Черный

Для того чтобы у нас получилось увидеться, наши планы должны были совпасть. Каждый выкраивал время, каждый подстраивался под ситуацию другого. 

- Я могу сегодня вечером.

- Не получится.

- Я понимаю.

- Люди приедут.

- Хорошо.

- Не грусти, - я делал вид, что все это ерунда.

- Ну, что ты. Я найду, чем себя занять.

Сначала он настаивал на своем, а потом перестал. Видно, понял, что к чему, и не хотел разбираться в этом.

Часто не получалось встретиться со мной и у него.

- Как насчет сегодня?

- Не могу сегодня. Я должен быть на дне рождения.

- Чей?

- Двоюродного брата.

Теперь уже раздражался я:

- А идти обязательно?

- Обязательно.

Потом он появлялся у меня с тем, что было на столе, а надо сказать, гуляли они всегда, как в последний раз в жизни. Он приносил столько еды, что мне становилось неудобно.

- Это готовила мама, это сестра. А вот это… - он торжественно ставил на стол то, что было сделано его руками, и улыбался, - … это мое творчество.

- Сациви.

- Ты язык проглотишь. Это не то, что делаете вы. Моё – настоящее.

- Научи тогда, что ли.

- Зачем? Я буду делать это для нас сам. 

У нас всегда было мало времени. Даже если впереди была целая ночь, а это случалось крайне редко. И мы старались не потерять ни минуты.

- Почему ты не знакомишь меня со своими друзьями? – как-то спросил он. – Стесняешься меня? 

- Не отвлекайся.

Его взгляд был полон презрения. Я опешил, я не был к такому готов.

- Это потому, что я "черный"?

Мне нечего было ответить ему. Мы контрастировали во всем, кроме одного - нас охренительно сильно тянуло друг к другу.

Он был высоким и красивым молодым мужиком, и я любовался им, уставшим, потным, заскочившем ко мне после посещения тренажерного зала – он всегда следил за собой так тщательно, что мне становилось неловко за всех пузатых земляков, вышагивающих по улице в черных носках и резиновых шлепанцах. Но мне и в голову не приходило познакомить его с кем-то своим. Да что там – я предпочитал лишний раз не появляться рядом с ним на улице. В отличие от него я не воспринимал наши отношения как что-то значительное, и тому была причина: в его фактически черной радужной оболочке я видел не только себя - там отражались все его предки, все до единого, жившие по каким-то своим обычаям, очень отличавшимся от тех, к каким привык я. Но когда мы были одни, мы были совершенно идентичны, и различия стирались. Даже тогда, когда он полностью раздевался. Его тело несло в себе иную информацию, гораздо более понятную мне, и там, куда мы отправлялись, мы идеально подходили друг другу во всем.

- Когда-нибудь я женюсь, - сказал он, протягивая мне сигарету. Мы лежали прямо под окном, он всегда выбирал это место - там было больше воздуха, он ловил его всей поверхностью своего тела. – Я должен привести жену в дом родителей, это важно. Потом увезу ее оттуда в город, в селе жить невозможно. Я привык к мегаполису.

- А если не приведешь жену?

- Проклянут.

Я не поверил, но он говорил совершенно серьезно.

- А денег у тебя на семью хватит?

- Помощь близких - святое. Мы своих не бросаем.

Это прозвучало как упрек. Он приподнялся на локте и выжидающе посмотрел на меня:

- Скажи, чтобы я остался. 

Он говорил так каждый раз. Мне было больно это слышать.

- Ты не сможешь, - возражал я. 

- Они привыкнут, - темнели его глаза. – Им придется. 

Мы оба знали, что этого никогда не случится. Он геройствовал, бросаясь словами, но дальше этого не шел. Зов крови, вкус домашнего вина, хурма, которую можно укусить за спелый бок – только руку протяни, и покупать не надо, растет прямо около забора, а от обилия кислорода кружится и болит голова. 

- Ты решил это оставить? – я провел пальцем по его небритой щеке. 

- А мне ведь идет, ну, скажи?

- Менты еще не задерживают?

- Можно подумать, я и без бороды им нравился.

И горы. Бескрайние горы были видны из любой точки в том месте, где он появился на свет. Маленькое грузинское село домов в двенадцать, полных иной, загадочной и совершенно не притягивающей меня к себе жизни. Какие традиции, о чем вы. Со своей родней я не общался годами, а его клан не мог себе представить застолья без какого-то дяди Кобы, который был пятисотой водой на киселе для каждого. 

У них были виноградники. Плантации виноградников. Тоже, наверное, без конца и края. А я даже пару дней за городом с трудом удерживался.

Эти различия на удивление сильно давили на наши отношения, хотя никаким боком их не касались.

Возможно, он сам не хотел ничего менять.

Он окончил институт, и его родители не отказывали ему ни в чем. Как он не испортился при таком раскладе, я не понимал. Как-то он приехал на новой машине, и я подумал, что мы могли бы сбежать из страны хоть сейчас – у него хватило бы денег на нас двоих. 

У нас бы получилось, если бы мы не смотрели вперед слишком пристально. Но потом ему всегда надо было возвращаться.

- Найду работу, - сообщил он мне. – И не стану сидеть у них на шее.

- Разбаловали тебя вконец.

- Я поздний ребенок и единственный сын.

Сын – это звучит гордо. Я провел рукой по его спине. Сверху вниз, задержав пальцы под ремнем. Он сразу развернулся ко мне лицом. Оно сияло. Он во что-то еще верил.

Тогда у него не было проблем.

С днем рождения он меня не поздравил. Не объявился и на следующий день. Я старался не думать о нем, гуляя в своей компании. Но мысли нет-нет, да и прорывались через пьяные вопли знакомых.

- Где ты шлялся? – я старался быть спокойным, и смартфон был ни в чем не виноват, это уж точно. – Ты в порядке?

- Не хотел тебе мешать. Своя компания, в которой только свои.

- Ты никогда не мешал.

- Бывало иногда, - усмехнулся он.

И все же он не выдерживал. Кричал мне в лицо, делая страшные глаза, перебивая клокочущие и не знакомые мне фразы русскими инвективами, а потом срывался, и орал уже на моем родном языке, переламывая своим акцентом не родную для него речь:

- Ты думаешь, что я ничего не понимаю! За кого ты меня держишь?!

Тогда я реально боялся, что он может зарезать меня. Его ревность рвала нас на части.

Я держал его в «клетке» – вот что было самой ужасной правдой. Не хотел замечать неловко отведенные взгляды, что-то кому-то объяснять, врать, как последняя сволочь, терпеть его, делать вид, что он просто знакомый, чувствовать его боль и ненавидеть потом себя.

В какой-то момент я предсказуемо зациклился на нем, потому что так всегда бывает. Сначала человек не слишком нужен, а после ты можешь без запинки сказать, сколько минут ты спал за последнюю неделю. И тогда я решил, что не могу себе позволить не спать столько, сколько надо моему организму. Сломаюсь вхолостую. Никаких перспектив у нас не было, и более удачного времени для того, чтобы спокойно свести на нет наши отношения, придумать было нельзя.

Вместе с нами уходило лето. А я все так же делал вид, что я в порядке. И каждый раз понимал, что это не так. Только однажды я увидел его дико злым – он что-то кричал в телефонную трубку, словно зубами отрывая от себя куски живого тела и не желая сдаваться. Я не стал смотреть на это и ушел в другую комнату – он совсем не был похож на того человека, которого я знал. Я не хотел видеть его таким.

Он приехал в четко оговоренное время, предварительно пару раз уточнив, не помешает ли он и свободен ли я, и привез с собой коньяк и апельсины. 

- Они нашли мне невесту, - сказал он, раскуривая то и дело затухающую сигарету. – А так как мне все равно, я не стал настаивать на другом. 

- Я скучал по тебе, - сообщил я ему.

- И я, - улыбнулся он, поднялся с пола, на котором сидел, вышел в прихожую и вернулся с пакетиком в руках. – Разделишь со мной горечь поражения? Тогда мне будет легче уходить.

Мы выкурили косяк, сидя друг перед другом на многострадальном полу. На паркете под старым паласом прятались царапины, «нарисованные» обувью тех, кто бывал в этой комнате. А потом мы любили друг друга поверх этих черных «автографов», оставленных в моем доме чужими людьми.

Он не сказал мне, что его работа предполагает отъезд из страны. Позвонил из аэропорта за полчаса до регистрации.

- Здесь так шумно, ничего не слышно, - почти прокричал он. – Какие-то дети, их ужасно много. Минуту, я выйду на улицу.

Сквозь десятки километров, в один момент уничтоженных мобильной связью, я вслушивался во все звуки, которые он дарил мне на прощание. Я слышал, как он выдыхал сигаретный дым, а за его плечами в небо тяжело и очень быстро один за другим поднимались самолеты, и рев турбин закрашивал плотный осенний воздух. Я видел его, высокого, с осиной талией, которой он с какого-то черта неимоверно гордился, всячески подчеркивая достоинства своей фигуры жуткими майками, похожими на огромные разноцветные презервативы; я видел его, опустившего голову, его лицо со сдвинутыми бровями, небритый подбородок и маленький шрам около угла нижней губы – следы беспокойного и беззаботного детства, проведенного в родном доме. Я смотрел на кончик его синего ботинка, ковыряющего трещинку в асфальте. Он стоял, опустив голову, отвернувшись от тех, кто мог бы нас услышать. И увидеть. Он не хотел, чтобы сейчас нас видели вместе, хотя это всегда волновало только меня, а он… он просто все понимал.

- Я люблю тебя, - сказал он очень тихо, и я закрыл глаза, потому что теперь мог только слушать. Я оставался без него. – Запомни. И не забывай. Никогда не забывай.

Он что-то еще говорил на своем родном языке, и я уже ничего не понимал. Как-то он пытался научить меня, но тогда мне это было не надо.

- Я вернусь.

А потом связь оборвалась.

Через полгода от кого-то я узнал, что он женился.

- Я бы хотел дочку, - поделился он как-то со мной. – Девочки такие классные. Их всегда хочется таскать на плечах. С сыном так не получится. Сын – это мужчина, это такая сила, которую не сломать. Его и воспитывать надо по-другому. 

Подумал, а потом добавил:

- Я был бы отцом неправильным. 

- Не сомневаюсь.

- Я бы понимал своего ребенка.

А потом он рассмеялся, словно то, о чем он говорил, должно было случиться совсем нескоро. 

Мы засыпали под запахи друг друга, от которых сходили с ума. Мы оба знали, что «мы» - это фикция. Никакого будущего, только настоящее, такое короткое, такое слабое. Короткое "видео", а в сюжете – никакого намека на хэппи-энд. Он прощал мне то, что не простил бы никому другому, а я не ведал, что творил.

Его номер я сохранил зачем-то. И я знаю, что он хороший сын, который чтит, помнит и старается соответствовать. Одному очень трудно идти против толпы, прущей стеной, и руководствующейся исключительно добродетелью. Я понял это слишком поздно, и до сих пор не знаю, возможно, мне просто надо было взять его в охапку и никуда не отпускать.

Я все еще жду, что он появится на пороге с бутылкой красного домашнего вина.

- Сам делал, - рассмеется он. – Доставай свои стаканы. Я вернулся, черт возьми. Это обязательно надо отпраздновать.

Это будет первым, что он скажет. 

Главное, мать вашу, не проснуться в этот момент.