Люди, хрупкие игрушки

Посвящается Кириллу П.

………………………………………………………………
Вот она – следующая жертва. Стоит на трамвайной остановке, даже не догадываясь, что на него уже ведется охота.
Он был очень красив. Тонкие черты лица, чуть вздернутый носик, коротко стриженные черные волосы, живые и умные синие глазки – все это сводило меня с ума, заводило, будило во мне хищника.
На мальчишке была пестрая голубая футболка, плотно облегающая тонкое тело – он был невероятно худенький, словно его не кормят. В общем, как раз в моем вкусе. Светло-голубые джинсы были заужены, так что его и без того худые ножки были будто две тоненькие спички, готовые переломится от легкого дуновения ветерка. Через плечо перекинута черная сумка – видимо, мальчик возвращался домой со школы, или, скорее, из университета, что находится неподалеку. Сегодня, во вторник, наконец-то стало теплеть, поэтому мальчишка снял свою теплую белую курточку и бросил ее поверх сумки.
Он разговаривал по мобильному. Я вышел из машины и медленно подошел к нему – к счастью, кроме него на остановке никого не было. Почувствовав чье-то присутствие у себя за спиной, мальчишка обернулся.
Я твердо посмотрел ему в глаза. Главное – установить визуальный контакт с добычей, дать сработать гипнозу моего взгляда. Мальчик, не опуская глаза, улыбнулся мне. Внутренне ликуя и любуясь очаровательной улыбкой, я улыбнулся в ответ.
Прекратив разговор и выключив телефон, мальчишка опустил руку, что держал около уха.
«Привет, как тебя зовут?»
«Кирилл». В его глазах я читал искренность и наивное ожидание того, что же произойдет дальше.
«Кирилл, пойдем со мной».
Все, добыча клюнула. Я медленно повернулся и направился обратно к машине. Мне не было необходимо оборачиваться, чтобы удостовериться, что Кирилл покорно последовал за мной.
………………………………………………………………
Я люблю покорность. Нет ничего дороже моему чувству самолюбия, чем ощущение власти над тем, кто тебе беспрекословно подчиняется. Наверно, это связано с тем, что в детстве меня часто обижали сверстники. Пока я не осознал свою силу. Нет, я никогда не опускался до мелочной мстительности. Когда моя сила пробудилась, все те, кто обижал меня, были далеко позади – тупые, никчемные создания, не стоящие и секунды моего внимания. Все, кроме одного.
Я привел Кирилла в свое логово. Под логовом я подразумеваю скромно обставленную квартиру, в которой я устроился несколько лет назад. Приятно окружать себя удобствами и красивыми вещами, когда, чтобы заполучить их, необходимо лишь кивнуть головой.
Кстати, о красивых вещах. Я уже решил, что как следует позабавлюсь с мальчишкой, прежде чем прикончить его – или, скорее, даровать ему свободу от бренности этого мира. Было в нем что-то такое, что заставляло мое холодное, недвижное сердце вздрагивать, словно напоминая о тех ощущениях, что почти никогда не были ему подвластны – биться, страдать, замирать в предвкушении восторга.
Я сразу же провел мальчишку в спальню. Сам я, конечно, бывал здесь редко – такие как я не нуждаются во сне, этом глупом времяпрепровождении, на которое люди тратят треть своей жизни. Лишь изредка, в приступе ностальгии, я устраивался здесь на «ночлег» – ложась в постель, прислушивался к собственному телу, заставляя его немногие жизненные функции замедлять свой и без того неспешный ход, и долго лежал, закрыв глаза или вперившись в потолок, думая о том, каково это – спать. Так что была какая-то нотка романтики в том, с какой заботой я в свое время обустроил эту комнату в своем жилище – тщательно выбрал мебель, на свой вкус расставил ее: большую двуспальную кровать у одной стены, напротив красивый старинный комод, а по бокам прикроватные тумбочки.
Усадив симпатичного парнишку на кровать, я начал стягивать с него футболку. Все еще находясь под очарованием моего взгляда хищника, гипнотизирующего свою жертву, он не выказывал ни малейшего удивления по поводу того, что творится вокруг него, а лишь послушно поднял руки, помогая мне высвобождать его юное тело от тонкой ткани, обтягивающей его торс. Отбросив футболку в сторону, я отступил на полшага назад, стремясь охватить все открывшееся моему требовательному глазу зрелище. А посмотреть действительно было на что.
Протянув к нему руку, я легонько тронул его безволосый, белоснежный торс; чуть касаясь его прохладной кожи, провел пальцем вокруг темно-розового кружка, обрамлявшего его сосок. Мальчик при этом не отрывал взгляда от моего лица, а в глазах его сквозили все те же легкое недоумение и покорное ожидание того, что же случится дальше. А дальше я толкнул его пальцами в грудь и легко повалил на кровать, любуясь очаровательным плоским животом своего маленького пленника. Я с трудом расстегнул его джинсы (пришлось повозиться с пряжкой ремня) и стянул их, бросив их на пол и оставив мальчишку в одних трусах – плотно облегающих его узкие бедра пестрых плавках.
Вновь отступив назад, я с чувством получающего истинное удовольствие эстета окинул взглядом юное тело, лежащее передо мной на кровати с поднятыми кверху коленками – худенькое, со странно, как-то напряженно лежащими по бокам руками с длинными пальцами. Интересно, ему хотя бы есть восемнадцать? Тонкую дорожку из темных волосков, ведущую от пупка вниз, почти не было заметно; весна только вступала в свои права, а потому мальчишка не успел загореть, и мне доставляло немалое удовольствие смотреть на его столь белую кожу, понемногу покрывавшуюся мелкими мурашками. Вероятно, ему, почти полностью обнаженному, было здесь холодно и неуютно.
Я посмотрел ему в лицо.
«Ты ведь хочешь меня». Внезапно произнес я.
Я сам не понял, что это было – приказ, вопрос или удивленный возглас человека, которого неожиданно озарила какая-то мысль. Нет, не человека. Вампира.
Если это был приказ, то он был выполнен. Неуютно поерзав на кровати, мальчик немного раздвинул в стороны свои худые ножки, и моему взгляду предстал растущий бугорок, теснящийся в его узких плавках.
Какая горькая ирония. Сам я никогда не испытывал этих ощущений, когда там, в глубине живота что-то глухо переворачивается, а между ног у тебя просыпается неуемное желание. Только глупые писаки и режиссеры, никогда не видевшие настоящего вампира, могут наивно верить, что нам подвластны радости и грехи человеческого секса, ведь если твое сердце не бьется, ничто не способно заставить холодную черную кровь приливать туда, вниз.
Но и холодных тварей с небьющимся сердцем порой терзает и мучает глухое желание, стремление соединиться с другим телом. И я желал этого мальчика, хотел быть с ним, чувствовать жар его тела своей холодной кожей, ощущать биение его живого сердца.
Освободив мальчишку от последней преграды, отделявшей его нежную кожу от ласковых прикосновений прохладного воздуха вокруг, я начал медленно и осторожно изучать его тело, почти с благоговением исследуя каждый сантиметр этого гладкого и сладкого творения природы – словно натуралист-фанатик, открывший новый редкий вид. Или как искусствовед, получивший возможность прикоснуться к величайшему шедевру. И этот шедевр был полностью в моей власти.
Смотря, как лицо мальчика искажается в гримасе удовольствия, как он, закусив губку и затаив дыхание, закрывает свои ярко-синие глаза в преддверии кульминации – всем телом ощущая бешеный ритм его сердцебиения – я был готов поклясться, что мое собственное сердце тоже начинает снова биться.
Его тело словно поразила судорога, сгребая в кулак все его мышцы, когда он с громким стоном напрягся, подался вперед, словно раскрываясь навстречу миру вокруг, а его страсть пролилась наружу. Затем его тело обмякло.
Я еще несколько раз провел рукой вверх-вниз, ощущая, как становятся мокрыми и липкими мои пальцы, а потом с легким вздохом отпустил его плоть.
Теперь мальчишка, лежащий на моей постели с закрытыми глазами, источал умиротворение и покой. Мерно вздымалась грудь, понемногу успокаивалось дыхание; тело покрывалось гусиной кожей по мере того, как ее холодил тонкий налет выступившей испарины. Наверняка сейчас он самый вкусный.
Пора.
Я подался вперед, к шее, выискивая место для укуса. Конечно, вполне можно насытиться, укусив жертве руку или ногу – главное отыскать крупную артерию. Но здесь я люблю отдавать дань традиции – приятно потешить свое самолюбие, потакая наивным поверьям суеверных людишек. Хотя, конечно, после моего укуса остается рваная рана, а вовсе не аккуратные следы двух клыков.
Я приблизился губами к шейке своего обеда, ощущая жар его разгоряченного тела. И в этот момент он неожиданно распахнул свои огромные глаза.
Я посмотрел в их беспечную синеву. В его взгляде сквозило что-то неуловимое – словно капля обиды, смешанная с недоумением, или даже какая-то дерзость, не знаю. Но уж точно не страх.
Кирилл.
И почему мне вдруг вспомнилось его имя?
Вот он лежит, рядом со мной, наверное, о чем-то думает. Дышит. А по лицу блуждает робкая, словно виноватая улыбка. И этот взгляд. Такой живой.
Я резко встал с кровати. Собрал в кучу его одежду, валявшуюся на полу, швырнул в его сторону.
«Одевайся».
Пока мальчишка послушно натягивал джинсы и футболку, я стоял, отвернувшись к большому окну, завешанному тяжелой портьерой, – единственному в этой просторной спальне.
  Когда я повернулся обратно, он стоял передо мной, уже полностью одетый, с сумкой через плечо, такой высокий, худой. Почему-то все еще живой. Грубо схватив этого гребаного Кирилла за руку, я повел его прочь из квартиры.
………………………………………………………………
Взгляд напряженно уставлен вперед, руки крепко вцепились в руль стоящей на месте машины, а по стеклу бьют тяжелые, какие-то нервные капли – один из первых погожих деньков окончился весенней грозой.
Мальчишку я оставил там же, где подобрал – на трамвайной остановке. Даже как-то не подумал о том, чтобы замести следы. Приказать забыть себя, что ли. Да и черт с ним.
Никак не пойму, что со мной в тот момент случилось – сегодня днем, когда на моей кровати лежал обнаженный, покрытый потом и собственным семенем паренек, а я, вместо того, чтобы впиться в его шею и высосать из него жизненные силы, радость, мечты – саму жизнь, отпустил его. Жалость вампирам не знакома – я просто не имею права жалеть своих жертв. Но что тогда это было? Не знаю.
А теперь во мне все сильнее пробуждается голод – первобытный инстинкт, скребущий когтями где-то в глубине и требующий внимания. А ведь голодный хищник – неосторожный хищник. Конечно, чтобы насытиться, такому как мне вполне достаточно охотиться примерно раз в две недели. Но ведь последний мой ужин (довольно аппетитный паренек лет двадцати пяти, которого я выследил на пустынном в это время года городском озере) был еще дней пятнадцать назад. И сейчас моя злость на самого себя из-за глупого, нерационального поступка с этим синеглазым мальчишкой смешивалась с растущим голодом.
Пора взять себя в руки. И добыть себе пропитание. Я долго, не отрывая глаз, посмотрел на свое мутное, грозящее исчезнуть отражение в лобовом стекле, по которому танцевали струи дождя. Ах да, еще один пример безграничной тупости и невежества людей! С чего мне не отражаться в зеркале, как какому-нибудь призраку, ведь я вполне реален, осязаем – пусть и хищник, тварь с холодной кровью и безмолвным сердцем.
………………………………………………………………
Конечно же, пытаться охотиться в сильный дождь было такой же глупостью, как и выбрасывать уже приготовленный ужин. В смысле, отпускать уже пойманную добычу. Я лишь нарез?л круги на машине, напрасно блуждая по городу в поисках одинокой жертвы, и вернулся домой, злой и голодный, далеко за полночь.
Усмирив свой голод, я дождался наступления утра и теперь снова высматривал добычу на улицах города, на этот раз решив идти пешком. Вон по тротуару шагает мальчонка лет двенадцати – такая добыча мне неинтересна, он слишком мал, здесь практически нечем поживиться. По другой стороне улицы идет группа подростков – шумная, несдержанная компания из нескольких парней и двух девчонок. С такой толпой не стоит связываться, лишь привлечешь к себе ненужное внимание.
В одном почти безлюдном переулке мне встретилась девушка лет семнадцати – столкнувшись со мной, она испуганно заозиралась по сторонам. Уж тебе нечего беспокоиться, девочка; от женщин воняет так, что я с трудом к ним приближаюсь, а уж пить их кровь меня не заставит никакой голод.
Блуждание по охотничьей территории впустую вновь начинало меня злить. А так можно легко потерять бдительность, допустить какой-нибудь промах. Наконец, спустя несколько часов я заметил кое-что интересное – юноша лет двадцати, высокий стройный паренек с одинокой темно-бордовой розой в руке. Зеленая футболка с темным кардиганом поверх, широкие темно-серые джинсы, а вокруг шеи повязан узкий шарф в крупную клетку. Из-под кепки выбиваются прямые прядки пшенично-желтых волос, а в нижней губе виднеется пирсинг. Аппетитно.
Парень, должно быть, шел на свидание. Вскоре я понял, что мое предположение оказалось верным – к нему присоединилась девушка с весьма неформальной внешностью примерно того же возраста, и после того, как роза была вручена, они слились в долгом поцелуе. Ничего, запах этой девчонки должен скоро выветриться.
Парочка гуляла по городу: они о чем-то увлеченно болтали, иногда спорили, часто целовались и все время шли, держась за руки. Целиком поглощенный азартом охоты, сам я не замечал своего растущего голода. Когда они, наконец, расстались, моя потенциальная добыча направилась в сторону парка. Я весь внутренне напрягся – возможно, наступает самый важный момент охоты.
Ничего не подозревающий парень быстрым шагом шел через парк. В этот час там было пусто. Ничего не стоит окликнуть его или догнать и остановить. И тогда – прямой взгляд, тихий приказ, и он полностью подчинен моей воле. Но я почему-то медлил.
Внезапно его кто-то окликнул. Кто-то позади меня. Мне потребовались вся моя выдержка и самообладание, когда он обернулся и пошел мне навстречу.
Не оборачиваться.
Дождавшись, пока дорожка свернет, я сошел с нее и спрятался за деревом. Осторожно выглянув из-за него, я увидел, что «мой» паренек здоровается за руку еще с каким-то типом, чуть старше него. Они обменялись парой фраз, затем моя жертва достала из кармана пачку сигарет. Ребята закурили и направились в мою сторону.
Мне не стоило труда остаться незамеченным и вновь последовать за ними, теперь на более безопасном расстоянии. Вскоре парк закончился, и мы оказались в спальном районе. Здесь, к моему облегчению, эти двое распрощались, и мой блондин отправился дальше один.
Внутри меня все кипело. Голод был невыносим, он вел меня, нервировал, туманил сознание, но внимание мое оставалось предельно сосредоточенным на жертве. К голоду примешивалась сильная ярость – на себя, объявившего добровольную голодовку, на этого приятеля своей жертвы, на него самого (какого лешего он живет так далеко!), на синие глаза того мальчишки. Блин, а это здесь причем?!
Парень свернул на малознакомую мне улицу. Не уверен, что когда-то здесь был, ведь в этом городе я обосновался всего лет пять назад и неохотно менял территорию для охоты. Когда же блондин направился к одному из подъездов, ярость и голод уже душили меня.
Я почти побежал за ним следом, не желая терять его из виду. Когда я шумно ворвался в полутемный подъезд, парень удивленно и немного испуганно оглянулся. Но мне уже было не до этого. К черту визуальный контакт, плевать на осторожность. Голод подхлестывал меня, ярость древним зверем клокотала где-то в горле, вырываясь наружу.
Я подскочил к парнишке и вцепился ему в плечи. Ногтями рвал его одежду, оставляя царапины на коже. Тянул его шарф, голодным взглядом искал его голую шею. Материя не поддавалась, душила своего хозяина. Тот хрипел, а глаза его, расширенные от ужаса, смотрели куда-то поверх меня, мне за спину. О да, в этих глазах страх был. И он подхлестывал меня еще больше, заставлял с нечеловеческой силой рвать материю и плоть. Глаза все искали место для укуса.
Нет, нельзя, чтобы он задохнулся, чтобы он умер! Нельзя мне пить стынущую кровь. Наконец я вцепился клыками ему в горло, чувствуя мягкость раздираемой ими кожи, чувствуя теплую – горячую! – кровь, хлынувшую мне в рот, смешанную с обрывками упрямого синтетического шарфа. Блаженство. Хрип добычи перешел в какой-то неестественный вой, и этот звук окончательно превратил меня в первобытного зверя, хищника, рвущего свою жертву на части.
Я и правда чуть не разорвал его на части. Когда я понемногу начал приходить в себя, я увидел, что передо мной на полу темного подъезда лежит истерзанное тело, труп, из рваной раны на шее и почти оторванной в плече левой руки которого медленно течет кровь. Стынущая – мертвая – кровь.
Нет, я все же еще не пришел в себя. Как иначе объяснить то, что я стремглав выскочил из подъезда, бросив тело, и побежал, сам не понимая куда, весь в крови, с бешеным взглядом загнанного хищника.
………………………………………………………………
Не знаю, что на меня нашло. Если бы Учитель узнал, что я потерял самоконтроль, если бы он увидел меня в тот момент, мне бы не было от него пощады. Как я мог настолько поддаться ярости и голоду! Как я мог бросить тело, совершенно позабыв про осторожность!
Во всем виновато это глупое наваждение, которое овладело мной два дня назад, во вторник – а как еще назвать эту глупость с тем мальчишкой, Кириллом. Наваждение, подчинившись которому, я не утолил голод вовремя, и теперь пожинаю плоды.
Пришла пора исправлять свои ошибки. Пока не поздно. Я, конечно, не могу вернуться и избавиться от изуродованного тела парнишки – его, конечно же, нашли вскоре после того, как я словно ошпаренный выскочил из того злосчастного подъезда. Но кое-что довести до конца я все же могу. А именно – съесть этого Кирилла, из-за которого все и началось. Немедленно. Пусть я и насытился на добрые две недели вперед.
Только на этот раз надо все сделать чисто. Без глупых развлечений, тешащих мое самолюбие и оттягивающих момент расправы. И без дурацких импульсивных действий, в результате которых по улицам ходят несъеденные обеды, а в подъездах валяются окровавленные, покусанные мной трупы. Так недолго довести до того, что придется срочно менять место жительства и охоты.
Хорошо еще, что я насытил свой голод прежде, чем задушил того блондина его собственным шарфом. Тогда даже гнев и разочарование Учителя были бы мне нипочем – лежать в том подъезде не только парнишке, но и мне, с закипевшими от выпитой мертвой крови жилами и высунувшимся, посеревшим языком.
………………………………………………………………
К счастью, я нашел этого Кирилла на том же месте, что и в первый раз – на трамвайной остановке неподалеку от университета. Смотря на мальчишку сквозь ветровое стекло, я вновь не мог не насладиться его внешностью.
Вот только не надо снова поддаваться очарованию мальчишеского личика и юного тела! В конце концов, ты здесь не за тем, глупый кровопийца. Нужно довести дело до конца. Хоть это ты сделать в состоянии?
Он снова стоял на остановке один. Все обстоятельства мне на руку. Выйдя из машины, я подошел к нему поближе. Сегодня на мальчишке была тонкая белая рубашка – верхняя пуговица расстегнута, обнажая светлую кожу его шеи, – и черные брюки, подчеркивающие худобу его длинных ног.
Прямой взгляд гипнотически действует на жертву неоднократно. В теории. Я знал это, хотя сам никогда не проверял. И я, и Учитель – слишком опытные охотники, чтобы упускать свою добычу и затем очаровывать ее вновь. Хотя – какая ирония! – со мной теперь произошло именно это. Проводить же какие-то эксперименты с жертвами я раньше никогда не удосуживался. Возможно, зря, так как теперь меня терзало сомнение, что еще раз заманить Кирилла – на этот раз не к себе в логово, а в укромное местечко, где с ним можно разделаться раз и навсегда, – мне не удастся.
«Привет, Кирилл».
«Привет». В его глазах сквозило непонимание, он меня не узнавал. Но лишь он встретился взглядом со мной, как это непонимание сменилось покорностью и ожиданием. Ожиданием приказа. Сработало!
«Пойдем со мной». В этот раз я все же обернулся, проверяя, идет ли Кирилл следом. Когда мы подошли к моей машине, он перевел слегка удивленный взгляд с моей немного потрепанной «Мазды», которой было уже лет шесть, на меня, но промолчал. Конечно, роскошь и красивые вещи – это здорово, но все же стоит знать меру, иначе у людишек вокруг могут появиться лишние вопросы. А это ведет к излишнему вниманию.
Когда я завел машину, весь погруженный в размышления, куда именно отвезти мальчишку, он снова словно внезапно очнулся – будто понемногу пытался сопротивляться моей воле! – и спросил:
«А как тебя зовут?»
Его голос, звонкий и юный, с чуть заметной хрипотцой, звучал странно в ограниченном пространстве автомобиля.
Этот вопрос выбил меня из колеи. Признаюсь честно, в ту же секунду я напрочь позабыл свои планы «все сделать чисто», уведя Кирилла в укромное место и при первой же возможности его прикончив. В конце концов, он полностью подчинен моей воле, он никуда не убежит. Так почему бы не насладиться этой милой игрушкой еще раз. Ведь теперь я, наученный горьким опытом, подавлю малейшее проявление жалости к этому худенькому, слабому человеческому детенышу.
Поэтому, выруливая на параллельную улицу, я направил машину в сторону дома.
«А… как, ты думаешь, меня зовут?»
Конечно, глупо флиртовать с безропотной добычей, пусть она и пытается сопротивляться приказу беспрекословного подчинения, но, по правде говоря, я не нашел более подходящего ответа. Имя, данное мне родителями, я давно забыл; то, под которым я поселился в этом городе, совсем выскочило у меня из головы; Учитель же называл меня просто ученик. Кроме тех моментов, когда он был в гневе – тогда в меня летели и проклятия, и злобные прозвища вроде слабака, упыреныша или кретина.
Кирилл осмотрел меня с ног до головы, словно выискивая признаки, выдающие во мне Андрея, Пашу или, скажем, Диму.
«Арсений», веско произнес он.
Я хмыкнул в ответ. Арсений. А что, почему бы и нет, вполне мне подходит.
«Арсений», повторил я, словно пробуя это имя на вкус. «Ну что ж, пусть будет Арсений».
Мы поднялись на третий этаж, где находилась моя квартира – при этом Кирилл не выражал никаких признаков неподчинения моей воле, послушно следуя за мной. Снова спальня. Снова я легонько толкнул мальчишку на кровать, намереваясь раздеть его. На этот раз долой рубашку.
Неожиданно он поднялся мне навстречу.
Его тонкие пальцы быстро заскользили куда-то по моему телу. Туда, вниз. Остановившись у бедер, они вцепились в края моего колючего синего свитера. Опешив, я не сразу сообразил, что мальчишка раздевает меня самого, стягивая одежду через голову. Удивленный, я не смог сопротивляться.
Оставив меня без свитера, его длинные пальцы продолжили свое путешествие по моему теперь обнаженному торсу. Они легко прошлись по бледной холодной коже, коснулись едва заметных шрамов на груди – жалкой тени тех глубоких шрамов на спине, что оставили гнев и милость моего Учителя.
В поднятом на меня взгляде синих глаз читались сочувствие и вопрос. Я не привык к сочувствию по отношению к себе. Поэтому я взял его ладони в свои, медленно, но твердо отводя его теплые руки от своего отвыкшего от прикосновений тела.
………………………………………………………………
Никогда не забуду того дня, когда мое тело впервые познало плеть гнева Учителя. Учителя, подарившего мне свободу; Учителя, спасшего меня от медленной смерти в могиле, куда меня закопали родители, посчитавшие меня умершим. Учителя, давшего мне все, что есть в моем холодном сером существовании.
В тот день я, тогда еще такой глупый, молодой вампир, только осознавший свою силу, только понявший, что я такое, имел несчастье насытиться кровью собаки, пойманной мною на улице.
«Ты вампир, а не жалкое отродье. Ты совершенный хищник».
Слова эти впечатались в мою память, как навеки впечатались в мою кожу следы ударов плетью. Как врезалось в мое сознание жесткое, застывшее лицо убийцы, заставлявшего меня помнить, кто я есть. Я вампир. Я должен охотиться лишь на людей.
Сердца вампиров не бьются, как бьются сердца людей. И боль мы чувствуем по-другому. А потому Учитель вполне давал себе волю, стегая меня своим упругим хлыстом, не заботясь о том, что оставляет на мне глубокие шрамы. Он часто прибегал к своей плети. Карая меня за проступки. А потом и даруя мне свою милость. И в те моменты я, наконец, чувствовал, что я не один на всем свете. Что мы очень близки.
Нет, я всегда буду помнить те уроки, что давали мне Учитель и его плеть.
………………………………………………………………
Все не пойму, когда же точно я решил, что все-таки не стану убивать Кирилла. Быть может, когда он, опустошенный, обмяк и опустился обратно на постель, тяжело дыша и улыбаясь, с видом довольного и сытого котенка. Или раньше, когда я внимательно следил за каждым движением его напряженного лица, за каждым судорожным вздохом, от которых вздымалась его грудь, в то время как мои руки ласкали его послушное тело. Или еще в тот момент, когда я отвел его теплые руки от своей покрытой шрамами груди – когда мы стояли перед кроватью, оба голые по пояс, и молча смотрели друг другу в глаза.
Но в чем я был уверен, когда лежал рядом с ним – полностью обнаженным, умиротворенным, довольным – что этот мальчик будет жить. Я, совершенный хищник, не посмею лишить его жизни – потому что он не добыча, не загнанная жертва. Он – человек. Кирилл.
Когда же я, приподняв голову и заглянув в его синие глаза, вновь увидел в них то, чего никогда не видел прежде в устремленном на меня взгляде, – какую-то мальчишескую дерзость, смелость, я принял еще одно решение. Которое удивило меня самого даже больше, чем предыдущее.
«Я хочу тебе кое-что сказать».
Он тоже поднял голову от кровати. Его живые, умные глаза выжидающе на меня смотрели. Он точно находится под воздействием моего гипноза?
Наконец, после долгой паузы я все же произнес эти слова.
«Я вампир».
Удивление и какое-то разочарование в его взгляде сменились легким недоверием, когда мои слова окончательно осели в его сознании.
«Вампир? Как это… эротично».
Убить бы всех этих писак! Посадить их всех на кол. Ну что, скажите, что может быть эротичного или, хуже того, романтичного в образе хладнокровного – в прямом смысле этого слова – хищника, пожирающего свою добычу. Где романтика в осознании того, что эти самые губы впиваются в небольшую рану на шее, высасывая с кровью жизненные силы жертвы. Разве может возбуждать холодное тело с остановившимся сердцем и застывшими, замершими в ожидании прихода конца эмоциями и жизненными функциями. Кроме одного чувства, повелевающего тобой, – жажды убивать.
«Не сказал бы, что это так уж эротично».
«Так ты серьезно?» Теперь в голосе Кирилла нотки недоверия звучали еще слышнее.
В качестве доказательства я показал свои клыки. Как это, оказывается, глупо делать. И выглядит, наверно, не менее глупо. Но не кусать же его, чтобы поверил! Хотя, какая мне разница, верит мне этот мальчишка или нет.
Видимо, разница была, раз я, заметив, что недоверие все еще сквозило в его взгляде, взял его руку и положил на свою до сих пор голую грудь. С левой стороны. Там, где не билось мое сердце.
«Слушай».
Мы провели в молчании несколько минут. Или часов, неважно. Кирилл все вслушивался, пытаясь различить глухие удары сокращающейся сердечной мышцы, но, разумеется, напрасно. Затем его рука начала медленно двигаться по моей груди, по животу – видимо, он, наконец, стал замечать, насколько холодна и безжизненна моя натянутая как пергамент кожа.
Потом он снова поднял на меня свой взгляд. Теперь в нем явственно виднелись страх и немалая доля решимости. Даже дерзости. А может быть, там и не было страха. Только дерзость.
«Так ты меня теперь… укусишь? Убьешь?»
Теперь настала моя очередь касаться его тела. Я провел пальцами по его белому, точеному плечу – они у Кирилла были немного узкие для парня; потом легонько погладил его нежную шею, словно выбирая место повкуснее, ища точку для укуса. Что это, неужели мурашки? Они понемногу покрывали его тонкую кожу. Наверное, ее так легко будет прокусить – потихоньку, пуская на волю тонкие струйки темно-алого сокровища, скрытого под этой великолепной белизной. Вряд ли мне когда-нибудь доведется испробовать крови слаще, чем эта.
«Нет. Я тебя не убью».
Интересно, он мне поверил? По глазам не понять. Сам бы я себе не стал верить.
Кирилл снова расслабленно откинулся назад, положив голову обратно на постель.
«Расскажи мне о себе. Расскажи мне все о вампирах».
Я с легким раздражением посмотрел на него. Ну и что тебе рассказывать? Про то, как в семье коммерсанта, торгующего оружием, и его жены-домохозяйки появился на свет ребенок со странной, неизлечимой болезнью? Нелюдимый, одинокий ребенок, чье сердце с каждым годом билось все тише, все медленнее, неумолимо отмеряя его конец, пока однажды не остановилось совсем.
Или рассказать тебе о той ночи, когда я очнулся в темной каморке, а надо мной нависла мрачная высокая фигура, в которой я с трудом узнал соседа, что незадолго до моей кончины, моей человеческой смерти, переехал в дом на соседней улице? Рассказать тебе обо всем, чему он научил меня – Учитель, который многие годы был со мной рядом, наставлял меня, создавал из меня то, что я есть сейчас?
Или, быть может, ты желаешь услышать о всех тех мальчиках, мужчинах, незнакомцах, что пали жертвой моего первобытного голода? Голода, который невозможно утолить до конца, голода, способного заставить почти мертвое тело двигаться, охотиться, желать – жаждать – крови.
Воспоминания обступили меня, так что я на какое-то время совсем позабыл, где нахожусь, и что со мной рядом был кто-то еще. Да уж, хорошо, что я не признаюсь в том, что я вампир, всем подряд – так нетрудно и устать, рассказывая каждому встречному свою историю. Я придвинулся к Кириллу поближе, обнял его, прижимаясь к его теплому телу, зарываясь в его коротких, но мягких черных волосах. От них слабо пахло чем-то сладким.
«Давай лучше немного полежим молча».
………………………………………………………………
Безумец, несчастный кровосос, кретин! О чем я только думал, когда с легкой улыбочкой сказал этому худенькому смазливому мальчонке, что я вампир! Поистине, жар его тела свел меня с ума.
В тот вечер Кирилл так и не добился от меня подробностей о вампирах и обо мне в частности. Молча одеваясь, он отвернулся, а потом состроил обиженную мордашку и ушел. Я не провожал его до двери – ему же во благо, потому как в тот момент я уж точно не сдержался бы и бросился ему вслед, впился бы в его шею, вместе с кровью высасывая доверенную ему тайну.
К утру, однако, я немного успокоился – хотя и провел всю ночь, блуждая по городу в снова разразившуюся грозу, а вернувшись домой, вполне серьезно ожидал найти там… не знаю, толпу людишек с заостренными осиновыми колами в дрожащих ручонках. Или кучу мужчин в белых халатах со шприцами успокоительного в руках.
Но все, что ждало меня дома, – озаряемая косыми лучами встающего за окнами солнца пыль на мебели, да неубранная после наших с Кириллом объятий постель. Быть может, стоит иногда убираться в доме? Помнится, в доме, где жили люди, давшие мне жизнь (если мое существование на этой планете можно назвать жизнью), была женщина, приходившая убираться и готовить. Внезапно меня словно стукнули по голове – ее имя было Оксана.
Незваные, ненужные – тревожные – воспоминания нахлынули, окатив меня холодной волной, так что мое недвижное сердце дрогнуло, оставив при этом неприятное – уже забытое – ощущение в груди. Эти воспоминания кружили вокруг меня пятнами, неясными картинами-призраками из прошлого. Длинное, все в складках, шелковое платье матери, которое шуршало, когда она стремительно входила в комнату; сладко пахнущие медом, покрытые мозолями руки Оксаны, что гладили меня по голове, успокаивали, утешали; дым из трубки отца, которую он курил, сидя в кресле с увесистым томом – в те вечера, когда они с матерью оставались дома. Хоровод лиц ребят, что жили по соседству и так часто меня обижали. Лиц своих родителей я не помнил. Зато в памяти четко отпечаталась комната, где я провел первые 15 лет своей жизни. Большой шкаф с книгами, которые никто не читал. Узкая кровать. Устало серые стены. Или они не были серыми, а такими запомнились мне.
Над всеми этими бледными, словно испуганными образами возвышалось лицо Учителя, которое, отдельно от тела, будто парило в пыльном утреннем воздухе, кружилось вихрем вокруг меня, очаровывая, гипнотизируя, даже пугая. Эти глаза, угольно черные, всегда ненавидящие, презирающие. Все те слова, что он говорил мне, поведывая тайны таких как мы.
Все эти видения резко сменились другим образом – тело распростерлось на полу, почти оторванная рука лежит под неестественным углом, а вокруг растекается алая лужа, в которой медленно тонут клочья разодранного узкого шарфа в крупную клетку.
Я быстро поморгал, силясь развеять это наваждение. Быть может, стоит разобраться в своих воспоминаниях, в тех чувствах, что они вызывают. А в таком случае, «исповедь» Кириллу – вовсе не плохая идея.
………………………………………………………………
«Я хочу быть вампиром».
Кирилл пришел ко мне на следующий день, в пятницу, после обеда и с самого порога заявил о своем стремлении вступить в редкие ряды кровопийц, тем самым внеся в мою забитую обрывками воспоминаний голову еще больший сумбур. Мне оставалось лишь надеяться, что эти слова, сказанные его звонким мальчишеским голосом, не звучали достаточно громко, чтобы достичь соседских ушей.
«Проходи». Я поспешно закрыл за ним дверь и провел его в гостиную – большую комнату в доме, где стояли широкий диван и электрический камин. Мы устроились на диване.
Интересно, на него все еще действует мой взгляд? Можно проверить в любой момент, попытавшись заставить его забыть о моем признании, пока он не растрезвонил о нем на местном телевидении. Ну, пришел он сюда явно добровольно, о чем свидетельствовала и решимость, с которой он заявил о своей готовности стать вампиром.
«Я хочу быть таким же, как ты. И чтобы клыки как у тебя были».
Сколько непреклонности, сколько упрямства было в дерзких синих глазах и голосе этого мальчишки, в этом его наивном, звучавшем так по-детски желании. Столько упрямства, что я даже не знал, как помягче отказать ему, объяснить, что это невозможно.
«А зачем тебе становиться таким же, как я?»
Кирилл посмотрел мне прямо в глаза, словно пытаясь понять, обману ли я его сейчас: «Ты ведь можешь управлять людьми, командовать ими, да? Ты заставил меня прийти к тебе вчера».
Мои губы тронула легкая ухмылка. Я утвердительно кивнул в ответ. Увидев это, Кирилл явно расслабился, словно его покинули последние сомнения.
«Но у всего есть своя цена. Я пью кровь. Убиваю людей. Безжалостно».
Мальчик лишь пожал плечами.
«Ты же не можешь иначе. Тигр ведь не просит прощения у тех, кого он пожирает».
Затем он, сузив глаза, окинул меня недоверчивым взглядом: «И потом, ты ведь пощадил меня. Кстати, почему?»
Хороший вопрос, почему. Мной явно руководила не жалость – никчемная слабость людишек. Почему же я не съел его? Сейчас бы не пришлось отчитываться перед этим упрямым мальчишкой.
«Потому что ты невкусный». Я легонько щелкнул его по этому славному, вздернутому носику.
Кирилл лишь недовольно посмотрел на меня, не удостоив подобную глупость ответом. Высокомерие – явно его большой недостаток.
«Ладно, потом объяснишь. А сейчас расскажи, как мне стать вампиром».
Я устало вздохнул (да, и нам, не дышащим ходячим мертвецам иногда хочется выразить эмоции подобными, человеческими способами!). Придется ему все растолковать. В конце концов, вампиризм – это вам не бешенство: укусили – заболел. Растерзанная антилопа, которая является ничем иным как едой, не встает и не превращается в гепарда. Как и люди не летают с жужжанием по комнате после того, как их укусил комар.
«Понимаешь, это… вряд ли возможно. Вампирами не становятся, ими рождаются. Все это не как в книгах или фильмах, где тебя кусают, и наутро у тебя вырастают маленькие аккуратные клыки, а к полуночи появляется тяга к крови и неприязнь к солнечному свету».
По взгляду Кирилла нельзя было понять, верит он мне или нет.
«Если я укушу тебя, ты просто умрешь. Даже если я не буду пить твою кровь, потому что в твое тело все равно попадет яд из моей слюны». Это я знал наверняка. Учитель как-то показывал мне, как мучаются и медленно умирают люди, не убитые сразу, а просто подвергшиеся укусу.
Мой гость явно был разочарован. Похоже, придя сюда, он действительно намеревался стать бессердечным клыкастым хищником.
«Быть вампиром – это как... генетическая болезнь… мутация генов, что ли… не знаю», продолжил я. «Я родился таким. Точнее, родился я почти нормальным, но потом у меня отрасли клыки, а обыкновенная, человеческая пища воспринималась организмом все хуже. К пятнадцати годам у меня остановилось сердце, и меня похоронили».
«Тебя похоронили?»
«Да, но как видишь, я сижу теперь перед тобой». Мне не хотелось сейчас вдаваться в подробности, рассказывать про Учителя.
«То есть ты бессмертный?»
«Нет, я вовсе не бессмертен», улыбнулся я. «Вампиры живут очень долго, потому что наши жизненные функции замедленны. Но даже наши тела со временем разрушаются, приходят в негодность, и мы умираем».
Если нас не убить до этого.
«А сколько тебе уже лет?» Видимо, Кирилл все же свыкся с мыслью, что его желание стать вампиром невыполнимо, а потому в нем вновь проснулось любопытство.
«О, очень много, поверь! Если ты узнаешь, то явно перестанешь называть меня на «ты». А то и вовсе убежишь отсюда сломя голову», рассмеялся я. Мальчишку мой ответ явно не удовлетворил, и его обиженная мордашка развеселила меня пуще прежнего.
Смеяться было непривычно. Улыбаюсь я нередко – когда сыт или доволен, или когда меня забавляет людская глупость. Но вот смеяться было необычно, в новинку и как-то… очень приятно.
Кирилл задавал мне еще какие-то вопросы, но я, в основном, лишь отшучивался, весь поглощенный этим новым ощущением, что подарил мне смех – когда в животе словно что-то надрывается, но это не больно, нет, а хочется смеяться еще. Со мной явно творится что-то не то, словно я поддался какому-то вирусу иррациональности.
Вскоре Кириллу надоели моя уклончивость и идиотская улыбка, сопровождавшая почти каждую реплику нашего разговора, а потому он засобирался домой. Когда я провожал его до двери, он снова с надеждой спросил: «Может, все-таки есть какой-нибудь способ… ну, стать вампиром?»
Я внезапно снова сделался серьезным и отрицательно покачал головой.
………………………………………………………………
Когда-то очень давно, когда я только начал свой путь становления тем совершенным хищником, в которого я со временем превратился, меня терзало желание – желание стать человеком. Порой меня тяготило, что у меня нет выбора, что мне изначально было суждено стать беспощадным кровопийцей – или умереть от голода в той могиле, где я очутился в 15 лет. А потому меня искренне удивило противоположное стремление Кирилла – неужели так велико искушение быть почти бессмертным и обладать этим призрачным даром повелевать другими? Ведь если живешь очень, очень долго, ты устаешь. Устаешь влачить свое существование, которое измеряется лишь промежутками от одной охоты до другой. Устаешь от той власти, что дает тебе беспрекословное, тупое подчинение со стороны остальных.
Когда я поведал о своем желании стать простым смертным Учителю, тот лишь расхохотался. Его хохот, такой холодный, бездушный, так непохожий на тот смех, что охватил меня во время нашего с Кириллом разговора, эхом гремел у меня в ушах, когда он снова взялся за плеть.
Но когда Учитель наказывал меня за это тщетное желание, в его черных глазах было что-то сродни сочувствию, с которым на меня обычно смотрела Оксана, а плеть словно ласкала меня, утешая за то, что мне никогда не суждено быть человеком, опуститься на более низкую ступень развития. Не суждено познать слабости человека. Не суждено познать его боли.
………………………………………………………………
«Когда в семье моего отца родился первенец, в округе сразу прознали, что он слаб и нездоров. Доктор сказал, что он вряд ли проживет долго – сердце младенца сбивалось с ритма, а кожа была тонкой как пергамент. Тем не менее, ребенок прожил неделю, потом месяц, и, хотя сердечный ритм так и не восстановился, постепенно новорожденный словно оживал, становился сильнее». Первые годы своей жизни я, конечно же, практически не помнил – остались лишь смутные воспоминания от рассказов Оксаны – о том, как доктор уверял родителей, что я не протяну и недели; о том, как я, словно назло ему, боролся, выкарабкиваясь из плена слабости, преследовавшей меня с самого рождения. Позднее Учитель объяснил мне, что такие как мы рождаемся редко, но еще реже выживаем в первые годы – до перестройки организма и полной остановки сердца. До окончательного превращения в вампира.
Не помнил я и того, как часто до крови кусал тянувшиеся ко мне руки – об этом мне, со смехом, тоже рассказывала Оксана. Одним из первых – и, пожалуй, самых ярких – детских воспоминаний, или, скорее, впечатлений было то ощущение, которое я испытал, когда меня впервые вывели на улицу.
«Мы жили на тихой, спокойной улочке, где селились такие же добропорядочные, зажиточные семьи, как и наша. Двух- и трехэтажные домики с балконами и палисадами теснились друг к другу, нависая над мощеной дорогой. Но не это захватило мое внимание, когда я впервые вышел из дома на улицу. Мне было лет шесть, может, чуть меньше, и доктор сказал, что я достаточно окреп, чтобы гулять, дышать свежим утренним воздухом. И вот я, закутанный в одежды так, что было трудно не только идти, но даже дышать этим самым свежим утренним воздухом, сделал свой первый шаг за порог. И все, что я видел, было бездонное небо. Безоблачно голубое, бесконечное, оно окружило меня, подхватило, повлекло за собой, так что у меня закружилась голова, и меня, пошатывающегося, словно пьяного этим голубым небом, поскорее затащили обратно в привычные объятия серых стен. С того дня я несколько недель бредил голубизной и необъятностью небес, при любой возможности мчался за двор – любоваться этим прозрачным, непостижимым морем у меня над головой».
И это продолжалось до тех пор, пока другие дети на нашей и соседних улицах, мои сверстники и ребята чуть старше, не заметили моего «выхода в свет». Вскоре их попытки познакомиться, подружиться, наталкиваясь на мою замкнутость, на мое неумение общаться, вызванные шестилетним заточением дома, обратились в оскорбления, обидные прозвища и пулеметные очереди из грязи и камешков, которыми встречали мое появление на улице. Но эти воспоминания я оставлю себе.
«Когда мне исполнилось восемь, мать родила еще одного ребенка. Здоровый, розовощекий, шумный, он наполнял дом своими непрерывными криками, а сердца родителей радостью. Чего нельзя было сказать обо мне. Поэтому с появлением младенца – здорового, крепкого малыша – обо мне словно забыли, видно, окончательно махнув на меня рукой. Я был предоставлен самому себе».
«Бедняжка. А как звали твоего братика?» Неожиданный вопрос сидящего рядом со мной Кирилла немного сбил меня с толку.
Чего ему вздумалось знать имена всех подряд? Я попытался вспомнить имя того вопящего младенца. Имя, которое быстрым шепотом произносила мать в вечерней молитве, опустившись вместе со мной на колени, прежде чем отпустить меня спать. Имя, которое с радостным смехом кричали вслед быстрому топоту маленьких ножек. Самого обладателя этих ног я в те дни не видел; уже слишком слабый, чтобы выходить из комнаты, я лишь слышал через стену, как он играет и бегает по дому – каким-то странным образом умудряясь обходить стороной комнату старшего брата, к которому он никогда не заходил.
Я попытался вспомнить то имя, которым громким шепотом окликнул угловатого подростка поздним вечером прямо на нашей улице. Его кровь я пить не стал, а лишь бросил истерзанное тело в канаву неподалеку от дома, в ту же ночь навсегда покинув родной город.
«Не помню. Разве важно имя того, кто одним своим появлением на свет напомнил мне, насколько я одинок?»
Кирилл растерянно и немного виновато пожал плечами.
«Еще через несколько лет мое состояние окончательно ухудшилось», продолжил я свой рассказ. «Сердце становилось все слабее, билось все медленнее. Я почти никогда не спал; к тому же мой организм с трудом воспринимал пищу, отчего я еще больше слабел и худел. К пятнадцати годам я уже не выходил из комнаты, и желание снова увидеть небо понемногу превращалось в неисполнимую мечту, а единственное разнообразие в череду бесконечных дней и бессонных ночей вносили сплетни нашей служанки Оксаны о том, что творится в округе. О новом платье моей матери, которое обошлось в целое состояние, потому что шелк и кружева привезли из-за границы, а фасон придумала лучшая швея в городе. О новом странном соседе, что въехал в дом через два от нашего – ночью, и с тех пор его почти никто не видел. Он лишь навестил нас, о чем-то долго разговаривал с отцом в кабинете; заходил он и ко мне, поздороваться – высокий, худой, словно высушенный заботами, а на вытянутом бледном лице, казалось, были только глаза – горящие, черные как у ворона. Рассказывала Оксана и о проказах родительского любимца, опрокинувшего дорогую вазу или показавшего язык важному гостю, с которым отец намеревался заключить выгодную сделку».
«И вот наступил день, когда серые стены моей комнаты окончательно мне надоели, и я умер. Сердце мое остановилось, я закрыл глаза в напрасной надежде заснуть – так меня и нашли, уже холодного, но еще не окоченевшего. Через два или три дня меня похоронили среди других почивших родственников, а отец облегченно вздохнул, тайно радуясь, что наследником станет здоровый второй сын. Но всего этого я, разумеется, не помню, потому что погрузился в некое подобие летаргического сна в ожидании того, что мои настоящие силы проснутся».
«Как же ты выбрался из могилы?»
Я смерил вновь перебившего меня Кирилла недовольным взглядом. В конце концов, это моя история – как хочу, так и рассказываю, с тебя же требуется слушать с открытым ртом. Но в синих глазах Кирилла светились столь искреннее любопытство и эта всегдашняя веселая дерзость, что на него нельзя было злиться. Поэтому я продолжил.
«Из могилы мне помог выбраться тот самый новый сосед».
«Он тоже оказался вампиром? Я так и подумал судя по тому, как ты его описал!»
Нет, это правда невозможно! И вообще, на что намекает этот худосочный бледный мальчишка?! Я что, тоже так выгляжу, тоже подхожу под описание вампира?!
Под моим суровым взглядом Кирилл сник, пристыжено поерзал на диване.
«Прости. Продолжай».
Так-то лучше.
«Да, он оказался таким же, как я. Он долго искал подобных себе, пока не прослышал, что в одной богатой семье есть мальчик, который страдает необъяснимой болезнью. Так он появился в моей жизни. Он стал моим Учителем. Рассказал мне все обо мне самом. Научил охотиться». Пожалуй, о любимой плети Учителя Кириллу лучше не рассказывать. Пока. Как могут подождать и мрачные, кровавые истории о вампирской охоте.
«Почему же он сейчас не с тобой? Где он?» мальчишка все-таки не удержался и снова начал засып?ть меня вопросами.
«Учитель вынужден был покинуть меня», уклончиво ответил я. Наверно, на сегодня хватит с меня откровений. Не так-то это легко – не просто вспоминать прошлое, а делиться этими воспоминаниями с кем-то.
Видимо, Кирилл догадался, что я больше не в настроении откровенничать, хотя, уходя, и состроил очередную обиженную гримасу. Все же, не теряя надежды, уже в дверях он снова спросил: «Так сколько тебе лет?»
Я насмешливо улыбнулся – пусть у меня будут свои секреты. Хотя бы пока.
«Скажем так: я родился еще в позапрошлом столетии».
………………………………………………………………
Когда Учитель покинул меня, я думал, что не смогу справиться без него. Но оказался неправ.
Это случилось, когда я увлекся красивыми вещами. Конечно, я и раньше замечал за собой, что предпочитаю пожирать человеческих особей мужского пола, причем желательно симпатичных – они правда всегда казались мне вкуснее. Но в тот теплый летний вечер, во время охоты, жертва приглянулась мне настолько, что мне захотелось сперва с ним позабавиться, а уже потом перейти к основному блюду – его шее. Это был худенький смуглый парнишка среднего роста в клетчатой рубашке, из завернутых рукавов которой виднелись его безволосые загорелые руки.
В тот раз я охотился один, без Учителя, а потому и решился на нечто большее, чем простое утоление голода. Я завел добычу в заброшенный дом неподалеку, где мы с моим наставником тогда жили – он не признавал излишней роскоши и удобства. Я сам еще не мог понять толком, что именно намереваюсь делать. Этот смуглый парнишка стоял передо мной, безвольный, покорно опустивший голову, не смевший встретиться со мной взглядом. Я неуверенно протянул руку в его сторону, не решаясь что-нибудь предпринять. Наконец, я дотронулся до него, положил руку ему на грудь – прикосновение к теплому телу было непривычным, немного пугающим, а потому волнительным. Там, где-то внутри живота глухо заурчал зверь желания.
Лишь гораздо позднее я научился как следует забавляться с игрушками, прежде чем от них избавляться. Не помню, что я делал с тем парнишкой, да и делал ли что-нибудь толком. Помню лишь, что когда мои клыки все же коснулись его голой смуглой шеи, принеся конец его земным мучениям, ставя точку в моих экспериментах над ним, я поднял взгляд – и встретился глазами с холодной ненавистью, плескавшейся в черных глазах Учителя.
«Я всегда замечал в тебе это глупое пристрастие к смазливым мордашкам», шипел стоящий передо мной вампир. Еще никогда я не видел его в такой ярости. «Ты слабак, а не хищник. И твоя слабость убьет тебя».
Я не заметил, как высохшие бледные руки Учителя сомкнулись на моей шее, сдавливая ее с невероятной силой, не позволяя вырваться. Опасности задохнуться для вампиров нет; но даже бездыханному кровопийце придется несладко от сломанного позвоночника или, хуже того, оторванной головы.
«Быть может, стоит убить тебя сейчас, чтобы избавить от позора всех вампиров потом».
Он столь же неожиданно отпустил меня, резко повернулся и вышел из нашего логова прочь. С тех пор я его не видел. Разумеется, долгие месяцы я разыскивал его повсюду – и в том городе, и в других местах, где мы раньше жили и охотились. Но в глубине души я всегда осознавал, что это бесполезно – уж я-то знал, как ловко этот старый вампир может исчезать навсегда.
………………………………………………………………
«Как прошел день?»
«Нормально».
Судя по кислой мине, которую Кирилл при этом скорчил, день прошел вовсе не здорово.
«Рассказывай, что случилось. Я же вижу, что что-то не так».
«Да так, мелкие неурядицы», неохотно пояснил Кирилл. «Немного повздорил с одним парнем в универе. Помнишь, я тебе рассказывал о той стенгазете, что нашей группе поручили подготовить. Возникли некоторые разногласия по поводу оформления, а этот придурок Антон не слышит никого кроме себя. Чтоб его!»
Смотря, как мальчик со злостью откусывает печенье и швыряет его обратно на стоящее перед ним блюдце, я решил, что завидовать «придурку Антону» не приходится.
«Не обращай на него внимания».
«Тебе-то легко говорить – захотел, и по мановению пальца люди делают все, что ты им прикажешь». Что это, неужели зависть звучит в нашем обиженном голосе с этими славными хриплыми нотками?
«Да, только обычно я приказываю им не прислушаться к моему мнению относительно факультетских стенгазет или правильного ведения лекций, а присоединиться ко мне за обедом. А в качестве закуски при этом выступают они сами». Прозвучало это как-то двусмысленно. Я невольно окинул взглядом кухонный стол, на котором выставил предложенные Кириллу угощения.
«Надо бы скормить этого придурка тебе. Кстати, об этом», мальчик внезапно подозрительно оживился, а на лице у него мелькнула какая-то злорадная улыбка. «Сегодня к нам во время лекции приходили из этой… из полиции. Предупреждали быть осторожнее на улицах в позднее время, потому что в городе участились случаи исчезновения и загадочных, похожих на ритуальные, убийств среди молодежи, особенно среди парней».
Да ладно, не так уж и сильно я должен был пополнить список нераскрытых преступлений за пять лет охоты в этом городе.
Кирилл беззаботно отпил чай из кружки.
«Еще рассказывали всякие жуткие истории про изуродованные трупы в подъездах».
Эта новость даже заставила меня легонько вздрогнуть от неожиданности. Мое уязвленное самолюбие вынудило меня поскорее забыть о той промашке с блондином в шарфе, тем более что с тех пор прошла уже целая неделя. К счастью, Кирилл был слишком погружен в собственные проблемы, чтобы заметить мою внезапную нервозность.
«Как дела дома?» Я решил переменить тему разговора.
Мой гость неопределенно пожал плечами: «Все как обычно. Ругаются не чаще, чем раньше. Но и не реже. Наверно, все идет к разводу».
Повисла неловкая пауза. Сидящий за столом мальчик внезапно стал словно очень маленьким, беззащитным в этом нелепом свитере, висящем на его худом теле. Потом он глубоко вздохнул и поднял на меня взгляд своих синих глаз.
«Давай лучше поговорим о тебе. Чем занимался сегодня?»
Как объяснить этому глупому мальчишке, что в медленно текущей жизни нестареющего вампира почти ничего не происходит? Я ведь уже говорил ему, что все мое существование измеряется отрезками от одной охоты до другой – да теперь еще скрашивается нашими беседами. Но он упорно задавал этот вопрос каждый раз.
«Ну, сегодня я покусал трех человек, причем двое из них оказались совершенно несъедобными. Но, к счастью, третий был совсем ничего. Если хочешь, я немного оставил тебе в холодильнике».
Никого я, конечно же, сегодня не кусал. И уж наверняка не оставлял остатки (или вернее будет сказать останки?) в холодильнике – хотя бы за неимением в моей квартире последнего. О конкретном назначении этой штуковины в жизни людей мне пару дней назад рассказал Кирилл.
«Ха-ха-ха. Очень смешно». Моя шутка явно не пришлась Кириллу по вкусу. Из беззащитного маленького мальчугана он успел вернуться в свое обычное амплуа – колючего подростка с дерзким взглядом. Подобные метаморфозы порой озадачивали меня, но чаще забавляли.
Я встал с подоконника, на котором сидел, подошел к мальчику и положил руку ему на плечо. Его тело как всегда было непривычно теплым, а свитер, ко всему прочему, оказался неприятным на ощупь.
Кирилл осторожно, но твердо убрал мою руку со своего плеча.
«Надо все-таки разобраться с этим тупым Антоном».
………………………………………………………………
Кирилл теперь приходил ко мне домой каждый день, после занятий в университете. Чаще всего мы устраивались на кухне – я даже купил себе чайник и теперь угощал своего гостя чаем и сладостями, которые покупал в соседнем магазине. Ну вот, я начинаю жить совсем человеческой жизнью.
Я кипятил воду и заваривал чай – новая деятельность была приятна и не утомительна, а Кирилл рассказывал о семейных неурядицах, о том, как прошел его день в «универе» или просто болтал обо всем подряд. Оказывается, этого парня не так легко заткнуть.
Мы еще несколько раз возвращались к моей истории, и, хотя я все же поведал своему новому (или, вернее сказать, единственному) знакомому, как именно проходит охота, представление о которой он и так имел, но я так и не решился вдаваться в подробности методов обучения Учителя. И, конечно же, несмотря на бесконечные вопросы Кирилла, я так и не сказал ему, что родился в 1899 году.
И все же, чаще я слушал, чем говорил. Кирилл рассказывал о себе, делился своими чувствами и деталями своей жизни. Понемногу я узнавал все больше о своем новом знакомце. И, надо сказать, нередко во время этих рассказов в его синих глазах мелькала тень грусти. Что-то там, глубоко в груди, где недвижно застыло мое сердце, будто сжималось от этого взгляда. Какая-то дымка одиночества словно витала в воздухе, когда в душном пространстве кухни повисала очередная пауза – мальчик внезапно замолкал, прерывая свой рассказ о родителях или обрывая свои жалобы о том, что он не встречается ни с кем уже полгода. Может быть, именно этим объяснялась настойчивое желание Кирилла подружиться хотя бы с ходящим – и не очень болтливым – мертвецом-кровопийцей, который дважды чуть не слопал его на обед – и дважды помог ему разрядиться.
Подобное, кстати, больше не повторялось. Наши отношения прочно перешли в категорию дружеских – если такое определение можно дать общению, при котором восемнадцатилетний подросток без умолку болтает о своей жизни, а бессердечный питающийся кровью хищник делает вид, что слушает его, облизываясь при этом на его аппетитную белую шейку. В последние дни сдерживаться было особенно трудно, ведь прошло уже две недели с тех пор, как я пил кровь (с привкусом синтетики) последний раз. Пора выходить на охоту, иначе очередное чаепитие может все-таки стать последним в жизни Кирилла.
………………………………………………………………