Сиамский близнец
Цветы в пустоте
Аннотация
Путь воина ведет в пустоту.
Есть ли место на этом пути любви?Есть ли место любви там, где нет свободы?
Изящные светильники в форме цветов лотоса мягким светом озаряли комнату. Мелодичные звуки цитры, лютни и двух бамбуковых флейт струились легко и ненавязчиво. Лишь изредка одна какая-нибудь нота звенела отчётливо, почти резко, но тут же замирала. Самих музыкантов видно не было, их скрывала расписная шёлковая ширма, чтобы гость не отвлекался ни на что постороннее.
В воздухе чувствовался свежий аромат хвои, но присутствовала и тёплая нотка – капелька ладана. Госпожа Мисудзи всегда сама отдавала распоряжения прислуге, какие благовония зажечь. Пыталась по первым же словам, по выражению лица угадать характер гостя и подобрать то, что нужно именно ему. Сегодняшний посетитель – человек серьезный и сдержанный, хвойный запах ему будет приятен. Но раз уж он пришёл в Цветочный дом, значит, хочет настроиться на чуть менее строгий лад. Надо ему в этом помочь. Немного ладанной сладости – в самый раз.
– Обратите внимание на грациозность движений, господин Риото, – негромко, с должным почтением сказала госпожа Мисудзи, указывая глазами на танцующего посреди комнаты юношу в струящихся зелёных одеждах.
Гость едва заметно кивнул.
Госпожа Мисудзи нечасто позволяла себе делать замечания, предоставляя посетителю самому оценивать то, что он видит. Но совсем не хвалить своих воспитанников не могла – это было бы так же невежливо, как если бы она непрерывно тараторила об их лучших качествах. Поэтому в каждом следующем, который входил в комнату, она старалась отметить какую-то одну особенно выигрышную черту, или упоминала о его достижениях в том или ином искусстве. Среди цветочных братьев дома Мисудзи Кейко было немало юношей по-настоящему одарённых. Недаром её заведение пользовалось репутацией одного из лучших в Империи.
Молодой человек в зелёном закончил танец и с поклоном удалился. Вошёл еще один. Музыканты заиграли новую мелодию – утомлять гостя однообразием нельзя.
Выждав, пока закончит танцевать и он, Риото Наро обратился к хозяйке. Его голос прозвучал тихо, так же как её:
– Госпожа Мисудзи, я слышал, ваши воспитанники обучаются и владению мечом?
Воспитанники обучались много чему – пению и танцам, стихосложению, каллиграфии, умению вести беседу и пяти наукам. И фехтованию тоже, ведь это одно из величайших искусств. А дома цветов и дома ив – не какие-нибудь портовые бордели, куда стекается сброд. И даже не обычные дома удовольствий, заведения средней руки, где живой товар покупают на одну или несколько ночей. В ивовых и цветочных домах готовят девушек и юношей для самых взыскательных, образованных и знатных господ, которым может понадобиться не только приятное времяпрепровождение по ночам, но и умный разговор или наслаждение музыкой и танцами – днём. Такие заботливые хозяйки, как госпожа Мисудзи, не доверяют воспитанников абы кому. Обязательно нужно, чтобы клиент подписал контракт как минимум на год.
– Совершенно верно, господин, обучаются, – подтвердила хозяйка.
– Тогда – простите мою бестактность – но нельзя ли, чтобы молодые люди демонстрировали не танцы, а умение обращаться с мечом?
– О… да, конечно, – госпожа Мисудзи постаралась не выдать своего удивления. – Но, боюсь, такому великому мастеру как вы их навыки покажутся очень, очень скромными. Хотя учителей мы приглашаем хороших…
– И ещё, госпожа. Одежда, причёски… попроще, – высказал ещё одно пожелание посетитель.
– Хорошо.
Произнося это, незаметно для гостя Мисудзи Кейко сделала знак одной из своих помощниц, которая как раз на случай таких вот непедвиденностей дежурила за неплотно прикрытыми сёдзи. Знак был – «никакой косметики на лицах». Про мечи, одежду и причёски добавлять не нужно, помощница сама слышала. Бесшумно поднявшись, она исчезла в дальней комнате, откуда выходили и куда возвращались молодые люди – передать распоряжение служанкам и проследить, чтобы всё было сделано как можно быстрее.
– Вы извините нас за небольшое промедление, господин Риото?
– Разумеется.
Ясно, что на перемену одежды воспитанников уйдёт какое-то время.
– Прошу, не откажитесь пока выпить немного чаю или рисового вина, – продолжала хозяйка.
– С удовольствием. Чаю, если можно.
Знак служанке, ожидавшей возле тех же сёдзи, госпожа Мисудзи подала, уже не таясь. Та вошла с подносом. На нём был чайник с водой, которую специально держали горячей – напитки хозяйка предложила бы в любом случае, даже если бы не вышло этой заминки. Ещё на подносе стояла деревянная шкатулка с чаем и глиняные чашки грубой работы. Но знаток сразу распознал бы в этой нарочитой тяжеловесности стиль знаменитой керамики «Ро-ку».
Служанку хозяйка отпустила, и заваривать чай для гостя принялась сама – в знак особого почтения. Даже среди посетителей её дома такие, как он, бывают не столь часто. Знаменитый поэт и знаменитый мастер меча, которого сам император называет своим другом. Про него говорят, правда, что он живёт очень простой жизнью, что из дорогих вещей у него только оружие и работы каллиграфов и художников старинных школ, а никаких излишеств он не признаёт. Но ведь это не означает, что у него нет средств на контракт с братом цветов из дома Мисудзи Кейко. Как раз наоборот – такой человек, как он, не явился бы, чтобы просто поглазеть и уйти под предлогом, что ему никто не понравился. Для него это было бы унизительно.
По крайней мере в этом госпожа Мисудзи была уверена. А вот в другом насчёт Риото Наро ошиблась. Оказывается, он из таких, которые… как бы это лучше определить… отличаются от большинства и не боятся это показать.
Взять наложника – дело не такое уж редкое. Многие из знати держат при себе не только ивовых сестёр, но и цветочных братьев. Но стараются при этом соблюсти этикет, по которому внешняя разница между сестрой ив и братом цветов должна быть невелика. Чаще всего хозяева одевают своих наложников в женскую одежду и желают видеть их с накрашенными лицами и женскими причёсками. И никого не удивляет, что в гареме какого-нибудь сурового военачальника или вельможи кроме нескольких ивовых сестёр живет и такой цветочный брат.
Но есть и другие клиенты. Их не интересуют юноши с набелёнными лицами, со шпильками в волосах, одетые в яркие шелка. Они предпочитают, чтобы им представляли молодых людей в мужской одежде, желательно – рослых и сильных. Что ж, воспитанники Мисудзи Кейко все не похожи друг на друга, и способны примерять на себя разные обличия… Впрочем, откровенно мужественных всё-таки меньше. Потому что на них находится меньше покупателей. Отношения между наложницей или наложником и господином – это почти официальные отношения. Их не скрывают, они настолько же на виду, насколько законный брак. Именно поэтому держать при себе наложника, который хотя бы на публике не играет женской роли – своего рода вызов, знак пренебрежения общественным мнением. Это слишком похоже на союз двух свободных мужчин, который считается предосудительным.
Выходит, Риото Наро – из тех, кто способен на такой вызов. Чай гостю госпожа Мисудзи подала, как подобает, с поклоном, но в тот момент, когда он принимал чашку и кланялся в ответ, бросила быстрый – очень быстрый – взгляд ему в лицо. О да… ей следовало быть внимательнее. Риото Наро выглядит решительным, но нет в нём чрезмерной властности, жёсткости, которая неизбежно присутствует у тех, кто любит повелевать. Силы воли, без сомнения, у этого человека немало. Но есть и другое. Некая незавершённость, неполнота себя самого. Ему не нужна женщина, и не нужно подобие женщины. Он ищет если не равенства – в доме цветов его не найдёшь – то, хотя бы, иллюзии равенства. Но… он ищет и чего-то ещё. Чего? Трудно понять… В нём чувствуется глубокая отрешённость, которой уж сейчас-то никак не должно быть.
Что ж, раз случай именно такой – на помощниц можно положиться: теперь они первым делом пошлют сюда Коэку, Идзина и Мицуо. Если бы не «особые» предпочтения гостя, была бы очередь Наоки, нежного, как цветок лилии, а потом Нобу, которого даже без грима трудно отличить от девушки. Но теперь-то выйдет, конечно, Коэку. Да, вот и он.
Коэку – один из тех воспитанников, которых «обычным» посетителям госпожа Мисудзи представила бы в последнюю очередь. Он широкоплечий и довольно высокий, одевать его как женщину нелепо. Обычно из него делали как бы нечто среднее – подбирали кимоно с нейтральным узором и не слишком широкий пояс, минимум украшений. Но сегодня появился повод намеренно подчеркнуть мужественность Коэку, и помощницы со служанками постарались. За несколько минут сменили обычный его наряд на одежду для занятия фехтованием – однотонное коричневое кимоно, типично мужское, короче женского и с более короткими рукавами, и широкие брюки. Волосы причесали гладко и собрали в пучок на затылке. Меч, который Коэку вынул из ножен – самый настоящий, боевой. Хозяйка не солгала, сказав, что воспитанники учатся владеть оружием. Все, даже самые миловидные и женственные. И это именно фехтование, а не «танцы с мечом». Всех путей жизни не знает никто… Если господину угрожает опасность, защищать его – долг не только вассалов, охраны, родственников и слуг, но и наложниц или наложников.
Музыка стихла. Риото Наро следил за тем, как Коэку выполняет упражнения. Госпожа Мисудзи из-под полуопущенных ресниц наблюдала за ними обоими. О, как же непросто научиться читать человеческие лица… Но в её деле это умение часто бывает необходимо. Другой на её месте не заметил бы во взгляде Риото Наро никаких изменений, но госпожа Мисудзи усмотрела лёгкое ослабление интереса. И тут же шёпотом спросила:
– Прикажете позвать следующего воспитанника?
– Да, будьте любезны, госпожа.
Пока следующий шёл, хозяйка решила прояснить один немаловажный вопрос. Задавать его сходу не позволяли правила хорошего тона, но теперь – самое время.
– Господин Риото, позволю себе обратить ваше внимание – юноши учатся многим искусствам… Некоторые также и искусству любви.
Вежливая формулировка, позволяющая уточнить вкусы гостя. Кому-то нравится невинность. Кому-то нужен искушённый любовник, который умеет всё.
– Да, – рассеянно отозвался Риото Наро, – я хотел бы, чтобы он был сведущ в этом искусстве.
Госпожа Мисудзи понимающе кивнула. Хорошо, если бы гость остановился на ком-нибудь из этих двоих, Идзине или Мицуо. Они оба подходят.
Появился Мицуо. Но его Риото Наро отпустил ещё быстрее, чем Коэку, ничего не сказав. Пришла очередь Идзина.
Его одели и причесали так же сдержанно, как двоих предыдущих. Но всё-таки он отличался от них – неуловимо, но для хозяйки вполне очевидно. Даже при его росте и немалой силе стройность и идеальная гармоничность фигуры при необходимости позволяли ему носить одежду противоположного пола, она не выглядела на нём смешно. Но он её ненавидел, что госпожа Мисудзи отлично знала. И ещё она знала, что Идзин – гордец, чей нрав не смирили десять лет обучения в цветочном доме, куда он попал в семилетнем возрасте. И двухгодичный контракт с одним придворным чиновником не смирил тоже. Нет, никаких жалоб на Идзина не было, он прожил в доме чиновника до конца оговоренного срока. Но вернулся к госпоже Мисудзи всё таким же гордецом. Конечно, воспитанникам не противопоказано иметь гордость – но это должна быть особая гордость, гордость брата цветов. А Идзин никогда не гордился талантами, которых у него немало, или своей внешностью. В нём вопреки всем обстоятельствам живёт гордость без причин, гордость свободного человека. Это плохо. Очень плохо. Однажды она может заставить его забыть о том, что для цветочного брата главнее всего – о своём долге. И это, чего доброго, навлечет позор на дом Мисудзи Кейко.
Нет, такие неприятные мысли надо немедленно прогнать. Тем более что гость явно заинтересовался Идзином. Ловит каждое его движение, буквально глаз не отрывает. Хороший знак.
За тем, что произошло дальше, госпоже Мисудзи трудно было уследить. Только что Риото Наро сидел рядом с ней, а в следующую секунду очутился на середине комнаты, его меч словно сам собой выпорхнул из ножен и коротким движением без замаха полетел в горло Идзину. Но тот успел уйти в сторону и блокировать атаку. На мгновение их лица оказались близко друг к другу, разделённые перекрестьем клинков. Но оба лица остались бесстрастны.
Риото Наро сделал шаг назад, убрал меч в ножны и поклонился. Идзин поклонился в ответ – ниже и почтительнее, как следует цветочному брату кланяться посетителю.
Госпожа Мисудзи предпочла не задумываться, остановил бы гость свой удар, если бы Идзин не смог его отразить, или нет. Мысли о том, чего не произошло – пустые мысли. Думать надо о свершившемся. А свершилось многое…
Выразительным взглядом госпожа Мисудзи велела Идзину удалиться. Они с посетителем остались наедине. Тот с минуту молчал, прикрыв глаза. Хозяйка ждала.
– Пока он обладает только совершенно красотой, – сказал, наконец, Риото Наро. – Но он может стать совершенным бойцом. Я сделаю из него совершенного бойца.
Госпожа Мисудзи поклонилась, размышляя, чем ещё этот господин удивит её. Наложник нужен ему для того, чтобы сделать из него бойца? Ну и странность… Впрочем, это его личное дело. Главное – и уж в этом-то она точно права – он готов подписать контракт.
Собирать вещи Идзину помогали служанки. Но госпожа Мисудзи тоже присутствовала. Каким бы ни был Идзин по характеру – всё-таки он один из лучших воспитанников. И до сих пор вёл себя безупречно. Что же до гордости… он искусно её скрывает. Может быть, кроме госпожи Мисудзи эту его гордость никто никогда и не разглядит. И склонность к безрассудству тоже. Да, он ведь способен на безрассудный поступок… Но надо надеяться, что повода совершить его у Идзина не будет.
Госпожа Мисудзи вздохнула. Каждого из своих воспитанников она провожала не без грусти. Конечно, впадать в сентиментальность себе не позволяла – это часть её работы, провожать их. С другой стороны – разве должна она совсем не испытывать к ним добрых чувств? Как раз наоборот: она искренне желает им счастья.
– Что бы ни случилось, Идзин, помни, как тебе повезло, – напутствовала госпожа Мисудзи. – Пожизненный контракт означает, что тебе не нужно беспокоиться о будущем. О своей старости – хотя сейчас ты об этом не задумываешься. Но вот лет через десять… Помни о своей удаче и будь благодарен господину Риото.
– Да, госпожа, – поклонился Идзин.
Хозяйка нарочно заговорила об этом. Наложник или наложница с пожизненным контрактом даже в случае смерти господина имели право остаться в его доме. Другое дело – судьба цветочного брата или ивовой сестры, чей контракт закончился, а молодость ушла, и на новый рассчитывать не приходится. Если они сумели скопить денег и заплатить владельцу цветочного или ивового дома выкуп за себя – ещё не известно, как сложится их дальнейшая «свободная» жизнь. А уж если и выкупиться не на что, единственный путь – стать слугами в доме, выполнять грязную работу там, где прежде учились петь и танцевать. Поистине незавидная доля!
А ещё пожизненный контракт воспитанника – везение для самой хозяйки. Очень приличная сумма.
– Никогда не забывай о своём долге, слышишь? – продолжала госпожа Мисудзи. – Для цветочного брата долг всегда на первом месте. И этот долг – повиноваться господину во всём, чего бы он ни пожелал.
Снова поклон и «да, госпожа». Мисудзи Кейко даже слегка поморщилась. Вечно он так, этот Идзин: внешне – абсолютное послушание, а внутри…
– И последний мой тебе совет, мальчик. – Когда Идзин отправлялся к своему прежнему хозяину, чиновнику, давать подобные советы было ни к чему. Но теперь другой случай. – Ни за что, слышишь, ни за что не позволяй себе любви. Говори о ней, говори сколько угодно, если от тебя захотят услышать такие слова. Играй роль. Недаром же тебя учили и актёрскому мастерству. Но чувств быть не должно. Никогда.
Госпожа Мисудзи вздохнула. Каждого из своих воспитанников она провожала не без грусти. Конечно, впадать в сентиментальность себе не позволяла – это часть её работы, провожать их. С другой стороны – разве должна она совсем не испытывать к ним добрых чувств? Как раз наоборот: она искренне желает им счастья.
– Что бы ни случилось, Идзин, помни, как тебе повезло, – напутствовала госпожа Мисудзи. – Пожизненный контракт означает, что тебе не нужно беспокоиться о будущем. О своей старости – хотя сейчас ты об этом не задумываешься. Но вот лет через десять… Помни о своей удаче и будь благодарен господину Риото.
– Да, госпожа, – поклонился Идзин.
Хозяйка нарочно заговорила об этом. Наложник или наложница с пожизненным контрактом даже в случае смерти господина имели право остаться в его доме. Другое дело – судьба цветочного брата или ивовой сестры, чей контракт закончился, а молодость ушла, и на новый рассчитывать не приходится. Если они сумели скопить денег и заплатить владельцу цветочного или ивового дома выкуп за себя – ещё не известно, как сложится их дальнейшая «свободная» жизнь. А уж если и выкупиться не на что, единственный путь – стать слугами в доме, выполнять грязную работу там, где прежде учились петь и танцевать. Поистине незавидная доля!
А ещё пожизненный контракт воспитанника – везение для самой хозяйки. Очень приличная сумма.
– Никогда не забывай о своём долге, слышишь? – продолжала госпожа Мисудзи. – Для цветочного брата долг всегда на первом месте. И этот долг – повиноваться господину во всём, чего бы он ни пожелал.
Снова поклон и «да, госпожа». Мисудзи Кейко даже слегка поморщилась. Вечно он так, этот Идзин: внешне – абсолютное послушание, а внутри…
– И последний мой тебе совет, мальчик. – Когда Идзин отправлялся к своему прежнему хозяину, чиновнику, давать подобные советы было ни к чему. Но теперь другой случай. – Ни за что, слышишь, ни за что не позволяй себе любви. Говори о ней, говори сколько угодно, если от тебя захотят услышать такие слова. Играй роль. Недаром же тебя учили и актёрскому мастерству. Но чувств быть не должно. Никогда.
– Ты умеешь держаться в седле? – спросил Наро Идзина.
– Да, господин.
– Хорошо. Тогда пусть твои вещи погрузят в повозку, а мы поедем верхом.
Идзин позволил себе показать хозяину, что рад. Ему не хотелось бы путешествовать в паланкине.
Ехать им предстояло не больше часа. Цветочный дом Мисудзи Кейко находился в Таиши, живописном пригороде столицы, который славился своими садами. А Риото Наро жил в фешенебельном районе Кэба. Здесь были усадьбы состоятельных людей, часто из нескольких построек и с довольно большими парками. Кэба совсем не похож на бедные кварталы, где крошечные домишки лепятся друг к другу, и люди на улицах кишат, как муравьи.
Что ж… пора ему, Идзину, начинать отрабатывать свой контракт. Когда следует, надо молчать, а в другое время – развлекать господина беседой. Он ведь поэт – стихи могут стать подходящей темой, чтобы завязать разговор. А дальше можно потихоньку нащупывать дорогу – что еще ему интересно, о чём нравится рассуждать.
Но Наро опередил Идзина, первым нарушил тишину.
– Ты мог бы забыть о своём контракте?
– Простите, господин?..
– Ты мог бы забыть, что служишь мне? Говорить со мной на равных, как свободный человек, вести себя, как с равным?
Идзин колебался с ответом чуть дольше допустимого.
– Хорошо, – вздохнул Наро, – если я прикажу тебе быть на равных со мной – ты выполнишь приказ?
– Конечно, господин.
– Считай, что я приказал. С этой минуты я тебе не «господин». Зови меня по имени.
– Да… Наро.
Идзин ощутил почти то же самое, что в момент, когда они скрестили мечи. Тогда он испытал глубочайшее удивление, и скрыть это было очень трудно. Теперь тоже.
Но это оказалось только начало. Ещё больше Идзин изумился, когда Наро повторил ему то, о чём говорил госпоже Мисудзи – что намерен совершенствовать его познания в боевом искусстве.
Поэт и воин – так называют его, Риото Наро. Но разве не может он взять себе свободных – и не просто свободных, но знатных учеников? Зачем тренировать наложника, который предназначен совсем не для того?
Дом Наро оказался просторным, но, точь-в-точь как судачили служанки госпожи Мисудзи, скромным. Правда, строгость обстановки была изысканной.
Наро показал Идзину комнаты, которые приготовили для него.
– Здесь отдельный вход. Рядом гостевой банный домик. Ты будешь чувствовать себя совершенно свободно. Понимаешь, что это значит? Ты волен делать, что хочешь, выходить в город, не сообщая об этом мне. Можешь и не вспоминать о моём существовании, кроме как в те часы, что мы будем тратить на обучение.
– Да, я понимаю, Наро.
– Мои слуги будут прислуживать и тебе, приказывай им.
Наро уже собрался уйти но, вспомнив о чём-то, задержался на пороге.
– Я не сказал о деньгах. У тебя будут деньги на собственные расходы. В общем, располагайся, как тебе удобно. Сегодня уже не в счёт, завтра и послезавтра занимайся, чем захочешь. А на третий день с утра начнём тренировки.
Про себя Идзин не переставал удивляться. Полная свобода? В доме чиновника Синцана ни один шаг наложников и наложниц не оставался незамеченным. Два года Идзин прожил, точно золотая рыбка в аквариуме. Деньги на расходы? Синцан не был скуп – окружал роскошью, дарил подарки. Но денег не давал никогда.
Какой всё-таки странный этот Риото Наро… «Сегодня уже не в счёт». Да, день клонится к вечеру. Теперь только и остаётся, что воспользоваться банным домиком… и приготовиться к ночи.
Присланная Наро служанка пришла помочь разложить вещи. Она держалась почтительно, говорила, опустив глаза. Но в какой-то момент Идзин поймал на себе её взгляд – в первое мгновение любопытный, в следующее – восхищённый. В доме госпожи Мисудзи женщины тоже часто смотрели на него так. Но он никогда не отвечал им взаимностью. В какой-то степени ему повезло – он не относился к той особо несчастной категории цветочных братьев, которым приходилось ломать свою природу, влекущую их к противоположному полу. С другой стороны… когда имеешь дело с такими как Синцан, ломать себя приходится независимо от природы. И каждую минуту напоминать себе о долге. О том, что нельзя бросить тень позора на дом госпожи Мисудзи, которой он, Идзин, обязан тем, что жив. Многие другие воспитанники происходили из благородных семейств – правда, были побочными детьми или нежелательными претендентами на наследство, от которых захотели избавиться. Но он-то и таким родством похвастаться не мог. Маленький оборванец, воришка, сын спившейся шлюхи, которого Мисудзи Кейко десять лет назад подобрала из милости, хотя и не без своего расчёта.
Но Синцан – в прошлом. Риото Наро не такой… во всех отношениях. Он старше Идзина всего-то лет на десять, а не на тридцать с лишним. И вовсе не неприятен. Это можно считать везением.
Из косметики после мытья Идзин воспользовался лишь ароматным массажным маслом. Никакой краски. Наро явно этого не любит – ещё одно благоприятное обстоятельство. Лёгкое спальное кимоно… Волосы оставить распущенными или собрать? Пожалуй, лучше собрать.
Постель уже разложена на ночь, зажжены светильники и благовония. За окном совсем темно. Но Идзин дожидался напрасно – Наро не пришёл к нему. Пришлось потушить свет и лечь.
На следующий день Идзин Наро не видел. Несмотря на разрешение ходить, где вздумается, идти на хозяйскую половину дома он не решился. Наро, в свою очередь, не показался в его комнатах. И не только днём, но и вечером. Но долг брата цветов обязывал Идзина подобающим образом подготовиться и ждать – и он ждал. Даже дольше, чем накануне, потому что не в безделье. Ещё днём служанка принесла с хозяйской половины и передала Идзину обещанные Наро деньги. Первое, что Идзин велел ей купить – письменные принадлежности и лучшей бумаги разных сортов. Он любил заниматься каллиграфией. А раз господин так щедр, кисти и тушь хорошо иметь свои собственные.
«Можешь не вспоминать о моём существовании», – сказал Наро. Неужели всерьёз? Это невнимание с его стороны… Живя у Синцана, Идзин счёл бы лишний день хозяйского невнимания счастьем. Но тогда об этом можно было только мечтать. А теперь… теперь он, кажется, готов принять невнимание как обиду.
Но разве у цветочного брата есть право обижаться?
У Наро нет ни жены, ни других наложников или наложниц. Конечно, это ещё ничего не значит… А может, и значит. Может, он холоден, как лёд, и ему знакомы только поэтические вдохновения и жар поединка на мечах? Но возможно ли такое? Способен ли человек с холодной душой быть поэтом? Воином?
Идзин терялся в догадках. Но зачем это ему? Ему позволили жить спокойно и свободно – почему бы не воспользоваться разрешением?
Третий вечер он готовился провести так же одиноко, как два предыдущие. Завтра Наро он увидит в любом случае… Завтра начнутся тренировки. Что ж, это неплохо. Разве ему самому не хотелось научиться фехтовать лучше, посвящать этому больше, чем несколько часов в неделю, как полагалось по правилам, установленным в доме госпожи Мисудзи? Всегда хотелось. И вот представляется шанс…
Перед тем как пойти в банный домик, Идзин не стал звать служанку и приказывать разобрать постель. Спать ещё рано, позже он сам достанет из стенного шкафа футон, подушку и одеяло.
Вернувшись, он снова принялся за каллиграфические занятия. Всмотреться в лист бумаги… В малейших деталях представить себе будущую надпись… И дальше уже не медлить, дальше всё происходит само собой. Сегодня кисть скользит по бумаге особенно легко…
– Ты пишешь левой рукой?
Идзин увлёкся работой и не заметил, что не один в комнате. Теперь бы полагалось встать, поклониться и попросить извинения за свою невнимательность. Но он ведь обещал Наро вести себя с ним, как с равным. Поэтому сказал только:
– Да.
– А меч держишь правой?
– Ещё в детстве переучился всё, кроме письма, делать правой рукой.
– Это хорошо, – кивнул Наро, садясь рядом с Идзином. – Может, фехтовать сумеешь одинаково хорошо и правой, и левой.
Он потянулся, вынул кисть из пальцев Идзина, обмакнул в тушь и написал на чистом листе:
Тени деревьев дрожат в темноте.
Почерк у него был прекрасный. Не зря говорят, что хорошие фехтовальщики – хорошие каллиграфы.
Не отрывая взгляда от надписи, Идзин продолжил – вслух:
Не понять, что за песнь
Напевает мне ветер?
Наро отложил кисть. Потом был порыв, похожий на тот, в доме госпожи Мисудзи. Только мечей между ними теперь не было. Наро повалил Идзина на пол и рывками развязал пояса на своём и его кимоно. Позже Идзин не хотел признаваться себе, что для него это было неожиданно. Для цветочного брата ничто не должно быть неожиданно. И всё-таки – было именно так.
Идзину почти не представилось возможности продемонстрировать свои умения. Никаких ласк, даже самых кратких. Страсть едва вспыхнула в нём, а в следующее мгновение Наро уже двигался внутри него. Но это продолжалось так долго… Удивительно долго – при такой спешке и нетерпении. Долго и сильно… В какой-то момент Идзин не смог сдержать крик, и невольно попытался коснуться себя самого. Но Наро не позволил ему это сделать, опередил. Ещё быстрее движения, ещё горячее жар… Мучительное желание скорее достичь завершения, и ещё более мучительное – чтобы завершение не наступило никогда.
Но оно пришло. Всего минуту, не больше, лежал после этого Наро рядом с Идзином, потом молча поднялся и ушёл. А Идзин долго оставался без движения, ещё полный его присутствием, но чувствующий себя бесконечно одиноким.
За домом Риото Наро был выстроен зал для занятий фехтованием. В этот зал Идзин, помня уговор, пришёл на следующее утро. За поясом у него был заткнут меч. Теперь – его собственный. Госпожа Мисудзи расщедрилась и велела уложить тот самый меч, с которым Идзин демонстрировал гостю свои навыки, вместе с вещами молодого человека. Просто чтобы сделать приятное клиенту, захотевшему юношу-бойца.
Зал был пуст, но Идзин, соблюдая этикет, поклонился у дверей. Только после этого снял сандалии и переступил порог.
У северной стены на небольшом возвышении стояла цветочная композиция, в нише висели каллиграфические свитки и оружие. Идзин подошёл ближе, чтобы всё это рассмотреть. Шагов за своей спиной он не слышал до самого последнего момента, когда вдруг чуть зашуршало тростниковое покрытие татами. И почти сразу за этим последовал свист рассекающего воздух клинка. Идзин развернулся так быстро, как мог, одновременно выхватив меч, и вскинул его наискось над головой. Только это и спасло его от рушащегося сверху удара.
Снова это – скрещение сверкающих лезвий, и совсем рядом его лицо. Тонкие, благородные, но мужественные черты. В глазах – спокойствие и темнота.
Испугаться по-настоящему Идзин не успел. Но на мгновение потерял самообладание.
– Ты… мог меня убить, – выдохнул он.
Это были не слова воина, но и не слова цветочного брата. Слова человека, уверенного, что почти от любой опасности он защищён – теми деньгами, которые заплачены по контракту. Не для того же берут дорогих наложников, чтобы на третий день лишать их жизни!
– Да, – ровным голосом откликнулся Наро. – Это значило бы, что я ошибся в выборе. А ты думал, теперь…
– Нет, – пользуясь данным ему правом свободы, поспешно перебил Идзин. – Я ничего такого не думал.
Для тренировки Наро сменил боевой меч на незаточенный, и такой же дал Идзину. Они упражнялись несколько часов подряд – то вдвоём, то Наро со стороны следил за работой своего ученика, поправлял ошибки. Перемещение из стойки в стойку с ударом – блок – снова перемещение… И так до бесконечности. Заметив, что ученик изо всех сил старается скрыть усталость, Наро ещё какое-то время продолжал занятие. Но вскоре всё-таки отпустил Идзина.
О вчерашнем кроме этого «а ты думал, теперь…» за всё время не было сказано ни слова. И не только слова – ни единым взглядом иди движением Наро не дал понять, что они стали ближе друг другу.
Но вечер Идзин всё равно провёл в ожидании. Только зря, потому что Наро не появился. Ни в этот раз, ни в следующий. Они больше не виделись по ночам, лишь днём, в зале для фехтования. Или перед ним, когда занимались на улице. Своего ученика Наро не щадил, тренировал не забавы ради, а совершенно всерьёз. Они изучали настоящую боевую технику, которая включала в себя удары не только мечами, но также руками и ногами, подсечки, захваты и болевые приёмы. Идзин сбивался со счёта, сколько раз за тренировку он падал и оказывался побеждённым. Но у него действительно были хорошие способности для того, чтобы стать бойцом. Он быстро совершенствовался.
Бессчётное множество часов они с Наро провели вместе, упражняясь. Но господин оставался для Идзина такой же загадкой, как в первый день знакомства. В очередной раз он удивил Идзина, взяв его с собой на придворный приём. Сам по себе этот поступок не был странным – некоторые вельможи считали почти что правилом хорошего тона хвалиться друг перед другом своими наложниками и наложницами. Но Наро велел Идзину одеться, как обычно. То есть, конечно, в новое, подобающее значимости приёма кимоно – но такое, какое подошло бы воину, бойцу, мастеру фехтования. Примерно такое же, какое надел сам Наро. Больше того – сказал захватить с собой меч. Разумеется, во время самого приёма всем гостям полагалось оставаться безоружными. Но уже одно то, что Идзин прибудет к императорскому двору вооружённым, значило, что Наро вводит его в круг вельмож как равного себе и им.
И действительно – он представил его своим учеником. Идзин терялся в догадках. Что это значит? Наро хочет скрыть от всех правду? Но разве это возможно? Он, не соблюдая никакой тайны, ездил в цветочный дом и привёз наложника, а теперь лжёт в глаза придворным и самому императору? Такая ложь – страшное оскорбление, за которое Риото Наро могут лишить всех привилегий. А его, Идзина,– жизни.
Но пока ни малейших признаков того, что поэт впадает в немилость, не чувствовалось. Напротив, к нему относились с большим уважением. Только то самообладание, которому Идзин научился за годы жизни в доме цветов, и помогло ему с достоинством, подобающим ученику прославленного мастера фехтования, отвечать на приветствия вельмож, не показывать смятения, садясь с ними за трапезу. Его всю жизнь учили, что если его пригласят на пир, его долг – служить развлечением. Но никак не быть на равных с другими гостями.
С тех пор это стало иногда повторяться. Наро брал его с собой, отправляясь во дворец или дома своих друзей. Бывало, они вдвоём совершали прогулки верхом или пешком. Так Идзин изучил район Кэба, который прежде знал плохо.
Изучал он и некоторые привычки своего господина. Риото Наро был умерен в еде и почти не пил вина. На дружеских пирушках держался лишь чуть менее сдержанно, чем на официальных приёмах. Но вместе с тем в общении с людьми был прост. Чувство собственного достоинства было в нём, но высокомерия – ни капли. Поэтому немало у него имелось искренних друзей. Были, правда, и недруги – без этого не обходится никогда. А ещё существовали почитатели обоих его искусств, но даже с ними он умудрялся обходиться без самодовольства.
Кажется, для всех у Риото Наро находилось доброе отношение – кроме Идзина. Нет, он вовсе не вёл себя грубо или безжалостно. Тренировки не в счёт, а в остальном Идзину как будто бы можно было поблагодарить хозяина за такую почти свободную жизнь. Но эта его отстранённость… Никогда раньше Наро не знал настоящего одиночества. Не из-за того, что всегда жил в окружении многих людей – или себе подобных и госпожи Мисудзи, или рядом с другими наложниками и наложницами у чиновника Синцана. Его прежнее неодиночество было другой природы – он просто ни в ком не нуждался. Как и полагается брату цветов. Ты – нужен другим, но тебе нужны не другие, тебе нужно выполнять долг. Что же изменилось теперь? Он больше не знал, в чём его долг. Кого решил сотворить из него Наро? Наёмного убийцу для какого-нибудь давнего смертельного врага? Но это так на него не похоже. Если бы он хотел убить – сделал бы это открыто, в поединке, сам. А если уж наёмник – то зачем тратить столько времени на обучение, столько денег на контракт? За гораздо меньшую сумму можно найти подготовленного убийцу, который сможет действовать хоть мечом, в открытую, хоть тайно – кинжалом или ядом.
В то, что у Наро нет никакой скрытой цели, Идзин не верил. Но – пусть так. Пусть – цель. Только зачем же был тот единственный вечер?.. Зачем он узнал настоящее одиночество? И телом, и душой он ощущал слишком явственную тоску, в природе которой нельзя было ошибиться. Да, и телом тоже, хотя в цветочном доме его обучали специальным практикам, которые позволяли контролировать свою энергию. Когда приходят минуты и часы для страсти – надо освобождать страсть. В другое время следует скапливать силы внутри себя, но оставаться спокойным. В нужный момент получится доставить господину больше наслаждения.
Раньше у него так и получалось. А теперь он иногда терял власть над собой, и мысли о том вечере не давали ему покоя. Всё оттого, что для него всего важнее стал не долг, а человек… Поэт и воин, который кажется порой чуть ли не просветлённым подвижником, освободившимся от всех желаний. Но – только кажется. Идзин знает, какими неутолимыми могут быть его желания.
О, чтобы госпоже Мисудзи никогда впредь не видать дорогих контрактов! Уж не она ли напророчила своими напутственными советами?!
Учили цветочных братьев и разным уловкам – не совсем на такие случаи, но всё же. Если, скажем, интерес господина к тебе ослабевает, а к другому наложнику или наложнице растёт – нельзя унижаться до скандалов и выяснения отношений. Лучше попытаться действовать с помощью маленьких хитростей. Создать повод для ревности, например… Иногда это помогает. Но, конечно, надо держаться разумных пределов – с некоторыми людьми такие игры могут быть опасны. Впрочем, Риото Наро к этой категории явно не принадлежит.
Идзин давно знал, что раз-другой в неделю Наро наведывается в Алмазный парк, чтобы посидеть в одной из тамошних беседок и полюбоваться ручьями и маленькими водопадами. То идёт рано утром, до рассвета, то ближе к вечеру.
Дождавшись очередной вечерней отлучки Наро из дома, Идзин отправился следом за ним. Оправдав предположение, Наро пошёл по направлению к парку. Отлично…
Свернув на параллельную улицу, Идзин бросился бегом, чтобы немного опередить господина. И ему это удалось. Дорога в парк лежала через площадь Рин-дзи, вокруг которой располагались мастерские-магазины, торгующие произведениями искусства, трапезные с изысканным и дорогим меню и «Серебряная орхидея» – заведение высокого класса, но в своей категории, в категории домов удовольствий, где длительных контрактов не заключают.
Добежав до Рин-дзи, Идзин пошёл не спеша. Он был уже на середине площади, когда Наро на неё вышел. Народу поблизости мало – это удачно… Идзин направился прямиком к «Серебряной орхидее». На звонок висящего у двери колокольчика ему открыли, и он вошёл в дом. Шагая по небольшой площади, не заметить это мог бы только слепой.
О «Серебряной орхидее» Идзину было кое-что известно – некоторые знакомые Наро, случалось, хвалили это заведение. Хозяйку звали госпожа Наокоми. Она вышла встречать гостя, Идзин поздоровался. Госпожа Наокоми ответила на приветствие, назвав его по имени. Эти женщины всегда всех знают.
– Проходите, господин Идзин, прошу вас, чувствуйте себя как дома…
Вокруг стайкой пёстрых птичек запорхали девушки, готовые услужить посетителю во всём.
Но он медлил, не шёл в дальние комнаты, оглядывался на окно, из которого была видна площадь… Госпожа Наокоми перехватила этот взгляд. Успела заметить шагающего к Алмазному парку Наро. Тут же сделала девушкам знак удалиться, и они исчезли. Эти женщины всегда проницательны…
– Извините за беспокойство, госпожа Наокоми, – сказал Идзин. – Вы ведь поняли, да?.. – он позволил себе пренебречь правилами хорошего тона. – Я зашёл не за тем, чтобы пользоваться вашим гостеприимством. Извините ещё раз.
– Не за что, господин Идзин. Если вы не слишком спешите – выпейте у нас хотя бы чаю.
Идзин согласился. Ему как-то очень легко было в обществе этой женщины. Не хотелось своим поспешным бегством её обижать. Мысль о том, чтобы остаться и дать Наро действительный предлог для ревности, Идзину в голову не пришла – «Серебряная Орхидея» «специализировалась» исключительно на женщинах.
Хорошо, что госпожа Наокоми догадалась обо всём. Он был почти благодарен ей за это, потому и остался на чай. Ещё она немного напоминала Мисудзи Кейко – не внешностью, а манерами. Не то чтобы Идзин испытывал к своей прежней хозяйке тёплые чувства, но всё-таки она была человеком, который заботился о нём, пусть и помня о собственной выгоде. Да, эти женщины своей выгоды не упускают никогда. Вот и госпоже Наокоми он, конечно, оставит, уходя, гораздо больше денег, чем стоит этот чай… Так может быть, ради этого она и побеседует со своим странным гостем? Идзину вдруг отчаянно захотелось хоть кому-нибудь обо всём рассказать. Ещё одна новая черта его характера. Прежде он был, скорее, скрытным.
Да, госпожа Наокоми готова его выслушать… Но с чего же начать?
Она помогла и тут:
– Вы простите мне откровенный вопрос, господин Идзин?
– Да.
– Ваши отношения с господином Риото непростые?
– Очень. Я… знаете, я ведь не его ученик, как он всем говорит.
– Да, знаю. Вы из дома цветов.
От этой прямоты Идзину стало ещё легче.
– Всем известно, зачем заключают контракты с цветочными братьями, госпожа Наокоми. Всем – кроме господина Риото Наро, похоже.
– Он не уделяет вам внимание?
– О, он уделяет мне очень много внимания. Обучая меня драться.
– Но я-то говорю не об этом, – улыбнулась госпожа Наокоми.
– Мы были с ним всего раз. И… как бы странно ни звучало – я не знаю, почему. Я не верю, что такой человек, как он, мог просто не устоять… Здесь что-то другое. У него какие-то планы, о которых я ничего не знаю. Я не понимаю, зачем нужен ему… Хотя, может, всё объясняется проще, может, ему со мной не понравилось.
Идзин высказал то, что камнем лежало у него на душе, и это тоже принесло облегчение.
– Я думаю, верно всё-таки ваше первое предположение, господин Идзин.
– Вы знаете что-то? Прошу вас, расскажите…
– Кое-что о вашем господине я действительно знаю. Не о его нынешних планах, конечно. О его прошлом. Вам известно, что Риото Наро был монахом в монастыре Западного Колокола?
– Нет. Первый раз слышу. – Такого Идзин не ожидал.
– Неудивительно. Хотя об этом многие знают… Но случай – как бы сказать – из тех, которые не обсуждают открыто.
– Но всё равно обсуждают?
– Да… Ничего невозможно утаить совсем. Монастырь Западного Колокола – это в вассальном княжестве Южное Нидзу. Риото Наро попал туда ребёнком. Рано проявил дар к сложению стихов – его сравнивали даже с великими поэтами-монахами Ито и Таоро. Тогда же начал постигать искусство владения мечом, и быстро достиг высокого мастерства. Но потом – он был в то время немногим старше, чем вы теперь – произошло кое-что… Его выгнали из монастыря. За то, что он совратил другого монаха. По крайней мере, таково было официальное обвинение. Но кроме него были и слухи. Кто-то из монахов, хорошо знавших брата Риото, произнёс одно словечко, ещё один – другое… Так появилась история, которая вышла за пределы монастыря. История любви… Не сострадательной монашеской любви, а обычной человеческой, сильной и страстной. И взаимной. Если верить не обвинению, а этой истории, брат Риото долго боролся с собой, не хотел нарушать запретов. Но другой был не так принципиален. А может, считал связавшее их чувство важнее монашеских обетов. И в конце концов брат Риото Наро решил, что оно действительно важнее. Два монаха стали любовниками.
Но, как я уже сказала, ничего невозможно утаить совсем. Про их связь узнали. Точнее, про связь Риото Наро с кем-то из братьев. Но кто этот второй? Начали доискиваться, подозрение пало на нескольких… И тут брат Риото взял всю вину на себя. Объявил, что был не в силах справиться со своими противоестественными желаниями, что уговорами и обманом втянул в запретные отношения невинного юношу, который почти не понимал их смысла…
Кто знает, что было у него на сердце? Он хотел спасти своего возлюбленного – но, быть может, всё-таки до последнего надеялся, что тот не примет этой жертвы, не предаст, откроет правду и разделит с ним последствия. Но если и надеялся, то напрасно.
Разбирательство закончили – наказывать надо виновных, а не пострадавших от обмана. Брат Риото один вынес позор лишения монашеского сана, сотню ударов плетьми и покинул монастырь. А потом и княжество Нидзу. Наш император тогда как раз готовился к войне с восточными варварами, и в армию принимали всех, кто умел держать оружие в руках, даже преступников. Когда господин Риото поступил в солдаты, люди, конечно, тут же стали поговаривать, что это «тот самый» поэт и запятнавший своё имя монах. Но начались сражения, и о нём заговорили по-другому. Как о совершенном воине, чья отвага – путь не к славе, но к победе. К равным противникам он был безжалостен, к поверженным, но выжившим – милосерден. Когда нужно было не щадить своей жизни – без колебаний шёл на риск. А вот из тех, с кем вместе служил, очень многие обязаны своими жизнями именно ему. Всё это не могло не вызвать уважения. Свое бесчестие он смыл собственной кровью, господин Идзин. Но не из честолюбия, нет, не из честолюбия. Говорят, он никогда не выставлял себя храбрецом без необходимости, напоказ. Думаю, он просто выбрал путь… и шёл по этому пути.
Известия о подвигах господина Риото дошли до императора. О его поэтическом таланте тоже никогда не забывали. Что же до монастырской истории – она со временем превратилась в подобие легенды. Почти красивой легенды. Другому на месте господина Риото такое вряд ли простили бы, но он, вы сами понимаете, человек необычный. К тому же, сам император наградил его за подвиги и приблизил ко двору, даровал титул, этот дом здесь, в Кэба, и право получать доход. И даже свою дружбу – вы понимаете, господин Идзин, как безмерно много это значит. Имя господина Риото занесли в Железный свиток – список лучших мастеров фехтования Империи. И он стал… нет, сказать, что придворным поэтом, не совсем правильно… если под «придворными поэтами» понимать тех, кто… – госпожа Наокоми сделала многозначительную паузу. Произнести это вслух было бы бестактностью – но Идзин, конечно, смысл молчания понял. «Тех, кто в стихах льстит вельможам». – Лучше скажем – он стал поэтом, чьи стихи ценят и при дворе. Вот и вся история, господин Идзин.
Молодой человек задумчиво молчал. Это была вся история, известная госпоже Наокоми. Но, как сама она справедливо заметила, это только прошлое Риото Наро. А он, Идзин, встретился с ним в настоящем.
– Единственное, что могу добавить, – продолжила хозяйка, словно угадав мысли Идзина, – война закончилась пять лет назад, а господин Риото, говорят, до сих пор идёт всё тем же путём, который выбрал раз и навсегда…
На другой день Идзин и Наро встретились в зале для фехтования. Наро вёл себя как обычно – строгий, требовательный учитель, в остальном – сдержанный, почти посторонний человек. Идзин чувствовал, что начинает всерьёз на него злиться. Это ужасно, это недопустимо для цветочного брата… Но он действительно злился – и на Наро, и на себя самого. Да, вчера рассказ госпожи Наокоми до боли тронул его – но ведь своё прошлое есть у всех. И прошлое Наро не даёт ему права быть таким равнодушным и бесчувственным, таким…
О, знала бы госпожа Мисудзи, о чём думает её воспитанник – на что имеет право его господин, на что не имеет – упала бы в обморок.
Ещё сильнее выводило из себя Идзина то, что во время тренировки он не мог скрыть своего раздражения, чаще обычного ошибался, принимал неверные решения и попадал под удар. Конечно, Наро замечает это… И вчера он прекрасно видел, как Идзин исчез за дверью дома удовольствий, но – ни слова, ни взгляда, выражающего что-нибудь кроме спокойствия.
Идзин дошёл до того, что в конце занятия, когда нужно было попрощаться и уйти, сам сказал это:
– Вчера я был в «Серебряной орхидее».
– Знаю, – безмятежно откликнулся Наро.
Как же глупо… Только сумасшедший мог надеяться вызвать в таком человеке, как он, намёк на ревность. Он не знает, что это такое. Он не знает никаких человеческих чувств. Если и знал – то забыл когда-то давно. В его душе навечно поселилась одна война, он будет идти туда, куда ведёт по-ледяному ясный путь воина.
Сейчас госпожа Мисудзи, если бы могла присутствовать при этой сцене, свалилась бы не без сознания, а с сердечным приступом. Совершенно не владея собой, Идзин приблизился к Наро, преградив ему путь из зала. Велел наложнику вести себя как свободному? Что ж, пусть получает.
– Наро, я не могу так больше. Зачем ты привёз меня в свой дом? Зачем я тебе? Для чего тренировки? Что я должен буду сделать?
– Долго же ты не решался задать этот вопрос. – Губы Наро тронула улыбка – кажется, впервые за всё время знакомства Идзин видел, как он улыбается. – Если бы решился раньше, я бы раньше ответил. – Он снова стал спокойным и бесстрастным, как всегда. – Ты должен будешь меня убить.
Наро давным-давно ушёл из зала, а Идзин всё ещё стоял, не в силах двинуться с места – так поразило его услышанное. Цветочных братьев готовили много к чему, не исключая и самоубийства по приказу хозяина. Случалось, это было не наказание за провинность, а вопрос чести. Если господин попадал в ситуацию, когда только ритуальное самоубийство могло восстановить его честное имя – нередко за ним следовала жена и наложницы или наложники. Но возможность того, что придется убить господина, не предвидели даже предусмотрительные хозяйки цветочных и ивовых домов.
«Это не может быть правдой, – раз за разом вертелась в голове Идзина мысль, – он сказал это просто чтобы окончательно сбить меня с толку».
Но что-то подсказывало: думать так – значит обманывать себя. Наро сказал правду.
Следующим утром служанка передала, что в зале для фехтования господина ждать не нужно – он пошёл в город по делам. Идзин весь день не мог найти себе места. Занятия каллиграфией не приносили обычного успокоения. Линии выходили кривыми и какими-то дрожащими, тушь капала на бумагу, рука отказывалась держать кисть.
«Что он со мной делает, чем я это заслужил?!» – глупые, бесплодные вопросы. Не пришло ли время сделать тот самый последний шаг – говорят, лучше всего использовать короткий меч или кинжал… Но брат цветов не властен над своей жизнью. Даже последний шаг он совершает не по своей воле.
Скорее бы закончился этот день, скорее бы заснуть и забыть обо всём…
Но когда солнце стало клониться к закату, в комнате Идзина появился Наро. Этот неожиданный визит почти напугал молодого человека. Он не знал, чего ожидать.
Наро заговорил на удивление мягко – Идзин не верил своим ушам. Его ли это хозяин?..
– Идзин, я не хочу быть жестоким с тобой. Но получилось, как будто я жесток… Позволь мне это исправить. Пойдём со мной в Алмазный парк. Я расскажу тебе больше, чем сказал вчера.
Идзин изо всех сил старался справиться с волнением. Прежде Наро ходил в парк только в одиночестве. Может ли это приглашение быть знаком…
Когда они пришли в парк, уже начало смеркаться. Вокруг бледного серпа луны плыли рваные облака. Вишни уже отцвели, их лепестки белым ковром усыпали землю, покачивались на воде, по которой от ветра бежала рябь. Вишни отцвели – их аромата уже не почувствовать. Вместо него откуда-то тянуло тревожным запахом дыма.
– Я дал одно обещание, Идзин, – произнёс Наро, когда они остановились посреди горбатого каменного мостика через один из парковых прудов. – Однажды император попросил меня прочесть моё лучшее стихотворение. Я сказал, что ещё не сочинил его. И пообещал императору, что когда оно будет сочинено, он об этом узнает. – Наро помолчал немного, глядя на воду. Идзин не перебивал. – Теперь стихотворение сочинено. Но это такое стихотворение, которого не записать на бумаге и не прочесть.
Наро снова замолчал. На этот раз Идзин не удержался от слов:
– Не понимаю…
– Я знаю намного меньше, чем мудрецы, Идзин. Но, думаю, всё-таки чуть больше, чем те, кто не владеют оружием. Лучшее стихотворение может быть написано только мечом, не тушью. Лучшее должно быть совершенным и прекрасным. Для мастера меча нет ничего прекраснее и совершеннее, чем смерть в поединке. Смерть от руки прекрасного и совершенного бойца.
Идзин испытал почти такое же сильное потрясение, как вчера в зале для фехтования, когда Наро ответил на его вопрос.
– Но я… – договорить он не смог.
– Ты прекрасен. И очень быстро совершенствуешься в фехтовании.
«Благодарю, господин», – так должен отвечать на похвалы цветочный брат. Но Идзин, запутавшийся в дарованной ему иллюзии свободы, произнёс:
– Ты решил сделать меня игрушкой, актёром в этом своём замысле. Но я не хочу тебя убивать. Слышишь, не хочу!
– Это приказ, Идзин. – Интонация Наро была мягкой, но возражений не допускала. – Приказ господина. Твой долг – выполнять приказы.
Вот она, вся иллюзорность мнимой свободы. Истинно свободный человек не согласился бы на такое безумие. Но видимость свободы Наро нужна – в его глазах бой между хозяином и рабом значительно проигрывает в красоте и совершенстве поединку между равными – или, на крайний случай, «как будто» равными.
– Вот из-за чего ни для тебя, ни для всех этих вельмож не было позорным и оскорбительным то, что ты представляешь наложника, как своего ученика, – сказал Наро. – Они знают, что ты готовишься разыграть это своё «стихотворение». Предвкушают необычное зрелище – и за него всё прощают тебе.
– Да, они знают, и ожидают – но им не известно, чего именно.
– И ты не считаешь недостойным умереть ради их развлечения?
– Нет, не ради них, Идзин. И даже не ради обещания, которое я дал императору.
Лицо Наро стало таким отстранённым, что Идзин внутренне содрогнулся. Могут ли быть такими человеческие лица? Разве что лица тех, кто уже не связан с обусловленным миром, кто прошёл половину пути на другую сторону…
– А ради чего? – этот вопрос Идзин задал, не зная, желает ли услышать ответ.
– Не так-то просто объяснить. Я… был на войне. Там жизнь и смерть всё время рядом, и убеждаешься, как мало отделяет их друг от друга. Я… увидел пустоту жизни смерти. И на многое после этого смотрю иначе, Идзин. Бытиё – череда обманных миражей. Я готов уйти. Шагнуть из одного миража в следующий…
На мгновение Идзин поверил Наро. И усомнился – он ли приходил в его, Идзина, комнату тем вечером? Или какой-то демон принял его обличие?.. Но нет, это не бытиё – обман, обманна холодность, которой пытается окружить себя Наро. Её можно было бы считать настоящей – если бы Идзин не знал крепких объятий Наро, не чувствовал его в себе, не слышал его учащённого дыхания…
«Чего ты ждёшь от меня на самом деле?» – хотелось спросить молодому человеку. Но он знал, что на этот вопрос Наро не ответит.
– Значит, нет ничего, кроме пустоты?
– Нет.
– Зачем же ты… ты и я… зачем мы были вместе? – это прозвучало сбивчиво, но Наро понял.
– Таково уж это стихотворение. Речь в нём не просто о двух воинах, но о таких, кто близки друг другу.
– Но зачем тогда всего один раз? Было столько времени – и оно упущено…
– Нет ничего совершеннее смерти от руки любимого и любящего, Идзин. Но для того чтобы совершенство воплотилось, чтобы появилась и окрепла любовь – достаточно и одного раза.
«Для того чтобы появилась любовь». «Ты и в этом сделал меня своей игрушкой. Больше, чем если бы донимал каждодневными визитами. Нет, одного раза было не «достаточно», чтобы любовь появилась и окрепла. Только один раз и был необходим, а иначе, может, ничего бы не появилось, не окрепло, а был бы только долг, долг цветочного брата. Но тебе для твоего совершенного стихотворения любовь понадобилась обязательно… Ради этого ты измучил меня своим бесконечным холодом после мимолётной огненной вспышки. В тебе нет ни капли доброты, одна жажда совершенства. Такого совершенства, каким ты его себе вообразил».
Но всё это осталось только в мыслях Идзина.
– О своей дальнейшей судьбе не беспокойся, – продолжал Наро. – Я оставлю документ, в котором напишу, что такова была моя собственная воля. И что ты становишься свободным человеком, Идзин, и получаешь право владеть моим имуществом. Ты, наверное, знаешь, что моё имя значится в Железном свитке. Победа над мастером Железного свитка – знак твоего собственного мастерства. Это даст тебе большой почёт.
– Только в том случае, если никто не усомнится в её честности.
– За нашим поединком будут наблюдать умелые воины. Они засвидетельствуют честность твоей победы.
– У тебя огромный опыт, Наро. На войне ты много убивал. Но война – это война. А я…
– Ты бы этого не хотел? Оттачивать мастерство убийства на рабах, которых я мог бы для этого купить?
Идзин на мгновение встретился с ним взглядом, но тут же опустил глаза.
– Нет.
– Пустота уравнивает жизнь и смерть, Идзин. Смерть какого-нибудь раба, или моя, или наша с ним жизнь равны и равно ничего не значат. Ты просто пока не видишь этого. Но я уже сказал, что не хочу быть жестоким с тобой. Я не стану заставлять тебя совершать убийства ради тренировки.
– Я не смогу победить тебя, Наро.
– Сможешь. Это твой долг.
В серьёзности намерений Наро сомневаться не приходилось. Он понимал, что одержать верх над своим наставником только с помощью знаний, полученных у этого самого наставника, маловероятно. Поэтому обратился к нескольким фехтовальщикам, чьё мастерство сам ставил очень высоко, с просьбой давать Идзину уроки.
Некоторые из них уделяли основное внимание технике работы с мечом, другие – борцовским приёмам, третьи обучали тактическим хитростям.
В самую последнюю очередь Наро отправил Идзина тренироваться у мастера Рейто. Этот старик выглядел на все свои семьдесят с лишним лет, но силой до сих пор мог потягаться с человеком наполовину его моложе. Но главное искусство мастера Рейто заключалось не в этом. Он в совершенстве изучил анатомию и законы перемещения энергий в организме. Эти познания помогли ему разработать множество эффективных боевых приёмов, «внешних» и «внутренних». «Внешние» – болевые, позволяющие одним движением вырвать меч из рук противника, удары, которые наносят увечья и делают невозможным продолжение боя, и удары наверняка смертельные. А с помощью «внутренних» приёмов можно было, например, лишить человека сознания, несильно надавив на определённые точки.
Старый фехтовальщик делал пояснения, указывая такие точки на соломенном манекене. Идзин внимательно слушал, но внезапно его отвлекла какая-то своя мысль.
– Мастер… – вопрос начал выговариваться сам собой, но Идзин тут же спохватился: – простите, я вас перебил.
– Теперь уж договаривай. – Старик не любил лишних церемоний.
– А если в такую точку попадёт колющий удар мечом?
– Ты убьёшь противника, повредив его органы. Одно дело – не в полную силу бить рукой, другое – мечом.
– А есть точки, в которые можно ударить мечом – и отнять сознание, но не задеть жизненно важные органы?
– Да, – кивнул старик, – их несколько. Удар в такую точку называется «Исчезающий лотос». Долгое время человек будет с виду как мёртвый, останется только намек на едва уловимое дыхание. Но он придёт в себя и выживет, потому что органы останутся невредимы. Научиться наносить такие удары непросто. Точнее, ударить-то просто, трудно не ошибиться. Малейшая ошибка будет означать смерть. Здесь мало знать, куда бить – надо чувствовать движение жизненных токов в теле, почти что видеть…
– Мастер, я хотел бы этому научиться.
За то время, что Идзин прожил у Наро, гости в доме не очень часто, но появлялись. Правда, визиты всегда были просто дружескими – пышных торжеств Наро не устраивал. Идзин был волен присутствовать или нет. Чаще он сторонился гостей, чтобы лишний раз не тяготиться собственным неопределённым статусом. Наро к такому его выбору относился с пониманием – или с равнодушием – и ни на чем не настаивал. Поэтому предупреждение, что на этот раз Идзин обязательно должен провести вечер на хозяйской половине, прозвучало необычно. И ещё более необычным было то, что в гости ожидался Миору Йуто. Этого человека Идзин несколько раз видел на придворных приёмах, и из кое-каких мимолётных впечатлений сделал вывод, что Миору – один из немногочисленных, но всё же существующих недоброжелателей Риото Наро.
И вот теперь Миору Йуто приезжает погостить на несколько дней, и Наро недвусмысленно даёт понять, что Идзину следует вспомнить о роли цветочного брата и развлекать гостя своим присутствием.
Что ж… цветочный брат не может ослушаться. Мало ли, что могло произойти – возможно, между Наро и Миору была ссора, а сейчас они помирились…
Вечером за ужином всё было безупречно. Наро проявил себя гостеприимным хозяином, а Идзин – украшением маленького праздника. Разве что пёстрой одежды наложника ему позволено было не надевать, и пришёл он в тёмном мужском кимоно.
Наро и Миору действительно вели себя, как друзья. Увидев их рядом, Идзин удивился, как они похожи друг на друга. В толпе придворных это не сильно бросалось в глаза, но так, вдвоём, они могли бы сойти за братьев. Почти одинаковый рост и крепкие, но без тяжеловесности фигуры, схожее звучание голосов, и в лицах много общего. Правда, черты Миору всё-таки казались грубее. И, на взгляд Идзина, не было в них того благородства, что у Наро.
Но это всё результат наблюдений целого вечера. А первым впечатлением стал густой, отчётливый аромат сандала. Видно, слуги Миору слишком обильно перекладывают этим благовонием его одежду, раз запах такой стойкий.
Время давно перевалило за полночь. Решили выйти в сад, немного прогуляться. Миору поднялся из-за стола, а Наро замешкался сам и кивнул Идзину, чтобы тот задержался.
– Ступай теперь к себе и приготовься. Я хочу соблюсти все правила вежливости. Миору скоро к тебе придёт. Ты должен как следует ему угодить.
Для Идзина это было словно удар наотмашь. О, сильно же его изменила эта «свободная» жизнь… Ведь его много лет учили, что для господина предложить другу своего наложника – знак особого расположения к этому другу. И в таком случае долг брата цветов всё тот же – повиноваться воле хозяина.
Это было словно удар, но Идзин ничем не выдал своей реакции. «Свободная» жизнь изменила его, но одновременно и не изменила.
– Да… господин, – с поклоном ответил он и ушёл в свои комнаты.
– Потуши свет, – велел Миору, входя в спальню.
Идзин погасил оба светильника. Если тот, кому принадлежит эта его ночь, желает обходиться без света, так и будет. Темнота нисколько не помешает.
Терпко-сладкий запах сандала ударил в нос, перебил тонкую прохладу хвойных благовоний, курящихся в комнате. В голове Идзина мелькнуло, что он навсегда разлюбит даже намёк на сандаловый аромат. Но эти мысли надо прогнать… думать только о долге. Выполнять его безупречно. Жаль, в доме Наро нет никаких специальных приспособлений для того, чтобы сделать любовь более разнообразной. Но хороший наложник умеет внести разнообразие и без них.
Миору, кажется, намерен не спешить. Тем лучше. Больше возможностей для цветочного брата проявить своё искусство.
Искусство это начинается уже с того, как освободить господина и себя от одежды. С как бы случайных прикосновений. Тут можно понять, что делать дальше – постараться ли усилить его страсть или, наоборот, чуть сдержать для начала? В случае Миору нужен второй путь. Сам он действительно хотел бы не слишком торопиться, но его тело говорит о другом. Если Идзин раньше времени позволит себе с Миору что-нибудь особенно дерзкое, тот может просто потерять голову.
Пока самых откровенных ласк надо избегать… пусть он ощутит желание всем телом.
Гладя грудь и плечи Миору, Идзин то и дело ощущал под пальцами шрамы. Странно… Что они с Наро говорили за ужином о войне? Насчёт того, что Миору из-за чего-то мало участвовал в ней, только в самом конце… Когда бы успел он получить столько ран?
О, этот сандал… никогда, никогда больше никакого сандала…
Миору дышит тяжелее и тяжелее. Сердце его бьётся так, что вот-вот выскочит из груди. Ему трудно владеть собой. И будет ещё труднее, потому что пришло время для большей чувственности… Они оба всё ближе к той границе, перешагнуть которую лучше позднее, чем раньше.
Но – вот она, граница, уже совсем рядом. Идзин явственно ощутил, как возрастает в Миору дрожь нетерпения. Отдалить момент, когда нетерпение победит… Губами – ещё одно только прикосновение, больше не нужно.
– Нет, – вырвался у Миору хриплый возглас. И тут же, когда Идзин лёг на живот: – Да, да…
Но Миору принял эту игру, и даже теперь всё ещё старался не торопиться, проник внутрь медленно, и покачивать бёдрами начал плавно. Наверное, играть по правилам для него непросто – у него, похоже, не очень богатый опыт физической любви.
Но несмотря на это Идзин понял вдруг, что почти теряет контроль над происходящим. Нет, невозможно… Но так же как только что Миору, какой-то внутренний голос в его голове твердил: «Да, да».
Этот сандал и эта темнота – всё обман. Он не может ошибиться… Но зачем понадобилось притворство? Зачем…
В это мгновение способность ясно мыслить оставила Идзина. Тот, кто был с ним, крепко прижал его к себе и прошептал в самое ухо:
– Я хочу, чтобы мы поменялись местами. Сейчас, после того как я… Сразу. Ты сможешь?
– Да, – простонал Идзин.
Не «да, господин», как следовало бы. Он едва не произнёс после этого «да» имя – и имя это было не Йуто. Но всё-таки не произнёс.
В этой просьбе нет ничего слишком необычного – цветочных братьев учат, что бывает и так. Иногда самые мужественные хозяева хотят этого даже от нежных и хрупких наложников. Вот только Миору Йуто никогда бы этого не захотел. А тот, кто захотел… захотел не из прихоти и хозяйского каприза. Любовь между господином и рабом значительно проигрывает в красоте и совершенстве любви между равными – или, на крайний случай, «как будто» равными.
Идзин сказал, что сможет – но как же трудно сдержать слово! Чувствовать, что к нему миг самого сильного наслаждения уже пришёл – и удерживать своё желание внутри себя…
Ещё труднее было продолжать их медленную игру. Но Идзин пообещал, и выполнил обещание. К человеку, который был рядом с ним, он испытывал такую нежность, от которой ему самому было едва ли не больно. Ему бы в голову не пришло сейчас сосредотачиваться только на своём удовольствии – и вовсе не потому, что этого не позволяет долг брата цветов. А потому что удовольствие другого без всякого долга стало для Идзина так же важно, как собственное. И он до самого последнего момента старался, чтобы его удовольствие было удовольствием и для другого.
Разве делал бы он это для Миору Йуто с такими же чувствами? Нет… Разве Миору перед тем, как покинуть спальню, стал бы целовать его? Ну конечно не стал бы.
Но эту уверенность принесла с собой ночь, посреди которой не горело ни одного светильника. А днём Идзин уже не был ни в чём уверен. Особенно когда Миору с каким-то таинственным, почти заговорщицким видом подошёл к нему.
Было это в саду – они с Наро только что упражнялись на мечах с час или около того, а Миору наблюдал. Теперь Наро ушёл в дом, и Миору воспользовался его отсутствием.
– Идзин, – сказал он, – мне известно о затее Риото со стихотворением, которое нужно «написать мечом». Тебе повезло, что он выбрал тебя на роль… второго героя стихотворения. Очень удачно для тебя.
Притворяться, что он, Идзин, не понимает, о чём речь, не было смысла. Поэтому он молчал.
– Ты обязан использовать этот шанс. Ты хорошо владеешь оружием и можешь победить.
– Зачем вы говорите мне это, господин Миору?
– Чтобы рассеять твои сомнения. Убить своего господина – для брата цветов это страшное преступление, да? Но никто не посмеет осудить тебя, если ты поступил так по приказу самого же господина. К тому же, не забывай – сделав это, ты перестанешь быть братом цветов. Будешь свободным. Такой человек как ты должен быть свободным. Это ошибка, что ты попал в цветочный дом. В тебе живёт воля свободного. Теперь уже недолго осталось ждать, он скоро собирается привести свой замысел в исполнение. Он даже императору об этом сообщил.
Произнеся эти слова, Миору скрылся в доме, оставив Идзина одного в облаке сандалового аромата. И – в полном замешательстве. Почему Идзин сам прежде не задумался об этом? О свободе?.. Почёт и богатство, о которых говорил Наро, – не главное. На первом месте именно свобода. Возможность распоряжаться своей жизнью. Быть самому себе хозяином.
Но для этого… нужно забыть о плане, который он уже составил в уме. Чуть-чуть промахнуться…
Нет! Идзин тряхнул головой, словно пытался так выгнать из неё эти мысли. Миору нарочно завёл свои ядовитые речи. Он враг Наро, только притворяется другом. Он хочет его смерти. Как Наро мог поверить в дружбу этого человека?
– Не оставляй господина Миору больше в своём доме. Он желает тебе зла!
В другой раз Идзин не стал бы лишний раз докучать господину на его половине – но дело не терпело отлагательств. И без того с трудом удалось улучить момент, когда Мироу нет рядом.
– Ты сердишься из-за вчерашней ночи?
Опять ложь? Но зачем?! Идзин почувствовал, как его кулаки непроизвольно сжимаются. Ему хотелось крикнуть, что вчерашней ночью с ним был не Миору, и они оба это прекрасно знают. Но что-то удержало его. Обычное бесстрастное спокойствие Наро? Или закравшееся в душу сомнение?..
– Не сержусь. Разве я могу из-за этого сердиться? Миору Йуто не друг тебе, вот и всё.
– Нет, Идзин, ты ошибаешься.
Миору пробыл в доме ещё два дня. Для Идзина они были полны тревоги и смятения. Он делал то, чего никогда не позволил бы себе прежде – подслушивал и подглядывал. На совместные трапезы с Миору Наро его больше не звал. Но он сам потихоньку пробирался на хозяйскую половину и наблюдал из-за сёдзи, как Наро и его гость разговаривают за столом, или читают стихи, или посмеиваются над какими-то шутками. Когда они шли прогуляться в сад, он неслышно, как тень, следовал за ними. Сначала на расстоянии, потом незаметно приближался. Если они, например, приходили в беседку, окружённую кустами можжевельника, Идзин старался оказаться за этими кустами.
Но слежкой заставлял его заниматься вовсе не страх за жизнь Наро. Нет, Миору не из тех, кто нападает в открытую. Он затаил злобу, мечтает расправиться с Наро чужими руками… Поэтому и заговорил с ним, Идзином, о свободе.
Так Идзин думал вначале. И искал подтверждения – шпионил за ними, рассчитывая заметить в поведении Миору, внешне дружелюбном, тайные знаки ненависти. Но вместо этого стал замечать совсем другое. Другую тайну. Иногда Наро и Миору понимающе переглядывались, и едва уловимо, но многозначительно улыбались друг другу.
«Это всё тоже одна ложь и игра, – начал подозревать Идзин. – Они хотели, чтобы я поверил в их скрытую вражду… А теперь хотят, чтобы я понял, что вражда притворная. Эти их переглядывания как раз в те моменты, когда я рядом… Они знают, что я наблюдаю».
Да, знают. Порой Наро с безошибочной точностью поворачивал голову в том направлении, где за кустами скрывался Идзин. Молодой человек мог поклясться, что передвигается бесшумно, но взгляд Наро словно пронизывал густое переплетение ветвей и впивался в Идзина. И на губах поэта появлялся намёк на усмешку.
«Зачем ему всё это? Чтобы свести меня с ума?» – думал Идзин. Миору сказал, что времени остаётся мало, скоро Наро устроит своё представление. «Он хочет, чтобы я возненавидел его и убил из ненависти? Или…»
Или. Остаётся это «или».
Тренировки продолжались. Не раз уже Идзин одерживал верх над учителем. Не раз его меч замирал возле горла или груди Наро. Не было никакого сомнения, что это честные победы. Иначе о каком совершенстве и красоте могла бы идти речь?
Ночи Идзина снова проходили в одиночестве. Но спокойными их назвать было нельзя.
– Завтра, – сказал Наро. – Ты готов. Мы оба готовы.
В доме они были одни, если не считать слуг. Миору уехал.
– Завтра ровно год, как ты привёз меня к себе.
– Да. Я помню. Доброй ночи.
Наро хотел идти в свои комнаты, но Идзин не мог так просто отпустить его, и окликнул. Тот остановился на пороге. Идзину никак не удавалось заставить себя выговорить вопрос. Слишком он прямой, этот вопрос, слишком грубый. «Скажи мне правду…» Наро только улыбнётся по-своему, чуть заметно, и уйдёт. Но если не слова – то хотя бы какая-то подсказка, знак, жест…
Идзин молчал, не отрывая от поэта глаз. По крыше дома шуршал осенний дождь. Медленно сгущались сумерки.
– Не беспокойся ни о чём, – произнес Наро. – И не сомневайся. Всё правильно. Помни, что я хочу уйти. Всем сердцем жажду этого. И прошу тебя помочь, только и всего.
– Те, кто постигли пустоту, не говорят так – «жажду всем сердцем». – Голос Идзина предательски сорвался. – В их сердцах не остаётся жажды.
– Это просто слова. Они не имеют значения.
– Свою пустоту ты придумал сам. Священники толкуют пустоту как взаимообусловленность всех вещей…
– И это не имеет значения.
Не будет никакой подсказки. Только всё та же темнота во взгляде. Позволить себе подсказки – значит разрушить совершенство. Вся тяжесть на его, Идзина, плечах. Ему решать, искренно ли стремление Наро уйти, или оно – искусная маска, которая скрывает истину. И истина эта – отчаянная просьба к нему, Идзину, удержать. Доказать, что бытиё, в котором появляется любовь – чуть больше, чем череда миражей. Что такое бытиё имеет смысл сохранить хотя бы на время, не нанеся решающего удара мечом. Или – нанеся удар, который не отнимет жизни.
Или это одни пустые мечты? Темнота, темнота во взгляде…
– Не сомневайся, всё правильно, – повторил Наро, прежде чем оставить Идзина одного.
Обстановка торжественная, но простая. Вокруг площадки для фехтования в императорском саду рассаживаются вельможи, прославленные мастера боевого искусства и придворные дамы. Ждут, когда великий поэт Риото Наро исполнит своё лучшее стихотворение, написанное мечом.
Считанные минуты остаются до назначенного часа. Идзин готов. Господин сказал ему, что он готов – значит, он готов.
И трое слуг, которым он хорошо заплатил накануне, тоже готовы. Они – единственные из посторонних, кто знают, чем всё должно закончиться. И знают, что должны делать. Когда первые мгновения всеобщего замешательства пройдут, и зрители убедятся, что Наро действительно убит, именно эти слуги и никто другой перенесут его тело в повозку и доставят домой, где ждёт лекарь.
А потом… Нет, об этом пока рано думать. Пока – точность… Не ошибиться, не промахнуться. Мало знать, куда бить – надо чувствовать движение энергий в теле, почти что видеть…
«Я знаю движение энергий в его теле, я чувствовал его и смогу увидеть. Я не промахнусь».
Вдруг Идзин вздрогнул оттого, что кто-то тронул его за плечо. Оглянулся и увидел Миору Йуто. Он не просто зритель, а участник, без которого не обойтись. Ему поручено сразу же, как только всё будет кончено, огласить волю и распоряжения Наро, чтобы непонимание и смятение не были слишком долгими. Но Идзину не хотелось, чтобы сейчас Миору был рядом с ним.
– Не забывай, – зашептал Миору, пользуясь тем, что не установилась ещё тишина, что вокруг разговаривают, – ты должен завоевать свою свободу. Ты её заслуживаешь.
«Свобода». Сделаться хозяином собственной жизни… Идзину показалось, что мир, такой крепкий и устойчивый, теряет свою незыблемость, начинает покачиваться и вращаться.
– Это будет не трудно для тебя, ты стал настоящим мастером, – продолжал Миору. – Один удар меча. Главное – не сомневайся. Будь решительным, когда придёт время.
«Не сомневайся…» Миору повторяет его слова. Или нет? Там было не «будь решительным», а – «всё правильно».
Бытиё, в котором появляется любовь – чуть больше, чем череда миражей. Но бытиё, в котором нет свободы…
Миору, наверное, рад бы и дальше лить яд, но уже нельзя. Все зрители разошлись по местам, стало тихо. И Миору поспешил тоже уйти на зрительское место вблизи императорского трона.
В последние мгновения, пока Миору ещё говорил, Идзин смотрел уже не на него, а на противоположную сторону площадки, где появился Наро, одетый в простое полотняное кимоно белого цвета. Утром они не только уехали из дома порознь, но даже не видели друг друга. Наро через служанку велел Идзину отправиться во дворец первым.
Когда Миору наконец удалился, Наро тоже посмотрел на Идзина. С минуту они не отрывали взглядов друг от друга, а потом раздался удар гонга. Пора.
Одновременно они ступили на площадку, обнажив мечи. Сошлись посередине, двинулись по кругу. Мгновения – на то, чтобы оценить ситуацию, разглядеть слабые места в обороне противника. И следом – первые вспышки лезвий-молний, первый звон ударов стали о сталь.
Время растворилось и перестало существовать.
Бытиё – череда миражей, нет ничего, кроме пустоты. Шаг из одного миража в другой…
Удержать от…
Бытиё, в котором появляется… чуть больше, чем... Бытиё, в котором нет свободы…
Свобода.
Малейшая ошибка означает смерть. Трудно не ошибиться. Видеть движение энергий…
Только пустота…
Лотос должен исчезнуть.
Сделав обманный выпад, которому поверил Наро, Идзин нанёс колющий удар
3 комментария