Иже херувимы

Обожаю пятницы. Вот просто страстной ненавистью, лет этак много. Не помню, когда началось, давно, не упомнить. Не в школе, точно, тогда пятницы были еще хороши. Тогда время было еще не то. Тогда я был Рами из гуманитарного класса, и мы отлично проводили время на вечеринках, на дискотеках, если вырывались, или в клубах при самых разных школах. Тогда мы всем классом ездили в поездки, и везде я просто был Рами. Смуглый — да, кучерявый — тоже. Меня могли принять за албанца, кто-то особенно продвинутый пытался распознать во мне испанца, а в моем выговоре латинский акцент. Мне это льстило, но не более. Тогда время было другое, почти десять лет назад.

Да два года назад еще все по-прежнему было сносно, а пятницы терпимы. Я учился в университете, и вроде тогда пятницы были еще окей. Ну да, меня нелегкая занесла на тот самый факультет, где парню просто раздолье, будь он — хм, будь он не я. Сколько себя помню, столько хотел изучать древние языки. Благо с языками вообще проблем не было — в семье говорили на арабском и иногда на коптском, тетка — исключительно на персидском, и хоть трава не расти, и даже в церкви от своих привычек не отступала, а ее нареченная сестра с ней так и вовсе на смеси дари и курдского, а сам я родился и вырос в Германии, и вне семьи от моих познаний проку было мало, особенно от коптского — я обожал листать ветхую коптскую Библию и рассматривать буквы. А где коптский, там и греческий. И так далее. Но только древнегреческий с коптским изучать было глупо и для карьеры неполезно, приходилось и пару современных языков добавить. В любом случае, на филологическом факультете я был единственный парень. Казалось бы, гуляй не хочу, все девчонки могут быть твоими, а мне другого для души и тела хотелось, не женского. Я это еще в гимназии понял, но помалкивал. Мать с теткой ведь внуками бредили, им поди объясни, что да как, я и не говорил с ними на эту тему. Хотя, по правде, и рассказывать было нечего. Тогда, в университете, еще была возможность вляпаться в отношения. Иногда они были любопытными, иногда гадкими, совсем редко приятными, до сих пор помню троих людей. Двое — женаты, причем на женщинах, у одного скоро родится второй ребенок. Да, я сталкерил их, до сих пор заглядываю на их страницы. Третий — сбежал в Австралию и обрел счастье с тамошним ранчеро. Стал больше австралийцем, чем его возлюбленный, и хотелось бы отпустить шутку в его адрес, да не могу отчего-то. Только и остается смотреть на их фотографии и вздыхать, вспоминая. Хотя что-то мне подсказывает, что они либо не помнят меня совсем, либо думают изредка как о том милом парнишке из Северной Германии.

А вот потом наступило Великое Ничто. Вакуум. Куда ни кинь, в кого ни плюнь — пустота. Мать с теткой постоянно рыскали в поисках родственников, приглашали домой еще одну племянницу, еще одну дочку давнего знакомого или еще одну чью-то дальнюю родственницу. Теткина подруга что-то такое думала себе, поглядывала на меня многозначительно, но помалкивала. Она же и помогала мне отбрыкиваться от очередной невесты. Она же, добрая душа поддержала меня, когда я, вернувшись из университета, решил жить не с ними, а отдельно. Мать плакала, причитала, обвиняла меня в жестокости, тетка вторила ей, обвиняла, что я не выполняю свой долг мужчины и главы семьи, и я уже почти готов был дать слабину, спасибо теткиной подруге, сказавшей, что глава семьи скорей мать, а мне нужно отдельное жилище, не в Египте мы все-таки. И вот в отдельной квартире я вовсю постиг это самое Великое Ничто. Когда никто не принимает твое приглашение попить кофе, это удручает. Но когда некому это самое предложение сделать — это убивает. Вымораживает. Лишает вкуса к жизни.

Я, наверное, только заснул, когда завибрировал телефон. Домой я вернулся около трех утра, с трудом заставил себя встать под душ, из него как был, сырой и голый, добрался до кровати и рухнул на нее. Только глаза закрыл — и н-на тебе, телефон. И ведь до чего привычен уже к этому дурацкому ощущению, что один совсем, что и мысли не пришло вроде «а вдруг какой знакомый решил немного потрепаться на ночь глядя». Одна-единственная мысль: кто и где опять подрался? И прав был, на свою голову. Интуиция, так ее, животное чутье. Фрау Мерхель затарахтела: «Полиции нужен переводчик арабского, ты как, согласен? Только временем запасись, это может затянуться, ты же до полудня никуда не собирался?» Очень хотелось сказать: не могу, личные дела, то-се, — но деньги лишними не бывают. Не лишним было предупредить:

— Только тут такое дело, фрау Мерхель, мы тут с друзьями в баре были и немного пятницу отметили, я за руль не сяду, а транспорт сейчас не ходит. Мне такси брать, или как?

— Я перезвоню, — сказала она. И перезвонила ведь, чтобы уточнить, какой у меня адрес. А потом еще раз перезвонила, чтобы сказать: — Тебя доставят в участок, через полчаса выходи на улицу.

— На патрульной машине, что ли? — спросил ее через зевоту, но она уже отключилась. К мужу под бок досыпать подкатилась, наверное. Я посмотрел на экран — через полчаса значило в четыре ноль восемь. Вряд ли соколы на полицейских машинах прибудут точно к этому времени, значит, ориентируемся на четыре. Времени как раз встать, влезть в джинсы и почистить зубы. И причесаться.

Посмотрел на себя в зеркало — волосы бы помыть не мешало, они лоснились. Я собрал их в хвост на макушке и пошел пить кофе. Стоял у окна, смотрел на улицу. Что-то взорвалось где-то, кто-то проорал футбольную речевку. В четыре-то ночи… и я чертыхнулся — мать не услышит, но ее неодобрительный взгляд я представил очень живо, — поежился, хлопнул себя по рту, бросился за свитером. В ботинки впрыгнул, схватил куртку и сумку, понесся вниз по лестнице. Выскочил на улицу — холодно, зябко, сыро. И ни одной души.

После Гамбурга я вернулся домой, к матери и теткам. Мужчина, все такое, должен заботиться о них, обеспечивать им пропитание. Они-то отлично справлялись сами, но иметь мужчину — меня то есть — под боком не отказывались, напротив, настаивали на этом. Беда в том, что мне в нашем городе рассчитывать на толковую работу не приходилось. Пока я бегал из школы в школу, с курсов на курсы. Вот, переводчиком подрабатывал, тем более что это чем дальше, тем актуальней было. Еще год назад раз в месяц пошлют на перевод, и будет. А теперь по два — по три раза в неделю. С юга беженцев пересылали на север, здесь они, без документов часто, считались прибывшими нелегально, а значит, их должна была допрашивать полиция. Потом пошли честные уголовные дела: драки, например. Штрафы за них едва ли наложат, у этих голодранцев откуда деньги, но судимость навесят, хоть что-то. И, кажется, за мной приехали.

Я ждал полосатый хэтчбек — полиция очень любит «Пассаты», и приехал как раз он, но темно-серого цвета. Окно справа опустилось, пассажир спросил: «Рами Харуби?» Угу, ответил я. «Садись давай», — сказал пассажир.

Сзади у них был милый такой бардак. У моего приятеля была машина, которую он использовал как мусорку. Допил колу — бросал бутылку назад. Доел чипсы — пакет тоже туда. То есть у них ничего такого не валялось, но сзади все было основательно захламлено. Водитель и пассажир потянулись назад, чтобы освободить мне место, переругиваясь этак добродушно, подшучивая друг над другом — я не вникал. Потом пассажир снова сказал: «Ну теперь можешь усаживаться нормально. Долго ждал?»

— Не, только вышел, — ответил я.

— Понятно, — сказал водитель и протянул руку. — Энгель.

Я фыркнул — не ожидал встретить тезку — и пожал руку.

— Будь здоров, — сказал пассажир — хорошо, что они решили, что я чихнул — и тоже протянул руку, — Томас.

— Спасибо, — буркнул я и натянул свитер на нос. Объясняй ему, чего мне весело стало.

— Такое дело, мы сейчас не в участок едем, а в лагерь. Драка, — пояснил Энгель и посмотрел в зеркало. Я преданно смотрел на него. Он подмигнул. Мне просто завыть захотелось, так тяжело было сдерживаться, чтобы не поиграть бровями многозначительно и улыбнуться краем рта, чтобы ямочку обозначить. Он же, сволочь, уже смотрел на дорогу. — Ты откуда сам?

— Из Германии, — ровно ответил я. Ради такого удовольствия даже свитер с лица стянул, чтобы открыть суровую физиономию без проклятых ямочек на щеках. Этот — водитель, чтоб его — натянуто улыбнулся. — Родился и вырос, спасибо, что верите на слово.

— Не сердись, парень, — повернулся Томас и миролюбиво улыбнулся. — Ури не то имел в виду. Ты гражданин Германии, окей, но какое у тебя происхождение? Вот я, например, из Пфальца, Ури — из Бранденбурга родом. Мы чисто в этом плане. Понимаешь, для меня лично они — арабы и арабы. Были, по крайней мере. Теперь приходится разбираться. Что-то я уже запутался. Сирийцы с ливанцами не дружат, а с ливийцами так и вообще. Ливийцы-сунниты очень не любят ливийцев-шиитов, но с иракцами способны приятельствовать, если они сунниты. И все они не любят курдов. Так?

— Так, — подтвердил я, чтобы избежать объяснений.

Энгель что-то пробормотал и посмотрел в окно.

— Вот и я о чем. Что им мирно не живется-то, — буркнул Томас.

— Н-ну да, — протянул Энгель.

— Ты же с ними сможешь договориться? — спросил меня Томас.

Я пожал плечами. До тех пор, пока они не будут требовать от меня совершить намаз — да без проблем. Хочется верить, что у них до этого не дойдет.

Томас же и рассказал: массовая потасовка, ей уже занимаются ребята из уголовки, а их они вызвали для кое-чего другого: вроде у кого-то из задержанных обнаружили кое-какие свидетельства связи предположительно с ИГИЛ и сообщили в нужные места, их и вызвали. Я угукнул, буркнул «спасибо» и снова спрятал лицо в свитер. Энгель обернулся, посмотрел на меня, но ничего не сказал. Дальше мы ехали молча. Я смотрел в окно, иногда вперед на дорогу. В зеркало заднего вида старался не заглядывать — чтобы не решить на дурную голову, что не случайно постоянно ловлю взгляд этого Энгеля. И очень, очень хотел верить, что у него глаза — не приборы ночного видения и инфракрасное излучение не считывают, чтобы он не разглядел мой румянец. Потому что откуда их берут, этих полицейских, чтобы черты лица прям скульптурные, подбородок — квадратный, глаза — ослепительно голубые, и руки на руле — крупные, уверенные, сильные. Проклясть бы все, ну что мне стоило не отвечать на звонок!

Ирония истории, однако: под лагерь для беженцев местные власти отдали бывшие советские казармы. Слегка подремонтировали, конечно, но запах там стоял потрясающий. Как если бы в огромной палате долго жили пять дюжин здоровых молодых людей, ни разу не моясь при этом. Нас провели в административное крыло, там хотя бы дышать можно было. Томас зашел в одну комнату, поздоровался, через пару минут вышел ко мне.

— Сейчас они с ним закончат, мы посмотрим, что они зафиксировали, и поговорим, — сказал он мне. — Кофе будешь?

— С удовольствием, — бодро сказал я.

— Я сделаю, — тут же вмешался Энгель. — Тебе со сливками? Сахар?

— Черный, — натянуто ответил я, не рискуя смотреть на него. — Без сахара, спасибо.

Мне вручили кружку, указали на стул, попросили подождать. Кофе, конечно, хорошо, пусть и фиговый казенный, но меня все равно разморило. От дурацкой атмосферы, оттого, что в помещении было душно, и от их разговоров — они на меня как колыбельные действовали. Я, кажется, умудрился задремать, и Томас ткнул меня в плечо.

— Сейчас первый прибудет. Мы здесь пару вопросов зададим, потом поедем в участок. Остальные уже там. Время у тебя есть?

— До понедельника, — нагло глядя ему в глаза, ответил я.

Он засмеялся, переглянулся с Энгелем и кивнул.

— До понедельника это хорошо, — хмыкнул тот и вышел.

Насчет пары вопросов они, конечно, сильно поскромничали. Через два часа мы ехали в участок — они впереди, я сзади, — и, судя по их разговорам, работы у них было еще на добрых восемь часов.

— А ты… — начал Томас — и друг его, этот Энгель, неодобрительно цыкнул. Томас перегнулся через сиденье и радостно спросил: — Спишь?

— Нормально, — сквозь зевок ответил я.

И конечно же, мне нужно было посмотреть в зеркало — и там этот взгляд, от которого у меня мурашки по коже побежали.

— Ничего, сейчас кофе выпьем, — подбадривающе сказал Томас. Утешил, однако.

Меня только за полдень и отпустили. И ладно бы просто допросы, их я давно приловчился переводить, не приходя в сознание. Им, этим комиссарам, попались видеозаписи разной степени криминальности, и они требовали от меня перевести, что сказал тот чувак, когда тряс калашниковым. Или что за сайт, который просматривали последним. Или что последние сообщения в вотсапе значили. Приходилось переводить, попутно объяснять, что арабский арабскому рознь, а диалекты в пределах одной страны могут колоссально отличаться, что у персидского похожая вязь, и какие поводы может дать религия простым арабским юнцам, чтобы броситься друг на друга с ножом или схватить стул и пойти с ним на тех, с кем только что вполне по-приятельски пили пиво.

Томас сказал, что отлучится в туалет. Энгель сидел, заполнял мне справку — время в полиции, номера дел, имена подозреваемых. И неожиданно спросил:

— Телефон у тебя какой?

Я от неожиданности вытаращил глаза.

— С тобой работать приятно, — на голубом глазу пояснил он. — Ты работаешь корректно и быстро. Оставишь?

Я долго смотрел на него. Ну ладно, бессонная ночь, до этого нифига не выспался. Может, не понял чего? Нет, он имел в виду то, что спросил. Он хочет мой номер телефона. Потому что я, сволочь такая, работаю так, что ему нравится. Ненавижу!

И я с безразличной физиономией объяснил ему, что если он хочет еще раз воспользоваться услугами переводчика, он может позвонить в бюро и там попросить, чтобы ему прислали меня.

— Да брось, — он улыбнулся как-то натянуто, словно ожидал совсем другого ответа, был готов к потокам радости и восторга, а получил — шиш. — Напрямую же получишь денег больше, и проще все это. И вообще. Может, оставишь?

— Не, — я даже головой мотнул. Зря, конечно, мои кудри вконец растрепались, пришлось хвататься за хвост на макушке, поправлять его — за ночь от моей красоты ничего не осталось, блин. На висках волосы прямо ощутимо сальными были, а выбившиеся пряди так и сбились в войлок. Я пригнул голову вперед, перевязал хвост, попутно пробубнил: — Я через бюро работаю. Мне так проще. Приношу справочку, они мне выдают денежку, и все. А так — они, чего доброго, подумают, стоит ли им лишний раз меня посылать, если я через их голову работаю.

Я зевнул, выпрямился, посмотрел на него, стараясь выглядеть по возможности невинно. Он как-то странно смотрел на меня, у меня внутри от этого взгляда все то ли сжалось, то ли вспыхнуло. Как будто он меня отшлепать хотел… и все такое. Или мне просто нужно заняться чем-нибудь изнурительным — лес там валить, отправиться на соляные копи, чтобы как следует устать и не думать о всякой дряни.

На мое счастье, зашел Томас и сразу с порога сказал:

— Все на сегодня. Тебя довезти до дома?

— Было бы здорово, — ответил я.

И сразу же вмешался Энгель:

— Я отвезу.

Томас промолчал настолько многозначительно, что у меня начали гореть уши. Как-то оно было слишком неожиданно. Или я таким мнительным стал?

Энгель встал и бросил мне: «Пойдем». Я что, я человек подневольный, приказывают — выполняю. Он молчал до самой машины, и в ней молчал. А я, по правде, и не знал, что говорить. И, кхм, позорно заснул. Проснулся как от толчка. Машина стояла у моего подъезда, двигатель работал, обогреватель уютно урчал, а Энгель смотрел прямо перед собой.

— Ох, блин, извините, — невнятно пробормотал я. Язык словно распух, говорить получалось с трудом.

— Хороший у тебя район. Тихо?

— Э-э, не жалуюсь. Нормально. Иногда веселится народ, там дальше бар футбольный.

— Ясно, — сухо сказал Энгель, словно какого-то другого ответа ждал. Он протянул руку, продолжил: — Ну давай, хороших выходных.

Я боялся брать его за руку. Наверное, за оголенный провод было бы не так страшно взяться, как за его руку. Но когда человек ее вот так вот протягивает — ладонью кверху — и когда смотрит внимательно, словно только и ищет повода не пойми для чего, вариантов не остается. И меня на самом деле шибануло током. У него была сухая ладонь и горячая. И сильная. И руку он сжимал долго, и я, дурак, все не хотел ее вынимать. Наконец собрался с силами:

— Пора мне уже.

— Угу, конечно. Давай, — равнодушно произнес он.

Меня подбросило. Из легких разом вышибло весь воздух, я чуть не вывалился из машины и позорно сбежал. Как только сумку в машине не оставил. Ключ в дверь вставил с трудом, а двигатель прямо взревел, и машина сорвалась с места, как в фильмах любят показывать. До своей квартиры я полз — ноги подкашивались, пока по всем пролетам поднялся, облился потом. В замочную скважину попал на второй минуте, и мысли по этому поводу в голове вертелись самые пошлые. Оно и хорошо, потому что иначе ел бы себя поедом, что телефон ему не оставил. Но шиш ему, шиш!

Я думал, что не смогу заснуть, до такой степени в крови бушевало пламя. Ничего, пока сбросил куртку, выпил воды, и глаза на ходу слиплись, я даже не помню, как до кровати добрался.

Во вторник снова звонила фрау Мерхель, спрашивала, могу ли я двадцать восьмого ноября подъехать в полицию, они требуют переводчика. Я дурным делом уточнил: а кто именно требует? Полиция, ответила она. Обычная кри-по. Я согласился — деньги не пахнут ведь, хотя желание отказаться, послать всех далеко-далеко и никогда больше не связываться ни с кем из полиции было очень сильным. Собственно, чудес не случилось, очевидно, провидение как-то насторженно отнеслось к моим невнятным мольбам. Допрос вел майор, которого я знал давно уже, мы привычно поболтали о моих матушке и тетках, он рассказал, что у него очень сильное желание уйти на больничный месяца этак на два, потому что бардак, который устраивают что в министерстве, что в его ведомствах, невероятен, а к этому еще и телевидение лучше не смотреть и прессу не читать. Те четверо, которых он допрашивал — прибыли в Германию месяцев пять-восемь как, у двух уже штрафы за магазинные кражи, у одного штраф за безбилетный проезд, и лучше не становится.

— По-хорошему, проверить бы, что у них там за знакомства. О братстве Корана слышали? — он задумчиво посмотрел на меня и тут же добавил: — Я ничего такого не имел в виду, не подумайте. Ислам — такая же религия, как и любая другая, но эти все боевики, понимаете…

Объяснять ему, что я к исламу никакого отношения не имею, не стал — долго, и смысла особого нет. Но покивал: как же, слышал о таком. Опасное братство, хорошо, что за него серьезно принялись.

— Только чтобы их проверить на связи, нужно судебное решение, а его никто не даст, потому что не хватает доказательств. У ребят из земельной полиции возможности проверить это есть, но они уже загружены так, что не балуй. Ваши коллеги же были в лагере на этих выходных из-за той заварушки. А вы?

— Был, — неохотно признался я.

— Отвратительное место, — мрачно заметил капитан и протянул мне справку. — До встречи тогда. Хотел бы надеяться, что вы еще скоро нам не понадобитесь, да рассчитывать на это особо не приходится.

Как говорится, ваши проблемы — наши доходы. С этими делами у меня ощутимо денег прибавилось, хотя осадок на душе от этих допросов не самый легкий.

Самым обидным было не это. Ладно, фрау Мерхель звонила чуть ли не каждый день, точней, ночь: господин Харуби, нужно подъехать в полицейский участок, желательно немедленно. Господин Харуби, сможете помочь на допросе трех ливанцев и афганца? Господин Харуби, нужно подойти в больницу, там семья из Сирии нуждается в переводчике. Мать, когда увидела меня в воскресенье, решительно сказала:

— Никакой церкви сегодня. Шаррат, мы остаемся дома и откармливаем мальчика.

Тетка посмотрела на меня и сказала:

— Я сделаю мальчику мой лучший кофе. Нужно было раньше сказать, я бы побольше сладостей наделала, а так придется одним пирогом обходиться.

У меня слезы на глаза навернулись, я выдавил: спасибо, — и уткнулся маме в колени. Она только и сделала, что распустила мне хвост и начала перебирать волосы. Тетка с ее подругой хлопотали вокруг меня, та вообще куда-то сбегала и вернулась с целым подносом сладостей, и мы сидели прямо на полу, пили кофе и смотрели ужасно приторную комедию. Мать даже ни слова не сказала насчет следующего семейного обеда, на который она уже пригласила чью-то племянницу.

Собственно после того воскресенья мне стало полегче. Как отпустило что-то, я по крайней мере дышать мог и не высматривал на водительском месте того типа, Энгеля. И когда фрау Мерхель спрашивала своим елейным голоском: не смогу ли я попереводить… — я не ждал, что она пошлет меня к нему. То есть не очень ждал, так, немного надеялся, просто заставил себя давить это чувство. Авось и переживу со временем.

Самым противным во всей этой истории было даже не это, не дурацкое напряжение, не приступы тахикардии, не постоянная испарина и трясущиеся руки — а возбуждение. Хоть стреляйся, хотелось секса. Я не мог заснуть, потому что эрекция, нифига не высыпался из-за нее же, а утром отправлялся на работу уже утомленный, потому что боролся с ней подручными средствами. Рукой, в смысле. Не помогало ничто, а облегчало ровно до того момента, как я на улице видел темно-серый «Пассат», а их хватало. Такое ощущение, что каждая вторая машина была им. Я старался ходить улочками и переулками, далекими от центральных улиц, но — часто замирал, потому что на любой парковке хотя бы один автомобиль оказывался «Пассатом».

Мне просто выбора не оставалось, кроме как восстановить регистрацию на сайте свиданий. Я клялся как-то, что никогда больше туда не полезу, ни за какие шиши, то отныне все, что меня интересует — это серьезные, длительные, стабильные отношения. Но если они не складываются, а тело требует своего, то какие к гоблинам принципы? Честно говоря, я понимал, что совершаю глупость, последние несколько знакомств кончились печально — нет, я остался жив, здоров, цел и даже вполне удовлетворен. Просто после приятных знакомств, перераставших в интенсивные свидания у меня разбивалась еще одна надежда: продолжения у них не было. А ждать звонка, сообщения, чего угодно, надеяться, что из секса вырастет Любовь Века, было допустимо лет в восемнадцать, но не в двадцать восемь. Хотя я понял, кажется, что двигало серийными дейтерами — теми, кто перемещался с одного свидания на другое: приличия вроде соблюдены, человек чисто номинально находится в поиске Любви Века, а в связи с этим вполне легитимно идет на поводу у своего тела.

Ну да ладно. Мне было неловко перед самим собой, когда я сунул нос на сайт. Ага, сообщение аж с марта отвисело: привет, мне нравится твой профиль, бла-бла, я буду там и там, присоединяйся. Город в профиле — Гамбург, туда я бы точно не поехал. Еще пара смайлов, оно и хорошо, что я их пропустил. Чем больше времени я висел на сайте, тем глупей себя чувствовал. Правда, отступать было еще глупей. Я и начал просматривать профили. Диво, но именно сегодня именно в радиусе двадцати километров обнаружился еще один желающий однополой любви тип. Что характерно, даже по возрасту он подходил замечательно и себе желал партнера моего возраста. Странные у Провидения бывают шутки, однако.

Более того, на мой приветственный смайл он откликнулся почти сразу. Я уже забрался под одеяло, готовился засыпать, и даже чувствовал трусливое облегчение, что ничего не получилось и можно дальше дрочить на призрак Великой Любви. Ан нет, мне прислали ответный смайл. Он недавно вернулся с работы, взял пару выходных и предлагает провести вечер в баре. Как я смотрю на то, чтобы завтра встретиться? Я очень хотел потребовать от него фото — или что угодно, чтобы убедить себя, что дело не стоит усилий, и начать позорно избегать его. Но согласился. Почему нет? Разве не этого я хотел?

Слово за слово, я в три ночи только и спохватился, а мне в гимназию к восьми. Хотя, признаться, сон не шел. Я думал о том, чтобы отправить сообщение, извиниться, сослаться на семейные дела. Просто уйти в туман и не выходить на связь. Прокрасться в бар, спрятаться за колонной, попытаться вычислить этого типа и потом решить, выходить к нему или сваливать домой. Что угодно, только не вляпываться в очередные отношения, которые по определению не могли быть удачными. Но мужчина я или нет? Я слово дал, в конце концов! Только это и удержало меня оттого, чтобы не заскочить после послеобеденных курсов к матери с тетками и не задержаться там до полуночи — отличный получился бы повод никуда не идти. Я удержался, я заставил себя прийти в бар. И как идиот сидел, мусолил коктейль и делал вид, что изучаю нечто жизненно важное на экране смартфона.

Тактика вроде срабатывала, никто не клеился. И тут — знакомый до кровавых пятен перед глазами голос сказал:

— Ба! Ты, что ли, «Херувим»?

Я, как ужаленный, развернулся на голос и, конечно же, выронил смартфон. Хорошо Энгель его подхватил.

— Это ведь твоя фамилия? — подозрительно глядя на меня, уточнил он. — Только на иной лад, да?

Я мрачно смотрел на него. Таким дураком я себя давно не чувствовал. Наверное, со старшей школы, когда в классной поездке учительница заловила меня со спущенными штанами в предельно однозначной ситуации, мне не было так стыдно.

— Вроде, — угрюмо подтвердил я.

Он протянул мне смартфон. Признаюсь, я боялся брать его, чтобы не уронить еще раз. Чтобы Энгель не увидел, как у меня трясутся руки, не подумал, что я абсолютный идиот. Хотя у него уже было немало возможностей убедиться в этом.

— Не хочешь еще коктейль? Или чего-нибудь пожевать, — предложил Энгель. — Я угощаю.

Я натурально ощетинился:

— Я сам закажу!

— Я угощаю, — властно сказал он.

— Я угощаю! — я начал закипать.

У него руки лежали на коленях — он то сжимал, то разжимал кулаки. А я еле удерживался, чтобы не удрать. Бежал бы я точно быстрей молнии. А дальше все было неловко и проще не становилось. Он молчал, я тоже. Он задавал вопросы, и одновременно с ним я. Он смотрел по сторонам и чуть ли не вздрагивал, когда взгляд случайно падал на меня, и я рассматривал его исподтишка. Иными словами, все было очень, очень плохо. Хуже стало, только когда мы добрались до моей квартиры — она была ближе, а во мне булькало столько коктейлей, что путь на сто метров длинней я бы просто не преодолел. Кстати, его звали Уриас. У меня округлились глаза.

— Ну да, — криво усмехнулся он. — Отец был пастором.

А у меня дед был епископом. Дочь и племянницу сумел отправить в Европу, а сам остался в Египте. Я впервые за весь этот дурацкий вечер расслабился и даже заулыбался. Так что кто, как не я, понимал распространенность ветхозаветных имен в отдельно взятой семье. Урия. Мне нравится!

Ури не был против переместиться ко мне. Я сказал, что у меня есть все индиригре… индигреде… в общем, все для коктейлей, и для капучино тоже. И не только, промурлыкал я прямо ему в ухо и нагло обвис на его плече. А что — Ури раза в полтора меня шире, наверняка в сто двадцать раз сильнее, удержится, и, помимо этого, я жаждал, я вожделел этого уже сколько дней. Имею право!

Мы добрались до квартиры как-то очень энергично. Ури добросовестно держал меня за бедра, пока я пытался попасть ключом в скважину. Увы, координация покинула меня с печальным птичьим криком-стоном, рука не слушалась совершенно, хвала Всевышнему за Ури, удержавшего меня за запястье и как-то ловко подведшего пальцы с ключом к скважине. Два движения — и дверь открыта, он толкнул ее, не забывая поддерживать меня. Это было очень мудрым решением с его стороны, потому что ноги у меня подкосились. Одна мысль в голове и была: почему я живу так высоко? Но ничего, справились, добрались. Ури помог мне снять куртку, я набрал воздуха, чтобы предложить кофе или чего там еще — восточное гостеприимство, бла-бла, и он прищурился, примерился и заткнул мне рот поцелуем. Я взвыл от счастья и облапил его — это надо же, свершилось! Получилось куда лучше, чем я предполагал, да что там, вообще отлично!

Я так понимаю, дверь запирал Ури. У них, полицейских, это, видно, в ДНК уже втравилось: все держать закрытым, под контролем и все такое. По крайней мере, я именно на это и рассчитываю, потому что после того поцелуя прошло не менее получаса, прежде чем я снова начал соображать, и я обнаружил себя полностью голым, до крайности взбудораженным и оседлавшим его. Тоже голого, кстати, возбужденного и даже где-то агрессивного.

По секрету признаюсь: во всех этих свиданиях, как их не назови, экспресс-, слепыми, еще какими, хоть розовыми в зеленый горошек, самое тяжелое — это страх разочаровать и разочароваться, по-умному фрустрация, что бы это ни значило. Вот казалось бы, я долго и тщательно готовился к охоте на Энгеля, ха-ха, практически под увеличительным стеклом проверял гладкость и обезволошенность кожи, чуть не побежал во второй раз в душ — показалось, что потом попахиваю, сменил две пары джинсов и с трудом удержался, чтобы не достать тушь для ресниц. А что, не имею права быть безупречно красивым? Но Провидение решило поиздеваться надо мной особым образом: благословив вспыхнувшей между нами симпатией и лишив эрекции. Кхм, чтобы понятней было: он голый, я голый, простыня под нами едва не дымится — а эрекции нет. Не у Ури — он был вообще бодрячком. А ведь он старше, и работа у него нервная и изнурительная, ну до чего же обидно! Я взвыл от отчаяния: это надо же до такой степени оплошать! А ему хоть бы хны: он придавил меня к кровати, навалился всеми своими мышцами и прямо урчал, как огромный, уже почти не голодный кот. Хорошо! Я ему все-таки пожаловался: мол, так старался, так готовился, а получился пшик, причем там, где не ждал. Ури сделал задумчивую физиономию, как будто статью УК ко мне примерял, а потом нырнул вниз, чтобы, так сказать, убедить меня, что мои терзания совершенно безосновательны. Должен признаться, он исключительно ловкий тип! Я еще в одном признаюсь: с ним спать было здорово, а просыпаться, выпутываться из его ног — это такое наслаждение!

Как-то само собой получилось, что мы все свободное время вместе проводили. Я прямо сразу после школьных занятий и всяких курсов слал ему сообщение, он меня встречал, и мы шли куда-то. Просто гуляли, сидели в кафе, кормили лебедей. Ури ничего не имел против, когда фрау Мерхель просила меня подъехать в полицию на перевод, пусть ему не нравилось — поздно, и не всегда дела были простыми, и я их не всегда легко переносил, но он помалкивал. Я же старался сбежать оттуда как можно быстрей — и Ури встречался со мной, и мы ужинали где-то и шли ко мне. В воскресенье утром я сказал, что иду к матери на обед. Второй адвент, семейные посиделки, все такое. Он угукнул, но как-то замкнулся. Я не успел прикусить язык и предложил: хочешь со мной?

Когда он решительно сказал: хочу, — я понял, что нешуточно влип. Не знаю, подозревал ли Ури, как попал, но он молчал и шел со мной в шаг. Я позвонил матери, сказал, что приду с другом и что ни в коем случае не нужно устраивать из этого событие года, он вполне непритязательный, как и все немцы. Я говорил очень быстро, громко и бурно жестикулировал. Он косился на меня в течение всего разговора, наверное, недоумевая: все плохо или все совершенно ужасно? Ну да, мать иногда бывает излишне эмоциональной, и я тоже, но вообще все в порядке, что я ему и сообщил.

Мать довольно переглянулась с теткой, когда я представил его — имя им пришлось по вкусу, не то что эти современные не пойми что или те квакерские Пьюрити, Честити и прочие Дигнити. Они усадили его на диван и вручили чашку с кофе. Чашка — маленькая, а кофе в ней — ядреный, у неподготовленного человека может случиться кофеиновый шок. У Ури только вылезли глаза, но он нашел в себе силы похвалить напиток и широко улыбнуться. Мать, тетка и ее подруга уставились на меня, я перевел, они расплылись в улыбках и довольно закивали головами.

Они были удовлетворены Ури: он съедал все, что они ему накладывали, не возражал против добавки и с удовольствием нахваливал, что они наготовили. От десерта он отказался, и я не возражал: мне больше достанется. А затем начался кошмар. Они снова усадили его на диван, теткина подруга приволокла огромные фотоальбомы, и они приступили к посвящению Ури в нашу семейную историю. Они рассказывали в три голоса, я в общих чертах доносил до него их слова, Ури что-то говорил, я переводил им, и вроде пока проканывало. Увы, мое счастье закончилось, не успев начаться. Потому что моя мать водрузила на его колени альбом, посвященный мне. И тут она начала требовать, чтобы я переводил все дословно.

— Это важно! — возмущалась она. — Уриас должен знать о тебе все, раз он твой друг!

Проще было смириться и подчиниться. И ладно первые фотографии — из туго скрученного одеяла торчат только мои щеки, я сижу на покрывальце в крестильном платье, меня водрузили в коляску, и я испуганно смотрю в камеру. И я на берегу Средиземного моря, трех бравых лет от роду, голый как Адам, довольный, как лосось на нересте. Мама с тетушкой с умилением комментировали фотографию, а я отказался: не буду ЭТО переводить! Не буду!

Они в три голоса возмущались, я в один сопротивлялся, Ури смотрел на нас со все большим подозрением.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего не случилось! — возмутился я. — Совершенно ничего! Они просто… просто…

Я воздел руки в отчаянии. Мать, тетка и ее подруга переглянулись и начали на меня наседать с удвоенной силой.

— Да переведи, в чем дело-то, — буркнул Ури.

Я спрятал лицо в ладонях.

— Они моим стручком гордятся. Говорят, большой и заметный, — сквозь сжатые зубы проговорил я.

— Стручком? — недоуменно переспросил он, подозрительно глядя на меня.

— Ну… краником, — замялся я. — Штуковиной.

— А, — понимающе произнес Ури, ухмыльнулся краем рта и посмотрел на фотографию. — Я тоже его оценил. У тебя на самом деле солидная штуковина.

Я застонал, съехал с дивана и накрыл лицо диванной подушкой. В комнате воцарилась гробовая тишина. Под тремя парами очень внимательных глаз Ури поежился.

— Они понимают? — глухо спросил он.

— Ну конечно! — тоскливо подтвердил я.

Мать просияла. Тетка с ее подругой тоже. Они хлопнули его по плечу, радостно загомонили, притащили еще альбомов, тетка принесла бутылку анисовки, налила ему, заставила выпить, и еще немного, и еще… мы вырвались только к вечеру и только после бесконечных обещаний обязательно приходить почаще, после того, как они получили от Ури его номер телефона и сообщили ему свои. Уходили мы, основательно нагруженные теткиными пирогами и мамиными сладостями. Я уныло думал, что теперь ничто не удержит Ури рядом со мной.

Мы вышли из дома, и Ури шумно выдохнул.

— Весёлая у тебя родня, — сказал он. — С ними не соскучишься.

— Угу, прям обхохочешься, — огрызнулся я, морально готовясь к тому, что он скажет: дорогой, секс был хорош, мы отлично провели время, но я тут понял, что мы принадлежим к совершенно разным культурам, жаль, что нам не быть вместе, бла-бла.

Он обнял меня и прижал к себе — у меня кости хрустнули — и, словно издеваясь, смачно поцеловал в губы. Я лихорадочно начал вырываться, а он нахмурился:

— Что такое?

Я в ужасе смотрел на материны окна: ну да, они втроем стояли там, радостно смотрели на нас и махали, а тётка фотографировала своим смартфоном!

— Все, — обреченно сказал я. — Если теперь ты не женишься на мне, они тебя из-под земли достанут, оскопят и прикончат, найдут на том свете, воскресят и еще раз умертвят, или что еще придумают. А они придумают!

Я, кипя от злости, ткнул его в грудь, а он развеселился, развернулся к окнам, помахал им троим — они бросились обнимать друг друга, мать открыла окно и крикнула, чтобы на следующей неделе непременно оба были у них.

— Да я не против, Рами, — миролюбиво произнес Ури. — Только не сразу. Пару лет подождём и посмотрим. Договорились?

На такое у меня возразить нечего было, да и неохота. Разве что не слишком ли он спешит.

А пятницы я все еще ненавижу. Ури перевели в антитеррористическую команду, и работы у них сейчас завались. Одна радость, у меня тоже. Он, важный специалист, отказывается работать с другими переводчиками, только со мной. Я не против, тем более у него и кофе завёлся отличный, и сладости он для меня приберегает. Которые на выходных ему вручают мои мать, тётка и ее нареченная сестра, для прохиндея этого. Жизнь отличная штука!