Жизнь после «Смерти в Венеции»

В последние дни в моей жизни стало много Ольги Леонидовны Погодиной-Кузьминой (ОЛПК). Сегодняшняя полночь наступила вместе с «многобукв» (по выражению автора) под названием «Атмосферный фронт» (литературный веб-сайт «Перемены»).
Говорят, что литературной критикой занимаются неудавшиеся писатели. Может, это и справедливо. Но, на мой взгляд, литературной критикой занимаются удавшиеся читатели.
Ненаучная гипотеза: возможно, причудливое сочетание в фамилии автора части от Николая Федоровича Погодина, отметившегося в свое время верноподданической пьесой «Кремлевские куранты» и Михаила Алексеевича Кузмина - русского поэта, прозаика, переводчика, композитора предопределяют вензеля не только в сюжете, но и в имени главного героя рассказа – Федора Шуберта, который с такой же легкостью мог бы называться Францем Шаляпиным. Игра начинается с самого первого аккорда (как-то нелепо говорить, что этот музыкальный текст начинается со строчки. Так что, уважаемая ОЛПК, не «многобукв», а «многонот»), включается метроном и счет идет на секуды, на сердцебиения. В центре повествования не только молчел Федя - невзрачный, нестандартный (в том смысле слова, что обувь в 22 года покупает в «Детском мире»), а и некий Валентин Сергеевич (так и хочется приписать – фон Ашенбах), талантливый пианист, переживающий классический кризис сорокалетнего - творческий и личный, да еще и с голубым оттенком. У него (и у нас) мало времени – всего 24 часа, поэтому автор выстраивает так любимые ею театральные декорации – антиподы: дешевый клуб и модный дорогой магазин, гостиница-ночлежка и дворянский особняк. И все это в стиле новопитерского рондо: гостиница, тараканьи бега по жизни, гостиница. Моцарт упомянут. Круг замкнулся. Жизнь завершилась.
Два непересекающихся ни во времени, ни в пространстве мира – бытие непрофессионального хастлера и парение высокопрофессионального музыканта, попытка прикрутить один мир к другому насильно при помощи денежных знаков - все это заранее обречено на неуспех. И мы понимаем, что театр то – анатомический. И не только потому, что приглашенные на день рождения гости – мумии, изучающие предсмертные цитаты гениев и злобно шипящие с того света на этот. Сама Смерть отставила косу, чтобы услышать еще раз «семнадцатую Бетховена, аллегро», а уже потом сделать свое дело. И только протест Теодора- Федора, которому предложено покинуть «бал людоедов» и освободить наполненный хрусталем и бронзой серпентарий, воспринимается как свежий глоток воздуха в этом повествовании, которое, как трамвай, движется по проржавевшим рельсам сюжета на свалку. Но протест робкий, ничего не решающий. «В который раз за этот вечер Шуберт осознал, что он лишь соринка, случайно попавшая в механизм, чей ход давно уже расстроен».
В паноптикуме есть еще два персонажа – неинтересные рыбы-прилипалы Анна (жена Валентина Сергеевича, она же – именинница) и его администратор Матвей. Что будут они делать, когда большое кормящее тело перестанет приносить доход в связи с окончанием жизнедеятельности? Скорей всего, приторговывать памятью.
А вот дальнейшая судьба Федора Шуберта меня беспокоит. «Надежда есть наихудшее зло, потому что она продлевает мучения человека», - заметил как-то Ф.Ницше.
Что же все взрослые персонажи у ОЛПК такие безответсвенные, я бы сказал, бездушные? Что же у них у всех все так хорошо шевелится в штанах и так плохо в душе? Неужели только для придания пикантности сюжету? Ведь мировая литература знает и благоприятные исходы для тех, кого приручили. Например, Элиза Дулиттл. Да и мой личный опыт взаимоотношений «мишки» с чейзерами обязывает быть в ответе. Поэтому и хочется сменить ржавые рельсы на новенькие блестящие - раз уж упомянули в рассказе Золушку, так давайте исправим ошибки, написанные «Пьером», и не будем превращать  карету в тыкву, не будем убивать главных героев, один из которых погиб, а второй обязательно погибнет.
Я читал то, что пишут так называемые «маститые» и в основном об «Адамовом яблоке». Никто не обходится без проверенных временем слов и понятий: дискурс, метафизика, экзистенциальный опыт. А автор обходится. И поэтому такие любители, как я, читают ее прозу и хотят поделиться мыслями о прочитанном, особенно, когда прочитанное совпадает с пережитым. Ни прочтение Пруста, ни Джойса не вызывало у меня ощущения аутентичности. Наверное, потому что я живу скучной и серой жизнью. В метафизическом смысле, естественно. И выкрики злопыхателей (злочитателей!): «Да что она знает о мужской гомосексуальности!? - это выстрелы в молоко. А вот некоторые авторские мысли - в самое что ни на есть яблочко.
«…если опоздал умереть молодым, дела уже не поправишь».
«Кстати, я без ума от твоей манеры молчать. Редкий талант. С тобой хочется молчать обо всем на свете».
«…все мы ограничены размером своей раковины… Копошимся в аквариуме, убежденные, что за нашей вялой суетой внимательно следят».
«общепринятая норма – самое скучное изобретение человеческого ума».
Стараясь абстрагироваться от гендерной психопатии и рассуждений о женской беллетристике, все же признаю, что после прозы Улицкой или Рубиной на завтра в сухом остатке зеро. Умно, талантливо, корнями в шестидесятых, родом из кухонной интеллигенции восьмидесятых, но… не мое. Проза ОЛПК - то же эмоциональное цунами. И я пока на гребне волны. Ольга Леонидовна, задержите меня там подольше, плиз!!!