Когда цветут липы

В кроссфит-клубе «ЭраФит» предпочитали английские названия, и потому упражнение дня называлось «deadlift». «Становая тяга», — по привычке перевёл Андрей, плотнее обхватывая гриф штанги натёртыми мелом ладонями. Сзади нарисовался Алекс, владелец клуба и главный тренер, проговорил вполголоса:

— Задницу не отклячивай. Держи спину прямо. Подними грудь.

Андрей расправил плечи, присел чуть ниже, на выдохе толкнул пол ногами. От напряжения гудящие струны натянулись в шее, в руках, в груди, в животе, почти болезненно обожгло бёдра. Из горла вырвалось хриплое рычание, когда он выпрямился, последним резким движением бросив бёдра вперёд.

— Отпускай! — рявкнул Алекс, позабыв о своём драгоценном поле.

Андрей разжал руки.

Тяжеленная штанга глухо звякнула, кто-то из девушек зааплодировал. Алекс хлопнул по плечу:

— Молодца! Иди записывай.

Андрей направился к стене, увешанной небольшими досками с разноцветными маркерами. Ноги подрагивали, слегка кружилась голова. Под надписью «Deadlift-500» вывел нетвердое «Андрей Дымов». Его строка была четвёртой в коротком списке. Оглядел «стену почета». Его имя повторялось снова и снова. Легче было перечислить упражнения, в которых он ещё не вошёл в число лучших в клубе. Взгляд остановился на одной из досок. Вот, например, «Overhead squats-200» и, соответственно, «Snatch-200». Следующий рубеж, новая цель.

Время отработки техники закончилось, начались круговые упражнения, или, по-здешнему, «workout». Звучала громкая музыка, лязгали об пол штанги, щёлкали скакалки, пот стекал по вискам, по шее, по плечам. Все было как всегда, как в каждый понедельник, среду или пятницу, вот только обычное отрешение не наступало. Слишком близко, по живому пришлось грубоватое тренерское «не отклячивай задницу».

«Он не имел в виду ничего особенного», — уговаривал себя Андрей, стоя под прохладным душем. Здесь он становился невидимым, пользуясь твёрдым и простым правилом: если ты ни на кого не смотришь, ты никогда не увидишь, смотрит ли кто-нибудь на тебя. А смотреть нельзя было, сплошь двадцатилетние мальчики, гладкая кожа, рельефные мышцы, животы плоские, ноги длинные… Даже думать о них нельзя. Андрей был одним из самых старых в клубе. Одним из самых сильных. «Он ничего не знает о тебе, у него просто такая манера выражаться. Алекс, скажите пожалуйста! Скорее всего, ещё один Лёха, пизданутый малёха».

Вышел в осень, под влажное, быстро темнеющее небо, в запах увядающей листвы и мокрого асфальта. Мелкая морось коснулась лица. Она была, пожалуй, приятна. Прошёл через пустынный сумеречный сквер, как старым знакомым, кивнул двум черным кошкам, нарисованным на стене, и оказался на узкой, но людной улице. Cafe de Paris нравилось ему всем, кроме названия. Уездный город N-ск, начало века. Век поменялся — вкусы остались прежними. Прошёл к бару, присел за стойкой в конце. Знакомый бармен Никита поздоровался кивком и, не спрашивая, поставил перед ним бокал пино гриджио. Андрей вдохнул свежий запах, аромат горного ветра над лимонным садом.

А может быть, все-таки тренер сказал так нарочно? Может быть, его болезнь заметна глазу, и каждый, кто даст себе труд взглянуть на него повнимательнее, непременно увидит эту червоточину, трещину в металле, трудно описуемый, но осязаемый изъян. Вот даже Никита не водки налил, не виски — белого вина, как девице. И, несомненно, угадал. Кстати, о девицах: женщины его никогда не любили. Видимо, в нем, высоком и статном, сильном и, пожалуй, привлекательном, они не видели пару, самца, человека другого пола. Мужчину, иными словами. Правильные и мужественные черты лица не могли их обмануть, женским инстинктом они чувствовали его дурную кровь. Нет, конечно, расчётливые и корыстные сучки проходу ему не давали, но не любила ни одна, это уж точно. Даже Анна. Особенно Анна…

Андрей пригубил лёгкого вина. Сегодня у него был повод. Сегодня ему исполнилось тридцать пять. Половина жизни прошла, облетела осенней листвой, упорхнула календарными листками. Сколько же из них несёт на себе хоть какую-то пометку, хоть сколько-нибудь важную дату?

Снова подошёл Никита, спросил:

— Ужинать будете? Вы можете сесть за столик или заказать прямо здесь, у нас полное меню.

— Спасибо, Никита, давайте меню.

Есть хотелось. Ещё больше хотелось выпить. Андрей уже почувствовал, как темное и вязкое течение подхватывает его, и сопротивляться ему не было ни малейшего желания.

Всегда, сколько Андрей себя помнил, ему было комфортнее в компании мужчин. Это вполне естественно, ведь был он мальчиком, тянулся к отцу, старался подражать старшему брату. И, как всякий мальчик, предпочитал рыбалку или лыжный поход театральным матинэ с мамой. Маминых подруг он не любил, видел, как придирчиво они оглядывали его, будто сравнивая с каким-то своим эталоном и со скрытым удовольствием отмечая отличия. Их молчаливое осуждение, скрытое притворными улыбками и приторным сюсюканьем, он запомнил навсегда, и это было первым, что запомнил он о женщинах. С друзьями отца было хорошо. Они пили пиво и водку в гаражах, ругались матом и никогда его не прогоняли. С ними он не был просто тенью отца или старшего брата, они воспринимали его вполне самостоятельной единицей, мужчиной, может быть, и не равным, но своим, принадлежавшим братству полутемных, захламлённых гаражей, зимней резины и электрических дрелей. А со своим можно было грести на байдарке по реке, ходить за грибами и смотреть футбол. Они тоже, конечно, осуждали, но понятно, за дело. И крепкая затрещина всегда сопровождалась ясным и четким: «Вот же лопух, кому я говорил: «Подсекай!» Такой окунь сорвался!» Или же: «Табань! Табань, блядь, не спи!» Или хотя бы: «Какая кулёма оставила на ночь кеды на улице? Теперь в сырых будешь ходить!» С ними он пропитывался запахом костра и сигаретного дыма, от них слышал анекдоты про поручика Ржевского, от них узнавал о финансовом положении государства и мудаках в Думе. Его отец был начальником участка на заводе многослойных печатных плат. Это звучало красиво. В бракованной плате можно было прокрутить дырку и повесить её на шею на шнурке в виде военного жетона, эльфийского амулета или гангстерской метки, в зависимости от фантазии момента.

Когда одноклассники вдруг заметили девчонок и воплотили это открытие в поступки, удивительно разнообразные по глупости, Андрей мог в одиночку поставить палатку, разжечь костёр с одной спички, наловить раков руками и открыть пиво без открывалки. Любое из этих умений он не променял бы на способность пригласить девчонку в кино.

Однако со временем Андрей понял, что ответившая взаимностью девчонка придаёт победителю определённый статус. Пришлось ходить на школьные дискотеки, танцевать с девчонками и говорить с ними о глупостях. Потому что разговоров о том, как правильно снарядить удочку на плотву, они не понимали. Он пригласил в кино Таню Бабенко, она отказала. Отказ не обидел, а скорее, удивил отсутствием логики: за день до трагической развязки она позволила поцеловать себя в губы и потрогать грудь, правда, через одежду. Впрочем, в то время его намного больше мучило другое поражение: второе место в городских соревнованиях по кунг-фу. По этому поводу отец сказал: «Второе место — это не победитель, а первый проигравший». Андрей запомнил это на всю жизнь. Поделиться горем было не с кем: его любимый брат Антон, вечный товарищ по походам и рыбалкам, который мог за дело дать крепкого леща, но мог и проложить для него лыжню в глубоком снегу, служил в это время в армии. Андрею страшно его не хватало. На фоне этих переживаний неудачный опыт с женским полом казался такой мелочью.

Так когда же это произошло? Когда он сам понял, что носит в себе глубоко под кожей эту невидимую чёрную метку? Или, может быть, мутацию в каком-нибудь гене, одну из тех, что не убивает и не меняет внешних признаков, но как-то неправильно замыкает нейроны или мешает белку создать правильную структуру?.. Наверное, это произошло поздно, в шестнадцать лет. Когда в его жизни появился Влад. Появился, чтобы на долгие четыре года стать эталоном желания и запретного удовольствия, мощным и ярким секс-символом.

Вернувшийся из армии брат показался Андрею чужим. От него даже пахло по-другому. Другими были и интересы: девушки, попойки с друзьями, разговоры о непонятном. Это было бы огромной потерей для Андрея, если бы не одно отвлекающее обстоятельство: Антон привёз с собой сослуживца. Его звали Влад.

Из этого периода жизни Андрей не запомнил ничего, кроме Влада. Радости летних каникул, тренировки, посиделки с папиными друзьями и вылазки с ними на природу — наверное, все это тоже было в то лето, но в памяти осталось только одно. Только один.

Едва взглянув на него, Андрей ослеп. Он так никогда и не узнал, был ли Влад красив. Запомнился только жесткий ёжик светлых волос, чуть обветренные, жёсткие даже на вид губы, холодные серые глаза. Этого хватило. Этого было слишком много. Широкие плечи, тонкая талия, длинные ноги и этот взгляд, от которого хочется скулить по-щенячьи, от которого подгибаются колени. Влад видел его насквозь. Он сразу заметил в нем это пятно, о существовании которого сам Андрей ещё не знал. Просто хотелось смотреть на него, быть рядом, слышать его низкий голос, от которого шли по коже мурашки. А однажды, проходя мимо, Влад провёл пальцами вдоль позвоночника, от затылка до лопаток. И было это так, будто на Андрее не было футболки, и кожи не было, а лишь обнаженные, до предела натянутые нервы. В ту ночь Андрей дрочил, не впервые в жизни, но впервые — на мужчину, так ясно представляя себе сильные, поросшие густыми золотистыми волосками предплечья, жёсткие губы, длинные пальцы, будто он, его викинг, стальной и холодный, и вправду лежал рядом с ним. А назавтра Андрей не находил себе места. Казалось ему, что Влад читает у него в глазах позорные ночные фантазии и, вообще, знает о нем совершенно все. А он и знал. Смотрел на него по-другому, с лёгкой улыбкой, с жёстким приказом в глазах.

Андрей не выдержал, сбежал в зал, уселся на диван смотреть телевизор. Влад пришёл следом, сел рядом, с той же улыбкой бросил:

— Не помешаю?

— Да нет! — отозвался Андрей и хотел было отодвинуться от слишком близкого соседства, но Влад вдруг положил ему на колено ладонь. Все так же, не отрывая взгляда, провёл вверх по бедру, очень легко, едва касаясь. Стало нечем дышать. Нужно было бежать, оттолкнуть опасного человека, может быть, дать ему по морде. Андрей закрыл глаза и откинул голову на спинку дивана. Что-то бормотал телевизор, совсем рядом, на кухне, звенела посудой мама, напевая что-то вполголоса, а он словно переместился в другую вселенную, где сильная ладонь гладила его бедро, сжимала, ласкала и мучила. Когда ласки переместились к паху, он инстинктивно, уже ничего не соображая, раздвинул ноги и сквозь тонкую ткань тренировочных штанов почувствовал, как сильные и ласковые пальцы скользят по члену, легко и быстро перебирают яички… Влажный язык прошёлся по шее, зубы легонько прикусили мочку уха, и сквозь грохот крови в ушах он услышал хриплое, невозможно возбуждающее:

— Малыш, ты меня с ума сведёшь…

Тихо скрипнул диван, и Андрей остался один. Бросился в свою комнату. Едва захлопнув дверь, сунул руку в трусы и задохнулся от ослепительного, ударившего в голову взрыва.

С того дня жизнь Андрея разделилась на дневную и ночную. Днем он изобретательно и, на первый взгляд, совершенно случайно сталкивался с Владом в передней, на кухне, на лестничной площадке, сталкивался с его ладонями, губами, широкими плечами и узкими бедрами, с блестящим взглядом, раздевающим догола, с запахом молодого и сильного самца. Это было страшно, опасно и жутко хорошо. Это было круче любого шпионского детектива. А ночью Андрей вспоминал поцелуи и прикосновения, хриплый шёпот, жёсткие мышцы под тонкой майкой и дергал себя за член до боли в запястье, с остервенением, будто наказывая, кусая подушку и содрогаясь всем телом. Спать приходилось с открытым окном. В комнате пахло сексом, которого все ещё не было.

Однажды Влад застал его выходящим из душа, быстро затолкнул обратно, закрыл дверь на защелку и прижал к стене, по-хозяйски раздвинув ноги коленом. Накрыл губы жёстким поцелуем-укусом, сдёрнул и сбросил на пол майку, широко провёл ладонями по груди и бокам. Андрей, мгновенно возбудившись, застонал, двинул бедрами. Влад одним махом стянул с него пижамные штаны и обхватил ладонью член. Андрей толкнулся в жёсткую ладонь и почувствовал, как прохладные пальцы скользят между ягодицами, прикасаются к отверстию, кружат, надавливая все сильнее, быстро, почти щекотно задевая края. Потерявшись в новых ощущениях, он не заметил, как прервался поцелуй, как острый язык прочертил складки уха. Влажный горячий шёпот прошёл по обнаженным нервам:

— Я так хочу тебя, малыш, так хочу… Хочу трахнуть тебя, насадить на член по самые яйца, отодрать в попку… Хочу тебя стоя, сидя, раком, по-всякому, пополам тебя согну… Хочу, чтобы ты кричал подо мной, просил ещё, ещё, ещё…

От этого жадного хриплого шёпота, больше чем от движений руки, Андрей затрясся, задыхаясь, прижался губами к влажной шее и выплеснулся Владу в ладонь. Тот тихонько засмеялся.

— Горячий ты, заводной. Теперь ты мне подрочи. Давай, сам.

Не отрывая лица от плеча Влада, он на ощупь нашёл ширинку, потянул собачку молнии.

— Э, нет. Я хочу, чтобы ты смотрел. Давай, не робей.

Андрей закивал, стянул джинсы и трусы своего викинга, взял в ладонь горячий, большой и очень твёрдый член, двинул. Увидел, как обнажается крупная розовая головка, как из маленькой дырочки выступает круглая, будто перламутровая капля, скатывается вниз… Зрелище чужого члена в ладони завораживало. Дрочить пришлось довольно долго. У Андрея снова встало. Влад кончил лишь тогда, когда сам зажал в ладони оба их члена, быстрыми и сильными движениями довёл их до готовности и в самый последний момент ввёл палец. Не слишком глубоко, наверное, на одну фалангу. Ощущение было новое, не болезненное и неприятное, просто необычное. Но когда Влад подвигал пальцем, будто изнутри поглаживая стенки, Андрея бросило в дрожь, потом в жар.

Викинг, не сводя взгляда с его пылающего лица, тихо сказал:

— Если дашь мне в попку, я тебе отсосу. Дашь?

Андрей несколько раз быстро кивнул. Потом, испугавшись, добавил:

— Но не сейчас, хорошо? Антон дома, мама…

Влад тихо рассмеялся, все так же легонько пошевеливая пальцем:

— Ещё бы! Не сейчас. Ты даёшь. Надо пару часов, чтобы такую тугую целочку распечатать.

Им ещё удалось украсть несколько сладких моментов, быструю взаимную дрочку, долгие минуты сводящих с ума, выворачивающих душу поцелуев. А потом настали те самые выходные. Пришло то самое, чего Андрей так хотел и так боялся. Но хотел все-таки больше, чем боялся.

Родители уехали к друзьям на дачу, Влад и Антон к вечеру принарядились, пошли куда-то к девчонкам. Пропадая от злой тоски, Андрей слышал обрывки их разговора: «Только сразу договоримся: Ленка, та, что беленькая, моя, а кого она приведёт…» — «Ленка в общаге живёт, соседки на лето разъехались…» — «Туда на автобусе, а обратно такси взять придётся, если на ночь не оставят…» — «Нет, водки не надо, белого вина и конфет, что ли, или лучше тортик?»

Он очень сильно расстроился, ведь этой ночью Влад будет кого-то трахать, какую-то девку, безымянную Ленкину подружку, а Андрей будет лежать в кровати и дрочить, думая о нем, о его губах и руках, о крупном и твёрдом члене с розовой блестящей головкой. Брат с другом ушли, а Андрей поиграл в стрелялку, потом включил телик, завис на какой-то поздней передаче, да от расстройства и печальных мыслей как-то незаметно задремал. Проснулся он оттого, что кто-то осторожно, едва касаясь, целовал его шею, ключицу, нежное место за ухом. Проснулся и потянулся к знакомым рукам в безмолвном чувственном восторге: он вернулся, вернулся к нему. А Влад легко, как ребёнка, подхватил его на руки и понёс в спальню.

Задёрнули шторы и включили маленький ночник, сбросили с кровати все лишнее. Влад раздел его, целуя шею и ключицы, втягивая губами соски, а когда Андрей захихикал от щекотки, прикусил, и это было больно и сладко, больно-сладко. Поцеловал и живот, и косточки бедер, легонько прикоснулся губами к кончику стоящего члена. Андрей ахнул: «Вот сейчас начнёт сосать!» Ничего подобного. Заставил согнуть ноги в коленях и развести очень широко, придерживая руками. От одной этой позы, такой беспомощной, такой бесстыдно открытой, становилось ещё страшнее, но стрелял в голову и особый, почти спортивный азарт. Это вам не курить за школой и не девчонок трогать за грудь. Это самое настоящее, и происходит оно с ним, сейчас, взаправду! И этот охерительный парень хочет именно его, а не какую-нибудь Ленкину подругу. А жёсткие пальцы уже трогали прямо там, смазывали чем-то масляным, как будто массировали промежность, яички и дырку, к которой даже самому касаться противно. «Как же так, а ему не противно? А вдруг там?..» Он инстинктивно сжался, раздалось тихое рычание: «Нет, так не пойдёт».

Влад вышел. Андрей спрятал пылающее лицо в подушке: «Лузер, сопляк, все испортил! Теперь уже никто и никогда…» Слезы брызнули из глаз, он смахнул их нервно, зло. Но Влад вскоре вернулся. Он держал два стакана, наполненные почти на треть чем-то темно-золотистым.

— На, держи.

Андрей сделал хороший глоток. Ему и раньше приходилось пить спиртное, но в основном пиво с отцом, братом и их друзьями да дешёвое винишко с одноклассниками. Коньяк приятно обжигал. Это было то что надо. Влад отобрал стакан, вовлёк его в хмельной, коньячный поцелуй. Не отрываясь, подхватил его и усадил на себя верхом. Подушечка большого пальца закружила, нажимая на края, она была чуть шероховатой. Её сменило что-то круглое, гладкое, большое, нажало сильно. «Ч-ш-ш-ш, я не буду, это просто чтобы ты привык». Снова появился у губ коньяк, потекло по горлу приятное тепло, чуть качнулась полутёмная комната, и Андрей простонал: «Дааа, хочууу…» Потянулся было к члену, но крепкая рука перехватила: «Нельзя пока что. Терпи».

Терпеть становилось все труднее. Скользкий от масла палец вошёл довольно легко, задвигался медленно и ритмично, будто уже трахая его. Когда к пальцу присоединился второй, Андрей снова лежал на спине в той же позе и снова не мог подрочить себе, руки были заняты. Влад убрал пальцы, хлебнул коньяка и прижался к его губам, переливая напиток изо рта в рот, отвлекая, чтобы снова войти в него, обжечь горячим шепотом: «Ты уже готов, малыш, три пальца принимаешь, сейчас все будет».

Его перевернули на живот, подложили под бёдра подушку, заставили широко раздвинуть колени и поднять, выставить задницу. От желания сильно тянуло в паху, коньяк ударил в голову, стена перед его глазами плыла, покачиваясь. Он услышал шуршание обертки, движение за спиной, почувствовал, как прогнулся под весом второго тела матрац. Ладонь легла на ягодицу, отвела её в сторону, Влад прижался грудью к спине, зашептал в самое ухо: «Сейчас придётся потерпеть, потерпишь для меня, маленький? Потом сделаю тебе хорошо, обещаю». Андрей молча кивнул. Страх прошёл, хотелось, чтобы все уже закончилось, чтобы можно было поскорее кончить, чтобы распрямилась эта жёсткая пружина, сжатая в его горле, груди, животе. Наконец, что-то большое, скользкое и тёплое коснулось его входа, толкнулось мягко и неглубоко, отступило, толкнулось снова, чуть глубже, задвигалось быстрее, с каждым движением проникая немного глубже, но все равно едва заметно. Андрей двинулся навстречу, но крепкая рука удержала его за бедро, и он заметил что-то другое, жёсткое, твёрдое, мешающее им соединиться. Тогда он понял: Влад держал свой член в ладони, позволяя только кончику головки прижаться к его входу. Он по-детски захныкал, заныл: «Вла-а-а-д, ну чего ты-ы-ы». И услышал сдавленное: «Подрочи себе». Долго просить не пришлось, несколько движений, и он кончил с криком. Почти теряя сознание от удовольствия, почувствовал, что член Влада раздвигает кольцо его мышц и входит, совсем неглубоко, но все же входит. А потом Влад захрипел, навалившись ему на спину, задёргался в судорогах, только вот его члена Андрей больше не чувствовал.

Потом они лежали, усталые и немного пьяные. Влад принёс ему с кухни воды и сам допил его коньяк.

— Тебе хватит, мелкий. Я не хочу, чтобы ты сейчас отрубился. У меня на тебя большие планы.

— Ты же меня ещё не трахнул? — Андрей оторвал тяжёлую голову от жёсткого плеча любовника.

— Ещё нет. Это закуска. Основное блюдо ещё не подавали.

Влад подтянул его под мышки, уложил повыше, закинул его ногу себе на бедро. Мягко и медленно ввёл два пальца, задвигал ими, как ножницами, почти сразу добавил третий. Андрей потянулся за поцелуем, почувствовал, как вокруг его члена сжимается ладонь, но двигаться не спешит. Тогда он сам задвигался, заметался между двумя сумасшедшими огнями, насаживаясь глубже, толкаясь сильнее, пока сильные руки не схватили его и одним движением не швырнули лицом в матрац. Снова оказалась под бедрами подушка, и он замер в прежней позе, но сейчас уже две руки раздвигали его ягодицы, и не было между любовниками никакой преграды. Влад старался не спешить, рычал и хрипел, приподнимая его бедра, двигаясь короткими толчками, замирая, давая ему время отдышаться, привыкнуть к огромному и твёрдому, наполняющему и растягивающему, горячо пульсирующему, страшному и потрясающему. Андрей сам себе казался раздавленным фруктом, размазанным по постели. Слезы текли по щекам, но не от боли, боль как раз была пустяковой и, пожалуй, приятной, а от какого-то другого, намного более сильного чувства, разрывающего его грудь, сжимающего горло так, что трудно становилось дышать. От этого чувства он закричал, когда Влад перехватил его за плечо и бедро и стал сильно и быстро вбиваться в него, входя уже до конца, влажно шлепаясь о ягодицы. Андрей просунул руку между бедром и подушкой и принялся дрочить так же сильно и резко, стараясь попасть в такт и не попадая. Оргазм был жуткий и оглушительный, может быть, он на мгновение потерял сознание, но тотчас же пришёл в себя. Движения Влада стали быстрыми и мелкими, он захрипел, несколько раз сильно и плотно прижал к себе бедра Андрея, и тот почувствовал, как глубоко внутри его тела резко сокращается большой член любовника. А когда обессиленный викинг, смахивая пот со лба, упал на спину, дрожащей рукой стягивая наполненный презерватив, он вдруг заметил, что у Андрея снова стоит.

— Ну, ты даёшь, мелкий! — поразился он со смехом.

А делать нечего, дал слово — держи. Конечно, сначала они снова долго и со вкусом целовались. Потом Влад целовал его соски и внутреннюю поверхность бедер, касался языком промежности и ставшей вдруг жутко чувствительной дырки, а в конце все же взял в рот его член, прижал языком, принялся сосать, пошло и стыдно причмокивая. Кончая, Андрей вдруг разревелся, а едва успокоившись, и в самом деле вырубился, достигнув предела, за которым он уже ничего не мог воспринимать.

Поразительно, но даже тогда, ясно и откровенно оттраханный в задницу, он так и не понял своей сути. Не было ни мужчин, ни женщин, был только Влад, его глаза, и руки, и член, да, крупный и каменно-твёрдый, с рельефной головкой и выпуклой синей веной на стволе. Было ещё несколько встреч: быстрый секс в душевой кабинке, где пришлось до крови прикусить себе губу, чтобы не закричать, осторожный, медленный и очень тихий секс в его спальне, в квартире, полной спящих людей. И был день, когда Влад за завтраком спокойно сказал маме:

— Спасибо большое за все, Ольга Николаевна, завтра уезжаю домой.

Дальше говорилось о неудачах в поиске работы, о возможности поступления в столичный вуз, о родителях, которые ждут и скучают. Андрей отказывался верить. В тот же день увязался за Владом в магазин. Из путаного, неважного разговора о работе запомнилось только одно. Глядя себе под ноги, Влад проронил:

— Я старшим сержантом дембельнулся. Меня на сверхсрочную звали. Я не пошел. Что такому, как я, делать в армии? Ведь рано или поздно спалюсь.

«Такому, как я»… Тихая фраза прогремела набатом. Страшная, непреодолимая стена встала между Владом и остальным миром, отгородила его от других, как стыдная болезнь, как чёрная метка. Впрочем, не его, а их…

Наверное, именно тогда Андрей впервые ощутил свою неполноценность, почувствовал её, как смертельную заразу в крови, как злокачественную опухоль где-то в самом центре его человеческой, мужской сути. И похолодел от ужаса, как в зеркало, глядя в погасшие глаза своего сильного и бесстрашного викинга.

Он успел, он все-таки успел! Без пяти десять влетел в супермаркет, подбежал к знакомому прилавку, потребовал хорошего: четыре бутылки пятнадцатилетнего «Далвини». В кассе выложил за покупку чью-то месячную зарплату. Но не свою, конечно. В «ИнфоДжене» платили хорошо, особенно ему.

Поставил покупку в багажник, поехал домой уже не спеша. Чёрный зверь вылез из логова, захлестнула шею безжалостная петля, но теперь у Андрея было оружие, способное если не победить злую тоску, то сделать её далёкой, почти чужой. Это оружие приятно позвякивало где-то за спиной. Только и нужно, что отключиться, забыть обо всём: о своём постыдном пятне, о Владе и Анне, о нём, недоступном, невыносимом, единственном на свете и в жизни… А потом настанет время соскребать себя с пола, осторожно выстраивать карточный домик, который он называет жизнью. До следующего неосторожного слова, оброненного случайным знакомым. До следующей пощёчины, нанесённой не со зла даже, а бездумно, случайно. Только всё труднее сложить карточный домик, всё сильнее чёрный зверь, и все чаще случаются пощёчины. И однажды он не выдержит, однажды этого, звякающего в багажнике, окажется недостаточно или же слишком много, что одно и то же. Впрочем, он лгал себе и сейчас. Четырёх бутылок не хватит, это ясно, а выйти из дому он теперь долго не сможет. Но должно же ещё и дома что-то быть?

Дома скрутил голову одной из бутылок ещё в передней, едва услышав, как лязгнула за спиной тяжёлая дверь. Усилием воли остановил себя, неторопливо прошёл на кухню, достал из шкафчика приземистый квадратный стакан. Рука чуть подрагивала, горлышко бутылки жалобно звякало о край стакана. Первый глоток — самый важный, самый целебный. Не выпуская из рук бутылки и стакана, переместился в кабинет, сел за компьютер. Письмо шефу, генеральному директору «ИнфоДжена»: «Краткосрочный отпуск за свой счёт… Состояние здоровья… Текущие вопросы к Ирине Кравцовой…» И ещё одно письмо, маме: «Срочная командировка… вернусь на следующей неделе… Скажи Антону, что квартира на сигнализации, пусть не суётся». Последнее важно. Ещё не хватало, чтобы непутёвый брат решил воспользоваться якобы свободной хатой. Анне можно было не писать. Последний раз они говорили ещё в начале лета. Раньше они хотя бы обменивались эсэмэсками, теперь отпала необходимость. Осталось только выключить телефон — и можно будет забыть обо всем. Экран высветил кучу пропущенных звонков и непрочитанных сообщений, и только тогда Андрей вспомнил: день рождения! Ведь он обещал родителям прийти на ужин. Мама, конечно, накрыла на стол, приготовила подарки, они ждали его, и какая же он после этого скотина!

Залпом осушил стакан. Обожгло, закружило, отпустило. «Далвини» берет мягко, но настойчиво, именно так, как он любит. Когда тебя вроде бы ни к чему не принуждают, но ты и не мыслишь отказать. Ладно бы ещё он любил брать. Всего несколько раз он был сверху, и всегда это было неловко, даже страшно: страшно сделать больно, страшно не доставить удовольствие. Вот такой он урод. Что сказал бы отец, если бы узнал? А его гаражные друзья: дядя Коля, трижды женатый и каждый раз — удачно, Саня-таксист, бабник и задира, Сергей Павлович, отставной ментовский начальник, успевший стать дедом в неполные пятьдесят, — что сказали бы они? Вот Антон обрадовался бы. Ведь его, Андрея, порок раз и навсегда выписал бы братцу надежнейшую индульгенцию. Подумаешь, нет ни работы, ни образования, большое дело — алименты на двоих детей, а вот ваш идеальный Андрюша вообще голубой! Педик. Подставляет зад мужикам. И не надо краснеть, не надо кривиться. Все так и есть, если говорить открытым текстом.

Виски в стакане заворачивалось золотой воронкой. У этого, не-его, не-друга и не-любовника, глаза такого же цвета: тёмного золота, густого янтарного мёда. Он утонул в этих глазах в первый же день, увяз, как муха в кленовом сиропе. Но он не станет думать о нем сейчас и здесь, на просторах шотландских предгорий, где пахнёт вереском и близким морем, северным и холодным. Иначе можно не выдержать, побежать, пойти, поползти к нему и не отдаться даже, а просто прижаться лицом к его коленям, поцеловать его руки, такие тонкие и сильные, выплеснуть в его ладони весь этот чёрный яд, сжигающий изнутри, ведь больше невозможно держать его в себе, невозможно.

Бутылка опустела слишком быстро, но встать за новой уже не было сил. Качалась кровать, на которой он не помнил, как оказался, кружился над головой далёкий потолок, холодный, того и гляди снег пойдёт. Действительно, как же он оказался в этом месте, в этом сером безвременье? Что он сделал не так, в чем ошибся?

Может быть, его ошибка, корень его теперешних проблем тянется из того, давнего, отболевшего, но не забытого?

Влад уехал, и Андрей затосковал. Даже не по самому Владу, а по этому безумному животному притяжению, которое на короткое время расцветило жизнь всеми красками радости. Но Влад уехал, и краски померкли. Никто не глядел на него так, никто не поджидал в темной прихожей, чтобы прижать лопатками к стене, прикусить губы в хищном, жадном поцелуе, горячо зашептать, касаясь уха влажным дыханием: «Я так хочу тебя, мелкий, чувствуешь, как у меня на тебя стоит?..» Антон ушёл с головой в долгожданную свободу, в которой были девушки, попойки с друзьями, баловство с травкой и с таблетками подешевле. Ему было не до Андреевых терзаний, да и разве он понял бы? Андрей ему и под пыткой не сказал бы такого. Посиделки и выезды на природу с друзьями отца тоже утратили прелесть. Он словно впервые заметил, насколько они старше, насколько мир их забот и интересов далёк от его собственного. Конечно, были тренировки и школьные друзья, тусовка во дворе с гитарой и бутылкой дешёвого портвейна. Эти как раз казались Андрею детьми. Он смотрел на них почти с жалостью, как на неполноценных. Он оказался потерянным, подвешенным в вакууме между двумя полюсами.

Конечно, он много и самозабвенно дрочил, представляя себе Влада, как можно яснее, с мельчайшими подробностями реконструируя их такие немногочисленные встречи, а иногда и внося в них свои поправки. Вот они любят друг друга, стоя по пояс в течении неширокой и медленной реки, где отец с Сергеем Павловичем прошлым летом растягивали браконьерскую сеть. Вот они едут на мотоцикле куда-то далеко-далеко. Потом останавливаются среди огромного поля, которому не видно ни конца и ни края, только зеленые колосья колышутся над головой его викинга, когда тот входит в него резко и глубоко, при этом бережно придерживая под ягодицы. А когда спадала звенящая волна, неизменно накатывал стыд, смешанный с разочарованием. Да, куском хлеба можно утолить голод, но разве можно всю жизнь довольствоваться хлебом?

Удача улыбнулась неожиданно, ничтожная, по-нищенски грошовая, но удача. В один из выходных, во время гаражных посиделок возникла популярная идея сгонять в магазин и накатить, но наличных при себе оказалось немного. И тогда отец сказал Андрею, как самому молодому и безотказному:

— Андрейка, у меня там заначка, знаешь, где носки мои лежат! Не знаешь? Ну, комод такой с зеркалом, в левом ряду второй сверху ящик. Там поглубже, в лыжных носках должна быть пара сотен. Сгоняй!

Конечно, он побежал, что ему стоило. Лыжные носки пришлось поискать, а потом он обнаружил такое, из-за чего мгновенно забыл про деньги. В самой глубине отцовского ящика нашёлся длинный пластиковый член глубокого синего цвета. Пластик был гибкий и приятно льнул к ладони, удивительный член с покатыми поперечными рёбрами упруго покачивался. Очнувшись от первого потрясения, Андрей сунул находку за пояс, прикрыл рубашкой. Унёс к себе в комнату и спрятал в книжной полке за рядом чуть отодвинутых от стены книг. Справедливо решил, что искать пропажу не станут, а если и станут, то тихо, соблюдая конспирацию. Не будет же отец спрашивать: «Слушай, а ты, когда заначку искал, случайно, дилдо не видел? Ну, такое синее, ребристое?» Ясно, что скорее язык проглотит.

Находка открыла новые возможности. Андрей придумал Игру. Он создал себе парня.

Необходимые сведения нашёл в интернете. Ясно же, это на разовый перепихон можно заявиться как попало, а для своего парня нужно готовиться. Теперь он знал как. Нужные предметы покупал в аптеке, твёрдо глядя продавщицам в глаза, будто бросая вызов: «Да, я гей, а вы что-то имеете против?» Правда, аптеку нашёл подальше от своего района, не хватало ещё нарваться на знакомых. Дома выбирал время, когда никто не сможет ему помешать. Запирался сначала в туалете, чистил себя и растягивал. Иногда этого хватало, чтобы кончить, но Игру это не прерывало. Потом принимал душ, где все тело становилось до ужаса чувствительным, будто каждая мышца и каждая пядь кожи сладко ныла в предвкушении. Перебирался в свою комнату, старательно запирал дверь, сбрасывал с постели одеяло и подушки. Закрыв глаза, долго гладил шею, скулы, губы, почти до боли прижимал соски. 

Так легко было представить себе, что это его парень целует глубоко и жадно, заставляет облизывать пальцы и вводит их в скользкое от смазки отверстие, это его парень обхватывает ствол напряжённого члена и скользит ладонью в рваном ритме, то быстро и едва касаясь, то мучительно медленно, сильно сжимая. А когда терпеть уже становилось невмоготу, когда лиловые звёзды вспыхивали за опущенными веками и каждое движение подёргивалось болью, Андрей начинал просить. Он умолял перестать мучить его, умолял трахнуть его скорее, пока он не сошёл с ума, пока его не разорвало от мучительного и страшного желания… Исчезали знакомые стены, и иллюзия становилась единственной реальностью, и его парень входил в него, иногда медленно и осторожно, но чаще — резко, сразу на всю длину... Андрей кричал, захлёбываясь слезами боли и счастья. Потом, когда стихало грохочущее сердце и рассеивался хмельной туман, приходила досада, горький стыд, густо замешанный на отвращении к себе. Нормальные парни в это время спали с девушками. Надо быть ебанутым извращенцем, чтобы получать такой кайф, трахая себя в зад синим пластмассовым дилдо. Досада была бессильной, импотентской и повлиять ни на что не могла. Стыда хватало на несколько дней, а потом Игра продолжалась.

Сначала парень был похож на Влада, а вернее, именно Влада представлял себе Андрей, его хотел и ему отдавался. Но с течением времени образ викинга стал стираться, забывались, теряли четкость детали, и другие черты заменяли тускнеющий портрет. Сильные, покрытые жесткими черными волосами руки нового тренера по общей физической. Щедрые губы молоденького баристы из кафе на углу. Смешной белобрысый хохолок учителя-практиканта. Близость с Владом изменила все, будто теперь Андрею открылась способность видеть и воспринимать людей каким-то другим, прежде не знакомым органом чувств. Он вдруг понял, как красиво это место, где шея плавно переходит в плечо, как соблазнительно выглядывают косые мышцы из-за пояса низко сидящих джинсов, как завораживающе скатываются капли пота по жёстким кубикам пресса. Не всегда предмет его внимания был молод или красив. Иногда совершенно случайная, никому не заметная деталь становилась первым звеном в цепочке воображения. Длинные сильные пальцы, сжимающие поручень в автобусе, точно так же они могли сжимать и его член. Тонкие лучики морщинок в углах глаз, светлые на загорелом лице, их хотелось пригладить языком, слизывая чужой запах и вкус. Игра становилась причиной и следствием, целью и средством. Она позволяла держать себя в руках, почти безучастно, с бесстрастностью коллекционера складывать про запас волнующие фрагменты, чтобы на влажном полотне постели соединить их в одну картину, способную заменить реальность, нет, в тысячу раз превосходящую реальность по силе своего потрясающего воздействия.

Андрей больше не мог обманывать себя, он не просто хотел Влада, он хотел мужчину. Сильного мужчину, под которым не стыдно стонать, которому можно и нужно отдаваться. Он не обязательно был Владом. Но обязательно — мужчиной.

А параллельно с Игрой, в непересекающейся плоскости незаметно ползла остальная жизнь: школа, тренировки, семейные скандалы с непутевым Антоном, который не мог задержаться ни на одной работе и начал бухать уже всерьёз. Андрей сменил секцию кунг-фу на ММА, где пришлось многому учиться, что было к лучшему, ведь тренировки до седьмого пота, до рвоты и темноты в глазах не оставляли сил для эротических фантазий. Неплохо сдал экзамены и поступил в университет на прикладную математику. Детство закончилось. Началась, собственно, жизнь.

И в эту новую жизнь ворвался ураган по имени Паша Архаров.

Ладно, теперь с пустынных высот жизненного опыта можно признать, что на ураган Паша не тянул. Но был он тем не менее стихийным бедствием, чем-то вроде тропического ливня, шумного и внезапного, налетающего с нешуточной силой, уходящего в никуда так же быстро и бесследно. Но когда грохочут по крыше плети безудержного дождя, когда свирепый ветер пригибает к земле нервные пальмы и наливается свинцом низкое небо, кому дано предугадать недолговечную, пустяковую натуру этого шумного явления? Так же было и с Пашей. Он завораживал и впечатлял, при этом не ставя перед собой других целей. Он жил для того, чтобы изумлять окружающих. Нынешний Андрей понимал, как печальна эта неутолимая жажда самоутверждения. Тогдашний, восемнадцатилетний пацан был поражён.

У Паши были длинные прямые волосы, черные и блестящие. Иногда он собирал их в небрежный хвост, иногда устраивал на макушке что-то вроде самурайского узла. В ноздре у него мерцал бриллиант, без сомнения, фальшивый, на шее синела затейливая татушка, изображающая стилизованный кельтский крест. От природы склонный к скептицизму, Андрей мог бы посмеяться над таким безвкусным нагромождением штампов, если бы не одно обстоятельство: от Паши исходили мощные волны темной животной сексуальности. От его взгляда дрожали колени и холодные электрические разряды бежали вдоль позвоночника. От его голоса сладко сжималось в груди и тяжелело в паху. О да, Андрей был поражён.

И чем больше он поражался, тем реже старался глядеть на секс-символ прикладной математики. Тем суше были его приветствия, язвительнее замечания и холоднее взгляды. Паша принял вызов со всем истеричным жаром артистической натуры. Когда случалось им встречаться в коридоре, крепкое столкновение плечами было неизбежно. Если на физподготовке оказывались они в разных командах, любое соревнование сводилось к поединку. За ними наблюдали с интересом и азартом, принимая за битву двух альфа-самцов то, что на самом деле было отчаянным и обречённым на провал сопротивлением загнанной в угол жертвы. Андрей понимал своё бессилие и скрывал его из последних сил. К тому же Паша был ярым бабником. Это давало надежду на спасение и одновременно приводило в отчаяние. Образ Влада окончательно растаял, ушёл в прошлое. Игра приобрела новое лицо, с гипнотическим взглядом тёмных глаз, с бриллиантом в ноздре и снисходительной, все понимающей усмешкой.

То, что произошло между ними, тоже походило на тропический шторм.

Как это называлось тогда: олимпиадой или каким-нибудь другим словом? Теперь это называют хакатоном. Суть все та же: командное соревнование по программированию, когда даётся двадцать четыре часа на решение задачи. Участников было немало, но настоящими соперниками были лишь универ и политех. Андрей навсегда запомнил тот проект: разработать программу, возвращающую оптимальный по времени и затратам маршрут для любой начальной и конечной станции Лондонского метро. День прошёл в обсуждении, вечер был посвящён выбору алгоритма и языка программирования. Ночь осталась на, собственно, кодирование. Андрей увлёкся задачей настолько, что действительно позабыл о своём ходячем искушении. Стоило ли удивляться, что именно этот момент оно и выбрало для решительного удара?

Андрей откинулся на спинку стула, потёр усталые глаза, и тотчас же сильные пальцы сжали его плечи, массируя, сминая, подчиняя. Разум отключился сразу. Ни одной мысли не осталось в мозгу, ни одного сигнала опасности. Все предохранители перегорели разом, и наступила плотная, полная тишина и темнота. И в этом безмолвном вакууме осторожные и настойчивые губы коснулись его виска, угла глаза, скулы. Потом чужие ладони сжали его лицо, запрокинули голову, и жадные губы захватили его рот. А что было дальше, Андрей воспринимал с трудом. В следующие дни он пытался восстановить невероятные события, но память подбрасывала лишь бессвязные обрывки ощущений: жесткий язык, трахающий его рот, ладонь, сомкнувшаяся на члене, чужой член, твёрдый и влажный, в его ладони.

Программа осталась недописанной. Универ проиграл. Сколько раз Андрей возвращался к этой задаче, на скольких языках он её решал, сколько самых хитрых алгоритмов он применял для оптимизации! Стоит ли удивляться, что через несколько лет, оказавшись в Лондоне, он поразил спутников прекрасным знанием метро, способностью перечислить станции любой линии и выбрать наилучший маршрут?..

Проиграл и Андрей. Безумный тропический шторм остался без последствий, как будто и не было его вовсе. Паша по-прежнему увивался вокруг редких прикладных девочек, отпускал ехидные шуточки в адрес Андрея и встречал его все той же ядовитой усмешкой. И однажды Андрей не выдержал, после по обыкновению сильного столкновения плечами в людном коридоре он схватил сводящего с ума соперника за грудки и припечатал к стенке. И тотчас же сильная рука, вклинившись между разгоряченными телами, мягко и властно сжала его в паху. Андрей задохнулся от неожиданности и внезапного острого возбуждения. Мимо проходили люди, кто-то что-то говорил, темными солнцами светились совсем рядом удивительные глаза, мерцал яркий камушек в ноздре тонкого носа, а Андрей чувствовал только это прикосновение, прекрасное и ужасное, невозможное. Потом их кто-то растащил. Паша скривился в обычной усмешке, небрежно бросил:

— Ты знаешь, где меня найти. Второй корпус, комната 211.

Их отговаривали, приняв слова Паши за вызов. Но сказанное Пашей было приглашением, Андрей понял это сразу. И даже попытался себя обмануть, возмутившись и дав себе обещание не ходить туда никогда. Он продержался целую неделю, в течение которой несколько раз ловил на себе темный взгляд, пристальный и изучающий. А потом, в один из дней, ничем не отличимых от прочих, ни о чем не думая, действуя по какой-то заранее разработанной для него программе, старательно подготовился, растянул себя синим другом, положил в карман три квадратика хороших импортных резинок и отправился в общагу. Корпус 2, комната 211. Он не забыл бы этого никогда.

Паша был один. Андрей жадно оглядел широкие плечи, не скрытые майкой-алкоголичкой, мягкие складки тренировочных штанов, низко сидящих на бёдрах, прямые чёрные пряди, падающие на плечи, строгое лицо без обычной усмешки. Довольно долго они просто стояли и молча глядели друг другу в глаза. А потом Паша подошёл к нему и взял его лицо в ладони.

И взял его.

Это был секс-наказание, секс-подчинение, и Андрей наслаждался каждой минутой. Сначала Паша просто повернул его лицом к стене, расстегнул его джинсы и сдёрнул вместе с бельём. Провел пальцами по ложбинке, прижал вход и тотчас же вошёл в него, резко, бесцеремонно. Андрей закричал. Не от боли, от жуткого, болезненного счастья. Пашины толчки, быстрые и сильные, отзывались яркими вспышками где-то в груди, в животе, в паху, а жаркий шёпот проходил огнём по коже: «Моя маленькая шлюшка, такая сладкая, жопка узкая, скользкая, ебливая моя шлюшка… Хочешь меня? Хочешь?»

Андрей хотел. Под Пашин шёпот он кончил дважды. Потом они переместились на кровать, нежились, как два кота, лаская друг друга с неторопливой ленью, потом Паша снова трахнул его, болезненно сложив пополам. Потом он отсосал Паше. Он не был особым мастером минета, но партнёр оценил старание и стремление доставить удовольствие. На ночь не оставил, выдав первое откровение, первое в числе многих:

— Андрюха, мне с тобой классно, но ты должен знать одну вещь. Если кто-нибудь назовёт меня педиком, я буду всё отрицать. До потери пульса, до последнего, понимаешь? Подставлю любого, пойду на всё, никогда не признаюсь. Просто учти, лады?

Андрей учёл. Он и так это знал, ещё от Влада. «Что такому, как я, делать в армии? Рано или поздно спалюсь». Это звучало точно, как «до потери пульса».

Есть разный тип храбрости, он это знал хорошо. Можно выйти на поединок с более сильным соперником, когда знаешь, что обойдёшься парой синяков. Можно сплавиться на байдарке по бурной речке с порогами, когда знаешь, что не утонешь. Но чтобы выдержать отвращение, презрение, злые насмешки тех, кто лишь вчера звал тебя другом, сыном, братом, нужна другая храбрость. Нужно без сомнений, ясно и твёрдо осознавать за собой право не следовать их правилам, не считаться с их мнением и лучше знать, что нужно тебе для полного счастья. Андрей не осознавал, считался и не знал. Он согласился с Пашей, слепо и безоглядно. Так и самому спокойнее было.

Однако сохранять конспирацию на практике оказалось труднее. Как страшно хотелось пропустить между пальцами длинные чёрные пряди, коснуться ладонью гладко выбритой челюсти, хотя бы просто прижаться плечом к плечу, взять за руку. На то, чтобы противиться мощному притяжению, уходили все силы. Однажды в очереди в гардероб Андрей ласково погладил Пашино бедро. Той же ночью любовник выставил его из комнаты, предварительно устроив выволочку.

— Ты что, блядь, нарочно хочешь, чтоб мы засыпались? Это у тебя месть такая, да? — сдавленным шепотом шипел он в лицо Андрею. — Так я первый тебя сдам, ты понял? Еще один такой финт, и я всем скажу, что ты давалка. Ты этого добиваешься?

Они крепко поссорились, но Паша снова первым пошёл на сближение так, как умел, не оставляя места для отказа. Они объяснились. Андрей обещал быть осторожным. А потом снова не выдержал, на семинаре подсел к Паше и, измучившись его близостью и недоступностью, чисто инстинктивно положил ладонь ему на колено. Новая ссора была серьезнее предыдущей, они даже подрались, потом не виделись все летние каникулы. А в начале третьего курса Андрей сам пришёл к Паше, попросил прощения, пообещал полную конспирацию, сказал, что готов на все условия.

Однако он не был готов к тому, какой болью придётся заплатить за их строгую тайну. Как больно будет смотреть со стороны, как Паша приобнимает за плечи очередную математическую деву, нашёптывая ей на ушко милые пошлости. А ночью слушать его горячий шёпот: «Я всех деру по комнатам, как минимум одну тетку из каждой комнаты… У меня теперь третий этаж, слева от розетки… Да ты пойми, мне на них насрать, просто так надо…»

«Так надо», — с каждым толчком уходили, улетали горькие мысли, а горечь оставалась, ведь так хотелось быть единственным, важным, может быть, любимым. И он цеплялся за крепкую спину, вонзал ногти в гладкую кожу, хрипел и стонал: «Ещё, ещё… Быстрее, блядь, Паша…»

На четвёртом курсе Паша женился. Андрей узнал о свадьбе из вторых рук. Пашина жена была дочерью высокопоставленного городского чиновника. Хватило ума не закатывать истерик. Когда Паша, коротко подстриженный и без брильянтового блеска в ноздре, пришёл на занятия, Андрей крепко пожал ему руку и с улыбкой поздравил с удачной женитьбой. А дома впервые в жизни напился до беспамятства.

Листок третий. Земля и Небо

Лекарство закончилось на третий день. Отвратительная слабость ломала тело, страшно хотелось пить, и руки заметно подрагивали. Но это ещё можно было пережить. Черный зверь снова проснулся, Андрей чувствовал его болезненное присутствие. От голоса его не было спасения. «Зачем ты живёшь? — говорил зверь. — Ты думаешь, это все когда-нибудь пройдёт, и все ещё наладится, и каким-то чудом все ещё будет хорошо. Но ты не болен, а значит, не выздоровеешь. То, что ты пытаешься перетерпеть, и есть твоя жизнь. Так будет всегда. Будут пожилые мальчики в «Черной Магии», такие же, как ты сам, пассивные пидоры, будет Лёха с его бесхитростным стремлением поебаться и подзаработать, а больше ничего. Будут шуточки про голубых, над которыми положено смеяться, будет Боря Моисеев по телевизору. И он, твоя звезда, тоже будет. Только — отдельно от тебя. Рядом, но в параллельной вселенной. Ах да, чуть не забыл, ведь ещё будет синий дилдо. Ну, что ж, жизнь удалась, чувак. Так держать». Спорить со зверем не получалось, даже на это не было сил. Но Андрей все же напомнил, не зверю, себе: «Я здоров и в хорошей форме. В тридцать пять я — заместитель генерального директора уважаемой фирмы, моя зарплата вполне прилична даже не по местным, а по западным меркам. Моя работа важна, молекулярная диагностика спасает жизни. Партнеры заключают с нами договоры, отдельным пунктом оговаривая моё участие в проекте. Мне подчиняется восемь менеджеров среднего звена, у каждого из них по десятку разработчиков». Черный зверь тихонько посмеивался. Андрей и сам чувствовал несостоятельность аргументов. Вот если бы ещё бухнуть…

Он заглянул в загадочно мерцающую пещерку бара, проверил все шкафчики на кухне, антресоли, ледяную утробу морозилки. Ничего, пусто. И это понятно, он старался не держать дома спиртного, чтобы раньше времени не сорваться в штопор, чтобы держаться до последнего, пока ещё можно терпеть. Теоретически можно было выйти из дома, доползти до ближайшего гастронома. Делать этого катастрофически не хотелось. Оживил телефон, ткнул пальцем в короткое имя. Только бы отозвался… Знакомый голос, слишком громкий, резанул по нервам:

— Да! Алё!

— Лёха… — собственное горло пересохло, заржавело. — Можешь прийти?

Тот сообразил быстро:

— Пётр Саныч, девять вечера! Что, прямо больше некому?

— Больше некому, Лёха. Захвати пару водки, да получше. «Белуги», если можно. И пива.

— На первом участке такого качества не обещаю, материала на складе маловато. На втором — сделаю.

— Сделай, что можешь, Лёш. Материал компенсирую, конечно.

Теперь оставалось только ждать. Из всех знакомых Андрея Лёха был самым гармоничным человеком.

Он приехал быстро, и часа не прошло. Взглянул мрачно, сказал:

— Хреново выглядишь. Накрыло?

Андрей молча кивнул, крепко пожимая крупную руку человека, которого мог при желании назвать другом, партнёром, любовником. А называл просто Лёхой.

Они познакомились случайно. Четыре года назад, а может, уже и пять, Андрей решил переделать свою большую, но бестолково спланированную квартиру. Проект занял немало времени и денег, но результат ему понравился. А ещё больше просторной гостиной, уютной спальни и ультрасовременного кабинета понравился ему один из рабочих, типичный добрый молодец с лицом простоватым, но приятным, с крупным белым телом и неожиданно красивыми, тоже крупными руками. Андрей разговорился с молодцем и в первой же беседе узнал о нем многое, практически все. Про жену, которую зовут Лена, про дочек-близняшек, про работу технологом на заводе, за которую платят мало, вот и приходится крутиться. От Лёхи пахло чистым потом и немного краской, но больше всего от него пахло самцом. От этого запаха сладко подрагивало в паху и что-то тихо стонало в груди. Андрей долго не решался озвучить постановку новой задачи, наконец, решил немудрёно подпоить парня. Всё вышло удачно, а главное — просто. Андрей и сам не мог потом вспомнить, в какой момент доверительного разговора «за жизнь» опустился на пол у ног технолога, сдёрнул его тренировочные штаны и вобрал в рот крупный мягкий член. Тело партнёра отреагировало намного быстрее разума. Лёха ещё лепетал: «Ты даёшь… Ты что, из этих?.. Никогда бы не сказал… Мужик как мужик…», а руки уже крепко нажимали на затылок, бедра вскидывались, и красивый даже на вкус член бодро приобретал живую горячую упругость. Первый раз оказался быстрым и немного суматошным, но совсем-совсем неплохим, учитывая обстановку. Андрей удивился, узнав о наличии некоторого опыта у партнера.

— В армии дело было, войска стратегического назначения, не хрен собачий. Пустая степь, на сотни километров никого. Ни деревни к девкам сходить, никого. А тут у нас один, да не такой, как ты, другой совсем. Такой ботан, знаешь. И начали его чморить, а я вступился. Ну, какого хрена гнобить пацана? Он же не виноват, что такой. У него нога была, как у меня рука, вообще никакой силы. Вот, с ним и вышло. Он сам захотел, ты не думай! Потом и с другими тоже было, но уже после армии…

Лёха рассказывал нехитрую свою камасутру, механически, как кота, почесывая Андрея за ухом, но тот слушал невнимательно, нежился под сильной рукой, предвкушая второй заход. Тот удался на славу, с первым не сравнить.

Ремонт закончился, Лёха остался. Вернее, он никогда не оставался на ночь и редко встречался с Андреем за пределами его квартиры. Не врал, ничего не обещал и ни о чем не просил. Андрей сам предложил ему деньги. Он приготовился к длительным объяснениям, продумал целую речь с примерами из жизни, но в основном из литературы. Убеждения не понадобились. Лёха подумал, покряхтел, покраснел, сунул две сотенные бумажки в карман. Подвел итог размышлениям:

— Я понял, это не за ёблю. Ты мне не платишь, как бляди, ты просто помогаешь по-товарищески. Просто у тебя есть бабки, а у меня нет. Я бы тоже так сделал, если б надо было. Спасибо, серьезно.

Андрея обрадовало и поразило такое восприятие ситуации. Он ещё не раз убедился в том, что таков его новый партнёр: простой, как три копейки, и удивительно гармоничный в этой простоте, в нежелании и неумении казаться лучше и значительнее, в неспособности к позерству. В собственном понимании дружбы и их отношений. Единственная ссора вышла из-за того, что Андрей потянул себе спину, когда помогал родителям переезжать в загородный дом. Он объяснил Лёхе, что брат подвел, лучший друг и одноклассник Савич в отъезде, а больше некого было попросить, вот и пришлось самому…

— Как это, больше некого? — возмутился партнёр. — А я на что? Только трахаться, да? Я кто тебе, член ходячий или друг?

Обиделся, ушёл, хлопнув напоследок дверью. Андрею пришлось самому звонить ему, просить прощения, выслушивать решительное: «Не могу, Пётр Саныч, у меня сегодня законный выходной. Иду с семьёй в ботанический сад. Звоните Завадскому, пусть он выходит на смену».

Лёха простил, конечно, хоть и не сразу. И, наверное, остался для Андрея действительно другом, в первую очередь другом, а уж потом любовником.

По-хозяйски прошёл на кухню, выставил на стол бутылку бельведеровки, другую сунул в морозилку. Поставил пиво в холодильник, принялся нарезать хлеб. На еду смотреть не хотелось. Но когда Лёха — о ужас! — намазал батон маслом, а наверх плотно выложил кружки сырокопченой колбасы, организм, три дня обходившийся без еды, встрепенулся. Не слишком холодная водка отлично легла на душу. Дикарский бутерброд закрепил успех. А когда закончилась первая бутылка, Андрей крепко сжал ладонь кормильца:

— Лёха, трахни меня, пожалуйста.

С ним можно было говорить прямо, и какое же это было спасение. Какое разрывающее душу освобождение чувствовалось в сильных руках, сжимающих ягодицы, в небритой щеке, обжигающей шею, в резких движениях, наполняющих, стирающих ложь и стыд, оставляющих лишь чистое животное удовольствие, разделённое на двоих. Лёха не был каким-нибудь изысканным партнёром, он не любил экспериментов, не стремился к разнообразию и в постели оставался простым, честным и крайне добросовестным. Сразу брал хороший темп, по-хозяйски крепко держал за бедра или за плечи и без особых изысков втрахивал Андрея в постель. Зато и с ним можно было не церемониться, не разыгрывать пошлых сценок соблазнения и подчинения. Достаточно было сделать круговое движение бедрами, чтобы поглубже насадиться на не слишком длинный, чуть кривоватый, но толстый и крепкий член, а потом стать послушной тряпичной куклой в сильных шершавых ладонях, раствориться в мощном приливе, который горячими волнами поднимался от бедер к животу, к груди, к горлу, чтобы захлестнуть с головой, сбить с ног и схлынуть, оставив после себя лишь блаженную усталость и полную, чуть слышно звенящую пустоту.

Когда Лёха уходил, Андрей уже спал.

Разбудил его телефонный звонок, ужасно нахальный, острой болью ввинчивающийся в черепную коробку. Звонил не мобильник, предусмотрительно выключенный, а домашний, проводной, по причине неясной старомодности все ещё не отключённый. Андрей схватил трубку, чтобы просто поскорее избавиться от мучительного звука, хрипло рявкнул: «Слушаю», заранее проклиная всех продавцов страховок, агентов службы социальных услуг или кто там ещё мог звонить ему в такую рань…

— Андрей Александрович? Это Калиновский. Простите, что пришлось побеспокоить вас…

Спокойный, негромкий голос прошёл дрожью по коже. Закружилась голова, и Андрей осторожно присел на подлокотник ближайшего кресла.

— Калиновский, какого хрена? Детский сад. Что там у вас стряслось?

— Звонила Линда МакКормик из «ВитаТек», просила срочно послать ей последнюю версию СРС по соматическим мутациям. Я просмотрел документ, есть нестыковки. Я обратился к Ирине Витальевне, она посоветовала позвонить вам.

Дело не требовало его присутствия в офисе, его можно и даже нужно было решить дистанционно. Но звучал в трубке низкий баритон, забирался под кожу, отзывался где-то в груди неясным томлением, похожим на беззвучный стон, и Андрей уже знал: он поедет. Поедет в офис, чтобы хоть несколько минут посмотреть на него, вдохнуть запах его парфюма с лёгкой хвойной горчинкой, попасть в поле его жёсткого магнитного притяжения. Конечно, он поедет. Никогда не сможет он отказаться от этой ужасной и прекрасной пытки.

— С такими работниками и не поправиться, и не сдохнуть. Буду через час. Собери кого считаешь нужным в «Капистрано».

Руки дрожали, перед глазами мелькали чёрные пятна. За руль сегодня садиться не стоило. Он принял душ, почистил зубы, сварил себе самого крепкого кофе. Оделся с особенной тщательностью. Уже в такси забросил в рот пластинку мятной резинки, ещё не хватало, чтобы от него разило перегаром. А наверное, разило… Протянул про себя беззвучно, лаская язык воображаемой сладостью любимого имени: «Д-и-и-и-ма…» А после звучное и стройное, как античная колонна: «Дмитрий». Такое простое имя, он никогда не понимал его красоты, пока не познакомился именно с этим Димой. Он вообще не слишком многое понимал до этой встречи. Например, он почему-то был уверен, что любил Влада и Пашу. Теперь-то он знал, что желание насадиться на крепкий член так же отличается от любви, как прогулка в парке аттракционов — от полёта на Луну. Теперь он знал, что никогда в жизни ни к кому не испытывал ничего подобного. И больше точно не испытает. Потому что это чувство, которому он никогда и ни при каких обстоятельствах не даст воли, выжжет его дотла, выхолостит, убьёт любой, самый ничтожный росток романтических порывов, желания найти свою пару, надежды на душевную близость. А может быть, уже убило.

Такси ползло в утренней пробке. Страшно хотелось пить. Но воды с собой не было, и вообще ничего у него не было, ничего и никого. Оставалось только закрыть глаза и в тошнотворно покачивающейся тьме тянуть голодное, мятно-ласковое: «Ди-и-и-ма… П-и-и-ить…»

Секретарша Вика перехватила ещё на пороге, оглушила звонкой скороговоркой:

— Здравствуйте, Андрей! «Капистрано» на целый день заняла группа бизнес-девелопмента, Калиновский собрал своих людей в кабинете генерального. Кравцова тоже там, они уже начали. Что-нибудь нужно? Кофе?

— Нет, спасибо. Лучше принеси побольше воды со льдом. И посмотри расписание МакКормик, когда у неё сегодня есть полчаса, дай мне знать. И ещё найди мне ту презентацию, которую на прошлогоднем АХАГ давал «Броад Институт»… Скинь на рабочую почту.

Они действительно уже начали. Андрей махнул ладонью — продолжайте! — и уселся в оставленное для него кресло генерального, открыл ноутбук. Вот теперь можно было поднять глаза. И делать то, для чего пришлось вытащить себя из похмельного омута, унять дрожь непослушного тела, выбить из башки воспоминания о бутылке беленькой в морозилке. Теперь можно было смотреть.

Смотреть, жадно впитывая каждое движение длинных пальцев, замечая лишь одному ему видимые знаки: две маленькие родинки в углу глаза, быструю полуулыбку, дернувшую угол губ, непослушную прядь, упавшую на лоб. Смотреть, не отрываясь, не скрываясь, не отводя глаз, поймав золотой медвяный взгляд, очень серьёзный, сосредоточенный. Взгляд уверенного в себе профессионала, решающего нелёгкую задачу.

Может быть, на вкус других, беспристрастных людей, Дима не являлся эталоном красоты. Пожалуй, безусловно хороша была лишь фигура, подтянутое, умеренно тренированное тело, аристократически изящное. Кто-нибудь другой, способный видеть такие вещи, мог бы заметить слишком высокие скулы или немного впалые щеки либо решить, что губы у Димы слишком тонкие, да и цвет волос невыразительный, светлый, как у каждого второго в их широтах. Андрея не волновала Димина красота. Он просто был идеальным, созданным лично для него, по единственному в мире индивидуальному эталону. А может быть, этот высокий породистый парень стал таким эталоном, и теперь всякий, похожий на него, показался бы Андрею красивым. Это не имело никакого значения. Других не было для Андрея, только этот, холодный и суховатый, подчёркнуто вежливый, поддерживающий дистанцию. Совершенно недосягаемый.

В их практически американской компании прижилась манера называть всех по имени. Даже Вика называла его Андреем, а генерального — Николаем. Но нет, только не этот, только не Дима. Для Димы он всегда будет Андреем Александровичем, так же как Ира Кравцова — Ириной Витальевной, финансовый директор — Галиной Николаевной. Вот такая церемонность, смешанная с природным снобизмом. Можно только представить себе, какую бурю негодования вызвало бы признание Андрея, да что там признание, малейший намёк на возможный некошерный интерес непосредственного начальства. Как гневно задрожат ноздри тонкого носа, как сузятся глаза, каким изысканным ядом окатит он своего отвергнутого ухажера. Потом можно и по морде получить, но это уже будет такая мелочь…

Андрей вдруг заметил, что в кабинете молчат и глядят на него выжидающе. Все ясно, он задумался и что-то пропустил. Ему задали вопрос, которого он не расслышал. Даже прикидываться не пришлось, в голове пульсировала злая боль. Закрыл глаза, помассировал веки, проговорил:

— Извините, отвлёкся. Что там у нас?..

В голосе Димы прозвучали участливые нотки:

— Андрей Александрович, что вы посоветовали бы включить в первую версию: СНВ или микросателлиты?

— СНВ. А успеем?

— Да, если начнём с ограниченной панели известных онкогенных СНВ…

После совещания случилось странное. Дима догнал его, обратился с неожиданным теплом:

— Андрей Александрович, извините, что потревожил вас. Я не знал, что вы нездоровы. Вам, наверное, не стоило сегодня приезжать в офис.

— Ерунда, мне уже лучше, — автоматически ответил Андрей. Содрогнувшись, представил себе бледную морду, дрожащие руки, круги под глазами. — Поеду домой, отлежусь.

— Позвольте, я вас отвезу.

Оказывается, его глаза умеют глядеть так тепло, так внимательно.

— Не надо. Не нужно кудахтать надо мной! — прозвучало слишком резко. И тепло ушло.

— Как угодно…

— Я возьму такси. А ты, вместо того чтобы по городу разъезжать, подготовь для МакКормик данные по каждому фильтру: частота, баланс, количество фрагментов.

— Да, у меня есть эти данные. Я могу послать ей отчёт вместе с СРС.

— Спасибо, Дима.

Вот так, очень просто. Толковый инженер, внимательный и вежливый руководитель. Эталон политкорректности. А чёрный зверь, янтарный взгляд и все это, тяжёлое, странное и стыдное, — это все только его проблема. Другим об этом знать не обязательно. И полбутылки бельведеровки, тягучей, из морозилки, — это именно то, что нужно после хорошего рабочего совещания.

Возвращение к жизни удачно выпало на выходные. Можно было поспать подольше, сходить в парикмахерскую, накупить хороших продуктов и поехать к родителям за город. Как же он правильно поступил в своё время, купив этот небольшой уютный коттедж, примостившийся у лесной опушки на окраине удручающе престижного загородного посёлка! Окружённый пафосными замками и венецианскими палаццо, домик под крутой крышей из красной черепицы казался совсем крошечным. Но зато можно было открыть крепкую железную калитку и оказаться в осеннем лесу, в дыхании тумана, в прохладном влажном молчании. Андрей так и сделал, сбежал в лес с корзинкой якобы за грибами, едва успев извиниться за внезапный отъезд в чертовски важную командировку… Кажется, мама не поверила. Она всегда была проницательнее и умнее отца. Вернее, тот обычно казался погружённым в собственный простой и добротный мир, а тем, что располагалось за его пределами, не слишком интересовался. Командировка так командировка. Поход за грибами в исхоженный вдоль и поперёк лес так поход. Зато отлично поджарил на гриле принесённые Андреем стейки, и ужин удался на славу. Если не считать застольной беседы, конечно.

Мама окинула цепким взглядом, надменно вскинула тонкие брови. Проговорила:

— Плохо выглядишь, Андрюша. Бледный, круги под глазами. Руки дрожат.

— Все нормально, мама, — вздохнул Андрей. — Устал просто. К тому же смена часовых поясов. Знаешь, сколько сейчас в Сан-Франциско?

И попытался перевести стрелки:

— Пап, отличный стейк! Какие ты специи сыпал?

Отвлекающий манёвр не удался.

— Сынок, послушай меня. Работа, конечно, это важно. Но ведь жизнь важнее, Андрюш. Тебе тридцать пять, это и много, и мало. Для специалиста твоего уровня это мало. Но для одинокого, ты понимаешь меня, одинокого мужчины это много. Ну, ещё один клиент, ещё один проект, ещё пара тысяч, дальше что? Пустая квартира, одиночество.

— Мам, ну чего ты добиваешься? — вздохнул Андрей. Он почти не обиделся. — Не все созданы для вот этого семейного счастья. Не всем так везёт, как вам с отцом.

— Ладно, Оль, ну что ты… — попытался вмешаться отец, но был остановлен решительным жестом.

— Солнышко, — мама потянулась через стол и накрыла руку Андрея тёплой ладонью, — я говорила вчера с Анной. Она приедет завтра. Пожалуйста, не убегай. Давай просто проведём воскресенье вместе, спокойно, по-семейному…

— Конечно! — спокойно улыбнулся Андрей. — Я так давно её не видел. Посидим, в сауну сходим. За грибами. Кстати, где мой подарок? Я не пойму, был у меня день рождения или нет?

Она всегда представлялась полным именем: Анна. И Андрея она подкупила как раз тем, что была она большим мужиком, чем мягкожопые мальчики из «Черной Магии». Проджект-менеджер из большой и уважаемой фирмы, железные яйца, острая деловая хватка. Тонкое и гибкое тело стайера, ноги породистого жеребца, с длинными жесткими мышцами. Тогда, в их первый раз, в салоне частного самолёта, летящего над Атлантикой, она оседлала его бедра и, отдаваясь, брала. Свет неяркой лампочки золотился нимбом над венчиком её коротких волос, а лица видно не было, лишь быстрые тени, лишь голодный блеск из-под опущенных ресниц. Впрочем, лица её он очень долго не мог запомнить. Ему всегда казалось, что в её внешности мучительно чего-то недостаёт, какого-то яркого штриха, родинки на подбородке, оттопыренных ушей, да чего угодно, на чем можно было бы остановить взгляд. Много позже дизайнер, оформлявший его квартиру, открыл секрет, оказывается, известный всем специалистам. Полная гармония скучна. В классической мелодии одна нота должна звучать диссонансом. В супертехнологичном стекло-бетон офисе должна висеть на стене наивная морская акварель. В будуаре светской дамы, выдержанном в пастельных тонах, следовало поставить у окна красный бархатный пуфик, будто украденный из третьеразрядного борделя. Так вот, в образе Анны такой детали не было. Она казалась Андрею не деловой женщиной, а гениальной актрисой, играющей деловую женщину.

Он плыл по течению. Или хитрая стерва идеально просчитала его реакцию, или они на самом деле подходили друг другу. За три месяца в Силиконовой долине, где они сменили гостиничные номера на крохотную двухкомнатную квартирку, она сначала поразила его идеальными деловыми качествами. Потом подкупила полным похеризмом к бытовым мелочам, стремлением к минимализму и нежеланием тратить время на создание «гнездышка». Строжайшей дисциплиной в распорядке дня, питании, одежде, фитнесе и уходе за собой. Уже тогда, наблюдая за её армейской рутиной, он отметил для себя: «Я мог бы так же». Жизнь, расписанная по минутам, втиснутая в жёсткие рамки, проста. Она не оставляет места сомнениям. В ней нет места ни счастью, ни несчастью. Только озноб холодного раннего утра, гулкое эхо полупустого тренажерного зала, горечь густого от крепости эспрессо, влажное полотно городских улиц, ещё не разбуженных утренними пробками, сонные стекла офисных окон, отражающих первый свет нового рабочего дня. Двенадцатичасовая гонка, своего рода соревнование: кто больше успеет, кто большее экшн айтемс упакует в каждую минуту рассчитанно сумасшедшего дня. Он тогда практически в одиночку написал новый элайнер, к тому же разработал такой процесс, что GATK и не снилось, до сих пор «ИнфоДжен» кормился договорами, заключёнными на его основе. Очень плодотворное было время, бесхитростное, простое, разумное. И так уж получилось, что именно в то разумное время Андрей совершил большую глупость. Вторую по величине в жизни.

Он думал: «С этой женщиной не нужно притворяться влюбленным, она не нуждается в пошлых ухаживаниях и всех этих конфетах-букетах. Мы хотим одного и того же: успешной карьеры, финансовой стабильности, возможности принимать важные решения и власти претворять их в жизнь. Она наденет на меня ошейник, который убережёт от глупостей. Она и для меня составит план с зависимостями, уровнями усилий и твёрдыми сроками, с чёткими инструкциями на все случаи жизни. Жизнь по инструкциям проста и удобна, хоть и не слишком радостна. Но радостей таким, как я, никто не обещал, почему бы не довольствоваться простотой и удобством».

Андрей попал в элементарную логическую ловушку, сделав ложные выводы из верных предпосылок. Он сделал ей предложение в офисе, предварительно послав запрос на личную встречу. Она выслушала его внимательно, сухо кивнула, сказала:

— Так, дай мне поглядеть в календарь… В сентябре у нас выпуск фармакогенетики, в октябре — командировка во Флориду в SOFT, интеграция и кик-офф… Четвёртого ноября — первый выходной. Тебе подходит?

Андрей помнил совершенно точно, что на те выходные у него ничего не было назначено, но все же проговорил, будто в раздумье:

— Проверю, дам тебе знать.

И остался собой недоволен. Она-то была предельно честна и откровенна. Он же разыгрывал тупую роль в дешёвом водевиле.

Так и пошло, роль прижилась. Конечно, они наняли профессионального организатора, тот и позаботился о цветах, тортах, приглашениях, каталогах подарков, меню, музыке и тамаде. Отреставрированное графское поместье, памятник культуры восемнадцатого века, преобразилось в пошлейшее райское гнездышко с пышными газовыми бантами, розовыми веночками, гирляндами и букетами в высоких вазах, с вышколенными чернофрачными официантами и скрипичным квартетом в алькове с портьерами бордового бархата. Когда Андрей увидел невесту, затянутую в матовый белый шелк, классически отрешенную и даже в чем-то неземную, он вдруг почувствовал острый укол разочарования. Зачем ему эта чужая женщина? Кого он пытается обмануть, кому и что доказывает?

С обывательской точки зрения, это была шикарная свадьба. Фотографии идеальной пары даже поместили в местном гламурном журнале. Мама заказала себе картину на холсте в золоченой рамке, глядя на которую, Андрей видел не живых людей и даже не актёров, а моделей, создающих образ некоторой абстрактной идеи, мужественного жениха и нежной невесты, которых нет и не было на земле.

А потом в его доме поселилась чужая женщина. Сначала она не слишком мешала. Даже удобнее было ужинать вдвоём и вместе ездить на работу, заодно успевая обсудить предстоящие дела. Ссоры начались с мелочей: предельно организованная в работе, Анна оказалась неряхой в быту. Андрей не считал себя помешанным на чистоте, но грязные тарелки, банки с недопитой минералкой и предметы женского туалета, разбросанные по квартире, начали действовать на нервы. Первое же замечание вызвало ссору:

— У меня нет времени на эту ерунду, — бросила Анна, не отрываясь от планшета. — Мы в состоянии нанять горничную.

— Если бы ты не была так занята, — съязвил Андрей, — ты бы заметила, что каждую среду к нам приходит домработница Наташа. Она меняет белье, делает уборку и покупает недостающие продукты. Но мы не можем заставить её ходить за тобой по пятам и собирать недопитые банки с содой.

Анна подняла голову и взглянула на Андрея точно так, как глядела на оппонентов, сидящих по ту сторону стола для совещаний. Крылья её тонкого носа гневно подрагивали, но голос переливался ледяной позёмкой:

— Ты ожидаешь, что я буду готовить, убирать, вязать носки и выращивать герань по той простой причине, что у меня в штанах нет члена?

— Нет, — так же холодно ответил Андрей, — я ожидаю от тебя минимальной способности поддерживать порядок, свойственной взрослым людям нормального уровня развития. Вне зависимости от пола.

За день до этого он случайно опрокинул оставленную Анной банку и залил белое ковровое покрытие оранжевой дрянью. Тогда же он понял, что его квартира, его дом, который он создавал, может, и без особенного внимания и умения, но руководствуясь только собственным вкусом, перестал ему принадлежать. Это волновало его куда больше, чем отсутствие члена в штанах супруги. Хотя и член пришёлся бы кстати. Однообразие супружеского секса заставляло вспоминать консервативного Лёху с вожделением. Иногда Андрей задумывался: что бы сказала Анна, узнав о его чёрном пятне, о его проказе, ещё не испятнавшей кожу? Она, конечно, нашла бы пару ласковых слов о муже-пидоре, но сор из избы выносить, пожалуй, не стала бы.

Во второй причине для ссоры Андрей признал и свою вину. Вещи такой важности следовало обсудить до свадьбы. Пустая упаковка таблеток от беременности нашлась на кухонном столе. Он выбросил её в мусор с тем же обычным раздражением, с которым мыл чашки со следами помады и складывал в грязное белье бюстгальтеры. А потом задумался. И тем же вечером завел серьёзный разговор:

— Нам скоро по тридцать. У нас семья, квартира, стабильная зарплата. Самое время подумать о детях. Не так ли?..

Последнюю фразу произнес чуть заискивающе. И получил в ответ возмущенное:

— Что? Дети? Андрей, ты рехнулся? О каких детях может идти речь?

— Что тебя так удивляет? — не сразу понял Андрей. — Разве ты не хочешь детей?

— Конечно, нет! — Анна была не менее удивлена. — Это совершенно не входит в мои планы.

— О таких вещах следует предупреждать заранее! — возмутился Андрей.

— Я считала это само собой разумеющимся!

— Я тоже!

Самое время посмеяться. Какая восхитительная ирония: женатый гей, мечтающий о детях. Андрей действительно хотел детей. Он представлял их похожими на племянников, на бойкую темноглазую Кристину и на неуклюжего, пухленького Николу. Осторожно сжимая в ладони маленькие теплые лапки, подхватывая на руки тёплое и невесомое, вдыхая детский запах, сливочный и уютный, он всем существом, кожей, каким-то животным чутьем понимал: вот оно, самое настоящее, самое главное, то, для чего не выдумано слов, да и не нуждается оно в словах. То, чего в его жизни никогда не будет, вот и остаётся греться у чужого огня, баловать племянников дорогими подарками, а себя — прогулками в парк аттракционов, походами в кафе-мороженое, детскими утренниками, диснеевскими вечерами у телевизора, редкими моментами, украденными у Антона и его бывшей жены, такими расточительными в своём неосознанном богатстве. Но когда в его жизни появилась Анна, когда он попал в зону её притяжения и закрутился по её орбите, мысль о детях превратилась в надежду, в то единственное, что могло придать смысл их совместному существованию. Конечно, жизнь просто обязана была поставить его на место, ткнуть его носом не в дерьмо даже — в пустоту, напомнить о том, кто он есть на самом деле: голубой идиот со своими сопливыми гетеросексуальными мечтами. Иного с ним и быть не могло.

В первый раз он ушёл в запой, когда Анна уехала в командировку. К её приезду ему удалось соскрести себя с пола. Второй раз это случилось в день, когда он впервые увидел Калиновского с девушкой. К тому времени они с Анной практически прекратили общаться, ограничиваясь самыми простыми сообщениями: «у нас закончились бумажные полотенца», «ты не видел моего планшета?», «тебе мама звонила». Жена не стала ждать конца запоя, а он и не заметил её ухода. Её адвокат принёс бракоразводные бумаги прямо в офис. Андрей подписал их, не читая. Несколько месяцев они продолжали работать вместе, причём Андрей не ощущал ни малейшей неловкости и даже удивился, когда Анна уволилась. В квартире снова стало холодно, пусто и спокойно. Можно было позвать Лёху или снять ебливого кобелька на ночь в той же блядской «Черной Магии» или в недавно открывшемся «Арлекине». А можно было нажраться в хлам и войти в штопор, чтобы исступленно дрочить, представляя себе пушистые ресницы и две маленькие родинки в углу правого глаза, по которым так и тянет пройтись языком…

День рождения отмечали в воскресенье. С утра приехал Антон, забросил детей, наврал про подарок, который он якобы заказал по интернету и ещё не получил, и куда-то укатил в вечной бестолковой спешке. Теперь он работал менеджером в боулинг-клубе, до этого был администратором в кафе, ещё раньше, кажется, занимался телемаркетингом. На каждую из этих бессмысленных вакансий устраивал его Андрей. Настала его очередь прокладывать для брата лыжню, только вот тот никак не мог удержаться на скользком снегу. Да и самому Андрею это удавалось всё хуже.

Зато с детьми дела обстояли отлично. Правда, пятилетняя Кристина чуть его не засыпала простодушным:

— Дядь-Андрей, а что ты мне привёз из Штатов?

Но тотчас же перебила себя более важным:

— А у меня зуб шатается, вот, потрогай!

Немногословный и обстоятельный двухлетний Никола приступил сразу к главному:

— Дядя Адя, Ассь!

И потащил его к соседскому забору, за которым жила весёлая немецкая овчарка по имени Ганс. Пёс вставал на задние лапы, почти доставая улыбающейся мордой до верха забора, радостно вертел хвостом и вываливал большой розовый язык. Потом срывался с места, мчался куда-то вглубь двора, чтобы тотчас же вернуться — похвастаться трофеем: потрёпанным игрушечным мишкой, сдувшимся мячом или недогрызенной костью. От Андрея требовалось держать на руках Николу и комментировать происходящее:

— Смотри, это он тебе показывает, как надо ловить мяч. А раскормили твоего Асся, жопа толстая такая, еле прыгает уже… Твой дед шашлыки сегодня делает из свиного плеча, там может быть косточка подходящая сахарная…

За этим занятием их и застала Анна. Даже за городом, в джинсах и толстовке, она выглядела деловой женщиной. Наверное, дело было во взгляде, цепком, оценивающем. Андрей сразу же увидел себя её глазами: осунувшееся лицо, тени под глазами, запойная бледность.

— Привет, Андрей! С днём рождения. Как ты?

— Отлично, спасибо! — он несильно обнял её за плечи, с улыбкой принял конверт, в котором, несомненно, найдётся подарочная карта в какой-нибудь фирменный магазин. Безликий и практичный подарок. Он и сам дарил такие же.

За ужином он время от времени замечал на себе её взгляд, такой же холодно-внимательный. Вероятно, именно так она глядит на расписание какого-нибудь проблемного проекта, сомневаясь, удастся ли завершить его в срок. Может быть, дело в том, что она слишком часто заставляла его защищаться, случайно оброненным словом, таким вот прокурорским взглядом? А впрочем, какая чушь. Будь он более уверенным в себе, не было бы нужды оправдываться.

Она уехала вскоре после ужина. Он вышел проводить её во двор, обнял на прощание, почувствовал лёгкое прикосновение прохладных губ, ещё постоял под мелким дождем, поглядел вслед красным огням её маленького внедорожника. Вернулся в тепло. Мама убирала со стола, взглянула на Андрея с укором. Неужели все же надеялась, что он уедет с Анной или задержит её как-то?

Его волновало совсем другое. На утренней пробежке он едва не умер, значит, завтра на кроссфите умрет непременно. Но перед этим снова увидит его, своё золотоглазое безумие, будет с ним говорить и, может быть, чисто случайно коснётся его руки, хлопнет по плечу, толкнёт локтем…

Андрей познакомился с Дмитрием Калиновским чуть больше двух лет назад, в начале лета, когда вечера пахли сиренью и липовым цветом и особенно остро не хотелось быть одному. Дима пришёл к ним на интервью и сразу подкупил прямолинейностью и нежеланием вертеть жопой, чем выгодно отличался от предыдущих претендентов на открытую вакансию. Если что-то знал, отвечал толково, в противном случае не стеснялся так и сказать: «Этого метода не знаю, с этим пакетом не работал, с этой технологией знаком только по литературе». Он понравился Андрею с первого взгляда, но сначала понравился по-другому, как человек человеку, как приятный собеседник и, видимо, хороший инженер. Держался Дима уверенно, но не нагло. На вопрос о возрасте, необычный для интервью, ответил просто:

— Мне двадцать пять.

Андрей спросил:

— Вы закончили Беркли по двойной специальности: биотехнология и компьютер сайенс, два года работали в «ЛайфТек». Что вас заставило вернуться?

— Там я один из многих, — спокойно ответил Дима, — зато здесь — элита. Да и платят здесь получше.

— Да ладно! — усмехнулся Андрей. — Вас ввели в заблуждение. Мы не платим так, как «ЛайфТек».

Дима тоже улыбнулся:

— Я уверен, что бы вы мне ни предложили, с учётом уровня жизни я останусь в выигрыше.

Наверное, именно тогда Андрей и пропал от этой улыбки, от звука мягкого баритона, от чуть заметной ямочки на щеке. Но как человек, вдохнувший смертельный вирус, не сразу сознаёт свою обреченность, так и он продолжал жить как ни в чем не бывало, по инерции следовать обычной рутине. Только откуда-то появилось предчувствие праздника, ещё не случившегося, но твёрдо обещанного, ожидание чего-то хорошего и важного. И этот праздник был связан с тем, что Дмитрий Калиновский, двадцати пяти лет от роду, белорус, неженатый, принял предложение компании «ИнфоДжен» и был зачислен в группу разработки инженером биотехнологом. И сразу оправдал самые радужные ожидания. К тому же мальчик оказался обладателем хорошего качества: в любом зале для совещаний на него смотрели, во время любого звонка его слушали. Смотрел и слушал и Андрей, но не так, как все прочие. С неожиданно острой жадностью он отмечал тонкие кисти рук с длинными сильными пальцами, розовые мочки аккуратных ушей, тонкую задумчивую морщинку между светлыми бровями. Смотрел и погружался в транс, которого прежде не испытывал никогда.

Ощущение собственной гибели, понимание, как глубоко он в этот раз вляпался, под какой поезд угодил, пришло к Андрею постепенно. Болезнь наконец-то заявила о себе и оказалась совершенно неизлечимой. Разумеется, ни о каком ухаживании, ни о каких знаках внимания и речи быть не могло, Дима производил впечатление человека сугубо гетеросексуального, молодого и сильного самца, уверенного в себе и немного ленивого. Именно таких и любят женщины от восьмиклассниц до пенсионерок, за такими охотятся и о таких мечтают. Их отношения ни на дюйм не выходили за рамки старой и доброй схемы «начальник-подчиненный». Дима никогда не давал ему повода, даже близко не подошёл к разделяющей их грани. И все же, когда на новогодний корпоратив Калиновский пришёл с девушкой, это стало для Андрея ударом, вполне ожидаемым, но неожиданно болезненным. Корпоративная пьянка перешла в недельный запой, а когда Андрей очнулся, Анны уже не было рядом. И это, несомненно, к лучшему.

Он видел Диму с девушками ещё не раз: с той самой миниатюрной брюнеткой, с высокой спортивной девицей с белокурым хвостом, торчащим из-под бейсбольной кепки, с чуть полноватой и статной молодой дамой, обещающей с возрастом превратиться в римскую матрону. Андрей ненавидел каждую из них. Ведь им-то можно было класть руку на Димино плечо, брать под руку, поправлять воротник его рубашки. Им можно, а ему нельзя. Нельзя провести подушечкой большого пальца по гладко выбритой челюсти, нельзя взъерошить короткий ёжик русых волос на затылке, ткнуться носом в шею. А ведь так хочется! И хочется много большего. У него светлая кожа и золотистые волоски на предплечье, у него плоский живот и широкий разворот плеч. Он кажется одновременно тонким, лёгким и сильным. Сам Андрей, конечно, мощнее, крупнее, хоть и немного ниже ростом. В постели они бы сравнялись, глаза в глаза, губы к губам. И вот так каждую минуту, днём и ночью. Проехала под окном белая машина. «У Димы тоже белая, Мерседес, пижон несчастный, и как ему удаётся держать его таким чистым?.. Взять что ли суши на обед? А вот Дима, наверное, не любит суши, ни разу не видел, чтобы он их ел. Хотя прожил шесть лет в Калифорнии, вроде бы должен был пристраститься… Погода хорошая, нужно повести детей в парк собирать каштаны… Интересно, любит ли Дима детей, хочет ли? Наверняка хочет, у него будут чудесные дети, а ты подбери сопли, дурак ты набитый».

Два года — слишком большой срок для такой тупой и бессмысленной зависимости. Два года глупых фантазий и выматывающей душу тоски — это слишком долго, чтобы выдержать и остаться прежним, остаться целым. Впрочем, когда он был целым? Разве что до встречи с Владом, в простые и светлые времена гаражных посиделок, байдарок на Немане и дешёвого пива. Да нет, и тогда он был уже таким, увечным, просто ещё не знал этого. Впрочем, иногда Андрею казалось, что встреча с Димой стала своего рода спасательным кругом, удерживающим его на плаву. А может быть и наоборот, последней каплей. Самой большой удачей и самой страшной болью, это как посмотреть.

Вот и ехал он на работу сумрачным осенним утром, скользил по асфальтовым облакам с синевой непролитого дождя, радуясь и содрогаясь от боли, ведь так давно уже не видел его, так давно, а скоро увидит, совсем скоро. «Стоячее» пятнадцатиминутное совещание по миелоид неоплазме, панели из пяти генов, где главный инженер проекта — золотоглазый ангел, безжалостный демон, взорвавший его мертвый, бесцветный мир. И хрен с ним, с этим миром, не жалко ничуть, лишь бы смотреть, видеть, чувствовать кожей, как пульсирует на виске тонкая голубая жилка.

— Андрей Александрович, нам нужно решить: считать ли онкогенными все мутации в кодоне 617 или только классическую валин-фенилаланин. Есть литературные источники, поддерживающие обе гипотезы.

— Только Ви-617-Эф. Будем консервативны. Кстати, Снежанна, проследи, чтобы в СОП были перечислены все мутации, которые мы считаем онкогенными. Миссенс в JAK2 Exon 12, с точными координатами, сдвиги рамки чтения в кальретикулине, Exon 19…

«Какой у него внимательный взгляд, умный, серьёзный, какой хороший. Кто-то же спит с ним, кто-то пропускает эти волосы через пальцы, кто-то прикусывает эти губы, садится на его бедра, впускает его в себя, пьёт его, дышит им, господи, почему же не я! Никто не хочет его так, как я, никто не видит его так, никто не может так его любить, до кости, на разрыв…»

В условном уединении кабинета Андрей отдышался, достал из сумки планшет. Под руку попался голубой конверт, подарок бывшей жены. Открытка со строгим геометрическим узором, с типографским текстом: «С днём рождения! Пусть каждый год делает тебя богаче». И с подписью от руки: «Будь здоров и счастлив. Целую, Анна». В открытку была вложена пластиковая карточка с затейливыми вензелями: «Спа-салон «Альтаир». Полный комплекс услуг по релаксации». Андрей ещё подумал: «Пидорное какое-то заведение», но потом сунул карточку в нагрудный карман пиджака и забыл о ней.

Карточка снова обнаружилась в четверг, когда Андрей собирал вещи для химчистки. Давно установленная рутина: в пятницу он сбрасывает шмотки в торговом центре, во вторник — забирает.

В пятницу вечером пошёл в «Арлекин». Одно расстройство. Музыка в стиле техно, мерцающие на стенах блики, на подсвеченном танцполе изгибаются сумрачные тени. Все здесь такие же, как он, мечтающие насадиться на толстый член. К нему постоянно подсаживались какие-то приторные давалки, становилось смешно, не на того напали. Неужели незаметно: они одной крови. Он из тех, кто раздвигает ноги и подмахивает, разве широкие плечи и заметные бицепсы могут так ввести в заблуждение? Да, видимо, могут. А ведь каждый поход в такого рода заведение связан с огромным риском. Любой из этих сладких мальчиков, которых он только что отшил, может встретить его где угодно в городе, в компании друзей или сослуживцев, может подойти и устроить сцену. То, что последует за разоблачением, он представлял себе слишком хорошо. Слезы матери, ненависть отца и брата, насмешки сослуживцев, презрение Анны. Презрение Димы, брезгливое удивление в янтарном взгляде. Андрей бросил на стойку несколько купюр, резко поднялся. Желания как не бывало, а вот пить ему сегодня нельзя. Слишком рано, чтобы снова сорваться.

Пустая квартира встретила тишиной и мертвой стерильностью. Нарочно громко хлопнул дверью, протопал в гостиную, не раздеваясь, упал в кресло. На журнальном столике холодно белел маленький прямоугольник — подарок Анны. Андрей засмеялся, звук его смеха потерялся в молчании темной квартиры. Какой-то прямо неразменный пятак! Нужную вещь порой хрен найдёшь, а такая вот ерунда будто сама под руки лезет.

Андрей любил нагружать выходные под завязку: обязательно тренажёрный зал с персональным тренером, по возможности встреча с детьми, рыбалка или вылазка на природу с отцом и его друзьями, пиво с Савичем, парикмахерская или поход по магазинам. Но несовершенство окружающего мира порождает препятствия даже для самых скромных начинаний. Персональный тренер отменил занятия, дети проводили выходной с матерью, Савич копал картошку в деревне тестя, а мама заключила простуженного отца под домашний арест. Свободное время Андрей переносил плохо. Поход в спа-салон «Альтаир» стал альтернативой общению с телевизором.

Недавно открытое заведение приятно удивило камерностью и даже интимностью обстановки, по-городскому хилой, но симпатичной бамбуковой рощицей с деревянным фонтаном у входа, полутемным приемным залом с дубовыми скамейками, хорошим чаем, поданным несуетливой и приветливой девушкой. Тихая музыка доносилась из невидимых колонок, уютно журчала вода в фонтане с Буддой, пахло хвоей и лавандой. И казалось Андрею, что из мира автомобильных пробок, навязчивых реклам и серых осенних улиц он переместился куда-то далеко-далеко, где нет суеты, и некуда спешить, и никто никому ничего не должен. Сама собой упала с плеч усталость. Андрей с наслаждением вдохнул запах корицы и ещё чего-то непонятного, но приятного, струящегося в дымке над чашкой горячего чая.

Другая девушка проводила его по коридору в маленькую и тоже слабо освещенную массажную комнату, очень тихо, чтобы не нарушить покой этого места, показала крохотную душевую пещерку и шкафчик для одежды с темной бамбуковой дверью. Мыло тоже пахло хвоей и лавандой. Простыня на массажном столе ластилась к телу. Андрей даже задремал на минуту или же окунулся в состояние покоя, похожее на легкий сон, и оттого не расслышал шагов вошедшего в комнату человека. В ответ на тихое, сказанное с лёгким акцентом: «Здравствуйте, меня зовут Шиан, и я ваш массажист…» — только промычал что-то. Просыпаться не хотелось совершенно. Оказывается, этого от него не требовалось. По комнате поплыл более сильный травяной запах. Ласковые и сильные пальцы коснулись волос. Сначала казалось, что Шиан, или как его там, просто гладит его по голове, как заслужившего поощрение ребёнка, но от этих лёгких прикосновений шло по коже приятное тепло. Потом движения стали более сильными, горячие пальцы проходили по скальпу, нажимали за ушами, разглаживали кожу над бровями, на висках, на подбородке. Крупные ладони обхватили его голову, стали поворачивать её и приподнимать, что-то хрустело в шее. Андрей слышал тихую далёкую музыку и совсем уж беззвучным эхом — дыхание Шиана.

Тепло охватило шею, поползло по плечам. Андрей чувствовал, как уходит из мышц напряжённая усталость, как развязываются, распадаются какие-то туго стянутые узлы, выравнивается дыхание. Простыня, которой укрылся Андрей, соскользнула с его тела, осталась лишь узкая полоска, прикрывающая бедра. Теперь присутствие Шиана ощущалось отдельно от его рук. Горячие и скользкие ладони широко прошли по бокам, из-под них разбежались стаи мурашек. Андрей вдруг почувствовал очень лёгкую, едва заметную истому, предвестницу возбуждения. Она была слишком приятна. Пальцы легко прошлись вдоль позвоночника, как по струнам знакомого инструмента, затем взялись за каждый позвонок в отдельности. Позвоночника больше не было, лишь цепочка круглых камешков на белой простыне, лишь неподвижное тело, распластанное в полной покорности. Андрей перестал ощущать это тело, он парил в невесомости, привязанный к реальности только движениями сильных и ласковых пальцев. Пока Шиан не обхватил его за талию, прогибая в пояснице, сильно нажимая большими пальцами. Андрей длинно выдохнул. В паху медленно разливалась тёплая и приятная тяжесть.

А волшебные руки вдруг исчезли, смолкло тихое дыхание. Андрей прислушался: зажурчала вода, тихо лязгнуло что-то стеклянное. Как, неужели это все? Ему недостаточно, он хочет ещё. Хочет этих прикосновений, просто хочет…

Что-то влажное и горячее накрыло ступни ног, Андрей дёрнулся от неожиданности, но словно испуганная лошадь был остановлен мягким и властным прикосновением к плечу. В самом деле, что это он. Ему просто завернули ноги в тёплое полотенце. Между тем Шиан завладел его левой ладонью, огладил сильно, от пальцев к локтю, будто натягивая невидимую перчатку. Потом взялся за его пальцы, будто были они сделаны из пластилина. Каждое прикосновение к ладони отзывалось слабыми электрическими разрядами. Андрей не слишком часто пользовался услугами массажистов и не очень разбирался в этом искусстве. Но никогда ещё его тело не отзывалось так чутко, будто существуя отдельно от разума, отдельно от страхов, волнений и жёстких, вбитых в глотку истин.

И снова разорван контакт, но теперь теплые руки переместились на его ступни. Массажиста нужно было остановить прямо сейчас, но ведь он ещё не сделал ничего предосудительного. Ничего, что могло бы вызвать волны неспешного ленивого возбуждения, на которых Андрей поднимался и опускался, невесомый и бестелесный. Сильные пальцы перебрали каждую косточку ступни и щиколотки, будто заново вылепили каждый палец и двинулись вверх по голени, мягко и нешироко раздвинув его ноги. Под коленями у Андрея всегда было так: горячо, будто вовсе без кожи. И он прикусил губы, глотая стон. Вот сейчас и нужно было остановить этого шамана-Шиана. Но когда горячие ладони, чуть сдвинув простыню, прошли по внутренней поверхности бёдер, разгладили складки под ягодицами, Андрей уже знал: не остановит. Пойдёт до конца, ведь это не человек даже, невидимая тень с непонятным именем, без лица, не знающая его и незнакомая ему. Гладкие от масла пальцы легко скользнули между ягодицами, надавили на копчик, все же вырвав из горла глухой стон, закружили у входа, едва заметно нажимая, нет, уже заметно, задевая края лёгкими и быстрыми движениями. Андрей и сам не заметил, как раздвинул ноги чуть шире, как дрогнул навстречу этим ласкающим, почти щекотным прикосновениям, уже вполне откровенным, чувственным, развратным. Жутко неправильным, стыдным… Качаясь на мощных волнах, Андрей едва заметил, как два больших пальца проникли в него такими же мягкими ритмичными движениями, будто пальцы скульптора, ласкающего покорную глину. Все труднее становилось не податься навстречу этому проникновению, и Андрею не слишком это удалось. А потом пальцы исчезли, и он беззвучно всхлипнул: «Неужели все? Вот сейчас прикроет его простыней, попрощается и уйдёт…»

Но крепкие руки обхватили и приподняли его бедра, и Андрей покорно встал на колени, опустившись грудью на влажную простыню, открываясь с бесстыжей отрешённостью. Массажный стол чуть дрогнул под тяжестью второго тела, тёплая ладонь легла на поясницу ласковым и одновременно властным движением. Звук разрываемой упаковки оказался намеренно громким: последнее предупреждение, сейчас ещё можно остановиться. Андрей двинулся навстречу, почувствовал, как прижимается к его входу гладкая и скользкая от смазки головка, входит осторожно, без спешки, но и без колебаний, и ничего на свете не было правильнее и желаннее. Ладонь невидимого любовника коснулась шеи, пальцы сильно прижали выемку под затылком, Андрей тихо ахнул от странного острого ощущения и не заметил, как небольшой, но очень твёрдый член вошел в него до конца. А дальше было все очень просто, почти как с Лёхой, безыскусно, именно так, как и положено трахать любовника на раз, которого больше никогда не увидишь, да и, увидев, не узнаешь. И это тоже было правильно, освобождающе, бездумно. Ничего лишнего, ничего личного, животная случка, всего лишь инстинкт и ничего больше. Лишь пальцы, сомкнувшиеся на его члене, были все же очень живыми пальцами профессионала, лёгкими и сильными, быстрыми, ласковыми, обалденными, если честно.

Когда все закончилось, Шиан прикрыл подрагивающего Андрея подогретой простыней и чуть слышно прошелестел: «Рекомендую пятнадцать минут полежать. Спасибо, и приходите ещё».

Тихо хлопнула дверь. Андрей блаженно прикрыл глаза, каждой клеткой тела ощущая сладкую усталость. Где-то на задворках разума испуганным вороньем метались тревожные мысли. Он знал: их время скоро наступит, время отвращения к себе, и страха, и ужасных подозрений, но сейчас у него есть еще пятнадцать драгоценных минут тепла, покоя и волшебной лёгкости измученного удовольствием тела.

Андрей твёрдо решил ни о чем не спрашивать Анну. Хотя вопросов было море: пользуется ли она сама услугами такого рода, да и входит ли такая услуга в комплекс «полной релаксации»? И, самое главное, откуда им там в этом блядском «Альтаире» стало известно, что к Андрею надо подослать именно такого вот Шиана, а не Маню или Таню? Не Анна ли дала наводку? Впрочем, этого вопроса он не задаст ей никогда. А если какая-то сверхъестественная проницательность навела её на подобные подозрения, он будет все отрицать. С возмущением, желчно, жёстко. Она никогда ничего не докажет. И он никогда не признается. И в «Альтаир» больше не пойдёт. Хотя это не факт. Ведь так — намного лучше, чем со случайным блядёнышем из «Арлекина», честнее, безопаснее, да и приятнее. Так что не факт, не факт…

Мысли, будто грязь, прилипали к коже, и, казалось, эту грязь могут видеть все: секретарша, руководители групп на совещании по статусу, Дима. Особенно Дима. Хотелось укрыться от этих глаз, зарычать, оскалить зубы раненым зверем, попавшим в капкан.

— Павлович, почему я до сих пор не видел списка COSMIC мутаций в панели АМЛ? Это задача на один день, а ты тянешь кота за хвост уже две недели. У тебя в группе шесть инженеров, шесть! Чем они все занимаются? На кухне кофе пьют, в интернете сидят целыми днями? Мне Фейсбук и Ютьюб закрыть на межсетевом экране? Две минуты работы. Калиновский!

Странный у него взгляд, как будто он боится. Но не Андрея боится, а ЗА Андрея… Какая херня лезет в башку, когда так горько, просто физически горько, и глотку дерёт, как с похмелья. Кажется, ни одного слова не произнести, когда он так смотрит. Пусть бы не смотрел. Пусть бы уволился, ушёл, исчез.

— Что у тебя с СНВ?

— Придётся менять метод, Андрей Александрович. Мы не можем достичь нужной точности с тем количеством образцов, которое имеется в нашем распоряжении. Нужно как минимум двести нормальных и двести — с известными СНВ, можно синтетических.

— Ты в своём уме? Ты представляешь себе, сколько это стоит? Я даже не про образцы говорю, их вообще взять негде, сколько стоит пропустить пятьсот образцов, ты представляешь?

Голос спокойный, взгляд даже сочувственный.

— Двадцать-двадцать пять тысяч долларов, если покупать в «Горизонте». Ещё столько же на эксперименты, их нужно как минимум пять. Поэтому я и говорю, нужно менять метод.

— На что менять? На сало или на кильку в томате?

— Если хотите, я пришлю вам четыре статьи с подробным описанием альтернативных методов. В два из них можно внести изменения, но это тема отдельной беседы…

Дело прежде всего. Дело — единственное, что у него есть, единственное, в чем он достиг успеха, в чем он уверен. Нельзя пускать дело коту под хвост только потому, что он так глупо и безнадёжно влюблён. Потому что вчера заплатил за секс человеку без лица.

— Пришли статьи сейчас, потом приходи ко мне в шесть, обсудим. Ира, что у тебя с документацией по МПН?

Серый день катился по мокрой мостовой, дождь накрыл город плотной пеленой, занавесил окна. Говорил по телефону с Джоном Россом из «СтелларДиЭкс», по-нашему из «Стеллы», потом с МакКормик из «ВитаТек», по-нашему из «Виты». А в груди теснилось что-то похожее на болезнь: не прокашляться, не сбить температуру таблетками. Только когда зашёл вечером Дима — отпустило. На нем был свето-серый кашемировый свитер, даже на вид — теплый и мягкий. Он чуть подтянул рукава, оставив на виду загорелые предплечья со светлыми волосками, золотистыми в свете настольной лампы.

— Садись, Дима. Прочел я твои статьи. Почему ты выбрал именно эти методы?

Какой он все же умница, видно сразу, перелопатил гору публикаций, такого перепроверять не нужно.

— Понимаешь, эффективность метода — это необходимое условие, но недостаточное. Чтобы использоваться в диагностических целях, он должен быть своего рода стандартом, принятым в отрасли…

— Тогда лучше всего подходит публикация ЭнАйЭйч, придётся только сделать коррекцию для пациентов-мужчин…

— А если сделать так: взять их метод и рассчитать индивидуальные лимиты для каждого гена в панели…

Время текло незаметно, каждая минута — капля золотого янтаря, а он — увязшая в янтаре букашка. И пусть бы никогда не заканчивался этот вечер, хороший разговор с умным собеседником, в результате которого появится то, чего раньше ещё не было, что поможет врачу поставить правильный диагноз, выбрать верное лечение. Спасти жизнь. А придумают это они вдвоём в полутемном офисе с дождём за окном, под золотым светом настольной лампы. Пусть это будет их дитя, ведь других не может быть у них.

Андрей довольно потянулся, закряхтел, сцепив руки над головой. Спросил:

— Ну что? Осуществимо?

— Вполне! — довольно улыбнулся Дима, не отрывая взгляда от экрана. — Прямо завтра с утра и начну, не могу дождаться.

— Распредели обязанности! — велел Андрей. — А то один полгода провозишься. Дай Карпухиной рассчитать лимиты, а сам займись воркфлоу.

— Нет уж, я сам хочу лимиты…

И вдруг вскинул на Андрея глаза, чуть шальные, словно пьяные.

— Андрей Александрович, поздно уже. Не продолжить ли нам разговор за ужином? Здесь совсем рядом есть милое место — Cafe de Paris…

Это было неожиданно, опасно, неправильно. Если останутся они наедине, разве сможет он держать себя в руках? Ведь и так уже из последних сил, на последнем нерве. Нет, не сможет, сорвётся. Спалится.

— Дима, я с подчиненными тет-а-тет не ужинаю. И тебе не советую. Создаёт в коллективе нездоровую обстановку.

Что-то мелькнуло в золотистых глазах, но Андрей разглядывать не стал, отвернулся. Лишь услышал холодное, такое холодное, куда там дождю за окном:

— Как вам будет угодно. Завтра во второй половине дня пришлю вам предварительные результаты по лимитам. Всего доброго.

— Давай. До завтра.

Улицы-реки, темное течение, белое слева, красное справа. Дурачок, на ужин его пригласил, наивный дурачок. «Продолжим разговор за ужином». Может, лучше в душе или уж сразу в постели? Там я тебе много интересного расскажу, особенно про пациентов-мужчин. Которым никуда не уйти от грязи и никогда не согреться, разве что на минуту, у чужого огня, чистого и наивного. Что, действительно можно вот так, спокойно, без задней мысли позвать начальника на ужин? Ёп же ж… Страшно хотелось выпить. Одно помогло не сорваться — в доме не нашлось ни капли спиртного. И в магазин уже опоздал.

Похоже, что Дима обиделся. Его тон стал донельзя официальным, взгляд — колючим. И это было отлично. Ведь так гораздо проще не сорваться, спокойно и достойно придерживаться знакомых рамок поведения. А этот беззвучный стон в груди, который так хочется вытолкнуть, выплюнуть, провыть в голос, это враг привычный. За два года можно привыкнуть к любой болезни. Полюбить нельзя, смириться невозможно, но привыкнуть можно. И ещё понять, что никого, кроме него, не хочешь. Абстрактно хочешь трахаться, но если не с ним, то, по сути дела, все равно с кем. С Лёхой, с Шианом, с кем угодно, раз с ним нельзя, не все ли равно.

В тот вечер на кроссфите он записал своё имя на доску с «overhead squats». Стоило погордиться, это трудное упражнение, требующее идеального баланса, силы и хорошей техники. Его имя было вторым в списке после Алекса, его поздравляли, хлопали по плечам и давали хай-файв. А в душевой какой-то малолетний придурок с мелированным чубом положил ему ладонь на ягодицу. Андрей не глядя впечатал ему локтем в ебальник. Несильно двинул, просто для убедительности, хотя мог и добавить суке, блядёнышу.

В Cafe de Paris ему снова налили пино гриджио. Сердце не успокаивалось, глухо рокотало где-то в горле. Андрей не понимал, не верил: неужели можно вот так, облапать в душевой понравившегося парня? Нет, понятно, что хамство, за которое, скорее всего, получишь по морде, но разве не страшно другое? Скандал, оскорбления, прилюдное разоблачение? А тот пацанчик явно не испугался, повёл себя спокойно, вскинул лапки кверху, типа: «Прости, братан, ошибся!» Как будто ничего особенного не произошло. Глазастенький такой щенок, наглый, да Андрей его и не разглядел как следует, слишком поразился.

С его места в конце барной стойки хорошо просматривалась только половина зала. Взгляд Андрея рассеянно скользил по любителям позднего ужина. Вот у окна чинно расплачивается пожилая пара. Рядом с ними три совсем молодые девчонки хлопают глазками на вальяжного барина средних лет. На девчонках короткие платьица и умопомрачительные каблуки. Ноябрь месяц, дождь, холод, замёрзнут же, дурёхи. А вот… Андрей даже закрыл на мгновение глаза. Нет, не показалось. Дима с девушкой. Хороша, темно-синее платье, обтягивающее ладную фигуру, длинные светлые волосы, правильное и строгое лицо. А он такой же, как в офисе, те же джинсы и свитер, наверное, для него это просто ужин, а не выход в свет. Они красивая пара, оба светловолосые, высокие, породистые. Девушка что-то сказала, Дима улыбнулся, отсалютовал ей бокалом. Андрей жадно вгляделся, впитал эту улыбку, чтобы запомнить, сберечь на потом, чтобы в минуту нужды воскресить, как вспыхивал свет в бокале с красным вином, как длинные пальцы касались ключицы жестом задумчивым и плавным. Было немного стыдно, будто он подглядывал за чем-то глубоко интимным. Лишь однажды видел он Диму в нерабочей обстановке, но было это на корпоративе, а значит, все-таки в не совсем естественной среде. Здесь же, в полупустом зале уютного ресторана, Андрей видел настоящую, ничем не отредактированную жизнь своей недоступной мечты. Дима наклонился к девушке, тепло положив руку на её запястье, та накрыла его ладонь своей, оба засмеялись.

К их столику подошёл официант. Дима обернулся к нему и замер, встретившись взглядом с Андреем. Он не успел отвести глаза. Время остановилось. Исчез зажатый в руке бокал, пропала стойка бара, столики, девушка, люди, улицы и дома, города и моря. Пропал весь мир, остался лишь светлый овал знакомого лица и взгляд, связавший их двоих острой струной, ранившей до крови.

Тихий хруст, звон и внезапная резкая боль вернули его к реальности. На стойке поблёскивали осколки раздавленного бокала, по ладони стекали капли крови. Господи, как стыдно! Подскочил бармен Никита, залепетал что-то об аптечке в служебном помещении, Андрей остановил его резким:

— Ерунда, царапина!

Достал из кармана платок, прижал к пустяковому порезу. Никита все же принёс пластырь, быстро убрал осколки, предложил:

— Ещё пино? За счёт заведения?

— Нет, мне достаточно, — бросил Андрей, подхватывая со стула куртку. — Спасибо, Никита, вы очень любезны.

К выходу шёл быстро, почти бежал, будто в зале совсем не осталось воздуха и нужно скорее на улицу, чтобы только там вдохнуть полной грудью, подставляя лицо под острые струи дождя.

И уже на улице догнал его крик:

— Андрей!

Он стоял под дождём, не замечая, что капли темными пятнами покрывают плечи, оседают на волосах, скатываются по высоким скулам. Он стоял так близко, что можно было протянуть руку и коснуться его щеки, шеи, губ. Андрею показалось, что он слепнет от дождя, от бликов фонарного света на мокром асфальте, от невозможной этой близости.

— Андрей… Александрович… — проговорил Дима, словно с трудом выговаривая слова. — Пожалуйста, подвезите меня домой. Мне… нездоровится. Это недалеко. На Грибоедова.

— Конечно, — торопливо отозвался Андрей. — Подожди внутри, я сейчас подгоню машину.

— Нет, я пойду с вами.

— Ты без плаща, замерзнешь, промокнешь. Тут через парк…

— Пусть, неважно.

«Наверное, он пьян, — думал Андрей, шагая по тёмному скверу, где последние листья клёнов хоть немного защищали их от дождя. — Выскочил под дождь в одном свитере, девушку бросил. И почему бы не вызвать такси, не подождать в тепле, зачем просить меня?» Пусть пьян, пусть болен, Андрей согласился бы на всё за такой подарок. В машине сразу включил печку на полную катушку, оглянулся на драгоценного пассажира. Тот сидел очень прямо и неподвижно, лицо белело в темном салоне, лежащие на коленях руки подрагивали.

— Дима, ты как? Может, тебя лучше в больницу?..

— Нет, домой, пожалуйста. Грибоедова, дом 12.

Действительно, близко. Тронулись, поползли по узкой улице в кляксах разноцветных огней. Подсвеченные полоски дождя пестрыми змейками извивались на стекле, ритмично мурлыкали дворники. По проспекту поехали быстрее, и змейки на стекле не удержались, рассыпались мелкими искрами. Андрей смотрел только на дорогу, знал: оглянется на того, кто чуть слышно дышит рядом, и пропадёт. Погибнет, утонет, превратится в сплошной комок боли и нужды, уткнувшийся лицом в эти тонкие пальцы, дрожащие на чужих коленях. Молчал и Дима, может быть, думал о девушке, оставленной в ресторане. Такая не простит. Такую можно бросить только один раз. Глупый мальчишка, если бы только он знал, с кем рядом сидит сейчас в этой машине… Господи, как же здорово, что никто ещё не придумал прибора, читающего мысли!

Андрей немного удивился, когда навигатор подвел его к современному, поблескивающему стеклянными стенами дому. Отчего-то он представлял себе Диму живущим в старинном особняке с колоннами у подъезда и швейцаром у дверей. Впрочем, район был престижным, новостройка — модной. Дима, чуть помедлив, проговорил неожиданно холодно, подчёркнуто официально:

— Спасибо большое, Андрей Александрович, вы меня очень выручили.

— Пустяки. Выздоравливай, Дим. Выпей чаю горячего, таблеток возьми.

— Да, конечно. Всего доброго.

Осторожно прикрыл за собой дверцу, исчез в освещённой пещере подъезда. Андрей с силой потёр ладонями лицо, глотнул воздуха, шумно выдохнул. Оказывается, все это время он едва дышал. А сейчас в салоне чуть заметно различалась хвойная горчинка, знакомый и волнующий запах его Димы. Разве можно быть таким черствым уёбком? Мальчик болен, может быть, серьёзно, иначе ни за что не попросил бы подвезти. Нужно подняться к нему, вскипятить ему чаю, уложить в постель, проследить. Может быть, вызвать неотложку, если ему станет вдруг хуже. Как же можно оставить его одного? Ага… Уложить в постель, да прилечь рядом, просто чтобы согреть. Проверить температуру, коснувшись губами лба. Кого ты пытаешься обмануть, мать Тереза нашлась. Тебе нужно держаться от этого мальчика на расстоянии пушечного выстрела…

Высоко, на седьмом или восьмом этаже вдруг вспыхнуло теплым светом окно. А в освещённом квадрате показался тонкий силуэт. Да, это он стоял у окна, облокотившись о раму рукой, и глядел вниз, глядел прямо на него. И ещё не поздно было позвонить, подняться и погибнуть.

Телефонный звонок — бритвой по натянутым нервам. Мелькнула абсурдная мысль: «А вдруг это он звонит, чтобы пригласить к себе?» Но темный силуэт не двинулся в освещённом окне, и совсем другой голос нарушил тишину:

— Андрюх? Привет! Это Савич! Слушай, тут такое дело… Моя красава в ударе сегодня. Можно у тебя переночевать?

Савича звали Виталием, и он, от души ненавидя своё нежное имя, всегда представлялся фамилией. Савич и Савич, так его и учителя называли, и тренер по баскетболу, и гаражные отцовские друзья. Он появился в Андреевой школе в классе пятом или шестом, но сдружились они именно через гаражное братство. А в седьмом классе на зимних каникулах мужики затеяли лыжный поход в Карпаты по маршруту нетрудному и безопасному, по ласковой двоечке, чтобы можно было размяться и бухнуть вдали от жён и отпрысков. Из детей брали с собой только Андрея, но Савич долго ныл, подлизывался, и в конце концов Андрей попросил за друга. И сначала сильно об этом пожалел. В бесснежный и как будто весенний Ужгород Савич прибыл в кедах, и только тогда прояснился полный масштаб его бестолковости. В его вещах среди шорт и футболок нашлась ветровка и пара шерстяных носков, чем и исчерпывалось его снаряжение для лыжного похода. Простым и правильным выходом из положения было бы отправить кулёму обратно домой, но снова Андрей вступился за друга. Снаряжали незадачливого туриста всей группой, свалив на гостиничной кровати вещи и вытаскивая из одной кучи носки, из другой — тёплое белье, из третьей — свитер. Андрей пожертвовал другу пару старых, но самых любимых, отлично разношенных вибрам и запасную пуховку. В том походе и началась их дружба, выросшая из простого приятельства, из благодарности и щедрости, из заснеженных склонов, быстрых горных ручьев, из картошки с тушенкой и горячего крепкого чая у вечернего костра. Андрей был свидетелем на свадьбе Савича и Риты, был также и крестным их старшему сыну, названному Андреем. Конечно, и Савич был его свидетелем на пафосной свадьбе с Анной, кто же ещё, если не старый друг? Единственный друг, если уж совсем честно.

Савич шумно ввалился в квартиру, отряхиваясь, как собака, и позвякивая чем-то в пластиковом пакете. В пакете оказалось пиво, и Андрей обрадовался: пиво не сорвёт его в штопор, особенно опасный и близкий в свете последних событий.

— Слушай, если бы не дети, давно бы развёлся нафик! — весело возмущался Савич, вытаскивая из пакетов колбасу, сыр, шпроты и хлеб. — Ну, сколько можно душу выматывать?

Андрей на риторический вопрос не ответил. По его глубокому убеждению, Савич и Рита подходили друг другу идеально, время от времени давая партнёру необходимую и безопасную драматическую разрядку. После наступало примирение, тоже бурное и страстное, с милыми безумствами вроде лестничной площадки, усыпанной розами, или стриптиз-сеанса при свечах. Между тем негласные правила игры предписывали твёрдо верить в окончательность каждого разрыва, и оба супруга следовали им безукоризненно.

Прохладное пиво, сырокопченая колбаса, черный хлеб с тмином. Андрей физически чувствовал, как отступает истерика, сменяясь приятной усталостью, теплом необременительной беседы о неважном.

— Она говорит: «Давай отправим Артёмку в английский лицей». Знаешь, на Куйбышева? Ладно, я тоже не знаю. Но прикинь, там экзамены вступительные, это для шестилетних засранцев! И на этих экзаменах нужно знать весь русский алфавит и весь английский! Бля, я русский, наверное, до пятого класса не знал, а английского не знаю до сих пор.

— Ты и русского не знаешь, — вставил слово Андрей.

В ходе спора выяснились существенные пробелы в знаниях обоих друзей. Пришли ко мнению, что английский лицей ни одному из них не светит. Подали и отклонили предложение накатить водки. Продолжили разговор под пиво.

— Я не знаю, это какая-то хрень, — жаловался на современные нравы Савич. — Смотри, моему братану двадцать, да? Вот он идёт на вечеринку, да ни хера, на па-а-ти! Они так теперь говорят: «Па-а-ти!» И — хлоп! — таблетку «Экстази». Я прямо охренел. «Зачем?» — говорю. А он мне: «Ну, прикинь, ты приходишь на па-а-ти, покупаешь бухло, тратишь деньги и время. А там полный факап, телки — хоррор муви, музыка лэймовая, и из народу сплошные лузеры. И все, вечер пропал. А так, достаточно одной таблетки, и тебе в любом случае весело. Так зачем рисковать?»

 — Да ланно, — то ли соглашался, то ли спорил Андрей. — Вспомни, как мы с тобой травку курили. Если б наши батьки узнали, шкуру бы спустили. Подумай, ведь это абсурд: бухать можно было, курить сигареты тоже, в принципе, можно было, а вот ганджу — ни при каких условиях. Тогда ты сразу наркоман и конченый человек. Смысла в этих убеждениях никакого, просто такова инерция мышления. Что-то традиционно приемлемо, а другое — нет, ни при каких обстоятельствах и без каких бы то ни было оснований. Просто нельзя — и все! Но жизнь не стоит на месте, и то, что сегодня запрещено, завтра может быть вполне допустимо. Но жить-то приходится сегодня, вот в чем проблема!

— Ну, не знаю, братан, так до чего хочешь можно дойти, — не соглашался Савич, просто из желания поддержать беседу. — Должны быть какие-то традиции. Чтобы, к примеру, мой дед, который на войне руку потерял, а потом одной рукой вот этот самый город отстраивал, с того света посмотрел и сказал: «Вот это хорошо, это правильно».

— Савич, — зашёл с другой стороны Андрей, — вот ты женат на еврейке. Во времена наших дедушек и бабушек такой брак был бы абсолютно невозможен. Абсолютно. Моя бабушка была католичкой, дед — православным, так она его, взрослого, самостоятельного парня, заставила креститься в католическую веру. Потому что: «Няма худшэй халеры, чым на адной падушцы дзве веры». И это про католиков и православных было сказано, возможность брака с еврейкой вообще не рассматривалась как таковая. Да я тебе как почти что генетик скажу: всё в геноме ашкенази говорит о том, что эта группа населения не смешивалась никогда и ни с кем. Чистоте этой крови позавидовал бы любой европейский августейший…

— Ну и что? — хмуро прервал лекцию Савич.

— А то! Такие браки стали возможны только в поколении наших родителей, вопреки всем традициям. И что бы ты сказал тем, кто стал бы критиковать твой выбор, базируясь на этих традициях?

— Находились такие, — кисло усмехнулся Савич. — Были посланы на хуй на «раз».

— И правильно! — воскликнул Андрей. Расслабленность и усталость ушли, смытые волной задорной ярости. Она бежала в крови самым сильным, самым чистым допингом. — Это твоя жизнь, и никто не имеет права указывать тебе, как её прожить! Твоё сердце лучше знает, чего оно хочет, и ты можешь или следовать ему, или всю жизнь врать и пресмыкаться в угоду тем, кто понятия не имеет, что ты чувствуешь!

— С другой стороны, — осторожно возразил друг, пытаясь перевести беседу в более абстрактную область, — если моё сердце хочет, к примеру, детей? Вот лежит у меня сердце к десятилетним девочкам, что тогда?

— Это очень просто, Савич, — ответил Андрей. — Это разница между любовью и насилием. Десятилетняя девочка не может ответить тебе согласием, она просто не понимает, на что соглашается. Вот если ты уговоришь её отдать тебе бриллиантовые серёжки в обмен на котёнка, это же будет грабежом, не так ли? Точно так же секс с ней в обмен на что бы то ни было будет изнасилованием. Так же, как и с умственно отсталым, или с человеком в отключке, или, чтоб уж совсем довести ту же мысль до абсурда, с соседской болонкой. Только с человеком, который способен дать тебе согласие, возможна любовь или просто секс. Все остальное — насилие. Насилие должно быть наказано, без этого общество существовать не может.

— Ну, а если эти нормы, что хорошо и что плохо, это тоже как бы эволюция, только не для одного человека, а для общества. Естественный отбор, типа, приемлемо то, что позволяет обществу успешно функционировать в данных условиях…

— В какой-то момент, на каком-то участке развития, да, возможно! — горячо согласился Андрей. — Может быть, когда выживание всей общины в тяжелых условиях зависело от поведения каждого отдельного человека. Когда каждая женщина была обязана стать матерью и каждая беременность должна была заканчиваться родами, иначе при ужасающей детской смертности община просто бы вымерла. Когда каждый мужчина — отец, да ещё и обязанный защитить подругу и детей. Но зачем же распространять эти жёсткие рамки на современное общество? Никто не говорит о том, что неверных жён надо побить камнями, и слава богу, так отчего же надо цепляться за другие правила, не защищающие общество от конкретной опасности, но вполне способные искалечить жизнь отдельному человеку!..

— Твою мать, Дымов, ты это о чем сейчас? — нерешительно вступил Савич.

Но Андрей уже не мог остановиться. Напряжение последних дней, абсурдная боль сегодняшней встречи, этот разговор, внезапно дошедший до точки, от которой нет возврата, — все это просило выхода, сметало все барьеры, захлестывало волной настоящего разрушительного безумия.

— Скажи мне, вот кому будет плохо от того, что я люблю парня? Кому помешает, если я буду с ним жить, вместе с ним завтракать, ездить на работу, ходить в кино и в гости? И, да, спать в одной постели, и трахаться, кому от этого будет плохо? Что, детей у меня не будет? Так их и с Анной не было, и один я уж точно не разрожусь. Так что, кому от этого плохо? Кого вообще ебёт, кто и с кем спит?

— Андрюх, ты чего?

Глаза у Савича стали круглыми, испуганными. Жалобными, будто тогда, в Ужгороде, когда его прогоняли домой, и мир рушился.

— Да, братан, я — гей. Я трахаюсь с мужиками.

Пиво, уже не холодное, он вылакал двумя жадными глотками, вытер рот ладонью. Савич воспользовался паузой, улыбнулся кривовато, нерешительно:

— Да ладно, ты гонишь. Ты был женат, да и с Риткиной подругой шпилился, с этой, как её, Леной?

— Шпилился, — согласился Андрей, чувствуя внезапную усталость.

— Вот видишь, значит, ты как минимум би! — приободрился Савич. — То есть бисексуал!

— Да нет, — не воспользовался подсказкой Андрей. — Я могу переспать с женщиной, но абстрактное желание возникает только к мужчинам. Так что я гей, Савич. Причём пассивный. Знаю, что этот вопрос тебя рано или поздно заинтересует.

— Да ладно, ты гонишь! — повторил друг со смехом. — Вот сейчас, точно, гонишь!

— Ладно, не грузись, — ответил Андрей, вставая из-за стола. Беседа себя исчерпала, продолжать её становилось невыносимо трудно. — Где вторая спальня, знаешь. Не передумал ночевать у меня?

— Тоже мне! — фыркнул Савич. — Навряд ли у тебя на меня встанет.

— Не встанет, не бойся, — колбасу и сыр в холодильник, тарелки и стаканы — в посудомойку. Стол протереть влажным полотенцем. — А с Ритой помирись. Я в Cafe de Paris такие тортики видел в виде сердца, там можно заказать любую надпись. Например: «Я — мудак!» Или английский алфавит от А до Z.

— Сердечки ж вроде на Валентина дарят…

— Любой дебил дарит жене сердечки на Валентина, а ты сейчас подари.

В душе под обжигающе горячими струями драил себя жёсткой мочалкой так, как будто хотел содрать кожу. В постели лежал без сна. Представлял, как и Савич пялится сейчас в потолок. И вспоминает их ночёвки в палатке в одной «системе», бесчисленные походы в баню, мальчишескую возню борцовских поединков и похлопывания по заднице, раньше совершенно невинные, теперь — предстающие перед ним в новом, искаженном свете. «Друг проверяется не в горах, — думал Андрей. — В горах Савич был скалой. И даже не в беде, а именно сейчас. А я не хочу никакой проверки. Я не хочу никого ставить перед выбором». Да, нужно было пить водку. Нахерачиться до синих соплей. Тогда не было бы этого дурацкого разговора, дней пять или семь выпали бы из жизни, зато остался бы друг.

Проснулся Андрей рано, но Савич уже уехал. Аккуратно заправил постель и послал эсэмэску: «Спасибо, братан! Созвонимся».

В конце ноября сдали МПН, проект небольшой, но сделанный с выдумкой и, главное, с перспективой. Андрей уже послал предложения «Стелле», «Вите» и «Кларе», большому миру известной под названием ClarityLabs. Выразили заинтересованность все, кто-нибудь да оформит договор. Лёгкие деньги для «ИнфоДжена», плюсик к карме Андрею Дымову.

Великая и ужасная МакКормик прислала на День благодарения огромную корзину с фруктами, сладостями и вином, а также подарочную карту на приличную сумму в клуб «Созвездие». Это и решило проблему с выбором места для корпоратива.

Интерьер клуба был выполнен в подражание планетарию: на черном куполе светились знакомые созвездия, на стеклянных стенах — фотографии взрывов сверхновых, яркие на черном, над полом висела дымка тумана, танцпол вздрагивал ритмичными всполохами. Андрей пришел с Анной. Она первая предложила сделку: она идёт с ним на корпоратив «ИнфоДжена», он сопровождает её на банкет «Роша», где она теперь работала. В черном с неяркими серебристыми блёстками платье она практически сливалась с интерьером. Как ни странно, её присутствие придавало Андрею уверенности, словно усиливая защиту, предлагая ещё одну маску, за которую можно спрятаться: вот она, красивая и востребованная женщина, она могла бы стать спутницей другому, но выбрала его, состоявшегося, взрослого, умного и независимого. Зато спутница Димы плыла по звездной пыли белой лебедью. Белокожая и светловолосая, в белом платье, оставляющем спину обнаженной, она притягивала взгляды. Андрей сразу узнал в ней ту самую девушку, оставленную в Cafe de Paris, узнал и удивился: неужели простила? Загадка разгадалась сама собой, когда Дима подвел свою спутницу к Андрею.

— Лера, знакомься, это мой начальник Андрей Александрович и его супруга Анна.

— Очень приятно, Анна, Андрей Александрович, — твёрдое пожатие узкой руки, вежливая улыбка. — Я Валерия, сестра Димы.

— Рад знакомству, Валерия. Можно просто Андрей, это только Дима у нас любит разводить церемонии.

— Да, он такой.

Милые улыбки, легкий трёп. «Да, приятный интерьер, запоминающийся». — «В фойе посадочная капсула, говорят, настоящая, можно сфотографироваться». — «Сначала подадут ужин, а бар со спиртным и лёгкими закусками будет открыт до двух ночи». Андрей старался не смотреть на Диму, боялся ослепнуть. После странного происшествия в кафе они избегали друг друга, даже говорили очень коротко и строго по делу. Да и работы было слишком много, не до бесед.

Перед ужином генеральный директор Николай сказал речь, всех похвалил, объявил о премии, ему охотно хлопали. Потом говорили замы генерального, пришлось и Андрею. Он не любил таких речей, но все же сказал. Ведь если другие начальники превозносят своих людей до небес, а он просто выдаст: «Молодцы, так держать!» — его людям будет обидно. А ведь они — ядро «ИнфоДжена», его двигатель и золотой запас. Он в таком плане и выразился, заставив главбуха Галину, веселую и очень толковую тетку, крикнуть из-за столика:

— Ну, допустим, золотой запас это все же мы!

Все засмеялись, и Андрей закончил речь анекдотической историей о том, как представители крупной европейской фармацевтической компании, несколько месяцев проработав с «ИнфоДженом», удивились до немоты, узнав, что их компания базируется не в Силиконовой долине. Эту историю знали все и встретили её хорошо, как близкого и доброго знакомого.

Ужин был хорош, даже вино подали вполне терпимое. Анна блестела глазами, улыбалась, поддерживая застольную беседу. Андрей даже спросил:

— Не жалеешь, что ушла от нас?

Она лишь пожала плечами. Видимо, иногда жалеет.

Шоу началось, когда убрали со столов. Это было что-то вроде варьете, где танцевальные номера чередовались с фокусами, конкурсами и караоке. Потанцевать с хорошенькими актрисами не отказывался никто. Дима подошёл к их столику и смотрел он только на Андрея. Вдруг мелькнула паническая и безумная мысль: «А вдруг он пригласит меня танцевать?»

— Позвольте пригласить вашу даму на танец? — спросил Дима чуть хрипловато, будто волнуясь.

— Сделайте милость, — с комичной церемонностью ответил Андрей.

Когда Дима увёл Анну, он хотел пригласить Валерию, но она уже плыла по танцполу с кем-то другим. Потанцевать с ней удалось лишь в конце вечера. Вблизи она показалась ещё красивее. Андрей волновался: вот эта женщина знает Диму с рождения, она росла вместе с ним, знает всех его подруг и многие из его секретов. Любит ли он классическую музыку или предпочитает джаз, как звали его первую любовь, боится ли он темноты, мечтал ли стать летчиком, бандитом или шпионом? Она знает о Диме то, что навсегда останется тайной для Андрея. Он признался:

— Я видел вас в Cafe de Paris. Дима тогда так внезапно вас оставил. Я рад, что вы не сердитесь на него.

— На него трудно сердиться, — ответила она без улыбки. — Он сам себя наказывает, причём жестоко.

— Мне повезло, что он в моей команде, — ответил Андрей, немного озадаченный замечанием, слишком личным для такого поверхностного знакомства. — Он очень хороший специалист.

Валерия удивлённо подняла брови. Тихо добавила, причём так, будто открывая важный секрет:

— Скажите это ему. Скажите, что вы им довольны, что вам нравится с ним работать. Знаете, разным людям нужны разные вещи. Одним деньги, другим власть. Ему нужно, чтобы его ценили. Чтобы его любили. За это он горы свернёт, за одно доброе слово. Знаете, он ведь очень раним.

— Да, хорошо, — согласился Андрей. Он пожалел, что заговорил с Валерией. Ни к чему эти откровенности. От того, что может ранить, надо держаться подальше.

Сразу после этого танца он засобирался домой. Анна не возражала. В такси она прижалась к его плечу, прошептала влажно в самое ухо:

— Зайдём ко мне?

— Так не договаривались! — засмеялся он в ответ. — Договор был только на банкет в «Роше».

— Ну, ты и свинья! — она стукнула его по колену в притворном гневе. Преимущественно притворном.

В суматохе катились последние недели года. Покупка подарков, вечеринки, детские и взрослые праздники. Шикарный и скучный банкет в «Роше», с инфодженовским космическим улётом не сравнить. Утренник в детском саду Кристины, где она неоригинально, но совершенно счастливо кружилась в стайке одинаковых снежинок. Тихим фоном под этим праздничным бедламом текла густая и горькая тоска. Ещё один год прошел мимо, промелькнул неясной картинкой за окном скорого поезда. А поезд идёт все быстрее, и все страшнее спрыгнуть на полном ходу, хотя и ясно, что билет куплен совсем не туда. Да и хрен с ним, со всеми этими поездами, праздниками и обещаниями чуда. Его чудо никогда не сбудется. Да он, по сути дела, уже и не хочет ничего.

Савич не звонил. Андрей напомнил себе, что и раньше его друг, занятой семейный человек, пропадал на целые недели, но теперь, в свете недавних откровений, его молчание воспринималось по-другому. Как предательство оно воспринималось, вот как. И ещё как верное обещание — так будет с каждым, кому доверит он свою тайну. С отцом и с матерью, с братом и с бывшей женой, с Димой. Одно неосторожное слово — и он останется совершенно один. Что за опасное и дикое безумие сорвало ему крышу в тот вечер? Какой черт дёрнул его за язык? Двадцать лет молчал, так какая муха его укусила, проповедника хренова? Тоже мне, нашёлся оракул поруганных сексуальных меньшинств. Свербит в одном месте, так пойди в «Альтаир», подставь дырку Шиану, а в вопросах мировой морали пусть разбираются безгрешные.

Андрей и сам позвонил Савичу, что в этом особенного? Он звонил другу тысячу раз до того дурацкого разговора, но никогда ещё так не хотел услышать его голос. Не получилось, пришлось общаться с автоответчиком. А на следующий день, захватив подарки, поехал в гости, не дожидаясь приглашения. Так тоже было тысячу раз, а значит, и волноваться не о чем. По домофону ответила Рита, она же открыла дверь и сразу оглушила Андрея потоком обычной энергии:

— Ой, Андрюш, как хорошо, что ты пришёл, проходи, раздевайся, вот тапки возьми! Я как раз борщ сварила, и котлеты есть с макаронами! Как это, не будешь, и слушать не хочу! А Савича нет, он к родителям за Артёмкой поехал!

Через минуту он уже сидел на кухне, где его восьмилетний крестник с прекрасно печальными глазами матери на славянской физиономии отца уныло ковырялся в тарелке с борщом. Последняя навороченная «Gears of War» моментально вывела его из меланхолии, и через минуту Xbox в зале уже загремела вступительными аккордами самой популярной игры. Рите достался подарок поскромнее — шелковый шарфик ручной работы, младшему Артёму – робот-трансформер. Самая отличная вещь была предназначена Савичу — высокие ботинки для пешего туризма, которые Андрей вообще-то покупал для себя, но в последний момент передумал и решил подарить другу. У него и старые ещё нормальные, а учитывая тот факт, что теперь он не ходит никуда, ему их и до смерти не сносить.

— Андрюш, ну что ты, зачем ты так потратился, — защебетала Рита, заливаясь застенчивым румянцем, — а мы свои уже ближе к Новому году…

— Да ладно, рад, что понравилось, — махнул рукой Андрей. — Извини, что не завернул, у меня для этого руки не тем концом вставлены. А кстати, где вы отмечаете? А то давайте к нам, мы будем у родителей за городом. Если со снегом повезёт, то будет здорово. В любом случае, там и баня, и лес рядом…

— Спасибо, мы к родителям Савича идём, они что-то расклеились оба…

А Андрей, глядя на её милое большеглазое и большеротое лицо, вдруг подумал: «А ведь она знает! Савич ей все рассказал. У них полно общих знакомых, одноклассники, гаражные друзья отца, скоро все, включая родителей, будут знать. Он, конечно, будет все отрицать. Скажет, что были они пьяными, что Савич не так понял, но ведь ему не поверят. А если и поверят, то сомнения останутся все равно и будут постепенно обрастать доказательствами. Вот, скажут, и Анна от него ушла, и детей они не завели. Но доказать ничего не смогут, ведь наверняка знает только Лёха, а с ним никто не пересекается…» Внезапно в уютной кухоньке стало нечем дышать.

— Ладно, Рит, спасибо за борщ. Передавай привет этому твоему красавцу, мне ещё в пару мест надо забежать, — принялся он прощаться.

— Подожди, а котлеты! — не отпускала хозяйка. — Давай хоть с собой заверну!

На улице шёл снег, мелкий и робкий, как будто ещё не решивший, стоит ли умирать на этой влажной земле или покружить ещё напоследок? Но на лобовом стекле успела уже образоваться пушистая и влажная кашица, зима все-таки, что тут поделаешь. Андрей взял с места слишком резко, машину слегка занесло, колесо ударилось о бордюр. Да, зима. Его руки мелко дрожали. Как это получилось? Столько лет держаться, встречаться с женщинами, даже жениться, и вдруг спалиться так глупо!

Вечером пришла эсэмэска от Савича: «Братан, спасибо за подарок! Это бонба».

В последний день уходящего года приглядывался к родителям, к Антону и Насте: знают ли? Донесли ли им? Эти скрывать не станут и не будут делать вид, что ничего не произошло. Пока что дома было тихо. А вернее — шумно. Наряжали елку, заворачивали подарки, из кухни плыл приятный запах свежей сдобы: мама пекла традиционный новогодний «Наполеон». Андрей с удовольствием брался за любые поручения, лишь бы только отвлечься, не сидеть без дела в ожидании взрыва, не вздрагивать от каждого телефонного звонка. Выбивал с Антоном ковры на свежем снегу, потом ездил в город за майонезом, которого в доме не оказалось, заодно купил ещё шампанского, ведь его в новогоднюю ночь много не бывает.

День тянулся бесконечно. Накрывали на стол, провожали старый год, по традиции каждый сказал о самом главном, что произошло в уходящем году. Андрей не знал, что сказать. Ничего важного не произошло с ним, он словно застыл на каком-то забытом вокзале, откуда давно уже не уходят поезда. Да, мама права, ещё один проект, ещё пара тысяч, дальше что? Только и она из верных предпосылок делает ложный вывод. «Рош» закрывает офис на две недели с двадцать пятого до седьмого, и Анна сейчас где-то в Австрии катается на горных лыжах. Да и не нужна она ему, что бы мама ни придумывала. Совсем другой человек ему нужен, так нужен, что нечем дышать и что-то натягивается в груди, до визга, до воя, до самого жаркого безумия.

Отзвенели куранты, грохнули хлопушки, испуганный Никола заревел. Андрей оказался ближе всех, подхватил малыша на руки и вдруг почувствовал, что и сам вот-вот заплачет, разревётся самым позорным образом. Хорошо, что после первого тоста начали открывать подарки, весёлая суета отвлекла, но и выпила последние силы. Андрей сам вызвался уложить детей, что в праздничную ночь всегда было задачей не из лёгких. Зато в маленькой детской комнате было темно, и плыли по стенам разноцветные рыбки — тени, отбрасываемые ночником, и легко и просто звучали слова всем известной сказки, к которым дети не прислушиваются и оттого не совсем их понимают, а вернее, понимают, но не так, как взрослые, а как надо: очень абстрактно.

«…И отрубил Иван-царевич Змею три головы, и сложил их под мостом…»

Он ещё посидел с ними, поглядел на спящих. Где-то на задворках разума сочилась болью мысль: «Может быть, это в последний раз, когда ему доверяют детей. Когда о нём станет известно, туповатая и мелочная Настя устроит скандал. Почему-то в таких маленьких мозгах гомосексуальность всегда ассоциируется с педофилией. Какой бред! Да если бы на их Кристинку кто-нибудь не так посмотрел, Андрей бы его своими руками на куски!..»

Ярость вспыхнула ярким пламенем и исчезла, уничтожив, превратив в пепел все чувства, оставив после себя лишь звенящую пустоту.

Из столовой доносились голоса, музыка, смех, но до Андрея звуки не долетали, уходили в пустоту, будто в чёрную дыру. Он двигался как во сне, повинуясь непонятным инстинктам. Такие гонят рыбу вверх по течению на нерест, на верную смерть. Такие заставляют птиц отправляться в длинный и трудный путь из рая туда, где нет тепла.

Осторожно прикрыл дверь в спящую комнату, в своей спальне сгрёб с тумбочки только самое нужное: бумажник, телефон, ключи от машины. Вышел из дома через боковую дверь. Прихватил из неглубокого сугроба призывно торчащее горлышко, оказалось — «Абсолют». По щиколотку утопая в ледяной слякоти, затрусил к машине. Салон встретил его промозглой тьмой, но заурчал мотор, зашумела печка, и кляксы желтого света легли на заснеженную дорогу. На шоссе снег уже почистили. Андрей прибавил скорости. Оказалось, что надо было куда-то успеть и это было очень важно, жизненно необходимо.

Дорога извивалась черной лентой, город впереди мерцал россыпью безумных созвездий. Андрей скрутил абсолютине серебристую шею, жадно глотнул ледяного огня. О да, то что надо! Пусть не будет больше ни страха, ни обиды, только ночная дорога, и шум мотора, и демон в бутылке. Неважно куда, лишь бы прочь отсюда. Неважно, что произошло с ним в прошедшем году, это уже в прошлом, а в новом он, скорее всего, умрет, и скорей бы!

Город захватил его в плен, накинул арканы улиц, ослепил жёлтыми глазами светофоров. Андрей не узнавал этих перекрёстков, домов и скверов, поворотов и фонарей.

Где-то вспыхивали в небе разноцветные огни, откуда-то доносились крики и смех. Но в тихом дворе перед домом, где стены темного стекла отражали зимнюю ночь, жизнь остановилась. Андрей откинул сиденье, опрокинулся назад, снова прижал к губам почти пустую бутылку. Как громко звучало его дыхание в тишине автомобильного салона, громче стона, громче плача. За окном мелькали снежинки. Может быть, ударит зимний шторм и занесёт его с головой, чтобы никто не нашёл, не услышал, не полез с вопросами, советами, с глупыми непонятными претензиями. Господи, а то он сам не знает, какой он удивительный уёбок. Сухой, циничный, холодный мудак, всегда таким был, таким и подохнет. Зачем же ему такая любовь, привязанность, зависимость? А вот именно за тем. Чтобы он понял, как хреново бывает тому, у кого все есть, кроме самого главного, единственно нужного. Чтобы научить его скромности и смирению, ткнуть мордой в дерьмо, напомнить: все мы грязь и тлен, и ты ничем не лучше других. А он и так это знает. Он хуже. Он — трус и мудак…

Далеко вверху в темноте вдруг вспыхнул прямоугольник света. Когда-то он уже видел это, видел тонкий силуэт, темный на ярком. Последний глоток, слишком маленький. Пустая бутылка полетела за сиденье. Стёкла запотели, белесый туман занавесил окна.

Кто-то стучал, вот же грёбаный дятел. Разве они не спят зимой, когда так холодно, просто до костей пробирает морозом. А стук повторялся, назойливый, резкий. Рука сама собой нашла тумблер, стекло поползло вниз. Быстрые снежинки сразу же впились в кожу, закружились перед глазами. Чьё это лицо, белое и прекрасное? Я знаю тебя, демон. От тебя нет защиты.

— Андрей Александрович! Андрей!

Лицо на мгновение оказалось в фокусе, затем снова поплыло. Он знал его. Он знал только его. Сколько на свете людей, а он — один. Другого не было и не будет. За что ему это, зачем?..

— Андрей, вам плохо?

— Дима. Д-и-и-м… — какое же у него классное имя, как песня. — Мне пиздец, как хорошо.

Дверца распахнулась, впуская целую стаю нахальных снежинок. Вон, вон, все на хер! Это «биммер X5», кожаные сиденья, уже можете таять. Кто-то назойливо тянул его за рукав:

— Пойдёмте же, Андрей! Вам нельзя здесь оставаться.

Ярко освещённый подъезд, чистилище искусственного мрамора, зыбкий пол, клетка лифта. Бледное лицо напротив, давний мираж, мучительный и прекрасный сон. Андрей протягивает руку, но мираж ускользает, как и положено миражу. Андрей согласен. Это лицо недосягаемо. Оно — мечта, а мечта никогда не должна сбываться.

Сильные и осторожные руки усаживают его на мягкое, а вокруг тепло. Вокруг — стены цвета слоновой кости, а на них японские гравюры и янтарный светильник.

— Господи, Андрей, вы же в тапках! Простудишься, горе моё, радость моя…

И картина, которой не может быть под солнцем, только в бреду воспалённой фантазии: златоглазый бог растирает, греет в ладонях его босые ступни, и не какие-нибудь лапки, а копыта сорок четвёртого размера… И оттого, что этого не может быть никогда в жизни, становится так стыдно.

— Дима… Дима, ты прости меня, я уже в порядке, я сейчас поеду…

— Никуда ты не поедешь! Ты — в хлам, а такси сейчас не дождёшься. Пойдём, я уложу тебя. Вставай, солнце, давай, я помогу тебе.

Маленькая спальня, разобранная кровать. Тихий голос, от которого хочется плакать, и петь, и летать.

— Я помогу тебе раздеться. Ничего такого, Андрей, просто так тебе будет удобнее. Ну, вот и хорошо. Ложись. Вот так… Сейчас я принесу тебе горячего чая и пару таблеток на всякий случай.

Его накрывают одеялом. А он никак не может понять: отчего ему так хреново в этом райском мираже? А, оттого что это мираж! Сейчас он заснёт, а проснётся в пустой квартире, где хоть волком вой, хоть бейся головой о стену.

— Вот… Не слишком горячий, с мёдом. Садись повыше.

Под спиной оказывается подушка, в руках — большая керамическая кружка. Постепенно проясняется картина, но реальнее не становится. Несколько глотков горячего и сладкого.

— Вот, это NyQuil, я его всегда покупаю в Штатах. Помогает отлично. Правда, не знаю, как он сочетается с алкоголем…

Только во сне, в бреду может случиться так, что он протягивает руку и касается щеки, кстати, не такой уж и гладкой, а немножко колючей. Это только во сне и бывает, чтобы его руку не оттолкнули, а наоборот, прижали мягко и ласково.

— Андрей…

А он и не знал, что его простое имя может звучать как молитва, как признание.

— Дима, Дим… Посиди со мной, не уходи.

Он откинулся на подушки, не сводя взгляда с любимого лица.

— Дим, ты светишься в темноте. Мне больно на тебя смотреть. Ты — солнце…

Этого не может быть, в реальности ничего такого не происходит, потому что эти тонкие и сильные руки никогда ведь не могут касаться его виска, щеки, шеи так ласково. А если этого нет, тогда и стесняться не стоит.

— Дима, иди сюда. Ты не знаешь, как я скучаю по тебе. Ты не знаешь, как мне херово без тебя. Всю жизнь без тебя, это просто край…

И вдруг он оказывается рядом, глаза в глаза, лицо в лицо. А глаза у него шальные, сумасшедшие глаза у него. И можно дотронуться до его лица, а губы чуть приоткрываются, а там так тепло и влажно.

— Андрей, милый. Если бы ты не был так пьян. Я чувствую себя насильником…

— Дим, ты не знаешь. Я просто сдохну сейчас без тебя, Дим…

Его губы так осторожны. Такие ласковые и нежные, влажные, тёплые. Целовать их, ласкать языком, легонько прикусывать — это такое счастье. Так и плавиться бы в этом неспешном огне, растекаться бездумной лужицей, покачиваясь на волнах эйфории. Но как же убого устроен человек, что ему всегда всего мало. Теперь хочется обхватить его за шею, прижаться всем телом, почувствовать его вкус, и тепло, и дрожь упругих мышц. Поднять его майку, провести ладонью по груди, по рёбрам, по гибкой спине. Услышать тихий вздох:

— Андрюш… Андрей, что ты… Что ты делаешь?..

А он ничего и не делал. Просто раздвинул языком нежные губы, вошел в теплый и влажный рот, скользнул по дёснам, погладил нёбо. Просто нырнул под резинку боксеров, приятно ощущая ладонью упругость гладкой кожи, и обхватил жесткий и горячий ствол, сжал сильно и ласково, провёл рукой так же, как и сам любил, не слишком быстро, но властно, не остановишь. А его сладкий и жуткий сон и не останавливал. Он простонал ему в губы что-то запредельное, и придвинулся ближе, и ткнулся ему в ладонь.

А потом гибкие и сильные пальцы обхватили его плоть, осторожно обвели головку, задвигались странно, непредсказуемо, то сжимая, то чуть заметно лаская, то скользя по всей длине, то осторожно поглаживая, и Андрей заметался, резко вскидывая бёдра, лаская желанный рот, теряясь в мареве невозможного, невыносимого восторга.

Новый день. Новый год. Новая жизнь. Это Андрей знал совершенно точно. Никогда ещё не случалось с ним такого… Счастья? Это слишком избитое слово. Разве оно может вместить в себя это чувство неуязвимости, эту уверенность в том, что он всё может и ни от кого больше не зависит, это ласковое тепло в груди, от которого невозможно не улыбаться и хочется петь, и верить в хорошее, и делать глупости?

А тот, кто подарил ему это — счастье? — ладно, пусть будет счастье, сидел на пассажирском сиденье и улыбался каким-то своим мыслям. Он был безоблачен, и ясен, и загадочен, и сводил с ума. Внешне холодный и сдержанный, он оказался чувственным и страстным любовником, одновременно настойчивым, требовательным и заботливым. Может быть, даже слишком заботливым.

Обернулся, сияя золотым теплом, положил на колено тёплую ладонь. Спросил:

— Андрюш, похоже, я сегодня утром перестарался. Ты как, в порядке?

— Солнце, — честно признался Андрей, — «в порядке» и близко не стояло. Я просто в улёте. Если у нас будут проводить трахотроны, ты победишь со счётом 100: 0. Даже если против тебя будут «Чиппендейлз» и «Казаки».

Дима разбудил его ещё до рассвета осторожными и ласковыми прикосновениями, которые переросли в такой же медленный и немного сонный секс, сладкий и тягучий, как мёд. Будто во сне качался он на тёплых волнах, растворяясь в эйфории чистого животного удовольствия, где нет ни сегодня, ни завтра, ни стыда, ни страха. И оргазм был такой же, долгий и густой, вибрирующий в паху, в животе, в груди одной протяжной низкой нотой. Ему хватило бы и этого, хватило бы, чтобы вспоминать месяцами, мечтать и переживать заново. Но в дУше его парень — да, его парень! — снова оказался рядом, и свёл его с ума, и втрахал в тёмную итальянскую плитку, растворил в струях теплой воды, смял и растопил, заставил скулить, умолять, трястись и цепляться ногтями за скользкие стенки. Кажется, он потянул в паху сухожилие и сорвал голос. Совершенно точно, его анус немного побаливал и воспаленно пульсировал. Несомненно, никогда в жизни не было у него лучшего секса. Даже если бы его порвали на британский флаг, после чего он не смог бы ходить неделю и сидеть — месяц, он никогда не пожалел бы о таком сексе.

— Серьезно, Дим, большое тебе человеческое спасибо за такое перестарание.

Дима с улыбкой потянулся к нему, будто за поцелуем, но Андрей ушёл от контакта. Стеклянная коробка автомобиля создавала зыбкую иллюзию уединения, верить ей не стоило.

— А почему мы так далеко остановились? — наивно поинтересовался Дима.

— Я всегда здесь паркуюсь, — соврал Андрей. — В бизнес-центре может не быть свободных мест.

Брехня, конечно. Особенно сейчас, когда народ кто в отпуске, кто в отгулах. Но одно дело — прийти на работу вместе с кем-то, может, на улице встретились. И совсем другое — привезти его на своей машине. Это уже подозрительно. Могут пойти слухи. Только слухов ещё не хватало. Особенно если они верные.

К тому же пройтись было приятно. Свежее бело-розовое утро, лёгкие облака в акварельном небе, сухой и морозный воздух. И рядом тот, дороже кого нет на свете, светлый принц, стройный, тонкий, хрустальный звон белой зимы. А рядом с ним и офис выглядит по-другому: эта сиреневая ёлка в вестибюле и раньше здесь была? А кофе, который принесла ему Вика, он разве всегда был таким: крепким и ароматным, густым и бархатным? Сколько у него в почтовом ящике сообщений, и все ждут его, Андрея, ответа, все хотят от него чего-то, и это так здорово!..

Дима позвонил по рабочему ближе к полудню. Сказал тихо, одним дыханием:

— Уже соскучился. Пойдём пообедаем?

Ответ пришёл сам собой:

— Извини, не могу. У меня звонок.

И тотчас же подумал: «Ничего страшного не произошло. Дима не называл имён, явок, паролей. Он мог звонить кому угодно».

В конце дня Дима послал ему СМС: «Я ухожу. Встретимся завтра? Или подождать тебя?»

Андрей торопливо ответил: «Подожди, поедем вместе!» — «За тобой зайти?» — «Не нужно, давай встретимся возле машины через 10?» — «ОК»

К машине почти бежал, бежал по промерзшему асфальту, мимо желтых фонарей, мимо витрин и голых деревьев. Успел раньше Димы. Увидел его ещё издали, такого стройного и тонкого, увидел, как ветер трогает пряди его волос, и сердце пропустило удар.

Противиться не было сил, он позволил этому чуду крепко обнять себя и послушно впустил в рот его твёрдый язык. Услышал тихий вздох: «Боже, я уже соскучился!» И только потом сказал:

— Дим, мы должны быть осторожны. Здесь нас любой может увидеть.

— И что же? — удивился Дима. — Ты меня стесняешься?

Не ответив, Андрей завел мотор. Спросил:

— Ко мне?

— Нет, домой, пожалуйста.

К знакомому подъезду приблизились в молчании. Дима выходить не спешил. Коснулся прохладными пальцами щеки Андрея, заглянул в глаза. Сказал негромко, растерянно:

— Я не понимаю. Я что-то не так сделал?

Андрей поймал его руку, прижал к груди. Сказал, будто сердце вырвал:

— Дима, я люблю тебя. Так люблю, что и слов таких не знаю. Но мы должны быть осторожны. Никто не должен знать, что мы встречаемся. Мы с тобой должны серьёзно шифроваться. Ты сможешь? Сделаешь это ради меня?

Его глаза сияли в полутьме. Казалось, он услышал лишь первую фразу.

— Конечно, Андрюш. Я сделаю все, что ты захочешь. Только люби меня, хорошо?

Вроде бы хорошо сказал, именно так, как и нужно. Но, провожая взглядом высокую фигуру, тёмную на фоне освещённого подъезда, Андрей уже знал: не может быть так хорошо. Хорошо — это не для него.

Снова бежал он по пустым, тусклым коридорам, по грязным лужам мертвого неонового света, мимо одинаковых закрытых дверей. Бежал и знал: он не успеет. Он уже опоздал. Не сделал чего-то важного, чего другие сделать не могут, а значит, подвёл всех. А длинные серые кишки коридоров все не заканчивались, а тусклый свет стал нервно подрагивать, и наждачкой царапал горло спертый воздух… На мгновение пришёл в себя, увидел знакомую спальню и красные глаза будильника, но сон не отпускал, затягивал в серую трясину, где продолжалась бессмысленная гонка и не было выхода из тусклого лабиринта несделанного, несвершившегося, не, не, не… В душном тумане между явью и сном он протянул руку, ладонь скользнула по прохладному полотну простыни. Один. Он снова один, и постель его пуста. Усилием воли отогнал тяжёлый сон. Вот бы и вправду его Дима оказался сейчас рядом. Прижаться лбом к его плечу и ещё часок подремать. Даже удивительно: тело ещё не оклемалось от последствий двухдневного марафона, а душе уже тоскливо. Уже хочется близости, тепла, обещания, что все ещё будет и все будет хорошо. Ничего, следующую ночь они проведут вместе, сначала поужинают, а потом он непременно привезёт его сюда. И на этой же самой кровати встанет на колени, раздвинет ноги как можно шире, возьмётся за изголовье, прогнется в спине, и будет скулить от невозможного желания, и умолять трахнуть его поскорее. Слишком живое воображение послало вдоль спины электрический разряд, задница послушно поджалась. Впрочем, может быть, он поедет к Диме, а значит, надо на всякий случай закинуть в машину обычный набор: свежую рубашку, белье, бритву, зубную щётку… Хотя в Диминой квартире у него уже есть зубная щетка. И тапки, а это что-нибудь да значит.

Подъем. Да, подъем, вот что чувствовал Андрей, натягивая теплый спортивный костюм, зимние кроссовки, шапку-бини, перчатки. Необычное чувство беспричинной радости будоражило кровь, заставляло лететь вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, подставлять лицо утреннему полумраку, одновременно морозному и влажному. Хотя причина для радости была, самая лучшая причина, с золотыми глазами и с треугольником чёрных родинок чуть правее пупка. Он обязательно поцелует каждую из них сегодня вечером и ещё те, в углу глаза.

У парка, где дорога шла под гору, дети уже накатали ледяную дорожку. Обычно это бесило, но в этот раз Андрей взял разбег и прокатился на хорошей скорости, едва сдержав восторженный вопль. Надо будет позвать Диму на выходных в парк, на каток. Он ведь катается на коньках? Не может не кататься. Круг по парку, мимо самых ранних прохожих, через школьный стадион, ещё пустой, и обратно, домой. Скромная дистанция в пять километров, давным-давно вымеренная для дней, когда нет кроссфита, в то утро показалась короче обычной. Слишком много весёлой энергии кипело в крови, слишком легко утоптанный снег ложился под рифленые подошвы. А дома — горячий душ и крепкий кофе. И что же может быть лучше после утренней пробежки?

Одевался с особой тщательностью: надел серо-голубую под цвет глаз рубашку, расстегнул верхние пуговицы, чтобы видно было ямку между ключицами и треугольник белой майки. Темно-синий пиджак, черные джинсы, кашемировый шарф, пальто. Обувшись в коридоре, Андрей оглядел себя в зеркало и довольно улыбнулся. Обычно собственная внешность его не впечатляла, но в то утро на него глядел из зеркала довольно симпатичный молодой мужик с квадратной челюстью, высокий и стройный, да и вообще ничего такой. Андрей хитро подмигнул своему отражению. Мужик в зеркале оскалил белые зубы.

Предусмотрительно оставил машину на дальней стоянке. Направился к зданию неспешной походкой, и сам не заметил, как ускорил шаг, скорее бы только увидеть его. В кабинете едва сбросил пальто и попросил Вику о кофе, а сам направился в раздолбайский уголок, где сидела Димина группа АДЕРМ, алгоритмы детекции редких мутаций, в простонародье — редкие мудакции. Почти в полном сборе они уже сидели на большом угловом диване, на журнальном столике — кофе, печенье, планшеты, телефоны, на плазменном экране на стене — график проекта СНВ. И Дима, в светло-сером свитере, сияющий улыбкой, самый красивый.

— Всем привет! — поздоровался, с трудом отрывая взгляд от милого лица. — Калиновский, у вас сегодня звонок с МакКормик, я вам на нём нужен?

— Вы очень мне нужны, Андрей Александрович!

Господи, как он это сказал! Чуткая на скандал Ерёменко тут же оторвала от планшета любопытную мордашку, по-собачьи повела острым носиком. Турнуть бы эту лису, сплетницу, не будь она нереально крутым программистом… Ответ в духе «без начальства пёрнуть не можете» напрашивался сам собой, и был бы он вполне в духе хамоватого самодура Дымова, но Андрей просто коротко кивнул:

— Хорошо, тогда в девять в моём кабинете.

И скорее прочь, пока не вырвалась наружу идиотская улыбка, пока он ещё не растёкся лужицей ванильного мороженого прямо на полу под журнальным столиком за одно это «Вы мне очень нужны…»

А в условном уединении кабинета вдруг настигло вечное: «Спалишься. Вот он, этот не знающий страха мальчишка, спалит вас обоих». И улыбка погасла.

Работа прогнала и ненужные тревоги, и приятные мысли. Даже когда в тесном кабинете, едва вместившем всех «мудакций», Дима сел рядом, пришлось сконцентрироваться на строгой заказчице. Её часы к тому времени уже показывали десять вечера.

А после совещания, когда все выходили из кабинета, Дима заглянул Андрею в глаза и очень ласково задержал ладонь на его плече. Это мог увидеть любой. Андрей замер, как попавший в ловушку кролик.

Кажется, на этот раз пронесло. Вроде бы никто не хлопнулся в обморок, не забился в истерике, никто не захихикал, не указал пальцем. И на том спасибо. Но печальной обреченностью горчила простая мысль: «С Димой нужно поговорить. Он не знает, чем рискует. Он слишком молод и беспечен, избалован привилегированным воспитанием способного мальчика из хорошей семьи. В таких семьях не ругаются матом и считают гомофобию знаком дурного тона. Он просто не знает, что тех, кто придерживается этого тона, ровно девяносто девять процентов. Пора напомнить ему: здесь совершенно точно не Беркли. Если он сам ещё этого не заметил».

Послал СМС: «Поужинаем сегодня? Как тебе Cafe de Paris?» Ответ пришёл тотчас же: «Конечно! Теперь дожить бы!» И смайлик в конце. Как на такого злиться?

В свободные от кроссфита дни Андрей задерживался в офисе допоздна, работы всегда хватало. В тот вечер ушёл раньше обычного, но Дима уже ждал его в кафе. Хоть он и занял дальний столик в самом тёмном углу, Андрей увидел его сразу, будто его взгляд, а следом и тело потянулись именно туда, где сидел его парень, блестел глазами, прятал улыбку за стаканом воды, который он так медленно и чувственно подносил к губам, что сердце пропустило удар. Сердце не обманешь, так говорят. И вправду, вот это сладкое замирание, будто перед прыжком в пустоту, его невозможно контролировать, это и есть голос сердца. Когда идёшь к нему и не видишь ни пола, ни стен, ни людей, а только его глаза…

— Привет, прости, что заставил тебя ждать.

— Ничего, я только что пришёл.

Врет, красного вина в его бокале — на донышке, корзинка с хлебом наполовину пуста, еды не заказывал, ждал его, а сам голодный…

Дима накрыл его руку ладонью, сжал тепло и сильно, и Андрей на мгновение потерялся в этой простой и честной ласке. А потом — будто током ударило. Выдернул ладонь, прошептал-прошипел:

— Дим, ты что?

— А что? — о, это инфантильное калифорнийское непонимание! Он что, не заметил, что уехал из Беркли? — Мы же сейчас не на работе. Здесь нас никто не знает.

— Дима, пожалуйста…

Провел ладонью по лицу, собираясь с силами. Поговорить надо. Так и сказал:

— Надо поговорить.

Дима сразу подобрался, будто приготовился к удару, и это было так плохо, так неправильно.

— Я слушаю тебя внимательно.

Заговорил сбивчиво, волнуясь. Мысли неслись вскачь, и слова за ними не успевали. А где-то позади и мыслей, и слов бабочкой в стекло билась бессильная паника: он не поймёт, не простит, не…

— Дима, солнце. Я смотрел на тебя два года и мечтал, и мучился. Мечтал о тебе и мучился, что никогда, ты понимаешь?.. Вообще без надежды. Любил тебя без всякой надежды. А оказалось, что и ты, ну, небезразличен.

— Это кошмарное преуменьшение…

— Солнце, да, пусть. Это такой подарок для меня. Я хожу и сам себе не верю: как я могу быть таким счастливым? Это я, вообще, или кто-то другой?

— Я тоже, Андрюш…

— Но ты должен понять меня… Вернее, нет, ничего ты мне не должен. Но я просто прошу тебя, постарайся понять.

Так не вовремя подошёл официант. Андрей сунул ему нераскрытое меню, проговорил:

— Фирменный салат, оливки, луковый суп. Седло барашка средней прожарки.

Дима бросил так же безучастно:

— Мне тоже салат и барашка. И бутылку пино-нуар «Карнерос».

Будто подтвердил: еда — это просто еда. Разговор важнее. Он продолжался.

— Дима, я не готов к каминг-ауту. И, наверное, никогда не буду к нему готов. Поэтому я очень тебя прошу: давай обойдёмся без эксгибиционизма. Пожалуйста, никаких публичных проявлений чувств. И не только в офисе, повсюду. Пожалуйста. Ты можешь это сделать для меня?

Пауза оказалась долгой, выматывающе долгой. Наконец, Дима отозвался. Конечно, он понял все неправильно.

— Ты меня стесняешься? Нет, подожди! Лично я горжусь, что ты выбрал меня. Я готов трубить об этом на каждом перекрёстке: «Вот этот потрясающий мужчина мог заполучить любую женщину и любого парня, а выбрал меня!»

— Господи, Дим! — выдохнул Андрей. — Господи, конечно, я не стесняюсь. Я, если честно, даже не совсем верю, что ты со мной. Просто я не хочу, чтобы кто-то знал, что я — гей! Разве это так трудно понять?

— Да, трудно. Для меня трудно. Послушай, разве этот абстрактный «кто-то» так уж важен тебе? Какая разница, что он о тебе думает? Если ты ему важен, он поймёт. В противном случае, если кто-то не может принять тебя таким, какой ты есть, значит, он не нужен тебе. По сути, вы чужие люди. Вам не по пути.

— Да? — вскинулся Андрей. — А если этот «кто-то» твой отец? Или мать? Или брат? Вам все равно не по пути?

Снова заявился официант, принёс вино и пузатые бокалы. Андрей глотнул и вкуса не почувствовал. Дима поднял бокал и поставил его на стол, не отпив. Его рука дрожала.

— Андрюш, ты хочешь сказать, что даже твои родители не знают?..

— Не знают! — отрезал Андрей. — И никогда не узнают. Пойми, они — простые люди. Выросли и всю жизнь прожили при совке. Для них что пидорас, что наркоман, что педофил, что сифилитик — все равно. Конченый человек. То есть, ты же не будешь ходить по улице, размахивать хером и всем показывать: смотрите, какой у меня сифилис? Точно так же и с однополой любовью. Для них это стыдная болезнь.

На небольшой сцене в противоположном углу вдруг расположился дуэт: скрипач и пианист. Бросили в зал пару нестройных нот, перекинулись парой слов, притихли. А потом полилась мелодия, негромкая и ненавязчивая, ускользающая, туманная.

— Но ведь это ужасно, Андрюша. Ведь это означает, что ты всю жизнь обречён притворяться, скрывать, играть какую-то роль.

Его рука придвинулась ближе и замерла, не коснувшись пальцев Андрея. Голос окреп:

— Ты ведь не просил родиться геем. У тебя нет выбора. Вернее, выбор есть: всю жизнь лгать и скрываться или открыться, принять удар и сказать: «Я таков, каков я есть. Каким сотворила меня природа, или бог, или что там ещё есть». Почему ты думаешь, что твои родители тебя не примут? Они ведь любят тебя. Любят — значит поймут. Значит, твоё счастье для них важнее, чем то, что скажут соседи.

— Дима, ты такой наивный, — усмехнулся Андрей. — Не равняй моих родителей с твоими. От тебя же за версту разит частной английской школой, уроками верховой езды и носовыми платками с монограммой. Я же вижу: ты — мальчик из привилегированной семьи. И это отлично. Я тебя с этим от души поздравляю. Ты владеешь пятью языками и на каждом говоришь, как ёбаный Байрон. Но не все такие, пойми. Не все семьи такие. Не все родители такие. Мои не поймут.

— И ты никому, никогда?..

Какой вопрос, одним дыханием, и глаза огромные, как блюдца. Горе ты моё, какой же ты ещё мальчишка.

— Один раз по пьяни признался лучшему другу. Единственному другу, если на то пошло. И, похоже, его потерял.

А дальше понесло. Будто вскрывая нарыв, выплескивая то, что накопилось где-то глубоко под рёбрами.

— А ещё, у меня племянник и племянница. Я уж понял, детей у меня не будет, но эти — они мои, понимаешь? Они такие… Маленькие, а уже личности. И каждый раз что-то другое у них, так жадно они все впитывают, так быстро растут, и умные, и смелые, и такие… Без страха, без этих всех комплексов, самые настоящие. Они — как надежда, понимаешь? Как у Битлз «Imagine», это про них. Вот, а мамаша их — ограниченная, тупая сука. И если выяснится, что я гей, мне их просто никто не доверит. Меня близко не подпустят к ним, понимаешь?

Принесли еду, и это было, пожалуй, кстати. Слишком надолго затянулась пауза, слишком насыщенной она оказалась. А в полутёмном зале пела скрипка, и хрупкая её тоска опиралась на надёжный рокот клавиш, и в маленьком зале этой музыке было тесно.

— Андрей, какие у тебя планы на выходные?

Он улыбнулся, пригубил вина. Похоже, разговор свернул в более приятное русло.

— У меня большие планы. В пятницу вечером накупить еды и вина. Отключить телефон, запереть дверь. После чего затащить тебя в постель и не выпускать до утра понедельника. Как тебе такой план?

— Великолепно! — отозвался Дима. Но вид у него был такой, будто он готовит себя к поединку, а не к оргии. — Позволь мне внести одну маленькую коррективу. Я хотел бы поехать с тобой в одно место. Давай в субботу навестим одну женщину.

— Женщину? — удивился Андрей.

— Да. Для меня она как мать.

Совсем другое тепло переливалось в любимых глазах, и было оно похоже на медленное течение полноводной реки.