Под уклоном

Березки, прикрывшись легкой, прозрачной вуалью едва наметившейся листвы, принимали шумное семейство вернувшихся скворцов. Те хлопотливо скрипели, шумели, дребезжали, переругивались по-птичьи, проверяли свои обветшавшие за зиму гнездовища. Резво скакали по балконам, по карнизам, присматривая новую жилплощадь. С интересом перебирали накопленный мусор, что, съеживаясь от стыда, обнажал почерневший весенний снег. Мартовский ветер, еще по-зимнему колкий и холодный, но уже пропитанный ароматом талой воды и ожившей земли, врывался во дворы, крутился по подворотням, анонсируя приход весны. Дима скукожился, пытаясь спрятать неприкрытое горло, прищурившись, с укоризной глянул на обманчиво синее небо, потоптался и решил не возвращаться за шапкой. Тут-то идти два квартала. Он осмотрел привычно загаженный пейзаж, с тоской уставился на облупившийся цоколь, на облезшие решетки окон, превращавшие этот двор в арестантский, на темную, вечно продуваемую сквозняком арку, и весна, набиравшая обороты в его грудной клетке, закашлялась, чихнула и заглохла. Дима с раздражением пнул попавшуюся жестянку из-под «Клинского», нашарил в карманах несколько мятых купюр и потопал к ларьку.

– Пивка дай, – буркнул он в будку, доставая сигарету из пачки. – Пару, – взвесил он собственное желание.

Тут же, не отходя, открыл первую.

– Оба-на… – зацепился он взглядом за непривычно плавный контур машины. – Это че за тачила?

– Видел, да? – забило очередью из открытой бойницы ларька. – Maserati, отвечаю. Это тот шкет из среднего подъезда, что в такой бежевой пидорской курточке рассекает, утром прикатил.

Дима неторопливо отхлебнул из бутылки, невольно оглаживая взглядом холеные бока машины. Хороша. Maserati задремавшей кошкой пригрелась под солнышком. Лениво поблескивая хромом, презрительно щурила раскосые фары, разве что не фыркала в изумлении, явно не понимая, как она тут могла оказаться. «Вот сука!» – мысленно восхитился Дима, подавляя мальчишеское желание подойти и провести рукой по привлекательным изгибам. Он сделал еще пару глотков, краем уха улавливая трескотню из ларька.

– Высасывают из народа… тянут последнее… шлюх своих…пидоры…

В душе заворочалась классовая ненависть, подогретая пивом. Недоступная чужая роскошь нахально заявилась в Димкин двор, словно подчёркивая убогость его жизни. Двойной жирной красной чертой, такой же училка по русскому в школе чёркала его тетрадь, и в конце итогом: «Плохо! Очень плохо!» Так и эта буржуйская машина итожила Димкину жизнь: «Лох! Нуб! Дно!» Дима презрительно сплюнул сквозь зубы, выражая свое отношение к Maserati:

– Да знаю я, чем на них зарабатывают.

Он, отхлебнув еще глоток, отвернулся от машины, демонстрируя ей задний фасад. «Опистодом… опистофодом», – забрезжило где-то в подсознании, вызывая смутные воспоминания лекций об исторической архитектуре. Следом за ними – выцарапанное по свежей штукатурке имя «Марат». Большая «М», торопливые, плохо процарапанные «А» и «Р» и длинная, срывающаяся в истерику «Т».

«Вот сука!» – полузабытая ненависть внезапно вспыхнула ярко и больно. Воскресший образ кислотой разъедал защитную оболочку времени, обнажая, казалось, забытые черты. Презрительный прищур раскосых глаз, картинно обрамленный строгой оправой очков. Плавная линия рта, подчеркнутая едва заметным шрамом на подбородке, и линия шеи, уводящая взгляд в распахнутый ворот рубашки.

– Чурки… понаехало, – выплюнул подступившую к горлу желчную горечь Димка.

Телефон завибрировал в кармане. Димка выцарапал его и скинул входящий от заказчика. Открыл вторую бутылку и присосался к горлышку. Подождет этот мудак. Фьюжн ему, свободное пространство, больше воздуха… Тоже в очочках. Димке сразу захотелось стянуть их и скомкать в кулаке хрупкую оправу, увидеть, как эти насмешливые глаза моментально становятся подслеповато-растерянными и беззащитными… Он еще помнил, какие очкарики без своих окуляров… Помнил. Телефон вновь зло зажужжал в руке, выказывая недовольство заказчика.

– Ремонт, пять штук за квадрат, все виды работ… – выдавил он из себя коротенькую строчку объявления из газеты.

«А мог бы быть архитектором», – язвило подсознание. Мог бы… не свали с пятого курса подальше от… Не забухай по-чёрному так, чтобы не помнить, ничего не помнить… себя самого забыть. «Ненавижу! – темно и опасно заколыхалось внутри. – Ненавижу!»

Димка удобнее перехватил за горлышко бутылку с пивом и качнулся в сторону Maserati. Не спеша подошел, любовно, раскрытой ладонью, провел по гладкому капоту и с силой долбанул по лобовому стеклу, наблюдая разбег паутинки трещинок. Машина истерично взвизгнула и завыла. Димка присел на корточки, вглядываясь в восточный разрез фар, бережно обвел плавные линии пальцами, закрыл глаза и прижался лбом к хромированному оскалу радиатора.

***

Лоб холодило металлом, в колени давило стылой твёрдостью. Совсем рядом журчала вода из крана, пущенная неоправданно мощным напором. За тонкой фанерной дверкой над бачком унитаза хладнокровно шуршали счётчики. Эдик сидел, скукожившись, на полу, уткнувшись головой в безучастный бок стиральной машинки, и это был определённо не его день.

Ещё в несусветную рань его «незаметно» покинул очередной принц из мечты, с которым Эдик познакомился – о чудо! – в библиотеке. Умный и обаятельный студент пятого курса, одетый с безупречным вкусом, не скрывающий своей бисексуальности, произвёл на Эдика неизгладимое впечатление. Они проговорили весь остаток дня и вечер. Парень оказался активистом ЛГБТ, чем окончательно привёл Эдика в восторженное благоговение, вспыхнув ореолом смелости и отваги. Принц легко раскрутил романтичного, доверчивого дурачка на продолжение приятного вечера в квартире Эдика и, засыпая, тот был абсолютно счастлив, уверенный в приходе легендарной «большой и чистой» на всю оставшуюся жизнь. И так же абсолютно несчастен он был, когда в предутренней тишине щёлкнул, захлопываясь, дверной замок. Принц исчез, уносимый белоснежным четырёхколёсным конём, не оставив номера телефона. Вечная история сугубо мужских отношений. Племенной осеменитель сделал своё дело и пошёл дальше, дарить счастье другим. В такие минуты Эдик отчаянно жалел, что не уродился приземлённым натуралом, искренне полагая, что с женщинами всё же проще найти своё волшебное «и умерли они в один день». По меньшей мере, женщин несравнимо больше, чем сходно ориентированных Эдику мужчин, что могло бы увеличить возможность выбора и сократить число неудач. Что по этому поводу могла бы сообщить статистика, особого интереса не вызывало.

Тогда Эдик лишь печально вздохнул, прощаясь с новой несбывшейся сказкой. Но уснуть уже не смог. А надо было. Надо было хотя бы выспаться, потому что плохой день только начинался.

В свете произошедшей личной трагедии Эдик отказался от завтрака, полагая святотатством прерывать свои страдания пароксизмами довольства низменного желудочного происхождения. И тоже, в общем-то, зря. Потому что на работе он даже не успел выпить свой обычный утренний кофе, как его вызвал генеральный директор и прочувствованным печальным тоном довёл до сведения Эдика, что тот уволен в связи с сокращением штата. Кризис. Кризис, как же! Этот надутый сыч просто нашёл наконец-то способ избавиться от «бесполезного педика»! Разрешение не отрабатывать три месяца, разделявшие уведомление и сам день увольнения, вообще прозвучало пощёчиной. И обещание выплаты заработной платы на полгода вперёд не утешило.

Поначалу возникла мысль остаться и упрямо доработать, чтобы их всех скрючило, словно от лимона. Но потом Эдик благородно отказался от мести. Собирая свои вещи в выданную секретаршей коробочку, он то и дело ловил довольные взгляды сослуживцев. Выжили и счастливы. Гомофобы. Даже не понимают, насколько омерзительны они сами в своём брезгливом страхе перед беззащитным парнем. Беззащитным и безработным. Эдик едва сдержал слёзы. Гордо вскинув голову, он нашёл в себе силы одарить бывших коллег надменным, презрительным взглядом. Едва за ним закрылась дверь, офис разразился громоподобным оскорбительным хохотом. Эдик закусил губу. Ну почему нельзя просто быть не таким, как все? Привычная мысль о самоубийстве шевельнулась скользким ужом, вызвав целую армию неприятных мурашек, и тут же пропала. Нет, раньше, чем Эдик истратит полугодовую зарплату, умирать ему преждевременно. А после хорошего шопинга душевное равновесие может и восстановиться. Так что не стоит торопиться с необратимыми действиями.

Эдик почему-то представил, как он, уже отделившись от тела, пытается влезть обратно с воплем «Нет, я ещё ни разу не надел свои новые белые джинсы!», и грустно улыбнулся. Замечтавшись, он врезался в чью-то могучую спину. Коробочка со скудными пожитками опрокинулась, проскакала по ступенькам крыльца и рассыпала своё содержимое в грязную мартовскую лужу. Проклятая весна не только источала вонь подтаявшего зимнего дерьма, но и отменно-мерзостно хлюпала жижей тротуаров и сопливыми носами прохожих. Эдик заскулил, сдерживая поток рыданий. Он не сомневался, что весь офисный планктон сейчас прилип к окнам, наслаждаясь позором изгнанника.

– Извини, – буркнул сквозь сигаретный дым гигантский сисадмин с необычно гладко выбритым лицом.

Эдик втянул носом воздух, издав полузадушенный всхлип.

– Ничего, мне столько выплатили, что на новую чашку хватит, – надменно пропищал он и не удержал манерного взмаха кистью руки.

Всё-таки контроль над собой изрядно треснул от переизбытка событий за одно утро.

– Уволили? – почти сочувственно спросил сисадмин, не спеша ускользать в своё обычное состояние неуловимости.

– Да! – неожиданно для себя взорвался Эдик. – Этим гомофобам…

– Эд, – прервал его угрюмый собеседник, – ты ж реально тупил и отлынивал. Надо умнее быть как-то, что ли. Понятно, что рано или поздно…

– Да что ты понимаешь?! Ты знаешь, как мне трудно в обстановке постоянной враждебности?!

Одна слеза всё же скатилась по щеке Эдика. Сисадмин досадливо махнул рукой и исчез, как умеют исчезать лишь сисадмины – внезапно и бесследно. Эдик вновь задрал нос, отбросил за спину прядь тщательно уложенных волос и едва не свалился с лестницы, которую тут же потерял из виду, но всё же покинул отвергнувшую его гавань с независимым видом, исполненный достоинства.

Начало шопинга его почти успокоило. Легкомысленно размахивая глянцевой бумажной сумкой с известным логотипом, Эдик вышел из первого на его пути бутика и осмотрелся, планируя маршрут. Центр кипел и вспучивался людскими потоками, мимо проносились шикарные автомобили как минимум представительского класса, здания сияли яркими вывесками. Эдик повернул против течения, несущего прохожих ко входу в метро, протиснулся вдоль стены японского ресторана и, получив хороший толчок локтем в спину, вылетел в арку между домами. Взвизгнули тормоза. В бедро ударило жёстким металлом, выбивая дух. Истошно взвыла женщина. Эдика неумолимо крутануло вдоль лощёного бока автомобиля и опрокинуло у заднего колеса. К счастью, машина уже остановилась, и он лишь испачкал о заляпанную весенней грязью шину свою модную курточку из светлой замши цвета топлёного молока (сто семьдесят девять долларов по цене летней распродажи, доставка в течение двух месяцев, плюс Почта России). Впрочем, на фоне того, что Эдик весь плюхнулся в лужу…

– Круто, – выплюнул кто-то поблизости.

– Он жив?!

– Конечно, жив, видите же сами. Дайте же пройти, я опаздываю.

– Понакупают себе дорогих машин, а водить не умеют. У меня собаку вот так…

– Вызовите кто-нибудь скорую, у меня телефон разрядился. И надо в милицию тоже…

– Сами разберутся.

– Пидарас. Ходят, мечтают о хуях. Небось, с утра вставили хорошо, вот и…

– Фу! Что вы такое говорите?! Зачем парня обижать? Может, он нормальный.

Эдик обиженно всхлипнул и попытался встать. Приближаться к нему никто не спешил. Наоборот, увидев, как он живо барахтается, стали расходиться, громко обсуждая происшествие. Приоткрылась дверца злосчастного автомобиля, из него выглянуло ухоженное лицо.

– Эй, ты как там?

Именно, что там. Эдик зло сверкнул глазами. Водитель вышел, осторожно переступив лужу с трепыхающимся в ней пострадавшим.

– Ты мне крыло поцарапал, – процедил холёный мудак, одноразовым носовым платочком протирая и так сверкающий металл и что-то в нём высматривая. – Знаешь, сколько стоит покраска?

– Будет повод отобрать свои деньги у страховой компании, – буркнул Эдик и кое-как всё же поднялся, сначала на четвереньки, а потом и на ноги, мстительно упершись в дорогую тачку грязными руками.

– Чем расплачиваться будешь?

Эдик застыл. Уж что-что, а вот этот вот тон он знал отменно. Так не денег просят. Эдик искоса глянул на водителя, оценил костюм и часы, внимательнее присмотрелся к машине. Оп-па, принц! Ну не может же ему всё время не везти, верно? Мысли мгновенно перестали беспорядочно толкаться в голове и перестроились в боевом порядке. Неужели посчастливилось повстречать пресловутого папика с кошельком неоприходованных денег? При всей романтичности своей натуры, не мечтать о безбедном существовании и защите от хамов не мог даже Эдик.

– Душно как, – трагично вымолвил Эдик и неподдельно дрожащей рукой расстегнул верхние пуговицы рубашки.

Минуту спустя он красиво обмяк, теряя сознание, в руках водителя, перепуганного угрозой полицейского преследования за нанесение тяжёлых травм. Дальнейшее было делом техники. Конечно, внешний вид Эдика сильно пострадал в ДТП, но обаяние, опыт и знание своих сильных сторон иногда даже полезнее.

И вот теперь Эдик сидел в собственной ванной комнате и тихонько скулил от омерзения к самому себе. Ну кто ж знал, что он не сможет вот так, без взаимного притяжения, без лёгкого романтичного флёра и восхищённых взглядов в его сторону? Никто не знал, потому что до сих пор Эдик лишь мечтал о том, как это будет. Увы, реальность оказалась выхолощенной и скупой сукой. Хорошо, что повод посетить ванную был дважды весомый, удалось избежать даже навязываемого новым принцем отсоса. Эдик содрогнулся от отвращения, представив себе, как он, гордый и так высоко ценящий свои несомненные достоинства, покорно опустится на колени перед почти незнакомым типом… Тип, кстати, оказался на редкость неприятным и никакого уважения к расстилающемуся перед ним Эдику не проявил, что лишь усиливало внутренний разлад. И как теперь отступать? Прямой отказ вряд ли обернётся простой ссорой. Чего можно ожидать от человека с именем Арнольд Вадимович Поркин, страшно было даже представить.

Эдик немного побился лбом о стиральную машинку.

– Идиот, – обругал он себя и шмыгнул носом.

Во дворе взревела, а затем пронзительно заверещала автомобильная сигнализация. Эдик встрепенулся, услышав громоподобный топот в коридоре. Он плотнее закутался в свой бирюзовый пушистый халат и высунул нос в прихожую. Входная дверь нараспашку, по лестнице громыхают шаги удаляющегося принца. Эдик выпрыгнул из тапочек, нырнул в промокшие туфли из тонкой кожи девственного буйвола (двести тридцать четыре доллара на зимней распродаже, доставка через Китай), схватил ключи, захлопнул дверь и резво поскакал по ступенькам вниз.

Во дворе разгорался скандал. Владелец «рыцарского коня» Поркин орал как резаный. На капоте его Maserati расположился Димка – местная пьянь и изрядное хамло, давно надоевшее Эдику своими гаденькими понимающими ухмылками. Арнольд неуклюже размахивал руками и делал попытки стянуть нахала со своей машины, тот вяло отбивался, успевая прихлёбывать пиво, и откровенно насмехался. Вокруг них собиралась толпа болельщиков. Одни подбадривали своего в доску Димана, другие выступили на стороне Поркина, но уж больно глумливо звучали их советы. Эдик, невзирая на внезапно вспыхнувшую к Димке благодарность за вовремя прерванное свидание, всё же забеспокоился за своего принца. Димок таких в каждом обшарпанном дворе их района пятачок за пучок, а богатые принцы раз в жизни попадаются.

– Арнольдик, не надо, – повис он на плече будущего папика, напрочь забыв, что собирался отказаться от «лёгкой» прибыли. – Он того не стоит. Пойдём, я налью тебе коньячку, и ты успокоишься.

Поркин с такой злостью отшвырнул Эдика, что тот отлетел на пару метров и приземлился в очередную лужу. Вот тут только что отмытого Эдика и переклинило. Нахлынула вся горечь этого бесконечного утра.

– Ах ты скотина! – взвизгнул он.

Толпа изумлённо притихла. На разъярённого Эдика уставились десятки широко распахнутых глаз.

– Ты что о себе возомнил?! Думаешь, раз ты богатый, то тебе всё можно?! – Эдик чуть не забуксовал, не зная, что ещё такого обидного сказать Арнольдику, но на помощь пришла память о любимом дедушке, служившем на старом речном пароме, который без мата с места было не сдвинуть. – Да чтоб тебя перекосило филдыгубиной, да мордой к жопе, а в неё подъёмный кран въехал, пиздобрёх гуселапчатый!

Народ уважительно зацокал языками.

– Вах! – одобрил его речь Димка и, допив пиво, шваркнул второй бутылкой в лобовое стекло Maserati, добивая дыру в нём.

– Да что ж вы смотрите?! – запричитала старушка из пятого подъезда. – На ваших же глазах беззаконие чинят!

– Ублюдки! И весь ваш район ублюдочный! – в тон ей завопил Поркин. – Живёте в дерьме и дерьму радуетесь.

Это он зря, конечно. Эдик ехидно прищурился и прощально взмахнул ресницами. Мужики начали потирать кулаки ладонями и передёргивать плечами, разогреваясь. Вскрикнула мамашка с коляской и заторопилась прочь.

– Какое беззаконие? – холодно спросил Михыч, здоровенный бугай, отработавший лет пятнадцать на металлургическом. – Ты сюда с таким стеклом и приехал.

– Не докажете! – психовал Арнольд, набирая в телефоне какой-то номер. – Здесь повсюду осколки…

Навороченный смартфон выбили из его рук. Тот с тонким звоном врезался в асфальт, теряя пластмассовые части. Сверху опустился каблук дворничьего сапога. Метла ловко и привычно смела дорогое крошево в грязный железный совок, и тот шумно захлопнулся. Дворник споро занялся немногочисленными осколками лобового стекла.

– Сговорились, суки? Ничего, я вам устрою весёлую жизнь.

Поркин отключил, наконец, визжащую сигнализацию и открыл дверцу со стороны водителя.

– Рад, что ты согласился на это добровольно, – добродушно похвалил Михыч, прихватил Арнольда за шею и поволок в закут у мусорных баков, который не просматривался со стороны улицы.

Поркин отчаянно отбивался, но, получив пару раз под дых, притих и позволил себя тащить.

– Иди домой, Эдюнечка, – гадко усмехаясь, посоветовал Димка. – Этот хахель к тебе больше не ездюк.

Глумливый смех прокатился по двору, и Эдику стало жутко.

– Вы же его не убьёте? – жалобно спросил он.

– Да ну ты что? – искренне разобиделся Михыч. – Что мы, урки какие?

Гогот стал ещё громче, неудержимой волной прокатившись по автостоянке, детской площадке, отразившись от вздрогнувших стёкол. Эдик испуганно пискнул, получив шлепок по заднице от ненавистного Димки.

– Не ссы, тебя не тронут. Ты ж, какой-никакой, а свой. И принял правильную сторону. Или жалеешь, что тебя теперь опять не за дорогие подарки трахать будут, а за спасибо?

– Дождёшься того спасибо… – не подумав, ляпнул Эдик, и его вновь переклинило от злости. – А ты что же, не пойдёшь бить того, кто слабее тебя? Ты же это всё устроил! Иди теперь, наслаждайся его беспомощностью!

– Ну ты чего, Эдюнечка? – спокойно и неприятно ласково ответил Димка. – Он же сам нарвался.

Хмыкнул дворник, избавляя салон Maserati от мусора, а заодно и от ценностей.

Эдик тихонько заскулил, не зная, что предпринять. С одной стороны, Арнольд и правда был редкостной скотиной. С другой, Эдик сам до оторопи боялся побоев и, соответственно, не мог ни равнодушно взирать на избиение Поркина, ни развернуться, чтобы уйти к себе и не видеть этого.

– Дим, останови их, а? – взмолился Эдик.

***

Вальяжно качнувшись на колдобине, расплескав жижу из-под колес, разрезая воздух пронзительным рыком сирены, во двор вкатила патрулька. Толпа тут же скукожилась на добрую половину. Патрульная машина почти ткнулась покоцанным носом в холеный бок Maserati. Дверь открылась, и оттуда мячиком выпрыгнул представитель сомнительного правопорядка. Обвел толпу задорным взглядом, присвистнул, уставясь на растресканный лобешник и Диму, загорающего на капоте, сдвинул фуражку на затылок и покатился вокруг этой инсталляции. Его напарник, флегматично повиснув на двери служебного автомобиля, неторопливо осматривал двор. Со стороны мусорных баков вылетел Арнольд, счастливо избежавший экзекуции. Он, как испуганная собака, то кидался к представителям власти, жалобно поскуливая, то, вдруг осмелев, истерично тявкал на Димку. Кружил, требовал правосудия, наказания, грозил чуть ли не врыть поименно каждого и тут же снова жался к патрульным. Эдичка, собрав в горсть халат на груди, ошалевшим взглядом метался от Димки, невозмутимо восседавшего на капоте, к Арнольду, истерившему и потерявшему всякий лоск, и к явно веселившемуся колобку в форме.

Арнольд, откричавшись, успокоился, вытащил дрожащими еще пальцами сигарету и, почиркав колесиком скромной стальной зажигалки, глубоко затянулся.

– Вы тут на цирк или работать будете? – нащупывая собственную колею, выдохнул он дым в лицо «круглого» патрульного.

Тот моментально сообразил, что пора служить, кивнул напарнику, и они стянули несопротивляющегося Диму, приложив его мордой о капот служебной машины.

– Свидетели есть? – просканировал патрульный опустевший двор и ткнул пальцем в Эдика. – Показания давать будешь?

– Я? – растерялся Эдик, покосившись на скрученного Димку.

Казалось, он впал в ступор, невидяще уставившись на тонкую полоску обнажённой кожи между задравшейся курткой Димки и низко сползшими джинсами. Арнольду пришлось как следует тряхнуть Эдика и одарить многозначительным взглядом.

– Да, – очнулся тот от толчка. – Я буду.

Дима, полирующий собственной щетиной грязный капот машины, уцепился краем глаза за мелькнувший на периферии халат Эдика.

– Придурок, – обреченно выдохнул он, лелея внутри какую-то обессиленную ненависть.

Его развернули и сунули на заднее сиденье, а он все пялился на этот яркий, мягкий, даже на вид, кусок материи. Зачем же дурак Эдичка вытащил его из нутра квартиры? Зачем он так вот открыто предъявляет всем и каждому всю эту невозможную интимность? Димка протер рукавом куртки заляпанное стекло, через которое эта раздражающая тряпка небесного цвета казалась грязной.

Эдичка, по-бабьи придерживая расходящиеся полы халата, спешил к подъезду: переодеться и в участок.

– Козлина, – раздался первый комментарий в спину. – Своих топить поедешь, пидар? Попробуй потом вернуться…

***

Эдичка гордо встряхнул волосами. Не первый раз этот гомофобный мир плюет ему в спину. Ну и пусть! Поднявшись к себе, он с трудом переоделся. Ноги тряслись, его всего колотило, руки ходили ходуном. Но мысли стали на удивление ясными и чёткими, какими не были ещё никогда в жизни. Он лихорадочно соображал, что ему делать и говорить, безнадёжно планировал свои ответы на незаданные вопросы, уже понимая, что никто его плану следовать не станет. Втискивая ступни в обувь, он мысленно махнул рукой и решил, что сориентируется на месте.

В машину к Арнольду Эдик сесть боялся. Почему-то внезапная ласковость Поркина пугала до колик. Но в патрульную машину его пускать отказывались. Эдик ломился, как ненормальный, к Димке на заднее сидение, почему-то решив, что этот давно известный пьяница лучше малознакомого Арнольда, в глазах которого то и дело мелькало что-то маниакальное. Сквозь заляпанное грязью стекло Эдик видел Димку, нарочито отстранённого, нагло наклонившегося вперёд и что-то говорившего водителю. Куртка задралась, обнажив джинсы без ремня, низко сползшие на поясницу, оголяя ямочки. Эдик снова завис на этой полоске кожи. Вдруг вспомнилось густое, пряное, необыкновенно жаркое лето. Тогда Эдик, обмирая, смотрел на Димку, а поймав бедовый взгляд того, наполнялся сладким, тягучим ужасом, что скручивался плотным клубком внизу живота и простреливал тело электрическим разрядом.

Арнольд, не выдержав, подошёл и оттащил Эдика от патрульной машины. Запихнул его резко обмякшее тело на переднее сиденье и захлопнул дверцу.

Всю дорогу до отделения Поркин активно промывал Эдику мозг, то запугивая, то обещая какую-то дрянь, которая, по его мнению, была пределом мечтаний нищеброда. Пытался купить. Эдик старался не слушать, чтобы не множить и так раздувающееся изнутри разочарование. Ощущение было такое, будто он вот-вот лопнет, настолько был переполнен. Однако когда они добрались до места и Эдик зачарованно наблюдал выдворение Димки из машины, внутри всё так резко сжалось, что образовалась жуткая пустота.

– Мы договорились, Эдуард? – послышался на периферии восприятия самоуверенный голос Арнольда. – Только не дури, и всё будет в шоколаде. Пару месяцев я тебя поспонсирую. Приоденем, причешем. Введу тебя в нужный круг. С твоими внешними данными ты будешь пользоваться спросом.

– Я тебе товар, что ли? – не подумав, буркнул Эдик.

– Эдуард, – брезгливо простонал Поркин, – а кто ты ещё? Ты мне ещё о романтике расскажи и как ты в меня влюбился с первого взгляда. Ты же умный мальчик… – в голосе Арнольда отчётливо угадывалось сомнение. – Я тебя вытащу из дыры, в которой ты обитаешь. Ты будешь жить нормально. Общаться с приличными, нежадными людьми. И для этого надо всего лишь сказать правду и всё. И мы забудем все разногласия. Что не так-то?

Эдик не нашёлся что сказать. Он выбрался из автомобиля и поплёлся к ступеням крыльца.

– Вот и умница, – обрадовался Поркин и поспешил следом.

Дальше всё закрутилось. Эдик то долго и мучительно ждал, то быстро говорил, то снова ждал. Время шло рывками. В животе зародилась голодная боль. Мутило. Тело то скручивало жёсткой судорогой, то бросало во влажную мёрзлую слабость. Его расспрашивали, сотни раз задавали одни и те же вопросы, а потом оставляли надолго. Мысли начали путаться. В голове поселилось неприятное дрожание.

– Значит, вы утверждаете, что при вашей первой встрече гражданин Поркин Арнольд Вадимович уже перемещался по городу на автомобиле марки… государственный номер…

– Эдуард, кто разбил стекло?

– Послушайте, мы все понимаем, что вы лжёте. Давайте без обиняков. Вы давно знакомы с Дмитрием…

– Зачем вы прикрываете злостного хулигана? Эдуард, вы не можете не понимать, что мы его всё равно посадим…

– Кто разбил стекло?!

– То есть, вы хотите убедить нас, что такой приличный человек как господин Поркин разъезжает по городу в автомобиле с разбитым лобовым стеклом?

– Думаете, ваше геройство вам зачтётся? Строго между нами, Эдуард, на что вы рассчитываете? Объясните мне, я постараюсь понять…

– Говорить чётко и ясно! На меня смотри! Кто разбил стекло?!

– Вы боитесь, Эдуард? Не стесняйтесь признаться. Это из-за угроз? Но вам всё равно никто не поверит. Зачем вы упорно защищаете чужого вам человека?

– Мне что, по-твоему, больше заняться нечем?! Говори правду, придурок, или я тебя закрою сейчас в камеру и забуду там дня на три… А очень просто, мой дорогой. Ты потеряешь свой паспорт прямо здесь. Такая вот неприятность. Будем личность выяснять. Знаешь, что там с тобой будет, в камере? Хочешь, расскажу подробно?

– Димка не виноват, – дрожащим голосом убеждал Эдик каждого, готового его выслушать, стремительно теряя всякую надежду на то, что ему поверят.

Эдик и сам себя не очень понимал. Он чувствовал себя жалким и раздавленным. Ему было мучительно стыдно за то, что он врёт, за то, что отнимает время у таких занятых людей, что заставляет их нервничать и злиться. Но отступить было уже немыслимо. Отступить было ещё страшнее, чем продолжать врать. В конце концов, его оставили в покое на целых полчаса. Эдик сидел, пошатываясь. За окном стремительно темнело. Весенний день заканчивался жиденьким снегопадом.

– Вот, выпейте чаю, Эдуард, – предложил тот единственный полицейский, кто обращался с ним по-человечески и ни разу не наорал.

Эдик отхлебнул из грязноватой чашки. Желудок скрутило особенно острым приступом боли.

– Давайте сейчас быстренько подпишем ваши показания и закончим на сегодня, да? Вы ведь устали, я вижу.

– И в камеру?

– Зачем?.. А-а-а! Нет, что вы, домой, домой. Придёте домой, отдохнёте, соберётесь с мыслями… Вот тут подпишите, пожалуйста. А завтра попробуем поговорить снова.

– Я не хочу, – всхлипнул Эдик, выводя закорючки под исписанными нечитаемым почерком листами.

– И вот тут ещё. Ага. Ну, не хотите, значит, не будем.

Полицейский спрятал листки в ящик стола и зачем-то запер на ключ.

– Всё, что было нужно, вы уже рассказали. Сосед ваш сядет. Хоть и ненадолго, к сожалению.

– Как сядет? – растерялся Эдик.

– Как все.

– Но он же не виноват…

– Вы только что подписали показания против него.

Эдик завис на мгновение, а потом рванулся вперёд и быстро понял, зачем этот гад запер ящик. Его отшвырнули, прижали к стулу, силой влили мутную обжигающую жижу из чашки.

– Успокоился? А теперь можете быть свободны, Эдуард. Всего вам доброго.

***

Эдик плёлся по шумной вечерней улице и всё отчётливее понимал, что домой ему нельзя, а больше некуда. Впервые в жизни мысль о смерти не вселяла ужас. Самоубийство казалось не красивым жестом, а избавлением. Эдик всхлипнул и вытер нос рукавом замшевой курточки. Зябко передёрнул плечами. В один день он лишился всего, что имел, и всего, на что надеялся в будущем. Внутри что-то надрывно скулило, не давая покоя. Если бы хоть с Арнольдом что вышло, а то ведь по всем статьям в пролёте оказался. И зачем было геройствовать, если результат тот же, но уже без награды?

На проспект из дворов медленно выруливал сверкающий хромом Ferrari. Эдик радостно вскрикнул. Его осенило, что от одного Арнольда может спасти другой – покруче. И Димке можно будет помочь. И схема уже, считай, отработана. Он рванул со всех ног наперерез.

Водитель Ferrari, явно рисуясь и демонстрируя легендарный разгон, вдавил педаль газа. Машина резко набрала скорость.