Сон в зимнюю ночь

— Привет. Выловил тебя в речке нашей. И как только угораздило забрести в такую глухомань? Или нарочно, может, захотелось к медведям на ужин? Ладно, давай знакомиться. Я — Рома.
Кирилл повертел головой, оглядывая старую хижину. Рассказал, что помнит только, как поехал с друзьями на пикник, заблудился, блуждал по лесу целый день... Потом ему показалось, что слышит, как какой-то зверь идет за ним по пятам. Он побежал, упал прямиком в ледяную воду... Да, это чудо, что его спасли.
Хозяину хижины было лет тридцать. Мужественный профиль, высокий, стройный. Он как раз разбавлял содержимое ампулы для укола:
— Это антибиотик. Ты сильно простыл, горишь весь. Но ничего, все обойдется.
Они разговорились и узнали друг о друге много интересного. Рома рассказал, что родился в небольшом промышленном городке, был женат. Но что-то пошло не так, все опостылело, и тогда подался в лесники. Покидает это место неохотно, хотя мог давно вернуться и его встретили бы на прежней работе с распростертыми объятиями. Но этого, скорее всего, никогда не будет.
День шел за днем, и вскоре Кирилл выглядел уже совсем оклемавшимся.
Рома не переставал удивляться своему незваному гостю. Мало того, что Кирилл был чересчур красивый, даже изящный, такая субтильность удивительным образом не портила его фигуру. Никогда прежде Рома не встречал подобных людей. Было понятно, что аристократизм Кирилла врожденный, образование не поверхностное, обаяние не поддельное, а интерес к хозяину не наигранный. Рома чувствовал, что у этого парня в запасе неиссякаемые тонны обаяния. Все время, проведенное вместе, было до того радостным, что последние одинокие два года теперь казались ему нелепой ссылкой.
От приготовления бульона и каш Рома решил, наконец, отказаться и перейти к более серьезной пище, опасаясь, что с этой рафинированной едой Кирилл совсем потеряет в весе. На этот раз готовилось мясо с фасолью. Запах стоял такой чудесный, что Кирилл оживился, то и дело нетерпеливо посматривая на большой казан, несколько раз подходил и заглядывал внутрь, что-то тихо приговаривая.
— Еще час, не меньше, зря торопишься, — сказал Рома, посмеиваясь.
— Ну, тогда я тебе стихи почитаю. Хочешь?
— Валяй, — благосклонно отозвался хозяин.
— «Это достаточно важно, — проникновенно начал Кирилл, — осадить чувства. Это лучше, чем бритьё или приготовление бобов с чесноком. Это то малое, что мы можем сделать. Небольшая храбрость, знания, где есть, конечно, те же безумие и страх в познании того, что часть тебя заводилась, как часы, и никогда не заведётся вновь, однажды остановившись. Но сейчас под твоей рубашкой тикает, и ты мешаешь ложкой бобы: одна любовь умерла, другая — уехала, третья любовь... ох! Любовей много, как бобов, да, попробуй, подсчитай их сейчас. Грустно, грустно твои чувства варятся над огнём, оседая».
Он замолчал. Рома тыкал здоровенной цыганской иголкой в старую, видавшую виды шубу.
— Ты кончил? — после небольшой паузы хохотнул он. — Это что, стихи такие? Сам сочинил? Что за бред? Где хоть одна рифма? И почему нужно осаждать чувства? Какие бы они ни были, их нужно беречь и лелеять... Я так думаю. В общем, лучше песни пой, может у тебя покруче получится. Без обид, да?
Кирилл улыбнулся:
— Замечательно! Твои аргументы такие же веские, как фасоль для желудка.
Он опять поднял крышку и задумчиво произнес:
— Кстати, а ты знаешь, что фасоль в шесть раз калорийней бобов? — Достав ложкой и убедившись, что она все еще твердая, Кирилл бросил её с досадой. — Но мне нравится такая реакция на Буковски с его «грязным реализмом».
На секунду Рома нахмурился, переваривая услышанное, потом уже с улыбкой:
— Я смотрю, кое-кому здесь полегчало? Так, может, ты сам начнешь готовить? Любопытно узнать, что из этого получится.
Он поднялся с жесткой широкой лавки, служившей единственной кроватью, и потер с удовольствием руки:
— Значит, решено. Завтра остаешься за главного, а я ухожу на целый день. А то из-за тебя приходится кружиться только здесь, неподалеку. Не переживай, я сам печку с утра жарко истоплю. Чем порадуешь?
— У меня есть фирменное блюдо.
— Оп-па, сильно сказано! И какое же, интересно знать?
— Мясо тушу с овощами на медленном огне. Ну и гарнир разный.
— Так это то, что надо!
— Ром, а может возьмешь меня с собой? Я стрелять научусь. Давно хотел.
— Да ты же совсем еще недавно одной ногой в могиле был! Знаешь, какой мороз за окном?
— Ну, пожалуйста, возьми меня. Очень прошу. Вот оденусь и пойду за тобой…
— А может мне тебя наручниками?..
Кириллу пришлось спуститься с небес на землю:
— Мне не нравится этот твой блеск в глазах… Кстати, все хочу спросить, а какие у тебя на меня планы?
— Это ты о чем?
— Ром, я ж как снег на голову к тебе сюда. А ты привык один быть. Вот и спрашиваю.
— А сам-то ты чего хочешь?
— Да я бы всю жизнь здесь прожил. Это же как на необитаемом острове. Представляю, до чего тут хорошо весной. А летом так еще лучше. Прямо вижу, как прячется в весенней дымке наша убогая лачуга.
— Ну, если кому что не нравится, так он может вернуться в свой Питер. Не проблема.
— Да нет, нравится, еще как. Это же я так сказал, для образа… Представляю, как лежу здесь, перед домом, в гамаке, и гляжу в небо. Погода — прекрасная. Ну, где-то плюс двадцать. Как в ванной с теплым молоком. Рот полон лучами солнца. Высоко вдали пролетает стая уток. На краешке моей тарелки с земляникой сидит знакомая стрекоза. А по озеру бежит рябь. Соловьи где-то недалеко перепевают друг друга. А один воробей обтирает свои лапки о цветы на дереве, прямо надо мной. Кстати, а они в лесу есть вообще?
— Еще как есть. И знаешь, хотя воробей и считается оседлой птицей, но есть которые на зиму откочевывают к югу аж до 1000 километров. А так-то все правильно и здорово очень рассказываешь. — Рома, наконец, домучился с шитьем. — Давай-ка поедим наконец…

Так шел день за днем. Приближался Новый год. Рома уходил на целый день, а Кирилл перечитывал кем-то забытые книжки и готовил. По вечерам они долго и с удовольствием беседовали. Каждый находил друг в друге нечто невероятно близкое и уютное, несмотря на то, что по натуре они были совершенными противоположностями.
— На лето меня отправляли в Калужскую область к деду с бабкой, — как-то начал Рома. — Они жили в жуткой глухомани, метров восемьсот от почти заброшенной деревеньки. Это был дом еще моего прадеда.. Его каким-то чудом не раскулачили, бабушка говорила, что хотели, а потом поняли, что на мельнице без него работать не смогут. Дом был огромный, четыре большие комнаты, окна в человеческий рост, а крыша из английского железа. Лет семьдесят простояла и не ржавела. Но это ладно, самое прикольное, что помню из детства, — вокруг дома был густой лес, можно было собирать грибы прямо во дворе. Электричество туда провели где-то в 1985 году, когда я в садик пошел. Представляешь? Хорошо помню вечера с керосиновой лампой и медным самоваром, который бабушка топила еловыми шишками. Какой это был аромат! Чай пили из блюдца с медом и баранками. А спали летом на матрасах, которые набивали сеном. Сказка!
— А у меня дед всю жизнь проработал в букинистическом магазине. А так как родители уже давно за границей, то я вырос, можно сказать, за книжным прилавком. Сейчас бездельничаю, диссертацию пописываю по Шекспиру.
— Так вот откуда все это бла-бла-бла… Думаю, ты хочешь мне рассказать, что в ней, в диссертации твоей? — отозвался Рома.
Кириллу будто только это и нужно было. Он приподнялся с подушек и заговорил с таким энтузиазмом, что Рома невольно залюбовался им.
— Охотно. Наверное, самая важная для понимания творчества Шекспира деталь та, что он не писал прозы. У него есть пьесы, есть стихи — сонеты. А прозы — нет. Эпоса — нет. Что бы это значило? Похоже, он попросту не мог отстраниться от самого себя, своего "я". И это "я" вряд ли принадлежало уроженцу Стратфорда-на-Эйвоне, сыну перчаточника Джона Шекспира. Поскольку тот объём знаний истории, литературы, мифологии, который заложен в шекспировских произведениях, несопоставим с тем, чем, как мы знаем, реально обладал "добрый Уилл". Существует огромный и совершенно необъяснимый разрыв между его биографией и его творчеством. — Глаза Кирилла светились, и казалось, что для него сейчас нет на свете ничего важнее. — Значение же творчества Шекспира — гигантское. В нем представлены все жизненные ситуации, от любви до предательства. Они воплощены через образы людей, то есть, персонифицированы. Отелло — это ревность, Ромео и Джульетта — любовь, леди Макбет — коварство, и так далее. И все эти ситуации подаются с совершенно новой точки зрения — отличной от той, что была в Средние века, когда, как мы знаем, всё подавалось через Ветхий и Новый заветы. Все образы в те времена шли только оттуда. Тогда пространство было плоским, линейным, а время — цикличным. В Новое время всё наоборот: уже земля круглая, а время линейное, бесконечно течет из прошлого в будущее, не зацикливаясь на годы и века. Шекспир наполнил это новое мироощущение новыми образами, новыми моделями поведения, предложил их своим зрителям, а они из зала театра "Глобус" понесли их уже по всему нашему маленькому "шарику". Без Шекспира не было бы Британской империи. Можно назвать это художественным протестантизмом, но по сути это перенос всей человеческой психики из одних обстоятельств в другие. Заметь, что Бог в произведениях Шекспира вообще отсутствует. Есть церковь, фатум, рок, человеческие, природные и даже сверхъестественные силы. А Бога нет. Исходя из этого, я предполагаю, что "Шекспир" — это не человек, не автор, а гигантский художественный проект, осуществленный целой группой людей в конце шестнадцатого — начале семнадцатого веков.
Рома тяжело вздохнул:
— Тебе пора на воздух, я смотрю. А то твоим мозгам как бы тут совсем не спечься. Завтра пойдешь со мной, — резюмировал Рома и тут же свалился спать.

Он уже натягивал шапку, когда Кирилл сказал:
— Есть разговор.
— Ну? — Рома медленно пошел к выходу.— Что ты хотел?
— Мне надо домой.
— Нет.
— Что значит ''нет''? Я сказал, мне надо, и я хочу уехать сегодня, когда тебе продукты подвезут.
— А ведь день хорошо начинался,— с досадой проронил Рома и повернулся к Кириллу, — может, тебя медведю вернуть? Мороки меньше. Так, значит, ты собрался уезжать… И что за срочные дела вдруг, ни с того, ни с сего? Вспомнил про включенный утюг? Ты ведь собирался есть землянику со знакомой стрекозой.
— Да, собирался. Но тогда я еще не знал, не думал, что так получится.
— Что получится?
— Что я в тебя влюблюсь.
Пауза была недолгой, но Кире показалось, что прошла вечность, прежде чем Рома задышал.
— Совсем е…ся.

Через несколько часов в сторожку зашел Иван Иваныч, а вскоре появился и Рома. Этот седовласый мужик и был тем самым знакомым, который подвозил на вездеходе продукты раз в месяц, а то и в два.
— Знакомься, Иваныч. Это Кирилл Новиков, напарник мой. Его ты сегодня повезешь.
— Ну, Георгич, сегодня уж никак, сам понимаешь, мне еще пару точек объехать надо. Вот завтра на обратном пути — пожалуйста.
— Лады. А сейчас давай выпьем. Что-то я продрог.
— Да я только рад, — сказал старик, снимая с плеча ружье и скидывая тяжелую дубленку.
Они сидели недолго. Говорили, как обычно, все больше о новостях.
— Кирилл, а что, совсем невмоготу здесь оставаться? — спросил гость.
— Он бы рад, но болеет все время, с тех пор, как в реку свалился, — ответил за того Рома.
Нависла тишина.
— Ладно, ребятки, я поеду, пока еще не стемнело. Так, значит, до завтра?
— Да, до завтра, — отозвался за обоих Рома.
Кирилл молчал.
Проводив гостя, Рома вернулся и сел опять за стол.
— Пить бум? — спросил он.
Кирилл стоял, отвернувшись к окну и молчал.
— Ну, тогда я один, — Рома налил себе стопку водки. Но тут же передумал, отодвинул ее, а следом и тарелку. — Что, так и будем молчать?
Рома медленно встал и шатающееся походкой подошел к Кириллу.
— Ишь какой, язык вдруг проглотил?
Ему показалось, что Кирилл плачет, и он его взял за плечи, чтоб развернуть к себе и разглядеть.
Но, оказавшись лицом к лицу, Кирилл вдруг обнял Рому и жадно поцеловал. Тот от изумления застыл. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в дверь не постучали. Опомнившись, Рома оторвался и со всего размаху ударил Кирилла в живот. Тот согнулся и, когда зашел Иваныч, так и стоял скрюченный пополам.
— Я у вас тут свое ружьё забыл, а без него уже никуда. Привычка. А ты чего, малец, совсем хреново, да? К доктору тебя надо, потерпи уж до завтра.
— Да, — отозвался Кирилл. — Мне тут не выжить. Отвези меня, отец.
— Так договорились, завтра я часа в три буду, приготовь шмотки заранее, сразу и тронемся.
— Никуда он не поедет, — вдруг неожиданно даже для самого себя сказал Рома. — Здесь останется. Я сам доктор, вылечу.
— Да ты что, Георгич?! — удивился старик. — Вот не знал. Чего раньше-то молчал? Так ты уверен?
— Уверен, уверен. Пойдем, провожу.
Иваныч посмотрел на них, пожал плечами, и они вышли.
Вернувшись в дом, Рома нашел Кирилла на кровати. Тот лежал, отвернувшись к стене.
Оба молчали. Рома снял свитер и постоял минуту у окна. Выпил воды и тоже улегся.
— Покажи, где болит, — сказал он наконец.
Кирилл не двигался.
— Покажи, — повторил Рома.
Кирилл медленно повернулся и задрал футболку.
Рома секунду смотрел на обнаженный живот. Потом притронулся ладонью. Кожа была теплой и гладкой. Он погладил немного.
— Прости меня, малыш, — сказал он тихо и поцеловал больное место.
Он облизывал Кирилла, обцеловывал, переворачивал на живот, ласкал своим горячим языком. Входил резко, но не больно. Волны нарастали и удовольствие захлестывало их бешеными приливами. От этого удовольствия текли слезы. Когда движения прекратились, их еще долго ломало от судорог оргазма.

Квартира оказалась в старом доме, на шестом этаже. Рома позвонил в дверь.
 Кирилл открыл, застыв в дверях от неожиданности.
— Ты?
— Я тут был недалеко, вот, решил зайти, узнать как ты, давно не виделись.
Кирилл отступил назад:
— Да, уже почти месяц… Проходи, чего там стоять.
— Спасибо, я ненадолго. Мне еще по делам идти.
Рома оглянулся.
— Так что у тебя новенького? — спросил он после небольшой паузы. — Работаешь или все учишься? Как с личной жизнью, есть кто-нибудь?
Кирилл стоял, опершись об стену, и смотрел в сторону. Потом, после паузы, наконец, произнёс:
— Спасибо. Все хорошо. Работаю. С личной жизнью тоже порядок.
— Я рад за тебя, Кирюш. Кому-то очень повезло.
В это время в дверь позвонили. Они не двинулись с места. Звонок раздался еще настойчивее, затем стих и сразу же послышался шорох отпирающегося замка.
На пороге появилась девушка. Рома был почти уверен, что он ее где-то раньше видел. Таких красавиц ни с кем не спутаешь.
Она растеряно улыбнулась:
— Ой, привет. Чего это вы не открываете, звоню тут, звоню. А я вот с тортиком.
И потом, будто пересилив себя:
— Вообще-то, Кир, я пришла, чтоб тебе ключ отдать, но подумала, может...
Кирилл так и остался стоять на месте, не поднимая глаз. Рома тоже молчал.
— Ладно, я пойду тогда, — тихо сказала гостья. — Не забудь, завтра заехать и забрать меня, как мы и договаривались.
И повернувшись к Роме, будто оправдываясь:
— Завтра премьера, наконец. Мы там главные действующие лица. Нужно будет фотографироваться, тусоваться, ну, Вы понимаете.
— Нет, не понимаю. Может, объясните подробней?
— Так вам Кирилл не говорил? Как странно. Мы снялись с ним в главных ролях в одном очень крутом проекте. А на премьере собирались объявить о помолвке. Но это было еще до его исчезновения. А теперь он меня и видеть не хочет. Говорит, встретил любовь всей жизни… Ладно, пока, я пошла. — И, развернувшись, она быстро выбежала, бросив ключ на полку.
Рома постоял еще с минуту, а потом снял куртку и аккуратно повесил на крючок.
— Есть чем перекусить? — сказал он. — Со вчерашнего дня ничего не ел.
Но в следующую секунду он приблизился вплотную к Кириллу и шепнул на ухо:
— Ну, ты что, расслабься, это же я. Посмотри на меня.
Кирилл поднял глаза. Его тут же прижали к стене и крепко поцеловали долго и страстно.
— Как же я скучал! Я чуть с ума не сошел. Никогда больше так не делай.
— Так ты меня простил? — Кирилл смотрел умоляюще, будто не веря в происходящее.
— Какой же ты дурачок! Я бы тебе все на свете простил.
— Но ведь ты читал записку, знаешь, что я натворил.
Рома целовал его и целовал, и не мог оторваться:
— То, что тебя подослали, я понял почти сразу. А вот то, что ты актер, так только сегодня узнал.
— Они меня заставили, понимаешь? Сказали, что закроют, если я тебя в город не верну.
— Все теперь неважно, малыш. Я чуть не умер без тебя. Только ты чтоб. Навсегда.