Глаза Эльзы

— Сегодня не получится, Эш… Ты уже одет, ступайте без меня!

— Дэвид… но ты же обещал!

— Прости, родной, но я все же съезжу в Сити, встречусь с клиентом. К обеду закончим, думаю.

Вот так всегда.

А ведь еще час назад, за завтраком, Дэйв обещал, что мы погуляем вместе! Погода, правда, отвратительная, но что нам погода, если Дэвид рядом. Хотя он не виноват, конечно. Работа, черт ее дери!

— Уаааафф! — а это уже подруга по несчастью присоединилась. — Ваф, ваф, ваффф!

Мы  переглядываемся, она тоже недовольна. Синхронно вздыхаем, а Эльза от возмущения даже похрюкивает, подрагивая коротеньким огрызком хвоста. Дэвид поглощен чтением, а мы любуемся его полуобнаженным торсом. Только этим зрелищем нас балуют недолго — спустя минуту на нем уже черный шелковый халат. Мы отлично помним, как он выглядит без одежды, поэтому не очень огорчаемся и продолжаем смотреть. Нас — и Эльзу, и меня — не так просто отодрать от Дэвида, если он дома. Вечно торчит на Уолл-Стрит, словно там у него ореховым маслом намазано. Не знаю, какие мысли в голове у Эльзы, она все-таки девушка, ну, то есть уже женщина, но, подозреваю, созвучные моим. Нам обоим хочется завалить его на горизонтальную поверхность, потискать, облизать с ног до головы, взлохматить волосы, заставить смеяться, отбиваться, гладить нас за ушами, целовать в нос и прижимать к груди. Но удается это, увы, не всегда. Над красивой, даже слишком красивой головой моего мужа ярко и неугасимо сияет ненавистная лично мне аббревиатура — NYSE*.

Это сейчас я  умный. Знаю такие страшные слова, как «индекс Доу-Джонса», «фьючерсы», «акционы», понимаю, что представляют собой торги, помню дату «черного понедельника»** и вижу разницу между брокером и трейдером.

А когда мы познакомились с Дэйвом, я ничего этого не знал. И высокий парень в черном пальто и мягкой шляпе показался мне похожим на пастора. А он… он оказался обычным ангелом.

— Ну что, девочка, — застегиваю на Эльзе ошейник. — Пошли?

Лучше выйти прямо сейчас, чтобы прогуляться с миссис Оуэн и Каспером. Да и Эльзе пойдет на пользу общение с ей подобными, а то уже очеловечилась до такой степени, что оттаскивает в коридор презервативы и приносит мне в постель пачки салфеток, когда Дэйва долго нет. Да, девочка моя?

Эльза разочарованно бормочет на собачьем языке: «А ну, дай я попробую», бочком топает к Главному хозяину, легонько прикусывает манжету домашних штанов, тащит в сторону гардеробной.

Дохлый номер. Даже от молескина не оторвался! Поправил очки средним пальцем — жест, вызывающий у меня приступ нервного смеха, почесал этим же пальцем заросший черной щетиной подбородок и снова уткнулся в свои идиотские цифры.

Ненавижу цифры. Проблемы с математикой наблюдались еще в школе, поэтому мечта моих родителей — кабинет сыночка в Coney Island Hospital — так и не осуществилась. Но не всем же быть ведущими нейрохирургами… Сейчас я работаю медбратом в маленькой ветклинике Баккета. Помогаю лечить животных. Вот, Эльзу оттуда притащил.

Эльза, словно подслушав мои воспоминания, жалобно ворчит, царапая твердыми коготками половицы.

Что, хорошая моя? Вспомнила своего придурка-хозяина, который был так возмущен браком в помете, что хотел тебя усыпить? Я б его самого усыпил, суку… Да, радость, не будем вспоминать про всяких мудаков. Мы с тобой оба немного уроды: ты родилась с голубыми глазами и коричневым носом, я — рыжим. Что ж теперь поделать… остается радоваться, что нас любят даже такими.

— Эшли, детка… подай мой планшет… на тумбочке… правее… нет, правее. Ночью ты так разошелся, что я отодвинул его подальше. Спасибо.

Командует, не поворачивая головы. Не хуже Эльзы может предугадать каждый мой шаг, каждую эмоцию. Я достаточно экспрессивен, а Дэйв — совокупность спокойствия, буддийской мудрости и сдержанного оптимизма. Совершенство, короче… Да, Эльза? Вот и я говорю…

Отобрать бы этот мерзкий блокнот и засунуть куда подальше… Вместе с очками. Хотя очки мы с Эльзой уже прятали. Примерно одиннадцать пар, по очереди. У Дэйва чувствительная слизистая, он не носит линзы, зато очки регулярно теряет. Точнее — мы «теряем». Нам хочется, чтобы он почаще отдыхал. С нами, конечно.

А Дэвиду хочется совершить самую крутую в Америке сделку и купить дом рядом с Центральным парком. Только нам с Эльзой и в Квинсе хорошо, мы не снобы. Дэйв тоже не сноб, но он любит все дорогое и красивое. И утверждает, что самое дорогое и красивое в его жизни — это я. А я иногда размышляю — чем так пришелся Господу, что он подарил мне Дэйва. Уверен — в мире нет никакой справедливости, иначе Дэйв определенно достался бы кому-нибудь более достойному.

Потому что Дэвид уникален. Сын школьной учительницы из Гарлема и водителя грузовика, умненький и упорный мальчик, младший из пятерых детей, он стал одним из ведущих трейдеров NYSE, заключающим сделки на такие суммы, что у меня от одних нулей голова кружиться начинает. Я младше всего на три года, но иногда кажется — на целую жизнь. У Дэйва было непростое детство с очень неприятными моментами, о которых я слышал вскользь от его сестер — он сам о таких вещах никогда не рассказывает. А я, ребенок из благополучной профессорской семьи, даже в университет не смог поступить. Стыдно, конечно…

Черт, я снова залез с ногами на диван. Да, у меня чистая обувь, но Дэвид не любит небрежностей. А, я уже говорил, что он совершенство, да? Ну вот, повторяю.

Эльза тихим сопением напоминает, что прогулка не ждет…

Я целую Дэйва в губы, Эльза пачкает слюнями его руку, он треплет нас обоих по головам, но в прекрасных карих глазах уже отражаются девятизначные цифры.

— Эльза, держи все под контролем! Эшли, надень куртку, вымокнешь!

Господи, откуда он знает, что я надел пиджак? А, ну да. Я же его каждый день надеваю. Слава богу, хоть дождик перестал…

Миссис Оуэн мы догоняем уже у ворот парка. Каспер весело скачет и резвится вокруг нас, уделяя, конечно, особое внимание подружке. Но Эльза в вопросах нравственности — кремень. Смотрит снизу вверх на бедного спаниеля, словно королева Елизавета на плебс. С таким спокойствием, что кажется — заморозит. Но Каспер никогда не отчаивается. Вот за что его уважаю — парень рано или поздно добьется своего, Эльза снимет корону и даст себя, наконец, хотя бы обнюхать.

После первых приветствий и обсуждения погоды мне сообщают, что я выгляжу молодцом, а Эльза стала еще прекраснее. Это приятно.

— Как наши дела, милый? Прочитал?

— Конечно, миссис Оуэн.

— Вопросы?

— Так. Во-первых…

Миссис Элеонора Оуэн — это буквы. Много букв, тысячи и тысячи красивых латинских символов. С буквами у меня получше, чем с цифрами. Солидная доля символов миссис Элеоноры находится в моей электронной книге.

История нашего знакомства проста — познакомились в ветклинике. Юркого Каспера на прогулке укусила пчела, и вид у бедного мальчика был такой жалкий, такой несчастный, что после обработки места укуса я задержался и немного поиграл с ним. А потом выяснилось, что мы гуляем в одном парке и живем почти рядом.

А вот история самой миссис Оуэн гораздо более увлекательная. Начнем с того, что она, как и я, родом из Туманного Альбиона. Только моя семья из Манчестера, а миссис Оуэн — из Лидса. Муж оставил ее вдовой с приличной пенсией, дети и внуки давно разъехались. И вот живет пожилая вдова, пьет чай с подругами, и вдруг ее осеняет — жизнь бесполезна и бесцельна. Иными словами — скучна. Что делают другие пожилые леди в таком случае? Правильно, путешествуют. Но наша миссис легких путей не ищет. Вспомнив свои успехи в написании сочинений в четвертом классе, она берет и пишет книгу. Дамский роман. Шестьсот пятьдесят страниц. В шестьдесят девять лет! А потом еще один, и еще… Пикантность ситуации состоит в том, что романы написаны в основном в жанре «эротические ужасы», и так называемые «моменты» новоявленная писательница описывает со всем присущим английской школьнице прилежанием, отстаивая у редакторов каждое откровенное слово. Всего она издает пять романов, один становится бестселлером, и так как книги лучше всего продаются в Америке, миссис Оуэн сюда и переезжает. Ожидая, естественно, нового прилива вдохновения. Сейчас она заканчивает роман под пилотным названием «Ее истомленная плоть», где описываются интригующие подробности пребывания юной девственной служанки в доме у таинственного и очень смазливого хозяина. Моя помощь — только не смейтесь! — состоит в уточнении медицинских нюансов. Для этой леди ветврач и даже ветмедбрат имеет такую же ценность, как и обычный человеческий эскулап, потому что «животные, они ничуть не хуже людей, мой мальчик».

— Вы пишете, — говорю я, перепрыгивая через лужу и подавая руку своей спутнице, — что от поцелуя Якоба Мари «упала, как подкошенная». Как это, простите, возможно?

— Не забывай о клыках, мой дорогой! — Миссис Оуэн грациозно опирается на меня, не забывая придерживать Каспера. Расшалившийся пес счастлив нас видеть, его парящие в воздухе уши, кажется, живут своей жизнью. — Он же ее кусает!

— За что кусает? — уточняю, потому что это на самом деле важно. — Если за язык и сильно, то крови будет много. Столько, что не упомянуть об этом нельзя. Теоретически, может прикусить и десну, одним клыком. Если он изловчится. Но проще всего укусить за губы, потому что…

— Только не губы! — сразу отвергает резонное предложение миссис Оуэн и даже легонько взмахивает сухонькой ручкой. — Я три с половиной страницы описывала их «мягкость и изящные изгибы». И портить всю красоту? Нет.

— Ладно, — уступаю я. — Губы не трогаем. Но отчего она тогда падает?

Миссис Оуэн печально вздыхает.

— И еще, — смелею, потому что чувствую себя на коне. — В обморок в нашем случае можно упасть либо от сильной боли, либо от потери крови. Второй вариант как-то эффектнее. Так, может, все же…

Миссис Оуэн дергает Каспера так, что бедняга задушено виснет на поводке.

— Придумала! — она останавливается возле небольшой полянки, здесь мы обычно присаживаемся на деревянную лавочку под кленами. — Он прикусывает ей язык, легонько. Однако у Якоба будет один секрет — слюна, в которой содержится вещество, препятствующее свертыванию крови. И тогда, — миссис Оуэн подмигивает сначала Эльзе, а потом мне, — тогда мы сможем очень живописно показать тонкую струйку крови, стекающую с прекрасных губ на алебастрово-белый подбородок! Ну как?

Я скептически качаю головой, вызывая у Эльзы недовольное рычание. Она очень любит миссис Оуэн.

— Тогда «упала, как подкошенная» не подходит. Терять сознание девушка будет медленно. Предлагаю вот как…

Мы с полчаса совещаемся, спорим, смеемся. Миссис Оуэн угощает меня и Эльзу домашним печеньем с тмином, я достаю из рюкзака кофе в термосе. Собаки бегают неподалеку, нюхают цветы, общаются с сородичами. Точнее, это Каспер общается, не давая остальным кобелям даже близко подойти к Эльзе. Кавалер…

Миссис Элеонора знакома с Дэвидом и знает, что мы пара. Она считает его «интересным мужчиной с грустными глазами», и иногда, когда мы гуляем вместе, я вижу, как она кокетничает, пытаясь «незаметно» выведать всякие пикантные подробности нашей интимной жизни. Толерантность миссис Оуэн по отношению к гомосексуалистам умиляет, но идею написать роман про однополую пару я воспринимаю настороженно. Быть консультантом еще и по анальному сексу мне совершенно не хочется.

Через минут двадцать литературное совещание заканчивается, необходимые правки вносятся куда следует, мы делаем еще пару кругов вокруг лужайки и возвращаемся. Уставшие, но довольные собаки послушно трусят рядом.

У миссис Оуэн на сегодня еще много планов: зайти к портнихе, а потом в огромный зоосупермаркет — купить Касперу новую игрушку. Они у него живут недолго, в отличие от Эльзиных: та с одной резиновой костью может целый год играть. Прощаемся у автобусной остановки.

А погода-то, кажется, идет на лад! Только жаль, что Дэвида с нами нет, а завтра, по закону подлости, обязательно будет пасмурно. Проходим мимо лавочки мистера Эрскина. Виновато смотрю на Эльзу. Ну прости, милая, всего на минутку. Я быстро-быстро, ок?

Мистер Эрскин торгует рисовальными принадлежностями. В его симпатичном магазинчике с роскошной вывеской в стиле Сальвадора Дали есть все, что творческой душе угодно: от дешевенькой китайской акварели, до высококачественных масляных красок Schmincke, которые, увы, я не могу себе позволить. Эльзу в этом магазине тошнит, поэтому быстро покупаю две баночки гуаши нужного цвета и выскакиваю за порог. Эльза сдержанно благодарит взглядом, и мы направляемся дальше.

Домой нам не хочется. Дэвида нет, а без него в выходной день мне всегда как-то не по себе. Встреча с мистером Смитсоном в пять, задание я успею сделать к четырем — значит, времени навалом. Думаю, бокал-другой пива нам с Эльзой не помешают. Нет, Эльза не пьет пиво (пока еще), но зато торчит рядом с мордой Цербера и четко контролирует количество кружек.

Усаживаемся на веранде. После утреннего дождя тут чуточку сыровато, официант приносит закуску и плед, но укрываться не хочется. Жую хамон и наслаждаюсь прекрасным вкусом немецкого пива, пытаясь не замечать серьезных глаз Эльзы. Моя девочка ворчит, непонятно, правда, отчего. Дэвид не зря напутствует нас при уходе, вручая бразды правления не своему законному супругу, а собаке. У нее просто невероятная чуйка на всякого рода неприятности. Проверено на себе. Но сейчас, слава Иисусу, горизонт чист. Солнце окончательно покинуло облачное укрытие, что не может не радовать. Подмигиваю подруге и вынимаю телефон.

Мистер Смитсон, врач-психотерапевт, к которому я хожу по субботам, попросил меня нарисовать разочарование. Иногда мне кажется, что это ему нужен специалист, такие странные задания бывают. Ну, гнев там, страх, отчаяние или радость-восторг — их можно хоть как-то изобразить. А разочарование? Дэвид просит рассказывать, о чем мы беседуем на сеансах, и я всегда рассказываю, хотя иногда недоговариваю. Боюсь, что он заметит, насколько я тупой. Вот как сейчас, ума не приложу, как рисовать эту фигню, поэтому всю неделю откладывал выполнение. Погуглив, прихожу к выводу, что большинство людей еще более ненормальные, чем я. Как нас, таких идиотов, планета терпит? Один заявляет, что мать в детстве неправильно его купала, поэтому его тянет не к ровесницам, а к состоявшимся обеспеченным дамам, другой обвиняет отца в том, что первый купленный телефон был слишком дешевым, и теперь вся жизнь у него — череда неудач и разочарований. Мудаки и лузеры. Во всем виноваты мы сами, нечего на других кивать. Я купил кобальтовую и серую краски, а мог бы розовую и изумрудную — ничего бы не поменялось. Нет такой методики, чтобы заставить человека забыть то, что он забывать не хочет, это мое мнение. Я не вижу смысла в дорогостоящей терапии, терплю ее только ради Дэйва. Хотя ходить к мистеру Смитсону иногда бывает забавно. Он рассказывает такие смешные анекдоты, что парни в клинике животы надрывают, когда я их пересказываю. Только Дэвид почему-то никогда от них не смеется.

Отправляю Дэйву смс-ку: «Привет. Я просто так, у нас все ок, скучаем», читаю почту и новости, просматриваю инстаграмм друзей. Мы дружим с несколькими гей-парами, все они хорошие люди, но чаще всего страшные зануды, и фотки у них занудные: вот мы едим салат латук с острым соусом, а вот наша кошка спит в плетеном кресле, а вот мы купили на распродаже одинаковые трусы. Скукота! Но Дэвид учит меня быть терпимым, не реагировать эмоционально на малейший дискомфорт, а я стараюсь запоминать темы разговоров и даже иногда, встречаясь с ребятами без Дэйва, умудряюсь поддерживать связную, почти светскую беседу. Не вскидываюсь от каждого подозрительного взгляда, не посылаю на хуй, не дерусь. В общем, прогресс налицо.

Дэйв не отвечает — значит, занят. Это немного ухудшает мое настроение, но алкоголя с меня хватит. Лучше выпить дома, чем надираться в одиночку. Извини Эльза, ты не в счет… Последний раз я напился в сентябре — встретился в баре у Шона кое с кем из старых знакомых… Очнулся в полицейском участке. Потом не знал, куда от стыда деваться, всю ночь доказывал, что виноват и осознал. А Дэвид доказывал мне, что не сердится. В итоге отымели друг друга так, что утром оба хромали, и Эльза, корректно войдя в положение, послушно прогулялась вокруг дома сама.

О… Последняя фотка — та, которую сняла Роуз, наша домработница, — где мы красим прихожую, набрала уже восемьсот лайков. Дэвид на ней топлесс и весь измазанный, а я, повернувшись задницей, пальцем рисую на незакрашенной стене огромный член с волосатыми яйцами. Мама потом ругалась, а папа смеялся и тоже лайкнул. Люблю своих родителей. И Дэвида.

Эльза затихла, копошится у моих ног, я чувствую тепло ее тела через джинсы. Ну что, подруга? Гулять хорошо, но пора бы и…

Не знаю, зачем я повернул голову. Нет, правда, мог бы и не поворачивать. Черт, вот же черт!!! Отворачиваться уже поздно, но я и не смогу. Через два столика я вижу его. Винса. Винсента Холивелла. Мы не виделись четыре года, и… Черт, ну зачем я повернулся?

Винс смотрит мне в глаза, добродушно улыбается. Из-под стола раздается сдавленное рычание. Спокойно, Эльза. Ты не можешь мне помочь. Тут уже никто не поможет…

Винс один. Возможно, и очень даже наверняка, за углом припаркован его роскошный Астон-Мартин; в длинных красивых пальцах я вижу телефон — скорее всего, новая модель айфона. Дэвид утверждает, что гнаться за новинками глупо, они устаревают быстрее, чем мы успеваем изучить функции, и я с ним согласен. Но у Винса всегда самые лучшие гаджеты. Он тоже любит все дорогое и красивое, но не так, как Дэвид. Винс не созерцатель, не наблюдатель. Он — разрушитель. Странно, что он в NY. Я думал, по-прежнему кутит с друзьями где-то в Испании, подальше от родительского надзора.

— Черт возьми, Эш! — Винс с размаху хлопает меня по плечу. — Не ожидал тебя тут увидеть. Ты же вроде из Бронкса?

Вроде. Мы прожили вместе полгода, а он так и не запомнил, откуда я.

— Я тоже не ожидал, — выдавливаю из себя. — А как же Ситжес? Ты же хотел перебраться туда навсегда?

— Когда это было, — смеется Винс, не отрывая от меня пристального взгляда. — Скука смертная, тамошние геи все жирные и волосатые, дома гораздо лучше. Таких, как ты, Эш, там точно нет… Ба… да у тебя кольцо! Иезус Мария, малыш, ты, что ли, женился? А ну, дай, посмотрю…

По-хорошему, нужно бы ему дать, но не рассматривать с пошлым смешком скромное платиновое колечко, любовно выбранное мамой, а в морду. Но я, словно под гипнозом, протягиваю руку.

— Блядь, в самом деле! Детка, я рад за тебя! А кто она? Черт, я совсем забыл, ты же у нас мальчик-для-мальчиков… Ну, так я его знаю? Да не красней, все нормально… Так я и думал, что ты к кому-нибудь приткнешься…

Забыл. Если вообще помнил. Я пытаюсь отвести взгляд от лица, напоминающего глянцевую рекламную фотографию, — и не могу. Винс так красив, что, рассматривая его, наслаждаешься, даже ненавидя. Эльза глухо рычит, без остановки, слишком громко.

— Да ты с подругой! — теперь он смотрит на мою собаку так же, как на меня — взглядом биолога, исследующего под микроскопом микроба. — Пфф… Эш, дурашка, только тебя могли так наебать с собакой: коричневый нос и голубые глаза — это же дисквалифицирующий порок!

Эльза неловко и шумно вылезает из-под стола. Рычит даже не зло, а как-то отчаянно, и смотрит. Не на него, на меня. А я и слова не могу выговорить. Винс перегибается через стол, проводит рукой по моим волосам. У меня современная прическа, она нравится Дэвиду, нравится мне, но Винс всегда предпочитал длинные волосы. Чтобы удобнее было брать в кулак, когда пристраивался сзади. У меня потом всегда болела голова и ныла шея. Почему я не отталкиваю его? Почему снова ведусь на эту лживую, обманчивую ласку?..

— Тебе не идет такая стрижка, — он саркастично хмурит красивый породистый нос, пропускает мои волосы между пальцев и тянет к себе. — Отпусти подлиннее, Эшли, малыш… И сбрей эти дурацкие волосы на подбородке, из-за них ты похож на перезревшего рэппера. Твой… хм… муж не против? Разве не лучше быть девочкой до конца, а, Эш?

И тут я просыпаюсь.

Резко вскидываю голову, целясь лбом в красивые, четко, словно маркером, очерченные губы, попадаю, чувствую чужую кровь у себя на лице, жестко фиксирую его руки на столе, передвигаюсь ближе, наваливаюсь сверху и…

Ногу в щиколотке пронзает резкая боль. Я чувствую ее, но пока не в силах реагировать. Ненависть, всепоглощающая ненависть захлестывает меня. Этот человек — враг! Это он виновен в моих несчастьях, в трех попытках вскрыть себе вены, одной — спрыгнуть с моста в Гудзон. Именно он через шесть месяцев «отношений» убедил меня поехать с ним в Барселону, где меня ждал якобы «сюрприз». Там он меня и бросил, но сначала разыграл фейковое бракосочетание и разместил видео «свадебной процессии» в интернет. Это было так больно, господи… И так смешно. Я, рыжее чучело в белом костюме с бутоньеркой в петлице и счастливыми, как у дауна, глазами. Я, влюбленный идиот, клоун, над которым хохотали не только друзья и коллеги, но даже родственники. Я, робко и блаженно выговаривающий «Yeеs» дрожащими губами фейковому пастору, который оказался местным торговцем коксом. Так мне и надо. Верить… верить нельзя никому… никогда…

Я аккуратно выворачиваю голову Винса набок, беру шею в ладони и давлю. Он удивленно молчит: во-первых, кислорода уже не хватает, во-вторых — пока не знает, что все эти годы я упорно тренировался. И с Дэвидом, и один. Моя физическая форма близка к идеальной, чего не скажешь о форме психологической. Но это все мелочи. Сейчас я убью его, уничтожу эту тварь, и все закончится.

Сзади я слышу шум, перепуганные голоса, звук опрокидываемых стульев. Кто-то пытается оторвать меня от жертвы, но это он зря — одним движением плеча отбрасываю защитника на два метра. Это фон, он мне мешает, но несильно. Что, Винс, страшно? Лицо бывшего любовника, посиневшее, с выпученными глазами, меня почему-то раздражает. Оно перестает быть красивым, а еще ему больно. Зачем я делаю ему больно, разве это что-то изменит? Дэвид говорит, что нет. А вдруг он ошибается?

Чувствую, как по щиколотке течет кровь — не бутафорская, как в романах миссис Оуэн, а реальная, моя. От этого немного щекотно и отчего-то холодно. Ослабляю захват, совсем чуть-чуть, чтобы Винс и я могли передохнуть, и смотрю вниз, откуда доносится яростное скуление. Эльза перестает трепать мою ногу и упирается голубыми, странными, неправильными глазами в мои. Тоже голубые и тоже неправильные. У Эльзы в глазах слезы.

Я отпускаю руки. Не плачь, девочка… уже всё…

Полицейские три раза переспрашивают: не хочет ли мистер Холивелл написать заявление? Мистер О-Брайан явно пытался его задушить, трое свидетелей готовы это подтвердить. Да и следы на шее свидетельствуют…

Винсент ничего не хочет. Смотрит диковатым нечитаемым взглядом, в котором постепенно появляется некоторое осмысление. Он еще раз отказывается, уверяет полицию и хозяев бара, что мы просто дурачились, и быстро уходит, бросив напоследок: «Мне так жаль, Эш…» Через минуту раздается мощный звук мотора, и только тогда меня отпускает. Всё же нужно заплатить хозяевам: я разбил два бокала, а еще спешащие на подмогу Винсу посетители расколотили деревянный стул. Расплачиваюсь и ухожу.

Господи, неужели снова?

Мне не хочется назад. Не хочется возвращаться в то страшное время, когда справиться со мной мог только Дэвид. С того самого момента, когда подобрал меня, одетого при температуре тридцать градусов*** в одни джинсы, безразличного ко всему на свете, пытающегося влезть на гигантскую арку Бруклинского моста. Я не помню, как он убеждал слезть, как посадил в машину, привез к себе домой и трое суток безвылазно просидел рядом. Отогрел снаружи и внутри, заставил поверить в себя. Полюбил и чуть ли не насильно женился сразу после того, как я признался, что тоже его люблю. Единственный человек, которого не хочется подводить, самое страшное сейчас для меня — ПОТЕРЯТЬ ЕГО УВАЖЕНИЕ.

Проходим мимо ресторана индийской кухни, от запаха пряностей меня чуть не выворачивает, мутит так, что дальше идти не могу. Эльза тянет в крошечный сквер, я делаю несколько десятков шагов, отпускаю собаку и бессильно приваливаюсь к дереву. Запоздало, слишком поздно приходит осознание возможных последствий. Сажусь прямо на землю, опираясь спиной на влажный, пряно пахнущий древесный ствол, вытираю со лба мерзкий липкий пот. Прижимаю к себе Эльзу, она не любит телячьих нежностей, но терпит. Греюсь об нее, чувствуя ритмичный стук сильного сердца. Бульдожка зализывает нанесенную ею же самой рану, я невесело улыбаюсь. Да мне уже не больно, прекрати. Но Эльза упряма, как и ее любимый хозяин. Не отпускает, того гляди снова цапнет. Эльза зализывает мне рану физическую, а я вспоминаю лицо человека, который помог мне излечить рану душевную.

Идем лучше домой, девочка.

Но я едва успеваю встать на ноги, как слышу рядом знакомый, до слез родной голос, его почти заглушает сердитый звонкий лай.

— Эльза, что это с тобой? Эш, а я удрал пораньше и решил поехать этим путем, как чувствовал, что в такую погоду ты обязательно захочешь здесь прогуляться. Эш… Эшли, родной, все в порядке?

Его голос — бальзам, манна, опиат для онкобольного. Мне сразу становится хорошо, спокойно. А про Эльзу и говорить не приходится: нервная, даже злая собака уже превратилась в образец спокойствия и уравновешенности.

— Эш, ты идти можешь? Эльза, это ты его цапнула? Господи, вся брючина в крови… Думаю, за дело. Что, не слушался, да? Ладно, поехали домой. А что я купил, мальчики и девочки… вы не представляете… Эльза, тебя тоже касается. В багажнике лежит. До дома — и не просите — не открою!

Я слушаю любимого, как слушают мессию, и мне тоже хочется радостно лаять, вертеть хвостом и обнюхивать его подмышку. Хорошо Эльзе: она собака, а еще и дама, ей все можно. Вон, уже ябедничает.

— Ладно, ладно, я понял, не ворчи. Мы его дома накажем, я что-нибудь придумаю, не сомневайся, девочка… Ночью.

Дэвид снимает очки, близоруко щурится, окатывая меня с ног до головы горячей волной нежности. Берет мою руку в свою, чуть сжимает… Это простое прикосновение — как слабый удар током. Теплота сильной ладони моментально проносится по венам, согревая изнутри и снаружи. Диэлектрик снова становится проводником, электрическая цепь замыкается.

Я смотрю в глаза Дэвида и вижу то же самое, что и в глазах Эльзы.

Я вижу в них…