Я отдам тебе крылья свои, едва рассветёт

Красная полоса света прорезала мрак, что соединял небо с землёй. Тело нестерпимо жгло. Приподнявшись на локтях, я прижал ладони к глазам, больно. Чёрт. Нужно встать. Зажмуриваю глаза и сажусь, спуская ноги на пол. Что? Резко распахиваю глаза и снова смотрю в окно. Я снова вижу! Но как? Встаю на ноги и, пошатываясь, словно пьяный, я направляюсь к распахнутому окну. Глазам всё ещё больно, но я не закрываю их, и из-за этого слёзы начинают чертить влажные полосы по щекам. Подойдя к окну, впиваюсь до боли в пальцах в подоконник. Я не сплю. И снова некая агония по всему телу, и ноги подкашиваются. Что со мной? Стоя на коленях, повисаю на руках, всё также цепляясь за край подоконника. А потом память яркими вспышками озарила всё нутро. Попытка раскрыть глаза вновь и обернуться. Не выходит. Чёрт. Боль во всём теле, даже казалось, что она заполняла всё пространство вокруг. И звуки. Казалось, они не только снаружи, но и внутри меня самого. Они рвали на части. Я слышал всё разом. Трели птиц, рёв зверей, шум воды, раскаты грома и шёпот тысячи голосов. А затем звук горна, да такой, что меня словно прижало к полу. От него внутри будто всё сжалось, и пришла покорность всем звукам и всей той боли, что заполняла. И вот тишина. Боль, звуки всё отступило. 
Ещё минутное колебание, и я поднимаюсь и снова смотрю в окно. Здравствуй, новый рассвет!
Полоса над горизонтом стала шире и ярче. Здесь, с окна верхней башни стеклянного небоскрёба, все остальные здания казались некими ступеньками, которые спускались туда, вниз, к самому горизонту. И впервые за этот год по моим губам скользит едва заметная улыбка, которая задевает уголки. Только сейчас замечаю, что абсолютно наг. Ну и чёрт с ним. Меня сейчас даже не пугает то, что я сажусь на самый край подоконника и перекидываю ноги. Ветер ласкает кожу, ерошит итак уже спутанные от сна волосы. Внутри с каждой секундой нарастает чувство полного покоя и великой веры. Страх, отчаянье, боль, их нет, они словно умерли. А в памяти теперь уже медленнее, даже не причиняя боли, поплыли картинки всей жизни. Вот руки матери и отца. Их голоса. Мой смех и чувство песка под босыми ногами. Рывок! И голоса сменились на перепалки с дворовой шпаной. Тишина. Вспышка и за ней голоса друзей и подруг. И снова звонкий смех. А потом словно ощутил лёгкие касания, и перед глазами улыбка той, кто впервые покорила сердце. Впервые и навсегда! Смена стен школы на стены училища и её голос всегда рядом. Её руки на плечах. А потом словно хлещущий звук по всему существу, и на миг всё внутри снова сжалось. Сейчас руки сильней впиваются в края подоконника, и ноги сами прижимаются к груди. Моё сознание начинает цепляться за образы родных мне людей, но они стремительно ускользают. Зажмуриваюсь до боли в глазах. Бесполезно! Образы расплываются, утопая в кроваво-красных всполохах.
Война! Она отняла всё. Причинила боль. Унизила. Она прошлась по жизни, оставляя дыры. Калеча не только тело, но и душу. Ползая в грязных лужах, смешанных из плоти и крови изрытой бомбёжками земли, больше сейчас походящую на вязкую серу, ты словно больше уже не человек, а просто мясо. Ты не доедаешь, не досыпаешь, а точней вообще почти не ешь и не спишь. Тело изувечено глубокими ранами и истощало. А души... её и вовсе словно нет. Вот наступает коварное затишье, и ты всего на секунду прикрываешь глаза, а затем... Взрывы, крики, перерастающие в вопли, что захлёбываются в крови. И тебя самого словно пригвоздило. Боль адская и полный мрак. Но ты понимаешь, что это не так, мрака нет, здесь его не может быть, ведь рвутся снаряды, а значит должно ослеплять. Но всё же темно. Ужас, граничащий с сумасшествием, накрывает так, что собственный вопль не просто оглушает, а рвёт перепонки и голосовые связки. А затем гул и словно штормовой ветер. Вертушка? Но вместо этого... 
– Тише. Я рядом. Потерпи, – этот голос словно вытесняет все остальные звуки вокруг.
– Кто здесь? – я слышу свой, и сейчас он предательски дрожит.
– Открой глаза, и ты узришь, – звучит не как приказ, а просьба.
– Я не могу. Я ослеп, – и голос словно утопает.
Но вот меня будто вмиг окутывает тепло, которого тело не ощущало уже давно. Затем чьи-то пальцы касаются виска и снова голос:
– Посмотри на меня? - в голосе что-то тягучее и сейчас это нечто словно проникает в меня.
И превозмогая боль, силюсь разлепить слипшиеся от крови веки. Сперва я вижу силуэт, а затем всё очень ярко. Не веря своим, резко прозревшим, глазам, я замираю, и новая волна ужаса накрывает меня. Ангел! Он стоит передо мной, расправив крылья, его улыбка и синие, как полевые фиалки, глаза затмевают весь ужас позади. Тело сотрясает, и из горла вырывается очередной вопль. А за ним мрак поглощает сознание. 
Позже до моего сознания доносятся голоса людей. Чувствую, как со мной что-то делают. Больно. Невыносимо. Но как только я словно начинаю вырываться из собственного тела, снова появляется этот голос. Сперва скользит где-то по краю сознания, но очень быстро заполняет все внутренности и даже пространство вокруг, вытесняя все другие звуки.
– Не умирай. Ты должен жить. Нужно бороться, – и этот голос словно наполнен сейчас чем-то очень родным, тёплым, светлым.
И я, от чего-то не желая потерять это всё, начинаю тянуться, стараясь зацепиться и притянуть к себе. Не выходит, ведь это только голос, теперь я не вижу его образа. Но я всё так же не осознанно тянусь, что есть силы и даже боль, что всполохами охватывает всё тело, не способна затмить то желание быть как можно ближе к этому теплу и свету. Безумно хочется раствориться в нём. Но...
– Не шевелись, прошу. Не нужно. Я не покину тебя. Только не шевелись сейчас, – его голос обволакивает, и я, утопая, подчиняюсь.
И снова вспышка, но теперь не тьма, а свет накрывает и окутывает сознание. И окунувшись в него с головой, я теряюсь.
Только временами я будто пробуждаюсь и снова слышу его. Внутри от этого голоса теперь появился некий трепет. Всё, что раньше было заполнено болью, теперь наполняется им. Только со временем, когда я снова начинаю чаще прибывать в полном сознании, начинает приходить осознание всего. Что же это такое? Почему? И снова накатывает страх, смятение, боль от осознания того, что он не может быть реальным. И кто он? Ангел? Правда, что ли? Разве есть Бог? Тогда почему он позволяет всему этому происходить? Почему мир его людей так уродлив и мрачен? И видимо от этих «почему» его голос стихает, и я снова погружаюсь во тьму, где начинает переполнять боль. А потом...
Это была ночь. Я это помню. Снова гул и словно ветер охватил всю палату.
– Ты усомнился. От чего, – его голос как всегда спокоен, но чего-то не хватает в нём сейчас.
– Ты не настоящий, – бормочу я, силясь отогнать его. – Тебя не существует.
– Почему? – в голосе, словно далёкий раскат грома.
– Потому что я болен и просто придумал тебя. – Сейчас мой голос снова стал дрожать, словно от неуверенности.
Вот словно некий шелест и сердце в моей груди ухает и замирает. Я чувствую, как по моей коже бегут его пальцы. От виска к уголку губ и затем сбегают к шее. Всё тело уже сотрясет, будто от удара током. И я словно затравленный собственным страхом от осознания, отшатываюсь, пячусь в угол кровати, прижимаюсь спиной к холодной стене.
– Почему же ты так боишься меня? – первый вопрос с его уст и от этого я даже начинаю захлёбываться в собственных эмоциях.
– Чего тебе нужно? – я слышу не свой голос, некий сип.
–Ты, – снова спокойно и без рокочущего звона проговаривает он.
– Ты хочешь убить? – всё тот же писк из меня.
– Нет, я хочу любить, – и снова я услышал, как в нем появляются некие раскаты грома.
– Я не женщина, – неожиданно в моём голосе повысились нотки, появилась ядовитая злость.
– Разве важно, кого любить: женщину или мужчину? Нет! Важно то, чем можешь пожертвовать ради любимого человека, – его голос сейчас словно насыщал палату азотом, казалось, что надвигалась гроза.
Вот на какое-то время стало тихо, но беспокойства возросло в разы. Всё вокруг как бы раскалялось. И сейчас бы мне замолчать и просто успокоиться и дать остыть ему. Но нет!
– Пошёл к чёрту! – взревел я. – Ненавижу. 
Комната словно содрогнулась. Мою шею обхватила его пятерня и притянула к себе так, что дыхание обожгло кожу лица:
– А я люблю, – его голос тихим накатом облетел комнату, сбивая ветхую штукатурку.
Его губы выжгли поцелуй на моих и, разжав руку на моём горле, поднял пыль и, зазвенев стёклами приоткрытых окон, громыхнул болью, обдавая перепонки:
– А я тебя люблю! – с его голосом раздался звон бьющегося стекла и затем тишина.
Руки медленно потянулись к голове, прижались к сочащимся вязкой влагой ушам, и в нос ударил запах крови.
А затем увольнение и депортация в ту часть земли, где война лишь новостные линейки и жаркие споры, как лучше остановить её. Тошно. Мерзко. Быстро пришло осознание своей ненужности и бесполезности. Люди успешно это демонстрировали. И вскоре, забившись в своей комнатушке на самом верхнем этаже огромной стеклянной башни, я стал пожирать себя сам. Я метался словно безумный, а возможно и стал таковым. Раздражало буквально всё. Заламывая руки до боли в суставах, я рассекал телом густой и тяжёлый воздух своего жилья. Я не открывал окна, даже не подходил к нему. Зачем? Я всё равно ничего не увижу. Память о прошлом, о родных и близких, и жуткой войне, острыми ногтями царапала сознание. Крики, что я душил подушкой или растянутыми рукавами своего пуловера, в который кутался от непонятного холода, что словно рождался внутри меня, клокотал в горле, а теряя вскоре силу, тяжестью оседал в грудную клетку, сковывая еле трепыхающееся сердце. Гордость воина не давала убить себя, хотя мысли об этом часто приходили. От этого шквала внутри и снаружи. Пропал аппетит. Кошмары отбили желание сна. И вскоре тело сдалось. В один из дней сиделка, что приходила каждый день, чтобы только удостовериться, что я жив, и занести дневной паёк, обнаружила меня в полубреду на полу, у окна. Она дотащила меня до постели и впервые проявила толику человечности. Я словно ощущал на себе её сокрушённый взгляд. Пробыла со мной гораздо дольше, чем когда-либо. Сварила бульон из оставшегося после её прежних визитов мяса и стала с уговорами и нотациями вливать его в меня. И я уже даже не противился, когда она изрекла:
– Ну вот, где слоняется твой ангел-хранитель? Ведь ты один из достойных его внимания, – она отставила пустую тарелку на письменный стол у самой постели и укутала меня в одеяло по самый подбородок.
Встала, постояла ещё недолго рядом и, забрав посуду, вышла в кухню. Шум воды и звенящий звук поставленной тарелки в шкаф. А затем щелчок замка входной двери. А в моей голове теперь перезвоном звучали её слова: «Где же твой ангел-хранитель?» Все внутри от воспоминаний о нём сжималось и било током по жизненно важным органам. Но ярость, та, что была раньше, тогда в больничной палате. Ярость от тех сказанных им слов. Она словно исчезла. Так, будто пришло осознание. Ведь ничего так не делало меня живым, как то, что рядом был он! Да, фантазия может радовать, дарить надежду. Но тогда, когда он был рядом, это была не надежда, я был счастлив. Я чувствовал его, слышал. Он был действительно. Всё, что произошло со мной тогда, было реальностью. Где-то внутри стало горько, и эта горечь стала подниматься к горлу. А потом в голове возник его образ. Четкий и ясный, словно вижу его сейчас. И этот образ был первым за это время самым ясным. Стук сердца такой, словно вбивал в разум гвозди осознания, что я прогнал того, кто растворил в себе всё и подарил свет ярче прежнего. Воздух словно враз заполнил лёгкие до отказа и застрял, норовя разорвать их. Но силы оставили меня, и я даже не мог встать. Вгоняя ногти в простыни со всем силы, что осталась, я силился выдохнуть и снова вдохнуть. Тело покрыли мелкие капли пота. Ничего не выходило. Сердце громыхало так, что отдавалось бешеным пульсом по всему телу. В ничего не видящих глазах до этого, словно поплыли серебристые круги. Я задыхался! Паника! Дикий страх стал раздирать сознание на лоскуты. Раз! Два! Раз! Два! Ну, же! И вот рывок из последних сил:
– Вернись! Молю!
Мрак. А затем:
– Не кричи. Я рядом. Всегда рядом, – его голос словно воскресил. 
Я стал дышать, жадно хватая воздух ртом. По комнате разнёсся шелест. 
– Совсем нет свежего воздуха, – этот голос, его тембр словно ласкал слух.
Он прошел по комнате и распахнул окно настежь. Сейчас он так и стоял перед распахнутыми створками, там, у изголовья кровати, спиной ко мне. Да, я не видел этого, но чувствовал. Я всё ещё не мог пошевелиться. Но почти выровнял дыхание. Хотелось сказать «Прости!» но словно не выходило. Язык будто прилип к нёбу. Я попытался запрокинуть голову. В эту самую минуту обернулся и он. И тут встретились наши глаза.
– Ты всё ещё боишься, но ничего, я могу уйти... - он не договорил, я оборвал его.
– Нет! – крик с гулом облетел комнату.
Я вскочил на кровати. Даже не знаю, откуда столько сил разом. Может от того, что теперь он снова рядом. А может от нежелания, чтобы он снова исчез, оставив на своём месте холодную пустоту. Но этих сил хватает на то, чтобы не только сесть в постели, но и, скинув одеяло, повернуться к нему лицом, стань на колени, а точней, сесть и впиться невидящим глазами в него. 
– Покажись, – мой голос при этом сорвался на шёпот.
Ни звука. Даже, кажется, само время застыло в этот миг. А затем...
Яркая вспышка, и мои глаза снова обрели способность видеть. Он прежний, как и тогда, только с лёгким налётом грусти в улыбке и фиалковых глазах. Его крылья расправлены и, кажется, сейчас разрушат стены комнаты, чтобы ощутить ветер свободы за её пределами. Вот он их чуть взводит, словно готовясь к взмаху, но не взлетает, а скрывает за спиной. Так он стоит у окна и смотрит на меня, всё ещё улыбаясь. И я едва не задыхаюсь, шепчу безгласно:
– Обними, – сердце в груди заходится.
Вот несильное зарево и крылья за его спиной полностью скрываются, и он принимает вид простого человека. И его выдают только невыносимо яркие глаза. Он делает пару шагов, и я сам сильно подаюсь вперёд, проскальзываю руками по нему и смыкаю их на спине, утыкаясь лицом в его торс, и шумно выдыхаю. А он проводит рукой по коротко остриженным волосам и касается губами макушки. От этого по всему телу пробегает, словно разряд тока, и заставляет сердце колотиться с новой силой. Сейчас зрение снова исчезло, но это и не важно. Важно то, что он рядом, и я чувствую его. Вот он чуть отстраняется и одной рукой приподнимает моё лицо за подбородок, а пальцами другой ведёт ото лба к переносице, чуть задерживается на кончике носа, нежно ведёт по губам и к подбородку. А я уже и не дышу. Будто опьянев от его касаний и дыхания, я утопаю в его нежности и чувствах, что сравнивать с земными нет смысла. Сейчас я словно внутри себя видел звёзды, даже галактики. И в этот самый момент я понял. Что за ним я готов даже упасть в самый ад. И словно читая мои мысли, он приближается к лицу так, что его губы касаются моих, и он проговаривает:
– Ещё до рассвета я отдам тебе свои крылья, ведь ад не для тебя, – он целует едва уловимо. - Ты прошёл его здесь.
– Но что будет с тобой? – шепчу я, едва дыша.
– Я, как и прежде, буду рядом, – его поцелуй поглощает обоих.
И теперь всё вокруг словно поглотила агония. Время то замирало, то неслось. И казалось, что наши звенящие голоса заполняли не только эту комнату, всю планету. Каждый сантиметр моего тела запомнил касания его рук и губ. Я запомнил каждое слово, произнесённое его губами. А в памяти, словно ярким заревом тот миг, когда с твоих губ слетело «Ангел мой». И обоих поглотила слепящая вспышка.
А теперь рассвет уже с полудиском солнца. Я расправляю плечи и слышу шуршание за спиной. Оборачиваюсь. Ты уже стоишь у изголовья кровати, в которой только что спал, но твои крылья, они черные с неким кроваво-красным отливом. И ты теперь не смотришь в глаза. И я отвожу свои и смотрю на солнечный диск. И вот ты стремительно, с глухим гулом рассекая воздух, сокращаешь расстояния между нами. Прижимаешься ко мне со спины. И я чуть запрокидываю голову и вижу твои глаза. Они красные и в них нет больше ничего, кроме пламени. Ради меня. Ты стал таким ради того, чтобы дать мне вечность. Но ты ведь не соврал, мы и впрямь теперь навсегда вместе. Вот ты полностью разворачиваешь меня к себе и протягиваешь штаны. Лениво натягиваю их на себя. И снова смотрю на тебя. Всё же ты не изменился. Твой взгляд всё так же дарит мне свет и тепло, в улыбке столько нежности, что хватит на целый мир, но даришь её ты только мне. Вот ты снова приближаешься и целуешь мои губы, а затем, не касаясь меня, выскальзываешь из окна и камнем вниз. С непривычки тело реагирует мгновенно, и я в попытке удержать тебя, подаюсь вслед и тоже срываюсь с подоконника. Мгновенное замешательство. А затем твой шёпот у самого уха:
– Расправь их, – голос, словно ещё больше сейчас парализует, и мы стремительно приближаемся к земле. – Ангел мой, ну же, лети. 
И он зависает почти у самой земли, хватает меня за вытянутую вперёд руку и рывком притягивает к себе. И вот словно две стрелы, выпущенные из одного лука, мы взмываем ввысь над всем миром. Словно единое целое. Я ангел-хранитель, рождённый с первым рассветом моего жнеца.