Виталий Шмелёв
Время собирать камни
Аннотация
Тонкой нитью сквозь весь рассказ проходит тема любви. Любви запретной, всепоглощающей, которая становится камнем преткновения, которая разрушается под давлением морали и назиданий, которая является, по мнению служителей церкви и представителей Бога на земле, греховной и безнравственной. Любви, явившейся главной причиной всех проблем, всех кар небесных, спустившихся на землю и выпавших на долю маленького человечка, принявшего на себя все грехи своего отца гея и искупив их своей смертью. За что, почему?
Главный герой не находит ответа и отклика в душе любимого человека, смирившегося с данностью и навязанным мнением общества, церкви, да что там – самого Бога. Его отталкивают от себя, закрываясь в своей раковине, в своей приобретенной вере, укрывшись правильными словами и вынужденными поступками, а что в душе? Что прячут от него глубоко в сердце?
Произведение опубликовано с согласия автора
Я бреду домой по парку. Некогда мной очень любимому, волшебному, в котором постепенно зарождалось наше чувство, сперва робкое, несмелое, которое росло и крепло, которое мы так чутко хранили и оберегали, не впуская в наши отношения никого постороннего, лишнего.
Парк, мой старый друг, мой верный союзник, сколько же ты пережил вместе со мной? Мои радости и мои откровения, признания и страхи быть отвергнутым, ожидания, надежды, счастливые моменты встреч и грусть недолгих расставаний. Парк моей прошлой жизни, в которой был ты…
«Встречай меня, мой незримый друг, — я останавливаюсь возле скамейки, сплошь усыпанной разноцветной листвой. — Давай посидим, вспомним былое, послушаем шорох опадающих листьев, которые стремятся вниз. Послушаем тишину уходящего на покой лета».
Вот и наступила осень… Третья осень без тебя. Осень с тяжелыми и низкими тучами, холодными дождями и сырыми, мрачными зонтами, которыми усыпаны все тропинки и аллеи в парке, под которыми прячутся люди, спешащие по своим делам. Я раньше любил осень, она была звонкая, пусть плакучая и тоскливая, но такая задумчивая, золотистая, яркая, пламенная, цвета янтаря, а сейчас… Безжалостная, жесткая, гнилая и грязная, одинокая, как и я… Где я один, где нет тебя.
Многие события из моей, нашей с тобой жизни, связаны с этим парком. Наша первая встреча произошла именно здесь…
— Ой, пап, смотри: белка! Она сидит у дяди прям на руке и что-то ест, — писклявым голоском пролепетала девочка лет четырех-пяти, остановившись рядом со мной и разглядывая, как я держу на своей ладони зверька и подкармливаю орешками. — А что это она ест? А она не укусит? Я тоже хочу, можно?
И девчушка несмело протягивает свою ладошку мне. Я присаживаюсь на корточки и аккуратно, чтобы не спугнуть белку опускаю руку и прижимаю ее к своей груди. Белка дергает хвостиком и вращает своими глазками-бусинками, но не убегает — она мне доверяет: я прихожу сюда каждый день, разговариваю с ней, угощаю кедровыми орешками — я ее друг.
— Тихонько подходи, руками не маши, у меня в правом кармане есть еще орешки, возьми. Давай сюда свою ладошку, положи ее на мою, вот, теперь аккуратненько двигаемся, двигаемся… — мы уже почти приблизили свои руки, в моей большой ладони замерла детская, влажная ладошка. Белка, недолго думая, перепрыгнула с другой моей руки и стала своими лапками брать орешки и засовывать их в рот. — Смотри, она признала тебя за свою, теперь ты предводительница белок!
Девочка захохотала, рука дрогнула и белка, спрыгнув на землю, поскакала по тропинке в неизвестном нам направлении. Повернувшись лицом ко мне, девочка, все еще смеясь, произнесла:
— Меня зовут Настя. А как тебя? — говорит это маленькое чудо, одетое в оранжевое пальтишко, словно сама только что слетела, как листочек с березки или клена. Так же на ней был одет беретик в тон ее пальто, из-под которого выбивались черненькие кудряшки, которые тряслись в такт ее движениям. Ее карие, хитрые глазки и губки-бантики, и это не эвфемизм, а они и в самом деле напоминали бантики, растянулись в улыбке и напомнили мне куколку.
— Наська, нехорошо говорить взрослым ты, — вступил в разговор мужчина лет 30-35 (я всегда плохо определяю возраст) стоявший все это время рядом с девочкой молча.
— Ну, пап…
— Я Михаил, эта егоза — моя дочь, — произнес мужчина и протянул мне руку для приветствия.
— А меня зовут Виталий, — я пожал протянутую ладонь и встретился взглядом с ним. Меня словно проткнули насквозь какой-то невидимой спицей, и что-то закопошилось в районе то ли живота, то ли паха… Я был очарован как школьница его лицом, таким простым открытым и в то же время что-то в себе таящим. — И меня можно на ты, привет Настёнка, — эти слова я уже адресовал девчушке, которая дожидалась моего ответа, не отрывая от меня глаз.
— Ой, пап смотри, а Виталий такой же, как ты, — отец поперхнулся и закашлялся, — смотри, смотри, у него такая же сережка в ухе, как и у тебя. Прощебетав все это на одном дыхании, Настя тут же, утратив всякий интерес к новому знакомому, развернулась и вприпрыжку побежала разгонять стайку голубей.
— Вы уж, Виталий, извините, ребенок, что с нее возьмешь, — проговорил отец этой маленькой негодницы, но глаза его прожигали мое правое ухо, в котором красовался небольшой бриллиантовый глазок.
— Да ладно, ничего страшного, — ответил я и, покраснев, тоже посмотрел на его уши. У него так же виднелась небольшая серьга в ухе, которая ему шла и смотрелась очень даже сексуально.
Так, стоп, о чем это я? Серьга в ухе, показатель чего? Что он такой же как я? Бред, я вообще на подобные символы и знаки не ориентируюсь, я и сам-то проколол ухо не потому, что это что-то там значит: в левом — нужна доза, я наркоман, в правом — я гей, а потому что таким образом показывал протест всему миру, учителям и родителям в частности, которые запрещали ходить с длинными волосами, делать пирсинг, слушать рок и многое другое. Так почему сейчас я с такой надеждой заглядываю ему в глаза?
Михаил стоял напротив меня, смущаясь, но не отводя взгляда. Надо срочно что-то сказать, но на ум ничего не приходило. Я взрослый мужик, 34 лет, стою тут как юнец и не могу связать пару слов. Взяв себя в руки, я ему улыбнулся и, показав головой в сторону его дочери, произнес:
— Красивая у тебя дочка, на тебя похожа, — уже сказав, я понял, что я сказал и опять покраснел как подросток.
Но он и в самом деле был красив, не просто симпатичен, а именно красив. Черные, как смоль волосы, карие, почти угольные глаза, бархатные, бездонные, в них можно утонуть, раствориться. Красивый высокий лоб, губы как будто бы очерчены тонкой линией по контуру, белоснежная улыбка и ямочка на подбородке, которая пленила меня с первого взгляда. Я даже представил, как я прохожусь по ней языком, самым кончиком попадаю в самую ее серединку… Потом по щеке поднимаюсь к самому уху и беру в рот маленькую сережку-гвоздик, ту самую… Стоп… о чем это я, какую сережку? Очнись, Виталька, не о том ты думаешь, ох, не о том! Тряхнув головой, прогоняя последние видения и эротические мысли, отвернулся, хоть и было поздно, по моему лицу, наверное, можно было считывать все мои мысли. Черт. Черт!
Я развернулся, поискав глазами его дочку, пошел по тропинке. Михаил двинулся следом за мной. И мы побрели по парку, Настя бежала впереди, хватая листья, собранные в кучки и подбрасывая их вверх, а мы следом за ней, беседуя ни о чем. Михаил рассказал, что работает дизайнером в студии дизайна интерьеров, делает проекты для квартир, студий, кафе; разведен, вот по выходным гуляет с дочкой. Я ему поведал свою историю жизни — работаю начальником отдела снабжения на заводе шампанских вин, что тоже разведен, но моя дочка уже взрослая, ей почти 15 и она, к сожалению, по парку гуляет уже не со мной.
Вот так произошло наше знакомство, расставаясь, Настя сказала, что будет меня ждать в следующую субботу здесь, что принесет орешки, и мы будем кормить нашу общую знакомую — белку, мы даже имя ей дали — Хвостик, потому что она очень смешно им дергала и виляла, прям как собачка. Михаил тоже сказал, что будет рад меня видеть и, протянув руку для прощального пожатия, нежно коснулся пальцами моего запястья, то ли случайно, то ли… Но глаза его говорили… обещали…
Я выплыл из своих теплых, приятных воспоминаний и вернулся в промозглую, осеннюю реальность настоящего. Все в прошлом, ничего не вернуть, не изменить, не повернуть время вспять. Я замерз, озноб пробежал по телу, не хватало еще заболеть. Встав со скамейки, на которой просидел больше часа, подняв воротник у пальто, в которое был одет, я пошел к выходу. Пора домой. Пусть меня там никто не ждет, но не ночевать же в парке на лавочке, надо идти.
А вот если б можно было уснуть и не просыпаться. Или выйти на улицу, а тебя — раз и сбила машина, или на голову упал кирпич, или пьяная компания навстречу и кто-то ножом тебе по горлу и все — нет меня. Вот было бы замечательно, просто идеально, но так не бывает, а жаль. Нет, я на себя руки не накладывал, вены не резал, таблетки не глотал, нет, я так, просто подумал, а вдруг… ну совершенно случайно. Но, увы и ах, живи, Виталька, живи, помни и мучайся… Придя домой, раздевшись и приняв душ, сел за рабочий стол — надо немного поработать, коль уж «случайностей» не случилось, надо жить дальше. Поставив кружку с чаем, включил лэптоп и завис. На меня опять смотрел ты, смотрел своими прожигающими душу глазами, и улыбался. Ты всегда улыбался, когда разговаривал, когда смотрел на меня, когда что-то готовил на кухне, когда… остались только одни когда…
— Виталь, а как ты понял, что я тоже запал на тебя?
— В самый первый день, когда мы прощались, и ты ласкал мою руку, — смотрю в такие любимые и родные глаза.
Мы вместе уже три месяца, три божественных месяца, и я не перестану благодарить всех святых, что они послали мне тебя.
Ты наклоняешься, тянешься к моим губам и нежно-нежно, почти не касаясь, проводишь по ним языком, от тебя пахнет кофе и корицей, ты у меня хозяйственный, сварганил нам кофеек, и мы, позавтракав, опять вернулись в постель. Твои руки, о, Боже, как я люблю твои руки, что они творят, что они делают со мной. Я, как жаждущий странник, никак не могу напиться, утолить жажду от твоих прикосновений, поглаживаний… Ты проникаешь в самое сердце, ты поселился там прочно и надолго, скользишь по моему телу руками и вслед за ними — губами, опускаешься все ниже и ниже, и я знаю, что последует дальше, твоя ладонь накрывает пик моего желания, нетерпения и я, как малолетка, взрываюсь от одного только твоего касания.
Наши с тобой ночи, да и не только, наполнены такой страстью, таким необузданным накалом, что я даже подумать не могу, что бы я делал без тебя, как бы жил, как я вообще раньше жил? Твоя неуемная фантазия радует, обескураживает, ты как мальчишка, дорвавшись до новой игрушки, пытаешься выяснить все ее функции и выжать из нее возможности до предела. Так и со мной, твои эксперименты то до приторности сладки и нежны, то пугают своей агрессией и смелостью. Скованные руки, шибари, разнообразные девайсы — это то, немногое, чем мы разбавили нашу пресную до сего момента жизнь. Нет, мы не проповедуем БДСМ, мы ходим по краю этой теории, радуем друг друга тем, чем умеем, чему пытаемся научиться вместе, открывая для себя много нового и еще неизведанного нами. Ты покорно подчинился мне, подарив всего себя, без остатка мне, стал ведомым, отдал бразды правления в мои руки, признав мою ведущую роль, хоть я от тебя этого и не требовал. Ты так решил, захотел, а я принял.
— Я хочу тебя, — шепчешь, перекатываясь на живот и аппетитно расставляешь ноги, носом утыкаясь в подушку. Ты дышишь часто и жарко, твое дыхание обжигает мое лицо, когда я, повернув твою голову, наклоняюсь и целую тебя, язык никак не может остановиться, никак не найдет пристанища себе, в вечном поиске. Как сладки твои губы, как притягателен твой запах, запах мускуса и твоей страсти, как гладок и бархатист главный участник нашей игры, нашей битвы, как яростны, неистовы и дики наши движения, совершающие один из древнейших ритуалов. Ты мой, я в тебе, ты полностью принял меня, до самого конца, испил до последней капли, выжал досуха. Ты мой. Ты со мной. И никакая сила в мире не отнимет тебя у меня. Никогда.
Никогда. Какая ирония… Спрятав свои воспоминания далеко и глубоко, я начал просматривать договора, которые требовалось отшлифовать и отправить на рассмотрение начальству, для заключения контракта с фирмой поставщиком виноматериала для нашего производства.
Свет от экрана ноутбука падал на стол, безрадостно освещая небольшое пространство вокруг себя. Рядом стоит моя чашка с чаем, по всей поверхности стола разбросаны карандаши и ручки, стопка листов чистой бумаги одиноко дожидается своей участи на самом краю стола, тянусь к ней, чтобы взять один — я часто что-то пишу, черкаю, рисую — так мне легче, успокаивает нервы. Тяну листок, кладу перед собой и замираю… Передо мной рисунок Наськи, Миша часто приводил ее сюда, она любила сидеть за моим столом и рисовать. Вот он, тот самый рисунок, на котором мы все вместе, в ее исполнении, мы гуляем, держась за руки: она, я и Миша. Она нарисовала его после того как мы вернулись с прогулки, в тот раз мы ходили в кинотеатр, смотрели мультфильм про какую-то Рапунцель, девушку с длинными волосами. После чего наша девочка заявила, что тоже будет растить волосы и никогда-никогда не будет их стричь, она ведь тоже принцесса. Даже на рисунке себя она нарисовала с длинной, почему-то блондинистой косой, а мы с Мишкой по бокам, в коронах, как настоящие принцы. Еще она сказала, что когда вырастет, «женится» на мне, так и сказала… Когда вырастет…
10 комментариев