Для тебя

— Как он, сука смотрит... — мечтательно тянул сгустившиеся от желания уговаривающие нотки Денис и, с опаской поворачивался спиной к машине, - глазастенький и хищный. Я его даже немного побаиваюсь, Ромк. И он меня. Правильно боишься, котёночек. Гаража у меня нет, да и на парковке я тебя не брошу. Я бы тебя в квартирку притащил, да Роман Антонович нас обоих из дома попрёт. Скажет, живите други мои любезные в любви на сеновале, незачем перед носом шуры-муры крутить. Он у нас ревнивый. Ну-ка Ромка, включи ему ходовые! Красавец, мой! -  Дениска раскорячился над копотом, пытаясь обнять своего мордастенького черного дружка.

— Ага, а как молчит вдохновенно! А почему ты решил, что это пацан? Ты погладь его, погладь. Он должен хозяйские руки любить, если и куснёт иногда на ямке, то не со зла. — Ромка потянулся к зажигалке другана и чуть не въехал с пьяных глаз ему в живот лбом. Оттолкнулся от него обеими руками и выдохнул глубокомысленно дымок в небо. — Держать надо обеими руками. Мне что тебя поучить? Ты мне чуть челку не спалил.

— А не хрен отращивать такие патлы. С утра из-за тебя в ванную не попасть. Пока начешешь, пока насушишь. Тьфу, и у кого ты только этим выкрутасам научился...  И бриться можно на ходу, нечего постоянно пялиться в зеркало, — философски принимая друга со всеми недостатками, Денька все же иногда ворчал. — Вот ты, Роман Антонович, свободный художник. Хошь пирожные лопай, хошь вареньем запивай, ну а если печаль навалилась, то можно и за воротник немного капнуть. А я? Я как раб - каждый божий день на галерах. С утра бумажки, протоколы, выезд на происшествие, морги, притоны, тьфу, отделы, что б их черт побрал, хотя не лучше шалманов, тут я правду сказал. Все есть — порядка нет. А у тебя тропический рай! Ложишься рано и встаешь поздно. От такой роскоши и  загнуться недолго. И мог бы иногда подождать меня к ужину, — Дениска присел на корточки рядом с превращающейся в сугроб машиной. — Эх, никаких там радостей, творческих порывов. А Муза? У тебя, Ромка, небось и Муза имеется?

— Имеется, имеется. Вот только дает не часто. Строит из себя не пойми что! Уж я к ней и так и эдак... — пропел Ромка, пристально вглядываясь в заметающую дорогу метель. Личный вдохновитель офигел от свалившегося на него счастья и не замечал грусти, скользившей в каждом движении Романа. Очень редко ему доставались такие ласки. Денис, отдающийся ему без остатка, редко позволял себе нежность. Даже целовал исподтишка только спящего. Заводился легко, стоило только любовнику обжечь его затылок легким вздохом и Денек разворачивался, пристально смотрел партнёру в глаза пару секунд и принимал решение. Заталкивал Романа в спальню, плотно прикрывая дверь, и быстро раздевался. Ромка так и прозвал его про себя - "хотелочка моя". Стоило ему пропеть в душе пару куплетов из Фигаро и Дениска тут как тут - вроде как поддержать партию.

Ромка петь умел. От души, до сердечного плача и падающих на его крепкие плечи девушек. Романсы бывали в его репертуаре нечасто, но он умело вворачивал их в программу. Они так и познакомились с Денисом. Роман пел — Денис пил. Пел он бурлацкие песни, монотонно, протяжно, красиво так, что дух срывает. Денька тогда забыл как дышать и водяра вроде как не туда и полилась. Закашлялся и в коридор свалил. Неудобно стало, что совсем не пьет. Так и и не научился. Уж сколько лет прошло, а Роман ему из разных стран все фруктовое вино таскает. Крепкое душа не принимает.

Это был первый раз, когда Денька удивили. Вот так живого, хриплого и вкусного голоса мужчины "а капелла", он никогда раньше и не слышал. 

А потом все потащились курить. Кто-куда, а Денька спустился в подвал. Там у него с прошлого вечера киснул тазик с замоченными носками. Как бы кто не спер.

Вот так стоит значит Дениска Иволгин и хозяйственным мыльцем беленькие носочки по доске шкрябает, - завтра физкультура после первой пары, — а Роман Антонович Гранстрем в дверях обосновался и за его хозяйственными порывами наблюдает. 

— Курить охота...

— А ты вытащи у меня из заднего кармана. У меня руки мокрые. — "Вот ведь беда, за сегодняшний вечер последние сигареты распатронил, а до стипухи три дня. Как жить! Как жить..."

— Откуда в Питер таких крутых пацанов приносит? — "И не жадный даже, хотя сигареты вот уже полгода по талонам", — отметил про себя тогда Роман.

— Из Грозного. Только у меня больше дома нет. Сгорел. 

— Это хорошо, — задумчиво пропел густым баритоном "бурлак". — Только вот стирать то портянки надо было кого-то припахать. Что у вас тут с девчатами? Вижу что не густо, да и те что есть небось расхватаны на первом курсе.

Что тут скажешь, остается только пожать плечами: да, брат, некого тут бурлацкими песнями соблазнять.

— Ну это как посмотреть, — от дыма заполнившего низкое помещение голос Романа стал насыщенным, манящим и вливался в уши, как мед. Денька тогда и повернуться испугался, а потом обнаглел и уставился пришлому гостю прямо в глаза. Местных Денис не любил. Считал их маменькиными сынками, но и искренне завидовал. От приглашений в дома не отказывался никогда. Кормили хорошо даже в самых скромных семействах. Старый кавказский принцип отпустить гостя, когда в доме на полках засвищет ветер, соблюдался петербуржцами свято.

С тех пор прошло лет десять и раз в год Гранстрем спаивал Иволгина до состояния белых риз. Тот негодовал и каждый раз интересовался: "Ну какого хрена мы опять пьем?" — Ромка изумлялся короткой памяти своего любимого капитана милиции и напоминал.

— Так надо Денечек, так надо. — Он улыбался своим первым воспоминаниям о их банном знакомстве и не напоминал другу о ежегодной дате. Бесподарочная, но чрезвычайно важная для него. Он ведь на того белобрысого сокола в курсантских погонах с первой минуты запал. Ох, как боялся что не выгорит, что пошлют его в дальнюю дорогу без припасов, но с матерным напутствием. И ведь не послал. Можно сказать, Денёк и первый шаг тогда сделал.

— Как думаешь, Ромка, — Денис был пьян и не скрывал этого. Потому что Ромка-то его и напоил. Полдня носился по кухне, закусончик раскладывал по удобным местам в доме: вот тут Денек приляжет с книжкой (и фиг ли ему читать в такие дни!); а тут присядет покурить (ну тоже ни к чему, лучше пусть похавает, а то бегает по городу с голодным желудком, а иногда и того хуже налопается домашних котлет у баб, а потом канючит и требует таких же дома: "Ну что нам, домработника завести?")

— Я тебе дам, работника ему подавайте! 

— Так не мне, ты просил котлет. Надо и правда порыскать у приятелей, может кто и одолжит нам на пару дней в неделю симпатичного пацанчика.

— Вот ты сейчас сам-то знаешь что сказал? По твоему, я в столь юном возрасте должен сесть в тюрьму за убийство на почве страсти? — Денис уселся напротив Романа и попытался сфокусировать расползающиеся от воздействия винца серые глаза. 

— Не хочешь, ну и не надо. Будем и дальше по столовкам таскаться. — Столовка-то столовке рознь. Модный художник заказывал доставку обычно из ресторанов Европейской. И до дома три шага — не остынет, да и вкуснее наверное только в самом Париже.

Оба надулись и уставились друг на друга.  

— Борщ стынет, Динька. Я не выживу если ты опять свалишься от гастрита. Налетай. — И Дениска ел. Уминал за обе щеки и свою, и за того товарища тарелку. Экономили ресурсы на Ромке, который берег стальные мышцы на прессе, а вот Иволгин за годы их совместной жизни малость раздобрел. Но в душе у Романа он был по-прежнему все тем же светленьким, поджарым студентом с юридического.

Щуплый и немного излишне серьезный, но с этим недостатком, Роман Антонович быстро смирился и подкормил залетного молодца.

— Так все же ответь, она меня полюбит? — Ромашка даже поперхнулся от неожиданности дымом. 

— Кто? У тебя напрочь отсутствует видовая идентификация. То девочка, то мальчик! Я, конечно не призываю тебя определиться прямо сейчас, но по-моему, у нас явно пацан! — Но пьяная голова друга была уж уютно устроена на его плече. — Полюбит, братишка тебя ведь нельзя не полюбить. — Вот только я думаю, и какого рожна я затаскиваю тебя - пьяного кобеля - в машину. Может лучше оставить тут в сугробе? На улице тепло и завтра быстрее протрезвеешь, и не будет вечного нытья о том, что сука Гранстрем опоил невинную пташку.

— А разве ж это не так? — Как-то подозрительно не пьян этот голос. Может и раньше притворялся. Видел что Роману приятна эта возня с пьянющим любовником. Сколько лет он не может произнести в слух это слово? Обидится и может даже и не простит его Денёчек. 

— Ну чертовка, как же хороша! Глазки мои, ходовые! Ну, ни у кого таких желтеньких нет. У Петрухи и противотуманные еле болтаются. А мосечка какая агрессивная! Зубастенькая моя. — Дениска любовно хватался за кожаный руль и гладил нежную черную кожу приборной доски: — Мулаточка моя! — и тут же невинно лопотал: — Роман, а ты и правда меня так любишь? — Прикидываясь безнадежно пьяным и сонным. Эту игру принимали оба. Так можно было не страшась быть застигнутым в слабости, признаться открыто. Можно было шептать в любимые, пахнущие дымом и бухлом губы всякие пошлости, не контролируя, не оберегая слух прохожих. Хотя бы один день в году Роман позволял себе получить удовольствие от шалых глаз Дениса, нескромных объятий и слов:

— Люблю, я тебя Денек, с первого твоего взгляда на меня люблю.

И дальше не переводимая на человеческий язык игра в поцелуи, которых никто не вспомнит на утро. Сколько лет вместе и все равно, вот так запросто, на улице — этого не было.

И не будет.    

Потом была стадия бревна. Вернее медузы, а может снежинки, но это неважно. Бравый капитан полиции Дениска Иволгин развалился на капоте своего новенького BMW 163. Пусть подержанное, с не хилым пробегом по петербургским, убитым морозами и оттепелями асфальтам, но теперь такое же родное и любимое, как самый близкий друг.

Высмотрел, выправил документы, выкупил из под ареста и подарил. Только один день в году, он поступал как хочется ему. Кто же еще осчастливит его заматеревшего, красивого, желанного личного полисмена? Роман Антонович готовился к бурному утру. Холодильник затарен кефиром, мобильник отключен до полуночи. Медвежоночек превратится к утру в разбуженного среди зимы хищника. Голодный, расстроенный собственным поведением, обвиняющий Ромку во всех смертных грехах и самое главное, страдающий попеременно то несгибаемым стояком, то головной болью. И то и другое Гранстрем привык лечить одинаково. 

— Только один день прожитый для тебя.