Там, где тепло

В январе у Леночки умерла мама.
Ночью зацокала коготками, заскулила, заскреблась Буся. До слёз не хотелось вылезать из-под одеяла в промозглую сырость ничем не прогретой квартиры. Но Буся продолжала скулить, и Леночка встала.
Тапочки, разжалованные летние босоножки, защёлкали танкетками по неровному полу. В последнее время косточки стали некрасиво выпирать на обеих ногах, но Леночка всё равно никогда не ходила на плоской подошве, хоть маленький - да каблук.
Буся скреблась за дверью маминой спальни. Леночка удивилась - Буся всегда спала у мамы в ногах, в ямке за согнутыми артритными коленями, и не стала бы покидать тёплого гнезда.
В комнате стояла стылая израильская ночь.
И мама на кровати была уже совсем холодной.
Леночка постояла какое-то время, глядя на черное пятно плесени над оконной рамой, а потом вернулась в свою кровать. Она отогнула одеяло, приглашая Бусю к себе, но это была мамина собака, она не хотела Леночку, а хотела свою хозяйку, её ушедшего тепла, и Леночка уснула ещё более одинокой, чем всегда.

Наутро, когда в обычное время пришла мамина сиделка молдаванка Рита, Леночка пила кофе за своим фортепиано и наигрывала одной рукой. Из всего их домашнего скарба, купленного по дешёвке или собранного мамой в разное время, только пианино было из той “русской” жизни и принадлежало Леночке.

У Риты был свой ключ, это избавляло Леночку от необходимости вставать, а Риту - здороваться.
Сиделка протопала прямиком в мамину спальню, но пробыла там недолго и вскоре возникла в дверном проёме.
- Лена, Раиса умерла, - сказала Рита без обиняков.
- Ещё ночью, - пробормотала Леночка в чашку.
Рита долго смотрела на неё, сложив на груди сильные руки, которыми она так ловко ворочала и мыла в ванной крупную маму.
- Малахольная, - сказала она сочувственно.
Леночка отхлебнула кофе и закашлялась.

Потом Рита куда-то звонила. Приехала скорая “амбуланс” и забрала маму, как уже много раз до этого. Скорая не лечила, а только возила, и стоила дорого. Но сегодня дорога была в один конец и бесплатно.
Неловко разворачиваясь в тесной гостиной, санитар чиркнул носилками по полированному боку пианино, оставив свежую царапину, и у Леночки задрожали губы.

На кладбище, посреди бурой каменистой пустыни, ветру не за что было зацепиться, кроме могильщиков, служки, читавшего молитвы, и Леночки, съёжевшейся в комок внутри её щеголеватого пальто.
Высокая мама, завёрнутая в холстину и перевязанная верёвочками, как кукла вуду, казалась совсем маленькой, словно тоже съёжилась, спасаясь от ветра, внутри своей неглубокой могилки.

Дома Рита накрыла нехитрые поминки для соседок, но убираться не стала и ушла, оставив свой ключ на столе. Леночка только поморщилась: раньше на все настойчивые указания прибраться в гостиной и на кухне Рита тоже отвечала, что государство не за то ей деньги платит, и что она мамина сиделка, а не Леночкина прислуга.

А когда-то, много лет назад второй Леночкин муж-болгарин каждое лето возил слабую здоровьем Леночку в степной Крым, где снимал у одной и той же хозяйки отдельный домик на берегу Азова.
Леночка берегла руки, хоть и играла любительски, поэтому муж платил хозяйке и за уборку, называя её в шутку хозяйка-прислуга, “господарка - слугиня”.

Утром Леночка, провожаемая сочувственным гомоном марокканских соседок, вывела Бусю на пустырь за домом. Леночка шла, ни на кого не глядя, она не понимала ни слова из их гортанных выкриков, ей казалось, что они думают о ней дурное и кричат ей в спину гадости.
Сосед сверху, старший по подъезду, небритый мужик в кипе, курил, сидя на ступеньках крыльца. Тут же носились его расхристанные дети с облезлым самокатом.
Бывало, когда Леночка играла слишком громко, сосед стучал в её дверь, а потом уходил, не говоря ни слова.
- Елэна, - сосед отсалютовал ей сигаретой.
Леночка молча прошмыгнула мимо, и уже укрывшись в квартире, вдруг подумала с беспокойством: откуда он знает, как её зовут? почему именно сегодня он назвал её по имени?
Эта мысль занимала Леночку до самого вечера.

Перед сном, включив свой любимый сериал, Леночка почему-то увидела на экране только цветные пятна. Глядя на их карусельное круженье, она вдруг поняла, что не может вдохнуть до конца, словно ёмкость для воздуха у неё внутри заполнилась наполовину сточными водами страха.
Чем быстрее мельтешили пятна, тем выше поднималась вода.
Леночка поспешно выключила экран.
Острая тревога стальной проволокой вошла в ладонь и вышла в ямке у горла. Леночка растерянно коснулась шеи в подступающей темноте, ожидая нащупать колкий кончик.
Она так и не зажгла света и сидела, не шевелясь, боясь расплескать мутную воду внутри.
Вдруг острые штыри света, чиркнув по стене, воткнулись прямо в Леночку. Чья-то машина за окном светила фарами во тьму квартиры.
“Это сосед. Это его машина. Он нарочно светит,” - Леночка совсем перестала дышать.
Лучи фар погасли. Леночка так и осталась сидеть до утра, скованная холодом, пока Буся снова не позвала её во двор.

Теперь, выходя в супермаркет на углу, Леночка всегда видела в отдалении машину соседа. Это мог быть побитый пикап или фургончики с разными надписями: “Сантехник Дуду”, “Кондиционеры Йоси”. Но чужие имена не могли обмануть Леночку - это был он, сосед сверху.
Минуя писклявый турникет в магазине, Леночка замечала боковым зрением, что кассирши сразу же сообщают кому-то по телефону о её приходе.
Ей хотелось рассказать об этом людям в очереди или доброй толстой секретарше Свете из поликлиники, но выходил кто-то из докторов и что-то говорил на иврите Свете на ухо, и Леночка понимала, что опоздала, что сосед снова опередил её, и руки немели от холода до самых локтей.

Теперь Леночка выходила всё реже и всё чаще играла.
Однажды, выбравшись с Бусей на лестничную клетку, она неожиданно наткнулась на соседа, который клеил объявления на дверь подъезда.
Леночка замерла на верхней ступеньке, неотрывно глядя на чёрные неведомые буквы, спешащие справа налево, чтобы разоблачить её, Леночку, раскрыть всему миру её сокровенные тайны.
Леночка метнулась назад, в квартиру, позабыв о Бусе, и та, сделав свои дела, вернулась домой сама.

С тех пор так и повелось: Буся гуляла одна, споро ковыляя на кривых лапках вниз и вверх по лестнице. А Леночка в полутьме квартиры неторопливо касалась клавиш, желтоватых, как мамины зубы в темноте, или перебирала мамины вещи, не зная, чего ей больше хочется - чтобы они бесследно исчезли, все до единой, или вцепиться в них намертво и не отпускать.
Потом она обнаружила в старом диване мамины эскизы.
Лет восемь назад, когда ещё была на ногах, активная мама записалась в студию живописи при местном клубе пенсионеров, куда ходила недолго, но успела исписать аляповатыми морскими пейзажами изрядную груду картонок.
От рисунков шёл приятный полустёртый запах красок, и Леночка вдруг задохнулась, вскочила, сгребла картонки в охапку и бросилась вон из квартиры. Она отчаянно металась по двору, и только бросив свою находку на парапет у мусорных баков, наконец, выдохнула.

Начался февраль. Леночка совсем запамятовала, что следует заняться обычными в начале года делами, оплатить счета их с мамой социальной квартирки.
“Соберись! - говорила она себе каждый день, - соберись!”. Это было мамино слово, но без мамы оно не работало.
Её жилищный инспектор явился к ней сам. Пузатый Ицик даже на Леночкин первый этаж поднимался по ступенькам с проклятиями и охами, перебирая короткими ногами, как пыхтящий мопс, но перед дверью приосанился. Ему нравилась моложавая Леночка на каблучках, и он всегда с удовольствием рассматривал её испуганное личико и бледную шею.
Ицик постучал, но в ответ услышал только негромкую мелодию, откуда-то знакомую. Он послушал ещё немного, а потом тихонько толкнул дверь и вошёл, хотя это и было против правил.
Дверь слегка заело на неровном полу, и Ицик подумал мимоходом, что надо бы перестелить плитку, но как выбить на это деньги?
Леночка играла к нему спиной. В квартире было захламлено, заставлено и очень холодно, и Леночкины руки и шея, ничем не прикрытые, были все в мурашках.
Ицику надо было поговорить с Леночкой о делах насущных, раньше он говорил только с мамой, но промозглая полутьма квартиры, душный парфюмерный запах и Леночкина продрогшая шея, словно холод зубной анестезии, сковали Ицику рот и лишили голоса.
Внезапно Леночка перестала играть, и Ицик понял, что его заметили, но вместо того, чтобы обернуться, Леночка ещё ниже опустила голову и сжалась, словно девочка, испугавшаяся того, кто живёт в шкафу.
Ицик несмело подошёл, и вдруг Леночка, не глядя, схватила его за руку и что-то быстро заговорила по-русски, обращаясь к их отражению в полированной крышке. На щеке выступили красные пятна.
Леночка всё говорила и говорила, Ицик хотел отнять руку и не мог, тогда он второй рукой просто погладил Леночку по плечу, как когда-то свою пятилетнюю дочку.
Леночка затихла и сидела, не шевелясь, пока не хлопнула входная дверь.

А к вечеру Буся не вернулась домой. Леночка не сразу это заметила и спохватилась, только наткнувшись в холодильнике на початую банку собачьего корма. Она растерянно посмотрела на пустое собачье гнездо в углу, походила по комнатам, дивясь, как же она сразу не почувствовала, что в доме стало ещё холодней, а зудящая тревога, отгоняемая прежде собачьим ворчанием и вознёй, теперь выступает из каждого угла и зябко дребезжит оконным стеклом.

Леночка накинула мамину куртку и вышла на поиски. Она брела мимо одинаковых слепых четырёхэтажек, наглухо зажмуривших пластиковые жалюзи окон, мимо самопальных заборов, затянутых тростником и парусиной. Отовсюду неслись ивритская музыка и голоса, и все они говорили о ней, о её нелепых поисках и страхах.
Леночка дошла до самой объездной дороги. Дальше была только пустыня, голая каменистая земля, забравшая её маму, куда, наверное, и ушла Буся вслед за своей хозяйкой.
И Леночка повернула назад, в промозглую пустоту.

Она не помнила, как дошла, и только оказавшись в жёлтом квадрате света на крыльце, очнулась.
Леночка шагнула в обшарпанный подъезд бочком, как незваная гостья в этом чужом странном месте, полном незнакомых звуков и непривычных запахов. И вдруг словно сухая ладошка коснулась её щеки - на стенах, кривовато приколоченные, висели мамины морские картинки.
На верхней площадке стоял сосед с последним эскизом в руках. Он протёр его краем футболки и стал прилаживать к стене.
Леночка заозиралась. Мамины рисунки обступили её со всех сторон, наивно таращась, как потерянные дети.
Тяжёлые зелёные волны на них качнулись и с шелестом опали.

Острый терпкий запах чистого аквамарина лёг ей на лицо, Леночка вдохнула его жадно, так, что запершило в горле, и робко ступила на знакомый берег.
Поздний азовский вечер выкрасил бурым солончаки у скал в том самом укромном месте, где они купались, варили мидии на костре, а Леночка училась ловить бычков на леску, накинутую на палец.
Резкий луч света, метнувшись, снова выхватил Леночку из тьмы, но это был всего лишь маяк на той стороне залива.
Ветер, сильный, но тёплый, бросил ей волосы в лицо.
“Тепло, как в крынке молока”, - говорила господарка, подпирая жердью верёвку с бельём, а ветер забрасывал на забор края простыней.
Леночка спускалась по деревянным ступеням, и море ухало ей навстречу.
Сверху кто-то невидимый звал её на одной бесконечной унылой ноте, но она шла, не оборачиваясь навстречу неразличимым чёрным волнам, и вдруг в наступившей темноте весь прибой вспыхнул, как старая фосфорная лампа, дрожащим светом умирающего планктона.
Голос всё звал, тянулся, как запавшая клавиша, но она продолжала идти, пока тяжёлая пологая волна, полная жалящих искр, не накрыла её своим ядовитым сиянием...