Звезда Каникула

Из тех гуттаперчевых, которых все бабы ненавидят.
Тех, что после родов не толстеют. А она троих родила и грудью выкормила.
Эта карамельная грудь, ничем не перетянутая, свободно умостилась в сарафане на лямках. И сам сарафанчик чисто символический, как набедренная повязка на прекрасной туземке.
Помада, часы, очки, кулон - всё на Саре дешёвое, но красное. И вся она, как “красная сирена” - сначала Сара, потом сразу бомбёжка. Кто не спрятался, я не виновата.

Последняя неделя августа, и в книжной лавке у Рудика душно, парко и не протолкнуться. Древний кондиционер, весь забитый пылью, больше дребезжит, чем холодит, да и входная дверь всё время настежь.
В лавке турецкой постройки нет окон, старая ртутная лампа жужжит в углу, и свет в комнатёнке только от двери, за которой последние деньки летней свободы.
От толстых каменных стен, холодных даже в жару, тянет сыростью.
Сара, войдя, принюхивается, пахнет плесенью и молодым потом.
Тесный пятачок перед прилавком забит до отказа подростками с охапками книжек в руках. Все они, примостившись прямо на коленке и толкаясь локтями, трут ластиками свои прошлогодние учебники. Чем быстрее сотрёшь, тем скорей окажешься на воле - каникулы кончаются, каждый час дорог.
Многие бросают с досады, и их книжки летят прямиком на пол, в груды макулатуры, которая уже никому не сгодится.
С низкого потолка свисают разноцветные ранцы, и продавцы, худосочные сыновья и племянники Рудика, в белых рубашечках и чёрных кипах, носятся как угорелые и тычут в ранцы палками с рогатинами на концах, грозясь выколоть друг другу глаза.
За кассой сам Рудик, такой же тщедушный мальчик в рубашечке и кипе, только старый.
Толкаясь и покрикивая, Сара протискивается прямо к нему. Её голос и блеск бижутерии наполняют лавчонку красной неоновой цветомузыкой.
Можно пойти в торговый центр и купить стопку новых глянцевых учебников, пахнущих клеем. Но у Сары много детей и мало денег, а Рудик меняет одни старые учебники на другие с небольшой доплатой.
Надо только стереть все ответы в задачниках, особенно правильные.
Книжки с нестёртыми ответами Рудик не принимает - каждый должен учиться на своих ошибках. Чем больше старых учебников сдашь, тем меньше платишь.
Сара сама меняла учебники у Рудика ещё девочкой, а за ней и все её дети по очереди: Алон, Авиталь и вот теперь последний - Надав.
- Сарале, - оживляется Рудик, и щёчки его розовеют, - как дела, капара*?
- С божьей помощью, дорогой. Будь здоров.
Рудик чихает, не переставая, словно его фильтры тоже запылились за сорок лет.
- Ты только посмотри, нынешние дети не понимают, что такое книжка. Вот раньше берегли учебники: ещё загодя всё сотрут и приносят чистенькими, как свиток Торы. А сейчас кто станет возиться с ластиком и бумагой? Это тебе не пальцем по экрану водить. Половина книг на выброс идёт!
Сам Рудик давно делит своих юных клиентов на тех, кто стирает, бережливо заботясь о своём кармане, и на тех, кто бросает, не заботясь ни о чём.
Он подозревает, что и судьба делит их точно так же.
Сара усмехается. Девочкой она была из тех, кто бросает, а сейчас не отказалась бы порыться в грудах книг на полу - может быть, там, в глубине, отыщутся её старые учебники с нестёртыми и такими нужными ответами, которые она знала, а потом забыла.
- Давай книжки и список, - Рудик легонько и запретно трогает Сару за руку, говоря себе, что это он по-отцовски.
Сара протягивает жиденькую стопку учебников - её младший Надав тоже из тех, кто бросает, и это ещё мягко сказано.
- А списка нет, забыла.
- Пустяки, я знаю, какие учебники в школе “Тамар”.
И Рудик лезет под прилавок, с сожалением отпуская Сарину руку.

***
На самом деле никакого списка учебников у Сары нет, потому что школа “Тамар” не хочет переводить её взрывного сына в следующий класс и не может поладить с ней, слишком шумной и языкатой.
Её боятся все молоденькие училки за манеру сразу садиться нога на ногу, а секретарша Двора больше всех.
Это она не пустила Сару к директору и теперь прячется за дверью приёмной, по которой Сара стучит каблуком.
- Убивают! - кричит секретарша, - Мамзера*! Дверь только покрасили!
- Открой! - Сара колотит еще громче, и пахнущая ремонтом школа гулко отвечает на каждый стук.
- Полиция уже едет! - вопит Двора.

Наконец приезжает сержант Коби с напарницей, спрашивает: “Где труп?”, глядя Саре туда, где пуговка расстёгнута.
Напарница поджимает губы. На неё Коби никогда так не глазел, хотя у неё форменная рубашка не сходится на груди.
Сара цокает коготком по двери:
- Как будто мне, кроме этой шармуты*, убить некого!
Коби трёт небритую щёку и тоже цокает с досады языком. Он привычно оробел в школьном коридоре, и ему не терпится выбраться наружу, сбежать с уроков, как пятиклашке.
Коби тоже был из тех, кто бросает.
Сколько раз он выручал Сару ещё мальчишкой, в интернате.
Сколько раз потом выезжал на вызов к ней домой, когда её муженёк-наркоман распускал руки и даже выбил Саре зуб.
Коби разгонял зевак у калитки, снимал фуражку, проводя пятернёй по волосам, и красавица Сара улыбалась ему сквозь кровавый платок.
Теперь муженёк в тюрьме, Коби остался в фуражке, стесняясь своих залысин, и только Сара всё также прекрасна и улыбается, а зуба по-прежнему недостаёт.

И Коби, оставив недовольную напарницу заполнять бумажки, увозит Сару на патрульной машине.
В дороге она сникает и молча глядит на свои колени, а Коби, не зная, что сказать, косится туда же.
Сара думает о телефонных жетонах, которые они с Коби отнимали у одноклассников, чтобы почаще звонить его маме из автомата на углу.
Она хорошо знает маму Орну, тоже красавицу, с царственной спиной, которая всю жизнь ворочала лежачих старух на кроватях в доме престарелых, надрывая свой августейший позвоночник, и теперь осанка у неё уже не та.
Разум тоже померк, и дважды разведёнка Орна стала думать, что оба её бывших - один и тот же человек. Просто первый муж сменил имя и сделал пластическую операцию, чтобы коварно жениться на ней снова. Первый бил её, второй тоже, так что не так уж она и заблуждается.

И вот теперь маленького прилипалу Надава тоже пошлют в интернат, и Сара будет слушать его дерзости только по телефону.
Сперва он станет звонить ей каждый день, прячась в закутке по дороге в туалет, или тайком после отбоя. Потом Сара сама будет звонить ему, всё чаще натыкаясь на гудки.
Все Сарины дети рано или поздно оказывались в интернатах, где их должны были воспитывать правильно, а не так, как Сара, что умела только любить, нюхать их чистую кожу и тискать, как щенят.
Её любовь, слишком густая и приторная, словно дешёвый виноградный сироп в пластиковых канистрах, который Сара в детстве любила пить неразбавленным, а соцработники всё норовят разбавить её любовь интернатской водичкой из-под крана.
Сара сжимает в руке свой сотовый, который она прозвала Цвика Пик за то, что он такой же устаревший, облезлый и так же надрывно орёт, как этот эстрадный кумир её юности.

Самой Саре тогда звонить было некому, потому что она подкидыш, а в интернат попала из сиротского приюта монастыря Богоматери ковчега завета в Иудейских горах.
Бурые сосны, жёлтый монастырский двор, белая статуя Мадонны на крыше - всё это Сара должна была помнить, но не помнила, а увидела недавно на картинке в интернете.
Она не помнила ничего, хотя покинула монастырь уже большой девочкой, шести лет. Ничего не осталось, кроме нескольких французских слов, имени Сесиль и смутного запаха, приятного и противного одновременно, как от сырой каменной кладки в магазине Рудика или шабатных свечей. Сара всё искала его, принюхиваясь, и не находила.
Словно кто-то скаредный прошёлся ластиком по строчкам памяти, стирая всё написанное прилежной маленькой Сесиль, чтобы освободить место для Сариных ошибок.
А какие каракули были там ещё раньше? Кто была та кроха, которую неизвестная женщина со словами “мне только позвонить” дала подержать монастырскому привратнику, убежала к телефонной будке и больше не вернулась?
Может быть, она всё набирала и набирала номер, а ей не отвечали? Или ответили так, что расхотелось говорить, возвращаться, дышать? А может, просто закончились жетоны?

Сара сто раз приходила в опеку, привычно садясь нога на ногу, но всё без толку - не осталось никаких записей, никаких следов, только одна полустёртая бумажка, которую ей прислали по электронной почте из монастырской канцелярии.
Где-то там молодая монахиня устало стучала по клавишам одним пальцем, подперев голову рукой и кусая ручку, слегка расхристанная в своей рясе, как когда-то солдатка Сара в своей девчачьей форме с расстегнутым воротом, в штабе полка.

Сара распечатала документ и понюхала его, словно тот забытый запах мог к нему пристать. Это был приютский бланк, заполненный когда-то матушкой настоятельницей Георгией: придуманное имя, приблизительный возраст, призрачный ребёнок.
Несколько строк было вымарано чёрной тушью - и тут дотошно постарался тот, кто стирает.
Словно Сара никогда и не рождалась, а просто возникла из ниоткуда, вышла из-за угла в своём красном сарафане с красной сумкой через плечо, вспыхнула, как новая звезда в пустоте.Может быть, если подняться, наконец, на гору по крутой дороге, через арабский посёлок, пройти под аркой ворот и вдохнуть поглубже тёплый осенний воздух, впустить его во все потайные ячейки, то все ответы сразу найдутся, а пробелы заполнятся?
Но если ехать в Эйн Керем на автобусе, за день не обернёшься. А ночевать в гостинице - на какие деньги?
Сара могла бы назвать ещё сотню причин, по которым она никак не может войти в монастырские ворота и обнаружить, наконец, с пугливым любопытством, кто же она на самом деле.
Тем более, что остальным вовсе не надо никуда ехать, а они всё равно этого не знают.

Сара слыхала, что в шестидесятых в честь каждого новорожденного сажали дерево. Тогда по всей стране растили леса, покрывая голые меловые холмы частой щетиной крошечных сосенок. Каждый младенец - саженец.
“Свести бы воедино все списки - рождённых детей и посаженных деревьев, - думает Сара, - а ну как обнаружится лишняя девочка, выскочит, как запавшая монетка из автомата”.
Сара понимает, что нет никаких списков, и надежды её напрасны, но всё равно не любит смотреть, как городская служба пилит деревья.

А Коби думает, что готов так ехать бесконечно. Чтобы всегда был август, горячий эбонитовый рычаг коробки передач в руке, Сарины голые коленки и её слегка приторный запах. Чтобы не надо было возвращаться к жене и очкастым дочкам-подросткам, ползающим по утрам, как осенние мухи.
Чтобы каникулы никогда не кончались.
Но уже через пять минут он высаживает Сару рядом с её домом.
- Звони в любое время, - говорит Коби в последнюю минуту, - и я отвезу тебя в твой монастырь.
И Сара наконец улыбается ему.

***
Назавтра выходной, утро пятницы, но в семь часов Цвика Пик будит Сару своим задорным рёвом: вива ла-дива, вива викторья, афродита-а!
- Мамуш, - тараторит в трубке Авиталь, - меня не отпустили на шабат, я не приеду.
Крошка Авиталь, миниатюрная, тонколицая, остроносенькая мамина куколка. Не в их статную породу пошла, а в чью - кому какое дело.
Такая маленькая и лёгкая, что сперва её не хотели призывать в армию, зато теперь не хотят отпускать из армии домой на выходные.
- Что случилось, сладкая?
- Мы плохо убрали комнату. Этот капитан Рои всегда придирается!
Сара оглядывается вокруг, на свою съемную квартирку, и вздыхает. Она могла научить детей только тому, что сама умела. Не удивительно, что Авиталь не умеет убирать комнату.
И ещё она совсем не умеет врать.
Потому что колючка Авиталь никогда не стала бы с ней сюсюкать до того самого случая год назад, когда Сара сюрпризом приехала навестить её в учебке, а с тех пор больше не ездит.***
Серая бетонная площадка перед воротами части, армейский грузовик на приколе, деревянные столы и скамьи для посетителей - всё раскалено и припорошено близкой пустыней.
Тень от куцых навесов над столами ушла в сторону, и горячее дерево липнет к голым ногам.
Сара ждёт, улыбаясь отрешенно, когда же, наконец, появится Авиталь, и дежурный на КПП самонадеянно принимает её улыбку на свой счёт. Платье на резинке трёт подмышками, а голые плечи покрываются потом.
Другие скамьи тоже заняты родителями, а стоянка - их блестящими машинами, и только Сара приехала на автобусе.
Папаша справа от неё, с чёрными волосами на крепкой шее, поигрывает ключами от своего ленд-крузера и тайком от жены косится на Сарины влажные плечи.
И тут появляется Авиталь, но не одна, с ней коренастый парень, смутно на кого-то похожий, а когда они вдвоём подходят к “ленд-крузеру” за соседним столом, то Сара понимает, на кого.
Пока парень шумно приветствует отца с матерью, Авиталь всего пару секунд смотрит на Сару из-за его плеча, сначала удивлённо, а потом нечитаемо, но Сара отлично понимает её взгляд.
Поэтому она тут же отворачивается, якобы для того, чтобы порыться в сумке, а потом быстро встаёт и уходит, успев заметить краем глаза, что парень с Авиталь садятся в джип его родителей, как одна счастливая семья.
Сара усмехается в спину дочери. Тот, в чью породу она пошла, когда-то поступил с ней точно так же. Но ему было нельзя, а Авиталь можно. Ему Сара этого не простила, а Авиталь простит. Её девочка такая хрупкая, а жизнь такая стерва.
С тех пор Авиталь приезжала к матери только дважды, каждый раз выдумывая новые отговорки и коверкая язык ласкательными прозвищами, а Сара к ней - ни разу.

***
Значит, Сара сегодня свободна, и её собственные отговорки, которые она тоже мастерица придумывать, закончились.
Перед Сарой замаячил долгий одинокий день, лёг, как пыльный просёлок в сторону от привычной дороги, в те места, куда она никогда не ездит.
И Сара, вздохнув, засобиралась на автобус, а уже к полудню выходила на дальней окраине посёлка посреди пустыни, застроенного без всякого порядка и смысла щитовыми домиками на две семьи. Они словно высыпались из проезжавшей фуры, которую тряхнуло на ухабе, и пустыня проросла сквозь них колючими бодылями.
Пустыня проступала повсюду сквозь трещины в асфальте, лежала ровным слоем, как патина, на одинаковых грязно-белых заборах, на лицах женщин в тюрбанах и даже на чумазых мордашках младенцев, сидящих на их животах, свесив паучьи ножки.

Здесь, в поселке, жили религиозные ультра-ортодоксы.
Во дворах не было ни палисадников, ни дорожек, зато полно детей, которые возились на голой земле среди старья, разбросанного как попало.
Сотни детей, и ни одного деревца, словно местные рожали так много и часто, что им было не до саженцев да и вообще не до чего.
У крайнего дома на циновке, брошенной прямо в пыль, тоже играла малышня, мальчишки в крошечных кипах на лохматых головах, ещё ни разу не стриженных, и девчонки в длинных юбках.
Сара выбрала девчушку, неотрывно глазевшую на её браслеты:
- Эй, сладкая, знаешь Алона? Позови-ка его.
Не успела Сара устроиться на лавочке напротив, как за забором появился её сын. Он не выходил и не звал её внутрь, а просто молча смотрел поверх ограды.
Сара сама помахала ему, звякнув браслетами.
Алон ещё раз хмуро оглядел её голые плечи и руки, а потом строго кивнул в сторону калитки. И Сара вошла в дом, довольная собой. Оденься она поскромней, Алон, может быть, и не постеснялся бы оставить её на улице.
Входная дверь открывалась прямо в низкую комнату, где не было ничего, кроме огромного липкого дивана из кожзаменителя, чёрного, как катафалк, и портретов бородатых мужчин, тоже одетых в чёрное.
Портреты висели густо, как в ритуальной лавке, слегка приукрашенные еврейские праведники, все на одно лицо, как будто и правда, родственники, новая правильная семья её сына, взамен старой, неправильной.
Её красавец-сын, высокий брюнет, с ровной линией скул и тенью ресниц на щеках, как у юного Элвиса.
Сара давно его не видела.
Он всё ещё был похож на Элвиса, но того, что постарше, слегка обрюзгшего.
Сара глядела на него снизу вверх, а он куда угодно, только не на неё, не на задравшийся подол, не на яркую помаду поверх морщинок.
В комнате было сумрачно от москитной сетки на окнах и пахло младенцем.
- Почему ты не позвонила?
- Зачем? Ты же никогда не отвечаешь! То молитва, то шабат. Я про бриту* собственной внучки узнаю от подруги моей соседки, двоюродной тётки твоей соседки! Чего ты боишься? Что твой рав Рентген* разглядит гойские камни у меня в печёнках?
- Мама!
- Точно! Напомни об этом своей толстухе и её мамаше. Где они прячутся от меня, в бомбоубежище?
- Мама! Ронит просто нездоровится…
- Пусть ест поменьше!
- Мама, чего ты от меня хочешь!?
- Стакан воды! Налей матери стакан воды в своём доме! Только одноразовый, а то ещё того и гляди оскверню твою посуду!
Алон нервно водил глазами по стенам, словно искал поддержки у своих бородатых праведников. Но все они смотрели мимо него, в вырез Сариного платья. Только старик рав Кадури, прикрывшись накидкой, хихикал в коричневый кулак.
Алон вздохнул и ушел вглубь дома, оставив Сару одну проклинать свой поганый язык и саднящую пустоту за рёбрами. Она с тоскливым любопытством всматривалась в глубину дверного проёма, сквозь комнаты-вагончики, словно хотела разглядеть какая она, тайная жизнь старшего сына, но видела только задний двор, такой же неприбранный, как у всех в посёлке. А может быть, это и была его жизнь.
Вот он появился в дверях, но не с водой, а с крошечной девочкой на согнутом локте. Теперь острый детский запах заполнил всю комнату и Сару до краёв. Алон протянул дочурку матери:
- Это Лея, в честь праматери, мир с ней.
Сара устроила внучку на коленях, бережно поглаживая её пальчики и мягкий животик в застиранных ползунках, доставшихся ей, как видно, с третьих рук. Девочка осмысленно и лукаво смотрела на Сару чёрными отцовскими глазищами и пускала пузыри. Сара достала влажную салфетку и стала вытирать её перемазанное молочной смесью личико, умело обводя носик, глазки и тени от ресниц.
- Космическая принцесса Лея! - прошептала Сара и покосилась на сына, ожидая, что он её одёрнет, но тот только усмехнулся уголками губ.
Лея завозилась и захныкала, и Сара позвенела ей браслетами и легонько покачала на сведенных коленях.
Последние часы августа, словно густые тяжёлые капли, просочились сквозь щели окна и растеклись по полу полосками света, как забытые строчки, где ничего не стёрто и всё на своём месте.
Когда через час Алон заглянул в комнату, Сара и Лея спали в подвижном солнечном пятне, а праведники на стенах, словно космические джедаи, охраняли их сон. Он хотел снова уйти, но сзади хлопнула дверь, Сара резко вскинулась, а Лея заплакала, и Алон осторожно забрал её.
- Я так и не принёс тебе воды.
- Ничего, я напилась достаточно, - улыбнулась Сара.
Перед уходом она потянула сына за рубашку, и он послушно наклонился, позволив матери слегка потереться о его щёку. От него пахло его дочкой, или это был его собственный ещё не ушедший запах растерянного ребёнка, который и выбрал себе такое место, где не надо ничего стирать и вписывать заново, а все ответы известны заранее.

***
Сара всё же съездила в монастырь в октябре, после осенних праздников. Не на автобусе, а на машине, с одним, тоже женатым, но не с Коби - на Коби свет клином не сошёлся.
Они долго петляли по улочкам Эйн Керема, где негде было приткнуться, и наконец, криво припарковались на обочине, в трёх кварталах от монастыря. Сара пошла в гору одна, а её спутник остался дожидаться в своей красивой белой машине, молча уткнувшись в вацап. Он был из тех, кто стирает.
Сара шла по стрелочкам, как туристка в чужом городе, где не было ничего своего, никаких знаков, и телефонной будки на углу тоже.
В монастыре было людно, по дорожкам вдоль бесконечных цветочных клумб бродили экскурсанты, у туалета на заднем дворе стояла очередь.
На месте сиротского теперь размещался приют для бездомных. В бывших дортуарах на детских кроватях спали бомжи, может быть, те же самые подросшие сироты.
Матушка Георгия была, на удивление, жива, но поправлялась после инсульта, и Сара её не застала.
Она только поднялась по винтовой лесенке на монастырскую стену, выходящую на лесистые холмы, и постояла там недолго, глядя на подросшие сосны. Среди зелёного месива виднелись тёмные пятна - гари, оставшиеся после летних пожаров, словно вымаранные чёрной тушью строки, о которых уже некого было спросить.
И Сара вспомнила тот забытый запах - резковатый запах сгоревшей сосны, осиротевшей горячей земли, тревожный, а для неё такой привычный и домашний.
А потом она просто шла по ступенькам, ведя рукой по стене, на которой было оставлено много отметин и нацарапано много имён - Юзеф, Ричард, Наташа, Сара, Алон, Авиталь, Надав, Лея - пока не вышла, щурясь, из полумрака монастырского нутра назад на городскую улицу, на задворки прогретых солнцем жестяных гаражей.

Сара потом часто рассказывала про эту поездку и повторяла, что ничего не ёкнуло у неё внутри, совсем ничего...




*капАра – ласковое обращение, принятое у евреев, выходцев из северной Африки
*мамзерА – ругательство, букв. "ублюдочная"
*шармУта – женщина лёгкого поведения
*бритА – церемония, проводимая в честь новорожденной девочки
*рав Рентген – известный раввин Яков Иферган, прозванный Рентгеном за приписываемую ему способность распознавать болезни