Антон Ромин
Эволюция страха
Аннотация
Одна единственная ночь после вечеринки, проведённая со случайным знакомым Витей, помогает Павлу осознать, кто он есть, давая невероятное ощущение внутренней свободы.
Спустя много лет Павел вновь встречается с Витей. Эта встреча, связанная с профессиональной деятельностью Павла, заставляет его переосмыслить свою жизнь и приводит к совершенно неожиданным последствиям...
Это было на первом курсе института. Я почти никого не знал на той вечеринке, кроме нескольких девчонок из группы, одна из которых меня и затащила. Кто-то курил траву, но не я. Я боялся.
Хорошо помню, что я боялся даже идти на эту вечеринку – первую взрослую в своей жизни. Возможно, боялся не незнакомой компании, а самого себя. Начало самостоятельной жизни осталось в памяти как период липкого страха перед возможными последствиями. Я боялся последствий себя – себя как катастрофы, как стихийного бедствия, как программной ошибки, как непознанной вселенной.
Я пил, но никак не мог расслабиться. Меня попросили сказать тост, и я зачем-то стал говорить о деньгах и пить за деньги. Я точно помню, что сказал: деньги – это главное в жизни, без денег нет счастья, счастье – в деньгах. Наверное, мне тогда так казалось, но приятели, которые дурачилась в сладковатом дыму, таращились на меня удивленно.
Следующий кадр, который я помню с той вечеринки, – танец с каким-то парнем.
Не могу сказать, зачем мы танцевали. Скорее всего, чтобы стало еще веселее, чтобы девчонки смеялись, чтобы все меня любили. Я не знал его имени, никогда не встречал раньше в универе, не видел ни с кем из подруг, но он крепко держал меня за талию.
– Как тебя зовут? – спросил я, почти коснувшись губами его уха, и девчонки завизжали от восторга.
– Витя, – сказал он.
– А вы поцелуйтесь! Давайте! – хохотали вокруг.
Я был готов, но вместо поцелуя он обнял меня и положил мою голову себе на плечо.
– О-о-о, какая романтика! – выли и стонали наблюдатели.
Я помню тепло его тела. Его свитер казался мне раскаленным: еще секунда объятий – и я сгорю в этом жару, и вот тогда все обхохочутся. Потом я понял, что все-таки пьян, что меня мутит, что может вытошнить прямо на его свитер, на его руки. Я стал сглатывать.
Мне было семнадцать лет. До этой вечеринки я только один раз напивался с парнями, и мне казалось тогда, что состояние мутной раздвоенности никогда не пройдет, но я храбрился, улыбался и делал вид, что для меня все привычно. До этой вечеринки я только один раз целовался – в траве с соседкой по даче, тискал ее грудь и мучительно, до судороги на лице, пытался понять, нравится мне это или нет.
Когда пришла пора разъезжаться, нам вызвали одно такси.
– Любовнички, мы вас вместе отправим. Вы же не против?
– Конечно, – сказал Витя. – Я вам потом все расскажу.
Но в такси он сел рядом с шофером, а я сзади.
– Куда тебя? – он оглянулся.
– Не знаю. Мне плохо.
Он назвал какой-то адрес, я не расслышал. Потом вывел меня из машины и помог подняться по лестнице на второй этаж. Это была его квартира. Собственная, или съемная, или родительская, не знаю. Не могу вспомнить, куда выходили окна, какие были шкафы, какие стулья.
Как только мы вошли, он стал целовать меня. Сначала в щеки, в подбородок, потом в губы. Я закрыл лицо ладонями.
– Боюсь, что меня вырвет. Я много выпил.
– Тебе кажется, – сказал он. – Ничего не бойся.
В бреду или в беспамятстве я лег с ним на кровать, не раздеваясь и не глядя на него. Он прижался сзади, обнял меня, стал расстегивать мне брюки.
Никакой боли я не почувствовал – действовала алкогольная анестезия. Вместо боли, тошноты и страха я вдруг почувствовал такое, чего не мог представить даже смутно, даже в отчаянно смелых фантазиях. Я теперешний просто посчитал бы, сколько раз кончил в ту ночь, но я тогдашний не мог считать – вся ночь слилась в один сплошной оргазм, на грани рвоты, остановки сердца и отключения мозга. Стоны почти перешли в крик. Опьянение прошло, мир стал четким, полным, страстным. Я успел почувствовать себя совершенно другим до того, как уснул.
Утром я очнулся в его объятиях. Не шевелясь попытался все обдумать. Я проснулся новым, но этот новый с виду был прежним – худым, лохматым парнем, в мятой рубашке, в спущенных до щиколоток джинсах. Это над ним вчера потешались девчонки. Это о нем Витя говорил: «Я вам потом все расскажу».
Я натянул штаны, застегнулся и ушел очень тихо. Так спешил взять такси и убраться из его района, что даже не рассмотрел, где нахожусь.
Было до слез жаль чего-то. Удовольствие быстро уходило из тела, но еще зудело в кончиках пальцев – я тер ими глаза и стряхивал влагу. Шофер оглядывался.
-2-
Я вернулся в ту комнату, что снимал у скверной бабки, торговавшей у подъезда жареными семечками, наспех помылся и сел за книги. Возможно, я пытался удержать инерцию прежней жизни, в которой книги заменяли мне все. В тот период я читал много, быстро, с интересом, вел записи, дневники, конспекты первоисточников, – все, что полагалось ботанику на филфаке.
Шел 1994 год. Никто не думал ни о геях, ни о гомофобии. И после вечеринки меня беспокоило не возможное осуждение знакомыми моей обнаружившейся ориентации, а, скорее, новые насмешки над тем, каким нелепым я был, как упоенно обнимал этого Витьку, как вис у него на шее. Я испугался, что меня посчитают сопливой девчонкой, которая впервые оказалась на вечеринке, надралась там до потери пульса и в беспамятстве потеряла девственность. Я просто решил не вспоминать об этом.
Но шло время, а история не выходила из головы. Наоборот, стала вытеснять все остальное, вплоть до интереса к чтению. Мне захотелось найти Витю и поговорить с ним обо всем. Узнать, как он живет, где учится, встречается ли с парнями, рассказывает ли правду о себе, как к нему относятся друзья, родители, преподаватели. Я поборол парализующую неловкость и спросил Свету, которая меня тогда пригласила, о вечеринке.
– Да, клево было, – сказала она. – Но Олег больше ничего такого не планирует. Ему от родаков досталось за то, что насвинячили.
Я ждал продолжения, но Света молча запихивала конспекты в сумку.
– А… как ты доехала?
– С Мариной и ее Димой.
– Ясно. А ты этого Витьку знаешь?
– Какого?
– Ну… который… танцевал со мной.
– Его Витька зовут? Нет, не знаю. Это какой-то знакомый Олега. Прикольный такой, да.
– А Олег – это кто?
– Ну, который вечеринку устроил и траву достал. Пойдем уже!
Мы вышли из корпуса, Света быстро пошуршала по опавшим листьям к троллейбусной остановке, я поплелся следом.
– Свет, а как Олега найти?
– Олега? Не знаю. Это у наших крутых надо спросить – у Оли или у Ленки.
– Он с юрфака?
– Нет. Кажется, он вообще нигде не учится. Я не знаю, Паша. Что ты пристал? Травки купить хочешь? Это и без Олега можно. У Жужи спроси. Ну, Гужва, с третьего курса, знаешь его? Хипповый такой?
Вечеринку организовал Олег, знакомый Оли и Лены. Оля и Лена позвали на вечеринку Диму с Мариной. Марина прихватила для компании Свету, а Света – меня. Через всех этих полузнакомых знакомых выйти на Олега оказалось невозможно. Никто никого толком не знал – не могло быть никаких обсуждений и сплетен. Это была просто вечеринка. Это была просто шутка – о том, что Витя всем все расскажет. Если бы он кому-то рассказал, на меня уже хоть кто-то взглянул бы с любопытством. Но никто даже не смотрел в мою сторону.
Витя исчез, словно его и не было. На все свои незаданные вопросы я должен был отвечать сам, осознавать сам, понимать себя сам, разбираться в себе сам, принимать себя сам. Но вместо этого я все еще силился вспомнить адрес, который он называл таксисту, восстановить в памяти вывеску с названием улицы или номером дома, которые мог видеть в то утро. Каждый раз мне представлялись новая вывеска. Я обошел все предполагаемые районы, поднялся на все вторые этажи всех похожих домов, но нигде его не встретил. Город я знал плохо, все спальные районы казались мне одинаковыми, все дома – его домом.
Я казнил себя за то, что убежал так малодушно – смущенно, растерянно и униженно. Я злился на себя и смелел от этой злости. И понимал, что уже никогда не буду робким парнишкой, который обнимал дачную девчонку и искал в себе хоть какие-то ощущения. И не буду пришибленным студентиком, который убежал от любовника, едва надев штаны, и рыдал в такси всю дорогу. Это во мне кончилось. Остались только моя свобода и моя смелость.
Началась первая сессия, и я перестал искать его. А потом началось все – мобильные телефоны, первые знакомства, разные работы, новые квартиры. Мой мир стал разрастаться во все стороны, и я совершенно перестал его бояться. Я знал себя, знал, чего хочу, и знал, на что способен в этом мире. Но все это было уже после Вити и только благодаря ему.
-3-
За время моей работы меня избивали два раза. Оба раза причиной была не гомофобия, а мои статьи. Нынешняя редакция обязалась обеспечить охрану всем своим сотрудниками. Видимо, в этих целях в приемной целыми днями пьет кофе охранник Коля.
Название газеты – «Городской санитар», невесть какая находка, я знаю. Но меня пригласили в газету, когда она уже стала известна своими разоблачительными публикациями, и ее название уже наводило ужас на местных чиновников.
Как только мэр решил идти на перевыборы, главред Тимощук привлек меня, и я согласился участвовать в кампании «Городского санитара» против мэра. Размеры коррупции плохо поддавались описанию: мошеннические схемы едва помещались на белые листы бумаги, но описать было нужно. Это же не лихие 90-е, уже 2009 – нельзя в 21 веке так любить денежные знаки и так обращаться с людьми.
Мэр был непробиваем, держался прочно, все нападки журналистов называл тявканьем и на пресс-конференциях даже не комментировал. Его дочь уже владела сетью ювелирных магазинов и салонов красоты, когда папаша подарил ей лучший отель города. Сама она захотела этот отель, или ему приглянулись занавески на окнах, но объявились вооруженные охранники и установили новые порядки – согласно документам, предусмотрительно оформленным на имя новой владелицы гостиничного комплекса Кристины Андреевны Полозовой. Разве простой обыватель должен знать, что Кристина Андреевна Полозова – и есть единственная и любимая дочь Андрея Анатольевича Ковальца, нашего славного и бессменного мэра? Это должна знать милиция, но все милицейское руководство получает прибавку к жалованью стараниями ее мужа. Тот всегда за кадром, от имени и по поручению – в тени, но при делах. И я считаю, что знать об этом простой обыватель должен. Ему же пихать избирательный бюллетень в урну!
Как только улеглась история с отелем, мэр решил отжать и цементный завод – чем не рентабельный проект в период экономического пост-кризиса? Главред собрал экстренную планерку, на которой переложил освещение рейдерского захвата завода полностью на мои плечи. Первая статья в «Городском санитаре» вышла в среду, а в четверг около моего подъезда меня уже поджидали двое.
Я всегда удивляюсь, что в таких случаях не нужна темнота. Зло творят на свету – бесстыдно, бесстрашно и безнаказанно.
– Ты, козел, прекрати это, пока не поздно! – предупредили дуэтом.
– А то что? Рейтинг обвалится?
– Да купим мы твой рейтинг, уймись уже. Гречку раздадим и консервы.
Это сказал один, а второй покачал головой, подавая знак куда-то в сторону. Я огляделся – похоже, в машине с тонированными стеклами, стоящей поодаль у тротуара, их ждал кто-то еще. Это ему был подан знак – нет, не соглашается, выеживается, рейтингом глаза колет, нужно разобраться. Я зачем-то всматривался в черные стекла джипа.
– Не мэр же у вас на стреме, ребята?
Второй, видимо, старший и главный, уже шагнул в мою сторону, как вдруг в кармане у него зазвонило: «Черный бумер, черный бумер…». Он выслушал звонившего и спросил емко:
– А че так?
Снова выслушал и ответил:
– Ладно. Как скажете. Оружия, думаю, у него нет, но я проверю.
Он подступил ко мне и тщательно облапал, потом задрал штанины моих брюк и осмотрел носки.
– Хозяин тебя видеть хочет. Вон в ту машину иди.
– А отсюда ему меня не видно? Близорукость?
– Иди, пока ходить можешь.
– Да мне с ним говорить как бы не о чем.
– Бл*, что за базар? Нах надо? – вклинился первый. – Урыть и с концом!
– Там разговор к нему какой-то есть, – сказал старший. – Обождем пока.
Вдруг мартовский вечер сгустился до темноты, словно ночь обрушилась сверху. Запахло талой водой и подсыхающим асфальтом, захотелось жить, но я пошел к машине.
-4-
Я готов. Я уверен, что на моей стороне правда. Если мэр так любит наживу, он не должен скрывать этого, и тогда избиратель пусть сам решает, нужен ли ему такой мэр. Если кто-то нарушает закон, он должен нести за это ответственность. Возможно, сейчас как раз спросят о моем мнении, пришло время. Я готов, только пальцы похолодели.
Когда я приблизился к джипу, стало видно, что человек сидит на заднем сидении. Я рванул дверцу и сел рядом с ним в машину. Было сумрачно, но я сразу узнал его. Да и как не узнать? Воспоминания, переходящие в фантазии, мучили меня не один год. Те же русые волосы, те же голубые глаза, тот же ровный нос, тот же… я скользнул взглядом вниз по его фигуре, но под пиджаком больше ничего не было видно.
– Витя, – выдохнул я. – Витя, это ты?
– Да, – сказал он.
Но кто он? Как он здесь? Почему именно в этот вечер, когда и без него полно людей? Когда двое ждут снаружи, чтобы оторвать мне голову?
– Ты меня помнишь? – спросил я вместо этого.
Он положил локоть на спинку переднего сидения, оперся головой на руку и посмотрел на меня долгим взглядом.
– Помню.
– Я же искал тебя тогда. Долго искал, повсюду. Мобильников не было. Даже представить теперь не могу.
– Ты сначала бросил меня, а потом искал. Так было на самом деле.
– Нет, я не бросал. Я просто побоялся, что ты посмеешься, и ушел.
– Зато теперь ничего не боишься. А я тоже искал тогда, спрашивал. Потом решил, что и не нужно. Да, да, – он кивал самому себе. – Как вчера. Так больно, как вчера.
– Постой… а как ты тут? Ты кто вообще? Ты Полозов что ли? Ты муж Кристины? Почему я не видел тебя раньше?
– Ну, я человек не публичный.
– Известный и безликий. Кошмар, Витя.
– Я и тогда уже с ней встречался. Мы в медине вместе учились. Потом она бросила.
– Ты в медицинском учился? Не в университете? Витя, как давно! И как недавно все это. Я же не уезжал. Я так и остался после учебы – и ни разу тебя не встретил. А ты видел меня?
– Нет. Только фамилию слышал – Горчилин то, Горчилин се. Статьи твои видел, но там фотографий не было. Но сейчас узнал.
– А приехали вы зачем?
– Да понятно, зачем. Андрей Анатольевич забеспокоился. Поручил мне это уладить.
– Ты все это время с ними? Дети твои?
– Да, близняшки. Полина и Мадина.
– Я знаю. Я почти все знаю. Только не знал, что ты… с ними.
Мы помолчали. Его бандиты курили на скамейке, бабульки высовывались из подъезда и быстро возвращались в квартиры.
– Значит, ты не гей? – спросил я.
– С тех пор нет.
– А я с тех пор да. Ты изменил меня, и сильно. Я вдруг понял, что нужно быть собой, нельзя врать, нельзя притворяться, нельзя бояться.
– Ты слишком глобально все понял.
– Только правда дает ощущение полноты жизни. Встретив тебя, я узнал правду о себе. И с тех пор хочу знать правду обо всем мире. Нельзя прикрыть одну часть жизни салфеткой, другую усыпать конфетти, третью полить духами – и так подавать людям.
– Это к мэру как-то относится?
– Что?
– Все эти твои выводы?
– Ты шутишь? Это ко всем относится.
Он откинулся на спинку и сунул руки в карманы пиджака.
– Что же нам делать с тобой?
– Ну, бейте. Если вы за этим приехали.
– Лично я – для профилактической беседы. И денег хотел предложить. Или квартиру. Мне сказали, что квартира у тебя съемная.
– Поднимись – посмотришь.
Он вдруг снова взглянул на меня так, что я ничего не понял.
– Не в этот раз. Но я найду время.
– Телефон дать?
– Не нужно. Телефон у меня есть. Теперь буду знать, чей. Квартиру не хочешь?
– Нет.
– Ок. Скажу, что профилактическую беседу провел.
– Витя…
– Иди, ладно. Нельзя же так долго в машине сидеть.
– Как странно, что ты меня помнишь! – сказал я и взялся за ручку.
Он положил руку поверх моей и толкнул тоже, но мне показалось, что обнял.
-5-
Я ничего не понял. Голова гудела. Он был так красив, он нравился мне даже больше, чем на той вечеринке, он умел так приблизиться, что волна тепла накрывала с головой. Я хотел его прямо там, в его крутой тачке, рядом с его подручными головорезами.
И он меня помнил. Я был его единственным парнем. Его единственным мальчиком – 15 лет назад и навсегда. Мечты, как обычно, забегали вперед и уже рисовали мне сказочное «всегда», где мы вместе в мире правды, добра и толерантности. Мечты переворачивали меня в кровати с боку на бок, словно в своих прекрасных фантазиях я провалился в адское пекло. В час ночи зазвонил телефон, и я уже знал, что это он, что он тоже не может уснуть.
– Я думаю о тебе, – сказал Витя.
– Из туалета звонишь?
– Ну, не надо. Не надо этих подколок. Ты не знаешь, что такое семья. Дети – это большая радость. Семьей нельзя рисковать.
– Тем более, такой семьей!
Он помолчал, но не отключился. Мое недавнее острое желание мгновенно сменилась злостью на него за то, что он оказался среди людей, к которым я ничего не должен испытывать, кроме презрения. Как же мне любить его дальше? Как хотеть? Неужели 15 лет моей любви были напрасны? Неужели наша чудесная встреча была нужна лишь затем, чтобы отнять его у меня?
– Ты хоть чем-то пользуешься? – продолжал я зло. – Если не шатаешься по борделям, если лежишь на дне, если ничем не рискуешь, чем ты пользуешься? Как ты ощущаешь вкус вашего награбленного богатства? Машины, квартиры, брендовые шмотки? Отпуска? Горничные? Я даже придумать не могу. Красная икра? Черная? Яхты на нашем болоте? Что?
– Дом у нас есть в Испании, на побережье. Иногда там отдыхаем. Девочки смогут в Лондоне учиться, – сказал он спокойно.
– Кто ж их научит коррупции лучше дедушки? Мне этого никогда не понять.
– Я знаю. Я не за пониманием звоню. Просто послушать, как ты говоришь, говоришь, говоришь…
Я отключил телефон. Я говорю, говорю, говорю, а он просто слушает голос в трубке. В этом нет смысла.
В то же время ситуация не разрешилась, не сдвинулась, мэр не отказался ни от захвата завода, ни от перевыборов. И к среде я должен был сдать следующую статью о его преступной деятельности. Витя тут совсем ни при чем.
Непонимание подстегнуло меня. Я писал о том, что человеческая жадность и страсть к накопительству беспредельны, тогда как для счастья человеку не нужен ни захваченный отель, ни чужой цементный завод. Нужно, чтобы тебя любили те, кого любишь ты, чтобы верили тебе, чтобы уважали тебя. Нужно чувствовать себя свободным и смелым. Я бы уже никогда не провозглашал тосты за деньги. Я пил бы за здоровье и благополучие близких, но не за шубы из леопарда и виллы в Испании.
Мысли неслись кувырком. Я вдруг остановился. Как я мог в газетной статье съехать на любовь и жизненные ценности? С кем я спорил? Кому писал патетическое школьное сочинение?
Пришлось вычеркнуть половину текста. Как только в статье остались сухие факты, изложенные в четкой последовательности, материал улегся и отпустил меня. Доказывать и агитировать бесполезно. Нужно лишь предоставить читателям информацию, а ее предостаточно. Но я впервые поймал себя на этом глюке – сбиваться в телефонный разговор с невидимым собеседником, тащить его на светлую сторону, убеждать, уговаривать. Раньше этого не было.
Встреча с Витей очень сильно задела меня. Две ночи подряд мне снилось, что я ищу его в больнице среди умирающих. Радуюсь тому, что нашел, и прихожу в ужас от того, что он здесь, в этой палате, среди инфицированных, в самом жутком месте на земле. Лучше бы его там не было, лучше бы я никогда его не находил! Я просыпался от осколков звона и помнил, что он там, он с неизлечимыми, он потерян для меня. Найден и потерян.
В новом номере вышла моя статья – трезвая и четкая, без намека на ночное помешательство. Главред тряс мне руку с большим чувством.
В тот же день Витя позвонил снова – днем, в рабочее время, ни словом не обмолвившись о статье, – сказал, что может увидеться. Назначил встречу около одного из центральных скверов, потом смской прислал номер машины. Я прошел вдоль ряда припаркованных автомобилей и нашел нужный – серебристый седан «вольво», а не ту «тойоту», в котором мы общались в прошлый раз.
Он был один, за рулем, я сел рядом на переднее сидение. Подумал, что с такой конспирацией он запросто может вывезти меня за город и сдать тем двум громилам. Он уловил мое сомнение и сказал быстро:
– Поужинать нигде не сможем, и к тебе тоже нельзя. Есть квартира в центре – предлагаю там спокойно поговорить.
-6-
В этой машине стекла тоже были черные-черные. Казалось, что мы вместе погрузились в ночь и поплыли по улицам, которые вдруг стали незнакомыми, темными и опасными.
– О делах будем говорить? – спросил я.
– Нет, – сказал он.
Теперь я чувствовал его врагом. Близко, но врагом. И врагом он становился именно в своем молчании. Если бы он сказал: «Бл*дь, я так вляпался! У меня нет своей воли, я тряпка, я обслуживаю тестя, мне так х*ево, но я не могу соскочить», это растопило бы. Но он молчал упорно. Молчал, словно был прав, словно имел право на свою правду, недоступную для моего понимания. Об этой правде даже не стоило говорить с таким, как я.
Квартира была в новостройке – высоченной, башнеподобной, какого-то элитного проекта. На въезде во двор стоял пропускной пункт. Витя опустил черное стекло – кивнул охраннику. Поднялись бесшумным лифтом, словно нас всосало в модное здание.
– Уже не второй этаж, – сказал я.
– Двенадцатый.
Внутри не было мебели – только белые стены и припавший пылью паркет на полу.
– А чья квартира? Зачем? – спросил я.
– Так, запасная. Кухни тут пока нет. Угостить тебя нечем.
– А будет?
– Что?
– Кухня тут будет?
Он огляделся, куда бы сесть, потом прислонился к подоконнику.
– Лучше бы ко мне поехали, – сказал я.
– За твоим домом могут следить.
– Зато у меня кровать удобная.
Сам не знаю, зачем вспомнил. Я не планировал с ним ничего интимного.
– Ты этого хочешь? – спросил он.
– Нет, я хочу понять, что ты чувствуешь.
– К тебе?
– Нет, что ты чувствуешь в своей среде, каждый день, в делах с этими бандитами. Как ты с ними общаешься? Как это выносишь? Ты же врач. Как ты вник во все это? Зачем?
– А тогда ты совсем не говорил, только хихикал. И коленки были холодные. И нос холодный, когда я тебя целовал. А как ты… все эти годы? Сколько их было?
– Много, – сказал я.
– А выглядишь очень свежим.
– Постой! – до меня вдруг дошло. – Ты меня осуждаешь? За мою ориентацию? За то, что у меня нет семьи? За то, что я никому не прислуживаю?
– Ну, брось. Есть семья, или нет семьи, все мы прислуживаем, и ты тоже. Кто, по-твоему, финансирует ваш «Санитар»?
– Общественные организации и пожертвования граждан.
– Точнее, пожертвования одного гражданина – через общественные организации. Сальцов тоже выдвинул свою кандидатуру на пост мэра, под это и открыл ваш проект.
– Если и так, мы ни в чем не врем.
– Не врете про одного кандидата, про другого просто молчите. А там истории еще похуже, со стрельбой, с кровью. Но я не об этом хотел, меня это не интересует.
Я прислонился плечом к белой стене. Не то чтобы я не задумывался об изнанке «Городского санитара» раньше, просто я делал свою работу, делал честно, ничего не утаивая, а остальное меня не касалось. Я писал свою однобокую правду и при этом чувствовал себя борцом за справедливость, чувствовал еще недавно, еще в машине, чувствовал до тех пор, пока Витя не подверг мою правду сомнению.
– Нужно разобраться, – решил я твердо. – И я разберусь.
– Не разбирайся. Ваша газета ничего не опубликует.
– Но это не значит, что я оправдываю грязную борьбу за власть.
– Конечно, нет. А стена пачкает. Иди сюда.
Я отлип от стены и подошел к нему, он отряхнул белую пыль с моего плеча.
– Я люблю тебя. И ты это знаешь. Но я не люблю идеалистов и не хочу с ними спорить. Не знал, что ты таким вырастешь. Хотя тебя я все равно люблю.
– Не повторяй, что любишь, иначе я потребую доказательств.
Наверное, я говорил, скорее, чтобы смутить его. Но он вдруг поцеловал меня в губы. И мгновенно поцелуй стал из холодного и усталого жадным и нетерпеливым. Он обхватил мою голову за затылок, я невольно уперся руками ему в грудь.
– Я хочу по-настоящему, раздеться, не наспех.
– Ну, давай. Только придется на полу.
Мы бросили на паркет наши куртки.
-7-
И было так хорошо, словно мы и не расставались.
– Неужели все эти годы тебя не тянуло к мужчинам? – спросил я.
– Я не мог себе этого позволить.
– А тайно? На курорте?
– Я никуда не ездил один.
– Но тянуло?
– Давай я отвечу, что меня тянуло только к тебе.
– Давай. Мне такой ответ очень нравится.
После этого мы встречались еще несколько раз – в той же квартире, потом в другой, но тоже пустой, и даже один раз у меня. Стоя под душем, я думал о том, что Вите нечего даже посмотреть в моей квартире – она съемная и такая же чужая, как все те, где мы бывали до этого, только немного более обжитая: в ней мой ноут, в ней моя одежда, в ней несколько фотографий из прошлого, которые мне дороги. Но он и не осматривался по сторонам, сразу тащил меня в постель.
Эти встречи отвлекли меня от кампании «Санитара» против городского головы. Я занялся делами Сальцова, и оказалось, что, в самом деле, он является заказчиком и спонсором этой кампании.
Главреду я сказал, что не успел к среде оформить материал, он отнесся с пониманием. Но сам я плохо понимал себя. Что следовало предпринять? Оставить мэра в покое? Громить Сальцова? Вести две кампании одновременно? Но на каком ресурсе? Борьба за справедливость грозила вылиться во что-то настолько огромное, что могло запросто похоронить меня самого под своей громадой.
Мне следовало бы вспомнить, что зарплату я получаю в «Городском санитаре» и хранить верность этой зарплате, но об этом я думал в последнюю очередь. Я размышлял, на какой бы ресурс выйти с материалами о Сальцове. Все ресурсы, которые могли опубликовать эти расследования, принадлежали как раз мэру, поддерживать которого я тоже не собирался.
К следующей среде материал о мэре тоже готов не был. И в эту же среду Тимощук подошел вплотную к моему столу.
– Собирай вещи и проваливай отсюда. Ты уволен!
Я успел только удивиться.
– Ты уволен, потому что ты пидор! – вдруг сказал он и повысил голос, чтобы все хорошо его слышали. – И дело не в твоей ориентации. Мы и сами не заметили, как свернули нашу деятельность, а все только потому, что ты добиваешься Полозова. Вот и честная журналистика! И это сам мэр сказал, в своих кругах. Иначе как бы я узнал, почему мы перестали успевать со статьями? Там еще и фотографии прилагались, но до меня не дошли. Так что проваливай! Без тебя справимся лучше! Работу на жопу не променяем!
«Какие фотографии?» – думал я. Вряд ли мы с Полозовым. Вряд ли он подставил бы себя под удар, ведь сказал, что я его «добиваюсь», а не «добился». Скорее всего, просто прихватил какие-то фото из моей квартиры – я с кем-то, я в компании.
И все мои разоблачения объяснились очень просто – я его добиваюсь. Действительно, я подставил «Городской санитар», весь коллектив, всю нашу деятельность. Только почему и «Городской санитар», и коллектив, и наша деятельность кажутся мне теперь такими ничтожными, что даже не стоят сожалений?
Витя поступил очень хитро – сначала отвлек меня Сальцовым, потом лишил «Городской санитар» всякого значения в моих глазах, потом дискредитировал меня перед «Городским санитаром». Две противоборствующие силы, разные ресурсы, вечные истории выборов и перевыборов, – все это настолько суетно, настолько пусто, что не стоит бороться за место в этой кутерьме. Я не стал спорить с Тимощуком, я просто ушел.
Сидел дома и смотрел в окно. Сколько себя помню, я всегда писал и писал. И верил в то, что писал. Но верить было не во что. Плох мэр, и Сальцов еще хуже, а если будет третий кандидат, возможно, он будет хуже этих двух. Правда всегда чумаза. С правдой никто никогда не побеждал. В политике ее вообще искать бессмысленно. Вот я искал, а вместо того чтобы найти, потерял даже ту жизнь, которая у меня была.
Витя ее разрушил? Нет, не Витя. Почему-то я не чувствовал злости на него. Он больше не звонил, и я знал, что наша связь кончилась. Он просто «уладил» это дело для своего тестя.
Про меня написали несколько статей – очень нелицеприятных. Разместили на сайте и в газетах Ковальца – с теми же фото, на которых, как оказалось, я был в обнимку с Серегой, в постели, а снимал нас Захар, в шутку, лет пять назад. Милые фото, никак не мог их выбросить. О Полозове нигде не упоминалось, просто писали, что все это время медиа-кампанию против действующего мэра вел гомосексуалист. Этот факт сам по себе лишал меня доверия электората и возвращал мэру все потерянные баллы.
Весной Андрей Анатольевич был повторно избран городским головой, я писал рекламные статьи о препаратах для похудения, чувствовал, что уже пора возвращаться в мир, но возвращаться не хотелось. Продукты я заказывал по Сети, счета оплачивал он-лайн, арендную плату перечислял через Интернет-банкинг. Выходить не было надобности.
4 комментария