Самый короткий путь

Замок Даккар стоял на холме - едва ли не единственном на всей Коральенской равнине - и, осещаемый солнечными лучами, казался его естественным продолжением. Массивные стены бросали огромную чёрную тень на западный склон холма, делая почти неразличимой границу между землёй и рукотворной каменной громадой. Путнику, обладавшему достаточно развитым воображением, могло почудиться, будто чья-то гигантская рука обтесала не менее гигантский камень, превратив его в людское жилище, величественное, как сама природа. Уилл, на свою беду, не мог пожаловаться на недоразвитость воображения, и как только вышеназванное сравнение пришло ему в голову, сердце его забилось чаще - хотя, казалось бы, куда уж чаще.
Впрочем, местность была не только внушительной, но и довольно нездоровой: Коральенская равнина славилась своими болотами в той же степени, что и непролазными чащами, впрочем, оставшимися позади. Даккар стоял на открытой местности, но ядовитый сизый туман сползался к нему со всего Коральена; слишком тяжёлый, чтобы подняться на уровень крепостных стен, он зловеще колыхался у подножия холма, словно обвивая его вуалью.
Брат Эсмонт чихнул - в третий раз за последние четверть часа - и пробормотал что-то, в чём чуткое ухо Уилла уловило тревогу о своих старых костях. Лишённый романтического настроя, свойственного юности, он никак не мог разделить со своим воспитанником трепетное волнение при виде мрачного пейзажа - у него хватало других забот. Разумеется, почтенный монах не жаловался - он терпел невзгоды путешествия со стойкостью, подобающей его сану, но Уилл не мог не корить себя за то, что не уговорил своего наставника остаться в Тэйнхайле. Теперь их путешествие почти подошло к концу, но Уилл чувствовал себя виноватым больше, чем когда-либо.
- Вам холодно? - осведомился он у брата Эсмонта, и монах с достоинством покачал головой.
- Холод, терзающий моё тело - ничто в сравнении со льдом, сковавшим душу, - ответил он со свойственной ему кроткостью - и так тихо, что услышал один Уилл. Тот постарался не вздрогнуть при этих словах своего старого учителя, но всё равно опасливо оглянулся на их сопровождающих. Ответом ему был прямой взгляд капитана Ортандо, как обычно, ничего не выражающий. Прежде Уилл в подобных случаях просил сделать остановку и развести костёр, чтобы позволить брату Эсмонту немного согреться, и обычно его просьбе уступали, хотя и с видимой неохотой. Но на это нечего было рассчитывать теперь, когда замок Даккар уже высился на горизонте и до него оставалось не более часа пути.
Они ехали вдевятером: Уилл, его наставник, полдюжины солдат Вальены во главе с неразговорчивым и скорым на расправу капитаном Ортандо. До условленного места встречи в Хиллэсе Уилла сопровождал его собственный эскорт, но пересечь границу с Вальеной им не позволили. Солдаты, присягнувшие его стране и его роду, развернули коней и отправились домой. А Уилл сменил эскорт на конвой и не оглядывался с тех самых пор, как копыто его коня ступило с родной хиллэсской земли на враждебные равнины Вальены. Сперва он держался очень хорошо - так ему, во всяком случае, казалось. Немало помогало присутствие брата Эсмонта. Капитан Ортандо хотя и скривился, услышав о его твёрдом намерении сопровождать своего воспитанника, но перечить, к счастью, не стал. Уиллу хотелось верить, что в нём говорило уважение к священнослужителю и богобоязненность, но в глубине души он подозревал, что дело всего лишь в отсутствии более чётких указаний. Риверте ничего не говорил на этот счёт, вот и всё.
Риверте... Уилл внутренне сжался, когда в его сознании скользнуло это имя - как и всегда. Пока они ехали от границы через луга, ничем не отличающиеся от знакомых пейзажей Хиллэса, Уиллу казалось, что он не особенно отдаляется от дома. Однако луга сменились равнинами, а там и пустошами; местность мрачнела и теряла насыщенные краски по мере их продвижения на восток, и чем темней становилось вокруг, тем тревожнее делалось у Уилла на душе, когда это имя - это трижды проклятое имя - невзначай мелькало у него в голове. Он старался думать об этом как можно меньше, уговаривая себя, что для раздумий не пришло время - но толку от этого было чуть. С тех пор, как они ступили на Коральенскую равнину, мысли о месте, в которое он едет, и человеке, владеющим этим местом, преследовали Уилла беспрестанно. Вечерние беседы с братом Эсмонтом помогали, но ненадолго, к тому же они были слишком коротки - ещё в самом начале пути почтенный монах простудился и то и дело прерывал речь чиханием и кашлем, да и капитан Ортандо явно не приветствовал чрезмерную болтовню.
Что ж, хорошо по крайней мере одно: ещё час-другой, и Уилл наконец избавится от назойливой опеки капитана Ортандо. Он попытался найти утешение в этой мысли. Лучшего у него всё равно не было.
Погода стояла преотвратная, и это тоже не поднимало настроения.
Час, оставшийся до крепостного рва замка Даккар, незаметно превратился в полтора, а потом и в два. Уилл обнаружил, что в тумане ориентироваться куда сложнее, чем при ясной погоде - замок располагался дальше, чем ему сперва показалось. Дождь, к счастью, так и не пошёл, хотя набухшее влагой небо низко опустилось на Даккар, едва не задевая верхушки башен тучными облаками. Тут всё было слишком большим и в то же время слишком тесным, казалось, сам воздух давит на Уилла. Он почувствовал, что ему трудно дышать, и оттянул воротник сорочки.
- Парит, - пояснил он свой жест капитану, бросившему на него подозрительный взгляд. За неделю пути Уилл привык объяснять своему конвоиру любое своё движение и любой чих брата Эсмонта - Ортандо, похоже, задался целью не пропустить ни одного и молчаливо требовал отчёта по каждому. Уилл удивлялся этому. Неужели капитан думает, что его подконвойный может пытаться бежать? Но ведь в этом не было ровным счётом никакого смысла, они оба это прекрасно знали...
И всё же капитан Ортандо был отнюдь не дурак, ибо именно бежать Уиллу хотелось больше всего на свете, несмотря на всё, что он знал и понимал.
- Быстрее, - внезапно (он всё говорил и делал очень внезапно, чем вечно пугал бедного брата Эсмонта) приказал капитан и вытянул коня Уилла плетью. Испуганное животное заржало и рвануло в галоп, очередной чих монаха у Уилла за спиной перешёл во вскрик, когда и его мула постигла та же участь. Капитан Ортандо явно видел, что собирается дождь, и был полон решимости доставить свой груз к месту назначения до того, как разверзнутся хляби небесные и вся равнина потонет в одном из тех ливней, которыми так славилась Вальена в это время года.
Что же, по крайней мере это его стремление Уилл не мог не разделять.
Им повезло, и дождь только начал накрапывать - крупными, тяжёлыми, будто градины, каплями - когда они пересекли подвесной мост, опустившийся перед ними задолго до того, как они достигли рва. Их ждали - конечно, их ждали... Отрешённо слушая цокот конских копыт вперемешку с ударами дождевых капель, Уилл тревожно всматривался вперёд. Дождь ещё не полил в полную силу, и вполне можно было ожидать, что сам хозяин замка выйдет во двор и устроит своему гостю торжественную встречу... Сердце Уилла колотилось гулко и тяжело - так же, как дождь, всё не начинаясь, капал на упругую вязкую землю вокруг Даккара.
- Па-аднять мост! - зычно гаркнули с крепостной стены, и мост, чудовищно скрежеща петлями, стал подниматься.
Уиллу казалось, что его бросили в чёрный колодец и теперь он слышит скрип крышки, навек погребающей его на дне каменного гроба.
- Крепитесь, сын мой, - услышал он шепот брата Эсмонта, сочувственный и всё ещё хриплый от простуды. Почтенный монах судорожно кутался в свой куцый плащ и смотрел на Уилла с состраданием и смирением, способным послужить самым достойным примером для подражания. Уилл собрался с духом и кивнул, выдавив улыбку - довольно жалкую, впрочем. Он снова огляделся, выискивая в цветастом месиве людей и лошадей, шатавшихся по двору, человека, чьё имя заставляло его сердце подпрыгивать к горлу. Двор был полон - челядь сновала, торопливо убирая в преддверии дождя всё, что подвергалось опасность намокнуть. Кто-то ухватил его коня за уздечку.
- Слезайте, сир, да поживей.
Уилл спрыгнул наземь, думая про себя, что грубый отрывистый голос капитана Ортандо ещё долго будет звучать у него в ушах. Риверте всё ещё не показывался, и Уилл в каком-то смутном отчаянии оглянулся на ворота, будто надеясь выскользнуть за них. В этот самый миг мимо него, преследуя кошку, с надрывным лаем пронеслась собака, отдавив ему ноги грязными лапами. Уилл переступил на месте и едва не полетел носом вперёд.
- Сир... - капитан Ортандо что-то отрывисто говорил своему человеку, и Уилл нерешительно тронул его за рукав. - Могу ли я узнать, когда... буду ли я иметь честь...
- Обождите, - было ему сказано так, словно он приставал с глупыми вопросами к человеку, чрезмерная занятость которого не была очевидна лишь полному остолопу. Уилл невольно покраснел и отвернулся. Он запоздало подумал, что надо бы помочь спешиться брату Эсмонту - и повернулся было к его лошади, как вдруг заметил фигуру, торопливо шагающую к ним через двор.
Обладатель фигуры улыбался настолько сияюще, насколько и омерзительно, и потирал длинные руки с острыми ногтями движением людоеда, готового приступить к трапезе.
- О, сир Норан, великая радость и не меньшая честь приветствовать вас в Даккаре! - воскликнул он неожиданно мелодичным голосом, и Уилл подумал, что если бы его лысина так не лоснилась на скудном дневном свету и глаза не поблескивали так масляно, он почти не был бы неприятен. Одет незнакомец был не вычурно, но очень добротно, и по тому, как держался, казался не последним лицом в том самом замке, в стенах которого приветствовал Уилла.
- Скорей, скорей идёмте внутрь. Сейчас польёт, - торопливо сказал человек и протянул Уиллу руку, будто ждал, что тот на неё обопрётся. Уилл невольно отступил на шаг - и вовремя ощутил на своём локте тёплую, всегда готовую поддержать руку брата Эсмонта. Уилл вцепился в неё с благодарностью утопающего, нащупавшего соломинку. Тонкие брови незнакомца, переместившиеся на лицо монаха, недоумевающе нахмурились.
- Это, полагаю, ваш слуга? Сир Риверте, насколько я знаю, милостиво позволил вам привезти с собой одного слугу и...
- Это брат Эсмонт, - перебил Уилл, стараясь за холодностью тона скрыть смятение, снова охватившее его при звуке этого имени. - Он мой друг и наставник и согласился сопровождать меня в... этой поездке. Я искренне надеюсь и верю, что... что сир Риверте отнесётся к нему с пониманием и почтением, которого заслуживают его возраст и сан.
- О, вполне возможно, - бесстрастно отозвался странный незнакомец, казалось, растерявший большую часть своей приветливости. - Но идёмте же, потому что сейчас...
Он не закончил и сделал неопределённый жест, указывая как бы одновременно на ворота и на небо. Уилл не стал предаваться дальнейшим разговорам и, собрав всю волю в кулак, без колебаний последовал за своим проводником к жилой части замка, которую отделяли от ворот добрые полсотни шагов. Как бы там ни было, он выполняет свой долг, и через несколько минут увидит человека, чьё имя боится произносить даже мысленно - а там будь что будет. К тому же Уилла очень приободрил тот факт, что капитан Ортандо и его солдаты, ни слова не сказав людям, которых конвоировали целую неделю, отправились в другую сторону - видимо, в казармы или на кухню. Уилл и сам был голоден - в последний раз он ел рано утром, причём довольно скудно.
Едва они оказались под крышей, хлынуло как из ведра. Во дворе поднялся крик и визг, торопливо загрохотали тачки, замешкавшиеся в пути, собаки радостно залаяли, приветствуя непогоду и сопутствующий ей кавардак.
- Ах, как славно успели, - вспомнив о любезности, сказал провожатый Уилла. - Сюда, прошу вас.
Уилл слишком устал и был слишком взволнован, чтобы разглядывать коридоры и галереи, по которым его вели - он думал, что у него в любом случае ещё будет для этого достаточно времени. Знал он одно: странный человек водил их переходами и лестницами ужасно долго, и на миг Уиллу показалось, что сейчас его заманят в какой-то тёмный угол и там прикончат... впрочем, это сто раз можно было сделать по пути в Даккар, к чему столько возни? Отогнав нелепую мысль, Уилл решительно шагал по коридору, поддерживая своего чихающего наставника. Наконец их провожатый сказал: "Ну вот", - и толкнул дверь, открыв взгляду Уилла просторный, полупустой и очень холодный зал. Камин в нём еле теплился, развешанные вдоль стен гобелены и стяги едва прикрывали камень и не защищали от промозглого холода. Хлещущий за окнами ливень отдавался гулким эхом под высокими арочными сводами.
Зал был совершенно пуст. Только на кресле, стоявшем на небольшом возвышении перед камином и оттого напоминавшем трон, дремала кошка.
- Проходите, - сказал провожатый таким тоном, будто перед Уиллом распростёрлись бог весть какие хоромы с тысячью кресел, каждое из которых манило к себе и призывало: "Сядь, сядь на меня, нет, на меня!" Уилл снова обвёл зал взглядом. Больше отсутствия кресел его встревожил тот факт, что в зале не было человека, к встрече с которым он так долго - и так безуспешно - себя готовил.
- Сударь... - забывшись, начал он - и мысленно укорил себя, когда брови незнакомца снова приподнялись в, похоже, характерном для него жесте. Уилл никак не мог привыкнуть к местной манере обращения - в его родной стране "сиром" называли только короля. - Сир, могу ли я узнать ваше имя?
- О, разумеется! Разве я не представился? Какая досада! Маттео Гальяна, к вашим всяческим услугам, мой дражайший сир Норан. Имею честь быть доверенным советником сира Риверте и на время его присутствия здесь первым управляющим замка Даккар.
Уилл вздрогнул, пропустив мимо ушей фамильярное обращение. Так это Гальяна? Тот самый Гальяна?! Тот, который...
Локоть брата Эсмонта в его руке чуть напрягся - старый учитель предупреждал Уилла о возможной несдержанности. Уилл перевёл дух и заставил себя улыбнуться - увы, должно быть, не слишком искренне.
- Рад нашему знакомству, - выдавил он. - Но теперь могу ли я узнать, сир Гальяна, что всё это значит и когда я буду... буду иметь честь видеть сира Риверте?
- О, полагаю, не раньше чем через три-четыре часа, - не моргнув глазом, отозвался тот. - А может, и больше, если монсиру будет угодно переждать непогоду где-нибудь в укромном месте. Впрочем, не думаю. Полагаю, в этот самый момент он несётся по лесу за своей сворой. Видите ли, он находит какую-то особую прелесть в охоте во время ливня.
При этих слова Гальяны Уилл ощутил странное облегчение. Так вот оно что! Риверте сейчас нет в замке. Что ж, всё объяснилось - и тягостный миг, которого Уилл боялся больше, чем ждал, снова отсрочен. Одновременно это огорчило его - но, с другой стороны, у него будет время немного отдохнуть и, он надеялся, окончательно взять себя в руки, чтобы не ударить в грязь лицом при встрече с этим человеком...
- Так он на охоте, - вырвалось у Уилла прежде, чем он понял, что вторит своим мыслям. Он поспешно кивнул, пытаясь придать более вежливый оттенок своим словам. - Что ж, понятно. В таком случае я бы просил вас проводить меня и моего наставника в отведённые нам комнаты, чтобы мы могли...
- Боюсь, это невозможно, - перебил Гальяна - и когда Уилл умолк, потрясённый такой невежливостью, улыбнулся своей крысиной ухмылочкой. - Сир Риверте приказал, если вы явитесь до его возвращения, немедленно проводить вас в Верхний зал и передать, чтобы вы дожидались его именно здесь.
- Сир Риверте, - заговорил Уилл, чувствуя, как волна гнева медленно поднимается в нём, давая выход затянувшемуся напряжению, - мог приказать вам что угодно, сударь, но мне он приказывать не может, поскольку...
- Поскольку, - снова перебив, подхватил Гальяна, - вы находитесь во владениях сира Риверте и на его попечении, боюсь, мой дорогой сир Норан, вам придётся подчиняться его приказам.
Уилл не ответил. Он был слишком вне себя, чтобы заговорить. До сих пор молчавший брат Эсмонт снова осторожно тронул его за локоть. О, сколько раз он говорил, что Уилл должен научиться держать себя в руках, если надеется стать достойным избранного им пути... но какое значение это имело теперь?
- Мой наставник устал и болен, - проговорил наконец Уилл. - Позвольте хотя бы ему подняться в более тёплое помещение.
- Никак не могу, мой дорогой сир - приказ был совершенно ясен.
- Но... - Уилл ощутил, как на него накатывает беспомощность. Он был один, совсем один во враждебной стране и в замке врага, который, кажется, задумал начать унижать и изводить его ещё до того, как они встретятся лично. А у Уилла на попечении был его наставник, которого он не смел подводить. - Но вы хотя бы накормите нас? И позволите пройти к огню?
- Сир Риверте обедает в шесть... - Гальяна как будто заколебался. - Но, я думаю, он не будет иметь ничего против, если вы немного перекусите в ожидании его возвращения.
- Сердечно вас благодарю, - сказал Уилл самым ледяным тоном, на какой был способен. Гальяна улыбнулся ему нежной улыбкой вурдалака.
- Ваши вещи будут доставлены в отведённые вам покои, не волнуйтесь. А пока, разумеется, вы можете пройти к огню... только я попросил бы вас не садиться на кресло его милости. Если он невзначай войдёт и увидит вас сидящим, получится нехорошо.
"Чтоб ты провалился, склизкий гад, - в отчаянном гневе подумал Уилл, вместе с братом Эсмонтом шагая по холодному гулкому залу к крохотному огоньку камина. - И твой Риверте с тобой разом, если он хоть немного похож на тебя!" Это было нехорошие, недостойные мысли, бранные мысли, и он тут же устыдился их. Когда брат Эсмонт с блаженным стоном привалился к нагретой каминной доске, Уилл ощутил, как его сердце сжала боль. "Я виноват, - подумал он. - Не надо было позволять ему ехать со мной".
- Сын мой, - проговорил монах, когда они остались одни. - Я вижу, вы смущены и растеряны. Крепитесь. Вы знали, на что идёте, когда жребий пал на вас. И я тоже знал об этом, пускаясь с вами в этот нелёгкий путь. Так что не ропщите, но возблагодарите Всевышнего за то, что мы в тепле и с крышей над головой, когда вокруг свирепствует буря. Ибо было сказано: в непогоду укрою тебя, и знай, что рука, тебя пригревшая - моя есть.
Уилл кивнул, сглатывая комок в горле. Сколько раз он слышал эти речи, произнесённые спокойным, всегда смиренным голосом в тёплых и дружеских стенах родного Тэйнхайла! Тоска по дому жестоко стиснула его сердце, и он закусил губу, стараясь взять себя в руки. Брат Эсмонт прав: он не имеет права роптать. Он не роптал и в худшие времена... в куда более худшие, как он убеждал себя теперь, стоя в огромном холодном тёмном зале в доме своего врага, пока за стенами бушевал ветер враждебной страны.
Раздались шаги; Уилл думал, что это Гальяна, и обернулся - но это всего лишь слуга принёс им поднос. На подносе лежали две полные краюхи хлеба и кувшин вина - плохого вина, как позже убедился Уилл. Их кормили, словно попрошаек или узников. Уилл холодно смотрел на слугу, скрестив руки на груди, пока тот ставил поднос на камин. Потом спросил, не может ли тот принести сюда два стула. Слуга, заколебавшись, ответил, что не велено. Тогда Уилл, снова закипая, потребовал хотя бы один стул для своего старого учителя, но брат Эсмонт прервал его гневную речь, сказав:
- Нет нужды, сын мой. Пустяки. Я на коленях прошёл путь от Зирдара до гробницы Святого Юзефа - мне ли не постоять немного у тёплого очага?
Слуга был, казалось, очень доволен, что всё разрешилось, и убрался, пока Уиллу не пришло в голову требовать чего-то ещё. Уилл чуть не плакал, глядя ему вслед. Всё это было так унизительно.
Он немного постоял у огня, вытянув руки, пока стынущие от холода пальцы не отогрелись. Потом снова скрестил руки на груди и, спросив брата Эсмонта, уверен ли тот, что ему ничего не надо, и получив утвердительный ответ, подошёл к ближайшему окну. Ставни были распахнуты, но стекло замутнено от струй дождя, так что двор был едва виден. Впрочем, ливень явно ослабевал и превратился в обычный дождь, типичный для Вальены в начале лета. Уилл прижался лбом к стеклу и приложил к нему ладонь ребром, закрывая блики от близкого пламени камина. С этого места он видел часть крепостной стены, сейчас пустую и голую - стражники попрятались в сторожках на верхушках башен, - и простиравшееся далеко впереди поле, за которым почти на самом горизонте чернел лес. Это был Чёртов лес, как его называли в этих местах - самая непролазная и мрачная чащоба в округе. Ответвление дороги, ведущей к воротам замка, убегало в эту чащобу и терялось в ней. Там находились богатейшие охотничьи угодья, хотя никогда не интересовавшийся охотой Уилл мог только гадать, что за зверя травит в этих лесах граф Риверте. Может, лешего, а может, водяного или русалок - ведь здесь же болота, думал Уиллл с отчаянием, нараставшим в нём с каждой минутой. Кого ещё травить этому чудовищу, как не других чудовищ?
Внезапно, неожиданно с этой мыслью, пришло воспоминание о том, как Уилл увидел Риверте в первый раз - в Тэйнхайле, чуть больше года назад. Это воспоминание, столь разительно отличавшееся от того, что он видел и чувствовал теперь, заставило его крепко зажмуриться.
А когда он открыл глаза и снова посмотрел в окно, дорога между Чёртовым лесом и замком Даккар больше не была пустынна. По ней скакали всадники - целая кавалькада, и Уиллу казалось, что даже с такого расстояния он видит брызги грязи, разлетающиеся из-под копыт их коней, и слышит заливистый лай гончих, несущихся с ними рядом.
Человек, скакавший первым, был ещё слишком далеко, чтобы Уилл смог разглядеть его. Но коня он видел - огромного, роскошного белого жеребца, прекрасного и свирепого, как сам грех.
Уилл помнил этого коня.
И в этот миг, в этот самый миг, глядя на чудесное белогривое видение, несущееся через тёмную, опутанную туманом равнину, Уилл с мучительной и неотвратимой ясностью понял, что находится не в фантазии и не в страшном сне.
Как бы ни хотелось ему до этой минуты тешить себя надеждой на обратное.
Два месяца назад он стоял перед камином, таким же, как этот - слишком маленьким для слишком большого парадного зала в Тэйнхайле, под суровым взглядом Роберта Норана, своего старшего и единственного брата, под растерянным и полным боли взглядом их общей матери - стоял и думал, что всё это фантазия или страшный сон. Это не могло быть правдой, он не хотел верить. Не теперь, когда он думал, что наконец-то свободен и волен сам выбрать свой путь... нет, только не теперь!
- Я надеюсь, Уилл, - сказал Роберт, не сводя с него глаз, - ты понимаешь, как мне не хочется этого делать.
Он услышал вздох матери, больше похожий на едва сдерживаемое рыдание. Леди Диана Норан вот уже второй месяц не снимая носила чёрное, делавшее её и без того болезненную, желтоватую кожу ещё тусклее, а неизменные синяки под глазами - темнее и глубже. Она не могла говорить - стоило ей открыть рот, и она разражалась слезами. Роберт тоже скорбел, но это была иная, суровая скорбь. Насколько знал Уилл, он не пролил ни слезинки по их отцу, которого любил и которым дорожил куда больше, чем братом - тем паче не станет он этого делать теперь.
Уилл понял, что от него ждут какого-то ответа - хотя какой может быть ответ, когда его просто вызвали сюда и поставили перед фактом? В этом Роберт был похож на отца, в этом и во многом другом. Не прошло и шести недель, как он стал лордом Нораном, главой третьего по знатности рода в Хиллэсе, - но этого срока ему вполне хватило, чтобы осознать всю тяжесть власти и ответственности, которой он отныне был облечён. Уилл, ввиду отсутствия у Роберта прямых наследников - ведь он ещё даже не был женат, - оказался вторым в роду после него и тоже невольно перенимал часть этой ответственности и этой власти.
И то, и другое приводило его в ужас. Даже больше, чем то, что Роберт только что сказал ему, вызвав его в зал, где их отец принимал свои самые важные решения и отдавал судьбоносные приказы. В это зале не обсуждались возможности. В этом зале выносились приговоры.
Уилл был приговорён, но ещё не до конца это осознавал. В тот день в Тэйнхайле тоже стояла непогода и шёл дождь.
- Я... понимаю, - сказал Уилл, облизнув пересохшие губы, чтобы хоть что-нибудь сказал. Роберт кивнул, по-прежнему глядя на него.
- Знаю. И не сомневался, что ты поймёшь. Ты знаешь, Уилл, мы любим тебя и ценим - и я, и мать. Но ты также знаешь, что в тех условиях, на которые нас обрекла Вальена, не мы принимаем решения.
- Я понимаю, - повторил Уилл, едва слыша, что он говорит. Он смотрел на свою маму, прижимавшую платок к лицу с самого начала этого чудовищного разговора. Ему хотелось перехватить хотя бы один её взгляд, поймать хоть одну ободряющую улыбку - этого ему было бы достаточно, чтобы принять что угодно! Во всяком случае, так ему тогда казалось... Но леди Диана лишь всхлипывала и сморкалась в кружевной платок. Мысль о кружеве заставила Уилла вздрогнуть всем телом. Роберт неверно расценил его дрожь - и положил свою сильную, тяжёлую ладонь брату на плечо.
- Конечно, ты можешь отказаться, - сказал он, и каждое его слово весило больше, чем весь замок Тэйнхайл. - Ты свободный человек и второй мужчина в роду Норанов. Ты можешь отказаться, сделать то, что... что считаешь более приемлемым... И обречь наш род на уничтожение, нашего короля - на позор, а нашу страну - на рабство. Ты можешь, Уилл. Твой бог, быть может, и не осудит тебя.
В последние словах он вложил, казалось, всю бездну презрения, которое чувствовал к Уиллу и его богу. Уилл сцепил зубы. Они тысячу раз спорили об этом при жизни отца, и теперь ничто не могло перемениться. Теперь даже ещё меньше, чем когда-либо.
- Я понимаю, - повторил он в третий раз. - И я... я готов поступить так, как ты считаешь нужным.
И тогда - только тогда - скупая, короткая улыбка тронула узкие губы Роберта Норана, двадцатитрёхлетнего лорда Норана, после гибели его великого отца - единственной надежды и опоры королевства Хиллэс с борьбе с алчным и жестоким королевством Вальена. Их мать плакала, присутствуя при этой сцене, где один её сын отдавал другого на заклание врагу во имя благополучия их страны, но не смела вмешаться. Она была женщиной и, подобно большинству женщин, не отличалась сильной волей.
И так в тот пасмурный, промозглый день полтора месяца назад было решено, что Уильям Норан из Тэйнхайла отправится в Вальену, в замок Даккар, в качестве заложника, отданного вальенскому королю Рикардо в знак мира, дружбы и послушания, которое оказывает победившему побеждённый.
Уилл так и не понял - то ли Гальяна нарочно вёл их чёрными лестницами, то ли в этот час в замке Даккар царствовала сиеста (он читал когда-то об этом странном местном обычае, предписывавшем жителям Вальены лень и безделье во второй половине дня), но у него сложилось впечатление о Даккаре как о пустом и безлюдном замке - не считая оживлённой нижней части. Когда свита графа Риверте пересекла порог, Уилл понял, как ошибался. Дождь как раз перестал, и теперь никакая стихия не могла заглушить волны криков и смеха, хлынувшие в Даккар. С Риверте сегодня охотилось не меньше двух десятков человек, причём треть из них были дамы - все они скакали верхом под дождём рядом с ним, являя образец дерзкого бесстрашия и неоправданного легкомыслия, свойственного уроженцам этой беспокойной, кичливой и тщеславной страны. Стоя у окна, Уилл смотрел, как они погоняют слуг и служанок, сбивающихся с ног, чтобы помочь спешиться дамам и увезти коней господ. Когда сам Уилл со своим конвоем въезжал в Даккар, не поднялось ничего и близко похожего на эту суету. Графа Риверте Уилл нашёл по его роскошному жеребцу, выделявшемуся среди остальных коней, как брильянт в куче гальки. Маттео Гальяна уже торопился к своему хозяину, только что спешившемуся и, похоже, вознамерившегося самолично отвести жеребца к конюшням. Гальяна что-то сказал ему. Риверте выслушал и поднял голову. Уилл поспешно отошёл от окна - ему вовсе не хотелось встретиться с этим человеком взглядом.
- Что там? - окликнул его брат Эсмонт, всё ещё ёжившийся у камина. Он сунул руки в рукава своей рясы и казался особенно маленьким и щуплым в этом огромном зале. Уилл снова ощутил вину - он слишком глубоко ушёл в свои неприятные воспоминания и совсем забыл о наставнике.
- Приехали, - ответил он, подходя ближе. - Так что совсем скоро вы сможете отправиться к себе и отдохнуть. Не думаю, что процедура представления займёт много времени. Похоже, сир Риверте сегодня очень занят.
В последних его словах прозвучала горечь, и чуткий брат Эсмонт, уловив её, с упрёком покачал головой.
- Будьте смиренны, сын мой. Помните о необходимости прощения всего, что вам сделали и могут сделать. Не забывайте ни на миг.
- Благословите меня, - поддавшись порыву, жарко прошептал Уилл. Лицо брата Эсмонта озарилось улыбкой, и за одну эту улыбку, полную одобрения и снисхождения, Уилл готов был отдать что угодно. Он опустился на колени, торопливо осеняя себя знаком триединства, ощутил на своей голове лёгкую тёплую ладонь монаха, услышал его тихое бормотание - и вдруг на него снизошёл такой покой и умиротворение, что на мгновенье он забыл все свои тревоги, унижение и страх. Это всегда было так легко перед лицом бога, не отказавшегося принять и утешить его в горе и смятении...
- Прошу прощения, я ошибся дверью? Гальяна! Скажи, будь любезен, давно ли Даккар обзавёлся часовней? Не помню, чтобы я отдавал такое распоряжение.
Может ли глас человеческий изгнать бога? Священные Руады учат: может, если устами человека говорит демон. Уилл знал, что граф Риверте - не совсем человек; он окончательно убедился в этом на бранном поле под Тэйнхайлом минувшей весной. Но лишь теперь простая и очевидная мысль о природе этого существа окончательно оформилась в его голове.
Конечно. Этот человек - демон. Разве кто-то другой позволил бы себе прервать священный обряд благословения?
Уилл встал с колен и повернулся, чтобы посмотреть на своего врага.
Его милость Фернан Вальенский, шестнадцатый граф Риверте, шёл к камину от дверей. Он не снял сапоги для верховой езды, и шпоры гремели от каждого его шага. На нём был чёрный охотничий костюм, кожаный с бархатными вставками, такой же чёрный плащ развевался за плечами от порывистой, решительной походки. Он был в перчатках, поверх которых на обеих руках тускло сверкали камни перстней. В правой руке он всё ещё сжимал хлыст, словно шёл в конюшни проучить норовистую лошадь, или в людскую - вытянуть нерадивого холопа.
- Это ещё что такое? - спросил он звучным, низким и резким голосом, остановившись в трёх шагах от камина и в двух от Уилла - так близко, что мог бы при желании вытянуть его той самой плетью, которую нетерпеливо стискивал его кулак.
На миг Уиллу почудилось, что он именно это и собирается сделать.
- Отвечайте! Или вы не понимаете вальендо?
- Монсир, - семенивший рядом Гальяна отвесил церемонный поклон, - разрешите переставить вам досточтимого сира Уильяма Норана, почтившего нас своим визитом в ваше отсутствие. Сир Уильям, разрешите в свою очередь представить вам сира Риверте, нашего господина и повелителя.
"И вашего", - добавили его лисьи глазки, и Уиллу захотелось заехать ему кулаком в лоб.
- О, - сказал Фернан Риверте немного тише и как будто миролюбиво. - Что, в самом деле? Вот это - Уильям Норан? В жизни бы не подумал. Вот смотрел на них, знаете ли, и гадал: кто бы из этих двоих мог быть юный брат Роберта Норана. Просто-таки терялся в догадках. Вы меня выручили... Гальяна, вы что, держите меня за идиота?! - рявкнул он прежним тоном - и обвиняюще ткнул рукоятью хлыста в брата Эсмонта. - Я спрашиваю, чёрт подери, кто это?
Уилл инстинктивно сделал шаг в сторону, закрывая брата Эсмонта собой. Если этот кошмарный человек и впрямь решит распустить руки - пусть уж лучше достанется Уиллу, чем священнослужителю.
Гальяна уже открыл рот, чтобы переставить брата Эсмонта по всем правилам, но Уилл опередил его:
- Прежде всего, - сказал он как можно холоднее, стараясь скрыть за ледяной вежливостью охвативший его гнев, - я спешу засвидетельствовать вам, сир Риверте, моё почтение и благодарность за радушный и гостеприимный приём, оказанный мне и моему наставнику, брату Эсмонту, в вашем доме. Воистину, не могу припомнить, когда в последний раз меня принимали подобным образом. Затем спешу осведомиться о вашем здравии и выразить самые искренние сожаления, что непогода испортила вам и вашим гостям сегодняшнюю охоту.
Он умолк. Никто не прервал молчания.
Тогда Уилл наконец поднял глаза и впервые посмотрел Фернану Риверте в лицо.
Он знал, что этого человека считают красивым. Он и был красив - так, как могут быть красивы демоны, чьей задачей является смутить, искусить и ввергнуть в бездну греха. У него были резкие, но правильные и гармоничные черты: высокий гладкий лоб, прямой нос, безупречно очерченные скулы и твёрдый, но не слишком крупный подбородок, гладко выбритый, что лишь подчеркивало его форму. Брови по-мужски густые, но изогнутые столь изящно, что им позавидовала бы любая женщина. И любая женщина умерла бы от зависти к глазам, горевшим под этими бровями - тёмно-синим, с крупным зрачком, оперённым густыми чёрными ресницами. Впрочем, насколько можно было верить слухам, женщины предпочитали не завидовать этим глазам, а сходить от них с ума. И не только женщины, если верить тем же слухам...
Это в самом деле было невероятное лицо, настолько же открытое и запоминающееся, насколько холодное и злое. Уилл не мог себе представить его ни искажённым от горя, ни смягчённым теплотой и любезностью, но невольно поразился тому чувству, которое сейчас совершенно ясно читалось в складках красиво очерченного рта, в изгибе губ, в слегка приподнятых бровях и блеске внимательных глаз.
Это чувство больше всего походило на любопытство.
- К чёрту погоду, - сказал Риверте, когда Уиллу уже казалось, что молчание затянется навечно. - Она нисколько мне не помешала. Даже наоборот - нет ничего очаровательнее дам в мокрых амазонках. Вам, сир Уильям, похоже, придётся простить грубость моего мажордома. Он слишком вольно трактует мои приказы. Я велел ему просить вас дождаться моего приезда, имея в виду, чтобы вы не ложились спать - я предполагал, что могу задержаться дотемна. А он решил вас тут проморозить, чтобы ещё сильнее укрепить ваше дружеское ко мне расположение.
- Но монсир!.. - запротестовал Гальяна, однако протест выглядел чересчур фальшиво. Уилл молча следил за этим спектаклем, не понимая его цели. Первый гнев прошёл, но отчего-то нынешний тон Риверте, вполне вежливый, оскорбил ещё сильнее, чем недавняя грубость.
- Заткнитесь, Гальяна. Ну, что ж, полагаю, церемоний пока что хватит - у меня тут сегодня небольшая пирушка, мне надо отдать ещё кое-какие распоряжения, так что, надеюсь, вы меня извините. Честно говоря, я ждал вас ещё третьего дня и не очень готов именно сегодня оказать вам должное внимание. - Он смолк, как будто задумавшись над чем-то. Потом выражение его лица резко изменилось, стало почти кротким, и он сказал со смирением, поразившим Уилла до глубины души: - Достаточно? Или мне встать на колени и облобызать ваши сапоги?
- А?.. - Уилл разинул рот от изумления.
- Что, не надо? Ну, слава богу. Гальяна, отведите юношу в место потеплее, тут же можно окоченеть до смерти. А вы знаете, что будет, если он здесь умрёт.
За всё время он ни разу не посмотрел на брата Эсмонта - с той самой минуты, когда оскорбил его, указав в его сторону кнутом. Уиллу было от этого очень не по себе, и он лихорадочно думал, что сказать, чтобы загладить так и не снятое оскорбление, когда Риверте, уже шагнув прочь, к двери, бросил стоявшему рядом Гальяне:
- А святому брату, я думаю, можно будет выделить в сопровождение одного-двух солдат - из уважения к нашим хиллэсским друзьям. И дай ему денег на дорогу. Чтобы не было потом разговоров, будто я вышвыриваю за ворота божьих людей в одних портках.
- Но... сир! - воскликнул Уилл, шагнув за ним. - Брат Эсмонт явился сюда в качестве моего сопровождающего. Я полагал, что он останется со мной и скрасит... - он понял, что болтнул лишнее, и закусил губу.
Риверте обернулся и уронил на него взгляд, полный удивлённой досады - как если бы кто-то наступил ему на край плаща.
- Монсир Норан, - сказал он с лёгкой, едва уловимой насмешкой, - до тех пор, пока господь наш позволяет мне топтать созданную им землю, под моей крышей не будет находиться поп.
- Вы кощунствуете! - вспыхнул Уилл.
- Конечно, - терпеливо ответил тот. - Собираетесь мне попенять?
- Мне разрешили взять с собой одного слугу, - сказал Уилл. Его голос предательски дрожал, он не смел обернуться и посмотреть на брата Эсмонта, неподвижно стоящего у камина. - Всего одного. Я думал, что...
- Могу себе представить, что вы думали. Не иначе как решили, что отправляетесь в обитель чертей и демонов, раз потащили с собой святошу для оберега. Вы молоды, а потому непрагматичны. Камергер послужил бы вам гораздо лучше. Гальяна, даю вам полчаса на то, чтобы святой брат покинул замок. А потом бегом ко мне.
Пока он говорил, в зал вбежала собака - изящная рыжая гончая. Она подошла к Риверте и с радостным визгом потёрлась о его ноги; не умолкая, он наклонился и погладил её. Обращаясь к Гальяне, он уже шагал прочь, и пёс вился меж его ног, подпрыгивая и цепляя плащ хозяина когтистыми лапами.
Когда дверь закрылась за ними, Уилл долго не мог отвести от неё взгляд. Потом закрыл глаза.
- Брат Эсмонт, - не оборачиваясь, сказал он, - я не смогу.
Тихие шаги монаха за спиной были подобны поступи ангела, пришедшего к нему, чтобы дать последнее утешение. И тёплая рука - рука друга - легла ему на плечо... в последний раз!
- Вы должны, - сказал монах очень тихо. - Должны смочь, Уилл.
- Вас не будет рядом, чтобы... чтобы помочь мне. Я не смогу. Вы же видите, он... он...
- Ваш отец глядит на вас из обители божьей. Он ждёт, что вы будете сильным. Не обманите его ожиданий.
Отец... да, отец смотрел на него. Уилл каждый миг, с каждым своим вздохом и каждым прикосновением скупого тепла от очага ощущал на себе этот взгляд. Будь сильным, Уилл. Сделай то, что должен. Смирись.
Таков твой жребий.
Он медленно повернулся к брату Эсмонту - усталому, пожилому, простуженному человеку, который проделал нелёгкий путь и должен был немедленно отправляться обратно, прочь, через вражеские земли всего с одним охранником...
- Что с вами будет?
- О, за меня не бойтесь. В ста милях отсюда, в Ринтане, есть один монастырь, с настоятелем которого я много лет состою в переписке. Я думаю, он не откажется дать мне временный приют. А оттуда я напишу вашему брату... Будем молиться, Уилл. Мы можем только молиться.
"Разве мы мало молились? - подумал Уилл. - Разве мало? Разве я мало... просил?"
Но он не мог сказать этого вслух. Поэтому просто встал на колени, чтобы принять от своего учителя последний и единственный дар, который тот в силах был ему дать.
За три месяца до этого, в начале весны, Уилл Норан стоял на крепостной стене Тэйнхайла и смотрел, как Фернан Риверте убивает его отца. Смотрел и молился, едва шевеля губами. "О господь триединый, - взывал он, - пусть это закончится! Я прошу. Я выполню твою волю, в чём бы они ни была, но пусть это закончится. Пусть. Пусть закончится, просто закончится, боже, и всё..."
Это была странная молитва. Брат Эсмонт назвал бы её более чем странной, если бы слышал. Но он не слышал; он сам бормотал куда более понятные и канонические слова, стоя у Уилла за спиной. И каждый человек в Тэйнхайле сейчас молился - так, как умел.
Это были минуты, решавшие судьбу страны. Для Уилла это были также последние минуты жизни его отца.
Поле у подножия холма, на котором стоял замок Норанов, было готово для ратной битвы. Две армии - армия Хиллэса и втрое превосходящая её по численности армия Вальены - стояли по обе стороны от этого поля, на котором бились сейчас всего два человека. Одним из них был отец Уилла - лучший из воинов, которых знала земля Хиллэса за последние сто лет. Если сейчас он победит, если одолеет своего врага, армия Вальены развернётся и уйдёт, так и не ступив на поле под Тэйнхайлом, не обнажив ни одного меча и не пролив ни одной капли крови. Это казалось невероятным, почти безумным - ведь силы вальенцев значительно превосходили войско, которое мог противопоставить им хиллэсский король Эдмунд. И однако вальенцы согласились на это, более того - сами предложили такое условие, когда их командиры съехались в центре поля для ритуальных переговоров. Когда солдатам стал известен их уговор, по рядам обеих армий пронёсся ропот. Каждому решение командира казалось безумием, но особенно негодовали вальенцы.
Они знали о славе Бранда Норана, ибо слава эта гремела на всех землях вот уже без малого тридцать лет.
Отец Уилла был в полном доспехе; обычно во время боя он выступал в первых рядах, топча неприятеля копытами боевого коня, и враги разбегались в страхе от одного вида алого плюмажа, реявшего на его островерхом шлеме. Не одно сердце выпрыгивало из груди, когда этот грозный, могучий рыцарь нёсся с опущенным забралом, взметнув к небу острие клинка, сверкавшее на солнце. Сердце Уилла ничем не отличалось от сердец остальных смертных - оно точно так же клокотало и тарабанило о рёбра, когда лорд Бранд отъехал на дальний конец поля и развернул коня, готовясь съехаться со своим противником.
На его противника Уилл старался не смотреть. Сколь завораживающим был для него один только вид рыцаря, приходившегося ему отцом - столь же пугающей была сама лишь возможность посмотреть на того, кто решил противостоять ему один на один, хотя мог и не делать этого. Уилл слышал, как замковая челядь, до последнего человека высыпавшая на крепостную стену и наблюдавшая оттуда за схваткой, перешёптывается в суеверном ужасе. Многие из них слышали о Фернане Риверте, но даже те, кому ничего не говорило имя этого человека, полководца, дипломата и воина, прозванного Вальенским Котом, нутром чуяли, что у него есть какой-то козырь, о котором не подозревает лорд Бранд. Иначе с чего бы ему рисковать заведомой победой и ставить на кон собственную жизнь?..
Уилл Норан был их тех, кто слышал о Вальенском Коте. Он читал о нём в книгах, выписанных братом Эсмонтом из Сидэльи и Шимрана. Этот человек был ещё почти молод, много моложе лорда Бранда, но его имя уже успело попасть в хроники - в основном хроники тех стран, которые он завоёвывал для своего короля. Даже если десятая часть того, что там писалась, была истиной - Бранд Норан обречён, и Хиллэс вместе с ним.
Уилл понял это, должно быть, раньше других. Ещё до того, как они схватились - в тот самый миг, когда двое рыцарей по сигналу понеслись друг к другу, когда их кони, яростно хрипя, ринулись через поле. Отец Уилла был на вороном жеребце, Риверте - на белом. На том самом белом коне, прекрасном, как рассвет, на котором он выехал из Чёртова леса под взглядом Уилла несколько месяцев спустя.
Когда лорд Норан упал, несколько мгновений над полем стояла полная тишина. Риверте наклонился и вытер клинок. Уиллу почудилось, будто он что-то сказал его отцу - это значило, что в то мгновение лорд Бранд был ещё жив. Но позже, когда его тело унесли под восторженный рёв вальенцев, глаза его были закрыты, губы сомкнуты, а суровое лицо столь же неподвижно и бледно, каким оно всегда было при жизни.
Роберт плакал от злости. Только от злости, Уилл ясно видел это: не горе заставило его обычно такие же холодные, как у отца, глаза увлажниться. Он лучше других понимал, что значила эта схватка - и чем она обернётся теперь для Хиллэса. Риверте даже не стал лично встречаться с королём Эдмундом, чтобы принять капитуляцию. Его белый конь подбежал к нему, Риверте вскочил в седло и ускакал, оставив герольдов договариваться о деталях сдачи Тэйнхайла.
Одной из деталей было непременное предоставление Вальене высокородного заложника. Риверте понимал, что вырванная им победа, хотя и оказалась поразительно стремительной и бескровной, должна получить несколько более веские гарантии, чем устная присяга. Но всё это было позже, а в то сырое, холодное утро Уилл стоял на крепостной стене, глядя, как человек, только что убивший его отца, отирает клинок от его крови, и пытался представить себе выражение лица этого человека. Это было трудно, потому что Риверте так и не поднял забрала. Уилл хотел, чтобы он сделал это, и в то же время не хотел.
Ни позже в тот день, ни после, на похоронах, он больше не мог молиться. Казалось, даже те нелепые и неуклюжие слова, которыми он взывал к богу раньше, теперь напрочь вылетели у него из головы.
Небольшая пирушка, которую, по его собственным словам, затевал хозяин Даккара, грозилась вылиться в пугающе масштабное мероприятие. Из окна отведённой ему комнаты Уилл видел возобновившуюся суматоху во дворе. На самом деле он подошёл к окну, чтобы проводить взглядом брата Эсмонта, удалявшегося от ворот верхом на своём муле; его сопровождающий, грузный стражник без признаков разума на лице, ехал рядом с ним на кляче, немногим лучшей мула. Уилл кусал губы, глядя на две эти человеческие фигурки, удалявшиеся прочь и быстро таявшие в пелене тумана, ещё больше сгустившегося после дождя. Теперь он остался один. Совершенно один, и ему следовало подумать, что делать дальше - это в любом случае гораздо лучше, чем стоять, глядя, как исчезает в тумане силуэт его единственного друга, и проклинать свою злую судьбу.
Комната, отведённая в замке Даккар заложнику от королевства Хиллэс, была много лучше, чем Уилл мог ожидать после оказанного ему приёма. Он вообще бы не удивился. если бы его посадили в подземелье и приковали к стене, но Риверте, похоже, некоторым образом всё же заботился о здравии и комфорте вверенного его заботам хиллэсца. Комната была просторной, светлой и хорошо протопленной. Когда Уилл вошёл и увидел свои сундуки, которые успели поднять в его отсутствие, в камине уже весело полыхал огонь, а большая кровать с балдахином была застелена свежими простынями. Ещё в комнате были комод, секретер, стол со стулом и несколько кресел, а также толстый ковёр на полу и несколько безделушек над камином; в углу виднелась маленькая дверь в гардеробную. Во всех отношениях приятная жилая комната, уж всяко не хуже той, в которой он жил в Тэйнхайле. "Теперь я живу здесь", - сказал себе Уилл и крепко стиснул зубы, пытаясь взять себя в руки. Чёрная тоска крутила его душу безжалостной жилистой рукой.
Он наконец переоделся с дороги в чистую одежду, которую привёз из дома. Голод крутил желудок не менее жестоко, чем тоска - сердце, но Уилл твёрдо решил, что не унизится до просьб. В конце концов, если его поселили в таких покоях, то вряд ли станут морить голодом. И в самом деле - довольно скоро к нему заглянул слуга и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь и не голоден ли он. Уилл попросил воды для умывания и утвердительно ответил на второй вопрос. Довольно скоро ему принесли полный обед и хорошее вино. Уилл сел у окна и неторопливо поел, нарочно сдерживая желание жадно накинуться на еду. Он подозревал, что сдержанность и умение контролировать свои порывы немало пригодятся ему в самом ближайшем будущем.
Сперва он решил провести остаток вечера в своей комнате - он сильно устал, к тому же ему вовсе не хотелось столкнуться в коридоре с одним из многочисленных гостей Риверте или, чего доброго, с ним самим. Однако шум и гам, стоявший в коридоре, доносившиеся отовсюду окрики и брань совершенно отбили у него сон. Да и, правду говоря, он был слишком возбуждён, чтобы быстро уснуть - незаглаженное оскорбление, нанесённое и ему, и, главное, брату Эсмонту, горело в нём мрачным огнём, не давая отвлечься. К тому же, оставаясь на месте в одной комнате, Уилл особенно остро чувствовал себя пленником. Устав наконец от борьбы с собственными противоречивыми желаниями, он подошёл к двери и осторожно выглянул в коридор.
Было уже совсем поздно, никак не меньше девяти вечера, и шум в коридорах улёгся. Теперь сдержанный, но непрерывный гул голосов и музыки доносились снизу, видимо, из бальной залы, где Риверте затеял свою "небольшую пирушку". Гости уже спустились вниз, служанки и камергеры перестали носиться с поручениями, и в спальном крыле замка Даккар наконец установилась относительная тишина.
Уилл вышел, прикрыл дверь в свою комнату и побрёл по коридору.
Иногда он останавливался возле той или иной двери и прислушивался, а не услышав голосов и шума, пытался дёргать за ручку. Большинство дверей были заперты, некоторые вели в спальни, похожие на его собственную. Слуги, иногда пробегавшие мимо, не обращали на него никакого внимания. Уилл дошёл до конца коридора и, немного помедлив над лестницей и убедившись, что никто из здешних господ не находится к ней слишком близко, спустился на этаж ниже.
Едва он ступил с последней ступеньки, как его едва не сшиб с ног паж, выбежавший из открытой двери.
- Прошу прощения, монсир! - выпалил он на ломаном вальендо - по его смуглой румяной коже и курчавым волосам в нём можно было признать уроженца Асмая.
- Ничего, - успокоил его Уилл и добавил: - Лорд... то есть сир Риверте внизу, с гостями?
- Да, он послал меня, чтобы я принёс вот это, - паж вскинул руку и потряс увесистым томом, который держал в руке; в другой руке у него была свеча, и в её свете Уилл успел заметить на обложке книги весьма малопристойное изображение обнажённой девицы. Он поспешно отвёл взгляд и, чтобы скрыть смущение, спросил:
- Это библиотека?
- А? О, да, библиаттика, - смешно коверкая слова на асмайский лад, ответил паж. - Прошу прощения, монсир, сир Риверте велел немедля...
- Беги, - сказал Уилл. - Только оставь мне свечу, если можешь, - что паж охотно и сделал.
Уиллу нравились библиотеки. Очень сильно нравились - не меньше, чем Роберту нравились казармы и оружейные, и, может, в той же степени, в какой Риверте нравилась охота. Уилл не любил ни охоту, ни войну. Он любил читать, изучать неизвестные языки, знакомиться с мыслями людей, живших многие века назад и умудрявшихся говорить со своими потомками из глубоких могил. В нём вызывали благоговение их строгие голоса, доносившиеся до него с пергаментных страниц. Увы, никто не мог разделить с ним это чувство - только брат Эсмонт, но брат Эсмонт теперь уже был в нескольких милях от Даккара.
А жаль - он бы по достоинству оценил местную библиотеку. Уилл удивлённо подумал, что в графе Риверте никто не заподозрил бы библиофила - однако походило на то, учитывая, какое огромное количество книг он у себя хранил. Уилл прошёлся вдоль стены, плотно уставленной шкафами, битком набитыми драгоценными свитками, потом нерешительно протянул руку, вытащил один том наугад, взглянул на обложку - и глазам своим не поверил. Это было "О природе и сути вещей" мэтра Альбила, редчайший философский труд. Во всём мире насчитывалось не больше пяти копий этого шедевра. И одну из них Риверте держит у себя в библиотеке рядом с книжонками, на переплёте которых выгравированы фривольные картиночки! Вздрогнув от этой мысли, Уилл поставил книгу на место. Ему не хотелось сейчас читать - он не смог бы углубиться в чтение. На столе рядом с подсвечником он увидел чернильницу, перья и несколько листков пергамента. Может, написать домой?.. Он обещал матери и Роберту писать как можно чаще. В пути это было невозможно, но теперь ему, кажется, было о чём им порассказать...
- Твои письма, конечно, будут прочитывать перед отправкой, - сказал ему Роберт две недели назад в Тэйнхайле. - Поэтому хорошенько подумай, прежде чем писать то, что будет у тебя на душе или на уме... особенно на уме, Уилл. Ты должен быть очень осторожен.
У Уилла в самом деле было много всего на душе и на уме, слишком много, чтобы он мог толком подобрать слова для описания своих чувств. Прежде всего надо, конечно, сообщить о судьбе, постигшей брата Эсмонта. Ну и сообщить о том, что сам он здоров... только даже для таких простых вещей у Уилла не находилось слов. Вертя перо в руках, он смотрел на огонёк свечи, кусая губы и видя мысленным взглядом строгое лицо Роберта. Будь осторожен, Уилл...
- Кто здесь? Уильям, вы? Что, чёрт подери, вы тут делаете в темноте?
Тяжёлая капля чернил сорвалась с кончика пера и расплылась жирной кляксой по тем немногим словам приветствия, которые смог выдавить из себя Уилл. Он вздрогнул и прикрыл кляксу рукой, словно боялся, что его выругают.
Впрочем, он сомневался, что граф Риверте когда-нибудь выругает его за подобный проступок.
- Какая темень. Вы испортите себе глаза, - сказал Риверте, входя в библиотеку и снимая с полки большой подсвечник, которого Уилл прежде не заметил. Вспыхнули свечи, стало гораздо светлее, хотя сам Уилл предпочёл бы, чтобы в библиотеке воцарилась кромешная тьма, под сенью которой он смог бы незаметно прокрасться вдоль стенки и удрать. Он уже страшно корил себя за то, что не остался в своей комнате.
- Вообразите, какой конфуз: я отправил Арко, чтобы он принёс мне "Эротиазис" Кальченте, а этот маленький идиот притащил сборник порнографических гравюр Литтозо, который ни один здравомыслящий человек не откроет в приличном обществе... Чёрт, где же оно... странно, я был уверен, что оставил его в прошлый раз на столе. Вы не брали?
- Нет! - выпалил Уилл, радуясь, что полумрак скрадывает пунцовый румянец, заливший его щёки. Он слышал про "Эротиазис", выдающийся труд современной поэзии, воспевающий интимные подробности женского тела, и ему было страшно представить себе состав общества, в котором Риверте собрался читать эти стихи.
Впрочем, его порыв был, видимо, чересчур жарок. Риверте прекратил озираться и посмотрел на Уилла в упор - впервые с того мгновения, когда переступил порог.
- А, собственно, - сказал он, - какого дьявола вы тут делаете?
Похоже, его настроение ничуть не улучшилось с той минуты, когда Гальяна представил их с Уиллом друг другу в большом зале; впрочем, Уилл опасался, что подобное настроение для Риверте - нечто вроде нормы. Он переоделся из своего охотничьего костюма в роскошный парадный; лиловый атлас камзола и чёрный шёлк брюк, заправленных в высокие лоснящиеся сапоги, бросались в глаза даже в полутьме библиотеке, а белоснежный батист сорочки слепил глаза. В руке Риверте больше не было хлыста, но лицо его было таким же холодным и равнодушным, как и во время их первого разговора.
- Я... я, - сказал Уилл, прочистив горло, - собирался, с вашего позволения, написать несколько писем родным.
- С моего позволения? А на черта, разрешите спросить, вам понадобилось моё позволение? И если так, почему вы не испросили его прежде, чем браться за дело - вижу, работа у вас в самом разгаре?
Он говорил отрывисто, но Уилл всё равно не мог понять, всерьёз ли он, или это такое своеобразное чувство юмора. Риверте развеял его замешательство, улыбнувшись - это была скупая и не особенно приятная улыбка, хотя кому-то она, может, и показалась бы обворожительной.
- Бросьте ваши бумажки, - сказал он. - И спускайтесь вниз. Там сегодня такие дамы, что смертный грех избегать их общества.
- Боюсь, я не смогу принять ваше любезное приглашение... - начал Уилл, и Риверте ответил:
- Боюсь, я не смогу принять вашего вежливого отказа. Даю вам четверть часа, чтобы переодеться и спуститься вниз. Сейчас как раз будет третья смена горячего. Где же этот чёртов Кальченте... а! Вот он. Ну, я так и знал, вы завалили его своими писульками. Подайте-ка.
Уилл испуганно смахнул бумаги в сторону, едва не перевернув чернильницу, и действительно увидел под ними тонкую книжицу. Он взял её и протянул Риверте. Длинные сильные пальцы, на сей раз без перчатки, сомкнулись на тёмном бархате переплёта, кроваво-красный рубин кольца блеснул в свете свечи. Уилл разжал руку и отпрянул. Риверте помахал книгой в воздухе.
- Спускайтесь поживее, будет читать сира Элеонор. Поверьте, это стоит послушать. Четверть часа, Уильям, не то я сам поднимусь и приволоку вас, - он снова улыбнулся и вышел из библиотеки шагом, в котором странно сочетались быстрота и размашистость военного с изяществом придворного. Лишь когда дверь за ним закрылась, Уилл позволил себе судорожно вздохнуть. Ну почему, почему ему не сиделось на месте!
Как и опасался Уилл, небольшая пирушка в замка Даккар оказалась самым пёстрым, шумным и жеманным обществом из всех, в каких ему доводилось оказываться за его пока ещё не очень долгую жизнь.
Нет, конечно, в Тэйнхайле давали приёмы, устраивали сезонные балы и празднества. Но Тэйнхайл был всего лишь провинциальным замком небольшого, скромного королевства, в котором строгость и аккуратность ценилась выше показного роскошества. Тем не менее именно на балу в Тэйнхайле Уилл впервые увидел Риверте - около года назад. Тогда их страны ещё не были в состоянии войны, хотя к ней, очевидно, шло. Риверте явился в Хиллэс с дипломатической миссией, а поскольку как раз в это время король Эдмунд гостил у своего троюродного кузена лорда Норана в Тэйнхайле, там и состоялся приём. Риверте явился на него с опозданием, потому привлёк всеобщее внимание, когда наконец вошёл в яркий, полный людей зал. Он был в абсолютно чёрном, но очень дорогом костюме, освежаемом лишь тяжелой драгоценной цепью на груди, в оправе которой матово поблескивал крупный аметист, и такими же камнями у него на пальцах. Этот костюм несказанно шёл к цвету его глаз и смолянисто-чёрным волосам, заметно более коротким, чем у любого из присутствующих мужчин: они едва прикрывали затылок и были зачёсаны назад и набок, ложась вокруг лба продуманно небрежной волной. Среди длинноволосых уроженцев Хиллэса это смотрелось едва ли не дико - но настоящее возмущение вызвали кружевные манжеты сорочки, очень длинные и свободно выпущенные из-под рукавов камзола. Риверте поклонился королю Эдмунду, затем леди и лорду Норан, затем какой-то из присутствующих дам, которая немедленно зарделась до самого декольте, станцевал два танца и до конца вечера стал объектом бурного обсуждения присутствующих. Все порицали его причёску и его манжеты; однако на следующий же бал большая часть мужчин явилась подстриженной и с выпущенными манжетами. В те дни вряд ли кто-нибудь мог с уверенностью сказать, в чём состояла цель дипломатического визита посланника Вальены - у всех были другие поводы для разговоров. Даже Роберт, глубоко презиравший веяния моды, кажется, стал носить волосы чуточку короче. И лишь много позже, когда Риверте уехал, стало известно, что он привозил требование дани.
Уилл хорошо помнил тот день, и воспоминание ожило с новой силой, когда он переступил порог бального зала замка Даккар.
Зал был полон. Полтора десятка пар кружились по нему в танце, ослепляя Уилла яркими красками одежд и блеском драгоценностей. Свечи полыхали так, что, казалось, в замке вспыхнул пожар. Длинный стол, стоявший в правой части зала, был накрыт и ломился от яств. Музыканты на галерее не щадили ни себя, ни своих инструментов, и музыка гремела так, что за ней нельзя было разобрать человеческой речи. Уилл немного постоял на пороге, выискивая взглядом укромный уголок, в который он мог бы забиться. В конце концов ему показалось, что скрытый за портьерой подоконник одного из окон для этой цели подойдёт неплохо. Он пробрался туда, стараясь не столкнуться с кружащимися по залу парами. Это был какой-то странный танец, незнакомый Уиллу: пары не сходились и расходились, а беспрестанно передвигались по залу, рискуя налететь друг на друга и передавить ноги всем окружающим.
Риверте не танцевал. Уилл заметил его сразу; он стоял, оперевшись локтем на каминную доску, и слушал оживлённую болтовню дам, сидевших кружком вокруг него. Их пышные юбки полностью погребли под собой ножки кресел, а огромные веера двигались так рьяно, что Уиллу чудилось, будто он ощущает созданный ими порыв ветра. Дамы болтали все хором, и Уилл не сомневался, что, в такой-то шумихе, Риверте не может разобрать ни единого слова - что не мешало ему кивать и улыбаться с любезным видом, способность к которому Уилл никогда бы в нём не заподозрил. Особенно внимательно граф смотрел на пышную рыжеволосую леди с крайне рискованным декольте, сидевшую к нему ближе всех; Уилл заметил книгу - ту самую, в бархатном переплете, - лежащую на столике между ними. По-видимому, чтения фривольных стишков уже закончились. Уилл вздохнул про себя. Он промедлил полчаса, а не четверть, как было ему отпущено, но не осмелился не прийти вовсе. Теперь он об этом жалел: похоже, Риверте совсем забыл о нём и вряд ли заметил бы его отсутствие. Что ж, всегда можно уйти так же незаметно, как и явился... Для Уилла здесь было слишком светло и шумно, к тому же его смущали чересчур оголённые плечи женщин и то, как близко их прижимали к себе мужчины во время танца - они не держали партнёрш за руку, как требовали приличия, а фамильярно обнимали их за талию. Уилл начинал понимать, почему преподобный Эдмон Тальянский в своём трактате "О пороке" называл Вальену вместилищем плотского греха.
Музыка смолкла, лишь затем, чтобы почти сразу грянуть снова, но большинство пар разбились. К группе у камина подошли ещё несколько человек, в основном мужчины, разодетые, как и дамы, в шёлк и атлас и не меньше дам злоупотреблявшие драгоценностями. Риверте от них ничем не отличался - но в то же время отличался, неуловимо, однако весьма ощутимо. Он выглядел не менее вычурным франтом, чем все эти пустые, жеманные, громко и манерно смеющиеся люди, но при этом не казался ни манерным, ни пустым. Он, как заметил Уилл, мало говорил и в основном слушал, иногда улыбаясь короткой, холодной улыбкой, от которой Уилла мороз продирал по коже и которая отчего-то вводила тех, кому была адресована, в неистовый восторг. Один из гостей (Уилл вспомнил его, как ни странно - он скакал рядом с Риверте по дороге из леса нынче днём) попытался перетянуть внимание на себя и принялся что-то рассказывать, чрезмерно жестикулируя и повышая голос. Дамы нарочито вскрикивали и закатывали глаза, мужчины понимающе кивали, и только Риверте стоял, чуть отступив в сторону и слегка откинув голову назад, и глядел на говорившего с настолько неприкрытым, презрительным весельем, что Уилл поразился, почему никто из этих людей не видит, что он насмехается над ними. Однако ему, без сомнения, было приятно их общество, иначе зачем бы он их к себе приглашал?
- Хотите пунша, сир? - спросил кто-то совсем рядом, и Уилл, вздрогнув от неожиданности, едва не свалился с подоконника. Рядом с ним, хлопая глазами, стоял молоденький паж - не тот, которого посылали за книгой, но тоже асмаец. Видимо, Риверте нравились асмайские мальчики. От этой мысли Уилл ощутил холодный узел, стягивающийся в низу живота.
- Нет, благодарю, - сказал он, торопясь отослать мальчика - он боялся привлечь к себе лишнее внимание. Тот поклонился и отошёл к паре гостей, продолжавшей танцевать - Уилл видел, что они уже довольно сильно пьяны, судя по тому, что рука партнёра переместилась с талии партнёрши на её грудь, а та либо не замечала этого, либо нисколько не возражала. Уилл отвёл глаза. Один господь знает, до чего ему хотелось отсюда уйти. А почему, внезапно подумал он, я должен здесь быть? Только потому, что он приказал? Так что из того? Он мне не король.
С этой мыслью Уилл спрыгнул с подоконника - и, о ужас, зацепил ногой край портьеры, запутался и чуть не упал. Ему удалось устоять на ногах, но он сбил на пол высокий стоячий канделябр, горевший у окна. Раздался оглушительный грохот, и, как следовало ожидать, все взгляды разом обратились на него.
Уилл обернулся, пылая от смущения. Одна из леди что-то воскликнула и указала на него веером. Другая ответила ей вполголоса, но Уилл не слышал их и не видел. Он чувствовал на себе только один взгляд: внимательный, насмешливый взгляд Фернана Риверте.
Выдержав паузу, позволившую гостям сполна налюбоваться на Уилла, топтавшегося рядом с обрушенным канделябром, Риверте лениво поманил его двумя пальцами.
Жест был настолько фамильярный, что Уилл на мгновение застыл. Он был сыном лорда и братом лорда, его род был нищ по меркам Вальены, но знатен и уважаем в его родной стране - и он не мог, не имел права позволить обращаться с собой, словно с мальчиком, вывезенным из дикого неотёсанного Асмая. Однако если бы теперь он гордо повернулся и вышел прочь, то выставил бы Риверте дураком в глазах его гостей. И хотя именно об этом Уилл мечтал больше всего на свете, в то же время он знал, что не должен настраивать этого человека против себя, как бы ни хотело этого всё его существо. От этого зависело слишком многое.
Поэтому он заставил гордость умолкнуть, поднял голову и неторопливо подошёл к мужчинам и женщинам, сгрудившимся вокруг камина.
- Уильям, вы всё-таки пришли, - не дав ему сказать ни слова извинений за причинённое беспокойство, бросил Риверте. - С чего это вы забились в угол? Присоединяйтесь к нашей компании.
Уилл холодно поблагодарил, кланяясь дамам - и, менее глубоко, мужчинам. Риверте назвал его имя своим насмешливым холодным голосом. Многие - но не все - присутствующие ответили на поклон, а дамы захихикали, прячась за веерами.
- О, так это и есть сын славного лорда Бранда, которого вы убили этой весной? - воскликнула рыженькая леди, сидевшая к Риверте ближе всех. Её жадно сверкавшие глаза обшарили Уилла так, что ему стало неловко.
- Он самый, милая сира Элеонор, и с вашей стороны было крайне любезно напомнить о сём прискорбном факте.
- Ах, прошу вас, Фернан! Все мы прекрасно понимаем, что происходит, не так ли? К тому же мы все тут друзья, нам нечего стыдиться друг друга, - простодушно сказала та и протянула Уиллу пухлую надушенную ручку. Уилл замешкался, потом поцеловал её короткие пальчики и пробормотал какую-то приличествующую ситуации банальность.
- Бросьте, сира, вы его совершенно смутили, - услышал он над своей головой резкий голос Риверте. - И дураку ведь понятно, что он не привык к столь блистательному обществу, как ваше. Кстати, Уильям, я ведь просил вас переодеться. Отчего вы пренебрегли моей просьбой, могу ли я узнать?
Уилл ощутил, что снова краснеет. Он действительно не стал переодеваться: решил, что это совершенно излишне. На нём был вполне хороший костюм из светло-коричневого бархата и простая, но добротно сшитая сорочка, а сапоги ему только что заново начистили - он решил, что этого вполне достаточно. Он не собирался меряться с этими прощелыгами умением пускать пыль в глаза - хотя бы потому, что заведомо проиграл бы такой поединок.
Но на выпад Риверте надо было ответить. И он ответил, так спокойно и с таким достоинством, что болтовня вокруг него (господа, обменявшись с ним церемониями, вернулись к своим разговорам) сразу стихла:
- Я счёл, что мой внешний вид приличествует обстоятельствам.
Все они знали, кто он - и все должны были понять, на что он намекал. Они приехали в гости к своему другу развлекаться - а он был заложником в доме врага Он надеялся, что выразился достаточно недвусмысленно, однако строгий пафос его слов был уничтожен внезапным взрывом хохота, острого, словно звон бьющегося стекла. Уилл обернулся и с ужасом понял, что это смех Риверте. Он впервые слышал, как смеётся этот человек.
- Так у вас попросту не нашлось шмотья получше? Бог мой, так бы сразу и сказали! Я бы уж придумал что-нибудь... Мой гардероб вам вряд ли подойдёт, из одного моего костюма для вас можно выкроить три, но вот Освальдо с вами одной комплекции, так что наверняка у него бы подыскалось что-нибудь приличествующее, как вы говорите, обстоятельствам.
Уилл был так разгневан этим новым унижением, что не заметил многозначительных взглядов, которыми обменялись присутствующие дамы и, особенно, господа, услышав эти слова. Освальдо был одним из пажей Риверте; Уилл слышал сегодня это имя от кого-то из слуг, но никого ещё тут не знал в лицо и мог только гадать, кого из снующих по залу расфуфыренных мальчишек звали Освальдо. Да это и не казалось ему важным.
- Благодарю вас, - свистящим от едва сдерживаемого гнева голосом ответил он. - Я вполне доволен тем, что имею.
- Но, бога ради, скажите, что же в таком случае в ваших сундуках? Вообразите, сиры, - отвернувшись от Уилла, добавил Риверте - так, словно его вовсе тут не было, - он привёз с собой четыре здоровенных сундука, в которые, полагаю, в разобранном виде поместилась бы половина Вальены. Я даже боюсь предположить, чем они набиты...
- Может, там оружие, - предположил невысокий, плотно сбитый мужчина, бородатый и добродушный с виду. - Молодые люди часто собирают оружие и не имеют сил расстаться с ним.
- Или письма! - воскликнула рыжеволосая сира Элеонор. - Письма от возлюбленной, которых он не мог оставить, которых не может не прижимать к сердцу еженощно, куда бы ни забросила его злая судьба!
Она казалась взволнованной, её глаза, обращённые на Уилла, ярко блестели, и в них читалась не насмешка, а искреннее, пылкое сочувствие. Она была не зла, эта леди Элеонор, читавшая на званом балу фривольные стишки. Просто очень глупа.
- Четыре сундука любовных писем? - голос Риверте резал, будто клинок. - При всём уважении к нашим друзьям из Хиллэса, никогда бы не заподозрил в этом молодом человеке темперамента, способного вызвать столь бурную переписку.
- Может, там несколько адресатов, - предположила чернявая леди, сидящая рядом с Элеонор.
- Делайте ставки, сиры! - провозгласил Риверте, назидательно подняв указательный палец. - Ну же, что в сундуках у нашего таинственного гостя? Сир Пьетро ставит, как я понимаю, на оружие, сира Элеонор - на любовные письма, а я бы, с вашего позволения, поставил на свечи, кадила и прочую церковную утварь, ибо мне известно небезразличие нашего юного друга к предметам и обрядам культа. - Он повернулся к Уиллу и вперил в него взгляд, за который Уиллу захотелось бы убить его, если бы желание это и так уже не достигло своего пика. - Ну же, сир, разрешите наш спор. Что в ваших сундуках?
Музыканты перестали играть и, пользуясь оживившейся болтовнёй внизу, настраивали инструменты. За спиной у Уилла суетились слуги - готовилась смена блюд. Одна из дам остановила пробегавшего мимо пажа и сняла у него с подноса бокал с пуншем. Уилл молчал долго - дольше, чем требовали и этикет, и его собственная гордость. Но он не мог, просто не мог находиться здесь, терпеть то, как ведут себя с ним эти люди. Это было с их стороны не просто грубо - это было низко. Ведь он был в их полной власти.
- Книги, - наконец ответил он.
Сира Элеонор сморщила носик: она явно была разочарована. Сир Пьетро удивлённо моргнул - Уилл подумал, что он вряд ли умеет читать. Кто-то хмыкнул, отпустив непристойную шуточку по поводу возможного содержания этих книг, извиняемого юным возрастом читателя. Лицо Риверте не выражало ровным счётом ничего.
- Признаю своё поражение, - проговорил он наконец. - В самом деле, зная вас, глупо было предполагать что-либо иное.
- Вы считаете, что знаете меня, сир?
- Да, я так считаю. Но вот и ужин, господа, идёмте - Гальяна обещал мне сюрприз, я сгораю от любопытства.
По небрежности его тона нельзя было поверить в искренность этих слов, однако все уже обернулись ко входу в зал. От распахнутых настежь дверей уже двигался ряд слуг, несших длинное блюдо, на котором лежал кабан - как понял Уилл по восторженным крикам господ, тот самый, которого они добыли сегодня днём на охоте. Блюдо водворили в центр стола, кабана разрезали - и дюжина живых голубей с испуганным криком прыснула во все стороны, хлопая крыльями. Дамы восторженно завизжали, мужчины приветствовали представление аплодисментами.
- Очаровательно, - сказал Риверте. Он едва ли не последним отошёл от камина и всё ещё стоял рядом с Уиллом. - Теперь весь этот птичник рассядется на стропилах и будет гадить на головы гостям. Гальяна, как обычно, умеет сделать мне приятное. Идёмте за стол, Уильям, пока жаркое не остыло.
Уилл не мог заставить себя есть. Ему казалось, что каждый, роняя на него взгляд, вспоминает эту унизительную сцену у камина. Но, к счастью, к нему уже потеряли интерес. Он был слишком скучным для них равно в качестве и собеседника, и объекта для насмешек. Уилл радовался, что успел поужинать у себя наверху - хуже всего было бы сейчас поддаться чувству голода и есть со всеми, тем самым опустившись до их уровня. Он сидел, держа спину прямой, молча, между двумя неаккуратно евшими мужчинами, и старательно избегал смотреть во главу стола, где леди Элеонора кормила Риверте кабаньим мясом с руки, словно ребёнка или собаку. Судя по царившему в том конце стола оживлению, всё это сопровождалось полной кроткостью хозяина замка и остроумнейшими замечаниями всех свидетелей.
Доев, снова принялись танцевать. Уилл хотел уйти, но перехватил леденящий взгляд Риверте и словно прирос к месту. Последовала ещё одна смена блюд, затем представление, разыгранное загримированными пажами и весьма двусмысленное, как и все здешние развлечения, потом снова танцы. Уилл сидел на кресле за столом, словно привязанный, и гадал, когда же закончится эта пытка. Уже далеко за полночь леди Элеонор вскрикнула, словно вспомнив что-то очень важное, и настойчиво попросила Риверте о чём-то. Он принялся яростно отказываться; Уилл не слышал слов, но видел его возмущение, столь активное и при этом столь явно притворное, что в иной ситуации это могло бы показаться комичным. Тут уж к леди Элеонор присоединились остальные дамы и некоторые из мужчин. Поломавшись не менее десяти минут, Риверте картинно вздохнул и потребовал стакан вина и свечу. Паж поднёс ему просимое. Установилась благоговейная тишина, даже музыка смолкла - музыканты перевесились через балюстраду галереи, и в этой тишине Уилл с изумлением смотрел, как человек, убивший его отца, набирает полный рот вина, запрокидывает голову, быстрым движением подносит горящее пламя свечи к самым губам - и изо рта у него, устремляясь вверх, вырывается длинная огненная струя, подобная дыханию дракона или самого дьявола.
Подчиняясь мольбам дам, Риверте повторил номер на бис, и овации не стихали несколько минут. Уилл вдруг ощутил, как невыносимая, смертельная усталость навалилась на него. Не думая больше о том, кто и как на него посмотрит, он встал и пошёл к выходу. Его никто не остановил. Уилл поднялся по лестнице, попытался отыскать свою комнату - и вскоре понял, что заблудился. Большая часть замка уже погрузилась в сон, лишь кое-где играли в кости камергеры, ожидающие своих господ, да болтали в ожидании дам горничные. В конце концов Уилл забрёл в ту самую библиотеку, присутствие в которой сегодня стало причиной его последующего унижения. Там было совсем темно. В отчаянии он лёг на диван, стоявший у дальней стены, и попытался задремать. Но сон не шёл к нему. Уилл долго лежал с болью в голове и тяжело бьющимся сердцем, потом сел, сбросил ноги на пол и тоскливо посмотрел в окно. Небо, как ни странно, прояснилось: в окна замка Даккар ясно смотрела полная луна. За дверью раздались шаги, голоса и женский смех; Уилл внутренне сжался, но потом голоса отдалились и вскоре стихли. Уилл вздохнул и снова лёг. Ему нужно было хоть немного поспать - всё равно, где.
Он снова опустил голову на мягкую обивку дивана - и на этот раз, кажется, сумел провалиться в прерывистый, беспокойный сон.
Он спал так крепко, что не услышал ни скрипа двери, ни шагов. Лишь когда чья-то рука тронула его плечо, он вскинулся и завертел головой, не понимая, где находится. Горел неяркий свет, и, проморгавшись, в этом свету Уилл увидел прямо над собою лицо, которое - он знал теперь - ему вовек не забыть.
- Проклятье, Уильям! Вы снова здесь, - сказал Риверте.
Уилл подскочил на месте, будто ошпаренный, и ненароком толкнул его так сильно, что Риверте едва не выронил свечу. Уилл тут же подобрался и пробормотал извинения; он ещё не до конца проснулся и теперь изо всех сил пытался собраться.
- Да не беспокойтесь вы так, - сказал хозяин замка Даккар, отступая от него на шаг и ставя свечу на стол. - Почему вы спите здесь? Заблудились?
Уилл запротестовал. Риверте смотрел на него с лёгкой улыбкой - и то ли Уилл ещё плохо соображал со сна, то ли она вправду несколько отличалась от тех улыбок, которые он расточал и которыми резал окружающих в зале внизу.
Мысль о бальном зале мгновенно оживила в памяти Уилла давнишнее унижение. Он рывком встал с дивана и, пожелав графу спокойной ночи, шагнул к выходу.
- Сядьте, - сказал Риверте.
Некстати - как ему показалось - Уилл вдруг вспомнил то холодное утро в Тэйнхайле и смертельный танец двух воинов у подножия холма. Фернан Риверте, подумал он внезапно, великий воин. И не менее великий полководец, как говорят. Уиллу было недосуг подумать об этой его стороне - пока что он мог по достоинству оценить лишь напыщенность, вздорность и мелочную жестокость этого человека. Но лишь теперь, услышав это спокойное и властное "Сядьте", Уилл Норан понял, почему король Рикардо Четвёртый поставил этого человека во главе своих армий. Или ему показалось, что понял - ибо очнулся он, снова сидя на диване, причём совершенно не мог вспомнить, как и почему сел.
Риверте тоже сел - в кресло за столом, отодвинув его и вытянув вперёд длинные ноги. Негромко вздохнул и, подняв руки к лицу, слегка помассировал ладонями глазные яблоки. Пламя единственной свечи играло на крупных, безупречно огранённых камнях его колец. Уилл смотрел на него, словно кролик на удава. Риверте опустил руки, слегка поморщившись, словно от вспышки головной боли, и перевёл взгляд на Уилла.
- Ну? - спросил он вполголоса. - Что вы обо мне думаете?
Уилл открыл рот - и закрыл его.
- Ч-что? - выдавил он; меньше всего на свете он ожидал такого вопроса и понятия не имел, какого ответа от него ждут. - Простите, я не понимаю.
- Вы прекрасно понимаете. Как я вам? Достаточно отвратителен? Ваши ожидания оправданы сполна? А ведь, смею вас уверить, вы ещё ничего не видели. - Риверте снова вздохнул и покачал головой. - Надеюсь, Уильям, вы не слишком сердитесь за то, что я немного подразнил вас там, у камина. Но у вас было такое лицо, что я просто не смог удержаться.
- Немного... подразнили? - хрипло переспросил Уилл. Он всё ещё с трудом верил своим ушам.
- О, так вы не на шутку оскорблены? Я бы охотно принял ваш вызов на дуэль, если бы не то, что вы сами назвали обстоятельствами... А знаете, я ведь тут тоже немного... как бы сказать... ну, слегка в ссылке, - закончил он почти доверительно.
Тысяча вопросов вертелась у Уилла в голове, и ни один из них нельзя было задавать. Поэтому он задал самый глупый, но и наименее опасный:
- Как можно быть "слегка" в ссылке?
- Вполне можно, уверяю вас. Ну, ровно как вы тут у меня немножечко в заточении. Забавно, но причина одна и та же. Вас прислал в Вальену ваш король, принеся вас в жертву - но мой король разгневался на меня именно за то, что эта жертва стала возможной.
- Ваш король... разгневан? После всего... - Уилл задохнулся. Риверте посмотрел на него. В синих глазах отражалась насмешка, но это снова была не та насмешка, которая пронзала Уилла до глубины души и заставляла трепетать от унижения и гнева.
- Ваш вальендо безупречен, сир Уильям, - заметил он. - Я вам прежде не говорил? Нет, в самом деле. Вы даже мямлите и заикаетесь как истый уроженец Сианы. Кстати, скажите, неужели у вас действительно четыре сундука книг?
Уилл медленно кивнул. Риверте фыркнул.
- Не стоило так утруждаться. У меня отличная библиотека.
- Я это уже заметил, - Уилл вовсе не хотел сказать ничего такого, но, видимо, в его голосе помимо воли прозвучал сарказм. И Риверте снова поразил его, широко ухмыльнувшись в ответ.
- Ваш скепсис не делает чести вашему вкусу, молодой человек. Кальченте - великий поэт, ну а что до тематики, то не дело простых смертных указывать гению, что ему воспевать. Не находите?
- Не знаю, - буркнул Уилл. - Я не знаток поэзии.
- А в чём же вы знаток? Что у вас там за книги?
Уилл вспомнил брата Эсмонта и поколебался, но всё же ответил:
- Священные писания... в основном.
Риверте молчал. Уилл вытерпел это молчание столько, сколько смог, потом украдкой взглянул на своего мучителя. Тот сидел, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза. Казалось, он спит. Уилл осторожно привстал - и Риверте тут же открыл глаза.
- Простите, - сказал он и широко зевнул. - Правду сказать, мои дражайшие гости здорово умеют навести скуку. Вы правильно сделали, что сбежали, а я поступил эгоистично, вытащив вас туда, где вам вовсе не место. Просто мне подумалось, что хоть это меня немного развлечёт.
Уилл мог бы сказать, что сир Риверте вовсе не выглядел скучающим, заглядываясь на декольте сиры Элеонор, и что не просто жестоко, но низко развлекать себя подобным образом за счёт других людей, и много что ещё. Но он лишь снова подумал о брате Эсмонте и промолчал.
- К слову, - сказал Риверте, - о вашем как бы заточении. Не было времени толком переговорить с вами об этом. Как вы уже могли догадаться, я предпочитаю видеть в вас гостя, а не кого бы то ни было ещё, и надеюсь, что вы поведёте себя так, как положено гостю в порядочном доме. В пределах замка вы совершенно свободны, можете ходить где и когда вам угодно, брать любые книги, оружие, лошадей - словом, всё, что вздумается. Боюсь, у меня не будет времени развлекать вас, так что справляйтесь сами. Однако за пределы замка вы не можете выйти иначе, чем в сопровождении моих людей и с моего личного разрешения. Это понятно?
Тепреь он говорил сухо и чётко, как человек, привыкший отдавать приказы, и не меньше привыкший к беспрекословному повиновению. Уилл не раз слышал подобный тон - и ныне, как всегда, внутренне напрягся, не желая ему подчиняться.
- Вы, я вижу, невысоко цените слово Норана из Тэйнхайла, - сказал он холодно, чувствуя себя оскорблённым больше, чем прежде.
Риверте посмотрел на него в упор - и вдруг улыбнулся.
- Вы ошибаетесь. Цену слову Норана я знаю. И не думаю, что вы замыслите удрать, стоит выпустить вас за ворота - если вы это имеете в виду. Но за этими стенами шастает множество людей, чья честь, увы, никак не сравнится с честью Норанов из Тэйнхайла. Многие из них приложат все усилия, чтобы убить вас, пока вы находитесь под моей опекой, и тем самым развязать войну между нашими странами.
"А разве мы и так не в войне?" - хотел спросить Уилл, но вовремя прикусил язык. Риверте неотрывно смотрел на него.
- Я понятно изъясняюсь, Уильям?
Он кивнул. Риверте кивнул в ответ.
- Вы сняли камень с моей души, - серьёзно сказал он. - А теперь, если позволите, я тут ещё немного поработаю. Вам лучше подняться в вашу комнату - на этом диване вас вусмерть заедят клопы. До конца коридора и налево, там по лестнице вверх, снова налево и третья дверь справа. Найдёте? Или мне вас проводить?
- Благодарю вас, - пробормотал Уилл, вставая. Он не мог толком ни отвечать, ни соображать под этим пристальным, цепким взглядом синих глаз, бархатисто поблескивавших в полутьме.
- Это недолго продлится, - сказал Риверте внезапно. - Смею верить, вскоре мой сюзерен сменит гнев на милость и позволит мне вернуться в столицу. Пока же вам придётся потерпеть моё общество и общество людей, от которых в некоторой степени зависит срок моего изгнания. Но обещаю, что впредь не буду вам досаждать их вниманием.
- Недолго? - из всего сказанного Уилл уловил лишь одно, и замер, словно громом поражённый. - Вы... вы собираетесь уехать из Даккара?
- Если только будет на то воля господня, - вытягиваясь в кресле, с чувством ответил Риверте. - Между нами говоря, ненавижу эту дыру.
Уилл закусил губу и, поспешно поклонившись, отступил. Риверте кивнул ему на прощанье и отвернулся.
Следуя указаниям графа, он нашёл свою комнату без труда, разделся и лёг в прохладную постель. Последние слова Риверте всё ещё звучали у него в голове; он думал, что не уснёт до рассвета, но заснул почти сразу. Ему снился Роберт - и разговор, состоявшийся между ними через несколько дней после того, как Уилл узнал о своей грядущей участи; разговор, поразивший его ещё больше, ещё глубже, разрушивший всё, что он знал о мире, перевернувший всё с ног на голову. Разговор, из которого следовало, что Уиллу теперь, когда он узнал о планах Риверте, придётся перестать мешкать - напротив, ему надо спешить, иначе всё пойдёт прахом...
Во сне, так же как наяву, Роберт стоял у окна, отвернувшись от него, и холодным, отстранённым голосом спрашивал, помнит ли ещё Уилл их отца. И во сне Уилл, как и наяву, ответил: "Да" - о, да, он помнил, разве он мог забыть?.. Да, ответил Уилл наяву и во сне, конечно, я помню.
И тогда Роберт обернулся, посмотрел на него и сказал, что он должен сделать.

Гости графа Риверте пробыли в Даккаре ещё четыре дня. Все эти дни Риверте держал слово и больше ни разу не посылал за Уиллом, предоставляя его самому себе. Большую часть дня Уилл проводил либо в библиотеке, где в самом деле обнаружилось немало потрясающих трудов, ознакомиться с которыми он всегда мечтал - либо у себя, после того, как он понял, что библиотека была одним из излюбленных мест хозяина Даккара в этом замке. Разумеется, у Риверте был кабинет, но, когда у него доходили руки до дел, он предпочитал работать в библиотеке, и не раз Уилл, слишком захваченный чтением, замечал его лишь тогда, когда насмешливый резкий голос просил освободить любимое хозяйское кресло. Впрочем, говоря по правде, было это всего дважды, но Уиллу хватило, и, не решаясь снова подвергнуться риску встречи, он целые дни просиживал в своей комнате, за столом у окна, перед раскрытым трудом Чиртозе, или отца Гаудиса, или Святого Альберта, то листая пергаментные страницы, то глядя в окно.
Вопреки своим жалобам, Риверте не выглядел слишком утомлённым гостями и явно не желал, чтобы они заскучали. Каждое утро, обычно ближе к полудню - ибо накануне господа вальенцы пьянствовали до зари - даккарское общество седлало лошадей и отправлялось на охоту или на прогулку, сопровождая сборы шумом, приличествующим небольшой войне. Женщины всегда ехали верхом, как и мужчины - по мнению Уилла, это было в высшей степени неприлично, но он уже понял, что в Вальене придавали благопристойности куда меньше значения, чем в Хиллэсе. Почти всегда гостей сопровождали грумы, пажи и егеря, и непременно - собаки, целая свора визгливых, вздорных и невоспитанных животных. Уиллу нравились собаки, но не те, которые с лаем кидались на каждого проходящего мимо и норовили повалить на пол и вытереть грязные лапы о сорочку. Риверте же, похоже, любил именно таких собак - судя по их количеству и по ласке, которой он одаривал каждого пса, тыкавшегося мордой ему в колено. Неудивительно, что псы его обожали.
Впрочем, не только псы.
За пять дней, проведённых в Даккаре, Уилл успел уяснить несколько неутешительных, но полезных для усвоения вещей. Во-первых - и это стало неприятным открытием - его комната находилась на одном этаже со спальней Риверте. Больше того - их покои располагались по одной стороне, дверь в дверь. Уилл не знал, была ли то случайность или просчитанный ход, свидетельствовавший о том, что Риверте решил не упускать своего узника из виду - но комфорту и спокойствию Уилла это никак не способствовало. Это было второе открытие: судя по всему, его милость граф Риверте вообще никогда не спал. Нагонявшись со своими гостями и собаками по полям и лесам, он закатывал очередную "небольшую пирушку", после чего отправлялся работать - не раз Уилл, идя из библиотеки с новой книгой, видел полосу света под дверью его кабинета. Проработав час или два, Риверте шёл к себе, но вовсе не для того, чтобы предаться отдохновению, умиротворяющему размышлению или молитве. Во всяком случае, Уилл сомневался, что молитва может сопровождаться подобными стонами, ахами и ритмичным скрипом кровати.
В Даккаре были тонкие стены и поразительная слышимость - это было третьим неприятным открытием, которое сделал Уилл.
Разумеется, он не прислушивался к этим звукам. Он даже начал немного привыкать к ним, хотя каждую ночь ему приходилось натягивать на голову подушку, чтобы уснуть, ибо непристойные звуки из-за стены - к несчастью, именно той, к которой примыкала его кровать - не смолкали до самого утра. Иногда они, правда, затихали ненадолго, но потом всё начиналось сызнова и смолкало только с рассветом, а ещё через полчаса Уилл слышал хлопок двери и бодрые шаги за стеной - Риверте вставал и направлялся к конюшням, чтобы объездить лошадь. Уилл подумал, что, быть может, именно в этом секрет его непобедимости и прочих талантов. Он продал душу дьяволу, чтобы получить способность обходиться без отдыха. У Святого Альберта в "Поучении искушаемым" был описан похожий случай.
Впрочем, жаловаться Уиллу было не на что. Ему не было скучно благодаря книгам - тем, что он взял с собой и которые нашёл в библиотеке Даккара. Он тосковал по брату Эсмонту и, немного, по матери и Тэйнхайлу - с самого рождения он никогда с ними не расставался. Но в общем-то он ждал худшего. Риверте больше не задирал его и вообще не обращал на него внимания, ограничиваясь небрежным кивком при случайной встрече в библиотеке, в коридоре или во дворе замка, куда Уилл спускался раз в день подышать свежим воздухом. Погода в эти дни пошла на лад и стояла превосходная: туман развеялся, яркое солнце светило над полями, и лучи его весело поблескивали в лужах, в которых плескались воробьи. Однажды Уилл замешкался и попал как раз на выезд гостей из замка; он слышал, как Риверте сказал кому-то из своих спутников, что, похоже, "их друг из Хиллэса" привёз в Даккар хорошую погоду. И в самом деле - слуги говорили, это были первые солнечные дни в Коральенской долине с начала лета.
Увы, даже это не могло привести Уилла в более приподнятое настроение. Он очень плохо спал и потерял аппетит. Он всё время думал о последнем разговоре с Робертом - и о сне, который приснился ему первой его ночью в Даккаре. И когда он об этом думал, ему хотелось лечь на кровать лицом вниз и натянуть подушку на голову... Что он и делал ночами.
Как-то раз, когда бессонница одолела его особенно безжалостно, Уилл лежал, глядя в балдахин кровати широко открытыми глазами, и слушал, как за стеной скрипит кровать Риверте. Звуки были особенно громкими и настойчивыми; Уилл, как обычно, не имел ни малейшего понятия, с кем Риверте коротает ночи, и совершенно не хотел этого знать. Наконец возня утихла, потом смолкла совсем. Уилл тихонько вздохнул, моля бога ниспослать ему хотя бы чуточку сна и забытья...
А потом он услышал такой жуткий, такой душераздирающий вопль, что волосы у него стали дыбом.
Через мгновение вопль повторился. Уилл кубарем скатился с постели, запутавшись в простыне и грохнувшись на пол - к счастью, ковёр смягчил его падение. Выпроставшись, Уилл кинулся к двери и распахнул её. Он ждал увидеть слуг, несущихся по коридору на крик, но коридор был пуст и тёмен. Вопль тем временем повторился в третий раз, он звучал уже чуть тише и протяжнее, но всё равно походил на стон человека, которому живьём тянут кишки. Сомнений не было: кричали в спальне Риверте.
Забыв обо всём на свете, Уилл кинулся к двери и заколотил в неё кулаками.
Он очнулся и задал себе вопрос, что вообще он делает, когда за дверью громко выругались. Крик не повторялся; Уилл замер, но было уже поздно - раздались шаги, дверь широко распахнулась, и он увидел Риверте.
- Какого дьявола? - рявкнул хозяин Даккара. - Пожар или штурм? Уильям?.. В чём дело?
Уилл попятился. Риверте стоял в дверном проёме, залитый неожиданно ярким светом десятков свечей, расставленных, как Уилл уловил боковым зрением, по всей спальне. Он был совершенно обнажён, чёрная грива волос, обычно безупречно уложенных, растрепалась и падала на глаза, придавая ему сходство с диким зверем. Вальенский Кот, тупо подумал Уилл - так его называют. Он и впрямь походил сейчас на кота, огромного, взбешённого кота. Тугие узлы мышц перекатывались на широких плечах, под золотящейся в отблесках света кожей, блестевшей от пота. Опустить взгляд ниже плеч и груди Уилл не посмел - и в то же время не мог смотреть ему в лицо. Он чувствовал себя полным идиотом.
- Простите, - пробормотал он, запинаясь. - Я услышал крик...
- Неужели?
В голосе Риверте было сколько притворного изумления, что Уилл залился краской до ушей.
- Фернан... - простонал женский голос у Риверте за спиной; судя по тону, его обладательница либо умирала, либо было очень близка к агонии. - О, умоляю, вернись...
Звучало это столь мучительно, что Уилл невольно бросил взгляд за плечо Риверте, по-прежнему закрывавшего проход - и увидел белоснежный локоток, холмики грудей и водопад рыжих кудрей, струящийся на подушку.
- Иду, душа моя, - холодно сказал Риверте, не оборачиваясь - и, глянув на Уилла, вопросительно изогнул бровь. - Присоединитесь?
- Ч-что?! Нет!!!
- Как хотите, - буднично ответил Риверте и захлопнул дверь прямо у него перед носом. Уилл услышал, как он идёт прочь от двери, и его голос, говоривший: "Вы переполошили половину замка, дорогая. Не могли бы вы орать немного потише? Впрочем, я, кажется, знаю, как этому помочь..."
Уилл вернулся к себе. Его трясло - так, как не трясло даже после последнего, того самого разговора с Робертом. Не помня себя, он забрался в постель и обхватил колени руками. Из головы у него не шло зрелище обнажённого мужчины, стоящего в дверном проёме и залитого ярким светом. Внезапно Уилл понял, что и сам почти голый - на нём была только ночная сорочка. Он представил, что должен был подумать Риверте, распахнув дверь и увидев его - и протяжно застонал, ткнувшись лбом в колени. Он не мог взять в толк, что вообще заставило его сорваться с места и кинуться к двери. Но эти вопли, о, боже... как она кричала, эта женщина! Уилл никогда не думал, что такой крик может исторгнуться по причине, отличной от смертельного ужаса. Что же он такое с ней делал?..
От этой мысли ему стало ещё больше не по себе. Поняв, что не уснёт, Уилл вскочил, наскоро оделся и, запалив свечу, открыл Священные Руады - главную книгу культа, которую, к стыду своему, ни читал ни разу с того дня, как оказался в Даккаре, хотя прежде изучал ежедневно - вместе с братом Эсмонтом, объяснявшим ему сложные места. Там было несколько стихов, приличествующих случаю, успокаивающих кровь и приносящих умиротворение. Уилл принялся читать их, но это не помогало. Он ловил себя на том, что невольно прислушивается к звукам за стеной, теперь совершенно иным; он не понимал, кто или что могло их издавать, и хотя это свидетельствовало лишь о чистоте его собственных помыслов, это непонимание смущало и тревожило его ещё сильнее.
Он просидел до рассвета, пока не услышал в коридоре привычные уже шаги. Тогда только разрешил себе немного отдохнуть, лёг на кровать не раздеваясь - и до самого полудня забылся беспокойным, тяжким сном.
Когда он проснулся, оказалось, что гости разъехались. На сей раз окончательно - Уилл спал так крепко, что не слышал суматохи, сопровождавшей сборы. Теперь всюду сновала челядь, наводившая порядок в опустевших спальнях; заодно зашли и к Уиллу, заявив, что надо вытрясти ковры и помыть пол, в связи с чем его выгнали вон и велели не являться по меньшей мере два часа.
Уиллу совершенно не хотелось сегодня покидать своё убежище. Но, растеряв после прошедшей ночи остатки и без того невыдающейся решительности, он молча покорился непререкаемой воле слуг и, взяв под мышку томик нравоучений Святого Альберта, побрёл по замку в поисках укромного местечка, где можно было бы схорониться.
Слуги мельтешили всюду, и Уилл бродил, пока не оказался в той части замка, куда до сих пор не заглядывал - в восточном крыле, менее обжитом и, как следствие. более пустынном и заброшенном, чем оживлённое западное. Одна из галерей, уставленных креслами, высокими вазами и рыцарскими доспехами, показалась ему довольно уютной; он прошёл немного по ковру, заглушавшему звук его шагов, и уже собрался опуститься в кресло, когда увидел Риверте.
Тот стоял в дальнем конце галереи, заложив руки за спину, и рассматривал картину, висевшую на стене. Рядом с ним находился маленький резной столик, на котором Уилл заметил бутылку и бокал. Тихо, очень тихо Уилл сделал шаг назад, молясь, чтобы Риверте не повернул голову в его сторону - и через миг галерея огласилась раздирающим уши грохотом рыцарского доспеха, задетого локтем Уилла, и по такому случаю с готовностью рухнувшего на пол.
Если бы Риверте позвал его, как прежде в зале для пиршеств, Уилл, должно быть, просто развернулся бы и кинулся прочь - до того он обезумел от стыда. Но прежде, чем он успел даже подумать об этом, Риверте оказался рядом. Помутившимся от смущения взглядом Уилл увидел выросшую над ним фигуру в чёрном камзоле.
- О господи, сир Норан, почему вы всё время что-нибудь роняете? - спросил Риверте, без видимого труда поднимая доспехи и возвращая их в вертикальное положение - хотя, по прикидкам Уилла, они весили никак не меньше полтораста фунтов.
Вопрос был, надо сказать, в высшей степени справедливый. Уилл не мог на него ответить - он и дома всегда отличался неуклюжестью, вызывавшей раздражение отца, огорчение мамы и насмешки Роберта. Последний говорил, что там, где находится Уилл, обязательно что-нибудь упадёт или разобьётся.
- Я прошу прощения... я не знаю, как...
- Полагаю, вы были погружены в благочестивые размышления, - заметил Риверте, поправляя съехавший набок шлем на несчастном рыцаре. - Скорее всего, душеспасительные - ибо именно они способствуют наибольшему отрыву от реальности, олицетворяемой бренным миром телесных сущностей. Не исключаю также, что именно я стал причиной вашей глубокой задумчивости, повлекшей фатальную рассеянность. Так что это мне следует извиниться перед вами, тем более что, по счастью, на этот раз вы ничего не сломали.
- Простите, - снова пробормотал Уилл, окончательно сбитый с толку, и Риверте обратил на него взгляд - подозрительно безмятежный. Да он пьян, внезапно понял Уилл. Бутылка, стоящая на столике в другом конце галереи, была полна не более чем наполовину. Едва перевалило за полдень, а он уже пьёт... Уилла передёрнуло.
- Вижу, вы вновь избрали для времяпровождения место, к которому неравнодушен и я, - сменил тему Риверте, обводя галерею широким жестом. - Посему, - продолжал он галантно, - не откажете ли мне честь разделить со мной опохмел?
- Что разделить? - опешил Уилл.
- Опохмел. Я знаю, вы вчера не пили, но я пил, увы, и больше, чем следовало, так что ныне меня терзает жестокая жажда, к сожалению, не совсем духовная...
Не дожидаясь ответа Уилла, Риверте фамильярно приобнял его за плечи и решительно повёл в другой конец галереи, в направлении, прямо противоположном тому, к которому Уилл стремился всей душой. Разделять опохмел с Риверте ему хотелось меньше всего на свете. Однако он безропотно взял бокал и столь же безропотно выпил, когда Риверте чокнулся с ним бутылкой и, провозгласив: "За прекрасных дам, дарящих нам незабываемые бессонные ночи!", приложился прямо к горлышку. Вино было великолепным, а тост уместным, потому что прошлую бессонную ночь Уилл и в самом деле вряд ли смог бы забыть.
- Вижу, - сказал Риверте, поставив бутылку на стол, - вчерашний конфуз вверг вашу душу в смятение и хаос. Согласен, темперамент сиры Элеонор способен вызвать замешательство даже у видавшего виды мужчины, однако поверьте мне на слово, он сполна себя оправдывает. Так что напрасно вы вчера не остались - она была бы не против. По правде, её несколько задело ваше поспешное бегство, и мне пришлось принести ей за вас извинения... Скажите, Уильям, вы что, никогда не видели голую женщину?
Он говорил насмешливо, но без обычной своей едкой злости - похоже, вино смягчало его колючие манеры и делало почти добродушным. Уилл видел, что на самом деле он вовсе не сердится из-за случившегося недоразумения - скорее, забавляется им от души. Однако последний вопрос Риверте заставил его торопливо отвернуться. Уилл поставил бокал на стол и пробормотал что-то насчёт того, что не смеет больше мешать досточтимому сиру...
- Небеса всемогущие, - проговорил тот. - Что... и вправду не видели?!
- Хорошего вам дня, - собрав остатки воли, твёрдо сказал Уилл и шагнул прочь - но тут же замер, когда железная рука метнулась вперёд и вцепилась в его плечо с такой силой, что он едва не охнул.
- Это воз-му-ти-тель-но, - раздельно повторил Риверте, глядя на него блестящими от выпитого глазами - Уиллу хотелось верить, что только от выпитого. - Чтобы молодой человек вашего возраста, вашего положения, вашей внешности, в конце концов - и такое упущение! Вижу, вас многому предстоит научить. Идёмте!
- Куда? - испугался Уилл; на миг он всерьёз подумал, что Риверте сейчас потащит его в одну из тайных комнат, о существовании которых в его замках ходило множество слухов, и швырнёт Уилла в живое море из обнажённых женских тел. От этой мысли у Уилла затряслись колени, и в своей слабости он позволил Риверте проволочь себя по коридору в соседнюю галерею.
Это оказалась оружейная - огромный, очень длинный зал, все стены которого были увешаны полотнищами с гербами графов Риверте. К полотнищам было прикреплено бесчисленное и разнообразнейшее оружие, зловеще поблескивавшее в дневном свете, едва проникавшем сюда сквозь опущенные портьеры. Риверте отпустил плечо Уилла, подошёл к ближайшему полотнищу и снял со стены две шпаги
- Держите! - небрежно сказал он и бросил Уиллу одну из них.
Уиллу пришлось вскинуть обе руки - и выронить зажатую под мышкой книгу, но шпагу он всё-таки поймал. Нравоучения Святого Альберта с глухим стуком упали на пол. Уилл хотел поднять их, но Риверте коротко бросил ему: "Защищайтесь!" - и немедленно перешёл в атаку, столь стремительную, что Святой Альберт вместе со всеми его нравоучениями мигом вылетел у Уилла из головы.
В первый миг он ощутил ужас. Он слишком хорошо помнил, как этот человек, этот кошмарный, непостижимый и непредсказуемый человек выводил пляску смерти с его отцом на поле под Тэйнхайлом - и знал, что сам не сможет поддерживать этот танец и секунды. Но умирать Уиллу не хотелось, несмотря на всё, что было, и всё, что ещё предстояло выдержать, поэтому он сцепил зубы и каким-то чудом сумел отразить первый выпад. Это ободрило его, он выровнял дыхание и взял себя в руки. Он умел драться, хотя, конечно, не мог сравниться в этом с Робертом, однако если оружие попадало ему в руки, он мог выбросить из головы все мысли и, как учил его их мастер фехтования, стать собственной рукой, которая, в свою очередь, становилась шпагой. Это звучало просто для Уилла, читавшего много умных книг и привыкшего оперировать ещё более мудрёными абстракциями. Поэтому он, как и всегда в таких случаях, стал своей рукой, а рука его стала шпагой.
Какое-то время - Уилл даже приблизительно не смог бы сказать, сколь долго - в оружейной стоял лишь лязг железа. Уилл был жив, что удивительно, и до сих пор не обезоружен, что удивляло ещё больше. Наконец Риверте остановился, так же внезапно, как и кинулся на него. Он не улыбался, но его лицо выражало некое подобие удовлетворения.
- Неплохо, - сказал он и забрал у Уилла шпагу.
Тот растерянно смотрел, как Риверте идёт к стене и водворяет оружие на место. Лишь теперь вспомнив про оброненную книгу, Уилл заозирался - и понял, что они переместились по залу довольно далеко от того места, где начали схватку. Вернувшись к двери, Уилл поднял книгу и отёр с неё пыль рукавом.
- Неплохо, - прозвучало у него за спиной снова, - но много хуже, чем я мог ожидать от сына Бранда Норана. Вами что, совсем не занимались?
Уилл выпрямился и обернулся. Он отдавал себе отчёт в своём сомнительном воинском мастерстве, но тон, которым Риверте констатировал его неумелость, был оскорбителен.
- Отчего же, - холодно отозвался Уилл. - Занимались. Но не так, как вы, видимо, полагаете. Война - не единственное из искусств.
- Да, есть ещё искусство ублажения плоти, - задумчиво ответил Риверте. - Но в нём вы, как я могу предположить, также далеко не виртуоз...
- Ещё есть искусство постижения духа, - довольно грубо перебил его Уилл, в новом порыве гнева и смущения забыв о своей принципиальной подчёркнутой вежливости.
- О, - после паузы коротко сказал Риверте. - В самом деле. О духе я вечно забываю. Так вы, стало быть, избрали для себя путь учёного мужа?
- Я собираюсь посвятить себя богу, - ответил Уилл - с надменностью, за которую его пожурил бы брат Эсмонт, окажись он здесь. - И подготовка, мной полученная, исходила именно из этого.
Риверте молчал слишком долго. Он вообще любил, как уже понял Уилл, выдерживать мучительные паузы - то ли обдумывая слова собеседника, то ли намеренно пытаясь вызвать его замешательство.
- Правильно ли я понял, - сказал он наконец, - что вы собрались в монастырь?
- Если это будет в моих силах... и когда исчезнут мешающие этому обстоятельства.
Риверте выругался. Уилл и прежде замечал за ним манеру чертыхаться через слово, но столь грубого и витиеватого богохульства не слышал прежде - ни от него, ни вообще от кого был то ни было. Он даже вздрогнул, с трудом удержавшись от того, чтобы осенить себя знаком триединства.
- Именно поэтому ненавижу попов, - туманно высказался Риверте. - Что вы забыли в монастыре, вы, юный очаровательный идиот, могу ли я полюбопытствовать?
- Господь наш зовёт меня, - ответил Уилл с достоинством, хотя последнее обращение смутило его окончательно. - Но вы вряд ли сможете это понять.
- Да, где уж мне. Но это многое объясняет, в частности, вашу преступную неискушённость по женской части. Но неужели ваш отец попустительствовал этому вздорному решению? На его месте я бы запер вас в чулане и не выпускал, пока бы вы не образумились.
Он впервые упомянул при Уилле его отца - настолько прямо, оформив слова как вопрос и вынуждая ответить на них. Уилл сцепил зубы, приказывая себе сохранять видимость спокойствия.
- Мой отец, да будет господь наш милостив к его душе, до последнего вздоха противился моему решению. Лишь по этой причине я всё ещё... не там, куда зовёт меня сердце.
- Противился? Право, мне всё больше и больше жаль, что я не успел узнать его получше. Похоже, это был в высшей степени достойный и умный человек.
Уилл поднял голову и посмотрел на Риверте в упор. Тот спокойно выдержал взгляд сына того, кого он убил своими руками и о ком говорил сейчас так невозмутимо. Его лицо было совершенно непроницаемо.
- Но теперь, - продолжал Риверте, - когда ваш батюшка отправился на небеса, вы, полагаю, свободны в своём выборе?
- Как видите, не совсем, - ответил Уилл. Он чувствовал лёгкое отчаяние, неожиданно придавшее ему смелости - в конце концов, почему он должен скрывать свои истинные чувства? - Мой брат разделяет мнение отца по поводу моего пострига.
- А вы не смеете ему противиться.
- Я помню о своём долге.
- Странно. Я отчего-то полагал, что для таких, как вы, долг перед отцом небесным превыше долга перед отцом, гм, телесным.
- Долг един. Нарушивший долг земной не сможет выполнить долга вечного. Так нас учат Священные Руады.
- А ещё Священные Руады учат отделять земное от небесного и делать выбор в пользу последнего. Шестая книга пророка Одона, если не ошибаюсь, стих двадцать седьмой.
Уилл заморгал. Меньше всего он ожидал обнаружить в этом богохульнике знание священного писания. Риверте смотрел на него без улыбки.
- Впрочем, - добавил он после уже привычной паузы, - я вовсе не собираюсь побуждать вас предать свой род, сбежать и спрятаться в облюбованном вами монастыре. Это означало бы для меня потерю вашего общества, что я в данное время никак не могу допустить.
С этими словами он пошёл к выходу, мимо Уилла, давая понять, что разговор окончен - и вдруг у самой двери остановился и повернулся к нему.
- Вот ещё что, Уильям... раз уже этим утром мы столь откровенны... Ответьте честно: вы ведь вчера ночью удивились, застав у меня женщину, а не мужчину?
Если у Уилла ещё и оставались силы соображать ясно и придумывать относительно достойные ответы в этом ужасном разговоре, то теперь он лишился их окончательно. Земля поплыла у него под ногами.
- Я... никоим образом...
- Бросьте. Вы знали, в чей дом едете, и не могли не наслушаться сплетен о моих предпочтениях. Вы видели моих пажей и даже при вашей феноменальной неискушённости не могли не сделать выводов. Вы ехали сюда, пребывая в уверенности, что я увлекаюсь мальчиками, не так ли?
"Зачем, - думал Уилл, - зачем вы всё это спрашиваете?!" Но он не мог выдавить ни звука.
- На самом деле, - не дождавшись ответа, сказал Риверте спокойно, - мне всё равно, мужчина или женщина. Это зависит от настроения. Хорошего вам дня.
Он ушёл и закрыл дверь. Уилл добрёл до кресла у окна и сел, вцепившись в нравоучения Святого Альберта так, словно написанные на пергаменте слова могли его защитить.
Конечно, Уилл покривил душой. Он действительно слышал о том, что граф Риверте называл своими "предпочтениями". Не слышал о них лишь тот, кто вообще не знал о существовании графа Риверте, ибо эта сторона его жизни была окутана не меньшей таинственностью и вызывала не меньше толков, чем его выдающиеся победы, хотя и носила неизгладимый отпечаток скандальности.
Хроники Сидэльи и Шимрана умалчивали об этом, но знающие люди утверждали, что порочность графа Риверте не уступает его военно-дипломатическим талантам. Он был потрясающе неразборчив в связях и не мог не закрутить интрижки ни в одном замке, поместье или постоялом дворе, куда только ни ступала его нога. При этом полу партнёра он придавал значения столь же мало, сколь и благородству его происхождения. Риверте могли застать, с равным успехом, и с благородной дамой, и с нищей прачкой, и с доблестным рыцарем, и с деревенским сапожником. Но особенной его страстью, как говорили люди ещё более знающие, были горничные и пажи. Причём если возраст горничных значения не имел, то к пажам это по понятной причине не относилось. Сидя на кресле у окна оружейной, Уилл мучительно вспоминал тех из них, на которых за прошедшие дни останавливался его взгляд. Почти все они были смазливы, как девушки, и разодеты пышно, словно одалиски Асмая. Кстати, асмайских мальчиков Риверте, похоже, предпочитал всем прочим. Это могло бы утешить Уилла, подобно большинству хиллэсцев, довольно хрупкого, светлокожего и светловолосого - то есть разительно отличавшегося от рослых и смуглых асмайских юношей. Могло бы, но, по целому ряду причин, совершенно не утешало.
Кроме того, о Фернане Риверте ходили и другие, куда более мрачные и зловещие слухи. Говорили, что, со своей ненасытностью и пристрастием к самому отвратительному пороку, он не удовлетворяется сонмом благородных любовников и случайной лаской слуг. Говорили, что в каждом из его многочисленных замков, разбросанных по всей Вальене, существуют тайные комнаты, где разврат достигает вершин, одна лишь мысль о которых способна навек опорочить невинный ум. Говорили, что Риверте может, проезжая через деревню или город, заприметить в толпе юного мальчика, и, ничем не выдав интереса, уехать прочь. А ночью его верный слуга и пособник Маттео Гальяна проникает в дом несчастного, похищает его и увозит в чёрную обитель своего господина, где юношу ждут унижение, пытки и смерть. Именно этой, последней, леденящей душу деталью обычно объясняли тот факт, что подобные чудовищные преступления до сих пор оставались нераскрыты и безнаказанны - ведь после них не остаётся свидетелей, помимо преданного Гальяны. Другие, настроенные более скептично, полагали, что королю Рикардо прекрасно известно о том, что вытворяет его фаворит, и он предпочитает попросту закрывать на происходящее глаза.
Говоря по правде, до приезда в Даккар Уилл не особенно верил этим сплетням. Он даже не слушал их, хотя они особенно усиленно циркулировали по Хиллэсу после прошлогоднего визита Риверте в Тэйнхайл. До Уилла даже доходил слух о каком-то хиллэсском юноше знатной фамилии, который якобы увидел Риверте на том самом балу, где тот потряс всех своими манжетами, влюбился в него и последовал за ним в Вальену, вопреки уговорам и проклятиям родни - но это были непроверенные толки. Священные Руады предостерегали слушать слова человека, ибо человек лишён способности познания и часто выдаёт собственные страхи и желания за действительную реальность - и в том Уилл не раз самолично убеждался. Потому он не любил сплетен и уж тем более не способствовал их распространению.
Однако теперь, находясь в логове того самого чудовища, которого рисовала людская молва, Уилл не знал, что ему думать и во что верить. Он уже убедился, что цинизм этого человека не знает мер, что он бестактен, бессердечен и, похоже, напрочь лишён совести, источником которой есть искренняя богобоязненность. Уилл видел пажей с подкрашенными глазами, ставивших фривольные сценки на потеху своему сиру; видел Гальяну, чей облик и манеры как нельзя лучше соответствовали образу похитителя детей из сказок; видел, в конце концов, непристойный "Эротиазис" и сборник порнографических гравюр с обнажённой женщиной на переплёте. Всего этого было достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы - даже если бы накануне Уилл не слышал собственными ушами, как этот человек-демон исторгает из глотки подчинившейся ему женщины такой вопль, словно она испытывает все муки ада. В свете всего этого зрелище Риверте, изрыгающего пламя на потеху своим гостям, казалось кульминацией и венцом: да, этот человек был дьяволом и вполне мог быть повинен во всех дьявольских деяниях, ему приписываемых.
Уилл говорил себе это, не чувствуя, как кусает губы, и очнулся, лишь ощутив во рту привкус крови. Он посмотрел на нравоучения Святого Альберта, сиротливо лежащие на его коленях, и ничего не почувствовал. Какая, в конце концов, разница, насколько правдиво всё, что говорят о Риверте? И какая разница, насколько это страшно и омерзительно для самого Уилла? Господь уже определил его судьбу, и какой бы они ни была, он собирался принять её с должным смирением.
Ах, почему брата Эсмонта нет сейчас рядом с ним!
Уилл просидел в оружейной почти до самого вечера, боясь пройти через галерею и снова столкнуться с Риверте. В конце концов голод выгнал его из насиженного угла - и лишь тогда он узнал, что сир граф ещё днём уехал в одну из своих деревень и обещался быть поздно. Похоже, суматоха уборки раздражала его, и он решил убраться, пока всё не будет закончено. Уилл спустился на кухню, заставил себя съесть кроличью ножку и поднялся в свою комнату, чувствуя себя больным и несчастным.
Он так и не написал ни домой, ни брату Эсмонту в Ринтанскую обитель, потому решил, что это занятие отвлечёт его от тяжких мыслей и неясных, а от того ещё более мучительных предчувствий. Пытаясь найти слова, достаточно спокойные и внятные, он заставил мысли течь ровнее, и достиг в этом достаточного успеха, чтобы полностью погрузиться в свою эпистолярию. Уже совсем стемнело, когда Уилл оторвался от письма и, почувствовав, что в комнате довольно душно, решил открыть окно, благо погода окончательно наладилась, и стояла тёплая тихая ночь.
Уилл отодвинул портьеры и распахнул окно. Внизу, во дворе, горели факелы, стражники в караулке у ворот шумно резались в кости, кто-то из детей челяди играл с собакой. Вдруг со стены раздался крик, и подъёмный мост заскрипел, опускаясь. Уилл видел, как в ворота въехал Риверте верхом на неизменном своём жеребце, которого он, кажется, вовсе не щадил и гонял по любому поводу. И ещё Уилл заметил, что в седле позади всадника сидит кто-то - гораздо мельче и ниже его. Может, женщина - а может, подросток...
Когда Риверте спешился, довольно бесцеремонно стащил своего спутника с коня и тот отчаянно задрыгал в воздухе ногами в штанах - Уилл понял, что верным было второе предположение. Не отрываясь, он смотрел, как Риверте, дав мальчику небрежный подзатыльник, ведёт его к замку. Уилл закрыл окно, забыв, что собирался проветрить, и отошёл. Его сердце гулко колотилось в груди.
Спустя какое-то время он услышал в коридоре шаги. Потом уже знакомо хлопнула дверь в спальню Риверте. Уилл отчаянно пожалел, что не ушёл из своей комнаты прежде, чем они поднялись наверх. Конечно, он мог уйти теперь... но вместо этого стоял, замерев, и жадно ловил каждый звук, доносящийся из-за стены.
Сперва он не слышал ничего. Голоса, если они были негромки, сквозь стены не проникали. Потом раздалась какая-то суета - Уиллу почудилось, что это больше всего похоже на шум борьбы, - а затем стон. Длинный, отчаянный стон человека, перед которым разверзалась бездна.
Он неплотно прикрыл окно, и порыв сквозняка задул свечи, но Уилл этого не заметил. Он стоял посреди своей комнаты в замке Даккар, судорожно стискивая кулаки и вперив взгляд в стену, из-за которой доносились звуки, сводившие его с ума. Потом всё это прекратилось, снова послышалась суета и какой-то топот - судя по всему, поспешный. Дверь заскрипела, и Уилл расслышал голос Риверте, звучавший из комнаты, очень спокойный. Слов он не разобрал.
Движимый неодолимым, хотя и совершенно безрассудным порывом, Уилл кинулся к двери и выглянул в коридор.
Дверь в спальню Риверте уже закрылась. Маленькая сутулая фигурка стояла возле неё, повесив голову. Сердце у Уилла сжалось за страдания этой невинной, навек погубленной бесчестьем души. Он понимал, что бессилен помочь, но всё же шагнул вперёд и шепотом окликнул мальчика:
- Эй...
Тот вскинул голову, и Уилл торопливо прижал палец к губам. В темноте блеснули удивлённо расширившиеся глаза.
- А! - сказал мальчик тоже шепотом. - Вы сир Освальдо?
Уилл на миг опешил. Во-первых, голос мальчишки звучал хотя и тихо, но весьма самоуверенно и без намёка на скорбь и рыдания, которых ждал от него Уилл. Во-вторых, он не мог взять в толк, почему крестьянский мальчишка принял его за одного из пажей Риверте - он не был одет как паж и, по собственному мнению, держался совершенно не так, как пристало пажам. Впрочем, вряд ли неотёсанный сельский мальчишка мог уловить такие нюансы. Уилл кивнул, пресекая дальнейший вопросы, снова приложил палец к губам и указал мальчику на дальнюю дверь, выводившую из коридора на чёрную лестницу. Тот покорно потрусил к ней. Уилл пошёл следом.
- Господин граф велел, чтобы я вас нашёл, - сказал мальчишка, едва они оказались на лестнице. - Сказал, вы меня накормите и скажете, где мне спать.
Это прозвучало так простодушно, что Уилл на секунду растерялся. Не будучи Освальдо, он понятия не имел, что подразумевал под этими словами господин граф. Неужели только то, что сказал?..
- Только он говорил, что вы там, - мальчишка ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону парадной лестницы, от которой они ушли. - А вы тут?
- Пойдём, - не ответив, сказл Уилл, беря его за руку. - Тебе в самом деле не помешает поесть и... отдохнуть.
Рука у мальчишки была маленькая и скользкая. Он мог быть на год или два младше Уилла, то есть уже не ребёнок, но держался он как сущее дитя. Уилл и повёл его, как дитя, вниз по лестнице - сам он предпочитал пользоваться именно ею, чтобы спуститься на кухню, потому что тут было меньше шансов столкнуться с Риверте или его гостями, поэтому ориентировался уже довольно хорошо.
- Ты не бойся, - сказал он, чувствуя себя обязанным оказать несчастному ребёнку хоть какое-то утешение. - Теперь всё будет хорошо...
- Да я и не боюсь, - отозвался тот с некоторым удивлением. - С чего б?
Уилл крепко закусил губу. Потом, вдруг решившись, спросил:
- Тебе было больно? Ты... ты постарайся об этом забыть, ладно?
Мальчишка удивлённо заморгал, семеня рядом с Уиллом по тёмной лестнице.
- Больно? Не-а... Когда батя лупит, больнее. И с лошади падать больнее, - он вдруг ухмыльнулся, к изумлению Уилла, и ничего больше не сказал.
Мальчишка заметил его изучающий взгляд, но не потупился, а довольно-таки нагло ухмыльнулся.
- А что, сир, - сказал он, подбоченясь, - видать, не угождаете вы вашему хозяину как след, раз он за мной посылает!
Уилл уставился на него в глубоком потрясении. Вместо смятения, стыда и ужаса, закономерных в такой ситуации, маленький наглец являл совершенно неуместную самоуверенность. Казалось, он прямо-таки гордится тем, что оказался жертвой гнусного совратителя! И вдруг Уилл заметил, что в его правой руке что-то зажато.
- Что это? - он схватил мальчишку за руку и заставил его выпрямит её; недоумение сделало его злым и заставило забыть о страданиях несчастного ребёнка. - Ты украл кошелёк?!
- И ничего не украл, - надул губы тот, с неожиданной силой вырывая руку. - Я честный, за кого вы меня, сир, держите? Или злитесь, что я понравился вашему хозяину? Так то не моя беда, а ваша, что не умеете ему услужить!
Сразив Уилла наповал этим остроумным выстрелом, мальчишка злорадно свернул глазищами и отступил на шаг, пряча руки за спину. Уилл смотрел на него, чувствуя, что совершенно перестаёт что-либо понимать.
- Где ты взял кошелёк?
- Господин граф мне дал. Я заработал! Он всегда даёт нашим кошельки.
- Вашим? Кому - вашим?..
- Ну, нашим, староручьевским. - Старый Ручьём называлась та самая деревенька, в которую сегодня ездил Риверте. - Тем, кого к себе возит.
- И... часто возит?..
- Не-а. Мне вот нынче повезло. Да не глядите так, говорю ж, не украл! Вот сами его спросите, если не верите!
- Повезло? - не веря своим ушам, переспросил Уилл. - Говоришь, тебе повезло?!
- А то, - уже более миролюбиво отозвался мальчишка. - Знаете, сколько тут денег? Целая куча! Я теперь куплю себе отару овец и матери косынку, и батька меня больше лупить не станет.
Окончательно добив Уилла сим изъявлением жизненного прагматизма вкупе с вопиющем безразличием к нравственности, мальчишка зевнул и спросил, можно ли ему всё-таки пожрать и переночевать где-нибудь, потому как устал очень.
Уилл отвёл его на кухню и, не переступая порога, отвернулся и ушёл к себе. Теперь, когда последние его сомнения - а с ними и последние надежды - развеялись, он снова думал о своём брате.
- Как? - хрипло спросил Уилл два месяца назад, глядя на Роберта, отвернувшегося наконец от окна и спокойно смотревшего ему в лицо. - Как, по-твоему, я это сделаю?!
Всё это казалось бы ему дурной, нелепой шуткой, если бы он не знал, что Роберт никогда не станет шутить с подобными вещами.
- Ты окажешься близко от него, - проговорил Роберт. Он стоял, скрестив руки на груди, его взгляд был непроницаем; сейчас он поразительно напоминал отца. - Так близко, как не окажется ни один хиллэсец в ближайшее время. Если кто и сможет сделать это, то только ты. Отчасти поэтому его величество и дал согласие на предоставление заложника от Хиллэса.
- Но это же немыслимо, Роберт! Ты же сам видел, что он... как он и отец... - Уилл осёкся, ему не хватало слов.
- А что, я разве прошу тебя вызвать его на поединок? - спросил Роберт с ледяным сарказмом, от которого на душе у Уилла всегда делалось так тяжело и тоскливо. Он немедленно осознал всю бездну своей глупости. Конечно, у Роберта и в мыслях не было, что Уилл сможет одолеть Риверте в схватке. Новоиспечённый лорд Норан лучше кого бы то ни было знал ничтожные способности своего брата.
Но как же, в таком случае, он предлагает Уилл сделать то, о чём он только что сказал?..
- Обычно в таких случаях используют яд, - продолжал Роберт, - но, увы, нам он вряд ли подойдёт. Риверте уже много лет ежедневно принимает крошечную дозу нескольких основных ядов. Его неоднократно пытались отравить, и всякий раз неудачно. Напасть на него ты тоже не сможешь, и вряд ли тебе удастся устроить несчастный случай без помощи слуг - а слуг он подбирает очень тщательно...
Роберт умолк. От его взгляда у Уилла засосало под ложечкой. Он всё ещё не понимал, куда клонит его брат, хотя по виду Роберта было ясно, что он уже принял решение.
- Таким образом, - заключил лорд Норан из Тэйнхайла, - есть лишь одна возможность. Ты должен усыпить его бдительность, заслужить его расположение и доверие. Ты должен сделать так, чтобы он не боялся уснуть в твоём присутствии и не проснулся бы от звука твоих шагов. Знай, у него очень чуткий сон, и ты не разбудишь его своим движением лишь в том случае, если он будет всецело тебе доверять.
Он снова замолчал. Это было хуже любой пытки. Уилл сглотнул и робко спросил:
- Но как же я смогу...
- Очень просто, Уилл! - ответил Роберт с внезапным раздражением, казалось, раздосадованный его недогадливостью. - Ты залезешь к нему в постель.
Несколько секунд Уилл не понимал, что это значит. Как это - залезть в постель? Не Роберт ли только что сказал, что у Риверте чуткий сон, и проникнуть в его спальню будет...
И тут до него дошло. Уилл покачнулся. Глаза его помимо воли широко распахнулись. Он во все глаза смотрел на Роберта, на своего единственного брата, который говорил, что он должен будет сделать такое!
- Нет, - прошептал Уилл. - Нет, Роберт, ты не это имеешь в виду.
- Я имею в виду именно это! - Роберт наконец шагнул от окна, сердито дёрнув портьеру. - Другого пути нет. Ты должен будешь стать его любовником и добиться, чтобы он безмятежно уснул в одной с тобой постели. Когда это произойдёт, ты перережешь ему горло. Вот и всё.
Уилл покачал головой.
- Я не сделаю этого.
- Сделаешь.
- Нет. Мужеложество - мерзкий грех перед господом. Ты знаешь, Роберт, что я мечтаю посвятить себя богу, но если я сделаю то, что ты просишь, я никогда...
- Да, я прекрасно, чёрт подери, знаю, что у меня в братьях святоша и тряпка, а не мужчина! - загремел лорд Норан, хряснув кулаком по стене. - Но я не прошу, я приказываю! Проклятье, я сделал бы это сам, если бы король разрешил мне предложить себя в качестве заложника. Но он сказал, что не позволит дому Норанов снова остаться без главы, во второй раз за столь короткий срок. К тому же для Риверте я слишком стар. Ему нравятся сопливые хилые щенки вроде тебя, и тебе даже не надо будет особенно перед ним жеманиться, чтобы он ухватил тебя за зад. Какого черта, Уилл - если ты позволяешь лапать себя этому старому борову Эсмонту, то почему бы не сделать то же одолжение Риверте для пользы дела?
- Роберт, - сказал Уилл, закрыв глаза, - замолчи.
Тот, как ни странно, умолк. Тишина, повисшая между ними на долгие минуты, не могла заполнить даже сотой доли той пропасти, которая всегда между ними была - но лишь теперь Уилл в полной мере осознал её глубину и непреодолимость. Роберт презирал его слишком сильно, чтобы даже попытаться понять и выслушать.
- Подумай хотя бы от отце, - проговорил он наконец. - Подумай о том, кто уложил его в могилу своим мечом. Подумай, что ты можешь отомстить за него, отомстить собственной рукой убийце нашего отца и поработителю нашего народа... о, Уилл, я вправду жалею, что не могу поменяться с тобой местами.
Последние слова прозвучали так пламенно, что Уилл почти поверил ему. Он с трудом разлепил отяжелевшие веки.
- Мама знает? - только и смог спросить он.
Ответ прозвучал резко, как пощёчина:
- Нет! Ты в своём уме?! Мало с неё горя и позора, ты хочешь добавить новый?!
- Не я, Роберт. Это ты добавляешь нашей семье позора, предлагая мне...
- Ещё раз, Уилл: я не предлагаю. Это мой приказ тебе как моему брату и вассалу. Ты отправишься в Даккар, ты будешь любезен с этим ублюдком Риверте, ты дашь ему себя оттрахать или чего он там ещё от тебя захочет. А когда он расслабится в твоём присутствии, пырнёшь его. Вот сюда. - Роберт шагнул вперёд, вытянул руку и коснулся холодными пальцами шеи Уилла. - Достаточно одного разреза вот здесь, и сам бог его уже не спасёт. Неужели это так сложно?
Уилл сжал губы, надеясь, что они перестанут дрожать. Его мутило.
- Ты можешь воспользоваться его собственным кинжалом, - продолжал Роберт. - Или кухонным ножом. Или даже ножницами - чем угодно. Тебе не нужно какое-то особенное оружие или мастерство. Всего один разрез, Уилл. И одна ночь, если тебе повезёт. А когда всё это закончится, клянусь, ты сможешь уехать в свой монастырь, и я никогда больше ничего у тебя не потребую.
Уилл вздрогнул. Это были те слова, которые он так жаждал и так никогда и не получил от отца. Лорд Бранд ни под каким видом и ни на каких условиях не был согласен отпустить своего сына в монастырь. Его наследник, похоже, был более сговорчив.
"Примет ли меня бог, если я приду к нему таким путём?" - спросил себя Уилл. Позже он задал этот вопрос брату Эсмонту, на вечерней исповеди, во время которой рассказал о требовании своего брата. Брат Эсмонт ответил, что господь смотрит на нас каждый миг нашего существования, и наши помыслы и намерения порою способны сказать ему больше, чем наши дела.
Как же, о, как же теперь Уиллу, одиноко сидящему у окна своей комнаты в Даккаре, не хватало брата Эсмонта... Именно теперь, когда он вплотную подошёл к тому, что пообещал тем днём своему брату - и чего так страшился. Теперь, когда он получил прямые доказательства того, что Риверте действительно падок на соблазны такого рода... И в особенности - зная, что граф намерен покинуть Даккар, как только будет возможно. Значит, у Уилла не так уж много времени, чтобы осуществить омерзительный план своего брата.
Омерзительный? Но ведь, если задуматься, Роберт был прав. Любая цена не была бы чрезмерной за шанс отомстить убийце их отца и остановить его победное шествие по землям Хиллэса. Ведь многие знающие люди утверждали, что именно на силе, уме, таланте и удачливости Фернана Риверте держится наступательная мощь Вальены в последние десять лет. И убить его - значит больше чем отомстить, значит освободить от гнёта пошлой и ничтожной страны тысячи людей, куда лучших, чем те, перед кем они вынуждены склонять голову...
И всё это мог сделать Уилл - одним разрезом. Он помнил место, которое указал ему тогда Роберт - он до сих пор, казалось, чувствовал холодок на своём горле там, где прикоснулись пальцы его брата. Один разрез... и одна ночь. Одна ночь унижения, боли, бесчестья, которого он, быть может, не сумеет пережить. Уилл вспомнил хитрую мордочку мальчишки из Старого Ручья. Тот не казался готовым умереть от пережитого позора, но что мог знать о позоре крестьянский малыш, не умевший читать и никогда не думавший о боге так, как Уилл? Что ж... в конце концов, умереть он сможет всегда - в крайнем случае, сразу после того, как осуществит свою месть, свою и Роберта... И тогда наконец узнает, как господь триединый смотрит на пути, которыми Уилл пытался достичь близости к нему. Оставалось лишь молиться, чтобы Уилл заслужил снисходительность и был судим согласно своим помыслам, а не делам.
Отдавая себе отчёт во всём этом, Уилл тем не менее никак не мог заставить себя перейти от размышлений к делу. День после памятного столкновения с деревенским мальчишкой он провёл у себя, старательно изобретая поводы не выходить наружу. Он мысленно уговаривал себя, что, так или иначе, действовать всё равно придётся, и лучше начать теперь, когда он уже немного освоился в Даккаре, и пока к Риверте не нагрянули ещё какие-нибудь гости из столицы. И пока он не уехал...
Как же Уиллу хотелось, чтобы он уехал и никогда, никогда не возвращался!
Услышав стук в дверь, он вздрогнул и поднял голову от книги, которую безуспешно пытался читать. Слуги в Даккаре были довольно бесцеремонны и обычно врывались без предупреждения.
- Не заперто, - отозвался Уилл. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул паж - тот самый Освальдо, за которого Уилл невольно выдал себя накануне вечером. Эта мысль заставила его покраснеть.
- Сир, его милость просит вас к себе. Он в кабинете. Сказал, что вы его обяжете, если придёте немедленно.
Освальдо был довольно юным - не старше Уилла, - тихим, мягким и услужливым юношей, темноволосым и темноглазым, как большинство вальенцев. Он был не таким развязным и нахальным, как большинство остальных пажей, несмотря на то, что Риверте, казалось, выделял его среди прочих - не слишком явно, одной лишь интонацией или жестом. Но Уилл шестым чувством ощущал, что этот юноша в Даккаре на особом положении. Интересно, знает ли он, что Уилл вчера выполнял его обязанности?.. Неожиданно Уиллу до смерти захотелось поговорить с этим парнем, задать ему сотню вопросов. Но он лишь кивнул в ответ - слишком судорожно от непонятного волнения, вдруг перехватившего горло, что, к сожалению, могло быть воспринято как сухость или даже надменность. Но Освальдо вроде бы не обиделся - только поклонился и закрыл дверь.
Уилл ещё немного посидел, теребя переплёт книги, изнывая от тоски и дурного предчувствия. Потом решительно поднялся, отодвинув стул. В конце концов, ему совершенно нечего опасаться. Он не сделал ничего предосудительного - да и, говоря начистоту, после отъезда своих столичных гостей Риверте вёл себя с ним вполне достойно. Беседы с ним не доставляли Уиллу ни малейшего удовольствия, но, в конце концов, такова уж была манера общения этого человека, ничего тут не попишешь. Священные Руады учат быть терпимыми к слабостях других и не забывать о собственных, ещё более вопиющих недостатках.
Предаваясь этим самоуговорам, Уилл прошёл уже знакомыми коридорами и без труда нашёл кабинет. Постучав для приличия и дождавшись отрывистого "Войдите", он ступил за порог.
Кабинет графа Риверте представлял собой небольшую комнату, заставленную, как и библиотека, книгами и тяжёлыми столами, на которых в полном беспорядке валялись кипы бумаг. У окна стоял большой базальтовый глобус - Уилл поразился, увидев его, ибо это означало, что Риверте знаком с еретическим учением Лицандра об устройстве мира и разделяет его. Стоял день, портьеры были убраны, и кабинет заливал яркий солнечный свет. Это немного ободрило Уилла. При свете дня выносить трудности всегда легче, чем в ночную темень.
Риверте стоял за одним из столов, держа в руках какие-то бумаги и перебирая их очень быстро, видимо, едва просматривая - или прочитывая с совершенно непостижимой скоростью. Последнее, конечно, было маловероятно.
Уилл какое-то время постоял у двери - Риверте, казалось, не обращал на него никакого внимания. Так он мог бы держать на пороге лакея или нежелательного просителя. Уилл ждал, чувствуя, как в нём понемногу поднимается уже знакомый гнев. Гнев, страх и изумление - вот те чувства, которые вызывал в нём Фернан Риверте, и он не мог себе представить, как сможет сделать то, что должен, испытывая только это и ничего больше.
Голос Риверте прозвучал, как обычно, подобно грому среди ясного неба, когда Уилл, задумавшись, ждал этого меньше всего.
- Могу я узнать, отчего вы на меня так пялитесь, сир Уильям? Вы находите меня привлекательным?
И снова Уилл смог лишь открыть рот - и поспешно захлопнуть его, ибо ответить на это было решительно нечего. Риверте опустил свои бумаги и теперь смотрел на него в упор. Он был одет в костюм для верховой езды - видимо, только что приехал откуда-то и не спешил переодеваться. Костюм был неожиданно простого, но очень элегантного покроя. Заглядывавшее в окна солнце создавало мутноватый ореол вокруг тёмной фигуры Риверте и придавало ему, пожалуй, даже некоторую обаятельную загадочность. Если бы он ещё не раскрывал рта...
- Ну? - ледяным тоном спросил граф. - Находите? Или нет?
"Скажи "да", - так же холодно приказал голос Роберта в голове Уилла. Он сглотнул.
- Вы звали меня, сир? - спросил он, в отчаянии обнаружив, что голос сел от волнения.
- Да. И вы несказанно осчастливили меня, явившись. Сядьте там.
Его палец повелительно указал на кресло в стороне от стола - маленькое и, судя по виду, не слишком удобное. В него Риверте наверняка усаживал людей, которых стремился выставить в собственных глазах жалкими ничтожествами.
- Благодарю, но я предпочитаю остаться на...
- Сесть, я сказал.
Он не повысил голоса и, казалось, даже не сменил тона. И тем не менее Уилл, до этого момента ещё как-то боровшийся со снедающими его чувствами гнева, тревоги и унижения, беспрекословно поплёлся к креслу и опустился в него почти с радостью. Пожалуй, и впрямь было неплохо присесть.
Риверте проследил за ним взглядом; теперь их разделяло не более трёх шагов. Какое-то время он, казалось, молча разглядывал Уилла, пытавшегося сидеть прямо и не сжиматься в кресле под этим испепеляющим взглядом глаз, чья синева казалась при нынешнем освещении особенно яркой. Насмотревшись и, казалось, сделав какие-то одному ему ведомые выводы, Риверте сказал:
- Могу ли я полюбопытствовать, монсир, какого дьявола вы за мной шпионите?
Если бы Уилл не сидел, он бы упал от удивления.
- Шпионю?! Я?!
- Ну не я же. Согласитесь, было бы в высшей мере странно шпионить за самим собой. Лучшие умы современности считают это признаком душевного нездоровья. К тому же я знаю себя слишком хорошо, шпионить за собою мне было бы нестерпимо скучно. А вы, я полагаю, решили развлечься именно этим? Так вы трактовали моё предложение самому себя занять?
- Я не шпионил за вами, сир. И в мыслях такого не держал. Не понимаю, отчего вы...
- Значит, - сказал Риверте, - вчера вы не выдавали себя за моего пажа Освальдо и не выпытывали у некоего мальчишки подробностей гнусного блуда, которому он предавался с моей особой?
Уилл задохнулся и отвёл глаза. Как он узнал?!
- Так было это или нет, сир Уильям? Быть может, вас оклеветали?
- Н-нет...
- Что - нет?
- Не... оклеветали... прошу простить меня, сударь... я действительно...
- Что? Говорите громче. Можете на хиллэш, если вальендо внезапно вылетел у вас из головы. Я пойму.
- Я вправду позволил себе задать несколько вопросов тому мальчику, - собравшись с духом, ответил Уилл. - Я не видел в этом ничего преступного либо предосудительного.
- Разумеется, ничего предосудительного в этом и не было, - вдруг как будто смягчившись, сказал Риверте. - Меня удивило другое: с чего у вас возникло желание копаться в моём грязном белье? Что это - врождённая любознательность учёного мужа? Изучение теории людских пороков? Или, может быть, ревность?
Уилл вздрогнул.
- Господь, пастырь мой, - вполголоса проговорил Риверте. - Я угадал? Вы надо мной смеётесь. Скажите, что смеётесь, Уильям.
- Не понимаю, о чём вы, - быстро ответил тот, чувствуя, что его щёки пылают, будто факелы.
Риверте бросил свои бумаги на стол и шагнул к нему. Уилл невольно отпрянул, втиснувшись в неудобную спинку кресла и изо всех сил сжимая подлокотники.
- Ну-ка, ну-ка... поглядите на меня. С чего это вы так переполошились? Дело, конечно, не стоит и выеденного яйца. Просто сегодня утром я спросил Освальдо, обеспечил ли он нужды мальчика, доставившего мне вчера несколько приятных минут. На что мой первый паж ответил искренним удивлением, а поскольку мальчик ещё не успел вернуться к себе в деревню, я нашёл и его и допросил сам... да не волнуйтесь вы так за него. Отчего вы побледнели? То в краску вас кидает, то в бледность... Вы здоровы? Собственно, мальчик лишь сказал мне, что о нём позаботился какой-то весьма нервный молодой человек, пристававший к нему с расспросами. Когда я попросил его описать мне этого человека, он описал вас. Признаюсь, я был заинтригован, ибо прежде вы не проявляли интереса к моим постельным делам, скорее наоборот... потому я ещё раз спрашиваю вас, Уильям: что на вас нашло?
Они стояли друг к другу очень близко. Уилл выдавил судорожное подобие улыбки. Сейчас или никогда...
- Вы сами сказали... сир, - прошептал он, не прилагая ни малейших усилий, чтобы снова густо покраснеть, ибо в более непристойную ситуацию он не попадал никогда в жизни.
Синий взгляд Фернана Риверте отражал глубокую задумчивость. Уилл заметил на столе початую бутылку - и, кажется, понял, что было причиной этой задумчивости.
- Чудны дела твои, господи, - проговорил Риверте, не трогаясь с места. - Признаюсь честно: внешне вы не вполне в моём вкусе. Вы, хиллэсцы, поразительно нескладны, не говоря уж о том, что мне не нравятся бледные люди... впрочем, в вашем случае всё не так плохо. Однако всё равно вынужден вас... хм... разочаровать. Вы слишком молоды для меня. Я, конечно, человек безнадёжно пропащий, но растление детей - это отвратительно даже с позиции такого закоренелого аморалиста, как я.
- Я не ребёнок! - с совершенно детской запальчивостью воскликнул Уилл - и, запоздало поняв, до чего глупо это выглядело, почти не обиделся, когда Риверте ответил ему взрывом хохота.
- В самом деле? Охотно верю! Сколько же вам лет, мой великовозрастный друг - пятнадцать, шестнадцать?
Уилл потрясённо уставился на него. Неужели его действительно можно принять за ребёнка?! Понятно, что Риверте жил в стране, где преобладали рослые плечистые люди, Уилл и вправду должен был казаться ему мелким мышонком, но... всё равно было обидно.
- Мне почти восемнадцать, - сказал он, даже не пытаясь скрыть обиду. - Будет через два месяца.
Смех стих. Уилл ощутил странный толчок изнутри, как будто внутренний голос запоздало пытался предупредить его о чём-то. Но было слишком поздно. Риверте больше не улыбался, его глаза снова стали задумчивыми.
- Восемнадцать? - переспросил он, словно не веря. - Действительно? Как странно... никогда бы не подумал. М-м... Похоже, я погорячился. Это меняет дело.
И, не подав ни малейшего предупреждения, он наклонился, взял Уилла за подбородок и поцеловал в губы.
Уилл задохнулся, ощутив тёплый рот, накрывший его собственный. Все мысли, все чувства разом покинули его - он весь, казалось, сосредоточился там, где к его телу прикасались чужие губы и пальцы. Твёрдая рука не давала ему отвернуть голову, он чувствовал кожей металлический холод колец на пальцах, стискивавших его лицо. Глаза прямо перед его глазами были открыты и смотрели на него со спокойным любопытством. Уилл зажмурился. Сердце колотилось в груди, словно совсем обезумев, но, как ни странно, он не ощущал отвращения, к которому так долго себя готовил. Чужое дыхание было тёплым, чужие губы - мягкими и неожиданно осторожными. Что-то влажное скользнуло по его верхней губе, приподнимая её - Уилл не сразу понял, что это язык. От изумления и ещё какого-то странного, незнакомого чувства он приоткрыл рот - и снова задохнулся, когда всё тот же язык проник в него и прошёлся внутри, жарко и требовательно, проникая всё глубже. Уилл стиснул ручки кресла с такой силой, словно собирался их отломить. Он яростно молил бога, чтобы это поскорее кончилось... и в то же время отчего-то не хотел, чтобы это закончилось слишком быстро.
Когда Риверте отпустил его, Уилл ещё несколько мгновений сидел с закрытыми глазам. Потом чуть-чуть приподнял ресницы, не осмеливаясь прямо смотреть в лицо человека, которого намеревался убить.
- Вы восхитительны в своей целомудренности, - сказал Фернан Риверте, вынимая платок и оттирая чернильное пятно с пальца. - Но не мне срывать этот цветок. Вижу, как вас корёжит от одного моего прикосновения. Уж и не знаю, что вам наговорили обо мне ваши богобоязненные родичи, однако спешу развеять ваши страхи. Я, молодой человек, никого и никогда не брал силой. Так что можете спать совершенно спокойно и не изводить моих слуг расспросами. - Он на секунду умолк, потом небрежно добавил: - У вас чернило на щеке. Я вас измазал, простите.
Уилл машинально коснулся пальцами подбородка. Он не мог выдавить ни слова. Риверте отвернулся от него и бросил платок на стол, в кипу бумаг.
- Я вас более не задерживаю, - сказал он.
Уилл поднялся и, не чуя под собой ног, вышел, даже не сумел придумать какой-нибудь вежливой формальности на прощанье. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной и сполз на пол.
"Я не смогу, - подумал он. - О, бог мой... брат Эсмонт... Роберт... я не смогу! Он всё понял. И каким же я был идиотом, если решил, что сумею его провести..."
До самого вечера у него горели губы.
Уилл старательно - и весьма успешно - избегал общества хозяина Даккара в течение всего этого, показавшегося ему бесконечно долгим, и следующего дня. Он понимал, что поступает неправильно, что нельзя прятаться, если он в самом деле собирается сделать то, в чём поклялся Роберту... Но не мог же он просто войти к Риверте в спальню и сказать... сказать... он даже не мог придумать, что можно сказать в такой ситуации. После сцены в кабинете мысль об этом стала для него ещё невыносимее.
Поэтому он решил, что, может быть, будет не так уж плохо, если он действительно просто дождётся, пока Риверте покинет Даккар - и тогда у него просто не останется возможности выполнить задуманное, что радовало Уилла намного больше, чем тревожило. Однако Риверте словно забыл о своих словах. После отъезда его гостей прошла неделя, а он не подавал виду, будто собирается уезжать. Может быть, он чего-то ждал - Уиллу трудно было судить, потому он и не строил догадок.
В эти дни он снова засел за книги - теперь отдавая предпочтение Руадам, в которых надеялся найти объяснение всем мучавшим его ощущениям. Он смутно понимал, что было что-то запретное, что-то необычайное и в то же время недопустимое в том, что он чувствовал, когда мужская рука властно, хотя и не больно сжимала его лицо, и мужские губы сминали его губы, мужской язык проникал в его рот... От этих воспоминаний он ощущал одновременно стыд и жар. И отвращение тоже, но... из всех чувств отвращение было, пожалуй, самым слабым.
Риверте, казалось, совершенно забыл о нём. Он по-прежнему часто отлучался, возвращаясь к полуночи, теперь уже один, и за стеной до самого утра было тихо. Это было до того непривычно, что мешало Уиллу уснуть - оказывается, он привык к постоянному скрипу и стонам за стеной. Впрочем, он вовсе не сожалел об их отсутствии.
В один из дней, листая труд Святого Иакка, Уилл наткнулся на отсылку к трактату мэтра Альбиана, с которым Святой Иакк настоятельно советовал ознакомиться прежде, чем приступать к чтению. Уилл вспомнил, что видел эту книгу в библиотеке Даккара, в самый свой первый день здесь. Риверте не было в замке, он уехал утром вместе с Гальяной, и Уилл мог без опаски совершить вылазку.
Он без приключений добрался до библиотеки и какое-то время искал нужную ему книгу - в прошлый раз он вытащил её наугад, и теперь, когда она и вправду была ему нужна, никак не мог вспомнить, где она стояла. Он провозился дольше, чем следовало, и так углубился в поиски - он всегда погружался в то, чем был занят, с самозабвением, достойным скорее порицания, чем похвалы - что не услышал вовремя шагов в коридоре. Лишь когда дверная ручка стала поворачиваться, Уилл понял, что уже не один. Конечно, это мог быть один из пажей или горничная, зашедшая вытерпеть пыль - но мог быть и нежданно вернувшийся Риверте, видеться с которым у Уилла желания было меньше, чем когда-либо. Однако днём Риверте обычно работал в кабинете, а не в библиотеке - там окна выходили на солнечную сторону и было больше света. Значит, если это и впрямь Риверте, то скорее всего он зашёл за нужной книгой и не задержится надолго...
Всё это с быстротой молнии мелькнуло в сознании Уилла. Не успев довести мысль до конца, он метнулся вдоль стеллажей к окну, каким-то чудом ничего не задев и не обрушив по дороге. Тяжёлые зелёные портьеры свисали с окон к самому полу и были наполовину задёрнуты - спрятаться за ними не составило труда. Правда, Уилла могли увидеть со стороны улицы, но окна библиотеки находились на третьем этаже, и Уилл надеялся, что никто не станет на них глазеть.
Едва он успел шмыгнуть за пропахшую пылью занавеску, как дверь открылась. Уилл услышал шаги и тут же понял, что это не Риверте - но и не слуга. Шаги были медленные и тяжёлые, словно вошедший озирался по сторонам - и одновременно никуда не торопился, чувствуя себя в своей тарелке и намереваясь побездельничать. Кто же это мог быть?.. Уилл стоял, затаив дыхание и слушая, как скрипит паркет под ногами незнакомца. Потом застонало кресло - человек опустился в него, и был он, похоже, немалого роста и комплекции, раз заставил кресло так скрипеть. Затем раздалось шуршание бумаг, и на время всё стихло. Уилл понимал, что глупо прятаться вот так, но как бы теперь он объяснил, что делал за портьерой? Оставалось надеяться, что незнакомый гость вскоре уйдёт.
Эта надежда, как и большинство надежд в жизни Уилла, пошла прахом.
Прошло несколько минут, и раздались новые шаги - их Уилл теперь различил бы среди тысячи других. Резкий, быстрый, упругий шаг. Хлопнула дверь.
- Ну? - раздался грубый голос, от звука которого Уилл невольно вздрогнул. Он сразу представил себе обладателя этого голоса и тяжёлых шагов: толстого, коренастого увальня с красным щекастым лицом. - Ты прочёл?
Риверте, видимо, ответил жестом - или не ответил вовсе. Он пошёл вперед, и сердце Уилла подскочило, когда ему почудилось, что тот направляется к окну - но потом он остановился и, судя по звуку, тоже сел.
- Что-нибудь интересное? - спросил обладатель грубого голоса.
- Если бы, - ответил Риверте. И когда он только успел вернуться?.. В его голосе сквозило усталое раздражение - Уилл никогда не слышал в нём ничего подобного.
- Новости, как понимаю, неутешительные.
- Сантьяро, не строй из себя идиота. Да и из меня тоже. Когда из Рувана в последний раз бывали хорошие новости?
- Ха! Когда его величество Рунальд Первый свернул шею! - воскликнул тот, кого назвали Сантьяро, и громогласно расхохотался.
- Именно. Но на сей раз, боюсь, свернутой окажется шея кое-кого другого.
- Ты как будто рассержен, Фернан.
- А что, по мне это так заметно? - спросил Риверте голосом, не выражавшим ровным счётом ничего.
Сантьяро шумно хмыкнул.
- Чёрт тебя знает, что по тебе заметно, а что нет... Так что он там пишет?
- Как обычно. Грозит массированным наступлением по нашим приграничным форпостам.
- Дьявольщина! Опять?!
- Вижу, для тебя это тоже новость, - ответил Риверте и, кажется, встал. Уилл услышал, как он прохаживается по библиотеке. - Чёрт, душу бы продал, чтобы оказаться сейчас в Сиане.
- Его величество Рикардо всё ещё не желает видеть твою слащавую рожу?
- Не похоже. По крайней мере на мои письма он не отвечает.
- Эк переклинило...
- Я могу его понять, - равнодушно отозвался Риверте. - Всякий раз, когда я иду против его приказа, он притворяется, будто очень зол. Если он будет поступать иначе, рано или поздно его окружение забеспокоится, не слишком ли сильное влияние я на него имею.
- Неужто ты веришь, что никто не думает этого уже теперь?
- Они могут думать что угодно - главное, чтобы не трепали языками. Этого Рикардо допустить не может. Ты же знаешь, как он чувствителен к мнению окружающих. - Он умолк. Зашуршала бумага. - Надо что-то делать, Сантьяро.
- Чёрт подери! Ещё бы!
- Нет, я не о том. Рунальд как будто всерьёз верит, что я ломаюсь исключительно по привычке. И когда он уже угомонится...
- Для этого тебе необходимо инсценировать собственную смерть. Это единственное, что его успокоит.
- Да? А это, пожалуй, мысль...
По его тону нельзя было понять, говорит он всерьёз или шутит. Но Сантьяро, похоже, знал это лучше Уилла - он фыркнул.
- Возможно, но подумай о смятении, которые эта новость внесёт в ряды Вальены. И о преждевременной радости Тальи и Хиллэса. Нет уж, Фернан, живи и гадь по углам ко всеобщему удовольствию, как прежде.
- Спасибо за разрешение, Сантьяро.
- Не за что, друг.
Уилл вдруг вспомнил, как у них в Хиллэсе высмеивали прозвище Риверте. Вальенский Кот, стремящийся нагадить в каждом углу, до которого может добраться - так о нём говорили. Уилл опасался, что не до конца понимает смысл этой грубой шутки, и был вдвойне поражён, услышав её из уст человека, называвшего Риверте другом - и, похоже, говорившего с ним, как друг.
- Кстати о Хиллэсе, - сказал Сантьяро, и Уилл вздрогнул. - Что мальчишка?
- А что мальчишка? Тебя интересует, не затащил ли я его ещё в постель?
- Уволь меня от подробностей... Ты знаешь, я не по этой части. А что, затащил?
- Пока нет.
- Гм... верю в тебя. Главное, не залюби его до смерти.
- Ни в коем случае, Сантьяро. Я прекрасно понимаю, к чему ты клонишь.
- Да?
- Да.
Уилл, в отличие от них, совершенно этого не понимал, и его сердце колотилось так, что он дивился, почему этот стук всё ещё его не выдал.
- На самом деле, - проговорил Сантьяро негромко, - в этом вопросе я склонен согласиться с Рикардо. Чем заваривать всю эту кутерьму с договорами и заложниками, тебе стоило просто сравнять Тэйнхайл с землёй, как ты намеревался вначале. Весь Хиллэс следом за ним встал бы на колени. Я знаю хиллэсцев - это тщедушный и туповатый народец...
- В самом деле? - спросил Риверте так холодно, что Уилл на долю мгновения ощутил непостижимое, невероятное чувство, ещё более дикое и пугающее, чем жар, охвативший его, когда губы этого человека коснулись его губ...
Это было чувство благодарности.
- Если все они так тщедушны и тупы, как Бранд Норан, боюсь, описанный тобой завлекательный сценарий провалился бы в первом же акте.
- Ты одолел его за четверть часа!
- Разве я давал повод предположить, что это было легко?
Уилл слушал, затаив дыхание. Теперь он был рад, что не ушёл, пока мог. Без сомнения, он в жизни бы не дождался от Риверте таких признаний, знай он, что Уилл слушает его.
- Хиллэс не так прост, как хочет думать Рикардо. Если бы было так, я взял бы его ещё пять лет назад, тогда же, когда и Шимран.
- И ты всерьёз думаешь, что эта твоя политика выжидательного давления даст плоды? Особенно теперь, когда Рунальд снова взбеленился и готов развязать с тобой войну?
- Я знаю лишь, что мне сейчас совершенно не нужен ещё один горячий фронт на севере, Сантьяро. Запада вполне довольно.
Последовала пауза.
- Ты что, трусишь, Риверте?
- Выпей для храбрости пинту браги и спроси меня ещё раз.
Сантьяро беззлобно рассмеялся своим грубым смехом.
- Однажды кто-нибудь всё-таки пообломает тебе рога, сукин ты сын. Посмотрим, как ты тогда запоёшь.
- Если до этого дойдёт, мой друг, споём дуэтом.
- Воистину... ты прав, как всегда. Так что, - неожиданно официальным тоном добавил он, - мне передать моему господину и повелителю, королю Рувана?
Уилл затаил дыхание. Так этот человек - посланник королевства Руван?! Единственной на сегодняшний день страны, дававшей Вальяне решительный и яростный отпор, единственной, граничившей с Вальеной и сумевшей сохранить полную независимость, а не жалкую видимость её, как Сидэлья, Асмай, Шимран и даже Хиллэс? Но почему же он говорит с Риверте, с советником своего врага, таким тоном, почему называет короля Вальены по имени, почему носит имя вальенца?..
- Передай, - после паузы сказал Риверте, - что я всегда считал его благоразумным человеком. И надеюсь впредь не получить повода для того, чтобы сменить своё мнение. Иначе я могу пожалеть о безвременной кончине короля Рунальда Первого, о котором, как ты помнишь, очень скорбел.
- Как кошка скорбит о погибшей мыши... помню, помню, как же...
- Мы, коты, такие, что с нас взять.
- Так это всё? Ты даже не напишешь ему?
- Чтобы меня уличили в переписке с враждебным двором? А ты точно на моей стороне, Сантьяро, раз даёшь мне такие советы?
- Но Рунальд написал тебе.
- Это было крайне неосторожно с его стороны. Если его двор узнает, что он готов пойти на попятную, он может продержаться на троне не намного дольше своего отца.
- А ты бы этого не хотел?
- Нет. Сейчас я не вижу ему достойной замены.
Они умолкли. Какое-то время стояла тишина, потом заскрипело кресло - гость Риверте поднялся.
- Спасибо, что принял меня, Фернан.
- Ну, как я мог отказать старому другу?
- Если Рикардо узнает, у тебя могут быть проблемы
- Не могут, а будут. Но он ведь не узнает, не так ли?
- Если это будет зависеть от меня - да. - Сантьяро помолча. Потом сказал так тихо, что Уилл испугался - неужели он понял, что их разговор слышат? - Тебе, разумеется, решать самому, но если хочешь знать моё мнение - ты играешь с огнём. Рунальд будет зол на тебя за такой ответ.
- Разумеется, но ты совершенно прав: решать именно мне.
Повисла пауза, в которой было заметно меньше дружелюбного взаимопонимания, чем прежде. Потом Риверте сказал:
- Мне жаль, что ты не можешь даже переночевать. Сейчас в Даккаре отличная охота.
- И только это тебя тут держит, верно?
- Увы, не только это. Но охота всё равно славная.
Сантьяро тихо засмеялся непонятным для Уилла смехом.
- Ты совсем не меняешься, Фернан.
- Это к лучшему или наоборот?
- Чёрт тебя знает. Не провожай меня.
Хлопнула дверь. Это было странное прощание - впрочем, не более странное, чем сама встреча. Король Рувана тайно посылает к Риверте гонца с предупреждением о грядущем нападении на границы... что это - ловушка? Или, быть может, далеко заброшенная удочка в попытке переманить на свою сторону человека, с лёгкостью манкирующего приказами своего короля и ничем за это не поплатившегося, кроме сомнительной ссылки? Уилл попытался вспомнить, что говорил Риверте о Хиллэсе и Тэйнхайле. Он был слишком заинтригован услышанным и никак не мог уложить в голове все выводы, навалившиеся на него разом.
- Сир Норан, вы можете выйти из-за портьеры. Хватит стоять столбом.
В первый миг Уилл решил, что воспалённое воображение подвело его. Но потом понял, что ему не послышалось - и похолодел.
- Ну? Вы выйдете или мне вытащить вас самому? Вы там ещё не задохнулись от пыли?
Голос Риверте звучал небрежно, почти весело. Обмирая от страха, Уилл шагнул из своего укрытия.
Риверте стоял у стола, скрестив руки на груди, и насмешливо смотрел на него.
- Носки ваших сапог торчали из-под шторы, - ответил он на невысказанный вопрос, застрявший у Уилла в горле. - На ваше счастье, мой гость сидел спиной к окну и не обратил внимания на сей подозрительный факт. Что же это за пагубная страсть к вынюхиванию, монсир, а? Неужели богу триединому она угодна? Неужели это чувство пестовал и воспитывал в вас досточтимый брат, как там его...
- Почему, - с трудом разлепив губы, выговорил Уилл, - почему вы не подали виду, что заметили меня? Почему?
- Потому что стоило мне обнаружить ваше укрытие, и назавтра вы были бы мертвы. В чём я, как уже неоднократно подчёркивалось, абсолютно не заинтересован.
- Вы... знали... с самого начала знали, что я там стою?
- Да.
- И то, что вы говорили...
Риверте широко улыбнулся. Улыбка вышла не злой - скорее лукавой.
- Предоставляю вам теряться в догадках, что из моих слов предназначалось для Сантьяро, а что - для вас, - загадочно ответил он. - Кстати, это не настоящее его имя. Впрочем, дела это не меняет - если бы он увидел вас, то убил бы, и, боюсь, тут я не смог бы ему помешать. Если такой человек как Сантьяро берётся убивать, спасения нет ни для кого.
"Жаль, что он не убьёт вас", - едва не вырвалось у Уилла. Он был растерян, сбит с толку и смущён - но, как ни странно, не чувствовал ни унижения, ни страха. Ему даже было немножко смешно. Носки сапог торчали из-под шторы... и впрямь как ребёнок, в самом деле.
- Ну и зачем вы там прятались? А?
- Я... - переступив с ноги на ногу, пробормотал Уилл. Вопрос был закономерен, но как трудно было на него ответить! - Я услышал шаги и подумал, что это вы... я не хотел...
- Не хотели мозолить мне глаза. Что ж, вполне благоразумное решение. Идите сюда, - сказал Риверте и поманил его - тем самым жестом, что когда-то в нижнем зале у камина, как собаку, двумя пальцами. Уилл, всё ещё чувствовавший себя виноватым, покорно подошёл. Риверте указал ему куда-то, Уилл повернулся - и увидел гитару, прислонённую к ножке стола.
- Должно быть, Освальдо оставил, - пояснил граф в ответ на вопросительный взгляд Уилла. - Он иногда играет здесь - говорит, тут хорошая акустика, что бы это ни значило. Я, по правде, ни черта в этом не смыслю. А вы?
- Ну... - Уилл меньше всего ждал сейчас разговора о музыке и снова смешался. - Меня учили, немного... как всех...
- О да, Хиллэс, столь презираемый моим другом из Рувана, славится своими менестрелями. Вы умеете петь Руады?
- Некоторые. Брат Эсмонт... мой наставник... говорит, что священные песнопения угодны богу, потому что эту песнь поёт не разум, но сердце.
- Неплохо сказано, - заметил Риверте. - Хотя и враньё, как почти всё, что говорил вам ваш наставник. Ну-ка, сыграйте мне что-нибудь.
Уилл отступил на шаг и затряс головой.
- Я?! Нет, что вы... моё искусство...
- Если бы мне хотелось искусства, - перебил Риверте, поднимая гитару и впихивая её ему в руки, - я бы выписал из Сианы самую модную знаменитость сезона. Или на худой конец позвал Освальдо - у него недурно выходят асмайские серенады. Но в данный момент я совершенно не настроен внимать образчикам искусства. Мне просто охота послушать вас.
- А вы... может, вы сами?.. - глупо спросил Уилл, и Риверте фыркнул - совсем по-кошачьи.
- У меня отвратительный голос, как вы и сами прекрасно слышите. Сильный и звучный, но отвратительный. К тому же я напрочь лишён музыкального слуха. Ну же, сир Уильям, не ломайтесь, вы ведь не один из моих пажей. Давайте, загладьте моё дурное впечатление от вашей проделки. Должен же, в конце концов, быть от вас хоть какой-то прок?
Последнее заявление, сделанное обычным небрежным тоном, задело Уилла сильнее всего. Он в самом деле жил тут на правах гостя, и толку от него до сих пор было меньше, чем беспокойства. Вздохнув, он сел в стоявшее рядом кресло и пристроил гитару на колене. Риверте остался на ногах, возвышаясь над ним. Уиллу было бы легче, если бы он отошёл подальше или хотя бы сел, но попросить об этом он не решился. Он тихонько вздохнул, перебрал струны для пробы, приноравливаясь к инструменту - и взялся за дело.
Петь Руады он не стал. Неожиданно для самого себя он заиграл народную песенку, простую, с незатейливым мотивом и двумя строчками в рефрене. Это была колыбельная, которую ему пела кормилица, одна из тех песен, которые каждый новый исполнитель чуточку переиначивает на свой лад, меняя интонацию, одно-два слова или проигрыш, и которую поэтому нельзя исполнить дважды одинаково. Когда Уилла, подобно всем благородным юношам, обучали музыке, отец выбрал для него гитару - этот истинно рыцарский инструмент, столь ж неотъемлемая часть образа рыцаря, как роза и клинок. Уиллу, с его духовной устремлённостью, ближе была арфа, но он, как и во всём прочем, покорился выбору своего родителя - и не слишком жалел об этом. Он играл неважно, а пел ещё хуже - господь дал ему слух, но голосом наделил слишком тихим и мягким, недостаточно красочным, чтобы как следует усладить взыскательного слушателя. Словом, как раз таким голосом и талантом, какие пристало для исполнения простой народной песенки про девушку, которая ждёт домой своего любимого, когда идёт снег, ждёт, когда осыпается вишня, ждёт, когда колосится пшеница, ждёт, когда падают листья, ждёт, когда спит её дитя, рождённое от другого... Простая песенка, грустная и красивая. Уиллу она нравилась, и к третьему куплету он совсем забыл о том, где и для кого её поёт.
Когда он умолк и отпустил струны, несколько секунд ему было так хорошо, как не было уже очень давно. По правде, он даже припомнить не мог в себе подобного ощущения. Подняв голову, Уилл посмотрел на человека, который стоял над ним и смотрел на него. И ничего, совсем ничего не смог прочесть ни в его лице, ни в остановившихся, потемневших глазах.
- Ты ведь должен ненавидеть меня, - сказал Фернан Риверте голосом, столь же блеклым и пустым, как его лицо и глаза в этот миг. - Я убил твоего отца. Я унизил твоего короля. Ты заложник моей страны и пленник в моём доме. Я аморален, бездушен и всё такое прочее. Разве не так?
Уилл молчал, не зная, что сказать. Риверте ещё какое-то время смотрел на него всё тем же пустым взглядом. Потом протянул руку и забрал у него гитару.
- Убирайтесь, - сказал он.
И Уилл ушёл, не оглянувшись и так и не взяв книгу мэтра Альбиала.

Следующим утром Риверте прислал за Уиллом - и не кого-нибудь, а Гальяну - с приглашением явиться в музыкальную комнату. Приглашение было, как обычно, оформлено в виде приказа, и Гальяна изложил его всё тем же приторно-любезным тоном, который, с учётом всех обстоятельств, был хуже любой брани. Если к Риверте Уилл, кажется, начинал немного привыкать, то хищная улыбка Гальяны и его пальцы с острыми ногтями, которые он то и дело плотоядно потирал, и неестественно тонкие приподнятые брови по-прежнему вызывали в Уилле стойкое омерзение - хотя теперь он уже не был так уверен, что среди многочисленных преступлений этого человека значилось похищение невинных детей. Как бы там ни было, Уилл пошёл с ним - потому что понятия не имел, где находится музыкальная комната, и вряд ли нашёл бы её сам.
Комната эта представляла собой уютный салон, задрапированный небесно-голубым атласом. На небольшом помосте стояла арфа, виолончель и подставка для нот, а в дальнем углу за тюлевыми занавесками угадывался альков. Уилл старательно избегал смотреть в его сторону. Помимо Риверте, вальяжно развалившегося на диване, обивка которого в точности повторяла оттенок стен, в салоне находился также Освальдо, сидевший напротив него с гитарой.
- Немыслимая любезность с вашей стороны откликнуться на мой призыв столь охотно, сир Уильям, - пафосно изрёк Риверте и приложился к бутылке, стоявшей рядом с ним на круглом столике.
Уилл промолчал. Не дожидаясь дальнейший приглашений, а вернее, указаний, он сел в одно из кресел, стоящих ближе к двери. Гальяна с поклоном удалился, сказавшись на срочные дела, и его место сменил паж, тут же поднесший Уиллу бокал. Уилл взял, но не стал пить.
- Ваша вчерашняя ария взволновала меня до глубины души, - заметил Риверте, поигрывая ножкой бокала. Уилл покосился на Освальдо: тот сидел, скромно опустив глаза и подкручивая колышки гитары. - Верите ли, до утра не сомкнул глаз. Вы разбудили во мне эстетический голод, сир, а это мало кому удаётся.
Это прозвучало довольно хищно - особенно слова о голоде, отчего-то показавшиеся Уиллу двусмысленными, и он опустил взгляд, стараясь скрыть замешательство. Вчерашний вечер не шёл из головы и у него тоже - только не из-за собственной "арии", разумеется, а от случившейся перед тем неловкости - и от того, что он услышал, стоя за портьерой в библиотеке.
Однако Риверте нынче утром явно был расположен развлекаться. Было всего десять утра, а бутылку он опустошил уже на треть. Уилл подумал, что иначе как злоупотреблением такую страсть к спиртному назвать нельзя.
- Так что Освальдо пришлось встать пораньше и утолить мой голод, коль скоро я лишён возможности получить сие от вашей милости, - продолжал тем временем Риверте, и снова эти слова прозвучали так, что Уилл покраснел и быстро посмотрел на пажа, казалось, совершенно невозмутимого. Впрочем, он ни разу не видел, чтобы на лице Освальдо отображались хоть какие-то чувства, кроме вежливой покорности. Будто ощутив его взгляд, паж поднял голову и негромко спросил, угодно ли монсиру, чтобы он продолжал.
- Да, монсиру угодно, - последовал ответ. - Давайте-ка теперь что-нибудь наше, вальенское, - а то вчера сир Уильям сразил меня лиричностью песен его родины, и я не хочу оставаться в долгу.
Юноша кивнул - и запел. Это была любовная баллада на вальендо, очень красивая и сложная, как большинство песен этого края, но, на вкус Уилла, чересчур вычурная и фривольная. У Освальдо был чистый мягкий баритон, выдавший в нём возраст постарше, чем думал Уилл - ему казалось, этот парень младше его.
Дослушав балладу - впрочем, особенно внимательным он не выглядел - Риверте шумно зааплодировал и спросил Уилла, почему тот не пьёт. Уилл вместо ответа приложил к губам край бокала. Синие глаза следили за ним неотрывно и так пристально, что ему всё же пришлось сделать глоток, хотя брат Эсмонт всегда предостерегал его от приёма горячительных напитков в первой половине дня
- Отлично, - похвалил Риверте; по непонятной Уиллу причине он выглядел невероятно довольным. - Вы быстро учитесь. Споить вас не составит большого труда, достало бы только времени. Освальдо, будьте любезны, продолжайте.
Это длилось до полудня; потом Риверте встал, совершенно внезапно и прямо посередине очередной песни, и заявил, что его ждут дела. Он небрежно поклонился Уиллу, кивнул пажу и вышел совершенно твёрдой походной, такой же резкой, как всегда - несмотря на то, что пил всё утро не переставая. Уилл проводил его изумлённым взглядом.
- Что с ним? - вырвалось у него - он забыл, что рядом с ним находится только паж, которому не пристало трепать языком о привычках хозяина.
Но, на удивление, Освальдо ответил - спокойно и буднично:
- Ничего особенного. Просто его утренняя бутылка закончилась.
И указал на бутылку, сиротливо стоявшую на столике рядом с пустым бокалом.
Она действительно была опорожнена.
Этот день стало поворотным в том, что Уилл с натяжкой и неохотой вынужден был назвать своими отношениями с Фернаном Риверте - потому что как-то ведь надо было называть то, что происходило между ними. Отныне каждое утро, а иногда и по вечерам, хозяин замка посылал за Уиллом, а порой приходил за ним сам, без труда находя его в комнате или в библиотеке, и заставлял в течение нескольких часов присутствовать при том, как он слушает музыку, или работает, или читает. Чаще всего он в это время пил - Уилла сперва это не на шутку тревожило, но, к его большому облегчению, Риверте, вопреки своей угрозе, не был слишком настойчив в стремлении его напоить. Обходилось одним бокалом, который Уилл вскоре научился растягивать на целый вечер - а иногда Риверте забывал и об этом. Сопровождалось это, с позволения сказать, общение либо молчанием, либо необременительной светской болтовнёй о погоде, здоровье и искусстве. Иногда, впрочем, Риверте мог задать Уиллу вопрос, огорошивавший его, причём делал это с тонко рассчитанной внезапностью.
- Вы уже писали домой? - спросил он так однажды совершенно неожиданно, сразу после замечания о том, что в Даккаре стоит просто дивная погода. Шла третья неделя пребывания Уилла в Вальене, и он, конечно, написал множество писем, но до сих пор не отправил ни одного.
Что и сообщил Риверте несколько смущённым тоном.
- Не отправили? Почему? От меня ежедневно ездит гонец, ему ничего не стоит передать письмо курьеру в ближайшем городе. Чего же вы молчали, Уильям? Дайте мне ваши письма, я их отправлю с сегодняшней почтой.
Небрежность предложения казалась слишком продуманной. Уилл вспомнил предостережение Роберта и сцепил зубы. Но ничего не оставалось - он принёс письма и отдал Риверте. Тот взял их не глядя и бросил на стол в общую кипу бумаг.
- Скажите, - проговорил он затем, наливая себе вина, - если вам, как вы утверждаете, не нравится поэзия, как же вы учите ваши Руады?
Уилл вынужден был признаться себе, что чем дальше, тем меньше его понимает.
Впрочем, обычно они ограничивались незначительной болтовнёй - и его это вполне устраивало. Лишь однажды Риверте шокировал его по-настоящему. Это утро они проводили в музыкальной комнате. По правде, Уиллу такое времяпровождение нравилось меньше всего, хотя Освальдо действительно отличался музыкальными талантами - но уж больно смущал Уилла его чувственный баритон и выбор репертуара, а также альков за колышущимся тюлем занавесок. Освальдо пел какую-то особенно проникновенную балладу от лица юной девы, изнывающей от страсти по возлюбленному, однако не смеющей первой изъявить свои чувства. Рефрен "Приди, о, приди!", повторяемый всякий раз со всё большим пылом и страстью, заставлял Уилла особенно пристально разглядывать кровлю башни за окном. Риверте же был в то утро на удивление внимателен. Он почти совсем не пил и сидел в кресле, слегка наклонившись вперёд и не отрывая глаз от гибкого тела юноши, чьи смуглые пальцы ловко скользили по струнам. Когда последняя дрожащая от чувственности нота смолкла, Риверте сказал странно низким и хриплым голосом:
- Норан, убирайтесь прочь ко всем чертям.
Уилл ошалело уставился на него, но потом вскочил и, пробормотав скомканное прощание, удалился. Едва успев прикрыть за собой дверь, он услышал за спиной поспешные шаги и звук падающего инструмента, а потом треск рвущейся ткани и - он мог поклясться! - шелест занавесок алькова... Держась за ручку двери и пылая до кончиков ушей, Уилл слушал стоны и придыхания, доносившиеся из-за двери, потом опомнился и опрометью кинулся по коридору. Он чувствовал острое, непреодолимое желание исповедаться - но, увы, при дьявольском замке Даккар не состояло даже капеллана, за ближайшим надо было ехать в деревню, а Уилл по понятным причинам не мог этого сделать. Поэтому он просто убежал к себе и до конца дня читал стихи из Священных Руад, посвящённые воспеванию целомудрия и бегству искушения и порока.
Это было очень странно, можно сказать, возмутительно, но он чувствовал себя обиженным. Конечно, это дом Риверте, и хозяин волен вытворять тут всё, что ему взбредёт в голову, но выставлять Уилла за двери вот так, с какой стороны ни посмотри, было очень некрасиво. Потому следующим утром Уилл был особенно сдержан и немногословен, подчёркнуто холодно отвечая на дежурные любезности Риверте. Тот сразу заметил это и поглядел на Уилла с любопытством.
- Что, опять ревнуете? - спросил он игриво - и расхохотался, когда Уилл вскинулся и посмотрел на него с нескрываемым уже возмущением. - Ну, ну, не сердитесь, монсир. Если бы вы видели себя со стороны, вы бы сами согласились, что иногда просто невозможно не подразнить вас.
- Так вы зовёте меня только затем, чтобы подразнить? - запальчиво спросил Уилл, которого обида, как всегда, делала несдержанным и неосторожным.
- Нет, что вы - вовсе не только за этим. На самом деле вы один из лучших компаньонов для утреннего аперитива, которые у меня были.
- О, - сказал Уилл, не зная, как на это реагировать.
- Да-да. Вы помалкиваете и не читаете мне нотаций, а ваше присутствие создаёт у меня обманчивое впечатление, будто я спился ещё не окончательно. Ибо законченные пьянчуги, как известно, напиваются в одиночестве, а пока вы здесь, я не один. Не правда ли?
Его резкие переходы от жестоких насмешек и откровенной грубости к добродушной иронии и обманчивой откровенности до того сбивали Уилла с толку, что он мог только бормотать в ответ банальности, ни к чему не обязывающие ни его, ни собеседника. Риверте, похоже, вполне устраивала такая ситуация, хотя по большому счёту, обращаясь к Уиллу, он разговаривал скорее с самим собой. На исходе первого месяца своего пребывания в Даккаре Уилл начал подозревать, что именно это и было нужно его странному хозяину.
Примерно в это же время ему пришло письмо из Тэйнхайла. Риверте сообщил об этом за завтраком (теперь они иногда и завтракали вместе, хотя для Риверте, встававшего в пять утра, это был скорее полдник или ранний обед) в промежутке между дежурным восхищением погодой и жалобой на феноменальную тупость его нового камергера. Уилл, услышав новость, вздрогнул и закусил губу, стремясь скрыть охватившее его нетерпение. Риверте же, казалось, вовсе забыл о собственном сообщении и спохватился - чересчур, как показалось Уиллу, нарочито - лишь к вечеру, когда позвал Уилла в свой кабинет на традиционный вечерний бокал вина - или бутылку, в его случае.
- Ах, проклятье, я же совершенно забыл о вашей корреспонденции! Где-то она тут была... чёрт... надеюсь, я не велел выбросить её вместе с ненужными бумагами... было бы досадно... а, вот оно. Держите.
Он бросил письмо Уиллу на колени и повернулся налить вина.
- Можете читать здесь, - сказал он. - Видите, я стою спиной и не подглядываю. У меня, в отличие от некоторых, нет такой привычки.
Уилл густо покраснел. Запечатанный конверт жёг ему пальцы. Он с усилием покачал головой.
- Нет, благодарю вас... я... это... это может подождать.
- Вы очень любезны, - вежливо сказал Риверте - и принялся мучить его болтовнёй, не отпуская ещё по меньшей мере четыре часа, хотя обычно их вечерние разговоры не длились более двух.
Когда граф наконец отпустил его, Уилл бегом кинулся в свою комнату, перепрыгивая через две ступеньки, потом запер дверь, подперев её изнутри сундуком, зажёг весь свет, какой только нашёлся в его обиталище, и дрожащими от нетерпения руками достал конверт. Но вскрыл не сразу - сперва он тщательнейшим образом осмотрел печать. Следов взлома на ней вроде бы не было, но Уилл знал, что существует множество способов вскрыть письмо и затем вновь его запечатать так, что у адресата не возникнет ни малейших подозрений. Он не знал, обладает ли Риверте или Гальяна подобными талантами, но исключать этого никак не мог. Вздохнув, Уилл всё же сломал печать. Из конверта выпал один-единственный листок, мелко исписанный почерком его матери. Уилл сел и принялся читать.
Как следовало ожидать, большую часть письма мама беспокоилась о нём, о его здоровье, настроении и общем самочувствии. В своём письме он подробнейше описал ей все перипетии своего существования в Даккаре, умолчав, разумеется, об отдельных эпизодах, и вообще всячески старался её успокоить. Однако что-то, видимо, она почувствовала между строк, потому что была крайне озабочена. Она просила его быть полюбезнее с лордом Риверте, не ссориться с ним без надобности и помнить, что его, Уилла, жизнь - самое дорогое, что осталось у неё, бедной леди Дианы. О Роберте она написала всего три строчки в постскриптуме - наверняка с его приказа и под его диктовку. "Роберт, - писала вдовствующая леди Норан, - шлёт тебе свой братский поцелуй и наилучшие пожелания, а также напоминает, что нигде и никогда ты не должен забывать о том, кто ты есть, откуда ты родом и каков твой долг. Он надеется, что жизнь на чужбине не заставила тебя забыть ни Хиллэс, ни Тэйнхайл, ни его, твоего любящего брата".
Уилл медленно свернул письмо. Даже в столь иносказательном послании Роберт был, как обычно, прямолинеен и почти груб. Он наверняка с удовольствием написал бы это сам, но писать он умел едва-едва, а почерк у него был катастрофически неразборчивый. Впрочем, и его "братского поцелуя" Уиллу было вполне довольно. Роберт явно недоумевал, почему, спустя почти целый месяц, Уилл всё ещё не выполнил своего задания. Он так и видел лицо брата, искажённое недоумением и холодной насмешкой: неужели, братец, тебе так нравится в Вальене, что ты всячески стремишься продлить своё пребывание там? А может, тебе нравится Риверте? Не может быть, чтобы ты столь долго сопротивлялся его домогательствам, я ведь ясно велел тебе пойти им навстречу - так, быть может, тебе доставляет удовольствие...
Уилл крепко зажмурился, так, словно брат и впрямь был тут и сыпал на него эти дикие и жестокие обвинения. Нет, мысленно ответил он, мне не нравится Вальена, и ещё меньше мне нравится Риверте. Просто... просто... Он пытался мысленно найти достойный ответ, способный оправдать его пассивность и бездействие, но вместо Роберта вдруг увидел мысленным взглядом Риверте - его красивое лицо, насмешливо блестящие глаза, тёмные волны волос надо лбом. "Убирайтесь прочь, Норан", - сказал он в мыслях Уилла и задёрнул занавеску алькова, за которым выгибалось, стеная, стройное смуглое тело...
Уилл вздрогнул так сильно, что порвал пергамент, который всё ещё судорожно сжимал в руке. Он распахнул глаза. Видения исчезли. Уилл протёр лицо руками и вздохнул. Было уже за полночь, и он лёг спать, но спал беспокойно и ворочался до самого рассвета. Ему снились сны, которых он не мог вспомнить наутро, но они тревожили его - может быть, потому, что он так и не мог толком понять, что или кто ему снился.
- Уильям, вы можете сделать мне одолжение?
Стоял дождливый вечер - первый с того самого дня, как Уилл вошёл через ворота замка Даккар. Туман клубился целый день, а теперь ливень хлестал в закрытые окна, и всё это навевало воспоминания, которые никак нельзя было назвать весёлыми. Уилл думал о брате Эсмонте, который пока что не ответил ни на одно из его писем, и чувствовал особенную тоску и горечь, потому был этим вечером несколько рассеян. Они с Риверте сидели в его кабинете; Уилл - на уже привычном для него неудобном кресле, Риверте - рядом с еретическим глобусом. Бутылка, которую они откупорили час назад, была пуста уже более чем наполовину.
- Вы меня слышите, сир?
- А? - Уилл вскинулся и виновато посмотрел на него. - Простите, я задумался.
- Я понимаю вас. Эта погода способствует меланхолии. Вот и меня что-то развозит, а мне это не нравится. Я спросил, можете вы сделать мне одолжение?
- Да, конечно...
- Там лежит книга.
Палец Риверте (он всегда указывал пальцем, нетерпимым и неприличным жестом) ткнул в глубь кабинета, где стояла высокая подставка, на которой обычно лежала раскрытая книга - какая именно, Уилл до сих пор не удосуживался взглянуть.
Повинуясь указанию, Уилл встал и подошёл к подставке. Бросив взгляд на книгу, он замер в изумлении.
- Это же Священные Руады!
- Удивительно, правда? И как это их страницы не воспламеняются от божественного негодования в моём присутствии? Окажите любезность, Уильям, почитайте мне.
Уилл обернулся. Этот человек не уставал его поражать.
- Почитать вам Руады?
- Почитать мне Руады, - терпеливо повторил тот. - Вы же собираетесь стать монахом, верно? В таком случае вашей прямой обязанностью станет нести слово божье нечестивым и заблудшим. Или моя нечестивость и заблудшесть всё ещё вызывает у вас сомнения?
- По правде, нет, - хмыкнул Уилл.
- Ну вот видите. Спасите же мою душу, я вас умоляю.
- Что читать?
- Всё равно. Где открыто, там и читайте.
Уилл переставил со стола свечи и посмотрел на верх страницы. Это была вторая книга пророка Лода, одна из немногих частей Руад, написанная прозой - и, надо сказать, самое подходящее место для чтения вслух в присутствии Фернана Риверте.
Уилл прочистил горло и начал с торжественностью, приличествующей моменту:
- Ибо было сказано трижды: впавший в бездну греха не очистится иначе, чем пройдя эту бездну до дна и низвергнувшись в глуби ада. И горе ему, ибо бездна эта о девяти пропастях, имена же пропастей этих суть: Ревность, Корысть, Бесчестье, Лживость, Малодушие, Безбожие, Жадность, Уныние и Прелюбодеяние...
- Заметьте, - сказал Риверте совершенно будничным тоном, перебив Уилла на полуслове, - прелюбодеяние стоит на самом последнем месте, а ревность - на первом. Какие из этого выводы?
- На что вы намекаете? - вспыхнул Уилл - и непонятно почему вдруг вспомнил лицо юного Освальдо, покорное и серьёзное, с всегда опущенными глазами, услышал его чарующий голос, его низкий, протяжный стон из-за тюлевой занавески...
- Я намекаю? Помилуйте, сир, кто из нас готовится в священнослужители? Это ваше дело, а не моё - толковать слово божие. Вот объясните мне, если не трудно, это место о девяти пропастях одной бездны. Как это следует понимать?
Уилл почувствовал себя увереннее, что крайне редко случалось с ним в присутствии Риверте - благо наконец они заговорили о том, в чём он был подкован.
- Это следует понимать так, что, поддавшись искушению одного греха, человек всё равно что падает в бездну, ибо все грехи - братья друг другу, и, поддавшись одному, непременно поддашься всем прочим, падая ниже и ниже.
- То есть человек, солгавший однажды, обречён также проявить корысть, потерять честь, предаться блуду и так далее?
- Именно так.
- Мой юный друг, посмотрите на меня своими честными глазами и скажите: неужели вы никогда не врали?
Уилл обернулся и посмотрел на него. Но не потому, что Риверте приказал ему.
- Никогда.
- Никогда-никогда? Даже не утаивали правды?
Уилл чуть заметно вздрогнул.
- Лгать и... недоговаривать - не одно и то же.
- Разве? Вы просто открываете мне глаза на мир, право слово. И в чём же разница?
- Ну... - Уилл замялся. - Ложь всегда злонамеренна. А молчание - не преступно...
- В том случае, если не является ответом на прямо поставленный вопрос, - сказал Риверте и, внезапно поднявшись, подошёл к Уиллу. - Поглядите на меня. В глаза, если вам не трудно.
Уиллу было это очень трудно, но он поглядел. Внутри у него всё скрутилось - он вдруг испугался повторения сцены, разыгравшейся в этом самом кабинете несколько недель назад. Тот нелепый поцелуй не шёл у него из головы, хотя Риверте, похоже, забыл о нём... сейчас Уилл уже не был в этом так уверен.
- Скажите, Уильям, я вам нравлюсь?
Уилл какое-то время помолчал. Потом тихо ответил:
- Нет.
- Вы совершенно уверены, что не врёте?
- Уверен...
- Рад за вас. Лично я далеко не всегда бываю так уверен в собственных словах. Скажите теперь, вам бы хотелось увидеть меня мёртвым, а мою голову - на пике над воротами?
Уилл вскинулся. В общем-то он хотел примерно этого, но одна мысль о таком зрелище вдруг повергла его в дрожь.
- Нет...
- Что - нет? Вы не хотите моей смерти?
- Я... сир, ваши вопросы...
- Мои вопросы - что?
- Они вынуждают меня либо лгать, либо быть неучтивым, - твёрдо ответил Уилл.
Риверте хмыкнул. Они стояли очень близко, но, к счастью, не касались друг друга. Странно, но от Риверте совсем не пахло спиртным.
- Это уже лучше. Ну а если я спрошу вас, не замышляет ли ваш старший братец какие-нибудь козни против моей особы - что вы тогда ответите? То же самое? А если я буду настаивать?
Уилл ощутил, как внутри у него всё сжимается в комок. Он вдруг понял, что его загоняют в ловушку - а он покорно шёл в неё, даже не пытаясь уклониться от удара.
- Это не похоже на душеспасительную беседу, - попытался вывернуться он.
- А по-моему, очень даже похоже. Только теперь я пытаюсь спасти вашу душу, погрязшую во лжи и опасно близкую к бесчестью. А от лжи и бесчестья до прелюбодеяния... словом, вы сами понимаете.
"Зачем, - думал Уилл, снова не в силах сдержать предательского румянца, - зачем он это делает?! Что ему от меня надо?" Он не понимал, и это тревожило его всё больше и больше.
Неожиданно Риверте улыбнулся. Улыбка была непривычно мягкой для него, почти сочувственной.
- Я ужасный человек, - посетовал он. - Сам знаю. Вам было бы много лучше в Сиане, при дворе моего дражайшего монарха, его величества короля Рикардо. Там, впрочем, тоже достаёт сволочей, но со мной мало кто сравнится.
- Вы очень самоуверенны, - пробормотал Уилл.
- Правда? Вы находите? С вашего позволения, я буду считать это комплиментом. Но мы отвлеклись от священных писаний. Продолжайте, прошу вас.
Он вернулся к столу и подлил себе вина. Уилл продолжил читать, уже не столь уверенно и выразительно, как прежде. Этот стих был полностью посвящён греху и способам, которыми он опутывает людские сердца, но после странных комментариев Риверте слова эти уже не казались Уиллу такими значительными и преисполненными грозного предупреждения, как прежде. Тем не менее, поскольку Риверте не перебивал его, он прочёл две страницы, прежде чем услышал его голос:
- Довольно. Уильям, почему вы решили уйти в монастырь?
Вопрос был не слишком неожиданным - Уилл ждал его рано или поздно. Поэтому он ответил почти совершенно спокойно:
- Это кратчайший путь к богу из тех, что мне известны.
- Но вам ли, с вашим острым и пытливым умом, не понимать, что кратчайший путь не есть самый правильный?
- Да. Но кратчайший также не значит самый лёгкий.
- Тоже верно, - сказал Риверте задумчиво и отпил из бокала. - Ваш отец, похоже, желал вам иной участи.
- Он хотел, чтобы я стал рыцарем и принял часть управления землями. Испокон веков Тэйнхайлом управляли двое старших братьев. Это семейная традиция.
- А вы, значит, решились её нарушить.
- Из меня не получился бы хороший сеньор.
- Почем вы знаете? Вы ведь не пробовали. К слову, вы, как я понимаю, и монахом быть не пробовали. Вы ведь никогда не жили в монастыре?
- Нет, - смутившись, ответил Уилл. - Но я знаю о тамошних порядках и думаю, что смог бы к ним притерпеться.
- Это очень похвально для юноши, всю жизнь прожившего в богатом доме. Но почему вы решили, что, похоронив себя заживо в четырёх стенах, сумеете следовать Руадам лучше, чем оставаясь среди людей? Вас страшат искушения, Уильям? Вы от них собирались бежать?
- Нет! Вы... вы совершенно этого не понимаете.
- Да, где уже мне. Но вопрос не в том, понимаю ли я вас, а в том, насколько вы понимаете сами себя.
- Я прекрасно понимаю сам себя, - отрезал Уилл; он снова чувствовал себя задетым - не самими словами, а снисходительным тоном разговора. В конце концов, как смеет этот безбожник поучать его в таких вещах?!
- Да, да, в своём глазу бревна обычно не видят, - будто прочитав его мысли, кивнул Риверте. - Ко мне это относится в полной мере - не меньше, чем к вам. Ваш брат Эсмонт - надеюсь, я не переврал его имя? - никогда не говорил вам, что гордыня и надменность хотя и не входят в число девяти основных пороков, но неизменно ведут к одному из них, а чаще ко всем разом?
Уилл открыл рот и закрыл его. Он знал, что именно гордыня и чрезмерно развитое самолюбие были его слабым местом - но не думал, что это так заметно. Он вдруг почувствовал себя беспомощным, беззащитным перед этим человеком, почти голым.
- Уильям, вы ведь не особенно любили своего отца? - вдруг спросил Риверте тихо, и Уилл вскинулся так, словно ему влепили пощёчину. Он не мог, не смел ответить на такой вопрос - тем более этому человеку. Но тот и не ждал, казалось, ответа. Риверте вздохнул, вертя ножку в бокала в пальцах. Сегодня на них почти не было украшений - только одно неприметное кольцо на мизинце левой руки.
- На самом деле, - продолжал он тем же негромким тоном, - редко такие люди, как вы или я, любят своих отцов. Мой родитель также меня не слишком одобрял, если вы понимаете, о чём я. Как ни смешно, по причине, прямо противоположной вашей. Я тоже был у него вторым сыном, однако в то время наши владения были майоратными, и традиция предписывала младшим сыновьям, сколько бы их ни было, посвятить себя богу...
- Вас собирались посвятить богу?! - воскликнул Уилл. Зрелище Риверте в монашеском одеянии, тут же всплывшее в его воображении, казалось полным абсурдом.
- Мне тоже это не показалось удачной идеей, - кротко сказал Риверте. - Видите ли, я собирался завоевать мир. Лет с шести, если мне не изменяет память, жило во мне это твёрдо принятое решение, осуществить которое из монастырской кельи мне представлялось весьма затруднительным, ибо я никогда не имел пророческого либо миссионерского дара. Моему отцу моё своеволие нравилось не больше, чем ваше - вашему. Так что я в самом деле понимаю вас в этом отношении лучше, чем вы думаете.
Они молчали какое-то время. Потом Уилл, снедаемый не совсем достойным любопытством, всё же решился спросить:
- И вы пошли против его воли?
- Естественно. Губить свою жизнь ради придури старого пердуна? Ещё чего.
- Он был вашим отцом! - резко сказал Уилл.
- Был. И что? Это не давало ему права обращаться со мной, как со своим холопом.
- Однако вы почему-то не осуждаете моего отца, который обращался со мной именно так, - с горечью сказал Уилл - и прикусил язык, в ужасе осознав, что несёт. И перед кем! Перед тем самым человеком, который...
- Вы - другое дело. Я с раннего детства знал, каков мой путь. А вы лишь воображаете, будто знаете это.
- Вот как? - огрызнулся Уилл, по непонятной причине сильно задетый этим выводом.
- Именно так, - сказал Риверте спокойно. - Вы прочли слишком много книг, причём все они говорили одно и то же на разный лад. Обычно юноши ваших лет вообще не умеют читать, но вы кинулись в другую крайность и вообразили, что книги в равной мере заменят вам и людей, и мир, и бога. Вы просто не знаете, от чего собираетесь отказаться. Потому я и говорю, что ваши цели надуманны и мнимы. Скажите, у вас есть друзья?
Уилл, внутренне готовивший гневную отповедь, осёкся, сбитый с толку этим неожиданным вопросом. Ну почему этот человек так любит резко менять тему посреди разговора, стоит только Уиллу немного приноровиться к его бешеному напору и бестактности?!
- Брат Эсмонт был мне другом, - сказал Уилл наконец после долго молчания.
- Что ж, - ответил Риверте после не менее длинной паузы, - в таком случае я, видимо. должен принести свои извинения за то, что лишил вас единственного друга, выставив его вон. Но я не верю в искренних и чистых душой монахов как класс материальных сущностей. Отчасти поэтому вы совершено не видитесь мне монахом.
- Вы меня совсем не знаете.
- Правда? В таком случае, надеюсь, впереди у меня немало увлекательных открытий.