожидал чего-то в этом роде, какого-нибудь дворецкого Бэрримора, на худой конец — фамильное привидение. Вслед за хозяйкой прошли в небольшую очень светлую столовую, где огромные, во всю стену окна выходили на берег широкой реки. Солнце к тому времени почти прожгло облака, и заснеженная лужайка, окольцованная ледяной лентой, купалась в розовом сиянии. Андрей восхищённо ахнул.

— Красиво, не правда ли? — с улыбкой отозвалась хозяйка. — Мы живём здесь почти тридцать лет, а я все никак не могу насмотреться. К тому же река каждый раз другая. Достаточно малейшего изменения цвета — и перед вами совсем другой пейзаж. Но давайте же, ребята, садитесь за стол. Поздний обед или ранний ужин, не все ли равно?

Еда поразила простотой и откровенно национальным стилем. Черный хлеб, тончайшие стружки сала разных сортов, селедка с кружками лука, в маленьких судочках — чёрная и красная икра. «Такое просто грешно без водки», — подумал Андрей. Но спиртного за столом не было. Пришлось себя одернуть. Дима сейчас с ним, сидит рядом, задумчиво терзает селедку вилкой и ножом. А значит, уходить в штопор причины нет.

Следом за закусками подали грибной суп.

— Угощайтесь, не бойтесь, я сама эти грибы собирала. Все белые и подосиновики. А то знаю я вас, американцев, если грибы не куплены в магазине — значит они ядовиты.

— Надежда Анатольевна, какие же мы американцы? — удивился Дима. Андрей невольно залюбовался партнёром: с этой детской улыбкой на приветливом, открытом лице Калиновский казался очень юным и таким настоящим, каким он не видел его ещё никогда. Наверное, эта женщина, которую он зовёт по имени-отчеству, действительно ему вместо матери. Ведь только рядом с матерью у взрослого мужчины может быть такое лицо.

— Конечно, Дима! Я с тобой иногда говорю и не знаю, в какой я стране…

— Неправда, я в любой стране говорю с вами по-русски. Правда, иногда какой-нибудь специальный термин легче сказать по-английски просто оттого, что именно на этом языке я услышал его впервые, а русского аналога могу и не знать…

Андрей вскоре перестал прислушиваться к разговору. Суп был чудо как хорош. Детали недавнего разговора выплывали из шока и казались невероятными. Дима был сиротой. В раннем детстве терпел издевательства, истощенным ребенком с нарушенной психикой оказался в детском доме. Вот эта приятная, но ничем не примечательная полноватая женщина средних лет его спасла. Заметила его ум, силу характера, целеустремленность. Оплатила его образование, а заодно и школу его названной сестре, чтобы и дальше они могли идти по жизни на равных, плечом к плечу. А он ответил ей любовью, преданностью и честностью. Ей он рассказал о своих сексуальных предпочтениях. И она не показывает никакого удивления, ведёт себя совершенно естественно. Так может быть, Андрей не первый «парень», которого Дима привёл к ней в дом?

— Андрей, вы Димин начальник, не так ли? — спросила Надежда Анатольевна.

— Да, — ответил Андрей. И сказал приятное любой маме: — Он очень хороший специалист. Но самое главное, у него идеальная рабочая этика. И ещё — нестандартное мышление. Дима способен создавать вещи, которым аналога нет.

— Это так замечательно! — обрадованно воскликнула хозяйка, даже руками всплеснула, так по-женски. — Значит, вы оба — создатели! Вы не поверите, но я всегда знала, что Диме нужен именно такой спутник: творческая натура, способная на интеллектуально стимулирующее общение, причём на равных. Сильный, уверенный в себе, успешный человек.

— Спасибо, Надежда Анатольевна, вы мне льстите, — пробормотал Андрей, немного смущенный такой откровенностью. — Из нас двоих я отстаю по всем параметрам. Я не такой умный и образованный, не такой красивый и молодой… Мне до Димы не дотянуться.

— Позвольте! — прервал их диалог Дима. — Вы битый час говорите обо мне в третьем лице, а я все ещё здесь!

Со смехом он потянулся, накрыл его руку своей и переплел пальцы. Андрей инстинктивно дёрнулся, лишь потом напомнил себе: здесь можно. Но, кажется, его реакция не осталась незамеченной. На лице Надежды Анатольевны на мгновение промелькнула болезненная гримаса. Впрочем, через секунду женщина уже говорила:

— Вы, наверное, думаете, что это перепела. А это, между прочим, куропатки! Просто они замаринованы по рецепту, который я нашла в интернете…

— Я даже не представляю, куда это в меня влезет! — Андрей с ужасом уставился на большое блюдо, на котором маленькая птица была распята на россыпи поджаристой картошки, а ещё там была зелень, томаты черри, оливки и что-то похожее на маринованные грибы…

— А вы попробуйте немножко, Андрей! А остальное я вам с Димой упакую с собой, ведь к вечеру вы проголодаетесь.

За окнами застенчивый закат прятался в низкие облака. Ледяная чешуя реки отливала малиновым и лиловым, а снег налился бледностью. Куропатка таяла во рту. Андрей хотел съесть только грудку размером с грецкий орех, но опомнился лишь тогда, когда на тарелке остались одни косточки.

— Нам пора, Надежда Анатольевна, — вздохнул Дима. Очевидно, уезжать ему не хотелось.

Женщина тоже услышала грусть в его голосе и тотчас же предложила:

— Оставайтесь, ребята! Серьезно, Павел в отъезде, я одна. Можете в сауну сходить, в бассейн. Дима, покажешь своему парню, как хорошо ты плаваешь. Или фильм посмотрите в домашнем кинотеатре, там такой звук, просто до кости пробирает. Что вам по темноте в город ехать?

Она приглашала очень радушно, от чистого сердца. Дима покосился на Андрея, тот чуть заметно повёл головой: «нет». И речи быть не может. В этом зимнем дворце он не сможет трахаться с Димой. А желание ядом бежало по крови, и наливало мышцы глухой тяжестью, и оседало в костях. И при этом оно не было желанием именно физическим. Скорее, сводила с ума необходимость отдаться Диме, почувствовать его жар, и жажду, и власть над собой. Отказаться от любой, самой маленькой капли контроля, раствориться в чужой страсти, отрешиться, отпустить поводья. Нет, им нужно домой. Скорее домой!

— Извините, Надежда Анатольевна, нам нужно ехать. Спасибо за приём, страшно рад вас видеть. Лера передаёт привет.

— Как она? Мы даже не поговорили про неё! — расстроилась хозяйка.

— Пускай она сама приезжает и про все рассказывает. Но у неё все отлично, ей есть чем похвастаться.

— Да знаю я, мы с ней каждый день говорим! — махнула рукой. — Я твоё мнение услышать хотела.

Поднялся из-за стола и Андрей. Сказал, стараясь звучать достойно:

— Большая честь познакомиться с вами, Надежда Анатольевна! Дима рассказал мне, что вы сделали для него. Позвольте считать себя вашим должником.

Она вдруг обняла его за шею, прижалась губами к уху и одним дыханием прошептала:

— Я не смогла ничего сделать! А вот вы можете!

Но тотчас же отстранилась, ласково погладила по плечу, сказала с милой любезностью:

— Да нет, это для меня честь. Парень Димы — это для меня очень, очень важный человек. Родной человек, понимаете?

Она вышла провожать их на крыльцо, в сгущающиеся сумерки. Крепко обняла Диму, по-матерински тепло погладила его плечи, спину, макушку, что-то ему пошептала. А Андрею вдруг сказала:

— Я знаю, мы живём далеко от города, навещать нас не с руки. Но если вдруг вам понадобится место, чтобы отлежаться, или вдруг захочется сбежать от всего, пожить в уединении, взять тайм-аут, при этом не отказываясь от комфорта, милости прошу. В этом доме можно жить месяцами и не пересекаться.

Холодный салон медленно нагревался. Из багажника потянуло приятным запахом картошки, грибочков, куропаток. Им с собой завернули два больших пакета еды. Они молчали. Слишком много всего было сказано, слишком много мыслей, впечатлений, вопросов.

Первым не выдержал Дима.

— Ты ни о чем не хочешь меня спросить?

— Ты сказал «соцработник», — ответил Андрей. — Ты не сказал, что она — жена магната.

— Да, — после небольшой паузы отозвался Дима. — Я полагаю, она сначала воспринимала благотворительность как обязанность, как что-то, чего ожидают от дамы её статуса. Но очень скоро поняла: она может и обязана помочь. Обязана именно потому, что имеет такую возможность. Её муж, Павел Корсун, ты знаешь его, конечно, души в ней не чает. На её счёт поступает доля его доходов. Я не знаю, насколько существенны эти суммы, но полагаю, что… Впрочем, какая разница? Она такой человек, Андрюш… Ей хорошо, когда всем вокруг неё хорошо. Этот детский дом, где мы с Лерой жили, существует на её деньги. Фонд «Плот» тоже её. А своих детей у них нет. Они с Павлом начали встречаться ещё в школе, всю жизнь вместе, а детей нет. Может быть, поэтому она стала работать с чужими детьми.

— Ты называешь её по имени-отчеству, — отчего-то заметил Андрей.

И услышал в ответ:

— Я так хотел бы называть её мамой. Лера называет, а я не могу. Хочу и не могу.

В ту ночь все случилось именно так, как хотелось Андрею. Он цеплялся за изголовье кровати, до боли прогибаясь в пояснице, а его сбывшаяся мечта, его златоглазый бог держал за бёдра так сильно и надёжно, что можно было запросто положиться на эти руки, и не сдерживать стонов, и не думать о том, что будет завтра. Можно было яростно подмахивать, чтобы принять его глубже, почувствовать полнее, слиться с ним в одно целое. А потом ещё долго прятать в подушку залитое слезами и соплями лицо, содрогаясь от острого, пронизывающего до кости потрясения.

— Что это такое? — изумился Андрей, уронив на стол немыслимую бумажку.

— Ты видел. Это заявление по собственному желанию, — спокойно и немного снисходительно, как маленькому, объяснил Дима.

— Почему? — только и смог спросить. Хоть и знал ответ.

Дима так и сказал:

— Ты знаешь почему. Пока ты мой начальник, мы вынуждены скрывать наши отношения. Это очень трудно для меня: смотреть на тебя и не сметь прикоснуться. Не выдать себя ни словом, ни жестом. Подпиши, пожалуйста. Даже если не подпишешь, я все равно уйду.

— Дверь закрой! — распорядился Андрей. — И садись.

Дима сел рядом, тотчас же крепко сжал его ладонь обеими руками. Андрей покосился на дверь, но беспокоиться не стоило, их рук из-за стола видно не было.

— Ну, что ты придумал? — тихо спросил Андрей, отвечая на ласковое пожатие. — Мы же взрослые люди, не школьники какие-нибудь озабоченные. Можем как-нибудь разделить, где работа, а где личная жизнь.

— Я все понимаю, Андрюша, и с кем бы то ни было другим я смог бы держать себя в руках. Но не с тобой. С тобой это что-то рефлекторное, понимаешь? — он отвечал так же тихо, как будто извиняясь. — Я боюсь, что подведу тебя.

— Только меня? — съехидничал Андрей. — А за себя не боишься?

— Мы в неравном положении, — ответил Дима снисходительной улыбкой. — Ты начальник, я подчиненный. Про меня скажут, что я тебе сосу за премию, за прибавку к зарплате или за крутую командировку. Про тебя — что ты злоупотребил служебным положением. У тебя могут быть неприятности. Мне всего лишь придётся пережить пару глупых шуток. Как я и сказал, мы в разном положении.

— Дима, — выдохнул Андрей и не знал, что ещё сказать. Он вдруг понял, что его Дима уйдёт. Он больше не увидит его вот здесь, в этом кабинете, в логове редких мудакций, на кухне, в гараже. Дни будут тянуться бесконечно, а ночи… Они не смогут видеться каждую ночь. У Димы своя жизнь, друзья, о которых он ничего не знает, девушки, да, конечно, девушки. Он видел его с девушками много раз. Вопрос вырвался сам собой:

— Дим, ты — би? В смысле, бисексуал?

— Да, — ответил тот, удивлённо вскинув брови. Очень легко ответил, будто его спросили: «А за какую команду вы болеете?» — «За Ливерпуль». — «Надо же, а я за Челси».

А Дима добавил уже очень серьёзно:

— Пока мы вместе, Андрюш, никого другого не будет. Ни парней, ни девушек.

Приятно, немного щекотно погладил ладонь большим пальцем. Встал и с лёгкой улыбкой сказал:

— Заявление все же подпиши. Я все равно уйду, Андрей. Иначе я тебя подведу, у тебя будут неприятности, и ты мне этого не простишь. Найти другую работу не так уж сложно. Но другого тебя мне не найти никогда.

И вышел прочь, оставив дверь привычно открытой.

Над злосчастным заявлением промучился полдня. Отпускать Диму страшно не хотелось, все казалось, что это первый шаг к разрыву, прочь друг от друга. Но осторожность подсказывала: так лучше. Лучше и для работы, и для отношений. И сам не заметил, как бумажку подписал.

С новостью о потере пошёл к генеральному. Диме придётся искать замену, а это процесс долгий. Раньше сядешь — раньше выйдешь.

Николай громких слов не стеснялся.

— Бляяяя… — с отвращением бросил на стол подписанную Андреем бумажку. — Ну, что у тебя в отделе вечно за херня? Только нашли хорошего парня — на тебе! Что будем делать? Как уговаривать?

— Бесполезно уговаривать, — ответил Андрей. — Парень хороший, но он твёрдо решил уйти.

— Да ладно? — махнул крупной ладонью шеф. — На каждого можно найти приманку. Слушай, а что если его просто тупо деньгами завалить? Предложить тридцать процентов добавку? А ещё стэй-бонус, на год? Да ты не бойся, бюджета я тебе подкину!

— Не в этом дело, Николай, — покачал головой Андрей. — Тут личное. У него конфликт.

— С кем?

— Со мной, естественно. Непримиримый. Характерами не сошлись.

— Вот же пидор ты, Дымов! — воскликнул Николай.

— Подождите, почему именно я? — возмутился Андрей, теоретически задетый. — Может быть, это он — пидор, а не я?

— Да нет, — энергично потряс пальцем генеральный. — Тебя-то я как раз знаю. Трудный ты человек, Дымов. Конфликтный. Токсичный, блядь, как питон какой-нибудь!

Андрей задумался о токсичности питонов. Потом спросил:

— Так может, мне уйти? А вы тут целуйтесь со своим Калиновским. На моё место поставьте его, деньгами завалите.

— Ладно, ты меня не пугай, — храбрился Николай, явно сдаваясь. — Все, блядь, такие гордые, прямо Версаль. Подумал, кого на его место поставить?

— Временно Ерёменко. Но в перспективе она не потянет. Придётся искать нового человека.

— Это пиздец, как не вовремя, — горестно покачал головой Николай. — Тайминг просто пиздецкий. СНВ на носу, потом эпилепсия, потом фьюжнс… Убил ты меня просто, Андрей.

В конце рабочего дня, когда Андрей уже пробегал через холл, чтобы не опоздать на кроссфит, Николай его догнал. Сообщил с торжествующей улыбкой:

— Уговорил я твоего красавца! Останется до выпуска СНВ! Ты серьёзно должен мне, Дымов!

А ночью, уже после всего, касаясь губами груди Андрея, Дима шептал:

— Не смог, не смог… Знаю, что должен. А как представил: целый день без тебя, просто так тоскливо стало, невыносимо. Но я уйду, так нужно, правда. Только чуть позже. Не могу же я сейчас бросить команду! Вот закончу проект, а потом уйду. И тогда мы уже будем вместе по-настоящему. Тогда нам не нужно будет скрываться.

Андрей ничего не отвечал, лишь крепче обнимал широкие плечи, вдыхал любимый запах. Пусть ещё один день. Ещё пара месяцев, если повезёт. Пусть…

Договорились пойти в выходные на каток. Дима совершенно по-детски обрадовался предложению, сразу же заявил, что кататься на коньках не умеет, но очень хочет научиться. На следующий вечер позвонил страшно довольный, похвастался, что купил где-то канадские хоккейные коньки «Байер». Назавтра принёс обновку на работу, сначала показал Андрею, обманом втянул его в поцелуй, с довольной ухмылкой удрал, пока Андрей не успел на него нашипеть. Потом демонстрировал коньки на адермовском диване. Разговор слышался издалека:

— Новенькие, босс, — объяснял Слава Сиротин, генетик из Диминой группы, а также живой пример того, что ученая степень — отнюдь не гарантия интеллекта. — А знаешь, что это означает?

— Что я не донашиваю чужую обувь?..

Какой же у него чудный голос, чувственный, низкий, глубокий и мягкий. Стоит услышать, и будто ток проходит по коже.

— Это значит, надо разнашивать. Иначе они тебя покалечат.

— А мне нравится, — подала голос Ерёменко. Вот же сучка, да она же кокетничает! — Такие серьёзные и в то же время красивые. И на вид вроде небольшие, хотя размер приличный.

Приличный! Что она может понимать в размерах. Андрей видал и побольше, но у Димы не «приличный». У него — идеальный.

Мудакции были в полном сборе. Молоденький интерн Серёжа при виде грозного начальства попытался сбежать, но остальные ничем не выдали паники, и мальчик вернулся.

— Всем привет! Что обсуждаем?

— Да вот, босс коньки новые купил, а я и говорю — разбить надо. Иначе покалечится, — пояснил Сиротин.

Андрей взял уже знакомый ботинок, покрутил в руках.

— Вам нравится, Андрей Александрович?

Разве можно так выговаривать «нравится»? Только идиот не догадается, что вопрос не о коньках. Так спрашивают: «Малыш, тебе больше нравится на спине или на животе?»

— Хорошие коньки. Разбивать придётся, для начала минут пятнадцать в день, не больше. И ещё надо заточить, а так — нормально.

Вернул ботинок Диме, тот будто случайно коснулся пальцами руки. Преодолел легкий шок от смеси испуга и желания. Заговорил о деле:

— Кто у вас занимается планом тестирования? Я должен подписать его не позже следующего понедельника, иначе МакКормик не успеет отослать отчёт в Нью-Йорк…

А сам уже думал о походе на каток с теми же чувствами: со страхом и возбуждением. Если Дима не умеет кататься, он будет держать его за руки, под локоть, за талию. На глазах у всех на катке: у женщин с детьми, у подростков с хоккейными клюшками, у случайных прохожих. И что же в этом такого? Ведь он просто помогает другу, не так ли? Не так, не так… И каждому на том катке будет это ясно. А Дима радуется этому походу, как ребёнок, коньки купил, всем хвастается. Откуда он взялся такой, с какой планеты упал этот Маленький Принц?

Закралась трусливая мысль — отказаться от похода. И высшие силы сжалились над ним.

 В пятницу после работы они ужинали в Cafe de Paris. Теперь это было их место, Андрей это знал. И столик в самом углу, в тени, подальше от любопытных глаз, тоже принадлежал им. В другом конце зала квартет играл блюз, сплетал причудливые узоры печали и ленивого желания, от красного вина приятно немел язык. Дима молчал, поглядывал не испытывающе и не выжидающе, а скорее, с опаской. Андрей, наконец, решился:

— Солнышко, не получится у меня на каток. Ты извини, я знаю, что сам тебя завёл, но тут такое дело. Мама позвонила, сказала: "Отец болеет". Я вообще не помню, чтобы он когда-нибудь болел, даже простудой. Я сколько себя помню всегда с ним на рыбалку, за грибами, в поход, на байдарках. По Неману на плотах сплавлялись, а плоты были на гондонах, ты не поверишь. То есть два слоя ДСП, а между ними — большие полиэтиленовые пакеты, наполненные надутыми гондонами… У меня и фотки есть, могу показать. А ещё за клюквой ходили на одно болото, там от автобусной станции десять километров надо пешком идти. Туда ещё ладно, а вот обратно, когда целый день раком простоял, да одно ведро клюквы в рюкзаке, а другое — в руках, а дорога песчаная, ноги увязают…

Слово за слово вспомнился и легкий зимний поход в Карпаты, и намного более трудный — на Южный Урал, где от одной деревни до другой — полсотни километров по заснеженному лесу, а в деревне каждый дом обнесён забором в два человеческих роста, и после заката никто тебе не откроет… Вспомнилась поездка на Азовское море, где в каналах ловились маленькие, но вкусные и жирные бычки, только успевай удочку забрасывать… Или как на трёх машинах поехали в Нарву и поставили палатки на прибрежном песке, а местный егерь гонял их каждый день, а по вечерам пил с ними у костра мутный местный самогон и тосковал о золотых днях застоя…

Наконец, остановился, поймав напряжённый взгляд Димы. Его глаза блестели в полутьме, крепко сжатые в замок руки подрагивали на белой скатерти.

— Боже, как же я тебе завидую! — выдохнул Дима.

И Андрею стало совестно. В самом деле, что это он расхвастался!

— Солнце, я просто к тому, что отец у меня — кремень, а тут взял и расхворался. Сердце у него, оказывается. Вчера скорую вызывали, хотели в больницу, но вроде обошлось.

— Андрюша, конечно, я понимаю! — тихо, но жарко воскликнул Дима. — Мне ли не знать, как важна семья. Поезжай, ведь ты им нужен. У тебя замечательные родители, я в этом уверен. Господи, подумаешь, каток. Сходим ещё, зима длинная. И скажи мне, если я могу чем-нибудь помочь. В крайнем случае могу обратиться к Надежде Анатольевне, у неё есть связи в самых разных сферах. Я прошу её нечасто, так что она мне не откажет. А я никогда и ни в чем не откажу тебе.

Вроде бы все правильно сказал и от души, но что-то все же изменилось. Андрей спросил:

— Поехали ко мне? — почувствовал молчаливый отказ, предложил компромисс. — А хочешь, к тебе? Мы так давно не были вместе…

— Три дня, Андрюш, — с натянутой улыбкой обронил Дима. — Мы были вместе во вторник. Ведь во вторник ты не ходишь в зал… Знаешь, давай подождём до понедельника. Или до следующего вторника.

— До понедельника! — воскликнул Андрей. — Могу приехать к тебе сразу после тренировки. Или прогуляю этот блядостный кроссфит, он у меня уже на последнем нерве. В бизнес-центре UMA Gym открылся, хочу проверить, как у них там. Удобно, близко, даже ехать никуда не нужно. Хоть перед работой можно забежать, хоть после.

— Хорошо, я буду ждать.

Странно он это сказал, с какой-то печальной покорностью. Розовый лосось в тарелке остался почти не тронутым, бокал белого вина — забытым. А между светлыми бровями пролегла глубокая складка, Андрей не видел её раньше. И вдруг очень сильно захотелось домой. Чтобы не чувствовать себя сволочью, чтобы не мучиться тем, как он недостоин такого парня, какой он трус и полное ничтожество. И ничего никому в жизни не может дать, кроме горечи в складке тонких губ, кроме преждевременной морщины на юном лице…

А дома было темно, холодно и очень пусто. Дышала за окнами зимняя ночь, глухая тоска заползала под кожу. Сон не шёл, знакомая постель казалась слишком жёсткой, подушка — слишком плоской. В странном полусонном оцепенении набрал знакомый номер. Дима ответил после первого звонка, будто тоже не спал, будто сидел у окна с телефоном в руках.

— Дим, солнце, — пробормотал в прямоугольник неяркого света. — Я так скучаю. Не хочу ждать до понедельника. Не могу.

В ответ быстрое, жаркое, одним выдохом:

— Приезжай! Или хочешь, я к тебе?

— Нет, не надо! — застыдился Андрей. Его любимый не собачонка, чтобы по первому свисту мчаться через ночной город. — Я сейчас приеду. Правда, можно?

— Нужно! Андрюш, нужно! Жду!

Собрался быстро. Сразу решил, что прямо от Димы поедет к родителям. Дорога через спящий зимний город показалась приключением, и даже жалко было, что так быстро пришлось свернуть с широкой пустой магистрали в уютный дворик и остановиться у подъезда темного стеклянного дома. Впрочем, в квадрате знакомого окна темнел тонкий силуэт. Его ждали.

Целоваться начали прямо в коридоре и уже не смогли добраться до спальни. Андрей скинул на пол куртку и ботинки, одним рывком стянул джинсы вместе с бельём. Упёрся ладонями в полосатые обои справа от вешалки. Любимый понял его без слов, он всегда понимал его именно так, на другом уровне. Он взял его бесцеремонно, жёстко, немного болезненно. Именно так, как надо. Именно так, как и положено трахать ночного гостя в коридоре полутёмной квартиры, когда нет сил ждать до понедельника, и притворяться тоже не нужно, и вообще ничего не нужно, кроме сильных рук на бёдрах, жадных губ и каменно-твёрдого члена, наполняющего до краев.

Утро подкралось на мягких лапах, подразнило перламутровым светом между неплотно задвинутыми шторами, тихими шагами и уютным позвякиваньем где-то поблизости, божественным запахом свежесваренного кофе. Андрей со стоном повернулся на живот, потянулся до хруста в сонных конечностях. И сразу — негромкий голос:

— Доброе утро, спящая красавица.

Темный силуэт в дверном проёме, блик света в светлых волосах, в руках — белое полотенце.

— Диииим… — простонал Андрей. — Иди сюда!..

Тихий смех:

— О, нет! Если ты меня поймаешь, не выберемся из постели до полудня. А тебе ещё за город ехать.

Андрей не возражал бы против быстрого минетика, и сам в долгу бы не остался. Но Дима говорил правду: нужно было ехать. Родители ждали его, мать волновалась, отец болел. Он зарычал в подушку, которая так замечательно пахла Димой, подтянул колени к груди, выгнул спину.

— Ты бессовестно меня соблазняешь. Но черта с два. Я намерен сегодня умерщвлять плоть. Я практически святой Вандриль.

— Зараза ты, Калиновский, больше никто.

— Я кофе тебе сварил. Хотел в постель принести, но подумал, что это слишком банально… Или все же принести?

— Не надо, солнце, — собрал волю в кулак Андрей. — Я встаю. В душ — и тогда кофе.

Душ был контрастным: ледяным–обжигающим–ледяным. Кофе — крепким и ароматным. К кофе прилагались теплые воздушные круассаны, сыр и повидло. А по ту сторону стола сидел его Дима, одетый в белоснежную футболку, такую простую и удивительно нарядную, яркую какую-то, чистую. Самая простая одежда выглядела на Диме нарядно просто потому, что это он её носил. Андрей понял, что не хочет уходить, не именно сейчас, а вообще никогда.

— Дим, это твоя квартира? Или ты снимаешь?

— Снимаю. Хорошее место, рядом с центром, а самое главное — вдоль озера велосипедная дорожка. Я много езжу на велике, как только растает снег.

— Дима, переезжай ко мне, — вдруг предложил Андрей, сам себе удивляясь. — У меня ведь большая квартира, её можно по-разному переоборудовать. Хочешь, стенки сломаем, лофт сделаем, супер-текно, стекло-металл, все дела. А хочешь — другую купим. Зато, представь, будем вместе все время, и ездить никуда не нужно.

— А если к тебе родители захотят приехать или друзья, то мне придётся переночевать у Леры? Или просто в «Бессоннице» посидеть? Только нужно будет убрать следы моего присутствия. Но ведь это не займёт много времени.

Андрей и сам понял, что сморозил глупость. Молчание повисло над уютным кухонным столом. Оно разъединяло. Но Дима протянул руку, сжал Андреевы пальцы. Сказал тепло, примирительно:

— У меня арендный договор до первого июня. Подождём? Если к тому времени мы оба будем готовы, я перееду к тебе. Идёт?

— Идёт, — ответил таким же теплым рукопожатием.

С благодарностью за понимание и ещё, трусливо — за отсрочку.

Дома было странно тихо и как будто душно. Мама встретила в прихожей. Она показалась маленькой и очень немолодой.

— Андрюша, ты обедал? У меня куриное жаркое, будешь?

И хотя мама всегда и всех пыталась накормить, именно сейчас показалось Андрею, что она нащупывает путь в темноте, пытаясь ухватиться за что-то знакомое и незыблемое, найти опору в чем-то привычном и оттого нестрашном.

— Нет, мам, я только что поел, — ответил Андрей и обнял её за плечи. И подумал: «Меня накормил завтраком мой парень. Может быть, когда-нибудь я вас познакомлю. И ты увидишь, какой он замечательный. Какой он умный, добрый, честный. Отважный. Как он любит меня». — Где папа?

— В спальне. Но ты сначала посмотри, если спит, не буди.

В родительской спальне было темно. Андрей пригляделся к тесной комнате, будто увидев её впервые. На окне — бархатные шторы с кистями, на трюмо — вышитая салфетка, на ней хрустальная конфетница. На полу — бордовый ковёр, на стене — репродукция «Царевны-Лебедя» Врубеля… Андрей тяжело опустился на стул в углу, на затянутое пластиком сиденье. Как же он раньше не замечал: время в этой комнате остановилось. Остановилось в восьмидесятых. У его родителей не было недостатка в средствах, он позаботился об этом. Они могли устроить свой быт так, как сочли бы нужным. И они выбрали вот это. В гостиной, в столовой, где принимали гостей, где приходилось придерживаться условностей, царил безликий и безвременный комфорт дорогих каталогов. Здесь же, для себя, не на показ, они выбрали вот это: лампу с абажуром с бахромой, палехские шкатулки на полке, какие-то фарфоровые статуэтки… Он закрыл лицо ладонями, как глубокую муку переживая неожиданное открытие: его родители — дети иной эпохи, между ними огромное расстояние величиной в поколение. Нет, больше. На долю их поколений пришлось столько перемен, что хватило бы на целый век нормальной размеренной жизни. Если они когда-нибудь узнают его настоящего, они подумают, что перед ними — инопланетянин. Они никогда не смогут понять, что в Сан-Франциско он ориентируется лучше, чем в Москве, а Лондон ему ближе Киева, что о работе ему легче говорить по-английски, чем по-русски, что он не помнит талонов на водку, денежной реформы и путча, что никогда он не был ни пионером, ни комсомольцем. Что Сахарова он читал онлайн, а не на смятых листках с синим текстом, отпечатанным под копирку, и на полке в гостиной стоит у него подарочное с золотым обрезом издание «Мастера и Маргариты», которого он никогда не раскрывал. И вряд ли раскроет. Он вдруг понял, что плачет, давится горькими слезами, оттого что самые близкие люди вдруг оказались такими далёкими. А впрочем, ведь они никогда не притворялись. Прикидывался он. Играл какую-то придуманную роль, господи, а все ведь очень просто: ты должен отдавать больше, чем ты берёшь. Его родители никогда этого не говорили, они просто так делали. А он в своём ограниченном благополучии никогда этого не замечал. А теперь в его жизни есть Дима, который отдаёт треть заработка тем, кто нуждается в помощи, и есть Надежда Анатольевна в пуховом платке поверх покатых плеч, жена миллиардера, и есть, пусть и на небольшом расстоянии, Лера, сохранившая искру жизни в немыслимом мраке, спасшая его Диму. И все эти отдельные фрагменты мозаики существуют в разных плоскостях и не хотят, не могут сложиться в единую и осмысленную картину его, Андреева, мира. Как будто и он существует в разных реальностях под разными личинами: сын, друг, любовник, лидер. А слезы все текли между крепко сжатыми пальцами, слезы ни о чем, ведь нельзя же плакать из-за Царевны-Лебедя и бархатных штор…

— Ну, и чего ты ревешь? Я вроде жив ещё…

Андрей подхватился, пересел на кровать. Глаза привыкли к неполной темноте. Он без труда различил бледное лицо на подушке, тёмную щетину на запавших щеках. Сжал в ладони знакомую руку.

— Я не из-за тебя реву. Просто задолбало все. Столько всякой фигни. А тут ты ещё.

— Да ладно, мне уже лучше. И потом, что ты хочешь? Мне скоро шестьдесят пять. По-любому все там будем.

— Пап… — начал Андрей и продолжить не смог. О чем спросить, чего попросить?..

— Забей, — улыбка послышалась в голосе. — Встать хочу, душ принять. Чаю попить на кухне. Уже всю задницу отлежал.

— Пойдём, — обрадовался Андрей, получив наконец-то ясные инструкции. — Давай я помогу.

И оказалось вдруг, что отец заметно ниже его ростом и Андрей мог бы легко поднять его на руки. Если бы посмел.

Мама обрадовалась, и испугалась, и засуетилась. На кухонном столе появилось блюдо с пирожками, колбаска и сыр, душистый чай зазолотился в перламутровых чашках немецкого сервиза «Мадонна».

Андрей все же повернул разговор в конструктивное русло.

— Так, все это, конечно, хорошо. Но хотелось бы подробностей. Что сказали врачи?

— Ну, типа, микроинфаркт, — пожал плечами отец, будто речь шла о мелкой поломке, вроде изношенных тормозных колодок. — Хотели забрать в больницу, но Оля не дала.

И этот страх больниц, он тоже из восьмидесятых, из старого мира, из дремучих суеверий.

— Значит, теперь нужно найти хорошую клинику и лечь на обследование. Я так понял?

По тому, как переглянулись родители, стало сразу ясно: он понял не так. Они вообще не подумали о следующем шаге. В этот раз пронесло, и ладно. Это что, тоже признак их поколения? Беспечность, возведённая в ранг добродетели, стремление к жертвенности…

— У меня нет хороших врачей, как-то не нужно было до сих пор. А вы кого-нибудь знаете?

— Позвоню в поликлинику, запишусь на приём к участковому, — еще раз пожал плечами отец.

Андрей вгляделся в его бледное лицо, заметил тени под глазами, подрагивающие пальцы.

— Хорошо, в понедельник позвонишь? Не забудешь? Мам, ты проследишь? А я пока поспрашиваю, может быть, кто-нибудь посоветует хорошего кардиолога. В крайнем случае увезу тебя в ЭлЭй, в Сайон Сидарс, там-то, точно, лучшее отделение кардиологии.

С этим он, конечно, погорячился, на Сидарс у него кишка тонка, даже если бы он продал и свою хату, и одну почку вдобавок. Про этот госпиталь не зря говорят, что там умирают богатые. Но припугнуть упрямого отца все же стоило. Сработало.

— Что ты со мной, как с маленьким? Сказал: «Пойду к врачу», значит пойду, — ответил и стал привычным отцом, надёжным и непотопляемым, как… «Титаник»?.. — Так, что у нас сейчас? Завтрак или обед? Мне-то хватит, но мальчишки, наверное, голодные.

— Мальчишки? — удивился Андрей. — Что, Антон дома?

— Дома, где ему ещё быть, — проговорил отец с досадой.

И Андрей понял: вот он, корень всех бед. Антон снова во что-то вляпался, и в этот раз сердце отца не выдержало. Без всяких преувеличений, в самом прямом смысле этого слова.

Специально брата не искал, но когда услышал на заднем дворе противный скрежет металлического скребка об асфальт, понял: брат попал крепко. Иначе никогда не занялся бы таким неделикатным делом, да ещё и без видимого принуждения. Надел старую куртку, ботинки, заячью шапку-ушанку, вышел во двор. А там шмыгала носом сопливая оттепель, ещё не настоящая весна, но уже и не зима. Шумно капало с крыши, снег превратился в мокрое месиво, которое Антон сгребал с дорожки с преувеличенным энтузиазмом. С тем же неестественным оживлением крикнул Андрею:

— Андрюха, здорово! Давай, бери лом, расхерачь лед перед крыльцом!

— Нах, — бросил Андрей, не впечатленный трудовым порывом. — Кто здесь ходит? Завязывай давай, поговорить надо.

Долго просить не пришлось. Антон заботливо прислонил скребок к стене, затопал у порога, сбивая с ботинок снег и воду. Да, видимо, провинился он сильно. Заглянул в глаза Андрею, попросил:

— Слушай, тут такое дело… У меня сигареты кончились. Может, в город сгоняем, купим? А то в здешнем сельпо такое говно.

Андрей понял: брат хочет удрать подальше от дома, подальше от родителей с их плохим здоровьем, пирожками и молчаливым укором. Подальше от чувства вины.

— Ладно, жди около машины. Я пойду спрошу у мамы, может, и ей что-нибудь в городе нужно купить.

Выехали на трассу молча. Салон быстро согревался, магнитола мурлыкала что-то мирное. Андрей разговора не начинал. Если Антону нужно поговорить, пусть озвучивает проблему первым. За окнами замелькали многоэтажки новостроек, когда брат, наконец, решился. Впрочем, начал он издалека:

— Ты представляешь, Кристинке в этом году в школу? Нет, это просто нереально, как быстро они растут! Так не успеешь врубиться, а она уже замуж выскочит, хе-хе-хе…

Андрей веселья не разделил и вообще никак на высказывание брата не отозвался. Тот продолжил мысль:

— Ну да, так вот. Я и решил, что надо как-то… Подсуетиться, что ли? Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — холодно ответил Андрей и вдруг вспомнил недавнее шефово: «Токсичный, как питон».

— Конечно, не понимаешь! — неожиданно горячо согласился Антон. — Тебе-то что, ты бабки лопатой гребёшь, а хозяйства у тебя — хер да нихера! А у меня зарплата двести долларов в месяц да алименты на двоих спиногрызов! Это вообще, реально на такие деньги жить?

— Реально, — спокойно ответил Андрей. — Когда живёшь с родителями и они тебя кормят и поят, реально. Вообще без денег можно жить, на халяву. Как будто тебе десять лет, вот так можно жить.

— Да пошёл ты! — вспылил Антон, но без души вспылил, чисто из понтов.

Андрей остановил машину у симпатичного пивняка с затейливой славянской вязью «Шинок у Вацека». Он бывал здесь и раньше, когда нужно было набраться мира и отрешённости перед долгим свиданием с семьёй. На тёмных дубовых столах лежали льняные салфетки, на них в чугунных подсвечниках подрагивали янтарными огоньками толстые свечи. Пиво подавали в высоких керамических кружках, кристаллики соли поблёскивали на румяных сушках. Медитация начиналась с первым глотком «Пильзнера».

— Рассказывай, — велел Андрей, теряя терпение. — Давай, Антох, прямо к делу, без предисловий. Во что ты вляпался на этот раз?

История оказалась предельно простой. Дебильно простой, если на то пошло. Впрочем, других с Антоном и не случалось. Андрей даже и слушать вскоре перестал, все стало ясно с первых слов. Хотя брат слов не жалел.

— Ты понимаешь, хорошие же шмотки. Ну, китайские, а какие ещё бывают шмотки в наши дни? Зато чистый хлопок, трусы, носки, майки. Какая разница, что на них написано: «Diesel» или херня какая-нибудь китайская? Никто же не видит этого. Зато дёшево. А тут и пацан один подвернулся, деньги предложил под человеческий процент. Вот, мы с Серёгой и согласились. Решили, что по-любому предложим шмотки хоть тому же «Дому Торговли» оптом, сделаем процентов 10–20, с нас достаточно.

Андрей все же рискнул перебить:

— А в ваши светлые головы не пришло, что они тоже могли предложить эту партию товаров «Дому Торговли», а не вам с Серёгой? Если уж это такой завидный товар, что на нём можно получить двадцать процентов прибыли. Ты действительно считаешь, что при торговле ширпотребом это скромный марджин? Я ничего не понимаю в розничной торговле, но и то знаю, что на трусах это сказочная прибыль!

— Да ладно, задним умом любой может! Теперь-то любой умный! А где вы все такие умники тогда были? — ощерился Антон.

— А почему ты не позвонил мне, не посоветовался? Я что, мысли твои должен научиться читать?

Сказал и тотчас же пожалел. Яснее ясного, что больше денег хотелось брату доказательства, что и он крутой, предприимчивый, смекалистый. Что и он чего-то стоит. А это все совершенно неправильные причины для того, чтобы вступать в деловые отношения.

— Ладно, что дальше было? — спросил Андрей. Хотя ему уже было совершенно неинтересно.

— Ты понимаешь, вот этого никто не мог предугадать. Оказывается, то, что они нам предложили, было маленькой частью какой-то охрененной партии, гигантской. И любой магазин в городе сейчас торгует такой же китайской хернёй, реально той же самой. Даже ларьки в переходе, даже бабки на рынке. Короче, здесь никому не удалось впарить. Серега нашёл оптового покупателя в Норильске, но на другие бабки совершенно.

Наступил момент истины. Андрей пригубил светлого пива, задержал на языке весёлый и терпкий аромат. Почему-то снова вспомнился Дима. Он теперь прочно ассоциировался со всем хорошим, правильным, со всем, что приносит радость. А он и есть радость, золотой, настоящий. Любимый.

— И на сколько же вы попали? Нет, ты лично — на сколько?

Антон тоже спрятался за кружкой, глотнул жадно, будто в последний раз. Ответил:

— Семьдесят восемь с половиной. Чуть больше.

— Что? — ахнул Андрей. — Восемьдесят тысяч? Долларов?

Спросил и сам себя обозвал болваном. Ну не тугриков же. Не беличьих шкурок.

— Евро…

Отчего-то эта наценка в пятнадцать процентов окончательно добила его. Сколько всего хорошего можно было бы сделать на эти деньги. Фактически, все его сбережения исчислялись похожей суммой, даже меньшей. А ведь он мечтал взять отпуск на полгода, отправиться в кругосветное путешествие. Даже маршрут примерно выработал: Марокко – Египет – Эмираты – Индия – Китай – Япония – Австралия – Новая Зеландия – Галапагосские острова – Бразилия – Испания – Швейцария… Ни в одной из этих стран он раньше не бывал. Теперь эта поездка, и прежде не совсем реальная, переходила в разряд утопии. А ещё можно было купить квартиру побольше, где у них с Димой были бы отдельные спальни, а в третьей комнате — кабинет…

Антон тем временем продолжал. Сказал спокойно, будто речь шла о чем-то малозначительном, при этом совершенно резонном.

— Родители хотят ссуду взять в банке. Под залог дома.

— Никто им не даст никакой ссуды, — тяжело обронил Андрей. Уж на это у них всех должно было хватить ума. — Дом принадлежит мне.

И только тогда Антон наконец понял. Его глаза округлились, рука преувеличенно осторожно поставила на стол пивную кружку. Андрей подавил приступ истеричного веселья. Ведь ничего в принципе не изменилось. Конечно, он заплатит. Куда он денется. Достаточно вспомнить погасший взгляд отца, суетливый испуг матери, чтобы понять: он — единственная надежда.

— Я заплачу, — обронил он тяжело, — но ты будешь мне должен. Будешь отдавать мне половину зарплаты, пока не рассчитаешься. Говоришь, ты сейчас получаешь двести? Значит, сто из них — мои.

— Я бы только за, Андрюш, — замялся Антон, нервно поглаживая короткий ёжик седеющих волос, — но тут, понимаешь, какая штука вышла… Короче, я там больше не работаю. Ну, много всяких хлопот было с этой сделкой, вот я и как-то отстранился… Отошёл от дел. Другие приоритеты у меня были, понимаешь?

Андрей почувствовал дрожь, ползущую из живота. Хотел сдержать — не получилось. Она вырвалась прочь не криком — смехом. Немного истеричным, безудержным, слезливым. Сквозь смех он слышал неуверенное хихиканье брата:

— А хоть бы и так, по сто долларов в месяц я тебе, что, семьдесят лет платить буду? Так ведь на том свете сочтёмся, братишка!

Заехали в гипермаркет, купили сигарет. Андрей набросал в корзинку колбасы, сыра, взял кур, говяжью вырезку, заодно прихватил и полный набор продуктов себе на неделю. Очень хотелось просто высадить брата у крыльца родительского дома и уехать. Пришлось напомнить себе: он сейчас нужен. Нужен там, где поселилась беда, а самые родные люди усиленно делают вид, что её нет. Им нелегко, он должен помочь. Именно сейчас он — мужчина в доме. Нагружённые покупками, они поднялись на крыльцо.

Мать радостно засуетилась, запричитала, что ничего этого им не надо и все это слишком дорого. Попыталась всучить часть продуктов Андрею, начались препирательства, обычные и в свете последних событий даже приятные. Будто хоть что-то осталось привычным в этом мире с поехавшей крышей. Например, ужин на уютной кухне, за столом, накрытым клетчатой клеёнкой. Куриное жаркое, где дольки картофеля плавали в лужицах масла, салат из помидоров и огурцов, заправленный сметаной, малосольные огурцы в крошках укропа, сладкий клюквенный морс. Разговоры о разном, но в основном о Кристине и Николе, о том, как быстро они растут и какие они умные и сладкие. Только о главном молчали. Болезнь отца и очередную глупость брата обходили с наивным старанием.

Андрей засобирался.

— Ладно, ребята, мне пора. Значит, пап, я в понедельник жду твоего звонка…

— Как это — пора? — перебила мать, которой, похоже, страшно не хотелось его отпускать. — Куда это ты поедешь на ночь глядя? Смотри, снег опять идёт. И наверняка гололёд! Оставайся, поедешь утром! И слушать ничего не хочу!

А ему вдруг безумно, до боли в крепко сведённых челюстях захотелось как можно скорее оказаться там, где все разумно, спокойно и тепло. Где не нужно играть никакой роли, где его принимают любым. Там, где его Дима.

— Не сердись, мам, я поеду. Мне ещё нужно заскочить в одно место.

— В одно место! — вдруг обрадовался отец. — Я так и знал. Мать, а ты что же, ничего не замечаешь? Смотри, он весь прямо светится. У него точно кто-то появился. Давай, пацан, колись! Кто она такая?

— Да, точно! — обрадовалась мать. — Я так и знала! Андрюш, ну что же ты! Расскажи нам хоть что-нибудь, ты же знаешь, как это для нас важно!

— Красивая? — влез в разговор Антон. — Красивее Анны?

— Не знаю, мне трудно судить, — ответил Андрей почти машинально. — Они совсем не похожи. Совершенно разные люди.

Что-то хрустнуло в его груди, переламываясь пополам. Ну почему он не может быть таким, каким видят его родные люди? Хотя бы сегодня, на один вечер, ведь они так обрадовались, так откровенно обрадовались…

— Как вы познакомились? — спросила мать, опуская подбородок на сплетенные пальцы. Глаза её сияли.

— Мы вместе работаем, — ответил Андрей довольно сдержанно.

— О, мой положительный братан трахает секретаршу! — усмехнулся Антон.

 Родители набросились на него одновременно и одинаково пылко:

— Как тебе не стыдно, Тоша!

— Язык-то прикуси!

— Она не секретарша, — поспешно ответил Андрей, чтобы предотвратить ссору. — Она биоинформатик, причём очень хороший. Училась за границей, но решила вернуться. Теперь работает у нас. Руководит группой алгоритмов.

— Ну, а из себя она какая? — оживился Антон, не заметивший родительской отповеди. — Красивая?

— Да, у неё особенная внешность, — ложь пришла сама собой, очень легко. Тонкое и чистое лицо Леры привиделось ему, её спокойный и доброжелательный взгляд, абсолютная уверенность в себе, в каждом слове, в каждом жесте. — Не самая яркая, но очень аристократичная. Если бы нужно было играть в кино какую-нибудь королеву, её взяли бы сразу. Высокая блондинка, тонкая, белокожая.

— Ну, братец, это клише! — засмеялся Антон. — Надо ж как-то разнообразить стиль. Тебе бы надыбать какую-нибудь метиску с пятым размером и татуировкой на…

Отец, смеясь, отвесил брату подзатыльник, мать замахала на него полотенцем. Все они смеялись. Боже мой, они все были так счастливы! Нет, Антон, ты даже не представляешь, до какой степени твой брат разнообразит стиль…

— Ну, и когда ты её приведёшь? — взяла быка за рога мать. — Мы хотим познакомиться. Я испеку «Наполеон»!

— О, нет! — замахал руками Андрей. — Никаких знакомств. Что это вы, чуть что — и сразу жените меня? Может, мы с ней через два дня расстанемся, а вы уже решаете, где нам холодильник поставить!

— Не расстанетесь, Андрюш, — вдруг сказал отец тихо и для большей убедительности стиснул его руку. — Ты переменился. С одной стороны, светишься весь, с другой — как будто боишься чего-то, прислушиваешься к себе. Будь ты бабой, сказал бы — забеременела. А так, значит, влюбился.

— Пап, это хорошо, что ты был начальником цеха, а не экстрасенсом, — попытался отшутиться Андрей. — Психоанализ — это реально не твоё.

Снова все засмеялись, и в этот раз Андрея отпустили. Вышли провожать его на крыльцо все втроём. Он уже садился в машину, когда Антон крикнул:

— Эй, брателла, а звать её как?

В ответ он только рукой махнул.

Едва отъехав от дома, набрал знакомый номер. Дима его звать, вот как. Дима. Услышал родной голос, и радость в нем, и тепло.

— Дим, можно я сейчас приеду к тебе? Просто посидеть, потрепаться. Если ты не занят, конечно.

— Конечно, я не занят, Андрюш! Ты можешь приехать ко мне в любое время, и звонить не нужно. Просто приезжай. Я, кстати, делаю лазанью. И кьянти у меня есть. Будем сегодня с тобой итальянцами.

В знакомом коридоре, где теперь прочно поселились его тапочки, сгрёб в охапку своего Диму, со стоном прижался лицом к изгибу шеи. Отпускать не хотелось. А он и не торопил, гладил по плечам, глубоко вздыхал в висок. Держал и осторожно, и крепко. Ждал, пока Андрей отстранится первым.

— Ладно, пойдём.

Лазанья оказалась суховатой, да и не был Андрей голоден. И бутылка кьянти на двоих — это смех и слезы. Хватило только на то, чтобы захотелось бухнуть по-настоящему. Зато после ужина он улегся на диван, устроил голову на коленях Димы и вдруг рассказал ему все: про болезнь отца и глупость брата, про отважные попытки мамы сделать вид, что ничего не произошло, про то, что в их семье именно она — самый стойкий оловянный солдатик… Пальцы Димы ласково перебирали его волосы, приятно массировали скальп. Голос его звучал мягко, но убежденно:

— Нужно мыслить конструктивно, не так ли? Самое лёгкое — деньги. У меня есть двадцать семь тысяч, разумеется, ты волен ими распоряжаться. Плюс за машину я могу получить ещё, наверное, тридцать… Ей меньше года, и пробег небольшой. Если не хватит, можно одолжить. Насчёт врача я спрошу в фонде. Они все время работают с больными детьми, с инвалидами, наверняка должны что-то посоветовать. По поводу работы Антона можно поговорить с Лерой. У них на раскопках все время требуются рабочие руки. Платят там неважно, но зато работа очень интересная и люди потрясающие. Я сам прошлым летом помогал на раскопках под Новогрудком. Оказывается, очень древнее место, старая столица, представь себе…

Вскоре Андрей перестал слушать. Ведь он уже услышал самое главное: он не один. Дима без всяких просьб и намеков принял его проблему как свою. А он его предал этим вечером. Предал или нет? Андрей повернул голову, провёл носом по животу Димы, шумно вдохнул. Зубами оттянул резинку домашних штанов, через тонкий хлопок белья губами прихватил мягкий чуть влажный член, так предательски дрогнувший, стоило только прикоснуться.

— Да, хороший! — ахнул Дима, мгновенно возбуждаясь.

И, приподнявшись, сдёрнул одежду, выпуская на свет бело-розовое совершенство, уже пробуждающееся к жизни.

Подъехал на хорошей скорости, лихо затормозил, только в самом конце взмахнув руками. Не смог сдержать мальчишеской, жутко довольной улыбки. Не стал прикидываться и Андрей.

— Ну, ты даёшь! Вот же врун! Чего это ты мне впаривал, что никогда не катался?

— А вот и не впаривал! — рассмеялся Дима. — Я просто брал уроки. Уже три недели.

— Да ладно, — не поверил Андрей. — За три недели ты так научился кататься?

— Я способный, — скромно заметил начинающий фигурист. — У меня баланс и координация движений.

Конечно, за три недели он не стал ни Плющенко, ни Телегиным, но и за бортики не держался, за Андрея не цеплялся и падал не чаще прочих. Да и вообще, держался на льду получше половины разношерстной толпы, собравшейся провести воскресный полдень на катке в парке. Выходило, что зря Андрей волновался, рисуя в воображении невыносимо голубые картины их ледового позора. Они ничем не отличались от прочих, просто друзья, просто каток, а потом — на пиво и смотреть по телеку хоккей…

— Отлично, — развеселился Андрей. — Давай по кругу, ты — впереди, я за тобой. Не части, старайся подольше ехать на одном коньке. У тебя отлично получается!

Поворачивал способный юноша ещё не слишком уверенно, но зато по кругу заскользил вполне сносно. И вообще, с раскрасневшимися от мороза щеками, в белой дутой безрукавке, с растрёпанными светлыми волосами, но особенно — с этой задорной детской улыбкой он был чудо как хорош. Да и день выдался настоящим зимним, морозным и солнечным, большая редкость в их сопливых широтах. Андрей скрестил руки за спиной, неторопливо двинулся за своим Димой, помимо воли любуясь длинными ногами, аккуратной поджарой задницей, старательно держа дистанцию, чтобы невзначай не наехать на мальчика, если тот запнётся. И только в последний момент, когда было уже поздно, увидел вдруг коренастого подростка, с уверенностью дворового хоккеиста рассекающего навстречу. Заметил злой хищный огонёк в прищуренных глазах. И поздно, слишком поздно увидел короткий и сильный толчок плечом. Дима опрокинулся на спину, даже вскрикнуть не успел.

Резко развернулся на месте, по-хоккейному прижал мелкую шпану к бортику. Прошипел в перепуганную харю:

— Урою, уёбок, по льду размажу, блядь!

— Да что вы, я ж случайно, что за дела… — залепетал стремительно бледнеющий пацан. Оправдание не впечатлило. Взял его за грудки, двинул спиной об бортик сильнее.

— Удушу, сучёныш…

Сильная рука легла на плечо, знакомый голос прогнусавил:

— Аддрей, осдавь его, ду чдо ды.

Дима стоял рядом, зажимая нос пальцами, алые капли пестрели на белой груди. Андрей вдруг испугался.

— Как ты, Дим? Где болит?

— Дигде, бойдем! Бошли одсюда!

И увёл его, как ни странно. Но ударом плети, плевком полетело в спину:

— Пидармоты! Пидарасы сраные!

Он действительно почувствовал оскорбление чисто физически: плечи будто обожгло. Но пугаться времени не было. Нужно было усадить Диму на скамейку, принести снежок, заставить держать на переносице. Побежать в раздевалку за вещами, вернуться, снять с него коньки, надеть ботинки. Дима слушался, снежок держал, заботу принимал с молчаливой покорностью, и это напугало больше всего. Лишь тогда заспорил, когда Андрей заявил, что везёт его в отделение скорой помощи.

— Андрюш, ты преувеличиваешь. Ну, упал, ударился затылком. Вот, уже и кровь не идёт. Я чувствую себя совершенно нормально. Волноваться не о чем!

— И слушать не хочу! Ты понял меня? Будешь ерепениться, позвоню Лере и Надежде Анатольевне! Сдам с рук на руки. Или прямо сейчас едем!

— Хорошо, — вздохнул Дима, — едем. Если так тебе спокойнее.

— Да, мне так реально спокойнее! — рявкнул Андрей, поддерживая Диму под локоть, направляя к машине. — Просто в разы!

— Если ты откроешь передо мной дверцу, я двину тебе в челюсть, — раздался неожиданный ответ.

Ладно, дверцу открывать не стал, но смотрел больше на пассажира, чем на дорогу. Дима, такой бледный, такой неожиданно ранимый, откинул голову на подголовник. Тени от ресниц казались неестественно темными и глубокими. Стало вдруг трудно дышать: а ведь именно так и теряют любимых. Когда все кажется ерундой, пустяком. И точно так же бегут по дорогам машины, и светофоры подмигивают жёлтым, и никто не знает, что жизнь уже закончилась, уже сошла с рельсов, полетела под откос…

— Как ты, солнышко? Не молчи, Димка. Говори что-нибудь.

— Все хорошо, Андрюш. Только спать хочется.

Это плохо, Андрей знал по себе. Это очень плохо.

А в приёмном покое народу полно, воскресенье же. Орал какой-то пьяный, весь в окровавленном тряпье, рыдала дородная тетка, уронив мощную грудь на стойку регистратора, мелькали медсестры, катили носилки парамедики. Андрей усадил сонного Диму на подоконник, достал из бумажника все деньги, до последней купюры, вперемешку, сунул туго свёрнутый комок регистратору. Проговорил с нажимом, соврал, не поморщившись:

— Сильное сотрясение, возможно, внутричерепная травма. Все симптомы: рвота, потеря сознания, судороги, дезориентация. Срочно.

Через минуту Диму погрузили на каталку и увезли.

Как глупо он сказал: «Срочно». Он что, действительно так сказал? Почему нельзя было пойти с ним? Почему он не настоял, не потребовал, не устроил скандала? Ведь он никогда не боялся конфликта, как бык, опускал рога к земле и шёл напролом, если не получалось иначе. Отчего же сейчас просто дал его увезти? И вообще, они, что, сговорились? Только-только удалось вытащить Антона, даже и в долги не влез особенно, хоть и остался без копейки. А в прошлые выходные отвёз родителей в Москву. Для отца, ничем не примечательного пенсионера, нашлось место в институте клинической кардиологии. Помогли Димины знакомые из фонда. В навороченной клинике не орали пьяные, да и рыданий не слышалось, но и там точно так же пахло бедой, страхом, болью. А ещё — ожиданием.

К счастью, ждать пришлось недолго. Дима вышел своими ногами. Он выглядел скорее пристыженным, чем больным. Медсестра, сопровождавшая Диму, бойко отчиталась:

— Подозрение на лёгкое сотрясение. Никаких физических нагрузок и занятий, которые могут привести к повторной травме в течение двух недель. За больным есть кому присмотреть?

— Да, конечно! — торопливо отозвался Андрей.

— В течение суток требуется наблюдение. Будите каждые три часа, проверяйте рефлексы. Вот брошюра, здесь написано, что нужно делать. Если заметите вот эти симптомы, немедленно вызывайте скорую.

Всунула в руки буклет, окинула обоих быстрым взглядом. Добавила:

— Мы сделали томограмму, пока нет оснований подозревать травму. Внутричерепное давление в пределах нормы. Все будет хорошо, просто наблюдайте.

— Ну вот видишь, а ты боялся, — Дима с улыбкой взял его за руку. — Я же говорил, что здоров.

Так они и вышли на улицу, держась за руки. А потом Андрея будто кипятком обожгло. Он дёрнулся, Дима разжал пальцы. В машину садились молча. Сердце колотилось, как сумасшедшее, от недавно пережитого волнения, от того, что едва не засыпались. Впрочем, засыпались. А в этом гребаном приёмном покое вполне могла быть какая-нибудь мамина подруга с гипертоническим кризом… Увидев Андрея за ручку с парнем, она и умирать забыла.

— Не спи, солнце, — обратился он к Диме, выруливая с больничной стоянки. Тот снова закрыл глаза, лицо мрачное, губы крепко сжаты.

— Я не сплю. Просто… Ты останешься со мной? Я могу Лере позвонить, если ты не можешь.

— Я тебе сейчас позвоню! — возмутился Андрей. — Ну, серьёзно, Дим!

— Я не знаю, Андрюш, — вздохнул он в ответ. — Я уже ничего не знаю… А впрочем, прости меня. Такой день был хороший и так кончился. А я готовился, думал, как удивлю тебя, какой сюрприз тебе сделаю. Ну что ж, сюрприз удался.

— Да, Дим, давай. Самоирония — это наше всё. Тебе сейчас только спать нельзя, все остальное можно.

В Диминой квартире наблюдался нехарактерный бардак: на диване лежали разноцветные куртки, горнолыжные штаны, черно-оранжевая бини с надписью «49-ers». Дима виновато развёл руками:

— Вот, не мог решить, что надеть сегодня…

И выбрал беленькую безрукавку, которая на микрорайоновского братана подействовала, как красная тряпка на быка…

— Так, спать ты мне не дашь, есть не хочется… А не сходить ли нам в душ? — предложил радушный хозяин.

— Иди один, Дим, — устоял перед искушением Андрей. — Только дверь не запирай, а ещё лучше не закрывай её совсем.

Оставалось только прислушиваться к шуму воды за послушно приоткрытой дверью да складывать в аккуратную стопку разбросанные по комнате вещи, Димины, а оттого — особенные.

А потом они устроились на диване, при этом поменявшись ролями. Димина сотрясенная голова лежала на коленях Андрея, и он осторожно трогал короткие светлые волосы и пытался большим пальцем разгладить складку между бровями.

— Андрюш, можно я все-таки спрошу?.. — нерешительно начал Дима и замолчал.

Пришлось дать ответ на риторический вопрос. Предчувствуя, что следующий будет неприятным.

— Конечно, солнце. Давай.

— Вот этот мальчишка, с которым я столкнулся. Ты ведь его совершенно не боялся. Ты готов был на месте его придушить, даже не считая его соперником. Абсолютно бесстрашно.

— И надо было придушить щенка. Вы не столкнулись, солнце, он нарочно ударил тебя плечом. Я видел это отлично, только не успел тебя подхватить. Маленькая мразь, из которой непременно вырастет мразь большая.

— Я не к тому. Ты его не боялся. А вот когда он выкрикнул своё оскорбление, ты испугался. Я почувствовал, как ты вздрогнул. Но ведь это был тот же самый мальчишка. Тот же самый, которого ты был готов размазать по стенке. Отчего же одно слово сделало его сильнее тебя?

Снова это. Они как будто говорят на разных языках. Или живут в разных странах. Но говорить надо, чтобы когда-нибудь друг друга понять. И говорить надо совершенно честно.

— Потому что это слово — правда. В противном случае я бы просто развернулся и сломал ему челюсть. Но он сказал правду, и с этим одним словом он перестал быть одиночкой. Он мгновенно собрал вокруг себя стаю. На этом ёбаном катке не было ни женщины, ни мужчины, ни ребёнка, который бы не смотрел нам вслед. Это слово повесило на наши спины мишень. А человеку с мишенью на спине не грех и испугаться.

— И все же, Андрей, практически. Что они могли нам сделать? Побить? Этого ты не стал бы бояться, да и я — не особенно. К тому же это маловероятно. Посадить в тюрьму? За это уже двадцать лет не сажают. Уволить с работы? Чёрта с два. Так чего же бояться?

Нет, он никогда не поймёт. Не стоит и пытаться. Дима между тем продолжал:

— Это как у Карнеги: нужно придумать самый худший вариант развития событий и составить план, как действовать в таком случае. И чаще всего оказывается, что даже с самой неблагоприятной ситуацией ты в состоянии справиться.

— Самый страшный вариант, Дим, это если узнает моя семья. Я тебе уже говорил, они не примут меня таким. Не смогут. Я уже потерял лучшего друга, не могу теперь и их потерять. Боюсь, тебе этого не понять.

— Ну да, конечно, — горько усмехнулся Дима. — Ведь я вырос в детдоме. Мне не понять.

— Прости, солнце, я не хотел тебя обидеть. У тебя есть мать и сестра, просто они совсем не такие, как мои. Я это имел в виду.

— Ладно, не имеет значения, — дёрнул плечом Дима и осторожно поднялся, освобождаясь от его рук. — Слушай, если уж мы с тобой так проводим воскресенье, то давай я покажу тебе один алгоритм: расчет стабильности микросателлитов. При отсутствии парного анализа крови. Пойдём, мне нужно твоё мнение.

Андрей охотно последовал за хозяином в тесный, но разумно устроенный кабинет. Говорить о микросателлитах было на порядок легче. Димина модель оказалась интересной, хоть и не слишком точной, и представлялась скорее прототипом, чем рабочим алгоритмом. Андрей вспомнил о статистическом пакете, который мог подойти для обработки данных, и они просидели до темноты и, кажется, нашли неплохое решение. А потом Дима уронил голову на руки и шумно вздохнул. Проговорил жалобно:

— Голова не варит. Уже почти девять, можно хоть сейчас лечь спать?

— Можно, солнце, — позволил Андрей. — Но имей в виду, через три часа я тебя разбужу.

— Вы самодур, господин замдиректора… Буду жаловаться на вас в отдел кадров, так и знайте.

В спальне спросил:

— Не ляжешь со мной? Тогда хотя бы посиди, пока я не усну. Обещал смотреть за мной, вот теперь и смотри.

Сначала не смотрел. Лёг рядом, не раздеваясь. Стараясь соблюдать минимальную дистанцию, легко обнял за плечи, коснулся губами душистой, влажной после душа макушки. Думал: «Вот так бы и лежать долго-долго, до самого утра. Просыпаться в этой постели каждое утро и никогда не разлучаться надолго». Сердцем чувствовал: ничего не может быть лучше, и правильнее, и теплее. Лишь когда замедлилось дыхание спящего и плечо под ладонью утратило упругость, стал смотреть на него. Заметил глубокие тени под глазами, крепко сжатые губы, все ту же складку между бровями, которую ему так и не удалось разгладить. Он виноват. И даже не в том, что потащил Диму на этот дурацкий каток, любой может упасть на льду. А в том, что не делает его счастливым. Кажется, их связь для Димы болезненна. А для него самого? Все с тем же чувством вины Андрей признал: он счастлив. Так, как не был счастлив ещё никогда в жизни. Да, пока рядом дышит вот этот, светлый, он счастлив. И это осознание собственного счастья как будто ещё усилило вину.

Чтобы отвлечься, пошёл в кабинет, сел за компьютер. Человечество не придумало лучшего способа укрыться от реальности, чем его бело-голубой экран. Нашёл исходник этого статпакета, разобрал его на модули, откомпилировал те, которые могли им пригодиться для нового алгоритма. А тут и телефон запищал будильником: полночь.

Дима, как и положено больному, капризничал, просыпаться не желал. Отворачивался к стенке, натягивал одеяло на голову, хныкал. Андрей одеяло стянул, заговорил успокаивающе, как с Николой:

— Просыпайся, маленький, ну, давай поворачивайся. Открывай глаза, посмотри на меня.

— Какой я тебе «маленький»… Я выше тебя ростом…

— Конечно, ты жуть какой большой. Вот и просыпайся, не капризничай. Открывай глазюки свои. Вот так, хорошо. Теперь следи за моим пальцем. Нормально, жить будешь. Сколько пальцев?

— Два…

— А теперь?

— Три…

— Прикоснись к кончику носа. Так, теперь левой рукой.

— Станцевать не надо?

— Юморист ты у меня. Голова не болит? Пить не хочешь?

— Хочу другого.

— Это шиш. Через две недели.

— Нелюдь. Не буди меня больше…

В полной темноте писк будильника. Просыпаться и самому не хочется, а Дима спит так самозабвенно, чуть приоткрыв рот и забросив руку над головой.

— Просыпайся, солнце…

— Выключи свет…

— Не могу, мне нужно видеть твои глаза. Следи за моим пальцем. Сколько пальцев? А теперь? Коснись носа…

— Андрюша, пожалуйста. Поцелуй меня. Не могу, когда ты рядом…

— Дим, но ведь нельзя…

— Кто сказал? Дай руку!

— Ого!

— Ну вот, а ты говоришь… Хотя бы погладь, Андрюш…

— Я ведь тоже не железный, солнце…

— Да, вот так… Андрей, ты такой… Самый лучший, мой, мой. Андрей, послушай…

— Перестань завлекать меня беседой. Меня учили, что говорить с полным ртом некультурно!

— Да, да, не отвлекайся. Да, Андрюш, да-а-а…

В шесть утра после очередной проверки он все же выключил надоевший будильник и сразу провалился в сон.

А проснулся от тепла. Где-то между явью и сном мягкое и пушистое облако окутывало его, покачивая в осторожных объятиях, и Андрей лениво улыбнулся. Как же хорошо, и никуда не надо спешить, можно ещё понежиться вот так, в тепле. Лёгкое прикосновение к виску, тихий голос, а в нем — улыбка:

— Не спишь уже. Я вижу.

— Сплю, — хрипло пробормотал Андрей.

— Совсем на меня начальство забило. Пальцы не показывает, в глаза не светит, вопросов не задаёт.

— С тобой не интересно, — глаза открыл, но не полностью. Различил над собой Димино лицо, бледное, но довольное. — Ты все время правильно отвечаешь. Ученик-отличник.

— Есть у меня такая слабость. А почему мы валяемся? Почему на работу не идём?

— Потому что я отправил эсэмэску Николаю. Чтоб ты знал, я сегодня работаю из дома, а ты болеешь.

Снова лёгкое прикосновение к виску, к щеке, к губам. Слова, сказанные почти серьезно:

— Отчаянный поступок.

Поработать пришлось, причём, как всегда, — допоздна. Дима не мешал, периодически появлялся в кабинете, приносил кофе, обед — бэнто из японского ресторана, зелёный чай, аккуратно порезанное яблоко. Но к ужину все же вытащил его на кухню, где извлёк из скороварки что-то полезное, хоть и не слишком вкусное, но, несомненно, низкокалорийное. Но и это было прекрасно, особенно если залить острым соусом, Андрей и так не сумел бы приготовить. Не было у него кулинарного таланта, да и лень, если честно.

За ужином Дима заметил, будто внезапно вспомнив:

— Кстати, на следующей неделе День святого Валентина. Я уже забыл, когда отмечал в последний раз. Но теперь мне хотелось бы. Теперь мне есть что праздновать. Пойдём куда-нибудь? Хочешь, я закажу столик в нашем «Париже»?

Андрей едва не застонал в голос. Да, они несколько раз бывали в этом кафе, расположенном не так уж далеко от бизнес-центра, и даже в какой-то степени признали его «своим» местом. Но одно дело — появиться там в любой обычный день, и совсем другое — если кто-то застукает их сидящими за одним столом на этого блядского Валентина! Он никогда не любил этого придуманного праздника, насквозь фальшивого и приторного. Сказал:

— Солнце, я почему не люблю ходить на Валентина в кабаки. Народу всегда полно, обслуживание жуткое, еды приходится ждать часами, потом приносят лишь бы что, и буквально стоят за спиной, и дышат в затылок, и ждут, когда ты уже свалишь, наконец. Потому что в фойе уже толпится полсотни таких же влюблённых. И кто-то уже закатывает скандал то ли друг другу, то ли администратору, но в любом случае громкий, с душой. Давай лучше дома, а? А в выходные можем поехать в Бояровичи, там, говорят, новый грузинский ресторан открыли. Типа, фьюжн, грузинская и средиземноморская кухня. Хочешь?

Так сказал и постарался не заметить быстрой болезненной гримасы, промелькнувшей на милом лице. Впрочем, Дима не подал вида, ответил, небрежно пожав плечами:

— Конечно, Андрюш, как хочешь. Тогда, если не возражаешь, у меня? Обещаю приготовить что-нибудь получше этого объедения. Как ты относишься к седлу барашка под брусничным соусом?

— Очень положительно, — засмеялся Андрей с облегчением. — Особенно если на десерт мне удастся оседлать одного знакомого барашка.

— Барашек готов в любое время. Хоть сейчас. Впрочем, при условии, что в процессе ты не будешь мне показывать пальцы и спрашивать, какое сегодня число.

Вместе мыли посуду, тихо, по-семейному смотрели телевизор, и секс в ту ночь получился таким же: неторопливым, осторожным и очень нежным. Какой бывает только между очень близкими людьми. Засыпая, Андрей подумал: «А что, если и вправду жить вот так? Буря пройдёт, всё рано или поздно уляжется. Зато вот так тепло будет всегда».

На Валентинов ужин полагалось идти с подарком. И подходящий у Андрея был: шарф и перчатки из Лондонского магазина, не самого гламурного, но очень приличного, «Пикетт», кажется. Стоил этот комплект, как билет в Лондон в оба конца, но в то время магазин проводил какую-то акцию, и пятидесятипроцентная скидка подкупила Андрея. Комплект предназначался в подарок шефу, который, не будучи ни стяжателем, ни взяточником, тем не менее подарки любил. Но когда Андрей вернулся из поездки, Николай был в отпуске. А после сам факт такого подношения показался бы, пожалуй, нелепым. Теперь же стоило признать, что светло-серые мягчайшей кожи перчатки и чуть более тёмный кашемировый шарф с едва заметной белой клеткой намного лучше вписываются в классический облик его аристократичного возлюбленного.

Праздничное настроение все же пробилось через плотный заслон природного цинизма. Андрей заволновался, и порадовался, и заспешил. Приготовился с особой тщательностью, побрился. Переоделся дважды: сильно приталенная белая рубашка, удачно подчеркивающая ширину плеч, показалась чересчур блядской, в «Арлекине» такие на каждой второй давалке. Нашёл темно-красную, из тяжёлого матового шелка, тоже на работу не наденешь, а на свидание — как раз. И к празднику подходит, там же вроде красное положено? Внезапно пришла приятная мысль:  «А может, этот Валентин не такой уж и отстойный праздник? Лишний повод сказать «люблю», поблагодарить святого, судьбу, случайность за то, что больше не один. Может быть, это только одиночки не любят этого праздника по причине вполне понятной?»

Машину оставил довольно далеко от Диминого дома, решил немного пройтись по уже темной, но все равно людной улице. Казалось ему, что все встречные глядят на него с доброй улыбкой, с пониманием: вот идёт молодой мужчина, идёт на свидание со своей любовью, и не все ли равно с парнем или с девушкой? Главное, что сердце прыгает, и земля чуть плывет под ногами, и не стихает радостное волнение.

Волновался и Дима. Андрей это понял по голосу в домофоне, по заранее распахнутой двери, по быстрому жесту, которым Дима коснулся его плеча. В квартире было тепло и пахло сдобой. Андрей удивился:

— Неужели ты тортик испёк? Все, у меня передозировка положительных эмоций! Я практически в коме.

— Да брось, готовый пакет из супермаркета, приготовлено точно по рецепту. Так что ни претензий, ни похвал не принимаю, все вопросы к изготовителю!

Дима смеялся, Дима взволнованно блестел глазами и был чудесно, невероятно красив. На нем как раз была белая рубашка, едва сходившаяся на тонкой талии, и как же это было привлекательно, причём без малейшего блядства. А вовсе наоборот: подчёркнутая строгость и элегантность. 

Сунул в руки деревянную коробку:

— Вот, подарок. С Днём влюблённых, солнце.

Быстрый и очень ласковый поцелуй, а сам уже потянулся к подарку, осторожно откинул крышку, развернул тонкую бумагу. Тихо ахнул, смешно сложив губы в восторженное «о». Будто кошку, погладил кончиками пальцев мягкую ткань. Поднял глаза и уставился на Андрея с таким восторгом, что тому даже стыдно стало.

— Ты примерь. Я не уверен, что угадал с размером.

Перчатки подошли почти идеально. Дима долго разглаживал тонкую кожу, теребил круглые пуговки на запястье. Наконец, сказал:

— Андрей, милый! Это такой чудесный подарок и, несомненно, дорогой. Я не могу тебе выразить… Мне даже снимать не хочется! Да к таким перчаткам мне теперь понадобятся новые пальто, машина и квартира!

— Надеюсь, новый парень тебе к ним не понадобится? — усмехнулся немного смущенный Андрей. Ведь даже не ему покупалось…

— Нет! — решительно затряс головой Дима. — У меня и так парень, до которого мне ещё расти и расти. Даже в таких перчатках. Но, знаешь… Мне теперь неудобно дарить тебе свой. Он такой… Ну, специфичный. И, разумеется, близко не такого уровня. Может быть, лучше не надо?

— И слушать не хочу! — возмутился Андрей. Его не забыли, ему тоже приготовили подарок! — Как это, в такой день оставить меня без подарка? Влюблённые мы или нет? Хотя, если там красные розы…

— Нет, что ты! — засмеялся Дима. — На это даже у меня хватит ума!

Подарок оказался действительно специфичным. Андрей в некотором смущении перебирал нитку нефритовых шариков, меньший из которых был размером с вишню, а больший — с теннисный мяч.

— Мне кажется, ты меня переоцениваешь, — пробормотал он, проводя пальцем по глянцевой поверхности сексуального гиганта.

— Но ведь не обязательно использовать самый крупный… Да ладно, дай сюда, я просто выброшу это!..

— Я тебе выброшу! Моё, не отдам! — Андрей телом заслонил трофей. В суматошной и радостной возне удалось поцеловать расстроенное солнце в глаз и прикусить розовую мочку уха. Достиг бы и большего, но Дима вдруг сделал страшные глаза и трагически воскликнул:

— Мясо! В духовке!

Бараньи рёбрышки и в самом деле передержались. Андрей любил с кровью. Но Дима зажёг свечи, из невидимых колонок полилась негромкая музыка, а вино было действительно превосходным. Хороши были также рассыпчатая картошка и зелёный салат, но лучше всего были сияющие глаза его собственной мечты, которая все ещё продолжала сбываться. А надолго ли, лучше не загадывать. Не сейчас, когда так безмерно хорошо, что даже немного грустно и пронзительно жалко тех, для кого такая мечта так и останется мечтой.

Андрей поднял бокал, поглядел на пламя свечи сквозь темное, почти лиловое. Вдруг понял, что может вот так, прямо сейчас пустить слезу ни с того ни с сего.

— За тебя, Дима. Ты открыл мне глаза на многое. В том числе и на этот праздник.

— И за тебя, Андрей, — очень серьёзно ответил Дима. — Я люблю тебя, и это тоже огромное открытие. Ведь я считал себя совершенно неспособным на это чувство.

Они выпили и, перегнувшись через стол, поцеловались. На Диминых губах вкус вина показался другим, волнующим, прекрасным.

— Когда уже мы опробуем мой подарок? — поинтересовался Андрей. — Такую игрушку показали, а не дают.

— Погоди, мы ещё не все съели. Знаешь, мне так хорошо сейчас…

Трель домофона прервала ласковую болтовню. Дима поморщился:

— Да ну их, не стану подходить!

Но настырный гость все названивал, и игнорировать его становилось все труднее. В конце концов Дима все же вышел в переднюю, откуда донеслось бойкое:

— Дмитрий Калиновский, Грибоедова, 12–147? Служба доставки!

Андрей решил пока убрать со стола, отнёс на кухню тарелки, сложил в мойку. Было действительно хорошо. Каждым вдохом он ощущал странное тепло, поселившееся где-то под рёбрами, немного щекотное, очень живое и странно трогательное. Он даже приложил ладонь куда-то к желудку, пользуясь, что никто не видит. Направился в гостиную за очередной порцией грязной посуды и замер. Из коридора доносились голоса. Один — мурлычущий, с опереточной пошлостью рокочущий, другой — Димин — звонкий, возмущённый:

— Артур, ты не имеешь никакого права врываться ко мне в квартиру! Я, кажется, объяснил тебе вполне доступно: между нами все кончено. Да и нечему было кончаться, если честно. Так что забирай свои цветы и ступай своей дорогой!

Понять непрошеного гостя было труднее. Доносились лишь обрывки, и Андрею они очень не нравились:

— …Смотрю, свечи, то да сё… тоже динамишь или хоть иногда даёшь?.. драгоценную жопку на запоре?..

Надо было вмешаться, прятаться на кухне было трусостью и низостью. Да, надо было выйти и спустить нахала с лестницы, пару раз приложив об стенку, чтоб неповадно было, чтоб кровавыми соплями… Но что-то удерживало Андрея. Голос незадачливого кавалера казался чем-то знакомым, и это парализовало волю. Это приклеило его подошвы к гранитной плитке пола. Андрей уставился на эту плитку, провожая взглядом изгибы её рисунка, чувствуя, как поднимается в груди душная, тяжелая горечь.

— Пусти! Я сказал тебе: убери руки!

Это проигнорировать было нельзя. Ярость не вспыхнула, как тогда, на катке. Андрей признал неизбежность своего вмешательства как печальную и неприятную необходимость.

Нарочно громко топая, вышел в коридор. Сначала увидел огромный, целый сноп, а не букет  тёмно-красных роз, ненадежно балансирующий на небольшой тумбочке под вешалкой. А уж потом перевёл взгляд на темноволосого выродка, прижавшего его парня к стенке. Пальцы Димы, обхватившие запястья выродка, побелели.

Не глядя, не думая, ударил основанием ладони в бритый висок. Темноволосый отлетел к стене, ошеломлённо потряс башкой. А потом вдруг расплылся в похабной улыбке, будто и не получил сейчас по башке:

— Да быть того не может! Наш чемпион! Андрей, блядь, Дымов собственной персоной! Одного только не пойму: чего целку строил?

— Сейчас я тебе, блядь, объясню, щенок, — рванулся Андрей, но Дима удержал его, крепко схватив за локоть.

— Не надо! Пусть он просто уйдёт!

— Да уж конечно, ухожу! Оставляю двоих голубков. Хотя мне интересно, Дымов, тебе хоть иногда перепадает или ты тоже только жопу подставляешь?

В этот раз Андрею удалось вырваться, но щенок оказался проворней, ужом выскользнул за дверь, загрохотал по лестнице. Преследовать показалось глупо. Да и знал он, что этот Артурчик бегает хорошо, не догнать. Точно знал, без сомнений.

Дима стоял, прислонившись к стене, закрыв лицо ладонями. Андрей осторожно отвёл руки, тепло поцеловал, прижался лбом ко лбу. Золотое солнце сияло перед ним и заполняло его мир, заполняло горечью и болью. Он чувствовал эту боль физически, без всяких преувеличений.

— Ну, что ты, солнце. Ну, спустили уёбка с лестницы, и ладно. Что он сделает? На коврик тебе насрёт?

Дима лишь молча кивнул.

Прошли на кухню. Возвращаться за праздничный стол расхотелось. Андрей поставил чайник, достал чашки. Дима стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу. Он заговорил первым:

— Мы с ним расстались задолго до того, как я начал встречаться с тобой. Да и не было ничего особенного. Так, легкий флирт, секс без обязательств. Он звонил несколько раз, предлагал встретиться. Я, разумеется, отказывал.

— Мудак тот ещё, — отозвался Андрей, снимая с кривоватого торта стеклянную крышку. — Не переживай.

— Да мне плевать! — неожиданно резко ответил Дима. — Но ведь он тебя знает откуда-то! Назвал тебя по имени-фамилии. И знает теперь, что ты — мой парень.

— Да, знает, — Андрей принялся разрезать торт. Руки не дрожали. — Мы с ним вместе на кроссфит ходим. Представляешь, щенок сопливый, он меня в душе за жопу схватил! Получил по морде, естественно.

— Ходили, — поправил Дима. — Вы с ним ходили на кроссфит. Ведь ты теперь туда не вернёшься, не так ли?

— И хрен на тот кроссфит, я так или иначе хотел уйти, — чайник закипел, Андрей бросил в чашки шёлковые пакетики, залил кипятком. И только тогда подошёл к Диме, обнял его сзади поперёк живота, опустил подбородок на плечо. — В бизнес-центре UMA клуб открылся, давно хотел туда записаться. Это в разы круче кроссфита, к тому же совсем рядом с работой.

— Прости меня, — вздохнул Дима, поворачиваясь, прижимаясь щекой. — Я испортил тебе праздник и вообще все испортил. И потом, знаешь, он ведь прав. Я увечный, умею только брать, от одной мысли, что могут взять меня, замираю в ужасе, меня просто парализует. Но если ты захочешь…

— Хочу чаю, торта и мой подарок. И совершенно не хочу говорить про всяких сопливых уёбков.

Сели за чай. Андрей хвалил торт, Дима улыбался довольно вымученно. Потом сделал ещё одну попытку покаяться:

— Знаешь, я до встречи с тобой никогда не верил в то, что смогу полюбить. Воспринимал это без истерики, как данное. Поэтому и не особенно привередничал в связях. А когда познакомился с тобой, стало как будто ещё хуже. Ведь если нельзя быть с тобой, не все ли равно — с кем? Артур так Артур. Этот хотя бы подтянутый, сильный. Не чувствуешь себя в постели с перезрелой девой, как с некоторыми.

— Это вы про кого? — грозно сдвинул брови Андрей.

— Это я про котов! — нерешительно улыбнулся Дима.

И дышать стало немного легче.

— Да ладно! — фыркнул Андрей. — Я, например, отдался массажисту в спа-салоне. Не веришь? Честно! Правда, руки у него были — м-м-м-м! — что-то особенное, да и хер ничего. А вот лица не видел совсем. И к лучшему.

Вечер продолжился. Сначала они вместе пошли в душ, где без затей друг другу отсосали, чтобы ночь была длинной, чтобы не иссяк порох в пороховницах. Потом уже в постели опробовали подарок. Бусы Андрею не понравились. Мелкие бусинки оставались и вовсе не заметными, а крупные вызывали возбуждение, но немного болезненное, какое-то неестественное, нежеланное, что ли. Таким же был и оргазм, реакцией тела на внешние раздражители, приведением в действие заложенной природой функции. Кончая, он даже вспомнил Анну и сам себя застыдился. Мучился и Дима, долго не мог кончить, двигался со скоростью и ритмичностью бездушного автомата, мычал, покусывая губы. В конце концов Андрей его остановил, уложил на спину и довёл ртом.

Потом лежали обнявшись, сжав друг друга с такой силой, что трудно было дышать. Будто пытаясь закрыть трещину, которая пролегла между ними в тот вечер. Едва заметная, но, сука, пролегла!..

И уже засыпая, Андрей подумал, что Валентин все-таки не его праздник. И даже довольно связно обосновал такой вывод: слишком многого ждёшь. Слишком многое обещает тебе День влюблённых, а жизнь не может и не хочет соответствовать таким высоким ожиданиям. Сноп бордовых роз так и остался лежать на полке, и надо непременно спустить его завтра в мусоропровод. Впрочем, чем виноваты цветы? Ведь им тоже обещали праздник, обещали радость и всеобщее восхищение, за которое и жизнь отдать не жалко. Вот они и отдали.

Трусость, вот как это называлось. Андрей знал это совершенно точно. Был бы он мужиком, появился бы в среду на кроссфите, положил бы хуй на всякие там взгляды да перешептывания, а мудаку Артурчику показал бы жирный «fuck». В конце концов, он из той же команды. Этот наглый щенок не может запалить Андрея, не запалившись сам. Но нет, перебздел. Отменил подписку по интернету, а когда Алекс, тренер и владелец «ЭраФита», позвонил ему, Андрей не только не ответил, но и заблокировал номер. И кто он после этого? Коню понятно, ссыкло и слабак. Да и потом, не поздно ли пить «Боржоми»? За пять лет на кроссфите он пересекся с сотней людей. И очень скоро каждый из них так или иначе услышит об открытии Артурчика. Причём это не какие-то левые парни и девчонки, это люди его круга. Молодые, обеспеченные и активные. Они ходят в те же кабаки, салоны и клубы, отдыхают на тех же курортах и там же катаются на лыжах. Встретить любого из них где угодно, например в новом грузинском ресторане, — раз плюнуть. А если так, не все ли равно? Его конспирация теряет смысл. И, может быть, это даже к лучшему. Решение будет принято за него, а ему останется только устоять на ногах, когда придёт буря. И он устоит. Он не шестнадцатилетний пацан, которого злой папаша может выгнать из дома. Им всем придётся смириться с разочарованием, такова жизнь.

Работа не ладилась, буквы на экране не хотели складываться в слова. Он понял, что в десятый раз перечитывает одно и то же письмо и с каждым разом понимает его все хуже. Решительно отвернулся от экрана, вскочил, подошёл к окну. Поглядел на холодный дождь, на дрожащие от ветра чёрные ветви сквера. Не одному ему херово. У него как минимум есть крыша над головой.

Ноги сами вынесли из кабинета. Группа Димы в полном составе собралась в обычном гадюшнике с диваном и кофейным столиком, где Сиротин увлечённо вещал о GATK recalibration. Сам Дима, вопреки обыкновению, сидел вдалеке от всех, хмурился, покусывая губу, вглядывался в экран. Приближения Андрея не заметил, пока он не заговорил:

— Привет. Что это у тебя?

— Привет. Идеографы AR. Не нравится мне, слишком высокий процент false positives в делециях. Думаю поменять нижний лимит. А ты что скажешь?

— Если менять, то сейчас, пока СОП ещё не подписан.

— Да, я согласен. Но ещё хочу проверить EGFR Exon 8. Если уж вносить изменения, то сразу все.

Андрей понизил голос:

— Как себя чувствуешь?

Услышал в ответ такое же тихое:

— Отлично.

— А бледный, под глазами круги. Кстати… Сегодня к тебе или ко мне?

Дима нахмурился, проговорил, пряча глаза:

— Знаешь, я, наверное, сегодня допоздна.

Но потом врать перестал, взглянул на Андрея виновато:

— Андрюш, мне сегодня хотелось бы побыть одному. Не обижайся.

— Без обид, конечно…

— Но на выходные мы же едем за город, да? Грузинская кухня? — неуверенно улыбнулся Дима.

— Слушай… — промямлил Андрей, — тут такое дело. В пятницу родители из Москвы возвращаются. Отца выписали. Я хотел выходные с ними провести.

— Конечно! — Улыбка Димы стала радостной и немного выжидающей. — Значит, твой отец поправился? Это же здорово!

— Да, таблеток навыписывали, плюс рекомендации по здоровому образу жизни, типа, не бухать, ходить по пять километров в день, соблюдать диету, избегать стрессов. Всякое такое.

Дима улыбался все так же, вопросительно, немного даже заискивающе. И Андрей вдруг понял: его парень ждёт, что его пригласят за город, познакомят с родителями. И Дима по-своему прав. Ведь сам он представил Андрея семье давным-давно. Да и с клиникой для отца помог.

— Ладно, дай мне знать, что ты решишь с EGFR. Если хочешь, можем сделать оговорку, типа: рекомендуем дополнительные диагностические меры.

И улыбка погасла. Дима снова уставился в экран, спрятался, закрылся. Ответил ничего не значащим, строго официальным:

— Да, конечно. Спасибо.

А серое небо обрушилось на землю холодным дождём. А дождь серыми оспинами проел снег и обнажил жирные проплешины черной земли. Вокзал пах торфом и мазутом. Отец, необычно бледный и молчаливый, казался немного чужим. Его взгляд скользил по перрону, по зданию вокзала, по лицу Андрея, ни на чем не задерживаясь. Бойкая болтовня мамы не обманывала никого. Серые плети дождя хлестали лобовое стекло, темное полотно дороги ложилось под колёса. Дом встретил их теплом и запахом сдобы. Андрей все же подсуетился заранее, накупил пирогов и набил холодильник едой, ведь от Антона не дождёшься. Пообедали, обменялись новостями, потом сели смотреть телевизор. Отец задремал, мама ускользнула, затеяла стирку, Антон уткнулся носом в телефон. А Андрей вдруг подумал: «А что, если бы я действительно пригласил Диму? И сказал бы: «Знакомьтесь, мой парень». Сейчас он сидел бы рядом, и не было бы так холодно и одиноко».

Поздно вечером, за дверью собственной спальни набрал знакомый номер. Автоответчик проговорил голосом Димы: «Здравствуйте, это Дмитрий Калиновский. Оставьте номер вашего телефона, и я перезвоню вам при первой возможности». Андрей сообщения не оставил. Холодная дождливая ночь разделяла их, и не было ей конца. И, может быть, сейчас, именно сейчас его любимый подносит к губам стакан виски и улыбается чьей-то шутке, едва слышной в ярких вспышках навязчивой мелодии. И этот кто-то глядит на него жадно и откровенно и с нахальной уверенностью роняет на колено тяжёлую руку… Дима сказал: «Пока мы вместе, никого другого не будет». Но вместе ли они?

Он набирал Димин номер несколько раз, но слышал всё тот же автоответчик. В воскресенье вечером не выдержал, сорвался, погнал в город, через дождь и туман, но не было света в знакомых окнах, и охрипший домофон молчал.

Еле дождался понедельника. Увидел Диму на совещании АДЕРМ и немного успокоился. Бросил сухо и холодно: «Калиновский, зайди ко мне». А сердце замерло и сладко, и болезненно от одного золотого взгляда.

Дима вошел в кабинет, затворив за собой дверь. Сел рядом, прижался лбом к плечу. Андрей обнял его за плечи, прошептал в тёплые пряди у виска:

— Господи, я так соскучился… Где же ты пропадал все выходные, горе моё?

И услышал в ответ тихое, горькое:

— Мне так плохо. Ты все дальше, и я не могу дотянуться…

— Я здесь, солнце, я с тобой. Я только твой.

— Нет, нет… Ты совсем не мой.

В дверь постучали. Андрей поспешно отшатнулся. Острая мордашка Ерёменко просунулась в щель, зашелестела скороговоркой:

— Андрей, Дима, у нас вопросы по клиническим аннотациям…

Вот же сука, нашла время. Дима медленно поднялся, изогнулся с ленивой грацией.

— Пойдём, Лена, посмотрим.

После полудня Андрей послал СМС: «У тебя или у меня?»

Получил желанный ответ: «У меня. После восьми».

После восьми время остановилось. Ночь повисла за окнами, залилась холодными слезами, завздыхала, царапаясь в стекло. Бешено колотилось сердце, и восторг с болью пополам гремучей смесью бежал по венам. Дима был неосторожен и, кажется, немного порвал его, но это такая ерунда. На тёмных простынях следов не видно. Он позаботится о себе завтра. А сейчас лежит на плече тяжелая голова, и касается груди быстрое дыхание, и пусть будет так всегда, каждую минуту и до самой смерти. Ради этого можно перенести любую боль. Впрочем, любую ли?..

Дима поднялся рывком, шумно перевёл дыхание. Андрей сразу понял: вот оно. Самое страшное, самое главное. Тихий голос набатом в ночи, а в нем столько горечи, столько скрытой боли:

— Не могу так больше. Не могу делать вид, что всё нормально, что всё меня устраивает.

— Дим…

— Я мог бы ждать месяц, год, десять лет. Но ведь ничего не изменится, не так ли? Я так и останусь твоим грязным секретом, твоим позором, доказательством твоей неполноценности. Ты никогда не позволишь мне стать частью твоей жизни, не так ли?

— Дим…

Ему нечего было сказать, но, похоже, ответа и не требовалось.

— А я так бы хотел этого, Андрюш… Я так бы хотел. Я все сделал бы для тебя. Я точно смог бы понравиться твоей семье, на все бы пошёл ради них. Они уже мне родные, понимаешь? И брат твой, и родители, и племянники. Твой отец любит рыбалку? Я куплю любые удочки, я всему научусь! Мама увлекается садоводством? Да сколько угодно, я буду копаться с ней в земле с удовольствием! И детям любые игрушки, книги, классы — все что угодно. Могу возить их в школу, на кружки, ездить с ними отдыхать. Что угодно, Андрюша. Но ты ведь никогда не позволишь мне этого. Ты отгородился такой высокой стеной, так резко провёл границу!

— Дим…

Его глаза горели в полутьме, темные на бледном лице. Голос дрожал, прерывался:

— А хочешь, уедем? Я не скрываю, мне больше нравится здесь, но если ты захочешь — уедем! Любой из нас без труда найдет работу в Долине, а там мы сможем жить вместе, не скрываясь. Все время вместе, Андрюш, каждый день. Никогда не разлучаться. Пойми, мне никто не нужен. Только ты. Это такое чудо для меня, чудо, о котором я даже не молился и надеяться не смел.

— Дим, — малодушно промямлил Андрей, — пожалуйста, дай мне время. Мне нужно подготовить почву. Пожалуйста, будь терпелив. Подожди ещё немного.

— Сколько, Андрей? Сколько мне ждать? И скажи мне правду: ты когда-нибудь действительно сможешь принять себя таким, какой ты есть? Сможешь принять меня? Не осуждая, не презирая?

— О чем ты говоришь! — возмутился Андрей. — Кого я осуждаю, тебя, что ли? Да я сам себе не верю, что ты выбрал меня. Но если ты хочешь сосаться под каждым фонарем, так сказать, в подтверждение чувств…

— Глупости, я вовсе не это имею в виду! — перебил Дима. — Я не собираюсь устраивать никаких демонстраций. Если ты помнишь, я сам подал заявление, потому что я понимаю: таким отношениям не место в офисе. Я всегда был честен по отношению к тебе!

— А я нет? — повысил голос и Андрей. Они ссорились впервые, и это было физически больно и страшно обидно. — Я тебе соврал в чем-то? Что-то пообещал и не исполнил?

— Да! Ты предложил мне переехать к тебе! Хотя прекрасно знал, что этому никогда не бывать. А я очень хочу жить с тобой! Если хочешь, я перееду к тебе завтра же, сегодня же! Ну что, мне собирать вещи?

— Солнце, — Андрей резко потёр лицо ладонями, будто отдирая что-то липкое, грязное, — я тоже очень хочу жить с тобой. Но…

В наступившей тишине стало слышно, как хлещут в окно струи дождя и свистит простуженный ветер. Голос Димы тоже прозвучал очень тихо:

— Вот именно, «но». Это ведь всё система приоритетов, Андрей. Что тебе важнее: быть со мной или считаться гетеросексуалом? Выбирай. Я приму любой твой выбор.

Горечь сменилась гневом. Перемена была такой внезапной и острой, что закружилась голова и качнулась под коленями постель.

— Я не выношу ультиматумов, Дима. Ты должен был это понять, если ты хоть немного меня знаешь. Я очень плохо на них реагирую. Фактически одним-единственным образом.

Послышалось едва слышное, неживое, будто шорох дождя:

— Это твоё право, Андрей.

Одевался неторопливо, из последних сил стараясь казаться спокойным. Руки не дрожали. Аккуратно застегнул каждую пуговицу на рубашке, нашёл на тумбочке телефон, в прихожей надел пальто и обулся. Особенно погордился тем, что дверью не грохнул, обошёлся без хамских жестов. А на улице дождь ударил в лицо, и Андрей обрадовался этой жёсткой и холодной пощечине. Он сразу понял: холод, и тьма, и чувство полного вакуумного одиночества — это теперь навсегда. Привыкай, Дымов!

    

— Чего это твой Калиновский как с цепи сорвался? Вчера на всех своих нагавкал, ко мне даже жаловаться приходили. Сегодня на совещании чуть не матом всех обложил, подорвался прямо посреди презентации, сквозанул куда-то. Так не похоже на него. Такой всегда спокойный, вежливый — и на тебе. Твоё влияние?

Генеральный и вправду выглядел встревоженным. Шагал по небольшому Андрееву кабинету, рассеянно брал в руки то стеклянный кубок — презент от благодарной «Стеллы», то коробочку с AirPods, то чашку с надписью «Life is good». Андрей потёр пальцами виски. Головная боль не отпускала, от ибупрофена ныло под ложечкой. Правда, он и забыл, когда жрал в последний раз, зато кофе хлестал литрами.

— Николай, с чего вы взяли, что это моё влияние? Я с Калиновским всегда работал исключительно хорошо. Он умница, трудяга и не примадонна, редкое сочетание. К нему претензий у меня нет. А если он кого-то в своей группе прессует, значит, за дело. И смотрите, мне жаловаться на него не побежали, знали, что пошлю. Вы тоже не берите в голову.

«Привыкай, Дымов. Привыкай называть его по фамилии и говорить о нем как о чужом. Привыкай не думать, не ждать, не хотеть».

Получалось плохо. Ходил в UMA клуб каждое утро и каждый вечер, за две недели похудел на восемь килограммов. Но видеть Диму каждый день, говорить с ним о деле, замечать, как он глядит, напряжённо, но немного мимо, будто пытаясь рассмотреть что-то за твоим плечом, было очень трудно. Иногда молился про себя: «Пусть он уйдёт». Но если не видел на парковке его маленького Мерседеса, сердце сжималось острой болью: вот и случилось, он ушёл. Ему ведь тоже трудно. Трудно, вот он и срывается. Иногда подсматривал за ним, замечая сгорбленные плечи, низко опущенную голову, суровое и замкнутое выражение лица. Мучился совестью: его мальчик страдает. И понимал: будь Дима весел, безразличен, спокоен, ему, Андрею, было бы ещё хуже, ещё труднее. Все-таки общее горе легче нести. И что он за мудак после этого, что за конченый мудак.

Николай снова прошагал по кабинету, остановился у окна, провёл рукой по подоконнику, внимательно посмотрел на кончики пальцев. Наконец, родил:

— Звонил Том Уайт. СИО «Виты».

— Охренеть, Николай. Они вообще зажрались вконец! — не сдержался Андрей. — Они десять раз меняли требования, это чудо, что мы до сих пор укладываемся в сроки. Вот буквально вчера: МНП им в фильтры добавить! У меня люди работают по десять-двенадцать часов…

— Да чо ты, Дымов! — удивился босс. — Никто на тебя не наезжает, ты чего! Все, бля, такие нервные стали, просто цирк-варьете, а не нормальная инженерная организация! Успокойся уже. Может, вам всем мозгоправа какого-нибудь пригласить? Ну, типа, на корпоративных началах. Коча за жизнь.

— Не надо коча, — вздохнул Андрей. — Извините, не так понял.

— Ладно, проехали, — генеральный снова прошагал из угла в угол, вернулся, сел на край стола. Продолжил: — Слушай, у них начинается огромный проект. Они хотят его предлагать всем диагностическим лабораториям как сервис. Они будут принимать из лабораторий кровь и HL7, а выдавать готовые пэйлоады, в формате LIS лабораторий-заказчиков. Все эксомы. Начиная с наследственных заболеваний, но в будущем и онкология.

— Охренеть, — кивнул впечатленный Андрей. — Это масштабно.

— Не то слово. Там и врожденные дефекты, и пренатальное сканирование, и новорожденные, и фиброз, и эпилепсия…

— Да-да-да, — поневоле загорелся Андрей. Даже головная боль забылась. — Но ведь это большой объём данных.

— В том-то и дело. Они хотят предоставлять пациенту только подтверждённые мутации с известным клиническим и диагностическим значением, такие вещи. А это как раз то, что мы делаем, Дымов!

— Ну да, мы и ещё сотня контор…

— Вот, ты зришь прямо в корень, — энергично помахал пальцем Николай. — Они собирают у себя научный форум, причём шикарно, прямо в «Москони центре». А там каждый может выступить с докладом и показать всем, почему именно они могут решить задачу. Короче, я хочу послать тебя. Ну, и сам, конечно, поеду. Для представительности, так сказать.

Андрей закрыл глаза, нажал пальцами на веки. Да, это единственный в жизни шанс, причём не только для «ИнфоДжена», но и для него лично. Выйти в большие игроки биотехнологии, поставить своё имя в число единиц, которые известны всем. Это вам не на стенке в «Эра-фите» написать. Он уедет надолго, возможно, на несколько месяцев. И оба они вздохнут с облегчением. А когда вернётся, Димы здесь уже не будет. Его проект будет сдан, контракт закончится. Срок аренды подойдёт к концу, он переедет на другую квартиру. И больше они никогда не встретятся. Может быть, однажды случайно промелькнет в людном месте знакомое лицо…

Все люди ищут свою половинку, ищут и не знают, есть ли она на свете. А он знает точно. Знает запах его волос и вкус его губ, знает ямочки на пояснице и две маленькие родинки в углу глаза, знает, как срывается его голос… И точно знает, что вместе им не быть, вот как получилось.

— Ну, что задумался? Поедешь? — вкрадчиво поинтересовался Николай. — Я, конечно, все затраты оплачу по высшему разряду. И в случае, если мы вдруг получим такой контракт, премию тебе выдам в размере годового оклада. Ты пойми, кризис-хренизис, если мы это получим, мы при работе и в шоколаде лет на пять-десять… То есть мы реально выйдем на другой уровень…

Николай не слишком разбирался ни в генетике, ни в молекулярной биологии, ни в программировании, но чутьё бизнесмена его не подводило никогда. Он безошибочно видел перспективные проекты и вгрызался в них с настойчивостью бульдога. Но в данном случае не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: фирма, успешно выполнившая этот контракт, войдёт в число первых в мире. Она навсегда закрепит за собой место в этом бизнесе. И это может быть «ИнфоДжен». Да, может быть, если только он, Андрей, подберёт сопли и займётся делом. Дело — это все, что у него есть. Это религия неспособных верить.

— Конечно, Николай, — решительно кивнул Андрей. — Спасибо за доверие, серьезно. Это классный шанс.

— Ты пойми, мы сразу начнём набирать людей, со всего мира. Забацаем сервисы с Google Cloud…

Андрею оставалось лишь кивать. Мысленно он уже составлял план своего доклада, того, которому предстояло доказать миру, что «ИнфоДжену» по плечу задача такого масштаба. Да что там! Она по плечу лично Андрею Дымову и его команде. От такой перспективы кружилась голова и тревожно-приятно сосало под ложечкой, как перед прыжком со скалы в водопад.

Жизнь закружилась с удвоенной скоростью. Нужно было срочно подтянуть хвосты, ввести в курс дела Ирину Кравцову. Ей он сказал:

— Ира, не в службу, а в дружбу: присмотрите за Димой Калиновским. Что-то его колбасит. Может, личное что, или я не знаю. Какой-то он стал нервный в последнее время. Вы уж как-нибудь оградите его по возможности.

Сорокавосьмилетняя Ира материнским жестом прижала ладонь к щеке:

— А может, что со здоровьем?

— Откуда мне знать? — огрызнулся Андрей. — Я ему не сват и не брат!

Но Кравцова перебила его решительным:

— Вы не волнуйтесь, Андрей, я вашего Диму в обиду не дам. Вы, главное, поезжайте с лёгкой душой и возвращайтесь с победой.

На прощальном банкете, для которого Николай не поскупился и снял отдельный зал в «Кринице», эту фразу повторяли много раз, всякий на свой лад. Андрей даже подумал: «Вот так отправляли викингов в набеги. Что они привезут, то и будет есть вся деревня до следующей весны». Неожиданно похожую мысль озвучил и подвыпивший Николай, заговорщицки толкнув его локтем в бок:

— Мы с тобой, как такие питекантропы, типа, идём на мамонта, да?

После этого Андрею стало очень весело. Он понял, что больше пить нельзя. Ещё не хватало перед такой поездкой уйти в запой. Дима на банкете не появился, и это было, конечно, к лучшему.

Ушёл Андрей довольно рано, а через полчаса оказался у знакомого дома. Но в окнах было темно, а звонить он не стал, ведь сказать ему было нечего. Все уже сказано. Он знает, что нужно сделать, чтобы пропала эта тяжесть в груди и снова появилось желание просыпаться утром. Знает, но не сделает.

В Сан-Франциско середина апреля обернулась летом, холодным и ветреным, но солнечным и ярким. Сады уже отцвели, но холмы ещё светились сочной зеленью. Скоро, очень скоро они станут золотыми, и дубовые рощицы, темные на выжженной засухой траве, покажутся нарисованными китайской тушью. Андрей видел эту картину, чёрную на золотом, а вот такую буйную зелень видел здесь впервые.

Николай не соврал, номера им забронировали в отеле «W», прямо напротив «Москони центра». Из окна открывался вид на городской центр, за высокими башнями которого виднелись опоры моста и стальная с просинью вода залива. «Красивый город, — не в первый раз подумал Андрей. — Очень холодный, чужой и красивый». Приятным сюрпризом была встреча с Томом Уайтом, который по приглашению Николая согласился распить с ними по стаканчику виски. СИО одной из крупнейших в мире компании по производству секвенаторов прежде был знаком Андрею только по имени, но впечатления не испортил, оказавшись подтянутым и породистым джентльменом лет пятидесяти. Вёл он себя в демократичной манере, принятой среди людей их круга. Завел приятный и нейтральный разговор, как водится, задал вопрос:

— Я в вашей стране не бывал, но несколько раз ездил в Польшу. У вас похожий климат?

— Намного лучше! — воодушевился Николай. — У нас все лучше, чем в Польше. Люди, девушки, природа, климат…

— Дрянной у нас климат, — перебил Андрей, закручивая виски воронкой. — В апреле ещё снег лежит, в сентябре уже дожди. Впрочем, дожди у нас всегда, в любую пору года.

Большой босс взглянул на него с интересом.

— А как давно вы работаете в «ИнфоДжене», Андрей?

— Больше шести лет. Практически со дня основания.

Конечно, о деле не было сказано ни слова. Даже у Николая хватило такта не делать намеков и не задавать провокационных вопросов. Лишь на прощание Уайт крепко пожал руку и проговорил вполголоса:

— Удачи завтра, Андрей. Линда сказала, что будет болеть за вас. Я очень ей верю в таких вопросах.

Назавтра в огромном переполненном зале Андрей не видел ни Линды МакКормик, ни её босса. Может быть, они были где-то там, в море обращённых к нему лиц, сливающихся в сплошные бледные пятна. Он вдруг почувствовал, что не может произнести ни слова. Какая-то судорога сжала ему горло, да так, что не вдохнуть. Так уже было с ним однажды, когда в бурном течении реки перевернулась их байдарка. Тогда отец сказал ему, кажется, так: «Не психуй. Выключи мозги и просто делай своё дело». Андрей уставился на экран ноутбука, на первый слайд презентации, плод вдохновения родных маркетологов. На левой панели картинки молодая женщина глядела в экран компьютера, а мужчина постарше заглядывал ей через плечо. На правой — девушка в белом халате внимательно рассматривала что-то в пробирке. В центре зеленело название их компании. Это чудо корпоративного творчества красовалось теперь на огромном экране за его спиной, и сотни людей в зале глядели на него. Мозги выключились, паника улеглась. Слова полились сами собой:

— Многие из вас знают нашу компанию. Мы успешно сотрудничаем с крупнейшими лабораториями, производителями оборудования и научно-исследовательскими организациями. Но сегодня я не хочу говорить о наших успехах. Я расскажу вам о наших проблемах. И о том, как мы их решаем…

В отведённые ему полчаса он уложился минута в минуту. Правда, потом пришлось немного задержаться, ответить на вопросы, дать ссылки на детали, которым не нашлось места в презентации. Лишь возвращаясь к своему креслу, заметил, как прилипла к спине промокшая от пота рубашка. Хорошо хоть под пиджаком не видно. Следующие выступления проплыли мимо, будто докладчики говорили на незнакомом языке. В обед успел сбегать в отель, заскочить в душ и переодеться. И только во второй половине дня вернулся в реальность. И сразу приуныл. Запомнилась презентация лабораторного гиганта со штатом в сорок пять тысяч работников. Докладчик из Оксфорда поразил удивительно красивым английским, на котором не говорят за пределами Британии, да и там — немногие. Международный консорциум, который в числе первых секвенировал геном человека, прислал нескольких представителей, да каждого со своей презентацией. А тут какой-то «ИнфоДжен». Коля, Дима и Андрейка. Смешно даже.

Назавтра с трудом справился с желанием взять напрокат машину и рвануть куда-нибудь на океан, где никого нет, только холодные волны и обрывы из желтого песчаника, причудливо изрезанные ветром. Но совесть все же погнала в «Москони», где атмосфера заметно отличалась от вчерашней. В просторном выставочном зале раскинули палатки производители оборудования попроще, софтверные компании раздавали красочные буклеты, ручки, футболки и USB-провода, а в центре зала возвышался ценный приз лотереи — персональный секвенатор PGM, простой инструмент для решения простых задач, но тысяч пятьдесят, наверное, стоит. Это не айпад, который разыгрывали на «MacWorld». Все здесь было не в пример солиднее, «по-богатому», как выразился Николай. Около этого приза его и поймала Линда МакКормик, маленькая женщина лет сорока, заметно беременная. Кажется, в прошлый его приезд два года назад она тоже ждала ребёнка… С нею он поздоровался как с доброй знакомой. С нею он говорил по телефону много чаще, чем с мамой.

— Пойдём, я тебя с кем-то познакомлю! — Линда решительно потащила его к палатке «ВитаТека», ожидаемо самой крупной. — Это наш ведущий учёный. Он будет руководить лабораторной частью проекта. Он ничего не понимает в биоинформатике, но зато дай ему каплю крови  — и он тебе выдаст не меньше прочтений, чем NextSeq… Вот, Бен, знакомься, это Андрей Дымов! Помнишь, я тебе о нем говорила? Он делает нам AML панель.

— А, привет, я Бен Андерсен, — тёплое пожатие уютной и мягкой ладони, терпеливый взгляд вежливого человека, которого отвлекают по пустякам. — Видел твоё выступление вчера. Звучит хорошо, хотя я мало что понял. Но ты мне вот что скажи: что вы используете для подготовки препаратов?

— Да ничего они не используют, господи! — всплеснула руками Линда. — Они начинают с интенсивности сигналов.

— Ну, так нечестно, — огорчился Бен, и все рассмеялись.

Наверное, Бен был его ровесником или, может, чуть старше. Среднего роста и выше средней упитанности, он почему-то казался очень милым, похожим на белобрысого медвежонка в интеллигентных очках с тонкой золотой оправой. Андрей сразу проникся к гению симпатией. Видимо, взаимной. Последовало предложение:

— Слушай, мне сегодня тут надо ещё потусоваться, а давай завтра приезжай к нам в Хэйвард, знаешь куда? Вот, а я тебе такое покажу, ты ахнешь. Никто ещё не видел. Машину, на которой мы будем делать эксом. Приезжай, здесь уже будет неинтересно, а я тебе пропуск выпишу.

— Как это неинтересно? — рассмеялся Андрей. Отчего-то рядом с этим забавным человеком и смеялось, и говорилось очень легко. — А может, я хочу PGM выиграть, а ты меня такого шанса лишаешь?

— Что, вот это? — презрительно качнул головой Бен. — Я тебе MiSeq дам, у меня лишний есть. Новый, прямо в коробке. А такое добро у нас под фикусы в приёмной подставляют. Для красоты.

— Спасибо, ради такой красоты приеду непременно, — согласился Андрей. — Как мне связаться с тобой?

Обменялись телефонами, снова пожали руки. А в конференц-зале уже началась следующая презентация. Андрей даже кофе выпить не успел, вдобавок Николай нашипел на него за опоздание, но настроение отчего-то не испортилось. Впервые за долгое-долгое время на душе было легко.

Николай воспринял приглашение в святая святых «Виты» как добрый знак, почти что гарантию успеха. Андрей не разделял уверенности босса. Немного боялся опозориться, ведь в лабораторной части проекта в целом и в инструментах в частности он разбирался не слишком хорошо. На дилетантском уровне. Линда права, их работа начиналась намного «ниже по течению». Но в Хэйвард поехал, конечно. Не без труда нашёл безликий комплекс офисных зданий, удивился, что такая богатая компания не выстроила себе отдельного рая земного, как другие князья Долины. В приёмной действительно обнаружились фикусы, а в качестве подставок использовались белые пластиковые тумбы, напоминающие продукцию главного конкурента.

В списке приглашённых его имени не числилось, никакого пропуска, заказанного для Андрея Дымова, секретарша не нашла.

— Позвоните, пожалуйста, Бену Андерсену, скажите, что его ждёт Дымов из «ИнфоДжена», — попросил Андрей без особой надежды на успех.

Конечно, занятой и немного странный учёный и думать забыл о своём приглашении. И отлично, машина уже взята напрокат, сейчас он пересечёт залив в обратном направлении, по другому мосту и покатит прямо на побережье. День замечательный, солнечный и тёплый…

Додумать приятную мысль не успел, в холле появился Бен, замахал пластиковой карточкой, разразился энергичной тирадой:

— Привет, ты извини, эти умники мне пропуск прямо в кабинет принесли, а я там уже с неделю не был, все время в лаборатории! Серьезно, какая блестящая идея — бросить пропуск мне на стол. Именно там ему самое место, да? Я тебе говорю, у нас на ресепшене работают не самые яркие лампочки в люстре…

Андрей покосился на милую секретаршу с извиняющейся улыбкой, та лишь пожала плечами. Видимо, политкорректность не являлась обязательным качеством лабораторных гениев.

Бен повёл его по белым коридорам, своей карточкой открывая заветные двери. Возле последней надел белый халат, другой такой же, с меткой «Стэфани» протянул Андрею, задумчиво пробормотал: «Вроде чистый». Церемонно распахнул перед ним дверь. Андрей увидел белый шкаф средней величины. Или большой холодильник.

— Вот… — довольно выдохнул Бен.

— На что я смотрю? — честно спросил Андрей.

— Бля… Я и забыл, прости, — Бен ожесточенно потёр подбородок. — Тогда так, этот аппарат называется NeoSeq. У него строенная плата, в каждую часть можно загрузить триста восемьдесят четыре образца. Значит, за один цикл мы пропускаем больше тысячи образцов.

— И выпуск?..

— Шестнадцать-двадцать миллиардов прочтений. От двух до трёх терабайт данных за каждый цикл.

— Да иди ты! — ахнул Андрей. — И как же вы намерены предоставить эти данные заказчику?

— В том-то и дело, никак! — обрадованно воскликнул учёный. — Ты пойми, это главная фишка проекта, полная локальность! Анализ будет производиться локально, причём, не дожидаясь конца прогона, асинхронно…

— Так не получится, — решительно возразил Андрей. — То есть, да, картирование…

Бен слушал внимательно, задавал очень правильные вопросы, время от времени поправляя очки жестом круглым и уютным. Андрей увлёкся, принялся чертить диаграмму на листе бумаги. Вскоре их прервала настойчивая трель. Бен с раздражением взглянул на часы, вздохнул.

— Что это у тебя? — спросил Андрей.

— ЭпплВотч, — вздохнул Бен. — Мой парень поставил напоминалку: когда надо поесть, когда таблетку от холестерина взять. Даже когда маме позвонить. Я сам забываю все время. Пойдём пообедаем. У нас, между прочим, тоже кормят бесплатно, не только в «Москони».

Толкая поднос вдоль буфетной стойки, накладывая еду в тарелку, Бен продолжил мысль:

— Эта кормежка и хорошая новость, и плохая. С одной стороны, не надо никуда ездить. С другой — трудно себя мотивировать выбраться за пределы кампуса. К тому же приходить надо заранее, а то набегут и все расхватают. Я пару раз приходил сюда после трёх, так заставал только салатные листья и холодные бургеры. Вот тогда мой парень и поставил мне напоминалку.

Андрей думал, что вот бывают такие люди, говорить с которыми предельно легко. Только что познакомился, а уже как будто всю жизнь знаешь. Парень у него. Спросил, не задумываясь:

— Давно вы вместе?

— Почти три года. Эту дату он мне тоже в напоминалку поставил, маленький засранец.

На лице Бена появилась очень милая улыбка с ямочками на круглых щеках.

После обеда у него родилась очередная идея:

— Слушай, а давай я тебе покажу весь цикл от получения материала до интенсивности сигналов? Подготовка займёт часов восемь, сейчас полпервого, значит, к девяти мы загрузим плату в инструмент. Прогон займёт около одиннадцати часов, значит, завтра утром получим результат и вместе проведём первичную проверку качества. Как тебе такое?

— Отлично! — обрадовался Андрей. — А то я, честно говоря, ничего в этом не понимаю. Для меня секвенирование нового поколения — это набор файлов на диске.

— Ну вот, — обрадовался Бен. — Вся же фишка в том, как эти файлы получить. Обработка данных — это задача тривиальная.

На этот счёт у Андрея было другое мнение, но спорить он не стал.

Бен оказался человеком увлечённым, к тому же обладающим нехилым талантом учителя. В лабораторию, где царил уже знакомый Андрею шкаф с красивым именем NeoSeq, все время совались люди, приставали к Бену с вопросами, он их вежливо посылал, а потом возвращался к прерванной лекции. «Мы остановили свой выбор на системе "Хамильтон", и вот почему…» Вечером зашла Линда в белом халате, едва сходящемся на круглом животе, но отвлекать не стала, а принялась помогать, причём со знанием дела. Андрей зауважал её за это безмерно. Чуть позже Бен отлучился и вернулся с невысоким худощавым парнем. Линда кивнула ему, как старому знакомому:

— Привет, Крис.

— Вот, Крис, знакомься, это Андрей из «ИнфоДжена». Мы вместе работаем над серьёзным проектом. Он здесь в командировке. А это Крис, мой парень.

Оказалось, что Крис принёс судки с едой, причём безропотно ждал, когда в их работе наступит перерыв. Линда ушла, а они разместились в кабинете Бена, довольно захламлённом и в то же время уютном.

— Средиземноморская кухня, — извиняющимся тоном произнес Крис. — Надеюсь, ты не против. Мы стараемся следить за питанием, хотя и не всегда получается.

Андрей оценил тактичное «мы». Конечно, следить за питанием полагалось полноватому Бену с его холестерином, по-юношески худенькому Крису можно было питаться исключительно гамбургерами с картошкой-фри и заедать это все мороженым.

Вышли из здания уже в темноте. Бен довольно потянулся, выставляя вперёд небольшое, но круглое брюшко. Спросил:

— Тебя подвезти?

— Нет, я на машине, — ответил Андрей и удивился: что это было, пустая любезность или он действительно повёз бы его в Сан-Франциско? Ведь туда и обратно это как минимум час времени. — Спасибо тебе огромное, Бен. Значит, завтра в девять?

— Слушай, а в восемь сможешь? Мне не терпится посмотреть, что получилось, а без тебя начинать не хочу.

Возвращался в город в странном и приятном полусне. Усталость стирала грани реальности, превращая портовые краны, опоры моста, фары машин, чёрную воду залива с бликами света в картину туманную и загадочную, но в то же время спокойную, мирную. Этот мир не был ни своим, ни чужим, он просто был, и Андрей тоже был — песчинкой в бесконечном прибое. А с песчинки какой спрос?

На следующее утро пропуск ждал его на ресепшене. Правда, найти нужную лабораторию в лабиринте одинаковых коридоров он все равно не смог, и пришлось звонить Бену. Тот был уже на месте, как ни странно, в своём кабинете. Улыбнулся виновато:

— Вот, не выдержал, посмотрел без тебя. Красота. Выпуск 18.1 G, кластер денсити 235… Мы с тобой сделали отличный прогон!

— Да, здорово, — включился в работу Андрей. — А на что ты ещё смотришь? Ведь ещё же ничего не известно, качество картирования, например…

На обед решили все же выбраться из кампуса. Поехали в простую мексиканскую забегаловку на берегу залива, с не слишком чистыми пластиковыми столиками на веранде и забористой маргаритой в огромных стаканах. Андрей с сомнением поглядел на толстое буррито на тарелке Бена: вряд ли Крис причислил бы этого монстра к здоровой пище. И вот они живут вместе, эти двое, так просто, будто по-другому и не бывает. Если бы между ними буквально с первых фраз не сложилось этой странной близости, он никогда не решился бы спросить:

— А как вы познакомились с Крисом? Вообще, расскажи мне про него. Про вас. Если можно, конечно.

— О, это целая история! — довольно улыбнулся Бен. — У меня-то проблем не было, рождён и выращен в Калифорнии, мой отец под полицейские машины ложился в шестидесятые, был арестован за демонстрации против вьетнамской войны. Он в Беркли учился. Нам и не снилось, что они курили и нюхали в те времена. Мама тоже будь здоров, видная личность среди демократов, у нас дома кто только не ужинал. А Крис, представь, из Южной Каролины. У него в семье сплошные реднеки, ты таких даже в кино не видел. И как такой мальчик вырос в подобной семье, какой-то не от мира сего. Удивительный романтик. Посуду мыл в ресторане, официантом работал, чтобы получить образование, и знаешь какое? Держись, двойное. История искусств и средневековая французская поэзия.

— Есть такое образование? — удивился Андрей.

— Вот и я не знал. Он сейчас заведует галереей в Сан-Франциско. Его звали в лучшую, в Кармеле, но пришлось бы переехать, а я, конечно, привязан к лаборатории. Ему пришлось выбирать, и он выбрал меня.

Да, если бы не возникло между ними такой простой и естественной близости, разве решился бы Андрей сказать:

— Слушай, хочу спросить твоего совета. У меня есть друг, взрослый самостоятельный мужик. Гей. А у него есть парень. И вот, его парень требует, чтобы мой друг раскрылся. Чтобы не скрывал их отношений. Иначе они не могут быть вместе.

Помолчали, выпили маргариты. Бен старательно вытер пальцы влажной салфеткой. Наконец, уточнил:

— И что? В чем совет?

— Ну, что моему другу делать? Решиться на каминг-аут? Или расстаться с парнем?

Глупо, так глупо это звучало! Расстаться с парнем, разве это могло вместить в себя золотой взгляд, ласковые губы, восторг, и боль, и ощущение, что ты наконец вернулся домой? А каминг-аут? Как противопоставить этому улыбку отца, боровики в молодом ельнике за родительским посёлком, нетяжёлую ношу Николы, лай весёлого соседского Ганса?.. Разве можно задавать такой вопрос? А вот ответ, пожалуй, удивил:

— Прости, парень, советовать тут не возьмусь. У каждого своя история, своя жизнь. Один размер не всем впору, и не верь тем, кто скажет тебе обратное. Они или не были в твоей шкуре, или им плевать.

Андрей хотел было поправить, что шкура, дескать, не его, а друга, но промолчал. Стало немного неловко. Все же они познакомились всего два дня назад, такой откровенности не место в их отношениях. Но Бен вдруг улыбнулся с простодушной хитростью:

— Слушай, а что ты делаешь в выходные? Ты здесь ещё? Мы едем в субботу на пикник на пляж Пескадеро. С нами будет друг Криса, ну и мой тоже, звать его Келси. Он страшный придурок во всем, что касается личных отношений. Только расстался с парнем, который обирал его до нитки, изменял ему, да ещё и руку на него поднимал. Вот ему было бы о чем поговорить с твоим другом. Так что, приедешь? А лучше подъезжай сюда, мы тебя подвезём, чтобы две машины не гонять!

Тоска подступила неожиданно, взяла за горло как надо, не вырваться. Не радовали ни солнце, ни ряды стройных пальм вдоль Эмбаркадеро, ни яркие парусники на синеве залива, ни отличная еда с хорошим вином, на которые шеф не скупился. Форум закончился. «Вита» решения не объявила. Участники, маститые и не очень, разъехались по домам несолоно хлебавши. Засобирался домой и Николай, немного обескураженный отсутствием результата. Но нерешительную попытку Андрея тоже покинуть силиконовый рай босс пресёк на корню:

— Да ты что, Андрюха, с дуба рухнул! Тебе сейчас твоего Пятачка надо окучивать двадцать четыре на семь, без перерыва на обед! У тебя супершанс, вы там уже тусите, гоните что-то вместе, так тебе и карты в руки. Я тебе, блядь, уеду, даже думать не смей!

— Ладно, я пока останусь, — согласился Андрей. — Только вот что, Николай. Ты Калиновского не отпускай. Если мы получим этот заказ, у нас каждый человек будет на счету. А его заменить некем, так и знай. То есть наследственную херню штамповать можно и с Ерёменко, а на такой проект настоящие специалисты нужны. Их и в Долине наперечет, а у нас и вовсе нет, понимаешь?

— Ну, ты мне задачи задаёшь, Дымов, — почесал затылок Николай. — Вредный ты все же человек, трудный.

— Ты босс, тебе и разруливать, — ответил Андрей без улыбки и даже не заметил, что перешёл с большим начальством на «ты». И начальство вроде бы тоже не заметило сокращения дистанции.

Николай уехал, Андрей остался, переехал из Сан-Франциско в Хейвард и практически поселился в лаборатории Бена. И на пляж, конечно, поехал, а день выдался ярким и солнечным, непривычно тёплым даже для конца апреля. Андрей постарался, забежал в хороший магазин, купил чипсов, салатов, пива и белого вина. Спер из отеля четыре полотенца. Хотел ещё халат прихватить, да постеснялся. Приехал в «Виту» раньше времени и прямо на парковке увидел Криса в зелёных шортах, белой рубашке и кокетливой красной шляпке, облокотившегося на капот Бенова приуса. Увидев Андрея, он сразу подхватился, пошёл навстречу, пожали руки.

— А Бен снова задерживается. Боюсь, если ты пойдёшь за ним, я потеряю вас обоих.

— Подождём, — ответил Андрей с улыбкой. — А что, в выходные Бен тоже здесь пропадает?

— Случается, — пожал узкими плечами Крис. — Но у меня тоже бывают разные мероприятия по выходным, так что приходится приспосабливаться. Правда, сегодня немного неудобно, нас ведь будут ждать.

— Твой друг Келси?

— Да, он. И ещё наши друзья Майк и Бриттани, они чуть постарше, но очень интересные люди. Он художник, выставляется в нашей галерее, мы так и познакомились. А Бриттани — учительница младших классов, чудо, а не женщина.

Бен появился вскоре. Андрей сразу вспомнил Николаева «Пятачка». Бену шорты и тесноватая футболка с картинкой из «Наруто» конкретно не шли, но он по этому поводу не заморачивался. Его волновало другое:

— Руки из жопы растут, это ладно, но как можно было плату не тем концом захуярить? Она же даже не влазит, так нет, впихнули!

— Бен, не расстраивайся, это все вода под мостом, — попробовал утешить страдальца Крис, но получил в ответ гневное:

— Вода под мостом? А восемь тысяч баксов — это тоже вода? А девятнадцать часов коту под хвост?

Но Крис не испугался, видимо, привыкший к подобным маленьким трагедиям:

— Вот и отлично, девятнадцать часов свободного времени. А сейчас надо поторапливаться, ведь нас ждут.

— Могу я чем-то помочь? — негромко поинтересовался Андрей.

Бен только махнул пухлой рукой:

— Некоторым людям не поможешь.

За рулём был Крис, и показалось Андрею, что едут они не в приусе, а в феррари. Особенно когда они летели по приморскому хайвею, где справа скалы, слева обрыв и далеко внизу — золотистый от солнца Тихий океан. А на тонких губах водителя-аса теплится довольная улыбка, и небрежно свешивается в открытое окно тонкая рука с серебряным браслетом на запястье и солёным ветром в ладони. Андрей залюбовался Крисом. Он не был красивым, он был единственно возможным, законченным произведением искусства.

Когда, наконец, остановились на парковке над обрывом, Андрей признался:

— Ты поразительный водитель. В гонках не участвовал?

Крис довольно улыбнулся:

— О да, постоянно. Я вырос на ферме, Андрей. Сел за руль грузовика, как только смог увидеть поле над приборной доской.

— Убьётся когда-нибудь и других убьёт, — заметил Бен, выгружая из багажника пляжные раскладные кресла. — Можно забрать мальчика из деревни, но деревню из мальчика — никогда.

Крис лишь рассмеялся, да и Бен улыбнулся в ответ, постепенно оттаивая.

На пляже их уже ждали. Первой Андрей заметил Бриттани, миниатюрную стройную блондинку с целой копной рыжеватых завитушек. Ее муж, похожий на латиноса, высокий и полноватый, жарил куриные крылышки на переносном гриле и оторвался от занятия лишь для того, чтобы пожать Андрею руку, коротко и крепко. И только тогда в поле зрения показался Келси, похожий на персонажа аниме или компьютерной игры. Невысокий и худощавый, большеглазый, с жёстким ёжиком чёрных волос, он казался взрослым мальчиком с детской улыбкой, с ямочками на щеках и чуть кривоватым передним зубом. О да, что-то было в нем, что-то трогательное и беззащитное. Привлекательное для любого хищника. Но руку пожал крепко, по-мужски.

Андрей разделся, бросился с головой в ледяные солёные волны, поплыл саженками. Перехватывало дыхание от холода и от того, что с берега на него смотрели, да, смотрели. Вышел из воды неторопливо  — что ж, смотрите. Подобрал с песка полотенце, обернул вокруг бедер, тряхнул головой, пошёл туда, где в кулере покрывалось морозцем дешёвое американское пиво в жестяных банках. А там и крылья-ножки подоспели, да и салаты-чипсы тоже пригодились. Пошли байки. Келси рассказывал:

— Приходит мамаша с дочкой, такая типичная деловая тетка из Долины. Говорит: «Дочка у меня отсталая, может, вы, доктор, дадите направление на осмотр психиатра». «В чем дело?» — спрашиваю. А она так серьёзно: «Ей уже три года, а она до сих пор компьютерной мышкой не умеет пользоваться. Доведёт её до конца коврика и не соображает, что дальше делать». А девочка — прелесть, живая, умненькая. Что тут делать? Я ей, конечно, говорю: «Я могу дать направление, но давайте подождём ещё с год». А сам думаю: «Если кому и нужно направление к психиатру, так это именно мамаше». Надеюсь, когда эта девочка будет получать учёную степень, её родители вспомнят этот эпизод в своей приветственной речи…

— Да, родители — это что-то особенное! — поддержала разговор Бриттани. Солнце припекало совсем по-летнему, и серьёзный Майк укрыл её веснушчатые плечи полотенцем. — Даже удивительно, как у таких родителей получаются такие хорошие дети.

— Ха, дети тоже те ещё подарки! — рассмеялся Келси. — На прошлой неделе приходит мама с пацаном лет пяти. Я показываю ему таблицу для проверки зрения, сначала самый мелкий шрифт. Он так уверенно: «Би! Джи! Kей!» И в половине случаев — мимо кассы. Показываю следующую строку. Тот же эффект. Постепенно доходим до самого крупного шрифта. «Ди! Ти! Пи!» У мамаши в глазах чистый ужас: «Мой ребёнок слепой, а я даже не знала об этом! Я монстр, а не мать!» Я и сам немного офигел от такого. Обычно все же слепые дети по-другому себя ведут. Тогда я ему показываю картинки совершенно крохотные: кот, собака, мышь, дом… Он не ошибся ни разу. Короче, этот герой просто букв не знал. То есть те, что он знал, он говорил, а в остальном чисто импровизировал!

— Ну, ты даёшь! — смеялся Бен. — Как же ты раньше не догадался, а ещё педиатр!

— Так он же так уверенно говорил! Даже не запнулся ни разу!

Потом разошлись по интересам. Бриттани и Майк стали играть в бадминтон, Крис выбрал каменистую площадку и принялся перетекать из одной позы йоги в другую, демонстрируя удивительную гибкость и идеальный баланс. Его тонкая фигура на фоне прибоя казалась быстрым росчерком искусной кисти.

— Рисовщик, — с горделивой улыбкой заметил Бен. — Не может удержаться, особенно при посторонних. Так любит, чтобы на него смотрели.

Ну, что ж, в такие игры можно играть вдвоём. Андрей поднялся, подошёл поближе к воде, на плотном песке встал на руки, прошёл хорошую дистанцию, причём ногами не дрыгал, кажется. А что, четыре года кроссфита так просто не пропьёшь.

Потом он играл в бадминтон с Бриттани, загнал в море всех, кроме упрямого Бена, потом полежал, подремал на солнце. А когда проснулся, увидел, что море уже подернулось предвечерней дымкой. Похолодало. У самой воды в одной лёгкой футболке сидел на песке Келси, уронив подбородок на колени. Андрей подошёл к парню, набросил ему на плечи свою куртку, сел рядом.

— Спасибо, — пробормотал Келси, плотнее укутываясь. Он глядел туда, где море сходилось с небом, и больше, чем когда-либо, походил на героя аниме.

— Ты педиатр, — начал Андрей и на мгновение осёкся. Но все же продолжил: — Родители твоих пациентов знают, что ты — гей?

— Кто-то, наверное, знает. Я не афиширую, но и не скрываю.

— Не спрашивай и не говори? — попытался пошутить Андрей.

— Вроде того, — пожал плечами Келси. — Но многие, конечно, знают. У нас принято трепаться с пациентами. Это внушает доверие.

— И что, это их не пугает? Это не вредит твоей практике?

— Может быть, кого-то и пугает, я не знаю. Но у меня довольно большая практика. Дети меня любят, а я их. Они меня не боятся, а я их уважаю. И потом, знаешь, у нас, педиатров, более верные пациенты. Дети к нам привыкают, проникаются доверием и не хотят идти к другим врачам. Родители это ценят. Сами могут менять врачей как перчатки, а детей с рождения и до совершеннолетия водят к одним и тем же.

— Ты делаешь очень важное дело, Келси, — заметил Андрей. Отчего-то захотелось снова увидеть улыбку на милом мальчишечьем лице. Но Келси был тих и серьёзен и ответил так же серьезно:

— Ты тоже, Андрей. Ты и Бен, вы спасаете жизни.

Они касались друг друга плечами, и от точки этого соприкосновения проходило по телу тихое и спокойное тепло.

Вечером в номере скромного отеля его снова накрыло. Страшная усталость смешалась с предельным нервным возбуждением, и нечем стало дышать, и разрывала на части чёрная тоска. Андрей знал только один верный способ спастись от подступающего безумия. Но именно сейчас, в чужой стране, среди чужих людей, когда от него зависело столь многое, этот способ был недоступен. Руки сами собой нашли телефон, набрали единственный номер. Ему ответили сразу после первого звонка:

— Алло! Слушаю вас!

А говорить он не мог, мог выть или реветь, а вот говорить — нет, не мог. Но этого и не потребовалось.

— Андрей? Господи, Андрей, это ты?

Там утро воскресенья. Его Дима, наверное, пьёт на кухне кофе, а может быть, ещё лежит в постели с книжкой. Или уже сидит за компьютером, он ведь трудоголик.

— Не хочешь говорить? Не надо. Просто слушай, хорошо?

Слезы потекли сами собой. Он торопливо выключил микрофон. Путь Дима не услышит ни звука.

— У нас совсем весна, тепло, снега почти не осталось. Я вчера ходил на каток, а его уже закрыли. Жалко, я так и не успел ничему научиться.

О чем он думал, когда решил, что сможет без него? Всю жизнь — без него. Нужно быть идиотом полным, чтобы даже допустить такую мысль. Пусть не вместе, лишь бы видеть его, хотя бы изредка, пусть на расстоянии. Лишь бы слышать его голос, такой близкий, только руку протяни и коснись…

— В пятницу вернулся Николай, собрали все подписи на СОП. Мой проект фактически закончен. Теперь нет необходимости меня задерживать. Начну искать работу. Сейчас как раз хорошее время, пока никто ещё не разбежался по отпускам.

А вот этого не случится. Николай задержит его, уговорит, завалит деньгами, завлечет далеко идущими перспективами. Это он умеет.

— Вчера ужинал с Лерой. У них уже набирают штат на весенние работы. Если Антону хочется, он может послать заявку онлайн, на странице «Наследие». Может сослаться на моё имя, а может и не ссылаться. Его и так возьмут. Им всегда нужны люди.

Ну, вот и все, разговор подошёл к концу. Он это почувствовал, как холод на загривке. Включил микрофон и, прежде чем отключиться, успел прохрипеть:

— Не могу без тебя…

И даже не стал слушать ответа. Кто знает, что там может прозвучать?

Телефонный звонок — набатом в ночи, сигналом тревоги, бритвой по нервам. Сердце бешено колотилось в груди, сотни панических мыслей взорвали мозг: что-то с отцом! Или с матерью, нет, с детьми! Дима, Дима, господи, только не это!..

— Алло! Говорите, я вас слушаю!

Голос почти забытый, голос из прошлого, мирного и как будто даже счастливого.

— Привет, Андрюха! Как жизнь?

— Лёха! Блядь… Ты что… С тобой все нормально?

— Да, а что? Чего ты так подхватился? Просто ты не звонил так давно, вот я и подумал, как ты там, не случилось ли чего?

— Да нет, нормально, — нащупал на тумбочке бутылку, торопливо глотнул тепловатой воды. — Просто у меня сейчас два часа ночи, вот я и психанул…

— Подожди, как это? А где это ты? В отпуске?

— В командировке, в Калифорнии.

— О, классно. В Диснейленд поедешь?

— Да на хрен… Работы много, какой ещё Диснейленд. Один раз только на пляж выбрался.

— Ну ладно, короче. Извини, что разбудил. Приедешь, позвони, лады? Встретимся, бухнем. А может, и ещё что.

— Конечно, Леха, позвоню. Давай, счастливо.

Сердце успокоилось не сразу. Странная тяжесть легла на грудь, будто небо налилось свинцом, и воздуха осталось слишком мало. Так мало, что не вдохнуть. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль: отец сердечник, а значит, может, и он. Вот так здоровые сорокалетние мужики вдруг валятся с ног, просто падают, чтобы уже никогда не встать. И пусть, если на то пошло. Пусть хотя бы раз в жизни кто-то принял решение за него, и чтобы не было выхода. Чтобы от него самого не зависело ничегошеньки. А Дима сейчас на работе. Интересно, что он делает сейчас? Ведь можно просто ему позвонить. А впрочем, нет. Пусть он спокойно работает. Пусть он будет спокоен и свободен, пусть сам за себя решает. Пусть найдёт себе хорошего парня… Какого, на хрен, парня! Он задушит любого, разорвёт зубами, по стенке размажет…

Это вошло в привычку. День проходил в хлопотах, в работе интересной и сложной. Андрею пришлось признать: люди в «Вите» работали как подорванные. Становились понятны требования Линды, её звонки в десять вечера или в шесть утра, её дотошность и требовательность. Для них это было в порядке вещей: планировать жизнь вокруг цикла оборудования, появляться на работе в полдень, чтобы остаться до полуночи, а в девять вечера заказать пиццу и пиво и за этим простым ужином принять окончательное решение — использовать LowFreq, а не Mutect2… Начальство узнает об этом завтра и никуда не денется.

А вечером, когда бы этот вечер ни наступил, он набирал знакомый номер. Тихий голос касался лица, бежал по венам, гулким эхом отзывался в груди. Тема разговора значения не имела. О чем бы они ни говорили, они говорили об одном. О том огромном несчастье, которое свалилось на них, о проклятии, от которого нет спасения. Без которого нет жизни, хотя и с ним её тоже нет.

— Слушай, сегодня прибегает ко мне МакКормик, подсовывает бумажку. Контракт о неразглашении. И говорит: «Пошевеливайся, сейчас пойдём на совещание с другой компанией. Они будут делать для нас классификацию мутаций. А потом и клинические аннотации».

 — Серьезно? Но ведь если тебя позвали на такое совещание, это неслучайно?

— Линда говорит, они готовят LOI. Но ты никому не говори, даже Николай ещё не знает.

— Значит, ты задержишься там надолго. Наверное, когда ты вернёшься, я уже не буду здесь работать.

— Дима, пожалуйста, не уходи. Послушай, я не только из соображений карьеры. Просто… Может быть, мы сможем как-то… Ну, не знаю, быть друзьями с привилегиями. Встречаться иногда. Я знаю людей, которые живут так годами.

— Господи, Андрей… Неужели ты думаешь, что это возможно? Что я смогу так, с тобой?..

Как всегда, в разговоре наступал такой момент, когда слова застревали в горле и нужно было что-то сказать, срочно сказать что-то простое и понятное, лёгкое и неважное.

— А я теперь могу сам загрузить NeoSeq. Прогнать весь цикл от начала до конца.

— Здорово. А Бен, стало быть, научился обнаруживать делеции с длиной, превышающей среднее прочтение?

— Как бы не так. Он совершенно не интересуется анализом.

Важный день, наконец, настал. «Виту» начало лихорадить за неделю. Незнакомые люди ловили Андрея в коридорах и хлопали его по плечам. В кафетерии ему уступали место и говорили приятное. А однажды в лабораторию Бена зашел сам Том Уайт и официально, хоть и по секрету, сообщил, что контракт будет подписан не позднее середины мая.

Так и получилось. Само подписание контракта состоялось там же, в Хейварде, в штаб-квартире «ВитаТек», куда зажравшийся Николай приехал на наёмном лимузине. Ни Андрей, ни Бен в церемонии не участвовали. Они отметили событие вечером в шикарном ресторане в Сан-Франциско, несомненно, выбранном Крисом. Андрей немного тяготился излишним вниманием персонала, Крис этим вниманием наслаждался, Бен, казалось, и вовсе его не замечал.

— Я вообще не понимаю, в чем прикол, — пожимал он покатыми плечами. — Я с самого начала знал, что это будешь ты. И Линда знала. Как мы с ней скажем, так и будет, а ты уже и так наш. Меня Том спросил, я ему так и сказал:  «Я уже работаю с Дымовым, мне больше никто не нужен». Ага, сейчас, они мне команду из «Квеста» пригонят. Они же меня одним сбором требований замучают.

— Подожди, может, и мы ещё тебя замучаем, — улыбнулся Андрей.

— Ага, конечно! Похож я на придурка. Ты уже все требования знаешь, теперь все к тебе будут приставать, а не ко мне.

А неделей позже Бен отвёз его в аэропорт. Контракт был подписан, СРС в первом прочтении оформлен, и теперь его присутствие требовалось дома. Там, где все эти красивые таблицы и диаграммы обернутся мегабайтами кода, способного сделать то, что ещё никогда и никем сделано не было.

Бен заметно грустил, Андрей даже удивился, насколько его новому другу не хотелось расставаться.

— Ты давай возвращайся скорее. Мы с тобой хорошего всякого наделаем. Возьмёшь в супруги Келси, будем дружить домами, — проговорил Бен, протирая очки полой рубашки. А потом, будто спохватившись, прибавил: — Шучу я, конечно. Просто, знаешь, я к людям привязываюсь. То есть у меня две крайности: или не замечаю, или привязываюсь. Так что ты не забывай, приезжай.

— Да ладно, Бен, — Андрей нерешительно погладил мягкое плечо. — Мы с тобой будем дважды в неделю говорить по телефону. Статус-митинг по вторникам и разработка по четвергам.

— Да уж, конечно, — ухмыльнулся Бен уже знакомой хитрой улыбкой, и от сердца немного отлегло. — Так я и появлюсь на ваших звонках, делать мне больше нечего. Все, что тебе надо, ты мне напрямую говори. И я так же буду делать. А то мы потонем в этой говорильне, это я тебе гарантирую.

Чуть больше месяца продолжалась его командировка, а казалось, что не было его в городе целую вечность. Уезжал он из тусклого и серого города с черными проплешинами между грязными сугробами, а вернулся в весеннее цветение. Тяжелые гроздья сирени мокли под мелким дождём, на клумбах алели острые свечи тюльпанов. Его никто не встречал. Он поймал такси и на автомате назвал адрес.

К дому со стеклянными стенами подъехали уже в сумерках. Не задумываясь, отпустил такси, даже не позвонил заранее, будто гнала его какая-то нетерпеливая нужда, а впрочем, так оно и было. Домофон отозвался знакомым голосом. Андрей прокаркал:

— Дим, это я. Впусти, пожалуйста.

Послышалось короткое восклицание. Домофон запищал, впуская.

Полетел по лестнице, отчего-то не доверяя лифту. Вломился в приоткрытую дверь, и тотчас же сильные руки обхватили его шею. Поцелуя не последовало, Дима просто прижался к нему, лицом к лицу, щекой ко лбу, крепко, будто пытаясь слиться в одно целое. И лишь целую минуту спустя жадные губы нашли его рот, и Андрей тихо замычал, обнимая гибкое и сильное тело. Все было по-другому, нетерпеливо, резко, грубо. Дима прижал его к стене, прикусил губу, крепко прихватил за волосы. Андрей задрал его свитер, прошёл ладонями по рёбрам, по спине, скользнул за резинку домашних штанов, крепко стиснул круглые половинки. Вжикнула молния, Дима сдёрнул его джинсы, нетерпеливо кусая губы, обхватил член. Андрей снова застонал от острого, невыносимого желания, от боли, от всего сразу. Слишком много было всего, слишком сильно, слишком хорошо и жутко. Дима одним резким движением повернул его лицом к стене, нетерпеливо дёрнул на себя бёдра. Андрей не любил вот так, по-чёрному, без подготовки, да и слишком давно никого не было, тут без боли не обойтись. Но когда жёсткие пальцы нашли его отверстие, он двинулся им навстречу, ведь просто иначе и быть не могло, ведь терпеть он больше не мог, ни одной секунды. Видимо, Дима чувствовал что-то похожее. Ласки не затянулись, он взял его точно так же, резко и жёстко, точно так, как ему и хотелось, как ему и мечталось каждую ночь этого долгого месяца. И так же резко и жадно стал он насаживаться на член, дергая собственный конец даже не в желании удовольствия, а в самой острой, невыносимой нужде. Плыла перед глазами стена слоновой кости, и с каждым толчком отступало безумие, будто Дима выбивал, вытрахивал из него весь накопившийся в крови яд, сухое безразличие гостиничных простыней, горечь утреннего кофе, не разделённого ни с кем, и тоску, чёрную и неизлечимую, будто смертельная болезнь.

А потом осторожные пальцы вытирали его щеки, почему-то мокрые, и ласковые губы легко касались его век, и тихий голос, заметно срываясь, повторял: «Не надо, радость моя, не надо… Всё, уже всё… Всё уже прошло». Это он о чём? Это он ему? Ничего, это уже не имело значения. Его ждали, и он вернулся. Он вернулся домой.

Говорили они в тот вечер мало. Просто пили белое вино с сыром и хлебом, а потом — чай. Просто смотрели друг на друга. Просто, повинуясь внезапному импульсу, тянулись, чтобы коснуться руки, плеча, волос, будто проверяя: это ты? Ты и вправду здесь?

 И можно было отдаться этому простому и тёплому течению, но глубоко на дне липкой грязью лежала ложь. Она заставила спрятаться в туалете, позвонить маме и наврать про отменённый рейс, в связи с которым придётся ночевать в Вене. Да, прилетит завтра утром. Да, конечно, позвонит из аэропорта. Ложь заставила достать из чемодана новенький, в нераскрытой упаковке, последний айфон, который он вообще-то купил себе, потому что верил — парня у него больше нет, а значит, и подарок ему везти не нужно. От яростной, пронзительной радости в золотых глазах стало совсем стыдно. Лишь в постели все было честно, по-настоящему, там и боль была честной, и радость. Там он мог отдаваться полностью, до конца, до последнего хриплого крика, до розовых разводов на простынях. Там он мог быть собой.

Смена часовых поясов взяла своё. Андрей проснулся ещё до рассвета, в сером сумраке между тьмой и светом. Посидел, поглядел на Димино лицо, бледное и осунувшееся, с темными кругами под глазами, с заострившимися скулами. Такое лицо могло принадлежать человеку больному или смертельно усталому, но Дима брал его прошлой ночью раз за разом, а значит, дело было не в болезни. А вернее, да, именно в болезни, и этой болезнью был он сам, Андрей Дымов, трусливая тварь, несущая всем близким только боль. Осторожно поднялся с постели. С благодарностью принял боль, как христианский мученик, умерщвляющий плоть. Кто знает, удалось ли ему одеться бесшумно, или Дима просто сделал вид, что не проснулся. Тихонько лязгнула за спиной дверь. Он снова бежал, но это в последний раз. Его дорога закончилась вот за этой закрытой дверью, за стеной тёмного стекла, за поворотом на шумную магистраль.

Он поймал такси. Позвонил родителям: «Да, только что прилетел. Еду из аэропорта домой отсыпаться. Да, устал, как собака. Конечно, завтра приеду, а сегодня — сразу в постель». В зеркало заднего вида поймал понимающую ухмылку таксиста и про себя поблагодарил его за молчание. На разговоры просто не было сил. Собственная, с любовью устроенная квартира встретила холодом, мраком и стерильным отсутствием жизни. Поразил контраст между этим склепом и Диминым домом, где его ждали и любили, где он мог быть не один. Андрей разделся и, дрожа, улегся на холодных простынях, укрылся с головой. Спать в утро приезда из-за океана не рекомендовалось, но не было сил встретить жизнь лицом к лицу.

Родной офис встретил его как героя. Николай созвал собрание, на котором отдал должное вкладу Андрея в общее дело. Хвалил его в своей обычной манере:

— Вот наш Дымов, отличный руководитель новой школы, всегда видит цель и идёт к ней любым путём. Он просто порвал всю конкуренцию и никому не оставил шансов. Он даже беременную МакКормик и её нетрадиционно ориентированного друга сумел обаять, уж не знаю чем!

Смеялись. Улыбался и Андрей, изо всех сил стараясь не смотреть на Диму. И все же увидел, как тот, резко повернувшись, вышел из зала, с заметным хлопком затворив за собой дверь. Хотя этот жест никто, кроме него, кажется, не заметил. Но Андрей услышал звук пощёчины. Так трусость становится подлостью. Вот сейчас, одной этой трусливой улыбкой он предал и Бена с Крисом, и грустного анимешку Келси, а самое главное — Диму. Да и себя, если уж на то пошло, но это уже такая ерунда.

Босс между тем продолжал раздвигать горизонты:

— Теперь мы вышли на другой уровень. У нас теперь есть возможность нанять специалистов мирового класса. А значит, и каждый из здесь присутствующих должен будет доказать своё право на то, чтобы работать в новых условиях. Знаете, как говорится, «кто писает, как щенок, не может бегать с волками», хе-хе-хе… Мы должны уделить особое внимание оптимизации процессов, лучшим инженерным практикам, грамотной документации. А это значит: автоматизация тестирования, ревизия кода, мониторинг…

Андрей отвлёкся и едва не пропустил обращённое к нему:

— Давай, Дымов, объясни всем, какие перед нами стоят конкретные задачи.

— Прежде всего мы должны перевести требования заказчика в технические спецификации, на основании которых руководители групп могут приступить к дизайну системы…

Он говорил правильные слова, но смысл их ускользал. Как будто эти слова имели смысл, только когда слушал их Дима, а без него комната опустела. Всего лишь ещё один проект, ещё пара тысяч, а в конце пути — всё тот же холод и то же одиночество. Кто сказал, что он спасает жизни? Тут и своей не спасти.

Закружились листки календаря. Май подходил к концу, уступая место такому же дождливому и холодному лету. Одиннадцатичасовая разница во времени убивала. Первый звонок в шесть утра, а в Долине пять вечера, рабочий день завершается, и только ненормальный график «Виты» позволяет собрать людей на совещание. Последний звонок в десять вечера, а в «Вите» это как раз начало рабочего дня, и даже не все ещё собрались на своих местах. Каждый день интервью, ведь им нужно нанять с десяток программистов и тестеров, пару сильных проджект-менеджеров и как минимум с пяток биоинформатиков. Диму видел редко. Как выяснилось, он теперь числился контрактором. Когда хотел — приходил, когда хотел — уходил, часто работал дома. Однажды Андрей приехал к нему, как обычно, без предупреждения. Дима впустил, накормил ужином, качественно трахнул. Но прошлого исчезновения не забыл. Намекнул, что лучше бы Андрею ночевать дома. А провожая, глядя в пол, сказал:

— Андрей, будь добр, решись уже на что-нибудь. Такие отношения не для меня. Я очень плохо переношу неопределенность.

Захотелось подойти, прижаться щекой к изгибу шеи, вдохнуть родного тепла. Но Димины слова возвели между ними стену. Андрей признался:

— Я не знаю, что мне делать. Без тебя не могу, но и на твоих условиях не могу тоже.

— Тогда просто реши, чего ты не можешь в большей степени.

«Чего ты не можешь в большей степени…» —  он повторял эти слова снова и снова. Обсуждая серьёзные вещи, по дороге на работу или к родителям, играя с детьми, ночью, лёжа без сна и вслушиваясь в шум дождя. Когда же закончится этот дождь? Когда уже наступит нормальное лето? «Никогда, — всхлипывала за окном ночь. — Это и есть лето, ты разве не знаешь? Посмотри в календарь, пересчитай листки. Каждый листок — день, которого не вернёшь. Кусочек жизни, безвозвратно ушедший. Песчинка, упавшая в стеклянную колбу с именем «прошлое». А завтра ты проснёшься на том же месте, и точно так же будет вздыхать за окном дождь, и следующий листок будет так же похож на предыдущий, как одна дождевая капля — на другую. Реши: или каждый день неповторим, или все они одинаковы. Пойми, чего ты не можешь в большей степени». 

С помощью Анны удалось нанять биоинформатика мирового класса, тетку за сорок, которая проработала в «Роше» пятнадцать лет. Докторская степень Бостонского университета Тафтс, острый интеллект, удивительно разнообразный опыт. Николай сказал прямо:

— По-моему, не хуже твоего Калиновского. Пусть сдаёт дела. Во-первых, он контрактор, денег гребёт туеву хучу, а нифига не надёжный. Может уйти в любую минуту. Я уже заколебался его удерживать. Да и люди на него жалуются. Надо что-то решать.

Надо что-то решать. Однажды вечером вышел из офиса и уже на парковке вдруг понял: дождя больше нет, к тому же почти светло. Так поздно, а почти светло. Страшно не хотелось ехать домой. Кружил по городу, объезжая знакомые места: Cafe de Paris, Грибоедова, бизнес-центр. И неожиданно приехал туда, где прошло его детство. Где упал с календаря первый листок. В те времена, двадцать лет назад, этот район считался городской окраиной. Девятиэтажка с гастрономом на первом этаже ничуть не изменилась, хотя гастроном назывался по-другому. А вот гаражей на месте не было. Андрей даже оставил машину возле школы, тоже изменившей лицо, и прошёл пешком знакомым с детства маршрутом. Но нет, никаких гаражей. Пятиэтажное офисное здание, на первом — парикмахерская и цветочный магазин. От липовой аллеи, где смыкали кроны огромные старые деревья, высаженные чуть ли не сразу после войны, осталось лишь одно дерево, зато заботливо сохранённое, окружённое деревянной скамейкой. На скамейке тусовались подростки, дым дешевых сигарет терялся среди густой листвы. Андрей прошел было мимо, но потом вернулся. Какого хрена! Это его район, его гаражи и его липа.

— Пацаны, сигаретой не угостите?

Протянули помятую пачку, даже зажигалкой щелкнули. Пока молодёжь уважает старших, ещё не все потеряно. Сел на скамейку, по другую сторону от детишек, облокотился на толстый шершавый ствол. Табачный дым драл глотку, неужели так было всегда? Он — Димин непосредственный начальник. Надо решаться, говоришь? Хорошо, завтра он подойдёт к нему и скажет: «Мы решили принять твоё заявление. Сколько тебе нужно времени, чтобы передать дела Козловой?» И ещё скажет: «Спасибо за отличную работу. Можешь рассчитывать на самые лучшие рекомендации». Время и этому листку полететь в мусорную корзину. Давно пора было его перевернуть.

Что-то с глубоким гулом пролетело над головой, с хрустом ударилось о ветку. Майский жук. Совершенно безобидное страшилище. Почему их называют майскими? Надо бы июньскими. Пробиваясь сквозь вонь дешевых сигарет, плыл над землёй сладкий и свежий аромат цветущей липы. Запах из детства, одно из немногих впечатлений, которые он унесёт в могилу. Он не забудет и другого. Как Дима держал в ладонях его озябшие ступни, как дрожал в его руках, как в белой жилетке ехал на коньках — не забудет. Но это и не обязательно. Забывать не обязательно, достаточно только понимать, что это — в прошлом. И понимать без сожаления. Ведь это здорово, что такое чувство было в его в жизни. Сколько людей ждут этого, мечтают, ошибаются и все равно не теряют надежды, чтобы в глубокой старости, на пороге смерти все же признать: не сбылось, не случилось, обошло стороной. То, ради чего распускаются в ночи цветы, о чем поют грустные песни на чужих языках, от чего замирает сердце и пропускает удар, вот это, самое главное, им не повстречалось. А ему повстречалось. Он знает, как это — любить. Какое это жуткое счастье и какая невероятная боль. Он знает. Ему повезло. Он богаче многих. И если он умрет, здесь и сейчас, под этой старой липой, это, пожалуй, будет лучше всего.

Ложился под колёса родной город, знакомый и немножко другой, изменившийся необъяснимо, но заметно. А может быть, это изменился он сам? Новый день, новый листок календаря.

Следующим утром пришлось признать: лето все-таки наступило. Оно заглядывало в окно с доверчивой простотой соседки по даче, без кокетства и даже без любопытства, просто оттого, что не может иначе. Шестичасовой звонок он сделал из дома. Лишь после этого принял душ, побрился, оделся. Что-то выключилось в его мозгу, а может, наоборот, включилась какая-то защита, выставила матовый экран между ним и солнечным утром, потоком машин, зданием бизнес-центра. Между ним и каждым человеком на земле. Он видел все и всё замечал, будто смотрел фильм, где режиссёр-новатор обожал замедленные съемки и отчего-то давал крупным планом несущественные предметы: рыжего кота на спинке скамейки, шипящую кофеварку, седую прядь в стильной причёске новой сотрудницы.

Больше не было ни больно, ни страшно. Он обратился к ней с вежливой улыбкой:

— Елена Викторовна, я хотел бы познакомить вас с сотрудником, которого вам предстоит заменить.

Вместе подошли к Диме. Тот поднял на них глаза.

— Вот, Дмитрий Калиновский, бывший руководитель группы алгоритмов редких мутаций. Сейчас он работает по контракту. Дима, знакомься, Елена Викторовна Козлова, она примет у тебя дела. Мы решили удовлетворить твою просьбу об увольнении. Как только Елена Викторовна почувствует себя способной выполнять твои обязанности, твой контракт будет закрыт. Мне кажется, в ваших общих интересах, чтобы это произошло по возможности скорее.

В кабинете осторожно прикрыл за собой дверь. Хотелось сохранить этот кокон, защитный экран искусственно созданного вокруг него отчуждения. Пусть и дальше будет так, пусть так будет всегда. Когда не чувствуется вкус кофе, не злит очередная ошибка туповатого Сиротина, не радует присланная на телефон улыбающаяся мордаха Кристины.  Глядеть на мир через тонированное стекло медленно движущегося автомобиля намного лучше, чем ощущать его каждым нервом лишенного кожи тела. А если дымка рассеется, он, пожалуй, пойдёт к врачу и попросит выписать ему какие-нибудь бета-блокаторы, или транквилизаторы, или что там ещё выписывают склонным к истерике психам… Странно, но отрешённость не мешала работе. Может быть, чуть медленнее обычного приходило осознание того, что именно ждут от него люди, которые пишут ему сообщения, звонят по телефону или посылают СМС, но и это, в сущности, не так уж важно. Все придёт в своё время, и так или иначе все решится. С его участием или без такового, удачно или не слишком. Как там говорил Крис? Вода под мостом.

Впрочем, один звонок отличался от других. Знакомый голос донёсся издалека, из простых времён, из детства:

— Андрюха? Привет! Как дела!

— Привет, Савич! — ответ вырвался сам собой, и лишь потом подступило к горлу что-то тёплое, родное. — У меня все отлично, а ты как? Давно тебя не было слышно.

— Да, тут такое дело… Короче, Ритка на сохранении лежала, практически с Нового года. Только в прошлую пятницу выписали. Так что я был многодетным отцом, так сказать.

— Да ну? И как она себя чувствует? Надо что-нибудь?

— Сейчас все нормально. Просто надо осторожно, тяжестей не поднимать, такие вещи. А так, все нормально.

— Ты даёшь. Значит, у тебя будет ребёнок? Третий?

— Нет, бля, восьмой! — заржал довольный друг. — Что ты тормозишь, братан, бухнул с утра? Ладно, не грузись, я чего звоню. У Артёмки днюха, отмечаем в эту субботу. Приходи, Дым! Ты мне реально нужен, будет куча мамаш со своими сопляками, я там погибну. Придёшь?

— Конечно! Во сколько?

— Я тебе скину адрес и время. Рита заказала зал в детском клубе. Детский клуб, прикинь! Это вообще нереально.

— Отлично, вам меньше убирать в квартире. Спасибо, приду, конечно.

— Спасибо, братан! И вот ещё что… — голос Савича приобрёл несвойственную ему проникновенность. — Если ты хочешь прийти не один, ну, в общем, ты понял… Это вообще не проблема. Приводи кого хочешь. Я Ритке рассказал, ты не злись. У нас секретов нет друг от друга. Так что ты приходи с кем хочешь, это все нормально, ты понял?

— Понял, Савич. Спасибо. Я приду с Элтоном Джоном.

— Вот же ты зараза, Дым! Ладно, я побежал, до скорого!

— До скорого, Савич! Привет семье.

Жаль, что радость от такого важного звонка тоже оказалась размытой, стёртой матовым фильтром. Он придёт на детский праздник один. Он вообще теперь всегда будет приходить один, куда бы ни позвали. И это самое честное и самое горькое, что он может сделать.

Захотелось вдруг выйти на улицу, под летнее, но ещё нежаркое солнце. Андрей отшил увязавшуюся следом Кравцову, неторопливо пообедал в кафе возле парка, в котором уже вынесли на улицу столики. Прошёлся вдоль набережной, купил в ларьке мороженое в вафельном стаканчике, съел, обляпав светлый пиджак, естественно. Он ещё оттирал лацкан носовым платком, когда подходил к стеклянным дверям офиса. Он ещё существовал по ту сторону экрана, когда на ступеньках рядом со входом увидел Диму.

Тот был не один. Рядом с ним, лицом к лицу стоял стройный парень очень интеллигентной наружности, в летнем костюме, в стильных дымчатых очках. Они беседовали о чем-то приятном, улыбаясь легко и приветливо.

Андрей вдруг остановился, будто наткнувшись на невидимую стену. Парень в очках механическим, бездумным жестом поглаживал Диму по предплечью. Тот, казалось, ласки не замечал. А мимо проходили люди. Некоторые из них знали Диму в лицо. Многие оборачивались. Но эти двое на ступеньках, полностью поглощённые беседой, вокруг не смотрели и чужого внимания не замечали.

Парень что-то сказал, Дима рассмеялся, покачал головой. Рука парня скользнула выше, прошла по плечу, легла на шею. Все так же смеясь, Дима наклонился и мягко, чувственно коснулся губами губ очкарика. Поцелуй не был ни долгим, ни особенно страстным, он был ОБЫКНОВЕННЫМ. Как будто не было ничего более естественного, чем поцеловать парня у входа в собственный офис, у всех на виду.

Дима снова улыбнулся, легонько хлопнул своего собеседника по плечу, повернулся и исчез за стеклянными дверьми. Двинулся с места и парень, достал из кармана телефон, глядя в экран, зашагал прочь. Прошёл довольно близко от Андрея. Тот даже успел заметить тень мечтательной улыбки, ещё не стершейся с его по-юношески полных губ.

И экран рухнул, рассыпался острыми осколками, а жизнь захлестнула Андрея, будто штормовая волна, сбивая с ног, ослепляя и оглушая. Ещё несколько секунд он ловил ртом воздух, пытаясь справиться с лавиной обрушившихся на него ощущений, с ослепительным солнечным сиянием, с воем близкой сирены, с запахами и звуками, с болью и обидой такой острой, что нечем стало дышать. Он вдруг с предельной ясностью понял, что в заляпанном пиджаке стоит соляным столпом на тротуаре, а мимо проходят люди, а у входа курит кто-то знакомый и, может быть, смеётся сейчас над ним. Он сделал первый шаг. Второй оказался быстрее, третий — ещё быстрее. В стеклянные двери, за которыми несколько минут назад скрылся его Дима, он влетел уже с разбегу. На своём этаже сразу бросился в туалет, сорвал испорченный пиджак, засунул его в урну. Ледяной водой сполоснул лицо. Из зеркала глядел на него смутно знакомый человек с сумасшедшими глазами. Молился об одном: чтобы только никто не остановил его сейчас, никто не пристал к нему с глупостями. Дверь кабинета запер за собой на замок, упал в кресло для визитеров, закрыл лицо руками, беззвучно зарычал. Вставали на место недостающие фрагменты и складывались в картину, в которой ему, Андрею, не было больше места. С чего он взял, что Дима по-прежнему верен ему? Что за все то время, что он мучился сомнениями, учился прогонять NeoSeq и резвился на пляже в Калифорнии, у Димы никого не появилось? Да, он сказал ему: «Пока мы вместе, больше никого не будет». Но разве они вместе? Конечно, нет! Теперь понятно, почему Дима не стремится к новым встречам, почему недавно выгнал его. Ему теперь все равно, что решит Андрей. Нет, может быть, не все равно. Но он переживёт их разлуку без особого труда. Он не захочет умереть, не скрутится в один комок невыносимой боли и раненым зверем не завоет. Он пойдёт своей дорогой. Для него ничего не закончится. Все закончится только для Андрея. Все закончится, потому что совершенно точно никогда в жизни он не полюбит другого. Даже близко никого не подпустит. Даже в мечтах не сможет представить себя с другим. Его квартира, которую он когда-то покупал на двоих, в смутной надежде на семейную жизнь, навсегда останется пустой. Теперь уже навсегда.

Звонил телефон, кто-то стучал в дверь. Андрей не отвечал. Слишком ясно вставала перед закрытыми глазами картина: его златоглазый бог, целующий другого. Целующий у всех на виду, словно напоказ. Словно говоря всем на свете: «Видите, ничего не произошло. Небо не упало на землю, и молния не поразила нас насмерть…»

Какая-то мысль стала складываться в оглушённом болью сознании, ещё неясная, но важная, очень важная. Он должен был что-то понять, и это что-то стояло совсем рядом. Надо было только успокоиться и подумать. Заглушить боль, заткнуть обиду, они кричат слишком громко, и за их воплями не слышно чего-то самого главного. Иногда самый главный голос звучит тихо. Часто он говорит намёками, в робкой надежде, что его всё равно услышат и поймут. Только тот и услышит, кому это важно, и поймёт только тот, кто захочет понять. Андрей, наконец, встал с кресла, пригладил волосы ладонями. Руки ещё подрагивали, но паника улеглась. Сейчас он пойдёт на кухню, сам сварит себе кофе. А потом подойдёт к Диме и попросит выйти с ним и поговорить. Нет, он ни в чем его не упрекнёт. Он просто спросит: «Ты все ещё любишь меня? У меня все ещё есть шанс?» Потому что если это так, ещё не всё закончено. Это ещё не тупик, а просто очередной перекрёсток. И по-прежнему две дороги открыты для него, и есть ещё надежда. И пусть неоформившаяся мысль снова исчезла в потоке других, более простых и громких, может быть, он ещё ухватит её за хвост.

Немного страшно было выходить из кабинета, но Андрей сделал над собой усилие и открыл дверь. Секретарша тотчас же подбежала к нему, он остановил её вежливым:

— Вика, извини, пожалуйста, не сейчас. Я вернусь через минуту, и мы все обсудим.

По пути на кухню все-таки заглянул в АДЕРМ, но там было необычно пусто. Только юный интерн сидел за своим компьютером и сосредоточенно грыз ногти.

Все они почти в полном составе оказались на кухне. Как обычно, говорил за всех Сиротин, остальные слушали. Кто-то посмеивался, кто-то делал вид, что покупает колу в автомате, но слушали все.

— …видимо, в Беркли этому тоже учат, да, Калиновский? Там что, может, специальные классы есть, типа, «Однополая любовь для дурачков» или «Гей-порно и его влияние на становление личности»?

— «Голубизна-101», — не слишком решительно вклинился кто-то другой. Кажется, Ерёменко.

Дима стоял возле кофеварки, стоял один. Так ощутимо ОДИН, будто между ним и его бывшими приятелями лежала целая пропасть. А впрочем, так оно и было. Андрей сделал шаг вперёд. Их взгляды встретились. Теперь Дима глядел только на него и только его видел. Взгляд его был серьёзен, но странно спокоен. Будто, пока Андрей глядит на него, ничего плохого не может с ним произойти. Впрочем, было в этом взгляде ещё что-то, похожее на вопрос. Или на поощрение. Он словно говорил: «Ну, что же ты? Твоя очередь».

И нужная мысль вдруг стала единственной и очень ясной. Дима действительно сделал это все нарочно. Не для того, чтобы подразнить или вызвать ревность. Чтобы показать путь. Чтобы подсказать: «Так тоже можно. Видишь, я могу, значит, можешь и ты». Он же сам говорил: «Как у Карнеги…» Вот он и вызвал эту самую худшую ситуацию, вызвал огонь на себя. А теперь ждёт хода Андрея. Он все ещё может развернуться и уйти. И Дима примет его выбор. Не бросит в спину оскорбления и ничем его не выдаст. Просто исчезнет из его жизни, на этот раз навсегда. Потому что такого не прощают.

А Сиротин все никак не успокаивался:

— То-то, я смотрю, у нашего Димулечки походка какая-то странная… Ты, говорят, уходишь? Может, тебе подушку подарить на прощание, пра-а-а-тивный?

Рука Димы дрогнула, темные капли пролились на белую рубашку. Качнулся под ногами пол, когда Андрей сделал шаг вперёд, плечом отбрасывая Сиротина с пути. А Дима смотрел все так же. Как будто ещё не знал, что произойдёт в следующее мгновение, как будто все ещё не верил. Осторожно, чтобы ничего не расплескать и ничего не испортить, вынул из онемевших пальцев кружку с кофе, аккуратно поставил её на столешницу. Взял в ладони милое лицо, такое бледное, единственное. Прижался лбом ко лбу и утонул, растворился в золотом сиянии, в целом океане света, и самой яркой благодарности, и самой преданной любви. И не понял, а почувствовал, что только теперь по-настоящему вернулся домой.