Лицом к лицу

Который день продолжается кошмар. Но у меня нет права думать: «Как я это вынесу». Думать надо о тебе.
В тот вечер я сильно задержался на работе, срочно нужно было дописать статью в завтрашний номер газеты. До дома добрался только в начале десятого. Ноябрьская темень давно уже затопила город. Поднявшись на свой этаж, я отпер дверь квартиры, вошёл и услышал это – не всхлипывание, не рыдание – не могу подобрать правильного слова. Поняв, что я вернулся, ты попытался сдерживаться. От этого плач получался ещё более страшным. Так я тебя и увидел – скорчившегося на полу, зажимающего рот ладонью и с кухонным ножом в другой руке.
В такие моменты сознание как-то сопротивляется, отрицает беду. Не может мгновенно перестроиться – ведь только что всё было как обычно, в порядке… Я знал, что ты привык к моим поздним возвращениям в «газетные» дни, и не станешь лишний раз звонить, чтобы не отвлекать от работы. Ни о чём не беспокоился. И вдруг весь этот «обычный порядок» рухнул.
На секунду-другую я замешкался на пороге комнаты. А ты вскочил и рванулся к двери на балкон. Слава богу, я всё-таки вовремя сбросил оцепенение и схватил тебя. Дверь была распахнута настежь, и балконные рамы растворены. До того как взяться за нож, ты уже стоял там, над шестиэтажной пропастью – но шага в нее сделать не смог… Ножом пока тоже успел только порезать в нескольких местах ладонь.
Так начался кошмар. Что может быть страшнее, чем просьбы любимого человека помочь ему умереть?
– Пожалуйста, пожалуйста, Грег, – то вскрикивал, то шептал ты, захлёбываясь слезами, – убей меня, я не могу, не могу, я трус… Я здесь не могу… Не смог… убежать… они… они…
Сколько их было? Пятеро? Больше? Бедный, бедный мой, мой хрупкий, застенчивый мальчик… Я всегда старался быть с тобой настолько нежным, насколько мог. Ведь у тебя никого до меня не было. И вот – этот непроглядный ноябрь, и проклятый пустой парк, и стая ублюдков… И меня не было рядом, чтобы защитить тебя, чтобы переломать им руки и ноги. Господи… Есть ли над таким миром что-нибудь кроме бездонной тьмы?
Это моя боль – боль бессилия и невозможности ничего изменить. День за днём я наступаю ей на глотку. У меня нет права сдаваться, все силы нужно отдавать, чтобы помочь тебе. Помочь… Если бы я знал, как…
Пока ты кричал и просил убить, я крепко держал тебя. Когда крики стали потише, повёл в ванную. Ничего другого в голову не пришло.
В ванной стал снимать с тебя одежду. Она была напялена кое-как, вся грязная, разорванная. С минуту ты молча терпел это, только дрожал всем телом. Потом стал меня отталкивать.
– Пусти! Пусти! Не надо! Отпусти меня!
Я понял, что на моём месте тебе представляются они, те нелюди.
– Я ничего, Терри, я не трогаю, – только и мог сказать я, делая шаг назад.
А ты опустился на пол и сжался в комок, закрыл голову руками.
Бессилие, отчаяние – всё это только слова, которые не передают и сотой доли тех чувств, которые ими обозначают.
– Терри, это я, Грег… – дальше я не мог придумать, что сказать. «Успокойся»? «Всё нормально»? Бред…
Не знаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы невнятными, обрывочными словами и осторожными касаниями уговорить тебя раздеться и встать под душ.
Ссадины, синяки, разбитые губы, кровь, текущая по твоим ногам… Я не задумываясь отдал бы свою жизнь за то, чтобы этого не было, не было никогда. Но вечная тьма не играет в игры, не признаёт обмена. Она берёт, что захочет, и равнодушно закрывает глаза.
Когда я помогал тебе вытираться, ты вдруг посмотрел на меня полным безысходности взглядом.
– Грег, ты не должен меня трогать, я грязный. Я весь грязный, это не смоешь теперь никогда, никак…
Я боялся, мои прикосновения опять начнут приводить тебя в ужас. Может, так оно и было – но ты больше не рвался из моих рук. Позволил уложить себя в постель. Я заикнулся о больнице. Ты стал умолять не звать врачей. Тогда я сделал, что мог – обработал антисептиком раны и ссадины, наложил повязки. Кровотечение, наверное, не прекратится ещё долго… Хорошо, что в аптечке есть кровеостанавливающие таблетки. Остались с тех пор, как я некоторое время страдал носовыми кровотечениями – после одного инцидента, во время которого и мой оппонент, и я дали волю кулакам.
В минуты этих хлопот мне даже как будто стало чуть легче. Но потом я заметил, что из твоих глаз льются слёзы – ты плакал совершенно беззвучно. Торчащее в моей груди остриё, которого в действительности не было, но которое от этого не становилось менее реальным, повернулось вокруг своей оси.
Но если тоже расплачусь сейчас, будет только хуже. Нельзя показывать тебе свой гнев и боль. Надо говорить тихое, успокаивающее.
Я просидел с тобой всю ночь. Утром до конца недели отпросился с работы – это два дня, да два выходных.
Двое суток я, кажется, не спал вообще. Страшно было заснуть. Ножи я спрятал, а заодно и лекарства, которые были в доме. Но окна, что с ними делать? На третий день – точнее, ночь – я всё-таки не выдержал. Прилёг на край кровати и мгновенно провалился в бездонную сонную яму. Но пробыл в ней недолго, проснулся ещё в темноте. И услышал, как ты снова с трудом стараешься сдержать плач. Первым порывом было повернуться к тебе и крепко обнять, оградить от ужаса, с которым ты борешься один на один. Но вдруг как раз этого делать и нельзя? Все эти дни я видел – ты вздрагиваешь, стоит мне слегка до тебя дотронуться. Так о каких объятиях может быть речь?
Я лежал, не зная, что предпринять. Изо всех сил сопротивлялся всё тому же – отчаянию и бессилию, которые грозили захлестнуть с головой. Кусал собственный кулак, чтобы не дать своим рыданиям вырваться из горла.
Ты не вставал с постели и днём, кроме тех моментов, когда я напоминал, что нужно умыться или немного поесть. Я боялся, совсем откажешься от еды, но чуть-чуть ты всё-таки ел – единственное, чему можно было порадоваться.
Часы двигались медленно и тягуче. Заставить себя заняться чем-то помимо самых необходимых дел я был не в состоянии, и большую часть времени просто сидел рядом с тобой.
В понедельник надо было идти в редакцию. Бросить тебя одного на весь день я не мог. Поэтому позвонил в квартиру Алисы, соседки по лестничной площадке. Мы с ней и прежде выручали друг друга в трудные моменты.
Как любой нормальный человек, беды Алиса не ждала.
– Хорошо, я побуду с Терри. Он что, заболел? В институт не ходит?
Сказать всё как есть у меня долго не поворачивался язык. Но я просил её о помощи – значит, сказать нужно.
Алиса целую вечность не могла произнести в ответ ни слова. Услышанное по-настоящему её потрясло. Она добрая девушка.
– Ты извини, что… – начал я, но она перебила:
– Какие извинения, Грег? Пока не вернёшься, я от него не отойду. Заказов у меня сейчас всё равно нет, так что большую часть времени бездельничаю.
Алиса – художница и работает как фрилансер.
– Спасибо. Если что – сразу звони.

На работе было тяжело из-за того, что каждую минуту приходилось притворяться. Выполнять обычные дела – добывать новости, писать статьи и делать вид, что всё в порядке. Ты мало говорил со мной, но кое-что всё-таки сказал. Взял с меня слово, что я никому не проболтаюсь. Я пообещал, но с Алисой тут же это обещание и нарушил. Просил у тебя прощения. Обрадовался, что против её присутствия ты не стал возражать.
Но в редакции притворство было единственно возможным способом существования. У меня нормальные отношения с коллегами, кое с кем даже дружеские. Но… я просто не смог бы ничего им рассказать, даже если бы не давал никаких обещаний.
Вечером Алиса встретила меня на пороге квартиры. На моё «ну как?» покачала головой:
– Ничего не случилось, но… Ох, Грэг, как же это тяжело… Как вам обоим тяжело. – Спохватившись, она постаралась говорить пободрее: – Насчёт завтра не беспокойся: буду с ним. И дальше, сколько понадобится.
Почему мы не обратились в полицию, Алиса не спросила. Мне ты ещё на второй или третий день сказал, что это выше твоих сил. А она поняла по твоему состоянию.
Твои родители тоже так ничего и не узнали. После того как ты переехал ко мне, они предпочли забыть о твоём существовании. Две-три твои попытки наладить отношения оказались тщетными. Видимо, ты решил, что обратной дороги тут нет.

Во вторник совершенно для меня неожиданно позвонил Карл Мендес и предложил встретиться. Я не мог понять, зачем. Дело Мендеса – прошлое годовалой давности. Тогда из-за статьи о его грязных финансовых делишках он подал на меня в суд за клевету, но проиграл процесс. И несколько других, в которых выступал уже в качестве ответчика. Эти разбирательства после публикации материала затеяли против Мендеса обжуленные им компаньоны. До выхода статьи Мендес безуспешно старался меня купить, потом попытался угрожать. Но угрозы остались словами. История была слишком на виду. Если бы со мной что-то случилось, только слепой не счёл бы это местью Мендеса.
И вот по прошествии такого времени это нечистый на руку воротила звонит мне. Может, я только от удивления и согласился на встречу. Или появились всё-таки какие-то подозрения…
Но когда он уселся напротив меня за ресторанным столиком, время подозрений прошло. Выражение его самодовольной одноглазой рожи ясно сказало мне всё. Мендесу не требовалось даже излагать… Но, разумеется, он не мог отказать себе в удовольствии.
– Я предупреждал тебя, Снейд, – прохрипел он своим пропитым голосом, – чтобы ты не печатал ту писанину. Предлагал разойтись с миром. Ты пренебрёг. Захотел столкновения лоб в лоб. Долбанная журналистская честность для тебя ведь на первом месте, да? – он ухмыльнулся и выпустил мне в лицо струю вонючего сигарного дыма. – Убытки, которые мне пришлось возмещать – полдела. Но ты здорово подпортил мою репутацию. Мой бизнес понёс серьёзный урон. Не люблю избитых фраз, но никуда не денешься: смеётся тот, кто смеётся последним. Год назад ты был весь из себя смелый и бесстрашный. Отвечал только за себя. Но кое-что изменилось с тех пор, да? Кое-кто появился? Наши привязанности – это наши слабые места, Снейд. А в слабые места удобнее всего бить. Так получай теперь…
В первое мгновение бешенство сделало меня слабым. Может, я даже на ноги подняться бы не смог. В следующую секунду показалось, что голыми руками способен разорвать Мендеса на куски. Но он наверняка заранее о себе позаботился. Нет, не наверняка – точно. Ясно как день, за соседними столами сидят его шестёрки. Но не страх остановил меня. Только чёткое понимание, что убить его они мне не позволят. А я хотел его убить.
Мендес всё ухмылялся. Как будто читал каждую мою мысль.
– Обратись к копам, – издевательски посоветовал он, почесав шрам на месте отсутствующего глаза. – Не исключено, они переловят тех отморозков. Но со мной всё это никак не будет связано. Цепочка посредников между ними и мной вышла о-очень длинная.
– Мразь. – Всё, что я смог ему сказать.
Но его это только позабавило.
Он ушёл, а я остался сидеть с чувством, что тело превращается в камень. Огромных усилий стоило заставить себя не психануть прямо посреди этого чёртова ресторана. Но что-то сделать было нужно, просто необходимо. Я пошёл и купил пистолет у одного знакомого полунелегального торговца.

– Сегодня, вроде, чуть получше, – сказала Алиса, когда я возвратился домой. – Мы немножко поговорили. Терри даже про институт пожалел, что отчислят за непосещение. То есть, не то чтобы уж очень пожалел…
Я знал, что значит это «не очень». Такое теперь часто бывало с тобой: словами стараешься показать интерес к чему-то, но интонация и выражение лица ясно говорят, что на самом деле тебе это безразлично. Старание – для других, для меня или для Алисы. Иногда мне хотелось сказать, что не надо заставлять себя… но я не решался.
– Хотела уговорить его выйти на улицу, воздухом подышать, – продолжала Алиса. – Но никак не получилось.
– Что бы я без тебя делал, Эл. Спасибо тебе.
– Не за что, Грег. Ты сегодня какой-то… Случилось что-то?
– Ничего нового, – неубедительно соврал я.
Алиса дальше расспрашивать не стала. Пошл к себе. Должна же и она заниматься своими делами.
Права ли она насчёт того, что тебе лучше? Не знаю… Ну, хотя бы, ты не лежишь всё время. Но этот потерянный взгляд… Взгляд, который ты отводишь в сторону, когда я пытаюсь заглянуть тебе в глаза. Ты словно стыдишься меня, чувствуешь себя виноватым. Но разве так должно быть? Это я безмерно виноват перед тобой. Из-за меня случилось с тобой несчастье. Вся моя боль заслуженна. Но твоя… Господи…
– Терри, пообещай мне тоже одну вещь, – попросил я, коснувшись твоей руки.
– Да, Грэг?
– Пообещай, что… ничего не попытаешься с собой сделать. – Мне было трудно это произнести – боялся навредить, напомнив. Но, вроде бы, обошлось. Ты кивнул:
– Хорошо. Обещаю.
Ну, раз так… я должен тебе верить. Скажу Алисе, чтобы она не сидела постоянно, а заглядывала к тебе несколько раз в день. Нельзя же до бесконечности пользоваться её добротой.

Ночью я думал о пистолете. Эти мысли приносили какое-то облегчение. Но не обманываю ли я себя? Предположим, мне удастся подстрелить Мендеса. Но шанс не попасться за убийство – один из миллиона. А если меня упекут, ты останешься один… Но этого ведь нельзя! Но и не убить Мендеса нельзя, просто нельзя.
Я решил подождать. Может, со временем тебе действительно сделается немного лучше. И тогда можно будет…
Так, в ожидании, проходил день за днём. Алиса навещала тебя в моё отсутствие. Слово своё ты держал – по крайней мере, ни она, ни я не замечали никаких опасных попыток. Но о том, чтобы ты стал прежним, не приходилось и мечтать. Мой улыбчивый, мой весёлый мальчик… Теперь в твоих глазах всё время была тоска. И ты слишком часто прятал их, глаза, от меня.
Историю про Мендеса я тебе не рассказал. Но скрыть свою вину навсегда не намеревался. После того, как пущу в ход пистолет, ты всё узнаешь. Я постараюсь сделать это так, чтобы меня не загребли сразу.
Да, надо ещё продумать, что говорить, когда начнётся разбирательство. О происшествии с тобой я, понятное дело, упоминать не стану. Значит, нужно изобрести мотив. Что-нибудь связанное с тем прошлогодним делом… Чёрт, а жаль всё-таки, что заодно с Мендесом нельзя укокошить и исполнителей. Может, заставить его перед смертью назвать их имена? А если он их не знает – то имена посредников…
Но когда всё это сбудется, когда я смогу отомстить?!
Появившаяся было надежда на улучшение исчезла. Как-то вечером мы сидели рядом, и я словно забылся на мгновение, забыл все наши беды. Потянулся к тебе, обнял и поцеловал. Первый раз с тех пор. Пришла в голову мысль – вдруг я смогу растопить лёд, пленником которого ты стал. Ты вспомнишь, как хорошо было нам вместе, и это пойдёт на пользу… Но кроме мыслей было, конечно, и желание. Вспыхнуло неожиданно сильно… Этого не убивают ни беды, ни боль – иногда и рад бы, чтобы не пробуждалось оно, потому что совсем не та, неподходящая ситуация. Но оно пробуждается – вопреки.
И зачастую делает почти слепым, заставляет обращать внимание только на свои чувства. Я не сразу заметил, что ты плачешь в моих объятиях – беззвучно, как всегда в последнее время.
Меня будто окатили ведром ледяной воды.
– Терри, прости меня ради бога, я не хотел, я не буду больше…
– Это ты меня прости, Грег, – прошептал ты, вытирая лицо. – Я такой стал, что… просто невозможно со мной.
Ужасно. Ужасно сознавать, что я напомнил тебе всё то…
И застрелить эту одноглазую сволочь всё ещё нельзя, раз ты ещё в таком состоянии. Замкнутый круг.

Но не знаю – вечная тьма, или судьба, или сама вселенная сжалилась над нами. Через несколько дней мне стало известно, что кто-то всадил Мендесу пулю в башку. Кто-то – не я. С одной стороны, я об этом пожалел. Но с другой – это всё-таки что-то вроде справедливости… Хотя на самом деле понятно, никакая тут не справедливость, а обычные бандитские разборки.
Я рассказал тебе правду. Ты узнал, кто настоящий виновник случившегося с тобой. Если бы ты меня возненавидел, я принял бы это как заслуженное наказание. Но ты простил. И порадовался, что не я стрелял в Мендеса. Боль от этого прощения была такой острой – казалось, сердце вот-вот разорвётся в груди.
Потом ты сказал:
– Грег, ты для меня много делаешь. Но не всю же жизнь, ты ведь не обязан… Наверное, нам придётся расстаться.
– Почему? – испугался я.
– Ну, ты же понимаешь. Тебе нужны нормальные отношения, а я…
– Не надо, не говори больше ничего, – прервал я. – Это из-за того раза, да? Непростительно это с моей стороны было…
– Нет, с твоей стороны это было нормально. А вот с моей…
– Давай уедем отсюда, – предложил я.
Прежде о переезде в другой город или, может, даже в другую страну я уже думал. Мешал только всё тот же пистолет. Теперь уже не мешает… Конечно, от себя не убежишь, но всё-таки перемена места – это обновление. Почему хотя бы не попытаться?
– А как же твоя работа? – спросил ты.
– Найду новую.
– Ну, давай, – нерешительно согласился ты.
А потом положил руки мне на плечи и посмотрел в глаза. Не знаю, что обрадовало меня больше – согласие, или этот твой прямой, проясневший взгляд.
– Может, у меня получится как-то это преодолеть, Грег, пережить… если у тебя хватит терпения и дальше помогать мне. Только я всегда должен видеть твоё лицо… Помнить, что это – ты.
Я погладил твою ладонь. Всем, всем, что есть у меня, жизнью клянусь – терпения у меня хватит. И мы будем с тобой так, мой мальчик, лицом к лицу, столько, сколько захочешь ты. Что же до меня – я бы хотел, чтобы всегда.