Утренний чай

Близнецы – осколки одной души в разных телах.

Какая пошлая и затасканная мысль!

Сколько раз они пытались соединиться – кровью и проникновением друг в друга – всё было напрасно. Душа не сходилась, а каждое утро в одной постели отзывалось горечью крепчайшего кофе на языке и сумбуром мыслей. Том стонал от головной боли, смешно морщась и закусывая уголок подушки. А Нил валялся на спине, почёсывая живот и не решаясь ни приблизиться, ни сказать ни слова – лишь бы не нарушить последние минуты тишины и хрустального спокойствия, искажающего своей мутной поверхностью все их чаяния. Перед тем, как зазвучит голос Тома – больной, разбитый, полный неловкости и от того злой.

Первый их раз был по пьяни. Они повздорили – из-за ревности к Линде. Но помирились быстро, стоило только покинуть её двор, пошли к Тому, избитые и усталые, и пили – сначала «Лондонс Прайд», потом - «Белую Лошадь». Это был худший виски, который Том пробовал в своей жизни. Хотя, может быть, мучительная тошнота была вызвана другим – долгим странным разговором. И окончание беседы было далеким от нормальности – Нил, отхлебнув виски, забрался к брату на колени и попытался напоить. Том был слишком ошеломлён, чтобы отказать. И когда жгучая противная жидкость полилась ему в рот, Нил сгладил неприятные ощущения крепким и отнюдь не братским поцелуем. Так просто и так неожиданно.

Нил Шерри всегда был нахальным и насмешливым сукиным сыном. Том более мягок, но именно ему, в конце концов, и пришлось жалеть своего непутёвого брата-близнеца, служить ему спасительной жилеткой. Впрочем, жилетка, а вернее, тёмно-синий свитер, был грубо отброшен за ненадобностью, вслед полетели и брюки, и нижнее бельё. Нил привык поддаваться мимолётным желаниям и порывам. И силы у него было всегда чересчур много. И дури. Но главный его бич – необдуманные поступки.

Первый раз был настолько болезненным, что даже алкогольная анестезия спасала мало, и Том задушенно выл, пока Нил пытался втиснуться в его узкий девственный проход, используя то ли какую-то мазь, то ли масло. Впрочем, Нила хватило на несколько быстрых движений, на пошлое сладостное облизывание лопаток – он навалился сверху и застонал в затылок, жалко и беспомощно, обжигая повреждённую кишку спермой. А после Том, отдышавшись и переждав неприятные ощущения, с садистским удовольствием толкнул брата на живот и трахал его долго и глубоко, измучив непрекращающейся болью, укусами и уничижительными словами. Но Нил терпел, он не возразил даже тогда, когда его перевернули на спину и заставили смотреть правде в глаза.

У Нила татуировка на правом боку «Съешь меня». Том искусал её тогда до красноты, он торопливо, пылко пробовал всё вверенное ему тело – кончиками пальцев и ладонями, губами, языком, со стыдом признаваясь себе, что давно мечтал коснуться брата вот так. Но ему удалось затолкать эту кощунственную мысль на самые задворки своего сознания. Хотя что может быть кощунственнее того, что произошло между ними?

Утро девятнадцатого мая 2002 года было жутким. Том проснулся и долго приходил в себя от осознания их свершившейся близости. Пошевелился и понял, что желал бы не просыпаться в ближайшие несколько лет. Рядом раздался глухой стон, и из-под несвежего одеяла появилась всклокоченная голова. Нил. Самым мерзким, самым неправильным было то, что он остался, а не сбежал, трусливо поджав хвост, как он обычно делал после очередной сотворенной им пакости.

- Том? Что было...

- Что было? – зло переспросил Том – он с трудом подавлял желание встряхнуть брата. – Позволь, я расскажу тебе, что было! Мы пили. Долго пили. А потом...

- Не надо, Том! – умоляюще сказал Нил. – У меня болит... всё. Зачем…

- Что зачем? Зачем мы столько пили? Или зачем ты полез ко мне с требованием тебя трахнуть?

Нил, выпутывающийся из одеяла, замер и неверяще уставился на Тома. Когда до него дошло, его губы дрогнули.

- То есть это не было пьяным бредом? Мне нужно идти. Ох, бл*дь, Том, - поморщился он, - что ты со мной делал?

- Тебе во всех красках рассказать? – с весёлой злостью поинтересовался Том, не в силах поднять взгляд. – Изволь. Сначала ты лежал на животе, а я, бл*дь, трахал тебя, загонял глубоко в твой зад. Тебе было пи**ецки больно, но ты терпел и требовал, чтобы я не смел останавливаться. И знаешь, я и не собирался.

- Мне и сейчас пи**ецки больно, Том…

Голос был тихий и даже почти умоляющий, и Том не смог этого вынести. Придвинулся и осторожно обнял своего брата-близнеца.

- Нил, что мы наделали? - на него тяжелой удушливой пеленой опустилось отчаяние. - Нил, мы...

- У тебя есть обезболивающее? Я попросту не уйду далеко после такого.

- У меня была какая-то мазь. Но сначала тебе нужно вымыться, смыть с себя – всё.

Нил истерически рассмеялся. Он был растерян, а такое бывает нечасто. Том помог ему дойти до ванной, и Нил долго не выходил из неё; Том даже испугался – не сотворил ли брат с собой чего. Оказалось, что Нил просто думал над свершившимся. Вышел бледный, дрожащий и с бегающими глазами, даже не вытерся. Вода капала с его волос, ставших почти чёрными, стекала по длинным ногам на старый цветастый ковёр на полу спальни. Нил был как одурманенный… или же лихорадочно соображал, как бы половчее избежать выяснения отношений. Это взбесило до трясучки.

- Ты переживаешь за себя? Это не я всё начал! – Том еле-еле сдерживался, чтобы при помощи кулаков не вбить в брата немного разума и ответственности. Нил привык в своих бедах винить других. И в этом случае Том знал, кто остается виноватым.

Но на сей раз Нил наказал сам себя. Он дышал судорожно и шумно, пока Том, вымазав дрожащие пальцы жирной заживляющей мазью, осторожно обрабатывал его покрасневший раздражённый анус, и не сразу заметил, что брат изнывает от возбуждения.

- Томми, бл**ский ты сукин сын! Хочу тебя...

Тогда и был первый в жизни Тома минет, во время которого он выяснил несколько вещей. Очень мешают волосы. Целиком заглотить член нельзя. Нил кончает быстро, если поглаживать его между ягодиц. Сперма горькая на вкус и пахнет сыростью. От стонов Нила его собственный член стоит так, что больно.

На следующий день Нил пропал. Всё-таки сбежал. И Том его понимал. Тяжело смотреть в глаза своему брату-близнецу после того, как соединяешься с ним плотью.

Том узнал, что такое безысходность. Это – глубокое отчаяние в серых глазах зеркального отражения, живущего своей жизнью, а не слепо повторяющего за тобой каждое движение. Это когда память сохранила каждый стон родного по крови человека в твоей постели. Под тобой. На тебе.

Нил возвращался несколько раз, не в силах держаться далеко от своего близнеца. И, только завидев его на пороге, Том затаскивал его внутрь в надежде поговорить. А потом снова лежал без сна, пытаясь услышать дыхание брата и кляня свою уступчивость на чём свет стоит. Нил, сукин сын, заставил его понять, как сильно их небратское влечение. Том злился на него каждый раз, но прогнать был не в силах. И эта злость вместе с вязким сиропом беспомощности и неправильности их отношений лишала его душевных сил.

А Нил сам потом пропал надолго. Том молился, чтобы он не появлялся больше – хоть они и похожи как два одинаковых снимка, у них разные жизни. Но у провидения на этот счёт свои планы.

Когда октябрьская ржавчина уже поразила перезрелое многообразие природы, Нил появляется на пороге дома в Фарнборо, усталый, обросший и с такой мрачной решимостью во взгляде, что Том пугается.

- Я решил, - говорит Нил, бесцеремонно входя и захлопывая дверь. – Хрен я тебя ещё оставлю!

Привычная грубость заставляет сердце гнать кровь быстрее. Утром Нил будет ползать в ногах, выпрашивая ласку как подачку, вымаливая прощение за то, что позволил себе лишнее. Они снова поменяются ролями – Нил будет сидеть, утирая разбитый нос или морщась от набухающего синяка на лице. Потому что если Том разобьёт ему губу – он будет извиняться. Том не выносит зрелища окровавленных губ брата. Он будет высасывать кровь и целовать рассечённую кожу – почти нежно, слёзно жалея своего близнеца. А потом забота перерастёт в злость и вырвется наружу неконтролируемым яростным желанием. И Нил окажется на полу, его всегда аккуратно зачёсанные назад волосы растреплются, а Том будет сжимать его шею и с глухим стуком бить затылком о паркет...

Эти мысли проносятся в измученном разуме Тома перед тем, как он машинально проводит губами по тощему плечу Нила, и тот шевелится и открывает глаза. Хриплое:

- Ты чего не спишь? – нарушает холодную тишину пропахшей сигаретным дымом комнаты, но Том боится отвечать. Одно неверное слово – и они снова поругаются. А когда саднит плохо растянутый зад и из него вытекает разлагающаяся сперма, шевелиться вообще не хочется. В ответ на его болезненное кряхтение Нил сжимает предплечье, тянет к себе и заставляет лечь сверху. Тому неудобно – костям на костях лежать больно.

- К чёрту недомолвки! Том, я… - выдох сквозь зубы. – Не хочу…

И замолкает до утра, сам недоговорив и тем самым посеяв в душе Тома ещё больше сомнений и опасений, не позволяет сползти – не выпускает и глухо ворчит в ответ на каждое движение. Том пригревается и сопит брату в шею, вдыхает незнакомый запах и сравнивает его с тем запахом детских лет их жизни, когда они спали вместе в этой же постели, такие же голые, но тогда ещё совершенно невинные. Стены постепенно окрашиваются в ядовито-жёлтый с искрящейся примесью летнего неба – Том проваливается в сон.

Утро врывается в комнату визгом шин и грохотом мусорного бака. Том подскакивает, а Нил зарывается под подушку, скребёт ногтями наволочку и шипит. Том смотрит на брата, вздыхает от осознания того, что вот оно – снова, но трогать его – не трогает, оставляет спать, а сам уходит, как был – голышом.

В доме прохладно, но Тому всё равно. Он сидит на захламленной полутёмной кухне, медленно затягивается и смотрит в окно. За спиной шумит электрочайник – в нём мало воды, однако Тома это не слишком заботит. Под воспалёнными веками вспыхивают и переливаются образы. Нил ухмыляется, отбрасывая с глаз чёлку. Нил курит. Нил говорит, но слов не слышно. Неизвестно, сколько времени проходит, когда раздаётся шлёпанье босых ног по паркету, и к нему присоединяется Нил, такой же голый и в таком же скверном настроении. Скверном, поскольку ему сейчас предстоит убедить брата в правильности принятого им, Нилом, решения.

- Не хочу уходить, - как удар под дых, и Том роняет сигарету на грязный пол. – Не хочу обратно, к другим.
Как всегда, бестолково, но всё же Нил озвучил терзающее обоих. Все душевные метания, все неудовлетворённые желания выливаются в одно, уже оформленное и цельное – не разлучаться. Нил наступает на тлеющий окурок голой пяткой и давит. Он показывает зубы, белые как ракушка – за долгие годы курения их цвет не изменился. Зато время исправно поработало над его улыбкой, исказив её до неузнаваемости. Лукавый и прежде, но добрый, теперь Нил – ядовитый змей. Для всех.

Том шумно хлебает из потемневшей кружки, и его передёргивает. Утренний чай холодный и горький, как поцелуй брата-близнеца. Его тошнит – не столько от выкуренной на голодный желудок сигареты, сколько от понимания ситуации. Нил остаётся. Здесь, в его грязной кухне и пустой жизни.

Нил по-своему истолковывает вздрогнувшие плечи – обнимает брата со спины и замирает, пытаясь его согреть.

- Оставь меня, - бормочет Том, умом понимая – им снова будет тоскливо вдалеке друг от друга. Страшно задумываться о причинах, ещё страшнее – о последствиях своего ненормального поведения. Том боится слов, произнесённых вслух. Пусть они останутся несостоявшимися дефективными мыслями у него в голове; прозвучи они – обрушат на них всю тяжесть понимания их положения.

Нил, водя носом по волосам Тома, шёпотом высказывает мысль, которая неоднократно мелькала в его сознании – мысль о соединении их тел, сшивании в единое целое – четырёхрукий, двухголовый организм, непременно – лицами друг к другу, чтобы ловить в одинаковых серых глазах отражение. Том от этого предложения закрывает лицо руками и шепчет:

- Ты больной.

Но Нил, широко улыбаясь, заставляет встать и принимается показывать, в каком месте проходили бы стежки. Он легко касается пальцами боков Тома, кладёт ладонь на его бёдра и прижимает к себе, так тесно, как если бы они в действительности были накрепко сшиты – грубой нитью. А лучше – живыми сосудами, ветвящимися вокруг них. Том, закрыв глаза, почти ясно видит, как тонкие упругие вязи проникают в его тело из тела Нила и наоборот. Как по ним циркулирует одна жидкость на двоих. Как их ноги от лодыжек до тазовых костей пронизаны яркими сосудами.
У Нила мягкие губы, редкая щетина колет подбородок, а выражение его лица при поцелуе столь самодовольное и даже чуть презрительное, что Том кривится и отталкивает его.

- Уходи, Нил!

Он не может не назвать своего близнеца по имени, оно – единственное напоминание того, что они прячутся друг от друга в разных телах. Ему удаётся выпроводить Нила – руганью, пинками, заверениями в его убийстве.

Тому тоскливо, на душе пусто, и, чтобы отвлечься, он, так и не одевшись, пьёт тот же остывший чай и смотрит в окно. Мимо дома проходит соседка – Люси, и Том думает, что безраздельное дерьмо не может царить только в его жизни. Наверняка и у этой милой девочки могут быть за душой грешки. Какие грязные секреты таятся за благополучным фасадом её безупречного внешнего вида? Может быть, она спит со своим братом – долговязым Джоном с одышкой и тусклым бестолковым взглядом. Лица её Том не различает, только отмечает, что волосы её – цвета масла, отвратительного прогорклого масла. Вспоминает, как оно воняет, и кривится. У них с Нилом волосы чуть рыжеватые, а запах Нила напоминает едва уловимый дух горелых листьев. Горький запах их богомерзкого секрета.

Грохот входной двери возвращает его из мыслей в реальность. Нил входит на кухню, в руках его – синяя спортивная сумка.

- Вещи, - поясняет он и бросает сумку на пол, рядом со столом.

- У-хо-ди, - по слогам произносит Том. – Я не пущу тебя сюда насовсем! Тебе доставляет удовольствие тянуть из меня душу?

- Том... Вспомни Линду. Зачем ты полез на неё, да ещё и после меня?

Опять Линда, с которой всё и началось. Всё невпопад. И все их разговоры. И это страшное решение Нила – остаться с ним.

- Может быть, она мне очень нравилась?

Умоляюще-вопросительно. Что за жалкий тон? Это отражается в глазах Нила так явственно, что Тому становится мерзко. Перед ним. Перед собой. И перед всем миром.

- Хороший, всегда правильный мальчик Томми. Ты боишься осуждения? Или... - улыбка разрезает лицо Нила, а голос его сладок как засахарившийся мед, - ты боишься меня?

- Я тебя не боюсь.

- Не верю. Страх оставил на твоём лице такие отчетливые крупные мазки, что сам Пикассо бы сломал кисть от отчаяния.

Том затравленным взглядом смотрит на своего близнеца. Что в его глазах? Сомнение? Не похоже – что-то более глубокое.

- Когда-нибудь всё будет хорошо, - Том сам не верит в то, что говорит, ни капли. – Нил, будет светло и спокойно. Мы не будем ненавидеть друг друга за то, что так похожи. Не будем ненавидеть наших родителей за то, что мы братья. Нужно только держаться врозь и не стремиться подчинить друг друга.

- Идиот, - вздыхает Нил. – Я никогда не испытывал к тебе ненависти. Я был зол на тебя – да. За твою слепоту. За то, что моя постель пахнет случайными бабами, а не тобой. Знаешь, какой у тебя запах, Том? Сладкий запах упрямства. Даже твой мерзкий одеколон неспособен перебить его. Ты можешь уехать, Том. В Кардиффе хорошо. Но я поеду с тобой. В твоих мозгах. Смирись уже – ты с рождения живёшь с этим. Как и я.

Том молчит. Нил подходит и кладёт руку на его плечо, неожиданно мягко, заставляя осознать, что в прищуренном взгляде его – точно не сомнение. А беспокойство. И не за себя. Они ещё долго стоят и смотрят в окно. Лица давно знакомых людей – пустые белые маски со сглаженными выпуклостями – словно оплавленные восковые подобия. А потом Том долго изучает брата – длинный нос, высокий лоб, резко очерченные губы, рвань тёмных волос. И понимает, что только Нил имеет черты, которые ему нужно отличать от сотен других. А ещё – что брат был прав, назвав его упрямым.

- Я понимаю, что ты считаешь себя центром мира, Нил. Но я никогда не делал из тебя идола и сейчас не собираюсь.

- Ты – центр моего мира, Том. А теперь заткнись и вылей эти помои, которые заменяют чай в твоей кружке.